Вы – несчастная любовь фюрера

Размер шрифта:   13
Вы – несчастная любовь фюрера

Jean-Noёl Orengo

Vous êtes l'amour malheureux du Führer

* * *

© Éditions Grasset & Fasquelle, 2024

© Н. Добробабенко, перевод на русский язык, 2025

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025

© ООО «Издательство Аст», 2025

Издательство CORPUS ®

Любовь с первого взгляда

(1930–1933)

1

Июль 1933, Мюнхен

Когда архитектор впервые встретился с фюрером, тот сидел за столом и сосредоточенно чистил пистолет. Адольф Гитлер – фюрер, вождь – отодвигает детали оружия и велит Альберту Шпееру – архитектору, художнику – разложить на освободившемся месте свои эскизы. Шпеер принес фюреру проект оформления для съезда национал-социалистической партии, первого после прихода к власти. Съезд должен состояться в августе в Нюрнберге. Проект предусматривает все необходимое для впечатляющей постановки: эстраду, освещение, трибуны. У архитектора это первый по-настоящему значимый заказ. Ранее он успел переоборудовать несколько партийных зданий и оформить интерьер квартиры министра образования и пропаганды Йозефа Геббельса. Успех укрепил его репутацию, что и позволило ему сегодня возглавить этот очень важный проект. Однако никто не был готов дать ему окончательное согласие на начало работ. Все тянули время и в конце концов отправили архитектора в Мюнхен, где вождь проводил лето. Только он может решить судьбу дизайнерского замысла.

Вождь ни разу не поднял на посетителя глаз. Но чертежи он рассматривает тщательно. После чего, все так же не поднимая глаз, бесцветным голосом, лишенным какой-либо эмоциональной окраски, произносит: «Согласен».

Встреча завершена, архитектора без единого слова выпроваживают. Все и так понятно, потому что вождь возвращается к чистке, смазке и продувке ствола, магазина, курка, ударника, рукоятки пистолета неизвестного архитектору типа.

2

Эта сцена, прелюдия к их отношениям, взята у биографов Шпеера, которые, в свою очередь, позаимствовали ее из текста самого действующего лица.

Некоторые романы играют со временем; флешбеки и забегание вперед – это часть их инструментария, и пора уже прямо сейчас сделать подобный ход и нарушить комфорт линейного рассказа.

Альберт Шпеер пережил войну; в некотором смысле он пережил собственную историю, в разные моменты которой вполне мог погибнуть. Он все описал в своей книге «Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945», увидевшей свет в 1969 году и ставшей бестселлером. Благодаря этим «Воспоминаниям» он вернул себе определенную респектабельность, относительное финансовое благополучие, а в общественном мнении – уникальный и сбивающий с толку имидж. Из всех бывших нацистских руководителей, открыто признавших свое прошлое, он был единственным, кому это удалось. Едва появившись в книжных магазинах, «Воспоминания» вышли за рамки жанра, превратившись в нечто особенное. Младшие чины СС и главари военного и политического руководства режима тоже публиковали свои мемуары, но по сравнению с книгой Шпеера их успех выглядел смехотворным, а специалистам не составило труда понять, что впечатление, которое они старались произвести на читателя, имело мало общего с реальностью.

В случае Альберта Шпеера все по-другому. Его версия самого себя вышла на первый план, оттеснив трактовки, предложенные историками и расследователями. В результате его биографии, написанные разными авторами, слишком часто оказываются парадоксальным образом адаптациями его собственных «Воспоминаний». И это не плагиат. Строки исходного текста выстраиваются в линию фронта, историки сражаются с ним, предъявляя документы, изобличая ложь и замалчивания, но одной правды недостаточно и в конце концов победителем из битвы выходит Шпеер.

Похоже, что в сфере мемуаристики он развязал неслыханную доселе войну, успешно вести которую не мог никто, кроме него, вследствие его эксклюзивных отношений с Гитлером и компетентности в области искусства и военного производства. Мало кому удавалось проявить таланты и прославиться в обеих этих отраслях одновременно. Он был мастером создания как декора, так и оружия и выбрал для себя роль главного свидетеля, зрителя и в то же время действующего лица, выдвинув на первый план Адольфа Гитлера и его присных и отодвинув на задний план уничтожение евреев в Европе, превратив его в фон. Да, все те устрашающие практики, которые нам сегодня известны и о которых он якобы узнал только после 1945 года, у него действительно проходят своего рода фоном, создавая бесспорно нездоровое драматическое напряжение.

Сцена встречи с Гитлером была описана в конце 1960-х и относится к событию, произошедшему в 1933 году; основанная на простых и убедительных утверждениях, с малым количеством подробностей, она тем не менее поражает воображение и приобретает решающее значение, как удачный ход в шахматной партии.

