Лезвие Страсти

Вячеслав Давыдов

ЛЕЗВИЕ СТРАСТИ

От редактора

Текст книги является фантастическим художественным произведением. Сюжет книги и главные герои – вымышлены.

Исторические периоды, личности или события, названия географических и других реально существующих объектов взяты автором исключительно для придания тексту исторической окраски и дополнительной художественной убедительности.

В книге используется информация из Википедии: https://ru.wikipedia.org/wiki.

Лезвие страсти

Родине моей, России – посвящается

На закате летнего дня, с грохотом, в клубах пара и дыма по железнодорожному пути несется на бешеной скорости паровоз. Мелькают колеса, рельсы, вагоны, состав. Все летит, меняя цвета вагонов из светлых в темно—серые, зеленые и коричневые… В вагонах светятся окна, видны пассажиры.

Молодой человек лет двадцати пяти, голубоглазый блондин ростом около ста восьмидесяти пяти сантиметров, хорошо сложенный, подстриженный под «полубокс», в строгом деловом костюме по моде Германии середины двадцатых годов прошлого века, проходит в вагон—ресторан – это Фридрих.

По вагону то и дело носятся официанты с подносами на руках, чудом не задевая клиентов в узком проходе. Фридрих садится за свободный столик, осматривается. Рядом за соседним столиком ужинает семья: муж, жена и дети – мальчик и девочка. Им весело… они едят, общаются, смеются. У Фридриха тоже хорошее настроение, он тихо мурлычет себе под нос приятный, светлый мотив и вспоминает свою семью и детство.

На русской печке спят дети. Мальчик лет тринадцати, это Венька, лежит у края. Рядом с ним – младшие братья Архип и Харитон, ближе к стенке – сестрички Надя и Валя. Венька открывает глаза и смотрит в окно.

Во дворе его отец, Павел, в исподнем – белой рубахе и кальсонах – режет цветы с клумбы. И при этом напевает мотив «Барыни», очень смешно пританцовывая. Павел настолько проникся музыкой и танцем, что выделывает босыми ногами самые невероятные «кренделя» и смешные «па». Венька улыбается, закрывает глаза и пытается опять заснуть… но чуть слышно скрипит дверь и в сенях появляется огромный букет полевых цветов – его несет Павел. Осторожно, стараясь не разбудить спящих на печке детей, он пробирается на цыпочках через комнату за ширму. Его жена Нина, приподняв край одеяла, раскрывает мужу объятия. Видны миловидное лицо, по—девичьи упругая грудь и красивая нога. Павел ныряет в кровать, осыпая жену цветами и поцелуями. Цветы везде – на одеяле, под одеялом и на полу…

Дети уже не спят. Первой проснулась маленькая Валя – ей три годика, и она еще не выговаривает букву «р». Девочка оседлала Веньку и будит его, открывая своим маленьким пальчиком веко брата. Венька делает вид, что спит, но Валя упрямо пытается открыть ему глаза.

– Плосыпайся… ну плосыпайся сколее, Венька… я уже плоснулась, давай иглать… как вчела, ну Венька, давай, я буду лисичка, а ты доблый медметь, – говорит Валя с хитринкой в глазах.

Архип и Харитоша пытаются бороться, как силачи в цирке. Надя тоже проснулась и завозилась на печке, разнимая братьев… те стали кидаться подушками, смеяться и даже ссориться – началось обычное семейное утро Морозовых.

Нина на кухне готовит завтрак. Закипает вода в кастрюле с яйцами, варятся вареники. Дети, причесанные и аккуратно одетые, чинно сидят за столом. На столе – горшок с горячей кашей, полное блюдо блинчиков, крынка молока, сметана, сливки, хлеб, мед, рыба и мясо холодного и горячего копчения, сливочное масло. Мать детям наливает в кружки молочка, в тарелочки кладет кашу, вареники и блинчики. Дети ждут отца.

Входит Павел Морозов, благословляет хлеб насущный и садится за стол. Семья начинает завтракать. Нина чистит малышам вареные яйца, подкладывает блинчики и вареники, доливает в кружки молоко. Дети завтракают… они угощают друг друга кусочками рыбы или мяса, стараясь показать соседу по столу, как это вкусно – жмурясь от удовольствия, говоря «м—м–м» и качая головой из стороны в сторону. После завтрака Павел подходит к жене, обнимает и что—то шепчет ей на ушко. Нина улыбается: «Иди—иди уже, а то опоздаешь». Отец, чмокнув по очереди малышей в щечки, уходит.

Западная Двина легко несет тяжелые свинцовые воды мимо города Велиж[1]. Гудит проходящий буксир, из трубы валит дым. Буксир тянет за собой плоты из бревен. Новый день уже вступил в свои права. По реке ходят пароходики и баржи, а вдоль берега – лодки, на них перевозят какие—то мелкие грузы. По берегу приказчики носятся от лодки к лодке, они ведут учет прихода и расхода товаров.

Здесь же на берегу, на полянке, трое мальчишек играют в кости – «бабки». Вокруг расселись ребята от семи до десяти лет – это зрители. Мальчишки играют азартно – толкаются, кричат, суетятся. Подходит Венька Морозов и вступает в игру. Он бросает кости… сразу видно, что Венька – самый ловкий и удачливый игрок. Он три кона подряд выигрывает и хочет забрать свой выигрыш. Мальчишки расстроены. Самого длинного зовут Болек – он поляк и вечный оппонент Веньки, он первым кидается к нему и кричит:

– Ты че, Венька? Ты куда тащишь мои бабки… че ты люздишь? Отдавай мои бабки обратно, ишь, захапал… люзда!

Венька прижимает выигрыш к груди и двигается навстречу Болеку. Несправедливость всегда коробила Веньку, и этим мальчишки довольно часто пользовались, заводя его на драку. Венька возмущенно в ответ кричит:

– Это кто люздит, ты чего? Я играю честно, вон, спроси ребят…

Он кивает в сторону мальчишек, но те смотрят на Болека и молчат, словно ждут его команды. Один из них – невысокий латыш Янек, а другой – эстонец Вяйно, белобрысый хлюпик, который постоянно оглядывается на Болека, как бы ища защиты.

– Болек, если ты хочешь отыграться, давай… – говорит Венька, – я не против… отыгрывайся.

Но Болек не хочет отыгрываться, он хочет просто забрать свои «бабки» и, понимая, что не прав, кричит и петушится, нагнетая нервозность и тревогу. Так он надеется вернуть проигрыш без драки. Мальчишки знают, что Венька в драке сильнее Болека. Но Болек продолжает кричать:

– Отдавай мои «бабки», люздапер… Ишь, захапал чужое… Люздапер!

Венька страшно разозлился.

– Что? Ну—ка повтори, что ты сказал? Кто люздапер, я люздапер? Ну, щас посмотрим, кто из нас люзда…

И Венька бросается на Болека. Начинается драка. Кости рассыпаются по земле. Венька и Болек дерутся. Венька с первого удара разбивает Болеку нос. Вяйно и Янек, ловят момент, чтобы напасть на Веньку из—за спины. Наконец они хватают его за ноги. Втроем валят на землю. Остальные ребята смотрят, но не вмешиваются. А Болек уже наседает на Веньку и, заламывая ему руки, победно кричит:

– Ты еще пожалеешь, что слюздил… Мы научим тебя играть честно…

Но Венька неожиданно вырывается, ловко встает и бьет Болека по лицу. Тот, падая, цепляется за край рубахи и… надрывает его. Венька, утерев кровь на губе, рычит:

– Ух ты, гад, рубаху рвать?! Ну, погоди…

У Болека под глазом зарделся фингал. Мальчишки опять кружатся вокруг Веньки в надежде еще раз свалить его. Вдруг Болек повел себя странно: словно испугавшись чего—то или увидев кого—то в небе, начинает суетиться и отходить, озираясь. Мальчишки, не понимая, что с ним происходит, переглядываются.

И тут, как будто с небес, раздается звонкий, девичий голос:

– А ну—ка, геть отсюда… ишь чего надумали – трое на одного… ишь какие храбрецы…

Это Ульянка, соседка Болека, ей – четырнадцать. Ребята стали испуганно озираться по сторонам, они ищут ее, но солнце слепит им глаза. А она стоит на взгорке с большой суковатой палкой в руке. Пацаны переглядываются, решая, как быть, но Ульянка, грозно подняв палку, уже идет на них:

– Вот я щас и проверю, кто из вас похрабрее—то будет… вот щас я проверю…

Ребят как ветром сдуло. Ульянка вышла на полянку – стройная, голубоглазая, светловолосая и очень красивая. Венька смущается от такой «защиты» и принимается собирать свои «бабки». Ульяна подходит к нему, смотрит на рваный подол рубахи и укоризненно говорит:

– Ну вот, опять подрался… да не связывайся ты с ними, сколько раз говорить тебе, Венька, они даже читать не умеют, а ты… равняешься с ними… – Строго покачивая головой, Ульянка снимает косынку и осторожно вытирает ему кровь на губе. – Ну, пойми ты… они тебе не пара…

Венька еще не остыл после драки, ему неловко, что Ульяна вмешалась в драку – он горячится и оправдывается:

– Они хотели обманом отнять мой выигрыш, это нечестно, несправедливо…

Но, увидев расстроенное лицо Ульянки, замолкает. Она трогает ссадину на его плече, рваный подол рубахи.

– Эх ты, борец за справедливость… рубаху порвал, губу разбил в кровь… Венька, ты ж грамотный… в гимназии учишься… Губа не болит? – Она осторожно трогает ушибленное место. Веня мотает головой.

– И совсем мне не больно… вечно ты, Ульянка… лезешь, куда не надо, – нарочито грубо отвечает ей мальчуган, желая казаться взрослее, но девочка увещевает его:

– Ладно, ладно, пойдем… умоешься, я прореху зашью… нехорошо это… в рваной рубахе ходить…

Венька, щурясь от солнца, идет за Ульянкой и вдруг… делает для себя открытие – он видит длинные, красивые ноги, тонкую талию и прямую спину девушки. Она тоже смотрит в его сторону, и Вениамин отмечает гордо посаженную голову, красивое лицо, сине—голубые глаза, большие и ласковые, выступающую из—под кофточки грудь. Тут с ним что—то происходит – все меняется вокруг… в ушах звучит совсем другая, новая, музыка… потом все начинает кружиться, а в голове шумит так, что Венька даже останавливается.

Увидев замершего друга, Ульянка задорно кричит:

– Э—ге—гей, Венька… не спи, давай догоняй!..

В этот миг ему кажется, что Ульянка не идет, а несет себя… В голове бедного Веньки все спуталось, и он все никак не может понять, что с ним происходит. А она продолжает ему что—то кричать… Но Венька, не то что бежать, даже сдвинуться с места не может. Это новое состояние его тела оказалось непонятно неожиданным. Ходить стало совершенно невозможно и неудобно, и мальчуган смутился. Ульянка, увидев, что он отстает, снова кричит:

– Венька! Догоняй! – И бежит навстречу солнцу. Ее стройная фигурка в солнечном просвете кажется эфемерной. Венька кинулся было ее догонять, но… не может бежать, что—то мешает ему и… он чувствует… это «что—то»…

Вагон тряхнуло…

Фридрих словно очнулся от воспоминаний и огляделся. Все было как в сказке – ему кажется, поезд летит. Колеса, рельсы, светящиеся окна вагонов, сидящие в поезде пассажиры – все это грохочет и мчит его на большой скорости навстречу судьбе, новой и полной загадок.

Темные вагоны сменяет светлый вагон—ресторан, где за отдельным столиком Фридрих просматривает меню, а за соседним – мальчик, энергично жестикулируя, рассказывает что—то своим родителям.

Фридрих опять вспоминает свою семью… в ушах звучит музыка…

Он видит, как уже пару лет спустя они с отцом идут по улицам Велижа к типографии, по мощеной Соборной площади на Соборную улицу, мимо костела Святого Петра и Павла[2], Первой Смоленской улицы… идут и разговаривают. А на площади висят огромные портреты царей и всех членов царской семьи – Россия празднует трехсотлетие дома Романовых. Работают лотошники, шарманщики, карусели, цирк Шапито. Звуки гульбы, песен, танцев и драк вырываются из трактиров волнами прямо на улицу. Венька с удивлением глазеет по сторонам.

Отец шутит:

– Веселее, Вениамин, шагай… Веселее, тебя ждут великие дела, а ты… заснул. Давай—давай, сыня…

Отец и сын перешли на другую сторону улицы и вошли в дверь с надписью «Типография». Это была типография дяди Мити – брата Венькиного отца. Дядя Митя говорил, что их род якобы шел от бояр Морозовых, и на стену типографии повесил плакат—родословную, нарисованный художником, который работал у него. Павел пошел в конторку к Мите, а Венька остановился посмотреть работу станков – как печатается газета. Он подошел к стопке свежих газет, увидел статью «Хроника одного убийства», а под ней – фото с надписью: «Адвокат Плевако[3] в зале суда». Венька прочел статью и пошел к дяде Мите поздороваться. Тот обнял его, а Павел сказал:

– Димитрий, а Веньке—то скоро шестнадцать, пора бы ему и делом заняться, а?

Дядя ласково потрепал Веньку по шевелюре и улыбнулся.

– Согласен, пора, а вот что мы умеем делать, а? Венька, что мы уже можем? – спросил дядя Митя.

Венька молчал. Ответил Павел:

– Он силен в математике, у него отличные немецкий, польский, английский, литовский и французский. Вениамин хорошо знает географию, историю, у него феноменальная память и тяга к…

– Ого, да он полиглот, – перебил Митя брата. Он приподнял Веньке подбородок и заглянул в глаза: – Все это хорошо, мой мальчик, но кем ты сам хочешь стать?

– Я хочу стать адвокатом, как Плевако. – Венька показал фото в газете, отец и дядя рассмеялись.

– «Адвокатом»? Да ты хоть знаешь, кто это такой – адвокат, и как можно им стать? – спросил, улыбаясь, дядя Митя.

– Конечно! Я буду, как Плевако, защищать справедливость, я поеду в Москву… поступлю в университет, отучусь… и стану адвокатом…

Митя ласково потрепал шевелюру племянника, взял его за руку, заглянул в глаза:

– Адвокатом, как Плевако? Это очень хорошо, очень, мой мальчик, но это будет не завтра, а работать ты начнешь уже завтра, и… помощником моего бухгалтера.

И он указал на конторку в углу типографии. Димитрий, улыбаясь, обернулся к Павлу:

– Молодец Венька, а? Защищать справедливость, каково? Да, адвокатом… такие адвокаты мне самому нужны… город растет, работы много, а у нас с Ириной все еще нет детей… – у Димитрия на лице застыла грустная улыбка.

Павел стал успокаивать брата:

– Будут, Митя, будут… Бог даст. Вы еще молоды, брат. Господь сказал: «Плодитесь и размножайтесь». Все еще у тебя будет, Митя… все еще впереди – и дети, и счастье. Мир так устроен… Человек живет ради будущего, а будущее – это дети…

Воспоминания Фридриха прерывает немец среднего роста в клетчатом пиджаке, коротких брюках—шортах. На его икрах – гетры, на правом мизинце – перстень, в левой руке – портфель. Широко улыбаясь, на плохом русском он спрашивает:

– Сдесь слопо́тно? – и показывает на свободное место рядом с Фридрихом.

Тот улыбается, делает приглашающий жест, и на его мизинце тоже сверкает необычный перстень.

Немец снова спрашивает:

– Еще жена и дочь, Вы нет восражать?

Фридрих отвечает ему на немецком:

– Простите, господин, я в России всего неделю и еще даже не выходил из поезда. Я немец и не знаю русского языка, но, прошу Вас, располагайтесь…

Попутчик сразу оживляется, садится рядом:

– О-о весьма рад, я тоже немец, инженер, Рихтер Кёниг. Я три года работал на Урале, строил и налаживал завод для России, теперь еду домой.

– Очень приятно, – говорит Фридрих, – я барон Фридрих фон Краузе, лингвист, увлекаюсь путешествиями.

Рихтер уже более доверительно обращается к Фридриху:

– Вы знаете, будь у Германии хотя бы треть природных богатств России, мы, немцы, были бы хозяевами мира…

Фридрих пожимает плечами, и Рихтер, видя это, меняет тему разговора:

– Простите, барон, а Вы какими судьбами в России?

– Проездом… я еду из Китая в Германию, просто через Россию… и ближе, и дешевле, – улыбается Фридрих.

– Ах, вот как… домой, к семье? – тоже улыбается Рихтер.

Фридрих меняется в лице и говорит:

– К сожалению, у меня нет семьи… я родился и вырос в Африке…

Рихтер удивляется, а Фридрих продолжает:

– Да—да, на земле дикого племени гереро[4]… в деревне Пуррос – это немецкая колония…. Мой отец, барон Эбнер фон Краузе, был главным подрядчиком, он строил там железную дорогу…

– Вы сказали – в Африке? – переспрашивает Рихтер Кёниг. – Ну прямо как в романах Фенимора Купера… Боже мой, на земле дикого племени гереро… какая романтика…

Фридрих криво усмехается:

– Да, это было бы весьма романтично, если бы не было так грустно. В 1904 году эти дикари подняли восстание…

Рихтер подхватил:

– Да—да, я что—то слышал… в наших колониях были большие беспорядки…

– Это мягко сказано – беспорядки… Эти дикари сожгли всю колонию, убили отца и мать… там все погибли… вся колония, – голос изменил Фридриху, он отвернулся.

– Я не знал, герр барон, простите, я не хотел… и примите мои соболезнования, – принялся извиняться Рихтер.

