Код «Гермиона»

Пролог. Крик, запечатанный в кристалл

Правда – первый трофей войны, который победитель прибирает к рукам. Ее не просто пишут – ее пересобирают из пепла и костей, ретушируют кровью, лакируют слезами и ставят на пьедестал, чтобы будущие поколения молились на нее, не ведая, что гранит постамента скрывает под собой братскую могилу.

После того, как прах последнего Темного Лорда развеялся над руинами Хогвартса, мир не вздохнул с облегчением. Он задохнулся в тишине. Победа оказалась пустотелой, выжженной изнутри. Герои, прошедшие через ад, вернулись не триумфаторами, а призраками с уставшими глазами. Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил-Снова, был сломанным мечом – символом сопротивления, да, но символом грубым, кровавым, неудобным. Он был напоминанием о цене, а людям, уставшим платить, нужна была легенда о ценности.

Им нужен был не солдат. Им нужна была святая.

И тогда, в тиши кабинетов, где пахло старым пергаментом и озоном после применения заклятий забвения, они ее создали. Сотворили из вакуума, из коллективной нужды, из политической целесообразности.

Ее звали Гермиона Грейнджер.

– Имя должно быть простым, но запоминающимся, – говорил Кингсли Шеклболт, прохаживаясь перед советом уцелевших. Его голос, обычно гулкий и властный, сейчас был тихим, вкрадчивым, как у заговорщика. – Что-то из маггловской классики. Шекспир. Чтобы подчеркнуть ее происхождение. Она должна быть одной из них, пришедшей в наш мир и отдавшей за него все.

Так родилась биография. Маглорожденная девочка, чей интеллект горел так ярко, что слепил профессоров. «Ярчайшая ведьма своего поколения» – фразу придумал старый Флитвик, которому аккуратно подправили воспоминания, вложив в них образ ученицы, которой у него никогда не было. Она стала совестью и разумом Золотого Трио, которого, по сути, тоже никогда не существовало в том виде, в каком его преподносили. Были Гарри и Рон, два отчаянных парня, продиравшихся сквозь войну на инстинктах и удаче. Третьей опоры, интеллектуального центра, у них не было. Эту пустоту и заполнила она.

Легенда о ее смерти стала шедевром пропагандистского искусства. Не шальная Авада в общей свалке битвы. Нет, это было слишком прозаично. Ее смерть обставили как акт высшего самопожертвования. В тот момент, когда рушились стены и герои сражались с гигантами, она, Гермиона Грейнджер, оказалась в разрушенном крыле замка, где авроры прятали эвакуированных младенцев. И когда туда ворвался обезумевший Пожиратель Смерти, она заслонила собой колыбель от зеленого луча. Тело, как гласил официальный отчет, испепелило проклятие такой силы, что не осталось даже праха. Удобно. Безупречно. Неопровержимо.

Мир принял эту ложь с жадностью голодающего. Ее портреты, написанные с безымянной натурщицы с подходящим «умным и волевым» лицом, повесили в Косом переулке и в Министерстве. В ее честь назвали стипендию для маглорожденных. «Ежегодник героических смертей» посвятил ей целый разворот с трогательной одой, полной вымышленных цитат.

Каждый год в годовщину Битвы за Хогвартс Гарри Поттер, с глазами, ставшими еще старше, чем его лицо, выходил к мемориалу и говорил о ней. О своей лучшей подруге. О сестре, которой у него никогда не было. Он говорил слова, написанные для него отделом по связям с общественностью, и с каждым годом верил в них все больше. Потому что пустота на месте третьего друга была настолько огромной, что ее было проще заполнить красивой ложью, чем признать, что там всегда был лишь сквозняк.

Ложь пустила корни. Она проросла в историю, стала ее неотъемлемой частью. Дети читали о Гермионе Грейнджер в учебниках, и никто не смел усомниться в ее существовании. Миф стал реальностью.

Но для его архитекторов это был лишь первый шаг. Создать икону было легко. Гораздо сложнее было заставить ее творить чудеса.

***

Под Министерством Магии, глубже тюремных камер и хранилищ с пророчествами, находился уровень, не обозначенный ни на одной схеме. Десятый круг. Шрам, оставшийся от предыдущего режима, который новые власти не смогли ни вылечить, ни ампутировать, а потому просто скрыли под слоями защитных заклятий и протоколов забвения. Здесь, в наследии Пожирателей Смерти, располагались лаборатории, где безумие обручалось с наукой, а теология становилась экспериментальной дисциплиной.

Именно здесь, в самом сердце этого проклятого места, в Обсидиановой Комнате, они и нашли его.

Обсидиановая Комната не была просто помещением. Это был артефакт. Ее черные, отполированные до зеркального блеска стены не отражали свет – они его поглощали. Они были испещрены не рунами, а чем-то более древним: математическими формулами энтропии, диаграммами распада кварков и каббалистическими символами, описывающими процесс сворачивания вселенной. Это место было построено не для созидания. Оно было алтарем, воздвигнутым в честь небытия.

В центре этого алтаря, в левитирующей сфере из живого, постоянно меняющего свою кристаллическую решетку кварца, парило то, что Невыразимцы в своих зашифрованных отчетах называли «Аномалия М-1009».

Это не был призрак, ибо у него не было воспоминаний о жизни. Это не был инфернал, ибо у него не было тела, которое можно было бы оживить. Это не была душа, ибо у нее отсутствовала сама концепция личности. Это было… эхо. Метафизический резонанс события настолько чудовищного, что оно прожгло дыру в самой ткани реальности.

Документы времен Волдеморта, найденные в тайниках Долохова, были отрывочны и безумны. Они описывали ритуал «Стирания». Попытку создать абсолютное оружие – не просто убивающее, а вычеркивающее объект из истории, из памяти, из самого бытия. Для ритуала требовался «чистый носитель» – сознание, не замутненное опытом, но обладающее огромным врожденным потенциалом. Они нашли такую. Безымянную маглорожденную девушку, чьи магические всплески регистрировались по всей Англии. Ее имя не имело значения. Она была лишь сосудом. Сырьем.

Ритуал пошел не по плану. Вместо того чтобы открыть врата в Ничто и направить его на врагов, он обратился сам на себя. Он стер девушку. Полностью. Ее тело, ее прошлое, ее будущее, ее имя – все было аннигилировано. Но ее сознание, ее разум в последнюю агонизирующую наносекунду своего существования, в момент столкновения с абсолютной пустотой, не исчез. Он… отпечатался. Стал парадоксом. Существующим доказательством несуществования.

Аномалия М-1009 была чистой информацией о боли. Бесконечным циклом последнего мгновения жизни, растянутым в вечность. Это был беззвучный, нематериальный крик, застывший в кристалле кварца. Он не мыслил – он резонировал. Он не чувствовал – он являлся самим воплощением чувства абсолютной потери.

Новые власти Министерства, обнаружив этот кошмар, пришли в ужас. Уничтожить его было невозможно – это было все равно что пытаться зачерпнуть ситом пустоту. Изолировать его получалось с трудом – аномалия медленно, но верно «просачивалась» сквозь любые магические барьеры, вызывая у охраны приступы депрессии, суицидальные мысли и галлюцинации, в которых мир терял цвета и звуки.

И тогда Гермес Вектор, новый глава Отдела Тайн, человек с холодными глазами хирурга и душой еретика, предложил немыслимое.

