Любовь короля. Том 3

Размер шрифта: 13

УДК 821.531–31

ББК 84(5Кор)–44

THE KING IN LOVE

Kim Yi Ryoung

3 The King is in Love Vol 3

Russian edition is published by arrangement with Paranmedia, through BC Agency, Seoul

⁂

15
Побег

Стоял знойный весенний день, полуденное солнце заливало округу светом. Тан с братом направлялись на задний дворик королевского дворца, как вдруг встретили свою тетю – королеву Чонхва. Морщин у нее стало больше, чем год назад, но благодаря нежной улыбке выглядела королева куда моложе, чем в те времена, когда находилась в заточении. Больше двадцати лет она провела в своем дворце, и вот наконец вновь оказалась на свободе – когда почила королева Анпхён, после смерти получившая имя Чанмок Инмён-ванху; теперь королева Чонхва была жизнерадостна и весела, будто желала повернуть время вспять. Так и сейчас: именно она первой улыбнулась Тан с братом и поприветствовала их в момент неожиданной встречи.

– Так вы с Сохын-ху вышли на прогулку! Я беспокоилась: столько разговоров о том, что супруга его величества проводит все время в своих покоях… Сама хотела тебя проведать, но приятно вот так встретиться на солнышке.

– Уезжаете, тетушка? – натянув улыбку, спросила мрачная и опечаленная Тан. Судя по одеждам королевы и вещам, с которыми дворцовые служанки следовали за ней, она принарядилась для какого-то визита. Вопрос заставил ее смутиться, что было королеве не по годам.

– Я получила приглашение в Токчагун[1].

Тан улыбнулась, от всей души радуясь за свою немолодую тетю: та походила на девушку, только вышедшую замуж. Супруга его величества прекрасно знала, как долго королева Чонхва ждала этого дня. Теперь она наконец обрела свободу видеться с супругом, которого прежде была вынуждена оставить, и выглядела действительно счастливой, в отличие от самой Тан.

– Все благодаря милости его величества. Кто бы мог подумать, что он станет так сердечно заботиться о такой старухе, как я! Твой супруг со мной ласковее и почтительнее родного сына, и жизнь моя на закате дней будет полна благостей. Его величество глубоко любит тебя, вот и ко мне добр, – сказала она.

– Что вы… я тут ни при чем.

Тан суетливо отвела взор. С тех пор как ее супруг взошел на престол, тетушка хвалила его, стоило им с Тан встретиться. Оно и ясно: став правителем, Вон тотчас велел устроить празднество и лично позаботился о встрече отца, отрекшегося от престола, и королевы Чонхва. Встречи пожилой пары, прекратившиеся после свадьбы вана Чхуннёля и королевы Анпхён, теперь возобновились благодаря их общему сыну; конечно, королева Чонхва была ему признательна. Она схватила Тан за руку.

– Теперь, ежели супруг пожелает меня навестить, он может это сделать, а коли пригласит в Токчагун, могу приехать я, а больше и желать нечего. Да и племянники его величества пользуются такой любовью государя, что воспитываются как настоящие принцы. Не он их породил, но о чужих детях заботится больше, чем о собственных родных. Не люби он тебя, свою жену, разве был бы так добр с нами? Все благодаря тебе – я точно знаю. Я так тебе благодарна!

Тан не находила себе места от смущения. В словах ее счастливой тети была истина, но была и ложь. Всем было ясно, что ее супруг благосклонно относился к королеве Чонхва и ее детям. Сыновей своего единокровного брата, Канъян-гона, он любил и лелеял больше собственных сыновей – Ыйчхуна[2] и Ыйхё[3], которых ему подарила Есыджин. Особо мил ему был Ван Го – второй сын Канъян-гона. Собственных сыновей его величество не обнимал, но племянника всякий раз сжимал в объятиях при встрече и всячески баловал. Однако королева Чонхва совершенно заблуждалась в том, что причиной тому была глубокая любовь государя к супруге.

С того дня, когда ее третий брат бесследно исчез, Тан ни разу не видела улыбки супруга. Порой из вежливости он навещал ее во дворце, чтобы выпить чаю вместе, но всякий раз ограничивался формальностями и уходил. Он более не ночевал в ее покоях, как это было прежде. Пусть супруги никогда не разделяли жарких ночей друг с другом, раньше в дни визитов Вон всегда засыпал в постели Тан. Поэтому в те времена, когда она была супругой наследного принца, все ошибочно полагали, будто он совершенно влюблен в нее. Но теперь, став ваном, он более не делил с ней одеяла.

Он не проводил ночей и с женами, которых привез из Тэдо: ни с Будашир, что приходилась родственницей императору, ни с Есыджин, единственной из жен, родившей ему детей, ни с Тан, которая была первой его супругой, ни с госпожой Хон, на которую не бросал взглядов с тех пор, как был наследным принцем. Среди всех жен он выбрал самую низкородную – госпожу Чо. Никто не ведал, каким обаянием ей удалось пленить супруга, однако теперь Вон каждый день посещал ее покои, которые прежде для него не существовали. Дворцовые служанки давно уж перешептывались о том, что ван позабыл Тан и возлюбил госпожу Чо. И королева Чонхва, прекрасно осведомленная о гулявших при дворе разговорах, никак не могла этого не знать. Взглянув на смущенную Тан, она мягко улыбнулась, быть может, посочувствовав ей.

– Оставь беспокойство. Мужчины все равно что бабочки, порхающие с цветка на цветок. В конце концов они возвращаются туда, где могут отдохнуть. Другие не слышали и не видели всего, что он пережил. Прояви терпение и подожди. В конце концов его величество вернется к тебе – к первой, кто стал ему супругой.

«Нет, тетушка. Я никогда не была той, к кому его величество желал возвратиться», – подумала Тан и медленно отняла руку. Мужчины все равно что бабочки, не способные устоять перед соблазнительным ароматом цветов, каждый из которых отличен от остальных, потому они и порхают меж бутонами, но сама она никогда не была цветком для своего супруга. То была тайна, которую она не могла открыть никому, постыдная и печальная. Не в силах более оставаться лицом к лицу с тетей, Тан тихонько напомнила разговорившейся Чонхве:

– Вам стоит поскорее отправляться в Токчагун – вас ждут.

– Ох, старая моя голова! Совсем позабыла, куда направлялась, и все болтаю. Вот и супруг мой таков. Все настаивает на встречах, а сам сюда не приезжает. И тотчас же зовет в Токчагун, коль захочет увидеть мое старое морщинистое лицо.

Пусть она и ворчала притворно, лицо королевы блестело, словно покрытые росой цветы, словно лицо молодой девушки, чье сердце бьется от любви. Тан и Ван Чон, желавшие скорее проститься, расступились, и королева взволнованно отправилась вперед.

– Вот же! – в отвращении буркнул Ван Чон, стоило немногочисленной свите их тетушки удалиться. – Где еще сыскать на свете человека, который сможет спокойно жить при дворе сына, вынудившего отца отказаться от престола? Как тяжко ему, должно быть, пришлось!

Отрекшись от престола, ван Чхуннёль стал жить в поместье Чан Суллёна, которое именовалось Токчагун. Как только в Тэдо получили его письмо о добровольном отказе от монаршего титула, великий хан Тэмур с радостью объявил о том, что новым ваном Корё будет его двоюродный брат Иджил-Буха. Вдобавок он присвоил своему великовозрастному и неприятному дяде чрезвычайно длинный титул «Преисполненный рьяной искренности верноподданный императора, заслуженный государственный деятель в среде защиты целостности территорий, командующий войсками и глава сановников высшего ранга, зять императора, высшая опора государства и ныне ушедший на покой ван, отмеченный долголетием» и вынудил его уйти в тень. Соответствующие распоряжения были отданы так быстро, словно только этого и ждали. Передав власть сыну, нет, на деле – лишившись власти по воле сына и оказавшись вынужденным отречься от престола, ван Чхуннёль, также известный как ван Ильсу, покинул королевский дворец и поселился в поместье Чан Суллёна. Все догадывались, что он избегает сына, знал это и его сын, ставший ваном. Но, несмотря на это, новоявленный государь отправился в Токчагун, лично организовал празднество и выразил родителю свое чрезвычайное почтение. И пускай Ван Чон противился такого рода отношениям меж отцом и сыном, слова его были не в меру грубы, и потому Тан ответила лишь:

– Отец его величества желает покоя и отдыха. Разве не оттого рада тетушка?

– Говорят, она настоящая красавица, но Сукчхан-вонби, наложница из семьи Ким, не так хороша, как Муби. Будь та жива, даже после кончины ее величества он не стал бы искать встреч с тетушкой. Вот почему она так благодарна твоему мужу, избавившемуся от Муби…

– Следи за своими словами! Будь на моем месте кто-то другой, ты бы навлек на себя нестерпимые несчастья. Раньше и наш покойный отец бранил тебя за это. Лишь вернувшись домой, ты тотчас принимался ругаться с Лином…

Тан вдруг замолчала. Солнце светило все так же ярко, но воздух, окутывавший брата с сестрой, загустел: само собой у нее вырвалось имя, которое теперь было для них под запретом. Ван Лина, третьего брата Тан, больше нет. Нет, он даже не появлялся на свет – его имя было исключено из королевской родословной. Не ведая причин тому, Тан и вся ее семья были вынуждены вымарать Лина даже из своих воспоминаний. После короткого вечернего разговора с матерью, госпожой Хванбо, он бесследно исчез, растворился, словно роса, повстречавшая рассветное солнце. Стараниями наследного принца, его близкого друга, следы его преступлений удалось тихонько замести. Ходили слухи, будто он покончил с собой после безуспешной попытки организовать преступление против Короны, но его величество положил конец даже этим разговорам. Теперь Ван Лин, человек без титула и без имени, был тем, кого никогда не существовало, тем, о ком никто не говорил.

«Быть может, в тот день Лина не стало, – вспомнил Ван Чон тот день, когда наследный принц, обдуваемый холодным ветром, покинул покои его сестры. Тан, должно быть, думала о том же, но они не сказали ни слова и не взглянули друг другу в глаза, словно дали обещание. Мрачная тень, отпустившая было их до встречи с королевой Чонхва во время прогулки, снова нависла на их лицах. – И госпожи из Хёнэтхэкчу, ее тоже».

Грудь Ван Чона обожгло болью. В тот день, когда исчез Лин, из Покчжончжана исчезла и его первая любовь. Говорят, ни староста, ни земледельцы, ни местные ноби ничего не знают о том, где она теперь. Поговаривали, будто она сбежала глубокой ночью с каким-то простолюдином, но вскоре и эти слухи улеглись.

Сан исчезла из своих до странного начисто прибранных покоев, а унаследовать ее имущество было некому, потому все оно досталось королевской семье. Поскольку ее отец был известен как крупнейший во всем Корё землевладелец, люди полагали, что наследство Сан будет баснословно огромным, но на деле оно оказалось значительно меньше. Многие земледельческие хозяйства и торговые права, принадлежавшие ее отцу, были переданы другим владельцам, а большая часть земель, которыми он владел, была дарована местным земледельцам-арендаторам. Некоторые призывали отследить, кому досталось имущество госпожи из Хёнэтхэкчу, и вернуть их королевской семье, однако наследный принц положил конец этим обсуждениям.

Ван Чон не желал говорить о ней. Все члены их семьи, за исключением Тан, полагали, что он оказался разочарован ее не оправдавшим ожидания имуществом, и видели в этом лучший исход, однако сам он никогда о ней не забывал. Может, она и была возлюбленной его младшего брата, но Ван Чон видел в ней и свою возлюбленную, пусть чувства его и были безответны. После того как Сон Ин и Сон Панъён не сдержали обещания вызволить ее из беды, Ван Чон проникся к нынешнему государю еще более жгучей враждебностью: будучи наследным принцем, должно быть, именно он жестоко избавился и от нее втайне от остальных.

«Я этого так не оставлю. Он лишил меня брата и любимой женщины, и я бездействовать не стану!» – сжал кулаки Ван Чон и обратился к тяжело опустившейся на землю сестре.

– Разве не странно, что его величество каждый день бывает у госпожи Чо? Пока он не взошел на престол, госпожа Чо была ему столь же неинтересна, сколь и госпожа Хон. Как бы его величество ни ценил ее отца, Чо Ингю, с ней он ласков не был, а теперь вдруг стал ей благоволить. Здесь что-то неладно.

– Как можешь ты, подданный, говорить такое о личных делах своего повелителя?

– Это беспокоит меня не как подданного его величества, но как брата его супруги…

– Прекрати! Я не желаю этого слышать. Ты позабыл о том, что сохранил жизнь лишь его милостью? Он в любой момент может передумать и отнять ее.

– Мне прекрасно известно, как тревожится ваше величество, но моя жизнь останется при мне.

– Тревожусь, говоришь? Не относись к этому так легкомысленно, братец.

– Верь мне, – словно беседа была тайной, понизил голос возвышавшийся над сестрой Ван Чон. – Тем более мне известно и о том, что ты до сих пор питаешь чувства к его величеству.

– Да как ты…

Лицо Тан раскраснелось от удивления и гнева. Ван Чон же приподнял руку в успокаивающем жесте и заговорил тише прежнего:

– Следуй совету тетушки: прояви терпение и подожди. Сама увидишь: он вернется к тебе.

– Что, скажи-ка на милость, ты замышляешь? – строго и резко спросила она. Ван Чон лишь пожал плечами. Намереваясь наказать брату воздержаться от необдуманных поступков и не привлекать к себе лишнего внимания, Тан подошла к нему поближе, как вдруг неподалеку послышался высокий и звонкий голос:

– Уж не первую ли жену его величества я вижу? Наслаждаетесь прохладой весеннего ветерка?

Тан в почтении склонила голову перед подошедшей к ним Будашир. По-видимому, брат с сестрой приблизились к окрестностям ее дворца Чунхвагуна. Тан слегка нахмурилась, недовольная тем, что прогулка с Ван Чоном завела ее сюда. Он же, стоявший чуть поодаль, благодушно улыбался. Даже на глядя на Будашир, он понимал, что она украдкой окидывает его взглядом. Супругу вана не могла не восхищать его красота: лицо цвета слоновой кости, четко очерченная спинка носа и длинные, изящные ресницы. Именно ради этого Ван Чон убедил сестру, желавшую оставаться в своих покоях, прогуляться на солнышке.

«Кто заполучит королеву, тому и быть ваном. Нынче у власти человек, который взошел на престол благодаря браку с ней, но отношения их отдают холодом; это вызывает негодование. Если вы сумеете завоевать ее сердце, отец нынешнего вана станет лично ратовать за вашу свадьбу, поэтому успех всего нашего плана зависит от королевы», – сказал ему Сон Ин. Другими словами, все дело в красоте, но иной – красоте мужей, а не жен. И задача Ван Чона – соблазнить Будашир. На деле это было ему не по душе, но отказываться было нельзя, ведь это лишь шаг на пути к его главной цели – престолу. Нет, ему даже хотелось поскорее приступить к этому и добиться намеченного. Для уверенного уж хотя бы в своей выдающейся внешности Ван Чона задача эта не представляла сложности. Они с королевой видели друг друга лишь несколько раз, но она, по-видимому, уже начала колебаться в верности супругу.

Коренастая фигура, смуглая кожа, крохотные и узкие из-за нависших век глаза, приплюснутый нос, слишком пухлые губы – все во внешности Будашир было Ван Чону не по вкусу. Но! На все это он готов был смотреть с лаской, ведь именно королева будет той, кто поможет ему сесть на престол. Будь на то ее воля, он бы позаботился и о том, чтобы все ее тело пылало от страсти! И стал бы восхвалять ее звонкий голос как чистый и нежный.

– Я прервала вашу беседу? – дружелюбно глядя на Тан, что привела к ее дворцу своего брата, спросила королева.

– Нет-нет, что вы… Должно быть, это мы невольно нарушили ваш покой.

– Вовсе нет. Я каждый день прогуливаюсь по окрестностям Чунхвагуна в это время, но одиночество навевает скуку. Если вы не возражаете, могу я присоединиться к вам?..

Тан украдкой взглянула на брата. Было ясно, что он пришел сюда именно для того, чтобы повидаться с королевой. В ином случае у него не было причин звать ее прогуляться и бродить по окрестностям дворца королевы в те часы, когда и сама она совершает променад. И такое происходило не впервой.

«Отчего он все время стремится повидаться с королевой? И как это связано с тем, что он велел мне терпеливо ждать?» – беспокойно забилось сердце Тан. Ей вдруг подумалось, что брат ее задумал нечто странное. И тем не менее она радушно улыбнулась ожидавшей ответа Будашир.

– Конечно.

Прогуливаясь с явно удовлетворенной королевой, Тан почувствовала, что та стала относиться к ней сердечнее. В первый лунный месяц, когда нынешний ван был лишь наследным принцем, а королева – супругой наследного принца, Будашир, только приехавшая в Корё, была холодна со всеми, кто жил при дворе. Особую настороженность она проявляла в общении с остальными женами наследного принца. Будашир проявляла дружелюбие только к Есыджин, поскольку та тоже была родом не из Корё, но самой Есыджин родственница императора пришлась не по душе. А вот Тан теперь уже королева тогда вовсе ненавидела, ведь на ту Есыджин смотрела с теплом, да и об отношении наследного принца к Тан она была наслышана благодаря дворцовым служанкам.

Однако, когда наследный принц взошел на престол и стал проявлять благосклонность к госпоже Чо, а не к Тан, Будашир постепенно смягчилась. А после того как она однажды по случайности увидела их вместе с Ван Чоном, королева и вовсе стала относиться к той с теплотой. Теперь же они походили на сестер, что служат друг другу поддержкой и опорой, а не на супруг государя, что борются за его внимание. Порой даже приходила к Тан, чтобы пожаловаться на госпожу Чо.

Вскоре Тан поняла: дело было не в ней самой, но в брате, что стоял у нее за спиной. Это заставило ее испытывать неловкость и неприязнь, ведь как можно замужней женщине питать чувства к другому мужчине! Тем более супруге правителя. Да и это касается ее брата. Однако дать дельных советов она была не в силах, поэтому лишь делала вид, будто ничего не подозревает, и лишь притворно улыбалась королеве, разделяя с ней беседу. Глядя на Тан, Будашир на деле украдкой поглядывала ей через плечо – в сторону Ван Чона. Он незаметно глядел на нее в ответ, чем будоражил королеву лишь сильнее. Оттого положение Тан было тревожным: она находилась меж ними двумя, едва заметно обменивающимися взглядами.

– Не возражаете, если мы закончим прогулку на этом? – остановилась Тан, и королева с Ван Чоном тут же переменились в лицах.

– Ветерок такой приятный, давайте пройдемся еще немного.

– Вы совсем недавно пришли, отчего возвращаться в покои так скоро? – стали убеждать ее раздосадованные Будашир и Ван Чон.

Но Тан упрямо стояла на своем – их слова пришлись ей не по душе.

– У меня побаливает голова, должно быть оттого, что прошлой ночью мне плохо спалось. Я погрелась на солнышке, этого достаточно. Думаю, теперь мне лучше вернуться к себе.

– Тогда почему бы тебе не отдохнуть в павильоне? Мы с ее величеством прогуляемся немного, а тебе покамест станет получше.

– Да-да, думаю, это поможет!

Только Ван Чон решился на небольшую хитрость, королева тут же стала вторить ему. Взгляд Тан похолодел, однако ее брат притворился, будто совсем не заметил этого, и протянул руку в направлении небольшого павильона, что стоял неподалеку, – так и намекал ей поторопиться и оставить их поскорее.

– Отдохните немного, негоже переутомляться. Вот посидите в тени, и вам тотчас стане легче, – стала откровенно подталкивать ее Будашир, помогая Ван Чону осуществить задуманное. Тан колебалась в нерешительности, а ее спутники тем временем покинули ее и двинулись дальше. Широко расправив плечи, они продолжили свою прогулку вдвоем, а плечи Тан тем временем, напротив, осунулись. Ее намерение отделить их друг от друга так и не осуществилось. Из-за странно напряженной атмосферы, повисшей между ними, что ощущалась даже на расстоянии, у нее и впрямь разболелась голова. Тан жестом велела стоявшей чуть поодаль свите не следовать за ней и медленно направилась к павильону.

«Придется его осадить», – опершись о балюстраду, смиренно вздохнула она.

Весна была в самом разгаре, в нежном танце по ветру кружили светло-зеленые листья. Но пейзаж этот для Тан был мрачнее нагих, словно скелеты, зимних деревьев. Все оттого, что на душе у нее было пусто.

«Прояви терпение и обожди. В конце концов его величество вернется к тебе – к первой, кто стал ему супругой»; «Следуй совету тетушки: прояви терпение и подожди. Сама увидишь: он вернется к тебе» – напрасно звенели у нее в ушах слова тети и брата. Тан грубо оборвала свежий зеленый лист с тонкой ветки, что рядом с балюстрадой. Воздастся тому, кто умеет терпеть и ждать? Звучит сладко и истинно, но на деле все это лишь подобные яду воззвания к вечному терпению. Не об этом ли говорила ее покойная свекровь? Сердце человека насилу не присвоить, и пусть она даже умрет, а супруг на нее и не взглянет. С первого дня он на нее не смотрел и до самого конца головы не повернет. Раньше она по молодости и глупости верила, будто он ее любит, но теперь все ей стало ясно. У нее никогда не будет ни шанса заполучить его сердце.

Тан осознала правду, когда Сан и ее третий брат исчезли. Она полагала, что Вон отправил их двоих куда-то. И оттого надеялась: вдруг муж посетит ее и поможет излечить ее одинокие тело и душу? Но надежды ее так и остались лишь надеждами, а произошедшее на деле вдребезги разбило все чаяния Тан. Теперь ей оставалось довольствоваться лишь тенью супруга, ставшего жить подле другой женщины, но и ту она видела лишь изредка. Ее соперницы Сан не стало, а Тан только и остается, что ревновать мужа к другой.

«Разве не странно, что его величество каждый день бывает у госпожи Чо? Пока он не взошел на престол, госпожа Чо была ему столь же неинтересна, сколь и госпожа Хон. С ней он ласков не был, а теперь вдруг стал ей благоволить. Здесь что-то неладно», – прозвучавшие шепотом слова брата привели ее в ярость, однако и сама она думала так же. Пока она была супругой наследного принца, госпожа Чо бессильно взирала на нее с завистью. Теперь же все переменилось. Почему? Ну почему! Дыхание сперло, и Тан прижала ладонь к груди.

