Костик без пяти минут Треплев

«Забытый театр…»

Еще учась в ГИТИСе, мастер посоветовал посетить этот небольшой театр. Слухи по институту ходили разные: секта, не спектакли, а сериал какой-то, гениально – и ещё много шелухи. Костик уснул через 15 минут после начала спектакля. Ему было чуждо все: манера игры, декорации, темп. И после, на обсуждении с мастером, он уверено заявил, что не разглядел искусства.

Мастер настоятельно посоветовал прийти повторно и на этот раз посмотреть «Чайку» А.П. Чехова. И вновь все было странным, но сам Чехов звучал уверенно, точно. Атмосфера была передана великолепно. Костик колебался, но все же пересмотрел все спектакли. В какой-то момент он привык к игре и темпу, начал видеть красоту в декорациях, недосказанность, полет мысли. Но все еще был насторожен.

Спектакли были в чем-то похожи, просматривался стиль – необычный, специфический. Персонажи Чехова неожиданно появлялись в других произведениях. Шекспир, Достоевский – все они соседствовали невероятным образом. Тяга Режиссера к Чехову была заметна невооруженным взглядом. «Чайка», «Три сестры», «Вишневый сад» стояли в репертуаре. Чехов был утонченным, светлым. Сквозило свободой и тоской.

Некоторые спектакли не поддавались анализу, и были похожи на выдумку, метафору, прикосновение… Костик начал вникать, но было слишком много символизма, личного. Он уловил юмор и принял его. Попытался отыскать интервью Режиссёра и, прочитав то немногое, что было опубликовано за долгое руководство театром, схватился за голову. Тёмный лес, дебри, ни одного прямого ответа.

«Что же это за место?» – твердил он про себя, возвращаясь к словам из интервью. К окончанию института он хотел попасть именно в этот театр. Ни о чем другом не думая, он почти бредил этой идеей. Проделать это можно было, только высидев на репетициях, прослушиваний не было. Он уверенно заявил Режиссёру на встрече, что создан для этого театра, и его ничего не отпугнет, и получил разрешение присутствовать на выпуске спектакля.

Режиссер передал Косте две книги и сказал, что так он лучше поймёт их язык. Костик взялся за неизвестную ему философию и, не осилив одной трети, закрыл книгу с мыслью, что автор болен манией величия. Вторая книга оказалась почти брошюрой, в ней математически объяснялось присутствие и течение в человеке энергии. Схемы и формулы были близки Кости, в школе он наслаждался математикой. Поэтому, проглотив брошюру в три счета, он подвёл итог: «Господь с Вами, верьте во что угодно, вполне доказательно, но не доказуемо». Его больше интересовали спектакли, система игры, а не теория, тем более столь необычная. Не понимая ни единого слова, он полгода просидел в темном зале. Ему казался непостижимым язык Режиссера. Он вообще начал сомневаться, что его кто-то понимает. Странная система игры. Ни Станиславский, ни Мейерхольд, ни Михаил Чехов в чистом виде.

Он делал упражнения принятые в этом театре, иногда по три часа. По большей части просто молчал со всеми. Нужно было сосредоточиться на своих мыслях и отслеживать их, но мыслей не было. Иногда в упражнении держали внимание на разных частях тела. С этим Костя хоть как-то справлялся, но все равно не находил никакой пользы. Внимание для актера необходимо как воздух, но Костя не нуждался в тренировках, он прекрасно справлялся и так. Однажды сказали, что теперь мы держим «вертикаль», а на другом конце – Бог. Здесь все низменное, разрывающее нас множество пустого, а потому ненужное. Ну, если вкратце. Костик приготовился, но не выходило.

– Ты держишь вертикаль? – Шепнул он рядом сидевшему Саше.

– Придерживаю, – тот всегда был немногословен, но точен.

Костик расслабился и решил вообразить разговор с Богом. Поведать ему свои печали – это казалось гораздо эффективнее. Зачем думать о том, что он есть, и не воспользоваться? Разговор получился содержательным.

