Вечное

Глава первая

Элизабетта, май 1937

Элизабетта приняла решение. Первый раз она поцелуется с Марко Террицци. Она смотрела, как тот у реки проделывал трюки на велосипеде, ездил на заднем колесе, запрокидывал, смеясь, голову – на загорелом лице белели зубы. Густые темные волосы блестели на солнце от помады, на ногах в просторных шортах выделялись мускулы. Он катался с радостью и энергией, бахвалясь своей мужественной грацией. У Марко Террицци была sprezzatura – на редкость непринужденное обаяние, которое делало его неотразимым.

Элизабетта не могла оторвать от него взгляда, как, впрочем, и другие. Они выросли вместе, но он как-то незаметно совершил переход от мальчика к мужчине, от Марко к Марко. Без всяких сомнений, он был невероятно красив, этот обладатель больших орехово-карих глаз, крупного носа, квадратного подбородка, крепкой шеи с выдающимся адамовым яблоком. В классе он был всеобщим любимцем, даже черты Марко казались ярче, чем у остальных. Вот и сейчас солнце заливало юношу светом, и его словно позолотила сама природа.

Элизабетта гадала, каково было бы его поцеловать. Наверняка поцелуй окажется волнующим, даже вкусным, словно впиваешься в спелый помидор, а по подбородку течет сок. Ей уже исполнилось пятнадцать, и она никогда не целовалась с мальчиком; по ночам Элизабетта тренировалась на подушке. Рико, ее полосатый кот, – она с ним спала – уже привык к заведенному порядку, подобно всем кошкам, которые обычно терпят глупости молоденьких девчонок.

Элизабетта не представляла, как заставить Марко увидеть в ней не только друга. Она умела добиваться того, чего хотела, – хороших оценок и тому подобного, но тут был иной случай. Для начала, Элизабетта была слишком резка. Ей недоставало женской хитрости. В детстве она была maschiaccio – сорванцом, – потому и подружилась с Марко. Ей хотелось выглядеть более женственной, но лифчик Элизабетта не носила до сих пор. Мать говорила, он ей и не нужен, но другие девчонки втихомолку над ней посмеивались.

– Элизабетта, спасай, не то утону! – Марко помчался к реке, и Элизабетта хотела было окликнуть его, но удержалась. В колонке советов для женщин она прочла, что мужчинам нужно уделять меньше внимания, это, мол, сводит их с ума, поэтому пропустила его крики мимо ушей, а вот другие девочки встрепенулись.

– Марко, нет! – завопила Лавиния.

– Осторожней, Марко! – ахнула Анджела.

Мальчишки ждали, не случится ли с Марко беды, но тот резко крутанул руль и повернул от берега. Они засмеялись и снова уткнулись в учебники, разложенные на траве. Ребята, вернувшиеся с собрания Балиллы[3] – всеобщей молодежной организации, – делали домашнее задание. Все они были в форме: мальчики в черных рубашках и серых шортах, а девочки в белых муслиновых блузках и черных юбках.

Этот тихий уголок на берегу Тибра к северу от Понте-Палатино стал для одноклассников Элизабетты постоянным прибежищем после уроков; обычно она садилась рядом с Марко или Сандро, отдельно от других девочек. Шанс подружиться с ними Элизабетта почему-то упустила, а теперь уже было поздно, они пренебрежительно от нее отмахивались. Наверняка решили, что она предпочитает мальчиков, но это было не так, Элизабетта с радостью обзавелась бы подругой. В общем, каковы бы ни были причины, Анджела и остальные девочки ее сторонились, а она старалась не слишком об этом тревожиться.

– Смотри, Бетта! – снова окликнул ее Марко, назвав детским прозвищем.

– Зови меня правильно! – крикнула в ответ Элизабетта, выглядывая из-за газеты. Она предпочитала, чтобы ее называли полным именем, поскольку надеялась однажды стать журналисткой. По ночам она и в этом тренировалась – ставить подпись под материалом: «автор – Элизабетта Д’Орфео».

– Элизабетта! – Марко подъехал к ней и, скользя, остановился на траве. – Забирайся на руль, прокачу!

– Нет, я читаю. – Элизабетта спрятала улыбку за газетой.

Тут же вскочила Анджела, отряхивая траву с юбки.

– Я поеду, Марко, меня возьми!

– Ладно! – Марко протянул ей руку, Анджела вскарабкалась на руль, и они укатили вместе.

Элизабетта опустила газету, задумавшись, правильные ли советы дают в женской колонке. Если она хочет покорить Марко, нужен какой-то другой способ. Элизабетта знала, что она довольно хорошенькая – теперь, когда черты ее уже оформились, как говорила мать. Большие глаза зеленовато-карего цвета, густые волосы длиной до плеч – роскошные, темные – лежали волнами. Крупный, но пропорциональный нос подходил широким скулам; губы были пухлыми. Проблема заключалась в ее bocca grande – длинном языке, который мешал в общении с мальчиками, учителем латыни и старой грымзой в газетном киоске.

Элизабетта откинулась на локти, вдыхая запахи Тибра, чьи мутно-нефритовые воды катили волны, увенчанные шапкой пены цвета слоновой кости. К поверхности реки, желая напиться, то и дело ныряли ласточки, вокруг стрекотали цикады, гудели стрекозы. Вдоль берегов росли кусты розового олеандра, пинии и пальмы; от городского шума и гама природный оазис заслоняли каменные стены.

Взгляд Элизабетты остановился на чудно́м зрелище – Понте-Ротто, что высился посреди реки. Столетия назад этот каменный мост соединял берега Тибра, но время оставило от него всего одну арку, которая вздымалась из воды и вела в никуда. Жители Рима прозвали его «сломанным мостом», но Элизабетта считала, что он уцелел, выстоял, несмотря на стихию и Тибр, который пустил по бокам каменной кладки черно-зеленые плети водорослей, словно пытаясь утянуть строение под воду.

За Понте-Ротто лежала Тиберина – единственный остров на реке, где едва хватало места для базилики Святого Варфоломея с потускневшей кирпичной колокольней, церкви Сан-Джованни Чалибита, а также больницы Фатебенефрателли с рядами зеленых ставен на окнах. Напротив больницы стоял бар «Джиро-Спорт», где хозяйничала семья Марко, – они и сами обитали там же, наверху. Элизабетта жила в нескольких кварталах дальше, в Трастевере, богемном районе, который они с отцом обожали. К несчастью, матери Элизабетты все теперь стало не мило.

Вдруг Элизабетта заметила Сандро Симоне, который как раз направлялся к ней и остальным. Сандро тоже был ее другом, как и Марко, – они с детства дружили втроем. Долговязый Сандро приближался знакомой походкой, светло-каштановые кудри развевались у вытянутого худощавого лица. Он был по-своему красив: с более изящными, чем у Марко, чертами, а телосложением напоминал заточенный карандаш, тонкий, но сильный, словно трос, держащий железный мост.

– Ciao, Элизабетта! – Сандро с улыбкой подошел к ней и снял феску. Он вытер со лба пот, сбросил рюкзак и уселся на траву. От солнца он прищурил глаза – небесно-лазурного цвета, будто навесом прикрытые длинными ресницами. У него был вытянутый нос с горбинкой и яркие губы. Сандро жил на восточном берегу реки в еврейском квартале, который назывался гетто. Все свое детство Элизабетта, Сандро и Марко перемещались взад и вперед по этой линии от Трастевере к Тиберине и гетто, ездили на велосипедах, играли в футбол и вообще вели себя так, будто весь Рим был их личной игровой площадкой.

– Ciao, Сандро, – улыбнулась Элизабетта, радуясь встрече.

– Я задержался, чтобы захватить нам перекус. – Сандро вытащил из рюкзака бумажный пакет и открыл его, оттуда повеяло ароматом supplì – рисовых крокетов с томатным соусом и моцареллой.

– Grazie![4] – Элизабетта взяла один шарик и надкусила. Тонкая панировка, в меру соленый томатный соус, а горячая моцарелла так и таяла во рту.

– А где Марко? Я и ему принес.

– Уехал с Анжелой.

– Жаль! – Сандро жевал supplì, заглядывая в ее газету. – Что читаешь?

– Ничего. – Элизабетте нравилось читать газеты, но ее любимые авторы рубрик пропали, и она подозревала, что их уволили. Бенито Муссолини и фашисты верховодили в стране почти пятнадцать лет, так что цензура стала обычным делом. – Опять те же статьи о том, какое у нас замечательное правительство, и дурацкие плакаты вроде этого.

– Дай-ка посмотрю. – Сандро вытер руки о салфетку.

– Гляди. – Она показала ему картинку с итальянской крестьянкой в традиционном наряде, в каждой руке женщина держала по младенцу. Элизабетта прочла ему подпись: – «Истинная фашистская женщина рожает детей, вяжет и шьет, пока мужчины работают или воюют». Это пропаганда, а не новости. И вообще – не все женщины такие.

– Конечно нет. Газеты не всегда правы.

– Нет, не всегда. – Элизабетта снова вспомнила колонку с советами для женщин. Марко и Анджела все еще не вернулись.

– Не забивай голову.

– Да как же не забивать. – Элизабетта была с фашистами не согласна, хотя не обсуждала это ни с кем, кроме Сандро и Марко. Тех, кто был против правительства, могли арестовать или отправить в confino – в ссылку, подальше от дома. Рим, и даже Трастевере, кишели стукачами, и, хотя семья Элизабетты не примкнула ни к одной политической партии, они были людьми творческими, а значит, по своей природе сторонниками левых взглядов.

– Не любишь ты, когда указывают, что делать.

– А кто любит? Ты?

– Нет, но я так близко к сердцу это не принимаю. – Сандро склонился ближе. – Угадай, что случилось! У меня потрясающие новости. Я попал на стажировку к профессору Леви-Чивите в Ла Сапиенцу[5].

– Davvero?[6] – ахнула ошеломленная Элизабетта. – В университет? Ты теперь студент?

– Да, я буду вольнослушателем. – Сандро светился от гордости.

– Поздравляю! – Элизабетта радовалась за него. Сандро был математическим гением, его необычайный дар заметили еще в начальной школе, поэтому Элизабетта не удивилась, что друг будет учиться в Ла Сапиенце, городском кампусе Римского университета. – А профессор, это тот, о котором ты всегда говоришь? Леви-Чивита?

– Да! Жду не дождусь, когда с ним познакомлюсь. Он один из величайших математиков нашего времени. Он изобрел тензорное исчисление, которое Эйнштейн использовал в своей теории относительности. На самом деле профессор Леви-Чивита только что вернулся из Америки, где встречался с Эйнштейном.

– Потрясающе. А как вообще это случилось? Как ты поступил?

– Меня рекомендовала professoressa[7] Лонги, и я ждал ответа. Просто зашел в больницу, чтобы рассказать маме.

– Она наверняка так тобой гордится!

