В тени воробья

Глава 1: Гамбит олигарха.

Дешёвая игрушка в форме матрёшки, которую кто-то осмелился назвать часами, отсчитала время до полуночи. Каждый тик был похож на тихий, сухой звук, словно мышь крадется по паркету. Иван ненавидел эту вещь. Эти часы. Он ненавидел ещё тогда, когда Лена купила их на блошином рынке, назвав «очаровательно безвкусными». Но после её ухода, нанависть стала глубокой и совершенно бессмысленной. Это были всего лишь часы. Но во мраке квартиры они были единственным, что разрывало тишину.

Его компаньоном этой ночью была шахматная доска.

Она стояла между ним и пустым креслом Елены. Поле из полированного клёна и ореха. Партии было уже шесть месяцев. Она застыла, как старая фотография. Очередь была за ней. Последний ход, который она сделала в этой квартире, в их совместной жизни. Смелый, почти безрассудный выпад слоном королевы, открывающий фланг, но угрожающий сокрушительным матом в три хода, если он не будет осторожен. Она улыбнулась своей раздражающей, прекрасной улыбкой, коснулась фигуры и сказала: «Твои похороны, Ваня».

Потом она ушла. Не в ту ночь, а неделю спустя. Но партия осталась.

Иван сидел в «позе мыслителя», над которой она всегда насмехалась. Локти на коленях, кулаки прижаты ко рту, весь его облик – дешевая пародия на античную статую. Он думал не просто об игре. Он копался в ней. Память об этой партии была словно фантомная конечность. Призрачные боли от ссор и смеха мерцали вокруг каждой фигуры. Эта пешка была продвинута после ссоры из-за его поздних возвращений с работы. Этот конь был переставлен, когда она рассказывала ему о документальном фильме про японские укиё. Вся доска была картой страны, которой больше не существовало.

Он видел ответный ход. Конечно, видел. Это был тонкий и некрасивый ход. Жертва пешкой, которая задушит атаку и оставит ее позицию в руинах. Именно такие ходы у него получались лучше всего – прагматичные, защитные и совершенно лишённые романтики. Такие ходы выигрывают партии, но теряют жён.

Зазвонил телефон.

Звук, словно физический объект, разорвал хрупкий шелк полуночи. Это был домашний телефон. Тяжёлый бежевый реликт из прошлого десятилетия. Иван дал ему прозвонить три раза, не отрывая взгляда от доски. От хода, который никогда не сделает.

На четвёртом звонке он поднялся с кресла, суставы протестующе заскрипели. Ему было сорок два, и в последнее время каждое движение сопровождалось тихим комментарием его тела.

– Морозов, – произнёс он хриплым голосом, которым не пользовался несколько часов.

– Вань, – это был Волков, его голос звучал приглушённо и напряжённо на том конце провода. – Извини. Знаю, время позднее.

– Время всегда подходящее, – проворчал Иван. – Что случилось?

– Тело. В пентхаусе «Метрополя». Похоже на самоубийство. Но… тебе стоит приехать.

– Зачем? Богатые люди стреляют в себя каждый день. Сейчас это национальное развлечение, популярнее хоккея.

Волков понизил голос:

– Потому что начальник уже там. И он… на нервах. Он специально попросил тебя.

Это привлекло его внимание. Подполковник Гусев, просящий его о помощи, был подобен коту, просящемуся в ванну. Это означало, что что-то не так, и никто другой не хотел этим заниматься. Это означало неприятности.

– На нервах?

– Он потеет как свинья в бане, Иван. Просто приезжай.

Линия оборвалась. Иван постоял с минуту, слушая гудки в трубке. Он оглянулся на шахматную доску. Партия могла подождать. Это было единственное в его жизни, что всегда могло подождать. Он накинул поношенную кожаную куртку поверх рубашки, от которой пахло потом и табачным дымом. Уходя, он не взглянул в зеркало. Он и так знал, что увидит: высокого и худощавого мужчину, лицо, состоящее из резких углов и теней, волосы, в которых соли было больше, чем перца, и глаза цвета зимнего неба, такими, что обещали долгое и холодное ожидание перед снегопадом.

***

«Метрополь» был памятником другой эпохи, весь в величии модерна и в позолоченных потолках. В этот час отель должен был спать в тишине роскоши. Вместо этого вестибюль напоминал улей. Кто-то из милиционеров в форме хаотично двигался, вертя головой из стороны в сторону, кто-то стоял как неуклюжие статуи, стараясь не прикасаться к бархатным шнурам и к полированной меди. Администратор отеля, бледный настолько, что казалось, будто из него выкачали всю кровь, заламывал руки возле лифтов.

Иван показал своё удостоверение. Движение запястья было машинальным. В нем не было необходимости. Администратор отдёрнулся, словно это было оружие.

– Капитан Морозов. Пентхаус.

– Да, конечно, капитан. Ужасное дело. Трагедия. Господин Лебедев был человеком… уважаемым.

– Он был человеком с головой, а теперь, вероятно, без неё, – сказал Иван, входя в лифт. Администратор предпочёл не следовать за ним.

Двери пентхауса были открыты. Картина, открывшаяся за ними, вызывала двойственные ощущения. Дворец со вкусом подобранной роскоши: кремовые ковры, абстрактное искусство, которое, вероятно, стоило больше, чем вся квартира Ивана, оконная стена, открывающая захватывающий вид на освещённые купола Кремля. И в центре всего этого, распростёртый на диване из королевского синего шёлка, лежал изуродованный человек.

Григорий Лебедев был олигархом. Точнее БЫЛ. Человек, который вышел победителем из кровавой борьбы 90-х, обзавёлся состоянием на металлургии и заработал репутацию безжалостного дельца. Теперь же он был просто телом в костюме. Крупный мужчина с красным лицом и копной белых волос. С тёмной и уродливой дырой чуть выше правого виска. Лениво стекающей струйкой багряной крови на шёлке за спиной. Тяжёлый никелированный револьвер лежал на полу возле его безвольно повисшей правой руки.

Всё выглядело идеально. Слишком идеально.

Подполковник Гусев стоял возле тела, словно лягушка-бык в дешёвом костюме. Невысокий, широкоплечий и вечно злой, с лицом, постоянно окрашенным в красный цвет. Увидев Ивана, он скривился, будто съел лимон.

– Морозов. Наконец-то. Что видишь?

Иван не ответил сразу. Он двигался по комнате, словно хищник обнюхивает свои угодья, руки в карманах, глаза не упускали ни одной детали. Он впитывал в себя все элементы пространства. Единственная дверь, которая, по словам Волкова, была заперта изнутри. Запечатанные окна. Нетронутый бокал коньяка на столе. Наполовину выкуренная сигара в нефритовой пепельнице. Кубинская.

Иван остановился в нескольких шагах от тела. Взгляд скользнул от начищенных оксфордских ботинок до изуродованной головы.

– Он мёртв, – бесстрастно произнёс Иван.

Глаза Гусева округлились и чуть не вылезли из орбит.

– Не начинай со своими философскими бреднями, Иван. Не сегодня. Мне нужен чёткий отчёт. Простой отчёт. Человек, стресс, пистолет, прощай. Понял? Мэр уже дышит мне в затылок. Последнее, что нам нужно, – это очередной заголовок про «прощайте светлые нулевые, да здравствуют кровавые девяностые».

Иван проигнорировал его. Присел и колени протестующе захрустели. Он посмотрел на пистолет. «Смит-Вессон» 44-го калибра. Пушка. Именно такой пистолет должен был иметь человек вроде Лебедева. Американская фантазия о власти. Он осмотрел брызги на шёлковом диване и на стене за ним. Они соответствовали раневому каналу при выстреле в упор.

Но что-то было не так. Ощущение, запах в воздухе, который здесь не должен был быть. Именно такое чувство он и искал. Крошечная, диссонирующая нота в симфонии очевидного.

