Популяция 2.0. Одна свеча в Нью-Йорке

Моя жизнь

Говорят, нет ничего страшнее, чем видеть смерть родного мира. Может, и так. Только я выросла в мире, который с самого начала был мёртв. Пустые города, одинокие фермы, заросшие травой дороги, старые телевизоры и долгие, кажущиеся бесконечными дни одиночества – вот моя реальность.

Конечно, не всё в нашем мире плохо. Мы не живём в грязи, без крова и без дела. На вымершей планете трудно быть бездомным. Да и работы хватает на всех. Вернее, мы все будто созданы для работы. В нашей системе всё как-то предопределено. Система планирует за тебя – система заботится обо всех.

Только от этой определённости душно. Будто ты винтик в огромной, ржавой машине. Особенно если ты родилась в деревне. В городах у тебя ещё может быть выбор. А здесь, среди глухих полей и огородов, если ты не вундеркинд или не одарённый атлет, то уже при рождении знаешь, кем будешь и чем закончишь. Ты не сам – ты в механизме. В полу-колхозной философии, где цель одна – сохранить видимость прежней, беззаботной жизни.

Для этого прежде всего нужна еда. Очень много еды. Вот почему на селе мы все знаем своё предназначение: сеять, собирать, сушить, хранить, а потом снова сеять. И так каждый год. Иногда кажется, что это один и тот же год, прожитый заново. Мы что-нибудь посеем и что-нибудь пожнём.

Порой мне хочется просто зажмуриться и закричать. Эта вялая, безвольная реальность – это не мой мир. Не мой образ жизни.

Пусть я и слабая девушка с круглыми щеками, азиатскими глазами и вьющимися волосами. Простушка, если на то пошло. Но здесь, среди полей и огородов, я чувствую себя чужой. Будто я не отсюда совсем. Не из Айовы и даже не из соседних земель, а вообще не из этих времён.

Мне кажется, я из прошлого. Из того мира, которого больше нет. Моя настоящая жизнь потерялась где-то между кадрами старых чёрно-белых фильмов про Нью-Йорк – там, в утреннем Манхэттене из «Завтрака у Тиффани».

Если бы мне дали хоть минуту в том старом мире, я бы её прожила на все сто. До последнего вдоха. Без страха. Без жалости к себе. Просто чтобы снова почувствовать, что я есть. Я бы даже согласилась взглянуть на последние мгновения того мира, когда его рушил вирус. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Ведь вирус забрал мою маму.

Она была селекционером и часто ездила в командировки. Когда мне было девять лет, она уехала в Калифорнию и больше не вернулась. В своём последнем письме, которое я, правда, сама не читала, она написала, что у неё обнаружили вирус. С тех пор я живу с вонючим алкоголиком по имени Рыг.

Если вы думаете, что Рыг звучит странно, то это потому что его настоящее имя Крэг. И это тот самый мужик, от которого забеременела моя мама восемнадцать лет назад. По паспорту он мой отец. Но по жизни он мне никто.

Сами посудите: ну какой отец разбивает телевизор, плюёт на пол и глушит ром только потому, что его дочь получила тройку в средней школе? А Рыг именно так и поступил, когда мне исполнилось всего двенадцать.

И это только одно воспоминание. Одно из многих, что вспыхивают в памяти. Но дело даже не в конкретных моментах, а в той атмосфере, что царит у нас на ферме.

Рыг почти не выходит из дома и редко разговаривает со мной. Стоит чему-то пойти не так, он тут же скрипит зубами, как какой-то бешеный оборотень, бьёт кулаком в стену и запирается в подвале. Возвращается он всегда пьяным, хоть и менее злым. Но в этом-то и беда. После смерти мамы, ему нужно напиться, чтобы стать человеком.

Может, поэтому я всегда с ним холодна. Пусть Рэг и пальцем меня никогда не тронул, я не хочу видеть монстра, что у него внутри. Когда к нам кто-то приезжает, Рыг хватает винтовку и не подпускает никого даже близко к дому. Хорошо хоть, гостей у нас почти не бывает, а курьеры по закону обязаны держать дистанцию. С работы к нему тоже никто не ходит: задание он получает по рации, садится в трактор и едет в поля.

Мы выращиваем культуры массового потребления: бобы, картошку, кукурузу. Это неудивительно. Сейчас в Северной Америке всего около трёх миллионов свободных граждан, и от пятидесяти до семидесяти миллионов других. "Другие" – это те, кто живут с ОВИ-24. И это тот самый вирус, что забрал мою маму.

ОВИ расшифровывается как "обманчивый вирус". Он получил такое название, потому что его белковая оболочка непостоянна. А цифра 24 означает год его появления.

Почти два десятилетия назад, где-то к югу от реки Касса́и, вспыхнула самая беспощадная пандемия в истории Земли. Страшное было время. За считаные месяцы вирус разлетелся по планете, заразив около четырёх миллиардов человек. Почти все они умерли. Вакцину создали. Но она лишь остановила распространение вируса воздушно-капельным путём. Близкий контакт с заражённым опасен и ныне. И смерть – это не то, чего вам стоит бояться.

На третий день после заражения начинаются адские боли, рвота, слепота, гнойные язвы, лихорадка. И даже если вы чудом останетесь живы, собой вам уже не быть. ОВИ поражает мозг и гормональную систему. Словно искажённое зеркало, он делает из человека обозлённую пародию на самого себя. Повышенный тестостерон и изуродованный мозг превращают мужчин в агрессивных насильников, а женщин в шипящих змей, способных на чистое зло.

Поэтому и началась вторая волна. Те, кого ОВИ обрёк на муки, пустились мстить за своё горе. Куски изодранной одежды, пропитанной кровью и гноем из язв, заражали всё больше людей. Улицы городов погрузились в хаос. Казалось, мир был обречён.

Тогда кто-то и предложил «решение»: просто взять и разделить нас всех на две большие касты. Проект прозвали апартеидом смерти.

Большая часть планеты досталась тем, кто был здоров. Остальным же было суждено провести остаток жизни за бетонными стенами, в так называемых «территориях хосписа». Попасть туда – равно расстаться с жизнью. Богатый или бедный, худой или полный, уборщик или профессор – не важно. Все становились безликими другими. Если у вас заметили симптомы, ваши права в этом мире исчезали в тот же миг. Вас силой отправляли в хоспис.

По иронии судьбы, именно тогда, покидая свободный мир, все люди, независимо от того, кто они и откуда, стали по-настоящему равны. Все как один, по воле или нет, должны были отречься от свободы во благо тех, кто был здоров. Но большинство других пошли на этот шаг не просто так.

Согласно замыслу, жители хосписов не должны были знать нужды. Еда, одежда, быт, даже развлечения – всё это становилось долгом тех, кто был на воле. Каждый здоровый человек облагался налогом в восемьдесят, а может, и девяносто процентов. Никто не знает точно. Система просто забирала всё то, что посчитает нужным.

С тех пор ничего не изменилось: если у вас нет вируса, то вы его слуга. По эту сторону бетонных стен мир живёт по принципу memento libero pretium – помни о цене свободы.

Но мне не хочется быть частью этой парадигмы. Мне хочется настоящей свободы. И только рядом со своей подругой Кэрон я чувствую иллюзию того, что всё возможно.

Мы учились в одном классе, хотя она старше меня на два года. Может быть, поэтому Кэрон мне как старшая сестра. Я всегда жду наших встреч. Мы болтаем о буднях и о мечтах. Она рассказывает мне о том, что происходит в наших краях, а я снова и снова твержу ей про Нью-Йорк. Однажды я обязательно там побываю.

Я знаю, Нью-Йорк сегодня уже не мегаполис. Неосвещённые небоскрёбы и битый асфальт – вот и всё, что осталось от мировой столицы моды и финансов. Но моё воображение этим не спугнуть. Оно живёт там, среди теней и отражений прошлого.

И когда однажды я окажусь у Эмпайр-стейт-билдинг, я точно увижу всё как было: и витрины, сверкающие в свете рассвета; и туристов в сланцах; и брокеров в костюмах, жадно глотающих кофе на бегу; и кинозвёзд, преследуемых папарацци; и бездомных, и миллионеров – я увижу все те жизни, что когда-то наполняли величайший город на Земле.

Мне просто нужно туда. Туда, где моя жизнь может обрести хоть какой-то смысл.

Предложение Кэрон

За окном моросит серый дождь. Холодные тучи висят над кронами деревьев, облепленных коркой тающего снега. Сегодня один из тех дней, когда хочется быть с семьёй. Если, конечно, она у вас есть.

На раскладном рабочем столе карманное радио бормочет последние новости. Как всегда, ничего хорошего. Протесты вспыхивают повсюду. В Толуоке силы специального назначения открыли огонь по группам других, пытавшихся перелезть через внешнюю стену. Никто не сбежал.

Капли дождя скользят по стеклу, отражая бордовый цвет моей толстовки. Я смотрю на них и думаю обо всём, что происходит в нашем мире, и о том, насколько другой была бы моя жизнь, если бы мама была рядом. Я закрываю глаза и представляю, как она на цыпочках подходит к моей комнате, прислоняется к двери и смотрит на меня с улыбкой. Мне кажется, я уже чувствую её присутствие… когда вдруг слышу грубый голос.

– Пингвинка… Может, ты хочешь поесть?

Рыг. Он зовёт меня так, потому что в детстве у меня была любимая игрушка – плюшевый пингвин с оторванным крылом.

– Я приготовил завтрак, – продолжает он.

Его голос дрожит. Но он не пьян – иначе я бы уже почувствовала тяжёлый запах перегара.

– Не называй меня так! Моё имя Мали, – огрызаюсь я.

По-тайски «мали» значит «цветок». Так назвала меня мама. Она была тайкой.

– Я знаю, девочка. Прости.

Ещё одно «прости». Я качаю головой, не глядя на него.

После короткой паузы он снова говорит вполголоса:

– Я сделал омлет с брокколи. Как ты любишь.

Что-о-о…

– Где ты взял брокколи? – бормочу я в шоке, поворачиваясь к Рыгу.

Он стоит, прислонившись плечом к дверному косяку, руки глубоко в карманах рваного комбинезона. Поношенная рубашка в клетку, висящая на его некогда сильных плечах, пропитана пивом до неприятной липкости.

Мы встречаемся взглядами. Его измождённое лицо с седеющей щетиной будто слабеет на глазах.

Я хмурю брови. Жду ответа.

Запавшие глаза Рыга блестят. Он улыбается.

– Пусть это будет нашим секретом, Пингвинка.

Пусть это будет нашим секретом?

Меня выворачивает от злости. Я уже и не помню, когда он в последний раз делал что-то по-настоящему отеческое. И даже сейчас он не может сказать, где достал эту чёртову брокколи!

– О, это будет настоящий секрет… Как и я для тебя, – выпаливаю я в ответ.

Мне не хочется даже слышать Рыга. Я прохожу мимо него, не поднимая глаз, и почти бегом спускаюсь по скрипучей лестнице в прихожую.

– Пингвинка, постой! Мали! – кричит Рыг.

Я не оборачиваюсь. Торопливо натягиваю ботинки, вышибаю дверь плечом – и окунаюсь в талую свежесть ранней весны.

***

Неподалёку от нашего дома журчит ручей. Сейчас, когда на улице едва выше нуля, он будто особенно радуется жизни. Словно ускользая в далёкое лето между голыми ветками кустов, он так и манит бежать за собой.

Мне близок дух этого ручья. В детстве, я думала, что он мой друг. Ниже по течению, в небольшой старице, я научилась плавать – и впервые почувствовала себя особенной. В нашем классе никто не умел плавать: у нас тут одни поля да огороды. Поэтому в школе мне никто не верил. Только мама и папа твердили, что я – одна на миллион.

Я помню жаркий летний день: мама и папа смеются над тем, как я «ныряю», просто опуская голову в холодную воду. Хотите верьте, хотите нет, но до смерти мамы Крэг был настоящим отцом. С тех пор в моей жизни почти ничего не осталось – лишь несколько тёплых воспоминаний и водонепроницаемые часы в форме котёнка.

Мама с папой подарили их, когда я пошла в первый класс. Раньше они были тёмно-красными, теперь – выцвели до розового. Я никогда их не снимаю. Каким-то образом эти часы связывают меня с прошлым и напоминают, что я – всё та же девочка, когда-то плескавшаяся в этом ручье.

Разглядывая свои розовые часы, я думаю о том, как, должно быть, здорово расти в счастливой семье. Но тут от дома доносится тяжёлый рёв мотоцикла.

Кто-то приехал?

Но сегодня же суббота – по субботам доставка не работает.

Я прячу замёрзшие ладони в тёплые рукава толстовки и иду к дому. Звук кажется смутно знакомым. Возможно, я просто придумываю… Но едва из-за голых деревьев показывается серый силуэт нашей двухэтажной фермы с крыльцом, я замечаю свою подругу.

Кэрон сидит на побитом внедорожном KTM 450, а с крыльца ей что-то говорит Крэг. Я перепрыгиваю поваленное дерево в ледяной луже и спешу к ним.

«Вон она!» – радостно вскрикивает Рэг и машет мне рукой.

Кэрон оборачивается, сверкая своей дерзкой улыбкой. Её лицо с маленьким заострённым носиком и тёмными пронзительными глазами словно горит свежестью после долгой езды ранним весенним утром. В поношенном байкерском обмундировании, грубо сшитой серой ушанке, толстом шерстяном шарфе и со складным рюкзаком за спиной она выглядит как миниатюрный дорожный пират – с девичьим хвостиком, торчащим из-под шапки.

В нашей округе пиратов немного. И каждый раз, глядя на мою подругу, я понимаю, почему: эта фурия их просто всех распугала.

– Шапка – уже прогресс, но шлем бы тоже не помешал, – бурчу я, подходя ближе.

– Привет, девочка, – отвечает Кэрон, вытирая красный нос тыльной стороной дырявой кожаной перчатки.

Она косится на Рэга и, понизив голос, добавляет:

– Слушай, можем поговорить где-нибудь… подальше от ушей?

– Ты ещё спрашиваешь? Я только куртку возьму.

Кэрон кивает, и я спешу в дом.

– Прости, Мали, – мямлит Рыг, когда я прохожу мимо. – Ты в моей жизни – всё.

Ага, конечно, – думаю я, в который раз повторяя себе одни и те же вопросы.

Если я в твоей жизни всё, то почему тогда ты всегда пьян? Ты думаешь, что смерть жены даёт тебе право плевать на всё? Ну, знаешь! Твоя жена была мне мамой.

Я накидываю капюшон, хватаю куртку с вешалки и бегу к мотоциклу.

Кэрон заводит двигатель. А я краем глаза замечаю, как Рыг перегибается через перила крыльца, держась за голову.

В моём сердце смешиваются обида, боль, сочувствие. Ну, как же так? Мне жаль его. Мне всё-таки жаль его. Я бы не хотела быть таким слабаком.

– Поехали… – говорю я, похлопав Кэрон по плечу.

Кэрон переключает передачу и даёт газу. Мотоцикл чавкает по мокрому снегу с грязью, и мы уезжаем.

***

Спустя полчаса мы подъезжаем к старому заброшенному дому с заколоченными окнами на вершине голого холма. Я дрожу. У меня онемели пальцы рук и заложен нос.