«Не печалься, – сочувственно успокаивала ее Есыджин. – Я хорошо знаю его величество. Он не может обладать той, кого желает, вот и пользуется другими женщинами. Такой он человек. А госпожа Чо лишь чья-то замена, равно как и я была чьей-то заменой в Тэдо».

«Но почему заменой не могу стать я! – мучилась она. Тан чувствовала, как в горле у нее поднимается горячий твердый ком. Она была столь несчастна, что была готова рвать на себе волосы и кричать: желала видеть его подле себя, пусть и пришлось бы ради того быть лишь заменой. – Если б я только могла вернуться в прошлое! Уж лучше бы меня отправили к монголам. Случись так, его величество женился бы на госпоже из Хёнэтхэкчу и жил бы счастливо…»

Вдруг по телу у нее побежали мурашки. До чего ж ей это ненавистно! Тан потрясла головой. Ненавистно и думать о том, что Вон предпочел бы видеть под собой десятки и сотни кукол на замену, но не испытывать истинное удовольствие с девушкой. Если только она не Сан. «До чего ж я ужасна!»

Тан обхватила себя руками – тело ее сотрясалось от чувства вины. Светило теплое весеннее солнце, дул легкий ветерок, но ей было мрачно и зябко. Чудовищная, чудовищная девка! Беспрестанно клеймя себя, она стала до того бледна, что, казалось, в любую секунду может лишиться чувств.

Издалека ветер принес перекаты звонкого смеха. То королева радостно смеялась перед другим мужчиной, позабыв о правилах и приличиях. Как могла она веселиться, коль ситуации их были одинаковы, коль и ею пренебрегал собственный супруг? Закрыв уши руками, Тан села наземь, отвернувшись от звука.

«Она никогда не любила его величество. Иначе ни за что не стала бы смеяться с другим и с другим украдкой обмениваться взглядами. А я! Я никак не могу поступить так же. С того самого дня на горячих источниках Пхёнджу, как увидела его величество, сердце мое было отдано ему… Быть с кем-то, кроме его величества, я не хочу. Быть с кем-то, кроме него…»

Она так и сидела, прячась от доносившего издали смеха, как вдруг плечи ее задрожали: среди зеленых деревьев, чьи ветки простирались под балюстрадой павильона, она увидела мужчину. Но тот мужчина не был ее супругом. Однако он не был для нее и «другим мужчиной», каким Ван Чон был для Будашир. Медленно отняв ладони от ушей, Тан тихонько позвала его.

– Чин Кван, – сквозь ветви деревьев она увидела его низкий поклон, – что привело тебя сюда? Его величество где-то здесь?

– Нет, ваше величество. Я просто… возвращался из дворца, – ответил он нескладно и урывками. Уши его покраснели, а от самого затылка вниз по спине струился густой пот. Чин Кван не лгал. Он и правда возвращался из дворца. Вот только, отправляясь домой, он обошел королевский дворец, где находились покои Тан, и заметил, как та вышла прогуляться с братом, а после, сам того не осознавая, направился следом, не в силах отвести от нее глаз. Этих подробностей рассказывать ей он, конечно, не стал. Это был первый за долгое время раз, когда ему удалось ее увидеть. Тан исхудала, побледнела, и смотреть на нее теперь было горько. А до чего одиноко и мучительно она выглядела, в одиночестве сидя в павильоне! Если б он только мог, то желал бы облегчить ее страдания, но Чин Кван был лишь государевым подданным.

– Подойди ближе. – Не может подзывающий голос быть столь сладок… Словно одержимый, он двинулся вперед, и ноги сами принесли его к балюстраде. – Ты возвращаешься из Сунёнгуна?

– Я… из дворца ее величества госпожи Чо… – Он сожалел о своей честности, которая не позволила ему порадовать Тан ответом и дать ей повод для улыбки, пусть и слабой. Желая утешить ее хоть немного, Чин Кван добавил: – Его величество сейчас не там. С недавних пор мне приказано охранять этот дворец…

– Так ты теперь не находишься подле его величества, а охраняешь госпожу Чо? – Ее лицо помрачнело пуще прежнего, а по спине Чин Квана с новой силой заструился пот. Тан, казалось, пришла в отчаяние. Отчего она опечалилась? Не понимая, в чем дело, он облизнул пересохшие губы. – Вот как. Ясно, отчего я тебя не видела.

От ее едва слышных слов сердце его затрепетало. Значит, она печальна, оттого что не может с ним видеться? Или, быть может, она порой скучает по нему? Но почему? Отчего? При виде печальной улыбки Тан, что появилась в уголках ее губ, но вновь исчезла, он чувствовал, как тяжело вздымается его грудь. И теперь, когда уж сердце Чин Квана стало трепетать, успокоить его было не так-то легко.

– Ты всегда приходил ко мне с посланиями от его величества. Раньше него самого говорил, придет он ко мне или нет. Лишь увидеть тебя было большим удовольствием и радостью. Даже утешением. Сама того не подозревая, я часто находила в тебе опору, однажды даже заплакала при тебе. Ты… помнишь?

Конечно, он помнил. У Чин Квана, казалось, пересохли не только губы, но даже язык. Он до мельчайших подробностей помнил каждую деталь ее внешности, которую ему довелось увидеть. Он сохранил в душе даже равнодушные взгляды, которыми она окидывала его, но никогда не смел и надеяться, что однажды и для него найдется место у нее в мыслях и душе. Одного лишь воспоминания да его имени, произнесенного ею, оказалось достаточно, чтобы он пожелал тотчас встать пред нею на колени и поклясться в верности. Иных чаяний у него не было. Об ином он и не думал. Но теперь, когда она заговорила о моменте, о котором не ведал никто, кроме них двоих, ему вдруг захотелось вынудить ее поделиться и другими воспоминаниями. Пусть и сам он считал это нелепостью, Чин Кван желал, чтобы ее аккуратные целомудренные губы поведали ему, кто он для нее, что она чувствует и о чем она думает рядом с ним. Украдкой взглянув на него снизу вверх, она мягко приоткрыла губы и сказала:

– Раз ты приходишь, его величество хоть немного думает обо мне. Я долгое время утешала себя этим. Но теперь, когда он посылает тебя к госпоже Чо, а не ко мне… – Голос ее слегка дрогнул под конец. Пусть в глазах у нее не было слез, казалось, будто они струятся вслед за словами и медленно растворяются в воздухе. От последних ее слов у Чин Квана и вовсе защипало в носу, – в целом дворце мне не на кого положиться.

– Ради вашего величества я готов примчаться в любой миг.

Чин Кван и сам смутился от слов, которые вдруг вырвались из ниоткуда. Глаза Тан распахнулись. О нет! Накрепко сомкнув губы, он изо всех сил сжал рукоятку своего меча. Любой, кто услышит эти слова, задумается, не были ли они признанием! Но супруга короля в своем простодушии, должно быть, и не помыслит о таком. Поспешно опустив свои расширившиеся в удивлении глаза, Чин Кван печально улыбнулся.

– Я ценю твои слова, но… ты верноподданный его величества, поэтому, пожалуйста, следуй его приказам и охраняй госпожу Чо. Не хочу обременять тебя.

– Мне от этого тяжело на душе.

– Должно быть, говорить такое подле павильона – неверность государю. Да и госпожа Чо была бы недовольна.

– Это не так. Я… на сегодня я закончил нести службу.

Тан рассмеялась над его чудаковатым ответом: статный служивый, на лице которого уж выросла черная борода, вдруг повел себя словно мальчишка. Чин Кван, разумеется, не мог не знать о том, как негодуют господа, чьи слуги связываются с иными господами. Даже ее величество госпожа Чо, известная своими мягкостью и добротой, будет расстроена и оскорблена, если вдруг узнает о том, что подданный, которого его величество посылает к ней, видится с другой супругой государя. Он прекрасно понимал, что Тан говорит именно об этом, но, желая побыть с ней рядом еще хоть немного, притворился, будто ничего не ведает.

Как бы то ни было, глупость его ответа развеяла ее напряжение, и Чин Квану повезло увидеть ее чистую и изящную улыбку, которая часто являлась ему во снах. Смех Тан на мгновение опьянил его, но вскоре она вновь стала серьезной, а ему пришлось вернуть контроль над своим нелепым выражением лица.

– При дворе есть нечто, что представляет угрозу для госпожи Чо? Настолько большую, что стражу его величества до́лжно ее защищать?

– Нет…

– Тогда зачем он посылает к ней тебя? Ведь у госпожи Чо есть и своя стража… Его величество ведь ценит тебя выше прочих и всегда держит поближе к себе. Почему он так ее защищает?

– Дело в том, что… Дело в том…

Чин Кван колебался, потому что стоял пред ней. Зная, как сильно Тан любит вана, он не желал, чтобы она пострадала из-за госпожи Чо. Но его туманные ответы вызвали у нее лишь новые опасения.

– Так его величество приказал тебе охранять ее без особой на то причины?

– Можно… и так сказать.

Короткий вздох сорвался с губ Тан. Все это было для нее удивительно и не поддавалось объяснению. Она ревновала мужа к госпоже Чо, это правда, но никогда не завидовала ей. Как и Есыджин, она гордилась тем, что хорошо знала своего супруга. Госпожа Чо верила, что не является ничьей заменой. Однако на место замены всегда можно найти кого-то еще. Ни к чему так старательно заботиться о ней или защищать ее.

– Так это правда! Я думала, этому не бывать, верила, что после ее ухода он уже никому не сможет открыть свое сердце, поэтому и сумела терпеливо ждать, но… – Слова ее были преисполнены гнева, а задрожавший голос и вовсе смыл собой все самообладание Чин Квана.

– Ваше величество, – позвал он, не в силах скрывать сожаления, которое испытывал перед возлюбленной. Она взглянула на него, и глаза ее были влажными от непролитых слез. Она словно спрашивала: «Как мне быть?»

– Я могла вынести, что он не смотрит в мою сторону. С другими его величество был таким же, поэтому во мне не было ни огорчения, ни неприязни, ни ненависти. Но теперь у него есть госпожа Чо, как же мне быть? Этих чувств быть не должно, но я испытываю и огорчение, и неприязнь, и ненависть. Как же мне быть?

– Ваше величество!

– Я не понимаю, почему он выбрал госпожу Чо, а не меня. Все из-за Лина? Из-за моего брата его величеству теперь и смотреть на меня неприятно?

– Ваше величество, прошу вас, успокойтесь. Он думает о вас намного больше, чем о госпоже Чо.

– Не желаю утешаться этой ложью!

– Я говорю правду! Его величество ведь навещает вас каждые четыре дня. Ни с кем больше он не видится так часто, чтобы выпить чаю и поговорить, лишь с вами.

О Небо! Ее заплаканное лицо исказила горестная улыбка. Тан понимала, что ей до́лжно остановиться, но эмоции, которые она сдерживала, вылились наружу бурным неуправляемым потоком. Она не знала, почему это произошло именно при Чин Кване, а не при ком-то другом, но рядом с этим человеком Тан вдруг позволила вырваться наружу отчаянию, которое она скрывала даже от собственной матери. Быть может, оттого что печальный взгляд, которым он смотрел на нее, так походил на ее собственный взгляд в те минуты, когда она думала о ване. Словно капризничая, она посмотрела на Чин Квана и покачала головой.

– Так я должна быть благодарной за то, что мой муж навещает меня каждые четыре дня? Об этом ты говоришь?

– Даже ее величество госпожа Чо не видится с ним так часто.

Что? Она замерла. Замер и Чин Кван. Взгляд Тан, затуманенный печалью и слезами, стал проясняться, и сомнения в нем стали лишь глубже.

– Что это значит? – Голос ее был все так же тих, но дрожал теперь куда меньше, чем прежде. В интонации же стало слышно еще большее недоверие. Тан вознамерилась получить ответы на свои вопросы и наконец развеять свои сомнения. – Чин Кван, – тихонько позвала она склонившего голову. Неужто неосознанно чувствовала, что ее голос – лучшее оружие против него? Заметив, как он несколько раз сжал и разжал кулаки, она вновь позвала его по имени. – Чин Кван, посмотри на меня.

Он был довольно силен, но прямо сейчас пред ней – слаб, словно ребенок. Вновь услышав ее зов, он поднял голову, но, поймав ее взгляд, тотчас оказался не в силах пошевелиться.

– Его величество ежедневно посещает дворец госпожи Чо, но не видится с ней. Что это значит? Он бывает там не ради встреч с ней? Это так?

– Ваше величество, я… Мне не позволено говорить о делах его величества.

– Тогда расскажи мне о своих делах. Ты охраняешь госпожу Чо?

– …

– Или ты охраняешь кого-то другого, кто живет у нее во дворце?

– …

Небо ему свидетель, Чин Кван мог оставаться безучастным и холодным словно лед даже перед лицом государя. Если допустить некоторое преувеличение, можно сказать, что он и глазом не моргнет, даже если к его горлу приставят нож. Но пред ней его смелость и решимость рассыпаются в прах. Чин Кван старался сохранять спокойствие, но Тан заметила, как слегка подрагивали его глаза. Вопрос, который ей вдруг навеяло, она решилась задать лишь между прочим, но он вдруг попал в точку. И Тан тотчас же догадалась, кто находится во дворце госпожи Чо и ради чьей защиты там приказано быть Чин Квану. От сильного шока у нее закружилась голова. Тело ее слегка завалилось вперед, но благодаря балюстраде, за которую Тан держалась, ей удалось выпрямить спину.

– С каких пор… с каких пор этот человек во дворце?

– Ваше величество…

– Я ведь не дура. Не скажешь ты – пойду туда и сама с ней встречусь.

– Нельзя! Если вы сделаете это, я навлеку на себя гнев его величества!

Чин Кван, какой ты дурак! Ему тотчас захотелось зашить себе рот. Как бы он ни старался скрыть все от нее, все его слова и поступки лишь подтверждают ее подозрения. Побелев, словно лист бумаги, Тан прикрыла глаза, словно пыталась успокоиться. При виде ее дрожащих ресниц сердце Чин Квана сжалось. Вскоре она медленно открыла глаза, и во взгляде у нее заполыхал гнев.

– Чин Кван, с каких пор ты защищаешь этого человека?

– …С того дня, как он не часть монаршей семьи.

– Ты говоришь о дне… когда исчез мой брат?

– Да.

– Тогда мой брат, Лин, он тоже надежно спрятан во дворце?

– Мне ничего не известно о Суджон-ху. Я лично отправился в Покчжончжан и привез госпожу из Хёнэтхэкчу во дворец, но только ее.

– То есть их с братом не отправили подальше от столицы? Она позабыла Лина и стала женщиной его величества? А его величество, так любивший Лина, отобрал у него возлюбленную? Вымарал ее из родословной как предательницу, а сам спрятал во дворце? А госпожа Чо? Как же она? Как же, как такое возможно? Его величество, она, госпожа Чо – как такое может быть!

Тан схватилась за голову, словно сердце ее разрывалось. Чин Кван с сожалением наблюдал за тем, как трясутся ее плечи и как сама она тихо плачет, зубами впиваясь в нежные губы, лишь бы ее не услышали дворцовые служанки. Если об этом узнают, ему не сносить головы, но при виде страданий Тан он не мог думать ни о чем ином. Лишь о том, как тяжко ему от того, что он не может обнять ее за хрупкие плечи и утешить.

– Брат! Ах, бедный мой Лин! – Уронив голову, тяжко вздыхала она, но через некоторое время вновь выпрямилась. В глазах у нее стояли слезы. Если она так зла, отчего они не перестанут течь? Гнев ее глубже и яростнее прежнего расцвел на ее мертвенно-бледном лице, скрыв печаль от чужих глаз.

– Чин Кван, – сухо позвала она. Почувствовал холод в тоне Тан, он стал внимать ее словам. – Я буду молчать об этом. А ты продолжай делать то же, что делал прежде, будто ничего и не произошло.

– Да, ваше величество.

– А когда я позову, обязательно приходи. Тайно, так, чтобы никто не узнал.

Когда она попросила делать вид, будто ничего не произошло, Чин Кван почувствовал было облегчение, но теперь мышцы его напряглись и затвердели, словно ствол дерева. «Тайно, так, чтобы никто не узнал». Пусть шепот Тан был чрезвычайно сух, от этих слов жар затопил его сердце. То была просьба, но вместе с тем и приказ; приказ, но вместе с тем и искушение, от которого он никак не сумел бы отказаться.

Когда, медленно поднявшись, Тан отошла от балюстрады, он так же медленно отступил от павильона. Под порывами теплого ветерка необычайно чисто и красиво щебетали птички. И щебетание их заглушало смех возвращавшейся Будашир.

Здесь была тайная комната. Окон в ней не было, потому и днем и ночью ее приходилось освещать свечами или фонарями. Прежде эта комната, довольно просторная и богато украшенная дорогой мебелью, была тайным местом отдыха ныне отрекшегося от престола старика. Сюда в обход пристального внимания ее величества евнухи приводили бывшему вану молодых красавиц.

Широкий стол, что стоит посередине комнаты, заранее накрывали изысканными блюдами и дорогим алкоголем, а поздней ночью, когда евнух, желавший снискать расположение вана, приводил его сюда, тот, поворчав для вида, принимался за выпивку. Вскоре проницательный евнух оставлял государя, не досаждая ему свой компанией излишне долго, и тогда-то из небольшой комнатки выходила ожидавшая там красавица и старалась всячески услужить вану. Так в воздухе едва уловимо смешивались ароматы множества побывавших здесь красавиц, и оттого, только войдя в комнату, человек чувствовал, как начинает туманиться рассудок, кружиться голова и покалывать тело.

Эта комната, где прежде старый ван ежедневно растрачивал энергию, лишилась своего владельца в ту ночь, когда евнух Чхве Сеён привел туда Муби. Ван стал проводить время в королевском дворце, который даровал девушке, а на других красавиц совсем перестал обращать внимание, и тогда его тайная комната, разумеется, стала бесполезной.

Долгое время она пустовала и оставалась заброшенной, однако ее отремонтировали сразу после того, как нынешний государь Вон вернулся из Тэдо и взошел на престол. Он пожаловал дворец, где находилась тайная комната, госпоже Чо. Так он и стал дворцом супруги его величества. Однако это было сделано не для того, чтобы предоставить ей новое место при дворе, как полагали люди. Госпоже Чо принадлежало все, кроме тайной комнаты. На самом деле Вон вынудил госпожу Чо к переезду в новый дворец лишь ради той, кому теперь принадлежала та самая комната. А запертая теперь там Сан, что за время в комнате пропустила и окончание зимы, и начало весны, этого не ведала. Для нее эта тайная комната была настоящей тюрьмой, выбраться из которой нужно было любой ценой.

В помещении, где со всех сторон были лишь стены и куда не проникал ни единый солнечный луч, Сан не чувствовала течения времени. Единственное, что она могла, – догадываться, который час, по еде, которую Чин Кван приносил ей во время приемов пищи. Сейчас солнце, должно быть, медленно опускалось за горизонт. Медленно, точно кошка, Сан подкралась к плотно закрытой двери. За пределами комнаты стояла мертвая тишина, словно вымерли все до последней мышки и букашки. Прислушавшись, Сан просунула палец в щель в двери, чтобы та не заскрипела, и бесшумно толкнула ее. Чуть погодя единственная дверь, что вела в коридор, открылась.

– Вам нельзя выходить, – обратился к ней заткнувший щель в двери Чин Кван.

Вздрогнув, Сан убрала руку от двери.

– Я и не собиралась.

Чин Кван выслушал ее откровенную ложь. Они стояли меж открытыми дверями, и пустого пространства там оставалась так мало, что даже воздушным потокам едва хватало места. Ее черные как смоль глаза сверкали яростью озлобленной дикой кошки, однако для него Сан не представляла угрозы. Лицо его не выражало эмоций, а тон был исключительно деловым.

– Если вам что-нибудь нужно, просто сообщите мне.

– Здесь жарко и душно от недостатка воздуха. Оставь дверь открытой, я не стану выходить.

– Мне жаль, но это невозможно.

– Тогда дай мне хоть немного подышать свежим воздухом. Можем выйти вместе. Хочешь – приставь мне нож к спине.

– Об этом тем более и речи быть не может.

– До чего ж ты упертый! Совсем об уступках не слышал? Я тут скоро вся плесенью покроюсь!

– Мне жаль.

– Если тебе жаль, выпусти меня отсюда!

Дверь захлопнулась прямо у нее перед глазами. И вот она вновь оказалась закрыта – такая же неприступная, как и человек, охраняющий ее снаружи. Схватившись за планки, Сан стала трясти дверь и кричать:

– Открой, Чин Кван! Хоть ненадолго! Выпусти меня отсюда, прошу тебя!

Ответа снаружи не последовало, словно коридор снаружи был пуст. Но Сан знала, что Чин Кван продолжает охранять ее, и потому еще долго продолжала стучать в дверь. Она упрямо атаковала словами столь же упрямо молчавшего Чин Квана, словно говорила: «Посмотрим, ты или я: кто кого». Но в конце концов Сан сдалась и, обессилев, убрала руки от двери и опустилась на пол. Чертов мерзавец! Прислонившись голой к двери, она кусала губы, стараясь утихомирить свой гнев. Некоторое время посидев тихо, словно и вовсе сдалась, Сан вдруг застонала так, чтобы было слышно через дверную щель.

– Ай-ай-ай, живот болит. Даже подняться не могу, так болит. Чин Кван, ты слышишь? Очень больно…

Однако так легко дверь было не открыть – Чин Кван видел истинные намерения Сан так ясно, словно наблюдал за ней сквозь стекло. Но и сама она ясно видела: тотчас поддаваться на ее притворства он не намерен – потому сдаваться сразу не стала и продолжила наигранно стонать и стенать, вместе с тем запугивая:

– Ай-ай… так и умру от боли. Можешь не открывать дверь, но хотя бы лекаря мне приведи, Чин Кван. Лекаря, прошу… Сам ведь сказал сообщить, если что-то будет нужно! Позови мне лекаря, быстрее! Думаешь, если со мной что-то случится, его величество это тебе спустит? Упертый же ты дурень! Сейчас же приведи мне лекаря! Ай-ай-ай!

