Чужой бумеранг

© Татьяна Холодцова, 2025

ISBN 978-5-0068-1777-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Спасибо моей мамочке за помощь в работе над этой книгой.

В тексте произведения присутствует грубая лексика. Она используется минимально и исключительно для речевой характеристики персонажей, отражая их эмоциональное состояние и среду. Автор не ставил целью оскорбить чувства читателей.

Татьяна Холодцова

Кондитер-декоратор, мастер международного класса. Участник и победитель множества международных конкурсов. Почетный представитель, топ-мастер, преподаватель и главный судья международной корпорации «Cake Artist World»

Я не писатель в высоком смысле этого слова. Я – записыватель. Ко мне приходят истории и терпеливо ждут, чтобы их рассказали. Я лишь бережно переношу их на бумагу – искренние, смешные, ранящие до слез…

Они повсюду: в разговоре по душам на кухне, в тихом смехе, в невысказанной обиде, в мимолетном взгляде, случайной фразе. Мое дело – подслушать мир и пересказать его вам, пропустив через призму своего опыта, интуиции матери троих взрослых сыновей, бессонных ночей и безграничной веры в человека.

Мои герои – это знакомые незнакомцы. Узнаваемые судьбы, собранные по крупицам. Я лишь помогаю им обрести голос и дарю тот финал, на который у них когда-то, быть может, не хватило смелости или который им так и не подарила жизнь. Мои изданные книги – это не просто сборники текстов, это сериал о жизни, который можно носить в кармане. Это пропуск в мир, где у каждого из нас есть шанс быть услышанным.

Пролог

В далекой пустынной земле жил мудрец.

Однажды к нему пришел юноша, дрожащий от гнева.

– Я бросил камень в того, кто обидел меня, – сказал он, – но попал в невинного. Почему так вышло?

Мудрец взял в руки бумеранг, вырезанный из черного дерева, и со злостью бросил его в пустоту. Тот описал широкую дугу, задел ветви акации, сбил гнездо ласточки, задел плечо путника – и лишь затем вернулся, царапнув юношу по виску и больно ударив мудреца.

– Видишь? – сказал старик, потирая плечо. – Это не просто палка. Это – последствия твоего гнева…

– Но я целился точно!

– Судьба не стрела, она не летит по прямой. Твой гнев – как этот бумеранг: сначала ранит случайных, потом – тех, кто рядом, и лишь в конце – тебя самого. Но есть и другой путь.

Он взял второй бумеранг – светлый, из песчаного дерева – и бросил его легко, почти без усилий. Тот, звеня, описал в воздухе мягкую дугу, не задев ни листа, и упал к их ногам.

– Первый был брошен со злом. Второй – с тишиной в сердце. Оба вернулись. Но сколько боли оставил за собой первый?

Юноша потрогал черный бумеранг – на его краях было множество следов от прошлых полетов.

– Значит, мой гнев вернется ко мне?

– Да… Но не сразу и не прямо. Сначала он пройдет через чужие жизни. И когда твой бумеранг вернется, на нем будет след от каждого, кого он задел. Если тебе повезет – ты не узнаешь, чем закончилась для них встреча с твоим бумерангом, но, если не повезет – ты будешь слышать их крики даже в тишине.

То, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности,

лишь совокупностью учиненных ими глупостей.

Артур Шопенгауэр.

Глава 1. Обвинение

5…7…10 км… цифры на дисплее тренажера быстро увеличивались… Кир бежал на тренажерной дорожке. Он бежал уже час, глядя в одну точку, совершенно не чувствуя усталости. Пот градом катился по лицу, но он не обращал на него внимания, лишь время от времени смахивал капли, настырно катившиеся в глаза. В этот раз он не слушал музыку – он думал.

Сейчас, когда уже прошло время, когда первые эмоции – шок и паника – отступили, он мог думать, мог анализировать.

«Нужно принять решение. Времени на долгое размышление нет. Как так получилось, как я угодил в такую нелепую ловушку? Ведь я всегда считал себя неглупым человеком, способным мыслить рационально, способным найти не просто выход из любой ситуации, а несколько вариантов выхода. Но то ли раньше ситуации были проще, то ли я себя переоценивал…»

Кир вспоминал сегодняшний день в гимназии, где он уже несколько лет работал учителем истории. События, которые произошли всего несколько часов назад, казались горячечным бредом, но сейчас, к сожалению, этот бред был его реальностью…

Кириллу Александровичу Калашникову было тридцать лет. Это был привлекательный молодой человек, с очень необычными глазами – цвета насыщенного сапфира. По окончании уроков он сидел в кабинете директора гимназии.

Просторный кабинет был обставлен с нарочитой роскошью. Каждая деталь словно кричала о престиже, успехе и элитарности учебного заведения. Мраморный пол, массивный стол из натурального дерева с дорогими письменными принадлежностями. Книжные шкафы, забитые томами разных эпох и жанров. Полки с ценными артефактами и наградами – все создавало атмосферу значимости и было призвано внушать уважение и восхищение посетителей.

В большом кожаном кресле восседал Андрей Юрьевич Миловидов, давний друг отца Кира и «по совместительству» директор престижной гимназии.

Это был человек невысокого роста, пятидесяти пяти лет, лысеющий блондин. Он был полноват, но отлично скроенный костюм максимально скрывал погрешности фигуры. Его лицо не было ни красивым, ни привлекательным, скорее обычным, но весьма ухоженным. На толстом мясистом носу – модные очки в тонкой золотой оправе. Маленькие, серые, обычно веселые глаза сейчас смотрели серьезно.

Некоторое время Андрей Юрьевич молчал. Не глядя на Кира, он задумчиво постукивал карандашом по столу. Наконец, тихо произнес:

– Ляшина беременна… Как ты мне… это объяснишь?

– Я? Тебе процесс объяснить?.. Забыл? – хохотнул Кир. Они были давно на «ты» – Кир знал Андрея с детства.

Директор гневно сверкнул на него глазами, встал, прошелся по кабинету взад-вперед:

– Кир… твою мать… это что?! Как… ты… это… объяснишь?

– Никак… Что вообще происходит? – В глазах Кира было полнейшее непонимание.

– Что происходит? Что происходит? Повторяю – Ляшина беременна!.. Вот, что происходит!

– Ну… рановато, конечно, в пятнадцать-то… А я здесь причем? Слава Богу, я не социальный педагог и не психолог… вот пусть они с ней разбираются. – Кир сидел расслабленно, закинув ногу на ногу и покачивая изящным ботинком, смотрел в окно. На его запястье поблескивал Rolex, подарок родителей на окончание МГУ. За окном с огромного старого раскидистого клена, росшего в центре двора гимназии, облетали последние листья. «Надо резину менять, скоро заморозки, опять очередь на шиномонтажке будет. Поеду-ка прямо сейчас», – подумал он.

– А она говорит… что от тебя… – Андрей остановился напротив Кира и, наклонившись к самому его лицу, впился острым взглядом.

Кир вскочил, с грохотом опрокинув стул.

– Чт-о-о-о?! Что за бред?!

– У тебя с ней было что-то?

– Конечно нет!!! Я что, больной? На хрена мне эта малолетка? Они на меня сами вешаются, прохода не дают…

– Кир, я вообще не понимаю, вот нафига ты в педагоги пошел, а? Тебе в модели или в эти… в актеры надо… Твой же кабинет можно по дорожке из слюней найти, – Андрей живописно помахал в воздухе руками, изображая лужи, – и от входа, и из учительской… Что мокрощелки эти, гормональные, что училки наши – «бальзаковские девочки», агонизирующие в предклимаксном флирте… – они же все на тебя стойку мартовской кошки делают… Короче, вспоминай, когда ты был с ней наедине…

Кир нервно ходил по кабинету, взявшись за голову:

– Погоди… погоди… я вообще сейчас ничего не могу сообразить… так… они меня приглашали на репетиторство… в сентябре я четыре раза к ним приезжал… В октябре – три… Сейчас ноябрь… был два раза…

– Ну, хреново это… ездил регулярно, на камерах есть…

– Я что там один на камерах есть? – Кир, остановившись, развел руками.

– Нет, Кир, есть не один, но она заявляет, что беременна от тебя!!! Ты в курсе, кто ее папаша?

Кир закрыл лицо руками…

– Вот то-то же… Он нам тут всем, лично, публичную кастрацию устроит… вручную… вон, – Андрей кивнул на окно, – в центре двора под кленом… Он проблемы по-старинке решает, как в девяностых привык…

– И что мне теперь делать? Это же просто ее слово против моего…

Андрей ходил по кабинету, Кир следил за ним глазами.

– Да, именно, но малолетке поверят быстрее. Ты что не в курсе, как сейчас такие дела модны? Ты у нас вон какой… – Андрей смерил Кира глазами, – свистни только, тут очередь на твой генофонд выстроится. Как в мавзолей….

– Ага, и именно поэтому я польстился на Ляшину, да? Вот просто «звезда нашей гимназии»?! Тупая имбецилка!

– Ну, тупая, не тупая, а тему качает о-о-о-чень популярную, – Андрей тяжело опустился в кресло. Он задумался, продолжая нервно постукивать карандашом по столу… Внезапно вскочил и, наклонившись к Киру, прошипел ему в ухо:

– Ты представляешь, ЧТО это за статья?! Ты представляешь, ЧТО с тобой будет, если ты по такой статье в зону заедешь?! – он шумно вздохнул и снова вернулся за стол, – Сейчас иди домой. Возьми больничный. В гимназии, пока, тебя быть не должно…

– Как я его возьму? Я здоров…

– Не знаю я, как!!! Отравился… Простудился… Просто купи! Кир, мне похер, как ты это сделаешь!!! – Андрей сорвался на крик, но тут же взял себя в руки и продолжил уже более спокойным тоном:

– Пока тебя здесь быть не должно… Иди, я позвоню.

Кир не помнил, как он вышел из кабинета. На ватных ногах дошел до машины, все было, как в тумане… Уже сидя внутри своего автомобиля, он увидел, как к зданию гимназии подъехала огромная машина Ляшина, сопровождаемая джипом с охраной. Тот вышел – приземистый, кряжистый, нелепый в своем дорогом костюме, который совершенно не подходил ему – и направился внутрь.

Кир не знал, сколько прошло времени. Он сидел задумавшись: «Ситуация сложная, но не критическая. Я ее не трогал. Тест ДНК это подтвердит. С Ляшиным лично говорить – тот еще квест… Думай, Кир, думай… Да как тут думать?! Как?.. Так, спокойно, соберись! Это же все какая-то херня! Ну не может быть, что просто так, на ровном месте, со слов малолетки… такие обвинения… Нет… Да нет… Не может быть. Поговорю с Ляшиным, всё объясню… В конце концов, что я, сопляк какой-то? Что я мальчишка? Я тоже умею „разговоры вести“!»

Внезапный стук в стекло заставил его вздрогнуть – это был Ляшин.

– Выйди!

Кир вышел. Сердце бешено колотилось. Его уверенность в том, что он умеет «разговоры вести» пошатнулась, но он был решительно настроен объясниться здесь и сейчас. Ляшин злобно смотрел на него. Рядом, готовая к мгновенной атаке, стояла охрана.

– Послушайте, я… – начал Кир.

– Заткнись! – сквозь зубы процедил Ляшин. – Если я выясню… а я обязательно выясню… что это правда… что это ты… – он закрыл глаза и покрутил головой, словно у него затекла шея, шумно вдыхая и выдыхая через нос. – …Я тебе лично яйца оторву… вот этой рукой, – он сунул свою волосатую пятерню с толстыми пальцами под нос Киру и сжал ее в кулак. – И сожрать заставлю… Не надейся даже, что выскочишь сухим. Те, кто хоть пальцем ее когда-то тронул, очень пожалели об этом, а ты тронул ее не пальцем… Бойся меня, сучонок!!!

– Да не трогал я ее!!! Ни пальцем, ничем другим, – от этих нелепых обвинений Кир начал заводиться и повышать тон, – у меня достаточно баб, чтобы на малолеток еще падать… я… – договорить он не успел. От неожиданного точного и сильного удара в поддых перехватило дыхание. Кир согнулся пополам и сполз по машине на землю.

– Бойся жить, сучонок… – прошипел Ляшин, наклонившись к Киру. Он приподнял его за грудки и с силой швырнул обратно на землю, затем развернулся и быстро пошел к машине. Следом пружинящей спортивной походкой направилась охрана.

Кир пытался отдышаться, сидя на земле и прислонясь спиной к машине. Раздался телефонный звонок – это был Андрей Юрьевич.

– Ты еще не уехал?

– Нет.

– Зайди…

Кир зашел в кабинет, сел.

– Слушай, ну ты же понимаешь, что мне эта малолетка на фиг не нужна? Мне, по-твоему, баб не хватает? Да вообще, на что там смотреть-то? Ты же видел ее… Мне что, вдруг, для разнообразия прыщавой экзотики захотелось? Зачем? Чего она такого может уметь? Я еще понимаю, если бы ты на нее упал, – Кир нервно засмеялся.

Андрей кинул на него быстрый злой взгляд.

– Ты долбанулся, Кир? У тебя на нервной почве крыша поехала?

