Без сомнений

Пролог

Предложит жизнь, что есть еда,

кто скажет – нет, а кто-то: да…

В безбрежных раздольях междумирья1 не зная, кто он и откуда, кружил Оглое́д. Разум гигантской нечисти одиноко бороздили два изначальных, вечных чувства: адский голод и острый страх раствориться в чужой, «ненасытной» утробе. Вкушал обладатель столь знатного имени без перерыва. Он втягивал в себя, взявшие в полон весь окрестный простор, крошечные сгустки пищи – «планктон» потустороннего. Но мелюзга не перебивала голод. Мелочь только дразнила ему аппетит. Желание еды поплотнее и посочнее таились в глубине рассудка. И подчас оно без удержу, гейзером рассыпа́лась по разуму.

Идеал грёз Оглое́да – «живые». Они прячутся в обидно недоступных для него «логовищах». «Но иногда…» – мечта заставила путника причмокнуть. Память с издёвкой ему подсказала, что каждый из них обладает и искристым духом с переливом оттенков, и смачно пропитанным им плотью. Попробуешь – и изумительный, бесподобный вкус милого блюда растечётся безумной сладостью. Жаль, что судьба не баловала сластоежку столь изысканно радующими деликатесами. Этот факт его глубоко огорчал. Но изредка выпадала удача! Она дивной пьянящей песней счастья навечно укоренялась в сознании.

Жажда к поглощению заставляла ясно ощущать колебания в мире мёртвых. Чутко воспринимающий, как мелодичную трель добычу хищник делил её по высоте основного тона: чем ниже, тем весомей звучащий. Прошлый опыт остерегал путника: не всё, кого найдёшь – еда. Неожиданно пища способна оказаться охотником. Басовые ноты грозно намекали, что встречный и сам не против перекусить. Но и самый, как он есть, тонюсенький писк не дарил полной уверенности и не ручался за покой в увлекательном странствии за новой усладой.

Крайнюю опаску плотоядный гурман видел в свидании с тенётами прочно связанных между собой, но слабеньких поодиночке «тварей». Ре́те, так именовал агрессивные гроздья «скромный» любитель поесть. Зевнёшь вблизи, «подлецы» сообща кинутся и плотно оплетут собой. Они стянут, как сетью: не вырваться. И… Свободно и с лёгкостью раздерут сладострастного обжору на бесконечное множество малюсеньких «оглое́диков». Пищала же эта жуткая банда едва грубее «планктона». Это она так, обманом зазывала к себе. Память о коварстве подобных рандеву ввергала хищника в трепет.

Глава 1-я. Еремей

Победа – вот она, уже совсем близка́!

Но исстари управы нет на дурака…

Ветер обдувал зелёную листву величавых деревьев. Мягко шелестели белобокие берёзы. Молча стояли ветвистые дубы, поскрипывали стройные тополя. Рядом с костром сидело трое зрелых мужчин и тихо беседовали. Одежда выдавала в них людей простого сословия: лапти, кушаки, армяки. Но наличие за поясами тесаков и облокотившиеся на ствол могучего вяза отнюдь не охотничьи луки громко кричали: это не крестьяне, что устали после рабочего дня и мирно отдыхают. Поодаль метрах в пяти игрался юноша лет пятнадцати. Он из жёрдочек складывал шалашик, а затем резко наступал и ломал. Услышав треск, паренёк громко и глуповато хихикал. Один из мужчин, внешне главный, шикал на него, а остальные молча опускали взоры.

Трофим, так звали вожака, сквозь пальцы смотрел на шалости сына. Подобное простительно малышу, но не вытянувшемуся с отца «готовому жениху», чей наметившимся над губой светловатый пушок уверял всех о возмужании. Неторопливые рассказы ватажников не мешали думать о своём, о чём болела душа. Трофим вспоминал тёплые руки, жаркое дыханье и мягкую кожу жены Дарьи, голубые сероватые глаза младшей дочери Лели, да и прочих домашних. Дым костра бередил грудь. В забитом грёзами уме строились планы на то время, когда он увидит их вновь.

Станица находилась под гнётом. Чтоб сэкономить припасы в неурожайный год, обязалась платить трибьют2 звонкой монетой. Одни для этого шляются по городам и продают нажитое на церковных ярмарках. Другие – личный труд. Или того хуже: собственных жён. Но гордым общинникам Трофима такое не по нраву: повелели на сходе собрать ватагу и снарядиться в соседнее герцогство на разбой. Благо, что здешний господин – ротозей: не следит за порядком ни на дорогах, ни в деревнях и сёлах, патрули по трактам не хаживают, крестьян после праздников прилюдно не порют – раздолье для ватажников.

Мысли раскрывались веером. Они скромно раскладывали перед командиром-простолюдином суть вещей, как она есть.

– Никто нас из местных не знает: не покажет страже, где живут семьи добрых разбойников. А отловят кого, то и тогда есть защита. Не отказались мы от предков, как многие. Не обменяли на веру церковную. Оберегает род детей собственных. Как не стерпит пойманный выдержать пытку не сносимую – так заберёт к себе измаявшегося и прервёт муки жёсткие. А господские палачи над безмолвным трупом пусть измываются, молодецкой кровью рожи в служивом раже пачкают – кукиш им, а не признание.

– Скучно среди упокоенных! Не разойтись удали, не применить ум и хитрости, не заняться с жёнушкой ласками. Зато и враги на земельке с носом останутся! А вокруг милые и любящие, и посудачить о чём – найдётся. Всё неплохо, одна беда: Ерёмку пришлось брать. Неслух он. Ни к матери, ни к старшим нет уважения, а умом слаб! Без пригляда – враз вляпается. Сам пострадает и горе родным насобирает. Ничего, среди ребятушек крепких пообтешется – поумнеет. Да и деды оттуда подскажут. Дома не нужны ему. А в бою да опасности сам вопросы задавать станет…

Голос филина прорезал суету лесной глуши. Мужики у костра встрепенулись – условный сигнал дозорного. Дежурил Матвей. Он сообщил: путник, богато одетый, один. Разбойничий атаман без спешки поднялся и пронзительным криком сойки скрытно объявил общий сбор. К костру потянулись остальные ватажники. Их собрало́сь свыше десятка. Деловитые приказы прервала просьба: «Папа, я тоже пойду». «Нет», – строго отрезал отец. «Ну, пожалуйста!», – умоляющие глаза Ерёмки заставили того задуматься. «Всего один», – мысленно оценил не первый год как разбойник, главарь. Он опустил веки – дал согласие.

Трофим натянул свежую тетиву и передал сыну боевой лук: «Пойдёшь попозже. Как все скроются за листвой, ты никуда не иди! Три раза посчитаешь до ста, а после тронешься вслед».

Вечерело. Игривый ветер качал в вышине кроны деревьев, шуршали в траве неутомимые полёвки, изредка слышалось озорное попискивание дрозда или настойчивый стук дятла. Вдоль по тракту размашисто шёл опиравшийся на посох путник в светлой запылённой тоге, без головного убора, пешком и без сопровождения. Один в глухом лесу: такая беспечность выглядела странновато. На целеустремлённом лице блуждала задумчивая улыбка. Седая полностью белая борода свисала до пояса. На груди под ней прятался большой круглый медальон с затейливым узором.

Климент – Истинный маг Первого созыва3 занимал множество постов. Главный инспектор тёмных башен и прочее, прочее…

Сегодня он двигался для инспекции твердыни Восточного предела. Древнему чародею ничего не мешало мгновенно перенестись в нужное место через портал. Но… Время позволяло, а волшебник любил путешествовать. В довесок пешая прогулка способна скрасить строго выверенную точными планами на многие годы вперёд жизнь сановного мага – принести занятому человеку развлечение. Одиноко ухнул филин. Отличить звук от настоящего – задача из не простых, но опытного волшебника не обманешь. «Бандиты!» – радостно подумал Климент. «Вот оно! Новое приключение!» – азарт переполнял колдуна.

Матвей, ватажник лет двадцати сидел в засаде. Лесная какофония навевала скуку. Парень в памяти раз за разом крутил приятное: горделивую поступь и точёную фигуру Лады, средней дочери Трофима, нынешнего атамана. Разные озорные мысли приходили на ум. Тренированный слух уловил шелест. Мягкие шаги по тракту! Присмотрелся. Точно – одинокий путник. «Не шаромыжник», – подсказала расфуфыренная одежда. Бедноту вожак приказал не трогать. Но сейчас – удача! Несущая обильный барыш лёгкая добы́ча беспечно шла прямо в руки. Фантазии вмиг вылетели из головы. Мешкать дозорный не стал: раздался кося́щий под филина заранее оговорённый сигнал.

Странник приблизился, и у Матвея зародились сомнения:

– Движется как-то излишне уверенно…

– Один!

– Почему нет и тени опаски?

Пригляделся – в наве́ршия посоха крупный тёмно-зелёный шар. «Колдун!» – догадался Матвей. «Зря ребят поднял. Зашибёт!» – он попытался просигналить об опасности. Безуспешно! Ноги, руки стали, как ватные, веки неумолимо липнут одна к другой. Кинуло в сон. Там пред общинником предстал уме́рший в прошлом году дед и погрозил внуку корявым кулаком. Ватажник встряхнулся. Но немой рот не выдавил ни звука. Тело обмякло. Ни оповестить, ни добежать…

Климент горячо любил убивать. Но ему, связанному множеством обетов, удавалось наслаждаться этим редковато. Сегодня нужда в самозащите при столь приятно подвернувшейся «подлой агрессии недостойных смердов» – изысканная возможность без последствий получить запретное удовольствие. Возросшее внимание бороздило окрестный лес. «Ага! Один на дереве: за желанной поживой следит «милый» лазутчик. Вдруг заподозрит?! Предупредит же, подлец! Усыплю», – беглое движение пальцев на правой руке отстучали заклятье о посох. Готово! «Не уснул! А почему?» – ответ на вопрос увеличил радость душегуба. Сладость растекалась по сухой груди.

Бандиты не местные верующие в Единого Бога4 жители, что связываются с предками под церковным присмотром. Это пришлые! Они ни много ни мало – настоящие язычники-ро́довики5. Давненько Климент не встречал таких. Пленив души подобных жертв, есть возможность поживиться приличной силой. А «коли повезёт», то из ушедшей в навь (потусторонний, иной мир мёртвых) части рода создать в междумирье раба – холопа6. Как никак – дополнительный источник мощи на десятки, а то и сотни лет. Но живой дозорный мешает: через «не хочу» придётся прибить пораньше. Развлекаться муками этого «мальчугана» – риск.

Матвей неудачно попытался слезть с дерева, двигать онемевшими конечностями – не мог. Говорить – тоже. Он не оставлял потуги к борьбе, и терпение наградило общинника: вывалился из укрытия в кроне ивы – авось собратья увидят упавшего и поймут об опасности. «Как ватрушка: ни боли, ни воли», – усмехнулся над собой ватажник. Но что это? Ладонь Матвея, как чужая нашарила рукоятку засунутого за кушак тесака. Сама вытащила. А затем ударила хозяина строго вверх остриём сквозь горло – прямо в мозг. Сознание покинуло ватажника. Засвербела последняя мысль: «Пойду в род к предкам, оттуда подам знак. Беда! Уходить надо нашим. Не сдюжат».

Климент понимал, чтобы ро́довик не сболтнул лишнего: убить – маловато. Важно порвать связь с родичами, что укоренились в потустороннем мире: лишить добычу посмертия (сознательного свободного бытия уме́ршего). Для опытного волшебника сей фокус – пара пустяков. Ничего не сто́ит заточить выскользнувшую из тела душу. Для таких дел верой и правдой служил стигмат (каменный магический накопитель), что весомым набалдашником венчал посох. Пленённый дух не ускользнёт, не вырвется. Куда ему? Колдун привычно произнёс гортанные слова заклинания. Душа Матвея в междумирье не попала, не улеглась струйкой средь близких и любящих. Ипостась паренька утянуло вглубь зеленоватого самоцвета, как и множество сцапанных в прошлом горемык.

Движение по тракту колдун не прекращал. Он поджидал досягаемости контроля над остальными грабителями. И вот – случилось! Впереди в шагах тридцати затаились разбойники. «Забавные козявки» окружили дорогу полукольцом и наивно прятались в зелёнке за деревьями. «Нахальные глупцы» готовились атаковать. Один из них, главарь – не скрывался. Он стоял лицом в сторону намеченной им жертвы: встречал посреди тропы. Левая ладонь оглаживала раскидистую чёрную бороду. А правая покоилась на рукоятке висящего на поясе угрожающего вида ножа. Мужлан недобро вглядывался в даль за спину путника.

Колдун тонко чувствовал волны сознания, что исходили от ро́довиков. Страх, настороженность, готовность к бою каждого из них, переплетаясь, плыли по воздуху и читалась строчками открытой книги. Бедолагам не спрятать себя за листвой. Для опытного чародея: человеческий разум как огонёк в степи. «Пятнадцать», – насчитал волшебник. Ещё один? Но нет! Оценил: мелкий зверёк, вроде белка – показалось.

Ко всем протянулись поводки прихоти мага. Невнятный шёпот высвободил энергию посоха. Мощь чар понеслась к врагам и подчинила их всех – сломала им волю. Климент со смаком прикинул, как убивать послаще. Удушье от скрытых внутренних страхов – восхитительно! «Чем дольше удовольствие, тем приятнее, радостнее!» – оценил задумку задорный изувер.

Пальцы на руках плели сложные узоры, посох отыгрывал нужный такт, с губ волшебника срывался шёпот причудливых заклинаний. Общинники корчились в невыносимых муках. У одних собственные руки судорожно сжали за горло. Они стояли на коленях и раскачивались то взад, то вперёд. Другие – обняли мощные стволы и царапали сломанными ногтями кору. А кто-то упал ничком и трясся всем телом, в корёжащем сознание ужасе обхватив перед собой землю и страстно надеясь на скорую кончину…

Но род не забирал собственных детей, не давал им покоя – выбор между жизнью и смертью несчастных держал в недобрых руках чародей. Всё существо бывалого душегуба испытывало буйный экстаз от медленной гибели жертв и их физических страданий.

«Как так?» – промелькнуло в голове. Климент остро почувствовал сильный тычок в грудь и ощутил то, что множество лет не испытывал: жуткую боль и ужасающий страх за свою бесценную жизнь. Он не успел ни удивиться, ни насладиться подзабытыми эмоциями, как сознание покинуло его.

Внятно ощутил себя маг только тогда, когда потерял связь с плотью и плюхнулся в не жизнь междумирья. На душу властолюбивого колдуна накинулись бесплотные холопы – потеря господином тела дало им свободу. За века таких он наплодил предостаточно. Мстительно радуясь мести, они стали рвать на части бывшего хозяина. Тщетно пытался погибший противиться своим ещё вчера бесконечно покорным невольникам. В ином мире у мёртвого волшебника отсутствовали и пальцы, и голос: чем заклинать? А отбиваться иначе нежданно для себя ушедший из мира живых имперский чиновник разучился. «Это всё!» – обречённо подумал чародей…

Ерёмка третий раз досчитал до ста и с натянутым луком в руке двинулся в сторону лесного тракта. Все помыслы юного ватажника занимали зовущие к себе из густой зелени растущего вокруг орешника зрелые плоды фундука. Другие думки отсутствовали, да и размышлять паренёк особо не привык. На мгновение внутренний взор молодого человека заполонило воспоминание детского ужаса – сердито гонявшей мальца по двору рогатой козы с длинной бородой. В глазах потемнело, спёрло дыханье, но память весело подсказала, как та удирает от него, когда он стал постарше. За секунду пацан вернулся к доброму расположению духа. Интерес к фундуку вновь окончательно и безраздельно овладел им.

Когда через зелень листвы стала просматриваться дорога, юноша увидел на тропе лежащего, безмолвно извивающегося человека. Узнал – родной отец. Поодаль уверенно стоял незнакомец, громко непонятно бормотал и стучал палкой по земле. Старик радостно улыбался. Злодей мучит папу – встрепенулся общинник, и стрела легла на тетиву лука. На собственное удивление юный боец попал негодяю прямо в грудь. Остриё не пробило шёлковую ткань, но раздвинуло рёбра, протиснулась к сердцу и выдавила клапан аорты из левого желудочка…

Верный сын поспешил к отцу, но тот уже не дышал. «Папа!» – взревел Ерёмка, бросился к телу близкого человека. Обхватив плечи родителя руками, прильнул головой к груди, и в полный голос безутешно зарыдал…

Глава 2-я. Трофей

Охотник должен всех поймать –

ему одно: что зверь, что тать…

Лесная поляна принимает гостей. Туда-сюда снуют множество пеших и конных. Слышны односложные команды. Их звонко перекрывает заливистый лай собак. Из-за стены нарядных ёлок деловито перекликаются звуки спесивых рогов…

В центре – пирамидки охотничьей засеки. По две рогатки держат сестру, чей свежеструганный острый конец задорно выдвинулась вперёд и вверх. Выстроившись полукругом, они смотрят внутрь и сурово ждут, когда к ним в плен попадёт грозный клыкастый зверь. Невдалеке развалились с утра смастерённые столы со скамьями. Наготове кострище. У собранных колодцем брёвен спешился худой мужчина в зелёном костюме. Охотник оделся с той аккуратной небрежностью, что выдаёт в нём благородного господина. Он держит за узду слегка всхрапывающего вороного коня. Главный егерь герцогства, граф Лионе́ль – спокоен. У него устроено всё как надо: и на месте сбора, и в лесу. Кабана подняли заранее. Ждут его приказа. А пока гоняют кругами для разогрева. Атрибуты ритуала и пиршества все до одного готовы к прибытию синьора.

Троекратный звук рога мессира7 Мевре́зора, начальника стражи огласил – великий герцог в минуте хода. Граф прижал к губам рог и протрубил, чтоб гнали зверя в засеку. Лай собак и стук охотничьих колотушек стали близиться. Большое чёрное тело влетело внутрь ограды. Ткнулось об острые колья и тормознуло. Вепрь повернулся к врагам мордой и визгливо захрюкал. Броситься на перекрывших ему путь из западни обратно в лес егерей затравленный зверь не решался. Устремлённые против загнанного рогатины, гром колотушек и рвущиеся в смертную схватку свирепые псы пугали и по чуть-чуть обуздывали ярость животного.

Перейдя с лёгкой рыси на шаг, внутрь поляны торжественно вступила кавалькада конных. По растянутым вперёд и взад флангам – рыцари стражи. Они в латных чернёных доспехах без опознавательных знаков и вооружены полуторными мечами и длинными копьями. На груди у каждого красуется рог, чья мелодия нот даёт возможность отличать их друг от друга. Иначе никак: лиц не видно, гербов нет, фасон доспехов одинаков. За стремя верховых воинов уверенно держатся сопровождающие стрелки пехотинцы. Их тяжёлые арбалеты болтаются позади сёдел. Они притянуты узкими ремешками на крупах у коней.

Спереди в центре – двое. Это сам герцог с молодой женой. Золотистые пряди юной красавицы с тонкими чертами лица убраны в одну обвитую вокруг точёной шеи толстую косу. Тёмно-рыжий цвет охотничьего костюма у леди соревнуется с окрасом её волос. Левая рука приподнята. На ней сидит в буровато-серый кречет. Глаза у ловчей птицы прикрывает бурый чепчик.

Спутник – статный, с орлиным носом и презрительным выражением лица мужчина средних лет. Чьи смоляного цвета волосы собраны в длинную мохнатую косу. Она перевита блестящими металлическими лентами и венчается стальным шаром размером с кулачок ребёнка. Но не кротким и нежным, а покрытым острыми шипами. На высокородном всаднике на кольчужный доспех накинут вишнёвый плащ с гербом. Синьор без шлема. На нём не видно оружия. Стриженная клинышком бородка и прямые, средней длины усы подчёркивают надменное волевое лицо. Чуть поодаль от господина отстаёт А́лен, оруженосец. Сам он – верхом и ведёт в поводу вторую лошадь, что загрузил всяким скарбом.

«Как мне надоел весь этот цирк, но положение обязывает», – с надменной барственной улыбкой цедит слова герцог. «Но в столь благородном деянии, Мой Господин, ты предстаёшь в лучах света первых норави́нгов8, что захватили сии прекрасные благодатные земли семнадцать столетий назад», – восхищённо отмечает спутница.

Вслед за А́леном движется немалая свита из благородных мужей, придворных дам и оруженосцев. Мессир Мевре́зор трубит в рог. Рыцари стражи выстраиваются кру́гом по всей поляне. Арбалетчики занимают направленные в сторону леса позиции. Бросив подчинённому лошадиные поводья, Лионе́ль решительно подходит к осадившему коня синьору. Граф встаёт на одно колено. Поклон. Доклад: «Всё готово, Повелитель».

Герцог молча поднимает правую ладонь. Приказ понят правильно: старший над егерями идёт обратно туда, где столы у кострища ожидают пиршества. Бодро к господину подскакивает А́лен. Он спешивается. Затем преклоняет колени и почтительно принимает плащ, что небрежно брошен ему на руки. Сноровисто, с аккуратностью оруженосец сворачивает одеяние и бережно убирает её в седельную сумку. Подходит к вьючной лошади и достаёт из привезённого им скарба окованную рогатину. Но синьор лёгким движением кисти осаживает слугу. Губы изгибаются в зловещей ухмылке, что предназначается для супруги. Резкий взмах головой. И шар на косе грациозным зигзагом вылетает вбок и аккурат возвращается за спину. Хлёсткий щелчок рвёт слух рядом стоя́щих.

Демонстрация мастера удалась! Элеонора, чьё лицо озарила нежная улыбка, с налётом стыда прячет взгляд. А в уголках век у неё заискрились нотки восторга. А будущий гордый победитель уверенной мягкой походкой опытного хищника скользнул навстречу вепрю. Глаза у клыкастого зверя, что так и не согласился с долей жертвы, ответно сверкнули. Животное внутренне успокоилось и решило биться до самого конца.

«Минуту внимания, Мой Господин!» – от свиты в противовес этикету отделяется всадник. Он пускает каурого жеребца в галоп. И нарушитель за секунды оказывается рядом с готовым к ритуальной схватке повелителем. В отличие от остальных верховых его не защищают латы. Он без оружия. Бежевый льняной френч и брюки. В левой руке мужчина держит полуметровый жезл со стигматом: огранённым камнем светло-фиолетового цвета. Кристалл без ошибки выдаёт в нём чародея. А конкретно: это – Главный маг герцогства, Игна́циус.

Лицо волшебника гладко выбрито, что резко выделяет его среди прочих придворных на поляне. Спрыгнув с коня и поклонившись с кратким реверансом, он с нотками тревоги в голосе сообщает: «Монсеньор, обстоятельства чрезвычайны! Они требуют Вашего внимания и срочных решений. В получасе верхом у пизо́нского тракта произошёл мощный магический всплеск. На сей момент я причины не разгадал». «Ты полагаешь, это поганый поп?» – скривился понизивший голос герцог. Глаза феодала невольно скользнули в сторону пузатого с квадратной бородой мужчины. Кардинал, епископ Парле́зский – почётный гость сегодняшнего ритуала. Его внимательный взгляд буравил говоривших – пытался по губам понять то, что не удавалось слуху.

– Узна́ю на месте! Торить портал – смазать следы заклятий. Прикажите: в галоп. В свете нынешних условий остаться здесь без берегущего Вас мага – риск. Я ж здесь один – подменить некем. Прошу, Господин, возглавьте отряд!

Кивок головы и мимолётная улыбка послужили ответом. Жест синьора подозвал А́лена. Тому по этикету в походе полагалось приглашать знатных особ для беседы. Собирать пришлось четверых. «Любимую» супругу звать не пришлось – итак, гарцевала вблизи. Зато за Лионе́лем, что «дирижёр нашего торжества», начальником над стражей и «достойным гостем праздника», старшим конюшим Императора, виконтом Гре́нделем пришлось оруженосцу побегать – разбрелись. Каждому поклонись и пробубни все титулы. Как все сгрудились перед феодалом возле засеки, тот огласил «непреложную» волю. А один из них – Мевре́зор, кто на выезде исполнял роль герольда, её возвестил на весь лес:

– Повелитель Аланделе́йн передаёт обязанности по обряду.

– Звание Добытчика и честь заколоть вепря – благородному Гре́нделю.

– А должность Кормильца и право управлять на пиру – госпоже Элеоноре.

Увильнувший от ритуала герцог мстительно оценил: «Дама во главе даже части обряда – до пены из ушей взбеленит чинуш Церкви. Заодно эта дура поносит мужское имечко – в бессильной ярости слюну поглотает, побесится при каждом к ней обращении». Передал А́лена в подчинение Элеоноре. Тронул поводья. И с упрощённой свитой из Игна́циуса, Мевре́зора и части стражи, из одних рыцарей знатный синьор галопом отправился в путь…

Знакомый читателю по прошлой главе пролегающий через глухой лес тракт на Пизо́н встретил всадников, что добрались до места трагедии. Посреди дороги лежит, на беглый взгляд мёртвый, плечистый смерд. На его широкой груди тихо всхлипывает другой – пожиже. Поодаль шагах в двадцати распластался на спине обездвиженный чародей. Не обычный волшебник, а важный имперский чиновник. Вдобавок «истинный», о чём определённо говорит одеяние. Из мага нахально торчит стрела. Крови натекло словно с быка то, что трудно предположить от худощавого аскета. У коленей валяется посох. Грозный символ власти безнадёжно испорчен: стигмат раскололся пополам. Пикантное событие! «Колдун старше деда дедушки, моего деда», – азартно хмыкнул повелитель здешних владений.