Элизабетта восхищалась матерью Сандро, та была одной из немногих известных ей женщин-врачей – акушеркой в госпитале Фатебенефрателли.

– Конечно, а еще она была удивлена – ведь я не сказал ей, что мою кандидатуру рассматривают.

– Я тоже! Почему ты нам не рассказал? – Элизабетта имела в виду себя и Марко.

– Не хотел говорить на случай, если провалюсь.

– О Сандро… – Элизабетту накрыл прилив нежности. – Ты никогда не провалишься, Леви-Чивите с тобой повезло. Когда-нибудь ты станешь знаменитым математиком.

– А ты знаменитой журналисткой, – ухмыльнулся Сандро.

– Ха! – Кем станет Марко, Элизабетта не знала, но отмахнулась от этой мысли.

– Как ты читаешь на солнце? – Сандро, прищурившись, уставился на ее газету. – Глаза слепит.

– Ага, знаю.

– Дай-ка мне. – Сандро вытянул газету у нее из рук и поднялся.

– Нет, верни! – Элизабетта вскочила и попыталась отобрать, но Сандро отвернулся и стал делать что-то с газетой.

– Там одни некрологи.

– Я люблю некрологи! – Элизабетта всегда их просматривала, считая, что каждый из них был любопытным жизнеописанием – за исключением концовки.

– Ecco[8]. – Сандро протянул подруге сложенную из газеты шляпу, а потом нахлобучил ей на голову. – Побереги глаза от солнца.

– Grazie. – Элизабетта радостно улыбнулась, а Сандро вдруг ее поцеловал. И она внезапно поняла, что целует его в ответ, ощущая на губах теплый томатный соус. Наконец он отодвинулся, улыбнулся, глядя на нее сверху вниз с незнакомым блеском в глазах, который ее смутил. А ведь она только что решила, что первый раз поцелуется с Марко.

– Зачем ты это сделал, Сандро? – Элизабетта осмотрелась, гадая, не видел ли кто. Но одноклассники склонились над домашним заданием, а Марко с Анджелой, которая по-прежнему сидела у него на руле, хоть и приближался, но все еще был слишком далеко.

– А разве не ясно зачем? – усмехнулся в ответ Сандро.

– Но раньше ты никогда меня не целовал!

– Раньше я никого не целовал.

Это тронуло Элизабетту.

– Так почему я? Почему сейчас?

– Да кто такие вопросы задает? Только ты! – рассмеялся Сандро.

– Но я думала, мы просто друзья…

– Правда? Я… – Сандро начал было что-то говорить, но его оборвал Марко, заорав им издалека:

– Ciao, Сандро!

– Ciao, Марко! – крикнул тот в ответ и помахал другу.

Элизабетта моргнула, и все, что возникло между ней и Сандро, вдруг мгновенно исчезло – она даже не поняла, было ли что-то на самом деле.

Глава вторая

Марко, май 1937

После реки Марко покатил домой по набережной Пьерлеони – широкому бульвару, что тянулся вдоль восточного берега Тибра. Солнце скрылось за деревьями, бросая последние лучи на город, в котором к концу рабочего дня все еще бурлила жизнь. Сигналили авто, ругались водители, туманили воздух выхлопы. На тротуарах кишел народ, дельцы торопились, пытаясь успеть на трамвай.

Марко поднажал на педали, все его мысли занимала Элизабетта. Он был в нее влюблен, а она держалась с ним будто с другом, как обычно. Марко посадил Анджелу на свой велосипед, а Элизабетта и бровью не повела. Марко оказался в тупике, девочки никогда так с ним не обращались. Выбор у него был, но он хотел заполучить Элизабетту. Она красивая, что само по себе уже достаточная причина, но Марко нравился ее пыл, ее сила, огонь, который в ней горел. Она имела мнение насчет всего на свете и была очень умна, и вела себя с Марко так, словно тот был ей равен по интеллекту. Марко готов был на все, чтобы ее завоевать, он оказался у любви в плену.

Он вспомнил, что видел сегодня с ней у реки Сандро, они стояли необычно близко друг к другу, словно обсуждали что-то важное или обменивались секретами. Марко грызла тревога, он даже ощутил легкий укол зависти, подумав о связи между Сандро и Элизабеттой, ведь они всегда могли поболтать о книгах и всяком таком. Но Марко знал, что ребята всего лишь друзья, к тому же у Сандро не было опыта в обращении с девочками.

Марко свернул на Понте-Фабричио, и шины велосипеда зашуршали по старому известняку. Этот пешеходный мост, выложенный из камня, был старейшим мостом Рима, а поскольку он соединялся с островом Тиберина, это, по сути, и была улица, на которой он жил. Марко увернулся от торговцев и плавно обогнул кота, бросившегося ему под колеса. Въехав на пологую вершину моста, Марко увидел, что у дверей семейного бара «Джиро-Спорт» не стоит, как обычно, Беппе – его отец. Это означало, что Марко опоздал к ужину.

Он промчался к подножию моста, миновал бар и свернул к боковому входу на площадь базилики Сан-Бартоломео-аль-Изола. Он спрыгнул с велосипеда, задвинул его на стойку и вошел в переполненный бар.

Поднявшись по лестнице, Марко сбросил рюкзак и отправился на кухню, настолько маленькую, что она заполнялась паром всего от одной кастрюли с кипящей водой. На стене висели фото в рамках, где был запечатлен его отец на «Джиро д’Италия»[9], и календарь с изображением великого итальянского велогонщика Леарко Гуэрры[10]. На маленькой полочке стоял снимок папы Пия XI, распятие из сушеного пальмового листа и гипсовая статуэтка Богородицы. Мать Марко поклонялась Христу, а отец – велоспорту.

– Ciao, все! – Марко поцеловал старших братьев, Эмедио и Альдо, потом отца; семья уже сидела за столом.

– Марко! – просиял Эмедио, который был копией отца в молодости. Оба были лобастыми, с вьющимися темно-каштановыми волосами, густыми бровями и широко посаженными, темными как угли глазами, крупными носами и губами. Отец Марко, профессиональный велогонщик, был по-прежнему мускулист, кожу его покрывал вечный загар, а верхнюю губу иссекали шрамы, оставшиеся после нападения волка в горном районе Абруццо, где Беппе вырос.

Рассказывали, что отец Марко, которому тогда было всего десять лет, присматривал за овцами, на них напал волк, но мальчик сумел повалить зверя на землю, а потом прогнать. Никто из тех, кто знал Беппе Террицци, не сомневался в правдивости этой истории.

– Ehi, fratello[11]. – Альдо улыбнулся не разжимая губ: он стеснялся кривоватых передних зубов. Он пошел в родню матери, Кастеликки, у него был более спокойный характер, близко посаженные глаза и отличительная ямочка на подбородке. Альдо был самым низкорослым из сыновей Беппе Террицци, но тоже любил велоспорт, вот и сейчас он сидел за столом в пропотевшем джерси и велосипедных шортах. Если мать семейства и хотела, чтобы сыновья переодевались к ужину, она всегда помалкивала. Все знали, кто заправляет домом, и это была не она.

– Выглядит аппетитно, мама. Браво! – Марко поцеловал мать, которая как раз поливала первое блюдо, spaghetti, соусом pomodoro[12], – в нем виднелись белые кусочки крабового мяса. Из красной мякоти соуса выглядывали ярко-оранжевые клешни с зазубринами, а от неповторимого запаха рыбы с томатом текли слюни.

– Ciao. – Мать улыбнулась ему, небольшие светло-карие глаза потеплели. Из раковины поднимался пар, отчего темные пряди ее волос, выбившиеся из длинной косы, завивались; у нее был крупный нос, широкая улыбка и открытое лицо деревенской простушки. Родители Марко были contadini – из крестьян – и выросли в домах, где вместе с прочими обитателями жили козы и куры. Они поженились и переехали в Рим, Беппе стал знаменитым велосипедистом и открыл бар «Джиро-Спорт». Туда часто заглядывали персонал больницы, местные жители и велоболельщики, которых называли tifosi, – потому что они были такими же чокнутыми, как больные тифом[13].

– Да садись же, сын, – махнул ему Беппе, сидевший во главе стола.

– Вот, мальчики. – Мать поставила блюдо со спагетти рядом с отцом, ему первому и положила порцию, а уж потом остальным. Они помолились перед едой и начали быстро есть – все, за исключением Марко, который наслаждался каждым кусочком, пока отец расспрашивал Альдо о его тренировках. Эмедио оставался вне линии огня, поскольку избежал карьеры велоспортсмена, приняв сан священника. Марко ни за что бы не пошел на такую жертву, ведь у него имелся долг перед женским населением Рима. И может быть, перед Элизабеттой.

Мать повернулась к Эмедио, который работал в канцелярии Святого Престола.

– Есть новости? Ну хоть какие-нибудь?

– Ты слышала об энциклике[14] немцам насчет Пальмового воскресенья[15]?

– Нет, а о чем она?

– Mit Brennender Sorge. Что на немецком означает «С глубокой тревогой». Папа выпустил энциклику, которую разослали почти в тридцать тысяч немецких церквей, прямое послание немецким католикам. – Эмедио подался вперед и понизил голос. – Писать ее помогал кардинал Пачелли, но эти сведения секретные.

Мать провела указательным пальцем по губам, будто застегивая молнию, и подмигнула. Сплетни из Ватикана она особенно ценила.

– Немецкие священники прочли энциклику своей пастве без всякого предупреждения. Представляете, сколько церквей? И все ее слышали. Документ напечатали и распространили в строжайшем секрете.

– Почему в секрете? – нахмурилась мать. – Ведь это слово нашего святого отца.

– Там повторялось его наставление о том, что немецкие католики должны прислушиваться к Господу, а не к Гитлеру. А в итоге Гитлер послал гестаповцев арестовать тех, кто напечатал и распространил энциклику.

– Страх какой!

Отец пристально посмотрел на Эмедио.

– Хватит политики за столом.

Эмедио замолчал, а мать поджала губы. Беппе был фашистом «первого часа» – то есть присоединился к фашистской партии еще в 1919 году, еще до похода на Рим в 1922-м[16], когда король назначил Муссолини премьер-министром. Беппе, приверженец традиций, верил, что партия принесет пользу мелким торговцам, а также даст Италии закон и порядок.

Он кашлянул, прочищая горло.

– Так вот, как я говорил, этот год важен для «Джиро», и я уже знаю, кто заработает розовое джерси[17]. Могу сказать наперед, что Бартали[18] снова одержит победу.

Альдо кивнул.

– Согласен, хотя я бы поставил еще на Бини. И Ольмо, он неплохо шел на «Милан – Сан-Ремо»[19].

– Ну уж нет, – отец сделал глоток вина, – «Милан – Сан-Ремо» – игрушки для мелюзги. Да и все равно там выиграл Дель Канчия[20]. Продуешь, Альдо.