Фридрих благодарно кивает Рихтеру, но тот не унимается и продолжает свои расспросы:

– Но, простите, барон, мое любопытство, а сколько же Вам было лет? И как Вы…

Фридрих перебивает его:

– Ах, вот Вы о чем?.. Меня спасла няня. Мне было пять с половиной лет… в тот день мы пошли гулять, а сын няни остался в моей комнате. Но эти разъяренные дикари даже не стали разбирать, кто чей сын. Так моя няня потеряла сына…

Рихтер цокает языком и, покачивая головой, восклицает:

– Да что Вы говорите? Бедная женщина… какая трагедия.

Фридрих пожимает плечами:

– Да—да… трагедия… меня просто спасло чудо, а чемоданчик с документами – и еще вот этот перстень… – Фридрих показывает Рихтеру кольцо на мизинце, – спасла моя няня, она была добрая, она убежала со мной на побережье, подальше от этих гереро… Нас приютили в одном немецком монастыре, я учился в немецкой церковной школе… там было хорошо. Там я прожил шестнадцать более—менее спокойных лет…

Фридрих помолчал и снова принялся вспоминать:

– В монастыре была огромная библиотека и… я остался там… учился в школе, потом работал учителем. Настоятель монастыря, преподобный отец Грюневальд как наставник занялся со мной исследованиями старонемецкого языка. А год назад моя няня умерла, ну а потом и пастор… судьба забросила меня в Индию, затем – в Китай. Теперь я еду в Германию, по совету покойного пастора, на родину моих предков…

– У Вас есть родственники в Германии? – спрашивает Рихтер.

– Да… точнее, может быть, и есть, я еще не знаю…

– Да, герр барон, Вам не позавидуешь, – в очередной раз удивляется Рихтер. – Так Вы что… впервые едете в Германию?

– Да, впервые… не знаю, как встретит меня родина… что уготовила мне судьба… не знаю, – говорит Фридрих.

К столу подходят женщина лет тридцати пяти—тридцати шести и девушка лет семнадцати.

Рихтер встает:

– Барон, позвольте Вам представить: моя супруга – фрау Гризельда Кёниг…

Фридрих тоже встает и вежливо целует руку Гризельде:

– Весьма рад знакомству, фрау Кёниг…

Рихтер приобнимает дочь и говорит:

– А это моя гордость, моя радость – дочь Лорхен…

Фридрих целует руку девушки:

– Фрейлейн Лорхен, примите мое почтение…

– А это барон фон Краузе, – теперь представляет его Рихтер. – Из Африки через Индию, Китай и Россию он едет впервые на родину, в Германию.

– Из Африки? Боже мой, наверное, там жутко интересно: слоны, львы, тигры… я никогда не была в Африке!

Гризельда смотрит на мужа, тот хитро улыбается.

– Все еще впереди, моя дорогая – и слоны, и львы, и тигры… все еще впереди… – отвечает ей Рихтер, смеясь.

Наконец все начинают рассаживаться.

Подходит официант, подает меню и расставляет приборы. Дамы выбирают блюда. Рихтер бросает взгляд на Фридриха, и тот одобрительным жестом приглашает его сделать заказ по своему усмотрению.

– Так… дамам – белое вино, рыбу и птицу. А нам… нам водки, да… и закуску по—русски – черный хлеб, кильку, картошку, сало, соленые огурцы, свежие овощи и мясо по—строгановски, да… квашеной капусты, ну и икры… да—да, икры… Фридрих, Вам понравится. Или хотите что—нибудь экзотическое? – спрашивает Рихтер.

– Нет—нет, спасибо, я и сам хотел заказать что—нибудь из национальной русской кухни. Ехать по России от Тихого океана до Бреста целую неделю и не отведать ее еды было бы странно, не правда ли? – спрашивает Фридрих. Старшие пожимают плечами, а юная Лорхен, очень любопытная по натуре, хочет узнать совсем о другом:

– Скажите, барон, а негры, ну в чем они ходят… в набедренных повязках? Или, я слышала, они ходят даже… голыми? – И она округляет свои и без того большие глаза.

– О, по—разному, фройляйн, – Фридрих улыбается уголками губ, – в диких племенах они ходят голышом, а есть и такие племена, где у мужчин вместо, простите, нижнего белья есть… спереди… такая трубка—чехол, прикрепленная снизу к животу, а сверху – к поясу…

– Ой, какая прелесть! – хлопает в ладоши Гризельда, но мгновение спустя сильно смущается. – Ой, простите, я хотела сказать, какой ужас!

Фридрих и Рихтер смеются.

Официант тем временем начинает расставлять на столе еду и напитки, наливать в рюмки вино, водку. Дамы пьют вино, мужчины – водку.

Поднимая рюмку, Рихтер говорит: «Prost!», а Фридрих: «Zum wohl!»[5]. Все дружно принимаются за ужин. Рихтер ухаживает за женой, а Фридрих – за Лорхен.

Рихтер еще несколько раз произносит: «Prost!», а Фридрих отвечает: «Zum wohl!».

Они весело беседуют, выпивают и закусывают.

– Герр барон, скажите правду, а китайцы едят лягушек? – преодолевая стеснение, опять задает вопрос Лорхен.

– Да, китайцы делают много разных блюд из мяса задних лапок лягушек, есть даже очень вкусные блюда. Иногда пробуешь – и поверить трудно, что это лягушатина. Лично мне нравится нежное фрикасе из лапок…

Лорхен передергивает, и она морщит свое личико.

Официант приносит десерт и кофе. Рихтер достает из кармана кожаный портсигар и протягивает Фридриху:

– Кури́те, барон…

– Спасибо, герр Кёниг, но я не курю.

Рихтер с удовольствием обрезает маленькой гильотинкой кончик сигары и макает его в коньяк, а сухой конец начинает поджигать. Прежде чем положить сигару в рот, Рихтер убеждается, что ее головка полностью разгорелась равномерным оранжевым диском.

Фридрих достает из кармана деревянный амулетик и протягивает его Лорхен:

– Это амулет африканского племени Шона, фройляйн Лорхен. Дикари говорят, он приносит удачу…

Лорхен надевает амулет и начинает красоваться перед Рихтером и Гризельдой, украдкой поглядывая на Фридриха.

– Папа, посмотрите, какая прелесть! Мне очень нравится. Спасибо Вам, герр Краузе.

– И, заметь, ни у кого такого амулета нет, – говорит с восторгом Гризельда…

Но вот ужин окончен. Подходит официант, и Рихтер с Фридрихом рассчитываются по—немецки – каждый за себя.

– Благодарю за подарок дочери, герр Краузе. Если Вам в Берлине будет нужна моя помощь, не стесняйтесь – немец всегда поможет немцу. – Рихтер встает и смотрит в окно вагона—ресторана. – О, уже стемнело…

Рихтер протягивает Фридриху руку для прощания, Фридрих пожимает руку Рихтеру:

– Спасибо за прекрасный вечер, господа… Я рад нашей встрече и знакомству с вами.

– Да—да, доброй ночи, герр Фридрих…

Утром на берлинском вокзале Анхальтер Банхофф перед прибытием поезда на перроне царит обычная суета. Наконец поезд останавливается. Рихтер, его жена и дочь выходят из вагона, следом – Фридрих. У обоих мужчин на голове – цилиндры, оба – в белых перчатках. Носильщик по указанию Рихтера грузит вещи на тачку. Повернувшись к Фридриху, Рихтер говорит:

– Герр барон, по вторникам и пятницам я бываю в пивной «Король Фридрих Второй» на Вильгельмштрассе. Приходите, я познакомлю Вас с моими друзьями, они будут рады…

– Спасибо, герр Рихтер, спасибо, непременно буду…

Кёниги уходят вслед за носильщиком.

Перрон пустеет. Встречающие и провожающие расходятся. Фридрих осматривается, наклоняется, берёт свой багаж, но в этот момент его палец прикусывает появившаяся откуда—то маленькая собачка, а сзади звучит приятный женский голосок: «Микки! Микки!». Следом за собачкой подбегает молодая привлекательная женщина, хватает ее на руки и начинает нарочито строго ругать песика:

– Микки, как ты мог?! Простите нас, добрый господин, он не сильно укусил Вас? Простите нас… ах ты, негодник, ты будешь наказан, безобразник…

Незнакомка обладает красивой фигурой, на вид ей лет двадцать пять. Не выше среднего роста, с приятным личиком и высоким бюстом, она показалось Фридриху обаятельной, очень игривой и кокетливой.

– Ну что вы, не надо его так ругать… маленький… он даже перчатку не прокусил. – Фридрих гладит собачку, та принимается вилять хвостиком. – Прелестный песик!

Он делает вид, что ему очень нравится собачонка.

– Как, Вы сказали, его зовут?

– Это померанский шпиц – Микки, – отвечает хозяйка.

Глядя ей в глаза, Фридрих игриво произносит:

– Микки… отлично, давай знакомиться, Микки. Меня зовут Фридрих… – Он жмет собачке лапку.

Незнакомка принимает его игру:

– А меня зовут Ивон…

– Какое красивое имя! Я могу быть Вам чем—то полезен, фрау Ивон? – учтиво интересуется Фридрих.

– Нет—нет, спасибо… меня встречает муж, спасибо…

Она осматривается, постреливая глазами в его сторону. Перрон быстро пустеет. Фридрих подтягивает ремни на чемодане и смотрит на Ивон.

– Странно, но его до сих пор нет. Может быть, что—то случилось… – говорит она, пожимая плечами.

– Если Вы позволите, я провожу Вас…

– Право, мне неудобно утруждать Вас, герр Фридрих, но оставаться здесь одной тоже не хочется, а мужа… все нет и нет… Я, пожалуй, воспользуюсь Вашей добротой…

Фридрих командует носильщику:

– Загружайте багаж дамы и везите к такси.

Ивон берет Фридриха под руку и начинает щебетать:

– Ах, какой Вы милый, спасибо, герр Фридрих. Вы в Берлин – по личным делам? Или работаете на военном поприще? Вы такой бравый… ах, право, не томите меня, Вы – офицер?

– Нет—нет. Я пишу работу по диалектам старонемецкого языка… точнее, буду писать диссертацию с научным…

– Ой, я в науках ничего не понимаю… – перебивает его Ивон, обворожительно улыбаясь и пожимая плечами.

Провожая ее до такси, Фридрих напряженно думает: «Если эта встреча – случайность, то она потащит меня в постель, а если нет – это провал легенды».

– Право, не знаю, как благодарить Вас, – говорит Ивон.

Но Фридрих решает довести интригу до логического конца и выяснить, будет угроза или польза от такого знакомства.

– Дело чести каждого немца – помочь даме. Если Вам это удобно, я готов проводить Вас до места, – отвечает он.

Его вкрадчивый голос настолько медоточив, что Ивон уже взволнована:

– Конечно… спасибо! О боже, какой у Вас волшебный голос… он обволакивает меня… о боже, я даже не знаю… Почему Вы не артист или офицер?

Фридрих садится в такси на заднее сидение рядом с женщиной и полушепотом интригующе произносит:

– У Вас очень красивое имя… разве у немцев есть такое имя – Ивон?

– Мой папа – немец, а мама – француженка, но я считаю себя немкой… – отвечает Ивон, а в глазах у нее уже вовсю пляшут бесенята. Она прижимается к Фридриху сильнее. – М—м–м, какой аромат… Что вы курите? Сигареты или папиросы? – спрашивает она, почти обнюхивая его голову, лицо, шею.

– Я не курю, это мой знакомый «обкурил» меня в поезде.

– А что курил Ваш знакомец в поезде? – произносит Ивон и сильно прижимается к Фридриху, потянув воздух носом.

– Сигару, фрау Ивон… – улыбается ее любопытству Фридрих.

Ивон неуемна и продолжает кокетничать:

– Ах, Фридрих, Вам бы очень пошла сигара, Вы такой весь… просто у меня нет слов… Ваша фигура… а Ваш голос, он просто… завораживает, нет… он околдовывает.

Фридрих кладет руку на ее талию. Реакция Ивон моментальна – она поворачивается к водителю и приказным тоном произносит:

– Шофер, заедем на Бехрен—штрассе, двадцать пять.

Затем, не отрывая глаз от Фридриха, прижимается к нему.

– Мне надо навестить мою любимую, очень старенькую тетушку. Вы не против? – Она призывно смотрит ему в глаза.

– Конечно, фрау Ивон, я… не против… наоборот, если это доставит Вам радость… почему бы и нет?

После этого Фридрих успокаивается. Легенда сработала – это не провал. Водитель останавливает машину около дома номер двадцать пять. Фридрих выходит из такси, пропуская свою спутницу вперед.

Она бросает шоферу:

– Подождите нас…

Потом берет Фридриха под руку и решительно ведет в подъезд.

Дверь открывает старушка. Фридрих собрался было уже поздороваться, но Ивон что—то быстро говорит «тете» на ушко, и та моментально исчезает.

Она заводит Фридриха в квартиру, и… начинается любовь в пристойных рамках кинофильмов 1924–1925‑х годов типа дамы с собачкой на руках – Ивон бросается к Фридриху, ее губы жарко шепчут:

– Ах, обними меня… еще… что ты делаешь со мной… о боже, какое счастье… нет, я не устою… возьми меня…

Все это действо перемежается раздеванием. И вот финал – падение в кровать и… шпиц Микки в испуге бежит от них и начинает отчаянно лаять.

Шофер такси сидит в авто и курит, поглядывая на окно. Вот, наконец, его пассажиры выходят из дома.

Ивон достает из сумочки кусочек картона:

– Это карточка торговой фирмы «Отто», а хозяин фирмы – мой муж. Это – мой домашний номер телефона. – Она показывает пальцем в карточку. – Фридрих, не заставляй меня долго ждать, а то я просто умру без тебя, обещай мне… нет, обещай. – Она твердит безостановочно: «Обещай!..».

Фридрих, улыбаясь, кивает ей и забирает из такси свой чемодан. Ивон садится в такси и уезжает.

Фридрих идет по Берлину, читая названия улиц, и наконец оказывается на перекрестке у Бранденбургских ворот[6]. Он останавливается на пешеходном переходе, ожидая зеленый сигнал светофора. Вот подъезжает Horch – большой красивый автомобиль, и вдруг… в авто он видит женщину, как две капли воды, похожую на… Ульянку. Фридриха как молнией ударило – настолько он потрясен и удивлен таким сходством. Люди вокруг спешат, но он даже не чувствует, как толкаются желающие быстрее перейти перекресток. Фридрих стоит и уговаривает себя успокоиться. Машина уже давно проехала, а лицо незнакомки, очень похожей на Ульянку, все еще стоит перед глазами. Он подходит к лотошнице, покупает мороженое и садится на скамеечку в скверике.

Наконец Фридрих успокоился, еще раз посмотрел на переход и пошел от Бранденбургских ворот в сторону Дворцовой площади по Унтер—ден—Линден. В конце улицы он вошел в подъезд дома, поднялся на пятый этаж в мансарду, подошел к квартире номер семь и подергал шнурок колокольчика. Дверь открыл мужчина лет тридцати.

– Здравствуйте! Простите, Вы к кому? – спросил он.

– Здравствуйте! Я по поручению фрау Эмили, она у Вас оставляла на реставрацию книгу «Фридрих Великий», – отвечает Фридрих, оглядывая коридорчик.

Мужчина тут же открывает дверь в комнату:

– Да—да, конечно, проходите. Простите, а Вы принесли недостающие страницы?

Фридрих, улыбаясь в ответ, кивает и говорит:

– Да, я принес четыре страницы…

– Очень хорошо! А клей? Клей, надеюсь, Вы не забыли?

На лице Фридриха появляется недоумение.

– Нет. Про клей она ничего не говорила, нет…

– Ох, фрау Эмили, как всегда, в своем репертуаре. Ну да ладно, у меня есть клей, но вам придется доплатить. Ну входите, входите… – говорит он, пропуская Фридриха.

– А много доплатить? – спрашивает Фридрих.

– Да нет… вместе с работой и моим материалом будет стоить четыре марки и сорок пфеннигов за четыре страницы.

«Правильно, – думает Фридрих. – В пароле отзывом было „четыре марки и 40 пфеннигов за четыре страницы“».

Он кивает и проходит в квартиру. Мужчина незаметно, исподволь рассматривает своего гостя. Фридрих знает, что его зовут – Генрих Мур, он сын какого—то коммуниста, живущего в Москве и работающего в Интернационале. Помогает отцу в подполье в Германии, в Берлине. И вот, в двадцать шестом году, буквально на пороге прихода фашистов, Генрих Мур становится легальным разведчиком и агентом ЧК за кордоном. Больше того, и Трилиссер[7], и его зам Вольский, когда отправляют Вениамина Морозова под именем Фридрих фон Краузе в Германию, дают ему пароль и все необходимые данные, связанные только с Муром. Генрих Мур – это его и связной, и, так сказать, ведущий по Берлину, пока Венька не ознакомится со всеми делами.

Фридрих, почувствовав на себе взгляд Мура, спрашивает:

– Что—то не так? Или у Вас есть какие—то вопросы?

– Нет—нет, что Вы, просто я предполагал, что Вы… постарше возрастом, – говорит Мур, и добавляет: – Я рад видеть Вас.

Фридрих осматривается. В квартире – современная уютная мебель. На стенах в комнате висят неплохие картины немецких художников. В кухне на плите, в турке, варится кофе. Фридрих ставит в угол чемодан, снимает плащ и аккуратно вешает его на вешалку. Мур протягивает тапочки, Фридрих снимает туфли и обувает тапочки.

– Меня зовут Генрих Мур, присаживайтесь. Я варю кофе по бабушкиному рецепту. Хотите чашечку?

Фридрих садится к столу и невольно улыбается.

– Ну, от кофе… по бабушкиному рецепту… боюсь, у меня не хватит сил отказаться…

Мур оценил шутку и подал кофе.

– Как добрались, герр барон?

– Спасибо, о-о… какой у Вас горячий кофе…

– Да, кофе надо пить горячим – так говорила моя бабушка…

Фридрих опять улыбается наставлению бабушки:

– Видимо, у Вас была замечательная бабушка… но, герр Мур, давайте, к делу: есть у Вас какая—нибудь информация?

