Венецианские куртизанки
Серия «Документальный fiction. Летучий эскадрон»
Muriel Romana
L’ESCADRON VOLANT: LES COURTISANES DE VENISE
Перевод с французского Аркадия Кабалкина
Copyright © Éditions Albin Michel – Paris, 2025
Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates
© Кабалкин А. Ю., перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
КоЛибри®
Все герои романа существовали в действительности.
Екатерина Медичи (1519–1589), королева-мать
Франциск II (1544–1560), король Франции, старший сын Екатерины Медичи, муж Марии Стюарт
Мария Стюарт (1542–1587), королева Франции и Шотландии, племянница де Гизов
Елизавета I Тюдо́р (1533–1603), королева Англии и Ирландии
Карл (1550–1574), сын Екатерины Медичи
Франсуа де Гиз (1519–1563), дядя Марии Стюарт, ревностный католик
Шарль де Гиз (1524–1574), кардинал Лотарингский, дядя Марии Стюарт, ревностный католик
Антуан де Бурбон (1518–1562), король-консорт Наварры, гугенот
Людовик, принц де Конде́ (1530–1569), принц-гугенот, младший брат Антуана де Бурбона
Адмирал Колиньи́ (1519–1572), полководец-гугенот
Нострадамус (1503–1566), астролог королевы
Амбруаз Паре (1510–1590), королевский врач
Габриэль де Монтгомери (1530–1574), цареубийца, бывший капитан королевской гвардии
Фрейлины Екатерины Медичи
Луиза де ла Беродье́р (1530 – после 1586)
Клодина де Рец (1543–1603)
Изабо́ де Лимёй (ок. 1535–1609)
Мадле́н де Л’Этуа́ль (1547–1566), молодая дворянка-гугенотка
Пьер де Л’Этуа́ль (1546–1611), брат Мадлен
Флоримон Роберте́ (1540–1569), личный казначей де Гизов
Пьер де Бранто́м (ок. 1540–1614), гасконский дворянин, кузен Клодины де Рец
Дуроножка, карлица, шутиха королевы
Вероника Франко (1546–1591), куртизанка
Габриэль
Дорога все не кончалась, и он все дальше уносился от своих врагов – королевской семьи и двора Франции. Граф Габриэль де Монтгомери попридержал коня, и Мадлен, сидевшая позади него, перевела дух. Девушка, непривычная к верховой езде, напрягалась всем телом, как только он припускал вскачь. Ему нравилось чувствовать, как она прижимается к нему, он наслаждался прикосновением к его спине ее роскошной груди, разжигавшей в нем желание.
К концу дня горизонт развернулся в длинную синюю ленту – там соприкасались небо и море. Венеция, оповещавшая о себе дружным звоном колоколен, была уже совсем близко. Габриэль нетерпеливо пришпорил коня, Мадлен опять прижалась к нему, и ему еще сильнее захотелось поскорее добраться до места.
Сразу за мостами Города на сваях их ослепили краски цветочного рынка, опьянил запах дамасских роз – напоминание о Востоке. В воде извилистых каналов, оживляемых фонтанами и причудливыми мостиками, отражались замысловатые фасады дворцов. Горы мешков с пряностями, ожидавшими помола, издавали одуряющие ароматы муската, перца и корицы. Все в Венеции было пропитано духом дальних странствий.
Впервые после отъезда из Парижа с его зловонием уличной грязи и конского навоза, с его белыми облаками и удушающей жарой, Габриэль ощутил легкость. Копыта его коня, дробившие в крошку лазурит мостовой, поднимали клубы голубой пыли.
Все восхищало его, все бодрило. Франция осталась, казалось, на другом конце света, возвращение туда уже невозможно было вообразить. Он взвесил на ладони кошелек. Там было достаточно денег, чтобы продержаться несколько недель, а дальше ему придется наниматься к кому-нибудь на службу.
Блестящий послужной список отпирал перед ним двери всех посольств. Бывший капитан шотландской королевской стражи будет нарасхват. Не желая думать о том, чего лишился, он оглянулся через плечо и встретился глазами с Мадлен, открывавшей для себя волшебство города с той же искрой радости, что и он. Он решил, что не станет избавляться от нее сразу, и испытал гордость за свой приступ человечности.
Впрочем, следующая мысль омрачила его настроение. Увидит ли он когда-нибудь свою жену, ждущую его в Нормандии? Вызывать ли к себе ее и детей? Пока что было рано об этом думать. На первом месте стоял поиск укромного места для отдыха. Ему не терпелось избавиться от напряжения долгого пути в сладостном капкане, заключенном между бедер Мадлен.
Екатерина Медичи
Два месяца спустя.
– Что же вы видите?
– Пока что ничего, мадам.