Хлипкому смерду связали тесно руки и ноги. Заткнули кляпом рот и бросили ничком на землю. Активные изыскания длились целый час. Игна́циус обнаружил ещё пятнадцать тел. Как оказалось, первый разбойник не издох. Но смерть занесла косу – нежилец. Только недюжинное здоровье и воля к жизни позволяла биться у него сердцу. Остальные и поверженный имперец – мертвее мёртвого. Гибель сановника выходит за пределы компетенции герцогства. Вышестоящее дознание ждать себя не заставит. Улики придётся беречь. Маг попытался накрыть энергетическим куполом область трагических событий – не получилось. На способный удерживать буйство спонтанных чар экран банально не хватило сил.

Разлившийся гавва́х (порождаемый чувствами и переживаниями волшебный эфир) поражал объёмом и пестротой. «Столько добра, а не укусишь», – нотка зависти докучала чародею. Но использовать «клад», как обильный источник могущества в собственных интересах мешал долг.

Допрос пленного показал: юный простолюдин – дурак дураком. Бессвязная речь наглядно подтверждала слабоумие и беспросветное отсутствие понимания, что произошло на самом деле. Мешало ещё то, что смерд не понимал «нормального» языка. Он «блеял» на своём – варварском. В Империи диалект наречия западных резов, на каковом тот изъяснялся, не встречался, и его Игна́циус знал поверхностно. Дичайшая случайность, что этот круглый дурак «унасекомил» непобедимого, почти вечного колдуна. А сам – ни царапины. Нелепость, но бесспорный факт.

Сыщик-маг попросил Мевре́зора приказать рыцарям собрать тела смердов рядом с убитым чиновником. Он решил снять информацию с радужек глаз трупов. Крупно повезло: смерть многих из них наступила в одно и тоже время с кончиной имперца – пока стрела не оборвала ему жизнь, он продолжать терзать поверженных врагов, не отпускал. Изучение образов последних минут погибших показало картины драматичных событий и с подробностями высветило моменты инцидента.

Детали тихонько вырисовывали конфликт до мелочей. Бытовой разбой. «Истинный» решил поиздеваться над спутавшими варенье с кулаком врагами: убить в муках. «Садист-затейник» по неясной причине упустил, что рядом присутствует утерявший разум смерд. Первый прикид: спутал идиота с белкой. И жестокая плата не заставила ждать – погиб сам. Осмотр тела колдуна Игна́циус отложил. Предстояло разобраться с таким феноменом, как расколотый стигмат. Сверхпрочный кристалл дополнительно скреплялся мощными заклятиями, но увы – не спасло. А из-за чего? Сыщик чарами читал запутанные узоры гавва́ха. Ничего! Виртуозно выполнял редкие малоизученные тесты. Но результат не улыбался. Выводы растекались и плодили новые сомнения.

Отчаявшийся наскоро раскрыть эту тайну, Игна́циус занялся осмотром того, что осталось от некогда грозного чародея. Стрела пригвоздила густую, длинную бороду левее середины груди: искусный лучник – точно в сердце. Маг распутал обильно напитанные кровью волосы у древка. И под ними на покрасневшей ткани разглядел…

Пульс наяривал набат. В глазах потемнело. Нахлынули давящими волнами подзабытые воспоминания. Усилием воли искушённый колдун еле удержался на ногах. Он заставил себя не сделать то, что выдало б его перед господином. И что маг не смел позволить среди людей ни при какой ситуации. А ему хотелось стать на колени, закрыть глаза руками и разразиться то оглушительным противоестественным хохотом, то горьким, безутешным плачем…

Глава 3-я. Ксинаалга́т

Из древней тяжести веков

стремятся овладеть им: не сотрёшь!

Но с лёгкостью меняет кров:

булыжник гладкий – что с него возьмёшь?!

Картины давненько минувших дней ярко вспыхивали в сознании одна после другой. С печалью Игна́циус вспоминал собственное детство, родную семью. Жили на краю деревни. Единственные за излучиной реки. Крестьянствовали. Отец погиб случайно: отрабатывал карви, перевернулась телега и придавила – никто не помог. Зима решила судьбу остальных: голод и холод унёс всех. Даже сегодня, после стольких лет глубокой тоской в сердце отзывались незрячие глаза родной матери, тусклые заострившиеся лица сестёр и младшего брата. Близкие по установленной злой судьбой очереди мёрли без кормильца.

Всей семье семилетний Игна́циус вереницей закрывал глаза и хоронил в снегу. Ни прокопать мёрзлую землю, ни дотащить тело до церковного кладбища ребёнок не мог. На немалое собственное удивление голод парнишку не брал: конец зимы, а он продолжал жить. Но когда настал апрель, силы покинули. Изнывая от жажды, лежал на почерневшем дощатом полу и понуро ждал: когда придёт смерть. Не хватало духа выйти во двор пожевать снега, чтоб напиться. Но вдруг…

Пустоту обречённости растопило чувство тепла на лице, согрело полностью тщедушное тело мальца до кончиков пальцев на ногах. Обволакивающий жар нежных рук вернул к жизни с ней простившегося. Старая ведьма Клара нашла и забрала к себе домочадцем. Новая семья – новые отношения. Пребывание у колдуньи не сахар. Требовала помощи по хозяйству. Учила то одному, то другому, что способен понять ещё маленький мальчик. Держала в строгости. Но когда у переполненного обидой и злостью пацана кончались от придирок силы, тёплые руки приёмной матери на лице возвращали Игна́циуса к радости и терпению.

В летние месяцы, в полнолуние, старая Клара накладывала на себя чары. Она превращалась в юную нагую девушку изумительной красоты. Венки дивных цветов украшали пышные волосы, что утеряли до утра седину. Всю ночь в упоении красотка танцевала и не обращала внимания на очарованного картиной подростка. Прошло пять лет и случилось то, что ожидало всех ведьм на этой суровой к самобытным травницам и ведуньям земле – встреча со святой Инквизицией…9

Ребёнок попал «паровозом». Не задавая никаких вопросов, били четвёртый день без перерыва. Боль переполняла детское тело. Приёмный сын деревенской знахарки не понимал – за что. На пятый день истязаемого привели в камеру Клары. От неё остались одни глаза. Их строгий, с ноткой превосходства взгляд встретил его. Она полностью нагая, вся в крови лежала на голой земле. Лицо – один сплошной кровоподтёк. Руки и ноги святые монахи переломили в нескольких местах, в груди торчит осиновый кол, в животе – вилы, но колдунья в сознании. Глядя Игна́циусу прямо в глаза, она тихо, но твёрдо шептала.

Образы слов отпечатывались в голове мальчугана, волшебным угольком рисуя орнамент услышанного. Клара настаивала: он обязан спастись для великих подвигов, ему суждено найти амулет Ксинаалга́т. С реликвией будущий герой поможет всем, как она, спасёт от несправедливых гонений. Для этого надо «немного» соврать. Во всём обвинить ведьму: почувствовав источник волшебства в чужом ребёнке для своих колдовских обрядов, злодейка извела родных донора чар. Нет сил отказать находящейся в столь плачевном состоянии «матери». Превозмогая всё презрение к себе, «сын» предал её: оболгал так, как сумел. Не помогло: ведущий следствие священник-инквизитор остался непреклонен: виновен!

Вот! Привязанный на деревянном кресте Игна́циус, чувствует, как огонь лижет висящие на сплошных кровоподтёках лохмотья. Язычок пламени коснулся кожи на бедре: обжёг мукой и пересилил скопившуюся в пареньке до этого боль. Ребёнок попытался крикнуть, но только слабый сип вырвался из отбитых лёгких. Вокруг мелькают ликующие лица тех, кого когда-то снисходительно задарма лечила глупая Клара… На задний план врывается кавалькада конных. Звук рога сдувает радостно клеймящий «преступника» гул.

Картина сменилась. Те же «рожи» понуро и уже без энтузиазма поливают водой горящий крест и полыхающего малолетку. Сознание покидает Игна́циуса. Но мёртв ли он? Нет! Правосудие герцога, деда нынешнего, отменило скоропалительный приговор и спасло приёмного сына ведьмы от казни. Новое следствие… Ложь при́няли за чистую монету… Мальчик из сообщника враз превратился в жертву. А сожжённая заживо на потеху толпы «мать» развеялась пеплом и оставила после себя боль и вину за предательство…

Академия Магии – сам Великий герцог поручился за недожжённого смерда. Тридцать лет кропотливого обучения. И вот! мальчонка повзрослел и готов к аттестации. Он чародей и даёт вассальную клятву на крови Недлу́нгам (один из родов норави́нгов) тем, что нынче хозяева Аланделе́йн. Теперь его долг верно служить короне… Десятки лет войн и интриг…

Очередное посягательство на жизнь отца правящего сегодня властителя. Покушение завершилось для него печально. Истекающий кровью от удара мечом в живот воин-маг Игна́циус успел уничтожить группу из пяти наёмных убийц, но спасти синьора не смог. Он повинно ждал палача. Но иногда вроде как смертельные ошибки дарят удачу. Тающий на руках верного слуги повелитель возвёл защитника в звание Главного мага Аланделе́йн…

Сколько всего?! Но ещё не было дня, когда манящий образ чу́дного узора на круглом медальоне из камня того, что из последних сил передала умирающая Клара, не стоял пред глазами. За превышающую двести лет жизнь Игна́циус изменил личное мнение о Ксинаалга́т, как о камне «спасителе невинных», навязанное ему, тогда ещё ребёнку наивной деревенской ведьмой. Но понимание ценности амулета и желание обладать артефактом не упало, а только возросло. И сегодня столь вожделенный предмет искушал доступностью. Он призывно разлёгся на груди праха имперского волшебника.

Окунувшийся в прошлое колдун внутренне поперхнулся. Насмешливый голос герцога окунул подчинённого в настоящее: «У трупа такой глубокий взгляд? Прилип? Не можешь отвернуться?». «Я готов к докладу, Мой Господин», – бодро ответил привыкший к метаморфозам при дворе вассал. Балансируя на тонкой грани в нарушении клятв, он умолчал о ценной находке. Зато в прочих деталях, доклад Игна́циуса обстоятельно обрисовывал предварительный результат расследования и личные выводы.

– Законы ни герцогства, ни империи о чарах не нарушены. В инциденте ворожил погибший сугубо в рамках обороны. Разбойное нападение! Не местные – подданые Пшекии, дикие резы. Убил мага пленённый простолюдин. Да и сам сановник проявил неосторожность и глупость – на нём и вина́. Гибель непременно вызовет внешнюю проверку. У моих слов есть чёткий свидетель: узор разлитого гавва́ха. Но чтобы его не потерять, я с Вашего позволения, произведу фиксацию. Заморожу картину эфира до приезда комиссии. Смерда-убийцу, мой совет, до поры оставить в живых – пригодится для повторного допроса. Тела прочих татей ценности не представляют.

Взмах синьора головой утвердил озвученное. «Честь Аланделе́йн не затронули, а имперцев придётся терпеть. Своих забот выше крыши. Неприятно, но…» – с ленцой подумал феодал. Узнику развязали ноги. Опять затолкали в рот кляп. На шею накинули наспех сделанный из копья одного из рыцарей мэнкетчер (длинный шест с петлёй для удержания за шею пленного). Тело убитого мага с посохом поместили на организованные за четверть часа волокуши. Трупы других смердов скинули в соседний овраг. «Будет чем зверушкам полакомиться», – тихо ухмыльнулся Мевре́зор.

«Не хватало проколоться!» – тревожился Игна́циус. Он не имел и тени сомнения, что не упустит попытку утаить Ксинаалга́т. Амулет спрятался у него в рукаве. «Вряд ли маг столь высокого уровня даёт куму-то отчёт, что пользует знаменитый еретический артефакт. Ксинаалга́т вдобавок по-своему уникален – он не оставляет магического следа. Попробуй разыщи! Связать пропажу амулета с нынешними событиями не так просто… У себя хранить опасно… А пленника досматривать без меня не будут. Лучше камеры тюремной нету в мире тайника!» – с обнадёживающими мыслями медальон очутился на груди у глуповатого смерда. Маг привязал верёвку-держатель артефакта к уже висевшей ленточке на шее паренька и чарами скрыл от обычных глаз.

Доклад мага удовлетворил уставшего от безделья повелителя. Прозвучал приказ – отправиться восвояси. Отряд отъехал от места происшествия туда, где поток эфира истончился и смешался с фоном. Чародей открыл спутникам портал. Кавалькада из чащи леса в один шаг проскочила на лужайку у западной стены родного замка. И унесла Ксинаалга́т от благоговейно трепещущего над находкой приёмыша Клары.

Сам Игна́циус вернулся. Лепестки истины не раскрылись над загадкой поломки стигмата. По идее надо продолжать изыскания. Но муки вожделения ценной реликвией выдавили из чиновника прирождённую пытливость ума. Вопрос так и остался открытым: маг про него просто забыл. Чего нельзя сказать про иные обязанности. Разлившийся в явном избытке колдовской эфир – источник произвольного волшебства. Без контроля не оставишь! Чародей задумал сплести плещущийся гавва́х между собой Сеть, что станет поддерживать сама себя: альтернатива не созданному им из-за нехватки сил экрану…

Девять башен каменного замка-звезды Скрепи́нтера служат могучей твердыней герцогу Аланделе́йн. Неприступные стены высятся метров на двадцать. Внутри – резиденция правителя. Не забалуешь! Крепость дышит полновесной жизнью. Перекликаются часовые… Слышен перестук молотков: кузнецы чинят то ли оружие, то ли утварь… С гулом ворочается колесо замковой мельницы. Какая же без хлеба жизнь? С плаца слышен лязг металла и крики командиров… Закрытые дубовые ворота и прикрывающие их поднятые мостки, что снаружи окованы сталью, добавляют тем, кто внутри, чувство безопасности.

Двадцати пяти метров шириной, полная вод речка Скре́пин, огибает замок с севера, востока и частично с юга. Она размеренно течёт к полуденному солнцу и в простодушии соблазняет прохладой и томным покоем. С прочих сторон замок окружает глубокий под семь метров ров. По внешнему водному периметру стоят оборонные засеки, чьи колы вкопаны в насыпной вал. Перед и после замка речку перегородили убирающиеся, когда надо, решётки мытни10, чью охрану укрепляют деревянные дозорные башни. Вблизи замка леса нет: одни луга. Незаметно подкрасться не удастся.

В Скрепи́нтер ведут всего две дороги с запада и с юга. В замке есть ещё один смотрящий на реку широкий проход в крепость на востоке. Он между Портовой и Речной башнями и располагается на высоте человеческого роста от водной глади. Его судьба – служить для разгрузки пришедших по реке судов. У южных ворот внутри замка к Гостевой башне примостились «заезжие» дворы смердов, где томятся в ожидании аудиенции цеховые, ярмарочные старшины городов и старосты деревенских общин. Их волнуют вопросы гнёта и торговли. Чуть поодаль – гостевые дома купцов. А за ними: мастерские, мельница, церковь, казармы, плац, стрельбище, конюшни, отдельные флигели рыцарей стражи, каземат, ристалище, приют маркитанток11, апартаменты для знатных гостей…

Почти вплотную к Геральдической башне примыкает высящийся над всем в замке на добрый десяток метров дворец самого герцога.

А что внутри?! По блестящему полу зала для танцев, в горячке подняв юбки и боясь поскользнуться, бежит коренастая невысокая женщина средних лет: пытается догнать маленькую фигурку девочки лет двенадцати. «Лили́, Лили́, сейчас же вернись!» – требовательно кричит преследовательница. «Я вольна делать всё что хочу. Я госпожа! А ты дура. Дура! Я тебя не боюсь!» – отвечает ей непослушный ребёнок. Расстояние между ними всё растёт. Девочка выскакивает сначала в приёмную, а затем во внутренний двор.

Солнечный луч упал на измазанный в чём-то коричневом аккуратный носик мелкой замарашки. И тут же сбежал. Лицо проказницы аномально искажала серия непрерывно сменяющих друг друга гримас. Глаза Лили́ с туповатым рвением нацелились вдаль, на открытые западные ворота. Сквозь них въезжала группа всадников. Увидав среди них вишнёвый плащ, с криком: «Папа, Папа!» – девочка безоглядно припустилась к тому, кто её так несказанно обрадовал.

Устремлённый взор вверх бегущему ничего полезного не приносит. Споткнувшись о волокуши с телом мёртвого мага, Лили́ влетела прямо головой в грудь ведо́мого за шею на длинной палке с петлёй пленника. Руки взмыли вверх в желании удержаться. Пальцы нащупали верёвочку – ухватились. Ненадёжная – порвалась. Девочка упала на коленки, а в ладони, как в сказке, очутился круглый медальон. «Какой красивый! Папа, это подарок?!» – восторженно вскричала Лили́. «Да, мой оленёнок», – выдавил удивлённый появлением из пустоты диковинного амулета герцог…

Глава 4-я. Пропажа

А глупость, простота уж гендера не знает.

И дура дураков, как ду́риков гоняет…

Вернувшийся к морю гавва́ха Игна́циус не догадывался, что Ксинаалга́т очередной раз поменяет хозяина. Он приступил к плетению. Сперва кончик трости очертил в воздухе круг. Справа от гривы лошади заалела петля пламени. Затем оттуда прокол вглубь междумирья, на границу живого с иным. В конце коридора маг сотворил «якорь»: вихрь из эфира в виде тора. Внешний поток плавно струился вправо. В центре он изгибался внутрь и закручивался влево. А внутренний повторял собрата с точностью до наоборот.

Покачивание сапфира на вершине трости, разогнало субстанцию до блеска металла и раскрасило ту под цвет кристалла в сиренево-фиолетовые тона. Из клубящихся, переливающихся волн Игна́циус принялся вить цепочки и накидывать кончиком на «бублик якоря». Тор дышал, тянул змеящийся гавва́х к себе и не позволял эфиру свободно растекаться. Строгое деление по видам требовало скрупулёзности. В каждую нить – чётко свой. Ошибка – и новая проблема незвано заявится в гости. Спонтанный контакт чар создаст нечто. Такое! Что расхлёбывать – «употеешь».

Утробный звук из чрева сопровождал щелчок безымянного и большого пальцев на правой руке. Он вытягивал из клубов волшебства тонкий «волосок», который зависал пред взором мага словно кончик нитки в руках ткачихи у дырки в ушке иголки. Затем сходная с переливами немецкой гласной «ü» протяжная мантра заставляла того уплощаться. Дальше – изменения формы (за это отвечала левая кисть). Круговой взмах указательного пальца закольцовывал созданную полоску в ленту Мёбиуса. Ну а после ещё один жест – потирания подушечек (он уже перекручивал ту в знак бесконечности). Но и это не всё! Взмах среднего изгибал кракозябру под прямым углом. А сжатие ладони в кулак уплотнял её и позволял удерживать от расползания.12 Всё! Звено для цепочки готово. «Ага! Волосок – внутрь и…» – настал черёд нового витка. Работа не прекращалась ни на минуту.

По мере удлинения плетённые «косички» развоплощались. Грани у них расплывались, текли. И окончательно они превращались в тоненькие волнистые вихри, что брали начало в скоплении гавва́ха и втекали в фиолетовый «бублик». Каждый крохотный смерч вытягивал из разнородной кучи резонирующий с ним вид эфира чар. Он понемногу сгущался, переливался и полупрозрачно пламенел собственным окрасом. А весь комплект сочно блистал всеми цветами радуги и богатством их оттенков. Цепочки из вихрей заполонили нору в обитель мёртвых. «Хватит! Остальное – для бедных», – определился уставший чародей. Он закрыл портал. Но разрыв физической связи с «якорем» не помешал контакту с «косицами». Текущие из яви (мира живых) в навь бесплотные потоки гавва́ха продолжали прочно удерживаться и наполняться.

«Пропажа крох не даст последствий», – успокоил себя довольный плодом своих трудов колдун. Он отъехал на расстояние, что смягчило смазывание одних чар другими, и с чувством выполненного долга телепортировался в Скрепи́нтер, сразу внутрь каземата. Там узнал у дежурного, в какой камере пленник. Стопы взбили пыль тюремных пролётов к желанному амулету. Здесь! В подвале на три этажа ниже в узкой комнате царил полумрак: свет попадал в неё через зарешеченное оконце в двери из озарённого факелами коридора. Прикованный цепью за щиколотку к дальней от входа стене, лежал в беспамятстве паренёк, ничком на полуприкрытом соломой полу. Игна́циус нетерпеливо перевернул тело. И…

Ксинаалга́т – исчез. Сердце громко застучало. «Что? Как?» – нервно кусая губы, приводил мысли в порядок бывший воспитанник ведьмы Клары.

Маг справился с растерянностью. Вперёд к западным воротам! Там прошёл кортеж и оттуда разумно начинать искать. Постовой вытянулся во фрунт. Он и не догадывался о том, что вглядывающийся в лицо начальник, следит не за выправкой. Зрачки солдата без какой-нибудь утайки раскрыли всё увиденное им за последние два часа. Подоплёка пропажи заискрилась как на ладони. «Опять дураки щемят мудрецов», – самокритично оценил собственный провал чародей. Но опускать жаждущие прихватить языческую реликвию руки он и не собирался. «Девчонка поиграет. Надоест и забросит. Да и я придумаю, что по ситуации, чай не впервой», – с оптимизмом и задором Игна́циус направился во дворец под «светлы очи» повелителя.

Герцога волшебник застал в зале приёмов. Пока бо́льшая часть свиты не вернулись с охоты, господин решил дать аудиенцию ожидающим. Синьор изнывал от скуки и стойко выслушивал просителей. Один за другим они пёрлись к трону, а их набралось немало. Главный маг терпеливо ждал паузы. Когда господин сам подозвал его, он доложился и в шутливой форме схитрил: «В Академии интересуются амулетом, что носил убитый Истинный. По краю уха мне пронеслось, что на пленнике нашли не подобающий для смерда талисман».

Лицо властителя закаменело в надменности. Официоз засверкал в глазах. Ирония сползла, как вода с прибрежного валуна. Твёрдые слова как камни падали слуге в мозг: «То, что упало на землю феода, по устоям ему и принадлежит. Нет разницы, кто раньше этим владел. Ни надменные маги, ни напыщенные святые отцы, ни сам Великий Император – никто не смеет поколебать требование чести!».

Вот это удар! У Игна́циуса потемнело в глазах. О Ксинаалга́т ему предстояло забыть! Интриговать, потихоньку хитрить и скрывать тонкости, изворотливый придворный чародей считал себя вправе. Но пойти против прямой воли синьора, семье которого он обязан жизнью, не мог ни по законам чести, ни по человеческой совести. Вдобавок, вассальный договор скреплялся кровью и магией. Господин получал право вершить суд над слугой в жизни и посмертии. В пределах мира, что знал Игна́циус, обойти подобный обет невозможно. И не стоит и пытаться…

Глава 5-я. Почти альбинос

Стремишься знаний блеск урвать?

В путь: каменюку воровать…

Голубое, искрящееся солнечным светом небо нависает над безмолвной, безжизненной седой вершиной. Взвивая снежные вихри, посвистывают порывы ветра. На макушке скалы прямо на снегу в позе «лотоса» сидит обнажённый молодой мужчина и не шевелится. Сомкнутые ладони поднялись пальцами вверх перед грудью. Веки намертво прикрыли глаза. Порывы хлёсткого ветра развевают белые без лишних оттенков волосы, чьи пряди спадают до плеч. На удлинённом овале лица отсутствует растительность. Прямой нос, светлые брови и сложенные с чувством безмятежности губы – как у статуи. Один струящийся из ноздрей пар выдаёт то, что человек живой.

Вдруг на кончике носа возникла большая чёрная муха. Мужчина скосил на неё левый глаз и без реакции на всю несообразность нахождения теплолюбивого насекомого на снежной вершине, где нет жизни букашкам, невозмутимо закрыл. Порыв ветра сдул гостью, но буйволиная мошка извернулась. Она спикировала и неуклюже уткнулась в снег. Замёрзла? Нет? Остаётся только гадать. В месте падения родилась прозрачная горошина и стала расти…

В мановение ока пузырь разросся до переливающейся под солнечным светом радужной полусферы ростом с крупного человека. Снег под ней на́чал таять. Зачернела земля… Зазеленели побеги травы… Распустились бутоны ранних цветов… Внутри вызрел мерцающий дымчатой пеленой овал портала. Из него шагнул темноволосый, бородатый мужчина средних лет в светлой тоге и надетых на босые ноги сандалиях. В правой руке у визитёра по локоть свисает полированная трость. Она нагло посверкивает гранями рубина, что наличием стигмата выдаёт в нём мага. Овал мигнул, исчез и оставил незваного гостя на вылезшей из небытия весенней лужайке.

«Надо же – декан факультета телепортации, маг Семнадцатого выпуска13, господин Персто́лиус! Чем такой скромный отшельник, как я, обязан снисхождением к моей личности столь важной персоны?» – спросил белоголовый и открыл глаза. Их ярко-голубой цвет перечёркивал мысль, что он альбинос.