Чин Кван зло распахнул дверь. Нахмурив густые брови, он с подозрением окинул взглядом катавшуюся по полу и державшуюся за живот Сан. Пусть на самом деле никакой боли и не было, она так увлеклась своим притворством, что волосы ее разметались и прилипли к побледневшему и покрывшемуся потом лицу и шее. Дыхание ее сбилось, губы пересохли и пожелтели, а пылавшие злостью глаза обессиленно закрывались – она и впрямь выглядела так болезненно, словно ее вот-вот не станет. Однако Чин Кван колебался в недоверии: давно он был приставлен к Сан и за это время успел повидать всяческие уловки.

Лежавшая перед ним девушка была столь же хитра, сколь хороша собой. Она совсем не походила на ту, чей образ он хранил в своем сердце, – очаровательную словно нарцисс, словно крохотная птичка. Будь на месте Сан его возлюбленная, он бы забеспокоился и тотчас бросился на помощь, однако здесь не могло не возникнуть подозрений. И все же, как и сказала Сан, случись с ней что, его величество не простит этого Чин Квану. Даже если происходившее было лишь притворством, сперва ему до́лжно было в этом убедиться. В конце концов он выглянул за приоткрытую дверь, чтобы позвать своего подчиненного, стоявшего в конце длинного коридора, что вел от тайной комнаты.

– Эй, ты! Приведи сюда…

Только он отвернулся, Сан со скоростью молнии ринулась из комнаты. Это произошло так быстро, что удивился даже Чин Кван – лучший из лучших в королевской страже. Однако лучшим он считался не зря: Чин Кван схватил за запястье Сан, которая словно мышка прошмыгнула мимо, и вмиг усмирил ее. Крепко держа кричащую от боли девушку, он вошел в комнату и накрепко закрыл дверь.

– Ай-ай-ай, кажется, ты сломал мне руку! Мне и правда нужен лекарь.

Глубоко вздохнув, Чин Кван с трудом подавил гнев, что закипел в нем при виде Сан, спокойно потиравшую руку, которую он отпустил. Он знал: она в отчаянии. И понимал ее желание сбежать во что бы то ни стало. На самом деле сперва он и сам хотел позволить ей сбежать – только б она навсегда исчезла. Из этой тайной комнаты, из королевского дворца, изо всех владений его величества и из Корё. Когда Чин Кван думал о нежной и печальной девушке, чей образ хранил глубоко в душе и кому истинно сожалел, ему хотелось сделать так, чтобы Сан бесследно исчезла с родной земли. Однако воинский долг и обязанности подданного не позволили ему осуществить желаемое. Вздохнув вновь, он обернулся.

– Живот вас, похоже, больше не беспокоит. Вот и славно, – сухо заметил он и вновь вышел в коридор, затворив дверь.

Сан в изнеможении опустилась на стул. Так и завершилась сегодняшняя попытка побега. Притворная болезнь больше не сработает, поэтому теперь ей нужно отыскать иной способ выбраться отсюда. Она приложила руки к разболевшейся голове.

Вот уж четыре месяца она была заперта в этой комнате. Но не все это время они с Чин Кваном провели так. Сперва Сан проявляла терпение, которого у нее, казалось, и вовсе не было. Так было, пока к ней не явился Вон. Она попыталась сбежать через два дня после того, как Чин Кван забрал ее из Кымгвачжона и доставил в тайную комнату; он же и поймал ее в тот день. То был первый раз, когда Чин Кван, редко проявлявший при ней эмоции – словно сам он был сродни дереву или камню, – разозлился на Сан.

– Ваша судьба меня не заботит, госпожа: пусть вас схватят после побега отсюда, пусть даже заставят понести наказание за измену Короне. Вот только это будет проблемой не для одной лишь вас, поэтому я не могу оставить это так. Мне придется поплатиться за вашу защиту, его величеству – за укрывание преступницы. Поплатятся даже ее величество госпожа Чо и ее служанки, хотя они всего лишь следуют государевым указам. А вы все равно пытаетесь сбежать отсюда?

– Тогда лучше убей меня. Думаешь, мне хочется жить так и быть всем обузой?

– Хотите умереть? А о его величестве вы подумали? Он ведь пошел на все это, лишь бы вас защитить! А о тех, кого вы просили обязательно дождаться? А о Суджон-ху? Вам лишь бы утолить сиюминутное желание покинуть эту комнату! – не стал тянуть и высказал все как есть Чин Кван. Сан понурила голову. Она была незрела, эгоистична и нетерпелива – вот о чем он говорил. Смягчившись, он попытался утешить не находившую себе оправданий и чувствовавшую тяжесть на сердце девушку. – Разве его величество не велел вам подождать? Подождать совсем немного, пока вы не сможете встретиться с Суджон-ху и всеми, кто вас ждет.

– И когда же это произойдет? – обратила на него полный негодования взор Сан. – Я ждала целых два месяца в Кымгваджоне. Верила его обещаниям и ждала! Я думала, что смогу встретиться с Лином и остальными сразу после того, как покину Кымгваджон, но теперь меня заперли здесь и снова заставляют ждать! Сколько еще? До каких пор?

– …Это решать его величеству, – уклончиво ответил Чин Кван и плотно сжал губы. С тех пор, как бы Сан ни жаловалась и как бы шумно ни протестовала, он практически не открывал рта – понял: сколько бы та ни шумела, сделать ничего не сможет. И в этом он был прав. Сан не находила в себе смелости ускользнуть из комнаты.

Поскольку отец долгие годы держал ее взаперти, жить так ей было не привыкать. Вот только в те годы, пусть Сан и жила под замком, она постоянно дурачилась, попадала в переделки, удирала из дома и притворничала, что было ей, желавшей приключений, по душе; тогда энергия ее не иссякала ни на миг. А оказавшись запертой во дворце госпожи Чо, она стала трепыхаться, барахтаться и метаться словно рыба, выброшенная на сушу, пока энергия ее совсем не иссякла и жизненная сила не сошла на нет. И все же она прислушалась к Чин Квану и тихонько оставалась в комнате. Думая о Лине, Сонхве и всех, кому, как и ей самой, не терпелось наконец воссоединиться, Сан взволнованно ждала прихода Вона.

Однако после восшествия на престол он был так занят, что едва ли мог заглянуть в тайную комнату.

– Когда придет его величество?

Сан раз за разом задавала один и тот же вопрос, и Чин Кван всегда давал ей один и тот же ответ:

– Нужно подождать.

Когда Сан практически обессилела от жизни в четырех стенах, Вон наконец пришел. В той же бледно-желтой королевской мантии, какую носил, занимаясь делами государства. Словно желал показать: «Теперь я ван».

– Давно не виделись, Сан. Как поживаешь? Все хорошо?

Она разозлилась: обыденный вопрос не вызвал в ней радости, лишь раздражение.

– Все ли у меня хорошо? Не из-за тебя ли мне воспрещается выходить из этой комнаты, кроме как ради принятия ванн? Не из-за тебя ли я вынуждена дни напролет проводить в темной комнате, где мне не с кем поговорить, где невозможно понять, взошло ли солнце, где только и остается, что есть еду, которую мне приносят? А ведь ты прекрасно знаешь, что жизнь в заточении для меня не лучше смерти!

– На всем белом свете лишь ты одна смеешь так противиться воле вана, – слегка улыбнулся Вон при виде бросившейся на него с кулаками Сан. – Но без этого ты не была бы собой. Я рад видеть, что ты не растеряла своей энергии. Потерпи еще немного.

– Потерпеть? И дальше оставаться здесь? Выпусти меня сейчас же, я прошу тебя! Если проведу здесь еще хоть день, точно задохнусь.

– Не прикидывайся, Сан. Ты хоть понимаешь, в каком преступлении тебя обвиняют? В измене королевской семье! В измене Корё! Чтобы спасти тебе жизнь, мне лично пришлось вмешаться в это! Мне, вану! Я укрываю изменницу. Поэтому не ропщи и терпи. Терпи, если хочешь прожить еще хоть день.

Сан вздрогнула от странного выражения лица Вона – оно обжигало едким холодом, но вместе с тем освещало улыбкой.

– Обвинения ложные. Ты ведь и сам это знаешь?

– Но в том, что ты укрывала остатки самбёльчхо, лжи не было. Ты ведь и сама это знаешь?

– Это…

– Довольно! Ты сама это начала, вот и расплачиваешься. А я, ван, лично вмешался, чтобы все поскорее улеглось. Так что успокойся и жди – я все решу.

На лице Сан вспыхнуло, но тут же угасло негодование. «Что ж, это заслуженно, – покорно признала она и тихонько опустилась на стул. – Я сама во всем виновата». Чувство вины тяжким бременем легло на сердце Сан: она поняла, что ничем не может помочь своему другу, ставшему ваном, и даже напротив – подвергает его опасности. Какие уж тут жалобы, когда собственными руками сотворила все это! Но безмолвствовать она была не в силах. Услышать кое-что ей было необходимо. Потому-то она и была так раздражительна в ожидании прихода вана. Ждать и дальше она уже никак не могла. Нетерпение и взволнованность не оставили ей ни шанса дождаться, пока Вон сам все расскажет.

– …Где Лин? – дрожащим голосом выдавила из себя Сан.

– Уехал. В тот день, когда все произошло.

– Уехал?

Ответ на вопрос, которым она задавалась месяцами, оказался столь абсурден, что Сана лишилась дара речи. Вон не мог найти в себе сил взглянуть на ее выражение лица или не мог смотреть на нее саму, а может, и вовсе видеть ее не мог, но так или иначе – он не отрывал взгляд от стола и продолжал тереть и вертеть в руках пиалу для алкоголя.

– Ему пришлось сбежать поскорее, пока его не схватили люди из инспекции Сунмасо. Поэтому он отправился напрямик к реке Йесонган и сел на отплывавший корабль.

– Куда он отправился?

– Торговые суда отходят в Ханчжоу[4]. Но там он не остался и отправился еще дальше.

– Еще дальше… куда?

– Этого я не знаю. Может, в Великий улус, а может, на Алтай, где правит хан Хайду, или еще дальше – к русам, что живут в землях улуса Джучи, или даже на Тибет – кому ж это известно? Может, из Ханчжоу он уехал в Гуанчжоу[5], а оттуда – в Аннам[6]. Узнаем, если однажды Лин отправит мне весточку.

– Этого не может быть! – отрезала Сан. – Лин бы так не поступил.

– Ха, сколько уверенности в голосе… – Глаза его сузились в усмешке. – Что ж тут сказать? Я своими глазами видел, как он уехал. Лин сказал, что никогда больше не вернется.

– Он бы так не сказал… этого просто не может быть… – Руки ее, скрытые под столом, задрожали, а Вон лишь пожал плечами.

– Он просил передать тебе, что сожалеет. О том, что не смог защитить тебя, и о том, что вынужден бежать в одиночестве. И просил понять, что взять тебя с собой никак не может – путь слишком труден и опасен. Не мог разделить с тобой этот нелегкий путь и рискнуть обречь тебя на жизнь простолюдинки или рабыни. Поэтому он обратился ко мне. Попросил тебя защитить.

– Ложь! Лин такого не говорил, – громче прежнего возразила Вону она.

– Даже если ты не хочешь в это верить, ничего не изменится! Потому что я говорю правду! Лин просил меня защитить тебя! Потому что мы друзья! И я тоже… – Понизив голос, он взглянул на Сан горящими глазами, пламя в которых, казалось, готово было сжечь ее дотла, и с жаром сказал: – Не могу отпустить тебя на этот непредсказуемый путь. Ты девушка из королевской семьи, Сан. Ты жила сродни принцессе. Я не могу позволить тебе провести жизнь скрываясь, сбегая, сталкиваясь с опасностями и страшась возмездия. Без шелковых одежд, без рабов и масел для волос. Впредь ты под моей защитой.

– Что это значит? – встрепенулась Сан. – Что мне навечно придется остаться запертой в этой комнате? Как преступнице?

– Ты теперь и есть преступница, Сан. Но я вовсе не наказываю тебя клеткой. Я пытаюсь спасти твою жизнь. Защищаю тебя.

– Ради всего святого, Вон! Это убивает меня. Мне удавалось выжить в этом чудовищном месте лишь потому, что ты обещал, что я смогу встретиться с Лином и людьми из Покчжончжана. А коль это невозможно, лучше я умру, как только выйду отсюда, чем останусь здесь!

– Успокойся! – ударил по столу Вон, и пиалы, звякнув, разлетелись. Наблюдая за широко распахнувшей глаза и не страшившейся опасности происходящего Сан, он чувствовал гнев, но вместе с тем и удовольствие. Быть может, оттого и была столь странной улыбка, что тронула его губы. – До сих пор я хранил его отъезд в тайне, потому что знал: ты поведешь себя именно так; но теперь скажу без утайки, Сан. Как того и просил Лин, я позабочусь о том, чтобы ты была под защитой. Прямо здесь, в этой комнате! Ты и шагу не ступишь отсюда. Если ослушаешься меня или сотворишь какую-нибудь глупость, я не пощажу ни стражей, что тебя охраняют, ни шайку предателей, с которой ты так желаешь воссоединиться.

– Где они сейчас? Они живы?

– Если ты будешь вести себя тихо и послушно, однажды я позволю вам встретиться. Но помни, как тебе до́лжно вести себя, чтобы они и дальше оставались живы!

Последнее ошеломило ее особенно сильно. Окинув взглядом растерянную Сан, Вон резко распахнул дверь и вышел. Стоявший снаружи Чин Кван чуть слышно закрыл комнату. Внутри вновь стало тихо, и слезы набежали на глаза Сан – глубокие, словно колодцы. В ту ночь она долго плакала, подавляя всхлипы.

После той встречи Вон еще некоторое время не приходил, должно быть, был занят делами государства. За те дни, что Сан провела в одиночестве, она измучилась мыслями и исхудала. Многое из сказанного вызывало вопросы. Лин и правда уехал один? Доверил ее защиту Вону? Неужто не поверил в ее искренность, когда она обещала отправиться с ним и пройти этот тернистый путь бок о бок? Неужто все было ложью? Он не желал каждый день проводить с ней в одном доме, видеть ее, когда засыпает и просыпается, вместе жить, обрабатывать землю и воспитывать детей? Сан с силой потрясла головой, силясь избавиться от терзавших разум сомнений. Не может быть! Этого не может быть! Она никак не могла понять, отчего он уехал один.

А вот свирепствования Вона можно было понять. Каковы бы ни были их мотивы, самые близкие друзья обманывали его долгое время. Кроме того, раскройся все, враги тут же лишат его власти – им только повод дай. Поэтому он вынужден был безмолвствовать. И, что важнее всего, Сан понимала, как Вон любил Лина и как заботился о нем. Неожиданная потеря друга, должно быть, сводила его с ума. Поэтому она решила, что его истинные намерения были совсем иными, а в обещаниях навечно запереть ее в тайной комнате и в случае побега убить Сонхву и всех остальных видела лишь угрозы, вырвавшиеся в порыве гнева.

Со временем чувства схлынут, и тогда, быть может, он позволит Сан встретиться с остальными, даже зажить вместе. И, быть может, даже поможет ей придумать, как отыскать Лина и встретиться с ним. Она ведь сама видела, каким великодушным и чутким он был в бытность наследным принцем! Нужно лишь обсудить это, когда Вон вновь придет! Так, приняв решение, она стала с нетерпением ждать его возвращения.

Минуло несколько дней, и Вон наконец вновь посетил дворец госпожи Чо и тайную комнату. При виде радости, с которой встретила его Сан, он просиял и проявил большее добродушие и тепло, чем в прошлый свой визит. Вон с гордостью рассказывал о деяниях, которые совершил, став ваном, желая услышать ее мнение. С мягкой улыбкой на лице он спрашивал о ее мыслях, принимал советы и пояснял политические решения, которые теперь обдумывал. Обсуждение затянулось на несколько часов, и, воспользовавшись возможностью, Сан осторожно спросила:

– Когда я смогу встретиться со всеми, кто покинул Покчжончжан вместе со мной?

Улыбка Вона тотчас похолодела. Он окинул ее подозрительным взглядом, словно спрашивал: «Так ты говорила со мной лишь ради того, чтобы спросить об этом?»

– Если и дальше будешь вести себя тихо, я позволю вам встретиться, – прохладно ответил он, а затем поднялся и ушел. Оставшись в одиночестве, Сан подтянула колени к груди, съежившись, опустила поверх них голову и погрузилась в мысли.

И назавтра, и через день Вон пришел вновь. Он неизменно навещал Сан почти каждый вечер, даже если был занят и прощаться приходилось тотчас. Зачастую говорил он, а она лишь слушала. О посланниках, прибывших из империи, о начавшемся возведении нового дворца и об ученых, которым жаловал новые должности.

– Я даровал Пак Чонджи, Чхве Чхаму, О Хангёну и Ли Джину оседлых лошадей и алкоголь. Они рассказывали, как нынче обстоят дела в школе в Чахадоне. Хоть и не назвали твоего имени, сказали, что кое-кто оказывал им поддержку. Спасибо, что заботилась о них и о молодых конфуцианцах, Сан. И за прочную опору, которая есть у меня благодаря тебе.

– Это была идея Лина. Я лишь дала им деньги и пристанище, – покачала головой Сан, словно сама она не сделала ничего значимого. Тогда Вон объявил, что устал, и покинул секретную комнату. Брови его были нахмурены.

Однажды, когда Ли Сынхю, прежде вежливо отвергавший его приглашения, наконец посетил столицу, счастливый и гордый Вон поспешил к ней с рассказом.

– Он оправдывался, мол, стар совсем и болен, никак не приехать, но сын его расстарался и привез отца с горы Тутхасан. Ли Сынхю немало лет живет на этом свете, и взгляд его теперь глубокий и острый. Мудрости ему не занимать: он в силах с первого взгляда понять, что будет людям на пользу, а что – во вред, и точно знает, какая политика принесет пользу простым людям, а какая будет безрезультатна.

– Лин рассказывал. Он говорил, что этот человек из тех, кто может высказывать критику, не пресмыкаясь перед властью, и потому он необходим твоему реформаторству. И на гору Тутхасан ради встречи с ним ездил. Судя по твоей радости, Лин, похоже, был прав.

«Когда вы двое успели встретиться и поговорить об этом?» – снова нахмурил брови Вон. Мягко опустив пиалу, содержимым которой он наслаждался прежде, его величество ушел – сказал, работы предстоит немало, может, и ото сна придется отказаться.

Так они встречались и расставались день ото дня. Каким бы оживленным ни был разговор, стоило Сан попытаться заговорить о Лине или Сонхве, Вон всякий раз оправдывался усталостью или государственными делами и уходил. В иные дни он распивал алкоголь, пока не начинала кружиться голова и не приходилось звать на помощь Чин Квана. Назавтра же говорил, что спьяну не помнит предыдущий день. Сан, терпеливо ожидавшая добросердечности Вона, больше не могла этого выносить. Неясно было, когда же наконец он признает, что поведение ее исключительно примерно, и позволит им с Сонхвой и остальными встретиться. И чем больше проходило дней, тем сильнее ее сердце болело от непонимания поступка Лина: ну как он мог оставить ее и отправиться на чужбину в одиночестве?

Ее не отпускало желание отправиться за Лином хоть на край света, отыскать его, увидеть его лицо, схватить за ворот и расспросить обо всем. «Я ведь обещала отринуть все и отправиться за тобой, так почему ты оставил меня?» – желала она спросить его, встряхнув. Нет, прежде прочего она желала почувствовать его аромат – сосновый, едва ощутимый. И, обняв его за шею, прижать к себе так крепко, чтобы Лин не смог уйти, чтобы впредь не осмелился оставить ее. Нет, нет, на самом деле просто увидеть его было бы достаточно. Сан отчаянно желала вновь взглянуть на него, но и представить не могла, каких трудов будет стоить отыскать его на просторах огромной Монгольской империи, в далеких и чуждых землях, что лежат за морем и пустынями; и одна лишь мысль о том, что на поиски может не хватить целой жизни, вызывала такой страх, что спирало дыхание.

Но, конечно, всем ее чаяниям не суждено было осуществиться, пока сама она оставалась взаперти в тайной комнате. Именно поэтому перво-наперво ей нужно было выбраться оттуда. Если Вон не выпустит ее, придется пробиваться силой. Придется сбежать и отыскать Сонхву с остальными и Лина. Пусть его величество и угрожал лишить жизни людей Сан, если та ослушается его, она все же решилась попытаться ускользнуть: думала, что Вон, часто навещавший ее во дворце госпожи Чо и всегда проявлявший ласку и мягкость, не может опуститься до жестокости.

Вон, которого она знала, во многом напоминал ее саму. Он был вспыльчив и легко мог прийти в ярость, но долго ненавидеть или злиться был не способен. Поэтому Сан больше не вела себя покладисто, как прежде, и теперь прибегала к любым ухищрениям, лишь бы выбраться из-под надзора Чин Квана. Злилась, умоляла, лгала, порой даже пыталась добиться желаемого силой. Но ее страж не поддавался на уловки и оставался непоколебим, словно скала, чем жестоко разбивал ее надежды.

Знал ли государь о ее попытке сбежать, не знал ли, но вечером, когда Вон вновь пришел навестить Сан, поведение его не слишком отличалось от привычного. Он по обыкновению рассказал о своем дне и покинул тайную комнату лишь поздним вечером. Вот уж несколько дней Сан пыталась побороть Чин Квана и сбежать, а вечерами как ни в чем не бывало беседовала с Воном. Вот и новый день подходил к концу, попытка сказаться больной тоже обернулась неудачей.

Отняв руки от головы, Сан резво поднялась. Вновь подойдя к двери, она взглянула наружу через щель. Не видно ничего и даже не слышно. Однако она понимала: это лишь доказывает чужую бдительность.

– Чин Кван, – тихонько позвала она. – Извини за беспокойство последних дней.

Он по обыкновению не ответил. Ему, ясно, крайне надоела непредсказуемость: Сан то бесновалась, словно пойманный в ловушку дикий зверь, то вдруг успокаивалась и принималась вести себя благовоспитанно. Если подумать, положение у Чин Квана тоже незавидное. Сан вдруг стало жаль его. Вовсе и не питал он к ней неприязни, просто ему, солдату, что следовал приказам, как того и предписывал долг, нелегко было оставаться вежливым с бунтовавшей против него девушкой.