– Как насчёт чашечки горячего шоколада? – спрашивает Кэрон, стаскивая шарф с обветренных губ.

– Ага, с круассаном, пожалуйста! – ухмыляюсь я, спрыгивая с байка.

Кэрон молча открывает дверь.

Мы входим в деревянный дом с потемневшими стенами. Тут и там на косяках дверей отлипли кусочки сухой краски. Но в доме тепло и уютно. В гостиной с деревенской мебелью и объеденными молью пледами слабый свет догорающих углей в камине.

– Я развела костёр заранее. Только не смей думать, что я такая заботливая, – говорит Кэрон, будто отвечая на мой безмолвный вопрос. – Мне просто самой было жутко холодно.

Она садится на корточки перед камином и подкладывает заготовленные поленья в тлеющие угли.

– Как скажешь, – говорю я с улыбкой, усаживаясь на тёплый пол рядом.

– О чём ты хотела поговорить?

– Не спеши. Сначала согреем тебя. Твоя куртка не годится даже для летней прогулки. Снимай – быстрее согреешься. А я за шоколадом.

Кэрон выходит из комнаты, а я сижу, разинув рот.

Что сегодня со всеми происходит? Сначала Рэг готовит завтрак с брокколи. Брокколи! Где он её вообще достал? Никто не приходил ни утром, ни вчера. А теперь Кэрон угощает горячим шоколадом – просто чтобы согреться. Ну и денёк.

— Теперь только подождать, пока шоколад растает, — протягивает Кэрон, входя в комнату с большой железной чашей, двумя стаканами и буханкой свежего белого хлеба.

Она ставит чашу на тлеющие угли и протягивает мне хлеб.

— Ага… Но скажи, что всё в порядке, — прошу я, сглатывая слюну от запаха свежей корки.

Кэрон замирает, глядя в сторону.

— Мать стреляла в меня прошлой ночью.

Я широко раскрываю глаза, но молчу.

— Она не хотела ни убить, ни ранить, — продолжает Кэрон. – Просто вспышка гнева. А я оказалась на линии огня.

Она оттягивает рукав свитера, показывая перебинтованное запястье. Йод пропитал ткань.

— Что ты… что? — бормочу я, уставившись на бинт.

Кэрон качает головой:

— Психиатр дал маме антидепрессант. Сказал, через день-два всё пройдёт. Через неделю она сможет вернуться к работе. Пока с ней будет жить тётя Хлоя. И я надеюсь, что это «пока» перерастёт во «всегда»…

Она делает паузу.

— Потому что домой я больше не вернусь.

Её голос срывается – и я понимаю: решение уже принято. Отговаривать бесполезно. Это ведь Кэрон. Но меня тревожит её настрой. Не задумала ли она что-то безумное?

– Если хочешь, можешь остаться со мной и Рэгом. Жить у нас в гараже, – бормочу я, наконец подобрав слова. – Он, конечно, алкаш и психопат… но тебя не тронет. Думаю, смогу уговорить его пустить тебя в дом. Он ведь знает, что ты мне не чужая.

– Нет. Это не вариант. И именно об этом я хотела с тобой поговорить, – отвечает Кэрон без тени сомнения.

Она опускает рукава свитера, берёт за железную ручку чаши. И уже через миг у моих ног стоят два стакана густого горячего шоколада.

– Завтра мы с Джошем уезжаем, – бросает Кэрон. – Я сыта по горло всем этим… – она на секунду замолкает, будто проглатывая какую-то мысль, но быстро приходит в себя. – … – … Мне надоело быть рабой. Нам врут, что мы «можем сменить профессию», «можем попробовать себя». Чушь! Мы ничего не можем. У нас тут один выбор – ферма или дальнобой. Чтобы стать инженером или программистом, нужна учёная степень. А какая, к чёрту, учёная степень после сельской школы? Для таких, как мы выбора в этой системе нет. А значит – пошла эта система к чёрту!

Кэрон отламывает щепку от полена и с силой бросает её в камин. Огонь брызжет искрами.

– Обидно то, что я бы справилась даже в этой системе… если б только в семье всё было нормально.

Она закрывает глаза, и в оранжевом свете я вижу, как напрягаются её скулы.

– Ты хочешь сказать, что… – я подбираю слова после долгой паузы, – то, что твоя мама стреляла в тебя, не считается нормальным?

Кэрон смеётся, протирая глаза запястьями. – Она ведь промахнулась.

Я рада, что мне удалось хоть немного поднять ей настроение.

Но уже через мгновение Кэрон снова смотрит прямо на меня. Её тёмно-карие глаза, как всегда, полны решимости.

– Завтра в десять утра мы уедем во Флориду. У нас есть деньги и еда на два месяца в палатке. Решили, что на юге будет проще. Ты с нами?

Я не знаю, что сказать. Всю жизнь я мечтала увидеть мир: любая поездка дальше ста миль от нашей фермы казалась целым приключением. Да и Рэг меня уже достал. Но мысль о том, чтобы уехать насовсем, да ещё завтра, – пугает. Внезапно я думаю о Рэге. Алкаш, да, но всё-таки он вырастил меня. Когда-то он был настоящим папой. Просто он слабак. Просто глушит бутылкой воспоминания о жене и о том, что дочь в нём нуждается.

– Давай я поясню, – добавляет Кэрон, уловив мой испуганный взгляд.

– Мы не предлагаем бросить Крэга навсегда. Но пару месяцев без тебя могут пойти ему только на пользу. Подумай об этом…

Так я и делаю. В следующие часы я почти не разговариваю. Кэрон рассказывает о поездке, о том, как будет здорово пересечь страну с севера на юг, наконец-то стать свободными, жить своей жизнью. Но всё, о чём я могу думать, – это насколько ужасен мой выбор.

С одной стороны, Кэрон права: мой побег станет для Крэга уроком. С другой – без меня он может просто отказаться жить дальше. Каким бы несчастным и эгоистичным он ни был, я не готова потерять его.

Внезапно я вспоминаю, как в свете потрескивающего костра блестели глаза Крэга, когда я пела «Останься со мной» Бена И. Кинга. Он всегда любил мой голос. Однажды я заметила, как он подслушивает, когда я тихонько напеваю себе под нос, убирая в гараже. Я больше не пою для него. Но тогда у костра, посреди той лунной ночи, я пела именно ему. Это было вскоре после маминой смерти. Крэг, конечно, был пьян, а я – ребёнком, ничего не понимавшим. Или, может, просто верившим, что всё будет хорошо. Но самое странное, что, может быть, эта вера у меня всё ещё есть…

***

Когда на землю опускаются сумерки, мы возвращаемся на ферму. Я прошу Кэрон остановить байк за рощей, у ручья, чтобы немного побыть наедине с собой.

– Ты уверена, что с тобой всё будет в порядке? – спрашивает она, едва я спрыгиваю с сиденья.

– А то! Я уже большая девочка! Просто хочу прогуляться.

Мой голос дрожит, но я поднимаю подбородок и улыбаюсь.

– Хорошо, большая девочка. Тогда я поехала. Джош скоро вернётся к себе, возможно, ему понадобится помощь. Там какие-то проблемы с электроникой, и нам ещё нужно успеть загрузить фургон. Не забудь! Мы будем тебя ждать. Но если ровно в десять утра тебя нет на месте, мы едем сами.

Кэрон смотрит на меня с улыбкой, а я могу только обнять её, опустив глаза.

– Я люблю тебя, девочка, – говорит она, будто зная, что мой ответ будет «нет». – Береги себя.

– И я тебя люблю.

Кэрон переключает передачу, и её мотоцикл с рёвом трогается с места.

– Передавай привет Джошу! – кричу я ей вслед.

Я никогда не встречалась с Джошем. Но для Кэрон он – самый крутой человек на свете. И она так много рассказывала ему обо мне, что Джош уже стал звать меня своей сестрёнкой.

Кэрон вытягивает руку в сторону и показывает поднятый вверх большой палец.

Я смотрю, как её байк исчезает за холмом, делаю глубокий вдох и поворачиваюсь лицом к нашему одинокому дому.

В окне на первом этаже горит тёплый свет. Значит, Крэг не пил. Если бы он был пьян, в окне мерцал бы телевизор.

Когда Крэг трезв, у нас появляется обманчивое ощущение семьи. В такие дни я сижу на кухне или молча мою полы, а он обычно возится в гараже. Он инженер-электрик и любит мастерить всякие гаджеты, особенно разного рода контроллеры. И, признаться, иногда он меня удивляет: у нас можно завести машину из дома, включить микроволновку с поля или наполнить ванну, не вставая с кровати. Наверное, я бы даже гордилась им, если бы он был такой всегда.

Сейчас у Крэга новая идея-фикс – создать контроллер, который сможет зажечь его зажигалку с большого расстояния. По-моему, затея странная. Крэг уверяет, что у гаджета много полезных применений: можно и костёр развести, и сигнал подать. Но на самом деле он просто хочет отомстить.

Две недели назад, когда Крэг покупал запчасти для нашего самоходного трактора в городке Де-Мойн, кто-то украл его байк вместе с зажигалкой моего дедушки. Крэгу пришлось идти больше дня в своём шлеме-трубе, который он надевает каждый раз, выходя из дома после смерти мамы. Я тогда очень за него переживала – чувство для меня редкое. Но я знала, что если с его байком что-то случится, Крэг никогда никого не попросит подвезти его. Вернувшись, он выпил бутылку пива и сказал, что в следующий раз преподаст вору урок.

Представляя, как работает замысел Крэга, я вздрагиваю – то ли от мысли о том, что у кого-то горят штаны, то ли от осознания, что у нас и правда нет других способов защититься. Мир, в котором мы живём, жесток. У нас нет ничего, кроме наших семей.

Я опускаю взгляд на тёмную сырую землю под ногами. Моё тусклое отражение в небольшой луже напротив будто смотрит на сумеречные облака. Я вспоминаю себя ребёнком, улыбаюсь и прыгаю обеими ногами в воду. Грязные брызги летят во все стороны, а на моём лице сияет улыбка. Как же здорово вернуться в детство – пусть даже всего на мгновение.

Наперегонки с судьбой

Входная дверь приоткрыта. Я осторожно снимаю обувь, вешаю куртку на крючок и на цыпочках подкрадываюсь к гостиной.

Крэг сидит на диване в рабочих очках, склонившись над кофейным столиком. Он паяет что-то похожее на маленькую материнскую плату с крошечными микросхемами.

Я прислоняюсь щекой к деревянной двери и чувствую, как на моём лице появляется улыбка. «Это мой папа», – шепчу я мысленно, когда замечаю окровавленную повязку на его левом предплечье.

– Что-о с рукой? – спрашиваю я, заикаясь.

Крэг поднимает глаза. Его рабочие очки слегка сдвинуты набок.

– А, ты об этом? – отвечает он, постукивая пальцами по левому предплечью. – Просто порез. Не переживай. Я буду осторожен впредь.

Рана не похожа на простой порез. Выглядит как укус волка. Но тогда почему Крэг не предупредил меня? Я уверена, что он сказал бы мне, если бы в округе была стая. Что-то здесь не так… Но я не в настроении давить на него сейчас. Мне не хочется терять это ощущение семьи.

– Ты уже поужинал? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Крэг.

Его запавшие глаза становятся немного шире.

– Я надеялся, что мы поедим вместе. Я всегда на это надеюсь… – добавляет он, и дыхание его прерывается.

– Было б круто, – отвечаю я. Крэг словно каменеет, уставившись на меня.

– Дай мне минутку. Всё уже готово, – наконец выговаривает он, приподнимаясь с дивана.

– Ты чего вскочил? Чини свою зажигалку. Я сама накрою на стол.

Глаза Крега сверкают. Его ноги подкашиваются, он садится на диван и потерянно кивает.

Я подмигиваю и иду на кухню.

***

Ужин – просто объедение. Крэг запёк тушку курочки с овощами. Здесь и маринованный перчик, и морковка с помидорками из банки. Всё такое сочное, такое домашнее. И пусть сервировка не как в ресторане, но я наслаждаюсь каждым кусочком.

– Нужно чуть больше перца, да? – спрашивает Крэг, когда я кусаю мясо и чувствую, как кисло-сладкий сок растекается у меня за щеками.

– Не знаю… по-моему, просто офигенно, – бормочу я с полным ртом, указывая глазами на телевизор.

– А, да, – подхватывает Крэг и берёт пульт дистанционного управления.

Уже семь, а значит, на «Панамериканке» должны показывать музыкальное шоу с Бродвея под названием «Голоса улиц». Обычные люди из толпы, те, кому повезло оказаться на Бродвее, поют хиты прошлых лет, конкурируя за поездку во Флориду, чемодан денег или, как сейчас, за место в новой ритм-н-блюз группе.

Это моё любимое шоу. Каждый раз мне кажется, словно я там, в Нью-Йорке, одна из девушек в толпе. Я представляю себя в прошлом – когда Нью-Йорк был центром жизни всего мира. Мне нравится это чувство. А ещё здорово просто слушать музыку. Ведь кроме радио и этого шоу, у нас ничего нет.

До пандемии у всех были свои компьютеры, ноутбуки, смартфоны. В наши дни такие гаджеты есть только у богатых. Система, в которой мы живём, не создана для персональных развлечений. Лишь несколько огромных корпораций, таких как «Н-Уай Дримленд», контролируют индустрию досуга. На них работают тысячи людей. Это самый настоящий конвейер талантов. Сегодня тебя любят все, а завтра ты забыт. Наверное, такова правда жизни.

Но всё же я люблю «Голоса улиц». В этом шоу есть что-то особенное, что-то живое.

Крэг жмёт кнопку на обмотанном изолентой пульте – и телевизор оживает. Но вместо бродвейских огней на экране проступают очертания тёмного города. Вид будто с беспилотника. Бегущая строка сообщает: в Кейп-Корале сегодня снова стрельба.

«Кейп-Корал… это же на юге», – вспоминаю я. Там, куда направляются Кэрон и Джош.

– Когда-нибудь эти стены не выдержат, – выдыхает Крэг, прикрывая глаза забинтованной рукой. Он уже тянется переключить канал.

– Не переключай! – взвизгиваю я.

Рэг дёргается, едва не роняя пульт.

Картинка сменяется студией. Ведущая продолжает монотонным голосом.

Группа молодых людей от семнадцати до двадцати четырёх лет напала на блокпост спецназа у восточных ворот территории Кейп-Корал. Беглецы были вооружены ножами, обрезами и самодельными гранатами. Убив двоих офицеров, они двинулись к мосту Эдисона, где их окружили и нейтрализовали спецназовцы. Однако пока неизвестно, удалось ли кому-то уйти. Учитывая риск распространения ОВИ-24, Канцелярия Надзирателей объявила карантин на севере Форт-Майерса. В ближайшие часы силы специального назначения будут прочёсывать опасную зону.

На экране вновь появляется пустынный город. Но теперь картинка раскрашена в фиолетово-синие тона, с яркими красно-оранжевыми пятнами – инфракрасное изображение. Так беспилотники выслеживают людей: надзиратели обесточивают район, и любой существенный источник тепла сразу считается человеком.

