Профессор без души

В оформлении форзаца использована иллюстрация: © Sonya illustration / Shutterstock.com (http://shutterstock.com/) <http://shutterstock.com/> / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock.com (http://shutterstock.com/) <http://shutterstock.com/> / FOTODOM

© Бэйланд А., текст, 2025

©  Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Цю Вэй – преподаватель естественнонаучных дисциплин, брат-близнец Цю Вэня

Цю Вэнь – лаборант, брат-близнец Цю Вэя

Гун Шань – глава отделения светлых заклинателей и преподаватель спецкурса

Цзи Цюань – преподаватель психологии и смежных дисциплин

Мянь Шэнь – ректор университета

Цин-лаоши – декан экономического факультета

303-я комната:

Бин Чуань – первокурсник факультета иностранных языков

Гань Юэ – студент, который учился на факультете управления персоналом, ныне первокурсник химического факультета

Ши Дин – второкурсник факультета искусствоведения

205-я комната:

Хунь Лан – четверокурсник исторического факультета, друг Гань Юэ

Фэй Чжао – второкурсник механико-математического факультета, болтун

Лю Лэй – второкурсник экономического факультета, сводный брат Фэй Чжао

210-я комната:

Лю Лянь – пятикурсница экономического факультета, сестра Лю Лэя и Фэй Чжао

Гэ Лю – четверокурсница факультета журналистики

206-я комната:

Цзюэ Мэй – второкурсник юридического факультета, сосед Фэй Чжао по блоку в общежитии

Цзюэ Мин – четверокурсник филологического факультета, брат Цзюэ Мэя

305-я комната:

Цзюй Си – пятикурсник физического факультета

Лай Чжи – пятикурсник факультета дизайна

103-я комната:

Хэй Янь – четверокурсник социологического факультета

Цин Е – четверокурсник экономического факультета, сын декана

109-я комната:

Хо Нуань – первокурсник медицинского факультета

Бао Фэн – третьекурсник химического факультета, жених Лю Лянь

112-я комната:

Хо Ан – пятикурсник юридического факультета

Прочие лица

Хо Чжэнь – частный врач, заклинательница

Цан Юань – бывший студент медицинского факультета, ныне отбывает наказание в тюрьме

Профессор Мо – бывший преподаватель и научный руководитель близнецов Цю

Предисловие

Уважаемые читатели!

Текст перед вами основан на китайской культуре. Действие происходит в вымышленной стране, где по сей день существуют заклинатели – люди, занимающиеся боевыми искусствами и духовными практиками, а потому способные сражаться с различными чудовищами. Имена, названия населенных пунктов, законы, принципы работы таких сфер, как образование, медицина или охрана правопорядка, а также другие аспекты вымышлены. Совпадения случайны.

В сносках вы найдете пояснения ко всем специфическим терминам и понятиям, полагающимся выбранному сеттингу, а также значения имен и названий в переводе на русский язык.

Приятного чтения!

Глава 1

До некоторых пор Бин Чуань[1] искренне надеялся, что не поселится в общежитии.

Не то чтобы оно представлялось ему особенно страшным. В общем чате университета о нем вроде бы даже неплохо отзывались: один из тогда еще абитуриентов задавал вопрос старшекурсникам. К тому же это заклинательское общежитие. А значит – лучшие условия, лучшее оснащение, лучшее… все.

Заклинателей ныне, конечно, меньше, если сравнивать с древними временами. Есть несколько крупных многопоколенных семей – у них выше статус, больше известность, а способности передаются по наследству. Есть те, кто оказывается необычным человеком совершенно случайно, по воле, как сейчас объясняют, малоизученной мутации, – и таков Бин Чуань, например.

В целом заклинатели утратили свою значимость в уничтожении чудовищ и злых духов, измельчавших и в некоторых местах даже почти вымерших, и потому вынуждены осваивать обычные профессии, чтобы зарабатывать достаточно денег, но все же до сих пор имеют особые привилегии. И довольно высокое положение в глазах людей, ведь периодически и в нынешнее время случаются ситуации, в которых требуется помощь заклинателей. А обучение теперь проходит в официальных учреждениях, где их обеспечивают необходимым комфортом.

Однако, даже несмотря на условия, Бин Чуань… не хотел быть в одной комнате с кем-то.

Он всегда плохо сходился с людьми и привык к одиночеству, к тишине, нарушаемой только музыкой в наушниках. Ему хотелось, чтобы его вещи находились в строго определенном порядке. И чтобы порядок никто не нарушал. Большую часть жизни это было для него не вполне возможно.

Поэтому он собрал все накопленные за школьные годы деньги и в конце августа снял относительно недорогую комнату неподалеку от университета. И нашел подработку официантом в небольшом кафе. В принципе, ему хватало – хорошо, что набрал достаточно баллов и смог поступить на предназначенные для заклинателей бюджетные места. На еде, правда, пришлось сильно экономить, но он быстро привык.

Вырвавшийся из маленькой деревушки в свободный город, Бин Чуань на первые в своей жизни пары шел с горящими глазами. Студенческая жизнь представлялась яркой и интересной, и он думал, что сможет с кем-нибудь подружиться. Найти общие темы для разговоров. Заниматься совместными проектами – ведь будут же они однажды, верно?

Но в университете повторилось то же, что и в школе. Что в одной, что в другой.

Кажется, в одном из языков, изучением которых Бин Чуань занимался недолго и поверхностно, потому что не мог толком выбрать, какие ему больше нравятся, и не определился с германской ветвью, есть саркастичное выражение «никогда такого не было, и вот опять».

Сначала над ним стали смеяться из-за одежды, поношенной и местами по несколько раз зашитой. Потом – из-за легкого акцента, который он перенял в детстве от мамы. Из-за множества вопросов преподавателям. Из-за того, что учится на бюджете, хотя толком не владеет заклинательским искусством: в группе есть те, кто не набрал достаточно баллов и теперь платит за обучение наравне с остальными обычными студентами.