– Неважно кто победит, розовое джерси ему носить нельзя. Только подумайте! Розовая? – хохотнул Альдо.

Марко прежде уже это слышал. Муссолини не так давно объявил, что розовый – немужественный цвет, чем смутил и фашистов, и tifosi.

– Цвет не главное, – усмехнулся отец. – Достижения – вот что важно. Верно, Марко?

– Да, папа.

– Знаешь, Марко, я сегодня стоял у окна и смотрел, как ты свернул на мост. Ты опоздал к ужину.

– Прости, папа.

– Я не о том. – Отец положил мощные руки на стол и напряженно уставился на Марко. – Ты ехал очень хорошо. Держал курс. Даже набрал скорость. Ты меня удивил.

Прерывать отца Марко не стал, однако нутро у него меж тем завязалось узлом.

– И что случилось с кошкой, я тоже видел. Она перебежала тебе дорогу, но ты не потерял ни секунды. Пора приниматься за тренировки всерьез. Представь, чего ты добьешься, если будешь заниматься по моему режиму, сынок. Однажды ты наденешь maglia rosa[21]! Ты выиграешь «Джиро» – главную гонку Италии. И займешь свое место в истории велоспорта.

– Не так уж я хорош, папа, – ответил Марко, потому что победы в велоспорте он хотел меньше всего.

– А я думаю, ты на это способен. У тебя это в крови.

Альдо нахмурился:

– А как насчет меня, отец? Я очень много тренируюсь.

Тот повернулся к нему:

– А тебе я говорил: ты не наращиваешь мускулатуру как следует. Скорость не растет. Наверное, ты недостаточно усердно тренируешься.

– Я стараюсь.

– Тогда продолжай в том же духе. Докажи, что я ошибаюсь. В любом случае двое лучше одного. Тренируйтесь вместе. – Отец снова повернулся к Марко: – Сынок, сегодня ты приступаешь. Ясно?

– Да, папа, – ответил Марко, у которого выбора в этом вопросе не было.

Глава третья

Сандро, май 1937

Сандро в одиночестве сидел за обеденным столом. В окно проникал ночной воздух, хрустальная люстра озаряла приглушенным светом тетрадь юноши. Семья только что поужинала, и Сандро следовало бы позаниматься, но все мысли его были только об Элизабетте. Он не понимал, как можно думать о чем-то другом, когда ты влюблен. Он был потрясен – ведь люди испытывают это каждый день. Его никогда в жизни не переполняли столь сильные чувства. Развитый интеллект позволял ему много думать, но, возможно, до сих пор он недостаточно чувствовал.

Его преследовали воспоминания о том, как он поцеловал ее там, у реки. Волнующая близость ее тела – совсем рядом, как никогда раньше. Сандро любил в ней все, особенно то, как она к нему относилась. Когда все узнали о том, как он умен, с ним стали обращаться иначе – к добру ли, к худу ли. Учителя его обожали, но одноклассники считали чудаковатым. Элизабетта не делала ни того ни другого. Сандро с самого начала нравился ей таким, как есть, поэтому с ней он мог оставаться собой.

Сандро посмотрел в окно. Симоне обосновались в одном из домов, что выстроились вдоль элегантной Пьяцца Маттеи на севере гетто. Их квартира располагалась на третьем этаже по диагонали от изысканного Палаццо Костагути, так что Сандро мог видеть в окно своих соседей. Джованни Ротоли делал за столом домашнюю работу, а этажом ниже Нардуно – пожилая пара – читали газету. По вечерам в гетто обычно стояла тишина, которую нарушало лишь журчание воды в Fontana delle Tartarughe – Фонтане черепах.

Сандро нравилось жить в гетто – древнейшей еврейской общине в западном мире. Община была основана почти две тысячи лет назад, когда Иерусалим покорился императору Титу, который разграбил Храм Господень и забрал евреев в Рим – в рабство.

В честь взятия Иерусалима рядом с Римским форумом была возведена Триумфальная арка Тита: гои считали ее грандиозной, а многие евреи – символом рабства. В 1555 году построили гетто, и папа Павел IV приказал окружить этот район стенами с воротами, запираемыми на ночь, и охраной, за которую община должна была платить.

В то время в Риме проживали тысячи евреев: всех их обязали носить желтые символы на одежде и жить в гетто, где было приблизительно сто тридцать домов, занимавших несколько городских кварталов; они покрывали менее трех гектаров, или семи акров[22]. Этот район считался самым неблагоприятным в Риме: он находился в низине, которую каждую зиму затапливал Тибр, неся с собой малярию и прочие болезни. Узкие и темные улицы гетто пропускали недостаточно света и воздуха. У ворот были построены церкви, и евреи были обязаны посещать проповеди, где их убеждали обращаться в христианство.

В 1870 году Рим вошел в состав объединенного государства Италия, и в 1888 году стены гетто снесли, а евреям разрешили его покидать. Гетто очистили, а вдоль берегов Тибра возвели насыпь, чтобы предотвратить наводнения. В 1904 году была освящена великолепная Большая синагога – Tempio Maggiore – с квадратным куполом, выделявшим храм из сотен храмов с круглыми куполами. Поговаривали, что синагога была спроектирована как самое высокое здание в Риме, – ведь базилика Святого Петра находилась в Ватикане; синагога стала духовным домом общины. Многие римские евреи по-прежнему обитали в гетто, хотя те, у кого имелись средства, предпочли переехать. Дом Сандро принадлежал роду его отца на протяжении многих поколений, так что Симоне никогда и не помышляли о переезде, однако семейство жило гораздо лучше соседей.

Мысли Сандро оборвал спор, доносящийся с кухни: препирались мать и его сестра, Роза. Отец, Массимо, был у себя в кабинете; Сандро слышал, как он прикрыл дверь. Роза служила переводчицей в британском посольстве и умела спорить на пяти языках. Сестра внезапно вылетела из кухни, на бегу приглаживая блестящие темные волосы. Она была красавицей – с выразительными карими глазами, прямым носом и губами, что казались очень пухлыми, особенно когда Роза красила их помадой. Она была на десять лет старше Сандро и всегда одевалась по моде: сегодня она надела синий костюм с тонким пояском.

Роза огорченно посмотрела на младшего брата, сидевшего за столом.

– Она меня с ума сводит!

– Что стряслось?

– Я хочу уехать в Лондон. – Роза подошла к столу и села. – У меня отпуск, тратить я буду свои деньги, но она мне все равно запрещает. Я уже взрослая и могу сама решать!

– Если взрослая, зачем спрашиваешь разрешения?

Роза помедлила в нерешительности.

– Если я уеду, она разозлится.

– Она успокоится. В итоге вы всегда миритесь.

– Может, ты и прав.

– Я знаю, что я прав.

Роза посмотрела на его тетрадь.

– Над чем трудишься? Я это пойму?

– Нет. – Сандро стало любопытно: может быть, Роза посоветует что-то насчет Элизабетты. – Если честно, то я почти ничего не успеваю. Я влюбился.

– Ты еще мал влюбляться!

– А ты слишком взрослая, чтобы отпрашиваться у мамы.

Роза засмеялась:

– Но ты такой серьезный. Не похож на счастливого влюбленного.

– Что может быть серьезнее любви? – Сандро не стал добавлять, что Элизабетта – девушка, к которой следует относиться серьезно. Вряд ли сестра его поймет, ведь цинизм – ее конек.

– Ладно, ну и в кого же ты влюбился?

– В Элизабетту. – Сандро нравилось произносить ее имя.

– Да вы с ней и с Марко как три мушкетера. Ты обращаешься с ней как с одним из мальчишек. – Роза посмотрела на него как на помешанного. – Думаешь, женщинам такое нравится, гений?

Сандро сомневался, что кто-то вообще был гением в отношении женщин, кроме разве что Марко.

– Так что скажешь? Дашь совет?

– Конечно. – Роза подалась ближе. – Начни вот с чего: похвали ее прическу или платье, скажи, что она красивая. Так ты заложишь фундамент, и она будет к тебе более благосклонна. Только не говори все сразу. Растяни на несколько дней. Пусть любовь сама все сделает.

– Говоришь так, будто это какая-то магия.

– Ну, в каком-то смысле так и есть. И подари ей что-нибудь. Что ей нравится?

– Читать газеты.

– Я о другом – более романтичном, цветы например.

– Книги – это еще как романтично. Она любит читать.

Роза закатила глаза:

– Ладно, книгу. А потом, когда ты все это сделаешь, скажи ей, что любишь, и поцелуй.

Сандро не знал, что сначала нужно что-то дарить, а уж потом – целовать. Очевидно, существовали какие-то правила, как в математике, и он нарушил порядок действий. Сандро чувствовал себя глупо, и это ощущение ему не нравилось.

– А вдруг я останусь для нее только другом?

– Не теряй надежды. Твои чувства изменились, может быть, и ее чувства тоже.

– А если ей нравится кто-то другой?

Роза тепло улыбнулась:

– Это невозможно. Разве есть кто-то лучше тебя?

– Марко.

– О нет. – Улыбка Розы увяла. – Марко она тоже нравится?

– Марко лучше меня, да?

Роза расхохоталась.

– Нет, я пошутила!

– Правда?

– Правда.

Сандро ей не поверил, но расспрашивать перестал.

Глава четвертая

Марко, май 1937

Марко ехал на велосипеде позади своего брата Альдо, который поворачивал на набережную Тибра; вечер выдался прохладный. Проспект был забит машинами, и Марко не понимал, зачем брат вырвался вперед. Они всю жизнь тренировались по традиционной методике, поочередно крутя педали друг за другом в воздушном потоке, чтобы сберечь силы. Дыхание Марко стало прерывистым, бедра горели. Если ему тяжело, Альдо, должно быть, едва жив.

Марко ускорился и догнал брата.

– Полегче, Альдо!

– Нет! – Тот как бешеный крутил педали. Пот заливал ему лицо и пропитывал джерси.

– Да что стряслось? Остановись!

– Отвяжись! – Альдо поднажал, Марко тоже. Они неслись вместе – брат рядом с братом, состязаясь друг с другом в скорости.

Марко вцепился в руку Альдо, велосипеды вихляли как безумные, но Марко был сильнее, он крепко держал брата, заставляя того замедлить ход. Велосипеды резко остановились бок о бок, мимо промчался поток машин.

– Да что стряслось? – сердито прокричал Марко. Он склонился над рулем, пытаясь отдышаться, во рту остался привкус выхлопных газов.

– Я не хочу ездить с тобой! – Глаза Альдо в свете фар вспыхнули гневом.

– Потому что папа так велел? Я не виноват! Я не хочу участвовать в гонке!

– Все это знают, кроме него!

– Так я-то при чем?!

Альдо тяжело вздохнул:

– Слушай, Марко, не хотел я говорить, но на самом деле я не тренируюсь по вечерам. Просто притворяюсь. Вот почему у меня ничего не выходит.