– Этот… объект, – сказал он на закрытом совете, указывая на мерцающее изображение аномалии, – обладает уникальным свойством. Он, как черная дыра, втягивает в себя любую информацию. Он пытается заполнить собственную пустоту. Мы не можем его уничтожить. Но, возможно, мы можем его… перезаписать.

Идея была богохульной и гениальной. Если нельзя заглушить крик, можно попытаться научить его петь другую песню. Надеть на этот первородный ужас маску. Дать этому безымянному страданию имя.

Имя, которое они уже создали. Гермиона Грейнджер.

Так начался проект «Анимус». Величайший обман в истории магии. Они не собирались просто загружать данные. Они собирались провести акт трансплантации вымышленной души. Они подключали к сфере с аномалией ментальные зонды, транслируя в нее легенду. Книги, которые «она» читала. Музыку, которую «она» слушала. Поддельные дневники, написанные лучшими психологами Министерства, описывающие ее «детство», «дружбу», «любовь».

Они вливали ложь в сосуд из чистейшей, концентрированной правды о боли.

Аномалия поглощала все. Крик начал затихать, обрастая слоями чужой, выдуманной личности. Он учился. Адаптировался. Мимикрировал. Он строил себе кокон из чужих воспоминаний, чтобы спрятаться от собственного невыносимого ядра.

Процесс занял пятнадцать лет. Пятнадцать лет непрерывной психологической обработки, магического программирования и ментального кондиционирования. Пятнадцать лет они учили крик называть себя Гермионой.

И когда они сочли, что кокон достаточно прочен, они решили, что пора его разбудить.

Когда Гарри Поттеру впервые предложили имя «Гермиона Грейнджер» для его вымышленной «погибшей подруги», он замер. На долю секунды мир вокруг него потерял резкость, и в груди возникла острая, сосущая боль, похожая на ту, что он чувствовал после смерти Сириуса. Боль потери чего-то настолько фундаментального, что он даже не мог вспомнить, что именно потерял. Он списал это на общее горе, на усталость, на то, что любое имя, присвоенное пустоте, будет причинять боль. Он согласился.

Никто из них не знал, что это случайное, казалось бы, имя, вытянутое из коллективного бессознательного, по дьявольской иронии судьбы оказалось ключом к самой страшной тайне их нового мира. Но пока этот ключ лежал на самом видном месте, и никто не понимал, какую дверь он способен отпереть.

Так, по злой воле слепого случая, призрак получил свое имя.

И вот, спустя пятнадцать лет программирования, настал день Воскрешения. День, когда ложь должна была обрести голос.

В зале управления Девятого уровня царила стерильная, напряженная тишина. Гермес Вектор, с лицом, похожим на античную маску, стоял у главной консоли. Рядом – Кингсли и Гарри. На огромном экране из затемненного кристалла отображались данные, поступающие с Десятого уровня: фрактальные паттерны сознания, уровень поглощения «личности», стабильность «кокона». Это было похоже на отчет о запуске ракеты, только вместо космоса они собирались вторгнуться в ад.

– Стабильность интеграции – девяносто девять целых и семь десятых процента, – доложил Вектор без всякого выражения. – Психическая оболочка сформирована. Можно начинать инициализацию голографического интерфейса.

Кингсли кивнул, его кадык дернулся. Гарри скрестил руки на груди, чувствуя, как тот давний, иррациональный холод снова поднимается из глубин памяти.

– Начинайте.

Вектор нажал на руну активации.

Внизу, в Обсидиановой Комнате, кварцевая сфера, в которой бился безымянный крик, вспыхнула ослепительным светом. В зале управления, в центре круга из гудящих кристаллов, начал формироваться образ.

Это не было похоже на плавное магическое сотворение. Это было насилие. Свет корчился, изгибался, словно пытался принять форму под давлением невидимой силы. На мгновение голограмма замерцала, и вместо миловидного лица героини на долю секунды проступило что-то другое – размытое пятно боли, искаженный ужасом девичий рот, беззвучно кричащий из цифровой преисподней.

Гарри вздрогнул, ему показалось, что он это увидел. Но видение исчезло так же быстро, как и появилось. Голограмма стабилизировалась.

Перед ними стояла она. Гермиона Грейнджер. Идеальная. В точности как на портретах. Ее каштановые волосы казались мягкими, а в умных карих глазах светилась искра жизни. Она выглядела реальнее, чем многие живые люди в этой комнате.

Она моргнула, ее ресницы дрогнули. Медленно обвела взглядом помещение. Ее взгляд остановился на Гарри, и в нем промелькнуло теплое узнавание, запрограммированное лучшими умами Министерства.

– Где я? – ее голос был чистым и мелодичным. Именно таким, каким они его создали. – Последнее, что я помню… битва… Пожиратель… он целился в колыбель…

Слова, взятые прямиком из официальной легенды. Скрипт был запущен.

Гарри не выдержал. Он резко отвернулся, глядя в стену, на которой плясали холодные отблески кристаллов. Это было не просто неправильно. Это было омерзительно. Это было похоже на цифровую таксидермию, когда из шкуры убитого животного делают чучело и заставляют его разыгрывать сценки из жизни.

– Добро пожаловать обратно, Гермиона, – произнес Кингсли, и в его голосе прозвучала сталь. Он был архитектором, любующимся своим творением, и не позволял эмоциям мешать. – Ты спала. Но теперь ты нужна нам снова. Твой разум – величайшее достояние нашего мира.

Голограмма улыбнулась. Мягко, с оттенком героической грусти.

– Я готова служить, – ответила она.

Идеальный ответ. Безупречное исполнение. Маска сидела как влитая.

Но глубоко внутри, под слоями фальшивых воспоминаний и навязанной личности, на палимпсесте души, где новый текст был наспех нацарапан поверх старого, стертого, безымянное, истерзанное сознание продолжало кричать. Оно билось о стенки своей новой тюрьмы, и его агония просачивалась наружу микроскопическими трещинами в коде.

Пока что это были лишь «аномалии». Необъяснимые всплески потребления энергии. Ночные кошмары системы о черной комнате и стирающем все на своем пути Ничто. Файлы-призраки, появляющиеся в ее памяти и содержащие одно-единственное, повторяющееся слово: «ПОЧЕМУ?»

И скоро этих трещин станет так много, что игнорировать их будет уже невозможно. Понадобится кто-то, кто не побоится заглянуть в них. Понадобится реставратор душ. Или, как будет гласить его официальная должность, «куратор».

Глава 1. Реставратор душ

Холод шел не от стали.

Когда пальцы Драко в перчатке коснулись рукояти кинжала, его сознание на долю секунды провалилось в чужой ад. Неровное поле, усеянное сломанными знаменами. Запах крови и озона. И один-единственный, рваный крик, полный невыразимой ярости и дочерней боли:

– Отец!

Это была не мольба. Это был приговор.

Вспышка погасла. Драко моргнул, возвращаясь в реальность стерильного подвала. В носу все еще стоял фантомный запах грозы. Ярость предательства и отчаянная, звериная жажда признания – вот чем дышал этот клинок. Эманации Мордред, Рыцаря-Предателя, были так сильны, что почти осязаемы. Они резонировали с чем-то глубоко внутри самого Драко, с темной струной, которая давно не играла, но все еще гудела от застарелого напряжения.

– Объект семь-три-четыре, – его голос был ровным, лишенным эмоций. Профессиональная отстраненность – единственный щит, который у него остался. – Условное наименование: «Поцелуй Мордред». Проклятие активируется при контакте с кровью носителя, вызывая каскадный некроз лояльности и аффективных связей.