– Иногда Академия одаривает вниманием и тех, кто в силу недостойных для будущего мага поступков с позором оставил обучение. Я просматривал бумаги, и моё внимание привлекло, что ты заявил просьбу о восстановлении. Деканат готов тебе пойти навстречу. Эжен, в пределах полномочий, что дал мне сам ректор, гарантирую два месяца доступа в библиотеку. Академия согласна снабдить тебя знаниями в рамках незаконченного тобой десятого курса…

– Есть несложная работка. Интерес – из самого верха. Успех в исполнении подарит веские рекомендации. А это, я надеюсь, ты понимаешь, крайне приблизит решение по данному прошению.

Студент-недоучка задумался… Осторожный, короткий кивок головы после краткой паузы выразил согласие. Тень пробежала по лицу колдуна: «Дурачок – заглотил крючок». Не мигая, он уставился Эжену в глаза. В голубых зеницах вереницей замелькали образы. Пазлы задачи пристраивались один к другому и рисовали детали. Четверть часа пролетели как миг. Полусфера с Персто́лиусом бесшумно схлопнулась и оставила Эжена наедине с опушаемой хлопьями снега, полной зелени и цветов лужайкой. Она затравленно дышала паром и постепенно мёрзла. Курьёз, да и только!

«Насчёт восстановления на курсе – конкретно лжёт… Но в библиотеке порыться даст. Ему пустяк, а мне прибыток. Недаром же он пришёл лично. Утрудил себя дебатами. А мог и мимоходом… Прислал бы мне на гору призрака14, да хоть в виде самого себя, и изрёк указания. Нет же – ножками притопал. Полянку с цветочками сварганил… И мне жадничать не сто́ит. Пара новых заклинаний окупит потуги по «изъятию» нужной вещицы у заносчивого высокородного синьора. Что, итак, без попутной пользы – приятное занятие. Да ещё поручение-то ни много ни мало, как от важной «шишки» из Академии!» – зачаровывая от таянья маленький кусочек льда, с лирой в голове раскидывал мыслишки молодой человек.

Ломтик замёрзшей воды прекрасно сохранял картинки. Чем непременно воспользовался ловкий и продуманный недоучка. Удачно косясь, он сумел отразить всё, что передавал ему взглядом декан, и сохранить «до лучших времён». Зря Персто́лиус надеялся на анонимность. «Ох уж это важное, тупое старичьё – живут годами воцарения норави́нгов. Вся их мода из глухой старины! Приватности захотел – скудоум! Болвану и невдомёк о веяньях времени. А я на третьем курсе уже знал, что транслируемые меж зрачков образы свободно отражаются. А кристалл! Опа-на и запомнил! Ладно, это всё лирика. Пора готовить шпионов. Хотя вначале – приодеться», – подытожил скороспелый интриган.

Эжен перебрался на оставшуюся от гостя лужайку. Как и Персто́лиус, накрылся один в один похожим энергетическим экраном. Сложил пальцы рук в пирамиду и создал меж ними портал в издавна хранящей для него барахло – кладовку тётушки Софы. Ещё четвёрка гортанных звуков и заплясавший на предплечье чародея крохотный воздушный смерч с тихим шелестом ворвался внутрь. Он ворошит залежи, подхватывает нужное и проталкивает кончик одежды через коридор к хозяину. А тот, как гусь червячка – зубками и на лужайку…

По вещичке шалопай наковырял комплект «невидимки». Облачившись «не альбинос» почти скрылся с поля зрения возможных свидетелей. Слегка выдавали разве что лучи яркого солнца. Они создавали по контуру фигуры слабый радужный отсвет. «Плевать!», – кратко оценил конспирацию Эжен. В помещении бликовать нечему. В воздухе зависли видимые части: обе кисти рук и глаза. Перчатки волшебник не надел из-за лени – мешают колдовать. А вот спрятать зрачки? Сей недостаток – неустранимый бич любого исследователя чужих покоев.

Магических капканов у благородных синьоров навалом. А есть особо вредные – завораживающие «простаков» мороки. Подобную мерзость отразить прикрытый взгляд неспособен в принципе. Спрячешь зрачки под очками – вроде как весь укрылся. Но волю через взгляд сквозь преграду уже не применить. Как противиться? А им, морокам нет нужды глазеть – заарканят. И бедный вор в плену, как бестолковый цуцик.

Для изучения зоны, куда собирался влезть, Эжен использовал дрозофил. Крохотные холопы – прекрасные шпионы. «Предусмотрительно и деликатно! А не как у опрометчивого, влюблённого в собственный зад Персто́лиуса», – радовался личным находкам будущий похититель. Он явно не одобрял декана в том, что тот применял жирных, противных, по мнению студентов, что тот учил, навозных, мух.

Резон молодчика был прост: где погреба с пенной брагой веселят людей, есть и винные мушки. А это в каждом приличном хозяйстве! В любом помещении «малютки» не вызовут подозрений. Они столь мелки, что на них не срабатывают ловушки: ни магические, ни механические. На взгляд, малозаметны. Один недостаток: глаза дрозофил неподвижно сидят на голове – угол наблюдения узок, как через щель. Для осмотра приходится пользовать до пяти особей за раз, что требует делить сознание. Но Эжен – парень не промах. Он сию премудрость освоил.

Незаметное усилие – в «пирамидке» новый портал. На этот раз в знакомый винный погреб. В результате целый рой из будущих лазутчиков заметался под зачарованным экраном. «Закроем! Далее…» – висящие в воздухе пальцы сомкнулись поближе сообразно размерам летунов. Следующий коридорчик вёл на поверхность желанного декану артефакта. Это единственное место в Скрепи́нтере, куда взломщик пока способен проникнуть. Что и где в замке точно не знал ни Персто́лиус, ни отряжённый им Эжен. Зато узор амулета пунктуальный «чернобород» передал порученцу досконально до шероховатостей и потёртостей.

«Слуги, на крыло!», – игриво выдохнул «домушник». Для закабаления живности требовались две чары. Создание итеринме́нта15 (портала душ). Он позволит частью духа проникнуть в чужое сознание. И там – подавить волю. И холоп готов! Всё без помощи рук. Красота! Взгляд и заклинания. Не сказать, что много труда… Первая партия из пяти одомашненных дрозофил рванула к месту локации. Ладони мягко опустились на колени. Во взгляд залез туман. Эжен поймал фокус. Один, второй… Разделил разум. Мозаика собралась в цельную картинку. Объёмная панорама с нечеловеческой цветовой палитры заполонило сознание юного колдуна. «Узнаем, что и как», – мысленно улыбнулся Эжен. Знакомство с закоулками замка началось…

Накануне. Сжимая зубы, с посеревший лицом и покрасневшими ушами ректор Имперской Академии магии, дипломант Второго выпуска Гедеркли́кт вернулся к себе в кабинет. Заседание Магического Совета (высшего о́ргана руководства чародеями в империи) вызвало шквал эмоций. Взбешённый чиновник в отличие от большинства на совещании – не «истинный». Но это не даёт прав отчитывать главу почтенного учебного заведения, как мальчишку. «Согласен! Недосмотр у меня в работе есть. Подобный казус никак не оправдывает проявленное чванство! Я чту долг и от должного ответа не сбега́л. Уважение, а не спесь скрепляет общество», – высокопарность не умаляла, а лишь множила раздражение.

Рассерженный волшебник сел в бордовое кожаное кресло, что стояло перед окаймлённым резными фигурками диковинных существ массивным деревянным столом. Щелчок пальцами на левой руке. Он громко произнёс имя: «Персто́лиус». Рот сложился в две напряжённые розоватые полоски с фиолетовым отливом. В овальном зеркале пред ректором выскочило чернобородое шевелящее губами лицо. Звук «телевизор» у мага не передавал. Но понятно и так, что тот на лекции.

«Святошу ему в дряблый зад, а на хребет норави́нга!» – ругнулся старый колдун, но взял себя в руки. Ленивый взмах ладонью призвал гурию16. Живым секретарям маг предпочитал волшебных. Сальный взор блеснул по прелестным округлым формам. Ректор елейным голосом произнёс: «Пригласите декана факультета телепортации, Персто́лиуса, чтобы он по окончании лекции зашёл ко мне в кабинет». «А потом… Как уйдёт…» – с ноткой нетерпения добавил пожилой мужчина. Пальцы правой руки у него теребили волосы седой длинной бороды, а глаза подкрепляли намёк выразительным взглядом. Скабрёзная мыслишка добавила прочности нервам…

«Как Вы понимаете, дело очень и очень деликатное. К тому же оно будет происходить во время участия наших делегатов в комиссии. Несчастный Климент себе снискал славу на заре становления империи. И гибель чиновника столь весомого ранга заслуживает общественного внимания», – велеречивое напутствие свербело голову Персто́лиусу. Декан был не просто в подчинении, но и прямым вассалом ректора, что вдвойне сужало лимит на свободу в принятии решений. Он перебирал списки отчисленных студентов, их личные дела и напряжённо размышлял. Два «очень» во фразе синьора значили одно: от порученца придётся избавляться. Сразу же по исполнению. Следы «студентика», а также всех, кто с ним на связи́, надо без исключений выкорчевать.

Поиск улыбнулся удачей. «Преотличный персонаж!» – от удовлетворения хитроумный колдун вслух крякнул. Он махнул ладошкой и тычком запустил ход стоя́щего на столе маятника. Безделица помогала концентрации внимания. Да и радовала глаз.

Текст формально оглашал детали. Подкинули в младенчестве к дверям монастыря в Дероде́ре. Родители неизвестны. Верующий. Бежал в возрасте семи лет. Полгода скрывался. Поймала городская стража. Где? Служивый маг удостоверил достаточный уровень способности к чарам… Вопросы мешали сосредоточению.

– Целых шесть месяцев! Почему так долго удавалось скрываться? Где прятался?

– Зачем сановнику городского уровня интересоваться судьбой мелкого беглеца, смерда? Не тот чин.

«Ладно, то события давно минувших дней», – отбросил сомнения Персто́лиус. А что потом? Десять неполных лет обучения. Отличник. К сокурсникам отношения ровные, без привязанностей. Отчислили по жалобе настоятеля дероде́рского монастыря. Он у того воровал вино и подпаивал им студиозов. Детали: не продавал, не обменивал, а незаметно оставлял бочонки с выдержанным вином у комнат со студентами… Декан аж икнул, как представил вытянутое в негодовании от подобной наглости лицо «обчищенного святоши». В итоге: ни родичей, ни близких и вполне способный. Подходит!

Персто́лиус задорно подмигнул фигурке паяца, что качалась грузиком у маятника. «Пройдёмся по неофициальным данным», – за этой папочкой пришлось таскаться через портал. Отказ от вербовки Тайной Имперской канцелярии (ТИК)17. Возникли первые сомнения.

– Зачем вербовали? Почему неуч и смерд отверг сулящее карьерный рост заманчивый профит?

Зато за пять лет после отчисления – три блестяще выполненных поручения. Все – по изъятию. «Не столь «деликатных», как сегодня, потому и жив ещё», – с язвительной ехидцей подумал чародей. Этот последний факт, что претендент – вор со стажем, пересилило все подозрения. Кандидат отобран!

«Пора встретиться, дружище Эжен!» – из дела смотрело безбородое лицо с прямым аккуратным носом. «Классная точка для приземления! Клювом небось не шевелит», – хищно, с издёвкой глумливо радовался Персто́лиус. Он выстраивал портал и с игривой ухмылкой представлял жирную чёрную муху на глади молодого лица между развивающихся белоснежных волос.

Глава 6-я. Суета

Одни наклюкавшись сидят,

зато другие – верно бдят…

Гибель Инспектора тёмных башен расследовала комиссия: пять сановных волшебников, три чиновника первого ранга из ТИК и два кардинала-священника. Все эти славные парни возились вторую неделю. Скоро как третья… Но отъезд высокопоставленных лиц из Скрепи́нтера – так и не назрел. Рутина шла неспешной чередой. Допрос пленного смерда… Осмотр тела Климента… Детальный, со всех возможных сторон анализ гавва́ха, что оставил факт сего скорбного происшествия… Всё это точно подтверждало доклад «туземного» мага Игна́циуса. Пора закругляться – мысль теребила многих, из уставших от прозы захолустья, имперцев. Но не всех!

Сановников возглавлял камергер18, граф Романда́нт. Он не видел оснований для задержки. Скрепи́нтер ему явно поднадоел. Зато приданные чародеи противились, как один. Маги настойчиво утверждали: следствие завершать нельзя. До сего дня нет толкования причин разрушения стигмата. Прочный сверх меры кристалл развалился точно орех. Посох убиенного таит ответы на важные вопросы. Поэтому опыты с ним надо продолжить. И никак иначе, как на месте гибели.

Колдуны каждый божий день посещали район эпичной трагедии. Чудили теми или иными, никому, кроме них, непонятными, чарами. Прочим же членам комиссии оставалось только ждать, когда смутьяны натешатся. Скука! Служители церкви уединялись в храм при замке. И там бражничали у нынешнего настоятеля. Романда́нт полагал, что тупо бухали. Сам: с такими, как он канцелярскими, день за днём расписывали пулю (играли в карты – в преферанс). Компанию имперским шпионам составлял Главный столичный палач Аланделе́йн. Он с личного позволения герцога отложил насущные дела. Развлечь гостей – задача хозяев.

Структура управления Империей грешила пестротой. Три столпа власти (знать, маги и церковь) ветвились сами по себе и причудливо переплетались между собой. Каждая вытягивала на уровень чиновников среднего звена людей из низов. Прикручивала их, скрепляла с собственной ипостасью клятвами. Одна Церковь обладала вертикалью власти19. Другие ветви – нет. Царил жёсткий принцип: «Вассал моего вассала – не мой вассал».

Волшебники не стали исключением. Они по закону периодично проходили аттестации. Одни в Академии, другие при Совете. Но каждый чародей повиновался лишь конкретному господину. Тому, кому дал личный вассальный обет. Синьорами выступали и феодалы как знатные, так и из простого люда. Не отставали от них и чины верхних рангов, что без земли: мессиры, ректоры (в стране имелись три имперских учебных заведения: Магии, Искусств и Естества), мытники…

Зато все служители Церкви обретали духовный сан по личному решению Папы, Льва Одиннадцатого. И присягали на безусловную верность и кротость прямо ему. Сам Кемле́й не дорос до столь истинного почитания. И хотя рукоположение в первый сан, а также в ряд последующих даровали епископы на местах, но то – формальная процедура. И она прочих обязательств не предполагала…

В большой светлой трапезной – трое. Со стен и витражей на сидящих благосклонно взирают строгие лики святых. Резной дубовый стол ломится от яств. Красуются: хорошо прожаренный гусь в яблоках, с изыском моченная в брусничном соке оленина, сочные балыки осетра́, сома, судака, с лимонником запечённый лосось, тушёная зайчатина с овощами. Притягивают взгляд разнообразные закуски: соления, варения, ватрушки…

Вся снедь возлежит на больших фаянсовых с позолотой блюдах. На дне у каждого затейливый кемле́йский20 сюжет. Посреди стола царит, ярко начищенный, медный, покрытый серебряной узорчатой оплёткой, самовар литров на двадцать. Он до краёв! И заполнен не горячей водой, а охлаждённым, отборным креплёным вином. «За данным скромным столом я хочу испить за величие Отца небесного и за благополучие нашей матери Церкви!» – по́днял тяжёлый серебряный кубок и провозгласил тост кардинал-священник Касси́лиус. Брызжущие вином из одних бокалов в другие чаши всех троих схлестнулись…

Между тостами неспешно шёл тихий разговор. О погоде и будущем урожае. О достоинствах тех или иных вин и блюд. Об определённых трудностях целибата (отказа от любого соития: обета безбрачия) с рядом навязчивых прихожанок… Но монотонность беседы и, на рассеянный взгляд обывателя пустоватость речей, скрывали напряжённый интерес…

Столь длительное бдение под неусыпным взором имперских бюрократов расстроило все увеселения герцогской свиты. Гости съезжали стаями. Из быта крепости пропали балы. Исчезли состязания, игры. Одна будничная рутина. Утренний смотр замковой стражи. По две тренировки за день солдат гарнизона: первый на плацу, второй на стрельбище. Обед в пиршественном зале. И духовные богослужения. Из коих для придворной знати обязательны к посещению – только вечерня. Скукота!

Игна́циус не понимал, зачем наезжие колдуны устроили возню. В эскорт к ним он отрядил Келе́йна, мага стражи из столицы, одноимённого с герцогством города. Молодой, способный чародей и вдобавок неистощимо остроумный, и добросовестный человек. Сегодня тот доложил, что тайну раскола стигмата разгадали. Якобы ищущая спасения душа, погибшего пыталась укрыться в собственном накопителе эфира чар. А потенциал древнего мага оказался столь велик, что скрепы камня не выдержали напора. От катаклизма пострадал и дух волшебника. Его ослабило взрывом и утянуло в навь. Там в междумирье полчища хищной нечисти растерзали беднягу. Климент и телом, и душой провалился в небытие. Следствию конец? Аут?!

Но нет! Продолжили возню. «Объяснения – отмазка. Ни стигмат, ни Истинный их не беспокоит. А что? Не зря же они потихоньку время тянут? Темнят…», – догадался Игна́циус. Собственно судьба имперца не беспокоила местного чиновника. Разорвали Климента звери потустороннего? Сам обернулся хищником мира мёртвых? В посмертии любой, кто отказался от рода и племени ради силы чар, обрекает себя одиноко бродить по миру вечности. Да и церковь не вступится за атеиста… Участь умершего волшебника печальна. Исключений по практике нет.

Не вызывал доверие у тёртого в кознях придворных Игна́циуса и факт накопления в теле человека столько эфира, чтоб расколоть монолитный кристалл. И это без учёта скрепляющих чар… Вывод подкрепляла сама комиссия. Поиски активно продолжались. Не зависли ни на минуту…

Но больше, чем кому ещё, хлопот доставляло присутствие комиссии карлику Любеку, господскому шуту. О том, что придворный паяц – глава тайной канцелярии герцогства, знали только сам синьор и Игна́циус. Ни начальника стражи, ни кардинала-епископа Аланделе́йн в этот секрет не посвящали. Руководитель местного сыска скрывал внешность ото всех. Подчинённых принимал, покрытый тайной из-за ширмы.

Жизнь загружала Любека до последнего предела. Используя Главного мага, как личный транспорт с раннего утра он телепортировался в столицу. Заслушав доклады, возвращался тем же путём в Скрепи́нтер. Там весь день веселил герцога, свиту и множественных гостей, кривлялся и шутил. Вечером энергичный паяц лично инспектировал в каземате замка рядовых осведомителей со всех окрестностей, сыпал указания палачу, по традиции прячась за дежурной шторой. Неутомимый карлик совал свой «длинный» нос и в дела Игна́циуса: совещаясь с ним о поведении в течение дня магической защиты замка.

Шпионы из разных ведомств любви друг к другу не питают. При всякой оказии вредят. Подставить, унизить, а то, если повезёт, и втихую прибить – хлебом гадов не корми. Наличие в замке коллег вынуждало Любека перепроверять каждый шаг. Крайний риск таило поприще фиглярства. Переиграешь – проколешься. И ошибка могла впоследствии стоить жизни. Столь скрупулёзная собранность подарила плоды…

Непростому шуту донесли о знаковой смене поведения в быту у принцессы Лили́. Бедная умом девочка неожиданно перестала гримасничать, чем раньше занималась постоянно. Она подолгу проводит время перед зеркалом и в прострации держит перед собой в руке амулет, что содрали с разбойника, убийцы колдуна. Любек решил проверить лично. С гиканьем залетев колесом в детскую, он застал ребёнка за озвученным выше занятием. На орущего и крутящего акробатические трюки шута вчерашняя кривляка не двинула бровью. Не показала паяцу средний палец, как он привык. Тихонько подойдя сзади и встав на самые цыпочки, карлик заглянул через плечо вдруг повзрослевшей, задумчивой барышни.

В зеркале вместо отражения лохматой, чумазой малышки на сыщика смотрела изящная, стройная девушка лет шестнадцати в бальном платье. В благородных, красивых, дышащих свежестью и воздушной, неземной чистотой чертах читалось внешнее сходство с герцогом. В руках красавица из зазеркалья держала амулет так же, как и Лили́. С поверхности камня появились и взлетели пяток винных мушек. «Морок из зазеркалья? Но нет!» – дрозофилы выскочили из-за плеча девочки и роем, направились в сторону шута. Любек на всякий неожиданный случай враз скорчил забавную рожу и забренчал навешанными бубенцами…

Игна́циус терпеливо выслушал сослуживца. Растолковывать, что Ксинаалга́т не игрушка для малолетки – воздержался. Учить склонного к пустым обидам карлика не стоило и пытаться. Маг ответил по-деловому: наметил задачу. Насекомые летели явно, что из портала. Не хухры-мухры! Этот факт – свидетель: некий способный к серьёзным чарам вор готовится украсть артефакт. А тянучка пребывания в замке приезжими чародеями намекала – эти «жуки» в теме. «Изображая дознание, гости ворожили. И ни мало наследили. Проверим! Повезёт! Вдруг, что и накопаем…» – колдун и сыщик направились к месту гибели Климента.

Они скрупулёзно обшарили тракт и окрестный лес. Разлив гавва́ха заботливо прибрали колдуны из комиссии. Не забыли «подлецы» и про тор в междумирье. А сами? Ни следа волшбы. Не то, чтоб хитро убрали. А просто пустота! Непонятно, чем имперцы занимались вообще. Однако не придерёшься.

Зато всплыл новый казус. Просканировав а́уры (уникальные излучения душ) убитых разбойников, Игна́циус пересчитал их. И с неподдельным удивлением обнаружил, что не хватает – в наличие только тринадцать. Проверил вручную. Клятые звери! Они успели потревожить покойников. Многие кости разгрызли. Ошмётки перемешались между собой. Пришлось досконально копаться в хаотично нагромождённой куче. По отдельным частям из разорванных на куски останков собирать тела. От такой работки слюнки не потекут! Кропотливый труд подтвердил, что трое из шестнадцати исчезли…

– Небрежно сортировали эфир. Разлили. Трупы втянули: превратились в нежить, зомби21 и гуляют по лесу. Как опытные волшебники не заметили это – не пойму! Что скажешь, Любек?

– Увлечённо болтали о своём наболевшем – имперцев не заботит жизнь людей в Аланделе́йн. А нам надо обратить на это внимание мессира Мевре́зора.

– Поехали, ещё раз допросим дурика – члена шайки.

В каземате их ждало разочарование и новая загадка: узник таинственно испарился. В нераскованной колодке цепи, что ещё вчера накрепко держала пленника за щиколотку, сиротливо вырос полевой цветок. Василёк незатейливо улыбался в их огорошенные лица. Одни вопросы без ответов. Зато ясно как день, и не поспоришь. Те, кто засылает в замок малюсеньких летающих шпионов, планируют стащить Ксинаалга́т. И нынче усидчиво ищут место, куда протолкнуть татя или целую команду. Мешкать с докладом герцогу – подобно измене.

Глава 7-я. Давай знакомиться

Узнаем мы друг друга, брат,

хотя ты мне совсем не рад…

Навь принесла Клименту не столько обречённость, сколько страдание. Холопы, что вырвались у него из-под власти, терзали ему душу. Каждый вырванный кусок разрывал чародею разум. Нетерпимая резь теснилась всполохами сплошной боли. Вдруг он вспомнил, что многие столетия назад сыну рыбака позволило изменить судьбу. Тогда кичливый малец отказался от родных отца и матери, презрел их любовь к единственному ребёнку ради жажды к превосходству. А его душа безвозвратно ступила на длинную тропу повелителя волшебного эфира. Волю к победе!

Она пробилась сквозь оплывшее от привычной безнаказанности чувство жажды к жизни и нежданно подарила путь к спасению. Без чар, одной силой духа погибший простроил портал душ в стигмат посоха, что служил магу веками сверхпрочной тюрьмой для попранных врагов. И за пределами возможности послал внутреннее естество в зеленоватую темноту кристалла.

«Плен лучше, чем нихи́ль22», – здраво рассудил колдун. Атрибут его минувшего могущества приберут чьи-то жадные до чужого руки. «Из Академии! Клятые аборигены!» – гнев толчками бился о благоразумие. Придётся отрабатывать мерзкие приказы… Делиться нажитыми за тьму лет заклятиями. Но надеясь на чудо, что свобода рано или поздно наступит, он останется собой.

Неудачно! В заточение Климент попал. Но не туда, куда вёл его план. Душа сокрушённого мага проникла в стигмат, но не загостился. Что-то потащило сильнее. Сила притяжения оказалась столь высока, что пытающийся удержать развоплощённого чародея кристалл не устоял. Сферический камень раскололся пополам. А из него? Как мушки из винного кувшина, разлетелись души находившихся внутри узников на внезапно обретённую волю. Накопленный гавва́х воскурил вверх и расплескался во все стороны. Колдун же очутился там, где его не первый год угрюмо терпеливо поджидали…

Внезапно Трофим очнулся и раскрыл глаза. Мохнатая еловая ветка ударила прямо в правое око. Удивительно! Боль он не ощутил. Впереди маячила фигура. Знакома! Похоже, Тимофей. Присмотрелся. Одежда на спине друга в лоскуты. Из прорехи вылезает белая кость лопатки с ошмётками жил. Кровь из ран не течёт: засохла. Она пропитала насквозь свисающие со спины обрывки шерстяной ткани. Голова односельчанина неестественно свисает вбок. Трофима передёрнуло – собрата изрядно потрепало. Попытка окликнуть провалилась – раздался непонятный, неразборчивый клёкот. Звук шёл не изо рта, а ниже – из шеи. Идущий Тимоха даже не обернулся.