– Не волнуйся, кроха. Здесь мы в безопасности, – говорит Крэг, когда ведущая новостей задаёт вопрос офицеру спецназа. – Но быть во Флориде я бы сейчас не хотел…

Я колеблюсь. Кэрон и Джош не просто так никому не сказали о своих планах. Мне тревожно. Карантин – это практически приговор. Любой, кто потенциально опасен, обречён жить за стеной. Исключений нет. Если у человека положительный тест на ОВИ, вся семья отправляется на территорию. Были случаи, когда даже надзиратели, несмотря на их иммунитет, оказывались там. Правило жестокое. Бессердечное.

Поэтому моя мама для меня герой. Не знаю как, но ей удалось скрыть наше существование от надзирателей. Она написала об этом в последнем письме. Но Крэг запрещает читать его, пока мне не исполнится восемнадцать. Каждый раз, вспоминая это письмо, я злюсь на Крэга. Но не сейчас. Сейчас мне нужен его совет. Я понимаю, что он алкоголик и слабак, но всё же он повидал жизнь. Он был морпехом, пережил хаос пандемии, защитил свою беременную жену и сумел построить семью на руинах погибшей цивилизации. И пусть у меня не самая счастливая семья, но ведь я жива. Я есть. И это благодаря ему.

Я нервничаю. Наверное, впервые в жизни я думаю о том, чтобы поделиться с Крэгом секретом. Но мне нужно знать, будут ли мои друзья в безопасности.

– Кэрон и Джош… – начинаю я, кашлянув, чтобы прочистить горло, – завтра утром они уезжают во Флориду. Как думаешь, там всё уляжется, пока они в пути?

Я делаю паузу. Крэг опускает подбородок и поворачивает лицо в мою сторону.

– Зачем они туда едут? – спрашивает он, нахмурив брови.

– Просто, – огрызаюсь я.

Рэг встаёт из-за стола, поворачивается к раковине и опирается на неё обеими руками. Его голова втягивается в плечи, словно его сводит судорогой.

– Ты ведь не думаешь присоединиться к ним? – сдержанно спрашивает он.

Я чувствую, как внутри меня закипает странная энергия.

– А что, если и так? – произношу я, выделяя каждое слово.

– Ты даже не представляешь, какое там зло, – отвечает Рэг.

Голос у него спокойный, но тело дрожит.

– Я знаю, какое зло здесь, – шиплю я в ответ.

Рэг сжимает края раковины. Его мышцы напрягаются, руки дрожат. Я остаюсь спокойной: видеть такое мне не впервой.

Через минуту Рэг отпускает раковину, достаёт из кухонного ящика по правую руку металлическую флягу, делает несколько жадных глотков, и будто чувствует облегчение. Но это не так. Он судорожно вдыхает и с силой ударяет забинтованной рукой по столу. Моя тарелка и вилка громко звякают друг о друга.

Я немею. Ну почему он не может просто сказать? Глаза наполняются слезами. Но всё, что я могу, – это молча качать головой.

– Уходи к себе, – говорит Рэг, когда дыхание выравнивается.

– Даже не думай ехать во Флориду или куда-либо ещё. Я заблокирую трактор и машину. Пожалуйста, не делай глупостей.

– Ты больной! – наконец взрываюсь я. – Жалкий пьяница! Мне тебя больше не жаль!

Я плачу.

– Пожалуйста, Мали, послушай меня. Я твой отец, – бормочет Рэг, не глядя на меня.

– Никакой ты мне не отец. Рыг вонючий. Я ненавижу тебя! – яростно кричу я и выбегаю из кухни.

***

В своей комнате я падаю на кровать, зарываюсь лицом в подушку и рыдаю без остановки.

Почему я не осталась с Кэрон? Зачем вернулась к этому монстру, в эту бессмысленную жизнь у чёрта на куличках? Я хочу сбежать с Кэрон.

Едва я осознаю свою ошибку, как слёзы высыхают. Я сажусь на угол кровати и оглядываю комнату. Вещей у меня немного: кровать с тёплым одеялом и толстой подушкой, несколько детских игрушек, открытый деревянный письменный стол, стул, пара книжных полок, заставленных потрёпанными томами, ящик со всякой всячиной, шкаф с сезонной одеждой и настенная чёрно-белая фотография Эмпайр-стейт-билдинг, окружённая маленькими картинками Нью-Йорка – Бруклинский мост, Шерри-Незэрлэнд и, конечно, башни Всемирного торгового центра. Вот и всё. Моя комната – и есть моя жизнь.

Но я могу это изменить. Я должна попробовать. Кэрон и Джош ждут меня до десяти утра. Значит, у меня ещё есть время. Мне нужно только выбраться из дома.

Я спрыгиваю с кровати, ставлю будильник на 3:25 и начинаю собираться.

Мой рюкзак в гараже – первая неудача. Я не хочу тревожить Рэга, спускаясь вниз. Зато есть спортивная сумка. Небольшая – но тем быстрее сборы.

Закинув только самое необходимое, я прячу сумку под кровать и иду в душ: нужно следовать рутине. Рэг не должен ничего заподозрить.

В десять вечера я уже в постели. Глаза широко открыты – сон не идёт. Перед глазами мелькают обрывки будущего: вот мы ставим палатку где-то в Алабаме. Вот нас накрывает внезапная гроза в Джорджии. Мы приезжаем на пальмовый пляж в Майами и бежим в океан. Солнце яркое, ласковое. Я чувствую его тепло. Я засыпаю…

***

Тишина. Ничто не звенит, не жужжит. Я разлепляю веки и понимаю: будильник у меня в руках, под одеялом.

– Вот блин! – шиплю я, глядя на циферблат. 5:21.

Я вскакиваю, одеваюсь как солдат, хватаю сумку и на цыпочках, в вязаных носках, подхожу к двери.

Не открывается. Заклинило? Я поворачиваю ручку сильнее, наваливаюсь на дверь, но она не поддаётся. Что за чёрт?

Я отступаю на шаг и замечаю клочок бумаги под дверью. Записка от Рыга:

Мали, я знаю тебя.

Не принимай поспешных решений. Пожалуйста, пойми: ты многого не знаешь…

Поверь мне, малыш. Я люблю тебя больше, чем ты думаешь.

Папа

– Любишь меня больше, чем я думаю? – шиплю я словно в ответ. – Спасибо, Рыг. Твоя чрезмерная любовь сняла все мои сомнения.

На часах 5:43 – время ещё есть. Но есть и проблема: мои ботинки и куртка внизу. Я смотрю в окно. Там всё та же жижа из талого снега и грязи. Дождя нет, но тяжёлые тучи висят так низко, что вот-вот лопнут.

Я открываю ящик со всякой всячиной и вижу пластиковый пакет. Хм, может сработает…

Достав три пакета, я натягиваю их на толстые носки и плотно обматываю ступни слоями липкой ленты. К счастью, ленты у меня полно.

Мои ноги становятся похожи на ботинки астронавта. Я даже чувствую гордость.

6:27 – пора идти.

Рэг был пьян прошлой ночью. Надеюсь, он не проснётся до полудня. Но лучше на это не рассчитывать.

Я хватаю карандаш и на обратной стороне его записки пишу:

Ты не мой отец. Ты для меня никто.

Я НЕНАВИЖУ тебя!!!

Просунув записку под дверью, я запираю замок изнутри. Пусть Рыг думает, что я всё ещё здесь, просто объявила бойкот молчания.

Времени всё меньше. Часы словно тикают у меня в животе. Но почему-то мне сложно просто взять и уйти. Я оглядываю комнату: мои потрёпанные книги на полках, мои игрушки на кровати… Сколько я себя помню они были моей крепостью – они защищали меня от всего плохого, что происходит в мире. Я вспоминаю, как обнимала своего розового пингвина Лоло, когда Рэг стонал в подвале. Когда я была маленькой, его запои не прекращались.

Нет. Я не могу остаться. Моего отца больше нет.

6:39 – сердце колотится чаще. Я делаю глубокий вдох, перекидываю сумку через плечо, бросаю последний взгляд на комнату и открываю окно.

Свежий воздух бьёт в лицо. Теперь – только вперёд.

Я свисаю с карниза крыльца, спрыгиваю на мягкую землю и замираю. Всё тихо. Я выдыхаю и намечаю путь к дороге. Два варианта. Первый – тропинка от дома. Всего пятьдесят метров, и я на дороге. Самый лёгкий путь. Но придётся идти по грязи. По следам Рэг сразу всё поймёт.

Второй – сложнее. Нужно пересечь лужу по щиколотку, добраться до рощи и выйти к дороге уже в двухстах метрах отсюда.

6:44 – нужно решать.

– Мда, план у меня так себе… – шепчу я, глядя на свои самодельные ботинки. Делаю шаг – и холодная вода будто режет кожу над щиколоткой.

Широкими прыжками я пересекаю лужу всего за несколько секунд. Но это не спасает: ноги промокают. Я стискиваю зубы и пробираюсь через рощу, под кустами, где следы будут не так заметны.

В 6:54 я выхожу на твёрдую дорогу. Серая лента бетона тянется вверх по склону, исчезая в гуще леса под нависшими облаками. Впереди долгий путь…

***

8:45. Вдали виднеется ржавый остов грузовика. Значит, я где-то на полпути к нашему дому на холме.

Ноги промёрзли до костей, но тело потеет. Я останавливаюсь и оцениваю шансы. Таким темпом за час мне не успеть.

Я сажусь на холодный бетон, снимаю сырые самодельные ботинки и натягиваю другую пару носков. Ноги так замёрзли, что разницы почти не чувствую. Но пути назад нет.

Я достаю наличные, шорты и футболку из сумки, заправляю сухую одежду в штаны и встаю. Сумка больше не нужна. Я поднимаю её и швыряю в кусты у обочины.

8:51 – вперёд. Я шагаю по битому бетону и устремляюсь к той точке, где серая полоса дороги пронзает горизонт.

Спустя час пальцы синеют. Ног я уже не чувствую, тело ноет от напряжения. Но впереди – наш холм с заброшенным домом.

9:47 утра.

– Успела!

Я улыбаюсь на последнем издыхании – и вдруг чувство опустошения будто останавливает сердце. Нигде в округе нет фургона. Шаги укорачиваются, колени подгибаются.

Они уехали? Но ведь я успела. Я пришла вовремя.

– Кэрон! – вскрикиваю я.

– Я успела… – добавляю шёпотом и замираю на повороте к дому.

Он пуст, как и всегда. Только холодный ветер играет ветвями кустов у сломанного крыльца.

Меня сковывает с головы до ног. Я не могу идти к дому. Когда я увижу, что Кэрон и Джош уехали, мне придётся забыть всё, что мне снилось ещё несколько часов назад. Мне придётся вернуться к бесцельной реальности с Рэгом. Я не хочу.

Глаза опускаются к земле, голова кружится… но вдруг я замечаю следы колёс на мокром снегу. Они уходят налево от дома – туда, откуда я пришла. С другой стороны следов нет.

Где-то глубоко в животе у меня словно ёкает: они ещё рядом. Я поворачиваю голову – и вижу вдалеке жёлтый фургон. Через мгновение доносится долгий гудок. Потом ещё один. Кэрон и Джош едут за мной.

На моих щеках растягивается улыбка, ноги слабеют, и с тёплым чувством облегчения я плюхаюсь на мокрый снег. Впереди – новая жизнь.

Выстрел и пустота

Упал – так встань, не будь на дне.

Иначе жить тебе во мгле,

Нью-Йоркских улиц и дворов.

Там, где познал ты мир воров.

И пусть вокруг упадок, пусть все кричат, что будущего нет –

Придёт тот день, когда и в этой жизни ты увидишь свет.

Нет звёзд без тьмы.

Нет жизни без борьбы.

…

Сквозь тёплый сон я слышу голоса Лероя Хадсона и Айи Лу. Радио играет так тихо, что некоторых слов совсем не разобрать. Но я люблю эту мелодию в стиле регги и моё воображение само допевает то, чего не слышно.

Я лежу под шерстяным пледом на заднем сиденье фургона «Форд». Впереди – Джош: одной рукой он держит руль, другой – настраивает карманное радио на приборной панели. Справа от него, на пассажирском сиденье, ёжится Кэрон.

Салон фургона изрядно побит: на сиденьях виднеются глубокие царапины и дыры. Но меня это совсем не отталкивает. Мне даже как-то по-домашнему тепло и уютно. Возможно, это чувство возникает у меня благодаря самодельным безделушкам, приделанным тут и там. Особенно меня привлекает кукла вуду, приклеенная к потолку над спинкой моего сиденья. Её огромные чёрные глаза будто вытаращились на меня – не со зла, а с удивлением, словно спрашивая: «Кто это у нас тут?»

Я улыбаюсь, пожимаю плечами в ответ и приподнимаюсь, чтобы заглянуть через спинку заднего сиденья.

Грузовой отсек забит всякой всячиной: пара переносных матрасов, литиевые батареи всех размеров и форм, динамики, чайники и даже что-то похожее на мощный фонарик. Сразу за моим сиденьем лежат пакеты с консервами и овощами, а рядом несколько канистр с водой. Словно наевшись и напившись всем этим, я чувствую прилив сил и потягиваюсь, болтая ногами.

Кэрон замечает мои потягушки и оборачивается.

– Опаньки! Кто это проснулся? – её свежее лицо сияет широкой улыбкой. – Хорошо ли спалось нашей чокнутой маленькой беглянке?

– Очень хорошо, – улыбаюсь я в ответ и выпрямляюсь.

– Вот, выпей, – Кэрон открывает термос, наполняет железную крышку доверху и протягивает её мне.

Горячее молоко с мёдом из полевых цветов. С каждым глотком я всё больше чувствую себя как дома, хотя до конца не верю, что это наяву. Я вновь переживаю тот момент, когда увидела вдалеке маленький жёлтый фургон. Помню, как Джош сигналил, пока они не остановились прямо передо мной. Кэрон выскочила из фургона, крича, что я чокнутая, и ругала меня за то, что я бросила свою сумку под куст. К счастью, она всё равно её заметила. Но как же она волновалась, как испугалась, увидев, что это действительно моя сумка.

– Я так счастлива, – говорю я, глядя в окно.

Моё округлое лицо с миндалевидными глазами улыбается мне в отражении.

– Ты слышал это, Джош? Она счастлива! – говорит Кэрон, приподняв брови и нервно посмеиваясь.

– Это хорошо, – кивает Джош.

Джош худой. Но голос у него такой глубокий, до краёв наполненный спокойствием и гармонией, что можно подумать, что с вами говорит великан. Вот только говорит он редко. Кажется, Джош из тех людей, у кого в сердце целая вселенная чувств, но которые выражают их только тогда, когда другим от этого становится теплее.

Добавьте к этому короткую афро-стрижку, округлые глаза, готовые выскочить и обнять вас вместе с улыбкой во весь рот, страсть к музыке 70-х, 80-х и 90-х, которую он открыл в коллекции кассет на чердаке дома, куда десять лет назад переехали его дядя и тётя, любовь к редким фактам, авиаторские очки и ямайскую рубашку под залатанным кардиганом – и, наверное, вы поймёте, как мне любопытно наконец встретиться с этим человеком.

Джош ведёт наш фургончик по пустому шоссе под регги-ритмы Лероя и Айи. За окном – заросшие поля и пустые фермы. Всё так, как я и хотела.

Нет звёзд без тьмы.