– Ты о чем? – ошарашенно спросил Марко.

– Мне надо в другое место, а ты все портишь. Я не могу с тобой сегодня поехать.

– Что ты несешь? Куда собрался?

Альдо нерешительно помедлил.

– У меня есть женщина.

– У тебя, мистер Застенчивость?! – Марко изумленно расхохотался. – Браво, Альдо. Ты слишком долго был одинок, брат!

Настроение Альдо не улучшилось.

– Она замужем.

– Замужем? – взволнованно повторил Марко. Альдо и прежде разбивали сердце, ведь он был чересчур замкнутым, чтобы добиваться своего, а его единственная любовь оставалась неразделенной. Когда у брата дело доходило до общения с противоположным полом, он вел себя как простофиля, и ревнивых мужей было предостаточно.

– Не вздумай об этом трепаться. Маму и папу это прикончит.

– Точно, – кивнул Марко, мать он хорошо знал. Никаких новенн[23] не хватит.

– И давно ты с ней вместе?

– Где-то с полгода. Мы познакомились случайно, на улице. Муж у нее в ночную смену работает, так что мы можем видеться только по вечерам.

– Ты ее любишь?

– Очень сильно. Сложно держаться от нее подальше, любовь сильнее меня.

Марко те же чувства питал к Элизабетте. Она с детства была частью его жизни; если бы его спросили, когда он в нее влюбился, Марко бы ответил: это случилось в одиннадцать лет. Она упала ему на руки во время игры в футбол, он неожиданно ощутил тепло ее прикосновения, и его с головы до пят будто пронзило электрическим разрядом.

Альдо поерзал на сиденье велосипеда.

– Я поеду к ней. Встретимся на мосту в половине одиннадцатого. Приедем домой вместе, и никто ничего не узнает. Пока.

– Пока. – Марко со смесью гордости и тревоги смотрел вслед брату, пока не потерял из виду его белое джерси.

Глава пятая

Альдо, май 1937 

Покинув Марко, Альдо помчался по Виа-дей-Черки, удивляясь тому, что младший брат поверил в правдивость его истории. Врун из него был никудышный, ведь до сих пор Альдо и врать-то не приходилось. Однако он знал, что Марко поверит – поскольку тот сам был влюблен. Но Альдо был совсем другим, и пусть ему не везло с женщинами, он считал, что любовь бывает разной. Любовь к Богу, любовь к родине. В нем было нечто большее, чем думали все члены его семьи. Он шел собственным путем, ставки все повышались, раньше он такого себе даже не представлял. Точка невозврата осталась далеко позади.

Альдо покрепче ухватился за руль и покатил на юг, к тихим окраинам города. Поток транспорта уменьшился, стало больше зелени и деревьев, а потом появились густые заросли. Стало темно – ведь уличных фонарей тут не было, а естественного освещения уже не хватало; у Альдо на лбу выступил пот. Юноша полной грудью вдохнул воздух, который пах травой, сеном и навозом. Проехал мимо Circo Massimo – Большого цирка, пустынного в такой поздний час, и, сохраняя прежнюю скорость, оставил позади развалины терм Каракаллы[24], темные громадины во мраке.

Вскоре он добрался до Аппиевой дороги[25], самой древней дороги в этом древнем городе. Движения здесь было меньше, однако ехать на велосипеде опасно – приходилось следить, чтобы колеса не застряли между булыжниками, сама дорога была узкой и предназначалась для пешеходов, лошадей и даже колесниц. Над головой простирались ветви деревьев, Альдо в темноте едва видел путь. А позже тьма сгустилась, поблизости не было ни домов, ни прочих строений. Если бы не лунный свет, Альдо даже не разглядел бы, куда направляется.

Его джерси промокло, бедра жгло, сердце гулко стучало в груди. Альдо не сбавлял темпа, хотя ветер здесь дул сильнее, а подъем был круче. Он добрался до просторного открытого выгона рядом с карьером по добыче pozzolana – вулканической породы и помчался через выгон по грунтовой дороге. Альдо заметил заросший овраг, у которого росло одинокое дерево, – это и было назначенное место.

Он подкатил туда, спрыгнул с велосипеда, достал из сумки под сиденьем фонарик и включил. Раздвинул заросли и увидел другие велосипеды: те лежали на земле замаскированными. Оставил свой рядом и прикрыл ветками – в этой сельской местности предосторожность излишняя, но рисковать не стоило. Альдо отсчитал тридцать шагов на юг, освещая путь туда, где за ветками был спрятан вход. Он отодвинул их, и показался туннель – не слишком большой, места едва хватало для человека.

Он присел на корточки и забрался в туннель, прикрыв за собой вход. Альдо включил фонарик, освещая себе дорогу; туннель был проделан в земле и вел в древние катакомбы первых христиан, подземное кладбище с тысячами могил, настоящий necropolis – город мертвых. Одни входы были известны всем, другие – нет, так что лучше места, чем катакомбы, для тайных встреч не отыскать.

Альдо полз на карачках по туннелю, спускаясь все дальше и дальше. Добравшись до дна склепа, он оказался в узком проходе с утоптанным полом. Здесь воздух был прохладнее: Альдо во влажном джерси озяб; из уважения к священному месту он осенил грудь крестным знамением. С обеих сторон на стенах располагались loculi – погребальные ниши прямоугольной формы, выдолбленные в tufo – туфе, серовато-красной вулканической породе. Они высились от пола до потолка, то есть весь проход был выложен останками первых христиан, завернутых в саваны, закрытых в нишах, которые после были запечатаны известью. Тут и там виднелись короткие захоронения – детские.

Альдо поспешил вперед по пробирающему до костей холодом лабиринту. Явившись сюда, он взял собственную жизнь в свои руки. Ему исполнилось девятнадцать – достаточно взрослый, чтобы следовать зову сердца, пусть даже оно вело его по темному туннелю. Альдо вступил в ячейку пламенных антифашистов, которые выступали против режима, и таким образом стал врагом государства. Италия кишела стукачами, и всем было известно: тайная полиция Муссолини, ОВРА[26], безнаказанно арестовывала, пытала и убивала инакомыслящих. Альдо старался быть таким сыном, каким хотел видеть его отец, – спортсменом и фашистом, но он сомневался в партии с самого ее зарождения. Однажды, когда он был младше, Альдо шел с отцом по делам, и они увидели, как на улице чернорубашечник избивает сапожника просто за то, что тот над ним пошутил. Отец сказал, мол, в партии есть «бандитские элементы», а Альдо задумался: головорезы – это исключение или правило?

Он заметил, что в школах стали выдавать другие учебники, теперь в них печатали только пропаганду; Муссолини опустил цены на радиоприемники, чтобы его речи могли слушать повсюду. Партия держала курс на ультрапатриотизм, воспевала Рим, Romanità, и Италию, Italianità, и это тоже тревожило Альдо. Он верил не в превосходство одной расы над остальными, а в то, что все люди – возлюбленные дети Господа. Альдо разделял глубокую веру матери, потому он пришел в ужас, когда понял, что фашисты следуют за Муссолини, как за самим Христом, называя его Il Duce[27] и заменив десять божественных заповедей фашистскими декалогами[28].

Ни один смертный не сумел бы стереть Господа из сердца Альдо и из его души. Он видел, как Муссолини пришел к власти, и с каждым днем парень чувствовал себя все хуже, на сердце поселилась тяжесть; Альдо казалось, что он живет не поднимая головы, и наконец он понял: пора встать и начать сражаться за любимую страну.

Он продолжал пробираться по лабиринту, а приблизившись к остальным, услышал, как отдаются эхом их голоса – смесь разных говоров, ведь они приехали сюда со всех концов Рима и окрестностей. Они встречались уже около полугода, однако на случай слежки меняли места явок.

Альдо, влекомый благой целью, ускорил шаг и поспешил к свету в конце коридора.

Глава шестая

Элизабетта, июнь 1937

Утреннее солнце еще только заглянуло в ставни, а Элизабетта уже проснулась. Она гладила своего кота Рико. Мордочка у него была очень пропорциональная: не слишком длинный нос, зеленые, как воды Тибра, глаза, и пасть, из которой иногда выглядывал клык – доказательство его свирепости. Великолепный мышелов, Рико порой кусал и хозяйку, хотя и без злого умысла. В остальном он милостиво принимал ласки, поскольку считал себя самой важной персоной в мире Элизабетты, а возможно, и во всей Италии.

Элизабетта поднялась с постели и сбросила ночную сорочку, помедлив, чтобы оценить, не подросли ли груди. Она обхватила их ладонями, будто взвешивая. На ощупь те были приятными и мягкими, а еще потяжелели, и это ей нравилось. Элизабетта помнила: когда груди только начали расти, они напоминали оливки под кожей, потом увеличились до размера абрикосов, затем лимонов и, наконец, стали как мандарины. И уж конечно, эти плоды были достаточно сочными, чтобы оправдать ношение бюстгальтера.

Она надела форму, затем открыла ставни, вдыхая аромат звездчатого жасмина, который оплел стену. Ее окно выходило на задворки, из него открывался вид на маленькие палисадники, заставленные растениями в горшках, где пышно кустились цветы и травы. Элизабетта обожала цветы и хотела, когда станет взрослой, завести маленький садик, чтобы Рико мог жевать там петрушку.

Небо было ясным, с востока над рекой, над гетто, вставало солнце. Элизабетта знала, что Сандро сейчас тоже поднимается, и ей стало любопытно, думает ли он о ней после того поцелуя. Странно, но с тех пор между ними ничего не изменилось. Марко тоже вел себя как обычно, но, казалось, больше интересовался Анджелой, чем ею, Элизабеттой. Она задумалась, стоят ли мальчики такой головной боли.

Элизабетта вышла из спальни и отправилась на кухню; по пятам за ней следовал Рико, держа хвост, будто восклицательный знак, трубой, – ведь все кошки разбираются в знаках препинания. Он запрыгнул на стол, а хозяйка подошла к холодильнику, которым семья обзавелась после смерти старика из квартиры сверху. Элизабетта нашла банку сардин, наколола на вилку пару рыбин, переложила на тарелку и стала разминать серую жирную мякоть и хрупкие косточки.

Она поставила вариться кофе и достала fette biscottate – сухари. Элизабетта ела, пока Рико жевал и мурчал, издавая звуки, подобные тем, что издает стиральная доска, когда об нее трут одежду. Сварился кофе, Элизабетта выключила плиту и разлила его по чашкам для отца и матери.

– Мама, кофе готов! – крикнула Элизабетта, и мать торопливо вошла на кухню, собираясь на урок пения.

У Серафины, матери Элизабетты, было лицо в форме сердечка, необыкновенные голубые глаза, необычайно изящный нос, высокие скулы и маленький рот. Карамельно-каштановые локоны она убрала в свободный узел, тонкое платье облегало прелестные изгибы ее тела.