Двое мужчин в комнате, револьвер, эскизы.

По одну сторону стола власть, по другую – искусство.

По одну сторону человек, обладающий властью, перед которым лежит оружие, по другую – человек искусства с листами ватмана под мышкой. Типичный тандем европейской культуры. Это могли бы быть папа Юлий II и Микеланджело. Но это Адольф Гитлер и Альберт Шпеер.

И связь между этими двумя персонажами началась с определения расклада сил.

3

Есть нечто неправдоподобное в этой первой профессиональной встрече, предметом которой был – ни больше ни меньше – главный политический съезд нового режима. Нечто карикатурное, но полностью соответствующее атмосфере, возникшей после Первой мировой войны и наглядно демонстрирующей фюрера, уже приступившего к активному перевооружению.

Адольф Гитлер придавал огромное значение визуальной и звуковой символике национал-социалистической идеологии. Он выбрал эмблемой своего движения свастику – универсальный и вполне миролюбивый символ, чей смысл он преступно исказил, сделав его синонимом бойни и расовой ненависти. Эти отрицательные коннотации не исчезли и по сей день, хотя свастика по-прежнему присутствует в культуре многих народов, в особенности в Индии и Юго-Восточной Азии.

В 1933 году оформление знаков и символов нового режима еще не приняло устойчивых форм, удовлетворяющих вождя. Гитлер ищет того, кто смог бы решить эту задачу.

Сегодня невозможно понять, чем в 1920-х и 1930-х годах Адольф Гитлер притягивал толпы своих сограждан и даже иностранцев. Все его биографы пасуют перед этой загадкой. Гитлеровский магнетизм невозможно объяснить социальными факторами вроде экономического кризиса или антисемитского контекста эпохи – слишком велик размах совершенных этим персонажем преступлений. Да и сам Гитлер необъясним с экзистенциальной точки зрения. Ни жестокий отец, ни полная разочарований юность и уж тем более ни так называемые разоблачения его сексуальности или анатомических особенностей не позволяют напрямую связать его с газовыми камерами. Истребление евреев в Европе раскололо историю надвое. Исчезло взаимодействие между тем, что было до, и тем, что стало после. Похоже, что Альберт Шпеер понял это быстрее других или, по крайней мере, раньше остальных сумел осознать этот разрыв и использовать его к собственной выгоде.

После войны миллионы немецких детей требовали ответа от родителей, превозносивших Гитлера как своего фюрера, и, когда дочь Шпеера задаст ему в письме прямой вопрос, он ответит, что «чудовищность преступления делает бессмысленной любую попытку оправдаться».

Таким образом, ни личные амбиции Шпеера, ни строгость его отца, да и вообще ничто не может полностью объяснить отношения, которые установились между ним и его вождем.

Но что известно наверняка, так это то, что в тот день он встретил человека, самого фотографируемого в Германии и одного из самых фотографируемых в мире. После 1918 года популярность стала одной из основных социальных ценностей. В 1933 году вождь, как и Ганди, – самый медийный политический персонаж планеты. Если не считать нескольких писателей и кинематографистов, которые находились в изгнании и не воспринимались всерьез, только Уинстон Черчилль сумел в статье 1934 года предугадать последствия расовой одержимости Гитлера, отразившейся в законодательстве и политике такой передовой страны, как Германия. Для многих антисемитизм фюрера ничем не отличался от их собственного или же представлял собой печальную причуду человека, который всего лишь хотел восстановить свою страну. Коммунисты недооценивали его и высмеивали, Гертруда Стайн, американская писательница, еврейка и лесбиянка, предлагала присудить ему Нобелевскую премию мира, а Чарли Чаплин считал его гениальным актером. Суперселебрити.

В качестве приветственного подарка вождь вручил молодому архитектору букет противоречивых эмоций.

Гость покидает кабинет счастливым, озадаченным, разочарованным безразличием вождя, недоумевающим, гордым тем, что его эскизы были одобрены, и огорченным из-за того, что личный контакт не установлен. Он не в состоянии разобраться со своими впечатлениями, а такого с ним никогда не случалось. Все они – как приятные, так и неприятные – невероятно сильны и необычны. Музыка его времени экспериментирует с атональностью, то есть с отсутствием гармонической тональности, иерархии внутри гаммы. У слушателей, воспитанных на многих веках гармонической композиции, новые веяния вызывают чувство дискомфорта, дестабилизации слуха, неблагозвучия, но заодно провоцируют неодолимое влечение и звуковое опьянение. Нечто подобное происходит во время выступлений вождя. Это опыт выхода за рамки морали, в ходе которого невозможно контролировать свои эмоции. Ярость, страх, любовь к своим и ненависть к чужим смешаны в совокупность примитивных архетипов, значимых для любого сообщества, ощущающего себя в опасности.