– Да, есть… появился новый информатор, это сотрудник контрразведки тайной полиции Берлина… Похоже, он социалист, но ему не хватает денег на лечение жены. Он придет через… – Генрих смотрит на часы, – через тридцать пять минут, а пока я покажу Вам эту квартиру. Вы можете сделать ее «явкой», квартира – «чистая».

Мур подходит к шкафчику, открывает дверцу и нажимает на доску. Стенка шкафа отъезжает. Мур показывает еще на одну раздвижную стенку: за ней – глухая комнатка. Они проходят в эту комнатку, Мур продолжает рассказывать:

– Здесь – шкаф, диван, бюро, стул. В стене – сейф… – Он снова на что—то нажимает, и шкаф отъезжает, открыв вид на сейф.

Фридрих видел такие металлические ящики в госучреждениях – это был массивный, толстостенный, так называемый «засыпной», сейф с тремя личинками замков.

– Он очень тяжелый, какой—то «засыпной», что ли… – подтвердил его догадку Мур, – это тайник, и вы всегда сможете его использовать. Об этом знаем только мы вдвоем.

Он опять на что—то нажимает – лязгает железо и появляется железная дверь. Открывает эту дверь и говорит:

– Вот здесь – потайной выход. На улице есть модное кафе, его посещают известные артисты, политики, писатели и даже военные начальники.

Мур показывает вид на улицу, затем закрывает дверь и передает ключи Фридриху. Тот, покачивая головой, задумчиво говорит:

– Это хорошо, что в кафе ходят военные и генералы… у меня есть к Вам просьба… Вот Вам адрес, мне нужна полная информация об этом доме и его обитателях. – И передает ему лист с адресом.

Прочитав адрес, Мур отвечает:

– Я постараюсь… по исполнении обо всем Вам доложу.

Они возвращаются в кухню. Звонит колокольчик. Мур открывает входную дверь, в комнату входит спортивного вида невысокий, плотный человек лет сорока в штатском.

– Прошу знакомиться, – говорит Мур, – барон Фридрих фон Краузе, а это герр Вальтер Лерманн.

Лерманн приятно улыбается, даже не подав вида, что узнал Фридриха. Тот тоже ничем не показывает, что они давно знакомы. Все рассаживаются вокруг стола, Мур, улыбаясь, спрашивает:

– Мур сделал свое дело… Мур может удалиться?

– Да, Генрих, спасибо! Конечно, Вы свободны…

Мур выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Москва. В отделе аналитики ИНО ОГПУ[8] открывается дверь, входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее. Наконец донесение расшифровано и передано адресату – начальнику аналитического отдела: «Фрау Эмили и все ее друзья живы и здоровы, сегодня зашел ее новый родственник, мы познакомились, весьма приятный человек. ПИЛОТ».

Ивон сидит в кресле и читает газету. В комнату входит ее муж. Это высокий, стройный мужчина лет тридцати пяти с моноклем в правом глазу. Ивон вскакивает и начинает тараторить:

– Отто, почему ты меня не встретил? Я битый час одна прождала тебя на вокзале! Одна… с вещами и с Микки… – она резко осекается, увидев дикий взгляд мужа сквозь монокль.

Вдруг Отто начинает что—то быстро—быстро бормотать себе под нос, открыв рот и смешно двигая кадыком. Наконец у него прорывается голос, и он хрипит:

– Поезд с товаром потерпел крушение… товар сгорел, товара нет… я банкрот.

– Что? Товар сгорел? Как? Ты… банкрот? – вскрикивает в ужасе Ивон.

– Нас выкинут за долги… на улицу, – говорит Отто и бессильно опускается на стул, продолжая бормотать себе под нос: – Господи, что же теперь делать? Господи, помоги… укажи, что делать? Дай знак…

– Возьми себя в руки. Не забывай, ты Отто Вульф… мой муж. – Она берет его под руку и ведет в спальню. – Пойдем, приляг… все будет хорошо. Есть еще страховка. Все наладится… Мой любимый, иди ко мне, мой родной, я буду так любить тебя… так ласкать… что ты про все забудешь…

Она начинает раздевать его, но Отто вдруг, как будто очнувшись, дико смотрит на жену, вздрагивает всем телом и грубо отталкивает ее:

– Дура! Все рухнуло, товар пропал, деньги сгорели, а ты… дура, тьфу, у тебя в голове только залезть в кровать… пошла вон! – Отто в сердцах угрожающе поднимает руки—кулаки и идет на жену. Монокль падает у него из глаза и виснет на ухе, а напуганная Ивон благоразумно удаляется.

В углу большой залы пивной «Король Фридрих Второй» веселится шумная компания ветеранов войны. Во главе стола сидит Рихтер, он курит сигару и пьет коньяк.

В дверях пивной появляется Фридрих и оглядывает зал. Рихтер первым замечает его и, приветливо помахав, зовет:

– Фридрих, привет! Я как знал, что ты сегодня придешь!

Фридрих увидел Рихтера и подошел. Вся компания шумно приветствовала гостя, а Рихтер сказал:

– Господа, это барон Фридрих фон Краузе, человек удивительной судьбы. Знакомься, Фридрих, здесь собрались все мои друзья…

Рихтер каждого представляет по имени, и Фридрих, пожимая руку каждому, представляется в ответ. Наконец Рихтер останавливается около молодого парня:

– А это наш друг, журналист из Америки герр Ширер. Надеюсь, он еще напишет про нас много интересного… И как мы жили до войны, и как мы воевали, и как мы подарили врагам свою победу… Я прав, Вилли? – Рихтер хлопает по плечу журналиста.

Ширер застенчиво говорит:

– Да, сэр, я честно расскажу в моей книге о жизни немцев до войны…

Фридрих слушает и кивает, улыбаясь новым знакомым. Все это навевает Вениамину Морозову воспоминания…

На календаре – 25 июля 1914 года. Дом Морозовых. Мать и дети накрыли, как положено, на стол и ждут отца на ужин. Павел пришел возбужденно—торжественный. Он вымыл руки и сел за стол, быстро прочитал молитву. Семья села ужинать. После еды Павел торжественно встал, приобнял Нину и обвел победоносным взглядом детей, а затем увел ее за занавеску. Дети, ничего не понимая, недоуменно смотрели вслед родителям.

Тень отца на занавеске что—то прошептала на ухо тени матери, тень матери тихонько завизжала, тень отца передала тени матери что—то в пакете. Дети услышали шепот отца:

– Убери это, завтра пойдем смотреть… ты рада? Ну иди… иди и не пугай детей таким лицом…

Дети вопросительно переглянулись. Тень матери спросила:

– А на какой улице, Пашенька?

– Завтра, Ниночка, все завтра, иди, – сказал голос отца.

Тень матери заметалась по огороженному закутку, отец вышел из—за занавески, что—то напевая, и увидел Веньку:

– Вениамин, тебе уже шестнадцать, ты уже знаешь дебет и кредит. Давай, сыня, откроем свое дело. Потянешь, а?

Нина ойкнула, кинулась Павлу на грудь и разрыдалась. Малыши за компанию тоже заплакали. Павел обнял детей.

– Вот дурачье, нам счастье привалило! Мы дом купим, откроем свое дело… Заживем на радость, а вы плачете.

Венька недоуменно смотрел на родителей, на плачущих малышей, а Нина сказала:

– Это от радости, Пашенька, от радости, мы так давно мечтаем об этом.

– Ну будя, будя, никаких слез, принимаю только радость и улыбки… только радость и улыбки, – говорит Павел, успокаивая жену и детей.

В пивной «Король Фридрих Второй» гуляет компания офицеров. Рихтер Кёниг, приобняв Ширера, говорит:

– Да, герр Ширер напишет, как мы живем теперь и как хорошо будем жить после войны… Так, Уильям?

– Да, конечно, напишу, я люблю немцев… – начинает Ширер, но Рихтер берет под руку Фридриха и отводит его:

– Да, чуть не забыл, Фридрих, а ведь тебя ждет сюрприз…

Тот неподдельно удивляется и осматривается по сторонам.

– Сюрприз? Меня? Какой сюрприз? Где ждет?

– Пойдем вон в тот кабинет… иди за мной, там ждет тебя сюрприз … – повторяет Рихтер, ведя Фридриха.

Они входят в отдельный кабинет, где их встречает Лотар Эшингер, плотный мужчина, подстриженный под «полубокс» – лет сорока пяти, в штанах под колено на пуговице и в гетрах. По всему видно, что это не простой человек. Рядом с ним – Вальтер Лерманн. Рихтер представляет им Фридриха.

– Герр генерал, это барон Фридрих фон Краузе… – Затем Рихтер поворачивается к Фридриху. – Фридрих, это герой войны, легендарный генерал, барон Лотар фон Эшингер…

Фридрих и Эшингер раскланиваются и пожимают друг другу руки. Эшингер придерживает руку Фридриха, а Рихтер уже знакомит Фридриха с Лерманном.

– Позволь представить тебе, Фридрих, моего друга и соперника по шахматам Вилли Лерманна.

Фридрих знакомится с Вилли. Но Эшингер не отпускает и продолжает держать левую руку Фридриха:

– Вы приехали очень вовремя, молодой человек. Берлин гудит, все на грани перемен. Не скрою… мы проверили информацию о Вас…

Фридрих удивленно смотрит на Рихтера. Эшингер хитро улыбается:

– Ну—ну, не обижайтесь, друг мой, мы навели о Вас справки… Еще в имперской охранной группе в немецкой Юго—Западной Африке служил мой товарищ, командир роты Первого пехотного полка… Правда, теперь он генерал—лейтенант – Адриан фон Тротенберг. Участвовал в подавлении мятежа диких племен гереро. Да—да… тот самый, и мой боевой товарищ… Так вот, он знал Вашего отца… Да, а Вы уже побывали в Кесселе – в доме Ваших родителей? – говорит он не останавливаясь.

Фридрих удивленно качает головой, а генерал Эшингер, улыбаясь, продолжает:

– Я рад познакомиться с Вами. Ну-с, герр барон, а теперь скажите, как… Родина еще не разочаровала Вас?

Фридрих неподдельно удивляется:

– Что Вы, герр генерал, как можно… я так рад, что наконец на родине, в кругу своих, немцев…

Генерал сидит в большом и удобном кресле, благодушно улыбаясь и раскуривая сигару, но вдруг резко прерывает Фридриха:

– Нет, барон… нет, сейчас принято говорить: «истинных арийцев»… Да—да… истинных арийцев, – продолжает генерал доброжелательно.

Фридрих виновато улыбается:

– Да—да, герр генерал, простите, я так счастлив, что я в кругу именно истинных арийцев…

Вениамина Морозова опять захлестнули воспоминания об «истинных арийцах».

Заканчивался второй год войны. Венька в сарае прятался от немцев. Единственным его занятием было ожидание Ульянки и чтение книг. Она пришла, принесла молока и хлеба, Венька обрадовался, отложил книгу и набросился на еду. Ульянке вдруг стало жаль, что Венька, такой красивый, такой обаятельный, сидит… в сарае один… голодный… она заплакала.

Венька спросил:

– Ты чего, Ульяна? Я что—то не так сделал? Обидел тебя…

Но Ульянка вскочила и, не дав ему договорить, обняла и стала целовать его куда попало – в лицо и вдруг… в губы. Веньку как плеткой хлестанули, он тоже стал целовать ее – неумело и невпопад. В ушах зазвенела мощная, красивая музыка. Сердце его бешено колотилось, в теле было ощущение и жара, и озноба. Он даже не заметил, как они разделись. Уже голыми они так сильно прижались друг к другу, что Венька вдруг почувствовал на своем теле соски ее упругой груди и даже услышал, как бьется ее сердце. Они впервые, уже не смущаясь, поцеловались. Это был тот самый, первый, поцелуй… с которым они смело вступили в новую жизнь, лаская друг друга, забыв обо всем на свете – это был наполнивший их сердца светом совершенно неведомый, новый образ любви и блаженства тел. Губы Ульянки что—то шептали, но Венька уже ничего не понимал и не слышал, он весь растворился в Ульянке, в ее теле. Такое с Венькой случилось впервые, и это были потрясающие ощущения. Лежа с Ульянкой на топчане, он хотел, чтобы эти ощущения повторялись вновь и вновь. Только через какое—то время Венька осознал и понял, что с ними произошло… от этого на душе было радостно и светло. В душе гремела музыка любви.

Венька потянулся к Ульянке:

– Прости меня, у меня это впервые… ты не обиделась?

Ульянка стыдливо улыбнулась и сказала, опустив голову:

– Нет, я не обиделась… у меня тоже… это впервые…

Венька протянул руку, обнял и повернул Ульянку к себе:

– Я… ты не думай, Уля, я люблю тебя и женюсь на тебе…

Ульянка зарделась, ничего не сказала, только счастливо улыбнулась, но глаза ее кричали: «Я люблю, люблю и готова на все! Лишь бы вместе… лишь бы с тобой… лишь бы с тобой…»

Венька и Ульянка были до краев наполнены любовью, смотрели друг другу в глаза и молчали. Они так и уснули в объятиях друг друга, мечтая о будущем.

Солнце уже село где—то за домами на окраине города и багровый закат тоже уходил, оставляя над городом теплый вечер, переходящий в ночь…

Два немецких солдата – Хельмут лет двадцати пяти и Курт лет сорока – вошли во двор Венькиного дома, осторожно его обошли, осмотрели все углы, затем очень тихо, озираясь, вошли в сарай.

На топчане, обнявшись, голыми спали Венька и Ульяна. Курт бесшумно подошел к ребятам. Радостный оскал озарил его лицо, он отложил скатку, винтовку и вещмешок в сторону и прошептал:

– Schadenfreude[9]… Хельмут, здесь есть кое—что получше, чем старые вещи.

И, на ходу спуская штаны, бросился к Ульянке. Ребята даже пикнуть не успели, как немец оседлал ее, а Хельмут засунул в рот Веньке свернутую в кляп пилотку и скрутил ему руки ремнем.

Ульяна вскрикнула под немцем и потеряла сознание. Веня попытался вырваться, но получил удар прикладом по голове и тоже потерял сознание. Курт вдруг тяжело и громко задышал, замер, потом закатил глаза, хрюкнул пару раз и отвалился от Ульянки. Хельмут поспешил сменить Курта.

Венька, как в тумане, пытался встать и вырваться, но Курт ударом кулака по голове опять отключил его. Хельмут навалился на Ульянку… Курт одобрительно кивал в такт его движениям. Когда Хельмут закончил и отвалился, по голой ноге Ульянки стекала тоненькая струйка алой крови…

Через некоторое время весьма довольные собой, солдаты—мародеры, деловито поправляя мундиры, вышли из сарая. Курт, самодовольно оглядываясь, сказал:

– За всю войну я впервые почувствовал себя человеком.

Хельмут подхватил:

– Да—да, я тоже… человеком… себя почувствовал… настоящим человеком.

Вдруг Курт остановился и улыбнулся своим мыслям:

– А давай зайдем в дом – может быть, нам и здесь повезет, а? Может, найдем чем поживиться… у меня такая примета есть: если поперло, то этот фарт надо удержать любой ценой. И все получится…

Хельмут радостно гоготнул:

– Пойдем! Может, сегодня и вправду везучий день! И все получится.

Поддерживая друг друга, мародеры вошли в дом.

Венька с трудом разлепил глаза… огляделся… немцев не было. Дотронулся до головы – липкая кровь. Ульянки тоже рядом не было. Он оделся. Держась за стенку, Венька пошел ее искать. Вдруг он увидел – в углу сарая, на перекладине, висит голая Ульяна. Потрясенный, Венька растерялся, он не знал, что делать, и обессиленно осел на пол.

Вдруг услышал, как заскрипела калитка двора. Бросился к щели в сарае и увидел, как во двор вошел человек с ружьем. Венька весь поджался, нащупал под рукой топор и… вдруг в человеке с ружьем узнал своего отца. Его охватила безудержная радость, он отбросил топор в сторону… Чтобы не закричать от радости, зажал ладонью рот. Затем прижался к щели в стене и громко зашептал:

– Папа, папа, я здесь, папа…

Павел Морозов огляделся и зашел в сарай. К нему бросился Венька и чуть не сшиб отца с ног:

– Папочка, родной, ты жив, я так рад… папуля, ты вернулся… какое счастье… папочка…

Павел смотрел на сына счастливыми глазами:

– Веня, сыня мой, а где все? Почему ты в сарае? Где мама, где малышня? – спрашивал отец, обнимая сына.

Венька молчал, а Павел, позвякивая орденами и медалями, с гордостью сказал:

– Моя рота первой прорвала немецкие цепи… я так хотел к вам… обнять всех…

– Папа, да ты герой… столько орденов… – увидев на груди отца награды, сказал Венька.

– Венька… Сыня мой… В Россию пришла война, я должен защищать вас… маму… наш дом… Россию… – он ласково потрепал сына за плечо. – Веня, а где твои братья и сестры? Скорее пойдем к ним! Они подросли? Я так хочу обнять их… я так соскучился…

– Их нет, папа… их нет…

Павел удивленно посмотрел на Веньку.

– Как – нет?! Я так торопился… а куда они ушли и… почему ты в сарае? – Павел увидел кровь на лице и голове сына. – Почему ты в крови? Сыня, где все? Что происходит?

– Их больше нет, папа… их всех совсем нет, – куда—то в сторону сказал Венька.

Павел недоуменно огляделся.

– Что это ты говоришь? Как это – совсем нет… что это значит? Ты что, ты хочешь сказа… – наконец Павел все понял, он как—то неуклюже осел на пол… помолчал…

– Кто? – уже совсем другим голосом спросил он.

Венька судорожно сглотнул и стал рассказывать:

– Немцы… соседка рассказала… меня не было дома… пришли немцы и потребовали золото, деньги… еду, а мама сказала, что у нас нет ни золота, ни денег… а эти гады… они… застрелили ее…

Павел вскрикнул:

– Господи, Нина! А дети… где твои братья и сестры?