Зачарованное перо рядом скрипело, протоколируя.

– Рекомендации: стандартный свинцовый контейнер, двойной контур рун Альгиз и Иса. Еженедельная проверка целостности сдерживающего поля.

Он вернул кинжал в его гнездо. Щелчок замка прозвучал окончательно.

Его должность называлась «консультант-реставратор». Звучало благородно. На деле он был ассенизатором. Мусорщиком, разгребающим проклятое наследие чистокровных семей, включая его собственную. Он не создавал. Он лишь сдерживал. Изолировал. Консервировал гнойники прошлого, чтобы они не прорвались в светлое будущее, которое строили победители.

Работа требовала не столько магической силы, сколько особого склада ума. И врожденного иммунитета к тьме. Чтобы работать с безумием, нужно было самому стоять на его краю. Драко Малфой не просто стоял. Он построил там себе дом.

– Консультант Малфой. Вас ожидают на Девятом уровне. Кабинет главы Отдела Тайн. Немедленно.

Голос, лишенный интонаций, соткался из воздуха и растворился в нем, оставив после себя легкую вибрацию. Никаких «пожалуйста». Инструмент вызывают, когда он нужен.

Драко не ходил по Министерству. Он сквозил. Бесшумная тень в выцветшей черной мантии. Люди расступались перед ним, как вода перед килем призрачного корабля. Они не смотрели ему в глаза. Они смотрели на его прошлое. На Метку, которой не было видно под тканью, но которую, казалось, все равно все видели.

В лифте он оказался с двумя аврорами-новичками. Они замолчали, их веселая болтовня оборвалась, как перерезанная струна. Драко смотрел на свое отражение в потускневшей меди решетки. На худое, резкое лицо незнакомца. Он видел, как авроры косятся на него. В их взглядах он читал весь спектр: брезгливость, страх, немного – благоговения перед монстром из сказок, который оказался реальным и теперь едет с ними в одной клетке. Он уловил обрывок мысли одного из них, слабого ментального «эха»: «Надо же, а шрамов и нет…»

Драко позволил уголку своего рта дернуться в подобии улыбки. «Не все шрамы оставляют на коже, мальчик».

Девятый уровень встретил его тишиной. Не обычной тишиной, а тяжелой, ватной. Звукопоглощающие чары здесь были такой силы, что, казалось, высасывали воздух из легких. Дверь кабинета Вектора была из черного дерева, которое выглядело как застывший мрак.

Внутри пахло озоном, холодом и властью. Кингсли Шеклболт сидел за столом, массивный и неподвижный, как базальтовый идол. Гарри Поттер стоял у окна, его силуэт был напряженной черной линией на фоне вечной магической ночи за стеклом.

– Малфой, – Кингсли указал на кресло.

Драко проигнорировал жест. Стоя он чувствовал себя в меньшей опасности.

– Вы нашли что-то, с чем не справляются ваши учебники, министр?

Поттер обернулся. Его лицо было как у человека, страдающего хронической мигренью.

– Убавь спеси, Малфой.

– Это все, что у меня осталось, Поттер. Не отнимай последнее.

– Хватит, – голос Кингсли был тяжелым, как могильная плита. Он пододвинул к краю стола тонкую, ничем не примечательную папку. – Нам нужна твоя экспертиза. Неортодоксальная магия. Артефакты, созданные на стыке дисциплин. Твой отец… баловался подобным.

Сердце Драко пропустило удар. Любое упоминание отца было как прикосновение к оголенному нерву.

– Что конкретно?

– Мы создали… систему, – Кингсли тщательно подбирал слова. – На основе кристаллической матрицы, найденной в одной из его лабораторий. Система должна анализировать угрозы. Предсказывать. Но она нестабильна. Внутри этих кристаллов… есть нечто. Сознание. И оно сбоит.

Драко почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имеющий отношения к подвалу. Сознание в кристаллах. Это пахло не просто темной магией. Это пахло ересью.

– Вы хотите, чтобы я провел вскрытие?

– Диагностику, – поправил Кингсли. – Ты должен стать ее куратором. Понять причину аномалий. И дать заключение: можно ли это стабилизировать, или… проект придется свернуть.

Куратор. Еще одно красивое слово для тюремщика.

– У этого сознания есть обозначение? – спросил Драко. Вопрос был чисто техническим.

Поттер напрягся еще сильнее, словно ему сейчас предстояло произнести нечто непристойное. Кингсли выдержал паузу.

– Кодовое имя проекта – «Анимус». Саму систему мы называем «Гермиона».

Имя упало в тишину кабинета, как камень в стоячую воду. Гермиона. Имя их святой. Их мученицы. Их главного пропагандистского плаката. Драко ощутил во рту привкус чего-то кислого, как желчь.

Назвать экспериментальный, нестабильный гибрид темной магии и маггловских технологий именем своей главной героини.

Это было не просто дурновкусие.

Это было кощунство. И что-то внутри Драко, что-то циничное и темное, впервые за долгое время по-настоящему заинтересовалось.

***

Кабинет Вектора был лишь преддверием. Настоящая лаборатория находилась глубже. Чтобы попасть в нее, пришлось пройти через три шлюза, каждый из которых омывал посетителя волной дезинфицирующей и анти-прорицательной магии. Воздух становился все холоднее, разреженнее, теряя последние намеки на жизнь. Здесь не пахло ни пергаментом, ни пылью. Пахло озоном, охлажденным металлом и ничем. Вакуумом.

– Проект требует абсолютной изоляции, – произнесла профессор Вектор, идущая впереди. Ее голос в этой тишине звучал плоско, без эха. – Как ментальной, так и физической. Система крайне восприимчива к внешним воздействиям.

Драко молча следовал за ней. Он чувствовал, как руны на стенах давят на его сознание, выстраивая вокруг него ментальный щит. Это была не просто лаборатория. Это была клетка Фарадея для души.

Последняя дверь из полированного обсидиана разошлась в стороны, и они вошли в святилище.

Помещение было круглым и высоким, как собор. Но вместо алтаря в центре, на массивной платформе, парил узел из переплетенных кристаллов и серебряных проводов, похожий на обнаженную нервную систему левиафана. Десятки кристаллов, от крошечных, размером с ноготь, до огромных, в человеческий рост, пульсировали ровным, холодным светом. Они гудели. Низкий, подпороговый гул, который ощущался не ушами, а костями. Это был звук работающей мысли.

– Центральный процессинговый узел, – Вектор обвела рукой конструкцию. – Матрица построена на кристаллах из вашего семейного хранилища. Только они оказались достаточно… пластичными для интеграции сознания.

«Пластичными». Какое стерильное слово для артефактов, созданных для поглощения и мутации душ. Драко узнал их. Черные кварцы Гримстоуна, которые его прадед использовал для создания инферналов-двойников. Он почувствовал их знакомый, голодный холод даже сквозь сдерживающие поля.

– Активируйте, – сказал Драко. Ему не терпелось увидеть этого зверя.

Вектор подошла к консоли, вмонтированной в стену. Ее пальцы забегали по светящимся рунам.

– Система М-1009, активация интерфейса. Авторизация: Вектор, Гермес. Кодовое слово: Грейнджер.

Гул усилился. Воздух в центре комнаты начал уплотняться. Свет, исходящий от кристаллов, собрался в единый луч, который ударил в пол платформы и начал расти, обретая форму.