Художница, ошеломляюще красивая, как натурщица, – ею она когда-то и была, именно так Серафина познакомилась с отцом Элизабетты, позируя ему на уроках живописи. Она по-прежнему держалась словно женщина, которая знает, какое впечатление производит на мужчин, хотя в последнее время ее тревожило появление морщин, и Серафина часами держала у уголков рта холодную тряпицу, надеясь предотвратить старение. Ее недовольство их жизнью было таким ощутимым, словно оно уже стало членом их семьи.

– Доброе утро. – Элизабетта передала матери чашку с кофе.

Мать отпила его и поморщилась.

– Горячо!

– Мам, я считаю, мне нужен бюстгальтер. Мы можем…

– Нет, говорю же тебе, не нужен. Хватит просить. Когда я была в твоем возрасте, грудь у меня была в два раза больше твоей.

Элизабетта покраснела. Груди матери напоминали грейпфруты, но дело было не в этом.

– Но у меня все равно уже большая…

– Я сказала – нет. Ты слишком маленькая. Бюстгальтеры носят женщины, а не девочки.

– Во всем классе только у меня его нет.

– Быть не может, – нахмурилась мать, поставив чашку с кофе на стол.

– Да! У них через блузки просвечивает, я вижу, а они видят мою и насмехаются.

– Не обращай внимания. Тебе с ними водиться ни к чему. Женщины – завистливые существа. – Мать взяла сухарик и пошла к стулу за своей сумкой, но Элизабетта потащилась следом.

– Мама, ну пожалуйста, я уже взрослая. Тебе даже не придется мне его покупать. Я сошью его сама, если ты позволишь мне оставить жалованье. Учительница шитья говорит, что хлопок стоит…

– Basta[29]. Я опаздываю. – Мать открыла дверь и вышла, затворив ее за собой.

Оправившись от разочарования, Элизабетта взяла чашку кофе и сухарики для отца и направилась в гостиную, где тот прикорнул на диване. Вытянутое худое лицо было небрито, темно-каштановые волосы – всклокочены. Пустая бутылка из-под вина свисала с искореженных пальцев: те плохо зажили после велосипедной аварии, в которую отец угодил, когда Элизабетта была совсем маленькой. Из-за увечья он покончил с карьерой художника и начал карьеру пьяницы. Стены их квартиры были увешаны его яркими акварелями с изображением Трастевере: Людовико удалось передать и очарование района, и загадочность его узких улочек, исчезающих во тьме. Элизабетте не верилось, что эти картины написал отец, – стоило только взглянуть на его нынешнее состояние, – но их яркие краски подсвечивали его душу.

– Доброе утро, папа, пора вставать. – Элизабетта поставила завтрак на столик у дивана.

– Ох, как голова болит… – Отец открыл глаза – карие, налитые кровью, – и улыбнулся. – Какая ты красавица. Я так люблю тебя, милая.

– И я тебя люблю. – Элизабетта на самом деле его любила, хотя мать называла отца ubriacone – пьянчугой. Родители часто устраивали склоки, но теперь уже и ссориться перестали, мать отдалилась от отца. Элизабетта понимала, что она несчастлива, но не разделяла ее чувства. Отец много раз пытался бросить пить и ненавидел себя за неудачи. Элизабетта его не винила, ведь он сам чересчур сурово винил себя; она знала, что папа ее любит. Что у трезвого на уме, у пьяного – на языке, а отец всегда обращался к ней ласково.

Отец погладил ее щеку.

– Моя дорогая малышка Бетта, ты счастлива? Счастлива?

– Да, папа. Вот, выпей кофе. – Элизабетта помогла ему поднести чашку к губам.

– Вкусно. – Отец уселся. – Голова болеть перестанет. Что бы я делал без моей девочки? Сердце у тебя такое же горячее, как у львицы. Это в жизни главное, ты еще вспомнишь мои слова.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась Элизабетта – такое он говорил не впервые.

– Скажи-ка, ты уже видела газеты? Что нового придумал этот головорез? Парады и шествия? Ружья и ножи? Эти идиоты как бараны за ним следуют! Но он-то – волк!

– Тише, папа. – Элизабетта боялась, что его услышат прохожие, ведь жили они на первом этаже, а окно было открыто.

– Как сегодня денек? Может, я буду писать al fresco[30]… – Отец снова прикрыл глаза. – Напишу что-нибудь чудесное, я уверен. Кончики пальцев покалывает. Им не терпится снова взяться за кисть.

– Отдохни. – Элизабетта и раньше это слышала. Иногда она гадала: может, он просто ради нее так говорит? Знает ли отец вообще, что не писал уже много лет? – Она поцеловала его в щеку, покрытую седеющей щетиной, и встала, прихватив бутылку из-под вина. – Мне пора в школу. Так что пока.

– Ну конечно, моя дорогая девочка, свет моей жизни, до свидания. Я так сильно тебя люблю.

– И я тебя люблю, папочка.

– Принеси мне бутылку перед тем, как уйдешь, хорошо, милая?

Глава седьмая

Марко, июнь 1937

Марко смотрел на пылинки, что кружились в луче солнечного света, а одноклассники тем временем доставали из рюкзаков свои сочинения. Классная комната была душной, маленькой и совершенно ничем не украшенной, кроме итальянского флага, большого деревянного распятия, а также портретов короля Викто́ра Эммануила III и Дуче. На табличке красовался партийный девиз: Credere, Obbedire, Combattere – «Верь, повинуйся, сражайся». В классе, помимо Марко, было еще тридцать учеников, включая Элизабетту и Сандро; каждый был в форме.

Их учительница, professoressa Лонги, – пожилая дама в толстых очках – собирала свои седые волосы в пучок на затылке. На ней было темное платье, украшенное трехцветным символом.

Она попросила класс спеть Giovinezza[31] – партийный гимн. Ребята, уставшие к концу года от заведенного порядка, неохотно поднялись. Professoressa Лонги ничего им на это не сказала. Марко подозревал, что она вступила в партию только ради сохранения рабочего места, – иной раз он замечал, как она закатывает глаза при виде содержания учебников. Среди итальянцев ходила шутка, что одни учителя вступают в НФП – Национальную фашистскую партию, а другие – в НПС, что расшифровывалось как «на прокорм семьи», чтобы только поддержать семью. Втайне он сочувствовал последним, поскольку стал фашистом из-за отца, иного пути Марко не представлял. В глубине души он верил в любовь, а не в политику.

Марко стал петь вместе с одноклассниками – громко, чтобы рассмешить Элизабетту.

Марко повернулся проверить, смеется ли Элизабетта, но та устремила взгляд на Сандро – его парта стояла впереди. На лице у нее было задумчивое выражение, которого Марко прежде не видел, а он всегда внимательно на нее смотрел и знал все гримасы. Прислушиваясь, она поднимала правую бровь, читая газету – хмурилась, громко смеясь – морщила нос. Порой взгляд у нее становился мечтательным – когда в кино она смотрела на экран. Странно, но сейчас она так же уставилась на Сандро.

Марко озадаченно вспомнил тот день, когда увидел Сандро и Элизабетту вместе у реки. А вдруг между ними что-то произошло? А вдруг они теперь не просто друзья? Никто из них ничего подобного ему не говорил, но и он не стал делиться с ними собственными чувствами. Марко не представлял, что ему придется отбивать Элизабетту у Сандро, – немыслимо, чтобы какая-то девушка, путь даже и она, встала между ними.

– Садитесь, ребята, – сказала professoressa Лонги, когда они допели. – Начнем урок. Возьмите свои сочинения.

Марко уселся за парту, достал из рюкзака сочинение и перевернул текстом вниз, чтобы никто не видел его почерк. Буквы у него выходили большие и кривые, как у ученика начальных классов. Учителя считали, что Марко неряшлив и невнимателен, но, по правде говоря, дела обстояли куда хуже. Письмо и чтение, даже в его возрасте, давались ему с трудом. Одноклассники Марко читали с легкостью, хоть про себя, хоть вслух, а он каждый раз, глядя на страницу, видел на ней не текст, а набор бессмысленных загогулин, и о значении их лишь догадывался по смыслу или по словам учителей. Он не узнавал ни единого слова, кроме часто повторявшихся, например «Муссолини», и уже начал бояться, что просто уродился глупым; Марко было очень стыдно. Успеваемость падала, а в прошлом году один из учителей вызвал его мать на беседу и сказал, что Марко должен учиться усерднее. Мать устроила ему взбучку и стала молиться святому Фоме Аквинскому и святому Иосифу Купертинскому, но Марко знал, что лучше бы ей было обратиться к святому Иуде, покровителю отчаявшихся.

– Хорошо, класс, давайте начнем. Кто хочет прочесть свое сочинение вслух?

Прибегнув к одной из уловок, которой он пользовался, желая скрыть свой изъян, Марко поднял руку. Он сам вызывался читать, а не ждал, пока учитель назовет его имя, поскольку ему хотелось самому управлять ситуацией. Дальше он притворялся, будто читает сочинение, водя глазами по строчкам, как другие одноклассники, а на самом деле просто на память рассказывал задание. У Марко была отличная память, он помнил все, что говорили учителя, так что он усваивал информацию, к тому же любил внимание, поэтому был великолепным оратором. Пока никто из одноклассников не разгадал его секрет. Но каждый день Марко тревожился, что из короля класса превратится в шута.

Вчера им задали написать сочинение на тему «Почему я считаю Муссолини великим?», и professoressa Лонги объяснила ученикам, что это должно быть личное мнение, а не повторение общих тезисов, изложенных в новых учебниках, где описывалось, как Дуче командует огромными толпами, стреляет из пистолета, с обнаженной грудью собирает пшеницу, в летных очках управляет самолетом, берет барьеры на лошади, плавает, ходит по горам и даже играет со львенком.

– Марко, – пригласила professoressa Лонги, – прочти свое сочинение. Сандро – потом твой черед, после Марко.

Марко поднялся и вышел вперед, а учительница склонила голову, будто что-то придумала.

– Марко, а давай-ка попробуем что-то новенькое? Почему бы вам не поменяться? Ты прочтешь сочинение Сандро, а он – твое.

– Нет, постойте, – возразил Марко, во рту у него вдруг пересохло, но было уже слишком поздно: Сандро тоже вышел к доске.

– Держи, Марко. – Сандро вручил ему свое сочинение. – А мне давай твое.

– Я писал второпях, тут немного запутано… – Марко отдал Сандро тетрадь.

– Сочинение отличное, видно, что ты писал увлеченно и со рвением, – улыбнулся Сандро, и Марко понял, что друг его прикроет.

Professoressa Лонги поднялась из-за стола.

– Будь добр, Марко, начинай. Прочти нам сочинение Сандро.