– Архип и Харитоша с девочками со страху побежали, а немцы стали гоняться за ними по двору, как за курами и… всех… – Вениамин не выдержал и заплакал.

По щекам потрясенного отца тоже потекли слезы. Венька сел рядом с отцом, они обнялись, и сын закончил рассказ:

– Когда я пришел, они все лежали вдоль забора, около калитки, и смотрели в небо… я их похоронил там, на кладбище… соседи помогли. Уже десять дней прошло…

Павел сидел, тупо покачивая головой:

– Господи, бедный мой Веня… ой лихо, ой беда… Нина, детки… – Вдруг он остановился. – Веня, а почему ты здесь? Почему не дома и почему ты в крови?

Он попытался осторожно оттереть кровь с головы сына. Венька только морщился от боли и, уклоняясь от рук отца, вертел головой:

– Это немцы меня винтовкой по голове… папа, а соседку нашу – Ульянку, они… повесили… там…

Вдруг во дворе послышалась немецкая речь. Павел сразу схватился за винтовку, Венька потянулся было за топором, но отец сказал:

– Нет, сыня, с этой нечистью я сам… жди меня здесь…

Павел крадучись вышел из сарая. Венька весь напрягся в тревожном ожидании. Он прилип к щели в сарае. Вдруг раздались два выстрела, и вслед за ними – еще один. Венька рванул из сарая.

Немец—мародер Курт был в каске и валялся за оградой двора с тюком за плечами, уткнувшись лицом в землю. На земле лежал раненый отец, а недалеко от него – другой немец—мародер, Хельмут.

Венька бросился к отцу:

– Папа, тебя ранили? Тебе больно? Куда, папа, куда?

Павел открыл глаза, хотел что—то сказать, но в горле у него что—то забулькало, и он только прохрипел:

– О—бид—но…

Венька схватил винтовку отца и бросился было к немцам, но Павел жестом руки остановил сына.

– Сядь и послушай меня… Сыня, когда ты был малышом, ты боялся чудовищ – глиняного Голема… огнедышащего дракона, но ты уже вырос… и ты должен знать, что самое страшное чудовище на земле – это… че—ло—век…

Павел тяжело дышал, лицо покрылось крупными каплями пота, но отец, желая уберечь сына от беды, продолжил:

– Жадный и завистливый че—ло—век… вот его—то и надо бояться, сыня… че—ло—ве—ка. – Он закрыл глаза, его дыхание стало прерывистым.

Венька снял свое пальто, свернул и подложил под голову отцу.

– Папа, тебе больно? Где? Я отомщу этим гадам! Ты только не умирай… папа… не умирай…

– Запомни, сыня, самое страшное чудовище на земле – это жадный и завистливый че—ло—век… Моя бабушка говорила: «Хорошо, что между глазами есть нос, иначе правый глаз сожрал бы левый, из зависти и жадности…» Запомни: зависть и жадность – это самые страшные пороки людей… – Павел задыхался, речь его стала похожа на бормотание, Венька не отходил от него, не зная, как и чем помочь. Наконец Павел смог выговорить:

– Никогда не забывай, что человек, в сущности своей – зверь… и пока есть глаза, зубы, желание, человек будет жаден и завистлив…

– А война, папа? Война тоже… из—за жадности и зависти? Папа, война тоже? – спрашивал Венька, теребя отца. Но Павел молчал… и глаза его, не мигая, смотрели в небо. Венька тоже посмотрел на небо: звезды были высоко. Он прошептал:

– Я отомщу, папа… я отомщу за всех… за все… клянусь тебе… я отомщу… папа, я отомщу…

Вдруг откуда—то с неба словно опустились слова отца:

– Запомни, сыня, самое страшное чудовище на земле – это человек.

Слезы сами катились из его глаз. Вдруг «убитый» Хельмут застонал и попросил пить. Веня поначалу испугался, схватил винтовку отца и даже отошел, а потом вдруг подошел и… со всего размаха ударил немца прикладом по голове. Потом еще раз… и еще. Немец уже умолк, а Венька все никак не мог успокоиться, он плакал, что—то орал и снова остервенело бил мародера прикладом по голове…

Успокоения не было, тревога нарастала. Мир рухнул… Огромный мир с бездонным небом, в котором жил Венька, одномоментно рухнул, утащив за собой все, что было дорого и важно. Веньку больше ничто – и никто – ни с чем не связывало на этой земле. Теперь месть и только месть придавала Веньке силы жить. Он потерял всех, кого любил и кто был ему дорог…

Венька решил уйти на фронт. Слова отца «Родину надо защищать» стали для него главными на всю оставшуюся жизнь. Он ощущал это слово всем своим существом, но хотел понять – что это?

А в отдельном кабинете пивной «Король Фридрих Второй» Краузе продолжает разговор с Эшингером:

– Да, герр генерал, я счастлив, что теперь среди истинных арийцев, слышу родную речь и полной грудью вдыхаю родной воздух. Мне тут случайно под руку попали стихи… Я, правда, не знаю, кто их автор, но, разрешите, я прочту Вам эти стихи…

Фридрих, закатив глаза вверх, начинает нараспев читать:

Фридрих заканчивает и, как бы стесняясь «магии» стихов, говорит:

– Герр генерал, в этих строках так много экспрессии… силы, настоящего неме… гм… так много арийского…

Эшингер бросает многозначительный взгляд на Рихтера, на Лерманна… а затем спрашивает Фридриха:

– Скажите мне, молодой человек, только искренне… вы хотите служить возрождению былого величия Германии?

– Всем сердцем, герр генерал, я почту за честь… я уже поступил на учебу в университет, я наверстаю все, что упущено и… обрету в себе истинного нем… истинного арийца. Для меня выше этого ничего нет… Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой, – отвечает, чуть улыбаясь, Фридрих, он интуитивно чувствует, что генерал Эшингер верит ему.

Эшингер бросает мимолетный взгляд на Лерманна, опять внимательно смотрит на Фридриха и говорит:

– Мне нравится ваш ответ. Мы еще не раз увидимся и… поговорим. До встречи мой юный друг.

Эшингер и Лерманн прощаются с ними и выходят.

Рихтер и Фридрих идут в зал к офицерам. Вдруг Рихтер останавливается и многозначительно жмет руку Фридриху:

– Я рад за тебя, друг мой, все мы ищем свой путь… И это здорово, что ты поступил в университет. Ты найдешь свой путь… мы все тебе поможем. – Рихтер обнимает Фридриха, а затем поворачивается к офицерам и кричит: – Господа, выходим, пора отправляться…

Офицеры одеваются и выходят на улицу.

Москва. В отделе аналитики ИНО ОГПУ открывается дверь, входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее. И вот наконец донесение расшифровано и передано адресату: «ПИЛОТ – ШТУРМАНУ: Фриц Курт[11] – резидент „Вольф“, с ним 8 кротов, на 6 мехзаводе в Ленинграде». Иконин улыбается и идет к начальству.

Берлин. Посольство Коста—Рики. В зале – дипломатические работники, кавалеры с дамами. Рихтер, Фридрих, офицеры собрались у стойки буфета. Они весело пьют шампанское, беседуют, балагурят. Около Фридриха оглушительно хлопает пробка от шампанского.

Это напоминает Фридриху декабрь 1916 года, окопы.

Раннее утро, над землей – легкий туман. Позиции русских и немцев разделяет узкая полоска нейтральной земли. Где—то вдалеке, за окопами русских солдат, раздается взрыв. В окопе – унтер, двое солдат и рядовой Вениамин Морозов с винтовкой. Из тумана выходят два немецких солдата с белым флагом. Они несут деревянный ящик. Венька вскидывает винтовку – один из немцев падает.

Унтер, оглядывая окопы, закричал недовольным голосом:

– Кто стрелял? Морозов, опять ты?!

– Так точно, Ваше благородие! Немцы – наши враги…

– А белый флаг ты не видишь, Морозов, а? Холера тебя забери… «немцы – наши враги», – передразнил унтер.

Вениамин знал: унтер ждет парламентеров – они приносят сигареты и выпивку. Это было хорошо и для солдат, и для унтера. Но когда пьяные солдаты начинали брататься, унтера за это наказывали – это уже было плохо для всех. Унтер становился люто неуправляемым, и попадало всем, без разбора.

– Ваше благородие, мы царю—батюшке присягали немцев убивать, – не сдавался Венька.

– Ах, ты… сукин сын, он же к нам с белым флагом шел! Зенки у тебя повылазили, что ли?! «Присягал» он… – проворчал недовольный унтер и погрозил Веньке уже кулаком. – Смотри, накажу… Ты ж не слепой? Немец—то с белым флагом шел… «Присягал» он… Ты дурака не валяй…

Из траншеи видно – опять идут парламентеры с белым флагом и ящиком. Морозов снова прицелился. Унтер грубо его схватил, оттолкнул от бруствера и, еле сдерживая свой гнев, сказал:

– Ну, будя, Морозов! Будя… ты у нас хто, писарь? Вот иди и пиши. Все! Уймись! Иди, чтоб я тебя не видел… тут.

Венька отошел в сторону. Немцы подошли к окопу, поставили ящик на землю. Унтер и солдат с бабьим лицом по фамилии Зайцев подошли и заглянули: в ящике – бутылки со спиртным. Немцы говорили что—то непонятное. Но унтер, увидев радостное лицо солдата Зайцева, нахмурился. А солдатик жалостно просил:

– Господи, сотвори чудо! Дай хоть разик попробовать заморского вина!

Немцы достали из ящика бутылки с вином, со шнапсом, папиросы, сигареты и стали что—то говорить. Солдат Зайцев толкнул Веньку в бок и задвигал бровями:

– Чего они говорят—то? Ты ж понимаешь… ну так переведи обчеству… не молчи…

Венька принялся переводить:

– Говорят, что надо прекращать войну, что все люди братья, что надо расходиться по домам, что надо хлеб сажать… ну все как в прокламациях… им тоже, видать, надоела эта война.

Немцы стали раздавать вино, шнапс и папиросы, каждый раз приговаривая «битте». Солдаты тоже не молчали, они разбирали подарки и комментировали Венькин перевод:

– Правильно немцы говорят…

– Хватит вшу кормить…

– Плесни мне поболе, не жалей, не свое…

– Пора по домам, бабы ждуть!

– От человек, тебе бы только бабу…

– Ну, не мужика же, я ж не басурман какой… я ж православный… нам содом ни к чему…

– Хватит болтать… наливай, раз православный…

Немцы раздали подарки, послышалось дружное «Ура!». Началось так называемое «братание». Немецкий солдат Лерманн, увидев, как лихо Венька общается с немцами, подошел и протянул ему руку.

– Здравствуйте. Вы хорошо говорите на немецком. Вы, наверное, дворянин? А почему – рядовой? Вас разжаловали? – спросил он на немецком.

Венька удивленно посмотрел на немца и улыбнулся:

– Нет, я не дворянин, я полковой писарь…

Они пожали друг другу руки.

– А я – член «Союза Спартака»[12], – сказал немец.

– Вот это да… так Вы – коммунист? – удивился Морозов.

– Да, камрад, я – коммунист… а Вы?

Разговаривая, они отошли в сторонку.

Берлин, зал приемов посольства Коста—Рики. Английский посол в Германии сэр Рональд Линдсэй[13], Лотар Эшингер, Рихтер Кёниг, Фридрих Краузе и другие участники встречи продолжают беседу.

– Великобритания уверена, все разногласия по военной составляющей Германии устранены, и вопросов нет, друзья мои, – торжественно произносит сэр Линдсэй.

– Тем не менее, Англия выступила против подписания торгового договора между Германией и Советами, – говорит Эшингер.

Линдсэй легонько хлопает генерала по плечу:

– Да, сэр… но 16 сентября 1928 года было совместное заявление Антанты и Германии о необходимости нового плана и графика репараций… и поэтому Великобритания как вечный арбитр и вечный…

Неожиданно в разговор вмешивается Рихтер:

– И вечный враг России… Англия мечтает, вот уже пятьсот лет, о ее полном уничтожении чужими руками, например, нашими… Я прав, сэр? – подобострастно улыбаясь, спрашивает он. Но Линдсэй уже вспылил:

– Что Вы себе позволяете? Кто Вы такой? Кто Вам дал право так со мной разговаривать? Черт—те что!

Возмущенный, Линдсэй резко встает. Рихтер пытается смягчить его гнев:

– Простите, сэр, я солдат… и называю вещи своими именами. И, заметьте, сэр, я не вижу ничего плохого в… полном уничтожении России…

Эшингер тут же подхватывает:

– Мы все не против… Да, мы все разделяем Вашу точку зрения, сэр.

– Мою «точку зрения»? Ну, знаете ли… мне пора…

Линдсэй резко встает и направляется к выходу. Эшингер и Рихтер идут за ним, но Линдсэй не возвращается. Эшингер, недовольный поведением Рихтера, говорит:

– Рихтер, пора бы Вам научиться произносить то, что люди хотят от Вас услышать. Война закончилась. Они наши союзники и… дают нам деньги…

Эшингер и Рихтер выходят к веселящимся офицерам на улицу, где то и дело слышится: «Prosit Neujahr» или «Prost Neujahr»[14].

Генштаб Германии. Начальник управления сухопутных войск Веймарской Республики генерал Ханс фон Сект[15] проводит совещание.

– Германия и Россия проиграли войну, каждая по—своему, хотя мы были по разные стороны фронта. Но сейчас, как вы знаете, Германия активно помогает СССР строить заводы и восстанавливать промышленность.

Среди участников совещания слышен ропот недовольства. Сект чуть улыбается уголками губ и продолжает доклад:

– Взамен этого… Германия на территории СССР создает учебные центры по подготовке своих военных кадров. Там, в России, мы обучаем наших танкистов, летчиков, военных химиков и специалистов необходимым нам военным профессиям. Вы знаете, что по Версальскому договору нам запрещено иметь свою армию, но мы нашли форму…

Его перебивает молодой полковник из первого ряда:

– Простите, господин генерал, но немца в России скрыть просто невозможно… и эта учеба может Германии выйти боком… если Англия и Франция пронюхают об этом…

Сект усмехается, обводя всех взглядом, и говорит:

– Нет, не пронюхают, у всех курсантов на руках – русские документы с русскими именами и русскими фамилиями…

В зале раздается хохот.

Берлин. Посольство Коста—Рики. Продолжение приема для ветеранов войны, устроенного послом Коста—Рики. В зале – старшие и младшие офицеры немецкой армии. Входит посол Коста—Рики Паоло Фернандес. Это бравый генерал лет шестидесяти, с ним – его жена Лаура. Офицеры с ними раскланиваются, Рихтер подводит Фридриха к послу:

– Позвольте представить Вам, Ваше превосходительство, барона Фридриха фон Краузе, он благополучно вернулся в Германию из нашей колонии в Африке, дабы обрести себя на родине и служить ей.

Посол благосклонно улыбается в ответ:

– Фернандес Паоло… я рад, весьма рад, молодой человек, Вашему стремлению служить Родине… весьма похвально.

Посол представляет Фридриху свою красавицу—жену:

– Моя супруга… Фернандес Лаура…

Тридцатилетняя красавица Лаура стреляет огненно—черными глазами по Фридриху, а посол продолжает:

– Я глубоко убежден, герр Рихтер, Ваше дело получит достойное развитие, и Германия вернет былое величие…

Лаура нарочито зевает.

– Ваше превосходительство, у нас две проблемы: первая – как покончить с кризисом, и вторая – как нам вернуть Германию в границы империи Вильгельма Первого? – высказывает послу все свои мысли и сомнения Рихтер.

– Ну, с такой—то гвардией, я думаю, у Вас, друг мой, не может быть ни больших, ни маленьких проблем… – посол, доброжелательно улыбаясь, оглядывает всех офицеров. – Я думаю, и не будет, мой юный друг…

Лаура и две дамы скучают, неподалеку от них также не знают, чем заняться, Фридрих Краузе и один из младших офицеров Антон Шнейн. Однако стоит Фридриху и Антону подойти к дамам, как Лаура оживает. Поигрывая веером, она сразу начинает кокетничать с Фридрихом. В это время раздается клич Рихтера:

– Господа, герр Паоло приглашает всех на веранду покурить сигары.

Лаура смотрит на Фридриха.

– А Вы, барон… Вы тоже курите?

Фридрих улыбается и отрицательно качает головой.

– Замечательно… а Вы танцуете, барон?

Фридрих утвердительно кивает и, щелкнув каблуками, приглашает ее на танго. Они кружатся в танце.

Антон, увидев страшненькие лица товарок Лауры, убегает на веранду к офицерам – курить. Паоло, Рихтер и несколько офицеров курят на веранде.

Пока Фридрих и Лаура танцуют, две дамы, не блистающие, очень мягко говоря, красотой, остаются без кавалеров и с завистью смотрят на Лауру. Та, прижавшись к кавалеру, вся отдается танцу.

– Ах, барон, Ваш голос, Ваши глаза, Ваш запах и… руки меня сводят с ума, – говорит она с придыханием.

Но вот танец заканчивается, и она садится за свободный столик. Фридрих приносит шампанское в бокалах. Отпив глоток, Лаура складывает веер:

– Завтра я буду в Zоо… у пруда…

Она раскрывает три секции веера, Фридрих улыбается.

Впервые Фридрих узнал, что существует «язык веера», еще в Школе разведки, на лекции. Инструктор, держа в руках книгу «Хороший тон», говорила курсантам о «языке веера»:

– Когда во времена целомудрия и скромности юные красавицы не могли заговорить с кавалером и уж тем более сказать ему о своих симпатиях… вот тогда—то веер и стал их спасением. Стоило даме пару раз поманить открытым веером кавалера к себе, и он – у ее ног… вот она уже вальсирует с ним и принимает его комплименты.