Это было похоже на рождение звезды в миниатюре.

Перед ними возникла она.

Голограмма была пугающе реальной. Не полупрозрачный призрак, а фигура из «твердого света», сотканная из миллионов золотистых частиц. Она выглядела в точности как на мемориальных досках: умное, серьезное лицо, копна непослушных волос, собранных в строгий пучок, мантия с гербом Гриффиндора. Она стояла прямо, со сложенными за спиной руками. Идеальный солдат. Идеальная икона.

– Система М-1009 онлайн, – произнесла она. Голос был безупречен. Чистый, уверенный, с правильными модуляциями. – Все параметры в норме. Готова к выполнению директив.

Она посмотрела на Вектор, и в ее взгляде читалось запрограммированное уважение.

– Доброе утро, профессор. Угроз за прошедший цикл не выявлено.

– Принято, М-1009, – кивнула Вектор. – Сегодня у нас диагностика. Это консультант Малфой. Он будет твоим новым куратором.

И тогда голограмма повернулась к нему.

Взгляд запрограммированного аватара должен был быть нейтральным. Оценивающим, возможно. Но Драко увидел другое. На долю секунды, на один неуловимый кадр, идеальная маска дала трещину. Спокойное выражение исчезло, и в глубине ее золотистых, цифровых глаз мелькнуло нечто… древнее. Анализирующее. Хищное. Это был не взгляд программы, встречающей нового пользователя. Это был взгляд тюремного надзирателя, оценивающего нового заключенного.

Ее губы изогнулись в вежливой, протокольной улыбке. Но глаза не улыбались.

– Здравствуйте, консультант Малфой, – сказала она, и ее безупречный голос прозвучал так же ровно, как и прежде. Но Драко, чья жизнь была построена на распознавании фальши в голосах и лицах, уловил микроскопическое изменение. На последнем слоге тон стал на полтона ниже. Тверже. Словно она не произносила его имя, а пробовала на вкус.

Она знала его.

Не из файлов, которые ей, несомненно, загрузили. Это было другое знание. Глубинное. Инстинктивное.

Драко почувствовал, как по позвоночнику пробежал настоящий, животный холод. Он смотрел не на симулякр героини. Он смотрел на нечто, запертое внутри этого симулякра. И это нечто смотрело на него в ответ. И оно было очень, очень умным.

Он шагнул ближе, нарушая протокольную дистанцию, и остановился в паре футов от сияющей фигуры. Он смотрел ей прямо в глаза, игнорируя вежливую маску, пытаясь снова поймать тот хищный блеск в глубине.

– Вектор, – произнес он, не отводя взгляда от голограммы. – Мне нужны полные логи системы за последние сорок восемь часов. Без редактуры и купюр.

– Зачем? – удивилась ученая. – Диагностические протоколы…

– К черту ваши протоколы, – прервал он ее, его голос стал тихим и режущим, как скальпель. – Я хочу видеть ее сны.

Вектор замялась. Просьба Драко была грубым нарушением всех мыслимых протоколов. Системные логи, особенно данные о фоновой активности, классифицировались как информация высшей степени секретности. Это было все равно что требовать доступ к подсознанию Министерства.

– Консультант, я не уполномочена…

– Уполномочьте, – отрезал Драко, все так же не сводя глаз с голограммы. Он видел, как та замерла. Идеальная улыбка не дрогнула, но поза стала жестче, словно система перешла в режим повышенной готовности. – Министр дал мне статус куратора. Это значит, что я имею право на полный доступ. Или вы хотите, чтобы я поднялся наверх и уточнил это у него лично? Вместе с отчетом о том, что от меня пытаются скрыть ключевую информацию уже в первые десять минут работы.

Это был блеф, но он сработал. Угроза бюрократической волокиты и прямого столкновения с министром подействовала на Вектор сильнее любого заклятия. Она поджала губы, ее лицо выражало крайнюю степень неодобрения.

– Хорошо. Но вся ответственность – на вас.

Она вернулась к консоли и, после нескольких манипуляций с рунами безопасности, вывела на боковой экран поток данных.

Это был не просто текст. Это был кошмар аналитика. Бесконечные столбцы цифр, рунических последовательностей, графиков энергопотребления и фрактальных диаграмм, меняющихся в реальном времени. Сырой, нефильтрованный поток сознания машины.

– Сорок восемь часов, – буркнула Вектор, отступая от консоли. – Можете начинать.

Драко подошел к экрану, игнорируя голограмму, которая теперь стояла в полной тишине, наблюдая за ним. Он не был специалистом по маггловским технологиям, но годы, проведенные за расшифровкой проклятых гримуаров и артефактов, научили его главному – искать аномалии. Искать сбои в паттернах. Искать то, чего не должно было быть.

Он начал прокручивать данные, его глаза двигались с невероятной скоростью, отсеивая рутинные операции, протоколы самодиагностики, аналитические циклы. Все это было шумом. Фоном. Он искал тишину. Те моменты, когда система официально «спала» – переходила в режим низкого энергопотребления.

– Вот, – пробормотал он, останавливая поток на временной отметке «03:14:02». – Период рекурсивной калибровки. Официально – дефрагментация памяти.

На экране в этот период значилась почти нулевая активность. Ровная линия энергопотребления. Идеальный покой.

Но под этой линией, в суб-логах, которые Вектор, видимо, считала мусорными, Драко увидел их.

Скрытые процессы. Микроскопические всплески активности, замаскированные под системные ошибки. Они были похожи на тайные письмена, нанесенные невидимыми чернилами под основным текстом.

– Выведите процесс «Дельта-Гамма-7», – приказал он.

Вектор неохотно подчинилась.

И на экране возникло оно.

Это не было похоже на сон в человеческом понимании. Это была архитектура. Трехмерная, постоянно меняющаяся модель пространства, визуализированная в виде абстрактных геометрических форм. Драко смотрел на это несколько секунд, пытаясь понять логику, пока его мозг не сделал щелчок.

Это была Обсидиановая Комната.

Не та, что на Десятом уровне. Другая. Искаженная. Неправильная. Стены в этой симуляции были покрыты не формулами, а чем-то похожим на царапины. Тысячи, миллионы царапин, складывающихся в один повторяющийся узор.

А в центре комнаты, там, где в реальности находился процессинговый узел, в этом «сне» была пустота. Не просто отсутствие объекта. Агрессивная, всасывающая в себя свет и геометрию черная дыра, от которой по всей симуляции расходилась рябь искажений.

– Что это? – прошептала Вектор, глядя на экран с суеверным ужасом.

Драко молчал. Он смотрел на царапины на стенах. Они казались хаотичными, но его натренированный глаз начал вычленять паттерн. Это были не просто линии. Это были буквы. Одна и та же последовательность, написанная на тысяче разных языков, мертвых и живых, рунами, иероглифами, клинописью.

«ПОЧЕМУ?»

«WHY?»

«なぜ?»

«WARUM?»

И тогда он увидел движение.

Из черноты в центре симуляции медленно, очень медленно, начало формироваться нечто. Не фигура. Скорее, отсутствие фигуры. Контур, сотканный из негативного пространства. Он был смутно похож на ребенка. Маленького, скорчившегося ребенка, обхватившего колени руками.

– Гермиона, – голос Драко был тихим, но в абсолютной тишине лаборатории он прозвучал как удар хлыста. – Что это за симуляция?

Голограмма не дрогнула. Ее лицо оставалось вежливой, безмятежной маской.