– Хорошо. – Марко с ужасом уставился на страницу. Несколько слов он узнал, но прочесть сочинение, написанное аккуратным почерком друга, был не в силах. Сердце Марко колотилось, он сглотнул комок в горле. Подняв взгляд, он увидел, что Элизабетта ласково и выжидающе на него смотрит. Марко не вынес бы, если б ей стало известно, что он и читать-то не умеет. Тогда она его точно не полюбит: Элизабетта обожает газеты и книги. Она станет его жалеть – какое унижение!

– Марко? – неожиданно окликнул его Сандро. – Давай я первым прочту твое сочинение, если ты не против.

– Конечно, – с пылающими щеками кивнул Марко.

Сандро кашлянул.

– Всем известно, что я интересуюсь велоспортом, поэтому я представляю Муссолини именно таким. Как велосипедисту необходимо сохранять равновесие независимо от рельефа местности, так и наш вождь ведет Италию…

Марко с изумлением слушал друга, а тот частично сумел расшифровать ужасный почерк, а остальное придумывал прямо на ходу, вещая о велоспорте и Муссолини: излагая идеи, которые мог бы поведать Марко. Лишь друг, который очень хорошо его знал, был способен на такой подвиг. Класс слушал до самого конца, а потом разразился аплодисментами.

Professoressa Лонги одобрительно покивала:

– Замечательное сочинение, Марко. А теперь ты прочти работу Сандро.

– Конечно. – Марко понял, что тоже может придумать что-то подобное. – Бенито Муссолини отличается литературным талантом, но и математике отдает должное. Математика требует логического подчинения правилам, как и фашизм… – говорил Марко, водя глазами взад-вперед по листку бумаги, а Сандро кивал, словно друг читал именно то, что там и было написано. Закончив, Марко отвесил классу поклон, и все снова зааплодировали.

– Браво, мальчики! – просияла professoressa Лонги. – Какое вдумчивое исследование, Сандро, я прежде такого и не слышала!

Ребята дружно проследовали на свои места. Элизабетта улыбнулась обоим, и Марко, успокоившись, уселся за парту. Наверняка он ошибся, в тот день у реки ничего между Элизабеттой и Сандро не произошло.

Глава восьмая

Сандро, июнь 1937

Сандро вздохнул, усаживаясь рядом с матерью. За окном сгущались сумерки, на обеденном столе стоял лучший фарфоровый сервиз, столовое серебро и хрустальные бокалы. Сестра познакомилась в Лондоне с новым кавалером, сегодня она должна была привести его на ужин, но они запаздывали, как и отец Сандро – Массимо. Мать злилась; она всегда считала, что опоздания дозволены лишь младенцам, что рождаются позже назначенного срока.

Мать Сандро, Джемма, была элегантной дамой, в тот вечер она надела серое платье с жемчужным ожерельем и подходящие к нему серьги. Седые волосы были красиво уложены, серо-голубые глаза сияли за стальными очками, что сидели на длинном носу. Лицо у нее тоже было вытянутое, но черты тонкие, а шея – в точности как у женщин с картин Модильяни. Рабочий день в больнице выдался утомительным; Сандро гордился ее профессией, хотя соседи судачили, что она не сидит дома, как приличествует настоящей матери.

Из кухни, где экономка семейства Корнелия Росси готовила еду, доносился аромат жареных моллюсков и печеного картофеля.

– Мама, можно уже поесть? – спросил Сандро, у которого урчало в желудке.

– Разумеется, нет, сначала дождемся остальных.

– Dottoressa[33], я не могу так долго держать подогретым первое блюдо! – Корнелия, кряжистая вдова шестидесяти лет, обладающая жизнерадостным нравом, вошла в столовую с блюдом. Она нянчила Сандро в детстве, а когда мальчик подрос, осталась работать у Симоне экономкой, и он любил ее, как вторую мать. У нее были темные глаза с набрякшими веками, широкий нос и неизменная улыбка.

– Понимаю, спасибо, – кивнула мать. – Мы за ним присмотрим.

Корнелия водрузила блюдо на стол.

– Buon appetito[34]. Сандро, я приготовила фаршированные оливки!

– Спасибо! – обрадовался Сандро. Корнелия была родом из городка Асколи-Пичено, ее фирменным блюдом были жаренные в сухарях оливки, фаршированные ягнятиной, говядиной, сыром, овощами и травами.

– Мама, пожалуйста, ну можно?

– Только одну.

Сандро забросил в рот жареную оливку, наслаждаясь вкусом. Панировка была тонкой, золотисто-коричневой и хрустящей, а фарш теплым, пряным и сочным.

– Спасибо, Корнелия.

– Да, grazie. – Мать Сандро тоже потянулась за оливкой.

– Пожалуйста, – улыбнулась Корнелия и вышла.

Джемма повернулась к сыну:

– Итак, как сегодня дела в школе?

– Отлично, а еще я получил новое задание от Энцо, ассистента профессора Леви-Чивиты.

– Хорошо. – Мать задумчиво съела оливку. – Нравится работать?

– Да, но порой непросто.

– Ты справишься, – улыбнулась мать. – Леви-Чивиту уже видел?

– Нет. Он всегда очень занят.

– Может, лучше зайти к нему в кабинет и самому представиться? Уверена, он обрадуется знакомству со столь гениальным юношей.

Сандро хохотнул.

– Однажды Леви-Чивита обнаружил ошибку в расчетах Эйнштейна, которые тот описал в теории Entwurf[35]. Ты и впрямь думаешь, что он обрадуется встрече со способным учеником местной школы?

Мать рассмеялась:

– Может быть, ты станешь следующим Леви-Чивитой? Ты когда-нибудь об этом думал?

– Разве что мечтал. – Сандро не шутил, он и правда мечтал об этом.

– Нужно верить в себя. Ведь Леви-Чивита уже выбрал тебя, верно?

– А еще множество учеников со всего мира.

– А я все равно тобой горжусь. – Мать коснулась его руки. – Знаю, ты считаешь, что я придираюсь, но пойми меня правильно. Нужно продвигаться вперед не ради удовлетворения своих амбиций, а для чего-то более важного. Господь наделил тебя прекрасным даром – умом, и сделал это не просто так. Тебе нужно выяснить, для чего, и следовать намеченному курсу.

Сандро удивленно моргнул: такого он от матери еще не слышал, а ведь он все ее нравоучения выучил наизусть. Не успел он ничего ответить, как разговор прервался: дверь квартиры отворилась, и вошел отец семейства. Массимо Симоне был старше большинства отцов одноклассников Сандро. Поредевшие черные волосы, перемежавшиеся седыми прядями, растрепались. Рост его был так невелик, что в школе его дразнили Минимо и ему приходилось искать утешения в учебе, а это в свой черед помогло ему стать адвокатом по налоговому праву. Отец Сандро часто рассказывал эту историю, желая показать, что недостатки всегда можно обратить в свою пользу.

– Buona sera, sposa e giovanotto[36]. – Отец снял шляпу, сверкнув яркими темными глазами за толстыми стеклами бифокальных очков. – Простите за опоздание, собрание в синагоге затянулось. – Он подошел поцеловать жену. – Угадай, кто стал новым главным юрисконсультом Совета?

– Не ты ли? – с легким неодобрением спросила Джемма.

– Точно так! Возможно, я еще чего-то добьюсь. – Подмигнув, отец уселся за стол.

– Но ты и так очень занят, Массимо.

– Возможно, но это важно, и я им нужен.

– Здорово, папа! – порадовался за отца Сандро.

Еврейской общиной Рима руководил Совет в составе пятнадцати мужчин, которых называли советниками; среди прочего они отвечали за ведение дел, оплату счетов и учет населения. Отец Сандро неофициально консультировал их по юридическим вопросам, он проводил в синагоге все больше и больше времени – и ему было приятно, что его заслуги признали, однако Джемма наверняка была права насчет его занятости.

Снова открылась дверь, и наконец вошла Роза под руку с высоким рыжеволосым мужчиной с ярко-голубыми глазами, приятной улыбкой и веснушками. Он надел темный костюм английского кроя, а Роза, похоже, пребывала в чудесном настроении. Она принарядилась в черное платье, которое берегла для особых случаев.

– Мама, папа, – сказала она, – извините нас за опоздание! Познакомьтесь с Дэвидом Джейкобсом. Он только что приступил к работе в посольстве.

– Добро пожаловать в наш дом, Дэвид. – Массимо поднялся и пожал молодому человеку руку.

– Спасибо за приглашение, синьор Симоне. – Дэвид повернулся к матери Сандро и обходительно приветствовал ее кивком. – Спасибо, dottoressa Симоне.

– Добро пожаловать. Садитесь, пожалуйста. Давайте, я вам что-нибудь положу? Еда остывает. – Джемма укоризненно посмотрела на Розу, но та, не обратив на мать внимания, выдвинула стул для Дэвида. Сандро счел парня Розы любезным, хоть его итальянский звучал несколько шаблонно, однако это было вполне простительно. Они заняли свои места, и Роза подмигнула брату. Тот радовался, что у нее снова горят глаза, и немного раскаивался, потому что так и не набрался смелости подарить что-нибудь Элизабетте, растеряв весь пыл, который вскружил ему голову после поцелуя у реки.

Отец произнес молитву и поднял бокал вина.

– Сегодня особенный вечер, Роза. Не только потому, что у нас гость. Есть новости: меня избрали в Совет. Выпьем же за процветание Италии во главе со мной и Муссолини!

– Браво, папа, – засмеялась Роза.

– Ну ничего себе, – брякнул Дэвид.

Массимо недоуменно моргнул, а Роза наградила своего спутника предупреждающим взглядом. Повисла тишина, все неловко потягивали вино. Джемма начала подкладывать гостям угощение, а Дэвид повернулся к отцу Сандро:

– Простите синьор Симоне. Я не то хотел сказать. Я просто удивлен, что еврей может быть столь пламенным фашистом.

– Извинения приняты, но в них не было необходимости, – улыбнулся Массимо. – А что же до вашего замечания, многие из евреев – гордые фашисты. Согласно статистике, евреи вступают в партию в той же пропорции, что и гои.

Дэвид поджал губы.

– Я удивился, поскольку Адольф Гитлер – явный антисемит. Разве вас это не смущает?

– Да, но национал-социализм к нам никакого отношения не имеет. Мы итальянские фашисты, среди нас нет антисемитов. Дуче пришел к власти задолго до того, как Гитлер появился на политической арене, а не наоборот. Это Гитлер подражает Муссолини.

– И все же Гитлер – канцлер Германии.

Роза поерзала на стуле, и Сандро задумался: может, она пытается пнуть Дэвида под столом, как поступала с братом, когда он был маленьким.

Массимо кашлянул.

