7 страшных историй на ночь

Не читай чужие жизни

Телефон завибрировал в кармане, настойчиво выдергивая Тимофея из тишины девятнадцатого века. Он достал телефон, поморщился и сбросил вызов. Это Стас, с очередным предложением окунуться в ревущий хаос пятничного вечера. Но Тимофей предпочитал тишину. Здесь, в городском архиве, он был не в вакууме, а в эпицентре тысяч застывших историй. И это было куда интереснее любого бара.

Ему было двадцать восемь, и он был безнадежно несовременен. Его мир пах древесной пылью, а не модным парфюмом. Он не листал ленту новостей, он листал метрические книги. И находил в этом странное удовольствие. Тимофей не просто работал в архиве, он в нем растворялся. В последнее время он часто ловил себя на мысли, что додумывает судьбы людей, чьи дела попадали ему в руки, и его выдумки казались ему куда реальнее собственной жизни.

– Тимофей, прими коробки, – пробасил из дверного проема Семен Аркадьевич, директор архива. – Из купеческого особняка на Речной. Последнее, что успели вывезти перед сносом.

Обычно такие поступления состояли из скучных хозяйственных книг, долговых расписок и пачек пожелтевших счетов. Но именно в этом и заключалась прелесть его работы – в возможности найти жемчужину в горе мусора.

Рутина. Приятная, медитативная рутина. Тимофей с энтузиазмом подкатил тележку к убитым временем картонным коробкам, перетянутым трухлявой бечевкой.

Он снова вытащил телефон. Десять пропущенных от Стаса и одно сообщение от Лены: «Ты где пропал? Перезвони». Он быстро набрал ответ: «В завале. Люблю. Вечером буду». Лена была его единственной прочной нитью, связывающей с реальностью. Иногда ему казалось, что и она – аномалия в его упорядоченном мире, слишком живая, слишком яркая, слишком красивая.

Разбирая очередную папку с бланками, его пальцы наткнулись на что-то твердое. Небольшой деревянный ящичек. Замок был сломан. Внутри, на подкладке из жесткого бархата тускло поблескивали пара запонок и орден. А под ними – толстый дневник и фотография в скромной серебряной рамке.

Тимофей взял фотографию в руки. С выцветшего картона на него смотрел молодой человек, на вид его ровесник. Строгий костюм-тройка, туго повязанный галстук, гладко зачесанные темные волосы. Он смотрел в свое собственное лицо.

Это было не просто сходство и не игра воображения. Та же линия скул, тот же упрямый изгиб губ, тот же легкий наклон головы. Даже небольшой шрам над правой бровью был на своем месте. Тимофей поднес фотографию к окну, вглядываясь в детали при дневном свете. Сходство было абсолютным. Словно кто-то взял его собственное изображение и состарил его с помощью фильтров, наложив на него отпечаток другой эпохи.

«Так, спокойно», – приказал он себе, переводя дыхание. – «Должно быть логичное объяснение. Прапрадед. Дальний родственник, о котором никто не говорил».

Мысль о родственнике немного успокоила и одновременно разожгла профессиональное любопытство. Он с трепетом открыл дневник. На форзаце – аккуратный почерк: «Адриан Лисневский. Дневник моей жизни. 1913 годъ».

Фамилия была незнакомой. Значит, не родственник. Тем интереснее.

Первые же страницы заставили Тимофея улыбнуться. Адриан описывал свой первый день в этом самом архиве. С той же страстью, с той же нежностью.

«Какое странное чувство, – писал Адриан, – держать в руках то, что было последней надеждой человека на бессмертие. И понимать, что эту надежду не оправдал никто, кроме меня, случайного читателя спустя десятилетия».

«Собрат по оружию», – хмыкнул Тимофей. Ему нравился этот Адриан.

Но настоящее удивление ждало его впереди. Адриан упоминал о своем главном увлечении: он коллекционировал старинные открытки с видами их города.

У Тимофея перехватило дыхание. Он медленно повернул голову. На краю его рабочего стола лежал альбом с точно такой же коллекцией. Его главное хобби.

«Да быть не может…» – прошептал он.

Тимофей подошел к своему столу, открыл альбом, потом снова заглянул в дневник. Адриан описывал редкую открытку с видом на разрушенную колокольню. У Тимофея по спине пробежали мурашки. Эта открытка была жемчужиной его собственной коллекции.

Страх? Нет. Скорее, восторг. Пьянящий восторг исследователя, наткнувшегося на нечто необъяснимое.

Он продолжил читать с удвоенным вниманием. Теперь это была не просто работа. Это была игра. Игра с судьбой и временем. Тимофей решил проверить еще кое-что.

«Утро немыслимо без чашки крепчайшего черного чая с лимоном, – писал Адриан. – Только он прогоняет утреннюю хандру».

Тимофей посмотрел на свою кружку с давно остывшим американо. Усмехнулся. Встал и прошел в небольшую комнатку для персонала. Нашел в шкафчике пачку чая, отрезал дольку лимона из общего холодильника. Залил кипятком. Аромат наполнил комнату. Он вернулся за стол, сделал глоток. Терпко, горячо, ароматно.

«А ведь и правда неплохо, Адриан», – мысленно обратился он к своему двойнику. – «Что там у нас дальше по сценарию?»

Тимофей читал до самых сумерек, когда длинные тени от стеллажей превратили архив в таинственный лабиринт. Он узнал, что они с Адрианом родились в один день с разницей в сто лет. Что оба не выносили овсяную кашу и в детстве мечтали стать археологами.

Когда за окном окончательно стемнело, Тимофей закрыл дневник. Тишина архива больше не казалась ему просто тишиной. Она была наполнена ожиданием. Он смотрел на свое отражение в темном оконном стекле, за которым, казалось, стоял его двойник, и чувствовал не страх, а пьянящий азарт первооткрывателя.

У него в руках была карта чужой жизни, которая до странного походила на его собственную. И ему не терпелось узнать, куда она его приведет.

Игра только начиналась.

Следующее утро Тимофей встретил с нетерпением, которое не испытывал со времен детского ожидания Нового года. Он пришел в архив на час раньше, заварил себе крепкого чая с лимоном, как делал Адриан, и открыл дневник. Игра продолжалась.

