Закулиса. Страстная Любовь смогла отбросить социальные Барьеры, но подчинилась Руке Предназначения

© Леонид Сахаров, 2025

ISBN 978-5-0067-7081-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПОСВЯЩЕНИЕ

Моему отцу: инженер-капитану первого ранга Герману Сергеевичу Сахарову, который жил в то время и рассказывал мне о нём.

⠀

⠀

⠀

БЛАГОДАРНОСТЬ

Эта книга стала возможной благодаря моей жене Марине.

⠀

⠀

⠀

ДИСКЛЕЙМЕР

(отказ от ответственности)

Всё в этом романе вымысел, включая это предложение. Любое сходство с реальными людьми, событиями, датами, мыслями, рассуждениями, вообще со всем в ней, не более чем случайность или причуда судьбы. Это плод фантазии автора и ничем большим не является.

Введение

Эта книга возникла из вовремя прерванной попытки написать автобиографию. Я завершил черновик первой главы о своих дедушках. Собрал и отсканировал фотографии, которых осталось не мало, включая дореволюционные. Стал искать подтверждения семейным легендам. Когда перечитал написанное, осознал, что скучно. Я сам не стал бы это читать. Только малую толику фактов можно подтвердить документально. Такая документальная книга не нужна и мне самому.

По инерции я продолжал и дошёл до биографии отца. У меня были два важных документа: подробная автобиография мамы для поступления в секретный институт и военная книжка отца. Одна строка в его военной книжке положила начало всей книге. Я обнаружил, что в феврале 1936 года отец был назначен начальником первого отдела, контрразведчиком. Он никогда про это не говорил, даже не упоминал. Саму военную книжку называл секретным документом.

Отец мало рассказывал связных историй. Из его воспоминаний у меня остались хотя и обрывочные, но яркие картины. Например, как разоблачали врагов, которыми считали иностранных агентов и недобитых членов высших слоёв общества дореволюционных лет. По его словам, детально проверяли автобиографию. Опрашивали жителей мест, которые были в ней указаны. Находили соседей, которые помнили человека. Или не находили. У врагов не находили. Он мало рассказывал про свою службу. Пару раз выразился в смысле, что если «они» придут и разрешат, то всё и расскажет. Никто не пришёл.

Отец был уверен, что я в самом раннем детстве не запомню подробностей или не придам им значения. Папа позволял себе говорить больше положенного по тем правилам, которым привык следовать, чтобы выжить в СССР. Насчёт моей памяти он ошибался. Я запомнил всё, что он говорил. Мы дружили несмотря на почти полвека разницы в возрасте. К сожалению, он рассказал не так много, как мне бы сейчас пригодилось. А может, это и хорошо, оставило пространство для воображения.

Одна из историй была про разоблачение благородного старорежимного спеца. Он повторял её несколько раз. Тот человек не просто застрелился, а написал записку, в которой указал время и место будущего события, чтобы его оружие не попало в руки уголовников. Такое вот благородство. Перед кем? Какая ему потом разница? Это было за пределами понимания наивного материалиста, как я сам был в детстве. Абсурд, но правда. Папа мне не врал. История врезалась в память.

Мне захотелось найти в интернете имя этого бывшего аристократа, скрывающегося под маской обычного военного. Всё сошлось на Великом Князе Владимире Палее. Он не слишком отличался по возрасту от отца. Был самого благородного происхождения. То, что считается, погиб в 1918 году вместе с другими великим князьями в Алапаевске, может быть художественно интерпретируемо, что его тайно спасли. Я придумал версию как это могло быть.

С этого и началось сочинение этой книги. Дальнейшие мои изыскания, а их было много, приводить здесь не следует, чтобы не портить эффект неожиданности. Я сам по мере написания много раз удивлялся тому, куда неумолимо вела внутренняя логика истории.

Это моё первое большое произведение. Я сам благодарный читатель, книжный червь, хотел написать такую книгу, которую никогда не находил на полках. Книгу, которую бы я сам прочитал с удовольствием. Удивился бы интерпретации событий далеко отклоняющейся от той, которую преподносили правящие коммунисты во времена моей юности. Стал бы искать достоверные опровержения изложенной в книге версии…

Встреча первых взглядов

Был вечер перед самой белой ночью года. Деловая часть дня завершилась час назад. Солнце стояло высоко над деревьями парка около плавно поворачивающей налево дороги. Густая листва закрывала Петропавловскую Крепость от взгляда высокого юного парня, выглядящего старше и значительней его настоящего возраста. Война и революции, еврейские погромы, ограбления банков, длинные библиотечные полки прочитанных им книг, всё это наложило годы на его лицо. Высокий лоб под тёмной, непослушной шевелюрой, чётко очерченные губы, внимательные глаза под крыльями бровей, напоминающих парящую чайку, большой прямой нос могли принадлежать любому умному жителю Европы или Азии. Все интеллектуалы похожи между собой независимо от конкретного этноса. Яков Блюмкин, так звали молодого человека, направлялся к дому, где у красного писателя Горького были апартаменты на Кронверкском проспекте Петроградской стороны города Петрограда, который до недавнего времени был столицей Российской Империи.

Гоы преступных и революционных деяний приучили Якова непрерывно определять уровень опасности, исходящий от любого объекта или существа. Малейший неопознанный звук или промелькнувшая тень требовали найти их причину и обновлять выстроенную схему ближайшего окружения. Делал он это непроизвольно для себя самого, фильтруя безопасные шумовые сигналы, без суеты и неприметно для внешнего наблюдателя. Его реакция на любую прямую угрозу была мгновенна и эффективна. Но сейчас, глядя со стороны, он казался расслабленным, скучающим молодым человеком на праздной прогулке.

У дверей подъезда стояла очередь просителей, в основном женского пола. Хорошо одетые дамочки с испуганными лицами надеялись поклониться прежде революционному, а сейчас приближенному к власти писателю и умолять, чтобы тот похлопотал перед Лениным за их близких, арестованных за последние месяцы. Таких было много, повинных перед новой властью в том или ином. В основном, и по большей части, среди репрессированных большевиками были случайные жертвы, попавшие в жернова революционной законности по иронии их поломанной, как и у всей страны, судьбы. Квартиру писателя Горького прозвали среди ходатаев за близких «Центржалоба» поскольку выше инстанции для жалоб, стенаний и заклинаний к снисхождению не существовало. Старые правоохранительные органы были распущены. Вместо них была беспощадная Чрезвычайная комиссия (ЧК), которая арестовывала и казнила по своему произволу. Только Ленин мог отдать приказ помиловать по просьбе своего давнего друга и спонсора революции Максима Горького.

Внезапно, как удар молнии из безоблачного неба, взгляд высокой и стройной, молодой барышни насквозь пробил защитный кокон вокруг личного пространства Якова Блюмкина. Её глаза разметали, как порыв ветра перед грозой развеивает обрывки вчерашних газет, налаженную годами рутину обработки внешних сигналов. Упёршись строгим взором, направленным в самые глубины его души, она опознала в нём человека принимающего решения, в том числе такие, которые могли определить её собственную судьбу.

Он сразу понял, как далеко, в самые тихие омуты его сознания заглянула эта девушка. Её личность, а это мгновенно стало ему очевидно, была не менее психически исключительной, чем его собственная. За всю ещё короткую, но уже насыщенную событиями жизнь, ему встречались только несколько человек вровень с его способностями. Их можно было пересчитать по пальцам одной руки: Троцкий, Ленин, Япончик, может быть Котовский, да и тот с оговорками. Есенин чувствовал всё вокруг не менее ярко, но его жареный петух ниогда ещё не клевал. Ни в темечко, ни куда ещё. Он жил, чтобы чувствовать жизнь и петь о ней. Поэт. И за это платили. Повезло чистоплюю.

На самом верху его персонального списка, среди личностей с выдающимся психологическими талантами, до сих пор не было ни одной женщины. До этого самого момента, когда верхнюю строчку внезапно оккупировала эта незнакомая девушка. В восемнадцать лет Яков уже стал главным шпионом Советской России, занимая крайне ответственную должность начальника контрразведки Всероссийской Чрезвычайной Комиссии при Совете народных комиссаров (ВЧК при СНК).

Легко и приятно, самодовольно наставлять ярлыки одномерным представителям рода человеческого. Этот примерный семьянин, тот гуляка и ходок, а эта нимфоманка и задавака. Эти и десятки других расхожих этикеток хорошо ложатся на простых людей, ничего не объясняя в поведении исключительных. Якову до сих пор везло, а это была именно удача, разминуться с умными и одновременно красивыми женщинами. Просто красивые вызывали в нём естественную инстинктивную сексуальную реакцию. Некрасивых женщин он воспринимал не как женщин, а как просто людей, но только менее сильных и опасных, чем мужчины. Безвредны и бесполезны даже для секса, по большей части.

Эта жизненная позиция никоим образом не свидетельствовала о его специально негативном отношении именно к женщинам. Скорее, он относился ко всем одинаково утилитарно. Блюмкин никак не выделял людей среди прочих представителей животного мира. Все мы скоты, иногда повторял он себе после особо грязных эпизодов, случавшихся с ним и вокруг него. Констатация очевидного помогала успокоить нервы, когда обстоятельства требовали преступить все законы божеские и человеческие.

Он никогда не получал систематического образования. Четыре класса в еврейской школе были для него только мукой бесполезной траты времени в пустом ожидании пока бессмысленный урок выучат последние тупицы в классе. Яков Блюмкин, тем не менее, был исключительно начитан, но только потому, что сам запойно любил читать. Подбор прочитанных им книг можно смело назвать хаотичным, но с другой стороны, многие из них могли бы быть учебниками курса приспособляемости и выживания в неустроенном мире, если бы таковой предмет преподавали в учебном заведении. Дюма с его жизнелюбом и карьеристом д`Артаньяном, Конан Дойл с психократом Шерлоком Холмсом, Джек Лондон с его революционной Железной Пятой, которая была прямым пособием по конспирации, серия новел про весёлого преступника Фантомаса. Эти и другие персонажи учили рациональному действию в самых безнадёжных или запутанных ситуациях. И, конечно, в круг его чтения входила социальная публицистика, определившая среди прочего его путь в качестве профессионального революционера.

Яков не учил и не выделял логику, как способ дисциплинированного мышления, просто потому, что в этом для него не было необходимости. Он и так в совершенстве пользовался рациональным мышлением не особо задумываясь, что это отдельная математическая дисциплина. Фундаментальные факты материального мира, логически собранные в стройную структуру, быстро и неумолимо привели его к простым выводам о смысле жизни. К умозаключениям, к которым Достоевский шёл годами, но так и не принял душой. Смешно, право слово – думал Яков. —Ах, «если вера в бессмертие уничтожена, то всё будет позволено»?! —Ну, да, само собой. И Бога нет, и бессмертия нет и всё позволено. Не о чём спорить. Из нагана в затылок и спора нет. Переживите погром, тогда сами будете смеяться со сказок про бессмертную душу зверей вокруг. И Маркс был прав. Если недоумки, выродки и лентяи присваивают всё и командуют всеми, то это не справедливо. Нечего корчить из себя хозяев, если беспомощные дураки по жизни. Это против Дарвина, против науки. А он, Яков, умнее любого из них. Ему позволено по праву сильного, как сказал капитан Немо. Кто был ничем, тот станет, кем захочет, если сможет, разумеется. Он мог многое.

Ведьмочка, как он сразу прозвал про себя юную барышню, разворотившую его грудь одним долгим взором исподлобья, стояла рядом с другой девушкой, вероятно, чуть постарше. Они были очень похожи, но только она одна из них била наотмашь Яшу строгим взглядом следователя по особо важным делам, который допрашивает подозреваемого в убийстве невинного младенца. Рядом с ними стояли ещё не старая женщина с подростком лет десяти в форме ученика коммерческого училища. У мальчика были умные удивлённые глаза и выдающийся из из-за неправильного прикуса волевой подбородок. Мал ещё для квартиры Горького, прости господи, подумал Яков. Его мать была одета подобающе роли просительницы в скромное, но чистое длинное ситцевое платье. Одноцветный платок, повязанный косынкой на голове, закрывал густые тёмные волосы.

Она держалась с достоинством, врождённым или привитым хорошим воспитанием, но было видно, что практически уже сломалась от ужаса за судьбу… – Кого? – спросил себя молодой человек. – Мужа, очевидно. Может пригодиться на случай. Впрочем, нет, какой-то стержень у неё внутри ещё остался, религия, наверное. Просто создаст ситуацию. – Яков автоматически сделал заметку в сознании, несмотря на тяжёлое потрясение от встречи с ведьмочкой оно продолжало работать в тех его областях, которые никогда не отключались, обеспечивая выживание в самых критических ситуациях. Даже в такой исключительной, смертельно опасной, как любовь с первого взгляда.

Этот момент оказался непредсказуемой, критической развилкой судьбы, сравнимой только с несчастьем, прогуливаясь босиком по свежей траве наступить на ядовитую змею. После жизнь разделяется на до и после. Он безнадёжно влюбился по уши, чтобы этот расхожий оборот не означал. Спасения от этого чувства не было, это он знал точно. Все жилки внутри его тела клокотали и бурлили, как лава в жерле вулкана перед извержением. Теперь придётся страдать всю жизнь. Вот угораздило приехать из Москвы и пойти отдохнуть в компанию поэтов к Горькому именно сегодня. Ладно. Придётся вербовать и спасать. А то, пропадёт моя первая истинная любовь в этом водовороте революционных событий и только измучит без радости мечтами о несбывшемся. Он попытался самоиронией смягчить безнадёжность положения, в которое вляпался по недосмотру ангела хранителя. – Нет его, ангела. – Сказал он себе. Сам выпутывайся или покорись природе. Второй вариант был наиболее естественен и сулил счастливые моменты, а потому и был принят без критики внутреннего голоса, который сам вожделел бездумной любви.

Девушка, недавно переступившая порог взрослости, была внучкой царя Освободителя, Великой Княгиней Натальей Палей. От матери, Таша, как её звали домашние, унаследовала бешеную жизненную энергию, выдающийся тонкий ум и таинственную красоту мерцающего огонька свечи в окне закрытого богатого дома. От высокого положения отца, на свою беду, она получила веру в особое предназначение по воле провидения. Судьба избавила её от скучных дворцовых интриг и великосветских балов, на которых ей было суждено соревноваться с кузинами и тётками по уникальной абсурдности нарядов, выписанных из Парижа. Как будто в насмешку, история преподнесла ей страшную бессмысленную войну, пару революций, ненависть осмелевших от отчаянья простолюдинов, которые поверили смутьянам, что семейство Романовых триста лет пило его народную кровь. Про кровь было особенно нелепо и могло бы даже рассмешить, если бы не пугало до смертельной жути.

Таша больше всего страшилась сейчас за брата Бодю, великого князя Владимира Палей. Он по юной глупости, вместо того, чтобы бежать за границу или хоть к чёрту на куличики куда угодно из кровавого Петрограда, куда глаза глядят, отправился в ЧК вместо якобы больного отца и играл в благородство. И с кем? С вурдалаком Урицким?! Дурак. Поэт. Стихи без рифмы, голова без плеч, прилетела беда как в грудь картечь. Да нет, рифма была. Чувств в его стихах хоть ложечкой перемешивай, а по жизни движений не было, как у парализованного. Спасался бы, дурачок. Сейчас он в ссылке и телеграмму прислал жуткую, что переводят в глухомань, какой-то шахтёрский Алапай и как его, этот забытый Богом городок, называют, будь он не ладен. Надо спасать братика. Хоть как. Да, и себя, и всех нас тоже.