Екатерина Медичи подошла к Нострадамусу. Стоя перед ним со сложенными на груди руками, она не сводила с него взгляд. Они были одни в кабинете астролога, среди карт звездного неба, колод эзотерических карт Таро, телескопов, чучел зверей, ископаемых раковин; рядом стояла чаша с пахучим питьем, которое маг глотал перед своими сеансами.
Приготовления затягивались. Поставив на одноногий столик золоченый поднос, – Нострадамус передвигал его до тех пор, пока не расположил на оси круглого окошка, куда заглядывала луна. Наполнил тазик, бормоча в бороду заклинания, перелил воду из тазика в миску и обратно в тазик. Это он проделал трижды, Екатерина сосчитала. Наконец астролог осторожно вылил узкую полоску воды на поднос, отражавший свет луны, и подождал, пока вода замрет, как неподвижное зеркало.
Как долго!
Она вздохнула, и по воде пробежала легкая рябь. Нострадамус поднял на нее укоризненный взгляд.
– Придется все начинать сначала, мадам. Сядьте и проявите терпение, умоляю вас.
Екатерина попятилась к креслу у стены. В нем будет удобно сидеть, но так она ничего не увидит. Впрочем, смотреть было почти не на что. Он, Нострадамус, был ее ясновидцем, прорицателем, астрологом, медиумом. Однако она не отказывала себе в удовольствии следить, не пошлют ли сверхъестественные силы слабый сигнал напрямую ей самой. Ей пришлось бы по нраву оказаться хоть немного волшебницей.
Она с радостью отказалась бы от своего единственного и неповторимого дара в этом низменном мире – от проклятия, преследовавшего ее с самого появления на свет: она приносила несчастье всем, кого любила. О своих родителях, которых она не знала, ибо они умерли при ее рождении, она не очень горевала, но вот судьба расправилась руками Монтгомери с ее мужем. С небом, обрекшим ее на эту несправедливость, она поквитаться не могла, зато в ее власти было покарать Монтгомери.
Да сгорит он в аду!
Она уставилась на успокоившуюся, снова ставшую неподвижной воду и старалась не дышать. В каком виде предстанет Нострадамусу истина? Как видение в этой воде жизни или как слова, внезапно подсказанные картами Таро? Это невозможно было предвидеть. С ним приходилось готовиться к самым неожиданным зрелищам. Она уже видела, как он внезапно вставал с закрытыми глазами, словно во сне, и изливал на бумагу предсказания с такой резвостью, словно внимал говорливому призраку.
У Екатерины забурчало в животе, и она пожалела, что не ужинала. Перед ее мысленным взором возник стол с жареными цесарками и засахаренными артишоками. Она перенесла взгляд на поднос. Нострадамус ронял на него алые капли крови – одну, другую, третью, – растекавшиеся по поверхности воды. Он делал размашистые, но поразительно точные жесты, умудряясь не опрокидывать своими широкими рукавами пробирки и склянки, которыми были заставлены стены от пола до потолка. Все здесь подчинялось образцовому порядку, всюду пестрели этикетки на непонятном языке, внятном одному алхимику.
Нострадамус взял колоду Таро и подал Екатерине Медичи. Королева-мать дунула на нее, и он широкими движениями стал извлекать из колоды карты, переворачивая их одну за другой. На картах были изображены все Валуа; ее покойного супруга, Генриха II, олицетворяла фигура Смерти. Тайно изготовить эту колоду повелела своему магу сама Екатерина Медичи. Он перевернул большие песочные часы.
«Сейчас он начнет», – подумала она, сжимая талисман – медальон с миниатюрой своих детей.
– Вижу… вижу… – заговорил замогильным голосом Нострадамус.
Екатерина насторожилась.
– Что вы видите?
– Я вижу сказочную страну, где звери умеют летать. Нет, не все звери! Только львы.
Крылатые львы!..
Перед ее мысленным взором предстал крылатый лев, она уже видела такого раньше. Свирепый, с оскаленными клыками. Это была эмблема Венеции.
– Еще я вижу синеву.
Возможно, это море… Еще больше похоже на Венецию.
– Страна с мягким климатом, где море и суша сливаются в гибком объятии.
Луара и ее замки?
– Что еще вы видите?
– Вижу обильные потоки золота, мужчин и женщин с пурпурной, изумрудной, синей кожей.
О чем это он? Теоретически – обо всем и ни о чем. Это могут быть и американские дикари, и карнавальные маски.
Снова Венеция.
Наверняка это один из его снов. Не для того она взобралась сюда, на его астрономическую башню, чтобы внимать его причудливым россказням. Пусть говорит на единственную интересующую ее тему.
– Как же король, мой сын? – спросила она в нетерпении, не сводя взгляд с неумолимо утекающего песка в деревянных часах.
Он воздел руку, как будто желая ее прервать. Воистину говорить с ним не было смысла. Она никогда не знала, впал ли он в транс или попросту не желает ее замечать. Сколько раз она пыталась вмешиваться, но это всегда были напрасные усилия.