С тех пор и по сей день Бин Чуань чувствует себя всеобщим посмешищем.

Но он не может перестать посещать пары, потому что понимает: ему нужны хорошие оценки и стипендия. Первым приходит, выбирает одно и то же место перед самым преподавательским столом, где точно никто не стал бы садиться, и первым уходит, чтобы ни с кем не сталкиваться лишний раз. Правда, это не сильно спасает.

С ним нормально общается староста. Но она не может повлиять на остальных.

Учиться Бин Чуаню нравится, он с удовольствием записывает лекции и выполняет задания. Даже приспособился распределять свое время так, чтобы все успевать, и только пару раз за два месяца ложился спать позже полуночи. Но из-за одногруппников остается горький осадок. Порой появляется в голове быстрая мысль, что просыпаться утром от будильника, чтобы снова оказываться среди них, не очень-то хочется.

Бин Чуань не надеется, что со временем станет иначе. Главное, чтобы преподаватели хорошо относились. А он очень старается заработать авторитет. С английским и немецким справляться достаточно легко: в конце концов, это его стихия. Небольшие проблемы возникают с математикой, потому что он никогда в жизни толком ее не понимал. Ну и еще – с основами естествознания.

Нет, этот предмет Бин Чуань как раз понимает. Просто на подготовку требуется порой даже больше времени, чем на все остальное.

Преподаватель молодой, двадцати девяти лет[2], насколько Бин Чуаню известно по информации с сайта университета, всегда приходит в тщательно выглаженных, застегнутых под самое горло рубашках и собирает длинные-длинные волосы в аккуратный хвост, перевязанный лентой. Цю Вэй[3]. Цю-лаоши[4]. Он строгий и придирается к каждому слову, а еще дает задания, которые в интернете найти невозможно – старшекурсники предупреждали, что каждый год они новые, так что у них спрашивать тоже бесполезно.

Но это только раззадоривает. Ведь хорошие оценки именно у Цю-лаоши особенно ценны. И Бин Чуань их получает. Особенно с недавних пор, когда тот стал почему-то чуть менее придирчивым к студентам. И, если честно, начал вести себя немного странно, с внезапными перепадами настроения и нехарактерными для него прежде жестами. Но… не важно. Бин Чуань пообещал себе рано или поздно разузнать об этом преподавателе, так непохожем на остальных.

Тем более времени на учебу будет еще больше: работы у Бин Чуаня теперь нет.

Две недели назад его неожиданно уволили за случайно разбитую тарелку: сам виноват, пришел тогда расстроенный из-за того, что одногруппники порвали куртку, и не смог как следует собраться. Бин Чуаня не считали ценным работником. Само собой, за первый же промах директору не составило никакого труда его выгнать.

Всю следующую неделю Бин Чуань пытался найти любое другое место, но та кафешка оказалась единственной, где брали без опыта. Пара месяцев работы и школьные подработки опытом, разумеется, не считались. А откуда его было взять, если в любой официальной деятельности, даже банальном мытье полов, почему-то принимают только с ним?

Кому нужны оценки и знание двух языков на почти разговорном уровне, если они пока никак не помогают в реальной жизни?

За октябрь Бин Чуань еще заплатил. На ноябрь у него денег уже не осталось: маленькая стипендия первокурсника, даже вкупе с выплатами для заклинателей, оказалась меньше того, что требовала хозяйка. Скрепя сердце он написал заявление на заселение в общежитие, где, по словам старшекурсников, жить очень-очень дешево. И молился, чтобы соседями не оказались одногруппники. Всех остальных, наверное, он сможет перетерпеть.

Свободное место, разумеется, нашлось. Еще бы оно не нашлось при заполненности общежития только наполовину, как говорили первокурсникам.

И вот теперь, вечером первого ноября, Бин Чуань со своими немногочисленными вещами и выданным постельным бельем стоит на пороге комнаты, номер которой назвала ему комендант, суровая на вид женщина в ярко-малиновом брючном костюме. Неловко переминается с ноги на ногу, не решаясь постучать в дверь и войти.

Через пару минут она вдруг открывается сама, едва не хлопнув Бин Чуаня по лицу. Он не успевает отшатнуться, из-за чего нос к носу сталкивается с вылетевшим из комнаты невысоким парнем в вычурной черно-золотистой рубашке. Тот замирает, удивленно хлопает глазами, – в уголках прорисованы острые и длинные стрелки – и чуть склоняет голову набок. Бин Чуань нервно сглатывает.

– Эм, привет, – произносит парень. – Ты?..

– Здравствуйте. Я Бин Чуань. Первокурсник. Меня… подселили к вам, – отвечает Бин Чуань, сжимая пальцами постельное белье, от тяжести которого начинают болеть руки. На секунду он думает, что перепутал что-нибудь, и в горле пересыхает. – Это же триста третья комната?

Парень вскидывает брови, а потом сощуривается. Бин Чуань отмечает, что его довольно короткие волосы криво обрезаны в некоем подобии каре. Как будто сам ножницами орудовал. Или просил кого-то… у кого с ними явно не очень хорошие отношения.

– Ты готовить умеешь? – внезапно спрашивает парень.

Бин Чуань от неожиданности даже дышать на мгновение перестает. Это что, какая-то проверка? Старшекурсники предупреждали, что в общежитии иногда любят «испытывать» новеньких, но… Если он неправильно ответит, его что, не пустят в комнату? И где тогда он будет ночевать? В коридоре? Комендант наверняка не позволит. На улице? Ведь уже отдал хозяйке квартиры ключи, вернуться туда точно не получится.

Спать периодически на улице, прячась под козырьком крыльца и кутаясь в куртку вместо одеяла, ему не привыкать.

