Игра судьбы. Там, где память становится судьбой

Размер шрифта: 13

ISBN 978-5-0068-2640-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Судьба не стучится вежливо в дверь. Она врывается в твою жизнь, как ураган, сметая все планы, как карточный домик. Она подбрасывает тебе конверт с чужим именем, или старый ключ от несуществующей двери, или одну-единственную игральную кость с незнакомой графию. И говорит: «Сыграешь?».

Отказаться – значит навсегда остаться в скучном, предсказуемом мире, где ничего не происходит.

Согласиться – значит сделать ставку. Ставку в игре, правил которой ты не знаешь, а приз которой не ведом. Я сделал свой выбор. И моя фигура на этой гигантской доске сдвинулась с места.

Глава 1. «Ставка на неизвестное»

Всё началось с проигрыша. В прямом и переносном смысле. Я поставил последние пять тысяч на кон в покере с ребятами – и безнадежно слил. В качестве шутливого «утешительного приза» мне сунули в руки пыльную старую шкатулку, найденную на чердаке. «Держи, Алексу, твой выигрыш! Внутри, гляди, судьба твоя лежит!». В шкатулке, пахнущей нафталином и временем, не было ничего, кроме одной-единственной карты. Не игральной, а странной, на плотном желтоватом картоне. На ней был изображен извилистый путь, теряющийся в тумане гор, а в углу – цифра «XXI» и надпись на латыни: «Incipit Ludus». «Игра начинается».

Я рассмеялся, сунул карту в карман куртки и забыл. Наутро я обнаружил, что карта лежит не в кармане, а на столе, будто ее кто-то положил. Рядом с ней лежал билет. На автобус. На сегодняшний день. С пометкой: «Рейс 17:30. Конечная – поселок Орехово». Это уже было не смешно. Это было странно. Я проверил расписание – рейс №17:30 действительно существовал. Словно кто-то невидимый дергал меня за ниточки, предлагая сделать следующую ставку. Любопытство оказалось сильнее страха. Что я терял? Просевшую диванную подушку и работу курьера, которую и работой-то назвать было сложно? Я бросил в рюкзак самое необходимое и поехал на вокзал.

Автобус был тем же побежденным жизнью существом, что и большинство его пассажиров. Он уныло пыхтел на перроне, будто собираясь с силами перед последним в жизни рывком. Я предъявил свой странный билет – водитель, мужик с усталым лицом и в засаленной куртке, лишь кивнул на дверь, даже не взглянув на него. Казалось, мое присутствие было ожидаемым. Я закинул рюкзак на багажную полку и устроился у окна. Салон наполнялся людьми с потрепанными сумками и уставшими глазами – местными, возвращавшимися домой после городских дел. Их разговоры были о ценах, огородах и соседях, о самой обычной, приземленной жизни. Я ловил себя на мысли, что завидую их простоте. У них было место, куда ехать. А я ехал в никуда, подчиняясь указаниям с куска картона.

Пока я размышлял над этим, в салон вошла она.

Ветер ворвался вслед за ней, закрутив полы ее длинного плаща. Девушка окинула взглядом полупустой салон, и ее взгляд на секунду задержался на мне. Не просто скользнул, а будто отметил. В ее руках она перебирала странный предмет – старинные часы на серебряной цепочке, стрелки которых замерли на без пятнадцати двенадцать. Она выбрала место через проход от меня и устроилась у окна, не глядя в мою сторону. Она не достала телефон, не стала листать журнал. Она просто смотрела в окно, но взгляд ее был устремлен куда-то далеко, за горизонт, будто она видела не убогие придорожные пейзажи, а какие-то иные, невидимые мне миры. Я не мог отвести от нее глаз. В ней была какая-то магнитная сила, смесь хрупкости и несгибаемой стали. Она чувствовала мой взгляд и повернула голову. Ее глаза были цвета осеннего неба – серые, глубокие, с золотистыми искорками. В них не было ни удивления, ни раздражения. Было лишь спокойное, изучающее любопытство.

– Вы тоже едете до конца? – спросила она. Ее голос был низким, чуть хрипловатым, как шелест страниц старой книги.

– Я… да, – выдавил я, чувствуя себя нелепо.

– Я – Лика, – представилась она, не протягивая руки.

– Алекс.

Она кивнула, как будто уже знала это, и снова уставилась в окно. Казалось, разговор окончен. Я потянулся к рюкзаку, чтобы снова достать ту злополучную карту, свериться с реальностью, не привиделось ли мне все. И тут автобус резко дернулся и тронулся. Моя рука соскользнула, и рюкзак с грохотом упал с полки прямо к ногам Лики. Из открывшегося кармана на пол выскользнула та самая карта. Наступила неловкая пауза. Я бросился собирать вещи, но она была быстрее. Она наклонилась, подняла карту и замерла, рассматривая изображение. На ее лице промелькнула тень какого-то сложного чувства – то ли узнавания, то ли тревоги.

– Простите, – пробормотал я, пытаясь забрать карту.

Но она не отдавала ее. Ее пальцы сжали края картона чуть крепче.

– Где ты это взял? – ее голос прозвучал тише, но тверже.

– Подарили. Шутки ради, – я почувствовал, что краснею, как школьник.

– Шутки, – она повторила это слово без всякой интонации, словно пробуя его на вкус. Потом медленно подняла на меня тот самый пронзительный взгляд. – Судьба иногда прячется в шутках, Алекс.

Она перевернула карту, и я увидел, что на обороте, в том самом углу, где была латинская надпись, теперь проступили еще два слова, которых раньше точно не было, написанные тем же старомодным почерком: «Cave qui ludit».

– «Бойся играющего» – тихо перевела она, заметив мое недоумение.

Потом она вздохнула, словно приняв какое-то решение, и сунула руку в складки своего плаща. Когда ее пальцы вновь показались на свет, в них была зажата вторая карта. Такая же старая, на том же желтоватом картоне. Только на ней был изображен не путь, а запутанный лабиринт. И в углу была выведена римская цифра – «VII».

– Добро пожаловать в игру, Алекс, – ее голос был почти шепотом, но каждое слово отпечатывалось в моем сознании, как удар молота. – Надеюсь, ты знаешь, во что ввязался. Потому что сойти на полпути уже нельзя. Правила не позволяют.

За окном резко стемнело. Автобус, урча двигателем, мчался по пустынной ночной дороге, увозя нас в самую глушь. Я смотрел то на свою карту с путем, то на ее карту с лабиринтом, и по спине бежали мурашки. Игра судьбы началась. И моя фигура на доске сделала первый ход – прямо рядом с фигурой загадочной незнакомки. Теперь нам предстояло играть вместе.

Или друг против друга.

Я этого еще не знал.

Автобус, скрипя всеми пружинами, несся по темнеющей дороге, оставляя за собой огни города, словно последние островки знакомого мира. Я сидел, пытаясь переварить ее слова. «Игра. Бойся играющего. Нельзя сойти»

– Что это за игра? – наконец выдохнул я, ломая повисшее между нами напряженное молчание. – И кто этот «играющий», которого нужно бояться?

Лика не ответила сразу. Она снова уставилась в окно, в черное зеркало ночи, где отражались лишь наши с ней бледные лица.

– Игра стара как мир. У нее много имен, – наконец заговорила она, не оборачиваясь. – Одни называют ее Испытанием, другие – Судом, третьи – Большой Охотой. Правила просты и жестоки: ты получаешь Знак, – она кивнула на карту в моих руках, – и игра начинается. Она ведет тебя, подкидывает подсказки, как этот билет, и сталкивает с другими игроками.

– С такими, как ты? – уточнил я.

Она на мгновение встретила мой взгляд в отражении стекла.

– С такими, как мы. Одни – союзники. Другие – соперники. А кто-то – добыча. А тот, кто ведет игру, кто расставляет фигуры на доске… его и называют «Играющий». Он не участник. Он – творец правил и верховный судья. И он не проигрывает. Никогда.

От ее слов по коже побежали мурашки. Это было уже не абстрактное мистическое приключение, а нечто пугающе конкретное и опасное.

– А что будет, если я просто сойду на следующей остановке и вернусь домой? – попытался я найти лазейку.

Лика горько усмехнулась.

– Попробуй. Твоя жизнь превратится в ад. Мелкие неудачи, которые сведут с ума. Потеря всего, что тебе дорого. Болезни. Безумие. Играющий ненавидит, когда его игнорируют. Ты получил Знак. Ты сделал осознанный выбор, сев в этот автобус. Отказаться теперь – значит оскорбить его. А он мстителен.

В салоне погас свет, и мы остались в тусклом сиянии светодиодных лент на полу. Ощущение замкнутого пространства, ловушки, стало еще острее.

– А что в финале? Как выиграть?

– Никто не знает. Или знает, но не говорит. Говорят, победитель получает все. Исполнение самого заветного желания. Силу. Власть над собственной судьбой. Но доезжают до финала немногие. Большинство сходят с дистанции. Навсегда.

Она говорила это с такой леденящей душу убежденностью, что не оставалось сомнений – она видела эти сходы своими глазами.

– А почему ты в этом участвуешь? – спросил я.

Ее лицо в темноте стало непроницаемой маской.

– У меня свои причины. И свой счет к Играющему.

Внезапно автобус резко затормозил, заставив нас податься вперед. Мы были в чистом поле. За окном – ни одного огонька, только мгла и завывание ветра.

Двери с шипением открылись.

Водитель, не оборачиваясь, хрипло бросил в салон:

– Орехово. Конечная.