Инструктор оглядела курсантов и продолжила свой рассказ:

– Супруга князя Багратиона, княгиня Екатерина Павловна, жила в Вене в 1804 году. Устроила у себя в доме светский салон. Никто и подумать не мог, что она шпионит против Франции, а княгиня именно с помощью веера сообщила адъютанту Багратиона дату первого сражения, которую назначил Наполеон.

Инструктор раскрыла веер на створке, где была надпись, и показала курсантам. Затем взяла со стола книгу.

– В 1911 году вышла эта книга «Хороший тон» – сборник правил и советов. Здесь есть глава «Язык веера», – сказала она. – Значимость веера как изысканного предмета дам возросла, и появился так называемый «язык веера». Этот секретный код дам стали применять и использовать в разведке военные…

Курсанты подошли и стали разбирать и рассматривать лежащие на столе веера. Инструктор продолжала:

– Если приложить веер левой рукой к правой щеке, то это будет означать – «да», а вот приложить открытый веер правой рукой к левой щеке означает – «нет». Открытым веером махнуть несколько раз к себе означает – «я хочу танцевать». Ударить веером по ладони означает – «я жду ответ». Если это понятно, товарищи курсанты, перейдем к практическим занятиям…

На одной из аллей берлинского Zоо Фридрих с букетом цветов встречает Лауру, целует ей руку и вручает букет. Они беспечно гуляют по Zоо, глазея на зверей в клетках. Она говорит с ним языком веера, а Фридрих отвечает ей словами. Им хорошо, они дурачатся.

Вдруг Лаура тянет его за руку и говорит, улыбаясь, тоже словами:

– Ну, хватит ребячества, Фридрих, я сняла номер в гостинице, пойдем… это здесь, рядом.

Фридрих улыбается ей и отвечает:

– Да, Лаура, пойдем…

Фридрих и Лаура – в номере гостиницы. И опять свидание – в стиле фильмов тридцатых годов: Лаура бросается в объятья и страстно целует Фридриха, он что—то говорит ей, она ложится на диван и призывно протягивает к нему руки. Опять – объятья и поцелуи… она бежит по комнате, он догоняет ее, и они падают на диван…

Москва. В отделе аналитики ИНО ОГПУ открывается дверь, входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее. И вот наконец донесение расшифровано и передано адресату, начальнику аналитического отдела: «ПИЛОТ – ШТУРМАНУ: работаю над получением паспорта гражданина Коста—Рики».

Берлин. Номер в гостинице. Умиротворенная Лаура счастлива, она лежит и целует Фридриха:

– У меня нет слов… ты гениальный любовник, я готова на все… проси чего хочешь, – она заглядывает ему в глаза и снова начинает ласкать его.

– Лаура, дорогая, мне ничего не надо… у меня все есть… Спасибо… – говорит Фридрих.

– Жаль, что не могу положить к твоим ногам весь мир… ты достоин этого. – Она обнимает его.

Фридрих лукаво улыбается:

– Ну, весь мир мне и не надо, а вот паспорт гражданина Коста—Рики я у тебя попрошу…

Лаура от удивления аж подскакивает в кровати. Она спрашивает:

– Тебе нужен паспорт гражданина Коста—Рики? Тебе? Зачем?

– Нет, не мне… мой товарищ после контузии попал в психушку и ухитрился бежать, но без документов… – разводит руками Фридрих, – ему здесь не жить.

Лаура недоверчиво кивает:

– Я дам тебе паспорт… только поклянись, что ты со мной не… из—за паспорта…

Фридрих улыбается, поднимает правую руку и говорит:

– Клянусь, любовь моя, я не из—за паспорта с тобой… о боже, ты такая прелесть… – Он обнимает ее, но стук в дверь номера прерывает эту идиллию любви…

Фридрих накидывает халат и выглядывает в коридор.

Перед ним стоит консьержка:

– Простите меня, пожалуйста, но эти господа офицеры… – она игриво кивает на стоящих недалеко трех пьяненьких офицеров, – собирают своих однополчан—кавалеристов… и велели опросить всех мужчин… А Вы такой… бравый… вот я и решила, может быть, Вы тоже кавалерист…

Ее слова развеселили Фридриха.

– Я? Кавалерист? Нет, фрау, Вы ошиблись… я совсем не кавалерист… нет… – ответил он, смеясь.

В Мюнхенском университете встретились генерал Лотар фон Эшингер и профессор Карл Хаусхофер[16]. Они расположились в кабинете института Географии… На столе для переговоров с одной стороны на подносе стоят бокалы с пивом, лежат бутерброды, закуски, на другой находятся чертежи. Они сидят за столом друг против друга, пьют пиво и беседуют.

– Сегодня получение так называемой «свободной энергии» и возможность ее беспроводной передачи в любую точку земного шара – уже реальность, – говорит Карл Хаусхофер.

– Да, профессор, я помню все заявления и опыты Николы Теслы, – нетерпеливо отвечает Эшингер.

– Нет, речь уже идет не о работах Теслы… я говорю об уникальных медиумах «Vri—il»[17] – эти девушки с помощью телепатии смогли принять из космоса… сообщения…

– А, так Вы говорите о Летательном Аппарате, который изменяет ход времени в полете? Вы это имеете в виду? – перебивает Эшингер Хаусхофера.

– Да, эти красавицы—медиумы «Vri—il» смогли перевести на немецкий и расшифровать большую часть текста и даже объяснения к чертежам этого Летательного Аппарата…

Эшингер усмехается:

– Скажу честно… это нечто удивительно фантастическое, впрочем, как и все, что связано с «Туле»[18] и Шамбалой[19]…

Теперь усмехается Хаусхофер:

– А я не рассказывал Вам о встрече с русским ученым Барченко… в Женеве, еще в 1922 году, на конгрессе? Дело в том, что я когда—то был членом одной русской масонской ложи… – Хаусхофер поудобнее устраивается на стуле и продолжает рассказ: – А этот Барченко намекал, что чекисты уже разрабатывают экспедицию в Шамбалу, их интересуют знания и архивы Тибета.

Эшингер удивляется:

– Как – Шамбалу? Ведь русские вели свои эзотерические исследования на Кольском полуострове…

– Да—да, на Кольском они ищут так называемый «камень с Ориона»[20] – он накапливает, как они думают, и передает психическую энергию на расстоянии… – подтверждает Хаусхофер. – Но область психической энергии еще малоисследована, а, точнее, пока никому не ведома…

– Точно… где—то я читал… или кто—то говорил об опытах этого Барченко о передаче мыслей на расстоянии… о каких—то голосах Полярной звезды… – говорит Эшингер.

Хаусхофер с довольным видом кивает:

– Барченко – интересный ученый… хорошо бы хоть одним глазком глянуть на их исследования. Я попросил Гемппа – шефа Абвера[21] – помочь нам, но у них пока нет по этой тематике вообще никой информации…

Эшингер ухмыляется:

– Еще бы, у Веймарской Республики – слабая разведка, а у русских коммунистов – большой опыт конспирации и шифровки своей работы…

Тибет, Лхаса. Дацан, служба… Здесь какая—то особая атмосфера в храме. Келья ламы[22]. Далай—лама[23] и его помощник разбирают и передают человеку в одежде ламы какие—то чертежи и артефакты. Человек в одежде ламы складывает их в переметные сумки «уута», изготовленные из бычьей шкуры. Пройти по горным тропам Тибета без ууты просто невозможно. Человек в одежде ламы практически не отличается от жителей Шамбалы: у него длинные волосы, а, может быть, парик, козлиная узенькая китайская бородка, чуть раскосые глаза и полноватые чувственные губы. Говорил «лама» подбирая слова, как будто только вчера выучил их язык. Наконец Далай—лама отпустил его, махнув на прощание рукой. Но человек в одежде ламы подошел и поцеловал Далай—ламе руку, что—то вложив в нее.

Москва. Лубянка. НКВД. Кабинет комиссара госбезопасности третьего ранга Глеба Бокия[24] в Спецотделе шифрования и парапсихологических исследований. Здесь директор Института Мозга, академик Владимир Бехтерев, консультант из Ленинграда, Александр Барченко[25], руководитель специального научного центра по изучению нейроэнергетики и заместитель Бокия по научным исследованиям и другие сотрудники Спецотдела, они обсуждают текущий план работ.

– По агентурным сведениям в Германии общество «Туле» работает над темами, параллельными нашим. Они вышли на тайны Тибета еще в прошлом веке, а в 1908 году проникли в Шамбалу, об этом мне говорил Гурджиев[26], – сказал Бокий.

Барченко улыбается и, кивая, добавляет:

– Да, как—то на собрании масонской ложи «Единое трудовое содружество» я встретился с Хаусхофером, он ясно дал понять, что «Туле» проникли в Шамбалу, их очень волнуют возможности воздействия и управления большими массами народа… толпой.

– Мы тоже открыли специальную парапсихологическую лабораторию, где исследовали в «черной комнате» работу знахарей, шаманов, медиумов – всех, кто утверждал, что может общаться с призраками и духами… – сказал Бокий и посмотрел на Барченко. Тот кивнул:

– Прошла информация, что, возможно, кто—то из ЧК уже побывал в Шамбале… скорее всего, Владимиров, он все время вертелся около Рериха…

– Да, Александр Васильевич, это моя недоработка, ловко Владимиров всех обставил… но он делиться информацией не будет, надо рассчитывать на себя. А у нас каков в итоге результат? Что мы имеем, так сказать, «с гуся» после наших исследований?

– Я, Бехтерев и Рерих встречались с интересными для науки эзотериками и наметили планы исследований, а вот здесь выводы наших промежуточных исследований, – Барченко передает документы Бокия и добавляет: – Но самое перспективное – это найти Гиперборею[27] в Арктике. Наша экспедиция на Кольский полуостров и на Сейд—озеро сейчас просто необходима. Я убежден, что мы получим там ответы на все волнующие нас вопросы…

– Да, экспедиция просто архи—необходима, – говорит академик Бехтерев. – Мы должны исследовать эту мистику и все, что связано с ней. И «меряченье», и статья Амундсена – это уже не мистика, а, скорее, одна из форм психической энергии… ее нужно исследовать, только в прикладном ключе. Да-с, батенька… в прикладном…

– Договорились, – кивает Бокий, – я подам заявку на исследовательские работы в экспедиции на Кольском полуострове, на Сейд—озере. Давайте определимся с параметрами, временем, сроками и расходами на экспедицию… – Бокий поворачивается к Барченко: – Александр Васильевич, составьте, пожалуйста, график и маршрут экспедиции… лимит затрат и все необходимое снаряжение…

На опушке леса, что недалеко от Царицина, красноармеец Вениамин Морозов, при винтовке, сидит на пеньке у тропинки и переобувается. Вдруг из леса, прямо на него, выскакивает казак на коне и нетерпеливо спрашивает:

– Эй, служивый, какая сотня здесь стоит?

Венька встает, берет винтовку, кладет палец на спусковой крючок, смотрит на казака и отвечает:

– Нет здесь никакой сотни… и не было…

Казак, заподозрив что—то неладное, начинает осматриваться. Венька держит руку на спусковом крючке винтовки. Казак все понял. На лице его появляется «улыбка смерти».

Лицо Веньки чуть напряжено, он выжидает, что будет делать противник. Казак чуть приподнимается в седле, чтобы снять винтовку с плеча. Венька уже стреляет. Казак шатается в седле, крепко зажав в кулаке сбрую, и недоуменно смотрит на Веньку. Винтовка срывается с плеча казака и падает на землю.

Сразу же становится очень тихо, только щебет птиц и шелест листьев чуть нарушают тишину леса. Вдруг казак расслабляет кулак и падает с лошади, застряв одной ногой в стремени. Лошадь от испуга храпит и дергается.

Морозов оглядывается по сторонам. Голая лесная опушка. Пустая лесная тропинка. Мертвый казак на земле… левая нога в стремени. Рядом с телом стоит и фыркает лошадь. Венька подходит к лошади и высвобождает стремя. Снимает с убитого сапоги и полевую сумку. Отцепляет шашку, поднимает с земли винтовку и аккуратно приторачивает к седлу лошади. Все это Венька делает неторопливо, по—хозяйски. Затем осматривается, садится на лошадь и скачет прочь.

Над полем боя ранним утром всходит солнце. На вытоптанной, забросанной гильзами и осколками от снарядов земле, на залитой солдатской кровью, но все еще зеленой, траве лежат раненые бойцы. Им помогают… их перевязывают врачи и медсестры. Мертвых уносит похоронная команда.

«Господи, чего только ни делают люди, желая заставить землю умереть, хотя бы здесь, на этом клочке. Но земля не сдается… она жива, – так думает, сидя на разбитом ящике от снарядов, Венька. – Земля принимает мертвых, а живым оставляет шанс жить. Как бы люди ни топтали землю, а, примятая, трава все равно… ярко—зеленым цветом упрямо тянется к теплому утреннему солнцу. Так и люди…»

Взошло солнце над полем после боя, осветило новый день и, согревая землю, дало раненым надежду на новую жизнь.

К Веньке подходит командир дивизии, Владимир Иконин, молодой человек двадцати пяти лет, и широко улыбается ему:

– Ну, здравствуй, герой!

Венька вскакивает с места.

– Здравия желаю, товарищ командир дивизии… – начинает «герой» приветствовать командира по Уставу.

– Сиди—сиди, – комдив Иконин присаживается рядом, доверительно кладет Веньке руку на плечо, – спасибо тебе, красноармеец Морозов, спасибо за преданность революции! Сведения, что ты доставил, нам очень помогли. Молодец, я тебя к ордену представил…

Венька, кивая, грустно смотрит на поле боя.

– А чего невесел, герой… ты чего голову повесил?

– Да вот как—то странно получается, товарищ комдив, мы все говорим на одном языке… ходим по одной Земле, мы все любим эту Землю, а друг друга не слышим, не видим… не понимаем – и даже убиваем… А для Земли, я думаю, нет разницы, кто ты – крестьянин, казак или рабочий, – отвечает Венька.

Комдив удивленно смотрит на него:

– Да ты философ, как я погляжу! И это хорошо… но идет война – война на смерть! Мы, коммунисты, воюем за лучшую жизнь для всего трудового народа… за равные права у всех людей, чтобы человек мог учиться, работать и жить, где захочет. И не просто жить, а хорошо жить…

Он придвигается ближе к Веньке, внимательно заглядывает ему в глаза и спрашивает:

– А за что воюют капиталисты… ты знаешь? На людей им наплевать, и на своих, и на чужих, главное для них – деньги, навар. Из—за этого навара и идет война… да, да, кому достанется навар? Всем, кто работал, или одному капиталисту—хозяину?

Иконин встает, Венька тоже поднимается. Комдив, прощаясь, говорит:

– А на войне, брат, как на войне – либо мы их, либо они нас… скажу тебе честно, пока своим капиталом ни один толстосум добровольно не поделился с рабочими, с крестьянами… и не поделится. А ты – коммунист?

– Так точно, товарищ комдив, с шестнадцатого…

– Это хорошо… Я слышал, ты грамотный, читать и писать умеешь…

– Так точно, умею…

– Это хорошо… нам грамотные нынче шибко нужны… страну надо поднимать. – Он встает, собираясь уходить, но останавливается, смотрит на Веньку и усмехается. – Так ты говоришь, это плохо – убивать друг друга? Я правильно тебя понял? Жалеешь, что не понимаем друг друга… так?

– Так точно, товарищ командир дивизии. Жалею, что мы убиваем друг друга и не понимаем, что на Земле надо жить, а не убивать… Очень жалею, товарищ комдив.

Венька замолкает, а Иконин удивленно останавливается и, глядя Веньке в глаза, говорит с улыбкой:

– Это хорошо, что жалеешь. Убивать друг друга… ты прав, это нехорошо… вот у нас в бою убили комиссара штаба армии, так я тебя буду рекомендовать…

Венька растерялся… от удивления ресницы взлетают выше бровей, он собирается комдиву возразить, но тот уже отворачивается и уходит, а до Веньки долетает только обрывок фразы комдива:

– Вот так, Морозов… буду рекомендовать тебя…

Москва. В отделе аналитики ИНО ОГПУ открывается дверь. Входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее. И вот наконец донесение расшифровано и передано адресату, начальнику аналитического отдела: «ПИЛОТ – ШТУРМАНУ: первая часть работы „Туле“ и Vri—il по созданию машины времени. В основу работы лег „электрогравитон“, подробности – после расшифровки».

В Берлине Фридрих фон Краузе и Генрих Мур проходят мимо «Романского кафе[28]». Навстречу из кафе выходят две молодые, красивые женщины и направляются к машине. Мур, увидев их, неожиданно грациозно выпрямившись для своей довольно полноватой фигуры, красиво приветствует одну из них:

– О, здравствуйте, фройляйн Рифеншталь, я рад видеть Вас в добром здравии…

– Добрый день, Генрих. Вы – обедать? Сегодня здесь подают отменное фрикасе из индейки, рекомендую… а на первое – айнтопф, поэтому поторопитесь, а то может ничего не остаться… уж больно вкусное фрикасе… – щебечет фройляйн Рифеншталь, разглядывая с интересом Фридриха.

– Позвольте, фройляйн, представить Вам барона Фридриха фон Краузе, – говорит Мур и поворачивается к Фридриху: – А это несравненная фройляйн Ленни Рифеншталь[29], балерина, актриса, кинорежиссер, любимица Берлина… и фройляйн… гм…

– Фрида Миних, художница, моя подруга, – помогает Ленни Муру.

Молодые люди раскланиваются.

Любопытство одолевает не только Ленни, но и ее спутницу Фриду, а Фридрих, красивый, стройный, мускулистый и… загадочный, молча улыбаясь, стоит рядом.