Ввели новое упражнение. Суть была – произносить мысли вслух и следить за своей реакцией. Надо сказать, что часть театра беспрекословно выполняла задания и с преклонением относилась ко всем нововведениям. Остальная часть выносила это как могла. Но были и свободолюбивые, легкомыслящие люди. В торжественной тишине мыслительный процесс приобретал курьезные оттенки. И когда очередь дошла до Авроры, она на полном серьезе произнесла «крокодил». Костик чуть не прыснул – это было очень на неё похоже. Он даже не сомневался, что это абсолютная правда. О чем ещё можно думать? Её откровение подверглось критики, но Аврора, как всегда, с улыбкой отмахнулась. «Не хотите – и не надо». Она вообще была лёгкой и все пропускала мимо ушей. И если и вспоминала что-то обидное, то с иронией. Другой бы от таких нападок был раздавлен, она лишь отвечала: «И я вас тоже люблю».

«Крокодил…» Только один год за все последующее время работы Костик видел Аврору подавленной. В театре культивировалась борьба с эгоизмом – «Оставь все и служи Высшему». Постепенно Костик стал замечать изменения в Авроре: она была задумчивой, слегка опустила голову, и извечная улыбка пропала. Но как же это было на неё не похоже! Он переживал и не знал, как подступиться. Но в один день она произнесла: «Я хочу ребёнка, это эгоизм?» – «Ты что! Это прекрасно! Даже не думай…» Костик убеждал как мог, он не верил своим ушам. Философия театра просочилась так глубоко, что пали самые стойкие. Но Аврора родила и, наконец, распрямила плечи и подняла голову. Озорство и веселье вернулись на свои места, и силы в театре вновь были равны. Иногда равновесие определяет один человек.

Было в этом театре много хорошего, но и губительного. Либо ты слепо верил, либо сопротивлялся. И то и то требовало усилий.

Костик часто спрашивал Аврору, как она играет. Как вообще понимает Режиссера. Она неизменно отвечала – интуитивно. А как-то сказала: " Я делаю на репетициях, как хочет режиссёр, а потом выхожу на спектакле и делаю, как хочу я». За это она частенько подверглась нападкам, но при этом участвовала почти во всех спектаклях и играла великолепно. Ее техника была тонкой, неуловимой. Легкая, она заполняла все пространство своим обаянием. Драматизм и глубина просачивались через улыбку. «Крокодил…»

Был в театре ещё один человек, который менял тональность пространства. Их близкое знакомство произошло спустя полгода хождения по мукам. Костика наконец взяли вторым составом на небольшую роль в старом спектакле. Отрепетировав за три дня при дикой нервозности, он по традиции опоздал на 10 минут на репетицию в день спектакля. Виталий подошёл и сделал выговор, но главное – укорил его: "Вы заставляете всех Вас ждать…" Костик почуял в своем отношение эгоизм и был готов провалиться сквозь землю от стыда. Излюбленное опоздание на 7-10 минут, входившее в привычку годами, теперь казалось крайне неуместным и непривлекательным. Но после спектакля Виталий сердечно извинился за свою несдержанность, а Костик перепугано убеждал, что замечание была высказано по делу. Он очень не хотел, чтобы Виталия мучила вина. В тот момент возникло что-то личное.

Было нечто тёплое в этом пожилом человеке. Уютное. Веяло как от любимого застиранного, растянутого шерстяного свитера или пледа, пропахшего запахами кухни, золотой поздней осенью и все еще нагретым воздухом. Небольшого роста и очень кинематографичной внешности – добрый, вдумчивый, он всегда слегка улыбался. Они сдружились, но нетипичной дружбой, много общения между ними не происходило. Но изредка, то в курилки, то за кулисами, Виталий подсаживался и шутил. В глазах всегда читалось озорство. Любую роль он очеловечивал, придавал ей послевкусие. Как будто в его арсенале было множество оттенков, словно комод специй, собранный со всего мира. И по щепотке он добавлял сочувствие, восторг, понимание, бережно раскрывая внутренний мир героя.