После этой встречи в такую жару самое лучшее – бокал вина. Она мечтала о прохладной влаге. Счастье, что он колдовал по ночам. Даже молочная луна, казалось, истекала по́том, дрожа в своем ореоле.
– Я вижу… – опять обрел дар речи Нострадамус.
– Франциска, моего сына?
– Он здесь! – вскричал он, тыча перед собой пальцем.
– Где, где «здесь»? – всполошилась Екатерина, никого не видя.
– Здесь, на смертном одре.
– Нет! – ахнула Екатерина.
– С ним мать и жена.
– Расскажите мне больше! – потребовала она, принудив себя к спокойствию.
Он заморгал, как при пробуждении от долгого сна. Песочные часы были уже пусты. Больше она ничего не узнает.
Будь он проклят!
Нострадамус убрал поднос и достал перо, готовый по обыкновению записать свое пророчество. Екатерина шагнула к нему и вырвала из его пальцев перо.
– Не записывайте ничего из того, что видели! – приказала она.
Ибо что записано, то сбывается.
Она сделает все, чтобы не позволить страшному предсказанию сбыться.
Изабо
– Не можем ли мы найти более… достойное жилище? – осведомилась Изабо, скорчив гримасу.
Венеция покорила ее с первых же минут. Здесь царили веселье и дружная радость, неведомые во Франции. Ей казалось, что здесь все возможно. Мужчины, красавцы, каких не сыскать при дворе, встречали ее учтивыми улыбками. Даже у здешних нищих была осанка королей. Как далек был от всего этого ее родной Перигор!
Когда Изабо де Лимёй приехала в Париж, на праздник по случаю турнира, она уже была совершенно счастлива. Трагический конец короля Генриха II поспособствовал ее удаче. Она стала фрейлиной королевы и невестой казначея Гизов Флоримона. Это была достойная партия, но ее сердечко замирало еще и от мысли, что он, совсем как итальянский князь, когда-нибудь покажет ей Венецию во всем ее великолепии. Этот поразительный город манил ее извилистыми лентами каналов, в которых отражались кружева дворцов. Венеция дышала новизной, роскошью, богатством. На улицах города сияли фонари, освещавшие проходы и мосты. В отличие от французских построек с узкими оконцами, здешние дома манили окнами с разноцветными стеклами, вставленными во вдохновленные Византией изысканные оправы. Так объяснила ей Клодина, знавшая толк во всем, включая архитектуру. Все вместе создавало впечатление легкости, как будто город, спущенный на воду, скользил по ней, движимый волшебством своей красоты.
Неудивительно, что жалкий домишко в пропахшем обыденностью Арсенальном квартале показался ей совершенно негодным жилищем. С домом соседствовал разросшийся каштан, а в его тени пролегала дорожка к каналу. На взгляд Изабо, даме ее положения подобный дом никак не подходил. Она предпочла бы новый палаццо с выходящими на лагуну балконами. Разве не естественно было желать самого лучшего, расставшись со средневековым замком в Перигоре? Вступление в Летучий эскадрон королевы-матери не должно было настолько ухудшить ее положение. В глубине души она всегда полагала, что заслуживает большего, чем предоставляла ей жизнь. Она считала себя красивее всех девушек вокруг и вообще, по ее мнению, превосходила обычных смертных. Теперь она еще лучше понимала это. Это так бодрило!
Внутри халупа оказалась еще хуже, чем снаружи. Мрачные стены пропитались подозрительными запахами, всюду гуляли холодные сквозняки. Встретивший их старик был под стать своей берлоге: волосатый и потливый, он походил скорее, на зверя, чем на человека. Венецианские принцы под крышей его дома точно не водились.
– Мы, без сомнения, могли бы позволить себе что-то другое, – фыркнула она.
Луиза вздохнула. Ответ дала Клодина:
– Мы здесь инкогнито.
– Это я поняла, – раздраженно молвила Изабо. – Но мы принадлежим как-никак к дому…
Луиза торопливо прикрыла ей ладонью рот.
– Молчите, несчастная! Если вас услышат, то…
Хозяин, смахивающий на зверя, вежливо отвернулся.
– Что он понимает? – пробурчала Изабо.
– То, что вы не знаете итальянского, не значит, что он не знает французского, – вставила Клодина.
– Я хотя бы знаю латынь, хватит и этого, – хмуро проворчала Изабо.
Старик подошел к ним и заговорил на своем языке. Клодина перевела для Изабо:
– Мэтр Коколос приглашает нас взглянуть на наши комнаты.