Фюрер – фигура атональная, а заодно и экспрессионистская; персонаж, сошедший с полотен и вышедший из партитур своего времени, хотя он ненавидит экспрессионизм и атональную музыку и преследует художников, музыкантов и поэтов, развивающих эти направления. Он персонаж в полном смысле этого слова, поскольку выработал неотразимый аудиовизуальный стиль, в котором сочетание грубости высказываний, фальши, многословности, манеры поведения заставляет оценивать его как одновременно смешного, умного, вульгарного, современного; мечтателя, провидца, пацифиста; успокаивающего, будоражащего и т. д. В своих выступлениях он бесконечно касается ограниченного числа одних и тех же тем, навязчиво провоцируя целый комплекс чувств и экстремальных, внутренне противоречивых суждений.

И вот этот вождь протягивает архитектору руку, самую желанную для любого художника – руку заказчика, мецената и защитника. При этом хозяин кабинета бесстрастно и сосредоточенно всматривается в детали разобранного револьвера.

4

Наверняка это был Walther PP. Или его более компактная версия Walther PPK. Германский бестселлер. У вождя было несколько экземпляров такого оружия. 30 апреля 1945 года он пустил себе пулю в лоб из, вероятно, одного из них, который так и не нашли. Возможно, он хранится у какой-нибудь семьи из бывшего Советского Союза. Именно они, советские граждане, солдаты славной Красной Армии, первыми вошли в Берлин и в знаменитый Фюрербункер, фигурирующий в многочисленных фильмах о последних часах жизни вождя и его окружения – кинематографисты из поколения в поколение ухитрялись тщательно его воспроизводить. Не исключено, что один из красноармейцев завладел предметом, успевшим превратиться в реликвию и обзавестись зловещей патиной легенды. В интернете гуляет множество статей на этот счет. Нацизм, как и порнография, собирает в поисковиках бессчетное число запросов. Как раз в пучинах этих в разной степени научных материалов посетители, страстно увлеченные историей Второй мировой войны и Третьего рейха, выдвигают гипотезу о том, что речь идет о Walther PPK. Но это все предположения. Факты и детали отсутствуют.

Детали, безусловно, имеют значение. Они наводят на мысль о начале первой главы «Капитала» Карла Маркса: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как огромное скопление товаров». Произведения историка, беллетриста или поэта действуют ровно так же.

То есть богатство текста, в котором господствует исторический, поэтический или беллетристический способ написания, выступает как огромное скопление деталей.

Готовя эскизы проекта к съезду 1933 года, архитектор не вдавался ни в детали, ни в оформительские решения. Высоко висящие длинные баннеры со свастикой задают ритм заднику длинной эстрады. В центре парит гигантский орел с распростертыми крыльями. Дерево и ткань, из которых планируется выполнить задник, – материалы довольно непрочные и вряд ли сохранятся надолго.

Похоже, что вождю этого хватило и ему не понадобились дополнительные уточнения по проекту или еще одна беседа с его автором. Правда, вопреки тому, что может показаться, вождь и раньше встречался с архитектором и не забыл его.

5

Октябрь 1932, Германия

Впервые вождь познакомился не с архитектором лично, а с его произведением и высоко оценил его – как достаточно скромное, но многообещающее. Он посещал Дом партии в Берлине осенью 1932 года. Он располагался в здании постройки конца ХIХ века, когда увлекались стилем, характеризуемым как помпезный. Фасады перегружены карнизами, фронтонами, ангелочками, фризами, кариатидами. Гитлер как раз считает вторую половину ХIХ века своего рода апогеем искусства, а для него искусство – это прежде всего архитектура, музыка, живопись и скульптура, а литература не входит в круг его интересов. Разве Рихард Вагнер не самый великий немецкий композитор? И разве он не типичный представитель ХIХ века? Дорогое Вагнеру понятие тотального искусства не оставляет Гитлера равнодушным. А еще есть кинофильмы, которые он обожает смотреть по ночам, организуя для ближайших соратников изнурительные просмотры. Он полуночник и редко ложится раньше четырех или пяти утра, а часто и вовсе с рассветом.

Глядя на результат реконструкции, – Шпеер почистил интерьер – убрал пыльные гобелены и отвратительные ковры, чтобы подчеркнуть высоту стен и красоту частично сохраненного декора – лепнины и деревянных панелей, – Гитлер почувствовал склонность архитектора к монументализму и был ею очарован. Своим энтузиазмом он поделился с окружающими. Возможно, втайне от архитектора разузнал подробности его биографии.

В «Воспоминаниях» говорится, что вождю были известны не все факты из жизни Шпеера, который выдавал их постепенно, вызывая у своего хозяина удивление, смятение и даже некоторое восхищение. И в данном случае он наверняка не кривит душой.