– Извини, – вновь искренне попросила она. – Я знаю, почему ты охраняешь меня столь тщательно. И понимаю. Если кто-нибудь заметит меня снаружи, это навредит его величеству. Если только его противники прознают, что он укрывает предателя Короны из дружеских чувств, последствия будут смертельными. В опасности окажутся все: вы с подчиненными, кому государь велел защищать меня, госпожа Чо и даже здешние служанки, хоть те и не видели меня ни разу. Поэтому я больше не стану мучить тебя и пытаться сбежать из дворца; тихонько спрячусь здесь и не стану рисковать ничьей жизнью…

Глаза ее наполнились слезами – чувствовалось в голосе. Может, он и это принял за уловку? Снаружи по-прежнему стояла тишина. Прижавшись спиной к двери, Сан опустилась на пол и горько улыбнулась. Она говорила от сердца, но это действительно была уловка – от людей вроде Чин Квана, кто всегда остается сосредоточен лишь на важном, честностью можно добиться большего, чем хитростью.

– Но лучше бы меня и вовсе здесь не было, Чин Кван. Одно мое существование досаждает его величеству. Он проводит в этом дворце каждую ночь, неужто люди не сочтут это подозрительным? Разве поймут, отчего и днем и ночью стражи государя охраняют дворец? Он ведь каждый день навещает дворец ее величества госпожи Чо, так разве ж поймут это другие его жены? Первая супруга его величества, которую он так лелеял прежде, должно быть, чувствует себя одиноко. Я ведь приношу одни хлопоты. Вдруг это посеет раздор между ваном, его супругой и сановниками? Сколько еще вам удастся скрывать, что я здесь? Пусть даже ради этого старается сам правитель. Разве я не права? Чин Кван, ты слушаешь? – Стояла тишина. Но он слушал. Сан была в этом твердо уверена. – Потому и говорю: будет лучше, если я исчезну. Тогда его величество не обвинят в укрывательстве и защите преступницы, а вы с госпожой Чо перестанете жить в тревоге. Поэтому помоги мне, Чин Кван, пожалуйста. Я не стану больше доставлять неприятности тебе и твоим людям, пытаясь сбежать. Давай придумаем, как мне покинуть эту комнату, но уберечь тебя от гнева его величества. У меня есть пара мыслей… – сказала она и, слегка повернув голову, выглянув наружу через щель в двери. Оттуда донесся тихий, едва заметный звук. Значит, он слушает? Сан поднесла ко рту неплотно сложенные ладони и понизила голос. – Дни становятся все жарче. А у этой комнаты, ты и сам знаешь, есть недостаток: сюда не проникает ветерок. Если проведу здесь лето, умру от бессилья. Я не похожа на других девушек. Не буду двигаться – растеряю всякие силы. А коль поголодаю несколько дней, сделаюсь на вид совсем больной. Ты ведь и сам видел, как я притворяюсь. Его величество обязательно скажет: «На тебе лица нет. В чем дело?» И если я отвечу, что задыхаюсь здесь, в комнате, куда совсем не проникает свежий воздух, и уверю его, что тотчас почувствую себя лучше, если только окажусь снаружи, уж разве он откажет мне? Я добьюсь его позволения, не беспокойся! И если все получится, в тот же день сбегать не стану. Раз, еще раз и еще – я буду возвращаться в комнату, чтобы успокоить его величество. Словно и не стану сбегать никогда! Тогда он уменьшит количество стражи и позволит мне бывать снаружи подольше, и шанс улизнуть обязательно появится. Хотя бы раз до конца лета. Но придется поломать голову над тем, как бы стражникам остаться невиновными в моем побеге.

– Нет, в этом случае все стражи умрут – будут они подле тебя или не будут.

Вдруг дверь распахнулась, и прижимавшаяся к ней Сан заметно накренилась вперед. Но удивило ее не это, а показавшийся из-за двери ван.

– Вон!

Он взглянул на побледневшую, словно на пороге смерти, девушку и, стиснув зубы, улыбнулся.

– Умрут все, Сан. Все свободные от вахты в день побега. Все, кто живет и служит в этом дворце: мужчины и женщины, все без исключений. Даже госпожа Чо.

– Зачем… они ведь невинны и никак с этим не связаны!

– Тогда не забывай об этих невинных, принимая решение. Хочешь сбежать – убегай. Раз уж их жизни не так и важны для тебя. Это я вижу.

– Это ложь. Ведь так? Скажи, что это ложь, Вон!

– Я ван. Недооценивай монаршие слова! – Захлопнув толстую дверь с такой силой, что она заходила ходуном, он прошел в глубь комнаты и сел за стол. Наполнил пиалу алкоголем и осушил ее одним глотком. И взглядом не окинув до сих пор сидевшую у двери Сан, он приказал: – Иди сюда.

– Мне и здесь хорошо.

Подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, Сан сжалась. Посмотрев на нее, Вон отвернулся и подлил себе выпивки. В комнате повисла мрачная тишина. Его величество залпом осушил несколько пиал подряд.

– Так… – негромко заговорил он, – сбежать, выходит, хотела? В глаза мне льстила и счастливой притворялась, а у меня за спиной придумывала, как бы сбежать отсюда. Куда ты собиралась отправиться, одурманив моих стражей самоуверенностью и невинностью, Сан?

– Ты сказал, что позволишь мне встретиться с людьми из Покчжончжана, если я буду послушной, Вон. Но ты не сдержал обещание. – Услышав ее хриплый и чуть слышный голос у себя из-за спины, он ухмыльнулся. Его величество снова наполнил пиалу алкоголем.

– Собиралась сбежать и встретиться с ними? И как же?

– Если бы я спросила Чин Квана…

– Он был достаточно близко, чтобы вести с ним тайные разговоры, но ты так ничего и не услышала? О том, что стало с предателями из Покчжончжана.

– Что… стало?

– Ты не сможешь выбраться отсюда, но и их не увидишь. Не сможешь с ними встретиться.

Сан резко вскочила на ноги и с шумом подлетела к нему. Она громко ударила по столу совсем рядом с его величеством, что продолжал неторопливо распивать алкоголь.

– О чем ты говоришь, Вон?!

– Некоторые из них мертвы, другие сбежали. Они намеревались устроить мятеж, поэтому не доверяли мне и напали на людей Чин Квана – всех убили, прежде чем сбежать. Обычное дело для предателей.

– Этого… не может быть.

– «Этого не может быть, этого не может быть!» Вечно ты так говоришь. Спроси Чин Квана, раз так ему доверяешь. Если это же скажет он, ты, видно, поверишь.

Сан сжала в руке раскинутую на столе шелковую ткань. Ноги ее задрожали, и она рухнула на пол; по столу разлетелись стоявшие поверх шелка чаши. Посуда с шумом разбивалась об пол, кругом разлеталась еда, а Вон и глазом не моргнув осушил пиалу, которую держал в руках.

– Даже если ты сумеешь сбежать, теперь тебе некуда и не к кому идти, Сан. Поэтому, пожалуйста, не доставляй Чин Квану хлопот своими глупостями и веди себя тихо. На месте, где стоял Ончхангун, уже возводят мой дворец, просто подожди, пока строительство не завершат. Там будет дышаться куда как легче, чем здесь.

– Не хочу.

Сидя на полу, Сан бормотала что-то с пустым рассеянным взглядом, словно лишилась рассудка. Пожав плечами, Вон поднялся, достал из маленького шкафчика еще спиртного и, прислонившись к стене, наполнил свою пиалу.

– Пусть ты этого не хочешь, а поделать все равно ничего не можешь. Нет места, куда ты могла бы отправиться.

– Есть, – взгляд ее оставался тусклым, но голос был ясным и решительным. Меж бровями Вона, осушившего новую пиалу, залегла глубокая морщина. Сан медленно повернулась к нему, глаза ее стали наполняться жизнью. – Есть, Вон. Я должна отправиться туда, где теперь мои друзья, туда, где они меня ждут. Я обещала во что бы то ни стало вернуться к ним. А они обещали дождаться моего возвращения.

– Разве ты знаешь, куда идти? Даже если сбежишь отсюда, нет никакой гарантии, что вы сможете встретиться! Собираешься всю оставшуюся жизнь скитаться по миру, пока не умрешь от старости, ради какого-то зыбкого обещания?

– Да, все именно так. Я не сдамся и всю оставшуюся жизнь, пока не умру от старости, буду бродить по свету в поисках друзей. И Лина.

В глазах Вона вспыхнуло пламя.

– Я ведь уже говорил, что Лин доверил тебя мне и уехал. Он не желал подвергать тебя опасности, и отправиться за ним – все равно что предать его.

– Пусть так, но я обязана найти его. Отыскать, где он, встретиться с ним и спросить, почему он не взял меня с собой.

– Да чтоб тебя, я ведь уже все объяснил! Что еще мне нужно сказать!

– Но мне нужно увидеть его, Вон… – Слезы крупными каплями текли у нее из глаз. Сан прижала к груди руку, прежде безвольно опущенную на пол. – Вот здесь скрыто нечто горячее и твердое. Нечто, что при мысли о Лине становится больше и жарче и плавит все внутри. Это больно, потому я стараюсь не думать о нем, но не могу. Чем сильнее я стараюсь не думать о нем, тем меньше могу терпеть эту боль. Если я и дальше буду избегать своих мыслей, если и дальше буду вдали от Лина, кажется, пламя охватит все. Все сгорит, и тогда я умру…

Крючковатыми пальцами она царапала грудь, словно хотела ее разодрать. Пошатываясь, Вон направился к ней с алкоголем в руках. Ступал он неосторожно, и оттого напиток расплескался и пролился на пол. Оказавшись перед Сан, он поднес пиалу к губам, но та уже была пуста. Схватившись за подол его одежд и взглянув в глаза Вону, что облизал пересохшие губы, она проглотила горькие слезы и сказала:

– Я умоляю, Вон, отправь меня далеко. За море, за пустыни – отправь меня туда.

Вон что есть мочи швырнул пиалу. Со свистом пролетев через всю комнату, та разбилась о противоположную стену. Опустившись на колени перед ошеломленной и съежившейся в испуге Сан, он посмотрел ей в глаза и нежно откинул ее волосы, прилипшие к мокрым от слез щекам.

– Я буду с тобой, Сан. – Взгляд и голос Вона были полны спокойствия и умиротворения. Не верилось, что это он только что гневался. – Буду рядом в тягостные моменты. Можешь плакать, злиться и кричать. Излей душу. Я выслушаю тебя. И со временем ты забудешь о нем. Давай справляться с этим вместе. Разве ты не видишь, что мне, как и тебе, больно, оттого что я не могу увидеть Лина? Я едва сумел вынести расставание с одним другом, а теперь ты просишь меня проститься и со вторым?

– Прости, Вон, но я умру, если не уеду. Умоляю…

– Не можешь остаться со мной? Но ведь я тоже твой друг и забочусь о тебе больше прочих, так почему тебе так нужно отправиться на поиски Лина? Почему ты не можешь остаться со мной? – Лицо его так переменилось, что, казалось, он вот-вот разрыдается. Пусть подчас Вон и бывал холоден, но стоило ему посмотреть на Сан, на лице его расцветала улыбка. Искренне счастливо или хитро лукаво, но он улыбался – лицо его не знало страданий, горести и печали. И теперь, впервые увидев на его лице невыносимое отчаяние, Сан почувствовала, как на глаза вновь навернулись слезы.

– Прости, пожалуйста, прости. Ты дорог мне. Я всегда считала тебя незаменимым другом. Но Лин… мы… – ее пересохшие губы задрожали, – нас связывают супружеские узы.

Вон побледнел. Мгновение назад казалось, будто он вот-вот заплачет, но теперь он был холоден словно лед; прищурив глаза и слегка поджав губы в насмешке, он сказал:

– Браки между членами королевской семьи запрещены.

– Знаю, но мы друг друга… – Вон с силой схватил Сан за руку, и та, взвизгнув от боли, не сумела договорить.

Он рывком поднял ее с пола и прижал к столу.

– Браки между членами королевской семьи запрещены! А ты говоришь, что вас связывают супружеские узы? Как это понимать? Вы посмели поглумиться над приказом императора и обмануть меня! То есть вы не признаете ни его величество, ни меня! Значит, и к остаткам самбёльчхо вы двое проявляли благосклонность, потому что уже тогда задумали предательство!

– Нет, все не так, Вон! Еще до того, как браки запретили, мы уже…

Он сжал ее руку с такой силой, что боль стала невыносимой. Сан не верилось, что человек, который заставляет ее испытывать такие страдания, что и простонать сил не остается, ее друг. Но даже так она силилась его понять – его ведь предали близкие люди.

– Вон… – прикусив потрескавшуюся губу, сумела позвать она, – говорить, будто мы не признаем тебя или позволяем себе вероломство, – лишнее. Мы любим друг друга, вот и все, потому не в силах были вынести разлуки и связали себя узами сквозь три жизни[7], не сказав тебе. Ты поймешь, Вон: у тебя ведь тоже есть возлюбленная.

– Вы позабыли о морали и благопристойности, бесстыдно и нагло делили постель, а ты говоришь мне о любви! Вы преступники, опорочившие королевскую семью! – Он с небывалой силой схватил ее за плечо и толкнул к постели. Сан рухнула на деревянную кровать, словно брошенная Воном пиала – на пол, и тотчас оказалась схваченной за волосы и прижатой к шелковому одеялу. – Любовь, говоришь? Просишь меня понять вашу любовь? А мою любовь ты понять не хочешь?

Его глаза налились кровью и заблестели свирепо и пугающе, точно Вон был диким зверем. Обнажив белые зубы, он усмехнулся, словно вовсе и не слышал, как она слабым голоском звала его в страхе:

– Вон, Вон!

– Может, так ты поймешь? Что ради тебя я принял Тан и ради тебя же избавился от друга, которого ценил больше жизни, словно от поношенной обуви!

Глаза Сан расширились. Прижавшись к ее телу, Вон наклонился так близко, что их ресницы спутались друг с другом, и мрачно прошептал:

– Лин признался мне в своем преступлении. Догадываешься, в каком? Если б не ты, он был бы жив! – Вон собственной грудью почувствовал, как у Сан перехватило дыхание. Он приобнял ее тело, вмиг ставшее твердым и холодным, словно у мертвеца, и наклонил голову еще ниже. Его губы едва не коснулись мочки ее уха. – Если б не ты, я бы не убил Лина.

Он мельком взглянул на лицо Сан. Ее зрачки казались огромными, а тело стало напряженным и неподвижным. Рукой, прежде покоившейся у нее на талии, Вон медленно провел вверх, к подмышкам. Сан шевельнулась едва заметно – недостаточно для реакции на его действия. Казалось, она лишилась воли и утратила всякие силы сопротивляться. Вон был ласков, его ладони словно бы пытались избавить ее от напряжения в плечах и руках. Прижавшись к ее холодной шее, он опалил ее теплым дыханием:

– Все из-за тебя, Сан. Потому что я люблю тебя. Но я не стану просить тебя понять мои чувства. Уверен, ты не простишь мне этого. Я не желал твоей ненависти и потому до сих пор просто смотрел на тебя, но терпеть дальше не могу. Потому что ты все равно меня не простишь! Ненавидь меня, презирай! Пусть так, я все равно сделаю тебя своей!

Он словно объявил войну. Глубоко вздохнув, Вон почувствовал, как его нос защекотали изящный и тонкий аромат орхидей и тонкие завитки волос, разлетевшиеся на мелкие прядки. Опьяненный запахом, он прикрыл глаза от удовольствия. Вблизи Сан пахла сладостью. Он провел ладонью по изгибам ее округлого плеча и – пусть их кожу отделял друг от друга шелк ее одежд – пришел в восторг от мягкости и изящности ее тела. В нем закипала кровь: ее маленькая упругая грудь нежно прижималась к его собственной. Это и правда Сан, а не очередная замена ей. Теперь она навсегда в его руках!

Подавляя в себе желание раздеть ее догола и прижать к себе, Вон нежно провел пальцем по линии ее губ. Тех самых губ, которые ему так хотелось прокусить до крови и попробовать на вкус. Губ, которые он так страстно желал. Меж ними был маленький мир, горячий и туманящий разум. Вон наклонился к лицу Сан и легонько подул на ее ало-красные губы, мягкие, точно атлас, но вдруг вздрогнул от резкого звона в ушах. В тот же миг он почувствовал резкую боль в руке, которой оттягивал ее волосы, и отскочил. По тыльной стороне его ладони пробежал длинный порез, из которого теперь струилась кровь. Вздрогнув, он прикрыл рану второй рукой и в удивлении обратил взгляд на Сан. Волосы ее были растрепаны и спутаны, в руках – обнаженный клинок, во взгляде – свирепство.

– Как ты посмела… Сан! – зарычал он. Зубы его застучали от гнева. При виде знакомого клинка он разъярился пуще прежнего. Небольшой, украшенный кораллом и янтарем, он был не только прекрасным украшением, но и добротным оружием – длинным и острым, способным защитить владелицу. – Я не велел тебе размахивать клинком!

– Этот клинок был преподнесен мне для защиты моего тела, и я обнажила его ровно для этого.

– Как ты могла! Против меня!

– Я считала тебя другом, Вон. Глубоко любила и заботилась – как о друге. Лин любил тебя так же… нет, даже сильнее, чем я. Вот почему мы так старались сдерживаться: из уважения к твоей воле и нежелания очернить твое доброе имя. Несколько лет. Но ты отринул дружбу. И мою, и Лина!

– Я ван! А у вана нет друзей! Тем более друзей, которые приносят ему чувство одиночества!

Она окинула Вона – тот выглядел потерянным, словно его огрели по голове тупым оружием, – острым, словно у рыси, взглядом. Ее огромные черные глаза, в которых плескалась глубокая печаль, вновь наполнились слезами. Кончик клинка прочертил в воздухе полукруг и остановился на ее шее. Сан прижала оружие к тонкой, практически прозрачной коже.

– Ваше величество… – в горле у нее стоял ком, и оттого голос дрожал и хрипел, – долгое время я заблуждалась. Не понимала государевой милости, с которой вы радушно приняли под свое крыло девушку, что с самого первого дня, с самой встречи в переулке, тянувшемся позади лавок торговцев, вела себя опрометчиво и грубо: смела называть вас лучшим другом и гордиться этим. А теперь я обнажила клинок и ранила вас. Разве можно такое простить? Искупить такое можно лишь заслуженной смертью. Примите ж ее, государь.

– Остановись, Сан! – топнув ногой, вскричал Вон. Кровь стекала по тыльной стороне его плотно сжатой ладони и капала на ковер на полу, но времени осматривать рану не было. – Убери клинок. Ослушаешься – я взаправду никогда тебя не прощу!

– Не прощайте. Я тоже никогда не прощу вас, ваше величество.

– Ты не можешь умереть. Угрожать вану! Совсем рассудок потеряла?

– Это не угроза. И я в здравом уме. Я умру. Все, кого я желаю увидеть, теперь в мире ином.

– Если умрешь, то больше никогда не увидишь Лина!

Сан рассмеялась.

– «Если умрешь»? Не вы ли сказали, что я до конца жизни не смогу его увидеть, ваше величество?

– Он жив, – заскрипел зубами он. – Он жив, весь изранен, но… я убедился в том, что он оказался в Мёнджу[8] и был продан в рабство. Хочешь доказательств? На, смотри!

Вон вытащил из рукава небольшое письмо и бросил его Сан. С недоверием оглядев сложенный лист, упавший на пол, и Вона, она, не отрывая клинка от своей шеи, сползла с постели и подобрала письмо. Оно было коротким, всего одно предложение: «Караван цветноглазого[9] торговца, который выкупил преступника, отбыл в Самарканд»[10]. Сан нахмурилась, словно с трудом понимала значение написанного, и Вон нетерпеливо крикнул:

– Нет нужды подробно писать, о каком преступнике идет речь! Если считаешь, что писать государю о продаже раба – обычное дело, можешь мне не верить. Но раба, которым интересуюсь, обычным человеком не назвать – определенно!

Он не лгал, Сан чувствовала. Ах, живой! Глаза застлала дымка. Ослабив хватку на клинке, она распрямила свернутое и измятое письмо, чтобы еще раз вглядеться в единственное предложение, которое и без того прочитала уже несколько раз. Взгляд Вона, наблюдавшего, как она раз за разом вчитывается в буквы, похолодел.

– Кто этот цветноглазый торговец? И Самарканд – где это?

– Я знаю не больше, чем написано в письме. А Самарканд – город в Чагатайском улусе[11], что в землях, где прежде был Кангюй[12]. Он стоит на границе с государством Хулагуидов[13], поэтому караван пройдет там и отправится в Исхафан[14], Тебриз[15] или Багдад[16], – оказавшись рядом с ней, сухо заговорил он. Сан не сводила глаз с письма, но, как только Вон приблизился и оказался на уровне ее глаз, тотчас перевела на него засиявший взгляд.

– Кто прислал тебе письмо? Где он?

– Думаешь, я так тебе и расскажу? – усмехнулся Вон. Схватив Сан за запястье, он вывернул его и отобрал клинок, а затем поднялся на ноги и отступил. Лишь когда она взглянула на него с нескрываемым удивлением, он наконец одарил ее привычной улыбкой. – Впредь ты не станешь грозить смертью – лучше меня это знаешь. Пока не встретишься с Лином, ни за что не умрешь. Хочешь увидеть его – отправляйся куда душе угодно. Езжай за ним до самого Самарканда! Но запомни, Сан! Тебе не вырваться у меня из рук. Если поймаю за попыткой побега, собственными руками убью. Тогда ты уж точно никогда не сможешь встретиться с Лином!

Сан поднялась и посмотрела ему в глаза. Ее засиявший было взгляд вновь потух. И даже руки больше не потрясывало от гнева. Вон изнемогал. В глубине души он надеялся, что она станет противиться что есть мочи, точно рысь, или станет метаться и кричать в гневе, но он не нашел у нее во взгляде ни ярости, ни гнева. Она смотрела на него потухшими – то ли от печали, то ли от сожаления – глазами, в которых сквозили обида и горечь. Вон уже видел этот опротивевший ему взгляд прежде. Так в их последнюю встречу на него смотрел Лин. Сглотнув густую слюну, он отвернулся от Сан.

– Я упразднил Чонбан[17]. И поручил отбор людей на должности Академии, теперь этим ведают ученые. Ты ведь уже предлагала им это? Впредь чаще давай мне советы по части дел государства.

Вон вышел и вновь затворил дверь. Сан молча стояла посреди комнаты, заваленной едой и осколками разбитой посуды. Письмо у нее в руке трепыхалось под порывами ветерка, попадавшими в комнату сквозь щель в двери. Бумага была потрепана – Вон много раз сворачивал и разворачивал это письмо.