Нет жизни без борьбы.

…

Едва последние аккорды песни замирают, как мы слышим настороженный голос диктора:

Внимание! Всеобщее предупреждение.

В связи с продолжающимися беспорядками на североамериканских территориях и повышенным риском заражения, всем восприимчивым гражданам рекомендуется отменить любые поездки без крайней необходимости. Резидентам земель Южной Каролины, Джорджии, Флориды и Алабамы предписано оставаться в местах постоянного пребывания…

Не успевает объявление закончиться, как Кэрон хватает радио, выключает его и швыряет обратно на приборную панель. Фургон погружается в тишину.

– Я вот как раз подумал… – говорит Джош минуту спустя.

Из нагрудного кармана своей ямайской рубашки он достаёт кассету и протягивает её Кэрон. Она берёт кассету и вставляет её в компактный магнитофон с одним динамиком, что лежал у неё между ног. Маленький бумбокс сначала шипит, а потом выпускает спокойные аккорды фолк-рок-песни «Лошадь без имени» группы Америка…

***

Заброшенные сёла, заросшие улицы, пустые дома мелькают за окном. Чем ближе к Канзас-Сити, тем чаще попадаются машины, но чувство одиночества не уходит. Перед глазами вырастает призрак прошлого: огромные безжизненные небоскрёбы – каждый такой мог бы вместить всех, кого я когда-либо встречала. Они стоят, словно массивные надгробия на кладбище гигантов.

Я не видела большого города с тех пор, как мы переехали в Айову. Когда мама была жива, наш дом был в Чикаго. О том времени у меня остались лишь смутные воспоминания – больше похожие на впечатления. Рэг никогда не отпускал меня в Чикаго или любой другой город. Но теперь, когда мы едем по пустынным проспектам и забытым бульварам, я вспоминаю то чувство, которое было у меня в детстве: будто ты на дне колодца. Небо только над головой, а вокруг ничего кроме стен. Не то чтобы мне не нравилось то чувство. Оно просто даёт понять, насколько мы малы на полотне истории.

Мы проезжаем Канзас-Сити без остановок. Потом – Сент-Луис.

Когда наступают сумерки, мы решаем остановиться на ночлег. К счастью, ставить палатку не нужно. Если и есть какая-то светлая сторона жизни в пустом мире, так это то, что тебе никогда не придётся беспокоиться о крыше над головой.

Мы сворачиваем с шоссе и, проехав пару сотен метров по разбитой подъездной дороге, замечаем уединённое ранчо. Лысый тополь пробил крышу гаража, но сам дом выглядит на удивление живым: окна целы, бежевая краска на двери не облупилась, а доски на полу двухколонного портика, хоть и посерели от сырости и покрылись лишайником, но всё ещё выглядят крепкими. Нам всем кажется, что это подходящее место для ночлега.

Джош останавливает фургон перед портиком. Мы втроём молча смотрим на заброшенный дом.

– Возьмёшь ствол? – Кэрон спрашивает Джоша вполголоса.

– Уже взял, – отвечает Джош, вытаскивая обрез из-под сиденья и открывая дверь.

Мы выходим и направляемся к дому: Джош впереди, я и Кэрон следом.

Дверь заперта. Джош делает шаг назад, бьёт прикладом по маленькому оконцу рядом с замком, просовывает руку в разбитое стекло и отворяет дверь.

Шанс встретить кого-то так далеко от города ничтожно мал. Но едва мы переступаем порог, по коже бегут мурашки. Похоже, то же самое чувствуют и Джош, и Кэрон. Что-то здесь не так

Джош подаёт знак ждать и идёт вперёд, прижав приклад к плечу. Мы остаёмся у входа. Кэрон придерживает дверь.

Через минуту Джош выходит из кухни. Обрез в его руках опущен. А значит, дом пуст. Но Джош косится на Кэрон.

– Что? – удивлённо спрашивает она и проходит в гостиную.

Я следую за ней.

Гостиная ничем не примечательна, даже типична для допандемических времён: искусственный камин, журнальный столик, большой диван. Мебель и стены исполнены в бежевых тонах, простых и элегантных.

– Ничего особенного. Но уютно и чисто, – говорит Кэрон, присаживаясь на диван.

– Ага-а. Только слишком уютно. Слишком чисто, – добавляю я, замечая, что пыли на мебели почти нет.

Джош молча кивает.

Кэрон проводит пальцем по кофейному столику и поднимает на меня глаза.

– Да, девочка, ты права, – выдыхает она. – Но мы уже залезли, и красть ничего не собираемся. Что думаете?

Джош снова кивает и смотрит на меня.

– Хорошо. Давайте останемся, – говорю я после паузы и отступаю на шаг, будто боясь потерять равновесие.

– Как скажешь, девочка, – подмигивает Кэрон. – Похоже, ты нашла нам дом на эту ночь…

На ужин у нас тунец со спаржей и хлебом. Я никогда не любила рыбу, но сегодня она кажется такой вкусной. Может быть, потому, что я так рада быть свободной, делать свой собственный выбор. А может, просто этот день был слишком долгий для всех нас. Джош и Кэрон доедают молча.

Позже ночью, завернувшись в толстое одеяло на диване, я играю со своим сознанием: закрываю глаза лишь для того, чтобы тут же открыть их и оглядеться. Мне не верится, что я в новом месте. Стоит лишь сомкнуть веки – и я снова будто в своей постели в доме Рэга. Но эта игра быстро надоедает. Тело слабнет и я начинаю проваливаться в сон.

Надо проснуться пораньше. Приготовить завтрак для Кэрон и Джоша. Надо встать пораньше…

***

Какой-то странный шум… Воздух словно посвежел. Чьи-то голоса. Разные. Я сплю? Кто-то зовёт меня по имени. Это Кэрон?

Я открываю глаза. Кэрон стоит прямо передо мной. Её ладони протянуты к моему лицу, будто говоря: «не двигайся». Но её испуганный взгляд обращён в сторону. Я следую её взору и резко сажусь, натягивая одеяло на себя.

В трёх метрах от нас, у входа, стоит пожилая женщина с короткими седыми волосами. Вязаная кофта с карманами, тёмные домашние брюки, кроссовки… Она могла бы показаться доброй бабушкой – если бы не двухстволка в руках и холодный, почти безумный взгляд на сухом, изборождённом морщинами лице. Я невольно съёживаюсь.

Ствол её ружья направлен в дальний угол комнаты. Там, у двери в спальню, замер Джош. Его правая рука держит дверную ручку, в левой – обрез с опущенным стволом. Его огромные круглые глаза прикованы к старухе с ружьём.

– Она просто проснулась, – объясняет Кэрон старухе, которая ни с того ни с сего переводит ствол на меня. – Мали, оставайся на месте!

– Думаете, можете просто взять и ограбить дом моего сына? – шипит старуха. Скулы её напряжены.

– Мэм, мы не хотели… – Кэрон не сдаётся.

– Не двигайтесь, чёртовы хиппи! – резко выкрикивает старуха.

Её взгляд мечется между Кэрон и Джошем. Джош поднимает правую руку и ещё сильнее опускает ствол обреза.

– Вы думаете, можете ворваться в чью-то жизнь, изгадить чьи-то воспоминания? Воспоминания о моём сыне… – старуха говорит дрожащим голосом, крепко вцепившись в ружьё. – Вы думаете, в этом мире нет справедливости? Что можно делать всё, что вам вздумается?

Её глаза, полные густых слёз, упираются в Кэрон. Но ствол нацелен на Джоша.

– Ну ничего… Я преподам вам урок, – скрежещет она. – Теперь вы узнаете, что такое справедливость. Вы больше никогда не нагадите в чьи-то воспоминания.

Она делает шаг ближе к Кэрон – но вдруг низкий голос обрывает её безумную проповедь:

– Остынь, мать твою, бабуля.

Джош поднял обрез и целится прямо ей в грудь. Старуха дёргается, глаза её расширяются, но ружьё остаётся направленным на Джоша.

Старуха отступает назад. Её руки трясутся.

– Мы не причиним вам вреда, – спокойно говорит Джош. – Мы не хотели оскорбить память о Вашем сыне.

Джош делает шаг ко мне и Кэрон, не отводя взгляда от старухи с ружьём.

– Знаю я ваш сорт, – выплёвывает она. – Сейчас хвост подожмёте, а ночью вернётесь.

Глаза Джоша сверкают, будто говоря: «Нам по барабану, что ты думаешь – просто дай нам уйти». Но он молчит и делает следующий шаг… как вдруг за спиной старухи глухо хрустит половица.

На лице старухи мелькает испуг, седые брови взлетают вверх. Но осознать она не успевает: её палец сам срывается на спуск.

БАХ! БАХ! Старуха стреляет из своей двухстволки.

– А-а-а! – визжит Кэрон.

Джош валится на пол. Кэрон бросается к нему, обхватывает его голову и прижимается лбом к его лбу.

Я поворачиваюсь к старухе и вижу, что она пытается перезарядить своё ружьё.

– Не надо! – кричу я и швыряю в неё подушкой.

Кэрон слышит мой вопль, вырывает обрез из ослабших рук Джоша и стреляет в тот миг, когда старуха почти захлопывает затвор.

Пуля попадает старухе в грудь.

Старуха роняет ружьё, опирается рукой на край дивана и кашляет кровью.

Кэрон встаёт, подбегает к старухе и смотрит на меня. Её глаза красные, брови подняты. Кэрон – и она растерянная? Я не понимаю, что она хочет сказать, и просто смотрю на неё. Секунду спустя я опускаю глаза на старуху. Тогда Кэрон поднимает обрез и добивает её выстрелом в голову.

Звук выстрела звенит в ушах долгим, отупляющим эхо. Окровавленное лицо старухи словно замерло у меня перед глазами. Всё как в тумане. Я чувствую биение своего сердца, но больше ничего. Внутри меня пустота.

Кэрон протягивает мне обрез и говорит, что я должна завести машину. Я беру обрез и смотрю на размазанные капли тёмно-красной крови на его рукоятке.

– Заводи машину! – кричит Кэрон.

Её слова долетают будто сквозь воду. Я не могу пошевелиться.

– Мали! Иди заводи чёртову машину! – снова кричит Кэрон.

Я оборачиваюсь. Джош приходит в себя. Его голова в крови, но он держится за Кэрон, пытаясь встать. Его взгляд потерян, ноги подламываются.

Это приводит меня в чувство – я должна помочь. Бросив обрез на диван, я надеваю белые кеды, хватаю с кофейного столика брюки и толстовку – и выхожу во двор в шортах и футболке.

Всё вокруг кружится.

Ключи уже в замке. Я завожу двигатель и смотрю на открытую дверь в дом.

Кэрон и Джош выходят. Она держит ружьё старухи. Он прижимает салфетку к голове над правым ухом. Они садятся в машину.

Кэрон хлопает меня по плечу, и я отпускаю сцепление.

Без права на ошибку

Солнце блестит под кучевыми облаками. Я прижимаюсь лбом к стеклу, прячу руки в толстовку и стараюсь думать о хорошем. Но не выходит. Всё кажется каким-то неправильным.

В машине тихо. Кэрон держит руль, не сводя взгляда с дороги. Лишь изредка она протирает красные глаза тыльной стороной запястья. Джош спит рядом. Его сиденье откинуто до предела, голова обмотана обрывками белой рубашки Кэрон. Пуля едва не пробила ему череп, оставив глубокую рваную ссадину.

Я смотрю на пятна крови на повязке, когда Джош вдруг нарушает тишину:

– Она бы нас убила, – бормочет он, едва открыв глаза.

Кэрон молчит. По её щеке стекает слеза.

– Забудь об этом, Кэр. Иногда бывает так, что хорошего выбора просто нет. Ты сделала то, что должна была сделать.

– Это была не самооборона, – выдыхает Кэрон, захлёбываясь словами. – Мы были в её доме. Я застрелила её, когда она уже была безоружна. Это было убий…

Она не успевает договорить. Солёные слёзы падают на руль, пальцы сжимают его так, будто её бьёт припадок. Машину заносит на пустой дороге. Мы срываемся на обочину и летим прямо в кювет.

До падения остаются какие-то сантиметры. Но Джош успевает придержать руль своей жилистой рукой. Фургон дрожит, стабилизируется, и мы медленно возвращаемся на дорогу.

– Пусть так, – спокойно говорит Джош, пока Кэрон тормозит, а я выдыхаю. – Пусть это было преступление. Но это не то преступление, которое нельзя простить. Без второго выстрела она ушла бы в муках. Без первого – не было бы нас.

Слова Джоша звучат ужасно. И всё же от них становится немного легче. Слёзы на щеках Кэрон высыхают. Она молча кивает и мы снова трогаемся. Вот только гнетущая тишина в фургоне не проходит ещё долго.

Кэрон не выходит из своих мыслей. Когда я ловлю её взгляд в зеркале, она тут же отводит глаза. Я никогда не видела её такой. Будто она боится быть собой. Но я её не осуждаю. Она мой друг, как и всегда. Я просто хочу, чтобы она поскорее стала прежней Кэрон.

Этого ждёт и Джош. Он носит яркие гавайские рубашки и следит за тем, чтобы в нашем плейлисте были только весёлые треки. Мы мчимся по шоссе под «Ламбаду» и «Ски Ба Боп Ба Доп Боп». Иногда Джош убавляет громкость и рассказывает нам истории о песнях. Не знаю, помогает ли это Кэрон, но мне очень нравится слушать его истории.

Каждые пару часов Джоша укачивает, и мы останавливаемся посреди заросших полей. Он говорит, что ему нужно всего пару минут, но мы с Кэрон находим поводы задержаться дольше – мы знаем, что он просто не хочет быть обузой.

В частных домах мы больше не ночуем. Думаю, никто из нас не хочет вспоминать ту ночь. Теперь мы останавливаемся только в отелях. Заброшенные отели не так просто найти, поэтому мы всегда начинаем поиски задолго до заката. От этого наше путешествие становится размеренным.

Потихоньку мы едем вперёд: через поля, леса, заброшенные сёла, разбитые мосты… Спустя несколько дней мы доезжаем до Джорджии. В этой земле расположилась негласная столица всей постпандемийной Америки – Атланта. Никто из нас никогда не был в таком огромном городе. Мы все взволнованы. И, возможно, это именно то приключение, которое сейчас нам так нужно.

Когда вдоль дороги показываются заросшие предместья Атланты, я устраиваюсь поудобнее и, глядя в окно, представляю, что значит родиться и вырасти в шумном городе с населением в семьдесят тысяч человек.

Обычным пятничным утром ты идёшь в кафе и там болтаешь с кем-то, кого никогда даже не встречала. Затем ловишь такси и едешь на работу в стеклянный офис. Там садишься за компьютер и начинаешь перебирать какие-нибудь цифры, просто сидя у себя за столом. А вечером, вернувшись домой, замечаешь, что одежда такая же свежая, как утром, ведь за день ты совсем не вспотела. Ты смотришь на уютную квартиру, и на лице сияет улыбка, потому что до самого понедельника работать не нужно. Ты звонишь друзьям или, может быть, пишешь им сообщение. Ночью вы идёте в клуб, где ты танцуешь в толпе незнакомцев. А на рассвете падаешь на мягкую кровать в комнате с панорамным видом на городские улицы и проваливаешься в сладкий сон.