Первые несколько страниц были наполнены знакомыми, почти родными мыслями: сетования на бюрократию, радость от удачной систематизации запутанного фонда, описание осеннего дождя за окном архива. Тимофей читал и усмехался, чувствуя невероятную связь с этим человеком из прошлого. Тимофей не просто читал – он видел, он проживал каждую строчку. Иногда, моргнув, он замечал на полях странные пометки, похожие на формулы или расчеты, но тут же одергивал себя – показалось. Разум цеплялся за историю архивариуса, и любые несостыковки ум отметал как досадную помеху.

А потом появилось имя.

«Сегодня на балу у градоначальника я встретил ее. Елена. Мне кажется, я всю жизнь ждал именно этого имени».

Тимофей перестал читать и задумался. Лена. Его Лена. Ну что ж, имя довольно распространенное. Просто еще одно забавное совпадение в копилку. Он попытался сохранить ироничный настрой, но почувствовал, как по спине пробежал первый, едва заметный холодок.

Он перевернул страницу. Адриан описывал ее и с каждым словом удивление Тимофея росло.

«…у нее волосы цвета воронова крыла, а глаза – как два темных омута, в которых хочется утонуть. И эта родинка на левой щеке… я, кажется, сошел с ума, но я не мог отвести от нее взгляд».

Дневник в руках Тимофея вдруг стал невыносимо тяжелым. Он закрыл глаза, и перед ним тут же возник образ его Лены. Ее крашеные черные волосы, ее темно-карие, почти черные глаза. И та самая родинка, которую он так любил целовать.

«Нет. Хватит», – приказал он себе. – «Это просто типаж. Мало ли темноволосых девушек с родинками? Хватит искать совпадения там, где их нет».

Но игра перестала быть веселой. Азарт сменился тревожным, сосущим чувством под ложечкой.

Вечером он сидел с Леной в их любимом кафе. Он пытался быть собой, шутить, слушать ее рассказы о работе, но его взгляд постоянно возвращался к родинке на ее щеке. Он смотрел на нее и видел не свою девушку, а строки из столетнего дневника.

– Тим, ты сегодня странный, – Лена наклонилась к нему через стол и коснулась его руки. – Молчишь, смотришь так… пристально. Что-то случилось?

– Прости, – он вздрогнул, возвращаясь в реальность. – Просто… задумался. Устал, наверное.

– Точно все в порядке?

– Да, конечно, – он заставил себя улыбнуться. – Просто любуюсь тобой. Я тебе говорил, что без ума от твоей родинки?

Лена рассмеялась.

– Говорил. Примерно раз тысяч. Но можешь сказать еще раз, мне нравится.

Ее смех, который он так любил, почему-то не радовал. Ему казалось, что он подслушивает чужой разговор. Проживает чужой момент.

Той ночью Тимофей не мог уснуть. Он снова и снова открывал дневник, словно пытаясь найти в нем опровержение. И нашел то, что окончательно выбило почву у него из-под ног. Адриан описывал их первую серьезную ссору с Еленой. И то, как она оставила ему примирительную записку, которую он в отчаянии спрятал в томике Бодлера «Цветы зла». На 38-й странице.

Тимофей встал с кровати и, как лунатик, пошел к книжному шкафу. Его собственный «Бодлер», старое дедовское издание, стоял на второй полке. Он смотрел на потрепанный корешок, и тот казался ему дверью в безумие.

«Не открывай», – кричал внутренний голос. – «Не надо. Это последняя черта. Просто поставь на место и забудь все это как дурной сон».

Но он не мог. Он должен был знать.

Его руки дрожали, когда он доставал книгу. Пальцы одеревенели, отказываясь слушаться. Тимофей с трудом открыл сборник на нужной странице.

И увидел его.

Между строк лежал сложенный вчетверо листок из блокнота.

Он не помнил, как осел на пол. Он просто сидел на ковре, держал в руках этот клочок бумаги и не решался его развернуть. Он отчаянно цеплялся за последнюю надежду, что это просто закладка. Старая, забытая кем-то закладка.

Наконец, сделав судорожный вдох, он развернул листок.

Знакомый, чуть наклоненный влево почерк Лены.

«Дурачок. Я все равно тебя люблю. Жду звонка».

– Не может быть. Нет, это не реально, – бормотал Тимофей в пустоту.

Стены комнаты, ночной город за окном, само его тело – все сейчас казалось декорацией. Тимофей сидел в оглушающей тишине, и единственным звуком был бешеный стук его собственного сердца.

Он осторожно положил записку на пол рядом с раскрытым дневником. Два артефакта из разных веков, доказывающие одну, чудовищную истину.

Игра закончилась.

Тимофей поднял дневник. Теперь он смотрел на него не как на исторический документ, а как на сценарий. Сценарий его собственной жизни, написанный кем-то задолго до его рождения. И он с холодным ужасом перевернул страницу, чтобы прочесть, какой акт этой трагикомедии будет следующим. Что его ждет в будущем.

Страх – мощный мотиватор. Пройдя стадию шока и оцепенения, Тимофей почувствовал, как внутри зарождается холодная, колючая ярость. Ярость на свою беспомощность, на этот дьявольский сценарий, в который его вписали без его согласия.

Он вцепился в дневник. Теперь он читал его не по порядку, а лихорадочно просматривал, ища ключевые точки, «мины», заложенные на его пути. И на одной из страниц Тимофей нашел первую.

«Сегодняшний день стал началом конца, – с горечью писал Адриан. – Из-за моей непростительной оплошности был утерян важный вексель из личного архива купца Солодовникова. Скандал ужасный. Директор рвет и мечет. Моя репутация уничтожена».

Тимофей проверил дату. Затем открыл свой рабочий график. Ровно через две недели ему должны были передать на обработку частный архив мецената Воронцова – дело такой же важности и ответственности.

– Нет, – прошептал он в тишине архива. – Этого не будет.

Он не повторит ошибку своего двойника. Адриан был просто небрежен. А он, Тимофей, будет одержим порядком.

Следующие две недели он готовился к битве. Тимофей разработал целую систему безопасности, которая казалась его коллегам откровенной паранойей.

– Тим, ты чего так носишься с этим Воронцовым? – спросила его пожилая коллега Мария Сергеевна. – Мы сто раз такие архивы принимали.

– Здесь нужен особый подход, – уклончиво отвечал он.