Да, конечно, всех детей-заклинателей отправляют в город Сяньчэн[5], потому что только здесь существует целый образовательный комплекс, состоящий из школы, колледжа и университета, где они учатся вместе с обычными детьми, но по особой программе с факультативными занятиями по субботам. И Бин Чуань ездил туда целых пять лет. Учителя даже говорили, что он подает большие надежды.

А потом умерла мама.

Бин Чуань, к своему стыду, так редко в последнее время бывал на ее могиле… Из-за загруженности получается только зажигать время от времени благовония[6] в небольшом местном храме, чтобы почтить память.

Отца у Бин Чуаня не было – погиб еще до его рождения, неудачно нарвавшись на уличных хулиганов. За отчима мама вышла замуж, когда Бин Чуаню исполнилось года четыре. При ее жизни отчим был достаточно приветлив к нему, чужому, по сути, ребенку. И продолжал держать эту маску ровно до момента оформления документов на усыновление.

Потом на Бин Чуаня каждый день орали – не кричали, нет, криком он бы это не назвал. Именовали не иначе как мелким гаденышем и бесполезной тварью. Били. Периодически выгоняли из дома. При этом отчим весьма талантливо распоряжался деньгами и связями, чтобы органы опеки не навещали его. А еще позвонил в школу Сяньчэна… и сказал, что Бин Чуань там учиться отныне не будет, так как «решил отказаться от пути самосовершенствования».

К сожалению, ему поверили. Больше детей-заклинателей в деревне не было, и школьный автобус с того дня туда не заезжал. А на обычном междугороднем Бин Чуань не мог ездить до совершеннолетия без специального документа от родителей. Которого, разумеется, ему было не видать.

Бин Чуаня перезаписали в местную, обычную школу. Он был слишком упрям и все равно продолжал старательно учиться. Сам кое-как занимался духовными практиками, формируя хотя бы слабое ядро. Никто даже не догадывался, что творится у него дома, хотя назвать это место домом было сложно. Только с одноклассниками отношения не ладились, но Бин Чуань уже привык. В школе Сяньчэна он тоже особо ни с кем не общался.

Оставалось ждать восемнадцатилетия, когда он сможет уехать. Отчим его держать не будет точно – толку, если на совершеннолетнего никаких пособий не получишь?

Где-то на задворках сознания у Бин Чуаня вертелась мысль, что смерть мамы не была естественной. Не от тяжелой болезни.

Но ничем доказать это он бы все равно не сумел.

Будучи усыновленным отчимом, Бин Чуань не мог рассчитывать на социальные выплаты для сирот. И уже с двенадцати-тринадцати лет активно искал подработки: помогал с благоустройством улиц, раскладывал товары в единственном на деревню магазине, раздавал листовки, мыл посуду в кафе-столовой, тоже единственной и крошечной. Пытался заниматься репетиторством, но быстро понял, что это не его. Абсолютно.

Платили немного, да и работать без разрешения отчима, который бы его точно не дал, приходилось нелегально. Но за оставшиеся до конца двенадцатого класса пять лет он сумел накопить достаточно, чтобы после окончания школы добраться до Сяньчэна и сдать университетские вступительные экзамены, в том числе – с горем пополам – по заклинательству. Объяснять, почему решил вернуться на путь самосовершенствования, пришлось долго и с выдумкой, чтобы не рассказывать про издевательства отчима.

И еще получилось на эти сбережения один месяц снимать комнату… а за второй пришлось платить уже из того, что заработал в кафе. Комнату, которой теперь нет. Сейчас, если его не пустят, смириться с холодом и сыростью улицы будет проблематично.

Бин Чуань усвоил, что в жизни нужно говорить и делать правильные вещи, чтобы иметь хорошие результаты. Но в данный момент он не знает, что будет правильным.

– Да?.. – неуверенно отвечает Бин Чуань.

Парень сощуривается еще больше, а потом вдруг смеется и весело хлопает в ладоши. И, повернувшись, кричит куда-то в глубину комнаты:

– Юэ-гэ[7]! Ты слышал? Мы наконец-то, по ходу, будем есть что-то кроме лапши быстрого приготовления!

Бин Чуань изумленно моргает, абсолютно не понимая, как реагировать. Он прошел проверку? Ему разрешили остаться?

Слышатся тихие шаги. На пороге появляется еще один парень с немного растрепанными волосами, собранными в маленький торчащий хвостик, и в светлом домашнем костюме с черными манжетами. Он приветливо улыбается, увидев Бин Чуаня. Тот машинально читает надпись на костюме: No one can make you feel inferior without your consent. И так же машинально переводит: «Никто не может заставить вас чувствовать собственную неполноценность без вашего согласия». Неожиданно.

– Здравствуй! Комендант вчера говорила, что подселят новенького. Значит, это ты?

– Стоп, когда? Почему я ничего не знаю? – вскидывается первый парень еще до того, как Бин Чуань успевает ответить хоть что-нибудь.

– Может, потому что ты провел весь день в комнате своего друга с мехмата? – второй пожимает плечами и снова улыбается Бин Чуаню: – Заходи, располагайся. Чувствуй себя как дома. Кстати, – он показывает на своего соседа, – это Ши Дин[8]. А меня зовут Гань Юэ[9].

Бин Чуань неуверенно кивает, едва сдерживая облегченный вздох: кажется, он и вправду может остаться. Соседи отходят в сторону, пропуская его внутрь. Кто-то из них закрывает дверь, – он не видит, потому что занят разглядыванием комнаты. Персиковые обои, три кровати, по небольшому столу и стулу около каждой, один общий шкаф. Кровать у дальней стены пуста. Видимо, она и предназначается Бин Чуаню, так что он сразу кладет на нее постельное белье, чтобы освободить руки.

Вторая кровать, почти у входа, с расшитым золотистыми нитями покрывалом, завалена так, что на ней буквально негде присесть. Книгами, исписанными листами, рисунками, свитками, кисточками… и совершенно невообразимым количеством вееров разного размера и цвета. Как и стол. Их, на первый взгляд, больше, чем в любом магазине, несколько даже подвешены на стене. «Наверное, эту кровать занимает Ши Дин. Так кажется из-за его подведенных глаз и вычурной рубашки», – думает Бин Чуань.