Я улыбаюсь, представляя себя жителем Атланты, когда вдруг мои мечты обрываются…

– Джош! – приглушённо вскрикивает Кэрон.

– Вижу.

Несколько офицеров в тёмно-синей форме и бронежилетах выстроились поперёк дороги, держа автоматы наготове.

– Поворачиваем? Что, если они ищут нас? – Кэрон вцепилась в руль, её голос дрожит.

– Просто едь, как обычно, – отвечает Джош.

Когда мы подъезжаем ближе, старший офицер поднимает руку.

Кэрон резко жмёт на тормоз. Руки у неё трясутся, но Джош кладёт ладонь ей на плечо и она немного выравнивает дыхание.

– Добрый вечер, офицер, – говорит Кэрон, открывая окно. Её голос надломлен.

Офицер заглядывает в машину. На нём каска, тёмные очки и стандартная синяя форма спецназа. В руках – автомат.

– Куда направляетесь? – спрашивает он после короткой паузы.

Кэрон застывает и бросает взгляд на Джоша.

– Во Флориду, – отвечает он.

Офицер направляет взгляд на Джоша, затем опускает подбородок и смотрит на Кэрон. Через несколько секунд он снова спрашивает – уже её – о цели нашей поездки.

Я замечаю, как Джош чуть сильнее сжимает её плечо. Тогда Кэрон выдыхает и спокойно отвечает, что мы хотим увидеть Атлантическое побережье, прежде чем начнётся посевной сезон.

Офицер молча смотрит на нас, потом кивает в сторону Джоша, задерживая взгляд на его перевязанной голове.

– Что с макушкой?

– Офицер, – отвечает Джош, медленно отсоединяя магнитофон от прикуривателя, – если скажу прямо, решите, что я полный идиот. А если иначе – придётся врать.

Мы с Кэрон замираем, будто забыли, как дышать.

Но после короткой паузы офицер кивает и, сухо, без эмоций, сообщает:

– Флорида закрыта. Въезд в Атланту только по пропускам. Вам предписано повернуть назад.

– А нам есть, о чём переживать? – тихо спрашивает Кэрон, поворачивая руль.

Офицер качает головой, бормочет что-то в нагрудную рацию и жестом показывает: сдавайте назад, освобождайте дорогу для подъезжающего пикапа.

Мы подчиняемся, осторожно разворачиваем машину и уезжаем.

***

Эту ночь мы проводим в фургоне: я – на заднем сиденье, Джош и Кэрон – впереди. На улице холодно, но в машине так душно, что мы просыпаемся задолго до рассвета, пока за окном ещё туман.

Официальные радиоканалы словно сговорились – ни слова о южных землях. Но мы чувствуем: что-то не так.

На рассвете мы все выходим из машины. Пока я и Кэрон разводим костёр и варим яйца, Джош крутит ручку приёмника, пытаясь поймать независимые станции. Рэг когда-то рассказывал про один такой канал на 104.1 FM. Но там пусто.

Только после завтрака Джошу удаётся поймать сигнал.

Говорит Свободная Пресса. Всем, кто слышит нас впервые: наши короткие сводки выходят трижды в день. Подробности позже. Оставайтесь с нами.

На этот час у нас три новости.

Первое: мы подтверждаем, что Флорида, Джорджия и Алабама полностью заблокированы. Никто не может покинуть эти земли. С полуночи спецназ арестовывает всех на главных дорогах, включая грузовые колонны.

Второе: территория Кейп-Корал больше не считается безопасной. По нашим данным, на свободе находится не менее полутора тысяч заражённых.

Третье, и это, пожалуй, самое тревожное: надзиратели обсуждают возможность превратить всю Флориду в территорию хосписа. По непроверенной информации, канцелярия готовит ещё более жёсткие меры в южных землях. Но об этом позже.

Следующий эфир в 15:25. Конец связи.

Сигнал пропадает и мы снова слышим треск помех.

– Если они заперли всю Джорджию, значит, мы в ловушке… – говорит Кэрон, глядя на Джоша.

Джош молча кивает. В его больших круглых глазах пустота, словно ни одна мысль не подходит.

У меня подкашиваются ноги. Хочется сесть. Раз надзиратели пошли на такие меры, значит, риск новой вспышки реален. А значит, даже здоровые мужчины, женщины и дети из зоны риска будут отправлены в хоспис. Это стандартный протокол безопасности. Я всегда считала его тиранией, но тиранией оправданной – ведь речь о выживании человечества. Теперь же, когда мы сами можем оказаться в списке, всё выглядит иначе.

При мысли о хосписе меня выворачивает. Нужно что-то делать.

– Мы поедем ночью, по просёлкам, без фар. Но фургон надо спрятать – днём его легко заметят дроны. Медлить нельзя, – говорю я на одном дыхании.

Джош поднимает на меня свои огромные глаза.

– Что ж, маленький капитан, так мы и поступим.

Через пять минут мы уже в дороге: Джош за рулём, Кэрон рядом, а я – как всегда, сзади.

Если нам повезёт, то все новые дроны с инфракрасными датчиками будут задействованы в окрестностях Кейп-Корал. В противном случае, шансов у нас мало. Но так или иначе, мы должны найти укрытие, как можно скорее.

Нам нужен гараж или хоть какое-то помещение с крышей, чтобы спрятать фургон. Вот только, как назло, на нашем пути одни руины.

Я всматриваюсь в даль сквозь лобовое стекло, и вдруг краем глаза замечаю что-то странное. Ещё не успев повернуть голову, я чувствую, как у меня перехватывает дыхание.

В миле от нас, высоко над деревьями, тянется строй дронов. Дискообразные тени скользят по небу одна за другой.

– Др-оны… – заикаюсь я.

Джош резко давит на газ, наклоняется к рулю, всматривается в небо.

– Похоже, нас пока не засекли, – говорит он, пока фургон набирает скорость.

– Нужно свернуть! Иначе не уйдём, – говорит Кэрон, глядя на приближающиеся дроны.

– Вас понял. Держитесь!

Фургон визжит тормозами, разворачивается и вылетает на заросшую просёлку. Сухие стебли бьют по днищу. Скорость падает. Но теперь, когда мы движемся в одном направлении с дронами, они догоняют нас не так стремительно. Проблема в том, что мы не знаем, как скоро их сканеры засекут нас.

– Быстрее, Джош! – торопит его Кэрон, глядя на отражение дрона в боковом зеркале.

Моё сердце колотится. Отражение дрона становится всё больше и больше, когда вдруг прямо над боковым зеркалом я замечаю старый амбар с готической аркой и деревянными воротами.

– Туда! – вскрикиваю я, показывая пальцем на амбар.

– Но там же ворота, – тревожно замечает Кэрон.

– Ну так и мы не без ключей…

Джош сворачивает на подъездную дорожку к ферме с амбаром и жмёт на газ. Я и Кэрон таращимся на эшелон тёмных дронов в боковом окне. Они всё ближе и ближе. Пути назад нет.

– А что, если внутри что-то есть? – спрашивает Кэрон, когда мы ускоряемся прямиком в закрытые ворота амбара. Её голос становится выше. Она словно задерживает дыхание.

– Тогда сегодня не наш день, – бормочет Джош, пристёгивая ремень безопасности. То же самое делаем мы с Кэрон.

Наш жёлтый фургон с треском ломает потёртый шлагбаум и несётся к амбару.

Десять метров… четыре… один…

– А-а-а! – кричим мы в унисон, зажмурившись в ожидании.

БУМ! Глухой удар. Фургон проламывает ворота, Джош вдавливает тормоз, и зад фургона заносит.

Меня бросает в сторону, ремень врезается в шею словно железная петля. В голове разливается жар. Всё вокруг темнеет…

***

Кажется, проходит всего мгновение. Я чувствую мягкое похлопывание по щеке и открываю глаза. Передо мной лицо Джоша. Его круглые глаза смотрят прямо на меня.

– Маленький капитан, ты как? – спрашивает он.

– Зависит от того, где дроны, – отвечаю я, отстёгивая ремень безопасности.

– Пролетели, – улыбается Джош. – Кэр пошла проверить, всё ли чисто.

– Тогда я просто о-бум-бенно, – улыбаюсь я в ответ, ощущая головокружительный прилив счастья.

Мы удрали от дронов! Даже хочется выругаться. Но, глядя в добрые глаза Джоша, я чувствую себя неловко.

– Так точно, маленький капитан. Ты, бум, правильно сказала, – смеётся он.

Джош помогает мне выбраться из фургона через водительскую дверь, и сразу становится ясно: нам невероятно повезло. Проломив ворота амбара, мы влетели прямо в жатку огромного комбайна. Железные лезвия пронзили обшивку и оставили паутинные трещины на окнах. Но сам фургон цел.

Джош садится за руль, собираясь проверить двигатель, когда снаружи раздаётся голос Кэрон:

– Джош, Мали, вам лучше на это посмотреть!

Мы выходим из сломанных ворот амбара и Кэрон направляет наши взгляды куда-то к самому горизонту.

Над далёкими крышами маленького заброшенного городка, утонувшего в сени молодых деревьев, завис рой чёрных дискообразных дронов. Они парят над шпилем разрушенной ратуши, будто указывая на кого-то или что-то внизу. Мы не успеваем разобраться, что происходит, как один из дронов теряет равновесие и падает между деревьев.

– Это не к добру, – бормочет Кэрон.

– Думаешь, это привлечёт надзирателей? – подхватываю я.

– Надзирателей – нет. Спецназ – да. И он уже здесь, – отвечает Джош, когда позади раздаётся глубокий гул тяжёлых лопастей.

– Уходим!

Мы пригибаемся и укрываемся под ближайшим кустом. В следующий миг прямо над нами проносится тяжёлый конвертоплан с двумя короткими крыльями. Мы перебегаем к амбару и, выглянув из-за угла, наблюдаем за происходящим вдали.

Конвертоплан зависает над разрушенной ратушей. Спустя мгновение несколько бойцов скользят вниз по свисающим канатам. Мы с Кэрон переглядываемся в немом страхе за тех, кто мог прятаться там – ведь на их месте могли оказаться и мы. Но не успеваем мы обменяться и парой слов, как вертолёт уже поднимает какой-то груз, набирает высоту и исчезает. Дроны снова выстраиваются в эшелон и улетают на поиски таких же, как мы.

Меня обливает потом. Мы всё ещё свободны…

Погоня во мраке

По высокой неоготической крыше, укреплённой толстыми деревянными балками, барабанит проливной дождь. Звук гулкий, навязчивый – будто кто-то пытается пробиться внутрь. Мы сидим на соломе в углу амбара и молча смотрим в разные стороны.

Амбару, наверное, уже лет сто. Но ощущение такое, что его покинули совсем недавно. Огромный комбайн стоит как новенький: на корпусе нет ржавчины, в просторной кабине – современные мониторы, а двигатель запускается так, будто его проверили вчера. Только у входа в амбар заметны первые признаки запустения: бледные ростки травы пробивают подгнивший пол.

Я украдкой посматриваю на Кэрон, боясь, что этот порядок напомнит ей о нашей первой ночи и о той пожилой женщине с ружьём. Да и сама я не хочу вспоминать. Но, похоже, у нас троих совсем другое чувство. Нам кажется, что кто-то такой же, как мы, покинул эту ферму, чтобы обрести свободу – просто сел и уехал отсюда раз и навсегда. Вот только в поисках нашей свободы мы попали в ловушку.

Ухмыляясь этой иронии, мы садимся в круг и раскладываем на соломе большую бумажную карту бывших Соединённых Штатов. Никто не сомневается: дроны вернутся. Нам нужно выбраться отсюда – вопрос только, как.

Первый путь – грунтовые дороги. Но проблема в том, что мы не знаем, куда они ведут.

Второй путь – остаться в амбаре и попытаться переждать. В дневном эфире «Свободной Прессы» сказали, что в Джорджии действует жёсткий карантин, передвижение запрещено. Если бы дело ограничивалось этим, мы бы остались: запасов еды хватит недели на три. Но если что-то пойдёт не так, надзиратели примут меры. Второго шанса сбежать у нас может не быть.

Остаётся третий путь – пробиться по заброшенным шоссе как можно дальше на север и свернуть на второстепенные дороги где-то в окрестностях Блу-Ридж. Нам лишь нужно, чтобы в Национальном лесу Чаттахучи не было камер и блокпостов спецназа.

Определившись с планом, мы ждём. Лишь когда на небе загораются первые звёзды, мы снова забираемся в фургон и начинаем свой побег.

Вести машину без света фар через заросшие фермы сложнее, чем кажется. На каждом повороте Джош останавливается, мы с Кэрон выходим из фургона и помогаем ему повернуть. Это раздражает нас всех. Но мы понимаем: у нас нет права на поломку.

Когда мы наконец добираемся до заброшенного шоссе, ехать становится проще. Но наше напряжение только растёт. В любой момент, мы можем наткнуться на спецназ.

Никто не говорит. Моё сердце отмеряет километры, оставленные позади. Мы всё ближе к спасению и в то же время всё ближе к опасности. С каждой минутой шанс встретить спецназ всё выше. В непроглядной тьме южной ночи мы медленно приближаемся к границе штата.

По радио говорят, что сейчас три часа ночи. Мы не знаем точно, где находимся. Спидометр показывает не более тридцати километров в час. При таком темпе мы должны быть где-то в пределах Национального леса Чаттахучи. Тёмные силуэты деревьев вдоль дороги словно заманивают нас всё глубже и глубже в ловушку.

В половине четвёртого мы проезжаем мимо заброшенного городка. Дорога становится совсем плохой: густые побеги кустов царапают днище фургона. Такое чувство, что существа из тёмного леса кусают машину, преследуя нас.

– Может, нам здесь налево? – нарушает молчание Кэрон.

Но Джош не успевает ответить – правые колёса фургона соскальзывают в глубокую колею. Джош удерживает руль и выравнивает машину.

– Может, и налево, – выдыхает он. – А может, и нет…

Наш путь освещают только звёзды. Среди тёмных силуэтов деревьев и косых крыш заброшенных домов найти нужный поворот на заросшей дороге было бы настоящим чудом. Но мы не можем включить фары. Риск слишком велик: если где-то рядом бродит даже старый дрон, любой свет приведёт его к нам. Мы можем только вглядываться в ночь и доверять своим инстинктам.

Я смотрю в боковое окно. Если вдруг слишком близко появится дерево, здание или столб, моя задача – успеть предупредить Джоша. Я старательно всматриваюсь во тьму, когда вдруг кажется, что за окном зияет пустота.

– Джош, тормози! – вскрикиваю я, сама того не ожидая.

Фургон резко останавливается. Я выхожу из машины. Свежий, уже прохладный воздух будто манит меня, и я иду в ту пустоту, что заметила мгновение назад.

Небо, словно огромная волна из звёзд, поднимается над моей головой. Но я не смотрю вверх. Мой взгляд прикован к тёмному горизонту. Вдалеке поднимаются кроны деревьев – а значит, впереди пустырь.

Я опускаюсь на корточки и ощупываю землю – асфальт.

– В чём дело, Мали? – кричит Кэрон сзади.

Я не отвечаю, поднимаюсь и бегу вперёд. Примерно в пятидесяти метрах от машины снова касаюсь ладонью земли – всё тот же асфальт.