Молодой человек, который появился в её поле зрения, приближался уверенным шагом хозяина жизни. Был одет не по погоде в кожанку, без всяких знаков отличия. На боку маузер в длинной чёрной кобуре. Совсем молоденький, но глаза безразлично холодные, оценивающие всех вокруг как овощи на базаре. Они встретились взглядами, и Натали поняла, что это встреча жертвы и хищника. Только, кто из них кто? Это будет ясно ещё очень не скоро, если вообще когда. По всему её телу от ступней до плеч проплыла тёплая волна, щекочущей нервы истомы. Кровь пульсировала в каждой жилке. Стараясь не подать вида, Натали приготовилась к битве с незнакомцем, от исхода которой, в чем она была уже совершенно уверена, зависит, будет ли у неё будущее в буквальном смысле этого слова. У неё самой и у её родных тоже.

Молодой человек остановился у их компании и обратился к женщине с подростком.

– Документы…

Женщина протянула ему маленький прямоугольничек толстого твёрдого картона с фотографией во всю ширину и надписью под ней, что она служащая Царскосельской железной дороги.

– Любовь Сахарова. – Прочёл Яков вслух и улыбнулся смешному, вроде как игривому сочетанию. Знак свыше. Такая его и ведьмочки выпала доля. Он стоял вполоборота к девушке и внимательно, не выдавая себя всем остальным, наблюдал за её реакцией. Да, она всё понимала и тоже старалась казаться равнодушной. Судьба рисует свои, только ей одной понятные узоры.

– За кого хлопочите? – Спросил он, чтобы показать свою важность. Он уже решил, что поможет этой женщине, а девушка окажется на крючке надежды, что и ей. Но об этом никто не должен знать. Конспирация – залог здоровья.

– Мужа ни за что взяли. Он ничего не саботировал. Просто начальник товарной станции Царскосельской дороги. У него не хватало манёвренных паровозов, вот и случился затор. Уж, посодействуйте. – На грани жалобных стенаний, но ещё с остатками уроков дикции ответила женщина. Яше было всё равно. Она явно лгала, но какое ему дело. Саботировал или нет. Викжель (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза) зимой был весь неуправляем и очень опасен. Грозил забастовкой, вся страна могла надолго встать и стоять там, где застала стачка железнодорожников. Тогда Дзержинскому удалось договориться, но нескольких служащих пришлось взять для острастки.

– Бумагу и карандаш. – Коротко приказал Яков в воздух, ни к кому конкретно не обращаясь. Умница ведьмочка тут же достала визитную карточку и протянула ему вместе с маленьким, остро заточенным карандашиком в серебряной оправе на тонкой цепочке.

Яков маленькими буквами написал на самом верху обратной стороны визитной карточки—«Максим, помоги этой женщине. Яков Блюмкин». В нижней части визитки вывел пять цифр служебного телефона, по которому будет находиться завтра, и слова – «в 9». Потом он перегнул тонкую картонку визитки и оторвал нижнюю часть. Записку Горькому он дал женщине и возвратил обрывок с телефонным номером и карандаш отдал девушке. – Либо должна понять, либо это у меня был заворот мозгов. Завтра и проверим. А тебе, – сказал он сам себе строго – надо разобраться, кто она для тебя: ведьмочка, желанная женщина или потенциальный агент? – Всё вместе сейчас, а там жизнь сама разберётся – ответил он своему внутреннему голосу. —Смотри – проворчало эго – не заиграйся с огнём. – Но голос осторожности затих, видимо понял, что тут ничего не поделать. Судьба, баловница, сама готова вытворять смешные шалости. Для неё самой без последствий, она абстракция, что ей сделается, а объектам её розыгрышей, хоть смейся, хоть плач.

– Возьмите записку и покажете Горькому. Идите к двери, я проведу. Мальчик пусть останется здесь, присмотрите за ним, – он обратился к девушкам голосом не принимающим никаких возражений. – Там ему не место. Да и вам тоже. – Он взял женщину за локоток и твёрдо повёл через толпу очереди к подъезду. Величественного вида швейцар его знал и пустил обоих без всяких вопросов, открыв дверь только наполовину, чтобы никто за ними не проскользнул. Недовольный ропот оставшейся на улице очереди безнадёжно несчастных оборвался, отрезанный, вместе с глухим звуком захлопывающейся тяжёлой двери.

Внутри огромной квартиры, отведя просительницу к дверям спальни Горького, он втолкнул в неё женщину, убедившись, что Горький заметил, кто ей покровительствует. Дальше сама пойдёт. Можно не беспокоится. Перед настоящим горем Максим Горький был беззащитен. Позвонит Старику и умолит. А тот и рад будет не только расстрелы подписывать, но и невинного спасти. Вроде как и не совсем чудовищем становится в своих глазах, зверь безжалостный, я-то знаю, кто он на самом деле.

Курчавенький мальчик Есенин был уже размякший, сидел с бокалом красного вина напротив Леонида и что-то с отрешённым взглядом сочинял у себя в голове-одуванчике. Леонид Каннегисер, напротив, был сосредоточен и начеку, увидев Якова, помахал ему рукой. В комнатах было накурено. Толпа родственников, артистов, писателей и просто дамочек, незнакомок на ночь, создавала впечатление бессмысленно кишащего муравейника. Как и в доме насекомых, это было только внешним впечатлением и абсолютным заблуждением. У каждого была своя цель. Кто просто хотел продолжать быть в обойме. Кто, как Есенин, не мог быть совсем в одиночестве, надо было подзаряжаться чувствами от людской толпы для последующего выброса эмоций в стихах, а поэты тут можно сказать кишели.

Яков Блюмкин был книжным червём. Он обожал, почти боготворил писателей и поэтов. Его собственные попытки сочинений не пошли далеко из-за постоянной занятости серьёзными и реальными делами. Есенин писал довольно скучные пасторальные стихи, содержание которых Якова Блюмкина совершенно не трогало. Стихи Сергея Есенина отличались магией золотоносной породы. В пустом бессмысленном грунте вдруг появлялись бесценные самородки, каждым из которых другой поэт мог гордиться всю жизнь, а у Есенина хоть один был в каждом новом стихе.

Сюда, к Горькому, захаживал как на работу большевик интеллигент Луначарский, созидая легенду, что новая власть не просто неотёсанные уроды и невежи, но ещё и культурой не обижены, пусть только в его лице, Наркома Просвещения, то ещё название должности по нынешним временам. Горький, приютивший всю эту толпу интеллектуальных ошмёток старого мира, упорно пытался убедить себя, что он лично не хотел ужасов изуверства чрезвычайки, а только радел за благо народное. На этом благородном поприще он создал своё немалое состояние, личное благо, а деньги у него были почти немеренные. Теперь, когда поддержанная им революционная кучка узурпировала власть, просители за репрессированных несли поток благодарностей в банкнотах и драгоценностях. Это тоже было писателю впрок.

– Кто такие Палеи? —Спросил Блюмкин обоих. Он запомнил всё написанное на визитке бросив один небрежный взгляд перед тем как отдал её половинки, не оставив у себя никаких улик. Просто осторожность на случай. После всех его приключений это уже был инстинкт конспиратора, даже если осторожность казалась излишней.

Есенин внешне никак не отреагировал, но его явно передёрнуло.

– БлУдная великокняжеская ветвь. – Ответил Леонид, щеголяя не только знанием, но и искусством мгновенно создавать точные словесные химеры с многоуровневым смыслом. Блудный сын вернулся к отцу из странствий, был принят и приласкан. Блуд означает ещё и разврат. Семейка Павла Александровича по всем формальным признакам подходила не только к первому определению – странствия в изгнании, но и к второму, фривольному значению.

– Шестой сын Царя Мученика Александра, Павел Романов, родил мальчика Володю во время греховного сожительства с женой подчинённого, пока та была ещё в законном браке. – Продолжал Лёня, ёрничая без зазрения совести. – Потом, через годы, парочка была прощена и обласкана. В Царском у них построен стильный дворец, хоть и не такой огромный, как Екатерининский, но сделан со вкусом, для себя его жена, Ольга Валериановна расстаралась. Ну и дамочка, скажу я Вам. Как говорят, бой-баба, но ещё и великосветская. Великосветская бой-баба! – Каннегисер захохотал в голос от радости внезапного отцовства парадоксального оксиморона.

– Статна, умна, лицом красива, энергична и оборотиста. Всем хороша была бы, но нет в ней чуткости к знакам судьбы, а, то бежала бы себе в Париж сразу после отречения Николашки. А то и сразу после конца Распутина. Да скаредна излишне, тряслась над своими картинами и прочим бесценным барахлом. Её старшая, рождённая ещё до велико-княжества, Марианна, тут завсегдатай, актриса в Горьковском БДТ (Большом Драматическом Театре). Её подозревают, что помогла в деле убийства Распутина, легенда революции. В сыне, Владимире, Боде, благородном поэте кислых щей, Ольга души не чает, хотя мужа Великого Князя Павла любит таки больше. Есть ещё и молоденькие дочурки, впрочем, уже ведьмочки, как и весь их женский род.

Услышав эту характеристику только что встреченной девушки, Яков убедился, что у него был не солнечный удар по сознанию, переутомлённому чтением донесений секретных служб о немецком шпионе Ленине. Если девушку, не сговариваясь, называют ведьмочкой, то без сомнения, есть в ней особое, колдовское начало.

– Вот, Сергей с ними хорошо знаком. – Добавил Каннегисер, кивая на Есенина.

Сергей Есенин, слушая этот поток яда, вылитый на Палеев, внутренне клокотал эмоциями. Воспоминания о военной службе в личном Императрицы Царскосельском военно-санитарном поезде №143 отдавали мочёными яблоками, произведёнными из наполовину гнилых плодов, забывших уже о былой спелой сладости. Он не просто выступал со стихами перед царской семьёй, но и сам был частью их патриотического порыва служения русскому воинству. Во время прогулки с Настей между молодыми людьми возникли тонкие ниточки юной привязанности с предчувствием возможности любви.

Он встречал и князей Палеев, хотя по возрасту не совпало, младших дочерей он отметил как особенных, а их брату Владимиру завидовал смертельно. Не как поэту, разумеется, а его происхождению, возможности не тужиться, доказывая свою значимость, тот родился аристократом, а поэзией мог забавляться как игрушкой. Все эти романтические размышления были грубо и хрустящее раздавлены кирзовыми сапогами предательски торжествующей демократии. Сергей приказал себе забыть эти годы около великих княгинь. Элементарно опасно. Ничего про те знакомства и дружбу. Это юность, он решительно вычеркнул её из памяти.

Яков, с его даром читать людей, понял, что поэт испытывает настолько сильные чувства, что пытать его бесполезно. Выдаст какой-то афоризм – загадку и разгадывай её, время теряй, а потом ничего из этого упражнения для действия не почерпнёшь. Достаточно того, что и Поэта великосветские женщины Палеи проняли. Значит, точно, далеко не пустышки.

Остаток вечера в пустых разговорах ни о чём прошёл быстро. Яков ушёл, прихватив с собой блоковскую незнакомку, договорившись на пятирублёвой банкноте. Деву наслаждений отправил через пару часов из квартиры восвояси, добавив серебряный рубль на извозчика. Спал он с чудными вещими снами, которые и забыл сразу поутру, как и девицу бледную на всё её обманное естество.

Любовь или жизнь

Телефон зазвонил точно в девять.

– Это я. – Произнёс в трубке юный девичий голос.

– Через час у Катеньки. – Сказал Блюмкин и повесил трубку не дожидаясь ответа.

Он сидел за столом в кабинете своего подчинённого, сотрудника, возглавляемого им отдела контрразведки. В Петроградском отделении ЧК в его распоряжении был только молоденький немец из прибалтийских, Владимир Шорре. У него было более чем достаточно веских причин для неприятия бывшей власти. Анти германские настроения ура-патриотической части населения с началом войны вылились в погромы коммерческих предприятий с вывесками на немецком языке, да и вообще любом непонятном, то есть не русском. Не обошли патриоты и издательство Вольфа на Васильевском острове, где работали его дядья, Вильгельм и Людвиг. Вольдемар, как его звали дома, постоянно сталкивался в школе с русскими националистами, воспалёнными враждой ко всему немецкому.

Месяц назад, сразу после окончания школы, Владимир направился в Смольный записываться в партию большевиков. Это был совершенно естественный выбор парня, который ненавидел эту войну. Войну совершенно бредовую, являющуюся воплощением личных счётов двух венценосных родственников из-за девушки по имени Александра, которая предпочла русского царевича, принеся тем самым обеим Империям только несчастья. В качестве приданого Русской Империи она принесла раздор и неприятие самой идеи наследственной монархии. Германской Империи повезло никак не больше, она потеряла и невесту и себя.

Не можешь родить здорового наследника, не лезь в Императрицы, думали все, кто читал газеты. А тут ещё и война с Германией, откуда эта выскочка Императрица Алекс, будь проклята вместе с её муженьком, царём и всем её родом. Ленин и партия Большевиков не просто хотели закончить войну с немцами, они и делали всё, чтобы был подписан мир. Это была важная часть правды с точки зрения Владимира Шорре, которая и определила его политический выбор.

Яков Блюмкин при формировании отдела контрразведки нуждался в сотрудниках со знанием иностранных языков, в первую очередь немецкого. Посетив в конце весны северную столицу, Петроград, он заметил в штабе революции, Смольном, этого молоденького кудрявого блондина записывающегося в правящую партию. Владимир сидел перед суровым рабочим и отвечал на вопросы, которые сводились к выяснению его пролетарского происхождения или опыта работы на фабрике или, по крайней мере, может он дезертир с фронта? Хоть что-нибудь с ответом отличном от короткого – нет?

Якову стало ясно, что пареньку предложат пойти на завод поработать или в красную гвардию и приходить с рекомендациями через год.

– Я свободно говорю по-немецки. Могу помочь сейчас, после Брестского мира, быть полезен в торговле с Германией. Я закончил Петершулле. – Выложил последний козырь Владимир.

Никакого впечатления на представителя партии это не произвело. Ситуация стремительно приближалась к разрешению, когда Яков решил, что парень именно тот, кто ему нужен для работы. Он знает немецкий! Может сильно помочь. Яков сам хорошо знал язык, но одному работа по просмотру стопок донесений была неподъемная.

– Откуда семья? – Спросил Яков на немецком.

– Из Прибалтики. – Тоже на немецком ответил Владимир Шорре.

– Нам в ЧК нужны люди для работы в контрразведке со знанием языков. – Веско произнёс Блюмкин, обращаясь к большевику. – Нам нужны партийные. – Добавил он.

Партийный функционер был впечатлён кожанкой начальника отдела контрразведки Чрезвычайной Комиссии. Спокойный веский голос мог принадлежать только человеку с особыми полномочиями.

– Даёте рекомендацию?

Формальную рекомендацию в партию большевиков Блюмкин дать не мог. Сам он был эсером. Эта партия сейчас была легальной союзнической оппозицией большевикам и входила в правительство. В ЧК его самого делегировали именно эсеры.