Его взгляд скользнул от тела по безупречно чистому кремовому ковру. И он увидел это.

След. Примерно в шести метрах от дивана, возле окна. Едва заметное, почти как тень на полу. Он встал и подошёл ближе, ворчание Гусева растворилось в тусклом фоновом гуле.

Он снова опустился на колени. Это был отпечаток. Но не от обуви. Похоже, от босой ноги или почти босой. Контур был чётким, но пальцы… пальцы были неправильными. Они казались растопыренными, а отпечаток был раздвоен, как будто ступня была разделена между большим пальцем и остальными.

Его разум, лабиринт бесполезных фактов и навязчивых любопытств, ожил. Это было знакомо. Он видел такое раньше. Не в деле, не в криминальных сводках. В книге.

Смех Лены, яркий и насмешливый, эхом отозвался в его памяти. «О, Вань, ты и твои загадки. Всегда ищешь узоры в чайных листьях».

Он подарил ей книгу на день рождения два года назад. Роскошно иллюстрированный том по истории шиноби, японских воинов-тени. Он думал, что это романтично. Связь с её областью исследования. Она пролистала его с нежной улыбкой на губах.

«Это красиво, любовь моя. Но это в основном выдумки. Западная фантазия. Это, – она постучала по изображению человека в чёрном с таби-носками и обувью дзика-таби, – этот ботинок с разделённым носком нужен для сцепления, для лазания. Но идея о том, что они взбирались на замки посреди ночи… это сказка для взрослых».

Воспоминание было настолько ярким, настолько болезненно близким, что слово сорвалось с его губ прежде, чем он успел его сдержать.

– Ниндзя, – прошептал он в тишине комнаты.

Слово повисло в воздухе – нелепое и анахроничное.

– Что ты сказал? – голос Гусева стал опасно тихим.

Иван поднял глаза, возвращаясь к реальности. Он увидел лица криминалистов, застывших в работе и смотрящих на него со смесью любопытства и жалости. Увидел Волкова, который едва заметно покачал головой.

– Ничего, – сказал Иван, вставая. – Пятно. Наверное, от чистки ковра.

– Нет, ты что-то сказал, – настаивал Гусев, подходя ближе. Его маленькие глаза сузились. – Ты сказал «ниндзя». Как в детских комиксах. Ты в порядке, Иван? Твоя жена… ведь это она увлекалась всей этой восточной чепухой, верно?

Упоминание Елены было точным и хирургическим ударом. Иван почувствовал, как жар поднимается по шее.

– Это отпечаток, – произнёс Иван напряжённым голосом. – Необычный. Похоже здесь был кто-то еще. Это не было самоубийством.

– Похоже? Это было самоубийство! – взорвался Гусев, его голос эхом отражался от высоких потолков. – Дверь была заперта! Окна заперты! Балкона нет! Пистолет его! Он находился под следствием, а его империя рушилась! Он приставил пистолет к голове и нажал на курок! Это не загадка, это чёртовая экономическая драма!

– Угол брызг не совпадает на несколько градусов, – возразил Иван, его мысли метались, цепляясь за практические детали, чтобы избежать эмоций. – И хватка на пистолете. Праворукий человек, стреляющий себе в правый висок… положение неудобное. И этот след… – он указал на пол.

– Я не вижу никакого следа! – заорал Гусев. – Я вижу ковёр! Я вижу успешного человека, который устроил беспорядок на своей дорогой мебели! То, что я вижу, капитан, – это опер, который не в себе с тех пор, как ушла его жена. Мент, который видит ниндзя в тенях и заговоры в запертых комнатах, потому что реальный мир стал для него слишком сложным!

В комнате воцарилась абсолютная тишина. Шум фотоаппарата криминалиста, отдалённая сирена с улицы внизу, всё растворилось в пронзительном звоне в ушах Ивана. Он чувствовал на себе взгляды всех присутствующих. Сумасшедший капитан. Одержимый теориями заговора рогоносец.

– Ты отстранён от дела, – произнёс Гусев. Слова прозвучали окончательно, как лезвие гильотины. – С этого момента. Иди домой, Морозов. Поспи. Или обратись к врачу. Но ты не проведёшь больше ни секунды рабочего времени на эту фантазию. Тебе понятно?

Иван стоял неподвижно долгое время, сжав челюсти так сильно, что, казалось, зубы вот-вот треснут. Он хотел спорить, излагать логику, заставить всех увидеть невероятную правду, лежащую перед ними. Но он видел стену в глазах начальника и жалость в глазах остальных. В этой комнате он был один. Только он и призрак человека, убитого фантомом.

Не говоря ни слова, он повернулся и вышел. Он не оглянулся на тело, на отпечаток, на великолепный вид на Москву. Он просто шёл, его шаги были беззвучны на плюшевом ковре коридора, а эхо слов Гусева и смеха Елены преследовало его до самого лифта.

Холодный воздух снаружи ударил его, но это было даже приятно. Он стоял на тротуаре, вдыхая знакомый коктейль из выхлопных газов, опавших листьев и влажного холода с Москвы-реки. Город ещё не спал, его огни отражались в низком, грязноватом небе. Это был его город, огромный, задумчивый зверь из бетона и амбиций. И где-то в его недрах охотилось что-то новое и странное.

Он закурил, вспышка спички осветила резкие черты его лица. Иван прислонился к своей машине, потрёпанной копейке, которая выглядела в «Метрополе» так же неуместно, как корова в балете. Ниндзя. Это было безумие. Именно такие предположения могли обеспечить ему работу за столом, где он всю оставшуюся карьеру будет проверять жалобы о пропаже кошек.

И всё же…

Отпечаток был настоящим. Запертая комната была настоящей. Лебедев был несомненно, мёртв. Его разум, этот проклятый механизм, который никогда не выключался, уже собирал кусочки воедино, пытаясь составить картину человека, способного проходить сквозь стены, не оставляющего следов, кроме единственного, насмешливого отпечатка.

Иван сел в машину. В салоне пахло старым табаком и дешевым освежителем воздуха. Он не сразу завёл двигатель. Просто сидел в темноте, наблюдая за сверкающим фасадом отеля.

***

Иван был почти дома, когда мысль окончательно сформировалась – холодная и ясная. Гусев был прав в одном. Это дело напоминало ему о Лене. Это была головоломка из её мира, мира тонких намёков и скрытых смыслов, которые он так и не смог до конца понять. Мира, который она в итоге выбрала вместо него. Заниматься этим делом означало бередить рану, которая только начала затягиваться.

Он вошёл в безмолвную квартиру. Часы-матрёшка насмешливо тикали. Шахматная доска ждала. Он снял куртку и уже собирался налить себе водки, когда снова зазвонил телефон.

Он уставился на него, чувствуя, как глубокая усталость проникает в кости. Он знал, кто это.

– Морозов, – ответил он.

– Иван, – снова Волков, теперь его голос звучал мягче. – Он э… в настроении.

– Я заметил.

– У него для тебя новое дело. Завтра с утра. Ровно в восемь в его кабинете.

Иван закрыл глаза.

– Что за дело?

– Какой-то шлак, – сказал Волков. – Чей-то сынок из правительства получил по морде в переулке за баром. Шеф… в восторге от того, что передаёт его тебе.

Избиение. Богатый, влиятельный мальчишка, который, вероятно, получил то, что заслуживал. Это было наказание. Оскорбление.

– Хорошо, – произнёс Иван пустым голосом.

– Иван… насчёт того, что он сказал там…

– Не надо, Петь, – мягко перебил Иван. – Просто не надо.

Он повесил трубку. Долгое время он стоял в центре комнаты, застряв между шахматной доской и кроватью, между прошлым и будущим, между загадкой, которую не мог разгадать, и делом, которое не хотел. Город гудел за окном своим низким и безразличным гулом. Игра похоже менялась. И он понятия не имел, каковы новые правила.

Глава 2: Барский сын.