– А что, – Кир поправил волосы и посмотрел на Андрея, как бы оценивая объективность своих слов, – вот тебе-то как раз может вдруг захотеться молодого тела. А мне бы своих всех… успеть… Чтобы еще под статью идти из-за тупой малолетки?.. Какой-то бред… я не верю, что это реально происходит со мной!

Андрей сидел за столом и внимательно смотрел на Кира, которого знал с рождения, план у него в голове уже сложился.

– Я понимаю, а ее папаша – нет. Он мне тут такие изящные перспективы нарисовал, что даже меня удивил своей извращенной фантазией… Не знаю как, но Ляшина убедила отца, что это ты. Он сказал, что разбираться не будет… верит дочери – точка. В общем… сейчас иди домой…

Кир запустил руки в волосы и сжал их с силой, до боли. Он никак не мог собрать мысли, чтобы заставить их выстроиться в более-менее стройную логическую цепочку…

– Что конкретно он сказал? – немного переведя дыхание спросил Кир.

– Что сказал… что сказал… – Андрей Юрьевич встал и заходил взад-вперед по кабинету, – херово все, вот, что он сказал. Семья известная, богатая… им скандал не нужен… Тем более, ты же знаешь, куда он сейчас метит. – Андрей многозначительно ткнул указательным пальцем вверх, – Ее в Швейцарию отправят с матерью… до родов, аборт делать не будут – опасно… Тебе на это время тоже лучше свалить из Москвы, чтобы перед Ляшиным здесь не светиться. Он сейчас ничего предпринимать не будет, но, если будешь тут мелькать… Зачем дергать тигра за усы? Потом, когда тут это говно поуляжется немного, потихоньку вернешься… я свистну…. Ну чего тебе здесь тереться? – Андрей Юрьевич как будто начинал терять терпение, – место твое за тобой останется. Деньги? Да ты заработал не на год вперед, а больше… Давай, Кир, давай… С отцом твоим я уже поговорил, он в курсе, у них в Америке сейчас ночь, но ты позвони… он ждет.

Кир сидел, глядя в одну точку:

– Нет… Нет. Я не хочу никуда бежать! Пусть делают тест ДНК сейчас! Я требую! Это возможно!

– Требуешь? Ага… Ну-ну… Ну иди, потребуй у Ляшина… я не рискну… Ты представляешь, что будет, если барин всерьез осерчает? Кир, ты понимаешь, что речь не о том, кому поверят, речь о том, что никому не дадут разбираться. Никакого теста ДНК не будет. Для Ляшина это – публичная огласка. Пятно на репутации. Для него карьера дороже твоей правоты, твоей жизни. Ему нужно быстро и тихо устранить угрозу. То есть – тебя. Твое присутствие здесь – это провокация. Он не будет ждать полгода, пока родится ребенок и сделают анализ. Он решит вопрос сейчас. А потом… потом «окажется», что ты просто исчез… сбежал, не выдержав угрызений совести. И все «поймут» … и все «поверят». Ему сейчас нужна тишина вокруг своего имени… Полная тишина, как ночью на кладбище… Поэтому тебе надо исчезнуть, на время… На этот учебный год точно… Я уже позвонил, договорился со своим знакомым, он директор в сельской школе. Поезжай туда, поработай, отсидись. Это же не на всю жизнь… но уехать надо срочно, в идеале завтра. Думай, Кир, всё серьезно…

…Кир уже час бежал на тренажерной дорожке в спортивном клубе.

Он остановился.

Решение было принято.

Глава 2. Светский завтрак

В роскошной столовой на массивном дубовом столе, покрытом изысканной белоснежной скатертью с вышитыми золотом геральдическими лилиями, красовался завтрак. Здесь было всё, чего может пожелать душа, только пробудившись ото сна.

На этажерке из слоновой кости возвышалась горка румяных тостов, соседствуя с тяжелым серебряным блюдом, полным тончайших ломтиков «прошутто Сан-Даниэле» и сыра с благородной плесенью. Рядом ждала своего часа корзинка с воздушными круассанами в окружении россыпи крошечных хрустальных вазочек с джемами.

В больших, массивных вазах из муранского стекла в солнечных лучах искрились каплями воды ягоды клубники, малины и черешни. Антикварное серебро холодно поблескивало рядом с запотевшими графинами со свежевыжатыми соками. Посреди стола возвышалась огромная вычурная композиция из белых пионов, источающих сладковатый аромат. Казалось, еще мгновение – и в дверях появится ливрейный лакей.

В столовой находились трое Ляшиных.

Николь с безупречным макияжем грациозно восседала в розовом шелковом пеньюаре, расшитом жемчугом. Марина в белом махровом халате и с намотанным на голове полотенцем небрежно развалилась на стуле. Геннадий в шелковом халате, накинутом на белоснежную рубашку, расстегнутую на волосатой груди, грузно навалился локтями на стол. Перед Ляшиным стояли тяжелый хрустальный графин с виски и наполовину пустой стакан.

В воздухе висело мрачное молчание, нарушаемое лишь тихим звучанием классической музыки, как и положено в «аристократических» домах, да нервным звяканьем серебряной ложечки Николь о край тончайшей фарфоровой чашки.

Никто не притронулся к еде. Лишь Марина лениво ложкой ковыряла голубику в тарелке с овсянкой. Вся прислуга была выслана из дома – никто не должен был услышать того, что происходило в столовой.

– Значит так, – резко прервал тишину Ляшин. Его голос был хриплым от ярости. Он повел головой, словно у него затекла шея, – я принял решение. Завтра ты улетаешь в Швейцарию. – Он резко выпил виски и сразу налил себе еще.

– П-а-а-па! – капризно заныла Марина, размазывая ложкой голубику по белоснежной французской скатерти ручной работы. – Я не по-е-е-е-ду! Ты должен заставить Кирилла на мне жениться! Он же…

– Ты что, дура малолетняя, думаешь, я реально поверю, что этот учитель на тебя позарился?! – взревел Ляшин, его лицо побагровело, вены на шее вздулись. – Да он пальцем щелкнет – бабы табунами в его койку побегут! На хер ему сдалась ТЫ?

– Дорог-о-о-о-й, – томно протянула Николь, ее голос звучал фальшиво даже для нее самой, – ты неправ…

Ляшин вскочил и с грохотом отшвырнул стул. Тот с треском врезался в стену, чудом не разбив антикварное зеркало в тяжелой позолоченной раме.

– Я не прав?! Я?! – заорал он, брызжа слюной. – А может, это ты не права?! Это ты не научила свою дочь ноги правильно раздвигать! Уж ты-то в этом собаку съела! Не так ли… дорог-а-а-а-я?! – последнее слово он произнес, пародируя тон Николь.

Николь картинно прижала пальцы к вискам, далеко оттопырив мизинцы и закрыв глаза:

– Дорогой, ну что за тон? – процедила она сквозь зубы, но еще не теряя томности в голосе.

Ляшин зло и громко расхохотался.

– Тон ей не нравится! – он скривил губы в презрительной усмешке. – А что, Валя Тырова из Пензы… тупая безголосая певичка провинциального ресторана… давно ли стала такой из себя леди? А?!

– Прекрати сейчас же! – в голосе Николь зазвенела сталь. – Иначе мы с дочерью вынуждены будем…

– Что-о-о?! – перебил ее Ляшин. – Что вы вынуждены будете?! Это я теперь вынужден ваше дерьмо разгребать! Одна только по бутикам шляется, да Prosecco по утрам сосет, другая шлюхается по углам! Ты хоть в курсе, от кого твоя дочь несовершеннолетняя залетела?!

– Она не только моя дочь! – истерично взвизгнула Николь, вскакивая со стула, теряя томность и жеманность речи, – И ты, как отец, обязан…

– Я?! – взревел Ляшин. – Я обязан?! – Он махнул рукой, опрокидывая вазу с пионами. Вода залила стол, цветы с тяжелым шлепком упали на пол. Белые лепестки разлетелись по редчайшему бразильскому голубому мрамору. – Это вы мне обязаны! Всем! Вот это всё, – он обвел рукой вычурную обстановку, – кто вам дал?! Ты должна была следить за дочерью! Ты!!!

Маска светской львицы слетела с лица Вали-Николь. Глаза ее сузились, губы задрожали, на лице выступили красные пятна.

– Я?! – ее сорвался в базарно-рыночный регистр. – Я?! Заткнись, сволочь, скотина, ур-р-р-од! – закричала Николь. Она смахнула со стола остатки завтрака – хрустальные вазочки с джемом разлетелись по мраморному полу. – Я ее плохо воспитала?! Это ты, козел, выставлял ее, как племенную кобылу! Хвастался перед своими дружками-дебилами, какая у тебя дочка длинноногая! Наряжал ее, как шлюху дорогую!

– Я хотел, чтобы у нее было всё! Чтобы жила, как королева, а не как ты в своей дыре засратой, сучка пензенская! – ревел Ляшин.

– Заткнитесь оба!!! Как же вы меня достали, придурки конченные!!! Мне плевать, веришь ты или нет! Я сказала, это он! – Марина встала, отшвырнула свой стул и выбежала из столовой. Массивная дверь с золотыми «фамильными» вензелями с грохотом захлопнулась за ней.

– Сбежала, как крыса подвальная! – сплюнул Ляшин. – Вся в тебя!

– Пошел ты к черту! – прошипела Николь.

Ляшин ухмыльнулся, жестокость блеснула в его глазах.

– Ничего, – сказал он ледяным тоном, опрокидывая очередной стакан виски. – Я ей быстро эти шлюшьи замашки выбью. Завтра утром вылет. Швейцария. Пансионат закрытого типа. Там ее быстро приведут в чувство. Никаких мужиков, никаких телефонов, никакого интернета. Будет книжки читать и крестиком вышивать. Ты, кстати, летишь с ней! Чтобы носа оттуда не показывали! Обе!!! Охрана летит с вами!

– А Кирилл?! Она же говорит, что от него…

– Да мне насрать на Кирилла! Мне вообще насрать, от кого!.. – перебил ее Ляшин. – Эта дрянь МНЕ чуть все не испортила!!! Сейчас все решается… но, если только, хоть малейший скандал!.. Ей же именно сейчас приперло с кем-то трахаться и сопляка этого сюда приплетать! Дура!

Он резко повернулся и вышел из столовой, не оглядываясь, оставив Николь среди разрушенного завтрака, разбросанных цветов и острых осколков мейсенского фарфора. Тишина повисла в роскошной столовой. Ее нарушали лишь тихое звучание классической музыки да звук капающей со стола воды от перевернутой вазы с пионами.

Глава 3. Кузичи

Пробравшись по ухабистой лесной дороге, чёрный BMW X6 вынырнул на открытый пригорок, блеснул лакированным боком и остановился, расплескав придорожные лужи.

Именно в тот момент, когда машина замерла у обочины, капризное осеннее солнце скрылось за низкими свинцовыми тучами. Потянуло сырым ледяным ветром, который пробирает до костей. До пресловутых Кузичей оставалось километра два, не больше.

Кир вылез из теплого, уютного нутра машины. Ёжась от холода, оперся на капот. Он сдвинул на нос уже ненужные солнечные очки и, недовольно морщась, посмотрел поверх них на деревню, распластавшуюся внизу. Отсюда, сверху, в ноябрьской пасмурной серости она казалась особенно убогой.

– Ну и пе-е-е-рдь… занесло же меня. Ляшина, тварь такая… сука… – процедил он сквозь зубы.

Через пять минут его машина мягко остановилась у средней школы деревни Кузичи.

Добротное здание, постройки начала пятидесятых годов прошлого века, медленно умирало. Никто не пытался ни «реанимировать» его, ни «добить». Обшарпанная штукатурка на стенах – в паутине мелких трещин, колонны – в сколах и пятнах, оконные рамы – облезлые…

Кир попытался представить, какой была эта школа в день открытия. Наверняка это было событие, большой праздник: флажки и флаги, огромные белые банты и яркие пионерские галстуки. Букеты пушистых астр, важных гладиолусов и непременные торжественно-патетические речи о светлом будущем, в которое все непременно коллективно придут. Ведь туда их уверенно ведет коммунистическая партия и ее верные вожди! Громко… Пафосно… Патриотично…

Сейчас – уныние и забвение. Лишь в центре двора у пустого флагштока, на обшарпанном постаменте, гипсовые пионеры с отколотыми ногой и рукой всё еще радостно бегут в страну несбывшейся мечты и вечно-будущего счастья.

Зайдя внутрь, Кир не успел сделать и нескольких шагов по, как ему казалось, совершенно пустому коридору, как за его спиной раздался требовательный и возмущенный голос:

– Э-э-эй, слы-ы-ышь… красавчик… далече собрался-то?

Кир медленно обернулся. Позади него стояла маленькая старушка. Лицо в глубоких морщинах. Удивительно густые, вьющиеся и совершенно седые волосы аккуратно причесаны и схвачены гребнем. Глаза смотрят строго, но не зло. Одета в старый вылинявший рабочий халат синего цвета. Похоже, халат дожил до сегодняшнего дня еще с советских времен. Именно такие синие халаты тогда непременно носили уборщицы. Незнакомка стояла, «руки в боки», в одной руке она держала тряпку.

– Здравствуйте! Где кабинет директора, подскажите, пожалуйста, – вежливо, но с холодком, обратился Кирилл к владелице тряпки.