Они засеменили за хозяином дома по узкому коридору. Служанки тащили следом их вещи. Старик толкнул плечом какую-то дверь. Изабо удивленно застыла на пороге. Ее изумленному взору предстала огромная библиотека размером с бальный зал, с кессонным цилиндрическим потолком. Все стены были закрыты полками с книгами и свитками пергамента, к полкам была приставлена лестница, доходившая до самого верха. Свет, лившийся в окна с золочеными поперечинами под потолком, придавал библиотеке сходство с собором. На массивном столе под круглым окном громоздились горы бумаг, на стоящем рядом круглом столике теснились странные колбы, лежали груды камешков, и тут же, в черной пыли, стояла ваза с пучком перьев.
Клодина тоже замерла от неожиданности. Одной Луизе не терпелось увидеть их комнаты.
– Здесь моя мастерская и библиотека, – молвил хозяин по-французски, хотя и с акцентом. – Ничего не трогайте, и вы останетесь дорогими гостьями моего скромного жилища.
Клодина снова оказалась права.
– Что это там за странное животное? – спросила Изабо.
– О, не обращайте внимания, это моя саламандра.
– Какая огромная, прямо дракон!
– Она охотится на крыс, грызущих мои книги.
– Почему не завести кошку?
– Я завел, но саламандра ее съела, и я больше не настаивал.
– Странно, – молвила Клодина, оглядевшись. – Кажется, в вашей мастерской пахнет цветами.
– Как я погляжу, у мадам хороший нюх, – улыбнулся Коколос. – Я добавляю в чернила экстракт роз, он придает им несравненный блеск, а рукописи гармонируют с алым рассветом в моем прекрасном городе.
Больше не задерживаясь, он повел их на второй этаж. Каждая ступенька лестницы прогибалась под грузом книг.
– Я знала, что вы переводите греческие рукописи, но не подозревала, что у вас их так много, мэтр Колокос, – сказала с восхищением Клодина.
– Я прежде всего переписчик, мадам, – уточнил он. – Я – Коколос, Николя Коколос.
– Вы работаете здесь, мэтр Коколос?
– Увы, мадам. Прежде у меня была более просторная мастерская, там трудились позолотчики, миниатюристы. Но после появления печатного станка мне пришлось ее продать, не хватало заказов.
– Вы слишком молоды, чтобы застать зарождение книгопечатания.
– Это началось всего восемьдесят лет назад – мгновение в истории человечества. Те времена застал мой дед. В моей семье ремесло переписчика передается от отца к сыну. Меня всегда окружали рукописи, перья и чернила. Вот, взгляните. – Он поднял со ступеньки одну книгу. – Я открываю ее наугад, что вы видите?
Клодина и Изабо с любопытством наклонились над книгой.
«Пусть лучше меня считают злой и довольной, чем честной и безутешной…» – прочла Изабо затухающим голосом.
– Ничего особенного, – прервала ее Клодина.
– Так и есть, мадам, ничего! – И Коколос резко захлопнул книгу.
Изабо едва успела прочесть имя автора: Аретино.
Полезная книга для брачной ночи.
– После появления книгопечатания все буквы стали одинаковыми, – продолжил Коколос. – Где красота взмаха дедовской руки? Как печально! Всяк хочет теперь напечатать книгу у себя. Вот увидите, скоро это станет доступно любому. Единственное искусство этих торговцев, оскверняющих храм, – умение продать книгу бедняку, даже не умеющему читать. Вот что я вам скажу: печатная книга – это вульгарность, не более того.
– Почему же ваш отец не открыл свою типографию? – простодушно осведомилась Изабо. – Он сделал бы состояние.
Коколос взглянул на нее так, будто она произнесла богохульство во время мессы.
– Никогда наша семья на замаралась бы торговлей! Мы не презренные купцы, мы художники, мадам! Когда я думаю обо всех этих лавочниках и прочих сатрапах, обогащающихся за наш счет… Как это у них получается? Они без зазрения совести печатают на станке рукопись, которую мы переписывали часами и днями! В конце концов они напечатали Библию! Да еще на туземном языке!
– Это только для протестантов, – вздохнула Клодина.
Коколос воздел палец к потолку.
– Какая разница! Никогда Слово Божье не воссияет так, как на хорошем тонком пергаменте, любовно написанное рукой пред лицом Создателя, поверьте мне. А теперь, дамы, я вас оставлю, располагайтесь.
И он исчез на лестнице, что-то бормоча в свою лохматую бороду.
– Вы знаете Аретино? – тут же спросила Изабо своих подруг.
Екатерина Медичи
Королева-мать сжимала в руке медальон. В большом зале Лувра выстроился весь двор в парадных облачениях: ее старший сын, новый король Франциск II с супругой, Марией Стюарт, герцог де Гиз и его брат, кардинал Лотарингский, и принцы крови – гугеноты – Антуан де Бурбон, король Наварры, и его младший брат, принц Людовик де Конде. Царедворцы хранили важный вид, соответствовавший предстоящей церемонии. Благодаря размерам дворца и толщине его стен даже этим знойным летом в нем сохранялась желанная прохлада. Королева-мать Екатерина стоически носила положенные вдове черные одежды. Это давало свои плоды, теперь к ней относились куда почтительнее, чем тогда, когда она была «только» королевой Франции.