Он создал тройную систему учета. Каждый полученный документ он немедленно сканировал. Цифровую копию сохранял на рабочий сервер и дублировал в личное облачное хранилище. А оригинал не оставлял на стеллажах, а запирал в главном сейфе архивного хранилища. Он был уверен, что предусмотрел все.

В день передачи архива Тимофей лично принял каждую папку, сверил с описью. Вечером, запирая массивную дверь сейфа, он почувствовал огромное облегчение. Он сделал это. Он обманул судьбу. Впервые за последние дни он смог спокойно выдохнуть.

На следующее утро Тимофей пришел на работу с чувством победителя. Но его эйфория длилась недолго. В дверях его встретил хмурый Семен Аркадьевич.

– Тимофей, срочно ко мне.

В кабинете директора кроме начальства, сидели двое в строгих костюмах – наследники мецената Воронцова.

– Ночью в подвальном помещении прорвало трубу отопления, – без предисловий начал директор, глядя на Тимофея тяжелым взглядом. – Затопило серверную. Все данные, что хранились на жестких дисках, уничтожены.

У Тимофея похолодело внутри, но он сохранял самообладание. У него же есть облако!

– А из-за скачка напряжения во время аварии, – продолжил директор, – сгорела вся проводка в твоем кабинете. Компьютер восстановлению не подлежит.

– Но оригиналы! – выпалил Тимофей. – Оригиналы в целости! Они в главном сейфе!

– В этом-то и проблема, – вмешался один из наследников. – Ваш директор сообщил нам о ваших «особых» мерах предосторожности. Из-за этого форс-мажора доступ к архиву и начало работы с ним откладывается на неопределенный срок. Нам документы нужны были срочно. Мы крайне недовольны.

Тимофей стоял как громом пораженный. Он не потерял ни одного листа. Он сберег все до единой бумажки. Но результат был тот же, что и у Адриана – скандал, гнев влиятельных людей и подорванная репутация.

– Ты, конечно, хотел как лучше, – подытожил директор, когда наследники ушли. – Но нельзя складывать все яйца в одну корзину, Тимофей. Получишь строгий выговор. Иди.

Он вышел из кабинета, и ноги его едва держали. Судьба не просто повторила сценарий. Она посмеялась над ним. Она показала ему, что путей к одному и тому же финалу может быть множество, и все его попытки сопротивляться – лишь суета.

Он сидел за своим столом в обесточенном кабинете. Зазвонил телефон. Стас.

– Ну что, герой-архивариус, как дела?

– Нормально, – глухо ответил Тимофей.

– Чего голос то такой? Че случилось?

– Да так… Рабочие моменты. Потоп, сбой сервера. Эх, не везет просто.

– Да ладно, чувак, дерьмо случается. Это ж форс-мажор! Не парься. Пойдем вечером пивка выпьем?

– Не могу. Дел много.

Он повесил трубку. Форс-мажор. Если бы Стас только знал.

Тимофей посмотрел на дневник Адриана, лежавший на столе. Он проиграл первый бой. Он пытался противопоставить хаосу судьбы свой идеальный порядок, но хаос лишь нашел другую лазейку.

Он просидел в своем обесточенном кабинете до глубокого вечера, пока архив не опустел. С плохими мыслями он сгреб дневник в рюкзак и уходя закрыл дверь. Тимофей медленно побрел домой.

Вернувшись домой, он бросил ключи на полку и прошел прямо к столу. Положил дневник на стол. Своего враг. Свое проклятие. Он рывком открыл его, лихорадочно листая страницы, пропуская уже пройденные этапы – работу, увлечения, Бодлера. Ему нужно было знать, какой удар будет следующим.

И он нашел.

«Ревность – это яд, который я сам влил себе в вены, – писал Адриан дрожащим почерком. – Глупая анонимная записка… Всего несколько слов о неверности Елены, и я позволил этому червю сомнения сожрать все, что у нас было. Я устроил ей допрос. Я кричал. Я видел ужас и обиду в ее глазах. Я сам все разрушил».

Тимофей захлопнул дневник с такой силой, что пыль взметнулась над столом.

– Анонимка? – прошипел он в тишину комнаты, глядя на фотографию Адриана, стоявшую рядом. – Это твой следующий ход? Дешевый театральный реквизит? Ты думаешь, это сработает со мной?

Он вскочил, начал мерить шагами комнату. Его движения были резкими, рваными.

– Ты решил, что после потопа и сгоревшего сервера я сломаюсь? Что я, как и ты, послушно проглочу эту наживку? – он схватил фотографию со стола, поднес ее к самому лицу. – Ты хочешь, чтобы я начал подозревать Лену? Искать в ее телефоне, устраивать сцены? Чтобы я сам, своими руками, втоптал в грязь единственное, что у меня осталось?

Он зло рассмеялся.

– Не дождешься. Я не буду играть в твою игру про ревность. Я сделаю наоборот. Я выстрою такую крепость из доверия и любви, что твоя паршивая записка, даже если она появится, отскочит от нее, как горох от стены! Я буду идеальным. Я стану таким идеальным парнем, что у Лены даже мысли не возникнет, что я могу в ней сомневаться. Я задушу твой сценарий в объятиях!

Тимофей поставил фотографию на место с такой силой, что стекло в рамке треснуло.

– Этот раунд будет за мной, Адриан, – процедил он сквозь зубы. – Я спасу свою любовь. Даже если для этого мне придется ее запереть в золотой клетке. Слышишь меня, Адриан?

И он начал действовать. Следующим бастионом, который он должен был удержать, были его отношения с Леной. Он не просто предотвратит ссору. Он создаст идеальные отношения.

Тимофей окружил Лену тотальной, почти удушающей заботой. Он дарил ей цветы без повода, устраивал романтические ужины, говорил, как сильно ее любит и как безгранично ей верит. Он хотел создать вокруг их отношений непробиваемую броню. Но его поведение было слишком нарочитым, слишком напряженным. В каждом его жесте сквозила не любовь, а отчаянная оборона. Лена, сначала радовавшаяся таким переменам, со временем стала чувствовать подвох.

– Тим, что происходит? – спросила она однажды вечером. – Ты ведешь себя так странно последнее время.

– Почему странно? – удивился Тимофей.

– Будто боишься меня потерять. Или будто ты в чем-то виноват.