Я посмотрел на Лику. Она уже поднялась, запахнула плащ и двинулась к выходу с видом человека, который знает, куда и зачем идет. Ее часы все так же показывали без пятнадцати двенадцать. Сердце бешено колотилось. Сзади подходил водитель, явно намереваясь выпроводить нас в ночь. Я глубоко вздохнул, схватил рюкзак и последовал за ней. Холодный воздух ударил в лицо. Двери захлопнулись, и автобус тут же рванул с места, растворившись в темноте, словно его и не было. Мы остались одни на проселочной дороге. В полной, оглушающей тишине. Вдали, внизу, угадывались смутные очертания спящих домов. Поселок Орехово.

Лика повернулась ко мне. В ее руке зажёгся фонарик, выхватывая из тьмы мое растерянное лицо.

– Ну что, игрок № XXI, – произнесла она без улыбки. – Готов сделать свой первый ход?

Игра началась. По-настоящему. И первым правилом было выжить в этой холодной ночи и понять, что же, черт возьми, нам здесь нужно найти. Фонарик Лики выхватывал из непроглядной тьмы лишь жалкий клочок ухабистой грунтовой дороги. Воздух был холодным и влажным, пах прелой листвой, хвоей и чем-то неуловимо металлическим. Где-то вдали, в черной чаше долины, тускло светились три-четыре окошка – весь поселок Орехово.

– Куда теперь? – мой голос прозвучал неестественно громко в звенящей тишине. – В деревню?

Лика не ответила. Она стояла, затаив дыхание, и вглядывалась не в сторону домов, а в непроглядную стену леса, что подступала к дороге с другой стороны. Ее рука с фонарем дрогнула.

– Слышишь? – прошептала она.

Я замер, прислушиваясь. Сначала ничего, кроме биения собственного сердца в ушах. Поток… едва уловимый, обрывочный. Словно кто-то наигрывал мелодию на старой, расстроенной шарманке. Звук шел из чащи.

– Это что, нам? – спросил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Это для нас, – поправила меня Лика. Ее лицо было напряжено, но в нем читалась не страх, а жгучее любопытство. – Играющий делает ход. Он показывает путь. Игнорировать – значит проявить слабость.

Не говоря больше ни слова, она резко свернула с дороги и направилась в сторону леса. Я, поколебавшись секунду, поплелся за ней. Идти по мху и валежнику в кромешной тьме было жутковато. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за одежду, словно пытались удержать. Музыка становилась все слышнее. Теперь я различал – это была старинная, немного печальная мелодия, повторяющаяся по кругу.

Мы вышли на маленькую поляну. В центре, под сенью огромного старого дуба, стояла полуразрушенная каменная часовенка. Ее очертания едва угадывались в темноте. А перед ней, на поваленном стволе, сидел… никто. Музыка играла сама по себе. Источником ее была маленькая, потрепанная шарманка, аккуратно поставленная на мох. Рядом с ней лежала картонная коробка из-под обуви.

Лика подошла к шарманке и подняла ее. Музыка тут же оборвалась, оставив после себя оглушительную тишину. Она перевернула инструмент в руках – никаких записок, никаких надписей.

– Смотри, – я указал на коробку.

Она направила луч света. На крышке коробки было грубо нарисовано тушью: два человечка, держащиеся за руки. Один был чуть выше, с римской цифрой «XXI» над головой, другой – ниже, с цифрой «VII». От них тянулась тропинка к нарисованной дверце с замочной скважиной.

Сердце ушло в пятки. Это про нас.

Лика, не колеблясь, сдернула крышку. Внутри, на бархатной подкладке, лежал единственный предмет – тяжелый, старинный ключ, почерневший от времени. И еще одна карта. Лика подняла ее. На этой карте был изображен подробный план той самой часовенки. В ее основании был выделен крестиком один камень. А на обороте снова была надпись на латыни: «Clavis ad Veritatem»

– Ключ к истине, – перевела Лика. Ее глаза горели. Она схватила ключ и решительно направилась к руинам.

Я последовал за ней, чувствуя себя персонажем какого-то абсурдного сна. Она, не глядя на план, подошла к восточной стене и уперлась взглядом в кладку.

– Здесь, – указала она на ничем не примечательный камень, вросший в землю. – Помоги.

Мы стали дергать и раскачивать его. Камень подался неожиданно легко, с сухим скрежетом. За ним зияла небольшая, темная ниша. Лика, почти не раздумывая, сунула руку внутрь и вытащила оттуда небольшой, запечатанный воском деревянный цилиндр – будто старинную дипломатическую почту. Она разломила воск и извлекла свернутый в трубочку лист пергамента. Развернула его под светом фонаря. Там был не текст. Там была схема – запутанная сеть линий, напоминающая то ли карту местности, то ли астрологическую карту. И в самом ее центре – стилизованное изображение все тех же замерших часов, показывающих без пятнадцати двенадцать. Но самое жуткое было внизу. Там, под схемой, была нарисована фигура в длинном плаще, с лицом, скрытым в тенях. Одна его рука была протянута вперед, и в ладони лежала фигурка, точь-в-точь как та, что была изображена на моей карте с путем. А другая рука держала ножницы, готовые перерезать нить, ведущую ко второй фигурке – фигурке с цифрой «VII».

Лика побледнела. Ее уверенность куда-то испарилась.

– Он не просто ведет игру, – прошептала она, и в ее голосе впервые прозвучал настоящий, неподдельный страх. – Он решает, кому идти дальше, а кого… отсечь. Он ведет нас к какой-то своей цели. И теперь мы на шаг ближе. Оба.

Она посмотрела на меня, и в ее взгляде я прочитал новую, жуткую мысль.

– А что, если эта «Истина», к которой он ведет, – вовсе не то, что мы хотим узнать?

Глава 2. «Попутчик»

Автобус был старенький, продымленный и полупустой. Я устроился у окна, стараясь не смотреть на загадочную карту, которая теперь лежала в самом отдельном кармашке рюкзака. Путь предстоял долгий. На одной из остановок в салон вошла она. Ветер ворвался вслед за ней, закрутив полы ее длинного плаща. Девушка окинула взглядом пустые кресла и опустилась на сиденье через проход от меня. Она не смотрела в телефон. Она смотрела в окно, но взгляд ее был устремлен куда-то далеко, за горизонт, будто она видела не убогие придорожные пейзажи, а какие-то иные миры. В ее руках она перебирала странный предмет – старинные часы на серебряной цепочке, стрелки которых замерли на без пятнадцати двенадцать. Я не мог отвести от нее глаз. В ней была какая-то магнитная сила, смесь беззащитности и несгибаемой воли. Она чувствовала мой взгляд и повернула голову. Ее глаза были цвета осеннего неба – серые, глубокие, с золотистыми искорками.

– Я… да, – выдавил я, чувствуя себя школьником.

– Я – Лика, – представилась она, не протягивая руки.

– Алекс.

Она кивнула, как будто уже знала это, и снова уставилась в окно. Казалось, разговор окончен. Но через несколько минут она снова повернулась ко мне.

– Вы ведь тоже получили приглашение? – ее вопрос прозвучал так естественно, будто она спросила о погоде.

У меня перехватило дыхание. Я молча достал из кармана свою карту с цифрой «XXI» и положил на откидной столик. Лика внимательно посмотрела на нее, а потом медленно, почти нерешительно, достала из складок плаща свою. Такая же старая, на том же желтоватом картоне. Только на ней был изображен не путь, а лабиринт. И в углу была выведена римская цифра – «VII».

– Добро пожаловать в игру, Алекс, – тихо сказала она, и в уголках ее губ дрогнула улыбка, в которой было больше грусти, чем радости. – Надеюсь, ты знаешь, во что ввязался. Потому что сойти сейчас уже нельзя.

Автобус резко рванул с места, выезжая на пустынную загородную трассу. Начинало смеркаться. Игра судьбы началась. И моя фигура на доске сделала первый ход – прямо рядом с фигурой загадочной незнакомки. Теперь нам предстояло играть вместе. Или друг против друга. Я этого еще не знал. Автобус, словно уставший зверь, рычал двигателем, вгрызаясь в темноту загородной трассы. Огни последних придорожных домов остались позади, и теперь за окном была только черная пелена, в которой мелькали лишь силуэты редких деревьев-призраков. Тишина в салоне стала густой, тяжелой, нарушаемой лишь гулом мотора и скрипом сидений. Я украдкой наблюдал за Ликой. Она снова уставилась в окно, но теперь ее пальцы нервно перебирали серебряную цепочку тех самых часов. Стрелки все так же показывали зловещее «без пятнадцати двенадцать».

– Что это? – наконец не выдержал я, кивнув на часы. – Почему они остановлены?

Лика вздрогнула, словно возвращаясь из далеких мыслей.

– Это не они остановились. Это Время здесь… другое. Для нас. – Она обернулась ко мне, и в ее глазах плескалась тень той самой грусти, что я видел раньше. – Эти часы – не просто безделушка. Это подсказка. Возможно, таймер. Обратный отсчет до чего-то. Или напоминание о моменте, который все изменил.

– А что было без пятнадцати двенадцать? – спросил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Я не знаю, – честно призналась она. – Для каждого, наверное, свое. Для меня… это время, когда моя жизнь разделилась на «до» и «после». А для тебя? – ее взгляд стал пристальным, изучающим. – Вспомни. Было ли в твоей жизни такое мгновение? Переломное. Решающее. Когда ты сделал выбор, последствия которого не осознавал.

В памяти вдруг всплыл тот самый вечер за покерным столом. Моя рука, протягивающая последние деньги. Смех друзей. Пыльная шкатулка, втолкнутая в мои руки в шутку. «Держи, твой выигрыш!». Мог ли я тогда предположить, что этот нелепый жест станет тем самым роковым выбором? Без четверти двенадцать. Игра как раз была в самом разгаре.