Любовь припасена была для каждой роли. Он купался в ней на сцене и наслаждался игрой. И конечно, это чувствовали и зрители, и партнёры. Его судьба сложилась в театре хорошо, но снимался он на удивление мало. Приехал из дальнего города России за главным Режиссёром. Куда он – туда и Виталий. Преданность и наверняка дружба. Хотя особых разговоров вне репетиций Костик не замечал. Виталий всегда был в хорошем настроении и тот первый разговор был единственным окрашенным негативными эмоциями. На упражнениях по удержанию внимания он, подмигивая, устраивался на полу, а это не запрещалось, и мирно спал, негромко похрапывая. Умудрился уснуть даже за кулисами между выходами на репетиции. И вместо его появления нас осчастливил внушительный храп. Это было превосходно. Стойко выдержать целый день репетиции, когда ты, как в клетке, сидишь за сценой и просто ждешь… Особенно, когда застряли на одном месте и мучают одну реплику по сто раз, а тебе это слушать. Куда лучше сон. Он умел передать юмор одним поворотом головы. Вообще, спектакли с ним приобретали дополнительный смысл.

Все случилось после награждения званием «Народный артист». Виталий, не пивший лет тридцать, исчез. Он не появился на спектакле, а, по слухам пропадал в банях. Его нашли и привели в чувства. Может, конечно, перевирают, но Костик не любил сплетни и расспрашивать не стал. Виталий в миг постарел лет на десять. Его уволили, и это был гром среди ясного неба. Наказать таким образом друга, никак не укладывалось в голове. Что это – воспитательные меры? Режиссёр раскрылся для Кости с темной стороны. Театр пребывал в шоке. Потом, конечно, Виталия позвали на разовые спектакли, но это уже было не то. Его словно исключили, вычеркнули.

Он не помнил подробностей, слишком все было стремительно или казалось таковым. Прошёл слух, что Виталий заболел – рак последней стадии, он сгорел очень быстро. Последнее воспоминание врезалось в сознание. Они вместе были за сценой, и Виталий устало сидел, но предложил разделить стул с Костей, а тот отказался, не хотел стеснять. Как он потом хотел вернуть тот момент! Посидеть рядом, посмотреть в глаза, обнять.

На похороны поехали все кроме Режиссёра, и это был второй удар. Столько лет провели бок о бок! Как такое возможно? Ехали из Москвы автобусом, мало разговаривали. Слишком быстро и слишком неожиданно. Несправедливо. Это был симпатичный небольшой город, погода необычайно прекрасной, солнечной. Прощались в театре, где когда-то работал Виталий.

Воспоминания были скомканы, но он чётко помнил сами похороны. Все разрозненно стояли у могилы и вдалеке послышалась музыка. Что-то знакомое. Оркестр двигался от входа кладбища, провожая кого-то в последний путь. И Костик улыбнулся, почувствовал внутри шевеление. Он узнал её. Эта песня, игравшая в спектакле Виталия. Костик впервые смог поднять голову.  Он заметил облегчение на лицах коллег. Режиссёр не приехал, а театр прощается. Он играл в спектакле «Старший сын» Вампилова отца, играл на похоронах и танцах. И то и то ему удавалось превосходно.

«Встреча»

Для Костика привычное дело куда-то ехать. Он нисколько не удивлен, что в поезде. Кто-то может подумать, что это движение вперед, но нет – это движение на месте. Время замирает, жизнь останавливается. Да, когда-то в этом была романтика. Новые города, новые лица, новый ты. Каждый раз Костик мог представиться, к примеру, в буфете кем-то другим. В городе, где ни одна душа тебя не знает.

«Здравствуйте Павел, да летчик, да в командировке».