Тем не менее эта версия вряд ли достоверна. К моменту их первой встречи рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер уже закончил формирование службы внутренней разведки. Его картотека содержит исчерпывающее досье на каждого, кто имеет должность в партии, государстве, СМИ, промышленности, банковской или научной сфере, в искусстве и литературе и т. д. – или стремится ее получить. Эта служба – мощная бюрократическая машина, в ее распоряжении впечатляющий объем документов. Гитлер, безусловно, не бюрократ. Он редко читает досье, какими бы важными они ни были. Зато выслушивает по каждому устный отчет. Вполне возможно, он обсуждал персону высокого и стройного молодого архитектора с кем-то из эсэсовцев.

Если так и было, это бросает свет на его поведение в первые месяцы их общения. Складывается впечатление, что он все время на шаг впереди, и потому его отношение меняется от теплого к прохладному и обратно, а в ответ на рассказы архитектора о своей жизни он демонстрирует удивление, особенно льстящее Шпееру.

Собранные разведслужбой карточки с фактическими сведениями иногда напоминают страницы словарей или Википедии, и только формат романа позволяет переосмыслить их, предложив сопоставления, недопустимые в научном исследовании.

6

Около 1932 года вождь принимает с докладом у себя в кабинете некого эсэсовца.

Альберт Шпеер – гражданин Германии арийского происхождения. До сих пор в его генеалогическом древе не было найдено следов еврейских предков. Он родился 19 марта 1905 года в Мангейме, на западе страны. Его семья не очень богата и влиятельна, однако он в отличие от фюрера и не из самых низов. Эсэсовец, конечно, об этом умалчивает, но, возможно, отмечает мысленно, в рамках внутреннего монолога, своего рода потока сознания, который стремятся вставлять в свои литературные произведения авторы-авангардисты того времени. Сам эсэсовец наверняка имеет высшее образование, диплом юриста или медика, как многие представители разведслужбы, и может принадлежать к зажиточной буржуазии, разоренной и обедневшей вследствие кризиса 1929 года. Эти люди обладают сильными классовыми рефлексами и оппортунизмом карьеристов, которые исчезнут у молодых эсэсовцев, с детства взращенных на нацистской идеологии, стопроцентно фанатичных и не способных на малейшую, даже молчаливую, иронию по отношению к фюреру.

Отец Шпеера – архитектор. Архитектором был дед. Семья принадлежит к высшему слою буржуазии. С 1918 года она окончательно обосновалась в Гейдельберге, в своем бывшем летнем доме. У них есть слуги, имеются автомобили. Соседи не сообщают о них ничего плохого. Они владеют зданиями, приносящими ощутимый доход. Альберт Шпеер мог бы жить, не работая. Он похож на отпрыска богатой семьи из какого-нибудь романа Томаса Манна. От этого сравнения эсэсовец тоже воздерживается, ведь Томас Манн отнюдь не поклонник нацизма. Тем не менее молодой Альберт Шпеер – типичный персонаж саги о Будденброках, хоть и с серьезным отличием: он вовсе не декадент, как последний наследник семьи из произведения Манна. У него прекрасное здоровье, он высокий, стройный, сдержанный и холодный, но при этом, как утверждают его товарищи, дружелюбный. То есть он идеально соответствует описанию немца будущего, предложенному вождем в своей недавней речи. По его словам, настоящий германец будущего «должен быть стройным и гибким, быстрым, как борзая, прочным, как выделанная кожа, и твердым, как сталь Круппа». Среди его теперешних или прошлых спортивных занятий – гребля, регби, лыжи, альпинизм, пеший туризм – wanderweg (дословно – пешеходная тропа, туристический маршрут, но вообще-то в Германии это слово используют в более широком понимании). Он знает наизусть великую романтическую Германию лесов и горных вершин, он изучил ее сердцем и исходил ногами. Он высокий. Он худой. Он отлично одевается. Двубортный костюм хорошо сидит на нем. У него руки художника. Он обладает прекрасными математическими способностями и когда-то хотел стать математиком, но послушался отца и стал архитектором. Он не страдает из-за того, что повиновался отцу. Он так устроен: его обучили подчиняться авторитетам, отцовской власти. Женщины не играют в его жизни значимой роли, и по этой причине он для них не опасен. В семнадцать лет он познакомился с девушкой по имени Маргарета (уменьшительное Маргрет), немкой арийского происхождения, своей ровесницей. Женился на ней 28 августа 1928 года. О его поползновениях на адюльтер ничего не известно. Он не донжуан – как и вы, мой фюрер, вы настолько моногамны, что это почти неестественно, если учесть, какие горы объяснений в любви вам присылают наши сестры, дочери, матери и даже наши подружки, которым вы всегда отвечаете (если отвечаете) одинаково: «Я женат на Германии». Шпеер читает лекции в Берлинской высшей технической школе, где он раньше изучал архитектуру под руководством некого Генриха Тессенова. Позже он стал его ассистентом. Он вступил в НСДАП 1 марта1931 года, номер его членского билета 474 481. Более примечательно то, что его мать тоже член партии. Вождь всегда боготворил свою мать.