– Я даю путёвку в ЧК. Оформляйте в члены партии и направьте на Гороховую. Пусть завтра приходит. Выпишете мандат для работы в контрразведке. Пусть спросит Блюмкина. Буду ждать.

Не ожидая уточняющих вопросов, которые легко могли поставить его в затруднение, изображая крайнюю озабоченность, Блюмкин направился в сторону от стола, где записывали в правящую партию.

Они лучше познакомились в кабинете отдела контрразведки, куда на следующее утро пришёл этот паренёк. Молоденький, как и сам Яков, молодой человек только что закончил Петершулле на Васильевском Острове, где учительствовала его мать. В контрразведке он получил первое задание исключительной важности. Он просматривал все перехваченные сообщения и донесения о связях немецкой разведки с агентами в Российской Империи, ограничиваясь периодом времени до взятия власти большевиками. Его основной задачей было выявление и уничтожение всех документов, связывающих партию Ленина и разведку вражеской страны. Работа продвигалась тяжело, тем не менее, некоторые бумаги с донесениями о передаче денежных средств ему удалось обнаружить и сжечь.

– Есть что-то новое по послу Мирбаху?

– Есть. Не по нему самому, правда, но по родственнику, наверное. Есть такой австрийский офицер, граф Роберт Мирбах, который нами арестован. Он, вроде, из близкой послу семьи, из Дании.

– Что говорит?

– Что готов добровольно предоставить секретные сведения, что и где хранится в немецком посольстве. Дал расписку с обязательством сотрудничать с нами. Очевидно врёт, хочет, чтобы отпустили, а там в бега. Только и ищи-свищи.

– Хорошо. Расписку мне на стол. И все документы о нём. – Блюмкин собрался на встречу с Натали. – Буду позже.

Владимир кивнул. Он старался быть полезным и выглядеть, вести себя, по крайней мере, как серьёзный взрослый мужчина. С его вьющимися белокурыми волосами и ещё не совсем ушедшей детской припухлостью щёк это требовало серьёзных усилий. Но он очень старался.

Яков поднялся из-за пустого стола с одиноким грустным телефоном, вышел из кабинета, пошёл по коридорам и лестнице Петроградского отделения ЧК. В отличие от налаженного быта устоявшихся бюрократических учреждений, в этом господствовал хаос. Для установления традиций и обычаев требуется время больше, чем полгода, которые были потрачены в основном на набор сотрудников из низших классов общества и аресты всех им чуждых. Сотрудники в кожанках или форме красноармейцев, а также и просто штатской одежде сновали между комнатами с осмысленными лицами людей, занятых важными делами.

Создавая контраст, потеряно брели арестованные и просто приглашённые на беседу, большинство в дорогой одежде или офицерской форме. Беседы плавно или не очень перетекали в допрос, затем арест, что зачастую заканчивалось расстрелом по приговору. Пустые бланки приговоров были напечатаны в избытке и доступны всем сотрудникам. Патронов тоже хватало. Некоторых отпускали, до срока. Кому как везло. Без спешки Блюмкин пошёл по Гороховой в сторону реки Фонтанка. Это был не самый короткий путь. Он любил пройти по набережным Петрограда. Свернув на улицу Росси он прошёл мимо театра, через ограду Екатерининского сквера и сел на скамейку поближе к Александринскому театру. Часа более чем достаточно, чтобы добраться сюда пешком из любого точки в центре северной столицы. Это место знают все. Встреча с любым человеком тут вполне вероятна и, если кто и заподозрит, что неслучайная, то, поди, докажи, даже себе. Притомился человек, свернул с Невского проспекта, присел на скамеечку перед памятником Великой с её любовниками у ног.

По городской легенде вельможи, жестикулируя, спорят, у кого мужские достоинства больше. Чепуха, конечно. Но, не совсем на ровном месте. Катенька была любвеобильна. Если вспомнить, как поиздевался скульптор над памятником герою Отечественной войны Барклаю де Толли, сделав один ракурс совершенно неприличным, то можно понять, что народ может искать и в других символах истории. Что ещё интересного в металлических и каменных воплощениях героев старины кроме намёков на фривольные обстоятельства.

Натали Палей внезапно села рядом. Он не заметил её приближения, даже самых последних шагов до скамейки. Потрясающе. Почти никогда Блюмкин не позволял застать себя врасплох. Она сделала это с грацией рыси, которая перегрызает шею жертве задолго до того, как охотник догадается о её присутствии, а потом уже поздно головой крутить, остаётся только ждать скорого конца.

– Рассказывай. – Сказал Блюмкин спокойно. Раз уж такая уродилась, лучше не показывать вида, что потрясла своими способностями. Пусть думает, что хочет, и забудет об этой маленькой победе.

– Брата Володю переводят из Екатеринбурга в Алапаевск. Это совсем маленький городок. Отобрали почти все вещи. Я боюсь за него. Он поэт, к жизни приспособлен мало. Он, вообще, не совсем Романов. Родился вне брака. Ему предлагали отказаться от папы, но он посчитал делом чести остаться верным и в опасности. У меня дурное чувство. – Быстро выпалив эту речь, как заученный урок, а это по существу так и было, девушка требовательно посмотрела на него. Ты мужчина, ты можешь. Сделай! Спаси!

– Тебя и сестру с мамой я, скорее всего, спасти смогу хоть и не уверен. Брата могу попытаться. Отца нет. Но это будет стоить дорого. – Медленно и с ударением на последнем слове произнёс Яков. Он старался, чтобы девушка поняла, что его интерес к ней не сострадание, а чувство другого уровня. Какое чувство выше страсть или сострадание? Ответ на этот вопрос зависит от соглашения о том, чем являются наши базисные инстинкты. Низменной основой или высшей сущностью? Что из этого выше? Какая разница.

– Сколько?

– Жизнь и душу. – Буднично ответил чекист. – Когда-нибудь, в Париже или Нью-Йорке или куда жизнь забросит, я или кто от меня, попросят об услуге. И ты сделаешь, что бы ни попросили.

– А тело?

Это был прямой вопрос умной образованной девушки. Яков не хотел вести с ней торг, ставя её в положение проститутки, но ответить было надо.

– Я не насильник, если ты имеешь это ввиду.

Натали поняла невысказанное, да, и тело, но вида не подала. Возможность сексуальных отношений её совершенно не пугала, скорее напротив. Но пусть этот красавчик помучается от смущения. Она уже была готова и мечтала о половых контактах. Этот мужчина тревожил её проснувшееся женское начало. Правильно, из женской солидарности, его помучить. Пусть добивается. Может, действительно, сумеет защитить в это страшное время.

– Как в Фаусте? Продаю душу? Расписаться кровью? Где? – Спросила юная княжна. Без всякой надежды на сочувствие и поблажку. Вопрос был только для того, чтобы получить чуть больше информации о той яме, можно даже сказать, свежевырытой могиле, в которую её столкнула история территории, заселённой покорными до поры человечками, дикого пространства с границами, пульсирующим от центра представленного двумя столицами.

Яков про доктора Фауста полностью не читал, скучная книга, но содержание из оперы знал, в общих чертах. – Примерно так. – Ответил он. – Расписываться нигде не надо, ни кровью, ни чернилами и вообще никому ничего не следует рассказывать. – Последние слова он произнёс по слогам – ни слова, ни звука, ни намёка. Никаких свидетельств, что мы вообще когда-то встречались.

– Где сейчас дядя Миша?

– Его уже нет. Это всё, что могу сказать. – Яков помедлил.—И этого не мог. Считай, что ничего не слышала. – Он не хотел это говорить, но знал, что врать ей нельзя. В конце концов, риска, что её примут всерьёз, никакого. А опасность, что захочет и сможет раструбить в прессе, ещё меньше. Оппозиционных газет уже нет, закрыты все. Пусть верит, что он будет говорить ей только одну правду. Пусть привыкнет к его безусловной открытости для неё, тогда, если действительно не будет другого выхода, будет шанс, что поверит и явной лжи. Хотя, эта, скорее всего, не поверит, но шанс будет. Шансы надо всегда создавать и приумножать.

– Как я узнаю, что человек от тебя?

Это была проблема. Любой пароль, если он жёсткий, можно забыть или перепутать. Или кто-то случайно скажет именно такое сочетание условных фраз, которое должно быть правдоподобным для постороннего обменом репликами.

– Если это буду не я, а это значит, что ситуация исключительная, что другого выхода не было. Он расскажет в общих словах, как мы с тобой встретились. И обязательно упомянет имя той женщины, которую я провёл к Горькому. Кстати, поинтересуйся у неё, если свидитесь, как судьба мужа.

– Любовь Сахарова? – Её лицо на мгновение вспыхнуло лёгким жаром от реакции на пикантное имя.

– Да. Пусть слова пароля будут – сладкая любовь, так естественней и всегда можно придумать, как вставить в разговоре. Постарайся свести её с мамой, чтобы та посоветовала самой пойти просить к Горькому. Из этого ничего не выйдет, но твой поход с сестрой будет забыт.

– Почему не выйдет?

– Твой брат сам виноват. Помнишь его стишки Марианне после убийства Распутина? Там есть рифма «Пташка – какашка». Она обиделась смертельно. Горький ничего делать не будет, принять примет, пообещает постараться, но делать ничего не станет. Марьяна у него звезда Большого Драматического. С братом беда.

Он сделал паузу, чтобы Натали осознала исключительную сложность задачи спасения брата. Чтобы поняла, что та плата, вполне соответствует огромности и опасности задания, за которое он берётся. Для неё, только ради её любви, назовём его цену прямыми словами.

– Там сложная игра, в которой я сам не полностью предвижу все события, хоть и планирую. Слишком много ненадёжных исполнителей, а других нет, мало времени на подготовку. Всё не проконтролируешь. Одно могу сказать точно. Все сообщения, о том, что там будет с твоим братом и всеми другими, это часть операции. Игра без правил, без понятной со стороны цели. Не верь никаким словам, только своим чувствам. Они тебя не обманывают никогда. Поэтому мы оба здесь, на этой скамейке. Поэтому ты сможешь выбраться из этой мышеловки. А, душа, ничтожная цена за полную жизнь. – Постарался он подбодрить девушку, хотя она справлялась и сама. Скорее для себя, чтобы не чувствовать насильником и вымогателем в глазах уже любимого им человека.

– Жди и будь готова к прогулке до Финляндии. В любую минуту. Может завтра, а может через полгода. Но готова будь в любой момент.

– Про тебя я уже всё, что мог, узнал, как ты поняла. Меня называй Максим. Просто Максим.

Яков встал и бросил последний взгляд на Наталью Палей. Он осознал, что чувства случившейся совершенно не ко времени любви, клокотавшие в его груди и полностью оформившиеся во время этой короткой встречи, будут с ним до конца жизни. Встал и ушёл, стараясь не произвести впечатления раненого оленя, пытающегося скрыть от охотника серьёзность раны, чтобы тот не погнал за ним всю свору собак. Получилось плохо.

Таша, как её звали в семье, продолжала сидеть, наблюдая удаляющегося от неё молодого мужчину, который бесцеремонно ворвался в бутон её только начавшей набухать юности. Он внезапно оказался самым главным персонажем в её трагедии по имени жизнь, которая может бесславно завершиться через полгода или даже раньше, а может и продлиться десятилетия с приключениями и впечатлениями, сильными чувствами и любовными связями с многими особенными мужчинами. Это был очевидный выбор. Молодой человек ей нравился, его присутствие вызывало сильное сердцебиение и сбивчивость мыслей, которую она могла подавлять своим особенным умом. Это было не так уж и важно, даже если бы он был неказист, а этот парень оказался вполне статен и привлекателен, главное, что она сама скоро станет неотразимой, незабываемой красавицей. Она это знала совершенно точно. На того, кто рядом с ней никто и не посмотрит, ослеплённый её красотой.

А сейчас тоненькая, высокая, чуть угловатая молоденькая женщина, легко встав со скамейки, отправилась по Невскому к набережной реки Мойки, следуя далее по ней в сторону Театральной площади, на квартиру единоутробной сестры, актрисы Марианны. Надвигалась гроза. Мрачные тучи обещали безжалостно и благословенно пролиться на город истосковавшийся по летней жаре. Надо прибавить шагу. Слегка наклонившись вперёд высокая девушка широким шагом быстро шла по гранитной набережной Мойки, укладывая мысли и события в подобие инженерного чертежа, как она всегда делала для чёткости суждений. Тут она была очень схожа с этим молодым чекистом.

Вчера в поезде из Царского Села они с Ирой встретились с разбитой горем женщиной, глаза которой были выплаканы до такого состояния, когда белки становятся кроваво-красными от многодневных непрекращающихся потоков слёз. Расспросив и узнав об аресте мужа железнодорожника за случайный затор на товарной станции, они предложили пойти к Горькому, где по рассказам Марианны, находится «Центржалоба». Приходят бывшие, просят, Максим Горький входит в положение, сочувствует, звонит Ленину в Кремль и бывает, что некоторых родных отпускают. Женщина была готова ухватиться за любую протянутую соломинку какой бы хрупкой, как эти девушки, она не казалась. Выяснилось, что войти внутрь «Центржалобы» совсем не просто, очередь. И тут этот подошёл этот… Люцифер, Дьявол – искуситель. На вид просто красавчик, но с таким с огромным персональным магнетизмом, что на ум приходила только одна ассоциация – князь тьмы.

Придётся ждать. И не верить никаким вестям, как он сказал. Впрочем, какая разница, верить или нет. Надо жить. Жить. Зачем? Просто жить, там будет видно зачем. Или не будет, но хоть поживу, решила она своим уже далеко не детским, выдающимся бесстрашным умом. Натали долго не могла уснуть этой ночью. Ей лез в голову Максим, как он себя назвал, в самых непристойных образах. Только удовлетворив свою непокойную плоть, она смогла предаться сну.

Яков заставил себя на время забыть о внезапно нагрянувшей истинной любви. Он был старше и опытней в амурных делах, влюблялся регулярно, но ненадолго, воспринимая романтические чувства, как часть своего рода спектакля, в котором исполнял роль лидирующего мужского персонажа. Ему оказалось необходимо откорректировать, порученное секретное государственное дело высшей степени важности – операцию «Меморандум Кайзера», чтобы безопасно для себя вывести из игры Владимира Палея. Она сразу поймёт, если тот погибнет. Ведьм не обманывают, сглазит, усмехнулся про себя Яков, который хотя и ничуть не верил в эти деревенские суеверия, но знал, что карма существует. Есть люди, которых обманывать и пытаться не стоит. Плюс такие, к которым нельзя быть несправедливым, нарушать данные обещания, они обидятся и судьба виновного накажет. Натали совмещала в себе оба этих нематериальных талисманов. Над ней парили и ладили, хоть в тесноте, но согласии, несчётное число ангелов-хранителей.

Операция

«Меморандум Кайзера»

Операция «Меморандум Кайзера», инициированная Лениным сразу после подписания Брестского мира между Россией и Германией с её союзниками, вступала в решающую фазу. В устном, но определённо личном, конфиденциальном послании Ленину, не стесняясь бранных слов, Кайзер Немецкой Империи Вильгельм передал, что все эти мирные соглашения его ни к чему не обязывают. Он, самодержец со стороны Германии, признал эту бумажку, а со стороны Российской Империи, кто? А никто. Какая-то банда шантрапы им же, Кайзером, оплаченных безродных бунтовщиков против своей же страны. Если на документе не будет подписи самодержца, самого Николая или другого законного наследного правителя Российской Империи, то договор так и останется бумажкой для подтирки, каковой фактически является.