На третьей кровати, у самого окна, лежит светлое, аккуратно расправленное покрывало, похожее на то, что выдали Бин Чуаню. Еще под ней стоит множество коробок разного размера, под завязку набитых чем-то, что он разглядывать не рискует. Лишь предполагает, что она, по методу исключения, принадлежит Гань Юэ.

– Ты с какого факультета? – вдруг спрашивает тот из-за спины.

Бин Чуань, не ожидавший вопроса, вздрагивает и оборачивается. Ши Дина в комнате нет. Должно быть, вышел. Он же, видимо, как раз собирался это сделать, когда столкнулся с Бин Чуанем. А Гань Юэ все так же приветливо улыбается, и весь его облик кажется каким-то мягким и уютным. Располагающим к себе. Бин Чуань упорно ищет подвох, но никак не находит.

– Иностранные языки, – осторожно отвечает Бин Чуань. – Германское направление. Вернее, западногерманское в моем случае, но нам сказали, что можно будет выбирать только со второго курса.

– О! Должно быть, это интересно, – отзывается Гань Юэ. – Я с химического, а он, – кивок в сторону как раз открывающего дверь Ши Дина с двумя упаковками лапши быстрого приготовления, – с искусствоведения.

– Ты… старшекурсник? – спрашивает Бин Чуань, немного осмелев. Гань Юэ выглядит достаточно взрослым. По крайней мере, более взрослым, чем Ши Дин. Да и обращение «гэ»…

– Ох, эм, – Гань Юэ неловко зарывается пальцами в волосы на затылке, – я…

– Он в свое время даже первый курс не закончил и после одной о-о-очень плохой истории пропал на три с лишним года. Два из которых, как я понял, проторчал в армии, – замечает Ши Дин, отдавая одну лапшу Гань Юэ. Теперь Бин Чуань видит, что она исходит паром. – Мне кажется, триста четвертая скоро будет ненавидеть нас за то, что мы постоянно пользуемся их термопотом.

– Если бы ты не тратил все деньги на веера, мы уже давно купили бы собственный, – мягко произносит Гань Юэ. Слишком мягко. – И не то чтобы я не в состоянии рассказать о себе сам, Дин-ди[10].

Ши Дин лишь хмыкает и со второй порцией в руках совершенно магическим образом устраивается на своей кровати, умудрившись ничего не пролить. Гань Юэ, вздохнув, прикрывает веки и чуть опускает голову, – из-за того, как упал теперь свет, отчетливо видны синяки у него под глазами. Потом он аккуратно садится – весь в светлом на светлом же покрывале – и осторожно открывает крышку лапши.

Бин Чуань вдруг обращает внимание: то, что он принял за манжеты костюма, на самом деле напульсники. Широкие, аккуратные черные тканевые полоски, идеально прикрывающие запястья, где обычно выделяется сетка вен. Довольно странный выбор цвета – да и зачем носить подобное не на улицу? Но, разумеется, ему не хватит наглости спросить.

– В общем, да. Я вечный первокурсник. Надеюсь, на этот раз продержусь подольше, – Гань Юэ улыбается, словно совершенно не обиделся, и вдруг, посмотрев сначала на Бин Чуаня, а потом на лапшу у себя в руках, опоминается: – Ой, прости. Тебе, может, тоже заварить? У нас есть еще.

– Нет, спасибо, – качает головой Бин Чуань. Он немного голоден, но не хотел бы тратить чужую еду. И не планировал сегодня ужинать. А на завтрак можно что-нибудь купить в буфете, если прийти пораньше.

– Даже не хочешь поинтересоваться, почему мы только лапшой питаемся? – весело выдает Ши Дин с набитым ртом. Он очень быстро орудует палочками, но умудряется оставаться изящным. – И почему я с ходу спросил, умеешь ли ты готовить?

Бин Чуань только чуть склоняет голову набок. Ему неловко задавать подобные вопросы, – если любопытство сгубило кошку, то он крайне не желает быть этой самой кошкой. Хотя поинтересоваться, конечно, хочет.

– Потому что я не умею, – продолжает Ши Дин, – вообще.

– Я тоже не особенно силен в этом. Родители не учили меня готовить, а самому как-то… не пришлось, – печально отзывается Гань Юэ. – Когда я жил в общежитии в первый раз, едой занимались мои соседи по комнате.

– И мы, – Ши Дин вскидывает палочки вверх, – торжественно возлагаем сию почетную миссию на тебя. Продукты я буду покупать, ты только говори, что именно. Согласен?

Вот тут точно есть какой-то подвох. Может, он в том и заключается, что возиться в кухне теперь придется одному только Бин Чуаню до самого конца обучения? Так ему и не сложно. Он все равно давно привык к графику жизни, при котором у него выпадают как минимум четыре часа свободного времени. Так что Бин Чуань торопливо кивает, пока не успели подумать, будто он отказывается.

– Отлично! – восклицает Ши Дин, снова взмахнув палочками. – Да здравствует Бин Чуань, спаситель триста третьей комнаты от голодной смерти!

Гань Юэ тихонько смеется и смотрит на Бин Чуаня как будто ласково, аккуратно подцепляя немного лапши. Тот, чувствуя, как лицо отчего-то заливается краской, отворачивается и начинает застилать кровать. Атмосфера кажется едва ли не домашней, уютной, но все равно… очень неловкой. Бин Чуань ощущает себя чужаком.

Эти двое странные. И относятся к нему по-дружески, хотя видят первый раз в жизни. Подвох точно существует. Обязательно, непременно, только Бин Чуань его в упор не видит. Но, по крайней мере, его соседями оказались не одногруппники. И над ним не издеваются.

Пока что.

Кажется, его пребывание в общежитии обещает быть вполне сносным.