Старушка прищурилась и, не ответив на приветствие, снова спросила:

– Далече, спрашиваю, направился-то, ноги не обтерев? А? Вас тут целая орава шоркается, а мыть кому за вами? М? А неча тут на меня… глазья-то пучить. Вона коврик, слышь, оботри ноги-то.

Кирилл ехидно усмехнулся, медленно вернулся на три шага назад и, глядя в глаза грозной старушке, демонстративно-тщательно вытер обувь.

– Я, уважаемая, только что из машины вышел и не успел еще ноги о ваши «родные просторы» испачкать, – язвительно заметил он.

Уборщица всплеснула руками.

– О-о-о-й-й-й, б-а-атюшки… прискакал тут к нам, глядите-ка, модный всадник. Ты не фасонь, парень, слышь, не фасонь… Обтер говно с лаптей-то, так и ступай, куды шел… Из машины он вышел… эвона… Важничает тут, будто не с машины, а с небес сошел к нам, – заявила ему старушка, одним махом отбив у Кирилла желание пререкаться с ней.

– Так где кабинет директора-то, подскажете? – Кир вскинул брови.

– Туда ступай, – она махнула тряпкой, указывая направление, – до конца коридора, потом направо и тож до конца. Там кабинет его, не пропустишь. Еще не ушел… все ушли, а этот… У него дела, видите ли, а я тут, можно подумать, кукурузу охраняю… сиди, жди его… – Она снова взмахнула тряпкой, заворчав себе под нос: «Ходят и гадят, гадят и ходят, чтоб вас…» – исчезла за углом.

Кирилл проследил за ней равнодушным взглядом и отправился искать кабинет директора.

По пути он разглядывал школу.

Видимо, когда-то это было солидное заведение, но сейчас… Внутри, как и снаружи, всё представляло довольно унылую картину брошенности. Да, именно брошенности и «никомуненужности». Если бы это здание «причесать, пригладить, вылизать», оно и теперь вполне могло стать отличным, очень уютным местом для детей. Сейчас же всё говорило о том, что ни это здание, ни, по-видимому, эти дети никого особенно не интересовали.

Стены школы были покрашены по традиции советских лет в два цвета: белый и голубой. Выбоины в стенах не выравнены, а просто закрашены. Краска местами облупилась, обнажив желтовато-серую штукатурку. Ужасная красно-коричневая краска с пола и плинтусов местами залезала на стену. Ремонтники, по-видимому, не очень-то старались. Кира всегда удивляло то, как раньше умудрялись подбирать такие противные цвета. Этот голубой… он был не весенне-радостным, а унылым и депрессивным – скучно-грязно-голубой… Такой же, как скучный-розовый, скучный-зеленый и прочие «традиционные советские» цвета, отвратительно сочетающиеся с типовым красно-коричневым цветом полов.

Доски щелястого пола местами выгнулись. Краска на них за много лет протерлась до дерева ногами сотен школьников. Со стен поглядывали выцветшие портреты классиков от различных наук. Окна украшали некие подобия коротких занавесок из тюля неопределенного цвета, украшенных наивными оборочками.

На широченных деревянных подоконниках со вздувшейся и осыпающейся местами масляной краской стояли горшки с цветами, пытавшимися жить назло всему. И запах… во всем помещении стоял своеобразный, стойкий пыльный запах прошлого. Запах старости. Запах безнадеги.

Идя по гулкому коридору, Кир задолго понял, что находится недалеко от уборной. О ее приближении любого приходящего заранее предупреждали резкий кислый запах застарелой мочи и острый запах хлорки, которые за много лет намертво въелись в пол и стены. Кир остановился у двери с испачканной краской табличкой «Мальчики» и, едва касаясь одним пальцем, толкнул ее. Дверь медленно, с протяжным скрипом приоткрылась. В нос ударил усилившийся запах хлорки. Видимо, грозная маленькая старушка тщетно пыталась дезинфицировать помещение.

Кир заглянул внутрь: всё та же облупившаяся краска на стенах с черными следами окурков, затушенных «милыми школярами». Пол с выбитыми плитками, кабинки без дверей… Кому и когда пришло в голову делать кабинки школьных туалетов открытыми? Раковины и унитазы со сколами и рыжими дорожками ржавчины от постоянно бегущей и капающей воды. Бачки возвышались над унитазами на длинных трубах, по которым сочилась вода, оставляя те же ржавые потеки. Из одного бачка почему-то торчал кроссовок…

В уборной находилось окно с мутными, годами немытыми стеклами; оно было наглухо заколочено огромными гвоздями. Маленькая форточка приоткрыта в робкой попытке хоть немного проветрить помещение.

Кир невольно вспомнил уборную в его гимназии: огромное, сверкающее чистотой и дорогим темным мрамором помещение, с зеркалами, люстрами, мягкими пуфиками. Там непременно пахло свежестью и стояли живые цветы. Всегда в наличии были кремы для рук и дезинфекторы… Всего каких-то семьсот километров разделяли два этих туалета, и в то же время их разделяла пропасть…

Кир посмотрел вперед. Чуть дальше коридор был намного светлее. Он подошел ближе и оказался в просторной рекреации с огромными окнами.

У одной стены располагался фонтанчик для питья. Кирилл повернул краник – навстречу поднялась тонкая радостная струйка воды. Наклонившись он сделал глоток, ожидая, что вода будет иметь какой-то привкус или запах. На удивление, вода оказалась очень приятной.

У другой стены расположился гипсовый бюст Менделеева с карандашными следами детского «вандализма». Эти следы, тщательно затертые, по всей вероятности, той же старушкой, всё равно тут и там проступали на белом гипсе. «Зачем он здесь? Кому он здесь нужен? Бедный Дмитрий Иваныч, дожил до лучших времен», – равнодушно-тоскливо подумал Кир и печально усмехнулся.

Подойдя к большому окну с широким подоконником, на котором сообщалось, что «Витька – лох», «Сашка – казёл», а «М + О = Л», он постоял немного, разглядывая школьный стадион. В центре стадиона красовалась огромная лужа, по которой прыгал нудный моросящий дождь. На положенном месте стояли ржавые футбольные ворота без сетки, за ними старое баскетбольное кольцо и облезлый турник. Рассматривая всё это, Кир размышлял о том, как же его могло занести в такую глушь, как он мог здесь оказаться… Всё было каким-то нереальным, ненастоящим, как декорации к фильму про нищие, голодные девяностые. Казалось, что время навечно остановилось, и здесь всегда была, есть и будет эта разруха… и поздняя осень… Что чистая, морозная солнечная зима – это не про здешние места, и яркая весна с бушующей сиренью, сочными пятнами тюльпанов и свежими теплыми ливнями тоже здесь никогда не наступит. Здесь – вечная поздняя, уныло-бесцветная осень с холодным ветром и мелким моросящим дождем…

Задумчиво глядя на лужу, Кир вдруг вспомнил разговор, который состоялся почти месяц назад, в конце сентября…

Он стоял у окна своего кабинета в гимназии, задумчиво наблюдая, как яркие желтые листья облетают со старого клена во дворе. День был солнечный, теплый, но на душе у Кира был лед. В руке он сжимал телефон, на экране которого из такого же солнечного дня… ему улыбались восемь человек. Пятнадцать лет, сегодня ровно пятнадцать лет… без них…

Стук в дверь прозвучал как выстрел.

– Войдите, – его голос был ровным, казенным.

Дверь открылась, пропуская внутрь Марину Ляшину. С ней вкатилась волна наглого, сладковатого аромата – дорогие духи с нотками пачули и чего-то запретного, явно не предназначенного для школьных стен. Она закрыла дверь спиной, облокотившись на нее, и окинула кабинет томным, оценивающим взглядом. На ней была не школьная форма, а узкие кожаные брюки, дорогие ботинки на каблуке и обтягивающий свитер, подчеркивающий уже вполне сформировавшуюся фигуру.

– Кирилл Александрович, – ее голос был нарочито медлительным, с легкой насмешкой. – Я к вам по поводу двойки.

Кир не поворачивался. Он знал этот тон. Тон избалованной принцессы, привыкшей, что мир существует для того, чтобы удовлетворять ее сиюминутные прихоти. Он понимал по ее тону, что сейчас «хотелкой» был он сам, и это было отвратительно. Наконец он обернулся. Его удивительные яркие глаза, обычно веселые и насмешливые, сегодня были абсолютно пустыми, холодными. Он видел перед собой не соблазнительную девушку, а очередную проблему, шумную и наглую, которая вторглась в его священный день тихой скорби.

– По поводу двойки положено ходить с дневником. И в школьной форме. – как же она его раздражала… Она притащилась в самый неподходящий момент…

– Ой, ну что вы как заведенный, – девчонка фыркнула и сделала несколько шагов по кабинету, поглаживая пальцами корешки книг на полке. – Дневник я забыла. А форма – она для серости. Я не люблю быть серой.

– Сформулируй суть проблемы, Ляшина. У меня мало времени.

– Суть проблемы, – передразнила она, подойдя к его столу и усаживаясь на край, демонстративно игнорируя стул для посетителей, – в том, что у меня двойка по контрольной. А папа… ну, вы же знаете моего папу… он очень расстроится. Ведь вы ходили к нам домой, – она понизила голос, – вы же были моим… репетитором… и вдруг – двойка. – она указательным пальцем покатала по столу карандаш.

– Есть простое решение: открыть учебник и выучить, наконец, причины и основные события Первой мировой войны. Особенно, кто с кем воевал и почему.

Она засмеялась, но смех был фальшивым, натянутым.

– Скучно. Я предлагаю другое решение. Вы исправляете мне оценку. А я… – она выдержала паузу, глядя на него с вызовом, – я могу быть очень благодарной.

Он посмотрел на нее с отвращением и легким недоумением – так, словно она только что предложила ему съесть жабу.

Кир закрыл глаза на секунду, морщась, будто от физической тошноты. Сегодняшний день и без того был выжженным изнутри, всё сегодня давалось с трудом, а тут это бесконечное, тупое, пошлое кино. Когда он снова открыл глаза, в них была всё та же холодность, но уже смешанная с презрением к ее предложению:

– Марина, – его голос был плоским, без единой эмоции, лишь смертельная усталость. – Сохрани свою «благодарность» для кого-нибудь другого. Меня твои намеки не просто не интересуют, они вызывают отвращение. Просто исчезни с моих глаз. Двойка – это единственная адекватная оценка твоему знанию и, как выяснилось, поведению тоже. Выйди.

Он снова развернулся к окну и замолчал, всем видом показывая, что разговор окончен. Его молчаливое презрение и явное отвращение, обожгли ее гораздо сильнее, чем это сделал бы крик. Он просто вычеркнул ее из своего пространства, как что-то незначительное и надоедливое. На ее идеально подведенных глазах выступили слезы ярости и унижения. Она спрыгнула со стола, лицо исказила гримаса злобы.

– Вы что, совсем обалдели? Я вам… я предлагаю вам… а вы!..

– А я… – перебил он ее, в голосе впервые зазвучала сталь. Он развернулся к ней и сделал шаг вперед. Его высокий рост, его внезапно нахлынувшая ярость заставили ее инстинктивно отступить. – Я вижу перед собой испорченную, невоспитанную девицу, которая решила, что папины деньги и ее наглость дают ей право на всё. Ты ошиблась. Со мной это не работает. Твоя двойка останется двойкой. О твоем поведении будет доложено директору. А теперь выйди из моего кабинета.

Он указал на дверь. Марина стояла, трясясь от бешенства. Вся ее жизнь была чередой легких побед. Игрушки, платья, поездки, мальчики – всё падало к ее ногам по первому требованию. А этот… этот учитель-сноб, этот красивый манекен посмел ее оттолкнуть? Посмел унизить? Посмел назвать девицей?

– Хорошо, – прошипела она, и ее голос стал тихим, зловещим. – Хорошо, Кирилл Александрович. Вы пожалеете! Вы очень сильно пожалеете!

– Это угроза? – он усмехнулся.

– Нет. Это прогноз. Вы думаете, вы такой весь из себя неприступный? Такой умный и красивый? – ее голос сорвался на крик, – Да ты просто никто! Никто! И я тебя уничтожу! Я сделаю так, что ты будешь ползать передо мной на коленях и умолять о пощаде!

– Ты закончила свой спектакль? Или мне вызвать охрану, а может, лучше твоего отца, чтобы он забрал свою неадекватную дочь?

Это было последней каплей. Фраза «забрал свою неадекватную дочь» прозвучала для нее как приговор. Она резко развернулась и выбежала из кабинета, громко хлопнув дверью.

Кир остался один. Он подошел к раковине, плеснул воды на лицо. «Идиотка, – подумал он. — Корчит из себя черт знает что… Как же достали эти малолетки, лезут со своими слюнями, на шею вешаются… Очередная истерика избалованного ребенка, который не получил, что желал…»

Что-то остро кольнуло в груди. Инстинкт шептал ему, что только что произошло что-то непоправимое, но он не придал этому значения.

…Кир продолжал в задумчивости смотреть на лужу. «Может именно тогда она решила отомстить? Именно тогда в ее глупой, пустой голове родился этот абсурдный план? Но от кого-то же она залетела. Интересно, от кого? Получается, что зря я не придал значения голосу инстинкта тогда…»

Кирилл нашел дверь директора, постучал.

– Войдите, – скрипнул голос из кабинета.

Кир переступил порог.