Несколько недель назад, вероятно, жара ударила, в голову ее супругу королю Генриху II, ныне покойному, заставив его биться на турнире, для победы в котором ему явно не хватало сил. Если бы он послушал ее, то остался бы жив!
Но тогда при дворе хозяйничала бы его фаворитка Диана де Пуатье. Нет, никогда! Пусть он лучше будет мертв!
Екатерина сразу устыдилась этой мысли и мысленно помолилась, прося у Бога прощения.
Из ее сына Франциска II получится хороший король. В отличие от своего отца, он будет слушать ее советы, если не станет прислушиваться к советам своей супруги, королевы Франции и Шотландии Марии Стюарт, от которой не отрывал глаз. В свои пятнадцать лет Франциск II еще не выглядел как мужчина и суверен, хотя возраст уже имел подходящий. Облаченный в горностаевую мантию, увенчанный короной, подчеркивавшей его худобу, он не унаследовал отцовской внушительности. Если говорить только о статности, то герцог де Гиз выглядел лучше, но ему ни за что не затмить ее сына, она этого не позволит. Молодой Анри де Гиз стоял, задрав подбородок, рядом со своим отцом и выглядел до такой степени завороженным самим этим местом, насыщенным властью, словно это он недавно уселся на трон. В свои девять лет он уже походил на принца-воина. Его отец постарался, чтобы это было так.
Церемония была тщательно продумана, за тем исключением, что отсутствовало главное действующее лицо – сам обвиняемый, граф Габриэль де Монтгомери. Но это не беда, пройдет несколько месяцев, и его поймают, предадут суду и приговорят к казни, Екатерина ничуть в этом не сомневалась. Она спешила перевернуть эту страницу. Правосудию следовало свершиться. Тогда она исполнила бы свой долг вдовствующей королевы и впредь могла бы посвятить себя своим детям, их будущности. Гибель мужа давала ей возможность восполнить все годы, похищенные у нее Дианой де Пуатье, занимавшейся обучением принцев. Впредь никто больше не воспрепятствует ее роли матери. У Екатерины еще оставалось время: Анри было всего девять лет, но шестилетнюю Марго уже можно было сосватать. Пока что женихов для нее на находилось: одни были староваты, другие женаты, но следовало быть чуткой к любому эхо, исходящему от европейских дворов.
– Мессир де Монтгомери, выйдите вперед! – провозгласил герцог де Гиз.
Старик, согнутый более бесчестием, нежели годами, приблизился размеренным шагом, с потухшим взором. При всей своей горечи Екатерина испытала укол жалости. Бедняге не пришлось бы стоять перед этим собранием, если бы его негодный сын не струсил и не сбежал. Теперь униженный отец готовился бесстрашно принять бесчестие вместо своего отпрыска.
– По приказу его величества Франциска II, короля милостью Божьей, господин граф де Монгомери, обвиняемый в преступлении цареубийства, приговаривается заочно к лишению чина капитана королевской гвардии и к отлучению от двора.
При оглашении приговора старик сгорбился, не в силах выдержать взгляды придворных. Он униженно поклонился герцогу де Гизу, затем королю, наконец, королеве-матери. Та помнила церемонию передачи должности капитана шотландской гвардии от отца к сыну. Как горды они были тем, что славная династия Монтгомери продолжит служить французским королям! Но те времена прошли безвозвратно.
Провожая взглядом шаткую фигуру старика, Екатерина чувствовала прилив сил. Недавнее чувство жалости уступило место ярости, которую вызывал у нее Габриэль де Монтгомери. Она потребовала от своего сына Франциска устроить эту церемонию публичного посрамления в надежде, что весть о ней достигнет слуха графа, где бы тот ни находился. От стыда за отца и от раскаяния за убийство короля он, пожалуй, сдастся. Впрочем, его бегство не предвещало подобной развязки. Полная сомнений, она полагалась на свой Летучий эскадрон, который мог бы выгнать его из логова.
Клодина
– У нас всего две спальни, – сказала Луиза, распахивая двери. – Вы будете делить эту.
Не ожидая их согласия, Луиза впустила в комнату свою служанку Фанфи и закрыла за ней дверь. Изабо со вздохом последовала за Клодиной и стала мерить шагами комнату с окнами на канал.
– Уверена, ее комната просторнее. Вот она, привилегия возраста.
Шестнадцатилетняя Клодина де Рец, ровесница Изабо, выглядела зрелой не по годам. Она выросла при дворе, где подружилась с Марией Стюарт, и успела выйти замуж. При одной мысли о своем супруге бароне де Реце, которому уже минуло 45 лет, она испытывала содрогание. У нее не осталось выбора после признания матери, что она – плод нечестивой связи с любовником, исчерпавшейся одной ночью. Незаконнорожденная! Она не отказывалась от надежды выяснить, кто ее настоящий отец, имя которого мать упорно от нее скрывала. Зачисление в Летучий эскадрон было для нее и способом узнать правду, и уловкой, позволявшей ей избегать супружеских обязанностей.