– Это неважно. Германия – это Германия, а Италия – это Италия. Мы победили немцев в Великой войне[37]. Я сам служил в армии, в Двадцать девятом Пьемонтском пехотном полку, в нашей партии множество евреев-ветеранов. Нам требовался сильный лидер, и при Муссолини экономика страны шагнула вперед. Он упростил наше запутанное налоговое законодательство, моя практика стала обширна, как никогда прежде. Теперь я представляю множество мелких предпринимателей, и у всех моих клиентов дела идут как по маслу. – Массимо многозначительно взмахнул вилкой. – Один видный еврейский банкир, Этторе Овацца[38], призывает все больше евреев вступать в ряды фашистской партии. Возможно, теперь, став советником, я поеду в Турин, чтобы с ним встретиться.

– Правда, Массимо? – вмешалась Джемма. – Когда?

Дэвид нахмурился:

– Синьор Симоне, вопрос не в том, как вы воспринимаете себя, а в том, как вас воспринимают другие.

Роза снова поерзала на стуле, и на этот раз Сандро заметил, что Дэвид вздрогнул.

Массимо склонил голову набок.

– Скажу вам так: наши соотечественники-итальянцы воспринимают нас как итальянских евреев, коими мы и являемся. Семья Симоне – одна из старейших в Риме, наши предки приехали сюда не только до Христа, но и до того, как был разрушен Храм. – Он облокотился на стол. – Евреи здесь полностью влились в общество, о том же говорит и доля смешанных браков – их почти пятьдесят процентов. Бывший премьер-министр Луиджи Луццатти был евреем, как и бывший мэр Рима Эрнесто Натан. Я могу бесконечно перечислять выдающихся еврейских граждан и предводителей.

Сандро уже слышал эту речь. Его отец подсчитывал добившихся успеха евреев, будто очки спортивной команды, за которую болел.

– Соглашусь с мужем, – поддержала его Джемма.

– Спасибо, дорогая. – Массимо довольно улыбнулся. – Редкая удача!

Все засмеялись, обстановка разрядилась, а Джемма пригубила вино.

– В больнице мне не доводилось испытывать на себе неприязнь, Дэвид, хотя наша больница относится к католической церкви. То же самое и с моими коллегами.

– К тому же Муссолини не антисемит, – добавил Массимо. – У него есть любовница-еврейка.

– Массимо, пожалуйста. – Джемма покосилась на Сандро, который уже знал, кто такая любовница, но отец не остановился.

– Он живет с ней и ее дочерью. Овацца говорил, что он лично знаком с Муссолини, это потрясающе, верно?

Джемма закатила глаза:

– Ты все равно не поедешь в Турин. У тебя нет на это времени.

Дэвид согласно кивнул:

– Хорошо, скажу иначе: поскольку я еврей, то не буду недооценивать антисемитизм…

– Дэвид, давай поговорим о чем-то хорошем, – влезла Роза. – Почему бы тебе не рассказать моим родителям о своей семье в Глостершире. Они с удовольствием послушали бы.

Глава девятая

Элизабетта, июль 1937

После школы Элизабетта переоделась в платье в сине-белую клетку – форму официантки, а Рико, недовольно щурясь, посматривал на нее с кровати. Она не успевала уделить питомцу внимание: ей нужно было закончить дела по дому и приготовить ужин для отца, который ушел спать.

– Прости, Рико. – Элизабетта почесала кота, но тот не снизошел до мурлыканья. Она вышла из спальни, и тут как раз вернулась домой мать со своей подругой Джулией Марторано. Элизабетта ее обожала. Насколько мать была черствой и мрачной, настолько Джулия – сердечной и жизнерадостной. Элизабетта всегда удивлялась, отчего Джулия водит дружбу с ее матерью, которая дурно с ней обращается и скорее терпит подругу, чем наслаждается ее обществом. У Джулии были большие карие глаза, пухлые щеки и широкая улыбка; блестящие черные локоны обрамляли лицо. Одежду она предпочитала носить тех оттенков, которые хорошо смотрятся лишь на преподавательнице искусств: розово-красная блуза, пышная изумрудная юбка и длинное ожерелье из бусин миллефиори[39].

Элизабетта встретила их на кухне.

– Ciao, мама и Джулия.

– Ciao. – Мать выглядела очень мило в белом пикейном платье, выгодно подчеркивающем ее фигуру.

С тяжелым вздохом она положила сумочку. Элизабетта знала: мать хочет, чтобы ее спросили, что ее огорчило, и уже собиралась это сделать, но Джулия бросилась к ней и обняла.

– Как поживает моя девочка? – Она поцеловала Элизабетту, и та поцеловала ее в ответ.

– Хорошо, grazie.

Джулия просияла в улыбке.

– С каждым днем ты все прекраснее. Мне очень понравилось твое сочинение. Твоя мама дала мне его почитать.

– Спасибо! – Элизабетте похвала пришлась по душе. На прошлой неделе она написала очерк под заголовком «Зачем людям нужны кошки», чтобы отправить его в газету и получить приглашение на стажировку. Идею ей подал Сандро, и Элизабетте захотелось попробовать, хотя прежде она писала только школьные работы, за исключением различных писем в редакцию, которые в газетах так и не появились. Элизабетта мечтала написать на более серьезную тему, например о правах женщин, но она заметила, что немногие публикующиеся журналистки пишут только о семейной жизни, дают советы по домоводству или о том, как поддерживать красоту. Да и вообще, кошки и вправду важны, по крайней мере для Элизабетты.

– Я и не знала, что ты так великолепно пишешь, милая. Текст хорошо продуман, и мысли у тебя нестандартные.

– Вы же это говорите не только потому, что мы знакомы, правда?

– Вовсе нет. – Джулия успокаивающе похлопала ее по руке.

– Думаете, это сойдет для газеты?

– Разумеется. Возможно, тебе даже что-нибудь заплатят.

– Да это неважно. Я бы просто гордилась…

– А должно быть важно, – оборвала ее Серафина, которая сидела на стуле и растирала уставшие ноги. – Нам требуются деньги. Нужно быть практичнее.

– Я уже, мама.

– Вовсе нет. Ты тратишь время в школе.

Элизабетта не желала снова спорить по поводу школы. Ей нравилось учиться, она хотела все же окончить школу.

– Тебе никогда не стать журналисткой, Элизабетта. Они не берут девочек. К тому же им платят меньше, чем официанткам.

– Но я не хочу всю жизнь работать официанткой, деньги – это еще не все.

– Так говорит твой никчемный отец.

Элизабетта покраснела от стыда, что ее мать пренебрежительно отзывается об отце, особенно в присутствии посторонних. Серафина возмущалась, что тот не обеспечивает семью, хотя Элизабетта работала больше нее. Именно жалованье официантки, а не материны уроки пения позволяло платить за квартиру. Но Серафина когда-то мечтала стать оперной певицей и, потеряв шанс, озлобилась.

Джулия сгладила неловкий момент: она порылась в сумочке и протянула Элизабетте ее очерк.

– Вот, держи. Удачи тебе! Только не посылай его в Il Tevere[40] или Il Popolo[41]. Фашистам плевать на точку зрения женщин. Да и на кошек тоже.

– Спасибо. – Элизабетта повернулась к матери: – Мама, а ты что скажешь?

– Я не читала. Говорю же, я была слишком занята. Ты покормила отца?

– Да. Он прилег.

– Ну конечно, – снова тяжело вздохнула Серафина. – Разве тебе не пора в ресторан?

– Ах да. – Элизабетта взяла свою сумочку и убрала туда очерк. – Я лучше пойду. До свидания.

Мать кивнула, все еще растирая ноги.

– До свидания, дорогая. – Джулия поцеловала Элизабетту в щеку. – Надеюсь, скоро увидимся.

– Я тоже.

Выйдя из дома, Элизабетта забыла о горестях, ведь невозможно продолжать хмуриться, шагая по Трастевере. Она любила этот район с маленькими домиками, стены которых были окрашены в милые пастельные цвета; каждое строение – неповторимо: у этого кованый железный балкон со свисающим с перил плющом, у другого в стену встроена маленькая статуэтка Девы Марии, у третьего окно увешано праздничными разноцветными фонариками. Здесь дышалось свободнее, чем в самом Риме, а поскольку здания были не такими высокими, то и неба было больше. Сгущались прозрачно-голубые сумерки, вдалеке приглушенно мерцали звезды, ожидая, когда же придет пора засиять. Элизабетта прошла мимо базилики Святой Марии, изящные арки которой светились, озаряя очаровательный карниз и позолоченную мозаику.

Высокие здания окружали мощенную булыжником площадь – пьяццу, на ступенях фонтана сидели, держась за руки или целуясь, влюбленные парочки. Вечерний час – пора гуляний, passeggiata, когда все выходили на улицы, показывая лучшие наряды. Девушки прохаживались, надеясь, что их заметят, а юноши старались им угодить.

Целуя свою подушку, Элизабетта думала о Марко и Сандро. Но после настоящего опыта с Сандро она, при всем ее буйном воображении, не способна была больше представить вместо сухого хлопка теплый и нежный рот юноши. Но Сандро больше не пытался ее поцеловать, а Марко присвоили Анджела и другие девочки, которые с ним заигрывали. Между тем Элизабетту стали еще сильнее дразнить из-за отсутствия бюстгальтера, а Анджела дала ей прозвище Centesimi – Монетка, твердя, что через рубашку у нее просвечивают соски. И теперь Элизабетта постоянно прижимала к груди учебники или школьную сумку.

Она свернула налево и, пройдя чередой узких улочек, подошла к ресторану «Каса Сервано». Снаружи заведение выглядело совсем непримечательно: старый перестроенный дом в серой обшарпанной штукатурке, со стороны улицы – неказистая коричневая дверь и единственное окно. Ни тебе вывески, ни меню – в «Каса Сервано» ходили только местные, которые знали, что тут подают лучшую во всем Риме домашнюю пасту. Поработав здесь, Элизабетта поняла почему.

Она открыла дверь и вошла в помещение – пока еще пустое, потому что ресторан еще не открылся. В зале стояло всего десять столиков, справа располагалась барная стойка с табуретами. Потолок был жестяной, а белые оштукатуренные стены украшали фотографии семейства Сервано, которое долгие годы владело этим рестораном. В центре каждого снимка была Нонна Сервано, matriarca – глава семьи.

– Ciao, Элизабетта! – улыбнулся ей из-за барной стойки Паоло, сын Нонны. Он протирал бокалы. Невысокий и худой, в свои сорок уже облысевший, Паоло обладал добродушным нравом, который помогал ему в работе управляющего и бармена.

– Ciao, Паоло! Ну как, что за настроение у нее сегодня? Хорошее или дурное?

– Хорошее. Так что я бы поставил на agnolotti.

– А я – на tortellini[42].

Каждый вечер они пытались угадать, какую пасту приготовит Нонна. В хорошем настроении она могла сделать pasta ripiena, то есть пасту с начинкой: ravioli, tortellini, – или caramelle, праздничные, словно подарки, завернутые в свежее тесто. В дурном настроении Нонна готовила простую пасту – spaghetti, bigoli или tagliatelle. Посетители «Каса Сервано», кому посчастливилось урвать столик, ели любую пасту, которую подавала Нонна. Как она часто говаривала: самолетом управляет лишь пилот.