«Приветствую инженер Максим, рад встречи, как у вас тут все расцвело».

Но нет, конечно, он не представлялся новым человеком. Мечтал об этом, но оставался собой. Все прозаичнее: «Здравствуйте, Константин, неизвестный актер из Москвы». Звучит обреченно, и, согласитесь, хуже, чем летчик Павел. Но куда деваться.

Дальше сыпались дежурные вопросы: «А где мы могли Вас видеть?» Тут список был короткий, как и терпение Кости, и он быстро ретировался за свой столик жевать бутерброды. Костика никто не ждал дома. А потому он стремился уехать на любые гастроли, лишь бы не сидеть в одиночестве.

Раньше он любил ночные остановки, особенно ранней зимой. Едва выпадал снег, он с волнением поджидал следующую остановку. Осторожно спускался на перрон и снег…еще не тронутый снег покрывал утопающую в темноте станцию. Главное – не наследить. Кругом тусклые фонари и темные фигуры проводников вдоль поезда. Город спал, безлюдно. В такие минуты ясно мыслишь, может не глобально, но ясно. И дышится хорошо. Поезд трогался, и Костик с тоской провожал незнакомую станцию.

«Прощайте люди, крепко спящие в ночи зимой, все, что осталось от нас – следы, но их к утру заметет».

– Вы куда едете?

– Что? – Костик вздрогну от неожиданности. – Если честно, понятия не имею, – выдохнул Костик.

– Странное дело, – усмехнулся попутчик. – Может дело в том, что ты не знаешь зачем едешь. Когда цель ясна, и дорога иная. Каждое промелькнувшее деревце дорого, каждая остановка приближает. Время в пути – время раздумий. Оглянись. Посмотри на людей, по каждому видно, что он за человек. Казалось бы, что ты о них знаешь, но по тому как они себя ведут, многое можно сказать. Вот ты, например: взгляд бегает, суетишься, места себе не находишь. А знаешь почему? Место не твое. Вон, глянь таких сколько. Чужое место покоя не даст. А посмотри на тех, кто спокоен, кто не торопится приехать, кто знает, что дорога – это часть пути. Интересно все-таки наблюдать. Я первый раз еду, насовсем еду, дом оставил, деревню свою оставил, все поменял, но спокоен. Человеку нужны перемены. Но только добровольные.

Костик слушал как завороженный. Попутчик так говорил, что он не мог оторвать взгляда. Жесты, интонация… Костик силился запомнить его слова, чтобы потом хорошенько подумать, но понял лишь, что от него ничего не зависит. А может, он сказал самые важные в моей жизни слова, а их так просто заглушил стук колес. Костик ушел в свои мысли. Как же там было деревце приближает? Он задремал, а когда проснулся попутчика уже не было. Деревце…

Он наконец развернул билет. Ехать ему оставалось чуть больше десяти часов.

– Это ваше место? – спросила Маша.

– Да это мое место, – ответил Костик и как никогда был уверен в своем ответе.

Пауза в купе затянулась, и Костик заерзал.

– Давайте побеседуем об искусстве, – случайно выпалил он.

Маша отвлеклась от чемодана.

– Вот так сразу?

– А что тянуть? Меня зовут Костя, – он улыбнулся.

– А давайте! Маша. Об этом надо говорить, не надо умалчивать, держать все в себе – вредно, знаете ли. К примеру, инсталляция! Это же шедевр современного мира. Лучшая придумка! Если раньше у тебя что-то не получалось и ты тащил это на помойку, то сейчас ты гордо несешь это на завод, переделанный под пространство для современного искусства, складываешь горкой или еще каким кренделем, и на это смотрят псевдоценители современного искусства. Т.е. раньше тебя называли «руки не оттуда растут» и не брали ни на один завод, то сейчас ты нарасхват, и галереи выстраиваются в очередь. Ну вот серьезно, любой может налепить ерунды, обозвать это как-то крылато, навязать длинный шарф – и вперед! А назвать сие творение можно, к примеру, «Пространство тишины в безветренную погоду, по дороге в самое себя, в одиночестве с мыслями о бытие, покидая рай» – и все готово!