Кабинет директора однозначно был отражением всей школы.

Тусклый свет, проникающий сквозь небрежно задернутые полупрозрачные бордовые занавески, выхватывал зависшую в неподвижном воздухе пыль. Открытая покосившаяся форточка не могла впустить в помещение достаточно воздуха, чтобы побороть запахи застарелого дешевого табака и приторного одеколона.

Те же двухцветные стены. Вдоль них – допотопные шкафы с застекленными дверцами, за которыми виднелись корешки книг и свернутые в рулоны карты. На стенах – блеклые портреты писателей и ученых соседствовали с выцветшими вымпелами, грамотами с потрепанными углами, да фотографиями каких-то людей, вероятно, имевших отношение к школе или бывших в свое время ее гордостью.

Хозяин кабинета, вытянув тощую шею из мешковатого пиджака, близоруко щурился на вошедшего…

Возраст директора с первого взгляда определить было невозможно. Ему могло быть как сорок пять, так и шестьдесят пять лет. Длинное, худое лицо землистого цвета с проступающими сосудами на щеках и остром сморщенном носу. Тонкие, почти невидимые губы сейчас были подернуты в напряжении и обнажали желтоватые от постоянного курения зубы. И без того маленькие глазки сильно сощурены за массивными очками… Редкие волосы сероватого цвета тщательно зачесаны от уха до уха так, чтобы прикрыть уже уверенно сформировавшуюся лысину.

– Здравствуйте! Я Калашников. Кирилл Александрович Калашников, ваш новый учитель истории, – представился Кир и подошел ближе к столу.

Не по-мужски тонкими длинными пальцами директор поправил очки, подняв их с кончика носа:

– О-о-о! Здор-о́-о-о-во! Спицын Александр Степанович, можно просто Сан Степаныч. – Представился директор и, перегибаясь через пирамиды бумаг и папок, загромоздивших стол, протянул Киру тонкую холодную руку. – Я тебя позже ждал. Андрей Юрьевич звонил мне, предупреждал. Ты мне просто, ну как подарок! – хохотнул Сан Степаныч, – нам историк позарез нужен, – он постучал ребром ладони по жилистой шее, – с прошлого года все по очереди ведем… там, конечно, всё… – он поморщился и потряс рукой, давая понять, что история с историей плачевная, – слушай, а с английским у тебя как? М? – с надеждой спросил директор.

– Свободно говорю, – Кир пожал плечами, – испанский свободно, французский немного…

– Да т-ы-ы-ы ж мой дорогой, ты же не просто подарок – ты джекпот! Флэш рояль! Поможешь нашей англичанке? А? На полставочки? – он весело подмигнул Киру, – а может, еще кружок будешь вести? А может…

– Погодите… погодите немного, давайте я сначала… дух переведу… от увиденного, – и он обвел рукой, показывая на обстановку вокруг, – успеете еще нагрузить меня, – и пробурчал себе под нос, – всё равно заняться здесь больше нечем.

– Ну, хорошо-хорошо, – быстро согласился директор, понимая, что Кир уже никуда от него не денется. Раз такой фрукт сюда свалился, значит, что-то его заставило, и это «что-то» довольно серьезное. – Андрей мне сказал, что ты сюда на год минимум. Это отлично! Ты не переживай, с жильем, конечно, поможем… Жить будешь в доме моей тещи. Денег не надо, плати только за свет да дров купи. Я скажу, у кого, – директор поднял вверх указательный палец, давая понять, что эта информация особо ценная, – привезут быстро, всё чин по чину сделают. Только, слышь, ты дрова-то у других не бери, только у тех, что я скажу. У них дрова сухие, качественные, а у…

– А гостиницы здесь нет? Я не хочу жить с кем-то… – оборвал рекламный спич директора Кир.

– Да не пыли-и-и ты, – перебил его Александр Степанович, сосредоточенно шаря в ящике стола, – да где же они, черт… здесь же были… А, во, нашел, – он победоносно потряс над головой связкой ключей. – Не пыли, говорю, померла теща… два месяца тому… один жить будешь.

– В смысле… померла? – Кир недоверчиво посмотрел на директора и спросил с опаской, – в этом доме померла?

А тот, нырнув под стол, чем-то там шуршал, звякал, что-то перекладывал. Затем достал газетный сверток, в котором уверенно угадывались очертания бутылки.

– А чё, привидений боисся? – подмигнул он Киру, – Да в больнице она померла, в райцентре, а до того еще два месяца там же лежала… Не ссы! Кто ссыт – тот гибнет! – напутствовал он, снова подняв вверх большой палец.

Он раскрыл свой безразмерный и бесформенный кожаный портфель, который, вероятно, был ровесником самой школы и достался ему по наследству вместе с учебным заведением, сунул в него сверток. Снял с бюста Ленина, стоящего на сейфе, кепку, водрузил ее на голову и обратился к Киру, указывая ладонью на дверь, пародируя речь В.И.Ленина:

– Нуте-с, дорогой товарищ, пройдемте…

Кир обреченно вздохнул, закатил глаза, повернулся на пятках и вышел следом за этим странным человеком.

Директор быстрой, нервной походкой спешил к выходу. Он буркнул на ходу уборщице, сосредоточенно теревшей тряпкой пол:

– До завтра, баб Нюр.

Выскочив на школьное крыльцо, замер и спросил у подошедшего к нему Кира:

– Эт-о-о-о… ты… на машине? – директор указал пальцем на стоящий во дворе роскошный черный BMW, затем на Кира.

Кир молча кивнул. Сан Степаныч покачал головой, поднял вверх большой палец.

– Сол-и-и-и-дно, – протянул он, почтительно глядя на лакированный бок огромного внедорожника, – поехали!

Сев в машину, он, улыбаясь, с каким-то благоговейным трепетом погладил мягкую кожу торпеды, провел рукой по дверной панели, нажав кнопку, опустил, а затем поднял стекло. Включил и выключил свет, открыл и закрыл бардачок. Всю жизнь проездив на стареньком отцовском «Москвиче», Сан Степаныч испытывал почти детский восторг от прикосновения к подобной роскоши. Затем, ехидно улыбнувшись, заявил:

– Хор-о-о-о-шая… Зря… Жаль…

Кир завел машину. Она приветливо мурлыкнула двигателем, мигнула кнопками и приборной панелью. Кир развернулся и лихо выехал со школьного двора.

– Что зря и чего жаль? – он бросил быстрый взгляд на Сан Степаныча.

– Зря, говорю, ты тачку эту сюда привез. Жаль, говорю, что расхреначат тебе ее здесь к едрени фени…

– А кому моя тачка здесь помешает?

– Ты, Кирилл Александрович, в деревне-то, небось, не жил никогда? Не любят тут чужаков, понимаешь, а чужаков с такими, – он покрутил руками, подыскивая нужное слово, – понтами, как у тебя – тем более. Ну, что я тебя зря стращать-то буду? Скоро сам всё увидишь. – Он махнул рукой, – Поехали туда… вперед… закинь меня по дороге в магазин да на почту, всё равно мимо ехать.

Их эффектный проезд по центральной деревенской улице, естественно, не остался незамеченным. Машины такого класса в деревню практически не заезжали, поэтому все взгляды были прикованы к шикарному авто Кирилла. Прохожие выворачивали головы, пытаясь увидеть, кто же сидит за рулем, однако тонировка стекол не давала такой возможности.

Сан Степаныч же, напротив, старался быть максимально заметным. Для этого он полностью открыл свое окно, высунулся в него и здоровался с каждым проходящим, а тем, до кого не мог докричаться – махал рукой. Кир равнодушно наблюдал за чудаковатым директором и за его какой-то странно-детской реакцией на поездку в дорогой машине.

Они заехали в магазин под названием «Гастрономия». Таких вывесок Кир раньше не встречал. Директор быстро шмыгнул внутрь. Он направился прямиком к прилавку, где тихо обменялся парой фраз с продавщицей. Подмигнул ей заговорщически и выскочил с небольшим пакетом. На почте он пробыл дольше. Успел перекинуться словом с почтальоном, многозначительно кивнув в сторону ожидающего его автомобиля. Затем, энергично вращая глазами, зашептался с кассиршей, выдававшей пенсии. Конечно же, все, кто были в этот момент в отделении почты, также получили обрывки «ценной информации».

Ожидая у отделения почты, Кирилл откинул спинку кресла и закрыл глаза. Голова гудела, мысли путались. Он не обращал внимания на любопытные взгляды бродящих вокруг машины людей.

Сан Степаныч вернулся к машине и с удовольствием уселся в удобном кресле. «Зерно», которое он невольно бросил, попало в самую что ни на есть плодородную почву. Колесо сплетен немедленно закрутилось и, быстро набирая скорость, понеслось по деревне, обрастая от дома к дому все более невероятными деталями.

Шептались, что брошенная жена Кирилла, нежная фиалка, красавица и умница, сама-то родом из знатной семьи потомственных врачей. И он, де, не просто бросил семью с тремя очаровательными ангелочками – близнецами-мальчишками и девочкой с глазами цвета весеннего неба, а сделал это ради роковой красотки, жены некоего олигарха. Чье имя, разумеется, никто не знал, но все многозначительно цокали языком и закатывали глаза. Этот олигарх, поговаривали, ворочает миллиардами. Владеет сетью казино в Монте-Карло и лично знаком с президентом какой-то экзотической страны. Бежал же Кирилл не просто от разгневанного мужа-рогоносца, а от целой армии головорезов, которых тот послал по его следу. Говорили, что муж-олигарх, узнав о предательстве, поклялся стереть Кирилла с лица земли, а заодно и всю его родню до седьмого колена. И вот теперь беглец, скрываясь от неминуемой расправы, будет отсиживаться здесь, в Кузичах, надеясь, что в глуши его не найдут.

Впрочем, нашлись и те, кто утверждал, что Кирилл – вовсе не жертва роковой страсти, а коварный соблазнитель, разбивший не одно женское сердце и разрушивший не одну семью. В доказательство приводили историю о некой «известной» столичной актрисе. Мол, та, де, бросив сцену и блестящую карьеру, последовала за ним куда-то, но была обманута и вероломно брошена где-то.

Солнце еще не успело полностью скрыться за горизонтом, а история Кирилла уже обрастала и криминальными подробностями. «Оказалось», что Кирилл замешан в темных махинациях, связанных с поддельными бриллиантами и контрабандой, и что бегство в Кузичи – всего лишь ловкий ход, позволяющий ему залечь на дно и дождаться, пока утихнет шумиха.

И хотя версии разнились, одно оставалось неизменным: во всех пересказах Кирилл представал ослепительным красавцем с фигурой Аполлона и гипнотическим взглядом, способным в два счета очаровать любую женщину. Это обстоятельство, разумеется, не прибавило ему симпатий в глазах мужского населения Кузичей, уже заранее настроенного против Кира, который, естественно, ничего этого не знал и просто ехал туда, куда указывал Сан Степаныч.

Совершив парадное дефиле, они подъехали к дому на краю деревни.

Картина здесь ничем не отличалась от общей и уже не шокировала Кира. Посередине участка стоял одноэтажный дом с заколоченными окнами. Сразу за ним, за покосившимся забором, начинался пологий спуск к реке.

Дом давно просил ремонта: краска облупилась, местами осыпалась пластами, обнажая потемневшее от времени дерево, крыша покрылась толстым слоем мха. Трава в саду пожухла и скрутилась от первых заморозков. Покореженный остов парника напоминал скелет экзотического животного. Со старых, корявых яблонь облетали последние листья. Но ярко-красные яблоки кое-где еще упрямо держались на верхних ветках, словно пытаясь добавить красок жизни этому остановившемуся пейзажу. Эти красные пятна на фоне серого клочковатого бегущего неба лишь подчеркивали убогость всего, что было вокруг.

«Интересно было бы посмотреть на этот дом новым, когда его любили, а за садом ухаживали», – подумал Кир. «Почему тут все такое дряхлое, как будто никогда не ремонтировалось? Дома, дороги, сами люди… Жизнь словно поставлена на паузу… Как ЗДЕСЬ можно жить? Здесь можно только доживать и… умирать…»

Его размышления прервал голос Сан Степаныча:

– Ну чего встал, Кирилл Александрович? Проходи давай, не стесняйся. Дом, конечно, не Баскервиль-холл, но тебе одному многого-то не надо, а? Да? – и он засмеялся прерывистым смехом больной чайки, – сейчас всё покажу, айда, – и он махнул рукой, приглашая Кира следовать за собой.

Повозившись с замком, он открыл дверь, ведущую в большую кирпичную пристройку. Пристройка, явно моложе основного дома, служила и тамбуром, и чуланом одновременно. Единственное крошечное оконце не могло достаточно осветить ее. Кир разглядел лишь нагромождение вещей: бидоны, корзины, цветочные горшки и, как ни странно, целый ящик галош. «Кому может понадобиться столько галош?..» Зайдя в пристройку, Сан Степаныч дернул ручку двери, ведущей в основной дом.

– Вот черт, ну зачем запирать-то, кто сюда полезет? – ворчал он себе под нос, дергая дверь, и, обернувшись к Кириллу, словно извиняясь, добавил, – жен-а-а-а… Жена последний раз заходила, всё позапирала, будто тут музей. Он еще позвенел ключами и дверь поддалась. Сан Степаныч распахнул ее и сделал приглашающий жест.