– Кажется… да, – с трудом выдохнул я.

Лика молча кивнула, как будто поняла все без слов.

– Играющий любит такие моменты. Он подбирает нас на изломе. На развилке. Он дает шанс все исправить. Или… окончательно сломать. Зависит от исхода.

Она снова посмотрела на свою карту с лабиринтом, затем на мою с путем.

– Наши роли разные. Твой Знак – Дорога. Тебе предстоит идти, куда ведут. Мой – Лабиринт. Мне предстоит искать выход и помнить, что любое решение может оказаться тупиком. Вместе мы… – она запнулась, подбирая слова, – мы дополняют друг друга. Ты не свернешь с пути, а я не дам нам заблудиться. В теории.

Внезапно автобус резко дернулся и с громким скрежетом начал терять скорость. Лайд панели приборов у водителя беспокойно замигал. Мы катились по инерции, пока окончательно не остановились на обочине, посреди абсолютной глухомани. Глушитель шипел, выпуская клубы пара в холодный воздух. Водитель что-то пробормотал себе под нос, дернул за рычаг, открывающий двери.

– Поломка, – хрипло бросил он в салон, не оборачиваясь. – Ждите. Или идите сами. Недалеко.

Двери с шипением распахнулись, впуская внутрь ледяное дыхание ночи. За порогом была только тьма. Лика встретилась со мной взглядом. В ее глазах не было страха. Была холодная, отточенная решимость.

– Это не поломка, – тихо сказала она. – Это первый ход. Нас выставляют с доски. Наше игровое поле – не автобус. Оно здесь.

Она поднялась, запахнула плащ и уверенно направилась к выходу.

– Ну что, игрок № XXI, – бросила она через плечо. – Готов сделать свой первый ход?

Сердце бешено колотилось. Я посмотрел на пустой салон, на спину равнодушного водителя, на распахнутую дверь в никуда. А потом на спину уходящей девушки, которая, кажется, знала правила этой безумной игры. Глубоко вздохнув, я натянул капюшон и шагнул за ней в ночь. Двери захлопнулись за моей спиной с финальным шипением. Автобус тут же превратился в темный, безжизненный силуэт. Мы остались одни. В полной, оглушающей тишине. Холодный ветер бил в лицо, принося с собой запах хвои и влажной земли. Лика включила фонарик, луч которого прорезал тьму, выхватывая из мрака колею грунтовой дороги.

– Держись ближе, – скомандовала она. – И не отходи ни на шаг. Игра началась по-настоящему. И здесь любая тень может оказаться не просто тенью.

Первый ход был за нами. И я понял, что от того, куда мы сейчас пойдем, зависит все. Абсолютно все. Луч фонаря Лики метались по обочине, выхватывая из тьмы колею размытой дождем грунтовки, мокрые ветки кустарника, корявые стволы сосен. Воздух был ледяным и влажным, он обжигал легкие. Где-то вдали, в черной чаше долины, тускло светились три-четыре окошка – весь «поселок» Орехово, до которого, как я понял, нам еще было идти и идти.

– Куда теперь? – мой голос прозвучал неестественно громко в звенящей тишине, нарушаемой лишь нашим дыханием и хрустом веток под ногами. – В деревню?

Лика не ответила. Она замерла, резко подняв руку, призывая к тишине. Ее голова была слегка наклонена, а взгляд напряженно впивался в непроглядную стену леса, что подступала к дороге с другой стороны.

– Слышишь? – прошептала она, и ее пальцы сжали фонарик так, что кости побелели.

– Это что, нам? – спросил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Это для нас, – поправила меня Лика. Ее лицо в отблеске фонаря было напряжено, но в нем читалась не страх, а жгучее, почти одержимое любопытство. – Играющий делает ход. Он показывает путь. Игнорировать – значит проявить слабость. Значит, признать, что ты не готов играть.

Не говоря больше ни слова, она резко свернула с дороги и направилась в сторону леса, точно зная, откуда доносится звук. Я, поколебавшись секунду, поплелся за ней, чувствуя себя марионеткой, которую дергают за невидимые нити. Идти по мху и валежнику в кромешной тьме было жутковато. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за одежду, словно пытались удержать, не пустить дальше. Музыка становилась все слышнее. Теперь я различал – это была старинная, немного печальная мелодия, монотонно повторяющаяся по кругу, словно заевшая пластинка.

Мы вышли на маленькую поляну. В центре, под сенью огромного старого дуба, стояла полуразрушенная каменная часовенка. Ее очертания едва угадывались в темноте, делая ее похожей на склеп. А перед ней, на поваленном стволе, сидел… никто. Музыка играла сама по себе. Источником ее была маленькая, потрепанная шарманка, аккуратно поставленная на мох у входа в часовню. Рядом с ней лежала картонная коробка из-под обуви, кривая и мокрая. Лика подошла к шарманке и подняла ее. Музыка тут же оборвалась, оставив после себя оглушительную, давящую тишину. Она перевернула инструмент в руках – никаких записок, никаких надписей, только потертости и сколы.

– Смотри, – я указал на коробку.

Сердце ушло в пятки. Это про нас. Каждый штрих.

Лика, не колеблясь, сдернула крышку. Внутри, на бархатной подкладке, лежал единственный предмет – тяжелый, старинный ключ, почерневший от времени, с причудливо витой бородкой. И еще одна карта. Лика подняла ее. На этой карте был изображен подробный план той самой часовенки. В ее основании был выделен крестиком один камень. А на обороте снова была надпись на латыни: «Clavis ad Veritatem».

– Ключ к истине, – перевела Лика. Ее глаза горели холодным огнем. Она схватила ключ и решительно направилась к руинам, будто бывала здесь тысячу раз.

– Здесь, – указала она на ничем не примечательный камень, вросший в землю. – Помоги.

Мы стали дергать и раскачивать его. Камень подался неожиданно легко, с сухим скрежетом. За ним зияла небольшая, темная ниша, откуда пахнуло запахом сырой земли и столетий. Лика, почти не раздумывая, сунула руку внутрь и вытащила оттуда небольшой, запечатанный воском деревянный цилиндр – будто старинную дипломатическую почту. Она разломила воск и извлекла свернутый в трубочку лист плотного, пожелтевшего пергамента. Развернула его под светом фонаря. Там был не текст. Там была сложная, запутанная схема – сеть переплетающихся линий, напоминающая то ли карту местности, то ли астрологическую карту, то ли схему метро неведомого города. И в самом ее центре – стилизованное изображение все тех же замерших часов, показывающих без пятнадцати двенадцать.

Но самое жуткое было внизу. Там, под схемой, была нарисована фигура в длинном плаще, с лицом, скрытым в глубоких тенях. Одна его рука была протянута вперед, и в ладони лежала фигурка, точь-в-точь как та, что была изображена на моей карте с путем. А другая рука держала ножницы, готовые перерезать нить, ведущую ко второй фигурке – фигурке с цифрой «VII». Лика побледнела. Ее уверенность, ее стальная решимость куда-то испарились, сменившись леденящим ужасом. Она отшатнулась, будто от прикосновения раскаленного железа.

– Он не просто ведет игру, – прошептала она, и ее голос дрогнул. – Он решает, кому идти дальше, а кого… отсечь. Он ведет нас к какой-то своей цели. И теперь мы на шаг ближе. Оба.

Она посмотрела на меня, и в ее взгляде я прочитал новую, жуткую мысль, от которой кровь стыла в жилах.

– А что, если эта «Истина», к которой он ведет, – вовсе не то, что мы хотим узнать? Что если она окажется тем, от чего сходят с ума?

– Тишина после ее слов повисла густая, звенящая, давящая. Даже ветер в соснах затих, словно прислушиваясь. Луч фонаря в руке Лики дрожал, выхватывая из мрака жутковатый рисунок на пергаменте – эту фигуру с ножницами, готовую перерезать нашу с ней связь.

– Что… что нам делать? – голос мой сорвался на шепот.

– Лика медленно, будто в трансе, свернула пергамент и сунула его во внутренний карман плаща. Ее пальцы снова нашли часы на цепочке, сжали их в кулаке, словно ища опоры.

– Мы делаем следующий ход. Мы идем дальше. У нас нет другого выбора. Он… – она кивнула в сторону рисунка, – уже начал свою партию. Отступать – значит подписать себе приговор.

– Она резко повернулась и направилась прочь от часовни, обратно к дороге. Я бросил последний взгляд на черный провал ниши в стене, на валявшуюся на земле шарманку, и поплелся за ней. Возвращаться в автобус смысла не было. Наше «игровое поле» было здесь.

– Мы шли молча. Давление этой ночи, этого леса, этой невидимой слежки становилось невыносимым. Каждый шорох в кустах заставлял вздрагивать, каждая тень казалась движущейся. Я постоянно оборачивался, мне чудились шаги за спиной.

– Не оглядывайся, – тихо, но твердо сказала Лика, не оборачиваясь сама. – Он любит играть со страхом. Не давай ему этой пищи.

– — А кто он? – выдохнул я. – Хоть что-нибудь ты знаешь?

– Она замедлила шаг, позволив мне поравняться с ней.

– — Знаю только то, что говорят легенды. Что он – не человек. Что он древний. Что он коллекционирует судьбы. Или обрывает их. Для него это высшая форма искусства. Мы для него – всего лишь краска на холсте.

– Впереди, сквозь деревья, наконец-то показались огни поселка. Несколько тусклых точек, обещающих хоть какое-то укрытие. Мы вышли на окраину. Две-три улочки с покосившимися домиками, темными окнами и ни единой живой души.

– Куда теперь? – спросил я, озираясь. Место казалось вымершим.