В кабинете начальника пахло дешёвым лосьоном после бритья и застоявшимся потом. Это было бы просторное помещение, если бы Гусев не заполонил его трофеями своей посредственной жизни – дипломами в рамках, искусственным растениями в горшках и фотографиями, где он пожимал руку разным «уважаемым» людям. На всех фотографиях у уважаемых натянутые улыбки, взывающие ассоциации со скорпионами в банке.

Иван стоял перед столом, заложив руки за спину, с тщательно выверенной нейтральной позой. Он простоял уже минут пять. Гусев делал вид, что читает папку. Толстые пальцы оставляли следы на бумаге. Это была мелочная демонстрация власти, через которую Иван проходил бесчисленное количество раз. Часы на стене, казенные, отстукивали 8:05.

Наконец начальник поднял глаза, и его взгляд был как два осколка кремня.

– Морозов. Ты паршиво выглядишь.

– У вас есть для меня новое дело, товарищ подполковник, – сказал Иван, пропуская оскорбление мимо ушей. Это был танец, который они оба хорошо знали.

– Есть. Простое. Как раз по твоим… новым возможностям. – Он толкнул через стол тонкую папку. – Павел Громов. Двадцать лет. Сын замминистра Громова. Столп нашего общества. Вчера вечером он и два его личных охранника решили прогуляться в переулке за баром «Ржавый якорь». Только вот на своих они уже из него не вышли.

Иван не трогал папку.

– Замминистра? Это же не наш уровень…

– Наш, наш. – перебил Ивана Гусев – Замминистра хочет, чтоб этим занялась наша доблестная милиция. Ему интересно куда уходят деньги налогоплательщиков.

Иван тяжело выдохнул, а рука машинально бросилась массировать переносицу. Сквозь пальцы он видел, как ухмыляется Гусев.

– Что случилось? – спросил усталым голосом Иван.

– Их избили. Сильно. У телохранителей сотрясение, переломы рёбер. У юного Павла перелом челюсти, раздробленная скула, а его эго в критическом

состоянии. – На губах Гусева играла неприятная улыбка. – Замминистра в ярости. Ему нужны ответы. Ему нужны головы. А поскольку у тебя сейчас так много свободного времени и такой острый взгляд на… необычное… я подумал, что ты идеально подойдёшь для этой работы.

Смысл был ясен. Это твоё покаяние. Разбирайся с этим испорченным отпрыском и его богатым, влиятельным папашей. Держись подальше от важной работы.

Иван взял папку. Она была лёгкой. Оскорбительно лёгкой.

– Я займусь этим.

– Позаботься об этом, – сказал Гусев, уже возвращаясь к своей притворной работе. – И Морозов? Постарайтесь не найти самураев в мусорных баках.

Намек был такой же окончательной, как за хлопнувшаяся дверь камеры. Иван повернулся и вышел, папка казалась свинцовой тяжестью в его руке. Волков ждал его в дежурке, прислонившись к захламлённому столу с двумя белыми пластмассовыми стаканчиками кофе. Он протянул один из них.

– Я слышал, – сказал Волков, его доброе, похожее на собачье лицо было искажено сочувствием. – «Переулоковское назначение». Гнусная работенка.

Иван взял кофе. Он был горьким и подгоревшим.

–Дело как дело.

– Отец тот ещё фрукт. Везде связи. Думает, что его сынок принцесса. Будь осторожен.

Иван только хмыкнул и отхлебнул едкой жидкости. Это было самое близкое к душевной беседе, что у них могло быть.

***

Аромат больницы вызывал двоякое чувство: с одной стороны, запах стерильности, с другой варёной капустой. Уникальный советский аромат, который не смогла стереть никакая приватизация после начала 90-ых. Иван показал своё удостоверение суетливой медсестре, и его направили в отдельную палату на третьем этаже. Здоровенный мужчина в дешёвом костюме, который едва скрывал выпуклость наплечной кобуры, стоял у двери. Частная охрана. Он оглядел Ивана с скучающим презрением.

– Капитан Морозов. МУР, – сказал Иван, поднимая удостоверение.

Охранник провёл медленно осмотрел, взгляд задержался на поношенной куртке Ивана и стоптанных ботинках. Он кивнул почти незаметно и открыл дверь.

Палата находилась в другом мире по сравнению с мрачными коридорами. Просторная, с большим окном и настоящими шторами. Павел Громов полусидел в кровати, голова забинтована, один глаз заплыл, челюсть в проволоке. Он был похож на сломанного манекена. У окна стоял его отец. Человек, высеченный из гранита собственной важности. На его лице была улыбка политика. Одни лишь зубы и никакого тепла.

– Капитан, – сказал замминистра, не протягивая руки. – Спасибо, что пришли так быстро. Мой сын… как видите.

Иван кивнул, не сводя глаз с Павла. Единственный здоровый глаз молодого человека был устремлён на него, пылающий смесью боли и чистой, неразбавленной ярости.

– Павел, – начал Иван, доставая небольшой блокнот. – Можете рассказать, что произошло?

Звук, вырвавшийся из забинтованной челюсти, был влажным и гортанным бормотанием. Слюна испачкала бинты. Громов шагнул вперёд, положив отеческую руку на плечо сына.

– Он говорит, что был в баре. Спокойно выпивал. Разговаривал с молодой

официанткой. Вежливо общался. А потом в переулке это… это животное… напало на него и его людей без всякой причины.

Иван сохранял нейтральное выражение лица. Он читал предварительный отчёт. Два телохранителя, оба бывшие спецназовцы, были нейтрализованы с профессиональной эффективностью. Такое не происходит просто потому, что кто-то «вежливо общался».

– О чём была ваша беседа с официанткой? – спросил Иван ровным голосом.

Павел сощурил глаз. Он снова что-то пробормотал, на этот раз более агрессивно.

– Он просто делал ей комплименты, – перевёл отец, его голос стал жёстче. – Он щедрый молодой человек. Предложил купить ей выпивку. Она казалась… расположенной.

Иван видел фотографии официантки из её дела. Студентка из провинции, симпатичная с чистым лицом. Он также видел досье Павла. Два предыдущих обвинения в изнасиловании были сняты после того, как свидетели внезапно потеряли память, а жертвы получили щедрые внесудебные компенсации. История стара как само понятие власти.

– А потом вы пошли в переулок? – настаивал Иван.

Резкое, болезненное бормотание.

– Покурить, – сказал замминистра. – Девушка присоединилась к нему. Они разговаривали. Потом появилась эта… фигура.

Иван поднял глаза от блокнота.

– Фигура?

Рука Павла, та, что не была подключена к капельнице, сжала простыню. Он издал серию коротких, резких звуков, его здоровый глаз расширился от какой-то испуганной ярости.

– Он был в чёрном, – сказал отец, его самообладание начало давать трещину. – Весь в чёрном. Как… как тень. На нём была маска. Он двигался как… не знаю. Не как человек. Как акробат. Как танцор.

В голосе депутата звучала отвращение.

–Он не издавал ни звука. Просто… скользил. Люди моего сына, профессионалы,

оказались на земле прежде, чем успели даже достать оружие.

Акробат в переулке. Иван почувствовал странную холодную дрожь вдоль позвоночника. Он изо всех сил старался сохранить бесстрастное выражение лица. «Не надо. Это ерунда. Это бред избитого сопляка».

– Он что-нибудь говорил?

Павел яростно покачал головой, затем поморщился от боли. Из его забинтованной челюсти вырвался тихий стон.

– Он был словно призрак, – выплюнул Громов старший. – Трус, который наносит удары из темноты.

При этих словах Павел заволновался. Он отчаянно жестикулировал свободной рукой, указывая на Ивана, затем изображая хватательные движения. Он пытался сказать что-то срочное, отчаянное.

– Что такое, сынок? – спросил отец, наклоняясь ближе.