Фридрих же сразу оценил ситуацию и возможности от знакомства с такой известной актрисой. Он обаятелен, любезен, а природная харизма делает его просто неотразимым. Он чувствует, что понравился Ленни, и нужно лишь небольшое усилие, чтобы закрепить успех. И он прикладывает его:

– Я очень рад познакомиться с Вами, фройляйн Рифеншталь, и с Вашей подругой, фройляйн Миних…

– Простите, барон, Вы не актер? У Вас такой голос… лицо…

Ленни внимательно смотрит на Фридриха. Он невольно улыбается и отрицательно мотает головой.

– Нет, фройляйн Рифеншталь, я не актер…

– Нет, нет, – вмешивается в разговор Мур, – барон – ученый—лингвист, он родился и вырос в Африке…

Теперь уже Ленни с нескрываемым интересом смотрит на Фридриха:

– Ой, как интересно, барон, так Вы – Тарзан? – Она подходит к Фридриху близко, заглядывает ему в глаза и, улыбаясь, игриво спрашивает: – Вы расскажете мне свою африканскую историю? Вы там ездили на слоне?

Фридрих улыбается и кивает:

– Да, конечно… на слоне и не только…

Генрих и Фрида с интересом следят за разговором Ленни и Фридриха. Ленни собралась было уже уйти, но вдруг сказала:

– Да, барон, у меня скоро премьера, вот моя visitenkarte, я хочу знать, понравился Вам мой фильм или нет…

– Спасибо, большое спасибо, фройляйн Рифеншталь.

– Я с Генрихом передам приглашение на премьеру… для Вас… как жаль, что Вы не актер, у Вас сложилась бы прекрасная карьера… мы бы вместе снимались… – кокетливо щебечет Ленни. – Позвоните мне… герр Тарзан…

Наконец они садятся в машину и уезжают. Мур машет им вслед, улыбается и говорит Фридриху.

– Да, барон, Вы просили информацию по вашему дому в Касселе, вот здесь все… – Он достает из портфеля две фотографии, лист с текстом и планом дома на обороте и передает это Фридриху. – В доме постоянно проживают две старушки – это тетки Ваших родителей с обеих сторон.

Фридрих просматривает информацию и кивает Муру:

– Спасибо.

Кабинет Трилиссера в ИНО ОГПУ. За большим рабочим столом с одной стороны сидят авиаконструктор Туполев[30] и его коллеги, с другой – сотрудники ОГПУ. Они обсуждают донесение «Пилота» о «Vri—il» и Летательном Аппарате в виде и форме диска, о скоростях его полета, об изменении времени.

Между делом Трилиссер спрашивает:

– Андрей Николаевич, а за что Вас прозвали Ледоколом? Вы, вроде бы, не полярник, не моряк?

– Еще студентами мы часто бывали у Жуковского дома, обсуждали будущее авиации и составили план развития, – Туполев улыбается. – А в августе 1918 года наша группа направила документы в Научно—технический отдел ВСНХ. Однако там решили, что еще рано создавать институт, а вот Аэрогидродинамическую секцию – ЦАГИ – учредили, и была назначена коллегия «в составе профессора Николая Егоровича Жуковского как специалиста по научной части и Андрея Николаевича Туполева – по технической части», а так как технику в наше время надо добывать и продавливать, меня стали называть – Ледоколом.

Все присутствующие рассмеялись.

– Но Вы правы, – продолжает Туполев, – мой интерес находится в плоскости реактивной авиации, а она еще только в умах авиаконструкторов, в проектах, она еще не родилась, а вот Ваша информация о Летательном Аппарате весьма интересная… особенно – эта… машина времени… я думаю и ГИРДу и ЦАГИ это будет очень интересно… спасибо Вам за такую информацию…

Ленни и Фридрих – в Берлине, на огромной кровати, рядом – столик на колесиках с вином, бокалами и фруктами.

– Я люблю Берлин, его Тиргартен[31] и «Зоо»[32], его театры… люблю Кудамм[33], люблю премьеры в кинотеатрах… люблю Унтер—ден—Линден[34]! Люблю в Берлине все! – говорит ему Ленни, просто светясь от счастья. – Все, все, все… и ты тоже полюбишь… обязательно ты все это полюбишь. Просто я родилась в Берлине, и мне кажется, что Берлин до сих пор пахнет молоком моей мамы…

Фридрих целует Ленни, она чуть отстраняется от него и лукаво спрашивает:

– Знаешь скверик у Romanisches Café, напротив церкви кайзера Вильгельма[35]?

Фридрих кивает. Она заговорщически шепчет:

– Это место моих тайных свиданий…

Фридрих комично приподнимает брови, удивляясь.

– О, какая прелесть, я приглашаю тебя… – начинает он, но Ленни прерывает его поцелуем.

– А еще я люблю «Кафе Запада» и кафе «Ашингер»[36], там всегда можно быстро и недорого съесть порцию горячих сосисок или порцию горохового супа… выпить бокальчик хорошего вина…

– Я тоже люблю гороховый суп и горячие сосиски, но с пивом, – Фридрих обнимает Ленни, у них прекрасное настроение. Они опять целуются и занимаются любовью в кровати.

– А с кем ты дружишь? Ну, из актеров…

– О, я дружу со всеми, кто любит искусство, а не себя в искусстве… Бетти Штерн раз в неделю дает вечера, и я хожу к ней… – говорит Ленни. – Да, еще… я познакомилась с потрясающей парой – Элизабет Бергнер[37] и ее мужем…

– Ух ты, как здорово… – восторженно отвечает Фридрих. – С самой Элизабет Бергнер! Сегодня она, пожалуй, самая интересная из всех актрис в Берлине. Я был на спектакле и видел, как она играла Святую Иоанну из Бернарда Шоу, это было прекрасно…

– Да, Элизабет в Берлине любят все. Ее игра – событие… ни один зритель не останется равнодушным. С Бергнер соперничать может только Кете Дорш[38]… хотя… я не уверена. – Ленни пожимает плечами.

– А я уверен, что в роли святой Иоанны ты, например, была бы лучше всех – у тебя нерв другой, поточнее…

Ленни, чуть улыбнувшись, перебивает его:

– А я так не думаю… драма – это не мое. Правда, русский режиссер Таиров[39] приходил, звал меня на роль Пентесилеи. Но кино еще было немым, а я не могу без языка Клейста представить себе Пентесилею, и, потом, я сейчас активно занимаюсь кинорежиссурой, актерство уходит на второй план…

– Очень жаль… Но я тебя, конечно, понимаю, – усмехается Фридрих. – Кино создавалось как нечто волшебное… как искусство передачи настроения, порывов души… живого изображения, его нюансов и… – Фридрих становится красноречив, его несет. – Да, изображение – это чудо живого движения в кадре с его полутенями, еще без звука и цвета, оно неожиданно стало создавать очень сильные и незабываемые образы…

Но Ленни вдруг перебивает его.

– Все! Больше ни слова об искусстве! Я иду в гости… ты пойдешь со мной?

– Конечно, пойду! А когда и куда? – начинает дурачиться Фридрих.

– Все узнаешь в свое время… – говорит она серьезно, но не сдерживает улыбку и протягивает ему руку. – А теперь иди ко мне… скорее… я уже соскучилась по тебе…

Нос к носу, глаза в глаза они целуются – долго и вкусно.

Москва. В Седьмом отделе Главного управления ГБ НКВД СССР открывается дверь. Входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее на расшифровку. Расшифрованное донесение передано в отдел аналитики Иконину: «ПИЛОТ – ШТУРМАНУ: в Москву направлен агент Штрофиман Ганс для сбора сведений о мобилизационной готовности СССР, о перечне всех оборонных заводов и их продукции».

Берлин. В кабинете – Эшингер и молодая, элегантная и очень красивая женщина с копной светло—золотистых волос, собранных в «хвост» – это Эльза. Они беседуют за столом, заваленном чертежами Vri—il и рукописями.

В кабинет входит Фридрих. Эшингер приветливо кивает:

– А вот и Фридрих… прошу знакомиться, это фройляйн Эльза Ольберштайн… а это барон Фридрих фон Краузе, наш лингвист, эрудит и путешественник…

Фридрих почтительно целует ослепительно белую руку, протянутую Эльзой. Она нежным голоском произносит:

– Барон фон Краузе, мне сказали, что Вы знаток древнегерманского языка…

Фридрих, смущенно улыбаясь, кивает. Эльза продолжает:

– А Вы можете приехать к нам и посмотреть материалы, полученные от одной внеземной цивилизации?

Фридрих удивленно смотрит на Эшингера, тот кивает, а Эльза, увидев его смущение, говорит:

– Не удивляйтесь, барон… Да—да, я не оговорилась – от внеземной цивилизации. И с первой, и со второй частью текста у нас возникли трудности. Посмотрите.

Эльза передает пару листов с непонятным шрифтом.

– Так вот, Вы могли бы к нам приехать и обсудить с нашими специалистами реальную возможность расшифровки и перевода этого текста… – спрашивает она.

Фридрих берет листы и начинает внимательно изучать иероглифы. Эльза замирает в ожидании.

– Фридрих, по—моему, рисунки этих текстов очень похожи на те свитки из Шамбалы… Думаю, и этот ребус Вы так же легко одолеете, друг мой, как и первый, – говорит генерал Эшингер.

Фридрих поворачивается к Эльзе:

– Да, конечно, фрау Эльза, генерал Эшингер ко мне добр, хорошо относится… Я, конечно, готов помочь Вам, в меру моих знаний и возможностей… можно взять эти два листочка?

Разговор прерывает генерал Эшингер. Смотря на часы, он произносит:

– Нет, барон, взять ничего нельзя, Вы же знаете это… но мы будем у Вас, фрау Эльза, завтра после обеда, часов эдак в шестнадцать, удобно?

– Уже договорились… – радостно кивает Эльза.

– Вот и хорошо. Значит, до завтра.

Эшингер и Фридрих раскланиваются с Эльзой и выходят из комнаты.

Берлин. За столиком ресторана «У последней инстанции»[40] в уголке сидят Ленни, Фридрих и Эрих Ремарк. Фридрих и Ленни потягивают белое вино, Ремарк пьет кальвадос и развивает свою мысль:

– Скажу честно, Ленни, если я читаю в статье: «…успешный автор…», то мне сразу хочется разорвать эту газету. Меня просто бесят авторы лицемерных статей…

Ленни, не понимая, о чем говорит Ремарк, с удивлением смотрит на него, а тот, увидев в ее глазах непонимание, переводит все в шутку:

– Просто я убежден, место для совершенства – в музее… правильно я говорю, Фридрих?

Фридрих кивает и проходит к бару. Ремарк продолжает свою мысль:

– Ленни, в интервью Люфту я честно сказал: для меня в творчестве главное – мастерство, а у меня его пока маловато…

Ленни смеется и разводит руками:

– Не гневи бога, Эрих, твой роман завоевал весь мир… По твоему роману «На западном фронте без перемен» в Голливуде сняли фильм… об этом можно только мечтать…

Ремарк резким и недовольным тоном перебивает Ленни:

– Да, а цензор в Берлине уже запретил показ фильма…

Он раздраженно пожимает плечами, но Ленни продолжает его подбадривать:

– Зато фильм получил «Оскара»! И сам Геббельс обещал тебе протекцию…

Ремарк криво усмехается:

– Да, обещал, но при условии, что на суде я обвиню еврейские кинофирмы «Ульштейн» и «Юниверсал». А мне претит оговаривать людей… как это…

Ленни снова перебивает его:

– Эрих, перестань… теперь все это не важно. Миру нужен был Человек, который заявит во весь голос, что война – это «марафон смерти»…

Ремарк пожал плечами:

– Ну, сказал… ну, заявил… ну и что из этого?

– Как – что? Ты стал этим человеком, ты – и никто другой – показал миру страшное лицо войны, – говорит Ленни.

Ремарк криво усмехается:

– Да, я показал лицо войны, но это мой взгляд… лично мой… – Он оглядывается и, словно бы по большому секрету, шепотом сообщает: – Знаешь, я убежден, что в любой войне никогда не было и не будет победителей… в любой, никогда… война – это смерть и жертвы… а человеческое ЭГО всегда будет недовольно… да—да, ЭГО будет всегда недовольно… даже своей победой.

К столику подходит Фридрих с двумя бокалами вина. Ленни берет бокал и продолжает убеждать Ремарка:

– Да, но ты же не будешь отрицать, что это твое мастерство, это твои образы раскрыли трагедию людей, вынужденных убивать… убивать себе подобных. Убивать, чтобы выжить. Это страшный парадокс нашего века, и ты показал, что даже выжившие в войне не смогут больше нормально жить, их психика покалечена и… переломана, к сожалению…

Ленни смотрит на него и понимает, что война для Ремарка не закончилась. А он, как бы угадав ее мысль, говорит угрюмо:

– Да, ты права, тени войны всегда настигают меня… даже в мыслях, даже когда я бесконечно далек от любой войны…

– Простите, мои дорогие, но мы ведь даже не догадывались, что «На западном фронте без перемен» – это лакмус для нашего общества, это… – неожиданно влезает в разговор Фридрих.

Но Ленни строго перебивает его:

– Эрих, не хандри, это иллюзия, что время бесконечно… что вчера, сегодня, завтра всегда следуют друг за другом… Нет, это не так… Нет, это уже другой… бесконечный круг… на другом уровне… В этом мире все связано со всем… Эрих, – Ленни кладет ему на плечо руку. Ремарк поднимает на Ленни глаза… она вдруг видит в его глазах – беспомощный взгляд ребенка.

– Да, связано… Я это понял, но я теперь не знаю, как со всем этим жить… – грустно говорит великий писатель.

Ленни безумно жаль Эриха, она подсаживается поближе к нему, приобнимает его за плечи и говорит, заглянув в глаза:

– Ну что ты? Ты преодолеешь все это, Эрих… ты же… сильный, а мы все поможем тебе…

– Конечно… конечно, мы с тобой… – поддерживает ее Фридрих.

– Да, да… Спасибо. Я сильный, а вы все поможете… У вас золотые сердца… Спасибо, – грустно отвечает Эрих и смотрит в пол.

На явке Лерманна, в комнате, у окна за столом Фридрих и Вальтер пьют кофе. А за окном на площади около грузовиков толпятся мужчины и слушают командиров.

– Вот они – неприкаянные, голодные и нищие солдаты, – Лерманн показывает на окно. – Вступают в штурмовые отряды Рёма[41]… Готовы на все. Их одевают, обувают, сытно кормят и дают место в общежитии – это многих привлекает… Очень многих.

Лерманн наливает в чашку кофе и смотрит на Фридриха. Тот задумчиво молчит. Лерманн отпивает из чашки:

– Красавчик Карл Густав Эрнст[42] работал коридорным в отеле. Рём увидел его, затащил в свою постель и сделал… депутатом Рейхстага.

Фридрих брезгливо бурчит:

– Ничего себе… депутат…

Лерманн достает из портфеля и передает Фридриху папку с бумагами. Пока Фридрих их просматривает, Лерманн продолжает:

– Старые партийцы считают Карла Эрнста аморальным типом, но Геринг называет его любимым штурмовиком фюрера. Рём и Эрнст нигде и никогда не скрывают своих нежных отношений.

Фридрих, закончив читать, резко перебивает Вальтера, ему не до смеха:

– Стоп! Это что? Вальтер, Вы хотите сказать, что все написанное здесь – правда? И все эти имена… это имена предателей?

– Да, предателей… – кивает Лерманн.

Фридрих показывает на папку:

– Но, Вилли, это же… катастрофа!

Лерманн смотрит на часы:

– Да… но это только первая часть, камрад… первая часть, а все остальное… простите, завтра… Ну, мне пора…

Москва. В Седьмом отделе Главного УГБ СССР открывается дверь. Входит радист и дает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее на расшифровку. Расшифрованное донесение передано в отдел аналитики Иконину: «ПИЛОТ – ШТУРМАНУ: получил в «Аненербе»[43] допуск к первой части документации Летательного Аппарата Vri—il».

Недалеко, на окраине города, где расположен горный парк Вильгельмсхёэ[44], стоит баронский особняк рода фон Краузе. Здесь Фридрих встречается с тетушками «своих» родителей. Согласно легенде, тетя Эмили является сестрой его бабушки по отцу, а тетя Матильда – сестрой бабушки по матери. Две тетушки наперебой рассказывают ему обо всех родичах, и Фридрих с неподдельным интересом знакомится с домом, где родился барон фон Краузе—старший – Эбнер, его «отец». Фридрих стоит и думает: «Что за прелесть – моя жизнь; я поклялся отомстить немцам за смерть моих родных, а сейчас я должен обниматься, целоваться и сюсюкать с двумя неизвестными мне старухами, да еще и обеспечить им беззаботную жизнь». Он прошелся по всем комнатам, посидел в кабинете «отца» за рабочим столом. Титул барона прадеду Фридриха был пожалован, так как прадед не был ни крупным владетельным дворянином, ни феодальным сеньором. Это был просто почетный титул служивого дворянина.

– Теперь это твой кабинет, – наперебой кричат две старушки. Фридрих радостно кивает и улыбается им, затем проходит в гостевую, где накрыт стол к обеду.

Швейцария. За столом у камина, в домике на Rue de la Servette в Женеве, собрались главы и представители мировых держав. Они решают, каким быть мироустройству после Первой мировой войны. Представители расположились в комнате совещаний:

– от Англии – премьер—министр Джеймс Рамсей Макдональд и министр Артур Невилл Чемберлен;

– от США – госсекретарь Генри Стимсон;

– от Франции – премьер—министр Эдуар Эррио;

– от Италии – премьер—министр Бенитто Муссолини;

– от Германии – канцлер Франц фон Папен, министры Константин фон Нейрат и Шверин фон Крозик.

Первым высказывается Макдональд:

– Ну что ж, господа… Наша декларация «О равноправии в вооружениях в рамках системы безопасности для всех стран» дает не только экономическую и политическую, но еще теперь и военную самостоятельность Германии в Европе.