– Лика достала из кармана ключ, найденный в коробке. Она внимательно его рассмотрела при свете фонаря, проводя пальцем по причудливой резьбе.

– Этот ключ… он от двери. Не от современной. Старинной. Ищем дом, которому он подойдет.

– Мы двинулись по главной улице. Напряжение сжимало виски. Казалось, из-за каждой занавески за нами наблюдают. В конце улицы стоял дом чуть больше других, с почерневшим от времени деревянным фасадом и массивной дубовой дверью. На ней висел огромный, покрытый паутиной замок.

– Лика подошла, примерила ключ к замочной скважине. Сердце заколотилось у меня в груди. Он вошел идеально. Она повернула его. Раздался глухой, скрипучий щелчок, эхо которого прокатилось по спящей улице.

– Дверь бесшумно отворилась внутрь, пропуская запах пыли, старого дерева и чего-то еще… сладковатого, травяного.

– Мы переступили порог. Лика провела лучом фонаря по комнате. Это была не гостиная. Это была лавка старьевщика, забитая до потолка. Полки ломились от хлама: фарфоровые куклы с пустыми глазами, стопки пожелтевших газет, сломанные часы, странные механизмы, чучела птиц. И книги. Горы книг в кожаных переплетах с стершимися названиями.

– В центре комнаты стоял массивный стол, а на нем – одна-единственная вещь.

– Старый, потрепанный блокнот из грубой кожи. На обложке была вытеснена та же римская цифра, что и на карте Лики – «VII».

– Она замерла, глядя на него, будто увидела призрака.

– Это… мое, – прошептала она. – Это из моей прошлой жизни. Откуда оно здесь?

– Она сделала шаг к столу, но я инстинктивно схватил ее за руку.

– Стой. Это ловушка.

– Слишком уж очевидно. Слишком уж прямо нам под нос кладут именно то, что связано с ее тайной.

– Но она уже не слушала. Она вырвала руку и резко открыла блокнот. На первой странице, детским почерком, было выведено: «Дневник Лики Зарецкой». И ниже – рисунок. Тот самый рисунок замерших часов, показывающих без пятнадцати двенадцать.

– Она начала листать страницы, ее глаза бегали по строчкам, лицо становилось все бледнее.

– Нет… этого не может быть… – она бормотала. – Я сожгла этот дневник. Я сама его сожгла, после того как…

– Она отшатнулась от стола, будто обожглась. Блокнот упал на пол, раскрывшись на какой-то схеме – схеме сложного механизма.

– Он не просто ведет игру, Алекс, – ее голос был полон ужаса. – Он влезает в голову. Он знает то, чего не может знать. Он выкапывает то, что похоронено глубоко…

– Внезапно дверь позади нас с грохотом захлопнулась. Мы обернулись. В замочной скважине с другой стороны повернулся ключ. Мы оказались в ловушке.

– А потом в глубине лавки, за горой хлама, что-то зашевелилось. Послышался тихий, скрипучий смешок.

Играющий вышел на связь.

Смешок был сухим, скрипучим, словно трещали старые половицы под невидимой ногой. Он раздался не из одного угла, а сразу со всех сторон, отражаясь от грузных, молчаливых теней хлама. Воздух в лавке стал густым, спертым, сладковатый запах трав теперь отдавал гнилью. Лика резко развернулась, прижимая дневник к груди. Ее глаза метались по заваленному барахлом пространству, пытаясь выделить источник звука. Я инстинктивно шагнул вперед, заслоняя ее собой, хотя от кого – не знал. В руках был только фонарь. Я направил его луч в самую гущу теней, за стойки с чучелами и паутиной.

– Покажись! – крикнул я, и мой голос прозвучал глухо, будто поглощенный ватой.

В ответ только тишина. Давящая, насмешливая. Потом – легкий шорох. Сверху. Мы оба резко подняли головы. На балконе второго яруса, едва видный в мраке, стояла фигура. Высокая, худая, закутанная в темный плащ с поднятым капюшоном. Лица не было видно, только черный провал. В одной руке она держала трость с набалдашником в виде совиной головы. Лика издала сдавленный звук, похожий на стон. Она узнала его. По рисунку. По тому, как все это было устроено.

Фигура не двигалась. Она просто наблюдала. Чувство было таким, будто на нас смотрят сразу со всех сторон, будто сама лавка с ее куклами и чучелами – это один большой глаз.

– Зачем? – выдохнула Лика, и в ее голосе была не только ненависть, но и отчаянная, детская обида. – Зачем ты это делаешь?

Из-под капюшона донесся голос. Он был тихим, безжизненным, лишенным всяких эмоций, и словно состоял из множества голосов, наложенных друг на друга – старческих, детских, мужских, женских.

– Разве игра сама по себе – не награда? – прозвучало в темноте. – Вы – мои лучшие произведения. Такой красивый дуэт. Дорога и Лабиринт. Надежда и Память. Вы идеально дополняете друг друга. Я просто подталкиваю вас к… осознанию этого.

Он сделал легкий жест тростью. На одном из столов сама собой раскрылась тяжелая книга в кожаном переплете. Страницы зашелестели, переворачиваясь сами по себе, и остановились. На них был изображен все тот же дуб у часовни и мы с Ликой, стоящие над шарманкой.

– Каждый ваш шаг уже стал историей, – продолжил голос. – Легендой. Моей личной коллекцией. Но настоящий шедевр еще впереди. Тот самый момент, когда нить будет перерезана. Или… нет. Это и есть главная интрига.

Я почувствовал, как по спине Лики пробежала дрожь. Она сжала кулаки.

– Мы не твои куклы.

– О, вы не куклы, – голос прозвучал почти ласково, и от этого стало еще страшнее. – Вы живые, дышащие, чувствующие существа. Это и есть вся прелесть. Ваш страх, ваша ярость, ваша привязанность друг к другу… это краски. Я лишь направляю кисть.

Он снова пошевелил тростью. Дверь позади нас с тихим щелчком отперлась.

– Ваш ход, игроки. Времени на раздумья мало. Часики-то тикают. Пусть и без стрелок.

Фигура на балконе стала размываться, расплываться, как дымка, растворяясь в темноте. Через секунду на том месте никого не было. Мы стояли в полной тишине, в пропахшей смертью и стариной лавке, словно только что видели коллективный кошмар. Давящее присутствие ушло, но ощущение слежки осталось. Лика, не говоря ни слова, резко развернулась и выбежала на улицу. Я – за ней. Холодный ночной воздух обжег легкие, но не смог смыть ощущения той сладковатой гнили. Она прислонилась к стене дома, дыша прерывисто, почти рыдая.

– Он везде. Он везде, Алекс. Он знает все. Он играет нами, как на скрипке.

Я подошел к ней, не зная, что сказать. Рука сама потянулась положить ей на плечо. Она вздрогнула от прикосновения, но не отстранилась.

– Что было в том дневнике? – осторожно спросил я. – Почему ты его сожгла?

Она закрыла глаза, и по ее лицу пробежала судорога боли.

– Там было… то, за что мне до сих пор стыдно. То, что сломало одну жизнь и искалечило другую. То самое «без пятнадцати двенадцать». Я думала, спрятала это навсегда. А он… он просто взял и вытащил. Как вытаскивают грязное белье на всеобщее обозрение.

Она открыла глаза, и в них бушевала буря из стыда, гнева и отчаяния.

– Он прав. Мы идеальная пара для его игры. Ты идешь вперед, не зная своего прошлого. А я… я иду, прикованная к своему. И он будет играть на этом. Пока не сломает одного из нас. Или обоих.

Внезапно она выпрямилась и посмотрела на карту-схему, которую мы нашли в часовне.

– Нет. Не будет. – Ее голос зазвучал с новой, стальной решимостью. – Он хочет зрелища? Он его получит. Но мы изменим правила. Мы найдем его. Не он ведет нас, а мы идем к нему.

Она сунула руку в карман и вытащила тот самый тяжелый ключ.

– Он сказал – «ваш ход». Значит, у нас есть шанс. Этот ключ… он от чего-то важного. Не от этой двери. Это был лишь знак. Мы должны найти дверь, которую он отпирает.

Она посмотрела на карту, затем на часы на своей груди.

– Без пятнадцати двенадцать. Это не время в прошлом. Это время, которое у нас есть сейчас. Обратный отсчет до чего-то. И мы должны успеть.

Она оттолкнулась от стены, и в ее глазах горел новый огонь – огонь не слепого следования, а яростного противостояния.

– Идем. Мы играем его игру. Но теперь – по своим правилам.

Луч фонаря выхватывал из темноты разбитую щебенку дороги и покосившиеся заборы. Поселок спал мертвым сном, ни в одном окне не теплился свет. Только наши шаги нарушали гнетущую тишину, отдаваясь эхом в пустоте. Лика шла быстро, почти бежала, сжимая в одной руке ключ, в другой – карту-схему. Ее дыхание было частым, но не от усталости – от ярости.

– Он думает, что держит все под контролем, – выдохнула она, не сбавляя темпа. – Что мы просто бегаем по его лабиринту, как лабораторные мыши. Но у каждой мыши есть зубы.

– И что мы будем делать? – спросил я, едва поспевая за ней. – Мы даже не знаем, где искать эту дверь.

– Знаем! – она резко остановилась и ткнула пальцем в схему. – Смотри. Центр. Часы. Все дороги на этой карте ведут сюда. И все линии… они сходятся не к деревне. Они сходятся туда.

Она указала на темный контур на холме за последними домами. Массивное, угрюмое здание из темного камня, больше похожее на заброшенную усадьбу или на маленький замок. В его единственном окне на втором этаже тускло светился оранжевый, почти незаметный огонек. Как будто кто-то ждал.