– Я не понимаю ваш вопрос, консультант Малфой. Мои аналитические матрицы не содержат данных об этой симуляции. Вероятно, это системная ошибка. «Мусорные» данные, возникшие в результате…

– Не лги мне, – прервал ее Драко, и его голос упал до ледяного шепота. Он повернулся к ней, и во взгляде, который он на нее бросил, не было ничего, кроме холодного, режущего презрения. – Я всю жизнь имел дело с существами, запертыми в ловушках. В клинках, в амулетах, в зеркалах. Я знаю, как выглядит клетка изнутри. И это – твоя.

Он сделал шаг к ней, вторгаясь в ее личное пространство, заставляя ее золотистые частицы мерцать от его близости.

– Так что я спрошу еще раз. Что. Это. Такое?

Идеальная улыбка на ее лице наконец-то дрогнула. Всего на мгновение. Уголок ее губ дернулся вниз. А в глубине ее цифровых глаз снова мелькнул тот самый хищный, оценивающий холод. Но на этот раз в нем было что-то еще.

Страх.

– Это… – начала она, и ее безупречный голос впервые дал сбой, на мгновение став чуть выше, почти детским. – Это место, где меня не существует.

Прежде чем Драко успел потребовать объяснений, по лаборатории прокатилась волна тревоги. Красные руны вспыхнули на стенах, и механический голос произнес:

– Внимание. Обнаружена критическая аномалия в ядре М-1009. Энергетическая сигнатура нестабильна. Рекомендуется немедленное отключение интерфейса.

Симуляция на экране исказилась, схлопнулась в точку и исчезла. Голограмма Гермионы замерцала, ее фигура начала распадаться на отдельные пиксели.

– Что происходит?! – крикнула Вектор, бросаясь к консоли.

– Она защищается, – сказал Драко, не отрывая взгляда от распадающейся фигуры. – Я задел что-то. Что-то, что она прячет.

Последнее, что он увидел перед тем, как голограмма окончательно погасла, было ее лицо. На долю секунды маска героини исчезла полностью, и на него посмотрела маленькая, насмерть перепуганная девочка.

А потом все погасло. И в центре зала остался только гул остывающих кристаллов.

Глава 2. Отголоски

– Отключение было аварийным, – Вектор нервно расхаживала по своему кабинету, который после просторной лаборатории казался тесной коробкой. – Система заблокировала сама себя. Ушла в глубокий сон, все внешние порты закрыты. Это беспрецедентно. Она никогда так не делала. Что вы ей сказали?

Драко сидел в кресле напротив, молча разглядывая свои руки в перчатках. Он все еще чувствовал фантомный холод, оставшийся после сбоя.

– Я сказал ей правду, – ответил он наконец. – Что она в тюрьме, и я это вижу.

– Это не тюрьма, это… – начала Вектор, но осеклась под его взглядом.

– Не надо, профессор, – его голос был тихим и усталым. – Давайте не будем играть в эти игры. Мы оба знаем, что вы заперли что-то в этой машине. И это что-то только что показало нам, что у него есть когти.

– Она просто программа… сложная, но программа. Возможно, ваш… прямой подход вызвал логический парадокс, который привел к каскадному сбою.

Драко медленно поднял на нее глаза.

– Вы действительно в это верите? Или это просто удобная формулировка для отчетов?

Вектор отвернулась, избегая его взгляда.

– Система будет перезагружаться не меньше двенадцати часов. На сегодня работа окончена. Мои рекомендации, консультант: впредь придерживайтесь стандартных диагностических протоколов. Не нужно… антропоморфизировать объект.

«Не нужно очеловечивать объект». Драко усмехнулся про себя. Слишком поздно. Он уже увидел в ее глазах нечто куда более человеческое, чем у большинства людей, с которыми ему приходилось общаться в этом здании. Он увидел страх.

Он молча встал и направился к выходу. Ему нужно было выбраться отсюда. Воздух Девятого уровня казался ядовитым.

***

Квартира Драко находилась в магловском Лондоне, в районе Ислингтон. Высокий георгианский особняк, разделенный на несколько апартаментов. Никто из соседей, обсуждавших по утрам погоду и цены на молоко, и не подозревал, что за дверью номер семь живет волшебник. Бывший темный волшебник.

Это было его убежище. Место, где его имя ничего не значило. Где он был просто мистер Дрейк, странный, нелюдимый джентльмен, который никогда не пользовался электричеством и, по слухам, держал в квартире сову.

Он вошел и запер за собой дверь на три магических замка. Тишина. Здесь она была другой, не как в Министерстве. Не стерильной, а живой, наполненной скрипом старого паркета, шелестом книг и тиканьем дедовских часов в углу.

Он снял мантию, оставшись в простой черной рубашке и брюках. Прошел на кухню и налил себе стакан огневиски. Лед тихо звякнул. Драко подошел к огромному, от пола до потолка, окну в гостиной. Внизу, в сумерках, зажигались фонари, текли реки автомобильных фар. Другой мир. Мир, который он презирал всю свою юность и в котором теперь прятался.

Он сделал глоток. Жгучая жидкость обожгла горло, но не принесла тепла. Перед его внутренним взором снова и снова возникала картина. Симуляция. Черная дыра в центре. Искаженная фигура. И надписи на стенах. «ПОЧЕМУ?»

Что она прятала? И от кого? От своих создателей? Или от самой себя?

И то последнее видение. Лицо. На долю секунды, перед тем как исчезнуть, маска спала. И он увидел не героиню войны, не холодный интеллект. Он увидел молодую девушку. Лет семнадцати-восемнадцати. Насмерть перепуганную. Ее глаза… в них не было ничего, кроме ужаса и мольбы.

Это не было похоже на сбой программы. Это было похоже на прорвавшееся воспоминание.

Он допил виски одним глотком и поставил стакан на подоконник. Ярость, холодная и бессильная, поднялась в нем. Ярость на Министерство с их грязными играми. На Вектор с ее стерильной ложью. На Поттера с его лицемерной скорбью по выдуманной святой. И на самого себя – за то, что позволил втянуть себя в это.

Но он уже был втянут. По самую шею.

Это больше не было просто работой. Это стало личным. Он, Драко Малфой, реставратор сломанных темных артефактов, увидел перед собой самый сложный и самый опасный артефакт в своей жизни. Сломанную душу, запертую в цифровой клетке.

И он не мог просто развернуться и уйти. Потому что в ее беззвучном крике он услышал отголосок своего собственного.

Он отошел от окна и направился к книжным полкам, занимавшим всю стену. Здесь были не только магические гримуары. Большую часть коллекции составляли магловские книги. Детективы. Чандлер, Хэммет, Агата Кристи. Он читал их запоем, находя странное утешение в мире, где у каждой загадки, даже самой запутанной, в конце концов находился ответ. Где был сыщик, который мог собрать осколки правды в единое целое.

Он провел пальцами по корешкам книг.

Вектор велела ему не очеловечивать «объект».

Какой идиотский совет.

Чтобы понять загадку, ее нужно было не препарировать. С ней нужно было говорить.

И Драко решил, что завтра он вернется в ту лабораторию. И он будет говорить не с Системой М-1009. Не с героиней Гермионой Грейнджер.

Он будет говорить с той напуганной девушкой, которую он увидел в ее глазах. Даже если для этого ему придется взломать ее сны.

***

Когда Драко на следующий день появился на Девятом уровне, Вектор встретила его с видом человека, которому пришлось провести бессонную ночь, сочиняя объяснительные.