Его показное доверие обернулось своей противоположностью. Лена начала подозревать, что он что-то скрывает, что его идеальное поведение – это лишь способ загладить какую-то вину. Она стала более замкнутой, начала проверять его телефон, когда он был в душе. Их идеальные отношения начали давать трещину.

Апогеем стал вечер, когда они были приглашены на день рождения к общему другу. Лена много смеялась и танцевала с одним из гостей, старым университетским приятелем. Тимофей, помня об ошибке Адриана, изо всех сил играл роль уверенного в себе партнера. Он улыбался, поддерживал разговор, но внутри у него все кипело. Он видел, как этот человек смотрит на его Лену, как он касается ее руки во время танца. Но это была не ревность. Это была злость на сценарий, который разворачивался у него на глазах вопреки его воле. Он смотрел на них и видел не свою девушку и ее друга, а персонажей пьесы, двигающихся по заданным траекториям.

Вернувшись домой, он не выдержал. Но Тимофей не стал устраивать сцену ревности, как Адриан. Вместо этого он с ледяным спокойствием сказал:

– Мне кажется, нам нужно сделать паузу в отношениях.

Он думал, что этим сломает сценарий. Предотвратит ссору, даст им обоим остыть. Он действовал не так, как его двойник. Но результат превзошел самые худшие ожидания. Лена посмотрела на него глазами, полными слез и обиды.

– Паузу? После всего этого? Я знала! Я чувствовала, что у тебя есть другая! Вся эта твоя показушная забота… Ты просто усыплял мою бдительность!

Крик, которого он так боялся, все-таки разразился. Обвинения, которых он пытался избежать, были брошены ему в лицо. Он не ревновал ее, но его странное, маниакальное поведение заставило ее усомниться в нем и, как следствие, отдалиться. Он своими руками создал пропасть между ними. Адриан разрушил свою любовь ревностью, Тимофей – страхом перед ревностью. Финал был один – разбитые сердца и одиночество.

Лена ушла на следующее утро, оставив на столе короткую записку: «Я так больше не могу».

Тимофей смотрел на ее почерк, и ему казалось, что он видит чернила, которыми сто лет назад было написано прощальное письмо для Адриана.

Он остался один в пустой квартире. Все его попытки изменить ход событий провалились. Он был бегуном, который отчаянно пытается обогнать собственную тень. Чем быстрее он бежал, тем отчетливее тень следовала за ним.

После ухода Лены мир Тимофея окончательно окрасился в серые тона. Он механически ходил на работу, механически разбирал документы, механически возвращался в пустую квартиру. Каждый шаг, каждый вдох казались ненастоящими, прожитыми по чужому сценарию. Дневник Адриана стал его единственным собеседником, его палачом и его последней надеждой. Он дошел до последних, самых страшных страниц.

Адриан, потеряв работу и любовь, впал в глубокую депрессию. Его последняя запись была короткой и зловещей. Она была датирована 15 октября 1914 года.

«Сегодня ночью будет гроза. Синоптики обещают самую сильную за последние десять лет. Я всегда любил грозу. В ней есть величие и очищение. Я поднимусь на мост. Оттуда открывается лучший вид на реку, когда в ней отражаются молнии. Может быть, там, в этом ослепительном свете, я наконец увижу выход. Или вход в что-то новое».

После этой записи дневник обрывался. Тимофей навел справки. Адриан Лисневский числился пропавшим без вести с 15 октября 1914 года. Его тело так и не нашли. Все решили, что он покончил с собой, бросившись с моста во время грозы.

До 15 октября по новому стилю оставалась неделя.

– Нет, – прошептал Тимофей. – Нет, я не Адриан. Я не сломаюсь. Я не пойду на этот чертов мост.

Его охватил животный страх, такой всепоглощающий, что дрожали руки и подгибались колени. Он знал, чем все должно закончиться. Он видел это в дневнике. Но теперь его целью было не изменить финал, а просто выжить. Ускользнуть. Он должен был любой ценой избежать этого моста. Этого последнего, рокового шага.

Тимофей взял на работе отпуск за свой счет. Ему было плевать, что скажут коллеги, что подумает директор. Он решил уехать. Уехать далеко из города, переждать роковую дату там, где нет ни мостов, ни рек, ни призраков прошлого. Он купил билет на поезд, идущий на юг, к морю. Отправление – вечером 14 октября.

Собрав небольшой чемодан и рюкзак, он в последний раз обошел квартиру. Пустые комнаты давили, стены, казалось, шептали ему слова Адриана. Взгляд упал на дневник. Внутренний голос кричал: "Сожги! Избавься от него! Разруби эту проклятую нить!". Но какая-то неведомая сила заставила Тимофея положить дневник в сумку.

День 14 октября тянулся мучительно долго. Каждая секунда была наполнена ожиданием, страхом, что что-то пойдет не так. Тимофей не выходил из дома, боясь попасть в аварию, споткнуться, упасть – любая случайность могла стать предвестником рокового финала. Он отключил телефон, чтобы никто не смог его отвлечь, задержать. Вечером он вызвал такси до вокзала. На улице начинал накрапывать дождь. Прогноз погоды на завтра обещал аномальный ливень.

На вокзале царила суета, но для Тимофея все вокруг расплывалось, становилось неважным. Он крепко сжимал в руке билет, как спасительный талисман, единственное доказательство того, что у него еще есть выбор, есть шанс. Он уже видел себя в поезде, уносящемся прочь от этого города, прочь от своей судьбы, от преследующего его эха.

Когда объявили посадку, Тимофей одним из первых прошел на перрон. Дождь усиливался, превращаясь в ливень. Он нашел свой вагон, поднялся по ступенькам, и в этот момент его захлестнула волна невероятного облегчения. Он выдохнул, оказавшись в сухом, теплом купе. Он спасен. Он смог. Он перехитрил этого призрака, он вырвался из его хватки.

Поезд тронулся точно по расписанию. Тимофей смотрел в окно на проплывающие мимо огни города, которые быстро таяли вдали. Вот и тот самый мост, окутанный пеленой дождя. Он усмехнулся. Он был здесь, в безопасности, а не там, на продуваемой всеми ветрами высоте. Победа. Маленькая, но такая желанная победа над безжалостным сценарием.

Тимофей ехал всю ночь. Сон был беспокойным. Утром он проснулся от того, что поезд стоял. За окном был незнакомый полустанок, окутанный туманом. По вагону прошел проводник, объявляя, что из-за сильной грозы ночью размыло пути, и движение остановлено на неопределенный срок.