Павел нащупал блокнот на прикроватной тумбочке, его пальцы дрожали. Он что-то нацарапал. Почерк был лихорадочным и неразборчивым. Он сунул блокнот Ивану.

На бумаге был написан номер телефона, а под ним одно слово: «ЗАПЛАЧУ».

Иван посмотрел на него, на мгновение не понимая. Затем Павел изобразил, как достаёт толстую пачку денег.

До него дошло. Холодный, твёрдый комок отвращения сжался в желудке Ивана.

Павел указал дрожащим пальцем на Ивана, затем на записку, потом сжал кулак. Смысл был очевиден. Возьми мои деньги. Найди его. Приведи его ко мне.

Чистое, неприкрытое высокомерие, вера в то, что у всего и всех есть цена, что справедливость – это частное благо, которое можно купить и продать, ударила Ивана словно кулаком. Он видел в этом мальчике не жертву, а хищника в позолоченной клетке, разъярённого тем, что кто-то осмелился дать сдачи. Его гнев вспыхнул внезапно и яростно. Ему хотелось схватить этого маленького выродка за бинты и трясти, пока его скреплённая челюсть не загремит.

«Вот и он. Тот самый взгляд. – голос Елены, ироничный и нежный, – Я всегда любила этот взгляд. "Пламя праведника ", сверкающее в твоих глазах, как сирена. Ты никогда не мог скрыть своего презрения к людям, считающим, что мир продаётся. Мой прекрасный, упрямый идеалист».

Воспоминание о её голосе, таком ясном и таком утраченном, словно окатило его холодной водой. Это помогло ему удержаться. Медленно Иван сложил записку один раз, потом ещё раз. Он не смотрел на Павла, делая это. Его взгляд был направлен на замминистра, а глаза оставались такими же плоскими и холодными, как замёрзшее озеро.

– Я свяжусь с вами, – произнёс Иван опасно тихим голосом.

Он повернулся и вышел, оставив за собой тишину комнаты. В коридоре он бросил сложенную записку в контейнер для биологических отходов. Этот жест был маленьким, ничего не значащим в общей схеме вещей, но это всё, что у него было.

***

Переулок за «Ржавым якорем» был именно таким, как он и ожидал: узкий каньон из грязного кирпича, переполненные мусорные баки и кисло-сладкое зловоние гниющих отходов и выдохшегося пива. Граффити боролись за место с выцветшими концертными афишами.

Иван встал там, где произошло нападение, мысленно восстанавливая картину. Павел, загоняющий девушку в угол. Телохранители, нависающие над ней. Внезапное появление из тени. Он поднял взгляд. Пожарные лестницы, водосточная труба. Множество способов для ловкого человека спуститься или наблюдать.

Его взгляд скользил по сырой, грязной земле. Он заметил следы скольжения, едва заметные пятна, которые могли быть кровью, раздавленные окурки. И тут он увидел это.

У стены, у основания водосточной трубы, почти скрытый осколками разбитой бутылки виднелся след.

У Ивана перехватило дыхание. Он подошёл ближе, сердце начало отбивать медленный, тяжёлый ритм о рёбра. Носком ботинка он отодвинул коробку.

Вот он. Менее отчетливый, чем тот, что был в пентхаусе, искажённый грязью, но безошибочно узнаваемый. Тот же отпечаток с раздвоенным большим пальцем. Дзика-таби.

«Нет. Это совпадение. Пятно. Игра света».

Он присел на корточки, мысли метались, пытаясь выстроить рациональное объяснение. Новая модель обуви. Уличный артист. Мутанты из канализации с деформированными ступнями. Что угодно. Но объяснение рушилось под тяжестью невозможного.

Он резко встал, качая головой, словно пытаясь отогнать назойливую муху. «Чепуха. Всё это чепуха». Он повернулся спиной к отпечатку и направился к заднему входу бара.

«Ржавый якорь» напоминал темную пещеру, пахнущую дрожжами, дешёвым табаком и меланхолией потерянных вечеров. Внутри было пусто, за исключением бармена, полировавшего стаканы, и одинокого морщинистого мужика, потягивавшего пиво в дальнем конце стойки. Дневная толпа ещё не собралась.

Бармен, лысый мужчина с великолепной рыжей бородой и плечами штангиста, поднял глаза, когда Иван подошёл. Он увидел выражение глаз Ивана, осанку и вздохнул.

– Мент? – спросил он, не дожидаясь, пока Иван заговорит.

Иван кивнул, положив на стойку своё удостоверение.

– Капитан Морозов. Мне нужно поговорить с девочкой, которая работала вчера вечером. Светланой.

В глазах бармена промелькнуло что-то. Возможно беспокойство.

– Она в подсобке. На перерыве. Она… на нервах.

– Мне нужно всего несколько минут.

Бармен поколебался, затем кивнул в сторону двери с надписью: «Служебное помещение».

– Туда. Только не делай ей хуже.

Светлана сидела на шатком деревянном ящике в кладовой, окружённая пивными кеглями и картонными коробками. Она была миниатюрной, с русыми волосами и большими испуганными глазами. Она вцепилась в кружку чая, словно это была спасательная верёвка. Светлана вздрогнула, когда вошёл Иван.

Он показал ей своё удостоверение, держась на расстоянии, его голос был мягким.

– Светлан? Я капитан Морозов. У меня есть несколько вопросов о прошлой ночи.

Она смотрела в пол.

– Я уже всё рассказала другим милицейским.

– Я знаю. Я просто хочу услышать это от вас. – Он прислонился к стопке коробок, стараясь казаться меньше, менее угрожающим. – Павел Громов сказал, что просто разговаривал с вами. Был дружелюбен.

Её охватила дрожь. Она не поднимала глаз.

– Так это было, Свет?

Она долго молчала. Затем единственная слеза скатилась по её щеке и упала в чай. Она покачала головой. Крошечное, почти незаметное движение.

– Он последовал за мной, – прошептала она едва слышно. – Он и его люди. Они… они загнали меня в переулок. Он сказал… сказал, что может сделать мою жизнь очень лёгкой или очень трудной. Он трогал меня.

Иван почувствовал, как в нём снова поднимается холодный ком отвращения.

– И что потом?

– А потом… он просто появился, – её голос немного окреп, в нём проступила нотка благоговейного страха. – Как будто вышел из стены. Весь в чёрном. Как… как силуэт.

– Что он сделал?

– Он не сказал ни слова. Просто двигался. Так быстро. Размытое пятно. Сначала ударил того, большого, в горло. Потом второго по колену. Послышался… хруст. Потом он посмотрел на Павла.

Она вздрогнула, но не только от страха, в этом движении промелькнуло мрачное удовлетворение.

– Он ударил его. Ногой. С разворота. Всего один раз. Но это было… ужасно. Как молотом. Потом он посмотрел на меня.

Наконец она подняла глаза на Ивана, её взгляд был широко распахнут.

– Он посмотрел на меня и… кивнул. Один раз. Как будто говорил: «Всё в порядке. Ты в безопасности». А потом исчез. Просто… растворился в тени.

Во рту у Ивана пересохло.

– Как он выглядел? Его лицо?

– На нём была маска. Чёрная маска, закрывающая всё, кроме глаз.

– А одежда?

– Чёрная. Странная. Как… – она подыскивала слово, шаря в своём ограниченном словарном запасе в поисках сравнения. Потом нашла. – Как в том фильме. Американском. Где солдат становится ниндзя. Ну, знаете? «Американский ниндзя».

Эти слова обрушились на Ивана тяжестью надгробной плиты. «Американский ниндзя». Дешевый голливудский фильм. И всё же за последние двадцать четыре часа это конкретное, нелепое клише уже несколько раз всплыло перед ним. Пентхаус. Переулок. Лебедев. Павел. Всё связано нитью невероятного насилия и единственным, насмешливым следом.

Он поблагодарил Светлану, и собственный голос показался ему отстранённым. Иван вышел из подсобки, прошёл через пустой бар и толкнул дверь на улицу. Дневной свет казался слишком ярким, слишком резким.