Трофим стал оглядывать и ощупывать себя. Руки и ноги вроде на месте. «Что с горлом?» – провёл ладонью. Пальцы наткнулись на рассечение от левой ключицы до правого уха. Армяк в запёкшейся крови и множественных разрывах. Мужчина недоумевал, почему с такой раной он жив. И не только, но и бодро шагает, как в полном здравии. Сосредоточился, закрыл глаза и попытался связаться со своими в нави23. Легче прочих у него получалось пригласить внутрь себя упокоившуюся прошлой осенью матушку. Но нет – только темнота в глазах и пустота на сердце. А теперь разбойничий атаман испугался. Его не страшили ни лишения, ни боль, ни собственная смерть. Но шанс потерять связь с родом приводила храброго воина в ужас.

«Ужель» из жизни исчезнет накрывающее волнами спокойствия ощущение тепла, когда душа близкого человека вливается внутрь, дарит заботу и понимание. А что будет с детьми? А с их?! И внуки не достучатся до Трофима, не вызовут из мира мёртвых? Они лишаться возможности пользоваться советами познавшего свет пращура и чувствовать радость отеческой любви. Им не поднять стойкость к невзгодам сопереживанием предка восторгам и печалям потомков. Всё время искренности и согласия с родичами сомнётся в мизерный отрезок совместного бытия в яви. Ужас, как тяжёлым бревном, придавил общинника.

«Что, очухался, хохол? Пся крев!» – услышал Трофим внутри себя. «Я тебе не чубатый. Ты что удумал, надутый пшек24? Что бороды не узрел?» – автоматом по бранной речи определил он принадлежность говорившего к вреднющему, до скрежета в скулах знакомому, племени. Общинник опешил. Беседовать с призванными из нави членами рода у него вошло в привычку, но «ныне непрошеный» посторонний. Радость от единения душ не спутаешь ни с чем. А этот же, кроме понимания осмысленных слов, ничем себя не выдавал. «Чужой! Кто это и как пролез мне в голову?» – о подобном крестьянский вожак и не слышал.

«Да не вижу я тебя. А глотку сча поправлю. Не боись!» – опять разобрал Трофим неприятно дурманящий скрипучий шепоток. Опытный воин инстинктивно ощупал шею: рана успела затянуться шершавой, бесчувственной плёнкой. Распахнул армяк, исподнее рвать не пришлось: всё в клочья. Через дыры в ткани просматривалось голое тело в многочисленных затянутых чешуйчатыми перепонками ранах – не одно горло заштопал неизвестный.

«Этот незваный чует то, что я делаю, а как ощущаю и думаю – нет: чай, не родич. Тока разумеет, когда слова внутри себя проговариваю. Ну, и пусть слушает! Раз залатал глотку, то получится, с другом обмолвится», – помыслил Трофим. «Тимоха!» – чётко гаркнул атаман, властным покриком шуганув окрест обитателей леса. Испуганно захлопал крыльями, замолк и улетел токующий поблизости глухарь. «Не ответит – «зомбак», сзади ещё один идёт – охраняют нас», – хихикнули у Трофима в голове. «А я?» – отстранённо спросил ватажник, в душе́ содрогаясь от столь печальной участи. И получил многозначительный ответ: «А ты нет. Пока…».

Прекрасный дворец синьора в замке Скрепи́нтер блистал. Взвевались росписью стены и плавно перетекали в потолки. Прямые линии едва изгибались и ублажали иллюзией высоты. Из самого верха свисали в виде фигур чу́дных зверей люстры, что обильно истекали светом. Картины с портретами, пейзажами, эпичными баталиями приглядывали за тем, что внутри. Громадные узорчатые окна окрыляли цветной мозаикой. Вычурная мебель из именитых пород дерева и слоновой кости поражала. Изысканность и благородство! Но не роскошь палат впечатлила Эжена.

Первое, что впечаталось ему в мозг, то это безобразная мерзкая рожа местного шута. Тот весь в бубенцах, что противно звякали при каждом жесте. Пёстрый полосатый балахон на нём подчёркивал все изъяны. Физическая неприглядность карлика высвечивалась во всех красках. Зенитом тошноты от фрика стало пухнущее от сплошных гримас лицо. Рассмотреть черты и запомнить никак не получалось. «Хватит глядеть на уродца», – отмахнулся от наваждения ревизор чужих покоев. Неутомимые дрозофилы понеслись тщательно изучать замок…

Уважаемых святых отцов не волновала смерть богопротивного мага. «Атеистам туда и дорога. Земля чище станет» – мысль чётко уселась у них в «заботливых» головах. Зато многих беспокоил вопрос наследия престола. Такой благодатный и ёмкий на ресурсы «кусман», как Аланделе́йн, не мог не манить. К обладанию им упорно влекла и налицо явная доступность. Нет потомков мужского пола! Единственное дитё – дочь. Да и та – несовершеннолетняя. Нюанс! У дев нет прав на землю. А потому при уходе из жизни феодала до вступления принцессы в супружеские узы, управление землями брала на себя Церковь. А конкретно та епархия, где проживал жених. А при отсутствии оного: в «собственные жадные ручонки» бразды правления брал епископ Аланделе́йн.

Традиционно служители веры лицемерно изображали преданность ситуативному начальству. Угодливость, и сладкоречие плескалось и жгло слух, но никого не обманывало. Ханжи покорялись одному Папе и никому иному. А их самих, ни на щепотку как, не смущает плести сугубо личные интриги. И даже вступать в сговоры, где прямой владыка становится жертвой козней. Собственный интерес преобладал во всём!

«Уважаемый Романда́нт! Он славен знатностью, благородством и почтенным званием камергера. И не одним величием ума и решительностью характера направляет наши усилия. Вдобавок этот светоч озаряет нам всем путь. В темноте у него сияет прекрасно очерченный нос!» – с ангельскою улыбкой произнёс кардинал-священник Бора́тис. Глубокий взгляд пронзил собратьев по трапезе. Шутнику ответили твёрдые взоры двух немигающих пар глаз. Понимать с полунамёка требовал сан. Сделка состоялась!

Глава 8-я. Заботы

Пойди туда, пойди сюда…

И что ни шаг, круго́м беда.

Обуза в виде шныряющих по замку имперцев вызывало у герцога раздражение и сон. Доклад мага Игна́циуса и «шпика» Любека взбодрил. Правителя взбесило, что жадные бесчестные колдуны вовлекли в собственные дрязги дочурку от прошлого брака. Сердце отстукивало марш биться насмерть. Кровавой пеной в голову ползла ненависть к негодяям. К Лили́ властный господин здешних земель испытывал особую слабость. Смесь любви, вины и печали переполняли знатного синьора. Чувства мешали практичности и не давали ему сосредоточиться.

Герцогиня рожала тяжело. Ребёнок шёл ногами вперёд. Роды закончились трагичной смертью матери и травмами у девочки. Череп младенца приобрёл яйцевидную форму. Лекарь-маг исправил внешние проявления уродства. Он воссоздал природный облик. Но мозг получил глубокий вред. Развитие психики у ребёнка замедлилось. Состояние дочки, что дико походила на пылко любимую в недавнем прошлом супругу, удручало внешне невозмутимого волевого мужчину. Он корил себя, что пошёл в поводу традиций и предпочёл естественное разрешение от бремени. Доверься он велением времени, позволь достать плод через портал – и всё пошло бы иным путём!

Скрытые смешки над обликом и поступками чада ранили гордого норави́нга. Это одна из причин, почему синьор предпочёл строгий дворец в замке Скрепи́нтер и забросил шикарные хоромы в столице собственных владений. Глубоко внутри отца грела призрачная надежда, что контакт с именитыми пращурами по шажочку выправит инфантилизм. Феодальная элита общества, норави́нги оставались, как и в древности, ро́довиками. Это не мешало им, жестоко насаждать всем прочим веру в Кемле́я. Религии, чьи обряды изменяли естественный порядок вещей и ставили под прямой контроль церкви контакт с уме́ршими.

Без раздумий пренебрегая прочими родичами, Лили́ взывала к матери. Но не для единения с близкой душой или совета. А для мольбы хоть на часок воссоздать тот уют, что принцесса испытывала во чреве до рождения. О бессилии выполнить бесхитростные просьбы дочери непременно сокрушалась герцогу находящаяся в посмертии и всё ещё горячо любимая предыдущая жена при очередном единении душ. Грозный феодал ощущал себя в плену обстоятельств. Его деятельная натура разрывалась на части. Но… Он успокаивал расстроенную супругу и мечтал, что судьба расставит всё по местам.

Но в любой печали есть отдушина. До сего дня бездетная Элеонора! Прекрасная фигура! Чарующее лицо! И необузданный темперамент свернёт любого мужа в ярость страсти. Зато ни ума, ни такта. Что ещё столь забавно? Герцог получал неизъяснимую негу от обуревавшей жену неумело скрываемой ярости. Как же она надувалась, когда наблюдала, как муж балует капризную дочь?! Неприкрытая ненависть герцогини к падчерице не раздражала, а веселила склонного к риску благородного господина. Смех распирал ему грудь.

«Гнусные маги! Ни слова про собственный интерес к амулету! Решили выкрасть! И не сами! Подлецы, – руками третьих лиц», – с глухой злобой рассуждал оскорблённый в лучших чувствах родной отец Лили́. «Какие негодяи, ради своих бесчестных замыслов третируют соблазнами, мою бедную дочурку. Никто не уйдёт от возмездия! Всех причастных обязательно найду и познакомлюсь поближе…» – сипело у него изнутри.

Приказы герцога не заставили себя долго ждать:

– Следствие по смерду заморозить до отъезда имперских соглядатаев.

– Повысить уровень защиты до реакции на дрозофил.

– Наглухо опечатать все винные запасы.

– За принцессой обеспечить надзор круглосуточно.

– Выяснить личность, пребывание и состав лиходеев.

Челядь немедленно приступила к исполнению…

Эжен уже который день слал одну партию дрозофил за другой. Крылатые шпики подробно обследовали все закоулки в Скрепи́нтере. Пути негласного посещения выстраивались в сознании пачками. Он искал сочетание двух нужных условий.

Основное – в «приземлении». Для этого нужно точно знать конфигурацию твёрдых предметов. Иначе – катастрофа! Передвинутые или новые вещички нарушат порядок. И образ в памяти у мага перестанет соответствовать, станет ложным. Кладущая коридор сквозь пространство волна силы вернётся к чародею в виде тычка и боли в области сердца, что способны нанести серьёзную травму.

И второе: наличие сверху свободного объёма, чтоб протиснуться. А влезать придётся целиком. Снять с шеи амулет у вечно бегающей девчонки чисто руками не получится. А когда спит? Тоже не подойдёт: нет уверенности, как долго. В ответственный момент возьмёт и проснётся. Второго шанса судьба для лихих дел не предоставит.

О скрытной переброске в местечко, где шмыгают мышки и тем паче люди, сто́ит забыть. Не мог же Эжен, как давеча наглый Персто́лиус, посредством холопа создать непроницаемый магический шатёр, подготовить под ним нужную обстановку и безопасно простроить коридор пространственного перемещения внутрь. Подобные чары всполошат всех колдунов твердыни. Для них созданная против разящей стали защита, что паутинка перед лошадью. Да и сам Эжен перед герцогской братией – комар под ладонью.

В суматошном быте крепости мест маловато, что не охватила суета. Вдобавок стражи цитадели работают и день и ночь как муравьи. Они заботятся, чтобы шанс у незваных гостей отсутствовал напрочь. По замку постоянно шуршат едва заметные волшебные вихри и двигают мебель. Всего на полпальца, а порталу – каюк! В «забытых» для посещения уголках непрошенных гостей ждут с явным нетерпением магические и на основе механики капканы. Одни среагируют на вес и мгновенно выдвинут острые зачарованные клинки. Других настроили на излучаемый гавва́х, и они с радостью окатят пламенем или молниями…

Прокол в мироздании колышет эфир на обоих концах. Чем шире, тем солиднее. Где не колдуют – спрятать не получится. Разве что окошечко для дрозофилы. Не спасает и то, что в точке выхода колебания слабее. Но во дворце феодала, где в быту ежеминутно ворожат? Для защиты, освещения, комфорта знатных господ…

Аж для канализации, что, как и акведук, основное отличие города от деревни. Споро и вовремя убирать нечистоты, по трубам проталкивать в реку, ниже по течению, самотёком с напорной башни не получится. Без чар крепости пришлось бы вечно вонять. 25

Специалист, а Эжен им определённо был, непременно изыщет возможность камуфлировать собственные потуги волшебства среди толпы чужих.

Годы обучения помогли упорному воришке справиться с задачей. Точки вторжения нашлись. И не одна. Но…

Никак не прорисовывался план, что соразмерно и без лишней опаски позволит проторить путь по дворцу с выходом наружу, а после и за территорию цитадели. Мешали вроде как случайности. Мушек уносило порывами ветра. Их шлёпала прыткая прислуга. Мухобойками! И уж слишком успешно – подлецы! На крохотных летунов срабатывали ловушки магов. Всё это вызывало гнев вперемежку с улыбкой: «Местные чародеи сбрендили. От излишка бдения контузило на всю голову!».

Когда же Эжен столкнулся с тем, как холопов-разведчиков хотят переподчинить, и во всех пяти парах глаз увидел холёное бритое волевое лицо местного колдуна, то понял, что его разоблачили, и сюрпризы неспроста: ведут не первый день. Сдаваться настойчивый взломщик не собирался – не мытьём так катаньем. «Раз нельзя по-тихому, сделаем по громкому», – портал на пасеку в Дероде́ре, и вместо дрозофил вокруг него вьётся рой монастырских злобных пчёл. «Поиграем?» – азарт окрасил ярким румянцем бледное лицо…

Дворец стоял на ушах. Тысячи мелких полосатых летунов-смертников заполонили комнаты. Они жалили всех подряд. Досталось и главе комиссии, Романда́нту. Этот факт тайно обрадовал подчинённых камергера: нос у него превратился в красно-сизую картофелину. Кроме крылатых насекомых, попеременно в разных покоях появлялись призраки: то зомби, то опасных чудищ… Один раз по залу приёмов26 прямо над троном величаво покружил фантом дракона… То за мебелью, то ещё где, колдовские засады фиксировали взлом. По ложной тревоге, по всем закоулкам дворца бегала стража и громыхала металлом лат. Игна́циус не успевал выскочить из одного портала, как пора открывать и лезть в следующий.

Очевидность неудач в борьбе с попытками взлома вызывала тщательно скрываемые улыбки на губах гостей замка. Имперцы официально предложили помощь. Вопрос о принятии перед герцогом не стоял. Но на сколь же неприятна необходимость объяснять отказ? Да и кому? Тем, чья злая воля маячит за спиной тех, кто терроризирует замок? «Ну уж – нет! Не жалко! Пусть лиходеи нагло наблюдают за нашими скромными потугами. Но отольются крапиве детские слёзы», – решил феодал…

Эжен сидел на зелёной траве среди безмолвных снегов и забавлялся до жгучих ко́ликов. Страх у него отсутствовал напрочь. Заклятый от таянья прозрачный кристаллик льда с записью напутствий Персто́лиуса безопасно хранится в пустом доме Софы, стародавней покровительницы проказника и грел надеждами. «Исполнитель лишь инструмент, что в чужих руках. Пусть вина бесит заказчика, а не меня!» – наивно полагал молодчик. А пока он в мыле веселил эго, силы охраны Скрепи́нтера истощались. За четыре дня беготня за раздражителями спокойствия усохла в рутину. «Пора! Каменюка ждёт» – решил продуманный террорист. «С неутомимыми пчёлками рекогносцировка пошла явно эффективней», – оценил он…

Оберегающий синьора от урона волшбой Главный маг Аланделе́йн в пьянящем угаре носился по всему отнюдь не маленькому замку. Он создавал новые сети ловушек, настраивал старые, усложнял заклятья… Но как ни парадоксально, ему приходилось осознавать, что внутри гложет одна затаённое, но жгучее желание. Всё существо чародея переполняла страсть к удаче противника. Верный присяге вассал не подыгрывал злодею. Боролся на все сто! Все планы по борьбе с во́ром им строго выверялись, просчитывалась каждая деталь. Деяния мага для поимки татя сомнений не вызывала. Зато душой он, уже два столетия как хладнокровный колдун, яро желал себе проиграть.

Игна́циус просчитал логику поведения у лиходея. Он попытался перехватить у того власть над холопами. Победа над шлющим пронырливых дрозофил удалась! Но частично. Тать извернулся и скрылся от прямого контакта. Попытка найти его пребывание успехом не увенчалось. Зато получилось считать слепок а́уры – полдела для выяснения, кто посмел позорить господские покои. Но на этом – стоп! Проверка по доступным имперским базам результата не дала. Преступник там не значился. «Негодяй не колдун, самоучка. А по грубой прикидке: изгнанный из Академии за проступки и почти готовый к службе маг», – резюмировал Игна́циус на очередном докладе герцогу.

После личного столкновения воль тать изменил тактику. Он уже не таился. Проникал нагло: насылал жалящих пчёл и пугал воображение не искушённых в магии зевак призраками монстров по всему замку. Челядь не скучала! Вызванная им суматоха служила, чтоб отвлечь внимание от истинной цели: похищения Ксинаалга́т. То, что предполагается кража, Любек и Игна́циус не сомневались. Они держали нос козырьком. Знали, что вскоре вор пожалует сам. Чтобы спровоцировать врага, защитники сымитировали усталость. И как следствие – замедлили реакцию на шалости негодяя. А сами при этом усердно готовились к встрече.

Роль солиста по козням взял на себя карлик, чьё тело стала частью волшебной ловушки. Он спрятался в идущем из спальни Лили́ потайном ходе. Дабы ауры портретов на стенах сливались по интенсивности с излучаемой от сидящего в засаде, чародей погрузил сослуживца в глубокий, летаргический сон. А пробуждение готового к схватке воина обусловил с касанием медальона. Любой, кроме принцессы, кто дотронется, тот и заставит ловушку сработать. Для успеха супротив чар маг напитал кинжал Любека под полную завязку гавва́хом гнева. Разве что редкостный силы и знаний волшебник воплотит способный противостоять такому оружию экран.

Инициативно и кропотливо исполнял долг Игна́циус. Но это никак не мешало искренне мечтать, чтобы похититель переиграл защитников владений герцога и умыкнул Ксинаалга́т. Пульс у виска бил и тихо нашёптывал, что кража амулета разрушит привилегии синьора на обладание им. А у приёмного сына Клары появится законное право самому овладеть желанным артефактом. Соблазн давил и сминал волю. Но маг не поддался. Открытый, без лишних мыслей взгляд чародея на посверкивающий в темноте клинок совмещал и гордость за труд, и печаль…

Глава 9-я. Проникновение

Удар, удар, ещё удар –

победа! Вот! Но вышел пар…

В уютной светлой комнате по паркетному полу суматошно разлеглись мягкие игрушки, от гигантских до крохотных. Посреди них под золотистым балдахином устроилась кроватка. А на ней в «ласковой» неге шёлкового белья спит Лили́. У малышки подрагивают уголки свёрнутых в мечтательную улыбку губ. Сон после обеда священен. Покой ребёнка оберегают от вездесущих пчёл две толстоватые тётушки в цветастых сарафанах. Они с мухобойками и сачками. За массивной дубовой дверью дежурят два алебардщика. Полная выкладка подсказывает, что стоят не на показ, а готовы к полноценному бою. В других концах дворца продолжается переполох, но в опочивальне принцессы – тихо.

Под кроватью скрипнуло, а затем прошуршал едва слышный глухой шорох. Одна из прислужниц Лили́, Дора нагнулась, чтоб взглянуть – ничего лишнего. Но что это? Зависшие буквально в воздухе зрачки втыкаются взглядом прямо в глаза. Женщина делает глубокий вдох и засыпает: кулём оседает на ковёр. «Что там, Дора?» – тихо, дабы не разбудить капризулю, спрашивает вторая служанка и повторяет действия первой.

Из-под кровати вылез Эжен. Он отодвинул занавесь балдахина и бросил взор на умиротворённую сном девочку. Безмятежное, свободное от гримас мирно спящее лицо принцессы умиляет естественной детской красотой. Не портят его ни спутанные чёрные волосы, кои разметались по атласной подушке, ни маленькая светло-коричневая родинка над переносицей, что расположилась ровно посреди лба. «Прости меня! Так надо!» – печально шепчет вор по найму. Руки осторожно снимают с детской шеи заветный амулет.

Девочку Эжену жаль, что нельзя сказать об усыплённой им прислуге: «Накажут дур! Кто в стойло встал, тот выбрал вожжи!». Сам он с детства сделал выбор между волей и сытостью: сбежал из монастыря. Да и потом нрав не дал ему удержаться в Академии – выгнали за своеволие. Вот и сейчас бывший студент согласных на холопью долю не жаловал. Впрочем, как и саму систему податны́х обязательств, где одни господа, а другие слуги.

В детской слева от кровати на стене – большой в человеческий рост портрет молодой женщины в буро-зелёного цвета костюме с луком в одной руке и кречетом на другой. Исполненный заботой и вниманием взгляд благородной охотницы упирается в спящую девочку. «Так это её мать! Красиво! Как живая!» – Эжен впервые обратил внимание на окружающую роскошь.

Открывающая скрытый проход картина без скрипа сдвинулась с места. Из образовавшегося проёма к непрошенному гостю с кинжалом в правой руке ринулся виденный им при знакомстве с дворцом карлик. Без идиотских гримас его волевое лицо выдаёт знакомого с ратным искусством искушённого воина. В новой роли шут оделся не в балахон с бубенцами, а нацепил чернённый кольчужный доспех. «Заворожённый поди», – оценил Эжен.

«А вот тебе!» – нагло молвил похититель. Он резко приподнял правую руку и дерзко выставил поднятый средний палец. Небрежно за доли секунды соорудил вокруг себя экран-полусферу и нарочито медленно повернулся к паяцу-убийце спиной. Летящий как орёл на голубя, Любек не растерялся. Наткнувшись на препятствие, он хмуро усмехнулся. Камень в рукоятке кинжала засверкал рубиновыми тонами. На остриё стали побежали сполохи красных и оранжевых огоньков. Одно размашистое движение рассекло прозрачный барьер, что мешал добраться до недруга. Тычок: карлик нанёс сокрушительный удар врагу под левую лопатку. Клинок мягко, без чмяка вошёл внутрь.

Почувствовав слом защиты, Эжен отвлёкся от создания портала на любимую им заснеженную вершину. Он обернулся… Но среагировать не успел. Кинжал вошёл в податливое тело туда, где у большинства людей бьётся сердце. К счастью беловолосого ловкача, «мотор», разгоняющий ему кровь, выстукивал дробь пульса в иной стороне. Это и спасло искателю приключений жизнь. Клинок пробил лёгкое и на пол фаланги не дошёл до ребра на груди.

Сдержав невыносимую боль, что разрывала его изнутри, тяжело раненный любитель библиотек повернулся. Твёрдый кулак смачно приземлился карлику между глаз. Любек отлетел метра на полтора. У паяца непроизвольно брызнули слёзы. Кровь залила ему нижнюю часть лица. Оставшийся крепко зажатым в руке шута кинжал выскользнул из раны. Вылезая, Острый клинок расширил входное отверстие, чем резко усилил кровоток. В сознание Эжена вполз непроглядный туман.

«А-а-а-а!» – закричала очнувшаяся от навеянного сна Дора. От мощного удара снаружи двери упали внутрь комнаты. В проём вломились оба стражника. Любек посчитал, что раскрывать себя перед челядью не стоит ни при каких обстоятельствах. И несмотря на то, что долг наказующего перста исполнить ему до конца не удалось, он юркнул в потайной ход за портретом. Картина потихоньку вернулась на место и встала как влитая.

Эжен бросился чинить рассеянный зачарованным оружием волшебный экран. Пальцы как ватные… Справился! Успел! Стража опоздала. Об прозрачную поверхность громко застучали острия алебард. Бесполезно! Атака солдат не стоила внимания молодого мага. Зато до отчаяния беспокоила застилающая взор пелена. Она мешала проторить портал. Нить сознания то и дело ускользала. Раз за разом чётко воссоздать, куда «приземляться», Эжену шанс не выпадал. Знакомые образы интерьера дрожали и таяли. Страх отдачи в раненую грудь не позволял ему рисковать. И он выжидал.

Веки подрагивали от напряжения. Краешек глаза израненного пастуха дрозофил ухватил контур дымчатого овала. В шаге от него новые враги. И пострашнее прежних. По душу вора шёл местный колдун! Время неминуемо пошло на секунды. Отчаянье заставило пренебречь, то, чему его учили. Он презрел очень важный запрет. Истекающий кровью Эжен рванул в пустоту безбрежных просторов потустороннего. Отступая в междумирье, неудачливый похититель искренне полагал: выигрыш во времени позволит собраться и разогнать туман в голове. «Пустяк! Пара мгновений! Чётко прорисую знакомый образ и обратно в мир живых», – наивно рассчитывал он.