От русской регулярной армии остались одни кресты на могилах и неорганизованные толпы дезертиров, которых после чехарды с Правительствами так и называть уже было нельзя. Присягали они самодержцу Николаю, а тот хоть и отрёкся, но от присяги трону не освободил. Они теперь вроде как дезертиры, а вывернешь слова наизнанку, как это у политиков заведено, окажутся верные слуги Царя и отечества. Царь и государство их бросили околевать в окопах, но если правитель покается перед народом, призовёт на служение опять, то, может быть и вспомнят о присяге. Смотря, что посулят, а там и поглядим кого поддержать штыками.

Если германцы победят бывших союзников России, оставшихся без второго, восточного фронта, то потом они смогут делать с Россией, что захотят. Например, усмирят бунт и поставят законного цесаревича на престол, а его мать, немку Александру, его регентшей. Или дядю Людвига. Кто подвернётся. Или вообще сделают протекторатом, колонией. Подробности, как и что конкретно будет сделано совершенно неважны, у этих помазанников божьих чёртова прорва близких родственников, прямых потомков какого-то из бывших царей, европейских королей и всяких князей с принцами. Все они"Великие», что значит для трона подходящие.

Председатель Совета народных комиссаров Владимир Ульянов (Ленин) возглавлял огрызок того, что раньше было Российской Империей. У этого, стыдно сказать, государства не было определённого названия, конституции, правопреемственности и международного признания. В мирном договоре с Германией и её союзниками его сторона именовалась Россией, а не Советской Республикой России, которую он возглавлял. К слову сказать были ещё и другие названия комбинирующие слова Россия, Республика, Социализм, Советы и Федерация. Казалось бы пустячок, но Ленин, юрист по образованию, понимал, что документах не бывает мелочей, а бывают занозы, которые воспалившись в будущем, могут привести к сепсису и гангрене.

Из этих заноз прошлого две доставляли ему особое беспокойство. Первая это сотрудничество большевиков с немцами во время войны. Хотя он лично не подписывал никаких обязательств, но косвенные свидетельства в документах, выплывших на свет, донесения разведок союзников и противников, главное, очевидный мотив революционеров работать против своей страны на пользу её врагов, могли доставить серьёзные неприятности пропагандистского характера. Второй проблемой было формальное продолжение самодержавия. Царь, Николай Второй, отрёкшись от престола, не заявил об изменении государственного строя Российской Империи. Он только передал скипетр брату Михаилу. Формально говоря, законный престолонаследник из дома Романовых, кого бы в этой роли не провозгласили, будет являться сувереном, Главой Российской Империи. То, что это государственное образование на данный момент не функционирует, не гарантирует невозможность его реставрации. Уже были прецеденты, в том числе недавно, после двух отречений императора Наполеона и реставраций династии Бурбонов во Франции.

Эти занозы надо было вытащить. В последний день апреля Ленин пригласил Дзержинского для конфиденциальной беседы во внутреннем дворе Московского Кремля. Опытные конспираторы умели не оставлять следов, если не хотели. Содержание беседы представляло собой высшую тайну новоиспечённого государства, находящегося в самом начале устроения.

Мы не можем себе позволить возрождения самодержавия. Ни в какой форме. Даже в изгнании. Наследственная монархия может стать ростком из которого взрастёт контрреволюционное развесистое дерево. Её надо срубить, выдрать с корнем. Самую мысль о ней. Самую идею. Законных наследников престола остаться в живых не должно никого.

– Владимир Ильич, красный террор уже в разработке.

– Улита едет, когда будет. Промедление смерти подобно. Смерти, в самом прямом смысле слова, для меня и для вас, батенька. – Ленин взял паузу и добавил. – Кайзер смеялся над Брестским миром. С кем говорит мир?! С Россией? Это где, покажите на карте. В Азии, в Китае? На Аляске? Так её продали за золотую полушку. И хохотал. Громко смеялся, в голос, долго остановиться не мог.

Дзержинский помалкивал. Он знал, что, когда Ленина понесло, лучше дать выговорится той части его личности, которая воплощала болтливого путаного теоретика. Потом возьмёт вверх другая его ипостась, гениального практика, который сформулирует задачу коротко и ясно.

– И тут ещё эта недолга. – Продолжал вождь мирового пролетариата. ¬ У немцев могут быть документы про помощь в деле революции. Сами понимаете, у нас просто были одинаковые цели. Неизвестно кто кому помог больше. Скорее, мы немцам продержаться ещё полгода, а не они нам свалить Временных. Но не это важно. Могут сказать, если большевикам можно обращаться к врагам России, то и контрреволюции позволено просить помощи у заграницы.

Дзержинский внимательно слушал. Вот сейчас, когда проблемы сформулированы, то и наступит развязка. И не ошибся. Ленин переменил тон с раздражённо разговорного, на отчётливо командирский. Как унтер-офицер отдаёт приказ младшим чинам.

– Надо убрать из игры всех Романовых. Каждого, мужчину или особу женского пола, кто имеет шансы на занятие престола. Убрать физически. Надо сделать так, чтобы нас в этом нельзя прямо обвинить. Подозревать, пусть подозревают, пусть нас смертельно боятся, но чтоб никакой прямой связи со мной или с ВЧК, ни с кем из нашей партии коммунистов-большевиков. Лучше, чтоб ниточки вели к эсерам, например. К ним, лучше всего. Они террористы, им и карты в руки. И надо уничтожить все шпионские документы иностранных посольств в России, лучше всего ещё и купить бумаги в Германии, у их разведки, если сторгуетесь. Это мечта, но чтоб было ясно, что в идеале. Есть соображения?

– Мой заместитель, левый эсер, Петр Александрович, протестует против красного террора, хочет в отставку.

– Понятно. А Вы ему скажите, что есть важное дело против иностранного шпионажа. И предложите, чтобы был организован специальный отдел. Пусть предложит из своих эсеров в начальники. Есть такой человек, который всё сделает за нас?

– Похоже есть. Яков Блюмкин. Перед разгромом 3 армии он и командующий Лазарев взяли все средства в отделении Госбанка в Славянске. 4 миллиона царских рублей. Потом внесли в кассу эсеров, но полмиллиона испарились в никуда. И никаких зацепок. Были и нет.

– Этот Блюмкин взял? Ай да, шельмец. Вот такой нам для этого дела и нужен. Скажете ему, что на пропажу закроем глаза, если всё провернёт без особых эксцессов. Тут ясно, совсем без происшествий, невозможно. Но скромно, без публичности, по возможности. – Ленин подумал. – А вот, приведите его ко мне, когда примете в ВЧК. Я сам дам задание. Пусть понимает, что дело серьёзное.

В самом начале мая, через несколько дней после этого разговора с Лениным, Феликс Дзержинский и Яков Блюмкин вошли в квартиру в кремлёвском здании Сената, которую Ульянов (Ленин) использовал в для проживания и в качестве служебного кабинета. Председатель Совета Народных Комиссаров пожал руки вошедшим. Предложил присаживаться. Подождал, пока они сядут напротив его письменного стола и достал из правого верхнего ящика лист бумаги с реквизитами Совета Народных Комиссаров. Стал читать вслух собственноручно им самим написанный, фиолетовыми чернилами, текст декрета:

– «Ситуация в стране архисложная. Пока существует хотя бы иллюзорная возможность реставрации монархии немецкий кайзер Вильгельм ни во что не ставит Брестский мирный договор. Он настаивает, чтобы либо лично бывший царь Николай Второй, либо его правопреемник Михаил его подписали, либо, чтобы была гарантия, что не будет никаких законных претендентов на престол Российской Империи. Без подписи монарха на Брестском договоре реставрация самодержавия аннулирует все договорённости с немцами. Ссылка из столиц или заключение в тюрьму всех возможных престолонаследников не являются для Кайзера достаточной гарантией стабильности нашего правительства.

Мы должны подготовиться к полному и безусловному пресечению самой идеи законного, наследственного самодержавия. Это точно также в наших интересах, как и Германии. Наши интересы не только совпадают, но и интересы Советской России находятся на первом месте.

Кайзер Вильгельм прислал посла графа фон Мирбаха для надзора за нашими действиями. У него могут быть или не быть компрометирующие материалы о связях большевиков с германской разведкой и армией. Даже подделка, предъявленная Мирбахом, может послужить провокацией и способствовать активизации контрреволюции. В посольствах Антанты также возможно существуют компрометирующие нас документы. Этих документов в любой пригодной для публикации в прессе форме нигде быть не должно.

Поручаю ЧК разработать и осуществить полностью секретный план по решению этих вопросов.

Бумажная документация не допустима. Только устные и строго конфиденциальные доклады Главе Советской России по мере продвижения операции «Меморандум Кайзера».

Приступить не мешкая по мере готовности.»

Закончив чтение, профессиональный революционер с партийной кличкой, Старик, подписал: «Председатель Совета Народных Комиссаров Ульянов (Ленин)» и спрятал бумагу обратно в ящик стола. Хотя Ленину ещё не было и пятидесяти лет, но здоровья из-за букета самых разнообразных, в том числе и стыдных хворей оставалось на совсем недолгое существование, но достаточное для того, чтобы успеть загубить несчётное количество существ человеческой породы добавив миллион, а то и другой к уже солидному послужному списку.

– Действуйте товарищи. Да! Товарищ Блюмкин, я хочу, чтобы Вы учли, что революционная диктатура и многопартийная говорильня долго вместе сосуществовать не могут. Либо, либо. Так-с, батенька мой. Не заиграйтесь с мадам Спиридоновой в демократию. Держитесь Феликса, он железный, не прогнётся и не сломается. Даже от бомбы заслонит. —Ильич, как ещё по отчеству называли Ленина, игриво щёлкнул подтяжками, как будто выстрелил, глядя прямо в глаза Якова.

Оставшись один в кабинете, Ленин медленно достал только что подписанную бумагу. Согнул узкую полоску по краю и оторвал. Взял ножницы и стал отрезать от неё один мелкий кусочек за другим. Потом повторил эту процедуру, оторвав ещё одну полоску. Он занимался этим следующие полчаса пока от документа осталась только горста конфетти. Сидел, резал и тихо плакал, жалея себя за необходимость стать хладнокровным детоубийцей, царём Иродом. В Бога он не верил совсем, разумеется. Как и все одарённые дети пришёл к логическому выводу, что раз родители без спроса произвели его на свет, обрекая на неизбежную мучительную смерть, то пусть теперь покупают красивые игрушки, нечего безответственно приговаривать человека на погибель, пусть компенсируют материально.

В отличие от обычных людей Володя потерял, а может и никогда не имел, способности к сопереживанию. Даже поняв, что родители всё равно не смогут заботиться о нём всю жизнь, как бы ни хотели, он остался капризным ребёнком. Но теперь в жестокости предстоящей ему, как и любому другого человеку, судьбы Ленин стал винить мироустройство, которому собирался жестоко отомстить.

Теория Маркса подошла ему совершенно впору поскольку позволяла логически оправдать любое действие. По Марксу не справедливо присваивать результат чужого труда. Вот и всё про справедливость. Это высший критерий. Отлично! Значит всё остальное справедливо, если служит освобождению труда. И трудиться самому не обязательно, достаточно стать адвокатом угнетённых рабочих. Значит можно грабить эксплуататоров, поскольку они несправедливые. И понятие родины миф.

– Если твоя страна, так и уж моя?! – Риторически вопрошал себя ученик материалиста Маркса, социал-демократ, коммунист Ленин. – Если Российская Империя убила моего брата, казнила, не пощадила, то кто она тебе? —Не мать, а злая мачеха. Меня самого притесняла, в Сибирь ссылала, теперь воюет, губя народ, ни за что, просто так, за Царя и Отечество? Нате, выкусите! Быть в союзе с противником такой несуразной «Родины» вполне правильно. Надо разрушить весь старый мир угнетателей, а каким Марксом или Карлом с Энгельсом, это дело архичепуховое. Цель захвата власти оправдывает всё. Победителей, знаете ли, государи мои, судить некому. Они сами становятся судьями над побеждёнными. Пролетарский материализм, батеньки мои.

Он бы и от самого Сатаны любую подмогу принял и руку врагу рода человеческого пожал. Жаль его, Люцифера, как и Бога, нету-ти. Можно ли принять деньги и беспрепятственный проезд через территорию врага? В его глазах это было делом благим, с какой стороны ни поглядеть. Летом 17го на его имя, вместе с другими предателями, был выдан ордер для привода на допрос в деле по измене. Тогда пришлось скрываться в шалаше под Петроградом. Единственным сожалением было, что дело революции при разоблачении может быть осложнено. Пришлось поступиться словом демократия в названии партии и поспешить с вооружённым захватом власти пока расследование Александрова не зайдёт слишком далеко.

Эти утешительные рациональные самооправдания против обвинений рудиментов совести, которая ютилась у него на самых задворках подсознания, сегодня не помогали. Владимир Ульянов (Ленин) ясно увидел своё будущее после смерти. Он будет проклят во веки веков. Его, детоубийцу, даже не похоронят, не предадут земле, а выставят на всеобщее глумление. Ненавидящие потомки будут терпеливо ждать своей очереди подойти к его открытому гробу и плюнуть в лицо изверга. В его лицо.

Детёнышей не убивают. Это делают только чудовища. И он, Ленин, теперь стал изгоем рода людского. Он, бывший помощник присяжного поверенного адвоката, достал конверт и аккуратно, чтобы ни один лоскуток не потерялся, смахнул в него всё изрезанное. Заклеил и написал на конверте. «Архисекретно». Не распечатывать никому, даже главе России до …". Подумал какую дату поставить. Если, допустим, ровно через сто лет, 3 мая 2018 года, то легко догадаются, что содержание конверта связано с приездом Мирбаха. Не надо. Он поставил дату «22/02/2022». Пусть гадают потомки с чем связано это число. Он тогда не знал и догадываться не мог, что приурочит рассекречивание своего злодейства к другому судьбоносному событию. Так совпало. Магия шести двоек при двух нулях.

Выйдя от Ленина, из Сенатского дворца, и пройдя через сенатскую башню на Красную Площадь чекисты молча миновали аляповатое здание Государственного Исторического музея и пошли к Лубянке по Никольской. Оба были опытными оперативниками с богатым опытом обнаружения и сбрасывания слежки. Никого подозрительного вокруг не было.

Нелегальная карьера революционера Феликса Дзержинского была скорее бурной, чем успешной. Числу его провалов, ссылок, заключений, побегов имя был легион. Он отличался несгибаемостью и скорее нахрапистостью, чем коварством. Есть расхожее предположение о стиле руководства карательным органом тоталитарного государства. Это жёсткая иерархическая вертикаль с безусловным подчинением без минимальной возможности инициативы при исполнении приказов диктаторов. В реальности стиль руководства Феликса Дзержинского во главе Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем был анархическим. Феликс решил для себя, что лично принимать участия в конкретных операциях будет только в особых, таких как прямое поручение Ленина, случаях.