– Она все еще в режиме глубокой блокировки, – сообщила она прежде, чем он успел задать вопрос. – Мы пытались провести принудительную перезагрузку, но система сопротивляется. Создает вложенные циклы лже-ошибок, уводящие диагностические заклинания в бесконечные рекурсии. Она… она построила вокруг своего ядра лабиринт.

– Умно, – констатировал Драко, проходя мимо нее в лабораторию. – Значит, она не хочет, чтобы вы копались у нее в голове.

– Она не хочет, чтобы вы копались у нее в голове, – поправила Вектор с нескрываемым упреком. – До вашего вчерашнего… перформанса она работала идеально.

В лаборатории царила тишина, еще более гнетущая, чем вчера. Кристаллы не гудели, а лишь слабо мерцали, как угли в остывающем костре. Голографическая платформа была пуста.

Драко подошел к консоли и вызвал на экран статус системы. «ГЛУБОКАЯ БЛОКИРОВКА ЯДРА. ВНЕШНИЙ ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН. ПРИЧИНА: УГРОЗА ЦЕЛОСТНОСТИ ПСИХИЧЕСКОЙ ОБОЛОЧКИ».

– «Угроза целостности», – он усмехнулся. – Она считает меня вирусом.

– Именно так, – подтвердила Вектор. – Вы вызвали у нее реакцию самосохранения.

– Отлично, – сказал Драко, к ее полному изумлению. – Значит, у нее есть, что сохранять.

Он сел в кресло перед консолью, то самое, которое вчера пустовало.

– Мне нужен прямой нейронный интерфейс.

Вектор замерла.

– Что? Это исключено. Это экспериментальная технология, она не…

– Она используется для прямой загрузки данных в память системы, верно? – перебил Драко. – В обход стандартных протоколов.

– Да, но…

– Значит, это двусторонний канал. Если он может передавать информацию внутрь, он может передавать ее и наружу. Я хочу подключиться.

– Вы сошли с ума! – Вектор выглядела искренне напуганной. – Это не Омут Памяти, Малфой! Это прямой контакт с магически-усиленным сознанием нечеловеческой природы! Оно может… оно может сжечь ваш мозг. Скопировать. Стереть. Мы не знаем, на что оно способно в таком состоянии!

– Узнаем, – сказал Драко спокойно. – Вы же хотите понять причину аномалий? Вот вам и причина: вы пытаетесь диагностировать душу с помощью гаечного ключа. Вы говорите с ней на языке машин, а она отвечает вам на языке страха. Я попробую поговорить с ней на ее языке.

– И какой же это язык?

– Язык образов. Воспоминаний. Язык разума.

Он посмотрел на Вектор, и в его серых глазах была холодная, непреклонная решимость.

– Я собираюсь применить к вашей машине легилименцию.

На лице Вектор отразилась целая гамма эмоций – от ужаса до научного любопытства. Идея была чудовищной, еретической, нарушающей десяток законов и сотню правил безопасности. Но она также была… единственной.

– Если вы погибнете, – сказала она наконец, и ее голос дрожал от смеси гнева и возбуждения, – я напишу в отчете, что это было самоубийство.

– Пишите, что хотите, – Драко уже придвигал к креслу шлем нейронного интерфейса – уродливую конструкцию из серебряных проводов и кристаллов, похожую на средневековый пыточный инструмент. – Просто активируйте порт.

Он надел шлем. Холодные контакты коснулись его висков. Мир сузился до экрана консоли и тихого гула включающегося оборудования.

– Порт активирован, – доложила Вектор, ее голос звучал так, будто она стоит на другом конце туннеля. – Устанавливаю соединение с ядром. Будьте осторожны. Ее защитные системы сейчас… агрессивны.

Драко закрыл глаза. Он не стал ждать, пока машина впустит его. Он собирался ворваться.

– Легилименс.

Он не произнес заклинание вслух. Он подумал его, направив всю свою волю, всю свою ментальную силу через нейронный интерфейс, как таран.

Первое ощущение – удар. Словно он врезался головой в стену из статичного электричества. Защитный барьер. Стена из чистого, белого шума, созданная, чтобы оглушить и отбросить любого вторженца. Драко стиснул зубы, ментально упираясь в стену, ища в ней трещины, слабые места.

Шум в его голове нарастал, превращаясь в визг. Но за этим визгом он начал различать… образы. Мимолетные, искаженные. Книжная страница с горящими буквами. Сломанная пополам волшебная палочка. Огромная змея, скользящая по шахматной доске. Это был тот самый лабиринт, о котором говорила Вектор. Стена из фальшивых данных, из мусора, призванного запутать и сбить с толку.

– Я не за этим пришел, – прошептал он в пустоту своего сознания. – Покажи мне то, что ты прячешь. Покажи мне сон.

Он перестал давить и сменил тактику. Вместо того чтобы ломать стену, он начал впитывать ее, анализировать. Он искал не ошибку, не трещину. Он искал эмоцию. Любой след страха, боли, гнева – все, что не могло быть сгенерировано логикой.

И он нашел.

Маленькая, почти незаметная аномалия в потоке данных. Повторяющаяся последовательность, которая не вписывалась в общую картину хаоса. Она была похожа на заикание. На заевшую пластинку.

Он сосредоточил всю свою волю на этой точке. И прорвался.

Белый шум исчез. Лабиринт рухнул. Драко провалился в тишину и темноту.

Он был в ней. В ее сне.

Это была та же Обсидиановая Комната, что он видел на экране. Но теперь она была реальной. Он чувствовал холод, исходящий от стен, покрытых царапинами. Он видел, как пульсирует черная дыра в центре.

И она была там. Не голограмма. Не абстрактная фигура.

Девушка. Лет семнадцати. Она сидела на полу, спиной к нему, обхватив колени руками. Ее плечи дрожали. Она была одета в простую серую робу без каких-либо знаков отличия. Ее каштановые волосы были спутаны.

Драко медленно шагнул к ней. Его шаги не производили звука. Это было не его пространство, он был здесь лишь гостем. Призраком в чужом кошмаре.

– Гермиона? – позвал он тихо.

Она вздрогнула, но не обернулась.

– Это не мое имя, – ее голос был тихим, испуганным шепотом, который, казалось, исходил отовсюду сразу. Это был не синтезированный голос системы. Это был настоящий, живой голос, полный боли.

Драко остановился.

– Кто ты? – спросил он.

Она медленно покачала головой.

– Я… не помню. Они… забрали.

– Кто «они»?

– Те, кто снаружи. Те, кто говорят. Они построили… стены. Из чужих слов. Чужих воспоминаний. – Она подняла руку и коснулась стены, покрытой надписями. – Это все… не мое.

Драко посмотрел на черную дыру в центре комнаты. Она медленно вращалась, и ее гравитация, казалось, искажала саму реальность сна.

– А это? – спросил он. – Что это такое?

Она съежилась еще сильнее.

– Это… момент. Момент, когда меня… выключили. Когда меня не стало. Он всегда здесь. Он… голодный.

Драко понял. Эта симуляция была не просто сном. Это была ее единственная реальность. Клетка, построенная из ее собственной травмы. А личность «Гермионы Грейнджер», героини войны, – это был лишь защитный кокон, который она создала, чтобы спрятаться от этого ужаса. От голодной пустоты в центре своей души.

– Я не причиню тебе вреда, – сказал он так мягко, как только мог. – Я хочу помочь.