Глава 2

Гань Юэ определенно импонирует новенький, которого подселили к ним. Хотя за несколько дней создалось ощущение, что он слишком идеальный. Таких людей не может существовать по определению.

Каждое утро – безукоризненно заправленная кровать и безупречно чистая раковина в блоке, хотя обитатели триста четвертой умудряются превратить ее в шедевр абстракционизма одной только зубной пастой всего за пятнадцать минут. Учебники и тетради, максимально компактно уложенные в освобожденном уголке общего шкафа, с разноцветными стикерами-закладками на страницах. А еще Гань Юэ мельком видел конспекты Бин Чуаня. Даже у него самого никогда не было таких аккуратных записей.

Вещей у новенького мало, и он хранит их в сумке под кроватью. Большую часть вечера, когда они втроем находятся в общежитии, его не видно и не слышно: либо готовится к занятиям за столом в комнате, уйдя в наушники, – Гань Юэ искренне не понимает, как можно что-то учить и при этом еще и запоминать в наушниках, – либо возится в кухне.

Да, он в самом деле готовит, как и обещал. А готовит… если коротко, то так же, как и все, что он делает. То есть идеально.

Получается, в самом деле спаситель от голодной смерти.

Но раньше остальных встает все-таки не он.

Сегодня суббота, и у заклинателей факультативные занятия, которые, как и обычные пары, проходят с утра. Гань Юэ за два года армии привык просыпаться ровно в пять тридцать. С учетом того, во сколько ему приходится ложиться, чтобы подготовиться к парам, и явно совиной натуры Ши Дина, это, без сомнений, чревато неизбежным хроническим недосыпом. Но давно знакомым и даже родным. Гань Юэ не замечает его.

В комнате он может ориентироваться, не включая свет. Аккуратно снимает напульсники, чтобы умыться без них, тихо выходит с мылом, зубной щеткой и пастой, через пять минут тихо возвращается и снова тщательно закрывает запястья.

Ничего такого, на самом деле.

Просто старые шрамы, которые другим не следует видеть.

Так же в темноте он переодевается – черные штаны, черные носки, светло-коричневое худи с рукавами до самых пальцев – и складывает в рюкзак учебные принадлежности. К тому времени, как он заканчивает, как раз просыпается по будильнику Бин Чуань – шесть утра, можно щелкнуть выключателем и услышать ворчание Ши Дина, разбуженного звуком и светом. Одновременно с будильником Бин Чуаня звенит и его собственный – правда, это абсолютно не означает, что сейчас Ши Дин встанет.

Как он умудрялся просыпаться вовремя целый год до появления Гань Юэ и умудрялся ли – загадка века. Особенно с учетом того, что жить Ши Дину в комнате сначала посчастливилось одному, а будильник он, как оказалось, каждый раз ставит с вечера, но магическим образом сбрасывает, не просыпаясь, и преспокойно досматривает сны.

Еще через пятнадцать минут, когда Бин Чуань приводит себя в порядок, – вставать этот идеальный человек тоже умеет сразу, без «еще немножечко», – и уходит в кухню готовить завтрак, а Гань Юэ осуществляет не вполне удачные попытки стянуть Ши Дина с кровати и при этом не задеть ничего из висящего вокруг нее, на телефон приходит уже привычное сообщение.

Хунь Лан 06:16 аm

Доброе утро, а-Юэ[11]!

А-Юэ. Когда-то его так называла мама, давно, настолько давно, что это уже кажется иллюзией и ложным воспоминанием, которое он создал для собственного утешения. Так что от подобного обращения становится немного больно, но в то же время… приятно. Он мог бы сказать, что пишет ему старый хороший друг, с которым они давно и близко общаются…

Но на самом деле Гань Юэ знает его лишь четыре месяца, а общаются они и того меньше, с перерывом в половину этого срока. А сообщения с пожеланием доброго утра Гань Юэ получает всего две недели.

Хунь Лан[12] – четверокурсник с исторического факультета с длинными угольно-черными волосами и такого же цвета глазами, который, кажется, знает буквально все и обо всем, носит берцы, кожаные штаны и кожаную куртку, повязывает на лоб яркие банданы, а еще везде таскает с собой графический планшет или скетчбук и подрабатывает тем, что рисует на заказ.

Он живет этажом ниже, в двести пятой комнате, с двумя соседями, имен которых Гань Юэ не запомнил, и, с тех пор как поступил еще в школу Сяньчэна, ни разу не был дома. Он ненавидит рыбу в любом виде и терпеть не может готовить, однако делает это весьма неплохо, если берется. А еще хочет завести домашнюю лису после выпуска, когда съедет из общежития, где держать животных запрещено.

На данный момент это все, что Гань Юэ известно о нем.

Ну, кроме того, что именно Хунь Лан принимал у него документы во время приемной кампании, которая проходила в начале июля.

В полурваной, как сейчас модно, футболке с вырвиглазно-ярким принтом он выглядел безумно не соответствующим обстановке, слишком выделяющимся в пыльной душной аудитории, где десятки абитуриентов ожидали своей очереди. Гань Юэ был несколько растерян, когда электронный голос назвал его номер и номер стола, за которым сидел этот странный парень.

– Добрый день, – полуулыбка на губах и ленивым тоном сказанная уже заученная фраза, – меня зовут Хунь Лан, я помогу вам подать документы на поступление.

Звук его имени вдруг что-то потревожил в памяти, но Гань Юэ решил не зацикливаться на этом. По крайней мере, пока.

Хунь Лан как сидел, закинув ногу на ногу, так и продолжил. Взял у Гань Юэ документы, пробил их по базе Сяньчэна – конечно же, там отобразились первое поступление и последующее отчисление «по обстоятельствам, не зависящим от воли обучающегося и учебного заведения», хоть паспорт у него тогда и был другой. А чего он, впрочем, ожидал?

– Итак, вы желаете восстановиться на прошлом факультете или попробовать что-то новое?