Он не вмешивался в действия своих сотрудников, понимая, что их слишком много, и дел и агентов. Глава секретной полиции всей страны физически не способен водить за ручку каждого подчинённого, вникая во все обстоятельства. В первый послереволюционный период в ВЧК пришли с улицы сотни случайных людей: бывших рабочих, солдат и дезертиров, обывателей, ущемлённых прежним режимом жителей империи из национальных меньшинств. Эти чекисты принимали тысячи индивидуальных решений о ликвидации, прополке людских сорняков прежнего режима, в необходимости чего, для светлого будущего, их убедили вожди коммунистов. Опыта карательной работы ни у кого из них не было. Совсем наоборот, многие новоиспечённые охранники коммунистического, большевистского режима сами недавно подвергались гонению со стороны властей.

Дзержинский руководил деятельностью ЧК, как будто заинтересованный внешний управляющий, консультант. Был установлен порядок, что сотрудники должны регулярно приходить в его рабочий кабинет с письменными докладами. То, что доклады должны быть обязательно в письменной форме, позволило ему сразу, естественным образом выделить грамотных сотрудников с образованием среди общей массы малограмотных выходцев из рабочих и демобилизованных солдат. Феликс читал донесения и расспрашивал, давал советы и благословлял работать дальше. Потом, те кто проявлял себя лучшим образом, получали в подчинение новичков, а их было много. Им давались специальные задания и своё направление работы.

Со временем на приём к Председателю приглашался уже относительно небольшой круг ответственных за определённое направление деятельности ВЧК. Они и составили потом костяк руководителей. Те, кто ничем хорошим себя не проявил, но и не был расстрелян за предательство дела революции, взятки и мародёрство, направлялись на руководящие посты в красную армию, партийные органы и на хозяйство.

Позитивным отбором способных сотрудников секретной полиции Дзержинский сумел создать один их самых эффективных органов подавления инакомыслия среди населения поднадзорной страны. Эта же система пристраивания на тёплые местечки выбракованных за некомпетентность, но идеологически верных товарищей, привела ко всеобщей бестолковости руководства на повседневном уровне. Такая общественная конструкция без тотального подавления любого, самого пискливого голоса недовольства существовать не могла. Постоянное усиление органов подавления стало условием выживания государства. Органы надзора над населением превратились в самостоятельную политическую власть вместо того, чтобы защищать демократическую власть народа. Даже упоминание о свободных и честных выборах из кандидатов с различной идеологией стало уголовно наказуемым преступлением.

Яков Блюмкин со своей стороны был циничным комбинатором уровня шахматного мастера, гениальным манипулятором существующих возможностей. Он предпочитал действовать в одиночку, поскольку себе доверял больше остальных. Но даже себе он верил не безусловно, стараясь контролировать и проверять и перепроверять свои собственные чувства. Когда ему приходилось возглавлять операцию группы, то он рассматривал каждого соучастника как разменную фигуру на поле игры. Рисуя в воображении возможные поступки действующих лиц будущего спектакля он строил сценарии на основе представления о нормальных человеческих реакциях, относя каждого участника представления к одному из нескольких десятков массовых типажей, аналогично с театральными амплуа артистов. Его никогда не могли поймать, потому что он видел природным внутренним зрением развитие ситуации на много ходов вперёд и уклонялся от разоблачения и ареста, либо подставив других, либо создав отвлекающее событие. В большинстве случаев его расчёты не содержали ни единой непоправимой ошибки.

Эта пара оказалась идеальным тандемом для продвижения самой тайной операции нарождающегося государства. Государства, построенного на чистом перепаханном войной и революцией кладбище, на котором прорастали некие новые экзотические чертополохи, щедро удобренные костями хозяев прежней жизни. Они будут заняты наполнением могил, которые заставят рыть будущих мертвецов. Сама новая элита займётся обустройством быта и расчисткой проходов между рядами мест погребения. Вещать таблички на могилах не станут, лишняя забота, отвлекающая от построения светлого будущего, как мечтали тогда о построении общества всеобщего безделья, коммунизма, райского устройства жизни для выходцев из ныне привилегированных классов рабочих и бедных крестьян.

– Что понадобится от меня? – Спросил Феликс Дзержинский у Блюмкина, уверенный, что за десять минут молчания, пока они шли от Кремля, тот уже придумал общую концепцию широкой операции. Она должна стать принципом решения поставленной задачи, на данном этапе это ещё даже не план, а общая идея, которая много раз будет корректироваться и меняться в процессе уточнений и исполнения.

Непредвиденные события обязательно внесут неизбежные изменения множества деталей в общей схеме. Но это уже цельная задумка, которая будет исполнена таким образом, что оба они будут в выигрыше. Причём он, Феликс Дзержинский, останется вообще в стороне, как человек совершенно непричастный ни к чему сколь-нибудь криминальному или даже аморальному, как бы неуместно сейчас было само упоминание о концепции морали. Дзержинский был уверен, что Блюмкин его самого, не замажет кровью семьи царя вообще. У каждого конспиратора должен быть хоть один сообщник вне всяких подозрений на самом верху. Высокий покровитель, который прикроет и подчистит неизбежные эксцессы исполнителя.

– Санкция на изготовление нужных документов. Бланки мандатов с твоими подписями, настоящими и поддельными, но похожими на твои. Николай Андреев, ты его не знаешь, это мой давний товарищ, взять в ВЧК, в моё непосредственное распоряжение. Он фотограф, сможет сам изготовить нужные документы не привлекая внимание. Дать распоряжение подписывать, все мандаты и удостоверения, которые Андреев принесёт для «оперативной работы». Командировать в мой отдел сотрудников, которых я отберу. Много не надо. Один – два здесь, в Москве, одного в Петрограде. Устную команду нашим представителям в местах ссылки Романовых исполнять все мои просьбы. Сказать им, что должны подчиняться каждому моему слову беспрекословно, немедленно и буквально. У меня для них должен быть псевдоним. Пусть знают по имени Максим Астафуров, у меня есть такой паспорт ещё со времени выборов в Учредительное собрание.

– Всё?

– Нет, конечно. Мне надо обдумать детали. Пару дней как минимум. В общих чертах идея должна быть в том, чтобы спровоцировать хаос, в котором наши действия будут выглядеть как часть всеобщей неразберихи. Надо проанализировать, какие действия надо предпринять, чтобы спровоцировать сопротивление, которое нам придётся подавлять любыми, самыми жёсткими мерами. В понедельник смогу доложить первые соображения.

– Хорошо. В четыре ко мне в кабинет. Я прикажу подготовить все доклады о семействе Романовых. Придёшь, почитаешь и обсудим.

Феликс прибавил шагу и вошёл в здание ВЧК за минуту до Блюмкина. Вместе в тот день их видел только Ленин и неизвестный часовой на выходе из Кремля, который не обратил на эту пару никакого внимания.

В выходные и первую половину дня понедельника Блюмкин развил бурную деятельность. Он связался с Колей Андреевым и попросил прийти к нему на Лубянку во вторник, чтобы организовать фотомастерскую по изготовлению удостоверений, которые поддельными и назвать трудно поскольку будут иметь законные атрибуты, единственно, что выданы на вымышленные имена.

Основное время до встречи с Дзержинским Блюмкин провёл в библиотеке Московского университета на Моховой. Величественное снаружи здание представляло удручающий вид внутри. Читальные залы были практически пусты, вместо того чтобы быть наполненными жизнерадостными, но притом не шумными, уважающими знания студентами и важно выглядевшими гордыми профессорами, воплощающими плоды просвещения. Сотрудники ещё приходили в присутствие в надежде получить жалование для прокорма, но таковых оптимистов становилось с каждым месяцем всё меньше. Являлись на работу по привычке к умственной деятельности, а главное из страха признаться себе, что прежнего образа жизни, которому они посвятили себя с самого раннего детства, больше нет и для них уже и не будет.

Яков Блюмкин сам находил на полках, брал и пролистывал подшивки газет за последние годы. Его интересовали, в основном, сообщения о членах династии Романовых. Не проводя, разумеется, никакого систематического исследования, он впитывал в себя число и направленность сообщений о каждом потенциальном кандидате на вакантный престол Российской Империи. Его больше всего интересовал вопрос об отношении офицерства к потенциальному Верховному Главнокомандующему. Он старался выделить тех из них, кто мог бы возглавить движение реставрации монархии.

Говоря объективно, реальную опасность представляли только три члена Императорской семьи. Но Ленин сказал устранить всех. В этом был самый основательный смысл. Опасность представляли не столько личности с потенциалом успешного вождя, но самая идея самодержавия. Императорский штандарт можно водрузить над любым Великим Князем или Княгиней. Объединившись, все оппозиционные силы представляли собой почти неодолимую мощь. В ситуации анархии и разрухи, любой порядок, пусть даже самый по-человечески несправедливый, покажется лучшей альтернативой, чем свобода и равенство умереть от голода или в результате грабежа дикой бандой отмороженных дикарей.

В назначенный срок Яков зашёл в кабинет Дзержинского. Окна второго этажа, где располагался кабинет, выходили на улицу. Рядом со зловещим зданием с мистической, наводящей ужас репутацией обиталища приведений, прохожие предпочитали не проходить, спеша перебежать на другую сторону Лубянки, отворачивая головы или смотря под ноги.

– Это тот самый сейф? – Полюбопытствовал Блюмкин, рассматривая высокий металлический шкаф в дальнем углу комнаты. – В него же не влезть. Там полки, наверное, и бумаги.

– Конечно, нет. Я открыл дверь и спрятался за ней. Бомба была самодельная, со шнуром на десять секунд. Времени как раз хватило, ещё три секунды ждал. – Председатель раскрыл обстоятельства случая, из-за которого его прозвали «железным Феликсом». По легенде Дзержинский спрятался от гранаты внутри огромного массивного стального сейфа, что было явным абсурдом. Времени на всю эту эскападу потребовалось бы секунд двадцать, не меньше. И это, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, если бы сейф был почти пустой. Закрыть за собой массивную дверь сейфа практически не возможно, а быстро, ну совсем никак.

Они расположились в кабинете Председателя ВЧК для обсуждения плана «Меморандум Кайзера». Дверь в комнату закрывать не стали, справедливо полагая, что обстоятельная беседа новоиспечённого руководителя контрразведки и главы Чрезвычайной Комиссии дело ординарное и никаких подозрений вызывать не должна. Они и потом, до самого начала воплощения операции в жизнь, проводили беседы у всех на виду. Беседы, о которых никто не запомнил, так скучно они выглядели со стороны.

Яков Блюмкин изложил Дзержинскому свой план. Это заняло всего пять минут. На листах бумаг, лежащих для вида пред ними, не было никаких заметок касающихся предстоящей операции. Блюмкин держал все планируемые акции в голове. Ленин запретил письменную документацию, это была не перестраховка и разумная предосторожность, дело предстояло настолько историческое, что никаких улик оставлять не следовало категорически.

Слушая Якова Блюмкина, Дзержинский поймал себя на мысли, что будь его собеседник чуть постарше, лет на десять, не более, судьба России повернулась бы совершенно иначе. Он стал бы советником Керенского и тот не наделал бы губительных для страны ошибок. Большевиков не допустили бы в страну или сразу арестовали, как предателей. Война закончилась бы победой Священного союза уже сейчас, к лету 1918 или даже раньше. Надо было просто терпеть военные поражения, невзирая на неизбежную оккупацию части страны минувшей зимой, пусть даже потерю обеих столиц. Наполеон занял почти всю страну с Москвой, но подавился и из-за этого потерял Париж. Зато сейчас Россия присоединила бы всю Пруссию и, может ещё какие территории, пол Австрии, например. Да, и о черноморских проливах забывать нельзя. Контрибуции даже от истощённой войной Германии быстро подняли бы народ из нищеты. Наступил бы демократический мир и надолго. – Да… – сказал себе Дзержинский – так могло быть. Только что стало бы с тобой? Сидел бы опять на каторге, если бы не ликвидировали как вражеского агента. Лучше разруха в стране и я борец с ней.

План Блюмкина поражал смелостью. Все нормы цивилизованного поведения государства выброшены в мусорную корзину вместе с буржуазными приличиями и условностями, да и христианской моралью в придачу. Этот план мог сработать. Он требовал от самого Дзержинского серьёзных усилий, особенно вначале. Феликс к этому был готов. Оставалось уточнить ключевые детали.

– Без восстания чехословацкого корпуса обойтись нельзя?

– Похоже, что нет. Нужна угроза освобождения Николая, а другой достаточно серьёзной силы, которую можно ассоциировать с контрреволюцией, поблизости от Екатеринбурга, нет. Маленький, человек сто, отряд верных присяге и монархии офицеров действительно освободил бы всех Романовых, но его либо нет, либо мы не знаем о его существовании. Если не знаем, то опасность их успеха неприемлемо велика. Нужно спешить. Только восстание чехов позволит начать сразу.

– Как спровоцировать их мятеж?

– Надо отдать приказ разоружить чехов и пустить слух, что их всех арестовывают за контрреволюцию. Скажите Троцкому, что по агентурным данным чехи на грани мятежа. Пусть отдаст приказ по немедленному разоружению.

– Зачем тебе самому нападать на немецкое посольство? Разве нельзя устроить обыск отрядом красноармейцев. Результат будет тот же самый.

– Мне нужно прикрытие для того, чтобы никто не подумал, что я на месте руковожу ликвидацией Романовых. И только я смогу, с чрезвычайными полномочиями ВЧК, найти предлог, чтобы вынудить Мирбаха открыть сейф. Лучшее прикрытие для отвлечения внимания от Екатеринбурга, это быть в розыске за громкое дело. За нападение на посольство. Якобы скрываться в совсем другом месте. На Украине, например. Лучше всего там.

– Другие посольства. Как мотивировать аресты и обыски?

– Ответ на покушение на Ленина. Надо подготовить подставную фигуру, инсценировать выстрелы и обвинить. Ленин пусть отдохнёт с месяцок, лечится, от не смертельной раны. Он выглядел усталым. Ему только на пользу пойдёт.

– Это надо согласовать с Лениным… Хорошо… Инсценировку покушения я возьму на себя. Хотя… Неудавшееся покушение вызывает обоснованные подозрения. Почти все последние попытки на жизнь удавались. Фердинанду как уж везло в Сараево, а всё равно увернуться не удалось. Уже привыкли, что террористам везёт.

– Да. Согласен. Когда подойдёт время, надо будет уточнить. Ленина самого убивать нельзя. Он символ революции. Надо подумать.

– Хорошо это может подождать. – Дзержинский подумал ещё. – Давай решим так. Подождём пока контрреволюционеры сами совершат теракт, а потом и мы сразу как по команде имитируем ещё и покушение на Ленина. Так будет естественно.

– Точно. Но пока надо начать с граждан Романова и графа Мирбаха.

– В общих чертах идеи одобряю. Действуйте. Через месяц, не позже надо подготовить почти всё для начала. Тогда поговорим ещё. Особенно обрати внимание на то, как заставить руководство на местах ссылки Романовых принять самостоятельные решения об их казни. Тут осечек быть не должно. Они должны считать, что это их проблема. Всё, иди, давай. Работай.