– Здесь дорога! – кричу я как можно громче.

В ответ слышу лишь звук заводящегося двигателя.

– Мали? – кричит Кэрон, когда фургон останавливается в нескольких метрах от меня.

Я бегу на её голос, открываю сдвижную дверь и запрыгиваю в салон.

– Хэ-хэй! – посмеивается Джош своей невидимой улыбкой.

– Ну ты и сова, – подхватывает Кэрон. – Мы никак не могли понять, что ты там ищешь!

Джош делает радио погромче, и все будто выдыхают. По крайней мере, я. Похоже, мы нашли наш поворот. Мои веки слипаются, тело слабеет, и под шум двигателя, под едва уловимую мелодию Билли Джоела я проваливаюсь в сон…

***

Горький запах горящей сосны словно нашатырь приводит меня в чувство. Я открываю глаза и понимаю: наступил рассвет. Наш фургон стоит посреди леса.

Через треснувшее окно я вижу Джоша в оранжевом свитере с длинным воротом. С палкой в руке он раздувает костёр посреди небольшого луга на обочине дороги. Кэрон спит на своём месте, укрывшись пёстрым пледом. Видя, как она прячет нос под одеяло, я тоже чувствую холод, беру свой плед, осторожно открываю сдвижную дверь и на цыпочках вылезаю из фургона.

Воздух пронизывающе свеж. Я набрасываю плед на плечи и подхожу к Джошу.

– Доброе утро, – подмигивает он. Его голос ниже обычного, усталый и сонный. Но круглые глаза улыбаются, как всегда.

– Привет, – отвечаю я, щурясь от густого дыма, который повернул в мою сторону. – Мы всё ещё в Джорджии?

– Не думаю, – говорит Джош. – Если я не ошибаюсь, всего в пяти милях отсюда уже начинается Северная Каролина. Мы в Теннесси, маленький капитан.

Я оглядываюсь по сторонам. Вокруг только лес и узкая заросшая дорога, поднимающаяся вверх, огибая холм.

– С чего ты взял? – спрашиваю я Джоша с искренним удивлением.

– Когда вы с Кэром уснули, я добавил газу. Так что, если мы повернули в нужном месте, то должны быть уже далеко за пределами Джорджии.

– А что, если мы повернули не там?

– Ну, тогда я как-то странно ехал, – отвечает Джош с улыбкой, указывая своей палкой на деревянный дорожный знак в куче хвороста для костра.

Выцветшие буквы едва различимы, но я понимаю: на нём написано «Река Хивасси». Это в Теннесси. Я помню.

– Не переживай: этот знак валялся в кустах.

– Хорошо, что ты странный… то есть, что ехал странно, – говорю я Джошу, и на моём лице расцветает улыбка. – Какой у нас план?

– Ну, у нас с тобой простой: ждём, когда проснётся Кэр.

Едва Джош заканчивает свою мысль, из фургона доносится сонный голос Кэрон:

– Эй там! Я проснулась! – зевает она и стучит в дверь фургона.

– Ну, а теперь в нашем плане завтрак, – улыбается Джош.

На завтрак у него получилось настоящее барбекю: жареные сосиски с маринованными помидорками. Даже консервированная фасоль с варёной морковью и подсушенным хлебом – просто пальчики оближешь. Нам так вкусно, что четверть часа после еды мы сидим молча.

Джош стоит на дороге, наблюдая за восходящим солнцем. Кэрон сидит на большом куске деревянного знака, который он притащил от реки. А я просто смотрю на них, на солнце, на наш побитый фургон и на природу Аппалачей. Мне кажется, что это и есть свобода. Такое чувство, что это именно та жизнь, о которой я всегда мечтала.

– Ну что, куда дальше? – спрашивает Джош, подходя к нам с Кэрон. Его голос такой сонный, что мне хочется его обнять.

– Мы остаёмся здесь, – говорю я без колебаний. – Мы можем какое-то время пожить в этом лесу. У нас много еды. И рядом река.

– А что? Звучит неплохо, – кивает Джош и смотрит на Кэрон.

Но Кэрон молчит.

– Ты в порядке, Кэр?

– Да, без проблем, – отвечает она неуверенно.

Однако, почувствовав наши взгляды, она всё же говорит то, что думает:

– Я просто подумала… если Флорида закрыта, мы могли бы поехать в Нью-Йорк. Рано или поздно нам всё равно понадобится работа. А со всем тем, что творится на Юге, многие поедут на север. Найти её там скоро будет непросто…

Кэрон продолжает говорить, но я уже не слышу её слов. Всё, о чём я могу думать, – это Нью-Йорк. Моя мечта. С того самого дня, как Кэрон предложила уехать из нашего края, у меня появились новые стремления. Я хотела жить в Атланте, купаться в Атлантическом океане, загорать на песчаном пляже во Флориде. И я совершенно забыла о том, что было в моём сердце с детства.

– Мали? – Кэрон повторяет свой вопрос, и я понимаю, что совсем потеряла нить разговора. – Что скажешь?

– Эм, да, – отвечаю я неуверенно. – Давайте поедем в Нью-Йорк.

– Эх, а я тут распинаюсь о беззаботной жизни в глуши, – усмехается Джош со своей широкой улыбкой, вскидывая руки к небу. – Ну что ж, детка, мы едем в Нью-Йорк!

И только теперь до меня доходит: они с Кэрон поспорили, и Джош, похоже, хотел остаться здесь, в Аппалачах. Мне бы сказать ему, что мне здесь тоже нравится… но я не могу. Мои мысли убегают вперёд и я уже вижу, как огненное солнце медленно восходит меж небоскрёбов. Его яркие лучи отражаются в мириадах окон.

Закат в городе грёз

После нашего побега из Джорджии дни словно наполнены ожиданием. На улице становится теплее и весна окрашивает поля и пролески в салатово-жёлтые цвета хорошего настроения.

Радио тоже, будто сговорившись с природой, приносит всё больше хороших новостей. По официальным каналам объявляют, что хотя Атланта и большая часть Джорджии, Южной Каролины и Алабамы будут закрыты на карантин до конца лета, серьёзных вспышек в этих районах власти не ожидают. «Свободная Пресса» подтверждает эту информацию, добавляя, что первоначальные меры вызвали волну протестов в Джорджии.

Мы с Кэрон думаем, что именно эти протесты помогли нам выбраться. А Джош считает, что у надзирателей в любом случае не хватило бы сил патрулировать ту заброшенную дорогу через лес Чаттахучи. Мы даже немного спорим о том, насколько удачным оказался наш побег, пока Кэрон не заявляет, что мы с ней просто «умницы, красавицы», потому что ни на минуту не испугались и помогали, как могли.

– Ну да, – подшучивает Джош, – две спящих красавицы.

Мы все смеёмся, потому что действительно и я, и Кэрон просто проспали самую опасную часть пути. Но не то, чтобы мы по этому поводу особенно переживали. И Джош тоже рад, что всё так получилось. Он, хоть и не говорит этого, но явно любит заботиться о нас. С ним я и Кэрон чувствуем себя как дома.

Иногда я даже думаю о Рэге. Как он там, в Айове? Но я прогоняю эти мысли, стараясь жить настоящим, своей новой жизнью. Я прислоняюсь к окну и смотрю на красочный мир, через который мчит наш подержанный фургончик.

По бескрайнему полю, заросшему какими-то жёлтыми цветами, мы мчимся прямо в сердце надвигающейся грозы. Её тёмно-синие облака вздымаются огромной стеной против яркого солнца.

Я никогда не пела никому, кроме мамы. Разве что ещё Рэгу – в те времена, когда он был моим отцом. Но сейчас в сердце так много чувств, что я не могу удержаться.

Радио играет первые аккорды новой песни, и я сразу узнаю одну из моих любимых композиций – «Без тебя» Мэрайи Кэри. Я закрываю глаза и отдаюсь музыке, будто я стою рядом с Мэрайей, будто мы поём вместе…

Когда музыка стихает, я замолкаю и устраиваясь поудобнее, чтобы смотреть на весеннюю грозу за окном. И вдруг визг тормозов! Меня резко бросает вперёд и наш фургон останавливается посреди пустой дороги.

– Ты, мать, должно быть издеваешься! – Джош проговаривает каждое слово, с силой вцепившись в руль и поворачиваясь ко мне.

– Что это, чёрт возьми, было? – продолжает он, переводя взгляд на Кэрон.

– А что ты на меня-то смотришь? – пожимает плечами Кэрон. – Я сама в ауте.

Джош снова разворачивается к рулю, включает зажигание и жмёт на газ.

– Вы, мать вашу, издеваетесь надо мной. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так пел… – Он качает головой. – Чёрт возьми… Вот так вживую. Ну, маленький капитан, ты мне взорвала то ли мозг, то ли сердце.

Кэрон смотрит на меня поверх спинки своего сиденья. Её глаза в каком-то эйфорическом шоке.

– Что? – спрашиваю я.

– Ни чё. Ещё секреты есть? – отвечает она с улыбкой. – Ну, что-нибудь, что ты решила не рассказывать за то время, что мы знаем друг друга.

У меня нет слов. Мне так приятно слышать, что моим друзьям понравилось моё пение, что я лишь моргаю, и улыбка сама расползается по моему круглому лицу.

– Это было просто супер, – говорит Кэрон. Её глаза сияют, как и раньше.

– Не-е-е, – вторит Джош, – это было о—БУМ—бенно…!

Он приподнимает свои очки, подмигивает мне большими круглыми глазами в зеркало заднего вида и смеётся.

Я краснею, а Кэрон в замешательстве хмурит брови, глядя то на меня, то на Джоша.

– Вот что я тебе скажу, – Джош поднимает указательный палец правой руки вверх, – никакая ты не фермер. Ты прирожденная певица. Скоро, и помяни моё слово, скоро… ты станешь знаменитой. А мы, – он машет указательным пальцем между собой и Кэрон, – мы будем лучшими друзьями нашей звёздочки.

– Не забывай нас, – добавляет Кэрон.

– Это верно, – соглашается Джош. Его голос звучит на тон ниже, чем раньше. – Всё будет так, как ты даже не мечтала. Но не забывай своих друзей.

Мои глаза расширяются одновременно от удивления и грусти.

– Ха! Маленький капитан. Какая же ты наивная кроха. Ну конечно, ты нас не забудешь, – тает Джош. – И мы это знаем. Мы просто дурачим тебя.

Я чувствую, как мои глаза наполняются слезами, но улыбка возвращается.

– Так-то лучше. Это наша Мали, – кивает Джош. – Вы знаете, что эта песня была впервые исполнена в 1970-х годах. В тот год, когда родилась Мэрайя. Британская группа «Бэдфингер»…

И Джош рассказывает нам историю одной из моих любимых песен. Мы с Кэрон никогда не знаем, воображает ли он всё это или знает, но слышать, как он рассказывает о прошлом так, как будто это было только вчера, будто не было ни пандемии, ни краха человеческой истории, так здорово, что какая нам разница – мы просто слушаем.

Наш маленький фургон вот-вот погрузится в грохочущую грозу, но нам всё равно. У нас есть мы.

***

Дождь стучит по треснувшим стёклам. Я натягиваю плед, чтобы укрыться от брызг, просачивающихся сквозь щели в окне.

За серой стеной дождя почти ничего не видно. Но едва я прижимаю плед к шее, как мимо пролетает зелёный знак над дорогой. Прямо по курсу Нью-Йорк. Осталось 20 миль.

Меня всю колотит. Но не от холода. Я смотрю на бесконечную череду размытых силуэтов цветущих деревьев вдоль дороги и задаюсь вопросом: осознавали ли те люди, что жили здесь до пандемии, насколько им повезло? Вероятно, они жаловались на пробки, ржавчину на отбойниках или сломанный светофор. Для них поездка в центр Нью-Йорка была простой рутиной. Им не было дела до того, что они были частичкой истории, что они жили в самом центре нашей цивилизации.

Я пытаюсь представить себе миллионы историй родившихся в этом великом городе, когда мы подъезжаем к эстакаде с железным мостом. Едва мы заезжаем на ржавый мост, как у меня перехватывает дыхание: вдалеке за серой гладью Гудзона над бетонным лесом небоскрёбов будто «Генерал Шерман» возвышается Всемирный торговый центр.

– Знаешь, Мали, ни на одной студийной записи ты не найдёшь вот эту мелодию, – говорит Джош, держа потёртую кассету в правой руке. Его подбородок слегка повёрнут к зеркалу заднего вида. – Эта музыка помогает тебе почувствовать связь с прошлым, с жизнью, которой ты никогда не видел.

Джош передаёт кассету Кэрон. На её лице появляется удивлённая улыбка. Она вставляет кассету в магнитофон, и я сразу узнаю низкие ритмы «Жизнь большого города» Мэттафикса. Моё воображение рисует множество красок жизни в допандемическом супергороде, горизонт которого я вижу прямо сейчас. Моё сердце, кажется, хочет бежать…

Биг сити лайф…

Мы едем по мосту, и я смотрю на силуэт Нью-Йорка – настоящий, не нарисованный…

Когда скрипучие речитативы стихают, голос Кэрон словно возвращает меня в реальность.

– Кажется, приехали… – говорит она, убавляя громкость магнитофона.

Впереди блокпост спецназа с красно-белым барьером, светофором и выдвижными шипами на покрытии дороги.

Джош замедляет ход, и мы останавливаемся. За барьером мы видим массивные раздвижные ворота.

Офицер в солнцезащитных очках, чёрном шлеме с открытым забралом, чёрном пуленепробиваемом жилете и стандартной синей униформе считывает наш номерной знак в микрофон на воротнике своей куртки. Он выключает микрофон и подходит к окну водителя. В его руках папка с документами.

– День добрый, сэр, – обращается офицер к Джошу, притронувшись к своим очкам. – Впервые в Нью-Йорке?

– Так и есть, – говорит Джош, снимая свои авиаторские очки в ответ.

– Согласны ли вы соблюдать городские правила Нью-Йорка?

– Думаю, мы согласны. Но не могли бы вы сказать нам, что именно нам нужно соблюдать?

– Сколько вас?

– Трое.

– Вот возьмите, – офицер протягивает Джошу три пластиковых пакета на молнии, в каждом из которых прозрачный браслет и бумажная записка с городскими правилами.

– Когда заполните регистрационную форму, наденьте браслеты. Если браслеты засияют голубым светом, значит, вы всё сделали правильно.

Джош передаёт нам с Кэрон пластиковые пакеты и заполняет регистрационную форму.

– Мне нужна твоя фамилия, Мали, – говорит Джош.

– Ривергейл, – отвечаю я и достаю браслет из пластикового пакета.

Браслет, кажется, не представляет собой ничего особенного. Это прозрачная трубка, которая фиксируется на запястье. Я понимаю, как она устроена: нужно вставить один конец в другой и нажать до щелчка. Но почему-то мой браслет никак не хочет защёлкнуться.

– Убедитесь, что ваши браслеты засветились голубым, – повторяет офицер. – Нам нужны показания ещё одного пульса.

Я прижимаю согнутый браслет к груди и надавливаю на него правой рукой. Наконец он щёлкает и фиксируется на запястье прямо над моими розовыми часами. Сжав ладошку в трубочку, я накрываю браслет и вижу, как он тускло сияет голубым светом.