– Нет, – это слово сорвалось с губ Тимофея беззвучно. – Только не это.

Он вышел на перрон. Воздух был влажным и свежим после дождя, но Тимофей чувствовал только холод. Он спросил у начальника станции, когда они смогут поехать дальше. Тот лишь развел руками.

–Может, к вечеру, а может, и завтра. Вам лучше пойти в город, здесь ждать нечего.

Тимофей сдал свой чемодан в камеру хранения на вокзале, взяв собой лишь рюкзак. И пошел бродить по городу.

Городок был маленьким и неуютным. Он бесцельно бродил по улицам, чувствуя себя пойманной в ловушку крысой, пока не наткнулся на краеведческий музей. Чтобы убить время, избежать навязчивых мыслей, он решил зайти. Внутри, в одном из залов, он увидел стенд, посвященный истории их железной дороги. И стал с интересом его рассматривать.

На старой, пожелтевшей фотографии Тимофей увидел группу людей, стоящих у только что построенного железнодорожного моста. Дата на табличке гласила: «Торжественное открытие моста через реку Северная. 15 октября 1914 года».

В голове у Тимофея все смешалось. Образ моста из дневника Адриана, его собственные воспоминания о проехавшем мимо мосте в его родном городе. Он подошел к смотрительнице музея, пожилой женщине в очках.

– Простите, а что это за река? И где этот мост? – спросил он женщину.

– Так это наша река, Северная, – с готовностью ответила женщина, ничего не замечая. – А мост вон, прямо за городом. Его еще называют Чертовым мостом. Там в первую же ночь после открытия трагедия случилась. А инженера, который спроектировал мост звали Лисневский! Адриан Лисневский.

– Не может быть! Я изучал дневник Адриана. Но он был не инженером, а архивариусом. И он был одержим этим мостом, – с дрожью в голосе произнес Тимофей, ожидая увидеть в глазах смотрительницы понимание.

Женщина равнодушно поправила очки.

– Лисневский никогда не был архивариусом. Вы что-то путаете. Мост проектировал и строил инженер Адриан Лисневский. Талантливый был человек, говорят. Только закончилось все трагически. Говорят, нашел ошибку в расчетах, боялся, что мост рухнет. С него же и сбросился. А может и несчастный случай. Вон его портрет висит.

– Да нет, это вы явно путаете, – воскликнул Тимофей. – Сейчас я вам это докажу!

Тимофей снял рюкзак и начал в нем рыться. Через секунду он достал дневник Адриана и протянул его смотрительнице.

– Вот, смотрите. Здесь Адриан описывает события своей жизни.

Женщина с интересом взяла дневник. Покрутила его в руках, а затем открыла. Пролистала пару страниц и спросила:

– Молодой человек, вы этот дневник читали?

– Конечно этот. Вот именно этот и читал. От корки до корки.

– Видимо вы плохо читали, – сказала женщина и отдала дневник обратно Тимофею, – или решили подшутить надо мной?

Тимофей судорожно открыл дневник. Он посмотрел на страницу, затем быстро перелистнул на другую, и он увидел, что вместо красивых фраз про любимый архив, про Елену, про "живой мост" и "проклятие" он видит лишь сухие технические пометки: "Опора №3, усадка грунта. Проверить расчеты нагрузки…" Он тряхнул головой, но наваждение не исчезло.

Тимофей выбежал из музея. Он бежал по направлению к мосту, сам не зная зачем. Ноги несли его, словно это был последний, неизбежный пункт назначения. Он должен был это увидеть. Мост оказался величественным и мрачным сооружением из потемневшего металла. Под ним бурлила река, а небо, еще недавно чистое, снова начинало хмуриться. Начинался дождь.

Он стоял у моста. Не веря в происходящее. Музей. Инженер Лисневский. Дневник. Архивариус Адриан. Что из этого было правдой? Может все-таки смотрительница ошиблась? Или он сам все перепутал? Или у него в руках сейчас совершенно другой дневник? Почему в нем сейчас совсем не то написано? Голова гудела от неразрешимых вопросов.

Вдали послышался гудок поезда.

Тимофей не побежал. Куда бежать? Зачем? Если он сумасшедший, его поступок будет бессмысленным. Если дневник – правда, то судьбу не обманешь.

Он решил провести проверку. Последнюю.

Когда он почувствовал вибрацию рельсов, он не сошел с насыпи. Он остался стоять у края моста, где кончался щебень и начиналась мокрая земля. Он смотрел на приближающийся поезд и ждал.

– Давай, – сказал он. Голос был тихим. – Если ты здесь, Адриан. Сделай что-нибудь.

Машинист локомотива увидел человека на мосту и начал подавать сигналы. Длинные, повторяющиеся гудки. Тимофей на них не реагировал. Он не сдвинулся с места.

Поток воздуха от проходящего состава был настолько сильным, что его качнуло назад. Чтобы не упасть, он схватился за металлическую опору моста. Ноги поехали по мокрой глине. Но Тимофей удержался.

Поезд шел мимо. Вагон за вагоном. Грохот металла мешал думать. Он продолжал смотреть в пространство рядом с собой, ожидая увидеть Адриана. Ничего не происходило. Он просто держался за опору, пока состав не прошел полностью.

Когда последний вагон миновал мост, наступила тишина. Слышно было только, как идет дождь. Он отпустил опору. Руки и одежда были в грязи.

Тимофей не понимает, кто он – архивариус, который сошел с ума, или архитектор, который забыл себя?

Он достает из рюкзака ручку и свой собственный блокнот, который всегда вел для заметок. Его рука начинает писать сама, механически, без его воли. Тимофей смотрит на страницу и с ужасом видит строчки, которые выводит его собственная рука:

«Меня зовут Тимофей. Я архитектор. Моя жизнь – это череда серых, повторяющихся дней. Сегодня ко мне в руки попал странный дневник. Его автор, некий Адриан, был архивариусом, и его жизнь, как мне кажется, была точной копией моей…»

Тимофей не может остановиться. Он стоит на мосту и пишет новую версию дневника, который однажды найдет архитектор Тимофей. Он не смог изменить судьбу. Он просто занял свое место в бесконечном цикле, став автором проклятия для следующей жертвы.