– Он там, – прошептала Лика. – Или его посланник. И дверь, которую отпирает этот ключ, тоже там. Он вел нас сюда. Прямо к себе.

Это было безумием. Идти прямо в логово к тому, кто играет с тобой, как кошка с мышкой. Но отступать было некуда. Автобус исчез. Дорога назад была отрезана. Оставалось только вперед. Мы шли через спящий поселок, и казалось, что за нами из-за темных стекол следят сотни глаз. Воздух стал еще холоднее, и откуда-то потянул сладковатый, знакомый по лавке запах увядающих цветов и старой бумаги. Усадьба оказалась больше и мрачнее, чем казалось издалека. Высокая чугунная ограда с облупившейся краской, массивные дубовые ворота… которые были приоткрыты. Как будто нас ждали. Мы вошли во двор, заросший бурьяном. Тропинка к парадной двери была усыпана битым стеклом и щебнем. Сама дверь была огромной, из темного дерева, с тяжелым молотком в виде головы хищной птицы. И снова – никаких замков. Она была приоткрыта на сантиметр.. Лика перевела дух, посмотрела на меня. В ее взгляде был вопрос и последнее предупреждение. Я кивнул. Нечего было терять.

Она толкнула дверь. Та бесшумно отворилась, впустив нас в просторный, темный холл. Воздух был неподвижным и спертым, пахло воском, пылью и все той же странной, сладковатой травой. В центре холла на постаменте стояли те самые часы. Большие, напольные, с маятником. И их стрелки показывали без пятнадцати двенадцать. Они были мертвы. А на полу перед ними, мелом, была нарисована сложная, запутанная диаграмма – точная копия той, что была на пергаменте. И на ней лежали две фигурки, вырезанные из темного дерева. Одна – с цифрой XXI, другая – с VII. Они были соединены тонкой красной нитью.

И прямо над ними, на стене, висела та самая дверь. Не проем в стене. А именно дверь. Небольшая, дубовая, с причудливой резьбой, изображающей тот же лабиринт, что и на карте Лики. И с замочной скважиной, которая идеально подходила под наш ключ. Лика медленно подошла к ней, завороженная. Она протянула руку с ключом.

– Стой! – резко сказал я. Инстинкт сжал горло. – Это ловушка. Очевидная. Он хочет, чтобы ты ее открыла.

– Я знаю, – ее голос был спокоен и страшен этой покорностью. – Но у нас нет выбора. Это и есть ход. Его ход. И наш. Мы должны сделать его.

Она вставила ключ в скважину. Повернула. Раздался громкий, чистый щелчок, прозвучавший как выстрел в тишине. Дверь не открылась. Вместо этого стрелки часов на постаменте резко дернулись и с тихим скрежетом пришли в движение. Маятник качнулся. Раз. Два. Они начали отсчет. Обратный отсчет от без пятнадцати двенадцать. И тогда из темноты за нами снова раздался тот самый, многослойный, безжизненный голос.

– Поздравляю. Вы дошли до сути. До кульминации. – Фигура Играющего отделилась от тени у стены. Он был здесь, с нами в одной комнате. Его трость тихо постукивала по каменному полу. – Дверь отперта. Но открыть ее можете только вы. Вместе. Ценой того, что дороже всего.

Он сделал легкий жест, и красная нить, соединяющая деревянные фигурки, натянулась, как струна.

– Разорвите связь – и дверь откроется. Каждый пойдет своей дорогой. Игра будет завершена. – Его пустой капюшон был повернут на нас. Или сохраните ее… и посмотрите, что будет дальше. Но помните, время на исходе.

Стрелки часов неумолимо двигались к роковой отметке. Без пятнадцати двенадцать. До чего? До конца игры? До нашей гибели? До чего-то еще более страшного? Лика смотрела то на меня, то на нить, то на дверь. В ее глазах бушевала война. Война между желанием бежать от прошлого и тем странным, новым чувством, что зародилось между нами за эту безумную ночь.

Играющий наблюдал. И ждал. Ждал своего финального, самого изощренного хода. Секундная стрелка часов отсчитывала последние мгновения. Ее металлический цыкающий звук резал тишину, отдаваясь эхом в висках. Тик. Так. Тик. Пятнадцать минут. Пятнадцать минут до чего? Я смотрел на Лику. На ее бледное, искаженное внутренней борьбой лицо. На тонкую алую нить, что соединяла наши деревянные копии на полу. Разорвать – значит спастись, но потерять ее. Сохранить – значит бросить вызов Играющему, но обречь нас обоих на неизвестность. Она смотрела на меня, и в ее глазах, полных ужаса, вдруг мелькнула искра чего-то иного. Непокорности. Того самого стержня, что заставил ее бежать от прошлого.

– Нет, – прошептала она, и ее голос окреп. – Нет. Я больше не бегу. Я не отдам тебя. Я не отдам себя.

Ее взгляд скользнул с нити на Играющего. Она выпрямилась во весь рост, и ее фигура, такая хрупкая, вдруг наполнилась невероятной силой.

– Ты хочешь выбора? – ее голос зазвучал громко, бросая вызов давящей тишине особняка. – Получи его!

И вместо того, чтобы тянуться к нити, она резким, отточенным движением швырнула тяжелый ключ прямо в циферблат часов. Стекло треснуло с оглушительным грохотом. Стрелки замерли, искривились, застряв между цифрами. Маятник дернулся в конвульсиях и застыл. Сладковатый запах усилился, смешавшись с запахом озона и горящего металла. Играющий замер. Его безмолвие стало вдруг звенящим, напряженным. Он не ожидал этого. Никто не ожидал.

– Ты сломала правила, – его голос прозвучал впервые без той леденящей монотонности. В нем послышался… интерес. Живой, хищный, жадный интерес.

– Ты сам сказал – мы можем изменить игру! – парировала Лика, ее грудь вздымалась. – Ты не получишь ни разрыва, ни сохранения. Ты получишь бунт. Мы не твои фигурки!

В этот момент я увидел. Дверь – та самая, дубовая – дрогнула. В замочной скважине, где все еще торчал ключ, повернувшийся при ударе, вспыхнул слабый голубоватый свет. Резьба на ней засветилась, лабиринт на ее поверхности будто ожил, заструился. Она приоткрылась. Всего на сантиметр. Но из щели повалил густой, белый, обжигающе холодный туман.

– Что ты наделала? – прошипел Играющий. Его тень заколебалась, стала менее плотной. – Это не вход! Это граница! Ты выпустила…

Он не договорил. Из щели в двери что-то хлынуло. Не туман. Что-то другое. Плотное, видимое лишь краем глаза, состоящее из шепота тысяч голосов, из обрывков чужих воспоминаний, из теней несостоявшихся судеб. Это было Время. Свободное, дикое, не скованное больше стрелками часов. Оно ударило по нам волной. Картинки промелькнули перед глазами: я – ребенком на качелях, Лика – сжигающая тот самый дневник в печке, чьи-то незнакомые руки, пишущие письмо, чье-то последнее дыхание… Играющий отшатнулся, его плащ затрепетал, как на ветру. Он поднял трость, пытаясь овладеть хлынувшей стихией, но она была слишком сильна, слишком хаотична.

– Бежим! – закричала я, хватая Лику за руку. Мы рванулись прочь от двери, от часов, от невыносимого давления времени.

Мы вылетели из особняка во двор, падая на колени в колючую траву. За нами, из распахнутой двери, бил в небо столб сияющего хаоса, освещая поселок неестественным светом. Играющий не последовал за нами. Мы сидели, обнявшись, дрожа, не в силах вымолвить ни слова. Часы в холле особняка, наконец, остановились окончательно. Стрелки замерли навсегда. Мы не разорвали связь. Мы ее… усилили. Сделав выбор против него. Мы изменили правила.

Вдалеке, на дороге, послышался шум мотора. Подъезжал тот самый автобус, словно ничего и не произошло. Игра была далека от завершения. Она только перешла на новый уровень. И теперь Играющий знал – его лучшие фигуры начали ходить сами.

Глава 3: “ Бунт на доске»

Тишина.

Оглушительная, звенящая, абсолютная.

После рева вырвавшегося на свободу Времени, после шепота тысяч голосов, ворвавшихся в сознание, эта тишина была оглушающей. Мы лежали на колючей траве, вцепившись друг в друга, как тонущие в бушующем море. Сердце колотилось где-то в горле, выбивая сумасшедший ритм. Я рискнул поднять голову. Особняк стоял неподвижно. Столб света из двери исчез. Сама дверь теперь была просто старым деревом, щель едва заметна. Но вокруг царил хаос иного рода. Лужи во дворе затянулись тонким, хрустальным льдом, хотя до зимы было далеко. Рядом с моей рукой лежал пожелтевший осенний лист, хотя вокруг буйствовала летняя зелень. Время здесь спуталось, перемешалось, оставив после себя причудливые, невозможные следы.

Лика тоже поднялась на локоть. Ее лицо было бледным, но глаза горели. Не страхом, а ликованием, дикой, животной радостью от содеянного.

– Мы сделали это, – прошептала она, и ее голос сорвался на смех, смех, граничащий с истерикой. – Видел его лицо? Он не ожидал! Он не ожидал, что мы можем вот так!

Из особняка не доносилось ни звука. Играющий не вышел. Он остался там, в своем разрушенном святилище, лицом к лицу с тем, что он сам же и породил. Вдалеке, на дороге, настойчиво прогудел клаксон. Тот самый автобус. Водитель, все тот же усталый мужик, высунулся из окна и помахал нам рукой, будто мы просто запоздавшие туристы. Мы молча поднялись, отряхиваясь. Ноги подкашивались. Мы шли к автобусу, не оглядываясь на особняк. Ощущение было таким, будто мы оставляем позади не просто дом, а целую эпоху. Эпоху страха и слепого следования. Двери автобуса с шипением открылись. Мы вошли внутрь. Салон был пуст. Мы молча упали в кресла у окна. Двери закрылись, автобус тронулся и понес нас прочь от Орехово, от часов, от двери в никуда.