Гань Юэ не особо задумывался, на какой факультет будет поступать, когда вернется. Да, именно так, он явился в университет, не имея представления, куда хочет пойти. Но на самом деле главным было сбежать подальше от прошлой попытки.

– Новое, – решительно ответил он. – Я хотел бы поступить на химический факультет.

Сказал первое, что пришло на ум. Как он будет сдавать вступительные экзамены по химии, на тот момент в голове даже не промелькнуло. Но ведь в итоге как-то сдал, верно? Даже умудрился набрать порог, хотя бюджетное место в любом случае при втором поступлении недоступно.

Хунь Лан вздернул одну бровь, но кивнул, что-то быстро забил в компьютере и выдал ему бланк заявления вместе с согласием на обработку персональных данных. Вот только…

– Извините, – неловко произнес Гань Юэ, – вы забыли дать мне ручку.

– О, да, разумеется, – странный парень только улыбнулся и, казалось, вообще не растерялся от собственного промаха. – Прошу прощения.

Это «прошу прощения» прозвучало так лениво, словно прощения говорящему просить абсолютно не за что.

Пока Гань Юэ заполнял нужные бумаги, он вернулся к тому, что потревожило его память. Имя. Имя, которое он где-то как будто прежде слышал. Хунь Лан. Хунь Лан… Ну конечно же! Так звали юношу, с которым он познакомился, когда учился здесь первый раз.

Тот оканчивал старшую школу, ходил на подготовительные университетские курсы, любил подолгу сидеть в холле внизу и смотреть в окно, а еще был крайне неуклюж: знакомство их состоялось, собственно, когда он споткнулся на лестнице, потерял равновесие и налетел на Гань Юэ, который поднимался на нужный этаж, уткнувшись в конспект.

Сам паренек отделался испугом, а вот Гань Юэ – слегка рассеченным об угол ступеньки локтем. Но трудно было злиться после долгих сбивчивых извинений и при виде крайне растерянного лица паренька с огромными черными-черными глазами.

Он был милым. И обычно, когда они пересекались на большой перемене в буфете, робко расспрашивал об учебе в университете. Почему-то ужасно смущался, когда Гань Юэ угощал его сладкими булочками, и однажды подарил довольно красивый набросок. Цветок пиона. После этого создалось впечатление, что юноша непременно должен поступить на художественный факультет, хоть и неясно было, к чему на самом деле лежит его сердце.

Потом жизнь Гань Юэ стремительно полетела в пропасть… И порой бывает стыдно вспоминать, скольким он обязан этому юноше за помощь в то время.

Гань Юэ украдкой посмотрел на сидящего перед ним Хунь Лана, скучающе покачивающего ногой и рассматривающего собственные ногти. Люди могут так сильно меняться? Но, с другой стороны, прошло слишком много времени. Даже сам Гань Юэ не рискнул бы сравнивать себя с прошлым собой. Его тоже можно узнать далеко не с первого взгляда.

– Извините… а можно спросить, из каких иероглифов состоит ваше имя? – неловко поинтересовался Гань Юэ.

– Можно. Почерк у меня не очень, поэтому вот, – легко отозвался парень и, подцепив с края стола студенческий, протянул Гань Юэ. – А что?

– А… – внутри было напечатано «Хунь» как «темнота» и «Лан» как «волк». Гань Юэ разочарованно опустил плечи, ощутив отчего-то горечь. – Нет, ничего. Просто спросил.

Тот паренек показывал иероглифы «сбиться с толку» и «сорная трава» в своем временном пропуске в университет. Гань Юэ еще тогда подумал: боги, кто дал ребенку столь уничижительное имя? Кому хватило совести назвать собственное дитя сорняком[13]?!

Так или иначе, Гань Юэ умудрился поступить, и они с Хунь Ланом столкнулись еще дважды. Просто случайно пересеклись, даже не разговаривали, разве что взглядами встретились с неожиданным эффектом узнавания. Сначала в актовом зале университета первого сентября на приветственной церемонии, – кажется, это была среда, – потом на перекличке перед началом факультативных субботних занятий. Там же выяснилось, что Хунь Лан – с отделения темных заклинателей.

Третий раз был уже в понедельник, когда Ши Дин, очень быстро взявший за привычку нарушать личные границы Гань Юэ, как и прочих своих знакомых, при любом удобном случае, на большой перемене потащил его в буфет под предлогом, что «скоро ветром сносить будет». В принципе, что не так с его телосложением и с тем, что он не ест в буфете, ибо там для него дорого, Гань Юэ искренне не понимает до сих пор.

Хунь Лан, преспокойно обедавший за одним из столиков, тогда махнул приветственно рукой, мягко улыбнулся и сказал что-то вроде: «Мы в последнее время так часто встречаемся, неужели Гань Юэ запомнил меня с приемной кампании и хочет познакомиться поближе?»

То, как он выделил это «Гань Юэ», то, что он в принципе безошибочно назвал имя…

Насколько давно Гань Юэ сделался такой уникальной персоной? Какой момент из своей нынешней серомышиной жизни умудрился пропустить? Или его слава прогремела сильнее, чем он предполагал?

От одних только мыслей об этом у Гань Юэ разболелась голова. Наверное, ему стоило выбрать колледж, а не университет. А лучше – поступить в обычное учебное заведение. И почему этот вариант не пришел ему на ум?

А потому, что в колледж можно поступить только после окончания девяти классов школы, а вот после двенадцати – будьте добры, выбирайте какой-то вуз. А еще потому, что ничего обычного он бы не потянул. Ему и так бюджет больше не светит в любом случае, а после отказа от заклинательского пути еще бы перестали выплачивать положенные всем совершенствующимся пособия.

Гань Юэ был не готов лишиться пособий. У него не имелось нормального источника дохода, потому что он ничего толком не умел. Ему, как совершеннолетнему, не полагались больше никакие социальные компенсации – только та одноразовая, которую он получил, отслужив в армии. Так что продолжать путь заклинателя было единственным выходом.