Костик едва поспевал за мыслью Маши.

– Проблема в том, что раньше я смотрела на произведение искусства и думала: «О чем это?». То сейчас я думаю: «Зачем это?», а главное: «Что это?». И в таком непонимание я брожу по залам. Но на помощь приходят карточки с описанием – и все встает на свои места. Да, все верно: бытие по дороге в самое себя – вот это железное нечто, а точнее шмоток прутьев, торчащий из корыта, – прям да, бытие… В точку! Угадал! Константин, Вы можете сказать: «Автор так видит». Но мне кажется, он просто видит, что вокруг идиоты. И что любую ерунду можно выдать за творение высокой мысли в современном искусстве. Давайте называть вещи своими именами, раз никто не решается: ерунда, кусок чего-то, не срослось, выплюнь это. Вы согласны? Или поговорим о театре!

Костик съежился, ожидая худшего.

– Кто-нибудь может мне объяснить, что стряслось? Как так произошло? Собралась я в театр, иду в театр, зашла, казалось бы, в театр, поднимаюсь в зал. Пока все сходится. Села в кресло, выключили свет, включили – и все, нет театра. А есть снова непостижимое современное искусство! И в результате сижу я на приеме у психолога и пытаюсь объяснить, что нервный срыв у меня, потому что я сходила на спектакль, или что –то там такое. И если об этом вообще заговорить, то Вам кранты обоим.

– Я актер, – выдавил Костик и приготовился к худшему.

– Соболезную. А вот стендап!

Они ехали очень долго, и Костя, отпустив ситуацию, просто любовался.

«Маша»

Маша была противоположностью Кости. Чёткая, всегда собранная и готовая ответить на любой вопрос. Она не думала, а делала. Была предводителем, но никогда не навязывала свою волю: хочешь – иди за мной, а хочешь – петляй кругами. Словно островом с крепкими корнями, уходящими вглубь океана, она спокойно ждала, пока Костя бултыхался на мелководье.

Она не любила свидания и честно признавалась, что ей лень куда-то идти, есть и разговаривать. Конфетно-букетный период ее веселил. Маша ценила знаки внимания, говорила спасибо, но подтрунивала над Костей. Ей вообще не нравились навязанные обществом правила – говорила, что все это очень трогательно, но… И все же однажды подарила Косте букет, который собрала сама, сославшись на мечтательное настроение.

Она хорошо стреляла, гоняла на машинках в парках отдыха, ненавидела магазины одежды и через полчаса вылетала, как ошпаренная. Зато, выбирая что-то для Кости, могла бродить часами по торговому центру. Отлично пилила деревья, чинила стиральную машину по роликам из интернета и чаще молчала, не задавая вопросов. Костя расспрашивал Машу обо всем, а она в ответ говорила, что и так все видит. Ей просто было важно доверие – она смотрела в глаза Кости и успокаивалась.

Маша устала от упорядочивания хауса, тикающих биологических часов, правил и даже местами себя. В её квартире царила полная свобода действий: Костя мог раскидать носки, собрать и снова раскидать – это была только его проблема. Но не дай бог ему переставить мебель – Маша молча тащила ее обратно.

– Понимаешь в этом расположении есть гармония, – извинялась она.

– Но тут же все не по правилам, – твердил Костя.

– В этом и есть гармония, – мягко улыбалась Маша.

Маша чётко обозначала, что сейчас происходит: «Я пожаловаться», – говорила она и просто выговаривала все эмоции. В ответ достаточно было сказать «сочувствую» и обнять. Временами Маша была скептична, иронична и резка в высказываниях. Она никого не оправдывала, но принимала любое поведение: «Не мешай людям врать и творить дичь».

