Лесная Мать
Тайга поглощала все: звук, свет, надежду. Сергей продирался сквозь частокол лиственниц и кедров, и с каждым шагом ощущение, что лес намеренно сдвигает свои зеленые стены, чтобы запереть его, росло. Воздух, густой и влажный, пахло хвоей, влажной гнилью и чем-то еще – сладковатым, почти парфюмерным ароматом, который резал обоняние неестественной чистотой. Он шел по следам, которые оставила его сестра, Ирина. Не по зарубкам на деревьях или оставленным вещам – те следы давно исчезли. Он шел по ее словам, впечатанным в страницы полевого дневника.
Ирина была этнографом. Она изучала мифы и легенды отдаленных поселений, затерянных в дебрях. В своем последнем сообщении, полном статики и обрывков, она говорила о «Лесной Матери», о «Мороке», о чем-то, что «не ест, а впитывает». Потом связь оборвалась.
Сергей, отслуживший в горячих точках и видавший всякие ужасы, поначалу отмахивался от ее «сказок». Но теперь, в гнетущей тишине этого леса, где даже птицы не пели, эти сказки обретали зловещую плоть.
Он нашел поляну. Та самая, которую Ирина описывала в дневнике как «место силы». Но сила здесь была не доброй. Поляна представляла собой почти идеальный круг, покрытый неестественно ярким, изумрудным мхом. В центре стояли несколько берез, их кора была покрыта сложными, витиеватыми узорами, словно резьбой. Присмотревшись, Сергей понял, что это не резьба. Это был мицелий. Плотная паутина грибницы, белая, с лиловым отливом, оплетала стволы, уходя в землю. Воздух здесь был особенно густ от того сладкого запаха.
И тут он их увидел.
Фигуры, застывшие между деревьями. Сначала он принял их за странные коряги или грибы-трутовики причудливой формы. Но это были люди. Вернее, то, что от них осталось.
Их тела, высохшие и обезвоженные, служили лишь каркасом для пышно разросшейся грибницы. Белые, нитевидные гифы прорастали из глазниц, свисали из открытых ртов, подобно слюде, оплетали конечности, сращивая их с ветвями и землей. Из грудных клеток некоторых «экземпляров» пробивались крупные, бледные, лишенные пигмента грибы с шляпками, напоминающими сморщенные, спящие лица. Это были «Плетеные», как назвала их Ирина. Люди, которых Лесная Мать не съела, а ассимилировала. Они не дышали, не двигались. Они просто были. Частью пейзажа. Частью единого, ужасающего организма.
Сергей почувствовал, как по спине бегут мурашки. Это был не страх перед смертью – со смертью он был на «ты». Это был страх перед исчезновением, перед растворением, перед тем, чтобы стать вот этим… удобрением.
Он наступил на край поляны, и земля под ногой упруго подала, словно он наступил на живое тело. Сладкий запах ударил в голову, вызвав легкое головокружение. В ушах зазвенело.
– Ирина! – крикнул он, и его собственный голос показался ему чужим, приглушенным.
В ответ не последовало ничего. Лишь шелест листьев, который теперь казался осмысленным, насмешливым.
Он пошел дальше, глубже в чащу, оставляя поляну с ее безмолвными стражами позади. Мысли о сестре терзали его. Он представлял ее такой же, как те Плетеные – опутанной белой паутиной, с пустыми глазницами, из которых прорастают грибы. Он мчался, спотыкаясь о выступы корней, которые теперь казались похожими на жилистые, деревянные пальцы, цепляющиеся за его ноги.
И вдруг лес расступился.
Он вышел на другую поляну. И замер.
Перед ним стоял его старый дом, тот самый, из детства, с резными наличниками и покосившимся крыльцом. Из трубы шел дымок, пахло свежим хлебом. В окне горел свет. Это было невозможно. Дом находился за тысячи километров отсюда, и он давно уже был продан.