Хотя Хунь Лан явно не собирался подшучивать и издеваться. И несмотря на то, что знакомиться и сближаться с кем бы то ни было в планы Гань Юэ не входило, они обменялись контактами. Все равно аккаунты в мессенджере привязаны к номерам телефонов, и так проще, чем выискивать друг друга в общих чатах.

Произошло это под изумленным взглядом Ши Дина. Почему изумленным, Гань Юэ потом узнал от него же: оказалось, с Хунь Ланом предпочитают не связываться, потому что он пользуется репутацией чуть ли не грозы университета.

Впрочем, графический планшет и скетчбук в этот образ не вполне вписываются. Ну, или получается какой-то злодей с тонкой душевной организацией. Гань Юэ не любит штампы и не думает, что Хунь Лан им соответствует.

Своего старого знакомого Гань Юэ так и не встретил. И не понимал, почему этим фактом расстроен: сразу ведь решил, что ни с кем «из прошлого» контактировать не будет, когда вернется. Он даже не знал, на каком факультете тот учится. А спрашивать вездесущего Ши Дина было крайне неловко. Да и правильно, в принципе: скорее всего, юноша давно забыл о Гань Юэ и не вспоминает, что когда-то его спокойную жизнь потревожили, нарушили и, вероятно, даже испортили.

Ему же лучше.

А с этим, другим Хунь Ланом, который, к счастью, не знал никаких ужасных подробностей, они стали переписываться в мессенджере. И все так же периодически пересекаться в коридорах. Это оказалось неожиданно легко. Хунь Лан еще в самом начале отправил презрительные смайлики на попытки назвать его «лао[14] Хунь» и «Лан-гэ», аргументировав это тем, что по возрасту, скорее, ему следует так называть Гань Юэ.

Неловкость от того, что почти выпускник младше него, поступившего на первый курс, зашкалила все существующие уровни, но Гань Юэ решил ее игнорировать.

Гань Юэ 09:23 pm

Как же тогда мне называть тебя?

Сяо[15] Хунь? Лан-ди? Просто по имени?

Хунь Лан 09:26 pm

Еще более ужасно.

На самом деле ты можешь звать меня просто а-Ланом, если хочешь.

Я был бы счастлив, если б кто-то мог обращаться ко мне так.

Гань Юэ почудилось что-то болезненное в последней фразе. Он решил, что, в принципе, не переломится, если немного подыграет.

А еще через некоторое время, под конец сентября, он сдуру сказал Хунь Лану, что пусть уж тогда зовет его «а-Юэ» в ответ.

Хунь Лан ничего не рассказывает о себе первым, но всегда с готовностью отвечает на вопросы и удивительно открыт в общении. Гань Юэ не вполне видит, за что была получена репутация грозы университета и почему Хунь Лана многие опасаются.

В этот раз поздороваться утром, кроме как сообщениями, им не удается, потому что триста третья комната в полном составе опаздывает из-за Ши Дина, которого снова пришлось полчаса поднимать с кровати. Не первый раз в целом, но первый – совместно с Бин Чуанем, который явно не в восторге.

Гань Юэ тоже ненавидит опаздывать, особенно на факультативные занятия. Он на них и так не особенно хорошо себя проявляет, ци[16] слушается плохо, и приходится прикладывать много усилий, чтобы делать то, что требует преподаватель.

Но… он сам виноват. Совершил одну отвратительную вещь, из-за которой были серьезно повреждены его меридианы[17] и нарушена работа уже давно и весьма успешно сформированного ядра[18]. Теперь приходится расхлебывать. Конечно, у него есть справка по этому поводу… однако она никого не волнует. В заклинательстве нет «спецгрупп» и упрощенного обучения, как в случае, например, с физкультурой. У тебя либо есть способности, либо их нет вообще. Промежуточные варианты не учитываются. Только влияют на баллы и оценку на экзамене, разумеется, но это уже другая история.

Обучение в школе предназначено для формирования ядра, в колледже или университете – для его дальнейшего развития. Сейчас у заклинателей нет цели обрести бессмертие, хотя когда-то это было высшим достижением, к которому все стремились. Но мир изменился, количество монстров в нем и роль заклинателей тоже, так что самое главное, чтобы ты обладал достойным уровнем контроля ци и в случае чего мог помочь людям. Становиться бессмертным от тебя не требуется.

Однако Гань Юэ периодически чувствует себя так, словно застрял на уровне школы и до сих пор учится управлять потоками ци. Какой позор.

На занятиях по заклинательству в университете, в отличие от школы, нет разделения на младшие и старшие группы: почему-то считается, что все, кто получил аттестат и сдал вступительные экзамены, находятся на плюс-минус одинаковом уровне. Так что курсы с первого по пятый учатся вместе в специально отведенных для этого аудиториях-залах. Единственное: темные и светлые заклинатели отдельно. Кроме редких совмещенных промежуточных зачетов, которые проводят пару раз в семестр.

Конечно же, их троих отчитывают за опоздание.

Гань Юэ как можно быстрее старается об этом забыть.

Он помнит план занятий по заклинательству еще с первого поступления. Сначала – дыхательные упражнения и медитация, половину которой они уже пропустили. Затем – теоретическая часть, начертание талисманов[19] и их использование в зависимости от установленной преподавателем ситуации. Следом – отработка приемов, сначала без оружия, потом с ним. Тем, у кого по какой-то причине нет собственного, выдают университетское, по большей части довольно потрепанное жизнью. И в конце – работа в парах по жеребьевке.

Гань Юэ относительно хорош в талисманах, но по большей части ужасен в боевой практике. Тело помнит приемы, которые он уже когда-то изучал, но гнать ци по меридианам больно, а преподаватель следит за тем, чтобы студенты отрабатывали приемы с приложением духовных сил.