Он остановился на тротуаре, шаря по карманам в поисках сигарет. Руки слегка дрожали. Достал одну, поднёс к губам, чиркнул спичкой. Пламя дрожало.

Ниндзя. В Москве. Охотящийся на олигархов и спасающий официанток от сыновей чиновников.

Это было безумие. Это была фантазия. Это была история, за которую мог бы уцепиться сломанный человек, человек, одержимый женой, любившей японскую культуру.

Он глубоко затянулся, дым обжёг лёгкие. Иван заставил себя отогнать эти мысли, запер их в ментальную шкатулку и затолкал в самый тёмный угол сознания. Он не пойдёт по этому пути. Он не станет посмешищем, каким его уже считает Гусев. Он не начнёт видеть призрак Елены в каждой тени.

«Это ерунда», – повторял он себе, словно отчаянную мантру. «Это просто совпадения, городские иллюзии».

Он рассмеялся. Короткий и резкий неприятный звук, который спугнул голубя, клюющего выброшенный пирожок. Это был смех чистого, неподдельного напряжения, звук человека, цепляющегося за край обрыва ногтями.

«Будь осторожен, Ваня. – внутренний голос Елены, будто шёпот с оттенком беспокойства – Я знаю этот взгляд. Ты нашёл шкатулку с головоломкой и не отступишь, пока не откроешь её, даже если она покрыты шипами. Твоё воображение всегда было твоим самым опасным оружием. Не дай ему обернуться против тебя».

Иван бросил сигарету, растер её подошвой с большей силой, чем требовалось. Повернулся и направился к машине решительным шагом. Ему нужно было написать отчёт. Простой отчёт о простом избиении. Он не будет оглядываться. Не будет думать о Японии. Не будет думать о ней.

Но когда он уезжал, отпечаток с раздвоенным пальцем горел у него на сетчатке. Призрачный символ, ждущий во тьме его разума, терпеливый и неоспоримый. Охота, хотел он того или нет, началась.

Глава 3: Мальчик в библиотеке.

Аня использовала университетскую библиотеку как убежище. Это был мир упорядоченного хаоса, где единственными звуками были мягкий шелест страниц, скрип ручек и отдалённый звук отодвигающихся стульев. Здесь, среди высоких полок с книгами, пахнущих пылью и мудростью, шумный, хаотичный мир постсоветской Москвы превращался в приглушённое гудение. Здесь она могла думать.

Аня расположилась за своим обычным столом, крепостью из книг по русской литературе XIX века, когда впервые увидела его.

Он был силуэтом у окна, запотевшего от дождя. Воплощение неподвижности среди мягкого движения библиотеки. Он не читал. Не делал заметок. Он просто… смотрел. Его взгляд был устремлён во двор внизу, но глаза, казалось, были сфокусированы на чём-то гораздо, гораздо более далёком.

В течение всего дня Аня ловила себя на том, что её взгляд то и дело возвращается к нему. Трудно было не обращать на него внимание. Он был красив, но какой-то резкой, незаконченной красотой, словно статуя, которую ещё не закончили высекать. Тёмные волосы, подстриженные, похоже, самостоятельно, и осанка слишком прямая, слишком жёсткая для студента, сгорбившегося над книгой. Но больше всего завораживала его неподвижность. Все остальные в библиотеке ёрзали, проверяли часы, вздыхали, постукивали ногами.

Аня в очередной раз повернулась на своём месте, чтобы посмотреть. На него. На мальчика из библиотеки. Выражение его лица было нейтральным, словно он сообщил что-то столь же простое, как время суток. Он встретился с ней взглядом на долю секунды, и она почувствовала электрический разряд. Его глаза были цвета зимнего леса, зелёные, но под другим углом почти серые. В них читался интеллект, но холодный, глубокий интеллект, словно у механизма, лишённого теплоты чувств.

Подруга Люда подтолкнула её локтем: «Кто это?» – прошептала она, широко раскрыв глаза. «Он выглядит как бандит».

«Не говори глупостей», – прошептала в ответ Аня, хотя та же мысль приходила и ей в голову. Он не выглядел преступником. Он выглядел… военным. Или как будто только что прибыл с другой планеты и очень старался слиться с толпой.

Неделю спустя их пути пересеклись снова. Опять в библиотеке. Она тянулась к высокой полке за тяжёлым томом собрания сочинений Тургенева. Её пальцы едва касались корешка, но не могли ухватиться. Пока она тянулась, чья-то рука протянулась мимо неё и легко достала книгу.

Она обернулась поражённая. Это был он.

Он протянул ей книгу: «Эта?» – спросил он. Его голос был тихим, интонации ровными, лишёнными обычной студенческой манеры – ни флирта, ни неловкости, просто простой вопрос.

«Д-да», – запнулась Аня, принимая тяжёлый том. «Спасибо».

Он просто кивнул, сохраняя ту же тревожащую неподвижность. Он стоял близко, и она могла разглядеть мелкие детали, которые не замечала издалека. Лёгшая обветренность кожи. Тонкий бледный шрам, тянущийся по линии челюсти. И его одежда – чистая, но простая: серый свитер и тёмные брюки. Всё строгого, почти сурового покроя. Ничего общего с яркими куртками и джинсами, которые носили другие парни.

– Вы учитесь на политэкономии у профессора Зайцева, – сказала она, пытаясь найти тему для разговора, чтобы задержать его.

– Да.

– Я Аня.

Последовала пауза. Казалось, ему нужно было свериться с внутренним руководством, чтобы найти правильный ответ.

– Олег, – наконец произнёс он. – Олег Фролов.

– Твой ответ на том занятии был впечатляющим. Должно быть, ты много читал сверх программы.

Ещё одна пауза.

– Мне это кажется… логичным, – сказал он. – Закономерности становятся ясными, если убрать человеческий фактор.

Аня тихонько рассмеялась, чтобы не разорвать тишину библиотеки.

– Но человеческий фактор – это и есть суть экономики! Речь идёт о выборе людей, об их жадности, страхе.

Олег посмотрел на неё, и впервые она заметила проблеск чего-то в этих глубоких лесных глазах. Не теплоты, но искры интеллектуального интереса.

– Разве? А может, речь идёт о предсказуемых реакциях на стимулы? О математической константе собственного интереса?

– Какой ужасный циничный взгляд на мир, – сказала она, прижимая том Тургенева к груди, словно щит.

– Разве это цинизм, – спросил он, чуть наклонив голову, – или просто наблюдение?

Они постояли в молчании, которое не было ни комфортным, ни неловким, но было наполнено странной энергией. Он не был похож ни на кого из тех, кого она встречала. Он не пытался произвести на неё впечатление. Не хвастался. Просто… излагал факты. Это сбивало с толку и интриговало.

– Что ж, – произнесла она, чувствуя, как краснеет шея. – Спасибо за книгу. И за… философскую дискуссию.

Он кивнул тем же сдержанным, формальным кивком.

– Пожалуйста.

Он повернулся и ушёл. Его шаги не издавали ни звука на изношенном линолеуме. Аня смотрела ему вслед, и тяжёлый том Тургенева казался ещё тяжелее в её руках. Он двигался плавно и экономично. Движения совершенно не походили на неуклюжую походку студентов.

Рядом появилась Люда.

– Ну? Что он сказал? Он серийный убийца?

– Нет, – ответила Аня, всё ещё глядя на дверь, за которой он исчез. Она думала о его холодном, логическом взгляде на мир, о его неподвижности, о глазах, видевших то, что она не могла себе представить. – Не думаю, что он убийца.

Но произнося это, она знала, что лжёт себе. Не о его причастности к преступлениям, а о его природе. Он не был мальчиком. Он был кем-то иным. И она, вопреки всем своим суждениям, уже была очарована его острыми, опасными гранями.

Глава 4: Воробей.