Схема, которую придумал Блюмкин, можно было бы озаглавить «Убийство в горящем борделе». Если все видели, как человек поджёг дом порока, то кто будет подозревать, что найденное на пепелище тело, тоже хладнокровно упокоено им? Он намеревался открыто совершить преступление, за которое его будут искать, а сам под чужим именем отправиться туда, где его никто ожидает. Именно там и будет происходить самый важный акт драмы.

Через месяц Яков опять пришёл к Дзержинскому для согласования последних деталей плана. После этого вместе их уже долго никто не видел, до самого финала операции «Меморандум Кайзера», который будет ещё не скоро.

– Что случилось с Михаилом? Всех Романовых собирались ликвидировать в несколько недель, когда чехи поднимут вооружённый мятеж. А тут сообщение, что сбежал.

– Никуда он не делся. Нет его больше. Это я, наверное, перестарался. Напугал местного начальника Милиции Перми до дрожи. А тут ещё жена Михаила, Наталья, приехала в Пермь расфуфыренная и развила бурную деятельность, требовала разрешения на прогулки, хотя никаких ограничений у Великого Князя не было. Милиционер перепугался, что она готовит побег во время долгой прогулки с мужем по лесу. Решил, что, если Великий Князь сбежит, то его самого за халатность расстреляют. Решил, с перепугу, конечно, я застращал, правильно решил, до времени, к сожалению. Хотя, в общем, всё к лучшему. На пути в Екатеринбург я проверю, для полной надёжности.

– Это точно? Что не сбежал.

– Настолько точно, насколько достоверно вообще всё, всякое бывает. Но, если он наврал, то я ничего не понимаю в людях. А, я слышу, когда врут. Он точно говорил правду, что Князя Михаила никогда больше никто живым не увидит. И труп тоже не найдут. По телефону в подробности не пускался. Тоже правильно.

– Что компрометирующего может быть у Мирбаха? – Дзержинский знал, что это лишний вопрос, но как руководитель операции, хоть и номинальный, он должен показать заинтересованность.

– Практически ничего прямо на нас у немцев нет. Только внутренняя отчётность о переводах денег. Ленин не подписывал ничего. Следователь Временного Правительства Александров нашёл только провокатора прапорщика, который врал, что сам передавал деньги. Пустышка. Вот английская разведка докладывала о 6 миллионов немецких марок на революцию и сотнях агентов под видом революционеров. Оригиналы сообщений могут быть в их посольстве. Французы наверняка тоже имеют похожие сообщения.

– Ладно, посольства это потом. Что ещё?

– Всё готово почти. Я ещё должен найти предлог, чтобы Мирбах принял меня и открыл сейф. Одного мандата даже с Вашей подписью, поддельной не волнуйтесь, может быть недостаточно. Думаю, что сумею что-то придумать. Дело нескольких недель.

Но уже через одну короткую неделю Якова Блюмкина в Петрограде ожидала личная катастрофа. Он до безрассудства влюбился в случайно встреченную на улице юную девушку, внучку Императора, царя Освободителя, которой, чтобы добиться взаимности, пообещал спасти брата и её семью. План операции «Меморандум Кайзера» потребовал самой серьёзной модификации и личных усилий её руководителя. Он должен был создать впечатление, что живой поэт, великий князь Владимир Палей принесёт больше пользы большевикам, чем его святые мощи контрреволюционерам. Якову не было дела то того, окажется ли это правдой. Им двигала, только и исключительно, нагрянувшая на него страстная любовь.

Смерть Мирбаха

Пятого июля на трибуне пятого съезда Советов Председатель Совета Народных Комиссаров Ульянов (Ленин) в своей обычной манере помеси уличного торговца и городского сумасшедшего токовал доклад о положении в Советской России. Как уличный торговец он продавал с лотка Брестский Мир, а как свихнувшийся юродивый, нес околесицу шарманщика без смысла, но с настойчивыми повторениями, о неизбежности революции в странах западного империалистического капитализма:

– … наша правота в деле заключения Брестского мира доказана…

– Державы Запада сделали громадный шаг вперед к той пропасти…

– Взрывы в других странах должны начаться. …мы делали в Брестский период все возможное.…

– …в нашей стране эти революции рождались с неимоверным трудом…

– …сумму всех партий в России… научное отношение к революции. …на отношения всех партий вместе…

– …сумму всех партий… смотреть на соотношение их – ошибки быть не может…

– на Западе испытывают муки голода… Ужасное бедствие – голод – надвинулось на нас…

– … жить голодая мы не будем, а лучше умрем за революцию…

– … чехословацкий мятеж – это мятеж людей, купленных англо-французскими империалистами…

– мы имеем величайшие в мире шансы удержаться… тем самым помочь победе всемирной социалистической революции!

Высидев доклад Ленина, Дзержинский через некоторое время, исчерпав запас толерантности к пустой болтовне, вышел из зала заседаний. Его слегка мутило после дискуссии о смертной казни, которую развязали Свердлов со Спиридоновой. Он-то знал, что это такое. Чистоплюи хотят, чтобы врагов убивали без их благословения, не от имени государства, а по необходимости революционного террора. Убийства по террору они одобряют, а по закону – нет. Бред. Чистые руки бывают только у… он замялся в мыслях. Ни у кого не бывает чистых рук. Кроме детей, но эту мысль он в сознание не пустил, закрыв контраргументом, картинкой вымазавшегося в саже карапуза, с грязными руками. Психика защищает себя сама и автоматически, иначе никого не осталось на Земле плодиться и размножаться. Никому не хочется чувствовать себя чудовищем. Это высший закон существования. А ему предстояло замазаться основательно, по самую макушку светлой когда-то головы. В том числе и в крови невинных детей.

В буфете депутатам предлагали бесплатный теплый чай и три сушки. Выстояв очередь из десятка человек, Феликс расположился у высокого столика и мрачно разломил сушку в руке. Она была средней паршивости и разломилась не на четыре части, как должна была бы обычной выпечки, но ещё царского времени, довоенная, а на десяток мелких, почти крошек. Тоже еда.

– Всё готово. – Он услышал тихий голос Якова Блюмкина за спиной, как будто тот проходил мимо и, приостановившись, искал взглядом кого-то в толпе. – Феликс, ты должен будешь уйти с должности на время разборок. Разберёшься с возможными волнениями и сразу уходи пока всё не проясниться. Повод – ты под следствием из-за твоей подписи. Подпись под ордером точно поддельная, так, что ты чист, вне игры. О Мирбахе скоро дела никому не будет, а на остальное у меня будет не просто алиби, а вроде как совсем не при делах и в бегах в Украине.

– Прекрасная погода… Солнышко. Хороший знак для нашей революции. – Произнес Дзержинский мечтательно. Он был счастлив отведённой ему ролью необоснованно подозреваемого во всей этой операции. Он будет обязан Якову. Начальника контрразведки Чрезвычайной комиссии, Блюмкина уже не было рядом. Последнюю фразу Феликса про революцию Блюмкин не расслышал, но по тону и отсутствию видимой реакции прекрасно понял Председателя. Тот нажал на спусковой крючок заряженного револьвера операции «Меморандум Кайзера».

На следующий день после обеда Блюмкин с Николаем Андреевым подъехали на автомобиле марки «Паккард» к зданию по адресу Денежный переулок 5. Величественное сооружение, спроектированное без стиля, но с очевидным талантом, особо впечатляло монументальным подъездом с массивной дверью и невысокой, хотя, пожалуй, вполне функциональной для обороны оградой, отделявшей сам особняк от прохожей части. Немцы выбрали именно это здание по множеству соображений. Оно располагалось внутри Садового кольца, а значит в центре Москвы, в близкой досягаемости всех государственных учреждений. В тоже время давало возможность обороняться достаточно долгое время до прибытия сил правопорядка, если возмущённая толпа хулиганствующих патриотов захочет напасть на представительство недавнего врага, который сейчас ведёт себя как победитель на земле поверженного оппонента.

Блюмкин взял с собой на операцию Николая Андреева не только ради поддержки, но и потому, что его деятельность по изготовлению подложных документов за последние недели, несомненно, будет обнаружена. В любом случае, как его соратнику и по партии и по работе в контрразведывательном отделе, Андрееву надо будет скрываться.

Выйдя из автомобиля, они вошли в открытое, украшенное колонами крыльцо городского Дома Берга, промышленного магната, семья которого быстро поняла направление новой политики, а именно, что им ждать от лозунга «грабь награбленное» и почло за благо покинуть не только дом, но и вообще публичное пространство. Большевистская власть в вопросах собственности придерживалась политики национализации всего бесхозного. В случае если у ценного объекта объявлялся владелец, это дело присвоения осложняло, а потому неудобного гражданина приходилось обвинять в контрреволюции и расстреливать, так что собственность всё равно становилась бесхозной, но тратились патроны и время на бюрократическую волокиту. Вскорости оставшиеся старорежимные граждане предпочитали всё бросать и не докучать властям претензиями на владение. Так было и с этим особняком, переданным немецкому посольству.

На звонок открылась огромная высокая дверь, и вышел швейцар. Это было началом долгого марафона переговоров, перед тем, как им, наконец, удалось встретиться с самим послом. Сначала швейцару предъявили мандат за подписью Дзержинского, что у сотрудников чрезвычайной комиссии есть личное дело к послу. Швейцар ничего не понял или сделал вид, что ничего не понимает, взял их мандат и, закрыв дверь, ушел внутрь здания. Потом, через минут десять, вернулся и пригласил войти. Там их встретили двое немцев, один из которых щупленький лейтенант в армейской форме и другой сотрудник в гражданском, хорошо сшитом дорогом костюме. Вернув мандат, они предложили пройти в правое крыло здания. Пройдя через большой зал и открытой проём, в малую приёмную, в которой находился огромный стальной сейф, который и был главным объектом всей операции, все расположились за мраморным столом и начали переговоры.

Блюмкин, отрастил бороду и усы для солидности, а также, чтобы сбрив сразу после акции не походить на описание свидетелей. Он сначала думал надеть накладные украшения для лица, но сразу понял, что они выглядели бы слишком комично. Он представился просто: Блюмкин, стараясь произвести впечатление, что его имя настолько известно, что должность и упоминать не надо. Кто Блюмкина не знает! Смешно. Все знают. Николая Андреева он охарактеризовал Председателем Революционного трибунала. Это должно было внушить не просто уважение, а страх. Сам Блюмкин поднимался в глазах собеседников, как старший группы, выше, чем Председатель Трибунала. Кто?! Нарком или Ревизор, не меньше.

Яков достал из толстого портфеля пару напечатанных на пишущей машинке документов на бланках Датского Королевского консульства. Он начал бессистемную речь о необходимости доверия между высокими сторонами. Продолжил про шаткое положение советской власти, стабильность которой в жизненных интересах Германии, которой сейчас совершенно не нужен второй фронт. Намекнул на эффективные методы Чрезвычайной комиссии, что она получает информацию прямо связанную с деятельностью посла Мирбаха. Он говорил медленно, по-русски, хотя свободно владел немецким языком.

Он останавливался после каждого предложения. Дожидался, пока лейтенант переведёт. Не торопясь произносил ещё одну бессмысленную фразу, наблюдая реакцию собеседника. Наконец, немец, доктор Рицлер, явно вышел из себя от очевидной потери времени выброшенного на выслушивание беспредметной речи этого выскочки большевика, который прикидывается большим политиком, а на деле вполне возможно, что недоучившийся мальчишка.

– Я предполагал, что вы от Дзержинского по поводу угроз жизни господина посла. Переходите к делу, пожалуйста.

– Это дело под надзором самого Дзержинского. Мы тут по личному вопросу, касающемуся графа Мирбаха. Его семейному вопросу.

– Я могу решить все вопросы посла сам. В том числе личные. Тут и сейчас. Что конкретно Вам надо?

– Мне ничего не надо. Это господину Послу надо позаботиться о судьбе своего родственника. У меня мандат Дзержинского для личного разговора с послом Мирбахом. Я буду тут ждать, когда посол освободится.

– Вы не можете тут оставаться. Это суверенная территория Германской Империи. Я могу это сделать за него. У меня есть все полномочия решать любые вопросы. В том числе и личные.

– А у меня есть приказ Феликса обязательно довести информацию о его родственнике до графа Мирбаха. Я должен сделать так, что у Председателя. Не будет сомнений, что его приказ выполнен.

– Я могу представить письменную бумагу, что информация передана.

– Представьте. Мы подождём. Только бумага должна быть по всей форме. На бланке с печатями и подписью господина посла. Мне отчёт надо будет представить по всей форме.

Доктор Рицлер вышел из приёмной и отправился к послу Мирбаху. Он был совершенно взбешен этими русскими чекистами. Вместо того чтобы расследовать сообщения о возможном покушения на жизнь посла, о котором их уже давно предупреждали и он сам и лейтенант Мюллер, они несут всякий вздор. Лейтенант Мюллер даже приходил с осведомителем к самому Дзержинскому, а тот вместо серьёзного расследования прислал этого болтуна.

– Господин посол. Пришёл чекист и хочет говорить с вами о некоем Роберте Мирбахе, который у них под арестом.

– Какая чушь. Никакого такого родственника не знаю. Скажите, чтоб уходили.

– Он требует бумагу, что я могу решить ваши личные вопросы сам. Требует на бланке посольства и Вашей личной подписью.

– Черт с ним. Я поговорю сам. Выйдет быстрее. Пойдёмте.

Войдя в комнату, граф Вильгельм фон Мирбах величественно сел напротив русских.

– Ну! Говорите.

– Мы арестовали шпиона Роберта Мирбаха. – Веско сказал Блюмкин. Он резко изменил тон и образ с болтуна политика на жёсткого следователя.

– Не знаю такого. Что с того? – Ответил граф.

– А то, что он показал, что в этом сейфе поддельные документы о сотрудничестве немецкой разведки с Лениным. Это шантаж и провокация!

– Никаких подделок в сейфе нет. Извольте извиниться!

– Извиняться не придётся. Мы знаем точно! Знаем даже, где именно в сейфе. В какой папке. Откройте и покажем. Если там их нет, я тут же извинюсь, и мы уйдём. Советское правительство тогда обещает любую компенсацию. Вообще любую. Но они там. Это точно! Ваш родственник все рассказал!

Граф был совершенно выведен из себя. Мало того, что этот мальчишка, на вид анархист-еврей, ведёт себя неподобающе, но он ещё и представитель власти в этой спятившей стране. Немецкое чинопочитание вступило в явное противоречие с восприятием этих двух клоунов-кривляк, как ещё одного проявления навязчивого абсурда обычаев огромного, населённого дикарями бескрайнего пространства, которое сейчас, будем надеяться уже ненадолго, называется Советской Россией. Советуют они, советы непрошенные. Конечно, надо позвонить Ленину и пусть прекратит эту комедию. Он позвал секретаря и потребовал соединить с кабинетом Ленина. Телефонистка на станции узнала сотрудника посольства по голосу, он часто звонил Ленину, и попыталась установить связь немедленно. Главы правительства в этот момент в кабинете у телефона не было. Он возвращался в Кремль с очередного заседания съезда.

– Хорошо, покажите, где эти ваши, так называемые фальшивки —кипя от возмущения, сдался немецкий посол. —Он повернулся и открыл сейф, незаметно, как ему казалось, взяв из него личный карманный Маузер 1910.