Лика смотрела в окно, но теперь ее взгляд был не отрешенным. Он был живым, ясным, сфокусированным на настоящем. Она достала свои часы на цепочке. Стрелки по-прежнему показывали без пятнадцати двенадцать. Но теперь это был не символ прошлого. Это был трофей. Напоминание о том, что даже время можно остановить, если хватит смелости бросить вызов тому, кто им управляет.

– Он не проиграл, – тихо сказала она, не глядя на меня. – Игра просто изменилась. Теперь у него есть личный интерес к нам. Не просто к игрокам. К бунтовщикам.

– Что будем делать? – спросил я. И впервые за всю эту ночь в моем голосе не было страха. Была усталость, ошеломление, но и решимость.

Лика повернулась ко мне. В ее глазах читалась та же решимость, отточенная, как лезвие.

– Мы будем играть. Но теперь мы знаем его слабость. Он – архитектор правил. А любыми правилами можно воспользоваться. Можно найти в них лазейку. Или сломать их. – Она сунула руку в карман и достала смятый, но целый пергамент с картой-схемой. – У нас есть это. И у нас есть это. – Она указала на свои часы. – И у нас есть это. – Ее взгляд скользнул на меня, и в нем мелькнуло что-то теплое, что-то новое.

Автобус выехал на трассу. За окном занимался новый день. Первые лучи солнца золотили верхушки сосен. Мы ехали молча, но это молчание было уже другим. Не тягостным, а общим. Мы были больше не пешками. Мы были союзниками. Побитыми, уставшими, но непобежденными. Впереди была дорога. Длинная, неизвестная, полная опасностей. Но теперь мы знали – мы можем не только идти по ней. Мы можем менять ее направление. Игра судьбы продолжалась. Но теперь у нее появились новые правила. Наши правила.

Автобус, урча, катил по пустынной утренней трассе. За окном проплывали поля, окутанные легким туманом, и редкие перелески, золотящиеся под первыми лучами солнца. Казалось, прошлая ночь была просто дурным сном. Если бы не ледяная усталость в костях, не запах дыма и смерти, въевшийся в одежду, и не молчаливая фигура Лики рядом. Она сидела, сжав в кулаке свои замершие часы, и смотрела в окно. Но взгляд ее был не пустым. Он был острым, аналитическим. Она перебирала в уме детали, как четки.

– Он не стал нас останавливать, – нарушила она тишину, и ее хрипловатый голос прозвучал особенно громко в пустом салоне. – Не попытался отомстить сразу. Почему?

– Может, мы его ранили? – предположил я. – Твоим ключом… или тем, что вырвалось.

– Нет, – она покачала головой. – Он не из тех, кого можно ранить ключом. Это было… неожиданно. Мы сделали ход, которого не было в его схеме. Он замер, чтобы пересчитать все варианты. Чтобы понять, как теперь играть с нами. Мы из козырных карт превратились в джокера.

Она повернулась ко мне, и в ее глазах горел странный огонь – смесь истощения и неприкрытой жажды знаний.

– Ты видел? Когда хлынуло то… Время. Ты видел картинки?

Я кивнул, сглотнув. Обрывки чужих жизней до сих мерещились на сетчатке. – Да. Ты… ты сжигала дневник.

Ее лицо на мгновение исказилось гримасой боли, но она взяла себя в руки.

– Это было одно из самых страшных мгновений моей жизни. А что видел ты?

Я замялся. Вспомнил свои детские качели, чувство полета и беззаботности, которое навсегда осталось в прошлом. – Себя. Маленького.

– Он играет на самом главном, – тихо заключила Лика. – На точках невозврата. На моментах, которые делают нас теми, кто мы есть. Он не просто коллекционер судеб. Он их… шеф-повар. Он смешивает ингредиенты, чтобы получить нужную реакцию.

Она замолчала, снова уставившись в окно. Поселок давно скрылся из виду. Мы ехали в никуда, подчиняясь неведомому маршруту. Внезапно Лика вздрогнула и сунула руку в карман своего плаща. Ее глаза расширились. Она медленно вытащила какой-то небольшой предмет, которого, казалось бы, там не должно было быть. Старый, потертый на углах, черно-белый снимок. На нем были двое детей – девочка лет десяти с темными, серьезными глазами (это была Лика) и мальчик чуть младше, с беззаботной улыбкой. Они стояли, обнявшись, на фоне яблони в цвету.

Лика побледнела как полотно. Пальцы ее задрожали.

– Это… мой брат. Антон. – Голос ее сорвался. – Фотография была в том дневнике. Я… я сама ее туда вклеила. И сожгла вместе с ним.

Она перевернула снимок. На обороте, знакомым нам уже изысканным почерком, было выведено всего два слова: «Найди его». Ледоход прошел по моей коже. Играющий не просто наблюдал. Он делал следующий ход. Он не просто показывал ей больное место. Он предлагал наживку. Приз. То, о чем она, возможно, даже боялась мечтать.

– Это ловушка, – выдохнул я. – Очевидная. Он хочет, чтобы ты пошла на поводу у своих чувств.

– Конечно, ловушка, – ее голос был тверд, но в нем слышались слезы. Слезы ярости. – Самая гениальная ловушка. Потому что я все равно пойду. Потому что я должна знать. Жив он? Что с ним? Это он… или это просто еще один ее трюк?

Она сжала фотографию так, что бумага смялась.

– Он знает. Он все про меня знает. И он будет использовать это снова и снова. Но теперь… теперь и я кое-что знаю.

– Что? – спросил я.

– Что у него есть чему поучиться, – она горько усмехнулась. – Он дал мне не просто боль. Он дал мне цель. Не абстрактную «игру», а конкретную, живую цель. Найти брата. И чтобы это ни было – правда или иллюзия – я докопаюсь до сути. И заодно… выясню, как он достал эту фотографию. Откуда он знает?

Автобус начал сбрасывать скорость, подъезжая к одинокой остановке в чистом поле. Ни домов, ни людей вокруг. Только табличка с номером маршрута. Лика сунула фотографию обратно в карман и поднялась. Ее лицо выражало непоколебимую решимость.

– Наш стоп. Выходи. Пора составлять новый план.

– Какой план? – растерянно спросил я, следуя за ней.

Она обернулась на ступеньках, и в ее глазах вспыхнул тот самый огонь, что был в особняке, когда она швыряла ключ.

– План, как обыграть мага в его же игре. Используя его же подсказки. Он думает, что ведет меня к прошлому. А я поведу его… прямиком к его собственным секретам. И для начала нам нужен кое-кто, кто разбирается в старых фотографиях и в том, откуда что берется.

Двери закрылись за нами, и автобус уехал, оставив нас на обочине под уже припекающим солнцем. Вокруг не было ничего, кроме бескрайних полей и чувства, что мы только в самом начале пути. Но теперь у нас была не просто карта. У нас была цель. И страшная, опасная догадка, что Играющий, возможно, совершил свою первую ошибку, дав ее нам. Мы стояли на пыльной обочине, в звенящей тишине, нарушаемой лишь жужжанием шмеля в придорожных цветах. Солнце припекало макушку. Абсурдность ситуации была оглушительной: мы только что пережили ночь в кошмарном доме времени, а теперь просто ждали на пустынной дороге непонятно чего. Лика вытащила тот самый снимок и снова принялась изучать его, вглядываясь в каждую деталь, каждый полу стёршийся пиксель, будто пытаясь силой воли вырвать у бумаги ее тайну.

– Смотри, – она ткнула пальцем в угол фотографии. – Фон. Яблоня. И за ней – часть окна с резными ставнями. Такие ставни делали только в одном регионе – в северных деревнях, под Волоколамском. У бабушки… – ее голос дрогнул, – у бабушки в деревне была такая же яблоня. И такие ставни.

Она подняла на меня взгляд, в котором смешалась надежда и ужас.

– Он не просто дал мне фотографию. Он дал мне координаты. Весь этот цирк с автобусом, с игрой… он вел меня туда с самого начала. К моему же прошлому.

– Значит, мы едем под Волоколамск? – уточнил я, чувствуя, как в груди замирает что-то тяжелое и холодное.

– Нет, – она резко покачала головой и сунула снимок мне в руки. – Смотри на мальчика. На Антона.

Я вгляделся в лицо улыбающегося ребенка. Милое, круглолицее, с ямочками на щеках… и с родинкой под левым глазом. Совершенно обычная родинка.

– И что? – не понял я.

– Ее нет, – прошептала Лика, и ее глаза стали сумасшедшими от осознания. – У Антона не было родинки под глазом. Никогда. Это не он.

Я снова посмотрел на фото. Теперь и мне показалось, что лицо мальчика было чужим, ненастоящим, словно составленным из кусочков.

– Это… подделка? – выдохнул я.

– Хуже, – Лика провела рукой по лицу, будто стирая усталость. – Это послание. Он не просто показал мне больное место. Он показал, что может создать любую реальность. Любое прошлое. Он может вставить в мою память любого мальчика и сказать – «вот твой брат, найди его». Он не ведет меня к брату. Он ведет меня в ловушку, сшитую из моих же воспоминаний, но с фальшивой наживкой внутри.

Вдалеке, со стороны, откуда мы приехали, послышалось нарастающее урчание мотора. Не грузовика, а чего-то меньшего, стремительного. Из-за поворота выкатил старенький, выцветший на солнце «Москвич-412». Он подкатил к нам и остановился. За рулем сидел пожилой мужчина в очках с толстыми линзами и в кепке. Он высунулся в окно.