Не топчи цветы ведьме

Старенький «Опель» Олега, кашляя, глотал пыль проселочной дороги. Асфальт кончился еще десять километров назад, и теперь цивилизация окончательно отступила, уступив место океану подсолнухов и полузаброшенным деревенькам.

– Ну и дыра, – протянула Полина, брезгливо глядя в окно. – Тут вообще люди живут?

– Зато никого нет, можно отрываться по полной! – пробасил с переднего сиденья Игорь, открывая очередную банку пива. – Последнее лето свободы!

– Почти приехали, держитесь, – бросил Олег, всматриваясь в вереницу одинаковых, потемневших от времени домов. Он свернул с основной колеи на едва заметную, заросшую травой дорожку, которая вела к самому краю деревни. Ветви старых яблонь царапнули по бокам машины, и наконец, впереди показался он – покосившийся забор и темная крыша дома его бабки.

Олег медленно подкатил к скрипучим воротам и заглушил мотор. Двигатель чихнул в последний раз и затих. На смену его тарахтению пришла приятная тишина, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков, пением птиц да лаем собак. «Приберись, посмотри за домом, не хулигань!» – наставления матери казались голосом из другого, совершенно скучного мира.

– Приехали, – объявил он, поворачиваясь к остальным. – Добро пожаловать в Зажопинск.

– М-да, веселуха, – протянула Поля, вылезая из машины и морща нос. – А вай-фай тут ловит вообще?

– Ловит, – хмыкнул Олег. – На самой высокой березе. Если на нее залезть.

Впереди, за покосившимся забором и зарослями одичавшей малины, стоял дом его бабки. Старый, но крепкий сруб потемнел от времени, но дом не выглядел заброшенным. Просто спящим. Дом стоял на самом краю Заречья, дальше – только луг, спускающийся к ленивой, поблескивающей на солнце речке, и темная стена леса на том берегу. Сама деревушка, состоявшая из пары длинных улицы, казалась вымершей. У большинства домов окна были заколочены. Тиме на мгновение показалось, что в темном окне одного из заколоченных домов напротив шевельнулась занавеска. Он моргнул – ничего. Наверное, просто игра света. Деревня потихоньку вымирала. Молодежь уехала в город, не видя в этой деревушке перспектив. Ребята заметили дымок над крышей одного из домиков.

– Гляньте кто-то топит летом, – удивилась Ира.

– Это самогон гонят, – заржал Игорь.

Они с шумом открыли багажник. Выгрузка напоминала подготовку к небольшому локальному апокалипсису. Кроме пары спортивных сумок и рюкзака Иры и Полины, почти все пространство занимали упаковки с чипсами, орешками и ящики с выпивкой. Игорь, кряхтя, вытащил целый блок пива.

– Так, стратегический запас первым делом – в холодильник! – скомандовал он.

– Осторожнее, увалень! – взвизгнула Поля, когда он чуть не задел ее модную сумку. – Там моя косметика!

– Тебе она не поможет, – буркнул Игорь, за что сразу же отгреб подзатыльник.

Олег, наблюдавший за этим с ухмылкой, последним вытащил свой рюкзак. Похлопав по нему, он с заговорщицким видом извлек маленький, плотно завернутый в фольгу сверток, от которого шел сладковатый запах.

Ира, ставившая на землю свою сумку, напряглась.

– Олег, ты что? Это уже перебор.

Он закатил глаза, демонстрируя сверток остальным. Игорь одобрительно хмыкнул, а Поля лишь лениво повела плечом.

– Да ладно, Ирусик, – протянул Олег, пряча «сокровище» в карман. – Ты что, это ж не тяжелые и не таблетки. Это всего лишь будет безобидный косячок, чтоб еще веселее было. Не строй из себя отличницу, мы же отдыхать приехали или как?

Ира поджала губы, но промолчала. Спорить с Тимой, когда он был в таком настроении, было бесполезно.

Дом бабули, которая умерла год назад, встретил их запахом застоявшегося воздуха и сушеных трав. Под потолочными балками висели пучки полыни, чертополоха и еще каких-то темных, почти черных растений, от запаха которых першило в горле. А над входной дверью Олег заметил прибитое гвоздем сухое воронье крыло.

– Твоя бабка что ведьмой была? – хрюкнул Игорь.

– Да черт ее знает. Мы почти не общались, – ответил Олег, разглядывая комнату.

Он смутно припомнил, как в детстве бабка учила его, уходя из леса, оставлять на пеньке кусок хлеба. «Долг лешему», – говорила она тогда совершенно серьезно.

Мебель в ней была накрыта белыми простынями, а в полумраке комнаты тикали старые ходики, отсчитывая никуда не спешащее деревенское время.

За пять минут этот островок прошлого был захвачен и осквернен. Простыни сорваны, сумки брошены на пол. Олег подключил к розетке портативную колонку, и тишину разорвал агрессивный рэп. На старинный дубовый стол с треском полетели пачки чипсов, и паки пива.

Они провели остаток дня в пьяном угаре, исследуя дом и прилегающий сад, с каждой выпитой бутылкой становясь все громче и развязнее. А когда солнце начало клониться к закату, окрашивая небо в кровавые тона, они, разморенные жарой и алкоголем, решили совершить первую вылазку в деревню. Просто так, от скуки. Просто посмотреть, есть ли здесь еще хоть что-то живое.

Именно тогда из-за поворота, скрипя всеми суставами, выехал старенький дед на велосипеде «Украина».

– Смотри, какой раритет, – хмыкнул Олег. – Игорек, слабо его с курса сбить?

Игорь, недолго думая, схватил валявшуюся на земле палку и швырнул ее в переднее колесо. Раздался треск, скрежет, и дед мешком рухнул в пыльную крапиву. Велосипед отлетел в сторону, рассыпав по дороге яблоки из плетеной корзинки. Подростки, давясь смехом, рухнули за кусты лопухов.

Дед, охая, поднялся. Он отряхнул штаны, посмотрел долгим, усталым взглядом в сторону кустов, но, кажется, так их и не увидел. В его взгляде не было злости – только глубокая, безмолвная обида. Он медленно собрал покатившиеся яблоки, поднял изуродованный велосипед и, хромая, побрел прочь.

– Видали, как он полетел? – задыхался от смеха Игорь. – Угар!

Ира почувствовала легкий укол совести, но общий гогот быстро его заглушили.