Она молниеносно считывала людей, и Костика это поражало. По одной фотографии она могла обрисовать характер. Безошибочно. Костя часто заигрывался, расспрашивая об очередном знакомом, но Маша спокойно говорила, что не гадалка, и сворачивала разговор.

И при этим она была слабой – Костя видел это в движениях, взгляде, в том, как уставшая она сидела в кухне и не могла налить себе чай. Он её очень любил, и над этим она никогда не смеялась.

– Ты сразу и следопыт, и Робин Гуд, – говорила Маша о своей работе. – Каждое дело – приключение. Да, по большей части я сражаюсь, сидя за компьютером и все же это азарт.

Она трудилась юристом. Костю поражало ее знание законов, нечеловеческий язык, которым она владела, и вообще то, как свободолюбивая личность может существовать в таких жёстких рамках.

– Это игра, – объясняла она. – Ты играешь на сцене, я – на ринге. Только в моем случаи проигрываю не я, а клиент. Мне так удобнее.

Костя никогда не знал, где его место, Машино место было любым. Она перевоплощалась на ура – могла быть и слушателем, и решалой, и кем угодно. Но дома она была собой – тихой, скромной, уютной. Костя приходил домой, готовый перевернуть мир, а Маша пестрила идеями за порогом.

– Ты слишком скромен для актёра и мне это нравится, – повторяла Маша. Она превозносила Костю во всех начинаниях, даже в тех, где разум твердил: «Останови этого глупца».

Они были в месте и по отдельности: он выносил мусор, она его плодила. Бесконечно можно говорить о их отличиях, но смотрели они друг другу в глаза. Она понимала без слов, а Костику приходилось разжевывать. И на все это у них были силы. Он тонул, она ныряла следом и нисколько об этом не жалела. И как же часто она над ним смеялась, но в этом не была зла.

Она была нежна и сильна, как верба на ветру. Тёплое разливалось по комнате, и хотелось смеяться. Живая и при этом уставшая, замученная – она скидывала тяжёлый день с плеч мгновенно и уверенно шагала домой. Каким был её дом людям было невдомек. Она была смелой и всегда уходила от ответа о личном, бережно охраняя себя и свое пространство. Всегда напоминала кого-то, и ей об этом часто говорили.

Та самая боевая подруга детства. Легкая, искрящаяся, она кричала: «За мной!» – и четверо бежали сломя голову. Они пропадали в березовой роще, где строили шалаш и просто носились без устали. Она была разумом компании, её взрослостью. Пятеро – две девочки и три мальчика – делили все приключения. Она не помнит их имена, но помнит все остальное: каждый новый двор, стройку, поля и соленое озеро… мотоцикл с коляской, бочку для купания на уровне крон деревьев, иргу. И как однажды та самая вторая девочка спасла ей жизнь, хотя она не помнит имён…

"Песня".

Костя весь день мучился одной мыслью. Он переслушал больше ста песен, но ни одна не подходила. Обессилев, он позвонил другу.

– Сережа, привет. Послушай.

Костя включил песню.

– Как думаешь, такая песня на поминки подойдёт?

–На чьи поминки? Кто умер?

–Пока никто, но время-то идёт. На мои поминки.

–Ты с дуба рухнул?

–Да вроде нет. Просто решил песню выбрать, ну чтоб вы поставили.

–А с чего ты решил, что раньше умрёшь? Я так и знал! Я ведь тебе говорил, что ты не тянешь эту жизнь! Чего молчал! Рак?

–Да типун тебе на язык. Я просто хочу заранее так сказать, подготовиться, а выбрать не могу. Ты у нас меломан, помоги.

–Я хоть и меломан, но еще в своем уме. Иди ты знаешь куда! А пока будешь прогуливаться, проветри голову заодно.

Резкие гудки врезались в ухо, и Костик побрел на кухню.

–Слушай, Маш, тебе песня нравится?