– Добро пожаловать в так сказать, временное пристанище… А может и не временное… а? Как пойдет, да? – и он снова засмеялся резким прерывистым смехом.

Кирилл вошел, осмотрелся.

Плотно задернутые занавески плохо пропускали свет. В большой, почти квадратной комнате царил полумрак. В давно непроветриваемом помещении висел густой запах пыли, смешанный с чем-то еще, лекарственно-горьким и неуловимым – запахом больной старости. Старым было всё: стены, пол, мебель.

В центре комнаты – круглый стол с заклеенной скотчем клеенкой. На нем – чайные кружки, какие-то вазочки и яркая книга с полуобнаженной красоткой на обложке. Вокруг стола – три разномастных стула. Над столом – пластиковая люстра. В углу – печь и корзина для дров, за печкой – дверь. Рядом – шкаф с потертыми чемоданами наверху. Сервант с разномастными тарелками, рюмками. Слева от входа – железная кровать без матраса. На стенах – ковер с медведями, портреты незнакомцев, полки с пыльными безделушками. У окна – большое продавленное кресло, заваленное тряпьем. На тумбе – старенький куб телевизора, часы и балерина с отбитой рукой.

«Уютненько, твою мать…» – подумал Кир. Он прошелся по комнате, половицы скрипнули. Открыл дверь за печкой: за ней обнаружилась небольшая кухня с двухконфорочной газовой плитой, рукомойником и маленьким столом. Над столом – крошечное окно. Занавески были прибиты прямо к стене. Стены здесь до половины были покрашены той же голубой краской, что и в школе.

Кир вернулся в комнату, отодвинул один из стульев у стола и поставил на него свою сумку. Сан Степаныч кивнул в сторону кухоньки:

– Газ у нас в баллонах. Сейчас оба заправлены, я потом скажу, где менять. Тебе одному надолго хватит. Ты ж тут кашеварить-то много не будешь, да? – и в доме опять раздался его странный заикающийся смех. Он извлек из портфеля газетный сверток, в который была спрятана бутылка дешевого вина, несколько конфет и два бумажных свертка. В свертках обнаружились нарезанные вареная колбаса и сыр. Подойдя к серванту, он достал два граненых стакана. Резким, привычным движением сорвал винтовую пробку и разлил содержимое по стаканам. Делал он всё суетно, быстро, резко, словно торопясь.

– Ну, добро пожаловать и… с новосельем тебя! – он поднял стакан, выдохнул, словно собирался пить водку, и, оттопырив далеко в сторону мизинец, быстро и жадно осушил стакан. Кирилл, засунув руки в карманы, молча наблюдал. Директор довольно крякнул, понюхал конфетку, затем развернул ее и сунул в рот. Довольно причмокивая, он произнес:

– Так… Матрас и одеяло с подушкой я тебе сейчас принесу. Белье постельное чистое – там, в шифоньере, – он кивнул на шкаф, – … да не ссы-ы-ы т-ы-ы-ы, – приободрил он, заметив на лице Кира сомнение, – не сс-ы-ы-ы… говорю ж, теща сначала два месяца в больнице лежала, там и померла. Тому уж два месяца минуло, а дом, стало быть, пустым уже четыре месяца стоит. Т-э-э-к-с… Значит, окна я расколочу… Дрова тебе привезут, – он махнул рукой, – сам позвоню. Только уж, сорян, – он развел руками, – колоть тебе придется. Топор в пристройке стоит. До магазина здесь недалеко, до школы тоже. Как выйдешь, вот по прямой и до перекрестка, а там – налево и, значит, школу-то и увидишь. Не перепутаешь, одна у нас тут школа. Тэ-э-к-с, значит, что еще? – он похлопал себя по карманам, покрутился в разные стороны, словно силясь вспомнить, что еще сказать, – а-а-а-а, вот… Рубильник за дверью, электричество включишь. Свечи не жги, не до романтики, да и от греха… Дом старый, сухой, полыхнет, так сгорит в три минуты, выскочить не успеешь… Вода – в колодце. Вода хорошая, питьевая, я сдавал в лабораторию. Так что пей, не бойся. Вон ведро и ковш, – он ткнул пальцем в сторону кухни, – натаскаешь ведрами в бидон, он там так прилажен, что не вытащить уже… Туалет, – он снова развел руки в стороны, – извини… на улице, – он поднял вверх указательный палец, – зато баня есть.

Сан Степаныч посмотрел на Кира. Тот, как остановился у стола, так и стоял молча, глядя в одну точку, руки в карманах… Казалось, он совсем не слушал директора…

– Ну ладно… я пошел, скоро вернусь, принесу матрас и одеяло с подушками.

Он быстро выскользнул из дома, пригнулся, аккуратно прокрался к окну и заглянул внутрь через щель в заколоченных досках. Кир всё еще стоял в той же позе.

Напрасно он шифровался, Кир всё равно бы его не заметил. Он вообще сейчас не видел ничего. Оставшись один, он никак не мог осознать реальность происходящего. Никак не мог поверить, что всё случилось на самом деле. Это не кошмарный сон, не наваждение. Вот эта пыльная вонючая халупа – теперь его дом! Отсюда нет выхода, отсюда не вырваться. Это болото, эта серая безнадежная трясина засосет его… «И всё благодаря одной идиотке, озабоченной малолетке!!! Ляшина – тупая сука!!!»

Долго сдерживаемый гнев вырвался наружу. Он схватил стул и со всего маху грохнул его об пол. Стул разлетелся на куски. Кир сорвал со стола старую, тещину скатерть. На пол полетели сахарница, конфетница, закуска, принесенная директором, стакан с вином и глянцевая книжная красотка… Зазвенело бьющееся стекло, запрыгал по полу граненый стакан и укатился под кровать… Кир проследил за ним злым взглядом, сел на пол и обхватил голову руками.

Подсматривающий Сан Степан покрутил головой.

– Ох ты ж… О, псих… Надо же! О, подарочек! Ну спас-и-и-и-бо тебе, Андрюха, удружил… Знаешь, что отказать не могу, вот руки и выкручиваешь… И как нам тут теперь с этим бешеным быть? Вот едрён батон…

Кир сидел на полу, обхватив голову руками, и раскачивался. И вдруг, в полнейшей тишине этого холодного темного дома, он разрыдался… Так он рыдал в последний раз пятнадцать лет назад. Тогда, боль была невыносима. Сейчас новая, острая боль – отчаяние, безысходность, гнев. Он чувствовал себя пойманным зверем, запертым в ловушке, в этом проклятом, остановившемся месте, которое стало символом всех его неудач. Он задыхался от бессилия, от понимания, что жизнь его разрушена, растоптана, как эта старая тещина скатерть под ногами.

Кир битый час пытался разжечь печь. Ничего не получалось. Эта старая печка, словно издевалась над ним – городским пижоном. Он отпрянул, давясь едким дымом. Глаза слезились. В горле першило. Он, с красным дипломом МГУ, свободно говорящий на двух языках, не мог затолкать в дыру кусок дерева и поджечь его.

Он снова и снова чиркал зажигалкой, тыча ею в щепки. Вспыхивало, шипело и гасло. Это было похоже на злую насмешку. Весь его интеллект, вся его способность к анализу были бесполезны перед лицом этой примитивной задачи.

«Что, физику забыл? Кислород для горения нужен» – мог бы ехидно сказать его отец.

Кир отшвырнул зажигалку. Она улетела куда-то в угол. Кир опустился на корточки, запустив пальцы в волосы. Он представлял, как ученики гимназии увидели бы его сейчас: в задымленной избе, сидящего на полу, беспомощного и жалкого. Его легендарная харизма, его авторитет, его личность – всё это растворилось в едком печном дыму, как призрак.

Он был похож на актера, только что стоящего на сцене под бурные овации и крики «Браво!», которого внезапно выдернули с его сцены, закинули в чулан, полный хлама, и заперли там.

Он сидел на пыльном полу тещиного дома, перед раскрытой холодной печкой, полный отчаянного желания сбежать из этого проклятого места и трезвого понимания, что сейчас это невозможно. Значит, он будет ждать, он затаится, закроет на замок все свои чувства и эмоции и будет выжидать. А потом, потом будет видно…

Его взгляд упал на зажигалку, валявшуюся в углу. Он подошел, поднял ее. На этот раз он не тыкал ею в поленья, а аккуратно поднес маленькое пламя к щепкам, оставив зазор для тяги. Он не победил печь. Он сдался ей. Принял ее примитивные, древние правила.

Пламя послушно занялось, принялось жадно лизать поленья. Кир усмехнулся. Он смотрел на огонь с холодным, пустым взглядом. Он не чувствовал победы. Напротив, внутри него что-то окончательно гасло и замораживалось. Он закрыл дверцу. В доме будет тепло. Сейчас – это главное.

Глава 4. Первый день

Коридор школы гудел, как растревоженный улей. За дверью с табличкой «Кабинет истории» стоял гвалт – там кто-то орал, смеялся, стучал кулаком по парте, а кто-то, видимо, дрался, потому что раздался глухой удар и крик: «Отвали, падла! Я тебе пасть порву!»

Кир замер перед дверью, стиснув зубы. Всё в нем сопротивлялось тому, чтобы зайти. Он уже ненавидел эту школу и заранее этих детей, этот затхлый воздух, пропитанный пылью и потом. Но выбора не было.

За его спиной ерзал внутри своего безразмерного пиджака Сан Степаныч, нервно постукивая пальцами по корешку журнала.

– Ну чё, Кирилл Александрович, готовься… народ у нас тут… э-э-э… колоритный, с огоньком. Главное – не показывай страх. Чуют, сволочи… как шакалы. Девятый класс, твой будет… самые старшие в школе… самые бо́рзые…

Кир не ответил. Просто резко толкнул дверь.

Класс не затих. Даже наоборот – гвалт и запах усилились. Запах… да, именно запах… смесь перегара и дешевых духов – такого коктейля он никак не ожидал встретить в школьном кабинете.

– Оп-а-а-а, новые поступления! – развязно протянул рыжий детина с разбитыми костяшками пальцев.

– Ты чё, дебил… это учитель! – фыркнула толстая девочка в слишком короткой для ее комплекции юбке и с розовой прядью в волосах. Девчонка сидела, вальяжно развалясь на стуле.

Кир медленно прошел к доске, чувствуя, как десятки глаз впиваются в него. «Смотрят, оценивают… Ждут слабости… Спектакля ждете? Не дождетесь!» Девочки зашептались, пряча улыбки. Парни смотрели дерзко, оценивающе, с вызовом.

Сан Степаныч хлопнул в ладоши – бесполезно. Тогда он рявкнул:

– Заткнулись все!..

На секунду воцарилась тишина.

– Вот это, значит, дети… ваш новый историк, Кирилл Александрович. Из Москвы. – он многозначительно поднял вверх указательный палец, – Так что ведите себя прилично, а то… – он постучал пальцем по журналу.

– А то чё? – лениво потянул тот самый рыжий, грызя ноготь.

– А то всё… Петров. – Сан Степаныч глянул на рыжего поверх очков.

Он нервно кашлянул, быстро сунул журнал Киру в руки и буркнул:

– Ну… удачи тебе, Кирилл Александрович. Держись.

И почти бегом выскользнул из класса.

Кир заметил, как несколько человек переглянулись. В углу кто-то тихо засмеялся. Он равнодушно их рассматривал. Девчонки выглядели нарочито ярко. Их дешевые «кричащие» сумки, блузки, ремни, пестрили огромными буквами «Chanel», «Dolce&Gabbana», «Versace», «Louis Vuitton»… Выглядело это нелепо на фоне полуразвалившейся школы, их грубой косметики и пережженных волос.

Он наблюдал за их позами, за их взглядами, полными вызова, и его переполняло язвительное пренебрежение. «Они действительно думают, что это круто. Играют в роскошь, даже не понимая ее правил».

Его взгляд скользнул по сумке с «LV», на которой узор плыл, не совпадая со швами. Ирония была в том, что в их системе координат его безупречный, но лишенный логотипов кашемир значил куда меньше, чем кричащая подделка. Эта мысль не злила его, а забавляла. У них были свои правила игры, в которой он отказывался участвовать.

Эта мысль была до странности приятна. Он не собирался их разубеждать. Зачем? Пусть думают, что они короли этого курятника. Их самоуверенность внутри общего убожества была тем щитом, который ограждал его от необходимости хоть как-то с ними взаимодействовать.

Он молча положил на стол свои ключи от BMW с едва заметным логотипом. Не для того, чтобы похвастаться. А просто потому, что это была его вещь. И она лежала там безмолвно и абсолютно естественно, как часть его мира.

Пока он рассматривал их, они – оценивали его…

– Блин, ну он же просто бог… – прошептала одна из девчонок, закусив губу.

– А глаза-а-а….

– Смотрите, у него шрам над бровью… – оценивающе разглядывая Кира, шепнула чрезмерно накрашенная девчонка с пережженными светлыми волосами, убранными в высокий хвост.

– Да мне пох, я бы с ним хоть сейчас… – хихикнула другая, крутя прядь волос.

– Офигеть, смотрите, какой сильный, строгий… М-м-м…

– Кирилл Александрович, а вы женаты? – спросила, смеясь, какая-то девчонка.

– А вы к нам надолго?