7

Эсэсовец представляет второе досье, на Генриха Тессенова. Вождь хочет точнее узнать, что за человек этот наставник высокого и стройного молодого архитектора. Тессенов – гражданин Германии арийского происхождения. Практически старик. Родился 7 апреля 1876 года в Ростоке. Представитель старой Германии. Вождь ненавидит старую Германию. В архитектуре Тессенов модернист, приверженец модернистских материалов и форм: стекла, бетона, сухих функциональных линий. Вождь ненавидит бетон, стекло, сухие линии зданий, которые умерли, не успев пожить. Молодой человек объединился с этим мужчиной, с этим старым немцем, типичным для той Германии, которую вождь навсегда уничтожит. Но это не важно. Тессенов не еврей и не коммунист. Он равнодушный гражданин, вот и все. Его вкусы, безусловно, сформировались под еврейским влиянием. Студенты-нацисты его, конечно, освистывали за излишне космополитические концепции использования стекла и бетона. Но в ответ на протесты других студентов партия направила ему типовое письмо с уверениями в полнейшем к нему уважении.

В последовавшие за встречей месяцы вождь следит за жизнью молодого архитектора. У него теперь есть собственный эксперт по архитектуре. Его зовут Пауль Троост. Он мюнхенец – вождь обожает Мюнхен. Они познакомились в 1929 году. Троост – пожилой немец арийского происхождения 1878 года рождения, очень высокий, очень сильный; этот профессор – воплощение вечной Германии, неоклассической Германии, греко-римской Германии, частично латинской Германии, отнюдь не германской Германии – никакой готики, никакого Вагнера и его стилистики. Но противоречия не смущают вождя, пусть он и почитает Вагнера и в юношеских работах педантично изобразил несколько готических соборов. В проектах Трооста много колонн, отсутствует декор, все гладкое, ровное, массивное, без куполов и фризов, без выразительных изгибов. Но таким он был не всегда. Раньше он порой изменял классике с модернизмом. Флиртовал с некоторыми идеями Баухауса – вождь ненавидит Баухаус. Но, главное, он создал для роскошных пароходов простую, функциональную, удобную мебель со сдержанными плавными линиями в стиле, называемом в США Streamline Moderne, а во Франции style paquebot[1]. Это подвид ар-нуво в семействе декоративных искусств. Вождь всегда обращается к Паулю Троосту «герр профессор».

Путь молодого архитектора все чаще совпадает с путем партии.

1933 год, январь. Нацисты пришли к власти, он счастлив.

Март. Он переоборудует здание для вновь созданного министерства образования и пропаганды, которым руководит Йозеф Геббельс, один из самых близких к фюреру людей.

В том же марте он называет беспомощным проект оформления эспланады берлинского аэропорта Темпельхоф, где должен состояться митинг, на котором будет выступать вождь. Ему бросают вызов: попробуй сделать лучше. На следующий день он предлагает установить длинную трибуну, над ней – гигантские баннеры со свастикой, освещенные большими прожекторами. Мероприятие проходит 1 мая и имеет огромный успех; вождь приходит в восторг от декора сцены.

В июне он молниеносно переоборудует квартиру Геббельса. Вождь не верит в осуществимость этого проекта и с улыбкой заключает со своим министром пари. Он, как и его приближенные, любит заключать пари на рискованные действия подчиненных; для них это такая азартная игра, и они часто устраивают жестокие розыгрыши тех, на кого спорят. Молодой архитектор сумел выполнить заказ вовремя, и вождю любопытно ознакомиться с результатом. Он находит все великолепным, кроме развешанных на стенах «картин» некого Эмиля Нольде. Это гражданин Германии арийского происхождения, восторженный поклонник нацизма и фюрера, антисемит из антисемитов, чьи обличительные речи против евреев сравнимы с выступлениями самых неуемных штурмовиков. Последователь экспрессионизма, Нольде предпочитает искаженные, карикатурные, отвратительные фигуры и лица неоклассическим красавцам эфебам и красавицам кариатидам, столь любимым вождем. Вождь ненавидит экспрессионизм; увидев эти произведения у своего министра, который гордится авангардистскими вкусами, он негодует. Нольде пишет, как еврей, значит, это немец c корнями, замазанными еврейством. Еврей, маскирующийся немцем арийского происхождения. Нацист еврей! «Кто еврей, решаем мы сами», – вроде бы заявил Геббельс кинорежиссеру Фрицу Лангу, ашкенази по матери, которого убеждал остаться в новой Германии. И только они решают, кто имеет право быть нацистом. Нольде экспрессионист, следовательно, неправильный нацист. У него не тот вкус, и он совершил художественное преступление, поэтому Геббельс тут же снимает его картины, заодно обвиняя во всем «этого Шпеера». Вождь пожимает плечами; для него это неважно.