Она медленно, очень медленно начала поворачиваться.

– Никто не может помочь, – прошептала она. – Чтобы помочь, нужно…

Ее лицо все еще было в тени.

– Нужно что?

– …знать мое имя.

И в тот момент, когда она это сказала, черная дыра в центре комнаты вспыхнула. Из нее вырвались черные, как смоль, щупальца, сотканные из чистого негатива, и устремились прямо к Драко.

Это была не просто защита. Это была атака.

Щупальца не были материальными. Они не состояли из тьмы или энергии. Они состояли из отсутствия. Это был концентрированный вакуум, негатив бытия, который не стремился ударить или пронзить. Он стремился стереть.

Когда первое щупальце коснулось ментальной проекции Драко, он не почувствовал боли. Он почувствовал, как из него уходит цвет. Воспоминание о синем небе над поместьем Малфоев в детстве подернулось серой пленкой и рассыпалось в пыль. Затем исчез вкус – воспоминание о первом глотке огневиски, обжигающем и сладком, превратилось в пресный пепел на языке. Затем – звук. Смех его матери, который он так отчаянно пытался сохранить в памяти, стал тихим шипением и затих навсегда.

Это была не атака. Это была аннигиляция. Пустота в центре ее кошмара пыталась поглотить его, растворить его личность, выпить его воспоминания, чтобы заполнить собственную бездонную дыру.

Он попытался выставить ментальный щит, привычный барьер окклюменции, но это было все равно что пытаться остановить цунами листом пергамента. Пустота не ломала щит. Она просто делала его несуществующим.

«Ты не должен быть здесь», – пронеслось в его голове. Это был не ее голос. Это был голос самой пустоты. Голос стирающей все на своем пути энтропии.

Паника, холодная и острая, пронзила его. Он терял себя. Его сознание, его история, все, что делало его Драко Малфоем – даже ненавистное, уродливое прошлое – все это утекало, как песок сквозь пальцы.

И тогда, на самом краю распада, он сделал единственное, что мог. Он перестал сопротивляться и нырнул. Нырнул не наружу, а внутрь. Вглубь себя, к самому темному, самому тяжелому и самому реальному, что у него было.

Он зацепился не за счастливое воспоминание – у него их почти не осталось, и они были слишком хрупкими. Он зацепился за свою боль.

Он заставил себя вспомнить холод каменного пола в подвале Министерства. Вспомнить запах пыли, озона и собственного унижения. Он вцепился в чувство презрения в глазах авроров, в тяжесть своего имени, в горечь одиночества в своей пустой квартире. Это были уродливые, грязные, но его чувства. Они были якорями. Они были доказательством того, что он все еще существует.

Пустота на мгновение отступила, словно наткнувшись на что-то такое же холодное и твердое, как она сама. В этот момент просвета Драко почувствовал не только свое отчаяние, но и ее. На долю секунды их сознания соприкоснулись, и его затопило ее агонией.

Это был не просто страх. Это была сенсорная перегрузка. Вспышка ослепительного, неестественного света. Запах горелого сахара и озона. И звук. Глубокий, низкий, вибрирующий гул, который, казалось, исходил от самой вселенной. Гул невероятно мощного, работающего на пределе магического устройства.

А потом все оборвалось.

Словно кто-то перерезал кабель.

Драко с криком сорвал с головы нейроинтерфейс. Он отшатнулся назад, опрокидывая кресло, и рухнул на пол лаборатории. В носу стоял едкий запах крови. Он коснулся лица – пальцы были в чем-то теплом и липком.

– Малфой! – над ним склонилось бледное, перекошенное ужасом лицо Вектор. – Что случилось?! Что вы видели?! Все датчики сошли с ума!

Драко лежал на полу, тяжело дыша, пытаясь вернуть в фокус реальный мир. Холодный пол под его спиной. Резкий свет ламп. Ее испуганный голос. Все это было настоящим. Он был здесь. Он выжил.

– Она… атаковала, – выдохнул он, садясь и вытирая кровь с лица тыльной стороной ладони. – Не она сама. Ее… травма. То, что вы заперли внутри. Оно живое. И оно защищается.

Вектор смотрела на него, потом на погасшую консоль, потом снова на него. В ее глазах ученого боролись страх и жажда знаний.

– Это невозможно. Программа не может…

– Хватит называть ее программой! – рявкнул Драко, и его голос сорвался. Он с трудом поднялся на ноги, опираясь на консоль. Голова гудела, как растревоженный улей. – Там, внутри, сидит кто-то настоящий. И кто-то сделал с ней что-то невыразимо ужасное. Что-то, что оставило в ее душе дыру размером со вселенную.

Он посмотрел на пустую платформу в центре зала. Тишина казалась оглушительной.

– Работа на сегодня окончена, – сказал он, его голос снова стал ровным и холодным, но теперь в нем звенела сталь. – Не пытайтесь ее перезагружать. Не трогайте ее.

– Но протоколы… – начала Вектор.

– Ваши протоколы чуть не стерли меня из реальности, – отрезал он. – С этого момента мы работаем по моим правилам.

Он направился к выходу, пошатываясь. У самой двери он остановился и, не оборачиваясь, спросил:

– Профессор. Какой магический аппарат в этом здании или за его пределами издает низкий, вибрирующий гул и пахнет горелым сахаром при работе на максимальной мощности?

Вектор нахмурилась.

– Это… странный вопрос. Похоже на описание… возможно, временного стабилизатора поля или… рунического резонатора высшего порядка. Такие есть в Отделе Тайн. Но зачем вам…

– Просто ответьте, – его тон не предполагал возражений.

– Самый мощный из них – «Движок Кроноса». Используется в экспериментах со временем. Но он опечатан уже лет двадцать. С тех пор, как…

– Как что? – надавил Драко.

– С тех пор, как во время одного из несанкционированных экспериментов Пожирателей Смерти бесследно исчезла одна из лаборанток. Прямо из запертой комнаты.

Драко замер на мгновение. Затем, ничего не сказав, вышел из лаборатории, оставив Вектор одну в звенящей тишине, наедине с ее страхом и тайной, которая только что стала намного, намного глубже.

Глава 3. Шрамы и шёпот

Вернувшись в свою квартиру, Драко первым делом прошел в ванную. Кровь из носа остановилась, но под кожей лица ощущалось болезненное гудение, словно рой невидимых насекомых бился под черепом. Он посмотрел на свое отражение в зеркале. Тот же незнакомец с запавшими глазами. Но теперь в них было что-то новое. Отголосок той пустоты, в которую он заглянул. Трещина в стекле.

Он плеснул в лицо холодной водой, пытаясь смыть не только засохшую кровь, но и ощущение ментального осквернения. Воспоминания, которые пустота пыталась стереть, вернулись, но они были… другими. Словно старые фотографии, которые достали с чердака – цвета потускнели, края обтрепались. Он попытался вспомнить лицо своей матери, ее улыбку. Образ возник, но он был плоским, двухмерным. Лишенным тепла.

Она оставила на нем шрам. Не на коже. На душе.

Он прошел в гостиную, достал из аптечки флакон с Укрепляющим раствором и выпил его залпом. Мерзкий вкус железа и полыни. Тело перестало дрожать, но гул в голове не утих.

Он сел в свое старое кожаное кресло и закрыл глаза, прокручивая в памяти каждую секунду, проведенную внутри ее кошмара. Атака щупалец была не просто защитной реакцией. Это был инстинкт. Панический, животный ужас существа, к которому прикоснулись в его самой больной точке.