– Меньше воображайте, Изабо.
– Как-никак я – родственница королевы-матери, а значит, самого короля.
Клодина вскинула бровь.
– В пятой степени, по вашим собственным словам?
Она тут же пожалела о своем сарказме, сама будучи всего лишь незаконнорожденным ребенком, хотя об этом, к счастью, никто не знал. Изабо не стала придираться к ее словам и продолжила:
– Мне придется делить с вами не только комнату, но и вашу служанку.
– Мы должны соблюдать осторожность. Излишняя роскошь вызвала бы подозрение.
– По служанке на каждую – какая же это роскошь?
– Моя Совушка не пожалеет усилий, чтобы поработать за двоих.
Служанка Клодины, кивая, складывала их вещи в деревянный сундук. Зимой и летом она обертывала себе шею широким платком, чем и заслужила свое прозвище. Клодина, с которой служанка была откровенна, знала, что та скрывает таким способом уродливые шрамы, оставшиеся от ран, которые нанес ей муж, утонувший потом спьяну в Сене. Изабо продолжила, поджав губы:
– Отдавать столько места книгам и заставлять нас ютиться вдвоем в бедной комнатушке… Вы видели эту воду? Мы висим прямо над ней. Если провалится пол, мы утонем.
Клодина снисходительно улыбнулась.
– Этого не случится, дорогая моя Изабо, успокойтесь. Этот дом прочен, как кафедральный собор.
– Откуда такая уверенность?
– Все просто, – ответила Клодина, хлопая ладонями по дверному косяку, – стойки поддерживают обе стены и входные арки, поэтому…
– Хватит, Клодина, я вам верю! – перебила ее Изабо, падая на кровать под балдахином. – Но вам не разубедить меня, что вокруг слишком много воды. Я не забыла пожар в нашем замке в прошлом году, когда я спаслась только потому, что успела прыгнуть в ров с водой. Знайте, с тех пор я страшусь всего, похожего на реку, на озеро, даже на узкий ручеек…
Внезапно открылась дверь. Изабо испуганно вскочила.
– Венеция построена на воде, – напомнила ей Луиза, входя. – Сдается мне, вы скучаете по своей дерене, Изабо. Стены здесь слишком тонкие, следите за своими речами, мы не одни.
– А вы по ней не скучаете? Это также и ваша деревня.
– Да, я родом из Перигора, но выросла я не там. Надеюсь, как и вы, что мы быстро выполним наше задание.
– Найдем, где прячется Монтгомери, – и назад во Францию?
Луиза подозвала жестом Совушку.
– Моя малышка, сходи, скажи Фанфи: пусть приготовит нам фаршированных перепелок.
– Мы ели их только вчера! – удивилась Клодина.
– Зато это так вкусно!
– Так-то оно так, однако…
– Вам не нравится?
– Конечно, нравится.
– Вот и хорошо. – И Луиза закрыла за Совушкой дверь.
После ухода служанки она повернулась к Изабо.
– Говорите тише, мадемуазель. Нельзя, чтобы о предмете наших поисков кто-нибудь прознал. Теперь отвечаю на ваш вопрос: да, так и будет, лишь только мы найдем логово Монтгомери, сразу вернемся ко двору, хотя это будет нелегко.
– Почему? Вы говорили, что одна из ваших служанок оставила вам здесь послание. Мы же поэтому здесь?
– Без сомнения, только Мадлен – не вполне моя служанка, и послание мне передал ее брат. Я знаю только, что должна встретиться с ней на оптовом рыбном рынке, она ходит туда по утрам.
– Расскажите нам, Луиза, как вы получили это послание. Наконец-то мы одни, никто нас не подслушает, – тихо взмолилась Клодина.
– А вот как: в Париже ко мне пришел мальчик лет двенадцати, его прислала сестра. Его имя Пьер де Л’Этуаль, для своего возраста он много чего знает. Он получил письмо из Венеции от своей сестры Мадлен и показал его мне. Она писала ему как будто обыкновенными фразами, но, по его словам, они вдвоем придумали в детстве свой собственный язык. Не посвящая меня в их тайну, он поведал мне истинное содержание письма. Мадлен прибыла в Венецию вместе с Монтгомери, они поселились здесь. Он позволил ей написать родным, чтобы те за нее не тревожились. Вот это письмо, прочтите его, и вы будете знать то же, что знаю я.
И она протянула им листок. Клодина развернула его и прочла вслух:
Мадам,
Если вы это читаете, значит, небо нас не оставило.