Солнце уже село за горизонт и стало быстро темнеть. Ребята решили, что прогулок и приключений на сегодня хватит и пошли обратно к дому. На обратном пути они встретили бабулю. Сухонькая старушка в аккуратном платочке, с лучистыми морщинками вокруг неожиданно ясных, добрых глаз неспеша брела по тропинке, неся пучки каких-то собранных трав и цветов.

– Здрасьте, касатики, – проскрипела она. – Чьи будете, откудова такие?

– Ваши будем, бабка. С города, – с ленивой издевкой ответил Олег. – Тебе-то что?

– Вижу, городские, – кивнула она, не обидевшись. – У меня тут садик есть, вон, за речкой. Цветы сажу, редкие. Вы не топчите только, они у меня особенные. А то беда будет.

– Да кто твои сорняки топтать будет, бабка? – отмахнулся Олег. – Нашла чем пугать.

На секунду Тиме показалось, что ясные глаза старухи подернулись белесой пленкой, как у слепой, но уже в следующий миг они снова были прежними. Она лишь покачала головой и пошла дальше.

– Совсем кукуха у бабки поехала, – фыркнула Поля. – Цветы у нее особенные.

Ночь опустилась на Заречье быстро, словно кто-то выключил свет. Воздух, еще недавно раскаленный, стал прохладным. Где-то в далеке ухал филин. Усталость и выпитый алкоголь сделали свое дело. Ребята разбрелись по комнатам, рухнув на старые кровати с проминающимися сетками. Игорь захрапел почти мгновенно, Полина долго возилась, жалуясь на жесткую подушку, а Олег уснул с довольной ухмылкой на лице.

Только Ире не спалось. Она лежала, глядя в темный потолок, где плясали отсветы луны от старого зеркала. Запахи дома, которые днем казались просто старыми, теперь приобрели иной оттенок. Сушеные травы под потолком пахли не лекарством, а землей. А старые ходики тикали не просто отсчитывая секунды – они словно вбивали в тишину маленькие гвоздики. Раз, два… раз, два…

Когда она наконец провалилась в сон, он оказался пугающим. Ей приснилась та же проселочная дорога, залитая нездоровым, оранжевым светом заката. И тот самый дед на велосипеде. Вот он снова едет, скрипя педалями, а из-за кустов вылетает палка. Только в этот раз все происходит медленно, как в дурном кино. Дед не падает, а плавно оседает в крапиву. Его лицо поворачивается к ней, и Ира видит, что глаз у него нет – только темные, пустые глазницы. Он молча смотрит прямо на нее. Яблоки из его корзинки катятся по пыли, но это не яблоки. Это иссиня-черные, похожие на звезды цветы, и с их бархатных лепестков на землю капает густая, темная кровь. А потом рядом с дедом возникает та старуха. Она собирает кровавые цветы в подол, а ее добрые глаза подернуты белесой пленкой. Она поднимает взгляд на Иру и беззвучно шевелит губами, повторяя одно и то же: «Не топчи… не топчи…»

Ира проснулась от собственного тихого вскрика. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь храпом Игоря из соседней комнаты. Утро только-только занималось, окрашивая окна в багровый цвет.

Уже днем, когда солнце снова начало припекать, а на столе появилась новая батарея пива, кошмар показался просто глупостью.

– Мне сегодня такая жуть приснилась, – призналась она, когда все собрались на кухне.

– Это ты с пивом переборщила, Ирусик, – хмыкнул Олег, разминая шею. – Мне вот приснилось, что мы русалок в речке ловили. Голых!

– А мне, что у меня ноготь треснул, – пожаловалась Полина, с отвращением разглядывая свой маникюр. – Вот это реально кошмар!

Игорь просто заржал, открывая чипсы. Ира осеклась и больше к этой теме не возвращалась.

После полудня они отправились на речку. Ледяная вода ненадолго привела их в чувство, но выпитое на берегу пиво снова затуманило головы. Возвращаясь в дом окольной дорогой, они, словно по чьей-то невидимой указке, вышли на тропинку, которая вела вглубь от деревни. Тропинка сама вывела их к саду, о котором говорила старуха.

Сад был удивительным. Не заросший, но и не причесанный под линейку. Он казался диким и ухоженным одновременно, словно сама природа была здесь садовником. Необычные, яркие цветы, которых они никогда не видели, источали странные, пьянящие ароматы. Воздух здесь был густым и тягучим, наполненным жужжанием незнакомых насекомых. Рядом с садом виднелся крохотный, вросший в землю домик, где, видимо, и жила старуха.

– Стой, а вдруг она дома? – шепотом спросила Поля, опасливо косясь на темные окна домика.

Олег подошел к покосившейся двери и дернул ее. Дверь не поддалась.

– Да не, смотри, – он кивнул на примитивную деревянную щеколду, накинутую на гвоздь снаружи. – Заперто с нашей стороны.

– Вот это замок! От кого он, от комаров? – заржал Игорь. – Да там, видимо, и красть нечего, кроме корешков да травы. Кому нужно такое «добро»?

– О, сливы! – крикнул Игорь, бросаясь к старому дереву.

Они накинулись на урожай как саранча. Жадно рвали спелые плоды, обламывая ветки, выплевывали косточки прямо на диковинные клумбы. Поля, смеясь, нарочно прошлась по грядке с иссиня-черными цветами, похожими на звезды.

– Да что там твои сорняки, бабка! – пнула она ногой уцелевший бутон.

Воздух в саду словно сгустился. Легкий ветерок, донесший их смех до дома, показался зловещим шепотом.

Облопавшись слив, затоптав все, что только можно, они пошли домой. По дороге ребята снова увидели ее. Бабка Агриппина, как они потом узнали ее имя, шла из магазина, сгибаясь под тяжестью двух набитых авосек.

– Ребятушки, – остановилась она, тяжело дыша. – Помогите старой, донесите сумочки. Тяжело мне.

Они переглянулись. На их лицах расплылись одинаковые ухмылки.

– Ой, бабка, самой нести лень? – первым выдал Олег. – Мы тут не грузчики. Горбаться сама, тебе вон для здоровья полезно.

Остальные подхватили гогот. Бабка Агриппина медленно опустила сумки на землю. Ее лицо на мгновение окаменело. Добрые морщинки исчезли, оставив холодную, непроницаемую маску. Глаза смотрели на них с холодной, всепонимающей тоской.