– Есть третий пульс! – говорит офицер и объясняет нам суть происходящего.

Браслет – это «мера безопасности». Каждые двадцать четыре часа он посылает сигнал с нашими приблизительными координатами. Это позволяет надзирателям контролировать ситуацию в городе. Браслет водонепроницаем и удароустойчив. Однако, если мы попытаемся снять или сломать его, мы рискуем потерять руку. Чтобы мотивировать людей не снимать браслет ни при каких обстоятельствах, в нём установлено взрывное устройство. К тому же если попытаться сломать браслет, сигнал переключается на непрерывную передачу данных с высокой точностью, что позволяет надзирателям немедленно обнаружить нас. То же самое произойдёт, если наше сердце остановится. Но помимо этого, власти не имеют контроля над браслетами и не считывают другую информацию.

Мы понимающе киваем.

Офицер даёт нам разрешение. Джош отъезжает от контрольно-пропускного пункта, железные ворота поднимаются, и мы въезжаем на закрытое шоссе, проходящее сквозь территорию. По сути, мы едем в трубе на территории хосписа. Между нами и миром других только жалкие полметра железа. Редкие мерцающие огни и ржавые стены напоминают о том, в каком мире мы живём.

По спине бегут мурашки, когда я думаю о том, каково там, за этими железными стенами. Там живут семь миллионов человек. Они видят друг друга, видят страдания своих близких. Они доживают свои дни взаперти, а в это время за стеной своей счастливой жизнью живёт величайший город на земле. От этой мысли мне становится не по себе: словно я в чём-то виновата. Я заставляю себя не думать об этой несправедливости и просто смотрю вперёд.

Мы поворачиваем и съезжаем в бетонный тоннель. От этого эхо нашего фургона становится только сильнее. Но не проходит и десяти секунд, как мы сбавляем ход. Впереди – вереница машин, а под потолком горит красный сигнал светофора, предупреждая о том, что ворота на выезд закрыты.

Мы ждём. Через минуту за нашим фургоном останавливается старый красный грузовик и в салон просачивается тошнотворный запах дизеля.

– Чёрт, – говорит себе под нос Джош и жмёт на гудок.

Как по команде, несколько других водителей сигналят в ответ.

– Да, верно, – говорит Джош. – Дайте уже подышать.

От выхлопных газов, кажется, щиплет глаза. Густой запах бензина обволакивает машину. Но я чувствую, что дело вовсе не в этом.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Кэрон, улавливая то же, что и я.

Джош поднимает правую руку и качает головой.

– Просто вспылил, – отвечает он после паузы, глядя в боковое окно. – Мы могли бы сегодня успеть на закат. А вместо этого торчим здесь, вдыхая это дерьмо…

Мы с Кэрон молчим, но когда кто-то дальше в ряду машин кричит, что, чёрт возьми, пора открывать ворота, я резко наклоняюсь над сиденьем Джоша и вдавливаю клаксон изо всех сил.

Едва я отпускаю гудок и плюхаюсь обратно на своё место, Джош и Кэрон смотрят друг на друга и взрываются смехом.

– Опять что-то новенькое. Откуда в тебе это? – говорит Кэрон, чуть не плача от смеха.

– Что? – огрызаюсь я в ответ. – Джош всё правильно сказал.

Джош и Кэрон смеются, но не проходит и минуты, как ворота распахиваются. Водители впереди с ликованием колотят по капотам, и гул моторов оживает.

– Ты смотри, маленький капитан, – смеётся Джош, нажимая на педаль. – Это ты сделала. Точно ты.

Мы выезжаем за ворота и мгновенно забываем о загазованном туннеле. Высокие небоскрёбы выстроились ровными рядами. Их верхние этажи залиты ярко-оранжевым светом. Полуразрушенные улицы заросли кустарником. То тут, то там молодые деревья пробиваются сквозь трещины в бетоне. Но я всё равно чувствую, каким потрясающим был этот город когда-то.

Мы проезжаем несколько кварталов и замечаем первого прохожего – пожилую женщину в свободной вязаной шапочке и кофте с капюшоном. Она идёт по тротуару, волоча за собой бледно-голубую сумку-тележку. Джош замедляет ход и открывает окно.

– Мама! – кричит он. – Здесь где-нибудь можно забраться на крышу?

– Забраться на крышу? – отзывается она с задором. – Да хоть где! Домов что ли мало?

– Это понятно. Но нам бы с лифтом, всё тип-топ.

– Ах, вам тип-топ? – смеётся женщина. – Тогда езжайте в город, вниз по Шестой авеню. Ищите вывеску «Рокфеллер Плаза». Там и лифты, и всё тип-топ.

– Ха, спасибо, мама! – кричит Джош. – Из этих краёв?

– А из каких ещё? – гордо отвечает она. – Пусть хоть орда этих чёртовых стражей нагрянет – я отсюда ни ногой!

– Да, мама, тебе бы в Канцелярию!

Его лицо озаряет широкая улыбка. Он жмёт на газ, и наш фургон мчится по разбитой улице, поднимая облачка пыли.

Мы следуем совету пожилой женщины и вскоре замечаем рекламный щит с надписью «Рокфеллер Плаза». Здесь самое сердце постпандемийного Нью-Йорка. Вогруг толпы людей, магазины и кафе на каждом углу. Я уже предвкушаю прогулку по этим авеню. Но пока у нас другой план – нам нужно увидеть закат. Ведь это наш первый день в том самом Нью-Йорке.

Джош паркует фургон за поворотом на 49-ю улицу. Кэрон перегибается через спинку сиденья и хватает складной рюкзак, который она бросила на заднее сиденье на заправке в Нью-Джерси. Мы выходим из машины, пересекаем Шестую авеню, где я едва не теряюсь в потоке машин, и направляемся к мраморному входу в Рокфеллер Плаза.

Широкоплечий охранник с мощными руками и шеей культуриста в аккуратном чёрном костюме встречает нас дружелюбной улыбкой. Мы говорим, что хотим подняться на крышу. Он указывает на кассу и объясняет, что доступ в обсерваторию платный, но цена символическая – две тысячи новых долларов с человека. Мы покупаем билеты и входим в стальную кабину лифта. Разглядывая своё запачканное отражение в удивительно чистом зеркале, я задаюсь вопросом, сколько времени займёт подъём. Здесь не меньше пятидесяти этажей, а значит, около двухсот метров – столько же, сколько от нашего дома до журчащего ручья. Мне нужно всего пару минут, чтобы дойти туда по ровной земле. Но лифт движется вверх, и это, должно быть, медленнее. Не успеваю я прикинуть, сколько минут займёт подъём, как стальные двери раздвигаются, и перед нами открывается сверкающий вестибюль обсерватории, залитый солнечным светом.

Джош и Кэрон идут прямиком на открытую площадку. Я же задерживаюсь в вестибюле, рассматривая крыши сотен небоскрёбов. Маленькие, словно игрушечные высотки, выстроились ровными рядами вдоль прямых улиц. Всё так, как я представляла, только наяву. Мое дыхание замирает, ноги дрожат. Я в Нью-Йорке, в городе моей мечты.

Когда я наконец заставляю себя идти, всё вокруг расплывается, словно во сне. Я прохожу мимо сверкающих окон, открывающих вид на город с Центральным парком и заходящим солнцем. Дойдя до дверей, ведущих на открытую площадку, я смотрю направо и чувствую, как подгибаются колени, а в глазах темнеет. В окне на противоположной стороне вестибюля, будто на стене в моей комнате дома, возвышается Эмпайр-стейт-билдинг. Его длинный шпиль пылает в лучах заката…

– Мали!

Голос Кэрон доносится будто издалека, хотя она стоит прямо передо мной.

– Почему ты ещё здесь? На улице так здорово! Идём же!

Кэрон хватает меня за руку и тянет на открытую площадку.

И вот я на вершине Нью-Йорка. Под ногами – оживлённые улицы великого города, а впереди – один из самых известных силуэтов двадцатого века. Холодный ветер гудит в ушах, но сердце будто пылает. И тепло мне не только от этого. К нашему с Джошем удивлению, Кэрон достаёт горячий шоколад, купленный на заправке в Нью-Джерси. Мы по очереди отпиваем из железного горлышка термоса и смотрим на закат, пока красное солнце не скрывается за горизонтом. Краем глаза я замечаю очертания двойных стен территории. Но сейчас я не хочу думать об ужасах этого мира. Сейчас для меня есть только ярко-красное зарево на горизонте Нью-Йорка, мои мечты и мои друзья.

Против тишины

Когда на улицах вспыхивают тусклые огни фонарей, мы выходим из Рокфеллер Плаза. Тот же накачанный охранник провожает нас.

– Послушай, дружище, мы не из города, – обращается к нему Джош, открывая дверь. – Не посоветуешь, где нам остановиться?

– Хах, можно подумать, по вам не видно, что вы и дня не провели в Нью-Йорке, – отвечает охранник. Его голос такой же мощный, как и его тело. Но несмотря на это, от него веет добротой, словно в нём столько силы, что для злости просто не осталось места.

– Вокруг Таймс-сквер полно отелей. Все чистенькие, новенькие, с отменным сервисом, – продолжает охранник. – Но, брат, это же Нью-Йорк. Здесь можно найти хоть пентхаус. Если, конечно… не боишься дерьма, что осталось после пандемии.

– Вот и хотелось бы что-нибудь с хорошим видом, – отвечает Джош.

– Тогда проверьте 432 Парк-авеню, семидесятый этаж и выше, – отвечает охранник. – Ньюйоркцы туда не суются. Башня на замке. Но справа от главного входа есть небольшая пристройка. На крыше пристройки вы найдёте лаз в башню.

– Спасибо, брат! 70-ый этаж Парк-авеню, 432.

Джош и охранник ударяют кулаками, и мы уходим.

– Надеюсь, вы не из слабонервных, – кричит охранник вслед, когда стеклянная дверь Рокфеллер Плаза уже закрывается…

***

432 Парк-авеню находится в нескольких кварталах ниже по дороге, а затем на восток по 56-й улице. Не проходит и двух минут, как мы доезжаем до 56-й улицы. Но здесь нас встречает будто совсем другой мир. Кафе, рестораны и магазины Рокфеллер Плаза сменяются безжизненными руинами. Сразу за поворотом на 56-ю улицу дорожные огни исчезают, и я чувствую, как мне становится не по себе. Мы оставляем жизнь позади и едем в сумрак заброшенного города.

– Должно быть, здесь, – говорит Кэрон, когда мы останавливаемся у подножия тонкой башни с рядами квадратных окон, которые делают её похожей на гигантский растянутый кубик-pубик.

Джош выходит и открывает задние двери фургона. Под грудой припасов он находит жёлтый фонарик, напоминающий коробку.

– Вот это совсем другое дело, – говорит он, когда мощный луч фонаря освещает половину улицы перед 432 Парк-авеню.

Между кустами и деревьями, растущими в прямоугольных отверстиях на мраморной мостовой, мы видим заколоченный вход в башню. Двери и окна до четвёртого этажа запаяны железными листами, покрытыми выцветшими граффити. Большая часть текста неразборчива. И всё же одна строка, написанная ярко-красной краской на железных листах, закрывающих главный вход, читается чётко:

Все будут равны. ОВИ овладеет и тобой…

– Представьте, каково было здесь тогда, – бормочет Кэрон.

– Пусть прошлое остаётся в прошлом, – шёпотом отвечает Джош и поворачивает фонарик вправо от башни, где вырисовывается малоэтажная пристройка без окон и дверей, около пяти метров высотой. Рядом стоит ржавый грузовой контейнер.

Джош отдаёт фонарь Кэрон, подходит к контейнеру и дёргает за прутья креплений. Прутья целы. Тогда Джош встаёт на ручку, хватается за железный край крыши и забирается наверх. Кэрон отступает назад, чтобы луч фонаря падал на стену пристройки, и Джош показывает, что всё хорошо. Изогнутые пластины фасада пристройки торчат в разные стороны. Джош использует их как лестницу и осторожно забирается на крышу.

– Не то чтобы лёгкая прогулка… – кричит он, спрыгивая назад на контейнер. – Но проще, чем кажется. Давай, Кэр, я подсвечу.

Кэрон поднимает фонарь над головой. Джош хватает его за ручку и помогает Кэрон забраться наверх. Я следую за ней. Кэрон протягивает мне руку, но я качаю головой, хватаюсь за ржавый край контейнера и подтягиваюсь сама.

Минутой позже мы стоим на крыше пристройки. Тёмные силуэты небоскрёбов, словно древние колонны, подпирают звёздное небо.

Джош направляет луч фонаря на наш небоскрёб. Но никакого лаза не видно – на окнах всё те же железные листы.

– Ну и где здесь лаз? – спрашивает Кэрон, берёт фонарь у Джоша и освещает уходящий в небо фасад 432 Парк-авеню.

– Ищем дальше, – спокойно отвечает Джош.

– Ищем что? – огрызается Кэрон. – То, что какой-то охранник, которого мы никогда раньше не встречали, считает стоящим?

Пока Кэрон и Джош спорят, о том ли небоскрёбе говорил охранник и стоит ли его слушать, я замечаю что-то странное на железной пластине, закрывающей окно над чем-то похожим на большую вентиляционную коробку. Я подхожу ближе, забираюсь на вентиляционную коробку и нажимаю на железный лист. Он вогнут.

– Ребята, – зову я Джоша и Кэрон, которые, кажется, не слышат никого, кроме друг друга. – Ребята!

Джош и Кэрон перестают спорить и смотрят на меня.

– Вход здесь.

Кэрон и Джош забывают спор и подбегают ко мне. Мы с Джошем продавливаем угол железного листа, а Кэрон светит внутрь.

– Похоже на подсобное помещение, – говорит она, просунув голову вслед за фонарём.

Затем Кэрон вытаскивает фонарь из лаза и передаёт его мне.

– Подсвети мне, – просит она.

Но не успеваю я как следует взяться за фонарь, как Кэрон уже ныряет в лаз ногами вперёд.

В следующее мгновение из лаза доносится какой-то хруст. Я спешу направить туда луч фонаря и мы с Джошем смотрим на Кэрон.

– Будьте осторожны! – кричит она, показывая, что с ней всё в порядке. – Пол усыпан битым стеклом. Ступайте сначала на стол.

Мы передаём фонарь Кэрон и забираемся внутрь, следуя её словам.

В башне пахнет пылью и влажной тканью. Повсюду сломанная мебель, но мы здесь не первые гости. Битое стекло на полу сметено в стороны, образуя дорожку, ведущую дальше внутрь. Мы идём по дорожке мимо разрушенных стен и попадаем в просторную комнату с высокими потолками и низкими креслами в углах. Должно быть, это вестибюль.

– Добро пожаловать в 432 Парк-авеню, – шутит Джош, опираясь на что-то похожее на стойку регистрации.

Мне забавно, особенно потому, что Джош с его откровенными манерами и имиджем хиппи совсем не тот, кто встречал бы нас в таком элитном комплексе.

– Джош, – произносит Кэрон, её голос дрожит. – Что там?

Джош следует взгляду Кэрон, и его улыбка меркнет.

В противоположном конце вестибюля, под стулом из стали и дерева, лежит куча изодранной ткани.