Мир сузился до ритма дыхания и метронома одинокой капли воды.

Плюх.

Она падала из ржавой трубы в мелкую маслянистую лужу в углу подвала. Он считал секунды между каждой каплей. Семь. Всегда семь. Это была константа в изменчивом хаосе города, крошечная точка опоры в буре его предназначения.

Плюх.

Он сидел, скрестив ноги, на холодном бетонном полу – остров неподвижности в скудном, утилитарном пространстве. Это было его додзё, его убежище, его арсенал. Арендованный подвал под невзрачным хрущёвским домом, оплаченный наличными из конверта, которые остались после Алексея. Единственный свет исходил от свисавшей на проводе лампочки, отбрасывавшей длинные танцующие тени. В воздухе пахло сырым бетоном, пылью и слабым медно-металлическим запахом оружейного масла.

Перед ним, разложенные на листе чёрного шёлка, лежали его инструменты. Не игрушки. Музыкальные инструменты единственной и ужасной симфонии. Катушка синоби-фукия, духовое ружьё, дротики которого были смазаны снотворным отваром из таёжных растений, которым его учили распознавать в детстве. Набор сюрикенов. Не тех огромных звёздчатых фантазий из американских фильмов, а меньших, более острых шипов размером с ладонь, предназначенных для прокалывания, а не разрезания. Отрезок тонкой, почти невидимой проволоки. Современный пистолет Heckler & Koch USP с глушителем, разобранный и сверкающий в слабом свете. И ботинки. Дзика-таби с раздвоенным носком. Он взял один, его пальцы проследили грубую резиновую подошву, место, где большой палец отделялся от остальных. Это был след призрака.

Плюх.

Он закрыл глаза, и звук падающей капли сменился рёвом вертолёта. Он всегда был там, прямо под поверхностью. Яростная механическая дрожь. Запах топлива и маминых духов. Яркие, мультяшные цвета комикса «Мститель» у него на коленях. Мамин голос, напряжённый от страха, который она пыталась скрыть:

– Саша, в десятый раз прошу, сиди спокойно.

Затем взрыв. Не громкий, но глубокий, внутренний толчок, словно мир получил удар под дых. Крики поглотил ветер, когда машина разорвалась на части, выплеснув их в зелёную, бесконечную пасть тайги.

Он открыл глаза, прогоняя воспоминание. Прошлое было топливом. Задерживаться на нём означало риск быть поглощённым пламенем.

Целью сегодняшнего вечера было не имя из Списка. Не один из главных объектов. Архитекторов убийства его семьи. Те были зарезервированы для точных, тщательно спланированных операций. Сегодняшняя задача заключалась в сборе информации. В оказании давления. В слухах.

Его целью был человек по имени Боря Бык, бандит среднего уровня в организации Кашина. Группа Кашина была щупальцем более крупного зверя, ключевым игроком в сети «СибМеталлИнвест». Боря знал многое. Имена. Маршруты. Слабости. И такие люди, как Боря, понимали только один язык.

Он встал, его движения были плавными и бесшумными. Он начал одеваться. Сначала слой чёрной влагоотводящей термоодежды. Затем усиленные чёрные брюки и туника, скроенные для максимальной свободы движений, с потайными карманами и петлями для снаряжения. Он закрепил оружие, каждое на своём предназначенном месте. Проволоку вокруг талии. Дротики в наручный чехол. Пистолет в кобуру под левой рукой. Наконец, он натянул ботинки дзика-таби, знакомое ощущение разделённого носка давало чувство заземления.

Он не взглянул в маленькое треснувшее зеркало, прислонённое к стене. Он знал, что увидит. Юношу девятнадцати лет, чьё лицо ещё искало свою окончательную форму, но с глазами, принадлежащими гораздо более старой душе. Глаза цвета лесной реки, холодные и глубокие. Тело не массивное, как у тщеславного бодибилдера, но плотное, скрученное, состоящее из тугих жил и закалённых мышц, карта шрамов, написанная бледными линиями на его коже. Дар тайги, Китая, Японии. Дар жизни, посвящённой тому, чтобы стать оружием.

Он натянул чёрную балаклаву на голову, поправляя её, пока не остались видны только глаза. Превращение завершилось. Воробей. Существо из теней, клюющее гнилые основания мира, который забрал его семью.

Плюх.

Воробей повернулся и погасил свет, погружая комнату в темноту, которая для него была такой же привычной, как старое пальто.

***

Ночь была живым существом, холодным и влажным, дышащим запахом мокрого асфальта и дизельного топлива. Он двигался сквозь неё не как ходит человек, а как течёт тень. Он держался у стен зданий, используя прикрытие строительных лесов, припаркованных грузовиков и глубоких чернильных луж темноты между фонарями. Он был частью городской грязи.

Боря Бык держал свой двор в подсобке столовой. Пережиток советской эпохи, где подавали жирную еду и собирались мрачные мужчины в спортивных костюмах. Это было место привычки. Боря будет там до полуночи, пересчитывая деньги от вымогательства, попивая водку и запугивая подчинённых.

Воробей взобрался по ржавой пожарной лестнице здания на против. Дзика-таби находили идеальное сцепление на скользком металле. Он устроился на крыше, лёжа ничком у края, сливаясь с рубероидом и голубиным помётом. Он достал из кармана небольшой монокуляр. Окно подсобки было грязным, но обзор был чётким.

Вот он. Боря. Гора мяса с бритой головой и шеей, которая, казалось, переходила прямо в плечи. Он смеялся. Беззвучное, уродливое движение сквозь стекло, хлопая одного из своих съежившихся подчинённых по затылку. На столе перед ним были сложены деньги.

Воробей наблюдал. Он засекал время патрулирования двух охранников в переулке внизу. Один совершал обход каждые три минуты. Другой, более ленивый, каждые пять. Над задней дверью столовой была единственная мерцающую лампочку. В уме Воробей наметил пути отхода: по крышам, вниз по водосточной трубе, в лабиринт дворов. Простой план. Прямой.

В 23:47 Боря встал, потянулся и побрёл к задней двери. Перерыв на туалет. Идеально.

Воробей был призраком, спускающимся по пожарной лестнице. Он спрыгнул с последних трех метров, приземлившись в бесшумном приседе на груду выброшенных картонных коробок. Более ленивый охранник был в дальнем конце переулка, закуривая сигарету. Воробей растворился в тени возле двери.

Дверь скрипнула, и Боря вышел, тяжело дыша, застёгивая ширинку. Он не увидел фигуру, отделившуюся от стены, пока она не оказалась прямо перед ним.

Первый удар Воробья пришёлся ладонью в грудину. Он не был рассчитан на то, чтобы сломать кость, его цель была оглушить, выбить воздух из лёгких Бори тихим мучительным выдохом. Когда Боря согнулся пополам, задыхаясь, Воробей схватил его за куртку и затылок и впечатал лицом в кирпичную стену рядом с дверью. Послышался влажный хруст. Не слишком сильно. Ему нужен был Боря в сознании.

Он оттащил оглушённого, окровавленного мужчину обратно в глубокую тьму между двумя мусорными контейнерами. Всё заняло меньше трёх секунд. Охранник в двадцати метрах от них выдохнул клуб дыма, ничего не подозревая.

Воробей опустился на колено, прижав ногу к спине Бори, прижимая его к грязной земле. Он наклонился близко, его голос был низким, искажённым шёпотом, лишённым эмоций, лишённым происхождения:

– Погрузка «СибМеталлИнвест». Та, что прибывает из Мурманска в следующий четверг. Маршрут. Детали охраны.

Боря застонал, выплёвывая зуб и поток окровавленных проклятий.

– Кто, чёрт возьми, ты… – начал он.

Рука Воробья метнулась размытым пятном. Послышался резкий щелчок, когда один из сюрикенов вонзился в мусорный контейнер в милиметре от глаза Бори. Бандит замер, его бравада испарилась в холодном потоке ужаса.