– И покажем. – Сказал Андреев вставая. – Наших методов не знаете. Какие они жестокие, но эффективные. Все поют, заливаются. – Это были кодовые слова для Блюмкина: «петь, заливаться», чтобы быть готовым к действию.

Николай Андреев выхватил свой револьвер и стал стрелять по стенам мимо немцев, чтобы прикрыть действия Блюмкина. Посольские бросились прятаться кто куда. Андреев бросил химическую гранату, но по неопытности хоть и выдрал чеку, но с ручки не сдёрнул. Граната произвела только психологический эффект ожидания взрыва и то только на пять секунд. В этот момент Блюмкин подскочил к Мирбаху, выбив портфелем, пистолет из его рук, оттолкнул от сейфа. Посол упал на пол, оставаясь в лежачем положении, старался прийти в себя. Яков вытащил из портфеля пакет с порохом, который положил в открытый сейф и дернул верёвку, привязанную к самодельному запалу из коробка спичек, и прикрыл как смог крышку сейфа.

На своё несчастье ротмистр кирасирского полка граф Вильгельм фон Мирбах не ко времени вспомнил, что не просто дипломат, но и офицер, профессиональный военный, которому не пристало притворяться трупом перед сопливыми мальчишками, которые и стрелять толком не умеют. Он пополз на четвереньках в сторону проёма в большую залу, куда на его беду отлетел выбитый Блюмкиным пистолет. Николая Андреев, заметив движение к пистолету, воспринял его как прямую угрозу жизни и, не целясь, выстрелил в сторону посла. Пуля попала в правый бок и слегка задела сердце. Рана была смертельной. Через пять секунд загорелся порох в пакете.

Около килограмма пороха, в замкнутом пространстве сейфа, произвели эффект, который мог быть похож на выстрел царь-пушки, если бы та, хоть когда стреляла, а не служила напоминанием бутафорской сущности русского государства. Направленный поток огня выбил стекла в окнах, опалил пол перед и особенно сбоку от сейфа, отразившись от распахнувшейся стальной двери. По комнате белыми чайками разлетелись горящие документы. Всё пространство заволокло белым плотным дымом. Как в аду сильно пахло серой.

Яков и Николай воспользовались завесой дыма, чтобы выпрыгнуть из окна первого этажа. Яков был менее удачлив, чем Николай. Он подвернул левую лодыжку. Перелезая через украшенную пиками невысокую ограду, порвал штаны и, наконец, ко всем несчастьям получил царапину у бедра от шальной пули охраны. Мощный атлет Андреев подхватил худенького юношу и подтащил его к ждавшему их «паккарду», втолкнув через его высокую дверь.

– В штаб Попова! – Крикнул Блюмкин. Машина покатила. Ехать было недалеко.

Первая фаза «Меморандума Кайзера» была успешно выполнена. То, что посол Мирбах был убит, в основной план не входило, но и не противоречило. Главная идея этого акта, компрометация документов немцев о связях их разведки с большевиками, была частично выполнена. Оставались возможные документы, оставшиеся в самой Германии. О них тоже следовало позаботиться, но позже.

Бумаги в сейфе немцев были либо уничтожены, либо испорчены. А главное, то, что во время расследования они оказались доступны неопределённому числу посторонних лиц, после чего никто не мог гарантировать их подлинность. Компромат на Ленина, который, если и был в посольстве, уже никто всерьез не воспримет. Всегда можно будет сказать, что бумаги подложили или, что это обгорелые листочки совершенно невинного содержания. Да, что угодно сказать. «Не верю!» и презрительно фыркнуть в лицо шантажиста.

Следующим звеном операции «Меморандум Кайзера» была ликвидация возможности реставрации наследной монархии путём умерщвления всех потенциальных престолонаследников. После того что произошло в посольстве, никто не мог ожидать от Блюмкина активных действий, которые он мог он мог осуществить, под именем Максима Астафурова, оставаясь сам полностью в тени. У него появилось железное алиби. Он в розыске и скрывается.

Через час Ленин в кабинете Мирбаха принесёт соболезнования советнику доктору Рицлеру и попросит передать возмущение действиями эсеров немецкому правительству. Он с облегчением убедиться, что все материалы в сейфе уничтожены или безвозвратно испорчены. После он произнесёт характерную для него двусмысленность: «Убийц тщательно искать… но не найти» – вероятно, вместо того, чтобы закашляться, Ленин должен был сказать – «наверное, они слишком опытные конспираторы, поймать не удастся». Но вслух это не прозвучало. Их и не найдут, где бы искали. Особенно и не старались. Много дел по борьбе с контрреволюцией, не до товарищей по борьбе Блюмкина с Андреевым.

Автомобиль с Блюмкиным и Андреевым прибыл в расположение боевой организации ЧК, отряда Попова через десять минут после событий в посольстве, когда ещё никто ничего не знал о смерти немецкого посла. Они разделились, как и было задумано. Андреев направится на Украину и будет распускать слухи, что Блюмкин тоже там. Яков забрал все подготовленные для нелегальной работы документы и взял вещевой армейского образца мешок с одеждой для полного преображения в специального агента Максима Астафурова, ответственного за ликвидацию царской семьи. Дождавшись вызванного извозчика, через двадцать минут он отправится в частную больницу для перевязки раненой ноги. Он на минуты разминется с Дзержинским, который прибудет в отряд Попова сразу после его отъезда.

Дзержинский со своей стороны разовьёт бурную деятельность в эсеровском боевом отряде ВЧК, который должен ему подчиняться, как председателю. Он сначала убедится, что Блюмкина там уже нет, а потом заявит, что арестовывает всех, кто скрывает убийцу немецкого посла. В ответ на явный произвол, будет арестован сам и таким образом добьется того, что по всем формальным признакам партия эсеров развязала мятеж против законной власти. Совершенно ничего не понимающие члены партии эсеров совершали хаотические действия в ответ на жесткие требования большевиков прекратить сопротивление, которого они и не думали оказывать, пока на них не напали.

«Мятеж» левых эсеров, которого и не было, был жестоко подавлен за несколько дней. Последняя не большевистская легальная политическая сила объявлена вне закона. Установление однопартийной системы символизировало решительный шаг к абсолютной диктатуре, которая была необходима для успешного проведения красного террора.

Дзержинский был временно отстранён от руководства ВЧК, по подозрению в причастности к убийству Мирбаха. Но поскольку подпись на предъявленном мандате была признана действительно подделанной, во всяком случае, по заключению экспертизы, а он сам был арестован эсерами, то все подозрения с него были сняты. Просто свидетель и герой подавления мятежа. В убийстве царской семьи он, отстранённый от дел, и не мог участвовать, разумеется. Блюмкин не подвёл железного Феликса. Они ещё много поработают вместе полностью доверяя друг другу.

Отлежавшись в больнице пару дней, под видом солдата с фронта в серой шинелишке, под которой будет фирменная чекистская кожанка, взятая вместе с заблаговременно подготовленными документами в отряде Попова, с карманами набитыми деньгами, бланками подписанных мандатов и подготовленными заранее удостоверениями, чисто выбритый Яков железной дорогой направился в Екатеринбург. Путь туда не быстрый. Он остановится в Перми, чтобы проверить, что случилось с Михаилом Романовым. На вокзал города, куда сослали бывшего царя, прибудет только через неделю.

Екатеринбург

Пётр Войков, облегчённо вздохнул, узнав Максима Астафурова, выходящего из арки под башенкой вокзала. Уполномоченного ВЧК, наделённого особыми полномочиями, было трудно узнать в серой солдатской шинели, но Войков его ждал специально, предупрежденный зашифрованной телеграммой. Пётр, молодой ещё человек, с рыхлым лицом сладкоежки, выглядел с самого детства больным, много упражнявшийся в своём жизненном призвании, алкоголиком. Внешность деревенского учителя, пившего не просыхая, обеспечила ему кличку Интеллигент. Он ярко и персонально чувствовал несправедливость жизни. Хотел получить высшее образование, окончить университет.

Поступать в высшее учебное заведение удавалось, а завершить учёбу никак не доводилось. Мешала мечта убить видного сановника или ещё кого, чтоб отплатить обществу за относительно низкое положение родителей. Если самому не доводится получить наследство, то по крайней мере можно поубивать тех, кто поудачливей. Разбогатеть таким образом не удастся, но может добавить капельку справедливости в мир. Тут всё упирается в определение слов справедливость и относительность. Войков изучал физику и был в курсе новейших теорий Эйнштейна. Теория относительности говорит, что каждый наблюдатель равноценен. Значит всё, что с его, Петра Войкова, точки зрения, несправедливо, таковым и является. А несправедливость нужно искоренять. Эти мысли отвлекали от учёбы, толкая к идее революции, к индивидуальному террору. Попробовал сотоварищи убить полицмейстера, но не получилось.

Оказавшись в эмиграции, он учился в университетах Женевы и Парижа на химика. Видимо опыт несвоевременного взрыва самодельной бомбы не давал покоя. Хотел научиться делать надёжные орудия убийства генералов и губернаторов. В Европе ему было настолько комфортно, что Войков даже женился и родил сына. Писал публицистику и исторические очерки про тайны романов Дюма. Но началась революция 1917 и потянуло на родину, где открывался сезон безнаказанной ликвидации всех успешных по жизни граждан, которым Войков завидовал до слепой ненависти. Мечта детства вполне могла сбыться. Его жена, умная женщина, дочь купца, предпочла остаться с ребёнком в безопасной Швейцарии. Петр о ней особенно и не жалел, во время смуты, да ещё после войны, когда миллионы молодых мужиков остались гнить на полях бессмысленных сражений, оставленные удобрять поля Европы, в женской ласке недостатка быть не должно.

Карьера Войкова по возвращению в революционную Россию шла по нисходящей. Принадлежность к партии меньшевиков мешала продвинуться. Перешёл к большевикам и даже был избран председателем городской думы Екатеринбурга, но думу упразднили через месяц. Его оставили на руководящей работе, но пришлось именно работать – хлеб реквизировать. Это было почётно, отнимать плоды чужого труда ради счастья всех, но потом. Неприятно было то, что хлеб не драгоценности бывших хозяев, много не напасёшься, а главное, трудно припрятать в больших количествах для своего собственного светлого будущего.

Яков Блюмкин в Москве подбирал исполнителей для ликвидации царственного дома Романовых. Он приходил в наркоматы, которые теперь были вместо министерств, и требовал, чтобы к нему, Максиму Астафурову, сотруднику ВЧК с особыми полномочиями, направляли командированных из Екатеринбурга и Перми, городов куда сослали Царскую семью и великих князей. Он беседовал с каждым из пришедших. В теми, которые на вид не были полными идиотами, разговаривал больше пяти минут. Таковых, сколько-нибудь грамотных и соображающих, были единицы. Расспрашивал о настроениях. Составлял мнение о способностях человека, выбраковывая непригодных для деликатной работы. Ненависти к бывшим господам у всех руководящих товарищей было вполне достаточно. Было мало мозгов.

На Урале удалось отобрать только троих исполнителей для операции «Меморандум Кайзера». Это были Василий Иванченко в Перми, Яков Юровский и Пётр Войков в Екатеринбурге. Юровский перед самым началом операции доложил, что прежний комендант стал симпатизировать и бывшему царю и особенно дочерям. Ослабил режим содержания, а сам пил на взятки от царицы, которые брал с охотой, публично выражая благодарность и почтение. Коменданта дома Ипатьева, Авдеева по указанию специально уполномоченного Астафурова, сместили и поставили самого Янкеля Хаимовича Юровского, родившегося по иронии судьбы в городе, названном Каинск. В новом надзирателе за царём Максим Астафуров ясно разглядел садиста, выродка рода человеческого, что было лучшей, идеальной характеристикой для кандидата на исполнение приказа Ленина.

– За исполнением плана теперь присмотрит сам его создатель. – Скачущие мысли в голове Войкова успокоили дёрганый танец обрывков придумок про то, что делать, если из поезда никто не сойдёт.– Он подошёл к приехавшему слегка хромающему солдату, в котором узнал московского чекиста Максима Астафурова. Под этим именем скрывался разыскиваемый в Украине убийца немецкого посла графа фон Мирбаха, Яков Блюмкин.

– С большевистским приветом в Екатеринбурге, товарищ Максим. Что будем делать? Куда тебя?

– Меня никуда не надо. Я поеду в Алапаевск, доберусь сам. На поезде. Сейчас отойдём в сторонку. Поговорим. – Максим оглянулся. Вокруг, около вокзала, не было ничего, даже отдалённо напоминавшего укромный уголок для важного разговора. – Ты пешком?

– На телеге. – Ответил Петр.

– Тогда покатаемся. Мимо дома проедем. Потом привезёшь сюда обратно. Кстати, мне нужен бинокль.

– Хорошо.

Они пошли к телеге, стоявшей в трёх минутах ходьбы в стороне от вокзала. Войков, отвязал лошадь. Уселись рядом. Пётр взял в руки вожжи и слегка шлёпнул лошадь. Максим сначала сидел, но потом откинулся на копну сена в телеге и после ехал уже полулежа.

Повозка медленно катила по Арсеньевскому проспекту, который скоро вывернувшись, превратился в Вознесенский. Справа, невдалеке за деревьями, просматривалась гладь воды в городском пруде. Маленькая одинокая фигурка стояла около берега. Человек старой военной форме представлялся инородным предметом в этом мире. Казалось, что этот человечек был совершенно одинок и неприкаян. Что отрёкшийся царь был одинок, только казалось. За ним внимательно, но незаметно следили. Что неприкаян, это осознавал даже он сам, недалёкий русский полковник, и в добавок ещё и адмирал британского флота.

Астафуров мгновенно догадался, что это бывший царь. Хотя погон полковника на таком расстоянии разглядеть было невозможно, но характерная поза сугубо гражданского лица, на котором нелепо сидела форма боевого офицера, как надпись на плакате, выдавала бывшего верховного главнокомандующего разбежавшейся многомиллионной армии. Никаких особых чувств эта встреча у него не вызвала. Умозрительно можно вообразить, что найдётся романтик с извращённым воображением, у которого ледяные сосульки весной могут вызывать сострадание из-за знания об их скором исчезновении, но никому нормальному это и в голову не приходит. Всё живое трепеща ожидает прихода нового тепла, жизни и любви. Поэты воспевают капель, как возрождение жизни, а не как гибель сосулек, которым только желают скорейший уход. Николай был похож на старый, уже несъедобный гриб. Никому не нужен. Даже себе.

Они проехали Дом Ипатьева.

– Что там с Михаилом? Ты в Перми был?

– Был. С Иванченко говорил. Там всё в порядке, хотя вопреки всем расчётам и планам.

– Почему Михаила одного, почему не пришел приказ на Николая и остальных? Что там было?

– Самодеятельность и самоуправство бандитов во власти. Страх за свою задницу, поджаренный на корыстном масле. В общем, мы перестарались в Москве с угрозами, что, если поднадзорные князья сбегут, то охране отвечать по всей строгости революционной справедливости. – Начал рассказывать Максим. Он подумал про себя, можно ли передать подробности? Можно, решил чекист, даже хорошо. Слухов было столько, что среди них правда станет ещё одной из ничем не подтверждённых версий. Чем теорий больше, тем меньше веры в любую из них. Что и требуется. Теперь особой опасности, что Войков разболтает уже не было. Всё случится сегодня-завтра. Слухи на, то и слухи, что без доказательств никакой разницы не делают. Доказательств нет и не будет. Расскажу, пусть доверяет. Он продолжил.