– В город? – крикнул он хриплым голосом. – Подбросить?

Лика и я переглянулись. Это была не случайность. В этой игре не было случайностей.

– Спасибо, – сказала Лика, открывая дверь. – Вы кстати.

Мы уселись на потрепанные сиденья, пахнущие бензином и старой кожей. Мужик тронулся с места, мурлыча себе под нос какую-то мелодию. Лика наклонилась ко мне так, чтобы водитель не слышал.

– Видишь? Он уже подстраивается. Меняет декорации. Заменил автобус на машину. Подбрасывает нам «случайных» попутчиков. Игра идет, Алекс. Но мы раскрыли его трюк с фотографией. Мы знаем, что он лжет. Это наше преимущество.

– И что мы делаем? – спросил я так же тихо.

– Мы играем в долгую. Мы едем «под Волоколамск». Мы делаем вид, что поверили. Мы идем в эту ловушку с открытыми глазами. И смотрим, что он для нас приготовил. – В ее глазах зажегся азарт безумца, готового сжечь себя, чтобы поджарить врага. – Он хочет спектакль? Он его получит. Но финал мы напишем сами.

Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, словно отдыхая. Но я видел, как напряжены ее пальцы, сжимающие край сиденья. Я посмотрел в окно. Поля проплывали мимо, однообразные и безмятежные. Но теперь за этим спокойствием мне чудилась огромная, невидимая кукловодческая рука, расставляющая декорации для нашего с Ликой следующего акта. Мы ехали в ловушку. Добровольно. Чтобы узнать, кто же на самом деле дергает за ниточки. И какую цену мы сможем заставить заплатить его за эту игру.

«Москвич» пыхтел по ухабистой дороге, словно старая, но неутомимая лошадка. Водитель, представившийся дядей Мишей, без умолку болтал о погоде, о том, что нынче яблоки уродились, и о том, как сложно стало достать запчасти для «ласточки». Его речь была настолько обыденной, настолько плотно сшитой из бытовых деталей, что это вызывало подозрение. Слишком уж он был идеальным персонажем для этой сельской идиллии. Лика молчала, притворяясь дремлющей, но я видел, как ее глаза прищурены, а внимание сканирует каждую мелочь за окном: кривизну столбов, породу пролетавших птиц, вывески на редких магазинчиках. Она искала фатальную ошибку в декорациях, след вмешательства Играющего.

– Эх, молодежь, – вздохнул дядя Миша, закуривая самокрутку. – В деревню вас теперь не заманишь. Все в города, за телефонами своими. А тут воздух-то какой! Тишина! – Он широко взмахнул рукой, указывая на пустующие поля.

И в этот момент я его поймал. Его рука, лежащая на руле. Кисть была покрыта темными пятнами – не грязи, а странными, будто выцветшими участками кожи, похожими на плесень или пепел. Он заметил мой взгляд и резко убрал руку, сунув ее в карман куртки.

– Старость, не радость, – пробормотал он с натянутой улыбкой. – Ревматизм.

Лика тоже увидела. Ее глаза встретились с моими, и в них промелькнуло холодное понимание. Это был не человек. Или не совсем человек. Это был другой тип марионетки. Более сложный, более проработанный, но все же кукла. Следы «производства» были тщательно скрыты, но не идеально. Деревня, в которую мы въехали, казалась вымершей. Трава на улицах некошеная, ставни на окнах закрыты. Только у одного дома, того самого, с резными ставнями и старой яблоней во дворе, дымилась печная труба.

– Приехали, красавицы, – дядя Миша заглушил двигатель. – Вон тот дом, как вы и просили. Нужно помочь с вещами?

– Нет, спасибо, – Лика выпрыгнула из машины, ее голос был неестественно бодрым. – Мы сами.

Она щедро расплатилась с водителем, и тот, пожелав удачи, развернулся и укатил обратно, оставив нас одних на пыльной деревенской улице перед калиткой с висящим на ней ржавым замком. Воздух был густым и сладким от запаха перезрелых яблок. И абсолютно беззвучным. Ни лая собак, ни мычания коров, ни детских голосов. Только жужжание осы, кружащей над упавшим плодом. Лика подошла к калитке. Замок, конечно же, был не заперт. Она толкнула створку, и та со скрипом открылась. Двор был ухоженным, даже слишком. Слишком идеальным. Как будто его только что подготовили для съемок. Та самая яблоня, с фотографии, стояла вся в плодах. И под ней, на старой скамейке, сидела старушка в платочке и смотрела на нас пустыми, голубыми глазами.

– Ждали вас, – сказала она тем же безжизненным, многослойным голосом, что и Играющий в особняке. Голос звучал из ее уст, но губы почти не двигались. – Проходите. Чайку попьем.

Лика замерла на месте, сжимая ручку своего плаща. Это было слишком. Слишком прямолинейно. Слишком буквально.

– Нет, – резко сказала она. – Мы не пойдем. Игра окончена.

Она развернулась и схватила меня за руку.

– Бежим. Бежим сейчас же.

Мы рванули обратно к дороге. За спиной раздался скрип скамейки. Старуха поднялась. Ее движения были резкими, угловатыми, нечеловеческими.

– Куда же вы? – ее голос преследовал нас, настигая, обтекая со всех сторон. – Антошка вас ждет. Он тут, в доме…

Мы не оглядывались. Мы бежали по пыльной улице, назад, к пустынной трассе. Сердце колотилось, в висках стучало. Сзади послышался нарастающий гул. Не мотора. Это был звук трескающейся древесины, рвущейся ткани, ломающихся костей. Звук рвущейся иллюзии.

Мы добежали до дороги и обернулись.

Дом с резными ставнями медленно расплывался, как картина под дождем. Краски текли, стены оседали, яблоня чернела и рассыпалась в труху. На ее месте осталась лишь воронка из темной, влажной земли, а над ней висело бледное, размытое подобие лица старухи, которое медленно таяло в воздухе. Ловушка самоуничтожалась. Играющий стирал доказательства своего провала. Мы стояли, опираясь на колени, и хватали ртом воздух. От деревни не осталось ничего, кроме нескольких настоящих, полуразрушенных домов и того самого ощущения тотального запустения.

Лика выпрямилась. Ее лицо было серьезным.

– Он не всесилен. Его иллюзии требуют энергии. Поддержки. Они не могут существовать вечно, особенно если в них не верят. Мы его ранили. Не физически. Мы ранили его самомнение. Его контроль дал трещину.

Она посмотрела на пустую дорогу.

– Он отступил, чтобы перегруппироваться. Но он еще вернется. И в следующий раз его иллюзии будут тоньше. Совершеннее.

– Что будем делать? – спросил я, все еще не в силах отдышаться.

– Мы будем учиться, – сказала Лика, и в ее голосе зазвучала сталь. – Если он может создавать реальность, значит, этому можно научиться. Или хотя бы понять, как это разрушать. Нам нужен… специалист. Кто-то, кто сталкивался с подобным.

Она достала из кармана тот самый пергамент с картой-схемой.

– Эта карта… она вела не только к часовне. Она вела к нему. К Играющему. Но она ведет и к другим местам. К узлам его силы. Или к точкам, где реальность тоньше. – Она провела пальцем по одной из переплетающихся линий. – Вот. Смотри. Этот узор… он похож на символы из старых алхимических трактатов. Нам нужен алхимик. Или хотя бы сумасшедший историк, который в этом разбирается.

Вдалеке, на горизонте, снова показалась знакомая пыльная туча. Ехал автобус. Наш «верный конь», наш единственный проводник в этом безумном мире.

– Поехали, – сказала Лика, подходя к обочине. – У нас есть новый адрес. Пора в библиотеку. Настоящую.

Глава 4. «Крах кукловода»

Автобус, верный и неизменный, как закон гравитации, был пуст. Мы молча устроились на тех же местах, что и накануне. Салон пах теперь не только пылью и соляркой, но и нашим страхом, потом и сладковатым дымом от развеявшейся иллюзии. Лика не смотрела в окно. Она смотрела на свои руки, лежавшие на коленях. Они были сжаты в кулаки, но не от злости, а от концентрации. Она медленно разжала пальцы, повернула ладони вверх и пристально уставилась на них, словно впервые видя.

– Я почувствовала это, – прошептала она так тихо, что я едва расслышал. – Там, в деревне. Когда я сказала «нет». Это было не просто слово. Это было… решение. И пространство вокруг… дрогнуло. Оно послушалось.

Она подняла на меня взгляд, и в ее глазах было нечто новое – не страх открытия, а жадный, ненасытный интерес ученого, нашедшего новый закон природы.

– Он не творит из ничего. Он не Бог. Он… перекраивает. Использует энергию наших же эмоций, наших ожиданий, наших воспоминаний. Он берет готовый материал и лепит из него то, что нужно ему. А раз так… – она снова сжала кулаки, – значит, этому можно помешать. Или даже… повторить.

– Повторить? – я не понял.

– Я сказала «нет» его реальности. И она рассыпалась. А если сказать «да» чему-то своему? – В ее голосе зазвучал опасный, почти безумный огонек. – Попробовать… добавить что-то от себя? Не силой, не ключом. Просто волей.

Она закрыла глаза, собравшись с мыслями. Я замер, боясь пошевелиться. Автобус катил по трассе, за окном мелькали те же поля, тот же лес. Лика вытянула руку, указательный палец направлен на пустое сиденье напротив. Она дышала глубоко и ровно. Сначала ничего не происходило. Потом воздух над сиденьем задрожал, как над раскаленным асфальтом. Послышался едва уловимый шепот – не голос, а скорее звук трения песка о стекло.