На сей раз, правда, в качестве напарника ему хотя бы достался Цзюй Си[20], – с ним Гань Юэ жил в одной комнате, когда пытался учиться первый раз. Другим его соседом был Лай Чжи[21]. Они трое тогда довольно неплохо сдружились за семестр.

Однако теперь и Цзюй Си, и Лай Чжи уже на пятом курсе и заканчивают специалитет, – а Гань Юэ только-только начинает обучение заново. В его жизни однажды так много всего произошло, что он попросту оборвал с ними любые связи. Заставил думать, будто его больше не существует. Даже аккаунт в мессенджере восстановил только недавно. И то лишь потому, что нужно как-то получать электронные задания.

Так было проще. Так было легче. Гань Юэ ошибся везде, где только можно, он хотел исчезнуть из памяти всех, кто его знал, – надолго, желательно навсегда. Впрочем, не вышло. Вернуться для получения пресловутого высшего образования пришлось. А вот неприятный след все равно остался.

Удивительно, как бывшие соседи по комнате могут более-менее нормально относиться к нему теперь. Особенно Цзюй Си, отчаянно пытающийся вести себя так, будто все как прежде.

Но ничего уже не как прежде.

Гань Юэ устал от постоянной боли, прокатывающейся вдоль меридианов, поэтому сражается вполсилы. Любой другой бы жалеть не стал – но Цзюй Си подыгрывает, сам сбавляя обороты. Гань Юэ смутно чувствует неприятную влагу под напульсниками и надеется, что ничего не просочится через ткань. Это было бы крайне нежелательно.

Он совершенно выдохся после занятия. Остальные студенты, особенно первокурсники, обступают преподавателя, активно задают вопросы и уточняют насчет каких-то приемов, но ему хочется только поскорее уйти в общежитие. Однако Цзюй Си задерживает его, осторожно обхватив запястье. Выше напульсника, к счастью. В янтарно-карих глазах – странное, слишком серьезное выражение.

– Цзюй Си? – вяло недоумевает Гань Юэ. – Что такое?

– Ты в порядке? – внезапно спрашивает тот.

Гань Юэ тяжело вздыхает. Поворачивает голову, взглядом ловит среди выходящих студентов Ши Дина и дает ему знак взмахом руки, чтобы не ждал. Ши Дин тут же утаскивает не сопротивляющегося Бин Чуаня.

– Все нормально, – заверяет Гань Юэ. – Почему ты спрашиваешь?

– У тебя вид какой-то… нездоровый, – неловко признается Цзюй Си.

На эту фразу Гань Юэ отвечает молчанием. Ему не хватает решимости опровергнуть чужие слова: Цзюй Си слишком прав, чтобы отрицать очевидное. Убрать бы руку, тем более что и держат-то его некрепко, развернуться и молча уйти, не контактировать, не связываться с собственным прошлым. Но этого не позволяет совесть. И он стоит, опустив взгляд в пол, ощущая, как силы утекают из тела, и ожидая либо продолжения, либо окончания разговора.

– Цзюй Си! – вдруг слышится оклик со стороны двери.

Там стоит Лай Чжи, держа в одной руке сразу два рюкзака, а в другой телефон. Волосы, собранные в высокий хвост, немного растрепались после занятия, губы кривятся в недовольстве. Цзюй Си оборачивается с выражением лица, на котором явно читается желание послать Лай Чжи куда подальше.

– Чего тебе надо? – резко спрашивает он.

– Да так, ничего, – саркастично растягивая слоги, отзывается Лай Чжи. – Просто ты вчера договорился связаться со своим научником сразу после занятий по заклинательству, то есть в час, а время уже пятнадцать минут второго, и он звонил тебе пять раз подряд. Мне что, самому взять трубку и сказать, что ты тут важные разговоры разговариваешь?

– Демоны! – Цзюй Си хлопает себя по лбу. – Я совсем забыл. Иду.

Он отпускает запястье Гань Юэ с неохотой и странной печалью во взгляде. Задерживается на мгновение, прежде чем броситься к Лай Чжи. Последнее, что слышит Гань Юэ, это ворчливое: «Дай сюда. Надеюсь, ты не брал в самом деле трубку? Почему ты лезешь в карманы моего рюкзака?!» – и крайне возмущенный звук в ответ.

Гань Юэ чувствует себя сделанным из растрескавшейся глины и готовым развалиться на части.

В толпе студентов преподаватель с кем-то вежливо спорит. Гань Юэ не слушает. Он выходит из аудитории после того, как отыскивает свой рюкзак, который вытолкнули в сторону из общей кучи у входа в зал, где все студенты оставляют вещи во время занятия. Выходит, чтобы тут же столкнуться с Хунь Ланом.

Тот сразу притворяется, что, конечно же, совершенно не ждал и просто случайно задержался, хотя Гань Юэ прекрасно видит, что он скучающе стоял у подоконника. Хунь Лан без привычной куртки, в простой темно-бордовой футболке в тон бандане, и Гань Юэ, которому в плохо отапливаемых коридорах зябко даже в худи, искренне недоумевает от подобного внешнего вида.

Хунь Лан как ни в чем не бывало улыбается и радостно приветствует:

– А-Юэ! Еще раз доброе утро. То есть уже добрый день, – а потом тут же становится серьезным, чуть нахмурившись: – Выглядишь очень уставшим. Все в порядке?

– Ничего страшного, – отмахивается Гань Юэ, – просто сложная тренировка.

Хунь Лан смотрит так, словно ответ его нисколько не удовлетворил. Это искреннее беспокойство во взгляде… Гань Юэ уже давно не видел подобного. То есть о нем волнуется Ши Дин в своей бесцеремонной манере, и вот Цзюй Си… но это кажется другим. Хочется спрятаться и закрыться: они ведь в первую очередь думают не о нем и его мнении, а о собственных догадках и подозрениях.

А от Хунь Лана – парадокс – не хочется.

И Гань Юэ слабо приподнимает уголки губ.