– Иванченко перетрусил. Тут ещё и Феликс Дзержинский после меня сам лично позвонил. Эдак, спокойно, но, как он один умеет, до костей голос пробирает, сказал: Если князя Михаила похитят, то Вас, товарищ начальник милиции, расстреляем. На беду чехи как раз захватили Самару и организовали своё правительство. Вася совсем перетрусил. И это бы ещё ладно, но приехала дамочка, представилась женой князя Михаила, потребовала разрешить прогулку подольше. У нашего милиционера в мозгах помутилось. Он решил, что эта разодетая мадам явила новое воплощение Соньки Золотой ручки, которую послали князя похитить. А прогулку просит продолжительную, чтоб не хватились пока улепётывают. Он думал, что пусть лучше его пожурят за расстрел без спроса, чем приговорят за то, что упустил.

– Это точно. – Заметил Пётр, тихо, как бы про себя.

– Точно так. Правильное решение принял Василий. – Продолжил Максим. – Ну, вот. Собрал Вася сотрудников. Покумекали и постановили инсценировать похищение с ограблением. Мозгов не хватило, чтобы просто бросить трупы на улице. Мол, разбойники ценности взяли и всё, трупы им не нужны, вот и оставили на поругание. До этого не додумались. Перемудрили. Нет трупов и всё.

– А куда спрятали?

– В том то и беда, что говорит, что закопали и дёрном прикрыли для маскировки. Это ночью. Чепуха, конечно. Нашли бы на следующий день по свежей земле. Без следов не похоронишь.

– И куда дели? Ведь ничего не нашли.

– Крутит Василий. Как теперь доказать, что законный самодержец, хоть трон и не принявший, действительно не сбежал от нас? Нет прямых доказательств. Крутит, про детали расстрела, говорит витиевато и в общих словах. Куда тела дел, тоже врёт. Настаивает, глубоко зарыл и замаскировал. Это в темноте-то глубоко. Ага, вырыл при свечах глубокий колодец, без следов земли и всё дёрном прикрыл. Да-с. Врёт всё. Но, я догадался. – Задумчиво сказал чекист.

– Ну, не тяни.

– Сам прикинь. У него целый двор живности. Куры, корова, загон свиней. Он меня, когда всё рассказывал, потчевал всякими разносолами. Сало свежее предлагал с самогонкой. Сало мне в тарелку всё пытался подложить. Особенная свинина, говорит. Специальная. Соображаешь?

Оба собеседника происходили из еврейских семей. Оба прекрасно знали обычаи и запреты. Оба были марксисты, атеисты и совершенно не религиозны. Мать Якова Блюмкина, ныне под именем Максима Астафурова, при родах умерла. Отец в горе не озаботился сделать обрезание, а потом после прошедших вокруг многочисленных еврейских погромов и вовсе решил обойтись без этого ритуала. И хотя внешность у сына легко могла сойти за семитскую, но полной уверенности, что еврей, не было. Кто как поглядит. Так что предлагать свинину, это был намёк.

– Так, что, ты говоришь, что свиньям скормил?

– Он прямо не сказал. Но тел явно не найдут. И он мне часы особые показал. С князя снял. Тут не врёт. Это в его стиле. Он загодя готовился. Не кормил свинок три дня. Видел я у него этот загон. Те всё сожрали до ногтей и ещё чавкали от удовольствия. – Комиссара ЧК по особым поручениям чуть не вырвало от избытка воображения, но он сдержался. Его вдруг передёрнуло от отвращения, когда он припомнил подробности ужина в доме Иванченко. На его счастье еврейская бытовая кошерность тут сыграла счастливую роль. Не стал он есть мясо свежезарезанного хряка. Обошёлся хлебом, картошкой и капустой с луком.

– Главное, что там всё прошло по местной инициативе. – Заключил рассказ Максим.—Здесь надо то же самое. Никаких указаний от Ленина или Свердлова. Они на публику требуют устроить суд народа над венценосным кровопийцей. На деле надо всех Романовых извести под корень. Но спонтанно. Должно быть организовано решение Уральского совета. Пусть даже после дела. И трупы пусть найдут, особо прятать не надо. Важно, чтобы не было сомнений, что никого из Романовых больше нет. Хорошо ещё, что настоящий Михаил никогда не объявится. А найти похожего двойника такого роста как у него, жердина в коломенскую версту, не просто. Что сделано, то сделано, порезвились бесы пермские. Тут должно быть чище.

Купив небольшой артиллерийский бинокль в магазине Агафурова, название которого по причуде судьбы оказалось созвучно оперативному псевдониму Блюмкина, парочка заговорщиков поехала обратно в сторону вокзала. Подъехав к берегу пруда они дали лошадке напиться. Последние дни стояла сухая погода, облачка проходили по одиночке, северный ветер не позволял установиться жаре и ночами было вполне прохладно, можно сказать, не по-летнему холодно. Шинель Максима, надетая на кожанку, была очень даже по погоде.

Максим достал из внутреннего кармана кожанки, скрытой под солдатской шинелью, сложенный в маленький квадратик, конверт из пропарафиненной бумаги.

– Это предписание Свердлова предать гражданина бывшего царя Николая суду Советов и немедленно привести приговор в исполнение. Написано исчезающими чернилами. После открытия конверта через пару недель от текста и следов не останется. Состав на йоде и чего-то вроде коричневого крахмала. Я проверял. Надёжно. – Он посмотрел в глаза Войкова. Интеллигент – химик был весь на иголках, но держался храбро на одной ненависти к бывшим хозяевам. Справится.

– Сам не лезь на глаза больше необходимого. Лучше, чтобы твоих следов на месте исполнения вообще не будет. Тут слава сомнительная, а мы с Феликсом не забудем. —Продолжал Блюмкин. —Где спрячете тела?

– В заброшенных золотых шахтах. Я покопался в архивах. Такие есть. Одна на севере, неподалёку от города. Как раз по направлению к Алапаевску. И ещё есть около Алапаевска. О них сейчас мало кто знает. Золото находили на поверхности, чем глубже копали, тем меньше добывали. И бросили.

– Возьмёшь грузовик, когда избавитесь от тел, возьмёшь трёх-четырёх надёжных парней с опытом подполья и на нём ко мне в Алапаевск. У меня там особая задача. Пусть едут ночью, хорошо, чтобы добрались до рассвета. Грузовичок пусть стоит в центре города, но не людном месте, и чтоб я легко нашёл. Есть там такое?

– Кокуйская яма. Это выработанный рудник. Большое тихое место. Её там все знают.

– Скажи своим, что я особый уполномоченный центра… от Ленина… Всё ясно?

– Да. Только когда начинать?

– Не медля. Считай, прямо сейчас и начали. Завтра утром к Белобородову. Покажи ему бумагу от Свердлова. Пусть найдёт пару товарищей и проведёт суд над Николаем. Заочно. Если не найдёт никого свободного, никакой разницы, подпишет бумагу, что исполком приговорил и всё. Рассусоливать не надо. Чехословаки на подступах. Нельзя допустить бегства кровопийцы от народного суда – расстрелять. Пусть Белобородов позвонит коменданту, тот всё подготовит. Берёшь грузовик и к дому Ипатьева. Потом на нём катишь ко мне, в Алапаевск…

– Теперь ясно.

Максим Астафуров, по удостоверению специальный, с чрезвычайными полномочиями, сотрудник ВЧК, легко соскочил с телеги. Рана на ноге хоть и тревожила, нога по ночам ныла, а после долгой ходьбы он прихрамывал, но молодость взяла своё, уже зажила. В случае чего он мог и побежать быстро как атлет. Когда на кону жизнь, на боль обращать внимание нельзя.

Грозные, специально – чрезвычайные слова на мандате с его фотографией надёжно принуждали к подчинению любого неграмотного партийца случайно занесённого во власть, пусть и самозваную. Человек с ружьём будет делать, что прикажет предъявитель мандата, пусть даже никем не выданного, а напечатанного другом Петром Андреевым в его персональной лаборатории отдела контрразведки на Лубянке.

Яков не спеша, не привлекая ничьё внимание, пошёл обратно к вокзалу. Ему скоро предстоял самый трудный в его жизни разговор – вербовка Владимира Палея, с Бодей. Он знал, что тот поэт, Байрон российский, хоть и только в своих мечтах. Он знал про него многое, в том числе и то, что этот молодой поэт – выскочка, великий князь и граф немецкий в одном лице сам про себя не знал.

Яков знал, что внук Царя-Освободителя, оказался в жерновах революции совершенно случайно. Что его жребием сейчас играли нежные ручки двух его сестёр, которые тянули ниточки судьбы в противоположных направлениях. Единоутробная, а формально родная, Марианна подвела к смертельной пропасти за обидные стишки, а Таша, особенный человечек, которую он внезапно без памяти полюбил, была готова продать душу, чтобы спасти брата. Теперь всё держалось на волоске.

Сможет Яков убедить князя, что благородство понятие абстрактное, зависящее от обстоятельств. Что служение монархии не самое высшее предназначение. Что служение стране выше. Будет он достаточно убедителен, обосновывая вывод, который ему самому не казался логичным, или нет. Сам, Яков, благородство почитал за предрассудок, но князю Палею, с его жизненным опытом, это принять было слишком трудно. Для него надо предложить подмену самодержавия, на родину. Остались сутки, чтобы обдумать все возможные возражения.

Он даже не подозревал, что задача окажется гораздо проще. Месяцы унижений, ожидания смерти, хамство охраны из пленных австрийцев, всё это преобразует юношу из романтического мечтателя о славе поэта в беззащитное, трепещущее живое существо, которое имело только одно стремление, истовое желание – просто жить.

Алапаевские князья

Максим Астафуров, как на задании представлялся Яков Блюмкин, прибыл в Алапаевск за сутки до истребления всей семьи Николая Романова Екатеринбурге.

Новое имя, про запас, на случай действий инкогнито, он приобрёл полгода назад в селе Максимовка, Самарской области, участвуя в организации выборов в Учредительное Собрание. Его работой был тогда сбор сведений о населении и составление списков избирателей. Там половина села была Астафуровы. Максим Астафуров – это и без прямых признаков национальности и веско. Должен быть в Максимовке хоть один Максим?! Он сам себе выписал паспорт на это имя и оформил по всей форме, что не придерёшься. Настоящий. Ещё напоминает писателя Максима Горького, которого Блюмкин сильно уважал. А спросят, откуда он родом – из Максимовки под Самарой. Поди, проверь, какой он из множества тамошних Астафуровых. Пусть даже если кто из тех краёв случайно попадётся, уверенности, что Максим выдуманный, быть не может.

Максим предчувствовал, что убьют не только бывшего самодержца. Уверенности у него не было, да и особого значения остальным узникам Ипатьевского Дома он не придавал. Задача, поставленная Лениным три месяца назад, была совершенно конкретна – предотвратить возможность возрождения наследственного самодержавия дома Романовых. В группе, содержащейся в Ипатьевском Доме, непосредственную опасность революции, поставившей у власти партию коммунистов, представлял только бывший царь. Пренебрежимо малую угрозу олицетворял больной наследник Алексей. Судьба остальных Максима не заботила. О них позаботился случай.

Сойдя с поезда он оказался на пустой площади около низкого здания городского вокзала, который походил на грязный пакгауз. Перед ним было пустое пространство серой земли перед многочисленными железнодорожными путями. По случаю сухой погоды было можно пройти к Набережной улице даже в городских башмаках. Он был одет в солдатские кирзовые сапоги и грязную серую шинель, что идеально подходило к окружению. Особо уполномоченный революционной законностью решил спросить дорогу. Карты Алапаевска у него не было. Пока Максим выбирал подходящего пассажира из нескольких, сошедших с поезда, все они деловито направились через пустырь и растворились в зелёной листве обрамлявшей площадь. Вокруг сколь глядели глаза, живой душой был только один работник дороги, который продвигаясь по рельсам полотна постукивал по ним тяжёлым молотом, проверяя крепление.

– Как пройти к Напольной школе, товарищ?

– К князьям, что ли?

Максим замешкался с ответом. Он не ожидал, что Алапаевске все знали, что в Напольной школе содержатся сосланные Великие Князья. Между тем, их прибытие и заключение стали главными событиями городишки за всё время его существования.

– А, что тебе? Может и к ним. Какая разница?

– Запрещено с ними общаться. Контра освободить хочет. Так тебе, служивый зачем? – Рабочий дороги стал настойчив. Максим решил, что надо его успокоить, придумав историю.

– Как раз и прислали с Екатеринбурга, чтобы предупредить. На аэроплане хотят увезти. Сообщить надо как можно скорее.

– Тогда, конечно. Слушай. – Работник железной дороги подробно объяснил, как добраться до места заключения Великих Князей. Он понял, что за пустырём перед станцией следует сразу повернуть налево на Набережную и идти по ней до первой большой пересекающей улицы; увидев мост, направиться в его сторону и следовать по Соболевской пока слева не будет кирпичного дома, который ни с чем не спутаешь. Это и есть Напольная школа. Что, если пропустить Соболевскую, то упрёшься в большую реку, Нейвой зовётся, тогда вернуться сто саженей назад обратно.

Попрощавшись с рабочим, Максим, слегка прихрамывая, пошёл мимо унылых одноэтажных изб. Перейдя мост над железнодорожными путями и малюсенькую на фоне железной дороги речушку Алапаевку, он подошёл к Напольной школе через час после прибытия поезда из Екатеринбурга. Нашёл удобное место для наблюдения шагах в двухстах от кирпичного здания. Массивная Напольная школа по сравнению с бедным окружением разбросанных тут и там тёмных бревенчатых домов впечатляла и размерами и неприступностью. Здание школы продолжалось высоким, также каменным забором, образуя закрытый для посторонних глаз внутренний дворик. У двери выставлен караул из двух часовых в мундирах похожих на немецкие.

Серьёзно тут ведут дела, подумалось Максиму. Он достал бинокль, сел на землю прислонившись к широкому стволу дуба, который раздваивался у самого основания. Стал совершенно неприметен, слившись серой шинелью с деревьями Елизаветинского сквера. Стал ждать, когда из здания выйдет агент по кличке «Проныра». Максим, как всегда, впитывал в себя обстановку вокруг. Его первым шагом должно было быть установление доверительных контактов с агентами, приставленными к ссыльным князьям. Прошли часы. Агент Максим Астафуров, провёдший в пути почти неделю, чуть не уснул, прокручивая и перепроверяя в голове все обстоятельства выполнения плана окончательной ликвидации наследственной монархии в России.

Первым из династии Романовых, Великий князь Михаил, был убит в Перми. Он был официальным преемником, в пользу которого бывший царь Николай и отрёкся. Михаил был номинальным Самодержцем всея Руси. Михаил Романов представлял наибольшую угрозу, что его убедят, если не словами, то непереносимым психологическим давлением или даже пытками, или хуже того запугают, что надругаются над женой, мало ли способов заставить изменить решение и принять корону. Другого и просить бы не пришлось. Номинально легитимный, действующий самодержец был ликвидирован в первую очередь. Логично следующими по очереди были бывший царь и цесаревич. Тут всё ясно, без вопросов.