Вороги остались в исчезнувшем Скрепи́нтере. Но опасность для жизни беглеца не исчезла, а многократно увеличилась: целые полчища сильных и жадных до тела и души живого человека кружили в поисках пищи по миру мёртвых. Обильно вытекающая из раны и плавающая в невесомости вокруг владельца кровь привлекала из восьми направлений27 алчную нечисть. Редкий по мощи маг способен создать в пустом от материи мире защитный экран: точно не маг-недоучка.

Чтоб пугать нечисть, в репертуаре у студента факультета телепортации имелся лишь один приём: разряд молнии меж ладошек. Хищному духу, что быку хворостина. Да и тот слабоват, чай не маг-воин, но лучше наличие, чем отсутствие. Дабы освободить обе руки, Эжен украденный амулет повесил на шею, чем нарушил строгий наказ Персто́лиуса. Когда под угрозой жизнь, подобные мелочи растворяются, как дождик в реке.

Готовый к встрече с хищным отребьем волшебник сосредоточился. Пусто! Портал не вытанцовывался, как и в спальне у принцессы. Ни привычная снежная вершина, ни кладовка тётушки Софы, ни винный погреб монастыря, что в Дероде́ре, не шли Эжену на ум. Не вырисовывался ни один нужный интерьер! Мысли, то расплывались, а то внезапно прерывались на мгновение беспамятством. Но, как показали дальнейшие события, эти несчастья – всего полбеды…

Первыми появилась алигло́ты – разумная на половину нечисть, что обильно снуёт по междумирью. Мелкие – размером с ладонь. Но количество окупало качество. Внешне они напоминали покрытые выцветшим прахом, не имеющей точной формы, округлые полые куски. Целая толпа таких кружила подле Эжена в мерцающем оранжевыми зарницами сумраке. Присосётся подобный шар к живой плоти – та и рассыпится в пыль, в месте, где он коснётся. Душу этой мелюзге не развоплотить – слабовата. Но получить в теле проплешины волшебнику тоже не улыбалось. Атака! Разряд развалил алигло́та на части. Но тому, всё едино. Вместо одного появлялось множество помельче. Эжен старался, но причинить вреда врагам не мог – только чуть-чуть отгонял…

Пока спасало то, что крупные жрали мелких. А до тела человека добирались единицы. Да и те отвлекались. Алигло́ты жадно хватали капельки крови, что вытекли из раны и плавали в невесомости нави. А кто из них добрался поближе, тот рвал куски из одеяния «невидимки». Оно состояло из особей мимикрирующей медузы хиронекс, что для нужд собственной скрытности поработил Эжен. Их пластичные тела с точностью повторяли контуры хозяина. И облегающий плащ с капюшоном, и рельефно обтягивающие штаны, и не мешающие жестикуляции пальцев перчатки: всё это – живые существа. Они невольно оберегали плоть поработителя. Холопы безропотно и безмолвно расставались с жизнью вместо мага.

Осыпающий молниями мелких алигло́тов беглец различил мощный гул. К нему неотвратимо спешил громадный душегуб. Кроме урона плоти, этот явно высосет досуха. Дух волшебника предстал под угрозой – не спрячешься. Безысходность попадания в нихи́ль сподвигла в деятельном воришке новые силы. Он не погрузился в ступор, а истого взмолился. Обе руки инстинктивно схватились за висящий на шее амулет. Эжен, как и любой колдун – убеждённый атеист. Но близость гибели многих превращает в верующих, пусть и ненадолго: испуганный и обессиленный недомаг не оказался исключением…

Барражирующему Оглое́ду улыбнулась удача. Перед ним вдали замаячил «плотный» живой. Главное – добраться первым. И он помчался изо всех немереных сил. Полёт бодрил. Радость от предвкушения снеди переполняла монстра. Деликатес манил гурмана, ярил и вселял жар надежды. Прошли тяжкие для него минуты ожидания. «Ха-х-ха-ха», – жертва оказалась в пределах доступности проворных щупалец. Но осторожность заставила прислушаться (зрением наш герой не обладал).

Мелочь бросилась врассыпную. Крупный хищник остался наедине с призом. Он неспешно выкинул из утробы пяток «рук». Щупальца стали неторопливо собирать драгоценные, разбрызганные мелким бисером капли крови. Смак и скорости не любит. Тот отросток, что помощнее, вильнул в середину копошащейся жертвы. Упования рухнули в бездну. Ожёг! Он заставил отдёрнуться. Оглое́д удивился. Не часто в родной стихии ему доводилось чувствовать боль…

Как в сказке! У Эжена вернулась надежда. Перед взором истово молящегося сложился чёткий образ до сего мига неизведанного им «странного» места. «Отступить – не значит сдаться!» – отсрочил неминуемую кончину белоголовый чародей и без раздумий телепортировался. Неизвестность в моменте казалась предпочтительнее немедленной гибели. Ноги упёрлись в твёрдый «пол». Превозмогая потрясающую всё тело боль, беглец попытался не упасть. Хоть там, куда он попал, властвовала ночь, света хватало: два ярких луча нестерпимо лезли в глаза. Эжен прищурился. Но разглядеть не довелось. Стремительно несущееся нечто с огромной силой стукнуло прямо в живот и согнуло несчастного пополам. Лоб грохнулся об металл – мир погрузился во тьму…

Повторной попытки прильнуть к «живому» судьба Оглое́ду не подарила. Жертва проворно унеслась и исчезла вдали. Бросила! Столь дерзкий, «подлый» проступок осиротил нацеленное на смак чудище. Оставшиеся «огрызки» алигло́тов и жалкие капельки, что хранили а́уру сбежавшего, лишь подчёркивали глубину фиаско. «Так дело не пойдёт!» – возмутился монстр. Мелодия удравшего звала и волшебно очаровывала. Это добавляло негодования и жёстко ярило. Фантазии о сладости не попавшей в утробу плоти взрывала разум. Их обаяние перекрывало всё, чего едал до этого гурман. Обида и гнев терзали, рвали на части. Жизнь на какое-то время стала не мила. Но он пересилил себя – собрался.

Безмятежное прозябание жадного до чужих душ и сладких тел гиганта внезапно приобрело сакральный смысл. Мысль, найти улизнувшего, того наглеца, что посмел сбежать, плотно обхватило сознание и поработило разум. Он беспрестанно рисовал картины наслажденья, как Оглое́д смакует каждый кусочек: крови, костей, мышц… Венец пиршества! Это впечатавшаяся в память а́урой душа, ипостась «подло» обманувшего благодарного едока обеда. Музыкальный след беглеца вёл за собой. Тот хитро спрятался в окружённое непроходимой для «славной» нечисти чертой, за флуум28. Не беда! Хищник подождёт. Он засядет в той точке на границе миров, где добы́ча неизбежно её переступит: «Квантум сатис!29».

Глава 10-я. Консуэлла

Сгустились тучи, грянул гром,

и я подумала – вот он…

Оглушительно играла музыка. Стелился и напористо обволакивал всё вокруг фривольными облаками пронзаемый разноцветными пляшущими лучами белёсый дым. Орды буйствовали на переполненном от ног и тел танцполе. Консуэлла решительно шагала сквозь беснующуюся безликую толпу. Пару, другую раз её пытались задержать. Запястье бесцеремонно цепляли жёсткие мужские пальцы. Но девушка молча выдёргивала руку и шла неуклонно вперёд. Она не оборачивалась. Приставала не удостаивался и взгляда. Внутри неё всё клокотало. Не до кавалеров! Из сутолоки вдруг выросла стойка бара. «Позови Барби!» – отрывистый, с ноткой экзальтации глубокий женский голос пробился сквозь шум зала.

– Кого?

– Эйдана Дорана

– А кто спрашивает?

– Конси!

– Что-нибудь выпить?

– Виски с колой и льдом! Впрочем, нет. Три виски без ничего.

«Келли, мистера Эйдана, ждёт некая Конси», – оповестил старшего в охране клуба по рации бармен и разлил обжигающий алкого́ль по стопкам. Тонкие женские пальчики ухватили первую и филигранным махом опрокинули в изящный ротик. Тёплые струйки собрались «под ложечкой». Затем спускались пониже… После третей Консуэлла понемногу расслабилась.

«Вас угостить?», – вкрадчивый густой голос заставил обернуться. Коренастый парень излучал нахрапистость хама, что не желает слушать и тень возражений. Цепкий взгляд нагло ощупывал стоя́щую перед ним хорошо сложённую молодую среднего роста латинос.

Шикарный бюст упруго обхватывал пепельный топик. На нём извивались слева наискосок узкие полоски ткани с коричневым кантиком и добавляли ему объём. Завязанный бантиком, полупрозрачный, каштановый шарфик обтягивал тонкую талию. Он позволял угадать плоский оливковый живот. Широкие бёдра облегала чёрная блестящая юбка, что спускалась до колен. Агатовые замшевые полусапожки подчёркивали загар на стройных длинных ногах. Тонкая золотая цепочка с шеи спадала, в поющим соблазном, разрез груди. Распущенные свободными локонами до плеч смоляные волосы окаймляли правильные черты лица. Неяркий макияж мягко гармонировал с чарами молодости. Рядом с красоткой на стойке лежала небрежно брошенная сумочка цвета кофе с молоком и отделкой в тон обуви.

«Я занята» – отрезала Конси. «Давайте, я угощу Вас, пока ожидаете?» – настаивал навязчивый кавалер. «Не советую переходить дорогу хозяину сего заведения», – с мимолётной улыбкой тихо сквозь зубы прошипел бармен. Парень поперхнулся. Он спрятал глаза в пол и как пуля слинял.

В глубине за стойкой широко распахнулась дверь. К девушке вальяжно придвинулся мужчина лет тридцати. Кучерявые рыжие волосы явно выдавали в нём ирландца. Он на голову возвышался над ожидавшей. Решительные и благородно утончённые черты лица – причина данной ему клички, «Барби». Произносить вслух которую отваживался не каждый. Светлая в один тон футболка не скрывала атлетическое телосложение. «Конси, я весь внимание», – лучезарно улыбнулся «аполлон». 30 И с вызовом глянул в сверкающие праведным гневом тёмные зрачки.

– Эйд, ты, подонок!

– Зачем тогда пришла, коли так?

– Посмотреть тебе в глаза. И… Вот ещё! Твоё! Забери!

Конси сняла с левого запястья турмалиновый браслет в золотой оправе. Она с вызовом положила украшение на стойку перед собой. Не оглядываясь, красотка, что освободилась от кавалера как от дырявого подследника, с чувством классно выполненного дела устремилась к выходу из клуба. Вдогон алело вытянутое от злобы лицо Эйда, что уже никто б не назвал «барби».

Консуэлла села в белоснежный двухместный кабриолет, мерседес-бенц и удовлетворённо надавила на газ. «Почему мне достаётся лишь одно дерьмо?» – выезжая на трассу, огорчённо спрашивала себя она. Однако сожаление вызывала только потеря полюбившегося браслета. Украшение славно смотрелось на руке, а напитавшийся теплом тела турмалин мягко возвращал его и дарил чувства уюта. Хотя лёгкая грусть в глубине продолжала тревожить. Чтобы избавиться от неё, расставшаяся с кавалером девица стала распевать весёлую испанскую песенку: «Me gusta cantar, encanta bailar, comer y beber – me gusta vivir!»31 и качать головой ей в простенький такт.

Несущее искательницу приключений в новую жизнь авто мчалось по пустынной дороге в сторону города. Консуэлла ахнула. Силуэт! Бухнуло по капоту! Визг тормозов заложил уши. Кабриолет проскочил четыре десятка метра и замер изваянием на асфальте. Девушка словно сомнамбула вылезла из автомобиля. «Ох!» – ноги предательски не сгибались. Она в прострации доковыляла до места столкновения. У обочины забыто лежал окровавленный куль. «Человек!» – пульс едким молоточком застучал по виску. Охватившая паника заставила броситься к машине, сесть за руль и устремиться подальше от страшного места.

Смятение отступило и сменилось раскаянием. Консуэлла затормозила, заглушила двигатель и целых пять минут вглядывалась в свои дрожащие пальцы рук. «Я едва рассталась с дерьмом, как превратилась в него сама!» – мучительно переживала новоявленная убийца. Страх наказания неотвратимо лез в мозг. Но время вспять не воротишь. Пришлось приня́ть «ох как» непростое для «честной католички» решение.

Молодая женщина скрупулёзно протёрла от крови бампер и капот. Увы, глубокую вмятину так не скроешь, да и на фаре трещина конкретная. Спрятала использованную ветошь в целлофановый пакет (благо тот нашёлся в багажнике). Затем – магазин, где приобрела рулон полиэтиленовой плёнки и лопату. Без свидетелей возвратилась к случайно сбитому незнакомцу. Для перестраховки проконтролировала на шее пульс. «О! Ужас! Он жив!» – все корыстные планы полетели в тартарары…

Невдалеке от общественной городской больницы со стороны морга, где поменьше камер, остановился белый кабриолет без номеров. Из него показалась аляповатая фигура, в наспех сооружённом из полиэтиленовой плёнки балахоне. Она выволокла из багажника громоздкий свёрток и с одышкой и остановками подтащила к неприметной двери служебного входа. Развернула поклажу – на пустынный порог вывалилось тело мужчины. Тоненький женский пальчик осторожно постучал в дверь… И пока никто не успел открыть, гостья стремглав кинулась обратно к спасительному креслу в родное авто. Поспешность не помешала осторожности. Улики, полиэтилен из-под тела подсунутого пациента Конси не забыла забрать с собой. «Чёрт! Сломала каблук… Где он?! Не найду…» – прыгнувшая за руль «фигура» унеслась прочь и растаяла как мираж…

Пустыня Мохаве. Доли́на Смерти. Безлюдная просёлочная дорога. Около догорающего костра стоит одинокий силуэт. Светает. Воняет горящими пластмассой и кожей. «Хорошо, что плёнки хватило и на балахон, и на то, чтобы его замотать… Сапоги жалко – такие красивые, удобно сидели. А пришлось сжечь! Повезло – вожу с собой сменную обувь… Я не такое уж и дерьмо… Как тяжко пришлось тащить! Ну хоть сподобилась маслица под полиэтилен накапать – всё полегче. Качка, как Эйдан… Родила бы, но не доволокла…» – утешала неугомонную совесть Консуэлла.

В бардачке кабриолета покоился плотно обёрнутый в салфетку круглый медальон из грошового, но красиво обработанного камня с витиеватым узором. «Дорог ему, раз носил. В МЛК-ЛА не Форт-Нокс32, да и такой контингент: стянут или потеряют. Как слыла как «Король-убийца», так и осталась после переименования: лечат всю шваль из Южного и Центрального Лос-Анджелеса. А я верну как в аптеке… Коли выживет…» – объясняла прикарманивание чужой вещички с притягивающим взгляд рисунком черноволосая красотка.

Возврат домой, в уютную мягкую кровать облегчения не принёс. Консуэлла ворочалась с одного бока на другой. Едва дрёма частично захватывала в свои тёплые объятья, как виделся неизменный сон. Беловолосый мужчина тянет к ней правую руку, то ли в мольбе, то ли в сильной страсти. А сознание у неё тонет, вязнет в глазах цвета василька. На этом месте она резко просыпа́лась. И уже наяву мысли путались, а «глупые» фантазии будоражили разум. Ирреальность добавляли особенности причудливого облика сбитого.

В детстве Консуэлла любила читать про разных сказочных существ, синеокий незнакомец ей напомнил одного из них – эльфа: прекрасный и вечно молодой. Забыть произошедшее не удавалось вторые сутки: неведенье выворачивало наизнанку. Лежать и мучиться в постели она уже не могла – требовалось без промедлений узнать: жив или нет. Утро ещё не наступило, а кабриолет мчал хозяйку к больнице…

Уиллобрук. Между Уотсом и Комптоном раскинулись здания клиники имени Мартина Лютера Кинга-младшего. В регистратуре – гостья. Она пытается найти пропавшего мужа: «Двадцать три года. Волосы белые до плеч. Лазурные глаза. Лицо и без бороды, и без усов». «Посмотрите! Поступил сегодня ночью. Мужчина. Пока не опознали. Я Вам скажу – «белые» к нам попадают нечасто. Этот?», – предлагает посмотреть на монитор кокетливая молодо выглядящая афроамериканка. Она брезгливо разглядывает бесформенную фигуру в бирюзовом брючном костюме. Лицо девица «упаковала» несколькими медицинскими масками того же ужасного цвета, что и платок на голове. «Свирепствующий «ковид-19» преобразил рожи многих, а эта мымра со своими тряпками? Та вообще! Как одно грязно-мятное пятно!» – с ноткой брезгливости подумала чернокожая красотка.

– Он!

Выведенное на экран фото высветило знакомое лицо «эльфа». Веки прикрыли глаза, но умиротворённые черты дарили надежду.

– Колотая рана в спине и сильный ушиб головы. Умер. Вам надо опознать тело. Да, синьора Консуэлла Мария Вальдес Альфаро, Вы в анкете не указали телефон для связи.

Монотонный стрекот служащей, как гвозди вбивал слова в мозг. У юной авантюристки перехватило дыхание. Глаза резко зачесались. На ресницы навернулись слёзы. Все мысли о собственной безопасности истлели и вылетели из головы, как колибри из открытой клетки. Консуэлла бездумно прошептала свой обычный, а не специально припасённый для этого случая, телефонный номер.

«А-а-а-а-а! Доктор Робертс! Охрана! Охрана!» – прорезал вопль деловитую суету больницы. Персонал и посетители уставились в сторону лестницы, откуда этот крик и раздался. Вахтёры, что дежурили в фойе, сорвались с места. Стараясь не привлечь лишнее внимание, Консуэлла осторожно выскочила наружу.

Глава 11-я. Жажда

Ах! Кровь прекрасна и вкусна́!

Зачем ещё нужна она?!

Оглое́д мчался сквозь пространство вдоль «логовища живых», куда скрылся владелец блазнящей аппетитной души. Прочая еда не отвлекала азартного монстра. Тонкая переливистая мелодия разыскиваемого лакомства звучала и вела за собой. Лавирующий между сонмами недобро колышущимися ре́те охотник не терял направление к будущему трофею. Звук приближался, подбадривал и невольно заставлял глухо урчать утробу. Недалёк миг, когда хищник будет рядом с местом, где за тонкой, хоть и непролазной для нечисти плёнкой прячется беглец. «Живые не вечны. Они теряют плоть и ныряют в навь. И тогда… Негодник выглянет наружу, а рядом… Я!» – с мечтательной ноткой смаковал предвкушение лакомства кипучий душегло́т (способное расщепить чужой дух и усвоить высвобожденный гавва́х существо).

Несущееся с огромной скоростью каплевидное тело чудовища с множеством щупалец неожиданно распласталось, что на длительной памяти давнего путешественника по миру мёртвых произошло впервые. Оглое́д растерялся: он встретил в междумирье помимо флуум странную преграду. Но черта, что отделяет живых от мёртвых, жжётся – только коснись, а эта – нет. Попробовал обойти. Неудача – вернулся в собственный след. Оглое́д проявил настойчивость. Он обшарил препятствие. Результат огорчил: космического размера «волдырь» без прорех прижимался к черте с явью и закрывал нужную хищнику часть.

Знакомый с геометрией человек понимает, что создать внутри замкнутую фигуру возможно тогда, когда мерность «границы» уступает ровно на единицу мерности пространства. Нарисованная одномерная окружность на двумерном листе бумаги размежёвывает его на две части: внутри и снаружи круга, но для кончика карандаша в руке художника она не препона – он без мороки сверху поставит закорючку. Также и забор остановит пешего путника, но не помешает перелететь птице. Аналогично со сказанным: плывущий по воздуху мыльный пузырь подобно делит имеющий три измерения простор перед взором. Но в четырёхмерном пространстве, чтобы проникнуть внутрь обычного (трёхмерного) шарика рушить у него структуру нет нужды. Поэтому «волдырь» Оглое́да не похож на вздувшуюся мозоль: он не двух, а трёхмерный.33

«Неужели конец мечтам? Что делать?» – забеспокоился монстр. В тоске потерянный душегло́т вернулся в точку столкновения. Там он расплющился об поверхность и загрустил. Несвойственное привыкшему к простым помыслам о еде звериному сознанию такое чувство, как удивление сдвинуло тектонические глыбы обыденности. Хищник порядком задумался. Из глубин памяти прорисовался волшебный способ попадать к тому, кто нужен – телепортацию через итеринме́нт. Он в стародавние времена напрасно, по глупости им был забыт. А сегодня вдруг пришёл на ум. Как, кстати? Так лучше! Не надо ждать, когда добы́ча появится в междумирье. А полакомится прямо в обиталище живых.

Слиться без спроса с чужой душой – безмерно трудно. Она обладает характером и легко откажется принять гостя. Есть шанс сломать волю. Но это для человека, и тем более волшебника, весьма сложно. Согласится? Кто ж настолько обезумел, что позовёт себя откушать? Ответ очевиден! Но в каждом правиле есть тайные тропы. Любой дух оставляет следы на вызывающих чувства предметах. Они не противятся и всегда готовы приня́ть бесплотного визитёра. Спрашивать у них «дозволенья» – смешно. Нечёткость а́уры и геометрические размеры отпечатка чужого разума – единственные помехи влить туда часть естества охотника.

Чующий до крохотных деталей желанную цель, зверь ощутил обертона вкуса капель крови, что вытекли словно дар судьбы из убежавшего «живого». «Дружок» поранился – к свободным от власти человеческого духа крупицам жидкости обозначился вольготный, без препон путь. «Узковат», – деловито оценил ресурс Оглое́д. «О! Новый! Шире! Вперёд!» – «спрут» междумирья выбросил тонкое щупальце внутрь созданного им портала душ…

«Доктор Робертс, у нас неизвестные антигены!» – в кабинет начальника просочилась лаборантка. «Давайте разбираться. Оставьте на столе. Я гляну», – ответил мэтр подчинённой. А как за ней закрылась дверь, он под недовольно сморщенный нос тихо буркнул: «Тупицы! Опять пробирки попутали?» Что ни час, то отвлекают лишённой смысла суетой – полагал увлечённый думами врач. Он отложил им материалы научного исследования и подвинул к себе принесённый комплект с вакута́йнерами.

Со скукой во взгляде медик провёл анализы на агглютинацию.34 Результат слегка озадачил. Антигенов A, B и D нет: вроде как первая отрицательная. Но где антитела к ним? Они тоже отсутствуют. Ни к одному! Как в четвёртой положительной. Парадокс явно взбодрил внимание творческого человека. Томную банальность перебило любопытство. Загадка замерцала экзотикой тайны. «Забор крови надо провести повторно. Может вакута́йнеры с брачком…» – этот здравый резон пронёсся у него в голове и тихо заглох. Желание провести эксперимент обуяло и поработило разум…

Помимо клиники, Робертс работал по гранту Пентагона. Научный проект занимал у него все помыслы. Важное для страны исследование будоражило мозг. Патриотизм! Секреты! Всё это влекло и распирало разум. Ночное дежурство – прекрасный способ полностью погрузиться в поэзию цифр и химических реакций. Днём же обязанности руководителя лаборатории гематологии надоедали и раз за разом раздражали учёного рутиной. В последние дни у него в творчестве царил застой – тема никак не ладилась. Но сейчас! Свежие факты сулили пробить брешь. «Эврика!» – громко воскликнул новый Пол Моравитц35.

Мазок на стёклышко из пробирки (с маркером «без реагентов») и под микроскоп. Голова закружилась, убыстрился пульс. В крови пациента помимо стандартных, знакомых врачу, частиц плавал добрый десяток науке неизвестных. Доктор закрыл глаза, успокоил дыхание и посмотрел ещё раз… И тут мужчину прорвало…

Робертс делал один опыт за другим. Всё подтверждалось: эта кровь не человека или владелец родился не на Земле. «Инопланетянин?!» – ошарашенно свербело в мозгу. Неумолимо тикали часы, звонили в дверь. Доктору не до них: «Плевать – подождут!». Лихорадочный блеск радужек глаз и дрожащие кончики пальцев выдавали сильное эмоциональное напряжение. «Чёрт», – пробирка с чистой кровью опустела. Необходимо ещё!

Подавляя обуревающие чувства, начальник лаборатории отправился на первый этаж в Приёмное отделение. «Какое счастье», – дежурная медсестра зашла в сестринскую. Шаг в нужную палату. Донор в обмороке – опять везёт. Сорок секунд набатного пульса простучали как век. Всё срослось! «Ок! Двести кубиков хватит», – как нашкодивший ребёнок, уважаемый медик на негнущихся ногах помчался к себе в кабинет. Драгоценная пробирка с кровью скрывалась в рукаве. «Пройти побыстрее, чтоб никто не окликнул!» – теребила беспокойная мысль. Стыд заливал румянцем «голубому воришке»36 лицо. Перед ним долгожданная дверь: «Скорее внутрь!».