– Значит, так… Ну что ж. Сами выбрали свою дорогу.

Она помолчала, а потом тихо добавила, словно про себя:

– Не топчите цветы ведьме.

С этими словами она легко, будто сумки ничего не весили, подняла авоськи и пошла прочь, не оборачиваясь.

– Слыхали? – прыснул Игорь. – Совсем бабка сбрендила.

Но на этот раз их смех прозвучал не так уверенно.

Возмездие началось на следующее утро. Тихо, почти незаметно, словно нехотя.

Первой ласточкой стала дохлая крыса на пороге. Огромная, серая, с раздувшимся брюхом и мутными, как будто сваренными, глазами. Тошнотворный, сладковатый запах ударил в нос, когда Олег открыл дверь.

– Фу, блин! – заорал он, отшатываясь. – Это что за приколы? Местные дебилы нарываются?

Он не стал брать лопату, а брезгливо, носком кроссовка, отшвырнул разлагающийся трупик в заросли лопухов. Игорь загоготал и предложил в ответ поджечь кому-нибудь сарай. Решили, что это просто случайность, мерзкая, но случайность. Деревенские алкаши развлекаются.

К обеду они уже забыли про крысу. Врубив на полную портативную колонку так, что задрожали стекла в окнах, они устроили во дворе пьяный пикник. Пустые бутылки и пачки от чипсов полетели прямо в бабулин увядающий цветник. Разозленный вчерашней встречей с «ведьмой», Игорь ради смеха выломал из забора пару досок и разжег ими мангал.

– Эй, дрова нашлись! – проревел он, вороша угли.

Именно тогда проклятие решило, что пора становиться личным.

Игорь, отойдя за дом по нужде, не нашел свою любимую олимпийку, которую бросил на перила крыльца. После недолгих поисков он обнаружил ее на заднем дворе. Она была не просто порвана – ее словно жевал огромный зверь с невероятно острыми зубами. Ткань висела клочьями, а вся олимпийка была вымазана в чем-то буром, липком.

– Да я их порву! – взревел Игорь, его лицо налилось кровью.

Он был уверен, что это месть за деда или просто местные гопники. Он рвался «найти и покарать», но Олег его остановил.

– Успокойся, бычара. Найдешь ты их, а их там десять человек. Сиди смирно. Сами нарвутся еще.

А к вечеру первая настоящая тень коснулась Полины. Той, что с такой жестокостью топтала цветы. Сначала просто зудела кожа на лодыжках. Она списала это на укусы комаров или аллергию на какую-то траву. Но зуд не проходил, он становился нестерпимым, полз вверх по ногам, заставляя ее расчесывать кожу до крови. А когда она вечером села у зеркала, чтобы нанести крем, то с ужасом заметила на икрах странные багровые пятна. Они были не круглые, как от укусов, а вытянутые, переплетающиеся между собой, словно под кожей проступил рисунок стеблей и шипов.

Ночью Ире снова снились кошмары. Она лежала в сырой, рыхлой земле, но теперь чувствовала, как тонкие, похожие на червей корни растений медленно опутывают ее тело, прорастая сквозь кожу, впиваясь в мышцы. Она просыпалась в холодном поту, и ей казалось, что изо рта воняет землей.

Дом тоже начал меняться. Он не ополчился разом, нет. Он словно вздыхал, болел. Оставленный на столе хлеб к утру покрылся пушистой зеленой плесенью. Вода в чайнике, набранная из колодца, помутнела и стала пахнуть тиной. Атмосфера веселья и отрыва испарилась. Осталось только глухое раздражение и непонятная, липкая тревога.

На третий день никто уже не шумел. Тревога переросла в страх. Полинин зуд стал невыносимым, она укуталась в кофту, пряча расцарапанные руки. Игорь ходил мрачнее тучи, постоянно оглядываясь. От скуки и желания хоть чем-то отвлечься Олег решил порыться в старых вещах на чердаке. Среди пыльного хлама и переложенных нафталином тряпок он наткнулся на старую деревянную шкатулку. В ней, завернутая в пожелтевшую ткань, лежала толстая тетрадь. Дневник.

Они собрались в главной комнате. Олег стал читать вслух. Это были не девичьи секреты, а скорее, записи травницы или знахарки. Короткие, непонятные фразы: «Иван-чай силу мужскую вернет, если собран до полудня. А после полудня – тоску навеет». «Полынь от сглаза, да вешать над порогом. Сила не в замке, а в пороге». «Земля помнит каждое семя и каждый шаг. Цветок мстит за корень». «Черная звездовка кровь пьет, да силу отдает. Не буди ее зря».

– Черная звездовка… – тихо прошептала Ира. – Это те цветы… иссиня-черные…

– Да бред какой-то ведьминский! – фыркнул Игорь.

Полина, занятая своим зудом, даже не слушала. Олег захлопнул дневник.

– Ладно, фигня какая-то. Давайте вы собирайте шмотки. А я пойду попробую тачку завести. Что-то мне тут уже не нравится. Валить отсюда пора.

Эта мысль показалась всем спасительной. Идея вернуться в город, в цивилизацию с горячим душем и аптеками, была как глоток свежего воздуха. Они наспех побросали вещи в сумки. Но когда Олег сел за руль и повернул ключ в зажигании, машина не ответила. Стартер издал короткий, мертвый щелчок и затих.

– Твою мать! – выругался Олег. – Аккумулятор сел.

Они толкали старенький «Опель» по колее, Игорь упирался так, что вздулись жилы на шее, но машина даже не чихнула. Двигатель был мертв.

– Ладно, хрен с ней, – выдохнул Олег, вытирая пот со лба. – Вызовем такси или батю попрошу забрать.

Он достал телефон. На экране горела одна короткая надпись: «НЕТ СЕТИ». Они выхватили свои. Результат был тот же. У всех. Тишина, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков, вдруг стала оглушающей. Они стояли посреди заросшей дороги, рядом с мертвой машиной и домом, который их больше не принимал. Деревня, казавшаяся просто скучной, теперь ощущалась как ловушка. Мышеловка захлопнулась.

Паника начала подступать. Они вернулись в дом, который теперь казался чужим и враждебным. Игорь пнул дверь, Полина разревелась. И в этой гнетущей тишине Ира снова взяла в руки тяжелую тетрадь.