– А где жить будете?

Парень со второй парты обернулся к спросившей про жену:

– А ты что, Вешнина, замуж за него собралась? Не мечтай, рожей не вышла…

– Все? Блиц-опрос окончен? – голос у Кира был спокойным, даже холодным, – Меня зовут Кирилл Александрович. Я не… женат и жениться не… планирую. Сколько здесь пробуду – будет видно. Я буду вести у вас историю и буду вашим классным руководителем. – он пошел по проходу вдоль парт. – Правила простые: не встаете без разрешения, не говорите без разрешения, не выносите мне мозг. Всё, что нужно – выучите. Всё, что не нужно – мне плевать.

– Ого, как строго… – протянула розововолосая, закидывая ноги на парту.

Он медленно подошел. Встал так близко, что она невольно откинулась назад.

– Ноги… Убери, – глядя ей в глаза, холодно произнес Кир.

Девчонка замерла. Что-то в его глазах заставило послушаться. И тут Кир поймал на себе тяжелый, ненавидящий взгляд.

За последней партой, у окна, сидел парень. Абсолютно черные глаза под густыми прямыми бровями. Лицо – будто вырублено топором: жесткие скулы, тонкие губы, квадратный подбородок, короткие темные волосы, маленькая черная шапочка почти на самом затылке. Он выглядел старше остальных. И опаснее.

– Ты чё… новенький… порядки свои здесь наводить собрался? – внезапно сказал парень. Голос низкий, с хрипотцой.

Кир не отвел взгляда.

– Я смотрю, ты против…

Класс затих. Все переводили взгляд с одного на другого.

Парень медленно ухмыльнулся.

– О-о-о, борзый… – он нагло откинулся на спинку стула и, дерзко улыбаясь, покусывал зубочистку.

– Это всё? – Кир повернулся к классу, будто не заметив вызова. – Открываем учебники. Страница сорок пять.

– А можно без учебников… – сказал черноглазый. – Может, лучше расскажешь, почему тебя из Москвы сюда сослали?

По классу прокатился шепот и смешки.

– Да-да, расскажи! – подхватили другие.

– А что, мы бы послушали…

Кир почувствовал, как внутри закипает, но внешне остался холоден.

– У нас по плану Александр I, а не я…

– А чё так?.. Стыдно? Накосячил, небось, не по-детски? – снова перебил его парень, черные глаза сверлили его.

В классе снова стало очень тихо. Слышно было, как гудят лампы под потолком класса и тикают часы над школьной доской.

Кир медленно положил журнал на стол. Подошел близко к парню. Встал над сидящим, засунул руки в карманы своих дорогих брюк. На запястье блеснул Rolex. «Войны, хочешь? Получишь – но по моим правилам!» – думал он.

Парень вынужден был смотреть на очень высокого Кира снизу вверх.

– Как тебя зовут?

– Крест. И чё?

– Зовут тебя как, спрашиваю…

– Сказал же, Крест… плохо слышишь?

– Ефимов, Виталик Ефимов… а я Наташа Ефимова, – раздался голос тихой бледной девочки, сидящей за первой партой, с такими же, как у Креста, совершенно черными глазами.

Крест полоснул по девчонке ненавидящим взглядом и снова впился в глаза Кира.

Кир кивнул девочке. И, обернувшись к Кресту, сказал:

– Ладно… Крест… – Кир медленно перевел взгляд с лица парня на его руки, сжатые в кулаки. – Смотрю, ты смелый…

В классе, похоже, все перестали дышать. С Крестом обычно никто из учителей не связывался. Чья-то ручка, прокатившись по парте, упала на пол. Крест не шевелился, только зубочистка в его зубах замерла.

– Встань.

Крест не отводил взгляда, но не сделал ни одного движения.

– А если не встану?

– Значит, заткнешься и будешь сидеть молча… выбирай!

Крест усмехнулся, вытащил изо рта зубочистку и медленно поднялся. Он был ниже Кира и вынужден был слегка запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза.

– Ну… и?

– Ну, теперь мы на равных… давай… высказывай всё, что считаешь нужным, мне в глаза… Ну…

Крест молчал…

Кир постоял немного, пренебрежительно усмехнулся, развернулся и пошел к своему столу.

– Ну и что ты хотел-то? – крикнул ему вслед Крест.

– Ничего. Просто хотел посмотреть, на что ты способен. Оказалось – ни на что. Садись.

Крест взбесился.

– Ты, мажор, не понимаешь, где оказался?..

– Понимаю… Сядь. – спокойно и безразлично ответил Кир, не глядя больше на Креста, словно потеряв интерес к поверженному противнику.

Отпор Кира был резким, неожиданным и непривычным. Учителя предпочитали не связываться с дерзким и наглым подростком, последнее слово всегда оставалось за ним. Крест в ступоре шумно рухнул на стул. Это была не уступка – короткое замыкание от чужой сильной воли. Но взгляд, неподвижный и тяжелый, обещал: это не конец…

Рыжий Петров ехидно ухмыльнулся, перекинулся взглядом с соседом. Кто-то с задних парт тихо свистнул в знак одобрения. Крест полоснул по классу взглядом – всё сразу стихло. Бледная девочка с такими же темными глазами, как у Креста, удивительно похожая на него, беспокойно переводила взгляд с брата на Кира, словно боясь чего-то.

Урок прошел в напряженной тишине. Когда звонок прозвенел, никто не бросился к выходу. Все ждали, что будет дальше.

Кир намеренно демонстративно медлил, собирая тетради, убирая журнал.

– Кто не сделает задание… – пауза, взгляд прямо в глаза Кресту, – получит двойку. Обещаю – исправить будет сложно. И да… – он снова посмотрел на Креста, – я не бегаю от проблем.

Он вышел.

В классе всё еще висела напряженная тишина.

Когда Кир закрыл дверь, сзади раздался грохот – кто-то швырнул стул.

– Вот же с-у-у-у-ка!

Это был голос Креста.

Закончился рабочий день. В средних классах его приняли хорошо, и Кир провел интересные уроки. Да, ровно, да, без прежнего своего энтузиазма, но на высшем уровне по стандартам Кузичей. В этих классах дети тоже были не подарок, но это были обычные балбесы и шалопаи. Кир знал, как находить к таким подход… Это не Крест.

Кир уже собирался уходить, когда в коридоре его поймал Сан Степаныч.

– Кирилл Александрович, дорогой, вот хорошо, что я тебя поймал! Пойдем-ка до моего кабинета пройдемся, шепну тебе кой-чего. Пойдем-пойдем, – он махнул Киру рукой, приглашая с собой.

Войдя в кабинет, Сан Степаныч сел не за свой стол, а за приставной.

– Садись, Кирилл Александрович, садись, чего стоять-то, – он похлопал себя по карманам, достал сигареты и зажигалку, – так, значит… ну… тебе не предлагаю… Ты ж не куришь, да?

Кир сел напротив директора и отрицательно покачал головой.

– Ну и молодец, молодец… а я, значит, закурю. Не против?

Кир снова отрицательно покачал головой и, вздохнув, посмотрел на директора. Тот нервно закурил и помахал рукой, разгоняя дым.

– Ну как первый день? – он быстро вопросительно посмотрел на Кира.

– Нормально. Жив пока.

Сан Степаныч фальшиво-бодро захохотал, но тут же зашелся кашлем.

– Ага-ага, – он глубоко затянулся, – нормально. Это хорошо, что нормально и хорошо, что жив, – он снова хохотнул. Затем опять бросил быстрый взгляд на Кира. – Слу-у-у-шай… тут говорят… ты с Крестом покусался на первом уроке?

– Да какое там покусался? Так рыкнули друг на друга, границы обозначили. – внимательно глядя на Сан Степаныча, ответил Кир.

Сан Степаныч затушил в пепельнице недокуренную сигарету, положил локти на стол, кашлянул в кулак и посмотрел Киру в глаза.

– Слушай, тут, значит, такое дело… Кресту, ну Ефимову то есть, уже восемнадцать будет… весной. Он у нас, – он постучал ребром ладони по шее, – вот здесь уже. По два года в двух классах сидел, пацаном еще… Нам позарез надо его в этом году выпустить. Мы с ним миром договорились, он ходит в школу, сидит тихо, мы его выпускаем. Сейчас у нас с ним какой-никакой статус-кво наметился. Если не принюхиваться, то, вроде как, всё в шоколаде.

Кир усмехнулся.

– Так надо было сразу предупреждать, чтобы я не принюхивался.

– Ну да, ну да… Ты не связывайся с ним, Кирилл, – он посмотрел на Кира серьезно, – он зверь, реально… непредсказуемый, бешеный. На учете в ПДН стоит, и никто с ним справится не может… Участковый ему уже колонией для несовершеннолетних грозил. Давай выпустим его в этом учебном году и вознесем благодарственную молитву всем педсоставом.

– Я подумаю. Не будет меня цеплять, мне все равно, пусть сидит. Но носом меня в ваш «шоколад» я макать не дам.

Кир сидел, откинувшись на спинку стула и равнодушно смотрел на Сан Степаныча, отчаянно пытавшегося погасить на корню зарождающийся опасный конфликт. «А он гений! Гений мимикрии. Он идеально эволюционировал под эту среду. Никаких лишних мыслей, никаких амбиций. Его мозг отлично выполняет три функции: найти выпивку, избежать ответственности и переждать до следующей получки. Он, как местные сорняки – убогий, колючий, но невероятно живучий. И самое удивительное, он абсолютно счастлив в своей убогости. Он не страдает от когнитивного диссонанса, потому что у него нет когнитивных функций. Завидую. Наверное, это и есть настоящая нирвана – достигнуть дна и с удобством там устроиться, убедив себя, что это счастье.», – мысли Кира были отстраненно-равнодушными. Он наблюдал за всей этой ситуацией, как бы со стороны.

– Ох, едрён-батон, чую – не договорились… ой беда-беда… – пробурчал себе под нос Сан Степаныч. – Ну пойдем по домам, что ли, Кирилл Александрович, пойдем.

Темнота за окном была абсолютной, деревенской, давящей. Кир включил телефон. Пролистал галерею. Пляжи, рестораны, клубы, яхта. Веселые, загорелые лица. Девушки… Много разных девушек: блондинки, брюнетки, рыжие… все, как на подбор, холеные, стройные… Сейчас они казались ему куклами из воска. Ненастоящими.

Он нашел когда-то переснятую на камеру телефлона старую фотографию. Ему десять. Он зажат в объятиях между Димой и Лидой. Они смеются, а он корчит рожу. Там его мир еще цел.

Палец сам потянулся к кнопке вызова родителей. Но он замер. Что он скажет? «Мне страшно? Мне одиноко? Я сломался?» Нет. Он не может. Он – их единственная опора. Он – крепость.

Он швырнул телефон в стену. «Лучше не иметь, чем потерять…», – мантра, которую он раньше повторял как заклинание. Но сейчас, в кромешной тьме, сидя на холодном полу старого деревенского дома, он признался себе: это была не мантра. Это был отчаянный крик. Крик того пятнадцатилетнего мальчика, который увидел, почувствовал на себе, что это такое, когда рушится твой мир. Он дал себе зарок: «Никогда больше. Никогда, никого не подпускать близко.» И он сдержал слово. Он стал идеальным, неуязвимым, одиноким. Он выстроил вокруг себя прочные стены, кирпичик по кирпичику, год за годом он учился искусству отчуждения от своего сердца. И он научился. И теперь его царство – это холодный дом, а его подданные – тени прошлого.

Глава 5. Родительское собрание

– Светлана, а чёй-то ты… На собрание намылилась? Вот уж редкая птица…

– Ой, баб Нюр, не шипи… – Светка заговорщицки понизила тон. – Чего… там, говорят, учитель новый… сильно больно хорошенький. Ну а чего… он уже сколько здесь? Две недели… а я еще не видала… А? Ну чего? Огонь, да? Правда? – она пихнула старушку плечом и весело подмигнула чрезмерно накрашенным глазом.

Баба Нюра поджала губы:

– Правда-то правда, да не про тебя правда эта! Смотри-ка ты… титьки она выкатила! Товар пошла рекламировать? Да только твой секонд-хенд тута без надобности, – буркнула баба Нюра, глядя исподлобья.

Но Светлана, не слушая ее, уже семенила мелкими шажками на высоких каблуках по школьному коридору. Баба Нюра, насупившись, наблюдала.

У дверей класса женщина остановилась, одернула короткую юбку, поправила вырез платья, пытаясь придать хоть какую-то форму своей поникшей груди, и, бросив напоследок вызывающий взгляд на бабу Нюру, деликатно постучала. Старушка в ответ погрозила ей кулаком.

– Вот же ж холера бесстыжая!

Светлана раздраженно отмахнулась и шагнула в кабинет.

Когда Кир вошел в класс, родители уже сидели за партами. Он скользнул равнодушным взглядом по собравшимся. Их было совсем немного, что лишь усиливало ощущение пустоты и бессмысленности происходящего.

В классе, пропитанном смесью дешевого парфюма, табачного дыма и какой-то неопределенной, удушающей провинциальной убогости, эти люди, сидящие за школьными партами, казались ему существами из другого мира. Вроде бы тоже родители, как и родители учеников в его прежней жизни, но в то же время совершенно иные – чужие, непонятные, отталкивающие. Он не испытывал к ним ни малейшего интереса, ни желания понять их жизнь, вникнуть в их проблемы. Его взгляд скользил по лицам, не задерживаясь ни на одном дольше секунды. Взгляд пустой, безразличный, словно смотрел он не на людей, а на мебель в классе.