«Ура», – ёмкость с материалом для опыта стоит в кабинете и чарующе манит. Робертс осторожно и глубоко вздохнул. Он прикрыл веки. Воля с усилием успокаивала нервы…

Треск заставил широко распахнуть глаза, всё сильнее удивляясь. Стекло вакута́йнера разорвало! Перед взором врача растеклась лужа крови размером с ладонь. Остальная часть стола усеялась багряными брызгами и мелкими осколками разбившейся пробирки. Из центра ярко-красного пятна торчит толстым концом белёсый червяк. А другим, худым он поспешно хватает отдельные алые капли. Густая жидкость методично исчезает у него в утробе. Грация жестов едока завораживают…

Доктор очнулся от наваждения только тогда, когда кровь со стола исчезла и небрежно оставила после себя горсточку бледно-бурого порошка. Червяк потолстел. Его вылезшая из глади стола стать изогнулась в виде вопроса в направлении человека. Атакующая часть хищника ринулась в сторону наблюдателя. Врач рванул из последних сил, но, по глупости, не к двери, а в противоположную сторону.

Червяк догнал спину беглеца рядом с окном. Робертс умер мгновенно и не увидал всей картины ужасающей драмы. Руки трупа намертво цепляются за штору. Следом середина туловища, что от поясницы до подмышек, тает и оставляет после себя пустой кокон из одежды. Запутавшаяся в халате верхняя часть тела сползает на пол и тянет за собой занавесь. Та – непрозрачна, и, упав, впускает в окно наступающее утро. Яркий солнечный свет заливает весь кабинет. «Червяк» беспомощен! Он скукоживается, втягивается в стол и исчезает. Пару секунд нижняя часть останков доктора продолжает стоять. А затем с глухим стуком падает. Оборванные на уровне пояса бёдра упираются в лежащий на полу затылок. Торчащие, скрюченные в судороге руки напоминают рога спящего уродливого карлика…

Удачная охота радовала Оглое́да. Гибель тоненького щупальца никак не умаляло плюсов от греющих дух нечисти трофеев. Помимо желанной крови из живого, кто так резво сбежал и какого, зверь считал уже практически братом, удалось насладиться ещё одной «смачнюгой». Как приятно сожрать добрый кусок плотной трепещущей плоти? А испить изумительных на вкус вод тела? Неплохо и насытиться мягко переливающейся смаком в утробе душой. Монстр ощущал себя везунчиком. «Эврика!» – кричало естество.

Внутри гурмана волнами расходилось мягкое тепло, пузырились и разбегались прохладные мурашки. Умиление вызывало гордость: он явно прозорлив. Когда у него открылись новые возможности, и место, куда так хотелось проникнуть, стало ох как просторней, Оглое́д удержался от жгучего желания. Он отказался от мысли построить новый итеринме́нт покрупнее, чтобы забраться внутрь посолидней. Зенитом сладости монстра стал восторг от деталей трапезы. Память раз за разом подсовывала их гурману.

Но вишенка на торте! И это ключевой момент, что вновь открытое, а некогда прочно забытое умение расширило горизонты возможных забав. Оно показало путь в «гнездилище», где сонмы «живых», чей вкус для ценителя сладкого – умопомрачителен. В это, иным способом недоступное логово вели прочные ниточки. И к любимому «брату», и к его манящим следам, и не только. Гулко отдавались отпечатки второго. Того, кого съел Оглое́д в прошлый раз. Когда появится шанс построить свежий коридорчик, куда пролезет тонюсенькое из щупалец и не обожжётся, тогда плотоядная нечисть будет готова к новому сафари. Остаётся ждать и непрерывно пытаться. А терпения вечному хищнику не занимать…

Глава 12-я. Допрос

Кому поспать, кому пожрать,

а кой-кому в крови блевать…

На четвёртый день по приезде комиссия Романда́нта сподобилась на допрос малолетнего убийцы Климента.

Надзорный советник Тайной канцелярии Хе́кслет возмущённо втихомолку ругался: «Какая наглость? Обычный «герцогишка»! В масштабах страны властитель зёрнышка. А гонору!». Его раздражал запрет членам комиссии на участие в физических пытках. Только указания здешнему палачу Кре́линсу. Да ещё нельзя наставать на нюансах по их исполнению: «И это судьям! Кошмар!». В довесок ко всем обидам заносчивый феодал подсунул им для столь важных работ не старшего в Аланделе́йн, с кем они проводили досу́г игрой в картишки, а замкового. Взамен благородного норави́нга – смерда непонятных кровей.

«Романда́нт, толку то, что камергер, а поставить гордеца на место не смог», – сетовал обожатель заплечных дел. Внутри феода права синьора статутом империи не ужимаются. Что взбредёт в голову чудаку, то и творит. Напрямую навязать волю зарвавшемуся самодуру нельзя. Закон на его стороне. Но у ключника главы государства множество инструментов, чтобы косвенно заинтересовать или принудить к нужным поступкам любого наглеца.

Хе́кслет с магом Фере́нсисом и кардинал-священником Бора́тисом расположились в допросной. Они ждали, когда приведут исследуемый субъект. Каждый заседал за снабжённым перьями и бумагой массивным столом из дерева и молча разглядывал окружающую утварь. Пламя длинных факелов, что торчали под косым углом из стен, сносно освещало просторную комнату. Слева им помогал огонь из простоватого полукруглого камина, с обеих сторон подпираемого этажерками. На полках аккуратно разлеглись различные клещи, молотки, гвозди, крючки и прочие атрибуты любой пыточной. Спереди темнеет отмытая от крови и нечистот разложенная по горизонту дыба. Справа находится целый арсенал именно палача: хлысты, секира, топор, меч… Одна из стен чиста от скарба. Она служит входом для портала. Это чудесный шанс попасть внутрь не содержащей ни окон, ни дверей камеры.

Из возникшего овала волшебного коридора шагнул Кре́линс. Без видимого труда он волочил за собой мэнкетчер с упирающимся юнцом, как уборщица швабру. «Ещё ребёнок», – улыбнулся Фере́нсис. «Но оперившийся и закоренелый преступник», – твёрдо прошептал Хе́кслет. Священник скривился: «Это язычник. На нём нет божьей благодати. Милорды, я робко полагаю, что в присутствии служителя Церкви вы не нуждаетесь. А сие недозрелое семя в беседе о собственных кознях не приобретёт помыслы о Боге».

– Полноте, Ваша Светлость! Вино не остынет. Да и ведущий в сию замкнутую келью портал тю-тю – придётся поработать вместе. Я ж колдовать в Скрепи́нтере имею право внутри приютившего нас зала: переправить Вас вне, в местный храм к бражничающей компании не смею и пытаться.

Боль от потери отца настолько придавила Ерёму, что он не обращал внимания на всё, что происходило вокруг. Ни тычки, ни зуботычины, ни сам факт полонения не вывел сына Трофима из ступора. Он односложно отвечал на вопросы «безбородого», плёлся за ведущим его на палке с надетой на шею Ерёмки петлёй конником. Даже когда оказался прикованным в камере, он ни огорчился, ни удивился. Все чувства перекрывала тяжесть утраты. Хотя нет! Одно событие на минуту обратило на себя внимание. Пленника боднула в грудь мелкая черноволосая чумазая девчонка. Она неловкостью напомнила младшую сестру, дразнилку Лельку. Да и звали чувырлу схоже: Лили́ – паренёк слышал, как ту подзывала толстая тётка.

С детства батюшка для мальца стал единственным светом в окошке. Крепко сбитого, могучего, с широкой раздвоенной бородой Трофима уважали в станице и побаивались. На опасные и решительные мероприятия выбирали атаманом. Сын боготворил его одного, не привечал ни родных, ни односельчан. Не жаловал он и усопших предков. Не вызывал их к себе, ни делился радостями и печалями, ни слушал их мудрые наставления… Потому и рос оболтусом.

Дни в узилище пролетали, и на собственное удивление мысли стали зарождаться в бестолковом сознании молодого общинника. «Папа умер – я смогу его призвать! Но как?» – Ерёмка закрыл глаза и громко произнёс: «Отец, приди!». Ничего не произошло. Юнец пытался и так, и эдак: неудачно. Впав в отчаянье, он застучал свободной от оков рукой по стене, разбил её в кровь и зарыдал.

Обессилев, юноша задремал. И во сне ощутил, как тёплый комочек проникает к нему в грудь. Пред взором предстало строгое лицо уме́ршей в прошлом году бабушки. «Жив он. Не зови: придёт – умрёт», – чётко, как наяву прошептали губы. «Где, что, как», – ничего не успел спросить внук. Чьи-то снимающие оковы руки бесцеремонно выдернули его из виде́ния. Ерёмка попытался оттолкнуть громадного чернобородого мужика в засаленном кожаном фартуке – желание разузнать про отца заставляло бороться. Но куда там…

Допрос шёл неспешно. Все вопросы узнику задавал Бора́тис. Кардинал оказался единственным, кто изъяснялся на языке резов. Маг беззастенчиво уснул. Он не реагировал ни на стоны и крики растянутого на дыбе пленника, ни на громкую ругань канцеляриста на палача. Хе́кслет неустанно требовал усилить воздействие на пытаемого для большей правдивости. Кре́линс ломал клещами узнику всего по одной фаланге на пальце. Его спокойный бас неизменно отвечал: «Простите, милорд, я подданный герцога Аланделе́йн. Действую в рамках полученных от господина инструкций». Во фразе отсутствовала ложь. Мещанин из захолустного городка Кло́удин бессменно выполнял карви за родной кузнечный цех. А любая отсебятина обесценит податно́й труд целого года. Не поспоришь!

– Стоп! Соратники. Вы усердием источник знаний для нас до конца ухандокаете. Ведь не просто язычник, а ро́довик. Не вытерпит боль и утечёт к предкам. А нам перед графом Романда́нтом краснеть придётся. Казнь – прерогатива местного феодала, а не нашей комиссии. Отдаст Богу душу, как отчитаемся?

Маг приподнял голову, что уткнулась седыми кустистыми бровями в лежащее на столе левое предплечье, и зычно стал увещевать сослуживцев прекратить потерявшие всякий смысл истязания.

– Не богохульствуйте, Фере́нсис! Не способен поганый отдать свою мерзкую душонку Богу, не примет язычника Кемле́й без раскаянья. А потому и не сработает обряд отпевания37.

– А что, насчёт ритуала амаропомазания38, преподобнейший? Монсеньор! Приведите к Вере! Вы ж кардинал и рукоположённый епископ…

– Святые таинства для проникшихся правдой о Господе, а не для подобных отродий. Да и невозможно: на стенах зачарованные каменюки висят – не дадут доброго дела священнику посреди волшбы сотворить. И не перестарались мы! Кре́линс разве что пылинки сдувает с подследственного. Фере́нсис, Вам надо посмотреть решительность в получении истины у нас в инквизиции. Но в прочих выводах с Вами согласен. Призвать неверующего с того Света для ответа за грехи его, я, служитель Го́спода не смогу. Но и у вас, магов не получится. В потустороннем у него предков мириады. Ухватятся – не пустят. Хватит ли силёнок вытащить дух для беседы супротив воли супостатов?!

«Уверен, что уважаемый Фере́нсис не справится. Да и зачем ему? Но хватит риторики. Завершаем! Всё что надо выяснили. И обедать давно уж пора. Засиделись!» – теребящий рыжую шкиперскую бородку Хе́кслет закончил обсуждение. «Полечить перед новым допросом?» – вытирая фартуком кровь с рук, проявил интерес Кре́линс. «Не наша забота, мы всё», – отрывисто ответил канцелярист. «Грешно верующему человеку беспокоится о теле нечестивца без должной причины», – напутственно добавил Бора́тис.

Глава 13-я. Неубиваемый

Уж траур по нему играл,

а бледный фраер банковал…

Эжен пришёл в себя после столкновения: «Жив! Светящееся чудище не добило. Повезло! Но где я?». В бездонной черноте безоблачного неба сияли созвездия. Пройденные в Академии лекции по географии, как по расположению ночных светил выяснить страну пребывания, не помогали. Не то, что нельзя просчитать угол, так нет знакомых сочетаний. Одинокая восходящая луна39 чётко подсказывала: занесло туда, откуда пешком обратно не добраться. «Да и какая здоровая? Раза в три поболее, чем Лок и в четыре чем Лия» – восхищённо подумал инопланетянин.

Слева мозолит глаз причудливой формы блестящий экипаж – кабриолет. Пахнет металлом, добротно обработанной кожей и гарью. Два слепящих, почти белых, луча спереди сей конструкции мощно режут темноту и точно выдают источник последних злоключений. С этой повозкой встретился бедный лоб едва сбежавшего от грозной нечисти Эжена.

«Как столь чудная коляска едет?» – родился вопрос у попаданца. Упряжь отсутствует, рядом ни коня и ничего схожего. Неудобные, странные колёса. Их обтянули толстыми рифлёными кишками. Такие обода должны цепляться за всё подряд. Зачем? Резанувшая со спины в грудь резкая боль заставила пытливый ум порталоведа прервать изыскания. Некто ухватил его за плечи и поволочил по земле. Услышав лёгкий стон, незнакомец нагнулся. Перед взором раненого волшебника предстало лицо заплаканной женщины.

Яркий свет кабриолета живописно озарил склонённую фигуру, выхватил каждую мелкую чёрточку. Чёрные локоны волнами ниспадают ниже плеч. С лебединой точёной шеи свисает блестящая витая цепочка с амулетом. Не виданный Эженом за всю длинную, по мнению парня, жизнь оливковый отлив кожи привносит ощущение нереальности. Лицо девы столь прекрасно, что у мечтательного парня замерло в груди. Слёзы на щеках не только не портят внешний вид, но и напротив. Они радужно переливаются, как на восходе солнца искрится скатный жемчуг. Благородно изысканный и в тот же миг загадочный облик вызывал сомнение: человек ли это?

В свитках библиотеки Академии бывший студент читал, что в иных мирах есть сказочные существа – эльфы, прекрасные, как рассвет. Похожи на людей, но у них другой цвет кожи и заострённые, звериные уши. Чтобы рассмотреть диковину, Эжен протянул руку, дабы откинуть лениво вьющиеся тёмные волосы и подтвердить догадку. Однако силы оставили его – «не альбинос» вновь впал в беспамятство…

Город Лос-Анджелес. Приёмный покой МЛК-ЛА. Рядом с койкой больного стоит заступивший на дежурство врач Фальк. Среднего роста, после сорока. Он просматривает документацию на нового пациента. Строго поблёскивает зрачки глаз на поднёсшую бумаги дипломированную медсестру Сару. Ум сравнивает результаты внешнего осмотра с данными из первичных анализов. «Поступил вчера под утро. Наружные повреждения лобных костей черепа. МРТ головы: переломов, внутренних кровоизлияний нет. Колотое ранение. Ага! Со спины в область сердца. Рентген: повреждено левое лёгкое, тотальный гемото́ракс40 Угу! Верхняя граница затенения выше края лопатки (кровопотеря от двух литров)», – веско плюются словами губы.

– Где анализ крови? Заборы сделали? Пациент с ножевым вторые сутки… И ещё не в реанимации! Недаром сплетни про нас ходят.

– Да я всё сдала! Должным образом! И на биохимию, и на ДНК, и плевральную пункцию… Ответов из лабораторий пока нет.

– Что они там думают…

Фальк сделал паузу, чтобы не выругаться. «Две тысячи кубиков Рингера-Кребса41 и в реанимацию. Срочно!» – кратко бросил он. «С фенотипом42 крови пусть разбираются другие», – буднично подумал уставший от напряжённой смены врач…

Сознание вернулось к Эжену. Он лежал на металлической кровати с пружинистым матрацем. Раздели, помыли и накрыли белой тканью, неизвестного состава. Ни лён, ни шёлк… У койки стоит столбом на подставке железный штырь. К нему приторочили заполненную на одну половину бесцветную жидкостью бутылку, чьё сужающееся горлышко свисает к полу. Раствор через прозрачную трубку, что заканчивается иглой из металла, попадает лежащему прямо на сгиб руки, в вену. «Подчиняют или опыты?» – криком об опасности обожгла мысль. Ощущать проблемы в теле будущих магов учат с первого курса. Ответ расслабил: «Яда нет, жидкость тонизирует и восполняет потерю крови. Лечат!».

Кроме подливания «бодрящей» водицы, неизвестный целитель нацеплял по всему телу и по голове больного кучу присосок. От каждой тянулись по жгуту к утвари, что в виде ящиков разных размеров и форм раскинулись вокруг. По фигурным «мордам» бегали огоньки и картинки. Извивались чудны́е линии, мелькали таинственные значки. Для чего сия конструкция? Эжен, что по меркам солидных магов, едва вступивший на путь повелителя гавва́ха юнец, понять подобное был не в состоянии. Потуги напрячь пытливое воображение догадкой канули в пустоту. Зато похититель безделушки герцогской дочери сам себе ручался, что на него эти загадочные сундуки никак не повлияли. «Кстати! А где амулет?!» – с груди бравого борца с карликами Ксинаалга́т исчез…

Кто и зачем о чужом человеке заботится, не беспокоило полного амбиций чародея. Раз стараются – значит, им надо! Но надеяться на лекарей со стороны – не для тех, кто счёл себя волшебником. Исцеление надо забирать лично в собственные руки. Теорию врачевания колотых ран Эжен проходил ещё на третьем курсе Академии. Практики маловато! Разве что по рассасыванию гематом тех, каких Эжен получал в достатке во время стычек с однокурсниками. Светлые волосы и нехватка растительности на лице: раздражали многих.

– Сначала надо восстановить кровопотерю. Жидкость из бутылки – класс! Но собственную не заменит.

Концентрация. Мысленное усилие. Ещё одно! И края разрывов у крупных артерий и вен поползли друг к другу. Прижались! Теперь осталось одно – срастись.

– На мелкие сосудики силы тратить не стоит – организм восстановит сам. Кровь спеклась в груди: не гноится – разберусь потом. Сейчас покой и… Ждать!

Эжен умиротворённо вздохнул. Медиативный сон обнял чародея. А он? Взял и остановил себе сердце.

Сара зашла в палату – пора поменять бутылочку в капельнице. Внутренние часы медицинской работницы со стажем тикали не хуже электронных. Взгляд на ёмкость! Та опустела лишь наполовину. Почему? Ведь времени прошло предостаточно. «Ох!» – больной в опасности. Не капает! На реанимационном мониторе: ЭКГ, ЭЭГ – изолиния43. Счёт пошёл на минуты, и пациент умрёт.

«Во второй остановка сердца! Реанимацию!» – крикнула медсестра через прикроватный селектор и схватилась за дефибриллятор.44 Разряд. Ещё один. Пациент резко открыл веки. Сверкнул глазами. Из шевелящихся уст поразительно чётко, с дикцией и ноткой поэтичности, темпераментно льётся непонятный Саре набор звуков. «Удалось! Вытащила. Уже ругается. Да так убедительно… Как здоровый прям», – облегчённо выдохнула женщина. Увы, расслабиться «удачному реаниматору» счастье не улыбнулось. Вдруг наступила темнота. Обесточило всю больницу. Свет исчез и в палате, и в коридоре.

«Что с потерпевшим? Молчит! Почему медлят с аварийным генератором?» – с каждой секундой тревога плотнее заполняла голову Сары. Лихорадка спала – дали свет. Женщина покосилась на циферки часов: «Аж семнадцать минут!». Не принесли радости и вновь заработавшие приборы. «Бедный бормотун!» – ни пульса, ни церебральной активности. Поздно! Больного спасти не удалось. Накатившая усталость придавила эмоции у сестры милосердия. Но тихо опечалиться у неё не случилось. Нагло подбоченясь, на правом глазу у погибшего без стеснений сидела жирная чёрная муха. И пялилась прямо в лицо. Колоритный буквально, как у человека, взгляд говорил: «Это моё – не подходи!».

Кровь ударила Саре в голову. Она схватила прикроватное полотенце и с остервенением стала лупить по «захватчице». Сердце прыгало из груди, а по кончикам век потоком катились слёзы. «Откуда?!» – чудом взявшееся в стерильном помещении насекомое добило нервы, и до этого расшатанные мерзкими совпадениями. На пике сих безумств в палату вихрем влетел Фальк…

«Сара, может это и к лучшему?», – вернули женщину к реальности участливые слова доктора. «Подумай сама! Он – подкидыш. Без документов, и, что главнее, страховки. Судя по прикиду, жертва разборок среди бездомных. Поступил в рваных лохмотьях и вонял как океан вслед за штормом. Санитары ему за пахучесть дали кличку: «аквамэн». Выживи он после остановки деятельности мозга, так превратился бы в овощ. Так что успокойся! Подождём гипостатических пятен45… А там в морг», – буднично добавил врач…

Медитацию Эжена прервали: сильная нескончаемая боль распёрла грудь. Через расслабленное тело раненного проходил бесплотный поток той природы, что сокращает мышцы, но только громадной силы, как удар молнии. «Всё-таки опыты! Чуждые маги? Кто посмел? Где этот враг? Не позволю!» – следовали одна мысль за другой. Осмотрелся: никого хоть на крупицу способного к подобной сложности волшебству вблизи нет, порталы для нападения и́здали отсутствуют. Как агрессору удаётся напасть?!

В комнате лишь одна женщина средних лет в голубоватом халате, чей взгляд над закрытой повязкой, что скрывает нижнюю часть лица, полон сочувствия. В поднятых ладонях у неё два больших округлых молота с коротенькими ручками. «Вроде как оружие? Нет! Точно не она! Эта дама беспокоится обо мне, сострадает. Защищает? Но тогда от кого? Как достать негодяя? Попробую!» – заклятье «зеркала»46 сорвалось с губ чародея. Против серьёзного недруга приём явно слабоват! Но он единственный, какой пришёл на ум того, чьё тело раздирали едва выносимые страдания.

Сработало! Боль поутихла. Потух свет. Мрак вобрал всё вокруг. Испуг и волнение «заступницы» выплеснули столб пёстрой смеси хладогрива и лобкозуда (гавва́хов страха и нетерпения). Поистратившийся чародей хлебнул обоих – стыд въелся в мозг. Усвоенный эфир раскрыл пикантный штрих: эта женщина боялась не за себя. Чуткое сердце переполняли пронзительные эмоции переживаний за раненного. Сам Эжен, будучи эгоистом, столь явного самопожертвования за чужого, едва знакомого человека до сих пор не встречал. Он понял, что нападения нет! Женщина, как умела, пыталась спасти ему жизнь.

Грустить и терзаться угрызениями совести, когда тяжкие раны разъедают тело – времени нет. Побочным эффектом у заклинания стала темнота. Сломались причиндалы и у «спасительницы». Пока чинят, можно активно поправить здоровье. Эжен вновь погрузил себя в сон…

Выбитые пробки оказались не самым важным инцидентом в госпитале. После включения света выяснилось ужасное. В кабинете начальника лаборатории крови нашли изуродованный труп. Злосчастного доктора Робертса опознали сразу. Сомнений не вызвало ни у кого – лицо сохранилось как у живого. А вот тело…

Кошмар потряс привыкший ко всякому, вчерашний Кинг-Нарбор. Весь персонал подробно, до малюсеньких деталей обсуждал страшное и загадочное убийство. Слухи один ужаснее другого бродили по устам и змеями заползали в уши. Да уж! На «ковид» такую смерть точно не спишешь. Болтали, что у несчастного попросту нет части туловища. Да и кровь пропала. И капли не осталось!

Уже прибыли и по коридорам деловито расхаживали полицейские офицеры. Тщательные расспросы мешали. Но работа медицинского учреждения не прекращалась. Болячки и раны медлить не будут…

Ждать посинения, как поручил Фальк, и ежеминутно переживать Сара не стала. Перед входом в палату женщина смахнула непрофессионально навернувшуюся на глазу слезу и, в задумчивости пропуская вперёд санитара из морга, зашла внутрь. Подложивший под себя скрещённые ноги мертвец сидел на каталке. «К нам пока рано», – произнёс невозмутимый санитар и не прощаясь вышел прочь. Сара без слов упала в обморок.

В эту минуту за квартал от МЛК-ЛА Консуэлла с ожесточением вытаскивала из своего великоватого на три размера, отвратительного брючного костюма мелкие подушечки и кидала их в багажник кабриолета. «Всё зря! Ездила! Маскирова́лась. А ещё… Кара́мба! Выдала своё настоящее имя… Как это нелепо? Полагала, что так будет запутаннее. Идиотка! Прикрываться тем, что надо скрывать! И настолько проколоться с контактным номером телефона! Хорошо, что успела сбежать…» – её невесёлые мысли внезапно прервал телефонный звонок: «Синьора Вальдес? Вас беспокоит, Сара, медсестра приёмного отделения. Произошла ошибка в диагнозе. Ваш муж жив… Приезжайте скорей!».

Глава 14-я. Девы и кавалеры

Мечты и слёзы, плач и крики:

тому виной – мужские лики…

А те спешат интриговать:

не жаждут женщин целовать!