– Как замечательно, что первая супруга его величества не смотрит на это сквозь пальцы, – расслабленно засмеялся Сон Ин, поглаживая и накручивая на палец тонкие прядки своей бороды. Этот смех отличался от его обыкновенного: в нем сквозило некоторое восхищение. Ван Чон, явно заметивший отличие, испытал гордость за свои успехи, однако тень, что лежала у него на лице, так и не исчезла. Тепло, будто в утешение, Сон Ин прошептал: – Госпожа тоже человек. И женщина. А ни одна женщина в мире не простила бы мужу столь долгого обмана – любая бы затаила обиду. Вы брат супруги его величества и, конечно, понимаете, о чем я.

– Но это не похоже на нее. Она не из тех, кто таит обиды.

– Разве ж есть те, кто рождаются для этого? Грусть порождает злость, а гнев, нарастая, превращается в обиду, и когда та становится глубже, приходит время расплаты. Это и значит быть человеком. Говорят, и каменный Будда оглянется, если мимо пройдет наложница мужа.

Слова, призванные утешить Ван Чона, отчего-то прозвучали попыткой принизить его добродетельную и благородную сестру, потому он неловко поджал губы. Тогда в разговор вступил Сон Панъён.

– Ну-ну, оставим обсуждение причин произошедшего – для нас это новая возможность. Первая жена государя крайне удачно для нас убедила монгольскую принцессу тайно отправить письмо здравствующей матери императора. Так и слышу до сих пор: госпожа Чо, мол, прокляла ее и ван теперь принимает холодно. Быть может, рассказы королевы Чонхвы оказались полезны.

– Пустая болтовня! – При упоминании тетушки Ван Чон стал выглядеть недовольнее прежнего.

– И вовсе не пустая, – тотчас ответил Сон Ин. – Королева Чонхва страдала от этого в далеком прошлом. Отец нынешнего государя – после потери Муби и своих приближенных. А если продолжим вспоминать о минувшем, принцесса Кёнчхан ровно так же настрадалась от королевы Чанмок. Нет лучше способа отомстить его величеству. Свершить расправу за содеянное! На это я и надеялся. Чтобы все началось с первой супруги его величества, которая никак не связана с нашими собраниями. Что может быть милостивее? Если правильно воспользуемся этим, сможем даже сместить вана. Господин, все готово?

– Готово? К чему? – поспешно спросил Ван Чон, и Сон Ин холодно посмотрел на него, прищурившись.

– Я спрашиваю, как благосклонно к вам относится госпожа Будашир. Даже если мы сумеем сместить вана, пока она не ваша, трон вашим не будет.

– Не уверен. Стоит мне взглянуть на нее, она пытается выглядеть соблазнительно и бросает на меня кокетливые взгляды; думаю, я запал ей в душу. Но спросить напрямик я не могу… А откуда мне знать, что у нее на душе?

– И куда только подевался тот, кто, не заботясь о подобном, вился вокруг госпожи из Хёнэтхэкчу?

– Как вы смеете обращаться со мной будто с развратником, который, подобно мотыльку, порхает от девушки к девушке? Думаете, сблизиться с женой вана было так легко? Я тоже приложил немало усилий для осуществления нашего плана! – закричал Ван Чон, словно ему клинком попали по больному месту.

Виновный, не зря говорят, сперва на других зло вымещает. Ну кто виноват в том, что осуществление плана все откладывается и откладывается, если это он не может быстро справиться со своей задачей, хоть ему и показали кратчайший путь к трону? Сон Ин краем глаза взглянул на Ван Чона. Вот же дитё! Ничего сам не может. Но именно поэтому среди всех отпрысков королевской семьи выбор пал на него. Дети не из тех, кому только вели – тотчас выполняют необходимое. Но если постоянно напоминать им, что нужно сделать, обучать их, как это сделать, создавать условия, в которых они могут успешно справиться со своей задачей, и время от времени подбадриваниями подталкивать их к намеченному, они выполняет веленное должным образом. Выбрав Ван Чона, Сон Ин твердо решил вынести это, поэтому теперь вновь стал мягок и добр:

– Конечно, вы делаете все возможное. Вам явно удалось добиться ее расположения. Мы не знаем наверняка, готова ли она теперь покинуть супруга ради вас, но, поскольку ваша сестра начала действовать, нам остается лишь последовать ее примеру. Идите к ее величеству и просите снова встретиться с ее величеством Будашир. Пусть та велит схватить госпожу Чо и всю ее семью. Если запытать их до смерти, признаются даже в том, что правдой не было. Тогда даже здравствующая мать императора, которая так любит нынешнего вана, будет им недовольна – ведь это он возвысил Чо Ингю и назначил его одним из министров королевского двора.

– Но на каком основании заключать под стражу госпожу Чо и ее семью? Не многого ли вы просите от первой супруги его величества?

– Обстоятельства мы создадим. На дворцовых вратах вот-вот появится анонимное письмо. В нем, естественно, будут порицать госпожу Чо и ее родителей. Пусть покажет его ее величеству Будариш и скажет ей, как быть с этим.

– Думаете… она станет следовать этому?

– Станет. Наверняка станет, – твердо и уверенно подбодрил Сон Ин Ван Чона, который в нерешительности тер рукой подбородок. Хвалить недоверчивого и полного сомнений отпрыска королевской семьи он не забывал. – Ваша сестра, конечно, с благодарностью примет вашу искреннюю помощь. Разве не на вас она полагается больше всех? Если вы покажете ей всю глубину своей братской любви, впредь она будет на вашей стороне, а не на стороне его величества.

Легковерного Ван Чона воодушевили решительные и громкие слова Сон Ина. Пусть душа его была черным черна, но, если уж он скажет что, всякий поверит. Прочистив горло, Ван Чон решительно покинул комнату и направился к сестре.

– Но ведь дело может кончиться убийством госпожи Чо и всей ее семьи, – только они остались вдвоем, сел поближе к брату Сон Панъён.

– Мы позаботимся о том, чтобы предотвратить это.

Сон Ин был как никогда уверен в себе. А вот его брат, по сути своей более робкий, – насторожен.

– Но свергнуть правителя лишь потому, что одна из его жен якобы прокляла монгольскую принцессу, не получится. Или тебе известно о тайной слабости вана посерьезнее этого? Но ведь он ни разу не призывал тебя с тех пор, как взошел на престол…

– Ему незачем обращаться ко мне, если только нет нужды скрыть что-то от целого мира, как было с избавлением от Ван Лина. Меня, можно сказать, теперь выбросили за ненадобностью.

Для выброшенного человека улыбался он излишне расслабленно. Сон Панъён с сожалением вздохнул.

– Как неприятно вышло с этими самбёльчхо. Если б только все прошло по плану, мы бы уже избавились от ученых, которым ван теперь дарует алкоголь, лошадей, красные пояса и даже свечи, и всех его последователей. Даже Суджон-ху он убил за предательство, хотя, говорили, государь жить без него не может и во всем ему доверяет. А мятежников мы упустили из вида…

– Его величество убил Суджон-ху не потому, что считал, будто тот предал его. Он убил Ван Лина, хотя знал, что тот его не предавал.

– Что? Зачем он это сделал? Ван Лин был его правой рукой. А он убил его с такой жестокостью. Знай ван, что предательства не было, зачем…

– Зачем он это сделал? Потому что с самого начала хотел его убить – особо жестоко. Какие тут еще могут быть причины? – ответил Сон Ин так, словно говорил о совершенно очевидном. Сон Панъёну, однако, нелегко было это понять. В ту ночь, когда Ван Лин покинул этот мир, братья сами видели, как его безжизненное тело в темноте выносили из Пённаджона. Тогда по пути в дом Хань Шэня, куда они направились, чтобы отозвать донос о заговоре, братья получили приказ его величества, который тогда был наследным принцем, явиться к нему. Сопроводив Ван Вона в Пённаджон, они из темноты наблюдали за вершившимся кровопролитием – ужасающим и жестоким. Трудно представить, чтобы не только ван, но и обычный человек поступил с кем-то любимым столь жестоко, но, быть может, потрясение от предательства было столь велико? Однако разве прежде он желал Суджон-ху смерти? При виде двоюродного брата, обдумывавшего его слова, Сон Ин раздраженно покачал головой.

– Все давно кончено, нечего теперь об этом трубить. Сейчас самое время свергнуть вана ровно так, как он сверг собственного отца.

– Но правда ли это возможно…

– Никогда прежде он не был столь счастлив, как сейчас. Как ты говорил, сейчас его величество развлекается в обществе своих ученых, с радостью принимает у себя скитника Ли Сынхю, который в силу возраста в любую секунду может покинуть этот мир, и заботится о нем, будто о собственном отце, и гордится своим ясным правлением, благословленным солнечным светом. Вот только…

– Вот только?..

– …пока его величество наслаждается светом солнца, кое-кто тоскливо вздыхает в тени. Именно такого человека нам легче всего будет использовать.

– И кто же это?

– Отец государя.

При виде широкой улыбки на лице брата Панъён стал выглядеть недовольно.

– Ван Ильсу? Какой толк в старике, настолько одержимом какой-то девкой, что даже императору прошение об отречении от престола отправить готов? Он и сейчас занят лишь одним: дни коротает с королевой Чонхва – предаются воспоминаниям о прошлом, а ночами прижимает к себе Сукчхан-вонби, пытаясь заполнить пустоту внутри.

– Ты правда веришь, что он искренне желал отречься от престола? Что ему опротивела политика? Да ни за что! Он точит нож на сына, готовится однажды отомстить. Ради этого и невестку использует! Пусть разожгла огонь первая супруга его величества, но раздул пламя ван Ильсу.

– О чем ты говоришь? Ведь именно он отговаривал Будашир отправлять письмо здравствующей матери императора.

– Это всякому известно. Люди и не подозревают, что тайно отправить ей письмо посоветовал сам ван Ильсу.

– Что? Правда?

Сон Ин широко улыбнулся в удивлении распахнувшему глаза Панъёну. С этого, можно сказать, и началась история ложного доноса на госпожу Чо: монгольская принцесса, недовольная супругом, посещавшим лишь другую жену, написала письмо на родном для себя языке и решила отправить его здравствующей матери императора Юань, которая приходилась ей бабушкой – Хохжин-хатун[18]. Письмо гласило: «Госпожа Чо прокляла меня – чувства вана ко мне охладели». Догадавшись о содержании послания, ван отправил Пак Сону, зятю Чо Ингю, все разузнать, но того поколотили и погнали прочь слуги Будашир, прибывшие с ней из Монголии. Обеспокоенный государь попросил своего отца умилостивить невестку – отношения у них были куда сердечнее, чем у самих супругов. Казалось, прислушавшись к уговорам свекра, она так и не отправила письмо. Но на самом деле все было ровно наоборот.

– Ван Ильсу и правда отправил императору прошение об отречении от престола, но он и подумать не мог, что его удовлетворят быстро. Он был глубоко шокирован, когда его величество действительно отстранил от престола собственного дядю и посадил на его место двоюродного брата, будто только этого и ждал, – спокойно объяснил он.

Панъён кивнул.

– Поэтому он действует рука об руку с невесткой?

– Не только с ней. Ван Ильсу близок и с подданными Будашир. Они предостерегают прибывающих в Корё монголов, мол, реформирование страны по подобию империи – пустословие, на самом деле ван проводит политику отдаления от Юань. К этому их, конечно, подтолкнул я. А письмо покамест дойдет до адресата, и люди Будашир поведают Хохжин-хатун, каково истинное лицо вана. Его незрелость обеспокоит мать императора. И вскоре беспокойство об этом охватит и самого императора: Хохжин-хатун оказывает немалое влияние на императорскую семью, и ей будет нелегко продолжать оказывать поддержку нынешнему вану.

– Быть не может! Вот оно как… – восхищенно рассмеялся Сон Панъён.

Все произошло без его ведома, но поскольку он был из тех, кто ценит результат, заострять внимание на обстоятельствах не стал. Однако больше прочего Панъён был счастлив оттого, что наконец видел: его двоюродный брат, которого едва не разбила потеря Ок Пуён, наконец вернулся к жизни и стал самим собой. К счастью, человеком, мести которому добивался коварный и не стесненный во времени Сон Ин, был именно нынешний ван. Теперь, только ван будет свергнут, целый мир будет у них в руках. Сон Панъён не мог скрыть своей взбудораженности.

– То есть обвинение госпожи Чо – лишь предлог? Если в империи начнут сомневаться, действительно ли реформы проводятся так, как уверяет ван, его правление, естественно, окажется под угрозой. Самое время короновать нового государя?

Качнув головой, словно говоря: «Как знать», Сон пожал плечами.

– Пока у Ван Чона нет имперской поддержки. Сомневаюсь, что за такое короткое время удастся стать новым мужем Будашир.

– Тогда как быть? Здравствующая мать императора не сумеет настоять на отстранении вана с престола, пока не будет ясно, кому наследовать трон.

– Был бы лес, а топор сыщем. Пока Ван Чон не готов взойти на престол, усадим туда вана Ильсу. А поскольку он желает того же, сотрудничать будет легко.

– Вот как…

– Ну, раз уж дела наши таковы, ты, братец, пока выбери одного из низших чиновников и заставь его написать анонимное письмо, мол, родители приводили к госпоже Чо шамана, и повесить его на вратах. Нужно действовать быстро, пока ван не прознал об этом и не предпринял ответных мер.

Сон Панъён молча встал. Он был готов исполнить любые повеления своего смышленого и наконец оправившегося от потери брата. Вон как, вот так-то! Восторженный чужой находчивостью, он, как и Ван Чон, покинул комнату.

Оставшись в одиночестве, Сон Ин рассмеялся зловеще, точно умалишенный. Вот уж девять месяцев со смерти Муби он жил скрипя зубами от ярости, и вот наконец пришло время отомстить. Теперь, когда и с избавления от Ван Лина минуло полгода.

– Одно досадно. Знай я, где сейчас госпожа из Хёнэтхэкчу с остатками разгромленной шайки, мог бы измучить вана во много крат сильнее, – пробормотал Сон Ин. Все это время он тоже искал Ван Сан, но причины тому у них с Ван Чоном были разные. Однако, как бы они ни старались, поиски не увенчались успехом: где бы ни запер ее ван, следов его люди не оставили. – Ладно, пусть так! – утешился он и поднялся. Его глаза горели решимостью принять новый вызов. – Я во что бы то ни стало разузнаю, где ты прячешь ее. А потом заставлю тебя страдать так же, как страдал я. Клянусь, я заставлю тебя увидеть, как она умирает в муках прямо у тебя на глазах!

Сон Ин широко распахнул дверь, и ослепительные солнечные лучи ударили ему в глаза. Энергично размахивая руками, комнату покинул и он.

Это был первый раз, когда Сонхва причесала Пиён волосы. Он же может стать последним. По правде сказать, она и подумать не могла, что однажды станет собственными руками наряжать сидящую перед ней Пиён – доверившуюся ей. Прежде представить это не могла и сама Пиён. Атмосфера нависла тяжелая и мрачная, но со стороны они напоминали дружных меж собой сестер.

– Готово.

Слегка отойдя от Пиён, Сонхва поглядела на ее волосы – спереди и по бокам – через зеркало. Отражавшееся в нем лицо выглядело пустым. Сонхва успела к этому привыкнуть: не считая их первой встречи, лицо Пиён всегда было таким. А вот в остальном она совершенно не походила на себя обычную. Ее одежды не были истинно роскошны, но и не походили на привычный простецкий наряд, какой она носила, когда занималась ткачеством. Шелковые платья такого цвета и фасона можно было увидеть разве что при дворе или в домах обеспеченных людей, а широкий пояс украшала пестрая тесьма. На первый взгляд она походила на куннё. Мельком взглянув на свое лицо в отражении, Пиён взяла в руки траурную шляпу монсу. Сонхва помогла надеть ее.

– Вы готовы? – донесся снаружи басистый мужской голос.

Распахнув дверь, Сонхва указала Чан Ыю на полностью собранную Пиён.

– Тогда пойдемте, – кивнув, развернулся он.

Кэвон с Ёмбоком, ожидавшие позади Чан Ыя, бросились к Пиён, медленно выходившей из комнаты вслед за Сонхвой.

– Хоть разок взгляни на Нантху напоследок.

– В-в-взгляни на-на-напоследок.

Пиён отвернулась от Ёмбока, державшего на руках ребенка – тот запрокинул головку наверх и широко разинул ротик, – и закрыла лицо полами шляпы.

– Унесите его. Уберите с глаз, – холодно и сухо, хоть и казалась кроткой, ответила она. Смутившись, мужчины отошли на несколько шагов назад вместе с малышом. Ёмбок неожиданно наступил на ногу Пхильдо, скорбно стоявшему неподалеку.

– И-и-извини!

Оттолкнув глядевшего на него в неловкости Ёмбока, Пхильдо шагнул вперед, словно желал преградить Пиён путь.

– Пусти! – не успел он подойти, закричала она. Пхильдо вздрогнул и стал смотреть то на Чан Ыя, то на Сонхву и причитать:

– Так ведь нельзя, господин. Сонхва, разве ж можно?

– Ни к чему об этом беспокоиться, вам особенно, – из-под плотной ткани, покрывавшей лицо, взглянула на него Пиён. Холод ее глаз заставил Пхильдо заколебаться, и тогда она, воспользовавшись моментом, прошла меж ним и Чан Ыем. Он порывался вновь шагнуть вперед – чувствовал, как бы то ни было, что допускать этого никак нельзя, – но Сонхва схватила его за руку:

– Перестань, Пхильдо. Не ты один так думаешь. Но все уже решено.

Тот голову повесил. С губ сорвался глубокий вздох. И все они, один за другим, словно зараза какая их поразила, тяжко вздохнули, глядя, как впереди удаляются спины Пиён и Чан Ыя.

Они шли быстро, но Пиён чувствовала такую тяжесть в ногах, словно ей подложили куски свинца прям в вышитые шелком туфли. Она отчаянно боролась с искушением оглянуться – назад тянуло неописуемо. Спину жгло от полных сожалений взглядов, которыми ее провожали. Надо было улыбнуться! От мыслей о Нантхе, чье лицо не омрачила печаль, у нее сжималось сердце: он совсем не понимал, что мама уходит. Надо было хоть разок взглянуть на него напоследок! Пиён сожалела о том, что была столь упряма в попытках подавить свою слабость. Обернись она, никто бы не осудил, но девушка продолжала неуклонно идти вперед.

Перед глазами промелькнул образ Пхильдо, вдруг шагнувшего ей наперерез. Быть может, именно благодаря ему уйти было гораздо легче. Думая о том, что он стоит позади, Пиён не могла обернуться. Не только оттого, что именно он был тем ужасным, отвратительным и ненавистным ей человеком, который убил Мусока и пытался убить ее саму. При виде него она всякий раз мучилась чувством куда сложнее ненависти. Она отчетливо видела, как Пхильдо пронзил Мусока, поэтому полагала, будто и дышать не сумеет рядом с убийцей любимого, однако в глубине души могла его понять: Пхильдо питал особые чувства и к Мусоку, и к Сонхве, и оттого, должно быть, обнажив свой меч, пребывал в отчаянии.

К тому же, приняв удар на себя, он спас их с Нантхой. У него на лбу до сих пор был отчетливо виден шрам от лезвия меча. Как ни странно, но при виде Пхильдо Пиён всякий раз чувствовала некое родство.

Возможно, причиной тому были слова Мусока, глубоко отпечатавшиеся в ее сердце: «Права была госпожа, другие ошибались. Жертвовать собой не постыдно». В этих теплых словах впервые нашлось утешение ее душевной боли, терзавшей Пиён из-за шрама на его лице. Однако сильнее прочего при виде Пхильдо или при мысли о нем Пиён чувствовала тяжесть на душе.

Непостижимо: она лишилась голоса, своими глазами увидев смерть Мусока, а вернул его не кто иной, как Пхильдо. Даже в тот день, когда Нантха, прежде молчавший подобно ей самой, назвал Пиён мамой, она не сумела произнести ни слова, но вновь обрела голос, когда Пхильдо оказался на грани жизни и смерти. Тогда было не до размышлений – пришлось спешить, но все равно, стоило их взглядам пересечься, Пиён всякий раз смущалась мыслей о произошедшем; так было и пока они переносили раненых в безопасное место вместе с Чан Ыем. Ее тело дало понять: Пхильдо полностью прощен, теперь он один из товарищей, с кем можно жить бок о бок. Вот только правды это не меняет: Мусока убил именно он! Теперь же Пиён чувствовала облегчение: думала, что больше не увидит Пхильдо, всякая встреча с которым приводила ее в замешательство.

– Еще можно вернуться, – прервал ее размышления голос Чан Ыя. Но Пиён продолжила смело идти вперед, не отводя глаз.

– Нет, я не вернусь.

Она шла навстречу смерти.

Семь месяцев назад Чан Ый подоспел как раз вовремя: не приди он на помощь, Сонхва и Пхильдо, Пиён и малыш Нантха, Кэвон и Ёмбок – все они погибли бы, как и задумывал наследный принц, ныне его величество ван. Перво-наперво им нужно было отыскать безопасное место, чтобы оправиться и залечить раны. Поэтому они отправились на постоялый двор в отдалении от порта Пённандо. Место там было неприметное, темное и сырое, там частенько останавливались бродяги и контрабандисты. Выбрали его неспроста. Оттуда люди нередко уезжали с разбитыми головами и переломанными в драках руками и ногами, зато деньгами можно было купить молчание: пока гости платят, там будут притворяться, будто им невдомек, кто останавливается у них на ночь. Да и гостевую книгу заполнят как надо.

Понемногу тратя деньги, которые Лин дал Кэвону, и серебро, которое Сонхва старательно откладывала в Покчжончжане, они бесшумно скрывались в переулках оживленного Пённандо. А когда обдумали все, что им известно, стало ясно: скорее всего, Сан где-то заточили, а Лина наверняка сослали – в одной из грязных портовых трактиров, куда Чан Ый заходил в надежде разузнать что-нибудь полезное, он услышал разговор пьяных моряков, мол, несколько воинов погрузили молодого человека на грани смерти на торговое судно, отбывающее в Мёнджу.

– Нужно спасти госпожу и тайно переправить ее в империю Юань на торговом корабле, – подытожила Сонхва, и все единодушно согласились с ней.