За первой партой сидела женщина в обтягивающем коротком платье, из глубокого декольте которого выглядывала дряблая, покрытая веснушками грудь. Похотливый блеск в ее глазах, неуместный яркий макияж, вульгарные жесты – всё это вызывало у Кира лишь брезгливость. «Наверное, мамаша Вешниной, тот же стиль… яблочко от яблоньки…» – равнодушно подумал он.

Дальше – здоровенный мужик в засаленных куртке и кепке, пропахший соляркой и дешевым табаком, сидел, сгорбившись, и сонно покачивался, словно вот-вот уснет. Он громко, протяжно зевал, каждый раз чуть не выворачивая челюсть и жмуря сонные глаза.

Бледная, почти бесцветная женщина с пегими волосами, затянутыми в тугой пучок. Она нервно теребила край синтетической кофточки, а ее глаза, словно у испуганной птицы, бегали по классу. «Наверное, мать близнецов Зайцевых, постоянно опаздывающих и вечно неподготовленных. Очень похожи».

За последнюю парту втиснулся здоровенный мужчина с обветренным лицом и мозолистыми руками, в простой клетчатой рубашке, которая, казалось, вросла в него. Он молча смотрел перед собой, изредка тяжело вздыхая. Мужик постоянно поправлял сползающую на глаза вязаную шапку. Потом снял ее, положил на парту и тут же уронил, задев локтем.

– Тьфу ты, пропасть… – пробормотал он, неловко нагибаясь, чтобы поднять ее. Мужик водрузил шапку обратно на голову, она тут же снова начала сползать ему на глаза.

И еще несколько лиц – размытые, незнакомые: мать, отец, бабушка… «Как же вы все меня раздражаете», – пронеслось в голове Кира.

Он стоял перед ними, вызывающе эффектный, высокий, подтянутый, в дорогих джинсах, неброском, но изысканном джемпере и стильных итальянских ботинках. На стуле рядом стоял солидный кожаный портфель. Кир не пытался произвести на них впечатление, ему было плевать на их мнение. Он не нуждался в их одобрении, не искал их расположения. Эти люди и их дети были ему совершенно безразличны. Посади на их место картонные манекены, он смотрел бы на них так же.

После короткой паузы он начал собрание:

– Здравствуйте! Меня зовут Кирилл Александрович Калашников, я новый учитель истории и классный руководитель ваших детей…

Его голос звучал ровно, монотонно, начисто лишенный каких-либо эмоций. В прошлом Кир умел увлечь родителей, рассказать о каждом ребенке что-то хорошее, вселить надежду в успех любого, даже самого слабого ученика. Сейчас он просто монотонно отчитывал программу: нормы, правила, условия. Обязаны – не обязаны, подпишите, что ознакомлены, подпишите то, подпишите сё… Ему не было дела до чувств этой вульгарной мамаши или сонного, пропахшего соляркой мужика.

Он закончил собрание. Равнодушный взгляд снова скользнул по лицам родителей. Сухо попрощавшись, он жестом указал на дверь. Раздался скрежет отодвигаемых стульев, шарканье ног, приглушенный гул голосов. Родители, словно стадо овец, покорно потянулись к выходу. «Приведите ко мне, звери, ваших деточек…» – эта странная, почти зловещая фраза неожиданно всплыла в его сознании. Кир остался один в пустом классе, чувствуя, как пустота и отчаяние сжимают его сердце ледяными тисками.

Школа опустела. Стихли все звуки. Кир всё сидел и сидел в своем кабинете. За окном зарядил противный позднеосенний дождь.

Он сидел, прислушиваясь к барабанящему дождю. Мысли его были далеко отсюда… В Москве сейчас он, скорее всего, ужинал бы в любимом ресторанчике в тихом переулке, в компании одной из своих очаровательных девушек. Потом они переместились бы в уютный бар, наполненный мягким светом и приглушенной музыкой. Оттуда смех и флирт плавно перетекли бы в жаркий, страстный секс в отеле или у нее дома. А после, вернувшись в свою «берлогу», он бы полил мамин цветок на окне, затем долго стоял под горячим душем и после сладко уснул, укутанный в теплое легкое одеяло. Но вместо этого ему сейчас придется идти в ту проклятую, убогую халупу, которая теперь называлась его домом.

Кирилл поежился, представив, какой холод его ждет. Он не удосужился растопить печь с утра, и теперь дом наверняка промерз насквозь. Мысль о возвращении туда вызывала у него отвращение. «Снова переобуваться в эти дурацкие калоши. Идти в сарай за дровами по размокшей, склизкой тропинке… Хорошо хоть дров наколол на пару дней вперед… В сарае, конечно же, кромешная тьма – до сих пор непонятно, почему сюда никто не провел свет! И эта дорожка… Неужели сложно было сделать нормальную дорожку? А что за идиотская привычка закрывать сарай на гвоздь? Давно уже придумали замки, щеколды… хотя бы простой крючок можно было повесить! Но нет, в Кузичах сарай закрыт на гвоздь, который нужно поворачивать пальцем. Символ местной эстетики, мать ее… Надо будет ждать, пока печь полностью прогорит, значит лечь спать придется не скоро. Стоп, а чем ужинать-то? Ничего же нет… Вот сука!»

Он привык к тому, что в Москве в постоянном доступе круглосуточные магазины и доставки готовой еды. Нет, он не выпендривался, как говорила баба Нюра, просто он вырос в той жизни, он к ней привык. Та жизнь была естественна и понятна – здесь же… Кир вздохнул и уронил голову на руки… Здесь магазин работает до семи, а сарай закрывают на гвоздь…

В дверь тихонько постучали.

– Да! Войдите, – Кир вынырнул из своих мыслей.

В приоткрытую дверь заглянула баба Нюра.

– Можно, Кирюш? – он стал для нее Кирюшей после того, как шуганул пацанов, которые мешали ей мыть пол в школе.

– Конечно, проходите.

– Чего сидишь, чего высиживаешь? Все разошлись, мне школу закрывать надо… О чем задумался, Кирилл Александрович? – баба Нюра присела напротив него, устроившись на краешке стула.

Кир молча смотрел на нее, подперев подбородок руками. За окном, всё больше усиливаясь, стучал дождь, добавляя тоски в и без того унылую картину.

– Чё ж ты, парень, с такой тоской-то смотришь, словно щенок потерянный? – участливо спросила баба Нюра, вглядываясь в его лицо.

Кир горько усмехнулся.

– Пропадешь ты тут, слышь, ежели вот так-то все принимать будешь, – продолжала баба Нюра, качая головой. – Жизнь-то она, знаешь, какая… Всяко бывает…

– Я не хочу ничего принимать, – Кир равнодушно отвернулся к окну, – мне здесь ничего не нужно. Я не хочу быть здесь.

– Но ты уже здесь…

– Да… и меня это бесит! – Кир сжал кулаки.

– Ты можешь остановить вон тот дождь? – баба Нюра кивнула на окно, по стеклу которого стекали струйки воды.

Кир снова уронил голову на руки.

– Нет…

– А что сделаешь, если идти все одно надо?

– Зонт возьму… – почти шепотом ответил Кир.

– Вот и здесь – просто иди… и не бейся ты своей дурной башкой в стену о том, чего изменить-то не можешь.

– А если могу? – с вызовом спросил Кир, поднимая на нее взгляд.

– Останови дождь… Кирюша, – спокойно повторила баба Нюра.

Она встала, подошла к Киру, который снова сидел, опустив голову. Положила руку ему на плечо.

– Ты, видать, и дом не протопил, и есть тебе неча… Да?

Он молча кивнул.

– Ты, сынок, бери давай себя в руки-то. Везде, слышь, люди-то живут, у нас тут еще не самая дыра. Пойдем, – она ласково потрепала его по плечу.

Кир повернул голову и посмотрел на старушку.

– Куда?

– Покормлю тебя, да переночуешь сегодня у меня, в тепле. Пока ты свой-то дом протопишь, уж и утро настанет. Пойдем-пойдем, – она потянула его за руку.

Кир поднялся. Баба Нюра выглядела совсем крошечной рядом с ним.

– Ох и здоров же ты, Кирилл Александрович, всё не привыкну. – Кир грустно улыбнулся. – Хорош, ох и хорош, дьявол. Наши бабы теперь тебе прохода не дадут. Светка-то, вона, сегодня уже титьками наружу прибегала, жди и других…

Он усмехнулся.

– Нет, это они зря, не нужен мне никто.

– Судьба, она, парень, не спрашивает, – покачала головой старушка.

– Ну… моя судьба точно не здесь.

– Как знать… Пойдем уж.

Они вышли на школьное крыльцо. Дождь припустил ещё сильнее, отчаянно барабаня по крыше. Баба Нюра, повозившись с дверью, закрыла замок, подергала ручку, проверяя, надежно ли закрыто. Кир раскрыл большой зонт и, согнув руку в локте, молча предложил ее бабе Нюре.

– Кавал-е-е-р! – улыбнулась баба Нюра, взяла Кира под руку, и они направились к машине, которая ждала их у ворот, тихо урча заведенным двигателем. Черный блестящий BMW выделялся на деревенском фоне, словно космический корабль.

– А как это? А кто ее тебе завел-то? Никого же нет в школе-то… – удивленно покосилась баба Нюра на урчащий двигатель.

– Дистанционный запуск…

– Чудеса, – тихонько буркнула баба Нюра.

– П-р-р-р-ошу, мадам! – Кир раскрыл перед старушкой пассажирскую дверь.

– Да ты что! Куда? Да я сроду на таких не ездила, у меня и боты-то грязные… Н-е-е-е, пойдем пешком, тут недалеча…

– Мадам, мне вас на руках в салон внести? Я жду… – Кир улыбаясь смотрел на маленькую старушку.

Баба Нюра осторожно, почти боязливо, присела на мягкое кожаное кресло. Кир захлопнул дверь. Обегая машину спереди, мелькнул в свете фар. Ловко запрыгнул за руль. Включил музыку. Повернулся к притихшей бабе Нюре и спросил:

– Куда прикажете?

Баба Нюра сидела, словно завороженная, и с нескрываемым восхищением разглядывала салон современной машины. Она погладила морщинистой рукой упругую кожу обшивки дверей, провела рукой по торпеде… Кир наблюдал…

В салоне горел мягкий свет. Приятное тепло уютно обволакивало. Тихо играла музыка. Голубое свечение множества приборов и кнопок напоминало не салон автомобиля, а, скорее, кабину самолета.

– Ну что, поехали? – Кир уверенно выехал со школьного двора.

Машина шла плавно, мягко глотая сельские ухабы.

– Д-а-а-а, Кирюша, я понимаю… Понимаю… – баба Нюра посмотрела на него и покачала головой.

– Не уверен… – процедил Кир сквозь зубы.

– Ты думаешь я старая, головой пло́хая? Я ничего, Кирюш, не понимаю в новой жизни, в таких вот машинах сроду не каталась, но люди… слышь, люди… что в мое время, что сейчас душой маются… И ты, вон, себя изводишь, я же вижу…

– А поехали кататься? – вдруг бодро предложил Кир. – А? А то мы тут крадемся на цыпочках по ухабам… Поехали, покажу, на что эта малышка, – он постучал по рулю, – способна.

– Да куда? Поздно уж…

– Плевать! – Кир так резко развернул машину, что старушка ойкнула.

Он выехал на центральную улицу и по размытой грунтовке направился к шоссе.

Кир привычно-лихо гнал машину. Цифры спидометра уверенно ползли вверх. Дождь истерично хлестал в лобовое стекло, мощные фары разрезали мрак, выхватывая из него лишь мокрую ленту асфальта и летящие навстречу струи дождя.

– Потише ты, окаянный! Убьемся ведь! – баба Нюра вцепилась в ручку двери побелевшими пальцами. – Куда гонишь-то, как заполошный?!

Внезапно вдалеке в свете фар вспыхнул дорожный указатель: «Москва – 670 км». Кир со всей силы ударил по тормозам… Педаль затряслась под его ногой, как живая, – это ABS, отчаянно пыталась сохранить управление, пытаясь спасти машину от беды. Но на такой скорости и в такой ливень эта битва была заранее проиграна.

Шины взвизгнули пронзительно и зло. Машина резко подалась вперед. На лобовое стекло обрушилась стена воды, хлынувшая с крыши. Бабу Нюру кинуло вбок. Грубый ремень удержал, врезавшись в плечо и грудь, сбив дыхание, и отбросил ее обратно в кресло. Машину повело. Зад бросило вбок, сначала в одну сторону, затем в другую. Мощная машина устояла, не перевернулась. Их крутануло на мокром асфальте, и мир превратился в карусель из брызг, тьмы и света фар, бьющих уже в пустоту поля. Скользя и крутясь по мокрому асфальту, машина съехала на обочину и, влетев в раскисшую придорожную траву, замерла.

В салоне автомобиля повисла давящая тишина. Ее нарушали лишь стук дождя по крыше и гипнотизирующие, словно метроном, щелчки аварийной сигнализации.