– Жаль, что Франция, пострадавшая не менее Германии, вообще никакой помощи не получила… сэр, – говорит Эррио, премьер Франции.

К разговору подключается Чемберлен:

– Да, Англия делает все, чтобы Германия окрепла и уничтожила советскую Россию. Мы этого никогда не скрывали…

– О, уничтожение советской России, – Муссолини надувает щеки и басисто гнусавит, – это, пожалуй, самая почетная миссия для любого правительства Европы, сэр…

– Давайте к делу, – нетерпеливо перебивает его фон Папен. – Нынешнее положение Германии оставляет желать лучшего, и мы должны принять жесткие меры, дабы изменить это положение, а не шутки тут шутить.

Госсекретарь США Стимсон пытается поменять настроение и обстановку:

– Ну, не надо так категорично… Друзья мои, немного перчика нашу тему не испортит…

Но Муссолини уже сильно «перчит» беседу:

– Господа, не надо притворяться! Сэр Невилл, не секрет – Англия уже около пятиста лет мечтает сломать хребет России… но дело в цене…

Чемберлен жестко перебивает его:

– Сейчас не место и не время для Ваших экзерсисов… либо мы обсуждаем будущее Европы, либо я покидаю это собрание.

Все недовольно заговорили разом и каждый о своем, но Макдональд спас накаленную ситуацию:

– Господа, пройдемте в сигарную… прошу, не ссорьтесь, нам еще многое надо обсудить. – Он рукой манит слугу: – Подайте—ка нам сигары, виски и бутерброды.

Когда все это приносят в сигарную, Макдональд опять обращается к собравшимся:

– Господа, продолжим работу… надо выработать единую позицию к… Германии и… России.

Мюнхен. В офисе КБ Vri—il Gesellschaft Мария Орзич[45], Эльза Ольберштайн, Лотар Эшингер и Фридрих Краузе беседуют в кабинете начальника службы безопасности «Vri—il» Пауля Шиллинга, группенфюрера СС.

– Герр барон, у меня просьба по возможности, ускорить работу по расшифровке полученной информации, – говорит Фридриху фройляйн Орзич.

Шиллинг улыбается и добавляет:

– А фройляйн Зигрун[46] всегда готова помогать Вам в расшифровке интерпретации визуальной части…

– Да, Зигрун помогала Орзич с переводом, мы—то думали, что это старонемецкий, а оказался язык древних шумеров, – смеясь, говорит Эшингер.

Фридрих удивлен услышанным и увиденным, если не сказать, растерян, но делает вид, что все это знает и понимает.

– Мы получили информацию об антигравитационном летательном аппарате, он позволит нам изменять ход времени в полете, – продолжает рассказ Орзич.

Фридрих кивает, делая вид, что все понятно.

– Зигрун Калленберг смогла систематизировать и расшифровать тексты, рисунки и схемы, полученные с помощью телепатии, – добавляет Эльза.

– Да, девушки—медиумы из КБ Vril Gesellschaft[47], общества «Туле» и «Господа Черного Камня[48]» делают все возможное для использования их разработок Летательных Аппаратов, а мы должны максимально использовать эти уникальные умения, – улыбается Эшингер Фридриху.

– Профессор Шуманн из Мюнхенского техуниверситета изобрел левитатор, это позволило начать разработку двигателя Летательного аппарата, – говорит Орзич.

Фридрих все слушает и одобрительно кивает, но не знает, как быть с такой информацией. С одной стороны, это «дэза», а с другой – огромное КБ Vril Gesellschaft работает и дает результаты. Правда, эти Летательные Аппараты пока что только взрываются в воздухе или падают сгорая.

Берлин. За столиком в углу кафе обедают Ленни и Фрида. Фрида ест, Ленни говорит:

– Пока Фридрих читал журнал и потягивал вино, я наблюдала за ним. Да, он не актер, но парадокс в том, что он способен сыграть главную роль в любом фильме – в комедии, драме, трагедии. Он такой типаж… у него такая аура, обаяние, он имеет успех у женщин… его биополе или обаяние, а может, еще что—то… о чем я еще не знаю… Но я точно знаю, что его любит камера, – Ленни говорит так увлеченно и с таким воодушевлением, что Фрида перестает есть и удивленно смотрит на нее. – Да—да, еще при первой встрече его голос сразу же проник в меня… И я всем телом почувствовала его в себе. Было ощущение, что он ласкает меня своим голосом… изнутри, всю… – Лицо Ленни становится мечтательным, а глаза покрывает поволока. Но вот она как бы очнулась и, зачем—то оправдываясь, буднично добавляет: – А это касса, Фрида. Да—да, это успех, слава, деньги… касса…

Фрида улыбается и встряхивает кудряшками на голове.

– А, по—моему, ты, подружка, влюбилась в эту «кассу». Тебя не узнать, Ленни. – Фрида усмехается.

– Возможно, в нем есть какой—то магнетизм, – не меняясь в лице, говорит Ленни. – Да, есть мощная сила обаяния и, главное, мужского притяжения…

Вдруг Фрида продолжает мысль Ленни:

– Ты, наверно, хочешь сказать – ХАРИЗМА… Да, в нем есть мужская харизма, подруга, и ее много. В такого трудно не влюбиться…

Настает черед Ленни удивленно посмотреть на Фриду:

– Как, Фрида, и ты? Ты же не любишь мужчин… ты же…

Фрида перебивает ее, состроив жалостливую мину на лице:

– Да, я не люблю мужчин, но твой Фридрих – это ураган… нет, это тайфун… это роковой мужчина… Да—да… ро—ко—вой… – Глаза Фриды тоже покрывает поволока – она и мечтает, и грезит наяву.

Ленни потрясена:

– Но, Фрида, как? Этого не может быть! Я не верю своим ушам… вот это – да!

Фрида тяжело вздыхает и улыбается:

– Да, такой придет, тут—то и вспомнишь, что ты прежде всего – женщина и всегда хотела сильного… настоящего. И уже никуда не спрячешься.

Она краснеет. Ленни смеется, но Фриду уже понесло:

– Твой Ремарк, конечно, великий писатель, но, Фридрих, прости… это настоящий мужчина! Такой встречается в жизни один раз! Он чудо! Потому что он – настоящий!

Ленни в восторге от подруги:

– Браво, Фрида, браво! Ты сейчас написала свою лучшую картину… Браво! Я всегда знала, что немецкие девушки неисчерпаемы, но – чтобы настолько! Браво, Фрида, браво!

Москва. В отделе аналитики ИНО ОГПУ открывается дверь. Входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее. Наконец донесение передано адресату – начальнику аналитического отдела: «ПИЛОТ – ЦЕНТРУ: 5‑я часть перевода и расшифровки документации по Летательным Аппаратам. Заводы функционируют, люди работают, но „Виманы“[49] так и не летают».

Мюнхен. В КБ, в цехах лабораторий, работают девушки—медиумы Vril Gesellschaft, и среди них – Эльза.

– Согласно нашим расчетам, «Виманы» могут летать со скоростью семнадцать тысяч километров в час, могут зависать в воздухе, могут двигаться по эллипсообразной траектории, вертикально или горизонтально, могут вращаться вокруг своей оси и даже… менять размеры. И еще они отлично могут маневрировать, – говорит восторженно Мария Орзич. – И привезли все это из Шамбалы…

– Да, а узнали мы это из трактата «Самарангана Сутрадхар»[50], – скромно добавляет Эльза.

– Да, «Летать, как „Вимана“, на больших скоростях» – теперь это наш девиз, – подхватывает Орзич.

Она смотрит на Шиллинга, тот улыбается и кивает:

– Да, это будет наш общий подарок фюреру… мы так решили и так сделаем.

Фридрих делает вид, что рад этой информации.

Берлин. Квартира Ивон. Звонок. Швейцар открывает дверь, встречает Фридриха, принимает цилиндр, перчатки, зонт, плащ и громко спрашивает:

– Как прикажете доложить?

Фридрих подает карточку, но Ивон уже идет ему навстречу. Она молитвенно складывает ладони и, улыбаясь, говорит:

– Барон, что же так долго? Я Вас жду, а Вас все нет и нет… я устала и уже даже отчаялась Вас ждать…

Они проходят в комнату, Ивон закрывает дверь, страстно обнимает его и целует. Фридрих не готов к любовной игре у нее дома. Он пытается остановить Ивон, но, видимо, она и вправду соскучилась… вцепилась и не отпускает:

– Господи, как долго ты шел…

Фридрих с трудом отрывает Ивон от своих губ. Но не успел он глотнуть воздуха, как Ивон еще раз впивается ему в губы с поцелуем. Фридриха спасает громкий возглас швейцара:

– Герр Отто, к Вам пришел барон Фридрих фон Краузе, он ждет Вас в гостиной.

Ивон тут же отскакивает от Фридриха и садится за стол. Фридрих отходит к дивану и присаживается на краешек.

Ивон шепчет:

– Губы вытри! Вытри губы… губы!

Фридрих вытирает губы платком. Лакей распахивает дверь. Входит Отто. Он пристально смотрит на жену, на Фридриха.

Ивон встает:

– Отто, рекомендую: барон Фридрих фон Краузе, он хочет купить долю в твоей фирме и стать партнером.

Отто раскланивается с таким желанным гостем:

– Очень хорошо, мой дорогой барон… Я очень рад…

Он жестом приглашает Фридриха к столу, все рассаживаются.

Отто вскидывает голову, монокль срывается, но он ловит его, устанавливает на место и, улыбаясь, смотрит на Фридриха:

– И давно вы занимаетесь этим… делом?

Фридрих недоуменно смотрит на Отто:

– Каким этим… делом? – переспрашивает он.

– Экспортом—импортом, ну… торговлей, – отвечает Отто, поправляя монокль.

– Нет, герр Вульф, торговлей я никогда не занимался, но у меня есть деньги. И я хочу их прибыльно вложить, Вы, надеюсь, знаете – деньги должны делать деньги, это закон. И придумал его не я… и поэтому я здесь.

Отто вскидывает руки долу и говорит:

– Друг мой, Вы пришли по адресу! Прибыльное дело – это по моей части. Если у Вас есть деньги, дорогой мой барон, держитесь за меня, и Вы не пропадете. Мы развернемся так, что двадцатипятипроцентная прибыль в месяц Вам покажется детским лепетом…

Он бросает взгляд на жену, на гостя… Фридрих молчит… Отто опять продолжает объяснять свою позицию.

– Да, герр барон, я согласен только на паритетных началах – пятьдесят на пятьдесят. И деньги вперед, иначе это не имеет смысла. Я хочу сказать: иначе это будет невыгодно… ни Вам, ни мне. Я прав, дорогая? – он опять смотрит на Ивон.

Она не заставляет себя ждать и тут же говорит:

– Конечно, ты прав, дорогой.

В комнату входит служанка:

– Кушать подано…

Ивон приглашает мужчин:

– Прошу к столу, господа…

Фридрих и Отто встают и идут следом за Ивон.

Сельский овин под Берлином. Фридрих открывает дверь и вслед за Лаурой проходит на сеновал. Они располагаются прямо на сене, Лаура открывает сумочку, достает паспорт гражданина Коста—Рики и отдает Фридриху:

– Я украла этот паспорт в канцелярии посольства, украла у мужа, для тебя… Печати уже стоят, имя впишешь сам.

Лаура пристально смотрит Фридриху в глаза:

– Ну, и где твоя благодарность?

Фридрих все понял. Он обнимает и укладывает ее на большой ворох сена. Лаура вся погружается в истому любви, у нее учащается дыхание, глаза покрывает поволока, а губы шепчут:

– Еще, еще… Обними меня… Ах, боже, какое счастье… Ох, я сойду с ума… Еще, еще… Фридрих, я люблю тебя! Господи, где ты так познал все тайны женской страсти?

Фридрих вспоминает 1918 год, время своего комиссарства в штабе армии. На здании – плакат «7‑й Съезд рабочих и солдатских депутатов». В коридоре на дверях – таблички—указатели: «Молодежная секция», «Коминтерн», «МОРП», «Профинтерн» и другие. В комнату с табличкой «Комиссар штаба армии» то и дело входят и выходят молодые красноармейцы и молодые женщины в красных косынках – это делегаты съезда. За столом четыре девушки из Коминтерна: немка Грета, француженка Мари, англичанка Диана и полька Беата. Они трещат по—немецки без умолку, лукаво поглядывая на молоденького красавчика – комиссара штаба армии Веньку Морозова. Делегатки делают вид, что заняты вопросами съезда, а сами обсуждают мужскую красоту Морозова и то, как бы совратить его и попользовать. Они уверены, что комиссар штаба не знает иностранные языки. А Венька, сидя за своим рабочим столом, только посмеивается над ними.

Наступает ночь. Венька и Мари в кровати. Вместо одеяла – кумачовый плакат «Свобода любви – залог счастья», рядом на тумбочке горит свеча.

Венька на французском читает Мари стихи:

Мари в восторге, в глазах слезы счастья. Она говорит:

– En savoir plus, Morozov! Lisez—le, s’il vous plaît!

Венька в ответ гнет свое:

– Jet‘me, madame.

Мари млеет от наслаждения и говорит:

– Oh, mon Dieu! Quick est beau!

Она притворно падает в обморок, прямо на грудь Веньке Морозову. Он пытается привести ее в чувство:

– О, Marie, réveille—toi! Marie!

Морозов беспомощно оглядывается и голышом бежит за водой. Мари встает с кровати и убегает. В комнату входит Грета и ложится в кровать. Венька возвращается в комнату со стаканом воды. Женская рука резко и сильно хватает его и тащит к себе в постель. Это уже немка Грета:

– Komen Siehier.

Венька немного обескуражен и удивленно спрашивает на немецком:

– Avez—Vosper le zalle allemand?

Теперь настает черед удивляться Грете:

– Ja, Sie kommen verdammt nochmal! Kommen Sieschnell!

Венька все понял и оседлал Грету. Она оказывается такой ненасытной, что все время просит:

– Ich möchte, noch, noch, noch…

Венька сильно напрягся, выполняя ее просьбы.

На следующий день в комнату с табличкой «Комдив Иконин» входит боец. Он передает Иконину пакет.

За столом – комиссар дивизии Фурманый, начальник штаба дивизии Еланин, начальник спецчасти Хорьков. Комдив спрашивает:

– Кто это придумал, а? Название—то какое – революция полов…

Они разворачивают и рассматривают довольно большой плакат «Революция полов», на котором крупным шрифтом напечатаны лозунги: «Женщина – собственность общая», «За пользование женщиной надо платить», «Дети – наше общее будущее, их надо кормить, одевать и воспитывать», «Женщина – не частная собственность мужа».

– Да какая разница, кто это придумал… Роза Люксембург и Александра Коллонтай придумали… вот кто. Социалистической революции им мало, так подавай им революцию… полов, – отвечает комиссар Фурманый.

Иконин брезгливо сворачивает плакат и говорит:

– Это уже не революция, а узаконенная проституция…

– Разогнать их надо, и как можно скорее… – отвечает Фурманый.

Еланин поворачивается к Хорькову и добавляет:

– Правильно, да так, чтобы другим неповадно было…

– Давай, действуй… быстро и безжалостно.

Венька Морозов возвращается домой поздно. За столом сидит Диана и читает. Увидев Веньку, она отбрасывает книгу и, приложив пальчик к губам, подходит к нему. Венька удивленно замирает. Она усаживает его на стул, задирает платье и, обнажив красивые голые ноги, садится на Вениамина «верхом»:

– Not necessary, my dear, to read the Colonel, I’ll give you something to read real high literature, classics.

– Простите, миссис… – начинает Венька, но Диана закрывает ему пальчиком рот и устраивается поудобнее.

– I want you to learn to enjoy good literature.

Затем она обхватывает его голову руками и целует в губы.

Начинаются ласки… наконец они в обнимку… роняя все, что есть на пути… кое—как добредают до кровати.

Тяжело дыша, Венька и Диана раскидываются на кровати. Вдруг она говорит:

– Sorry sir, I’ll leave you for a few minutes.

Диана накидывает халат и идет за занавеску, там голая Беата.

Девушка отдает халат польке, Беата проходит за занавеску, снимает халат, ложится к Веньке и принимается обнимать и ласкать его:

– Mówisz po polsku, przystojniaku? Chcę, żebyś mówił piękne słowa miłości.

Венька удивленно вскакивает, вглядываясь в темноте в безукоризненно красивое, точеное тело Беаты. Он радостно ухмыляется и принимается ласкать и целовать ее плечи, грудь, губы и, воздев руки долу, произносит:

– Боже, что ты со мной делаешь, я же не могу отказаться.

Он буквально набрасывается и берет Беату. Ее губы жарко шепчут: «Jeszcze, przytul… ach, co mi… robisz…»

Беата уходит, и Венька собирается уже спать, но тут появляется Мари и залезает под одеяло. Веньке чудится… откуда—то свыше… из—под небес, голос: «Повторение – мать учения».

Утром на улице, перед штабом, молодой командир взвода Петр Лысань перегораживает Морозову дорогу.

Венька спрашивает:

– Что—то случилось, Петр Алексеевич?

Комвзвода качает головой:

– Случилось, комиссар… случилось. Нехорошо это, мы, не жалея жизни, рубимся с контрой, а ты с девками веселишься? Поделился бы с народом немкой или францужен…

Венька бьет комвзвода первым. Начинается драка.

В окно выглядывают девушки—интернационалистки – Беата, Грета, Мари, Диана – и другие работники штаба. Останавливаются проходящие мимо бойцы. Подбегает начштаба Еланин с двумя бойцами. Он кричит:

– Прекратить! Вы что, сдурели? Устроили драку в штабе дивизии! Хорош пример – комиссар штаба армии и командир взвода… Под трибунал захотели?

Бойцы быстро разнимают и разоружают и комиссара штаба, и командира взвода.

Еланин сурово оглядывает драчунов и приказывает:

– Следуйте за мной…

Провинившиеся понуро, под охраной бойцов, идут за ним.