– Маршрут, – повторил Воробей, теперь шёпот стал ещё холоднее. – Охрана.

– Я… я не знаю… я…

Пальцы Воробья нашли определённую группу нервов на плече Бори. Он надавил. Это была техника, которой научил его мудрый старик в додзё под Киото. Она не вызывала тупой, общей боли сломанной кости. Это была точная, электрическая агония, словно горячая игла вонзалась прямо в мозг.

Боря содрогнулся, сдавленный крик застрял в горле. Слезы чистой, животной боли смешались с кровью на его лице.

– Маршрут, – снова прошептал Воробей, словно демон, предлагающий единственный шанс на спасение.

Информация хлынула потоком, задыхающимся, рыдающим потоком. Трасса М-18. Диверсия возле Кандалакши. Два автомобиля сопровождения, по четыре человека в каждом, вооружённые АКС-74У. В ведущем грузовике будет настоящая партия; приманка пойдёт более очевидным маршрутом.

Воробей слушал, запоминая всё. Когда Боря закончил, дрожащий и сломленный, он задал свой последний вопрос.

– Человек, который отдаёт приказы Кашину. Тот, из правительства. Его имя.

Глаза Бори расширились.

– Я не могу… он убьёт меня…

Пальцы Олега дёрнулись, снова зависнув над группой нервов.

– Громов! – взвизгнул Боря, имя вырвалось с испуганным выдохом. – Замминистра Громов! Это всё, что я знаю! Клянусь!

Громов. Имя легло в мысленную папку. Ещё один кусочек головоломки. Ещё одно имя Списка.

Воробей встал. Работа была выполнена. Он получил то, что нужно. Он посмотрел на рыдающую, сломленную кучу человека. В нём не было ни гнева, ни удовлетворения. Это была сделка. Боль за информацию. Простая, жестокая арифметика.

Он повернулся, чтобы уйти. В этот момент Боря, в последней тщетной вспышке гордости, плюнул кровавым сгустком в сторону ботинок Воробья.

– Ты покойник… призрак… они найдут тебя…

Воробей остановился. Он оглянулся, и на долю секунды позволил Боре увидеть свои глаза в тусклом свете. В них не было ни злобы, ни ненависти. Вообще ничего. Эта пустота, эта бездна была страшнее любой ярости.

– Я уже мёртв, – прошептал он так тихо, что слова почти растворились в городском гуле. – Я умер в тайге.

Затем он исчез. Взобрался по водосточной трубе, пересек крышу и растворился в лабиринте спящего города, оставив Борю Быка дрожать на холоде, гадая, навестил его человек или ночной кошмар.

***

Час спустя Воробей снова был обычным студентом. Он сидел за маленьким столом в своей студенческой комнате в МГУ. Балаклава и чёрная одежда были спрятаны в запертом сундуке. На нём были серые спортивные штаны и простая белая футболка. Перед ним лежал раскрытый учебник по макроэкономике, слова в котором казались бессмысленным набором.

Его сердце по-прежнему билось размеренно, в медленном ритме. Руки были совершенно спокойны. Встреча с Борей уже стала закрытым делом в его сознании. Всё прошло легко. Чисто. Как хирургическая операция.

Он посмотрел на свои руки. Это были руки убийцы. Они только что причинили человеку невообразимую боль. Они знали сотню способов оборвать жизнь.

И всё же его руки не чувствовали ничего особенного. Он сам не чувствовал ничего особенного. Ни волнения. Ни вины. Только холодную, пустую эффективность. Именно для этого его создали. Именно такую цель вложил в его душу Алексей: «Ты не человек. Ты – путь. Ты – тень».

Он взял карандаш, крепко и контролируемо сжимая его. Пытался сосредоточиться на графике, иллюстрирующем кривые спроса и предложения. Всё это казалось таким абстрактным. Таким мирным. Мир идей, а не крови и шёпотов угроз.

Тихий стук в дверь нарушил его сосредоточенность.

Он мгновенно оказался на ногах, тело напряглось, глаза метнулись к сундуку, где было спрятано оружие. Переход был плавным, словно щёлкнул выключатель. Он заставил себя расслабиться. Это всего лишь общежитие.

Он открыл дверь.

Это была Аня. Девушка из библиотеки. Та, чья улыбка, казалось, была сделана из настоящего света. В руках у неё была книга, на лице немного застенчивое, но полное надежды выражение.

– Олег? Привет. Извини, что беспокою так поздно. Я… я хотела спросить, не мог бы ты помочь мне с этим эссе по Тургеневу? Ты говорил, что хорошо разбираешься в литературе, а я… совершенно запуталась. – Она подняла книгу «Отцы и дети». Её глаза были тёплыми, карими, текучими. Настолько не похожими на его.

На мгновение Олег просто смотрел на неё. Разрыв был настолько огромным, что кружилась голова. Он только что был в грязном переулке, пытал преступника. А теперь стоял здесь, в ярко освещённом коридоре, и красивая девушка спрашивала его о русской прозе XIX века.

Монстр и студент. Какая из этих масок настоящая?

– Конечно. Конечно. Заходи. – Он выдавил небольшую, натянутую улыбку:

Когда она прошла мимо него, принеся с собой слабый аромат шампуня и чистого белья, он мельком увидел себя в маленьком зеркале на стене. На ужасающую секунду он не увидел Олега Фролова, студента. Он увидел Воробья, существо из теней, стоящее в лужице электрического света.

Он закрыл дверь. Тихий, окончательный щелчок, запечатывающий две половины его жизни в одной маленькой комнате. Призрак и девушка. Месть и проза. И он понятия не имел, как долго сможет удерживать их от столкновения.

Глава 5: Призрак в додзе.

Начался дождь. Мелкий и упорный, превращающий московские улицы под электрическими фонарями в размытое полотно серо-золотых оттенков. Иван сидел в машине с выключенным двигателем. Он наблюдал, как капли дождя лениво прокладывают извилистые дорожки по стеклу, искажая внешний мир.

Иван припарковался через дорогу от места, которое не посещал больше года: додзё «Ронин».

Оно приютилось между пунктом обмена валют и магазином электроники, неприметное снаружи, отмеченное лишь простой деревянной табличкой с выжженными на древесине японскими иероглифами. Это было заведение Сергея – его шурина. Или, точнее говоря, теперь уже бывшего шурина. Хранителя врат в мир, который Иван пытался оставить позади.

А ведь тогда тоже шел дождь…

Непрошенное воспоминание всплыло сквозь запотевшее от дождя стекло. Голос Лены, яркий и поддразнивающий, из тех давних времён, когда она впервые привела его сюда: «Вань, не смотри так. Он не кусается. Ну, по крайней мере, не сильно. Он же просто мой брат. А я просто хочу, чтобы вы наконец познакомились. И кроме того, – сказала она, сжимая его руку, её глаза сверкали, – я думаю, тебе нужно чуть меньше размышлений в жизни и чуть больше… чувств».

Тогда он отмахнулся от её слов, но всё же зашёл. И, к своему удивлению, нашёл убежище. Не в философии, а в телесности, в простом изнурительном акте доведения своего тела до предела, пока разум не умолкал. Это был покой, который она подарила ему.

Теперь этот покой казался предательством. Вернуться туда означало пройти через галерею призраков, потревожить рану, которая только начала заживать. Но папка на пассажирском сиденье выглядела жалко, а другая папка, та, что в его сознании, была толстой и пульсировала тёмной энергией. В ней хранились отпечатки ступней с раздвоенным носком в пентхаусе, ещё один в грязном переулке, испуганное благоговение в голосе официантки и шёпотом произнесённое слово, стоившее ему места в крупном деле: ниндзя.

Ему нужен был эксперт. Другого выхода не было. В Москве их было не очень много. И один из таких экспертов, был этот человек, само существование которого являлось живым напоминанием обо всём, что он потерял.