Джош входит в луч фонаря, поднимает стул и ставит его в сторону, чтобы закрыть кучу изодранной ткани.

– Там труп, да? – спрашиваю я, когда Джош поворачивается к нам.

– Да, – отвечает он. – Сухой скелет. Плоти нет.

– Я знала, что не стоило сюда лезть, – нервно бормочет Кэрон, закрывая лицо ладонью.

Джош подходит ближе и обнимает Кэрон.

– Мы можем поехать в отель, если хочешь, Кэр. Но другие высотки ничем не лучше. Только подумай: миллионы людей погибли на этом острове за несколько недель. Целые улицы исчезали в одночасье. О мёртвых просто некому было позаботиться.

Я слушаю Джоша и дрожу. Но не от страха. Осознание того, что произошло здесь во время пандемии, пронизывает меня до костей. Я не думаю, что Кэрон боится мёртвых. Она просто не может не вспоминать ту старуху с ружьём. Ужасно думать о том, что пережила та женщина во время пандемии, и о глупой злости, которая убила её много лет спустя.

– Давайте проверим верхние этажи, – шепчу я после нескольких секунд молчания. – Я верю тому охраннику. Он был какой-то добрый. И он ведь нас предупредил.

– Ты права, девочка, – Кэрон вытирает глаза тыльной стороной запястья.

– Это же Нью-Йорк! – сияет она наигранной улыбкой. На её щеках слёзы.

– Я просто представлю, что он один из тех, кто пришёл сюда в поисках богатства, а в итоге просто пропил свою жизнь.

– Просто будь собой, Кэр.

Джош обнимает её снова. Кэрон успокаивается, и мы идём к лестнице. Впереди долгий подъём.

Уже на десятом этаже мои бёдра ноют, намекая, что легко не будет. Пролёты сливаются в бесконечный эскалатор, который будто едет совсем не туда. Первые двадцать этажей завалены одеждой, пластиковыми бутылками и всевозможной посудой. Но чем выше мы поднимаемся, тем чище становится вокруг.

На пятидесятом этаже мы тяжело дышим от усталости и голода. Никто не жалуется. Кэрон стягивает рюкзак с плеч и достаёт три банки фрикаделек со спагетти. Мы едим прямо из консервных банок посреди бетонной лестницы, которая годами не проветривалась. Но нам так вкусно: пикантные фрикадельки с мягкой пастой и сочным мяском. Единственная проблема – это то, что у нас осталось меньше литра воды. Но мы даже не думаем спускаться вниз до утра. После перекуса и молчаливой передышки, мы продолжаем наш подъём в свете мощного фонаря, пролёт за пролётом.

– Семьдесят семь, – выдыхает Кэрон. – Что скажете?

– По-моему, уже хорошо, – отвечаю я, переводя дыхание и показывая большой палец вверх.

Джош кивает в ответ и открывает противопажарную дверь. Затем он сдавливает жестяную банку из-под фрикаделек и ставит её между дверью и косяком. Мы с Кэрон переглядываемся, но ничего не говорим. Видимо, Джош чего-то опасается и не хочет, чтобы дверь закрылась. Наверное, так и впрямь безопаснее.

С лестницы мы попадаем в узкий коридор, который ведёт к ещё одной двери. Дверь не заперта, но открывается с трудом. Кэрон толкает её плечом, и мы входим в небольшую прихожую. Аккуратные шкафы вдоль бежевых стен покрыты пылью. Но в остальном прихожая производит впечатление обычной, слегка запущенной квартиры. Как же обманчиво это первое впечатление… Мы выходим из прихожей и попадаем в просторную кухню-гостиную со старыми, но всё ещё уютными диванами. Там мы понимаем, почему охранник из Рокфеллер Плаза посоветовал нам прийти сюда: квартира словно создана для того, чтобы мечтать.

Панорамные квадратные окна создают ощущение полёта над редкими огнями улочек Нью-Йорка далеко внизу. Глядя на ночной город с высоты птичьего полёта, я словно пьянею. Даже в искусственном свете нашего фонаря я вижу задумку дизайнера. Светлые стены и мягкие подоконники, словно пушистые облака, несут вас по небу. Эта квартира должна была стать городским раем. Джош выключает фонарь, и в голубом сиянии наших браслетов мы исследуем дом миллионеров, живших здесь до пандемии

Сразу за гостиной мы находим библиотеку и комнату с джакузи и разбитым окном. Дальше по коридору расположены небольшая ванная и три спальни. Все спальни выходят окнами на юг, откуда открывается вид на Эмпайр-стейт-билдинг и далёкий силуэт Нижнего Манхэттена.

Мы все так устали, что, не размышляя долго, решаем разойтись по своим комнатам. Мне достаётся хозяйская спальня в углу с двумя окнами и двуспальной кроватью. Большое, изъеденное молью одеяло лежит на полу, где, должно быть, его оставил последний житель этой квартиры. Вирус долго не выживает вне человеческого тела, и я не брезглива, но по какой-то причине мне не хочется спать в постели. Вместо этого я вытираю пыль с окна и устраиваюсь поудобнее на мягком подоконнике с видом на тёмный город.

В нескольких кварталах за моим окном горит свет. Это Театральный район, где бродвейские шоу продолжают развлекать публику. В другом окне я вижу яркие огни Мидтауна, Южного Мидтауна и Швейного квартала – это всё, что осталось от некогда великого города. Несколько изолированных островков света горят в глубине Манхэттена – там отдельные жилые дома и городские посёлки. В северной части Манхэттена света нет совсем.

Только одинокий костёр в юго-западном углу Центрального парка мерцает в темноте, словно чья-то забытая свеча. Я лежу на мягком подоконнике и думаю, есть ли здесь кто-то, кроме меня, кто счастлив просто быть в Нью-Йорке. Я погружаюсь в мечты из классических фильмов, представляя романтическую жизнь Одри Хепбёрн из «Завтрака у Тиффани», когда на горизонте вокруг города появляются яркие огни. Территория огромного хосписа словно просыпается во мраке.

В отличие от Манхэттена, на территории Бруклин-Ньюарк проживают миллионы человек. Эти люди всё ещё живы. И какими бы мучительными ни были их дни, их жизни сияют в ночи мерцающим кольцом вокруг Манхэттена. Я никогда раньше не видела столько огней. Это так красиво и так пугает.

Мои глаза слипаются. Но мне так хочется подложить под ухо воздушную подушку с диванов в гостиной, что я не могу удержаться, встаю и тихо иду туда, надеясь не разбудить Кэрон и Джоша. Я крадусь мимо библиотеки и на цыпочках подхожу к гостиной, где замечаю Кэрон перед одним из четырёх квадратных окон. Тусклый голубой свет моего браслета отражается в тёмном окне, но она этого не замечает. Её мысли, кажется, витают где-то в другом месте, возможно, в другой вселенной.

Я подхожу ближе, обнимаю Кэрон сзади и лениво повисаю у неё на плечах. Она вздрагивает, но не произносит ни слова.

– Знаешь, – шепчу я, – этот мир намного больше, чем я думала. Кажется, в нём есть место для любой истории. Даже для такой, где мы делаем что-то, о чём сожалеем, но только для того, чтобы стать лучше… Иногда я задумываюсь, какую историю я бы выбрала, если бы у меня был шанс. И у меня нет ответа. Но я точно знаю, что хотела бы, чтобы моя история пересеклась с твоей.

Кэрон прижимается щекой к моей руке.

– Кстати, я знаю, о чём ты думаешь, – игриво добавляю я после минутного молчания.

Мысленно я представляю, как тот скелет в изодранной одежде из вестибюля встаёт перед Кэрон, указывает на неё костлявым пальцем и говорит, что это она убила его. Но это не то, что я хочу сказать Кэрон.

– Правда? – спрашивает она. Её глаза сверкают в голубом свете браслетов.

– Конечно! – уверенно заявляю я. – Ты думаешь, какой потрясающий день у нас будет завтра, когда мы отправимся туда.

Я указываю глазами на далёкие огни улиц Нью-Йорка, и мы обе смеёмся. Но не успеваем мы обсудить наши планы на завтра, как в одно мгновение огни гаснут. Весь город вместе с территорией погружается во тьму.

– Веерное отключение, – задумчиво говорит Кэрон. – Должны включить через минуту.

Думаю, она права. Веерные отключения – не редкость в наше время. Я видела их много раз во время телешоу. Видеокамеры и оборудование работают от батарей, но фонари на улицах – нет. В постпандемийном мире, где не хватает людей, отключения электроэнергии не удивляют никого. И всё же, пока мы стоим в полной тьме, моя кожа покрывается мурашками.

– Ну вот, – говорит Кэрон, когда горизонт наконец светлеет короткими вспышками. Сначала территория, а затем Манхэттен возвращаются к свету.

Я и Кэрон обнимаемся так крепко, что обе чувствуем, насколько мы близки. Мы желаем друг другу доброй ночи и идём в свои спальни. Я устраиваюсь на подоконнике с маленькой подушкой из гостиной и засыпаю с улыбкой на лице…

Жаркий летний день. Я на пробежке в Центральном парке. Вокруг меня счастливые люди. Они играют с собаками, устраивают пикники на траве. Я пробегаю мимо них, словно время. Я всё бегу и бегу. Я не могу остановиться. Оглянувшись назад, я вижу, что за мной бегут сотни людей. Их лица сияют, но с каждым шагом их улыбки тускнеют. Их кожа становится серой, глаза впадают, мышцы высыхают, пока все они не превращаются в скелеты в одинаковой одежде. Все они одеты в лохмотья мертвеца из лобби. Моё сердце бьётся, как тяжёлый барабан. Я пытаюсь убежать. Но мне сложно дышать. Я не могу убежать. Мертвецы всё ближе и ближе. А-а-а-а… – это сон, это всего лишь сон…

Я открываю глаза и жадно глотаю воздух. За окном – вид на утренний Нью-Йорк.

Вдоль узких улиц меж небоскрёбов воздух словно блестит свежестью. Город просыпается. Мир кажется полным солнечной надежды. Но образы из кошмара не выходят из головы. Моё сердце колотится от страха.

– С этим нужно что-то сделать, – говорю я себе, думая о мертвецах из сна.

Я встаю с мягкого подоконника, иду в библиотеку и нахожу лист бумаги с карандашом. Я отрываю кусочек листа и пишу записку для Кэрон и Джоша:

Встречаемся в полдень. Таймс-сквер.

Положив записку у двери спальни Кэрон, я беру карандаш с остатком листа и направляюсь к выходу из квартиры.

В тускло-голубом свете браслета лестница выглядит жутко. Голые бетонные стены создают ощущение, что ты где-то глубоко под землёй, в бездонном колодце. И этот колодец становится всё уже. Меня немного тошнит. Хочется глубже дышать.

Когда я наконец добираюсь до первого этажа и открываю дверь, мне кажется, что я едва успела выскочить из сжимающихся тисков бетонных стен. У меня одышка. Но в обитом железными листами вестибюле, несмотря на пыль и беспорядок, настроение по-настоящему утреннее. Солнечный свет пробивается сквозь щели между листами обшивки, и не проходит и минуты, как мне уже хочется бежать на улицу.

Я подхожу к журнальному столику и быстро пишу записку:

Привет, я спящий Джо :)

Я подхожу к скелету в углу и прикрепляю записку к его костлявой спине.

– Привет, – говорю я, махая рукой. – А я Мали.

Я представляю, как спящий Джо улыбается мне. У меня такое чувство, что мы познакомились и стали немного друзьями. Вот так, даже страшный скелет может стать другом, если не осуждать и не бояться, а просто сказать привет. Я улыбаюсь в ответ, машу рукой и иду выбираться из вестибюля тем же путём, что мы забрались сюда накануне.

***

На улице по-утреннему свежо, но день обещает быть тёплым. Я шагаю по Нью-Йорку, петляя с одной улицы на другую, мысленно фотографируя каждый небоскрёб. Город разрушен, пуст. Но как же он впечатляет! Небоскрёбы, будто старые, видавшие виды великаны, смотрят сверху вниз на тебя, как на маленькую букашку у их ног, и вежливо расступаются, пропуская никому не известную девушку с фермы в Айове.

Когда я добираюсь до Бродвея, на моих розовых часах десять минут девятого утра. Модные бутики ещё закрыты. Но продуктовые магазины уже работают. Я захожу в ближайший из них, и у меня отвисает челюсть. Здесь есть всё: и брокколи, и зелёное манго. В отделе бытовой техники стоят новые блендеры и пылесосы. А в товарах для дома – три вида зубной пасты. Я покупаю гель для душа, маленькое полотенце, бутылку газированной минеральной воды и иду в ближайшее кафе с панорамными окнами, залитыми светом. Начинать день с мороженого и кофе не совсем полезно, но не сегодня – сегодня я живу как настоящая нью-йоркерша…

***

В полдень я прихожу на Таймс-сквер. Узкая площадь в форме вытянутого треугольника ничем особенно не отличается от остального Нью-Йорка. Всё те же небоскрёбы. Всё то же небо в узком проёме над головой. Но когда я смотрю на Таймс-сквер 1, необычное здание, словно вписанное между 42-й улицей и Бродвеем, мне хочется обнять этот город, будто мы знаем друг друга уже давно. Жаль, что я не могу подойти ближе: площадь перед Таймс-сквер 1 забита людьми и какими-то сооружениями. В центре установлены палатки, столики регистрации и барьеры с вытяжной лентой, а ближе к Таймс-сквер 1 с его огромным вытянутым экраном строители возводят что-то похожее на каркас сцены.

Я стою спиной к ресторану быстрого питания, то и дело вытягивая голову в надежде увидеть худощавый силуэт Джоша, когда слышу голос Кэрон.

– А что, если бы мы тебя не нашли? – с ходу спрашивает она откуда-то сбоку от меня.

Я поворачиваюсь и вижу моих друзей. На моём лице сияет улыбка и смущённый румянец. Кэрон права. Но я же не знала, что посреди Таймс-сквер будет какая-то стройка.

Когда Кэрон высказывает всё, что она думает о моём «сверхпродуманном» плане встретиться на самой оживлённой площади в Северной Америке, я спрашиваю шутя, хотят ли мои друзья всё ещё тусоваться со мной. Они смеются, и Джош отвечает, что я пока на испытательном сроке.

Остаток дня пролетает незаметно. За четыре часа мы успеваем посмотреть весь старый Манхэттен, Всемирный торговый центр, Уолл-стрит с её знаменитым граффити «Миром правят деньги» и руины подвесных башен Бруклинского моста, где мы понимаем, как сильно мы все устали. В парке Гудзон-Ривер мы устраиваем небольшой пикник и устало возвращаемся в наш фургончик. Джош заводит двигатель и мы собираемся назад в нашу квартиру на Парк-авеню, 432, когда по радио объявляют, что сегодня вечером «Голоса улиц» проведут четвёртое и последнее прослушивание в новую ритм-энд-блюз-группу под названием Эн-Ай-Джейс.

Любой, у кого есть страсть к музыке и немного вокального опыта, может пройти кастинг и попробовать стать последним участником Эн-Ай-Джейс!

А всех тех, кто просто любит регги-хип-хоп, ждёт большой сюрприз… Приходите сегодня как и всегда в 18:00 на Таймс-Сквер.