Однако покамест важнее всего было выходить тяжелораненых и проследить за преследовавшими их людьми наследного принца. Теперь, когда он отчасти обратил на них внимание, его высочество не пустит все на самотек. В беспокойстве о грядущем прошли месяцы. За это время мужчины постепенно оправились от ран, а наследный принц стал ваном.

Не обнаружив поводов беспокоиться об опасности, остатки самбёльчхо начали действовать. Кэвон принялся рыскать по порту в поисках торговца, о котором ему рассказал Лин. Пхильдо с Ёмбоком устроились носильщиками на пристань, а Сонхва и Пиён стали зарабатывать на жизнь готовкой и уборкой на постоялом дворе. Чан Ый же отправился на поиски Сан.

Сонхва рассказала ему, что госпожу забрал с собой Чин Кван, поэтому Чан Ый решил рискнуть и прокрался к тому в дом. Столкнись он с бывшим товарищем, можно начать размахивать мечом, но, если госпожа из Хёнэтхэкчу попала в руки государя, вызволить ее без лишнего риска невозможно. Из дворца Чин Кван возвращался не всякий раз, поэтому лишь три дня спустя Чан Ыю, терпеливо ожидавшему его в спальне, удалось увидеть бывшего товарища. За то время, что они не виделись, лицо Чин Квана стало таким изможденным, что словами не передать.

Ужасно уставший, он сбросил монгольскую шляпу паллип и, не сменив одежды, рухнул на кровать и закрыл глаза. Даже когда Чан Ый осторожно выскользнул из-за ширмы, стараясь не издавать ни звука, и встал прямо перед Чин Кваном, тот не открыл глаз. «Уже уснул?» – подозрительно прищурился Чан Ый и слегка наклонился. Чин Кван, конечно, вмиг подскочил и, обнажив клинок, приставил лезвие к чужому горлу. Широко распахнутые глаза не дадут соврать: он никак не ожидал увидеть здесь незваного гостя.

– Чан Ый, ты!..

– Я здесь, чтобы задать тебе вопрос.

– С тех пор как ты бесследно исчез вместе с Суджон-ху, от тебя не было вестей несколько месяцев, а теперь ты вдруг являешься, чтобы задать мне вопрос?

– Бесследно исчез вместе с Суджон-ху? Я? – нахмурился Чан Ый, а Чин Кван тем временем поднялся с кровати и осторожно выглянул в коридор. Убедившись, что снаружи никого нет, он плотно закрыл дверь и потянул бывшего товарища за стол. Тихо, в страхе, что слова его могут покинуть пределы комнаты, он прошептал:

– Судя по словам моих подчиненных, которые потеряли сознание в битве в лесу неподалеку от Покчжончжана, ты увел куда-то выживших предателей. Где ты был все это время, чем занимался? Почему спас их? Разве ты не остался с Суджон-ху?

– Так ты не знаешь, что с ним случилось?

– Нет, его величество издал указ о неразглашении информации, связанной с Суджон-ху. Искать тебя тоже запретили. Все дети из Кымгваджона, кого ты отобрал в солдаты, тоже исчезли, поэтому, раз о тебе и господине не было вестей, я решил, что все вы где-то прячетесь или уехали далеко отсюда. Разве не в этом был план его величества по спасению Суджон-ху?

– Господина сослали. Он едва не умер.

Густые брови Чин Квана изогнулись в удивлении. Лицо отражало недоверие. Тогда Чан Ый поведал ему обо всем, что видел и слышал: о последней встрече с Лином, о том, как спас Сонхву и остальных и сбежал с ними, обо всем, что сумел узнать в порту.

– Суджон-ху и госпожа из Хёнэтхэкчу тайно влюблены?

– Судя по словам людей из Покчжончжана, да. А врать им незачем.

Чин Квин нахмурился – в услышанное не верилось, но вдруг вспомнил безумную ссору, которая произошла между ваном и госпожой. Сам он слышал далеко не все, но меж ними царила уже не та атмосфера дружбы и заботы, что прежде. Когда его величество порывисто покинул тайную комнату, Чин Кван вошел туда; комната напоминала поле битвы – всюду был такой беспорядок. Конечно, было бы странно предполагать, будто государь спрятал свою подругу, желая скрыть ее от обвинений в измене Короне.

Чин Кван был не вправе высказываться о любовных связях вана, но и оставить все как есть не мог. Его величество – супруг женщины, которую любит он сам. А Лин – человек, к которому он питает столь же глубокие доверие и уважение, сколь и к Чан Ыю, поэтому то, как государь обошелся с Суджон-ху, обеспокоило Чин Квана. Его величество выбросил человека, о котором заботился больше всех, значит, его самого, как и Чан Ыя, можно в любой момент пустить в расход и выбросить, как станут не нужны. Так ли преданно должно служить такому вану? Чин Кван засомневался.

– Госпожу из Хёнэтхэкчу держат взаперти в тайной комнате, что во дворце ее величества госпожи Чо, – неожиданно рассказал он. Трещина пробежала по его непоколебимой преданности государю, и, догадавшись об этом, Чан Ый колебаться не стал:

– Я вызволю госпожу. Помоги мне, Чин Кван.

– Это не так легко. – Меж бровями у него пролегла морщина. – Во дворце, где находится тайная комната, всегда дежурит личная стража его величества. Вход в саму комнату охраняю лишь я, но на посту всегда есть еще по три стражника: один в конце коридора, что ведет к комнате, еще двое – у входа во дворец. Всего три группы по три человека, они сменяют друг друга. Дворцовые врата тоже под охраной – там стоит столичная армия. А поскольку его величество навещает госпожу почти каждый день, воспользоваться возможностью спасти госпожу будет нелегко. Да и если позволить ей сбежать, все люди внутри и снаружи дворца окажутся в опасности. Судя по тому, как его величество вел себя до сих пор… – мрачно поведал Чин Кван, – он до самой смерти не выпустит ее из комнаты.

И он рассказал Чан Ыю обо всем, что знал, в подробностях описывая увлеченность государя Сан. Тот выслушал его с серьезным лицом и сказал, что придумает способ вызволить госпожу, а Чин Кван тотчас пообещал помочь всем, чем сможет.

Вернувшись на постоялый двор, ставший им убежищем, Чан Ый поведал обо всем остальным. Только он договорил, Пхильдо вдруг сказал:

– Есть лишь один способ. Явиться, когда стража будет меньше всего готова к этому, и сразиться не на жизнь, а на смерть.

– Тогда будут наказаны и Чин Кван, и стражники с дворцовыми служанками, – выказал несогласие с планом Чан Ый, тогда Кэвон, фыркнув, выступил в поддержку Пхильдо.

– Нам-то какое дело до этих людей! Все они собственными руками помогли этому паршивому государю запереть нашу госпожу, не так разве!

– Со-со-собственными ру-руками по-по-помогли…

Глаза Чан Ыя заволокло злостью, и Ёмбок съежился.

– Все они были мне товарищами. Сколь бы важно ни было спасение госпожи, разбрасываться их жизнями так легко я не могу.

– Они его будто палку, измаравшуюся в дерьме, выбросили, а он все про товарищей твердит, – не решаясь повысить голос, заворчал себе под нос Кэвон.

Но вскоре и его брюзжание перекрыл спокойный голос Чан Ыя:

– Даже если бы я согласился на это, с вашими умениями нам их не победить. Шанс быть схваченными и убитыми куда выше. А если это случится, госпожа останется там навечно.

В кругу собравшихся повисла тишина. В тщетных попытках придумать хоть что-нибудь мысли их спутывались, а внутренности горели, как вдруг голос подала Пиён, продолжавшая хранить молчание даже после того, как вновь обрела возможность говорить.

– Этот человек, Чин Кван, сможет провести во дворец ее величества госпожи Чо кого-нибудь? Если облачиться дворцовой служанкой, шаманкой, монахом или еще кем.

– Возможно.

– А могу я войти в ту комнату, поменяться одеждой с госпожой Сан, нет… госпожой из Хёнэтхэкчу, и остаться там, чтобы вышла она?

Глаза всех остальных радостно засияли, но тотчас потухли.

– Его величество навещает госпожу каждый день. Полдня не пройдет, и тебя поймают. Как ты выберешься? Да и людей во дворце накажут, если ты пропадешь, – покачала головой Сонхва, а остальные кивнули ей в согласии.

– Мне лишь нужно умереть раньше, чем придет государь. – Глаза собравшихся округлились в удивлении. Пиён же невозмутимо продолжила: – Если человек, месяцами находившийся взаперти, потеряет рассудок и убьет себя, это не покажется странным. Судя по тому, что нам известно, страже приказано лишь охранять комнату снаружи, а не связывать госпожу, чтобы та не могла свести счеты с жизнью, значит, такая смерть не будет считаться их виной. А если обжечь лицо до неузнаваемости, позже, если ван захочет убедиться, госпожи ли тело перед ним, отличить нас он не сможет.

– Ты с ума сошла?! – вскричала Сонхва, и Ёмбок, которого Пхильдо ткнул локтем в бок, поспешно унес дремавшего Нантху из комнаты. Глядя в глаза покрасневшей и побледневшей от гнева Сонхве, Пиён оставалась спокойной.

– Это наилучший вариант. Так госпожа будет спасена, а страже не придется за это расплачиваться.

– А как же твоя смерть? Как же Нантха? Ты ведь его мать!

– Он сможет вырасти и без меня. У него есть ты и все остальные…

Раздался громкий звук пощечины.

– Сонхва, да что с тобой!

Оттолкнув того, кто пытался ее остановить, Сонхва со всей силы дважды ударила Пиён по лицу:

– Больше не смей так говорить!

Обернувшись к Чан Ыю, она сказала:

– Я пойду.

Все, включая Пиён, подняли головы.

– Сонхва!

Не обращая внимания на рассерженного Пхильдо, она повторила коротко и ясно:

– Я пойду в ту комнату и останусь там вместо госпожи.

– Нельзя, – не думая прикрыть распухающее лицо, бросилась к ней Пиён. – Ты ниже и слишком сильно отличаешься от госпожи. А я годами жила, притворяясь ею. Если туда пойдет кто-то, кроме меня, его величество точно поймет, что перед ним не тело госпожи. Я просто обязана сделать это! Нет иного способа отплатить госпоже за ее милость и искупить вину за мои преступления против нее. Я не смогу спокойно жить, если ей придется свою жизнь провести взаперти. Уж лучше умереть, – прозвучали ее слова, твердые как камень, и в комнате вновь воцарилась тишина. Пот выступил на лбах у мужчин и омочил их головные повязки. Вопроса выбора между Сонхвой и Пиён не стояло. Нужен был способ спасти госпожу, который не требовал бы приносить кого-то в жертву.

– Подумаем еще. Можно найти и другой способ.

Конец спору тем вечером положил Чан Ый, который и сам другого способа отыскать не мог. На следующий день и еще через день все снова собирались вместе и думали, как еще можно помочь госпоже, но так и не сумели придумать решение, которое понравилось бы всем. Пиён продолжала уверять, что плана лучше ее собственного нет, поэтому остальные пребывали в затруднительном положении. Через некоторое время Чин Кван согласился с идеей Пиён, и положение Сонхвы и остальных стало незавиднее прежнего. В конце концов она победила.

В ночь перед уходом Пиён они с Сонхвой в первый и последний раз вместе сидели за домом. Им было неловко смотреть в глаза друг другу, поэтому они то оглядывали собственные ноги, то вглядывались в парившую в небе луну. Глубоко вдохнув влажный воздух, погоняемый теплым ветром, Сонхва осторожно заговорила:

– …Если ты передумаешь, никто и слова не скажет. Госпожа тоже.

– Могу я попросить тебя заботиться о Нантхе?

Сонхва потеряла дар речи. Когда Пиён, прежде смотревшая на носки своей обуви, медленно повернула к ней голову, она едва заметно улыбнулась, словно вот-вот заплачет, и, глядя на луну, сказала:

– Он наш общий ребенок. Кэвон, Ёмбок, Чан Ый и я, даже Пхильдо – все мы его мамы и папы.

– Прости! – Пиён заплакала прежде Сонхвы, по ее щекам заструились слезы. – Прости, что прошу об этом. Прости, что прошу тебя, хотя мое преступление пред тобой непростительно. Но ты единственная, кому я могу доверить его. Прости, пожалуйста, прости…

«Прости», – бормотала Пиён, постепенно приближаясь ко дворцу вслед за Чан Ыем. Теперь ей оставалось лишь одно: спасти свою госпожу, которая долгие годы была ей подругой. Оставив тяжелые воспоминания, Пиён успокоила взволнованную душу. Впереди возвышались, словно желали подавить ее решимость, стены дворца, но она не страшилась. Было ощущение, словно ей предстояло выполнить задачу, которую она давно откладывала. Даже при виде стажи, охранявшей врата и дворец, она не дрогнула.

– Здесь манускрипты, письменные принадлежности и душистые травы, которые необходимы ее величеству госпоже Чо, – спокойно, без дрожи в голосе сказала Пиён, протянув страже бумагу, подтверждающую, что ей дозволено ступить во дворец. Все эти вещи Сан по наущению Чин Квана попросила у Вона, и тот отказывать не стал. Главе караула дворцовых врат был заранее дан указ пропустить служанку и носильщика, которые их принесут, поэтому Пиён и Чан Ыю, волочившему сундук, без толики сомнений позволили войти. Миновав дворцовые врата, они направились прямиком к задней части дворца, где, как рассказал им Чин Кван, находилась тайная комната. Туда же выходило окно умывальни. Пока трех стражников, охранявших Сан, помимо Чин Квана, сменяла следующая группа, ей самой пришло время покинуть комнату – якобы из желания принять ванны. Сопровождал ее, конечно, Чин Кван. И Чин Кван же велел стражнику, стоявшему у окна, на время покинуть пост. Чан Ый подсадил Пиён, и та с трудом влезла в окно. В наполненной белесым паром комнате стояла Сан.

– Пиён!

– Госпожа!

Обнявшись, чуть слышно – чтобы ни звука не просочилось наружу – отчаянно позвали они друг друга. Увидев наконец одну из тех, по кому так долго скучала, Сан не выпускала Пиён из объятий и притянула к себе лишь крепче. Шмыгнув носом и широко распахнув глаза, она накрыла щеки Пиён своими ладонями.

– Ты… говоришь!

– …Так вышло, – избегая смотреть в глаза Сан, ответила она. Ей не хотелось объяснять, что дар речи ей вернул Пхильдо. На это не было времени. Выпутавшись из объятий, Пиён стала спешно развязывать широкую ленту на своей одежде.

– Что ты делаешь? Хочешь принять ванну? – улыбнувшись, указала на горячую воду озадаченная Сан.

– Скорее раздевайтесь, госпожа. И надевайте это, быстрее!

– Чего ты вдруг? Давай выбираться.

– Сначала нужно переодеться. Только так вы сможете выбраться.

– А ты?

– Я не иду.

Ошеломленная неожиданным ответом, Сан замерла. Пару раз моргнув, она быстро догадалась, что Пиён имела в виду, и лицо ее окрасила печаль. Чин Кван сказал, что она сможет встретиться с людьми из Покчжончжана, но не упоминал, что кому-то придется остаться здесь вместо нее.

– Так я должна уйти одна и оставить тебя здесь?

– Поторопитесь. Вечно оставаться здесь, оправдываясь желанием принять ванну, не получится.

– Если ван обо всем узнает, тебя со всей жестокостью запытают до смерти.

– К этому я готова. Но если вы прямо сейчас не выберетесь отсюда, меня раскроют, и тогда вы останетесь здесь, а я умру напрасно.

– Возвращайся, – обрубила Сан, запахивая чогори Пиён. – Здесь останусь я. Мне и здесь живется вполне неплохо. А ты возвращайся и уезжай отсюда вместе с Сонхвой, Нантхой и остальными.

– Нет, здесь останусь я! Вместе с Сонхвой уедете вы, госпожа!

– Тебя и так годами держали взаперти из-за меня. И ты предлагаешь мне снова поступить так с тобой? Нет, так нельзя. Я не могу! Ни за что.

Их руки яростно сталкивались друг с другом: Пиён пыталась развязать ленту, Сан – накрепко запахнуть одежды. Снаружи постучали по окну.

– Поторопитесь. Времени мало, – стал подгонять их Чан Ый, и Пиён, вдруг обретя силы, схватила Сан за руки так крепко, чтобы та не могла пошевелиться. На ее красном от усилий лице появилась слабая улыбка.

– Мне никогда не претило жить взаперти вместо вас. Я для того и рождена.

– Нет, Пиён. Ты рождена не для того. Никто в мире не должен быть брошен или убит вместо другого человека. Вот почему я была благодарна Мусоку.

Услышав его имя, она вздрогнула от неожиданности. Выбравшись из рук Пиён, Сан нежно коснулась ее щек.

– Мне жаль Сонхву, но, думая о тебе, я была благодарна Мусоку. Он помог тебе покинуть наш дом, познать счастье и любовь и даже стать матерью. Он был готов отказаться от Сонхвы и Пхильдо, лишь бы защитить вас с Нантхой, поэтому береги себя. Не забывай: ты не менее драгоценна и любима, чем другие. Поэтому иди и позаботься о безопасности Нантхы – он тоже не менее драгоценен и любим, чем другие.

По окну застучали громче. Чан Ый торопливо прошептал:

– Снаружи какой-то странный шум. Нам нужно уходить сейчас же! Скорее!

Сан изо всех сил толкнула Пиён к окну, и та замерла рядом с ним в нерешительности. Шум стало слышно и внутри. Он доносился не изнутри королевского дворца, но было ясно, что где-то там толпой бегают люди, визжат и верещат служанки, и кричат рассерженные мужчины. В чем дело? Пока не догадывавшиеся о причине происходящего Сан и Пиён обеспокоенно переглядывались, дверь настежь распахнули. Сквозь клубившийся пар к ним вбежал мужчина.

– Я выведу вас наружу, – спокойно, хотя и не в силах скрыть своей тревоги, сказал он.

Это был Чин Кван.

Вон молча глядел на лист бумаги, который Будашир нервозно опустила перед ним на стол. Дверь, приоткрытая главой караула для супруги государя, сильно измялась[19], словно кто-то вымещал на ней гнев. Сухо посмотрев на документ, Вон обратил взгляд на свою жену, молча и неподвижно стоявшую по другую сторону стола. «Это что?» – вопрошал его раздраженный и раздосадованный взгляд. Будашир, вздернув подбородок, дерзко указала вану на анонимное письмо. Безмолвно велела сперва прочесть. Недовольно щелкнув языком, Вон подпер ладонью подбородок и опустил глаза к письму.

– Хм, «Жена Чо Ингю, почитающая духов и шаманов, прокляла его величество, чтобы тот разлюбил родственницу императора и всю любовь лишь ее дочери дарил». Так вся эта суета и твое появление в этом дворце – все ради того, чтобы я прочел это?

– Да, ваше величество.

– Тогда ступай. Надеюсь, в следующий раз ты принесешь мне чтиво поинтереснее.

Будашир рывком вцепилась в дверь, прямо перед лицом поднявшегося вана.

– Даже после таких доказательств вы ничего не предпримете? Как можно обращаться подобным образом с принцессой из императорской семьи и первой королевой Корё, ваше величество! Мой отец – старший брат императора!

– А моя мать была тетей его величеству императору, – лукаво усмехнулся Вон и, выхватив бумагу у Будашир из рук, разорвал ее. – Доказательства? Даже если бы таких анонимных писем была целая сотня, а не одно-единственное, разве ж это доказательства? А если я напишу о том, как вы прогуливаетесь и смеетесь с посторонним мужчиной, это тоже доказательствами назовете?

– Да как вы…

Прежде спокойное лицо Будашир посинело и рассвирепело. Как на нее ни гляди, красавицей не назовешь, но лицо ее вызывало восхищение. Вон разозлился. Отвлекая его своим лицом, она пытается еще на шаг приблизиться к тому, чтобы господствовать над ним самим. А это ему совершенно не нравилось. Вон бесчувственно наблюдал, как излишне пухлые губы Будашир задрожали от гнева.

– Тогда как ваше величество объяснит, почему вы благоволите лишь госпоже Чо и каждый вечер посещаете ее дворец? Не супругу, которая родила вам двух сыновей, не первую свою жену, с кем были так близки в бытность наследного принца, и не жену, чья красота превосходит госпожу Чо, а именно ее! Где это видано, чтобы ван ни разу не возлег с супругой, чей дядя император! Если письмо врет, в чем тогда причина?

– Так, так… Я и подумать не мог, что вам так желанны мои объятия. Вы были так холодны и безразличны, но на самом деле ждали меня еженощно? Знай я об этом, проводил бы целые дни в Чунхвагуне. Но мне казалось, вам хорошо спится и без меня.

Будашир широко распахнула рот. Теперь она ясно видела истинную натуру своего супруга, который в кругах императорской семьи славился щедростью и мягкостью. Возмущенная его улыбкой – невинной и очаровательной, как и все его прекрасное лицо, – она едва сумела вернуть самообладание. Да как он смеет так с ней обходиться! Только она заплачет перед здравствующей матерью императора, молнии обрушатся на голову вана. Не подготовься Будашир заранее, она немедленно вцепилась бы в затылок своему омерзительному супругу. Однако, следуя совету первой жены его величества, она уже приступила к их плану: уязвить его гордость. Показать, кто из них на вершине! Будашир впилась в Вона острым, словно заточенный клинок, взглядом.

– Раз есть подозрения, нужно провести допрос, получить доказательства и установить, что истинно, а что – нет. Но я понимала, что вашему величеству не хватит духу на это. Поэтому я уже заключила в темницу Чо Ингю с супругой и велела своим людям отправить в заключение всех их сыновей, зятьев и дочерей. И послала весточку о произошедшем в Тэдо – здравствующей матери императора.

– А вы искуснее, чем кажется. Откуда только взялось анонимное письмо? Не подозрительно ли?

– Вы меня обвиняете? Говорят, его повесила экономка Юн Онджу, с нее и спрашивайте.

– Что ж, ладно. Устраивайте пытки, проводите допросы – все, что вашей душе угодно. Как могу я идти наперекор вашим желаниям?

– О Небо! – шумно выдохнула она своим плоским носом. – Вы относитесь к ней с такой любовью и заботой, но вам совершенно все равно, что станет с ее родителями, братьями и сестрами? И вы желаете, чтобы она и дальше ярко улыбалась в ваших объятиях, несмотря на это?