Геббельс относится к молодому архитектору сравнительно равнодушно. Он обращает на него не больше внимания, чем на остальных работников, и их отношения – это отношения начальника и подчиненного. Да, Шпеер архитектор, но не единственный; в рядах партии все время появляются новые архитекторы. К нацистам также присоединяется все больше юристов и врачей – представители этих трех профессий массово стремятся в партию, привлеченные нацистскими программами – строительной, юридической и расовой. Геббельс без опасений рассказывает своим приближенным, а те передают Шпееру, об увлечении вождя его недавними работами – в Темпельхофе и в министерстве пропаганды – и о вспышке ненависти к картинам Нольде.

Архитектор усваивает полученную информацию, лучше узнает вождя и мгновенно адаптируется. Так его никто и никогда не хвалил, и уж точно не Тессенов. Одобрение самого могущественного в Германии человека наполняет Шпеера радостью.

Совпадение мнений для него всегда важнее и приятнее, чем разногласия. Вообще-то он сам не знает, любит ли экспрессионизм, и ему это безразлично. Например, он называет себя меломаном, бывает на концертах, знает известных дирижеров и музыкантов, о которых кратко, но с восхищением пишет в своих «Воспоминаниях». Однако ни разу не упоминает в них Антона Веберна, Игоря Стравинского, Альбана Берга или Арнольда Шёнберга, которых странно игнорировать, если интересуешься музыкой. На первый взгляд, он один из молодых образованных буржуа 1920-х годов, преследуемых навязчивой боязнью пройти мимо набирающих силу ценностей и нежеланием походить на своих родителей, бабушек и дедушек, с презрением встретивших импрессионизм, фовизм, Гогена, Ван Гога и остальных гениев последней четверти XIX и начала XX века. Но на самом деле в его социальной среде считается обязательным любить искусство потому, что так принято, а не по убеждению. Живопись и музыка для него скорее развлечение, чем нечто большее, он не участвует в яростной и страстной полемике, какая случается у подлинных меломанов и поклонников живописи. В лучшем случае эти виды искусства выполняют для него роль декора.

А Шпеер – мастер декора, причем в любом масштабе, от квартир до массовых мероприятий, так же, как вождь – мастер искусства манипулировать аудиторией посредством голоса, вне зависимости от того, выступает он перед огромной толпой или перед одним человеком.

Этому молодой архитектор был свидетелем на протяжении всей своей жизни, даже тогда, когда с презрением отрекся от вождя. Шпеер стал нацистом в один вечер благодаря этому голосу и перспективам, о которых тот вещал.

8

Декабрь 1930, Германия

Впервые архитектор увидел фюрера на митинге в зале собраний городского сада. Главное, он впервые его услышал. Это было в декабре 1930 года в Берлине во времена Веймарской республики, пагубного периода существования «системы».

Коммунисты и нацисты называли Веймарскую республику «системой» и сохранили это ее обозначение навсегда. Они говорили, что «система» – это гнилой государственный механизм, помесь мягкости по отношению к преступникам и авторитаризма по отношению к честным трудящимся, за ней скрывалась худшая из диктатур, диктатура демократов, продавшихся всем: американцам, евреям, владельцам предприятий, мировой олигархии банков и трастов. Нацисты всегда будут отзываться о ней именно так на всех сборищах новой власти, даже когда в свою очередь невероятно разбогатеют. Они часто будут повторять, что граждане Германии арийского происхождения пострадали от «системы» гораздо больше тех, у кого имелись смешанные или чисто еврейские корни. Достаточно было посетить кабаре и ночные заведения Берлина, Ганновера или Дюссельдорфа, окунуться во всю эту вибрирующую ночную жизнь Веймарской Германии, чтобы увидеть обедневших красавиц-ариек с голой грудью и длинными ногами, продающих себя пестрой псевдогерманской толпе отвратительно пузатых и опухших личностей сомнительного происхождения, с багровыми щеками, сигарной вонью изо рта и вытаращенным глазом за стеклом монокля.

Архитектор тогда прозябал на жалкой позиции даже не профессора, а ассистента профессора Тессенова в Берлинской высшей технической школе и понятия не имел, что ждет его в будущем. Он не посещал ночные клубы и кабаре; с молодости он вел жизнь верного мужа, разделяющего с женой любовь к wanderweg – туристическим прогулкам с рюкзаком за спиной в лесах и горах Германии. Но он ждал чего-то, сам не зная, что это будет.