В кабинете Иконина руководство дивизии собралось для разбора чрезвычайного события – драки. Иконин нервно ходит по кабинету, Венька понуро стоит у стола. За столом сидят все командиры и комиссары дивизии.

Наконец Иконин садится и спрашивает:

– Что с тобой случилось? Мы три года – бок о бок. Ты комиссар штаба армии… Комиссар! Всегда такой разумный, и вдруг – драка! Из—за кого? – Он поднимает руку и трясет кистью. – Из—за этих… прости господи, даже говорить не хочется, хоть они и из Коминтерна.

Венька виновато опускает голову.

– Товарищи, простите меня, виноват… Я искренне каюсь, честное слово, и прошу у вас прощения. Особенно у Петра Алексеича… И еще у меня есть просьба – отпустите меня в Москву, я учиться хочу, – говорит Венька, оглядывая своих боевых товарищей.

– Учиться? Молодец, правильно! – подхватывает Иконин. – Давай в академию РККА? Мы направление тебе дадим, а когда вернешься в дивизию… мы тебя…

Но Венька отрицательно мотает головой:

– Нет, я хочу в МГУ, на юрфак… у меня есть мечта – стать адвокатом, как Плевако.

Командир полка, бросив шапку на пол, хохотнул:

– Я ж говорю – храбр, но безрассуден… Дался тебе этот Плевако… – Но, увидев выражение лица Веньки, комдив машет рукой и говорит: – Ну что, товарищи, дадим направление в университет комиссару штаба… а?

Товарищи гудят:

– Дадим. Правильно, пусть едет… пусть учится!

– Вот и хорошо. Езжай, учись, все лучше, чем драться из—за этих, прости господи… интернационалисток, – подводит итог разборки ЧП Иконин.

1919 год. Венька в поезде едет в Москву. Состав поезда собран из товарных и пассажирских вагонов, теплушек. Обстановка в поезде разгульно—напряженная. Венька что—то рассказывает попутчикам в теплушке.

Москва. Первый МГУ. Сентябрь 1919 года. Университет на Моховой встретил Веньку доброжелательно. Какой—то очень представительный мужичок в пенсне, с бородкой и в сюртуке (как выяснилось потом – замдекана факультета общественных наук и председатель приемной комиссии) как—то по—доброму спросил:

– Так-с, молодой человек, Вы что окончили, гимназию? Или Вы фронтовик?

Венька улыбнулся:

– Да, фронтовик… да, и я окончил гимназию.

– Документы есть? Общежитие надо?

Венька полез в карман:

– Да, есть служебная книжка красноармейца, аттестат зрелости, и… это… товарищ, общежитие тоже надо…

Замдекана кивнул понимающе, открыл документ:

– Ого, комиссар штаба армии… а с виду Вы еще очень молоды. Блестящий аттестат зрелости. Да-с, пишите заявление о приеме в университет.

Венька сел писать заявление, Замдекана покивал и достал из ящика стола направление в общежитие:

– Вот Вам направление в общежитие, товарищ Морозов. Я думаю, там найдут для Вас одно местечко… Вы уж не обессудьте нас… туговато живем…

– Ну что Вы, спасибо, товарищ… – Венька посмотрел на замдекана вопросительно.

– Иван Иванович Муромский… замдекана факультета, – представился мужичок.

Венька старался вообразить, как радовались бы отец и мать, узнав, что он уже студент Первого Московского университета, но не смог. Он повернулся к Муромскому и сказал:

– Спасибо Вам, товарищ Муромский Иван Иванович. Спасибо за все… Большое солдатское спасибо!

Преподаватель в аудитории закончил читать лекцию по римскому праву и обратился к студентам:

– Сегодня мы закончили курс лекций по римскому праву. Я готов объяснить, если кому—то что—то непонятно… Римское право – непростой раздел. Вопросы есть?

– Да, есть… Скажите, чем объяснить такую неимоверную живучесть древнеримского права? – спросил Морозов.

Педагог улыбнулся:

– Римляне в древности так развили свою правовую систему, и она была настолько хороша, что послужила основой даже для современной правовой системы.

– Это—то понятно, но я сейчас говорю о частном праве в древнем Риме, – сказал Венька.

– А-а, так там все просто. Римское частное право вышло за пределы рабовладельческого общества, ну, почти как Россия после крепостного права… и это частное право приобрело универсальный характер. Больше того, это частное право идеально подходит к любому развитому хозяйственному субъекту общества, – объяснил преподаватель.

Прозвенел звонок. Студенты стали расходиться, а Венька с педагогом продолжили свой разговор у доски.

Венька хорошо учился, легко сдавал зачеты и экзамены, причем только на «отлично». Педагоги прочили Веньке большое будущее на поприще юриспруденции и ставили его в пример нерадивым студентам.

– Вот, товарищи студенты, так сказать… образец для подражания… студент Морозов написал курсовую работу «Исторический анализ судебной системы России». Тема просто замечательная. Вениамин Павлович, у Вас научный склад ума… Я думаю, Вы понимаете, что университет будет готовить Вас к преподавательской и научной работе, – сказал преподаватель кафедры «Теория права» Михаил Иванович Градовский.

Студенты в аудитории захлопали в ладоши, Венька смущенно сказал:

– Да ну, не надо, перестаньте…

– Да, друзья мои, – сказал Градовский, – мне весьма приятно принимать у студента Морозова экзамен. Его ответы исчерпывающе точны и аргументированы, вы можете гордиться своим товарищем, а мы – студентом…

И в университете, и в общежитии прекрасный пол не обделял Веньку своим вниманием. Особенно назойливо преследовала однокурсница и соседка по общежитию Альбина Климова. И однажды на кухне, когда никого не было рядом, Венька сказал ей:

– Алечка, ты очень хорошая, но, прошу тебя, не мешай мне учиться… пожалуйста.

В ответ, когда он вышел из кухни, Альбина высыпала в стоящий на плите котелок Веньки целый пакет соли.

«Вот какие бывают превратности: от любви до ненависти – один шаг» – подумал Венька, когда чуть позже обнаружил Алькину «любовь» и все свое варево выбросил на помойку, а сам остался голодным. Однако история с девушками из Коминтерна не прошла даром. Он многое для себя – а, главное, про себя – понял и честно, с удовольствием, стал «грызть гранит науки».

Но неисповедимы судьбы людские – и на четвертом курсе, неожиданно для всех, Венька женился на Симочке Вейн, самой красивой студентке университета. Все парни завидовали ему.

Свадьбу сыграли в общежитии, в маленькой комнатке, где жил Венька. Были педагоги и сокурсники. Весело пили, ели и танцевали. Много было хороших пожеланий, тостов.

Затем свадьбу гуляли для родни в квартире тестя и тещи, где жила Симочка. Еды было много, гостей – мало. Ели, пили скромно, еще меньше – танцевали. Теща, тесть и молодожены занимали три комнаты из семи на третьем этаже, в доходном доме Исакова на Пречистенке. Старики, как говорил Венька, не мешали жить молодой семье в коммунальной квартире со всеми удобствами. Все были счастливы.

Иногда Венька чувствовал себя очень сильным, и он говорил:

– Сима, смотри, я, как богатырь, забью сейчас длинный кол в Землю и крутану – Земля быстрее завертится…

Такую силу и удаль чувствовал в себе двадцатипятилетний Венька.

Не прошло и года, как у Веньки родился сын. В родильном приюте Грауэрмана на Большой Молчановке в доме номер пять он принял сына из рук жены и подумал: «Вот оно – счастье! Как жаль, что папа с мамой и сестренки с братишками этого не видят». Ему так часто их не хватало – их рук, их глаз, объятий. Да и все в его новой семье было не так, как у отца с мамой. А любовь с Симочкой не была похожа на его даже такую коротенькую любовь с Ульянкой. Очарования влюбленности хватило на год, зато было много сюсюканья, мещанства и партнерства. А вот той любви, опьяняющей любви – любви—нежности, любви—взаимопонимания, любви—дружбы, о которой он мечтал, или любви самопожертвования – было очень мало.

Венька видел и чувствовал, что Серафима жутко боится потерять его, что она ревнует. И только рождение сына стало его радостью без конца и затмило собой все семейные вопросы и проблемы. Чтение Конституции Наполеона в подлиннике маленькому сыну Павлу, во время и после купания, стало любимым занятием Веньки. Он брал библиотечный экземпляр Конституции, садился у кроватки сына и читал, прерываясь, когда входила Сима с родителями. Вениамин на полном серьезе говорил им:

– Я думаю, Павел Вениаминович Морозов, мой сын, будет… Министром юстиции СССР, он так внимательно слушает, что даже ни разу не заплакал. – И жена, тесть и теща замирали от восторга.

Симочка была великолепной самкой, а Вениамину хотелось иметь жену—друга. Дом для Веньки был особым эталоном дружбы, взаимопонимания и мерилом семейного счастья, а именно такого дома в его семейной жизни пока не получалось устроить.

Перед вручением дипломов выпускникам ректор Первого МГУ Александр Григорьевич Гойхбарг пригласил Вениамина Морозова к себе в кабинет и предложил остаться на преподавательской работе в университете. Однако Венька грезил лаврами Плевако и отказался от предложения.

НЭП была в разгаре, и Венька открыл свою адвокатскую контору.

Берлин. Пивная «Король Фридрих Второй». За столом, обильно накрытом вином и закусками, сидит барон фон Краузе с офицерами. Компания беседует и много пьет, только и слышно: «Нох айн маль». Один лейтенант Антон Штейн весь «ушел в себя». Он не пьет, не закусывает, а тупо смотрит на собутыльников.

– Эй, Антон… что с тобой? – спрашивает его Людвиг.

– Ничего… просто я… сижу и… прощаюсь со всеми… – Лейтенант Антон отрешенным и тусклым взглядом обводит залу ресторана. Все удивленно смотрят на него.

– Ты что, уезжаешь, Антон? – спрашивает его Фридрих.

– Да, можно сказать и так… Я уезжаю, друзья мои. Я… уезжаю, и от этого мне немного грустно, – отвечает Антон.

Все переглянулись, улыбаясь.

– И куда же, позволь тебя спросить, ты уезжаешь, что тебе «немного грустно»? Надеюсь, ненадолго? – спрашивает Людвиг.

Антон изображает на лице подобие улыбки:

– Навсегда… Я проигрался в пух и прах… – он поднимает бокал, восклицает «Prosit!» и осушает его.

– Ну и что? Кто из нас не проигрывал? – спрашивает лениво Людвиг и, улыбаясь, оглядывает зал ресторана.

– Если я сегодня не отдам двадцать тысяч… – начинает Антон.

Все опять переглядываются, но уже изумленно.

– Сколько? Ну—ка повтори… а ты не врешь? Столько—то и проиграть за раз трудно… Двадцать тысяч…

– Да… Двадцать тысяч… И, если я не верну карточный долг, мне останется только застрелиться… Карточный долг, друзья мои, это святое, – пьяно повторяет Антон.

– Нет, друг мой, даже не думайте об этом. Ваша жизнь стоит дороже, намного дороже, чем… все деньги мира, а не какие—то двадцать тысяч, – говорит Фридрих.

Антон хочет улыбнуться, но улыбка не получается:

– Все так, но карточный долг – долг чести, а я офицер…

Антон берет рюмку шнапса, но Фридрих не дает ему выпить и забирает из его руки рюмку, приобнимает за плечи и говорит:

– Перестаньте, Антон, выход всегда есть. Надо подумать…

Фридрих барабанит пальцами по столу и говорит:

– Дайте мне час—полтора, и я найду деньги.

– Вы это серьезно? Все двадцать тысяч? – удивлен Антон.

Фридрих лукаво улыбается и передразнивает его:

– «Карточный долг – это святое», Вы же сами так сказали.

– Я сейчас же напишу Вам расписку! – Антон хватает свою фронтовую сумку—планшет.

Фридрих жестом руки останавливает его:

– Никакой расписки, я Вам верю. Ждите здесь, я принесу Вам деньги…

Антон смотрит во все глаза на Фридриха:

– Спасибо, Фридрих… Вы вернули меня к жизни. Спасибо. Я этого никогда не забуду…

Антон тянется к Фридриху с объятьями, но вдруг останавливается:

– Фридрих, я напишу маме, что Вы, хоть и не офицер, но благороднейший из людей, я напишу, что Вы пришли мне на… – он достает из планшета блокнот.

Фридрих останавливает его:

– Ну—ну, перестаньте, Антон…

– Нет… я горжусь дружбой с Вами… Пока в этой жизни есть такие люди, как Вы…

Антон наливает шнапс в рюмку. Фридрих убирает рюмку и бутылку в сторону.

– Ну перестаньте, Антон… неудобно… перестаньте, – строго говорит, оглядывая залу, Фридрих.

Антон со слезами на глазах поворачивается к Людвигу:

– Вот видишь, Людвиг, а ты говорил – чудес не бывает…

Антон садится в кресло. По его щекам катятся слезы.

Отто лежит в спальне в своей кровати и читает газету. В комнату входит Ивон:

– Милый, ты дома, как хорошо. Я иду…

Ивон быстро раздевается. Отто недовольно смотрит на жену и тяжело вздыхает. Она раздевается и ложится рядом, обнимая мужа:

– Я так люблю тебя, Отто, я уже третий месяц в Кирхе молю Святого Фридриха о чуде… чтобы он дал нам ребеночка… – она заглядывает мужу в глаза, – Отто, давай еще разок постараемся, я так хочу ребенка, а Святой Фридрих нам поможет и сотворит чудо, давай?

Отто нехотя поворачивается, обнимает жену и бурчит:

– Ну, давай, еще разок… сотворим чудо…

Берлин. Квартира Гюнтера Швайгера. Неслышно ходит, прибираясь в квартире, служанка. В инвалидном кресле спит Гюнтер, в руках у него «Биржевые ведомости» за 1904 год. Звонок входной двери. Служанка открывает. Входит Рихтер с коробкой сигар. Его приход разбудил старика Швайгера. Он открывает глаза и оглядывается:

– Здравствуйте, дядюшка Гюнтер… – спешит поздороваться Рихтер.

Старичок узнает племянника:

– А, это ты, мой мальчик! Проходи. Хоть это очень интересная сводка, но ради тебя, Рихтер, я ее потом дочитаю, говори…

Рихтер усмехается и спрашивает его:

– Дядя Гюнтер, это же газета за 1904 год, а сейчас уже…

Старичок совершенно неожиданно и страшно злится:

– Не надо меня учить, Рихтер… не надо… я уже давно…

Рихтер понимает свою ошибку и меняет тему разговора:

– Извините, дядя Гюнтер, извините меня… вот, я принес Ваши любимые сигары.

Дядя Гюнтер усмехается и меняет гнев на милость:

– Ну, давай посмотрим, насколько это мои… любимые сигары… достань—ка там, в шкафу… есть коньяк и бокалы.

Рихтер достает из коробки две сигары, а из шкафа – коньяк и бокалы. Он разливает коньяк по рюмкам. Дядя Гюнтер лихо передвигается на своей коляске по комнате. Он берет с полки аксессуары для обработки сигар и ножом—гильотиной отрезает кончик сигары, затем мочит обрезанный кончик в коньяке, от спички поджигает щепу и уже от нее раскуривает сигару. После первой затяжки дядя Гюнтер почти умиротворенно говорит:

– Да… хорошие сигары… а ведь я начал курить сигары еще в Африке… да…

Рихтер делает вид, что очень удивлен, хотя он много раз слышал эту историю:

– Разве Вы были в Африке, дядя Гюнтер? Я и не знал, что Вы там начали курить…

Это была такая игра у дяди с племянником – «а я и не знал». Швайгер улыбается и, приподняв бровь, начинает:

– Это было лет двадцать пять назад… да… в то время я работал в Африке… мы строили там железную дорогу. Правда, мне повезло, и в 1903 году кончился мой контракт, я уехал домой в Германию, а уже в 1904‑м дикое племя гереро восстало – эти дикари убили всех без разбора и сожгли колонию! Никто не выжил! Всех убили… или сожгли… Кайзер объявил траур в Германии … – он картинно прикладывает руку ко лбу.

Рихтер оживляется:

– Подождите, дядя Гюнтер, если Вы про колонию в деревушке Гереро, то это не совсем так. Вы знали барона Эбнера фон Краузе?

Дядя Гюнтер от неожиданности поперхнулся дымом от сигары и закашлялся:

– Ты хочешь сказать, что Эбнер жив?! – крутанулся он в своем кресле. – Этого не может быть… – Дядя с трудом останавливает приступ кашля. – Как, Эбнер жив?

– Нет, я говорю про его сына… про Фридриха…

– Какого сына? Не было никакого сына, – уверенно чеканит старичок Гюнтер, но потом как будто что—то вспоминает. – Погоди—погоди… да—да, был там мальчонка… был… да, лет пяти… точно, это был его сын. В 1903‑м я уехал домой, в Европу… и больше мы не встречались. – Швайгер отпивает глоточек коньяку, и его опять тянет на воспоминания. – Да… было время… Эбнер был интересный человек, мы с ним дружили. И жена у него была… Мария – потомственная дворянка, красавица… баронесса! А Эбнер был хороший инженер и прекрасный семьянин.

Рихтер на секунду задумывается откладывает сигару и спрашивает:

– Дядя Гюнтер, так что, получается, этот фон Краузе – из дворянского рода?

Дядя Гюнтер цокает языком, подъезжает к комоду, находит и берет гербовник, открывает нужную страницу:

– Вот… видишь, это очень старинный дворянский род, жаль, никого не осталось в живых, если не считать двух старушек—кузин в Касселе. А это родовой герб баронов фон Краузе… – показывает пальцем Швайгер.

– Дядя Гюнтер, Вы меня слышите? Я же Вам говорю: у них остался сын… Фридрих фон Краузе, я с ним ехал в поезде Владивосток – Москва – Берлин…