– Как бы не так! Я утру ее слезы. Что ж еще может сделать государь, которым помыкает племянница императора?

– Уж не знаю, хватит ли у вас на это времени. – Не в силах сдержать радостного удовлетворения, Будашир вздернула подбородок. – Госпожа Чо тоже может быть замешана в этом деле, поэтому исключением не стала и она. Ее не стали брать под стражу и заключать в темницу сразу, но, если у нее во дворце найдется хоть одна улика, наказание для нее будет строже, чем для любого другого человека. Поэтому я велела тщательно обыскать ее дворец и привести всех ее служанок. Без исключения. Сейчас ее дворец, должно быть, пуст.

Краска отхлынула от лица Вона. Будашир не могла и представить, что ее супруг так побледнеет, и глубоко в душе удивилась. Когда его величество спешно покинул Чунхвагун не попрощавшись, она и вовсе потеряла дар речи. «Во что бы то ни стало я избавлюсь от госпожи Чо», – преисполнилась решимостью Будашир, не ожидавшая, что любовь его величества к другой супруге окажется столь велика. Сдержанно подняв с пола разлетевшиеся части анонимного письма, она аккуратно сложила их на столе, соединив в месте разрыва. Эта бумага была единственным доказательством, которым она располагала.

Преодолев врата, Вон ворвался в дворцовые угодья, теперь походившие на руины из-за воцарившегося беспорядка. Стоял холод, совершенно не подобающий началу лета. Вон бросился напрямик к тайной комнате. Ни в опустевшем коридоре, где не видно было даже его стражников, ни в накрепко закрытой комнате не было ни следа Сан.

– Сан, Сан! – стал звать он. Вон поднял каждое стеганое одеяло и каждую подушку, лежавшую у нее на кровати, распахнул каждый шкаф, хоть те и были слишком малы, чтобы внутри мог спрятаться человек, голос его сорвался на крик. Словно обезумевший, он бродил по комнате и вдруг обнаружил аккуратно лежавшие на столе ножны. Ножны для клинка, который он лично подарил ей когда-то и отобрал не так давно. Пустые, они аккуратно лежали на ярко-красной шелковой ткани, украшавшей стол, и казались прощальным приветом. – Нет, Сан! – сжав ножны, словно желая их раздавить, закричал Вон. – Ты не можешь уйти! Не туда, где я не сумею до тебя добраться!

Выбежав из тайной комнаты, он столкнулся взглядом с Чин Кваном, который направлялся к нему сквозь толпу снующих по двору стражников. Вон жестом велел ему подойти ближе, и тот, приблизившись, склонил голову.

– Мне жаль, ваше величество.

– Говори тише, остальные не должны этого слышать. Что произошло?

– Люди ее величества ворвались сюда, когда стражники сменяли друг друга на постах. Как раз в это время госпожа выходила из умывальни… Прежде чем я успел сбежать отсюда вместе с ней, нас окружили солдаты. Опомниться не успел, как она исчезла. По приказу ее величества всех слуг вывели из дворца, и я принялся искать госпожу, но вернулся, чтобы доложить обо всем вам.

– И где она?

– Пока не…

Голова Чин Квана дернулась вбок от сильного удара. Кулак Вона был сжат, на пальце блестело огромное острое кольцо.

– Идиот! Как лучший воин Корё упустил одну-единственную девушку?

Чин Кван, чья щека была распорота кольцом, распрямил шею и уронил голову. Остальные стражники не понимали, в чем дело, но, заметив настроение его величества, тоже склонили головы. Размышляя о том, как же быть, Вон переводил взгляд с одних стражников на других. Обойдя Чин Квана, он подошел к ближайшему воину и ткнул пальцем ему в грудь.

– Ты! Иди и разузнай о придворных служанках, которых увели отсюда: как зовут, чем занимаются во дворце. Проверь каждую. Если чьего-то имени не окажется в списках прислуги, немедленно сообщи мне.

Стражник, получивший приказ, тотчас умчался. Вон тоже покинул двор и направился к дворцовым воротам. Резко обернувшись, он посмотрел на Чин Квана, последовавшего за ним вместе с другими солдатами, и закричал:

– И видеть тебя не желаю! Иди домой и размышляй над этим, пока я тебя не позову.

Низко поклонившись в почтении, Чин Кван угрюмо исчез. Повременив немного, Вон подошел к одному из крепких солдат и низко прошептал:

– Следуй за Чин Кваном. Заметишь малейшую странность – доложишь мне.

Он крепче прежнего сжал ножны, которые до сих пор держал в руке, – последнее, что осталось от Сан. Прощание: оставив то, что он когда-то подарил, она навсегда покинула его. О чем она думала, когда аккуратно складывала ножны поверх шелка, пока вокруг звучали отчаянные вопли и нужно было ускользнуть и от солдат Будашир, и от Чин Квана? Вон насилу впился в губы белоснежными зубами.

Вон велел своим людям вызволить из тюрьмы стражников, которых заключили под охрану. А затем собрал их в женской половине Сунёнгуна и потребовал во всех подробностях рассказать о том, что произошло, когда люди Будашир ворвались во дворец госпожи Чо. Рассказ Чин Квана оказался недалек от правды. Стражники сообщили, что солдаты, неожиданно ворвавшиеся во дворец, хватали и уводили прочь всех девушек, походивших на дворцовых служанок. Умывальня находилась неподалеку от тайной комнаты и упиралась в тупик, и поскольку вся стража, кроме Чин Квана, стояла в противоположном конце коридора, если бы кто-то сбежал оттуда, они бы заметили. Но никто не видел убегавшую девушку.

На самом деле они даже не знали, кого охраняет Чин Кван, лишь догадывались. И всех их схватили солдаты Будашир, когда они попытались оказать сопротивление, поэтому ни у кого из стражников не было времени оглядеться. Они видели лишь, как Чин Кван сопротивлялся солдатам, которые окружили его и пытались уволочь.

– Должно быть, под стражу заключили всех, кроме ее величества госпожи Чо. Спаслись лишь служанки, которые покинули дворец прямо перед тем, как солдаты ее величества прорвались к нашим постам. Даже солдат караула, охранявших дворцовые врата, заперли в темнице.

– То есть кому-то из служанок удалось сбежать? – подрагивая, спросил прищурившийся ван.

– Личным служанкам ее величества госпожи Чо – нет. Лишь служанкам и торговцу с манускриптами, которых ваше величество велело пропустить во дворец. Люди ее величества удостоверились в этом и выдворили их.

– Сколько там было человек?

– Две служанки и мужчина, который волок сундук.

– Эти же трое входили во дворец?

– Это нам не известно – мы не видели, как они вошли. Должно быть, их впустил глава караула. Мы сейчас же все разузнаем.

– Нет, довольно! – вскинув руку, прервал его Вон. Задумавшись на мгновение, он постучал пальцем по лбу, а затем по очереди посмотрел каждому из трех стражей в глаза и отдал приказ. Веский и серьезный голос дал понять: дело не из легких, но государь им доверяет, поэтому воины насторожились. – Ты отправляйся тайно наблюдать за Чин Кваном. Одного стража я уже послал следить за ним, разузнайте и в подробностях доложите мне, куда он ходит и с кем встречается. Не спускай с него глаз и ни за что не попадайся ему. А вы двое отправляйтесь в Пённандо и осмотрите торговые суда, отбывающие сегодня. Вместе с местными чиновниками проверьте каждую девушку от двадцати до двадцати пяти лет. Всех, кого не удастся опознать, снимайте с кораблей и берите под стражу. Так несколько дней, пока я не прикажу обратного.

Когда стражи, поклонившись, двинулись выполнять приказ, Вон вдруг почувствовал изнеможение, в глазах потемнело. Его нервы, натянутые до предела, словно тетива лука, вдруг расслабились. Нет, пока рано. Спиной чувствуя небольшой клинок, лежавший за пазухой, он покачал головой: «Пока не отыщу ее, душе не будет покоя».

На тыльной стороне ладони, куда его полоснуло клинком, до сих пор виднелся пока не заживший рубец. Получить такой – дело удивительное для вана, и лишь ему одному было известно, откуда взялся этот рубец.

«Я ведь говорил, Сан: если поймаю за попыткой побега, собственными руками убью!» – припомнил он и медленно покинул Сунёнгун. Жарко светило полуденное солнце, и оттого у него вновь закружилась голова. Когда подоспевший евнух посоветовал ему отдохнуть, Вон легонько кивнул.

– Я иду к своей первой супруге. Ступай вперед и передай, что я буду признателен, если она приготовит мне чаю.

– Ее величество сегодня в доме Игян-ху. Несколько дней назад ваше величество позволило ей уехать.

– Это сегодня? Тогда я пойду к матери моих сыновей.

По дороге ко дворцу Есыджин Вон раздумывал, отчего первым делом подумал отправиться к Тан. Пусть он и навещал Сан ежедневно, но каждые три дня заходил к Тан, чтобы выпить чаю. Других жен, даже Будашир, он не удостаивал вниманием, и лишь она была исключением. Быть может, все дело в устоявшейся привычке. Не сказать, что разговоры их были особенно теплы и нежны, он приходил скорее из желания увидеть ее лицо, чем из-за того, что заботился о ней. Разве ж ноги понесли его к Тан не потому, что ее чистое и изящное личико напоминало Вону о другой? При мысли об этом он поджал губы.

Когда он вошел в покои Есыджин, та поприветствовала его весьма спокойно.

– Ты раньше, чем я ожидала.

– Налей мне выпить, – с таким же безразличием ответил он и опустился на стул. Устало откинул голову и расправил плечи, а затем вдруг усмехнулся. – Хах, раньше, чем ты ожидала? Так, значит, догадывалась, что я приду?

– Когда дворец госпожи Чо разгромили, я поняла, что рано или поздно ты явишься ко мне. Но и подумать не могла, что это произойдет так быстро. Не так уж приятно быть заменой для замены.

Велев дворцовой служанке принести им выпивку и закуски, Есыджин села рядом с ним. Пока их не принесли, ван молча смотрел в стол. А когда служанка вышла, оставив их вдвоем, Есыджин наполнила пиалу Вона, и тот заговорил, словно сдерживался все это время:

– Нет замены для замены. И замены нет. Мне нужна настоящая.

– Но проблема в том, что настоящая ускользнула у тебя из рук.

Она была совершенно права, хоть и не знала о том, что прежде Сан находилась взаперти во дворце госпожи Чо. Вон все быстрее наполнял и осушал пиалы. И Есыджин это не радовало: прежде она не раз сталкивалась с безумствами своего супруга. А разжигал это безумие и тягу к насилию алкоголь.

– Помнишь прошлый раз, когда ты приходил ко мне? Тогда ты долго плакал у меня на руках, кусая губы в кровь. Это был первый раз, когда я видела твои слезы.

– И последний. Так что перестань вспоминать об этом!

– А ты знаешь… я очень хотела увидеть, как ты плачешь. Думала, если ты, безжалостный, жестокий, ужасный, бездушный и беспощадный, станешь плакать и страдать, как обыкновенный человек, мне станет легко на душе, как ни от чего другого. Ты поймешь мои чувства, если вспомнишь, как обошелся со мной.

– Лучше б мне плакать при мысли о тебе? Кричать во весь голос, словно дитя малое, и извиваться на полу, а, Есыджин?

– Но это не принесло мне облегчения. Смотреть на твое покрытое слезами лицо было так тяжело. Среди всех ночей, что я провела с тобой, та была самой болезненной. Вынести твои слезы было тяжелее, чем моменты, когда ты увлеченно истязал мое тело. Тогда стоны срывались с губ, хоть я и сжимала их, силясь сдержать плач.

– Хватит! Чтоб тебя, я даже вкуса алкоголя не чувствую.

– Наутро ты был в порядке, как и всегда. Когда я услышала, что Ван Лин и та девушка, Сан, пропали, я поняла, отчего были те слезы: ты отослал их. А значит, тебе предстояло жить без них.

– Что ты хочешь этим сказать? Перестань ходить вокруг да около, Есыджин, скажи прямо, как есть!

– Я говорю, что пора тебе перестать жить в их тени, Иджил-Буха! Лишь оттого, что Ван Лин и та девушка больше не рядом, ты не одинок в этом мире. Вокруг столько людей, готовых помочь! Относись с уважением к тем, кто жертвует собой ради тебя, будь готов и сам прийти помощь, будь благодарным и не относись к ним как к заменам!

Опустив пиалу на стол, Вон резко схватил ее за подбородок. Провел пальцем по пухлым красным губам, бесстрашно роптавшим на него, и насмешливо сказал:

– Так я, значит, должен обнимать тебя как настоящую жену? Больше не думать о Сан, не вспоминать ее и с искренним чувством прижать тебя к себе?

– Я не об этом говорила! Вот же подлый…

– Твои опасения напрасны, Есыджин. Даю слово: я не стану обнимать тебя как замену ей. Но и со всей искренностью не обниму. Я ведь уже говорил, разве нет? Мне нужна настоящая. Познав истинный аромат и прикоснувшись к ней настоящей, я больше не желаю ни одной замены.

– Что… это значит? – подозрительно спросила она. Белки ее глаз отливали синевой.

Вон отпустил ее подбородок и пожал плечами. Только он собрался заговорить, снаружи послышался шум. Вернулся один из его стражников. Тот, кого он отправил следить за Чин Кваном.

– Глава дворцовой стражи покинул западную окраину и направился по пути к Санедо[20], где встретился с девушкой, ожидавшей его в паланкине у обочины. Он усадил ее на своего коня и держит путь на запад.

– Так и знал, – поднявшись, ударил по столу Вон.

Есыджин широко распахнула глаза и обеспокоенно встала вслед за ним:

– Что случилось, ваше величество?

– Я ищу то, что потерял.

Он поспешно направился к двери. Его походка, быстрая и подвижная, никак не указывала на то, что он за короткое время осушил несколько пиал. Уже собравшись выйти из комнаты, он вдруг обернулся к безучастно стоявшей Есыджин.

– Не одинок, говоришь? Столько людей готовы помочь? Но вот тебе доказательство: я совершенно одинок. Все, кому я доверял, задумали бросить меня. Говоришь, люди, не жалея тел, станут жертвовать собой ради меня. И все по-своему станут мне помогать. Ни слова больше! Мне нужны люди, которые станут помогать мне по-моему. Надеюсь, и ты такой человек, Есыджин.

Оставив позади так и не понявшую его девушку, Вон ускорил шаг и покинул ее дворец. Сменив монаршие одежды на обыкновенные и надев шляпу панкат, он вскочил на коня и, яростно подгоняя его кнутом, пустился к реке Йесонган в сопровождении лишь двух воинов. Казалось, сердце его вот-вот разорвется от гнева. Не зря он ожидал, что Чин Кван его предаст, – прав был. Но эта правота расстраивала его даже больше, чем злила.

«Когда Лин уехал, меня ослушался Чан Ый, а теперь и Чин Кван увез Сан!» – думал он. Двое друзей и двое доверенных соратников. Его самые близкие люди предали его любовь и доверие и попытались сбежать. И не один, а все четверо! На тыльных сторонах его ладоней, вцепившихся в поводья, вздулись вены.

Хотя Чин Кван отправился в путь намного раньше, конь, что вез сразу двоих, и конь, которого наездник подгонял словно безумный, в скорости друг другу были не чета. Еще до наступления темноты Вон заметил коня Чин Квана, скакавшего далеко впереди. А за спиной у него точно сидела она, хоть лицо ее и было покрыто тканью, струившейся со шляпы. Чтобы Чин Кван и Сан остались незамеченными, Вон оставил своих стражников позади. Всю дорогу до Пённандо он скакал за ними, а добравшись до порта, спешился и пошел следом. Торговые корабли, отплывающие за границу, не увезут ее за море, как им того хотелось, и даже если она попытается подняться на борт, этого не позволят стражи и чиновники, которых он сюда послал. Вон попытался вернуть себе самообладание, успокоить горящие яростью глаза и сердце. Как бы то ни было, она у него в руках.

Ночь стояла темная, но благодаря раскинутым тут и там огням в порту было достаточно светло. Вон наблюдал, как Сан с Чин Кваном даже в такое время укрываются средь оживленных трактиров и лавок торговцев, и тотчас затаил дыхание, когда, вопреки его ожиданиям, они свернули в темный переулок, а не отправились прямиком на корабль. Прятаться в таких местах было удобнее, а вот наблюдать – нет. Трудно было сказать, с кем Сан с Чин Кваном столкнулись в потемках. Когда глаза Вона привыкли к мраку, а с постоялых дворов стал пробиваться тусклый свет, он разглядел этих людей: нищие с осунувшимися лицами. Среди них были и мужчины, и женщины, и стар, и млад, но все они выглядели одинаково – одежда и лица их были перепачканы. Низкорослые и вполне высокие и окрепшие – все они казались одной семьей, даже коренастая девушка с малышом. Сан протянула им что-то, видно, сжалилась над их печальным видом и захотела помочь. Вон не понимал ее тяги помогать другим, но и в такие моменты находил ее прекрасной.

Нищие разбежались, и Сан с Чин Кваном, постояв недолго на месте, двинулись обратно к реке вместе с конем. Пестрые оживленные улицы наводнили торговцы, зазывавшие их со всех сторон. Были там и те, кто прикарманивал вещи, которые нужно было доставить в Кэгён. Такие прятали часть товара еще до проверки в порту, а потом продавали его ради прибыли. Контрабанда становилась все популярнее, и торговцы, сговорившись с местными чиновниками, стали открыто ввозить запрещенные товары и зазывать народ прикупить себе что-нибудь. Сан медленно шла по улице, наблюдая за происходящим так, словно находила это любопытным. Следивший за ними Вон опешил. Они изо всех сил старались поскорее попасть на корабль, и денег явно недоставало, но она все равно разглядывала товары уличных торговцев.

«Ты и подумать не могла, что я нагоню вас так быстро, но твое спокойствие, Сан, в конце концов и схватит тебя за горло!» – думал он.

Хотя Сан с Чин Кваном лишь шли плечом к плечу, неторопливо прогуливаясь по разным уголкам порта, со спины это выглядело так нежно, что Вон нахмурился. Он жаждал увидеть, как она попытается подняться на корабль. Хотел, чтобы она испытала разочарование и отчаяние, когда попытки бежать из страны провалятся с треском. Вон планировал проследовать за ней прямо на борт корабля и, заломав ей руку, спустить ее на землю, но теперь, наблюдая, как она прогуливается по ослепительным улочкам Пённандо вместе с Чин Кваном, не выказывая и намека на желание выбраться из Корё, он чувствовал желание немедленно схватить их за шиворот и уволочь прочь.

Когда Вон наконец исчерпал все терпение и вознамерился схватить их, Сан наконец направилась к пришвартованным у причала торговым судам. Один из них медленно покачивался, готовый ускользнуть в море. Почти всегда корабли отбывали на рассвете, а не темными ночами, но и такое случалось – на все были свои обстоятельства. На нем, значит, решила уплыть? Но Сан лишь безучастно смотрела на судно. Замерев, она наблюдала за кораблем, уходившим в ночную тьму. Вон заметил, как наблюдавший за ней Чин Кван что-то сказал Сан.

«Наверное, предлагает взойти на вот-вот отбывающий корабль», – подумал Вон, но Сан с Чин Кваном, напротив, отошли от торговых судов и направились обратно к оживленным улочкам Пённандо. – «Решили переждать ночь на постоялом дворе, а наутро взойти на корабль», – догадался он, пока преследовал их, пробираясь сквозь заполнявших порт людей. Они прошли мимо постоялых дворов, над которыми развивались стяги. «Они в бегах, поэтому не во всякое место могут зайти», – снова догадался Вон. Однако, когда Сан с Чин Кваном миновали почти все места, где можно было заночевать, и вышли на дорогу, что вела в Кэгён, его величество вдруг стал терзаться дурными предчувствиями. Нельзя колебаться и дальше. Подоспев к ним, Вон помешал Чин Квану подсадить девушку на коня, и тот, встав перед ней, обнажил меч и приготовился сразиться.

Странно подрагивающими руками ван снял с головы панкат. Дорога была достаточно темной, но не настолько, чтобы не узнать знакомое лицо в тусклом свете. Чин Кван и Сан, чье лицо было покрыто, ахнули.

– Сними шляпу, – дрожал его голос, как дрожали и руки. Когда она, подчинившись, послушно обнажила лицо, сердце Вона на мгновение замерло. – Тан!

Его супруга, чье лицо было белым словно нефрит, умиротворенно смотрела на него, выглядывая из-за Чин Квана. Тот поспешно отступил ей за спину. Нетвердой походкой Вон приближался к ней, шаг за шагом.

– Почему ты здесь? Несколько дней назад ты просила позволения поехать домой к Игян-ху, чтобы отправиться сюда?

– Я не знала, что ваше величество прискачет сюда.

– Отвечай на вопрос! Почему ты здесь, Тан?

– По той же причине, почему здесь ваше величество.

Даже взглянув в его пылающие глаза своими темными очами, она не дрогнула. Кто на самом деле дрожал, так это Вон.

– Сан… где она?

– Уже уехала далеко отсюда.

– Куда? Как?

Он затих. И без ответа на свои вопросы он знал: дурное предчувствие его не обмануло. Сан ускользнула у него из рук, как напоказ. И в этом ей помогла его супруга. Один, и впрямь совершенно один! Вон ощутил это кожей. Что ж, он хотя бы был прав в том, что его предадут. Полными одиночества глазами он взглянул на свою супругу.

– Это ты подготовила для Сан корабль, Тан?

– Да, ваше величество.

– Если вы не искали корабль сегодня, как тебе удалось подготовить его именно в тому дню, когда Будашир перевернула вверх дном дворец госпожи Чо? Спишешь на простое везение?

– Я помогла ей советом.

– Чтобы вызволить Сан?

– Да, ваше величество.

– Так тебе известно, как я к ней отношусь?

– Известно, ваше величество. Потому я и поступила так. Потому что это известно мне куда лучше, чем вы думаете.

Те же глаза, тот же голос – все как обычно. Ее спокойствие навевало на Вона больший страх, чем его когда-либо заставляла испытать Будашир. Не станет извиняться? Простить прощения и молить о пощаде? Вон с любопытством глядел на Тан, словно та была ему совсем незнакома. Откуда в ней столько уверенности и откровенности? Его вновь глубоко ранил близкий человек.