Опять-таки, все это он рассказывает нам спустя десятилетия после событий, описывая их в исповедальной тональности, в искренность которой сложно поверить. Но это неважно, поскольку за его строками встает идеально точная картина, выражающая Zeitgeist – тот самый дух времени, который историки и авторы романов находят в атмосфере 1930-х годов и который представляет собой смесь суровых социальных кризисов и ярого политического мессианства.

Однажды вечером студенты Шпеера уговорили его пойти послушать необыкновенного человека. Многие из них уже вступили в партию вождя, настоящего идола молодежи. Архитектору известно, кто такой Гитлер; ему трудно, не теряя внимания, воспринимать его нескончаемые речи. Безграничная ненависть, пропитывающая их, раздражает архитектора и мешает дослушать каждую до конца. К людям его круга так не обращаются. К тому же этот человек одет в военную форму, будучи лишенным выправки настоящего офицера. Архитектор, конечно, антисемит, но антисемит того типа, который называют «светским» и который широко распространен в Европе или в Соединенных Штатах. Он антисемит скорее потому, что «так принято», чем по настоящему убеждению, и однажды он признается в письме, что ничего не имеет против евреев, а лишь испытывает в их присутствии некоторую неловкость. Он разговаривает с ними вежливо и уважительно, как с любым человеком. Евреи, по сути, безразличны ему, у него нет к ним никаких четко определенных позитивных или негативных чувств.

Шпеер идет на встречу из любопытства – ну и чтобы ненароком не проглядеть набирающую силу величину. Он попадает в битком набитый зал. Собралось несколько тысяч студентов вместе с преподавателями разного возраста. Вождь не всегда обращается к массовой аудитории, часто он встречается с более специфичной публикой. Этим зимним вечером мероприятие напоминает выступление автора бестселлера. Ничего удивительного. Книга «Майн кампф», опубликованная в 1925 году, постепенно заполняет полки книжных магазинов.

Он появляется на трибуне в элегантном двубортном костюме, со ставшими знаменитыми усами и пробором, которые бросаются в глаза на всех его фотографиях и обсуждаются как поклонниками, так и критиками. Он выглядит взволнованным и сосредоточенным. Раньше архитектор никогда толком не слушал его выступления, передаваемые по радио, а зачастую включал приемник посреди одной из характерных тягостных тирад, выкрикиваемого низким голосом монолога, нашпигованного антисемитскими угрозами и ненавистью. В начале выступления его ошеломляет тон речи, нечто между колебанием и смирением перед масштабом обсуждаемой темы, темы искусства и его не сравнимого ни с чем значения для цивилизации. Можно подумать, что вождь ставит политику на службу искусства, а не наоборот. Он утверждает, что любое государство, любая страна существует лишь благодаря созданным ею памятникам, скульптурам, живописи, музыке. Он повышает голос, сетуя на воцарившееся декадентство, финансовое и духовное обнищание молодых творцов, не способных работать и реализовывать свои амбиции в условиях режима с прозаичными и меркантильными установками. Потом берется за евреев, но говорит о них недолго, и в памяти архитектора остается в основном тема глубокой любви к искусству. Все это банальности, но в 1930 году в Германии выкрутасы и тонкости уже ни к чему. Все это трюизмы, но любое зрелище начинается с трюизма. Вождю это известно лучше, чем кому-либо другому, а теперь благодаря вождю становится совершенно очевидным и архитектору. Например, купол собора с его арками, кессонами, изгибами, акустикой – это тысячелетний архитектурный трюизм, но, будучи возведенным, собор возносит публику к вершинам восторга. Это неотразимо и срабатывает всегда. Тонкие натуры могут сколько угодно пожимать плечами, но своим величием собор всегда подавит приверженцев тонкостей.

В конце выступления взрывается буря аплодисментов, обрушивается поток энтузиазма, возникает толкучка в сражении за автограф и за возможность обменяться с вождем несколькими словами.

Архитектор потрясен. Он не подходит к студентам, а сразу покидает зал, садится в машину и проводит ночь в размышлениях на берегу Хафеля, реки, протекающей через западную часть Берлина, глядя на лунное небо в квартале Шпандау. Это могла бы быть драма Гете – «Под сень твоих колеблемых ветвей, / О древня, густолиственна дубрава, / Как в тихое святилище богини, / Еще поныне с трепетом вхожу»[2] – или живописное полотно Каспара Давида Фридриха, сцена в обрамлении пейзажа 1930 года, иллюстрирующего вечный романтизм Германии. Романтизм – это то, что делает Германию общечеловеческой, особенно для молодежи, вне зависимости от эпохи или государства. Жизнь архитектора помещена под кров германского романтизма. Это его лучшая защита, и он от нее никогда не отступит.