«Где? Ииии-ии-и…», – второй день подряд истошно раздавался гулко несущийся под сводами покоев дворца детский жалобный крик. Лили́ кричала так пронзительно, что у стоя́щей рядом с ней Доры, глохли уши. Скинув розовое батистовое одеяло на пол, девочка сидела на кровати и маленькими голыми пятками ожесточённо топтала его. Успокаивать «истеричку» Дора не пыталась – семь бед один ответ. За недогляд провинившуюся служанку на конюшне ожидали вожжи, а если выживет, то возвращенье с позором в родную деревню. А дома новая порка. Уже от своих! За провал в исполнении карви перед землевладельцем отрабатывать придётся другим…

У расстроенного ребёнка сила голоса столь высока, что визг доносится до будуара Элеоноры. Герцогиня сидит на банкетке. Ровненько, как чайный тюльпан в горшочке. Она горделиво всматривается в зеркало, что представляет собой фигуру из пары разных по размеру касающихся под углом овалов. На лице у женщины отражаются то надменность, то кокетство. Две камеристки тщательно укладывают неуступчиво вьющиеся густые волосы госпожи. Одну прядку за другой. Попробуй ошибись! Цвет локонов соперничает с золочёной оправой у зеркал, что вьётся широкой лентой из букетов лилий. Счастливая улыбка бороздит лицо красавицы. «Пусть помучается, маленькая дрянь!» – мстительно смакует ор мачеха. Страдания падчерицы греют её изнутри…

А в другом углу крепости, среди утолщённых стен каземата спряталась потайная комната. В ней герцог выслушивает доклады. Темнее тучи сереет у него лицо. Он явно недоволен. Четыре крошечных колдовских светлячка по углам приглушённо освещают синьора и двоих вассалов. Аскетичную каморку без мебели в явном избытке напичкали чарами: не подслушаешь, не подсмотришь. Игна́циуса с Любеком стоят навытяжку. Чувство вины заставляет краснеть пред повелителем. Варёные раки, да и только. Речь ведёт маг.

– Создать порт, чтобы вернуть украденный артефакт, сегодня нет шансов. Тать спрятал камень и отдалился от него. Но этот факт не дарит надежды. Протолкнуться к амулету моих сил не хватает – больно уж велик до него путь. Способен помочь армейский стигмат, не ниже полкового. Не по рангу мне освещать подобный вопрос. Но это потребует личного согласия Императора! Вдобавок вор плотно упаковал камень: свободного пространства над поверхностью недостаточно для проникновения и клопа.

Охарактеризовал чародей невесёлые шансы на успех по исправлению ситуации.

– Перспективы поиска похитителя иллюзорны. При попадании в навь беглеца атаковала необычайно крупная нечисть. Излучения а́уры жертвы и хищника переплетаются. Выделить человеческую я не смог. Это даёт право полагать: наш враг ушёл в нихи́ль. Тварь добилась своего, настигла уже в мире живых и сожрала. Подобный домысел объясняет факт, как вор бросил похищенное. Есть вероятность, что негодяй жив или в посмертии, но за пределами моих скромных умений. В распоряжении Императора есть люди компетентнее. И не одни лишь маги! При косвенном поиске эффект у художников выше всех похвал.

Добавил Игна́циус о шансах на месть.

– Сдай дела Келе́йну, стража столицы пока обойдётся без ворожбы. Остальные распоряжения оглашу после вечерни в Тронном зале

Резюмировал собственные выводы герцог и беззвучно исчез через потайной ход. Любек подал голос.

– Могло быть и хуже.

– Пронесло. А вот ты! Взялся убивать мага – делай без промедлений и наверняка. Иначе просто бессмысленно. После ответного удара кулаком, почему не сообразил, что в сердце не попал?

– Демон на воротник! Сглупил: не повторил, не сунул под правую лопатку.

– По-хорошему нужно голову рубить, а не изображать крутого фехтовальщика и тыкать, как на поединках за честь.

– Каюсь – облажался! Обстоятельства… Ворвалась стража. Мне светиться ни к чему. Подмога в доброй паре шагов… После удара в черепушку я не в себе… Вовремя и не сообразил.

– Ладно! Сделанного не воротишь.

– Не беспокойся, ссылка будет недолгой – ты спасал задницу синьора чаще, чем та посещала отхожее место.

– Поживём и всё увидим: волк не выдаст, свинья не съест.

Беседа сослуживцев закончилась на дружеской ноте…

На вторые сутки крики Лили́ сменились надрывным горестным плачем. «Я знаю кто! Это тот оборванец! Тот, что носил медальон до меня. Подлец! Обманом забрал у меня радость», – горестно стрекотала мысль. А сквозь слёзы, как назло, всплывал образ: наглые белобрысые кудряшки и противный курносый нос в веснушках. Не забыла Лили́ и про упругую и мягкую, как папин трон, гнусную грудь, куда прошлым вечером она так неосторожно тюкнулась лбом.

Дверь в комнату раскрылась. Стражники, что стояли извне, встали караулом внутрь. К плачущей девочке подошёл отец. «Дочь! Ты, как я – потомственный Недлу́нг! У нас в роду не случается неудач, только победы, иногда через годы. Нет отчаянью! Терпенье и воля решат всё», – высокопарно-торжественная речь отца остановила всхлипы. «Да, папа! Я буду стараться», – церемониалом принцесса пользоваться не умела, как ни бились с ней преподаватели.

Внешнее спокойствие не умалило ража и ненависти к воображаемому обидчику. Фантазия рисовала разнообразные формы мести: «Лили́, ему ещё покажет! Негодяй, как взял, так и отдаст…». Прошёл день, вечер, наступила ночь… Но сон не даровал покой. Подлец прокрался и в него.

Дочь повелителя вежливо попросила. Она с «достоинством» потребовала… Без успеха! «Ну раз так?!» – Лили́ кинулась к наглецу и дёргала, и таскала за эти гадкие светло-русые кудряшки. Принцесса колотила гневными маленькими ручками ненавистные веснушки… Наказанный похититель нет, чтобы просить пощады и встав, как и полагается смерду, на колени, и смиренно вернуть медальон, лишь беззаботно смеялся…

Причёска готова. Небрежным взмахом руки герцогиня отсылает слуг. Она остаётся в будуаре одна. Тонкая кисть тянется к бежевому туалетному столику из самшита. Пальцы достают из третьего ящичка круглые пяльцы. Элеонора любит рукоделие. Блестящие длинные ногти снуют челноком над батистовой подушечкой. Той несказанно повезло. Уже вторую неделю, как благородная дама вышивает на ней гладью. Букет полевых цветов зацветёт на ткани и подарит флёр живости в строгие покои. Каждый стежок прорисовывает тонкие очертания и мелкие детали…

Стук друг о друга латных сапог и громкие приветствия отдаваемой стражниками чести заставляют прислушаться и прервать рукоделие. Смысл суеты во дворце начинает доходить до молодой женщины. «Сам пришёл её успокаивать! Меня же, законную супругу не видит в упор! Какой гад?! Свинья!» – сломанные пяльцы47 летят в угол комнаты. Иголка впивается в безымянный палец левой руки. Аккуратное, с шафрановой подушечкой креслице, из того же материала, что и столик, со стуком падает навзничь.

Вышивка безнадёжно испортилась. По аккуратной глади расплылось грязное багровое пятно. Уже не важно! Традиции требуют ритуально сжигать любую вещь, где кровь знатных господ оставила свой след. Разъярённая красавица наискосок повернула голову вбок. Она захотела унять дрожь с ресниц. Взгляд выхватил облик двух величавых зверушек. На упавшем кресле подлокотники поддерживали позолоченные львы. Вживую таких забавных кошек Элеоноре видеть не доводилось. Но на барельефах… Грозные и заодно умильные лики по чуть-чуть дарят «златовласке» покой. Да и с пальцем всё стало неплохо: ранка почти затянулась.

Жена грозного феодала подходит к углу, где стоит шикарная, украшенная затейливым орнаментом из слоновой кости и золота арфа. Нежные пальцы плавно перебирают струны. Гладкие мелодичные звуки наполняют комнату величием и восторгом. Музыка вдохновляет! Она несёт звучными нотами в страну вечного счастья и грёз. И заглушает от сторонних ушей печальный, пронизанный горем и отчаяньем тихий женский плач…

Отзвучали песнопения вечерни. Двор из церкви стал перемещаться в Тронный зал. Сонм вычурных цветных витражей на узких готических окнах обыденно взирает на гостей. Каждый из них занимает положенное ему по статусу место на строгих узорах, что посы́пали шлифованный мраморный пол. Ярко освещая всё вокруг, с потолка свисает громадная шестигранная каскадная люстра. В ней уместилось целая тысяча сто одиннадцать свечей.

Собрались! Церемониймейстер оглашает титул входящего повелителя и громко ударяет посохом по каменному полу. Неторопливо и твёрдо ступая, герцог идёт к сделанному из отполированного до зеркального блеска серо-розового гранита трону. Плиты плотно подогнаны. Щели прячутся в узор. Он садится! К господину с обеих сторон торжественно приближаются два благородных пажа. В руках у каждого по красной подушечке с атрибутами власти: справа – скипетр, слева – держава48.

Взяв в руки от преклонённых слуг символы владычества, великий синьор оглашает волю феодала.

– Имперская комиссия с явным успехом закончила изыскания. Я назначаю на завтра бал. И в честь столь славного события объявляю рыцарский турнир. Особо хочу отметить заслуги благородного Романда́нта. Прошу нашего почётного гостя судить поединки бойцов.

После славословий он перешёл к основной части.

– Выполняя долг вассала пред Везией49, приказываю: сформировать экспедиционный корпус, чья цель – участие в составе имперских сил в военном конфликте с провинцией Чина́н. Поручаю…

Назначения на новые посты шли гуськом: военачальники, интенданты по экипировке и снабжению, кадровики…

– Для защиты экспедиции от колдовства командирую Главного мага герцогства Игна́циуса.

Элеонора, в окружении фрейлин стоя́щая слева у трона, едва подавила радостную улыбку: «Твел отсылает свою няньку к плоскомордам. Это здорово! Будет полегче держать связь с виконтом». Сердце в груди забилось сильнее: ужель сбудется?!

Жизнь благородных дам в Империи свободой не отличалась. Первая урезка прав ждала в семь лет. Строгий специальный обряд отсоединял девицу от связи с предками в посмертии. С одним исключением: покойная на момент ритуала мать продолжала окормлять дочь. Зато после замужества и последняя связь с родными обрывалась навечно. Вся остальная жизнь «скучная череда» из ублажений супруга, балов… Чуть разбавляла тоску «щепотка» творчества…

Твел, в сравнении с другими, ещё и душка – разрешил освоить жене соколиную охоту: «Лицемер!». Да! Ещё сыновья, дочери… Но не для страстно ненавидящей мужа всеми фибрами пылкой души Элеоноры.

Знатная дама периодически с завистью приглядывалась к служанкам – простым крестьянкам и мещанкам, кто честно отрабатывал карви, работая во дворце. Да, им приходилось горбатиться. Да! Они бедны, просто одеваются, их не окружает роскошь. Но в личной жизни их ждало – семейное счастье. Женщина во всём равна мужу. А тот благосклонно ценит в ней ум и советы, а не нахально и грязно пользует тело. Зависть герцогини ела у ней мозг.

Решение леди ярило стойкостью: «Никаких детей от чудовища!». Супружеский обет строго запрещал, тем или иным способом вредить беременности после зачатия. Но до… В этом Элеонора – мастерица. Безрассудной увлекающейся натуре наплевать и на собственное здоровье, и на то, что её ждало, когда жизнь окончится. Она ни на один миг не держала в голове мысль, что упокоение оставит в посмертии навечно с мужем наедине. Он сегодня уже опротивел. А там? Вдобавок перед жертвой предательства раскроются все прошлые тайные мысли и поступки. Не скроешь…

Игна́циус молча стоял и пристально уставился на аккуратно застеленную кровать. Он обдумывал, что взять с собой в поход. Аскетичное убранство спальни не изобиловало предметами. Письменный стол, постель, комод, стул… Всё скромно, без выделки и каких-нибудь украшений. Зато добротно и функционально! Немолодой кудесник предпочитал красоту игры ума и радость от достижений в противовес изысканности окружающих предметов.

Мысли чародея прервал стук в дверь: не случавшийся десятки лет казус. Магический блюститель спокойствия Скрепи́нтера и феода целиком никого не пускал в личную келью, даже слуг: убирался за собой самостоятельно. Но сейчас имеет смысл и открыть. На доселе не переступаемом чужими пороге – держащий в руках литровый глиняный сосуд Любек. Единственный норави́нг, кого воспитанник жестоко убитой Клары мог бы назвать другом. «Заходи! Отметим!» – спокойно пропустил шута внутрь колдун.

Бутылка с джеллом (перегнанным из сбродивших виноградных выжимок сорокаградусным крепким напитком) опустела. Давние знакомые пили молча, не чокались. Каждый вспоминал о своём в их насыщенной яркими событиями совместной деятельности. Оба – одиночки. Первый в силу возраста и происхождения. А другой – из-за природного уродства и тщательно скрываемой обидчивости. За дверью послышалось тихое, но властное: «Открой!».

С детства Твел усвоил два правила: знатный феодал собственной смертью не умирает, а помогает ему в том по издревле сложившейся традиции другой норави́нг. По правилам чести и никак иначе. Связанные вечными узами в потустороннем мире, где спрятать мысль или воспоминание, что дворец посреди замка, знатные ро́довики не позволяли себе неблагородных поступков между собой. Видное положение повелителя крупного феода многократно повышало риск пасть от рук убийц, что заставляло сердце у Твела биться сильнее. Азарт пьянил ему кровь. Он требовал участия во всех интригах, коих подкладывал игривый случай.

Увидев после полуночи в комнате Игна́циуса постороннего, герцог многозначительно хмыкнул и взглядом приказал удалиться.

– Тебе перестали нравиться дамы?

– Мой Господин, Вы вправе думать, как считаете нужным. Но всё банальней: сослуживец пришёл проститься. Я полагаю, что обратно не вернусь?

– И ошибаешься! Возвратиться придётся. Приказываю украсть армейский магический накопитель и без промедлений привезти его сюда!

«Дружба с чернью, даже с такой полезной, как первый маг, не красит знатного человека. К Любеку надо присмотреться. На своём ли он месте?» – нотки сомнения беспокоили чело, покидавшего спальню Игна́циуса, Твела. «Впрочем! Начальник моей Тайной канцелярии и в прошлом являл признаки вольнодумства. Что сто́ит его личный почин, назначить палачом в Скрепи́нтер мещанина без диплома50?» – вспомнил феодал, как пришлось разбираться с имперцами. Знатным шпионам из комиссии Романда́нта унижение садиться за стол играть со смердом в преферанс. Пришлось извращаться, специально вызвать другого заплечного мастера, норави́нга. Герцог на две недели оставил столицу феода без палача, чем явно ослабил ведение судебных дел.

Которую ночь подряд один навязчивый сон беспокоил Лили́. Стоило ей закрыть глаза, как мираж охватывал разум. В нём она жёстко настаивала на возврате любимого медальона, что кончалось колотьём обидчика. Тот в ответ нагло хохотал и хлопал длинными ресницами. Постепенно виде́ния приобрело иной конец. Белобрысый переставал смеяться и вдруг становился необычайно серьёзным. Он благоговейно надевал девице на шею заветный амулет. Затем нежно брал за правую руку и вёл к большому зеркалу. Вот только посмотреть в него никак не удавалось – грёза на самом пике интриги неожиданно прерывалась. А принцесса глубоко засыпала.

Глава 15-я. Волкола́к

Всё бывает как-то вдруг:

как у друзей, так у подруг…

И́дрия отродясь не знала, когда это точно произойдёт. Но то, что сегодня – ей шептала интуиция и неумолимо твердило полнолуние51. Пора! Она надела грубое серое длинное платье и светло-коричневую накидку с капюшоном, взяла в сарае суковатую палку и корзинку для грибов. Склонив голову и потупив лицемерно глаза, девица вышла с постылого двора. Мурлыча тоскливую песню о тяжёлой вдовьей доле, она неторопливо двинулась через всю деревню к лесу. Внимательные взгляды буравили спину из-за заборов и окон. Ладную девичью фигуру по-хозяйски оглаживали мужские. И негодующе, и с завистью пронзали женские.

В лесу целеустремлённая путница перестала петь и убыстрила шаг. Отойдя от жилья вглубь чаши, чтобы скрыться от чужих глаз, она перешла на лёгкий бег. Путь вёл к глубокому, удалённому от всяческих человечьих тропок оврагу. Туда, где под охраной сплошного кустарника вдоль заросших зелёными бархатистыми кудряшками мха берегов журчал чистый тоненький ручеёк.

– Всё! На месте! Поскорее – можно не успеть!

И́дрия торопливо разделась догола. Сняла с себя символ веры: серебряный медальон – дуб с распятьем. Зато оставила на левой руке простенькую ленточку, что удерживала невзрачный плоский камушек неправильной округлой формы. Она торопливо сложила всё внутрь корзинки. А ту спрятала. Выкопанная яма с навесом из связанных решёткой веток и укрытых дёрном давненько служила женщине. Бросок ресниц выявил непорядок: подсох мох – придётся обновить.

«Успела! Уф!» – обнажённая красотка села перевести дух на мягкий бережок родника, опустила в бегущую струю ступни и стала ждать…

Приглушённый густыми зарослями жёлтой акации и клыкастого шиповника солнечный свет укладывал мелкие блики. Они россыпью ложились на покрытую пышными каштановыми волосами голову. Их прямые плотные пряди ниспадали до пояса. Наготу пряталась в них от чужого взгляда не хуже, чем в одежде.

Одинокий лучик пробился сквозь зелень и подсветил бахрому вокруг вишнёвого соска́, что стыдливо разрезал шевелюру и выглянул наружу. Набухший бутон попутно не забыл оголить часть белой как снег, атласной груди. Чуть прикрытые длинными ресницами на пол лица зелёные глаза с томной ленцой взирали, как ручеёк обтекает пальцы ног. Холодноватый поток щекотал подошвы изящных ступней. Он рождал приятную дрожь, что мелкими пузырьками поднималась по грациозным икрам до аппетитно округлых колен. Отдельные смягчали нрав и тёплой волной устремлялись выше… И глубже…

Началось! Набатом забилось сердце. Удар! Удар… Подступила тошнота. Рябь в глазах вспыхнула темнотой… Сознание из И́дрии вышибло напрочь. Человеческое тело выгнуло дугой. Лицо заострилось. Под кожей мощными желваками заходили меняющиеся кости. Побежали мурашки, в буйном восторге выталкивая из себя ростки шерсти. Налилась силой челюсть. Сквозь острые крепкие зубы закапала слюна…

Из оврага выбралась крупная серая волчица. Она отряхнулась от воды. Неестественный для обычного зверя ярко-синий адский пронзительный взор осмотрел прячущийся в темноту позднего вечера лес. Жуткий всепоглощающий голод пронизал ту, что ещё пять минут назад отзывалась на имя И́дрия…

Умирая, Матвей чётко знал, что будет «за чертой». Все рассказы и живых, и упокоившихся родных, сводились к одному.

Нестерпимые мучения стихнут. На какое-то время воцарит темнота. А затем перед взором во всю ширину предстанет крутящееся вправо переливающееся кольцо завораживающего света. Обруч начнёт увеличиваться, сиять ярче. Внутри него появится туннель. Он втянет внутрь и стремительно понесёт вглубь. Перед закрытыми глазами начнёт мелькать вся прошлая жизнь до минуты. Вспомнить придётся всё – даже то, что беспробудно забыл: от первого пульса матери, в беззаботной неге находясь ещё во чреве, до последнего мига перед смертью.

Вылет из странного коридора и воспоминание о собственной гибели совпадут до секунды. Виде́ния померкнут, поплывут. У них исчезнет яркость красок. Всё тело охватит сочетание лёгкой прохлады и невесомого умиротворяющего тепла. А сквозь него ручейками окружат души покойных. Родичи! Разум заполнят переживания и мыслями близких. Радость и счастье охватит всё существо…

Реальность огорошила непотребством. Нарастающая боль не стихала. А среди «спасительной» темноты, что дождался Матвей, в лучах ярко-зелёного цвета появился исполинский коричневый кукиш. Фигура из отвратных пальцев щёлкнула. Щелбан – и ватажник полетел в пустоту. В память парня впечатался образ кривого зазубренного ногтя. Он, тёмный со светло-салатовой окаёмкой, так и остался лежать на дне ипостаси. Груз оскорблений и хамской зло́бой преддверил убитому путь. Но, а что там? Вечность?

Нет! Темно! Затхло! Страшно! Иллюзорно ломит тело…

Вдруг! Яркий свет заливает всё вокруг. Слышен громогласный треск и наполняет страданьем… Чувства враз стихают – и в остатке одинокое ощущенье покачиванья на волнах. Недоумение теребит ум…

Судьба никак не уймётся удивлять. Потянуло опять вдаль. Колыханье сменилось полётом. Выдернуло как репку и понесло… Остановился! Что с осознанием? Оно преобразилось: исчезло осязание. Зато Матвей вновь теперь видит, слышит, и запах будоражит вроде как отсутствующий нос…

Волчица подняла вытянутую морду. С придыханием понюхала окружающий воздух. Ветер донёс манящий, сладковатый дух свежей мертвечины. Неприятная резь уколами расходилась по передней левой лапе. Это подвязанный к ней амулет дотошно сигналил о риске следовать за ароматом. Но голод оказался весомей. Лес зловеще вздрогнул от воя. Оборотень не сдержал обуревающий позыв и понёсся в сторону влекущего лакомства…

Запах приближался. Становился сильней и притягательней. Осталось десятка три прыжков. Ломота в лапе стала невыносима. Грозность опасности дошла и до вздорного характера хищника. Волчица остановилась, легла и поползла. Из-под еловых веток осторожной охотнице открылся широкий тракт. Посреди лесной дороги конники. Много! С железными палками. Испуг придушил голод: рискованно – придётся ждать…

Предчувствие не обмануло: незнакомцы ускакали. Вызывающий гнетущий страх тяжёлый запах стали исчез, растаял вдали. Да и боль в лапе улетучилась – неказистый камень дело знал. Крадучись подойдя к краю утоптанного пути, волчица одним прыжком перескочила тракт и бросилась через чащу к желанным «парным» трупам.

«Хрр-рр», – радостный раж захлестнул хищницу. Столь обильна находка! Голос победы ей так вскружил голову, что она сначала не ела, а зубами, что крепче стали, в упоении рвала мёртвую плоть. Она отхватывала одну за другой конечности, ломала лицевые части черепов, дробила, перетирала кости. Наигравшись, волчица приступила к пиршеству. Начала с вкуснятины. Плутовка разгрызала грудную клетку. А там? Выискивала сердце и смаковала. Она медленно, с наслаждением отсекала по маленькому кусочку и неторопливо глотала…

Вот очередной. Непорядок – лицо смачного молодого мужичка ещё не испытало остроту зубов игривого оборотня. Как пропустила? Надо исправить! Челюсти сбоку обхватили от уха до уха, сжала. Хрустнули кости. Но ощутить в пасти мягкий с приятной горчинкой мозг не получилось: сильная боль выкорчевала все прочие чувства. Взор пронзил яркий свет. Начало́сь обратное превращение…

Вернувшееся к И́дрии человеческое сознание повергло её в шок. Кроме столь памятного неожиданно случившегося первого раза, впоследствии не приходилось оказываться лицом к лицу убитых ей в другом обличье. По традиции женщина возвращала себе человеческий облик и разум с утра рядом с тайником, смывала с тела чужую кровь, а порой и… фекалии. Ханжески успокаивала себя, что жертва – не человек, а если и да, то какой-то ночной тать, и спокойно одевалась. Но сегодня! Нагая беспомощная крестьянка сидела под парой полных лун среди кучи разорванных трупов. Её била крупная дрожь, без надежды на сопротивление лишая воли и разума.

Обескураженная девица прикидывала, как добраться до заветного ручейка, куда достичь для человеческих ног – надо уж очень постараться. Взгляд случайно блуждал по трупам. Один, в двух саженях от неё шевельнулся. И́дрию обуял ужас. Она впала в ступор и не отрываясь смотрела, как тот вытянул единственную левую руку и стал подтягивать к себе брошенную рядом правую. Ещё недавно свирепая волчица в панике бросилась через тёмный лес…

Матвей прислушался к собственным чувствам: что-то не так. Запахи крови, сырого мяса, разнообразной листвы, почвы и многое другое заполонили сознанье. Сонм оттенков каждого аромата и чёткость восприятия поражали. Огорошило, что удалось оценить, как подванивает глубоко под землёй старый, приготовившийся к смерти крот. Будто рядом с носом! Да и слух не подкачал! Шелест леса вокруг разваливался на отдельный звук каждого листочка, веточки, шишки… А чириканье птиц, кропотливая возня в норках полёвок… Обитатели леса доносили присутствие издалека. Они наполняли разум Матвея гомоном и чутким знанием, где их найти…

Зрение преобразилось несказа́нно. Не столько повысилась сочность красок, сколько изменились тона. Круглые луны взирали на него не двумя жёлтыми дисками, а пятнами перламутра. Серые и голубые оттенки царили в каждом изгибе, щёлочке… Контуры предметов зыбко подрагивали и расплывались. Сказка! Но это ничуть не мешало их различать. Наоборот, помогало предугадывать манёвры – читать намерения. Матвею пришлось привыкать.

Не сразу парень догнал, что перед ним тракт, где он встретил колдуна-злодея. В двух десятках шагов на нём высятся закованные в броню рыцари. Меж суетится пеший, без доспехов и с палкой: «Ещё один гад!». Разглядеть подробнее мешал длинный тёмный силуэт посередине. «Что за пестик? Так это звериный нос! Я вижу собачьими глазами. Прикольно!» – сообразил ватажник. Сделав поправку, он продолжил наблюдать.

Прямо на дороге тело к телу лежали трупы товарищей. Злобный колдун каждому заглядывал в глаза. «Ворожит, подлец! Козни Роду строит», – обида, гнев и отчаянье мешали сосредоточиться. Мука завершилась: стража оттащила убитых за тракт в чащу. «Ура! Один жив. Ерёмка!» – радость заставила краски посветлеть, но вскоре померкли. Враги построились клином и ускакали. Пленённого сына Трофима они волочили за собой на палке с петлёй. Душа рванула проследовать за ним! Но куда? Прихоти зверюги жили сами по себе.