Как вы мне приказали, я не покидаю г-на Монтгомери. Могу даже утверждать, что следую за ним, как собачонка за своим хозяином. Должна сообщить, что он упрощает мою задачу, ибо постоянно и повсеместно требует моего присутствия, так что трудно даже сказать, кто чья собачонка. Но это не облегчает мне задачу раскрыть для вас его истинные намерения и место, где он скрывается. Надеюсь, вы простите мне уловки, к которым мне пришлось прибегнуть, чтобы добиться своих, то есть ваших целей. Но если вы это читаете, то нашли способ преодолеть эти трудности. У меня нет выбора. Я живу переодетая в юношу. Моя короткая стрижка, о грустной причине которой вы, возможно, помните, не было единственным, что принудило меня к такому выбору, хотя этот новый облик ему поспособствовал. На самом деле, таким способом г-н граф де Монтгомери денно и нощно держит меня при себе. Вы без труда догадаетесь, как г-н граф принуждает меня служить ему ночью. Я изображаю его слугу и, чтобы лучше играть эту комедию, вынуждена поступать и говорить как в лучших фарсах, какие можно увидеть в балаганах или даже в одном из прекрасных театров, коих такое множество в Венеции.
«Да, мессир граф, конечно, мессир граф, к вашим услугам, мессир граф»…
Если ему нравятся мои старания преуспеть в этой роли, то мне самой, признаюсь, не терпится избавиться от этого костюма. Я жду вас, стиснув зубы, ибо не сомневаюсь, что вы придете и избавите меня от этой участи. Не зная ваших намерений в отношении г-на Монтгомери, я бы все же просила вас разлучить меня с ним.
Итак, покинув королевство несчетными опасными тропами, г-н граф обосновался в Венеции, где счел удобным скрыться неподалеку от Арсенала, хотя здесь, на мой вкус, излишне людно и кишат хмельные матросы, которым перед отплытием нечего терять. На меня бросают странные взгляды. Г-н граф считает меня слишком смазливым юношей для людей с извращенным вкусом и полагает, что в этом виноват мой маскарад. По его мнению, меня может выдать голос. Поэтому я веду себя так тихо, как только могу. Да и о чем мне говорить? И с кем? Вы, мадам, единственная после Господа, перед кем я держу ответ. С нетерпением жду возможности обо всем вам поведать на рыбном рынке, где буду ждать вас по утрам, в восемь.
– Прекрасно, – молвила Изабо, поправляя прическу. – Не понимаю только, почему королева-мать отправила сюда нас, а не мужчину. И что это за история с ее волосами?
– Фрейлины, – ответила ей Клодина, – единственные, кем может располагать ее величество, ни перед кем не отчитываясь. К тому же нас отобрали для ее Летучего эскадрона с большим тщанием, исходя не только из нашей – особенно вас обеих – красоты и привлекательности, но и признавая наш ум и осторожность, которой особенно отличаюсь я. – В голосе Клодины прозвучала гордость. – Королева-мать рассчитывает на нашу способность раствориться в венецианским обществе, завоевать доверие влиятельных особ и добывать сведения из первых рук.
Луиза раскрыла веер и стала обмахиваться, чтобы освежиться.
– Присутствие дам кажется менее подозрительным, к ним меньше вопросов, – продолжила она с улыбкой. – К тому же, если нас разоблачат, если наша миссия провалится, то королеве-матери проще будет от нас откреститься и сделать вид, что мы действовали сами по себе, из присущей всем женщинам ветрености. Не говоря о том, что весь груз осуждения обрушится на нас и Франция избежит дипломатических осложнений.
– Это так вдохновляет! – не удержалась от сарказма Изабо.
– А главное, королева-мать знает, что ни один мужчина не достоин доверия, – не унималась Луиза. – Вот почему она не могла поручить подобную миссию представителям мужской породы.
– Кажется, вы одного с ней мнения, – с сомнением промолвила Изабо.
– Само собой! – подтвердила Луиза, открывая окно. – Когда вы приобретете мой опыт, то тоже будете так думать, моя дорогая. Тема исчерпана. Клодина, попросите у месье Коколоса карту Венеции, среди его хлама должна найтись и она.
Людовик де Конде
– Прекрасная церемония, какая жалость, что граф де Монгомери ее пропустил! Отец, без сомнения, расскажет ему о ней во всех подробностях, – говорил сюсюкающим голосом Людовик де Бурбон, принц Конде, с улыбкой приглаживая усы.
В залитом светом зале для игры в мяч с высокими окнами принц беседовал со своим братом Антуаном де Бурбоном, графом Наваррским, державшимся сзади и заставлявшим младшего брата потеть у сетки.
– Держите свой цинизм при себе, братец. В глазах многих наших единоверцев он – герой, убивший короля – истого католика.
Конде пожал плечами перед новой подачей.