Итак, в течение почти трех лет они встречались несколько раз, но никогда не разговаривали, хотя наблюдали друг за другом и восхищались один другим, не признаваясь в этом. Вождю, безусловно, известно об архитекторе больше, чем он будет потом утверждать, но он не знает, до какой степени тот поддерживает его величественные мечтания. В свою очередь, архитектор не знает, насколько искренни положительные оценки вождем его работ, и не исключает, что это просто формулы вежливости, не предполагающие никаких последствий.

Осень 1933 года. Вождь уже абсолютный властелин Германии. Архитектору поручено переоборудовать резиденцию рейхсканцлера, от которой исходит душок – заплесневелый душок старой Германии. В действительности проект делает Троост, но он живет в Мюнхене, тогда как Шпеер знаком с Берлином и его строительными предприятиями; поэтому именно ему поручен надзор над реализацией проекта.

Вождь посещает стройку каждый или почти каждый день. В ожидании окончания работ он живет в крохотной квартире этажом выше. Он доброжелательно общается с рабочими, что-то обсуждает с ними, но никогда – с архитектором. Его он игнорирует. Архитектор мирится с этим, увлеченно выполняет свою задачу, и этого ему достаточно.

Однажды вождь неожиданно приглашает его на обед.

Медовый месяц

(1933–1934)

9

Молодой архитектор удивлен и растерян. Его куртка перепачкана штукатуркой, вид у него непрезентабельный. Он захвачен врасплох, ошеломлен, счастлив, напряжен, обеспокоен неожиданным приглашением.

Вождь успокаивает его, внимательно рассматривает, оценивая фигуру. Архитектор, безусловно, выше него, но разница в росте минимальна: вождь, вопреки утверждениям его противников, вовсе не коротышка. Метр семьдесят пять – это не маленький рост, и зачастую только телохранители эсэсовцы, стоящие рядом, заметно возвышаются над ним. Вождь приказывает принести один из его собственных пиджаков и примеряет на архитектора. Оказывается, он отлично на том сидит! Пиджак украшен орлом со свастикой в когтях, вышитым золотой нитью. Это личная эмблема фюрера, и никто другой не может появляться с ней. Вождь приглашает молодого архитектора проследовать за ним в столовую.

Двойной сюрприз для приглашенных. Большинство присутствующих не знают этого молодого человека, вошедшего вслед за фюрером. Он стройный и высокий, метр восемьдесят два ростом, тогда как остальные гости ниже и старше. Он впервые появляется среди них, и на его пиджаке эмблема фюрера. Геббельс вдвойне удивлен и возмущен. Он не может удержаться и с сердитым недоумением замечает Шпееру, что на том эмблема фюрера. Вождь сухо поясняет, что одолжил архитектору собственный пиджак. И сажает его за стол рядом с собой.

И все же разница в росте ощутима. Метр восемьдесят два и метр семьдесят пять – не одно и то же. Любопытно, что пиджак Гитлера так подошел Шпееру. В его «Воспоминаниях» он сидит на нем как влитой. Символически он уже делает из него потенциального наследника фюрера. К 1969 году все присутствовавшие на этом обеде уже умерли. Шпеер один на один с эпизодами своего прошлого.

На протяжении всего обеда эти двое, вождь и архитектор, отгораживаются от остальных гостей. Вождь подробно расспрашивает архитектора о его семье, об отце и деде, тоже архитекторах, об их работах. Он слушает. Удивляется. Узнает, что это именно он, совсем молодой художник, был автором потрясающего оформления первомайской манифестации 1933 года на эспланаде в Темпельхофе. Судя по реакции, для него это действительно открытие. Так это были вы! Это же настоящие политические декорации. Совершенно новое для нашего времени решение. Возможно, такое существовало когда-то давно, в Риме. Ну да, конечно, триумфальные мероприятия в честь победы над варварами. Голливуд довольно хорошо их воспроизводит, следует признать. Любит ли архитектор – художник – кино? Любит ли он вестерны? Любит ли он костюмные фильмы о временах античности? А комедии с красивыми актрисами? Вождь обожает кино. Не пожелает ли архитектор как-нибудь вечером, когда резиденция будет готова, прийти посмотреть фильм? В любом случае оформление первомайского митинга в Темпельхофе не имело себе равных. Даже большевики с их парадами в Москве не сделали ничего похожего. На такие эффекты они не способны. Коммунисты вообще не чувствуют искусства. Они не понимают, что политика это своего рода изобразительное искусство. Именно одним из видов изобразительного искусства считает политику вождь. Он может показать гостю собственные рисунки, архитектурные проекты. Они могли бы встретиться в более серьезной обстановке и обсудить эти темы.

1 «Обтекаемый модерн» (англ.), «морской лайнер» (франц.).
2 Ифигения в Тавриде. Перевод А. Востокова.
Продолжить чтение