Кир замер, сжав руль. В свете приборной панели его лицо было будто каменным, в глазах – немая ярость. Взгляд прикован к тому месту, где в холодном свете фар, прямо напротив машины, как призрак, сквозь пелену дождя и стекающих по стеклу потоков воды горел дорожный указатель… Знак, который отделял его от прежней жизни. Это расстояние на своей мощной машине он мог преодолеть за несколько часов. Теперь же – это была бездна, пропасть между двумя мирами…

Когда машина окончательно замерла, баба Нюра несколько секунд сидела абсолютно неподвижно, не в силах пошевелиться. Она почти не дышала, вслушиваясь в стук собственного сердца, которое теперь отдавалось глухими ударами в висках. Постепенно до ее сознания начали доходить звуки: стук дождя по крыше и навязчивое, судорожное щелканье «аварийки». Ее морщинистые, руки, всё еще судорожно сжимающие ручку двери, медленно разжались. Она опустила их на колени, где они беспомощно задрожали, выдавая ужас, который она только что пережила.

– Чтоб тебя… – выдохнула она хрипло. – Сердце сейчас выпрыгнет… ты…

Она медленно повернула голову к Киру. Ее лицо было мертвенно-бледным. На лбу выступила испарина. Баба Нюра замолчала. Она посмотрела на его сведенное судорогой лицо, на глаза, полные ярости и боли, на белые костяшки пальцев, впившихся в руль. Потом взгляд скользнул на знак, маячивший в потоках воды за стеклом. И в ее глазах испуг медленно уступил место острой, щемящей жалости к этому большому, сильному и такому беспомощно-несчастному парню. Она чувствовала сердцем – сейчас не время для слов, не время для упреков. Сейчас нужно просто молчать.

Глава 6. Добро пожаловать в деревню!

Прошло уже три недели, как Кир жил в Кузичах. Он познакомился с учителями; их было немного: кроме физрука и трудовика – все женщины, средних лет и старше. Они приняли его радушно, поили чаем, таскали пироги.

Физрук с трудовиком, Том и Джерри, как их дразнили за внешнее сходство с этими персонажами, попробовали вовлечь его в свой клуб любителей утреннего опохмела. Кир отказался. Том и Джерри сразу потеряли к нему интерес. Их диагноз был однозначным и окончательным, раз не пьет – «не мужик». Раз не мужик – пусть трется с бабами в учительской.

Та жизнь, в которую окунулся Кир, ошарашила его. Он не знал, как выживать в подобных условиях. Он просто не был к этому готов… Туалет на улице. Душа нет, только баня, которую надо топить не один час, предварительно наколов дров и натаскав воды из колодца.

Дрова ему привезли, спасибо Сан Степанычу, но это были здоровенные чурки, которые надо колоть. Он не стал колоть все и подкалывал дрова по мере надобности, на день-два, не больше. Помыться можно было только в бане. Правда, баня была отменная. Кир оценил ее по достоинству: с печкой-каменкой, деревянными кадушками и широкими полка́ми, на которых Кир мог запросто вытянуться в полный рост. Сан Степаныч принес ему ароматных веников, березовых, дубовых и показал, как их правильно запаривать. В бане был особый дух, который навсегда впитался в стены, сложенные из толстенных, потемневших от времени и пара бревен. Киру очень понравилось подолгу лежать в ее теплом нутре. Но баня – дело долгое, для выходного дня.

Кир, избалованный городским комфортом, буквально мучился, пытаясь организовать себе хоть какое-то подобие нормальной жизни. Он не мыслил себя без душа. Тянув удлинители, которые он нашел в пристройке, чуть ли не через весь двор, он пытался отапливать баню для ежедневного душа электрическими обогревателями.

– Так и сгореть недолго, – проходя мимо, проворчал мужик в дурацкой шапке.

Кир помнил его по родительскому собранию… Убогая вязаная шапка, съехавшая набок, придавала ему какой-то нелепый вид. Тогда, на собрании, она постоянно сползала на глаза, и мужик, раздраженно ее поправляя, бормотал что-то себе под нос. Кира это бесконечное дерганье шапки жутко раздражало. «Ну, надень ты нормально или сними свой дурацкий колпак!», – думал он тогда, с трудом сдерживая смешок.

Кир, конечно, огрызнулся, мол: «Не ваше дело». Мужик, к его удивлению, не стал спорить.

Через пару дней, вернувшись из райцентра, Кир обнаружил у себя в бане… свет! Настоящий, электрический свет, с выключателем и лампочкой под матовым плафоном. Оказалось, что этот «нелепый» мужик, чье имя Кир даже не потрудился запомнить, пришел к нему во двор, пока его не было, и провел отдельный кабель прямо к бане. Без лишних слов, без просьб и ожидания благодарности. Просто сделал. Кир стоял посреди бани, щурясь от непривычно яркого света и разглядывая розетку для обогревателя. Вся его насмешливость и пренебрежение к странному мужику куда-то испарились, оставив после себя странное чувство… смеси стыда и благодарности. А вечная дурацкая шапка вдруг перестала казаться Киру такой уж дурацкой.

Позже Кир узнает, что эту шапку связала ему дочка Аня во время серьезной болезни, и благодарный отец носил всегда только этот головной убор.

Немало хлопот доставляло молодому человеку то, о важности чего он в Москве даже не задумывался, то, что просто всегда было – вода и… тепло. И, если с водой было проще, ее можно было натаскать впрок, на неделю, то печь на неделю не натопишь. На дворе – конец ноября, холод, сырость, печь нужно топить два раза в день. Утром приходилось вставать на 2,5 часа раньше. Это очень раздражало Кира.

Но больше бытовых неурядиц его бесили те, кто объявил ему войну. Он не знал, кто именно это был, однако у него не было ни малейших сомнений, что за всем этим стоит – Крест.

Как-то утром Кир спешно выскочил из дома. Он уснул, пока топилась утренняя печка, и теперь опаздывал к первому звонку.

Накрапывал мелкий дождик, было промозгло и ветрено. Кир быстро нырнул в машину, включил зажигание и дворники – по стеклу размазалась коричневая вонючая жижа.

– Вот дерьм-о-о-о, – прорычал Кир, – это было и ругательство, и констатация факта одновременно. – Вот же суки!!! – он стукнул кулаком по рулю. Дворники безуспешно пытались убрать липкую массу. Пришлось доставать ведро воды из колодца и поливать стекло, так как омыватель не справлялся со специфической текстурой. Отмыть стекло и капот более-менее удалось, но ехать в школу всё равно пришлось с открытым окном, морщась от вони.

В другой раз, придя из школы, он сразу почуял что-то неладное. Замок был взломан, и уже в пристройке противно пахло чем-то кислым. Открыв дверь в дом, он с ужасом увидел – на полу, на столе, даже на его кровати – повсюду копошились куры. Десять штук. Они квохтали, разгребали лапами его вещи, одна уже успела обгадить учебники, лежавшие на столе.

– Ну, конечно… – прошипел Кир сквозь зубы. Он швырнул портфель в угол, распугав пернатых захватчиц. Куры с громким кудахтаньем разлетелись по комнате, поднимая пыль.

Два часа! Целых два часа он потратил, чтобы выловить всех птиц и вышвырнуть их за порог. Рубашка прилипла к спине, волосы стояли дыбом от перьев и пыли. Последнюю, особенно упрямую курицу он вынес за дверь, швырнул ее с крыльца с такой силой, что та с негодующим криком и обалдев от того, что умеет летать, исчезла в кустах.

В течение трех недель Кир:

…вытаскивал из дома двух коз, загадивших весь пол и сожравших рубашку. Искал по деревне владельца коз. Затем весь вечер драил полы, скрипя зубами от едкого запаха.

…снимал с яблони повешенное чучело с табличкой «Историк не прижился»,

…искал источник вони в классе – обнаружил десяток тухлых яиц за вентиляционной решеткой.

…выводил из школы учеников, потому что на уроке кто-то зажег дымовую шашку.

…обнаружил утром, что салон машины битком забит сеном – отвез его владелице коз.

…ловил мышей. На уроке кто-то выпустил трех мышей. Вместе с парой учеников поймали под визг девчонок. Одну мышь весь урок держал в руках, пугая девчонок.

…три дня спал в своем классе, потому что в печке его дома была устроена западня: подброшенные тушки мертвых ворон при растопке наполнили избу таким смрадом горелого пера и плоти, что ночевать там было невозможно.

В общем, не проходило и дня спокойного. Когда с его машины открутили колеса и разбросали по деревне, Кир их нашел… но на следующее утро его любимый BMW не завелся. Как Кир ни бился с ним – ничего не получалось. Он понимал, что с машиной что-то сделали, но в радиусе трехсот или даже более километров специалистов, готовых диагностировать поломку такого авто, не было. Местные механики пожимали плечами: «Извини, барин, помочь не можем». Кир остался без машины.

Почти каждый день его ждал новый «сюрприз» дома или в школе. Самым эффектным стал… череп. Старый, пожелтевший человеческий череп, с несколькими отсутствующими зубами. Его поставили на шкаф за учительским столом, чтобы он обнаружил его только во время урока.

Кир шагал по проходу между партами и рассказывал про Крымскую войну. Класс замер, ожидая реакции. Он подошел к своему столу, поднял голову и увидел – пустые глазницы, смотрящие на него. В классе повисла гробовая тишина. Кир постоял некоторое время, изучая череп, затем спокойно снял его со шкафа.

– Здравствуй, Йорик, – произнес он ровным голосом. Затем сел за стол, взял череп в одну руку, подобно Гамлету, и весь дальнейший урок вел именно для него – старого, пожелтевшего, беззубого черепа. Обращался к нему, «отвечал» на его «вопросы». К концу занятия даже задиры перестали хихикать – всем стало как-то не по себе. Три дня Кир вел урок именно для черепа, приводя в ужас девчонок и смущая пацанов. Лишь Крест не реагировал. Как всегда, равнодушно развалясь за последней партой, он молча чистил ногти своим ножом. На третий день череп исчез так же таинственно, как и появился…

Кир понимал: они его испытывают, доводят, наблюдают и ждут, когда он сломается. Ну, пусть пробуют. Он не сдастся. И когда-нибудь они сами устанут от этой игры. А пока…

– Здравствуйте, давайте начнем урок…

Глава 7. Ловушка

Крест напряженно думал. Он долго курил на крыльце и размышлял о том, что всё, что делают эти придурки, не вынудит КирСана уехать… «Это всё херня, – думал он. – Хотя, конечно, тачку его дорогую они знатно уделали. Залитую в выхлопную трубу монтажную пену он хер найдет, а если и найдет, то хер достанет! Но это всё фигня, слабо… Надо придумать что-то сильнее, чтобы его вышвырнули с позором, а может даже посадили… Этот москвич всем своим видом показывает, что мы тут – дерьмо. Стоит весь крутой, на шмотках, с часами… смотрит свысока. Ну ничего, тачки уже лишился… теперь играет по нашим правилам, а здесь он никто.» И тут его осенило. План в голове сложился, и по его мнению – это был шикарный план!

В доме семьи Ефимовых всё было, как всегда. Застарелый запах перегара, дешевых сигарет и быстрозаварной лапши. Эти запахи, казалось, навсегда впитались в пол, в стены, в убогую обстановку, в старые постели без белья и те лохмотья, которые болтались на окнах вместо занавесок.

Единственным местом в доме, более-менее похожим на жилище человека, была комната Наташки. Здесь еще сохранились обои, и постель была с бельем, подарком бабы Нюры. Наташка старалась держать свою комнату в чистоте и часто проветривала, чтобы хоть немного сбить запахи, которые преследовали ее с детства.

Пьяные родители храпели в соседней комнате, из-под их двери тянуло потом, табаком и перегаром. Девочка сидела за маленьким столиком и в тусклом свете лампы учила историю.

Ей нравился новый учитель. Когда Наташка робко подошла к нему после уроков и сказала, что не понимает тему, он просто и быстро всё объяснил ей. На следующей контрольной делал вид, что не замечает, как она подглядывает в учебник. Он мог помочь не только с историей. Маша, Наташкина подруга, попросила помочь с английским. Он, помедлив и пристально посмотрев на нее, согласился и быстро всё разложил по полочкам. Он не шел с ними на контакт сам, не пытался им понравиться, не заигрывал, но в просьбе не отказывал. Историк был холодным, мрачным. Они ни разу не видели, как он улыбается, только усмешки во время перепалок с Крестом. Крест… он не оставлял попыток вывести из себя КирСана, именно так он называл Кирилла Александровича. Тот порыкивал, но на провокации не поддавался…

Хлопнула входная дверь. Мать за стеной недовольно закряхтела, но не проснулась. Через мгновение в комнату ввалился Крест, он плюхнулся на Наташкину кровать, не снимая мокрой куртки. От его кроссовок, с налипшими комьями глины, пол сразу стал сырым и грязным.

Он бросил на стол деньги – немного мокрых, смятых сотен.

– Сколько там? – Наташка даже не подняла глаз.

– Хватит, чтобы батя на неделю отстал.

Она молча кивнула. Она давно догадывалась, где брат берет деньги, но делала вид, что ничего не замечала. Иначе им совсем нечего будет есть. Крест сел напротив, достал нож и принялся чинить им расшатавшийся стул. Он пытался завернуть ножом открутившийся шуруп.