– Это была плачевная случайность, но вы правы: не будем пренебрегать никакими средствами, будем превозносить их до небес. И все же я предпочел бы, чтобы он стоял сейчас передо мной. Если бы мы знали, где его искать, я бы призвал его к себе, чтобы выяснить, достоин ли он восхвалений, коими вы спешите его удостоить.
Пока граф Наваррский ухмылялся, появился слуга.
– Ваше высочество, господин адмирал Колиньи просит аудиенции.
Принц отбил удар и только затем ответил:
– Пусть войдет, и оставьте нас одних.
Присутствующие, приближенные-гугеноты, с поклоном удалились. Адмирал стремительно вошел и поприветствовал двух братьев, положивших свои ракетки.
– Смертный приговор Анну Дюбуру утвержден герцогом де Гизом! – вскричал он, размахивая бумагой.
– Анн Дюбур? – переспросил граф Наваррский.
– Он самый, – подтвердил принц Конде, – советник Парижского парламента, признавшийся покойному королю Генриху Второму, что стоит за Реформу, и приговоренный к смерти как еретик, вот сюрприз!
– Я буду защищать его перед королем, – возразил граф Наваррский. – Мы надеялись, что новый государь Франциск II окажется терпимее своего отца, но на него влияют Гизы.
– И его жена, непреклонная католичка, как и ее дяди.
– Вы неправы, Мария Стюарт отличается от них.
– Верно, можно было бы попробовать обратить ее в нашу веру. Разве сами вы не новообращенный? – бесцеремонно осведомился принц Конде.
– Такой же, как и вы.
– Разумеется, но я стал гугенотом по глубокому убеждению, тогда как вы…
– Из любви, что не менее достойно.
– Из любви к королевству Наварра. Считаете ли вы, что Франциск II любит Марию Стюарт достаточно, чтобы перейти в ее веру, если она примет Реформу?
– Скоро мы это узнаем, мессиры, – вмешался Колиньи. – У меня есть там доверенный человек…
Елизавета Английская
Как он медлит! Не течет ли в нем кровь латинянина, иначе откуда столько лени?
Королева Англии Елизавета I нетерпеливо забарабанила пальцами по подлокотнику трона. Ее советник перебирал письма, отыскивая нужное. Она то рассеянно поглядывала на него, то обводила взглядом зал.
Роскошь его убранства могла показаться чрезмерной для простого разговора. Однако после вступления на трон прошлой осенью королева постоянно желала пышного великолепия. Ощущение своего могущества, посетившее ее при коронации, требовало подтверждения. Ей казалось, что солнце встает по утрам для нее, и она раздувалась от осознания своего величия и непобедимости. Она чувствовала готовность воссиять над миром подобно Клеопатре, при этом она не совершила бы ее ошибки – не привязалась бы к мужчине, как египетская царица к Марку Антонию.
От Елизаветы отрекся ее всемогущий отец, убивший ее мать; ее мучил наставник, проявлявший избыток покровительства; ей угрожала сестра, умершая, вероятно, от яда. Поэтому смерть близких становилась для нее доброй вестью, она не испытывала к ней страха. Никто не догадался бы, что она станет королевой Англии, даже она сама, надеявшаяся только на то, чтобы прожить хотя бы один лишний день. Проделав настолько суровый путь, она уже ничему и никому не позволит встать ей поперек дороги. Теперь она тщательно подбирала свое окружение, не позволяя себе руководствоваться чувствами, благо их у нее и не было.
Резной деревянный потолок отражал мерцание свечей. Стены просторного зала были обиты темными деревянными панелями. Все здесь было темным: мебель, шторы, пол. Королеву окружали портреты монархов, ее родителей и предков. Почетное место среди них занимал портрет ее отца. Даже с холста он глядел устрашающе. Ни как отец, ни как государь он не мог служить образцом для подражания. Она с нетерпением ждала, когда будет готов ее собственный портрет, чтобы заменить им этот еще при своей жизни.
Пока что она не уставала наслаждаться величественностью своего дворца, огромного и сумрачного, в отличие от нее, маленькой и лучезарной. Сознавая бесцветность своей внешности, которой не помогала даже молодость – Елизавете было 26 лет от роду, – она решила использовать возможности самого дворца, чтобы подчеркнуть свою собственную власть. Она велела поставить трон повыше и направить на него свет снизу, чтобы увеличить свою тень и сильнее заострить свои угловатые черты. Ее рыжие волосы походили теперь на огненную корону.
Советник поднял на нее смущенный взгляд, он тонул в бумагах – последних депешах от ее шпионов и дипломатов, рассыпанных по миру.
– Вот оно! – обрадовался он. – Ваше величество, граф де Монтгомери сбежал в Италию.
– Почему в Италию?
– Это нам неизвестно, ваше величество.
– Как вы смеете представлять нам незаконченный доклад? – рассердилась она. – Мы не выносим дурно сделанную работу. Замените этот доклад дополненным, или заменят вас самого. Ваше неумение спорит с вашей небрежностью.