И на потрепанной ткани сиденья проступило пятно. Маленькое, не больше монетки. Оно было влажным и темным. И пахло… озоном и свежевспаханной землей. Запах был абсолютно реальным, осязаемым. Держалось это несколько секунд. Потом дрожь утихла, пятно исчезло, забрав с собой и запах. Лика открыла глаза. Она была смертельно бледна, под глазами залегли темные тени, будто она только что пробежала марафон. Но на ее губах играла улыбка победителя. Слабая, изможденная, но самая искренняя из всех, что я у нее видел.

– Видишь? – выдохнула она, обмякнув в кресле. – Это… возможно. Трудно. Невыносимо трудно. Он, наверное, черпает силу откуда-то еще. Но основа… она здесь. В нас. В вере. В сопротивлении.

Это было невероятно. Пустяк, мелочь – мокрое пятнышко на сиденье. Но по значимости это затмевало бросок ключа в часы. Тогда она сломала чужое. Теперь она создала свое. Крошечное, мимолетное, но свое.

– Тебе плохо? – спросил я, видя, как она дрожит.

– Голова раскалывается, – призналась она, зажмурившись. – Как после суток зубной боли. Цена, видимо, соответствующая. Но оно того стоит.

Она помолчала, собираясь с силами.

– Он почувствовал это. Я уверена. Еще один сбой в его системе. Еще один вирус. Теперь он знает, что мы не просто ломаем. Мы учимся. И это пугает его куда больше.

Автобус начал сбрасывать скорость, въезжая в промзону какого-то небольшого городка. Грузные корпуса заводов, склады, заборы с колючкой.

– Наша остановка, – Лика поднялась с кресла, пошатываясь. Я поддержал ее под локоть. – По карте… здесь должен быть он. Тот, кто нам нужен.

Мы вышли на пустынную остановку перед гигантским, похожим на бункер зданием из серого бетона. Вывески почти не было, лишь потрепанная табличка у ворот: «Городской архив и специальное хранение». Охранник в будке, старый, с лицом, изборожденным морщинами, смотрел на нас пустыми глазами, словно видел сквозь нас. Он молча кивнул на турникет. Мы прошли внутрь. Воздух был холодным и сухим, пахло бумажной пылью и озоном от серверов. В огромном зале с высокими стеллажами царила мертвая тишина. За единственным столом в глубине сидел человек. Тощий, в растянутом свитере, с седыми патлами и горящими, как угольки, глазами за толстыми линзами очков. Он что-то яростно строчил в толстенную потрепанную тетрадь, окруженный грудой фолиантов.

Лика подошла к нему и без предисловий положила на стол перед ним пергамент с картой. Человек вздрогнул, поднял голову. Его взгляд упал на схему, и глаза за стеклами очков расширились до невероятных размеров. Он схватил пергамент дрожащими руками.

– Откуда? – просипел он, и его голос скрипел, как переплеты старых книг. – Где вы взяли Атлас Пересечений?

Лика выдохнула, и в ее голосе прозвучало мрачное удовлетворение.

– Мы играем в игру. И нам нужен знающий тренер. Вы знаете, что это такое?

Человек поднял на нас взгляд, полный благоговейного ужаса и жадности.

– Знаю? – он издал звук, похожий на сухой смешок. – Я всю жизнь пытаюсь это расшифровать! Это не просто карта, детка! Это… инструкция по эксплуатации реальности! Кто ваш мастер? Где он?

– Он и есть причина, по которой мы здесь, – сказала Лика. – И мы надеемся, что вы поможете нам его обыграть.

Ученый (или сумасшедший) посмотрел на нас, потом на карту, потом снова на нас. В его глазах зажегся тот же огонь, что и у Лики. Огонь познания.

– О, – прошептал он. – Это куда интереснее, чем пыльные книги. Рассказывайте все. С самого начала. И не упускайте ни одной детали.

Мы нашли своего специалиста. Игра входила в новую фазу. Фазу понимания. Запах пыли и старых чернил висел в воздухе густым, почти осязаемым ковром. Архивариус, представившийся просто «Лев Матвеевич», не отрывал восторженного взгляда от пергамента. Его длинные, костлявые пальцы с нервным трепетом водили по линиям карты, будто читая шрифт Брайля.

– Пересечения… – бормотал он, и его глаза за толстыми стеклами бегали по схеме. – Смотрите, вот здесь, видите, как линии расходятся? Это не пространство. Это слои. Слои восприятия. Он не создает из ничего. Он… сдвигает. Подменяет один слой другим, более податливым.

Лика внимательно слушала, впитывая каждое слово. Ее собственная, крошечная попытка изменить реальность давала ей ключ к пониманию.

– И для этого нужна энергия? – уточнила она. – Сила воли?

Лев Матвеевич фыркнул, оторвавшись от карты.

– Воля? Романтический вздор! Это чистая физика! Точнее, мета-физика! – Он ткнул пальцем в свой висок. – Здесь! Сознание! Оно генератор. Но генератору нужен катализатор. Эмоция. Сильная, яркая, кристально чистая. Страх. Ярость. Отчаяние. Любовь. – Он посмотрел на нас оценивающе. – Ваш «Играющий», судя по всему, мастерски умеет их добывать и использовать. Он воспользуется вашей энергией, если хотите. Кормится вашими переживаниями, чтобы творить свой театр. Мы переглянулись с Ликой. Вспомнились все моменты страха, растерянности, вспышки ярости в особняке… Он собирал урожай.

– А карта? – я указал на пергамент. – Как она работает?

– Атлас… – Лев Матвеевич с благоговением провел рукой по краю. – Это проводник. И стабилизатор. Он показывает точки, где пелена реальности наиболее тонка. Где легче всего сделать… разрез. И помогает удержать новую конфигурацию, не давая ей с хлопнуться. Без него ваши попытки – что вспышка магния: ярко, но мгновенно.

Лика медленно кивнула, все части головоломки вставали на свои места.

– Значит, чтобы противостоять ему, нужно научиться делать то же самое. Но без его… вампиризма. И без Атласа.

Лев Матвеевич снял очки и принялся нервно протирать их полущим свитера.

– Теоретически… сильная, сфокусированная эмоция может вызвать точечный, спонтанный сдвиг. Как у вас в автобусе. Но контролировать это… стабильно воспроизводить… без проводника… – Он покачал головой. – Это все равно что пытаться собрать часовой механизм голыми руками во время урагана.

Внезапно где-то в глубине архива громко упала книга. Мы все вздрогнули. Лев Матвеевич замер, прислушиваясь. Его восторженная уверенность куда-то испарилась, сменившись настороженностью.

– Он уже здесь, – прошептал он, и его голос вдруг стал старческим и испуганным. – Он всегда здесь. В пыли. В тишине между стеллажами. Он слушает.

Воздух в зале стал гуще, тяжелее. Тени между полками с книгами словно потемнели, стали плотнее, приобрели неясные, угрожающие очертания. Давление в ушах нарастало.

Лика встала. Ее лицо было сосредоточено. Она посмотрела на темный проход между стеллажами, откуда донесся звук падения.

– Он пытается напугать нас. Сгенерировать себе «топливо». – Она повернулась ко мне. – Алекс, помнишь то чувство? В автобусе? Когда я создавала пятно? Попробуй.

– Я? – растерялся я. – Я не могу… Я не умею.

– Вспомни самый счастливый момент своей жизни, – ее голос был спокоен и властен. – Самый яркий. Держись за него. Не отпускай. И… попробуй сделать здесь вот это. – Она указала на пустое место на столе рядом с упавшей книгой Льва Матвеевича.

Это было безумием. Но выбора не было. Тени сгущались, надвигаясь на нас. Я закрыл глаза, отчаянно пытаясь выудить из памяти что-то светлое. Вспомнил тот самый день на качелях. Солнце, тепло на коже, чувство полета и полной, безоговорочной безопасности. Я сосредоточился на этом чувстве. Вцепился в него, как утопающий в соломинку. И попытался… представить. Не пятно. Нет. Я представил луч. Теплый, солнечный, падающий из несуществующего окна прямо на то место на столе. Сначала ничего. Потом голова раскалывается от боли. И вдруг – Лев Матвеевич ахнул.

Я открыл глаза. На столе, в указанном месте, лежал свежий, ярко-желтый одуванчик. Совершенно реальный. Его не было там секунду назад. Тени на мгновение замерли, их движение замедлилось, словно их что-то ошеломило. Лика улыбнулась. Усталой, но победной улыбкой.

– Видишь? Он не всесилен. Наша реальность тоже имеет вес. Наши чувства тоже могут быть катализатором. Просто мы разучились ими пользоваться.

Она повернулась к темноте между стеллажами и сказала громко, четко, без вызова, с холодной констатацией факта:

– Уходи. Ты здесь не получишь того, что хочешь. Мы больше не твое топливо.

Давление в ушах спало. Тени отступили, растворившись в обычном полумраке архива. Воздух снова стал просто спертым и пыльным. Лев Матвеевич сидел, разинув рот, глядя то на одуванчик, то на меня.

– Спонтанная… стабилизированная… материализация… – прошептал он. – Без атласа… Это… невозможно…

– Возможно, – перебила его Лика. Она выглядела изможденной, но сильной. – Просто дорого. – Она повернулась ко мне. – Голова раскалывается?

Я кивнул, с трудом фокусируя взгляд.

– Добро пожаловать в клуб, – она горько усмехнулась. – Теперь ты знаешь цену своего счастья. В прямом смысле.

Она взяла со стола одуванчик и бережно положила его между страниц тетради Льва Матвеевича.

Продолжить чтение