Жучка, так назвал остроумный паренёк псину, чьи зрачки невзначай оседлал, рванула вперёд. Пролетела над трактом. Спустилась в овраг. В низине внавалку лежали тела сотоварищей. «Что она делает, негодяйка? Рвёт на части собратьев-ватажников!» – слышащий лязг зубов, треск ломающихся костей и довольное урчание Матвей обозлился. Мужчина пригляделся – пред ним останки молодого человека. Черты лица заставили вздрогнуть. «Так это же я! Мой труп» – пронзила догадка. «Нет!» – во всю мощь заорала душа и, внезапно обессилев, провалилась в забытьё…

Не разбирающая пути И́дрия бежала через чащобу. Ветки хлестали её по лицу и голому телу. Корни деревьев царапали ступни до само́й крови. Страдания пересилили страх: тяжело дыша, беглянка остановилась. Заработал ум: так она никуда не дойдёт. Крестьянка стала рвать стебли травы, что повыше. Благо лунный свет помогал ей в поисках. Сплести лапти – несложный труд, только время. Готовы! Теперь на дерево – нужен ориентир.

– Вот маковка знакомой церкви! Ура!

Светало. Уставшая от тяжёлой дороги женщина вытащила из тайника корзинку с пожитками. С удовлетворением опустилась ничком на покрытый утренней росой мягкий, нежный мох. Сон сморил её…

Лёгкая дремо́та прервалась весёлой трелью соловья. Пора приводить себя в порядок. Вычёсывая из волос застрявшие ветки, нагловатая блудница размышляла: «Пойду, как устоялось, на исповедь к «длиннохвостому» попу. После оральных ласк без проволо́чек разом отпускает все грехи. Деревенские думают, что я с ним сплю всю ночь. Ха! Дурачьё! А он молчит как рыба. То ли боится, то ли стесняется чего. Тот ещё крендель!».

«А вот насчёт ночного недоразумения придётся идти на поклон к вонючему колдуну. Пусть починит подаренный им талисман – неправильно работает. Это ж надо! Среди ночи меня в человека обернул», – надула губы красотка.

– Да! С ним пары «прогло́тов» не прокатит. Во все дырки залезет. И не по единому разу… Обоссыт, обосрёт… Неделю мыться от прилипающей вони… Как этот гад отвратителен! Но надо перетерпеть – куда денешься? Один он в здешних лесах такой… Да и польза есть. Спасительный амулет дал… Обещания выполняет… Да и не справится мне с ним – для него оборотень, что кошка: захотел – погладил, нет – пинка дал. А обманешь, так Инквизиции вложит – подонок ещё тот!

Пора одеваться. Но остатки усталости держат в уединении с природой. К «батюшке» надо идти без смятения. Облокотившись спиной о крепкий куст и устроившись поудобнее, И́дрия раздвинула ноги. Левая ладонь снизу ухватила правую грудь. Сжимая и поглаживая её, медленно устремилась к соску. Другая же рука нежно ерошила гладь бёдер внутри. Всё ближе и ближе бархатистые коготки двигались к лону. Молодая женщина глубоко задышала. Спина стала ритмично изгибаться. Половые губы надулись. Большой и средний палец раздвинул их. А указательный игриво проник внутрь, в щёлку. Он мягкими круговыми взмахами всколыхнул колышущуюся внутри всего тела сладостную истому. В зажигательный такт задвигались широкие бёдра. Под припущенными веками зашевелились покрытые поволокой зрачки. Исступление страсти росло с каждым жестом…

Матвей очнулся. В свои двадцать с коротким хвостиком лет об отношениях с дамами ему доводилось лишь грезить. Сейчас перед ним мёртвым, предстали раздвинутые точёные женские ноги. Между которыми внутри лона мерно двигается рука. Бёдра подрагивают и совершают вращательные движения внутрь. Слух взорвал звук тяжёлого порывистого дыханья. Подобное не имело и шанса оставить девственника в равнодушии. Интерес превысил пределы.

Состояние радостного задора перебил червячок сомнения: «Почему я вижу это всё со своей стороны? Это что?! Я?! Баба?».

«Нет!» – от безумного вопля внутри всё лопнуло. Сознание мужчины не выдержало испытаний и вновь отключилось…

«О! Сейчас! Ещё чуть-чуть», – мысль сладострастницы прервалась на самом пикантном и драматичном месте новым превращением…

Огромный волкола́к нёсся через лес и злобно сверлил синими глазами пространство перед собой. Первый раз в другой жизни И́дрии случилось две вещи. Голод перекрывался тянущим неприятным чувством внизу живота. И путь ликантро́па через кроны деревьев освещало не Лок или Лия, а яркое, восходящее к зениту солнце.

Глава 16-я. Мухи на мёд

Круго́м одни агенты –

не ждут их сантименты…

Джек Харрис, детектив-следователь стоял в пробке. Он тащился на личном автомобиле в Уиллоубрук на вызов в МЛК-ЛА. «Да, да! В чёртову мозоль для копа», – рутина напрочь подъедала пыл офицера. Настрой вдобавок портило то, что весь цвет отдела убийств Южного бюро – «шуршит» по больнице. А возглавляет группу непосредственный начальник Джека, лейтенант Билл Райт. Но Харрис ехал не в помощь к сослуживцам. У них своё яркое дело по чудовищному преступлению: «расчленёнка» прямо в кабинете. Перспектива – первые полосы! Джеку же сунули «висяк». Очередной «Джон Доу52». Без документов. Дактилоскопия: и генетическая, и «пальчиков» – зеро, в базе данных нет. Беднягу измордовали, а затем добили острым предметом – ни орудия убийства, ни наличия места происшествия.

Негодование переполняло и било по самолюбию:

– Пока Райт рисуется перед папарацци, мне придётся заполнять кучу бумажных бесполезных форм. А в конечном результате? Ноль! Надежды не светит никакой. Зато у них…

Мысли приобрели жёлчный характер:

– Лейтенант настолько любит нигг…

Джек поперхнулся и сглотнул слюну: подобные эпитеты и в мыслях не сто́ит проговаривать. Но не сдержался. Гнев продолжил бередить душу:

– …афроамериканцев, что берёт их на все знаковые расследования. Как сегодня! А работы то? По громкому душегубству, просто смешно! Изучить записи камер, что в клинике понатыканы аж в сортирах – и город снимет перед горе-сыщиками шляпу. О них напишут. Они в объективе камер. А мне, офицеру со стажем: никому не нужное задание, искать, кто убил нелегала… Такой нынче жребий традиционного белого мужчины в демократическом штате. Служивший ещё при Дэвисе53 дед ворочается в гробу: в те времена подобного и рядом не лежало…

«Обиднее всего, что это столь пристрастное распределение работы в коллективе устанавливает сам лейтенант. А он – такой же белый и традиционный! В одну церковь ходим. Но нет ему милей эти… Когда сию должность занимал Кардо́зо, латинос, как и наш капитан, или та бесноватая нимфоманка Росс, сама афроамериканка – служба шла проще», – невесело резюмировал детектив.

Джеку несказанно повезло. «Убитый» жив! Лежит на больничной койке и хлопает голубоватыми глазками. Пока детектив «толкался» на дороге, личность пациента успела проясниться – объявилась супруга. Нет надобности ни копаться в базах, ни вынюхивать снимки с камер… «Законно или нет, что Кристофер Ламберт находится в США, пусть Ю-эС-Си-Ай-эС грызёт кирпич», – отсыл сей загадки к федералам из иммиграционной службы полностью успокоил офицера.

Осталось допросить. Но сегодня не вариант! Этот тип не понимает нормальную речь. «И не мне. Мы по трупам», – улыбнулся Джек. Вскоре ожидался приезд жены. «С ней и проведут дознание. Фамилия кого-то напоминает», – последняя фраза мелькнула в голове и прилипла. «Неважно! Пусть разбирают те, кому по штату положено», – отмахнулся от навязчивой мысли Харрис. Оставил дежурной медсестре контакты. Формально попросил перезвонить у ожившего Ламберта супругу. Будет ли семья подавать заявление на покушение или нет – офицера отдела убийств не волновало: чужая юрисдикция. Отправив рапорт о закрытии расследования в бюро, детектив решил навестить работающего поблизости начальника…

В национальном аэропорту имени Рональда Рейгана одинокий господин ожидал рейса из Вашингтона в Лос-Анджелес. Ничто не выдавало то, что мужчина спешит. Среднего роста, одетый в стильный бежевый костюм и белую рубашку без галстука с расстёгнутым воротом, он беспечно разглядывал окружающих через линзы светозащитных очков. Рассмотреть лицо мешала того же цвета, как и костюм – франтоватая защитная маска. Антиковидным ограничениям кланяются все: и кто беден, и кто богат. Респектабельность пассажира подчёркивали дорогущие туфли из кордована54, известной в узких кругах торговой марки Аллен Едмонс. Путник странствовал налегке. Только один компактный светло-коричневый чемоданчик на колёсиках скучал в его крепкой руке.

Упомянутый выше человек фигурировал во внутренних документах «Ж-2»55 под псевдонимом Бонни. Он ужасно торопился. Требовались быстрота и решительность. Задание звало в Калифорнию. Погиб гражданский, что работал на ведомство. Возможна утечка секретных документов. Статус полномочий по заданию War (война) позволял принимать непростые решения. И без утрясания с шефом! Этот факт заставлял агента переться в Форт-Бельвор и получать задание лично. Путь не близкий! Два часа перепало через пробки тащиться из Ричмонда. Официальный протокол предполагал общение с куратором в комнате без окон. А там! Беседа велась через соединённые оптоволоконным кабелем напрямую экранированные видеошлемы…

Арлингтон, округ Фэрфакс, штат Виргиния. Штаб-квартира УБН (управление по борьбе с наркотиками). Один из офисов отдела разведки. В помещении от простора утопают двое. Специальные агенты в работе. Едва заметное для глаз затемнение окон, что щедро раскинулись во всю стену, никак не мешает разглядывать им город с двадцать третьего этажа. Зато это антибликовое покрытие скрывает для внешнего наблюдателя то, что внутри. Обилие аппаратуры, широченные панорамные мониторы и шикарные кожаные, бежевые кресла заверяют о том, что ведомство не бедствует. Кэтлин Митчел, чернокожая моложавая женщина, уже не первый час усердно жмёт на клавиатуру.

– Лони, ты только глянь!

– Что-то нашла, Кэт?

Алонзо Батлер откладывает увлекательную книгу, снимает закинутые на рабочий стол ноги, рывком встаёт и подходит к напарнице.

– Ты помнишь историю побега от заботливого братца кузины Акоста Вальдеса?

– Ту, что он опекал после гибели родителей. Они у неё вроде попали в автокатастрофу?

– Ага! Впечатлительная девочка обиделась на излишнюю заботу братца. Согласно источнику, тот вырезал семью поспорившего с ней одноклассника. Сбежала. Сначала Бразилия. Потом Ба́ли. Затем Филиппины. И там потерялась у нас из виду.

– Конечно! Мы же её разрабатывали. Расстроенный наркобарон остался крайне недоволен случившимся. Удивительно, что не нашёл! Однозначно ей помогали. Но Юго-Восточная Азия не наша зона влияния: наблюдательное дело56 по объекту приостановили.

– А я нашла беглянку! Прямо у нас под бочком, во Виноградном штате57. Пришла полицейская сводка, что женщина с полным именем Консуэлла Мария Вальдес Альфаро разыскала в больнице выжившего после ножевого ранения мужа. Совпадение?! Но нет! В анкете фигурировал номер для связи с жёнушкой. Я пробила все камеры вдоль передвижения телефонного аппарата за последний месяц, сравнила… С учётом отвратного качества и нового, и эталонного видеоматериалов и уже надоевших «рыл фаучи»58, что мешает жить честному сыщику, а также изменивших внешность девчонки-подростка на молодую женщину за прошедшие пять лет, результат группового теста на совпадение биометрии 83% – удача! И у меня нет сомнений – точно она!

– Ты молодец, Кэт! Надо поспешить и стать первыми. Это территория сальвадорцев, а у них с Акоста вопреки перемирию не всё ро́вно. Местный офис в центре Эдварда Ройбала задействуем при крайней необходимости – множество лишних ушей. Поедем вдвоём. Доложимся после вербовки объекта. Заодно погреем кости под ярким южным солнцем в Краю молока и мёда.

Лос-Анджелес. Общественная больница имени Мартина Лютера Кинга-младшего. У ведущих дознание об убийстве доктора Робертса офицеров дело никак не клеилось. Изначально внешне простое и предсказуемо громкое, резонансное расследование зашло в глухой тупик. Надежды на видеофиксацию не оправдались. Как выяснил анализ, комнату, где убили Робертса, никто не покидал и внутрь не входил. «Пёструю ленту»59 здесь не пришьёшь – если то, что сотворили с телом несчастного доктора, сделала змея, то размеры у неё о-го-го! Целый Левиафан! Нет ответов и на прочие вопросы. Что сообщить скопившимся перед зданием и жаждущим сенсаций «журналюгам», лейтенант Райт понятия не имел. Начальник отдела убийств молча скрипел зубами.

Стоя посреди места происшествия, он задумчиво наблюдал за работой и переругиванием криминалистов: Метью Лойда и Хакима Али.

– А ты не офигел от дотошности? Этот порошок какой-то местный чудик рассыпал. Он к нам отношения не имеет. Мы в кабинете начальника химической лаборатории, и вокруг полно́ реактивов.

– А почему тогда эти частицы внутри одежды трупа? Любишь ты филонить, Хак. Собери и сдай на анализ. Можно прямо в госпитале – в этой больнице крутейшее в южной части города оборудование. Правда, шеф?

«Согласен. Детектив Али, слушай приказ: возьми пробы, отнеси местным кудесникам», – отреагировал Билл на вопрос Лойда.

– А что с бумажками из сейфа, лейтенант?

– Без болтовни приобщать к делу, Мет. Наплевать на этот гриф Пентагона! Мы их не читать, а опечатать собираемся.

Глава 17-я. Забавы

Неплохо лицемером быть,

но как досадно им прослыть!

За трое суток до дня гибели Климента. Вечер. Дворец в Скрепи́нтере. Зал Торжеств, что по всему периметру плотно обставлен круглыми пятиметровыми колоннами из разных цветных минералов. Вот с вкраплениями гематита60 кварц играет бледно-жёлтым узором в полупрозрачной глубине. А здесь дарит спокойную уверенность красноватый гранит. А там поо́даль зеленеет жадеит61. За каменными столбами прячутся стены без окон и множество проходов в прочие недра здания.

По отполированному до зеркального блеска полу мягко шуршат в танцевальных па ноги придворных. Они отбивают такт на сложенном в затейливые геометрические узоры из мрамора разной расцветки. Увлекаемые музыкой пары кружат. А сверху их благородные жесты освещает плеяда свисающих люстр, по двенадцать свечей в каждой. Уложенные в одну вьющуюся по всему потолку гирлянду, эти вниз растущие ёлки движутся по кругу и колышутся в ритме зовущей мелодии. Сверкающие «зайчики» играют по лицам вальсирующих.

Рядом с каждой из трёх сторон зала ширятся метра на два трапециевидные пьедесталы в одну ступеньку. На них нет места для танцующих пар. На восточном беззвучно трудятся циркачи. Они пускают цветной дым, жонглируют. Акробатические трюки и фокусы радуют глаз. Между ними бегает и строит артистам козни уродливый карлик.

На северном одиноко стоит дирижёр, что правит спрятанным в подполе персоналом – оркестрантами и бурлаками световой гирлянды. Веселящаяся знать видит его одного. Для них бритый муж с бабочкой и во фраке тот, кто услаждает им слух. Они видят фигуру метра целиком. А прочий люд? Те сидят внизу. Отрабатывающие карви исполнением прекрасных мелодий и плясок света слуги сорта пониже способны заметить начальника через узкие смотровые щели. Да и то, только мелькания палочек у него в руках.

А вот западный пуст. На нём сиротливо сгрудились: арфа, рояль и контрабас. Они ждут то время, когда в перерывах между танцами какой-нибудь из господ пожелает удивить прочих собственным умением.

На юге зала те, что не соизволил утрудить себя топаньем под музыку. У круглой колонны из серафинита62 пристроился Анджей Мазур. После посвящения – отец О́гланд. А сегодня: кардинал-епископ епархии в герцогстве Парле́з. Балы раздражали высокопоставленного священника – нельзя присесть. Либо танцевать, что по сану не положено. Или как истукан стоять на немолодых нынче ногах. Не радовали Анджея ни разносимые прислугой на серебряных подносах кубки с горячительными напитками, ни конфеты и сушения на любой вкус – от приторно-сладких до солёно-острых и кислых. Одни труды и неудобства!

Композиция завершилась. В наставшей тишине раздался зычный глас церемониймейстера: «Менуэт для двоих. Танцуют: повелитель и госпожа». Вокруг Анджея суетливо затопали люди. Выдернутые из центра зала, они возбуждённо щебетали. «Поплясали? А теперь постойте!» – в опрятную бородку проворчал с лёгкой ехидцей Мазур. К нему приблизился гость вечера. Конюший самого́ императора, Гре́ндель!

– Ваше Святейшество, я с начала бала хотел Вас попросить.

– И чем скромный деятель Церкви способен помочь благородному виконту? Я, весь внимание.

– Протекции. Подавая высокородную руку для моего уважительного приветственного поцелуя, Госпожа смотрит сквозь меня. В сане настоятеля монастыря в Дероде́ре Вы духовник Элеоноры в её девичестве.

– Простите, сын мой, но это выше скудных сил скромного клирика63. Слава идёт впереди Вас. Пристрастие норави́нга к простолюдинкам не сумеет вызвать одобрения у столь пекущейся о приличиях женщины. Заступничество священника в помыслах о божественном, и не касается светских правил и предрассудков.

Пока шёл этот как будто ничего не значащий разговор, оба собеседника незаметно для окружающих помигивали, косились по сторонам и водили глазами: то верх, то книзу. Шифр! Смысл намёков сводился к организации тайной встречи. Мазур и Гре́ндель договорились встретиться на следующий день в исповедальне местной церкви ровно в полдень.

А посреди зала в одиночестве прекрасная пара: пятидесяти семилетний Твел и двадцатилетняя Элеонора. Уверенность зрелости грациозно свиваются с пылкостью молодости. Контраст и в осанках, и на лицах. Так же, как и цвет волос: иссиня-чёрный и золотой. Поклоны и реверансы знатных танцоров завораживают придворных зевак. Но сложные жесты, что полны грации, не мешают супругам вольготно шептаться.

– Господин муж, я хотела попросить одобрения.

– И в чём я смею отказать милой хозяйке моей души? Ленок, ты меня удивляешь!

– Духовник, что окормлял меня в дероде́рском монастыре во время отрочества, гостит у нас в замке. Разреши завтра исповедоваться у него. Он готов принять меня в полдень. Твоей верной жене так радостны воспоминания о детстве!

– Дорогуша, дела церкви – вопрос не ко мне. Ты вправе выбирать клирика для религиозных нужд по собственному усмотрению. Насчёт места проведения обряда святые отцы, и епископ О́гланд и настоятель храма в Скрепи́нтере, я просто уверен, что договорятся.

– Спасибо, я очень благодарна тебе за великодушие. Разрешение исполнить мой дерзкий каприз – глоток счастья!

«Всё этой дуре неймётся. Картины прошлого ей подавай… А в глубине – всё прозаично: лапал знатную юницу попик в позднем девичестве», – ехидно с ноткой злости подумал Твел после беседы. «Клятый лицемер! Изысканные речи – из уст законченного негодяя», – яркими кристаллами сверкали мысли в голове Элеоноры.

Восход следующего дня вступил в права. Мессир Мевре́зор со скупой чопорностью принимает смотр замковой стражи и гарнизона. Поднимающееся из-за двадцати метров высоты стен утреннее солнце озаряет плац. Зябко… В застывшем воздухе громко каркают отрывистые слоги команд. Бряцают щиты. Стучат по камням древки алебард. Краснеют натужные лица недоспавших солдат. Невозмутимы и строги фигуры закованных в броню рыцарей. На рутинное мероприятье пришёл поглазеть Гре́ндель.

– Ужель унылые рожи бравых ребят заставили спозаранку встать важного имперского сановника?

– О! Нет! Мне нужны конкретно Вы.

– Зачем? Чем старый служака способен помочь знатному виконту?

– Мессир, с этим щепетильным вопросом обратиться к герцогу мне мешает банальный стыд. Только к Вам. Как неженатый человек, меня поймёте… У Вас в подчинении маркитантки…

– Ха! Наслышан! Подсоблю. Когда обеспечить «любящему» простой люд норави́нгу доступ на столь важный военный объект?

– Где-то за час до полудня.

Солнце уже почти подошло к зениту, когда Гре́ндель использовал данное с утра обещание Мевре́зора. Приют солдатской любви роскошью не отличался. Он представлял собой добротное двухэтажное строение из отёсанных брёвен. На входе «кавалера» с молчаливой улыбкой встретила миловидная женщина средних лет с пышными формами. Тёмная шерстяная юбка до щиколоток, бледно-жёлтая льняная кофта в цветочек без выреза и платок на голове. Её строгий без кокетства наряд чётко обозначал, что обязанность у «мамочки» одна: управление заведением. Без фривольностей.

Внутри первый этаж напоминал обычную таверну. Некрашеные дубовые столы с табуретами, стойка, а за ней полки с напитками, справа подмостки для музыкантов. Квадратные окна плотно прикрыли занавесками. Безлюдно. Не то время. Солдатам недосуг – тренируются. Четыре лестницы ведут на второй этаж в комнаты для утех.

«Девочки!» – пронзительный властный голос вернул аристократа к действительности.

– Милорд, выпить? Может, нужен эликсир?

– Нет! Только особу поярче.

– Выбирайте любых. Одну. Двух, трёх – как жаждущая удовольствий душа пожелает. Не помню случая, чтобы у нас гостил знатный господин.

У стойки выстроились целая шеренга «баб». Красотки на любой цвет и вкус предлагают себя. Свои достоинства они кокетливо прикрыли прозрачными трусами с рюшами. «Ту!» – указательный палец Гре́нделя ткнул в сторону скромно опустившей ресницы над большими серыми глазами девицы лет восемнадцати. Отсутствие косметики и заигрывающих жестов окупалось кукольной фигурой. Светло-русые волосы заботливые руки уложили в толстую, тугую косу. Она величаво свисает вдоль выпирающей на добрую ладонь стоячей груди. Крупные темно-розовые набухшие соски́ ритмично дыбятся вверх и жгут азартом мужской взгляд. А на шее, у правой ключицы взволнованно подёргивает тонкая жилка. Маркитантка нервничает! Игра?! Или понравился?

– А Вы опытный кавалер – Милена у нас впервые.

– Отдельную комнату. И не подглядывать.

– Как можно?! Берите её за руку и следуйте за мной.

Едва за «мамочкой» закрылась дверь, как маркитантка одним отточенным движением стянула ажурные трусишки. Она небрежно бросила их в сторону. Её зовущее белое тело забралось на квадрат кровати, что бледно освещался бра с карминово-красным абажуром. Виконт облизнул высохшие губы и скупо огляделся. На всю комнату развалилось ложе. Справа ещё один светильник. Напольный. Полка для одежды и доспехов. Прочей мебели место не нашлось. Свежая простыня́ в живописном беспорядке бугрится толпой предлагающих прилечь поудобнее подушечками.

Девушка села на одну из них. Откинулась на спину. Закрыла глаза. Широко расставила ноги и бесстыдно оголила возбуждённое гладковыбритое лоно. Тонкие малиновые полоски малых половых губ распустились бутоном свежей после дождя розы. Выскакивали из набухших больших и эротично подчёркивали аккуратные формы клитора. Что вылез умильным хомячком и налился кровью. «Как пестик в бутоне», – сладострастно прошептал норави́нг. И в нетерпении спешно скинул облачение.

Соблазнительный взмах длинными ресницами. Манящий взгляд обнажённой красотки подтолкнул кавалера вперёд. Гре́ндель побледнел. А её полноватые губы вытянулись трубочкой. Она выгнулась, выставила вверх белеющий отсутствием волос лобок, что страстно подрагивал в ритм углублённого частого дыхания. Указательные и средние пальцы с продолговатыми, сужающимися ровными ногтями раздвинули «лепестки» под ним. Виконт под бременем страсти споткнулся об угол ложа. Поранился. Выступила кровь. «К демонам!» – не удостоив царапины взглядом, он ринулся к призывно показавшейся норке. Та влажными, поблескивающими в красноватом свете краями звала колом разбухший член…

«Кончил!» – танец двух надрывно дышащих тел на кровати завершился крупной дрожью чресл обоих. Женщина глубоко вздохнула. Держащий нежно правую руку на шее у даровавшей наслаждение простолюдинки, мужчина неожиданно жёстко вдавил средний палец в артерию. Милена не отличила насилие от оргазма и погрузилась в сон. Пошарив в разбросанных вещах, он из кармана выудил невзрачный гладкий плоский камушек и положил на лоб маркитантке: без снятия талисмана сама она не проснётся.