Маша, слушая, готовила ужин.

–Да, вполне.

–На поминки мои поставишь?

–Не поняла.

–Ну, если умру, хороните меня под эту песню.

Маша внимательно оглядела Костю.

– А чего это ты взялся готовиться? Перед поездкой на дачу ты дурака валяешь, а тут загодя решил.

–Да просто был на похоронах у коллеги. И как-то оно все… ну я решил, нечего на моих поминках печалиться.

–То есть ты рассчитываешь, что люди прям грустить будут.

–Ну, есть надежда.

–Раз готовишься, тогда и похороны заранее оплати. Я одна не потяну. А то умрешь, как кот в обувной коробке. В ночи, во дворе, в звенящей тишине. Да и поминок не будет. При жизни не ели, и после смерти нечего начинать. Лучше картошку почисть, пока жив еще.

–Я серьёзно.

–Так и я не шучу. Внеси свой вклад в наше ближайшее. С ножом аккуратнее. Боже ж ты мой. Отдай я сама.

–Ты бы как хотела умереть?

–Ты от голода бредишь? Потерпи полчаса. Вообще умирать лучше с музыкой.

–Так и я о том же! Ну вот ты чтобы поставила?

– ABBA.

–Так. А я?

– «Ленинград».

–Ну нет. Я хочу интеллигентно уйти.

–По-английски?

–Маша…

–Милый как не готовься, все равно будет сюрприз.

– Просто хочу, чтобы мои похороны были праздником.

–Ага, праздником для похоронного бюро. Тогда я хочу на кремацию «Help» The Beatles. Чтобы только к печи поднесли, а из динамиков: «Help, I need somebody».

–Давай серьёзнее.

–А я серьезно. Это моя воля. А что тебе самому нравится? Надо, чтобы прямо в душу.

–Ну Queen, наверно. Может, «The Show Must Go On»?

–Прости, но не по Сеньке шапка. О, я придумала! Выбирай «Спят усталые игрушки». Там как раз в конце… «Глазки закрывай, баю-бай». Актуальнее не найти.

–Тебе бы все шутки шутить.

–Прости, без смеха невозможно обсуждать музыкальное сопровождение твоих грядущих похорон. А Сережа что сказал?

–Сказал, чтоб я… прогулялся, короче.

–Так, за ужином о похоронах больше ни слова.

Полночи Костик не спал, не выходила из головы колыбельная. И он вспомнил ту, что пела мама. «Пожалуй, будет правильно уйти из жизни также, как пришел», – решил Костик. Сладко зевнул и наконец-то уснул под звуки приятной мелодии.

«Кря».

В студенческие годы Костику доставались главные роли, но вместе с этим и головная боль. На курс перевелся из другого театрального вуза режиссер, шептали – «будущая звезда». Ставили «Гамлета» Шекспира.

Костик: Быть или не быть…

Студент – режиссер: Не точно! Не умирает Вы так! Вы же еще решение не приняли.

Костик: Мы третий час бьемся над одной фразой! Я уже одной ногой в могиле.

Студент-режиссер: Да вы поймите, Гамлет стоит перед выбором.

Костик: Так что Вы хотите? Сомнения?

Студент-режиссер: Нет.

Костик: Отчаяние?

Студент-режиссер: Нет.

Костик: Решимость?!

Студент-режиссер: Нет! Вы мыслите шаблонно!

Костик: Я вообще уже не мыслю.

Студент-режиссер: Оно и слышно.

Костик: Так… спокойствие… «Бодры» надо говорить бодрее. А «веселы» как? – Веселее!

Студент-режиссер: Правильно, веселее!

Костик: Вы что, хотите, чтобы я монолог Гамлета читал веселее?

Студент-режиссер: Энергичнее!

Костик: Ах! Это энергичный танец…

Студент-режиссер: Что?

Костик: Быть или не быть говорю!

Студент-режиссер: Вот именно – быть!