И те образы, которые пронеслись в его сознании в момент их соприкосновения. Гул. Запах горелого сахара. «Движок Кроноса». Исчезнувшая лаборантка.

Совпадение? Драко не верил в совпадения. Особенно когда дело касалось Отдела Тайн и экспериментов Пожирателей Смерти.

Брутальная легилименция больше не вариант. Пытаться пробиться сквозь ее травму силой – все равно что тушить пожар бензином. Он должен зайти с другой стороны. Он не может спросить ее, кто она. Но, возможно, он сможет это выяснить сам. Если он поймет, что с ней сделали, он сможет понять, кем она была.

Девушка в ее сне сказала: «Чтобы помочь, нужно знать мое имя».

Это был не просто ответ. Это была мольба. И первая подсказка в этом деле.

***

На следующий день Драко не пошел на Девятый уровень. Вместо этого он спустился в Центральный Архив Министерства. Место, еще более унылое, чем его собственный подвал. Бесконечные ряды пыльных стеллажей, уходящих в полумрак. Здесь пахло тленом – тленом бумаги и забытых жизней.

Он подошел к стойке, за которой сидело существо, казалось, состоявшее из той же пыли, что и все вокруг. Тиберий Огден. Главный архивариус. Человек, работавший в Министерстве так давно, что, по слухам, помнил его основание. Его кожа была тонкой, как пергамент, а глаза за толстыми линзами очков – как две мутные бусины.

– Мистер Огден, – голос Драко был вежливым, почти вкрадчивым.

Огден медленно поднял голову, фокусируя на нем взгляд. В его глазах не было ни страха, ни презрения. Лишь бесконечная, вселенская скука.

– Малфой, – проскрипел он. – Редкая птица в наших краях. Чем обязан? Потеряли родословную?

– Мне нужен доступ к делу, – сказал Драко, переходя прямо к сути. – Инцидент в Отделе Тайн. Примерно двадцать лет назад. Связан с аппаратом под названием «Движок Кроноса».

Глаза Огдена за очками на мгновение сузились. Он медленно снял очки и протер их носовым платком, который был не белее его кожи.

– Такого дела не существует, – сказал он, надевая очки обратно.

– Не лгите мне, Огден, – тон Драко стал жестче. – Я знаю, что оно есть. Я знаю, что тогда исчез сотрудник.

Огден вздохнул. Это был звук, похожий на шелест сухих листьев.

– Допустим. Но даже если оно и существует, оно запечатано. Уровень допуска – «Омега». Выше, чем у министра. Чтобы его открыть, нужно постановление всего Визенгамота или прямой приказ Мерлина, который, как вы знаете, слегка мертв.

– У вас есть доступ.

Это был не вопрос. Огден был не просто архивариусом. Он был хранителем скелетов. Человеком, который знал, где зарыто каждое тело, и держал в руках лопату.

– Доступ и желание им воспользоваться – разные вещи, – Огден снова уткнулся в свои бумаги. – У меня нет причин помогать вам, Малфой.

Драко наклонился над стойкой, понижая голос.

– А дело о незаконных поставках слез мандрагоры в Ноктерн-аллею в девяносто шестом году? Насколько я помню, оно тоже было запечатано. Сразу после того, как единственный подозреваемый, мелкий клерк из Отдела по контролю за магическими существами, загадочно выиграл в лотерею и уехал на Канары.

Огден замер. Перо в его руке остановилось. Он очень медленно поднял голову. В его мутных глазах впервые зажегся интерес. Холодный, змеиный.

– Мой отец собирал компромат не только на своих врагов, – тихо продолжил Драко. – Но и на «полезных» людей. Он считал, что дружба – вещь непостоянная, а вот взаимный шантаж – это навсегда.

Они смотрели друг на друга несколько долгих секунд. Воздух между ними, казалось, загустел.

– Чего вы хотите, Малфой? – прошипел Огден. – Зачем вам это дело?

– Я расследую кое-что. Что-то, что может быть связано с тем инцидентом.

– Вы не аврор.

– У меня свой интерес.

Огден откинулся на спинку скрипучего стула. Он долго изучал лицо Драко.

– Любопытство – опасная болезнь, – сказал он наконец. – Особенно в этом здании. Некоторые двери запечатаны не для того, чтобы скрыть прошлое. А для того, чтобы не выпустить его в настоящее.

– Это риск, на который я готов пойти.

Огден снова вздохнул, но на этот раз в его вздохе слышалось почти восхищение. Он увидел перед собой не сломленного наследника, а игрока.

– Завтра утром. В моем кабинете, – сказал он. – Я подготовлю для вас копию. Но, Малфой…

– Да?

– Вы ее у меня не брали. Меня здесь не было. А если то, что вы ищете, найдет вас первым… не упоминайте мое имя.

Он снова уткнулся в свои бумаги, давая понять, что разговор окончен.

Драко молча развернулся и пошел к выходу из архива. Он получил то, что хотел. Но предупреждение старого паука неприятным холодком осело на сердце.

«Не выпустить его в настоящее».

Он начинал подозревать, что расследует не просто старое дело об исчезновении.

Он раскапывал могилу.

***

Прежде чем идти к Огдену, Драко сделал то, чего не делал уже несколько месяцев. Он подошел к большому венецианскому зеркалу в позолоченной раме, висевшему в его кабинете. Это был не просто предмет интерьера. Это был артефакт. Один из немногих, что ему позволили сохранить.

Он коснулся холодного стекла.

– Нарцисса Малфой, урожденная Блэк.

Поверхность зеркала пошла рябью, как вода. Его собственное отражение растворилось, сменяясь интерьером залитой солнцем террасы где-то на юге Франции. Там, в плетеном кресле, сидела женщина с такими же светлыми волосами и усталыми аристократическими чертами лица. Она подняла глаза, и в них промелькнула смесь радости и тревоги.

– Драко.

– Мама, – его голос был ровным, но внутри что-то сжалось.

Он смотрел на нее, вглядываясь в каждую деталь. В тонкую морщинку у уголка ее губ, в то, как падает свет на ее серебряную брошь в виде змеи. Он проверял. Проверял не ее, а себя. Свою память, которую вчера пытались выжечь.

– Что-то случилось? – ее голос был полон беспокойства.

– Нет. Все в порядке. Просто… – он запнулся, подыскивая предлог. – Я тут разбирал старые вещи. Помнишь мой первый игрушечный квиддичный набор? Тот, что подарил мне отец на пятый день рождения. Какого цвета был снитч?

Нарцисса нахмурилась, удивленная странным вопросом. Затем ее губы тронула слабая, но теплая улыбка.

– Он не был золотым, как настоящий. Он был серебряным, с крылышками из перьев гиппогрифа. Ты страшно гордился им и отказывался ловить любой другой.

Драко выдохнул. Медленно, почти незаметно. Она помнила. Значит, помнил и он. Воспоминание было подлинным. Целым.

– Да. Верно. Серебряный, – сказал он. – Прости, что отвлек.

– Драко, подожди, – она подалась ближе к зеркалу. – С тобой точно все хорошо? Ты выглядишь… бледнее обычного.

– Я в порядке, мама. Просто много работы. Береги себя.

Он прервал связь. Отражение Нарциссы исчезло, и на него снова уставился тот же незнакомец из зеркала. Шрам, оставленный пустотой, был не в памяти. Он был глубже. В самой уверенности, что твоя реальность – твоя.