С ворчанием, выражающим покорность судьбе, Иван распахнул дверь и вышел под дождь. Он не стал поднимать воротник; холодная сырость была подходящим дополнением к его настроению.

Мягко звякнул колокольчик, когда он вошёл. Воздух внутри отличался. Тёплый и пахнущий полированным деревом, потом и едва уловимым ароматом благовоний. Чистый, честный запах. Шум города исчез, сменившись ритмичным «тук-тук-тук» тел, ударяющихся о маты, и резкими гортанными выдохами.

Додзё представляло собой единое большое открытое пространство. Около дюжины учеников, мужчин и женщин разного возраста, отрабатывали броски под внимательным взглядом инструктора. Они двигались с грацией и целеустремлённостью, которые казались чуждыми миру Ивана с его бюрократическим насилием и несвежим кофе.

И там был Сергей.

Он стоял во главе. Человек, словно высеченный из дуба и доброты. У него были те же тёмные, умные глаза, что и у его сестры, но если в её глазах горел вызов, то глаза Сергея были омутами спокойного терпения. На нём была простая чёрная дзюдоги, чёрный пояс небрежно, но с заслуженным авторитетом обхватывал талию. Увидев Ивана, его лицо озарилось широкой искренней улыбкой, которая казалось осветила всё помещение.

– Ваня! – прогремел он, и голос эхом отразился от стен. – Коннитива! Или мне просто сказать «наконец-то»?

Класс остановился, повернувшись к промокшему человеку в поношенной кожаной куртке. Иван чувствовал себя бродячей собакой, забредшей в храм.

– Сергей, – кивнул Иван, засунув руки глубоко в карманы. – Мне нужно поговорить.

– Конечно! Всегда! Подожди минутку. – Сергей хлопнул в ладоши, обращаясь к ученикам на беглом японском. Они поклонились в унисон, затем начали расходиться, тихо переговариваясь и бросая любопытные взгляды на Ивана.

Сергей подошёл, его походка была расслабленной и мощной. Он не протянул руку, а вместо этого притянул Ивана в короткое, крепкое объятие, состоящее сплошь из твёрдых мышц. Иван стоял в нём напряжённо.

– Рад видеть тебя, брат, – сказал Сергей, отпуская его и становясь серьёзным. – Я слышал от ребят о том деле. Гусев всегда был… своеобразным. Но отстранить от крупного расследования… Мне жаль.

– Всё в порядке, – солгал Иван, осматривая додзё и избегая взгляда Сергея. – Я занимаюсь другим делом.

– Делом, которое привело тебя сюда спустя столько времени, – произнёс Сергей мягким, но проницательным тоном. – Пойдём в мой кабинет. Попьём чаю.

«Кабинет» оказался небольшой захламлённой комнатой за главным залом, заполненной книгами по философии боевых искусств, стопками документов и маленьким журчащим дзен-фонтанчиком, который мгновенно начал раздражать Ивана. Сергей занялся электрическим чайником и двумя кружками с отбитыми краями.

– Мне не нужен чай, Сергей. Мне нужна информация.

– Чай нужен всем, – невозмутимо ответил Сергей. – Особенно мужчинам, которые выглядят так, будто боролись с екаями. Итак. Какую информацию может дать простой дзюцука капитану МУРа?

Иван глубоко вздохнул. Произносить это вслух здесь, в месте, так тесно связанном с Еленой, казалось предательством собственного рассудка.

– Я расследую… серию происшествий. Преступник… описания довольно… необычные.

– Насколько необычные?

– Он двигается как акробат. Он бесшумный. На нём маска. Всё чёрное, – Иван замолчал, последнее слово застряло в горле. – Свидетели использовали слово… ниндзя.

Сергей перестал наливать горячую воду. Он не рассмеялся. Не ухмыльнулся. Просто посмотрел на Ивана с непроницаемым выражением лица.

– Ниндзя, – повторил он, и слово повисло в наполненном паром воздухе.

– Я знаю, как это звучит, – защищаясь, произнёс Иван. – Но улики… там есть отпечаток. Обувь с разделённым большим пальцем. Таби.

Сергей медленно поставил чайник.

– Дзика-таби, – мягко поправил он. – Рабочая обувь. Для лучшего сцепления. Не только для… этого.

– Значит, это возможно?

– Всё возможно, Иван. Но современный шиноби в Москве? Это сюжет для плохого голливудского фильма, а не работа милиции. – Он протянул Ивану кружку зелёного чая. От неё пахло травой. – Почему ты на самом деле этим занимаешься?

– Потому что на двух местах преступлений, с разницей в несколько дней, одно -громкое убийство, другое – жестокое нападение, обнаружен один и тот же уникальный отпечаток. Потому что способ проникновения в квартиру при убийстве невозможен. И потому что… – Он замолчал, потому что фраза «потому что это напоминает мне о твоей сестре, и я гоняюсь за призраками, чтобы снова почувствовать с ней близость» была той, которую он никогда не смог бы произнести.

Сергей долго изучал его.

– Лене бы это понравилось, – тихо произнёс он, словно читая его мысли. – Она бы перевернула весь город в поисках этого человека. В поисках истории.

– Я не ищу историю. Я ищу убийцу.

– Неужели? – Сергей отпил чай. – Или ты пытаешься разгадать загадку, которая напоминает о ней?

Вопрос ударил словно физический удар. Иван молчал, глядя в мутную зелёную глубину своего чая.

– Хватит болтать, – внезапно произнёс Сергей, хлопнув в ладоши. – Давай пошевелимся. Ты слишком много думаешь. Твои плечи поднялись до ушей. Раньше ты был хорош. Посмотрим, помнишь ли ты что-нибудь.

– У меня нет кимоно.

– У меня есть запасное. Давай, старик. Если только ты не боишься, что я тебя поломаю.

Это был вызов и желанное отвлечение от разговора. Иван почувствовал искру былого соревновательного огня. Он устал, был расстроен, и мысль о том, чтобы кого-то ударить или самому получить удар, внезапно стала невероятно привлекательной.

Двадцать минут спустя Иван стоял на татами в позаимствованном белом кимоно, которое было немного тесноватым в плечах. Учуяв зрелище, несколько оставшихся учеников собрались посмотреть.

– Помни основы, Вань, – сказал Сергей, кружа вокруг него. – Дзю но ри – принцип мягкости. Используй энергию соперника против него самого.

Сергей сделал обманчиво ленивый захват. Инстинкты Ивана, заржавевшие, но не исчезнувшие, вспыхнули. Он заблокировал, развернулся и попытался выполнить базовый бросок через бедро. Получилось неуклюже. Сергей обошёл его атаку, словно вода, его равновесие не пошатнулось, и Иван попятился вперёд, потеряв устойчивость.

– Слишком много силы, – пожурил Сергей. – Ты напрягаешься. Ты же сыщик. Думай. Не борись.

Они снова закружили. Шлёпанье босых ног по матам, шорох кимоно, звук их дыхания. Иван начал сбрасывать с себя слои разочарования, городской шум, призрак своей жены. Мир сузился до этого квадрата матов и человека перед ним.

Сергей атаковал снова, на этот раз быстрее, комбинацией приёмов. Иван отразил первый удар, принял на себя второй, и на этот раз его контратака получилась более плавной. Он не пытался одолеть Сергея силой – перенаправил его энергию, используя инерцию противника, чтобы вывести его из равновесия. На восхитительную долю секунды Сергей оказался в воздухе, но затем грациозно перекатился и вскочил на ноги с улыбкой.

– Лучше! Гораздо лучше! Видишь? Тело помнит то, что забывает разум.

Они продолжали спарринг ещё десять минут. Это было изнурительно и одновременно бодряще. Пот струился по лицу Ивана, смывая часть грязи последних недель. Впервые с тех пор, как он обнаружил тот отпечаток в пентхаусе, его разум успокоился, сосредоточившись только на физической реальности текущего момента.