– Как ты могла так поступить со мной, Тан? Как ты могла… – Голос его был полон скорее грусти, нежели гнева. Когда она поняла это, глаза ее покраснели. – Я ведь делал для тебя самое лучшее. Спас от замужества с монголом, сделал своей супругой, никогда не обращался с тобой плохо и всегда ценил точно сестру. Так почему?

– Я вам не сестра. Я не сестра правителя этой страны, а жена! – задушенно закричала она.

Вон опустошенно рассмеялся.

– Хочешь быть мне женой? Хоть понимаешь, что это значит?

– Я не могу провести всю жизнь как сестра вашего величества. Я слишком устала от этого. Уж лучше б я была вам женой.

Вон шагнул вперед. Когда он приблизился к ней настолько, что их дыхание смешалось, в ясных глазах Тан стал зарождаться страх. Горячий вздох сорвался с ее губ. Сладкий, но жгучий жар. Так странно: супруг вдруг захотел ее как мужчина, такого она никогда прежде не видела и не испытывала. Она так долго ждала этого момента, но все казалось таким незнакомым, что Тан задрожала. Гоня прочь желание убежать от губ, раздвигающих ее собственные, она закрыла глаза. Ее влажные от слез уста были такими же горячими, как и его. Вон целовал ее нежно и осторожно, будто чувствовал страх Тан. Он неторопливо и нежно прикасался к ней, умело пробуя ее на вкус, в ожидании момента, когда она сама приоткроет рот и подастся ему навстречу. Их первый поцелуй, теплый и нежный, сперва показался Тан очень долгим, но, когда все закончилось, она поняла, сколь краток он был на самом деле. Наконец отпустив ее и отступив назад, Вон тихонько заговорил с ошеломленной Тан, чей разум был затуманен лаской:

– Вот что значит быть мне супругой, Тан. – Вон сделал несколько шагов назад. – Из-за произошедшего с госпожой Чо мне, быть может, придется отказаться от престола. Тогда не избежать мне отъезда в Тэдо. Если это произойдет, я не возьму тебя с собой. Годами, а может, и десятилетиями тебя не увижу. Но даже если останусь в Корё, не стану искать с тобой встреч. Не буду справляться о твоем здравии, не буду заходить на чай. Потому что ты жена мне, а не сестра.

Его лютый взгляд обратился к Чин Квану.

– Чин Кван, – позвал он, словно выплюнул чужое имя. – Это ты рассказал моей жене, где находится Сан?

– Убейте меня, ваше величество, прошу.

– Почему?

– …

Он склонил голову и промолчал. Тогда Тан встала перед ним и, раскинув руки, закрыла его собственным телом и сама приняла взгляд вана, обращенный к Чин Квану.

– Это не его вина. Он лишь не сумел солгать, когда я стала спрашивать.

– Так вы виделись и вели тайные разговоры? Вместе уехали за три десятка ли[21] от дворца и наслаждались прогулкой по порту? Проводи ты так время с каждым из моих стражников, была бы немало занята, Тан.

– Зачем вы так… Из тех намерений, о каких вы думаете, мы не встречались.

Слезы навернулись на глаза Тан, но Вон остался равнодушен.

– А о каких намерениях я думаю? О каких? Может, ты этого и не желала, но он – точно да. Он предал своего господина и возжелал его жену, и даже истязать его до смерти было бы недостаточным наказанием. Я не прав? Отвечай, Чин Кван.

– Я заслуживаю смерти, но на вашей супруге вины нет. Лишь я виновен в том, что госпожа из Хёнэтхэкчу сбежала, и в том, что привез ее величество сюда, тоже…

– Молчать! Как ты смеешь признаваться в чувствах к моей супруге прямо передо мной? Я вырву тебе язык!

– Как искупить мои грехи? Я и сам знаю: лишь смертью, нет иного пути. – Став на колени, Чин Кван вытащил висевший на поясе меч и приставил его к груди. Тан тотчас закричала, но прежде Вон успел его пнуть со всей силы. Стиснув зубы, он пинал повалившегося на спину Чин Квана по лицу.

– Конечно, ты должен умереть! Но ты не просто умрешь, это я тебя убью! И не прощу тебе, если умрешь самовольно. Ты понял, Чин Кван? Запомни: еще раз ослушаешься моих приказов – и Тан окажется в опасности. Пока я не велю тебе умереть, ты должен быть подле меня. Думал, я позволю тому, кто предал меня, просто спокойно умереть? Ни за что! Я еще долго буду мучить тебя – всю твою жизнь.

Отняв ногу от покрывшегося грязью лица Чин Квана, Вон резко отвернулся.

– Отвези мою жену во дворец. После этого ты не увидишь ее до конца своей жизни. Таково твое первое наказание.

Сказав все, что хотел, Вон без колебаний широким шагом направился к улочкам Пённадо, оставив оцепеневших Тан и Чин Квана вдвоем. Голубые флаги трактиров развевались на ветру. Вон завернул в первый попавшийся на глаза. Он понимал, как опасно и безрассудно государю ходить по таким заведениям и распивать алкоголь в одиночестве, но не стал обращать на это внимания и заказал чего покрепче. Этой ночью немедленно нужно было выпить.

16
Особенный раб

Мучительная весна в бескрайне широких степях почти подошла к концу. Здесь, на возвышенности меж гор Алтая, Иньшаня[22], Большого Хингана[23] и Яблонового хребта[24], и зародился центр всея мира – Монголия. На западе этого нагорья возвышался священный Хангай[25], где колосилась зеленая трава и текли чистейшие речные воды. Некто медленно поднимался по гребню горы верхом на коне. Красноватые щеки, впалые глаза, курчавые волосы и борода явно отличали его от монголов. Однако крепостью тела и зоркостью глаз он не уступал монгольским военачальникам.

То был предводитель племени канглов – неоседлого народа, кочевавшего по степям Золотой Орды и известного своей храбростью. Мужчина неспешно скакал верхом, наслаждаясь освежающим ветерком, как вдруг откуда-то издалека донесся крик. Он обернулся. Кто-то мчался к нему на коне. Хотя тот человек находился так далеко, что пока напоминал лишь точку, монгол окинул его зорким взглядом и широко улыбнулся – узнал. Как и спешивший к нему всадник. Оба они, должно быть, видели не хуже ястребов, которых использовали для охоты.

– Давно не виделись, Тогто![26] – широко улыбнулся сквозь густую бороду подоспевший мужчина. Он тоже не был монголом: белокожий выходец из западных степей, он относился к другому народу кочевников – кыпчакам[27].

– Ну наконец ты прибыл, Чонгур![28] Тебе решительно не подходит твое имя. Буду звать тебя Черепахой.

– Возникли кое-какие обстятельства… где принц?

– Вон там, – кивнул в направлении холма Тогто.

Поодаль от военного лагеря, средь высоких холмов чуть ближе к вражеским землям, находилась нейтральная степь, куда не осмеливались ступить ни свои, ни чужие. Проследив за взглядом Тогто и оглядев горный хребет, возвышавшийся вдалеке, Чонгур, что означает «ястреб», кивнул.

Человеком, которого они звали принцем, был Хайсан – правнук Хубилая и племянник нынешнего императора Тэмура. Хан Хубилай почил, но его вечный противник – Хайду из рода Угэдэев – до сих пор был жив. Старику уж миновало семьдесят лет. Когда он одолел и изгнал джинона[29] Гамалу, старшего брата императора, вместе с его сыном Есун-Тэмуром, его величество император почуял неладное на западной границе и отправил туда Хайсана. Формально он был послан героически противостоять Хайду, однако на деле все было куда сложнее. Хайсан мог притязать на право унаследовать престол, что было совершенно некстати для супруги императора, поэтому та подстрекала Тэмура выслать племянника из Тэдо. В некотором смысле его изгнали из города, чтобы помешать борьбе за становление преемником императора.

Однако Тэмур не стал высылать Хайсана с пустыми руками. Он вверил ему кочевой корпус выходцев из неоседлых племен – кэшиков[30] прежнего каана. Потомки кочевников, населявших обширные степи на севере и северо-востоке от Каспийского моря, они славились своей врожденной храбростью. А из желания добиться высокого положения и разжиться богатствами они сражались яростно и, если на то был приказ, не страшились ни воды, ни огня, потому даже монгольские воины, считавшиеся сильнейшими во всем мире, поражались этим белокожим кочевникам: кыпчакам, асам и канглам. А возглавляли этот конный корпус Тогто с Чонгуром.

– О каких обстоятельствах ты говорил? Как будешь объяснять принцу Хайсану, почему послал воинов вперед себя, а сам прибыл на несколько месяцев позже? – спросил Тогто у Чонгура. Тот, вздрогнув, покачал головой.

– Если он не поймет этих обстоятельств, мне не жить. За мной всюду следовала Беки.

– Ба! – улыбнулся Тогто, вместе с тем понимая обременительность положения товарища. – Так ты не выполнил приказ Хайсана избавиться от этой занозы? Это дискредитирует тебя как командующего имперскими кэшиками, Чонгур.

– Даже если бы он поручил это тебе, ничего бы не изменилось! Тем более на сей раз в этом замешан и мой сын… Мне не остается ничего, кроме как уповать на снисхождение принца.

– Но здесь им не игры, Чонгур, мы на поле боя. И Хайду не единственный наш враг.

– Я знаю, знаю, – нахмурившись, проворчал он: негромкое напоминание от Тогто звучало для него сродни непрошеному совету.

Поднимаясь по склону, устланному зеленым ковром мягкой травы, минуя огромный военный лагерь, они глядели вниз, и их взору открывалась граница, вдоль которой не было ни единого колышка. Неясно было, где на просторах широкой степи заканчиваются владения императора и начинаются земли, подконтрольные Хайду. Однажды их войска столкнутся в битве, и одно сокрушит другие – тогда-то и будет определено, кому здесь властвовать. Но теперь Хайсан вдруг ступил в глубины степи – так далеко, что облик его кажется Тогто и Чонгуру лишь точкой, – и расхаживает там, словно эти земли уже принадлежат ему, чем беспокоит не только вражеское войско, но и свое собственное.

– Это дискредитирует тебя как командующего имперскими кэшиками, Тогто. Как ты мог отпустить его одного?

– Даже ты не смог бы ничего поделать! Разве ж в силах кто усмирить упрямство Хайсана? Из-за этого мы с минганами и джагунами ежедневно находимся в состоянии повышенной готовности.

– Но здесь ведь нет никого, кроме нас? – прищурив свои ястребиные глаза, огляделся Чонгур. Тогто пожал плечами.

– Они прячутся там, где их не видно. Где даже их дыхания не слышно, сколь близко ни подойди. Любой, кто приблизится к Хайсану, умрет, не успев и стрелу выпустить.

– Прячутся на косогорье так, что их не видно… – Глаза Чонгура сузились пуще прежнего, пока он силился разглядеть своих людей в невысокой траве, едва доходившей ему до лодыжек. Но они так и оставались невидимы. Тогто, наблюдавший, как Чонгур вертел головой, слабо улыбнулся. Он был рад убедиться в том, что воинов не отыскать, но вскоре задумался о чем-то, и тогда его улыбка померкла.

– Куда ты отправил эту бедовую девчонку? Почему ее нигде не видно?

– Велел ей ждать. Сперва я должен предстать перед Хайсаном и просить о прощении.

– Разве эта Беки из тех, кто станет ждать, стоит лишь повелеть? – Глубокое сомнение звучало в голосе Тогто. Он торопливо обратил взор на принца. Крик ужаса сорвался с его губ.

– Чонгур! Смотри, что ты наделал!

Вслед за Тогто он окинул взглядом степь, и его раскрасневшееся лицо вмиг побледнело. Пустив скакуна галопом, к Хайсану скакала девушка; только что она миновала перевал.

– Черт возьми! Тогто, пошли воинам сигнал. Вели не нападать на нее! Если дочь кереитского[31] нойона[32] погибнет здесь…

– Но за ней кто-то гонится… Кто он? Убийца? – увидев человека, следовавшего за девушкой, Тогто замер. Тогда Чонгур выхватил у него стрелу-свистунок и пустил ее в воздух. Полое древко стрелы взмыло ввысь, и по округе разлетелся звук свиста.

– Поздно, Чонгур! Они слишком близко!

– Я не позволю ни Беки, ни этому человеку умереть здесь! Он мне благодетельствовал!

Чонгур словно безумный помчал коня вниз по склону. Ударами подгонял своего скакуна и Тогто.

В размышлениях о Хайду, чей лагерь, должно быть, разбили где-то за Алтаем, Хайсан ступал далеко на запад. Если он сумеет разбить старого волка в этой войне, еще на шаг приблизится к тому, чтобы стать следующим кааном. В жилах кипела кровь. Он чувствовал: решающий момент не за горами. Победа в их битве, грандиозной и жестокой по сравнению с мелкими сражениями, в которых прежде принимал участие Хайсан, сделает его всеобщим героем и величайшим воином на земле – тем, кто наконец заставит Хайду, поражение которому не сумел нанести даже его прадед, Хубилай-хан, преклонить колени. Хайсан наслаждался свежим воздухом священного Хангая и грезами о прекрасном будущем, как вдруг вздрогнул, заслышав тонкий голосок, который, казалось, никогда не раздастся на поле боя.

– Хайсан! – еле слышно донеслось откуда-то издалека. Голос звучал расплывчато и тихо, но юноша признал его, даже не видя ту, что звала его. Неужто даже командующий имперскими кэшиками Чонгур, которому он так доверял, потерпел поражение? Хайсан обернулся, и его глаз вдруг свело судорогой. Ему навстречу действительно скакал незваный гость. Волосы девушки развевались на ветру, а лицо озаряла сияющая улыбка.

– Беки! – ласково прошептал он, хоть и продолжал хмуриться.

Раздался хруст. В мгновение ока вокруг Хайсана возник полукруглый схрон. Почуяв угрозу безопасности господина, багатуры[33], прежде маскировавшиеся в траве, разрыв землю, выскочили из укрытий. Готовые безжалостно расправиться с врагами и убийцами, лишь те посмеют подойти к принцу, воины натянули тетиву монгольских луков, нацелившись на приближавшуюся девушку. Не успел Хайсан повелеть им опустить оружие, дюжина стрел пролетела по воздуху и к лицу и телу Беки.

– Нет! Остановитесь же, идиоты! – закричал он шокированно, а девушка тем временем съежилась, готовая упасть с коня. Еще не затихло эхо вскрика Хайсана, а стрелы уже пролетели точно над скакуном Беки. Так и не достигнув цели, они просвистели вдаль и в конце концов упали в траву. Темноликий молодой мужчина, скакавший вслед за Беки, подоспел вовремя: прижал ее к себе и спрыгнул из седла, уворачиваясь от стрел. Убедившись в том, что те пролетели мимо цели, багатуры, не печалясь о безуспешности первой атаки, обнажили клинки и направили их на молодого мужчину, который, сжав Беки в руках, катился прямо к ним. Среди этих воинов были и монголы, но в основном принца окружали белокожие кочевники, которые управлялись с клинками куда увереннее, чем с луком и стрелами.

Быстро взмахнув ногой, мужчина сбил одного из воинов, бросившихся вперед, и плечом прижал его к земле. С легкостью вырвав оружие у белокожего багатура, он вскочил, опираясь на спину поверженного мужчины. Бросившиеся на него кочевники валились наземь, словно колосья кукурузы. Одних он бил клинком, других ногами, кого-то и вовсе сшибал локтями и коленями, но нельзя было точно сказать, кого чем: молодой мужчина был слишком быстр. Настолько быстр, что, казалось, ни разу не коснулся земли, пока не уложил всех воинов, набросившихся на него.

Хайсан распахнул рот в изумлении. Багатуров было немного, но все они входили в состав личной гвардии каана и подчинялись лично принцу. Хотя он собственными глазами видел их поражение, не верилось, что какому-то человеку удалось в одиночку одолеть столь искусных воинов. Когда мужчина, возвышавшийся над багатурами, разбросанными по земле точно опавшие листья, повернулся к Хайсану, тот почувствовал напряжение, которое давно уже не ощущал.

– Кто ты?

Ответа тот человек не дал, лишь бросился на принца с клинком на изготовку. Что за чертовщина! Хайсан и подумать не мог, что ему придется беспокоиться о сохранности своей жизни еще до столкновения с многочисленной армией Хайду. Однако стремительная атака незнакомца не напугала – он и сам был воином огромной доблести. Даже наоборот: он был взбудоражен возможностью сразиться с могущественным воином, так легко одолевшим его багатуров. Сейчас никто из подданных не смог бы прийти ему на выручку. Пред этим грозным воином на ногах стоял лишь один человек: сам Хайсан. Некому было помочь ему в этой битве, и принц обнажил свой клинок.

Слыша, как собственное сердце все громче стучит в груди, он направил оружие на приближавшегося врага. Как только молодой мужчина оказался на должном расстоянии от него, Хайсан полоснул клинком. Исхода могло быть лишь два: либо он распорол грудь врагу надвое, либо тот упал. Однако принц стоял на том же месте, а вот противник так и не рухнул ему в ноги с распоротой грудью. Его и след простыл. Как так? И это после удара Хайсана, который полагал, что в этом мире нет того, кого он был бы не в сих заметить и сразить, во всяком случае с такого расстояния!

Это не было бахвальством. По части военного дела Хайсана и впрямь признавали лучшим из лучших во всей империи. Что за человек этот молодой мужчина, раз ему удалось так легко уклониться от удара принца? И можно ли считать его обычным человеком? Ответа на этот сомнительный вопрос у Хайсана не было. И снова хруст! Принц уже слышал, как с этим звуком люди выскакивали из схронов.

Даже не оглядываясь, он понимал, что произошло. Все его багатуры, скрывавшиеся в траве, уже были повержены и разбросаны по земле. Та же участь настигла тех, кто явился в эту степь в ожидании возможности напасть на Хайсана. Все эти убийцы ничтожно, как и его собственные воины, пали от рук молодого мужчины, который, уклонившись от атаки принца, промелькнул мимо него.

А было все и впрямь так, как предполагал Хайсан: повернув голову, он увидел, как у него за спиной, подогнув ноги, падает лицом в землю последний из убийц, что еще держался на ногах, а молодой человек отбросил клинок, словно в том больше не будет нужды. В ногах у него валялись поверженные враги, лишь он один стоял непоколебимо. При виде этого Хайсан затрепетал. Испытанное им чувство было сродни упоению – оно вскипает от желания прикоснуться к чужой силе, которое воин испытывает при встрече с противником, превосходящим его по силе.

– Ваше высочество Хайсан!

– Вы не ранены?

Когда запыхавшиеся Тогто и Чонгур добежали к Хайсану, опасность миновала. Поверженные одним ударом воины со стонами катались по земле. Кровью, однако, никто не истекал, поэтому, похоже, им скорее надавали тумаков и отпинали, но никак не порубили и не закололи. Одолевший их всех – будь то багатур или убийца – молодой мужчина подошел к так и не поднявшейся девушке и поставил ее на ноги. Все произошло в мгновение ока, и оттого Хайсан с Тогто и Чонгуром лишились дара речи и некоторое время молча смотрели друг на друга. Тишину нарушила девушка: пнув одного из людей принца, она вынудила того застонать от боли.

1 Дворец, в котором ван Чхуннёль стал жить после отречения от престола в пользу своего сына в 1298 году. (Здесь и далее прим. пер.)

2 Иное имя Вангама, старшего сына вана Чхунсона.

3 Иное имя вана Чхунсука.

4 Город в провинции Чжэцзян, который находится на территории современной КНР.

5 Город в провинции Гуандун, который находится на территории современной КНР.

6 Букв. «Укрощенный юг»; так в годы китайской колонизации называли северную часть современной территории Вьетнама.

7 В буддизме под тремя жизнями понимается три перерождения: предыдущее, нынешнее и будущее.

8 Один из уездов государства Корё, который находился на территории современной провинции Канвондо, Республика Корея.

9 Подобие сословия в период правления династии Юань, куда входили люди разных национальностей (кроме китайцев и монголов), в частности – тюрки, персы и арабы.

10 Город находится на территории современного Узбекистана.

11 Один из четырех улусов, на которые Чингисхан разделил свое государство; назван в честь сына великого хана – Чагатая.

12 Древнее государство в Средней Азии, в состав которого входили современный Ташкентский оазис и часть земель междуречья Амударьи и Сырдарьи; также известно как Кангха и Кангдиз.

13 Располагалось на территории современного Ирана; основано монгольским военачальником Хулагу – внуком Чингисхана.

14 Город находится на территории современного Ирана.

15 На момент описываемых событий – столица государства Хулагуидов.

16 На сегодняшний день – столица Ирака.

17 Государственный орган, созданный Чхве У в 1225 году, который занимался управленческими вопросами, т. е. назначениями чиновников на те или иные должности.

18 Супруга Чинкима, сына Хубилая, и мать императора Тэмура, более известная в российской историографии как Байрам-Егечи.

19 Двери традиционного корейского дома покрывались рисовой бумагой ханджи или и вовсе изготавливались из нее. Хотя материал этот достаточно прочен, повредить его вполне возможно.

20 В эпоху династии Корё существовало 22 почтовых маршрута. Этот шел из Кэгёна, который в те годы был столицей, на запад, в Хэджу.

21 Старинная мера длины, использовавшаяся в Восточной Азии. 1 ли примерно равен 500 метрам.

22 Горная система на севере Китая, на территории современного региона Внутренняя Монголия.

23 Вулканический горный хребет на северо-востоке Китая, также известный как Дасинъаньлин.

24 Расположен на западе современного Забайкальского края, в Российской Федерации.

25 Горный хребет в западной и центральной частях Монголии.

26 Монгольский главнокомандующий и государственный деятель, известный тем, что руководил составлением исторических хроник о событиях, произошедших до создания государств Ляо, Цзинь и Сун.

27 Они же кипчаки и половцы; позднее этот народ стал называться татарами.

28 Военный и государственный деятель, третий сын Тутухи – известного монгольского военачальника.

29 Монгольский титул, означающий соправителя и наследника престола, впервые пожалованный именно Гамале в 1292 году.

30 Личная гвардия монгольских каанов, учрежденная при Чингисхане; элитное подразделение армии.

31 Монгольское кочевое племя, завоеванное во годы правления Чингисхана.

32 Лично свободные знатные люди; аналог князей в монгольских землях.

33 Особый корпус сильнейших воинов, который входил в состав кэшиков, занимавшихся охраной каана.

Продолжить чтение

Любовь короля. Том 3

15Побег

16Особенный раб

15
Побег

16
Особенный раб