Элизабетта подошла к кухне и толкнула распашную дверь, из-за которой доносились восхитительные ароматы. Жена Паоло, София, склонилась над чугунком, где медленно доходил густой томатный соус с мясом, приправленный свежим базиликом, лавровым листом, луком и чесноком. Кузен Паоло, Вито, пассеровал чеснок, кузен Нино разделывал морского окуня, а еще один кузен, Джованни, вынимал из кости горячий костный мозг. Из огромной кастрюли с кипящей водой валил пар, так что в этом помещении никогда не закладывало нос.

Элизабетта поприветствовала поваров и направилась в буфетную, где на стуле с высокой спинкой за деревянным столом сидела Нонна Сервано и готовила пасту. Вид у нее был столь царственный, что помещение казалось тронным залом. Маленькая головка хозяйки смахивала на яйцо перепелки, тонкие белоснежные волосы были гладко зачесаны в пучок. Очки в стальной оправе восседали на крючковатом носу, темные радужки глаз начали туманиться от катаракты. Щеки прорезали морщины, разбегаясь лучиками от тонких губ, поджатых в тонкую линию от усердия. На Нонне было традиционное черное платье и золотая цепочка с ажурным распятием, уши оттягивали кольца с коралловыми каплями. Она была хрупкой, но вовсе не слабой; и хоть ростом едва дотягивала до полутора метров, не выглядела маленькой. На вид Нонна была старше своих шестидесяти семи лет, но возраст не сказался на ней. Скорее наоборот, как говорила Нонна, он обострил ее способности, и никто не смел утверждать иного.

– Ciao, Нонна. Какую пасту сегодня готовите? – Элизабетта поцеловала старушку в мягкую, словно просеянная мука, щеку.

– Cappelletti. Присядь, девочка. Торчишь тут фонарным столбом и заставляешь нервничать.

Элизабетта присела. Выходит, настроение у Нонны хорошее, но ни она, ни Паоло все равно не угадали. На деревянном столе, присыпанном мукой, лежали толстые пласты теста, желтого от яичных желтков, один из пластов был разрезан на квадраты, рядом лежала деревянная скалка, тоже присыпанная мукой, – длинная, словно дубина. В середине каждого квадрата высилась горка острой рикотты в ожидании, пока Нонна придаст тесту форму. Пальцы у старушки, несмотря на артрит, все еще были проворные – возможно, именно благодаря возне с тестом.

– Guarda, – сказала Нонна, – смотри! – Нонна взяла квадратик теста и сложила его по диагонали. – Следи, чтобы края не совпадали. Оставь немного снизу, затем прижми друг к другу и запечатай. – Она мягко надавила кончиками пальцев на тесто, оставляя слабые следы. – Видишь?

– Да.

В ресторане Нонны Элизабетта узнала, что существует множество видов пасты и соусов. К короткой пасте, которую обычно делают на фабрике, обычно шел густой соус marinara[43]. Fatto a mano – домашнюю пасту – никогда не подавали с aglio e olio, маслом и чесноком, поскольку такая паста впитывала слишком много масла. Легкие томатные соусы и brodo, бульон, более всего подходят пасте с бороздками, cavatelli и radiatori – ведь в них задерживается соус, а его лучше добавлять понемногу.

– А теперь складываю… – Нонна взялась за концы треугольника по длинной стороне и крепко их зажала. Держа его «лицом» к себе, она указательным пальцем провела по внутренней стороне треугольника и приподняла его снизу вверх. Ловко соединила оба конца и защипнула, получился идеальный кружок пасты с начинкой и крошечным торчащим вверх уголком, пельмешек, смахивающий на маленькую шапочку – cappelletto[44].

– Разве я не так складываю салфетки, Нонна? – Элизабетта вспомнила Сандро, который сделал ей шляпу из газеты на берегу Тибра.

– Вовсе нет. Ты невнимательно смотришь. Я не могу останавливаться и объяснять каждую мелочь. Паста станет жесткой. – Нонна взяла следующий квадратик. – Мне нужно обсудить с тобой кое-что важное. Я оказала тебе большую услугу. Пригласила на ужин особенного гостя.

– Кого?

– Твое будущее.

– О чем вы? – Элизабетта уже привыкла к загадочным высказываниям старушки, словно Нонна была strega – ведьмой «Каса Сервано».

– Моро Гуалески – не сомневаюсь, это имя тебе известно.

– Ну конечно, известно! – Элизабетта обожала Гуалески, чьи статьи читала каждый день. – Он пишет для левых газет. Откуда вы его знаете?

– Я всех знаю. Вернее, все знают меня. – Нонна продолжала складывать треугольнички теста. – Левые, правые, центристы – неважно кто. Политики приходят и уходят. А знаешь, что остается?

– Любовь?

– Нет, паста! Как я говорю, sapore, sapere – попробуй и узнаешь. Нельзя узнать меня, не попробовав моей пасты. Нельзя узнать Трастевере, не попробовав нашей пасты. Гуалески предпочитает пасту с начинкой, так что я знаю: он человек с аппетитом, тот, кто наслаждается жизнью. Сначала я решила приготовить для него cappellacci dei briganti.

– Почему?

– Cappellacci dei briganti похожи на шляпу с широкими полями, загнутыми наверх, какие briganti[45] – разбойники – носили после объединения Италии. Но не стала, потому что Гуалески не понял бы шутки. Коммунистам не хватает чувства юмора. – Нонна сложила еще один треугольничек, припудренными мукой пальцами, и желтые cappelletti выстроились перед ней, словно ожидая команды.

Тут дверь распахнулась, и в кухню просунул голову Паоло.

– Мама, он здесь!

Элизабетта подскочила.

– Гуалески в зале? Можно мне с ним познакомиться?

– Не можно – должна!

– Спасибо! – завизжала Элизабетта.

– Не позорь меня. – Нонна отвела взгляд в сторону. – Кстати, тебе нужен бюстгальтер.

Элизабетта покраснела.

– Я пыталась…

– Ascolta[46], я сказала Гуалески, что ты написала статью, и он согласился ее прочитать.

– Мою статью? Откуда вы о ней узнали?

– Да ты трезвонишь об этом без умолку. Думаешь, я глухая? Пошли ее ему.

– Она у меня с собой, в сумочке.

– Тогда просто покажи.

– Считаете, правда стоит?

– Я ведь так и сказала. – Нонна отряхнула пальцы. – Я объяснила ему, что ты великолепно пишешь.

– Но вы-то ее не читали. А вдруг она никуда не годится?

– А ты-то читала, что они печатают? – Нонна защипнула еще один cappelletto. Я сказала ему, что он должен нанять тебя немедленно! Людям всегда интересно мнение молодежи. Как по мне, это ни к чему, но так уж сложилось. – Она стряхнула муку с узловатых пальцев. – Иди и познакомься с ним. Только не трещи без умолку, как обычно. Переходи к делу. Ты слишком болтливая.

– Спасибо, спасибо! – Элизабетта достала статью и направилась к двери. – Подождите, а как он выглядит?

– Как rigatone[47].

Элизабетта поспешно вышла в зал и осмотрелась. Несколько столиков были заняты парочками, но за столиком у входа сидел в одиночестве темноволосый мужчина в очках в тяжелой оправе, на вид он был невысок и широкоплеч. И впрямь смахивал на rigatone.

Элизабетта направилась к столику Гуалески. Ее сердце забилось сильнее: она поняла, что, возможно, делает первый шаг на пути к тому, чтобы писать для настоящей газеты. Элизабетта гадала, будет ли вспоминать этот день и рассказывать о нем как о забавной истории, сидя за столом с коллегами-журналистами. Сандро ждет блестящее будущее – что ж, возможно, и ее тоже.

И оно начинается прямо сейчас.

Она подошла к столику.

– Синьор Гуалески, меня зовут Элизабетта д’Орфео, я обожаю ваши статьи. Читаю их каждый день, а вчерашняя вышла особенно интересная. – Тут она вспомнила совет Нонны не болтать слишком много. – Извините, я много говорю. Просто в голове всегда столько мыслей!

– Никогда не прогадаете, похвалив писателя за его творения. – Глаза Гуалески весело блеснули за очками.

– Вас должны хвалить все! Постоянно.

– Недостаточно, чтобы я остался доволен, или недостаточно подробно! Моя мать считает, что моя квартира слишком велика, но я заполняю ее собственным эго, – хохотнул Гуалески. – В любом случае спасибо на добром слове. Насколько я понимаю, вы написали статью для публикации. Можете прислать ее мне в газету.

– Вообще-то она у меня с собой. – Элизабетта протянула журналисту статью, и он с улыбкой ее взял.

– Великолепно. Прочту за ужином, а потом мы можем ее обсудить, если у вас найдется минутка.

– Мне бы этого очень хотелось.

Внезапно дверь ресторана распахнулась и с грохотом ударилась о стену, фотографии в рамках задребезжали. На пороге стоял отец Элизабетты – настолько пьяный, что ему пришлось держаться за косяк, чтобы не упасть.

– Папа! – вспыхнула Элизабетта. Отец бросился к ней, а Гуалески скривился и отпрянул.

– Бетта, дорогуша, ну ты посмотри, какая красотка! Я пришел попросить у тебя несколько лир. У тебя есть?

Элизабетте стало ужасно стыдно перед Гуалески.

– Папа, пожалуйста, не надо.

– Мне б хоть на стакан красного… А может, нальешь за счет заведения?

Отец, пошатываясь, огляделся, и вся публика в зале обернулась. Он зашатался, и Элизабетта распахнула объятия как раз в тот миг, когда он рухнул на нее мертвым грузом, едва не сбив с ног.

– О нет! – Элизабетта с трудом удержалась на ногах, а Гуалески вскочил и поддержал ее отца за руку.

– Позвольте мне, – сказал журналист, роняя статью.

– Моя Бетта, такая хорошенькая и умненькая, так люблю ее, моего ангелочка… – бормотал отец, не обращая на Гуалески внимания, а потом вдруг начал икать. Элизабетта поняла, что сейчас произойдет. И в следующий миг отца вырвало прямо на нее и Гуалески. И конечно, на статью, которая позабытой лежала на полу.

Глава десятая

Марко, июль 1937

Марко в сумерках катил на велосипеде по набережной Тибра, разделившись с Альдо, который умчал на встречу со своей тайной возлюбленной. Полная круглая луна смахивала на колесо велосипеда, по всей длине набережной выстроились фонари. С реки дул ветерок, попахивающий рыбой, и его тихий шорох успокаивал.

Марко заметил gelateria, кафе-мороженое, свернул в ту сторону, спешился и вошел внутрь. Очередь была небольшая, в ярко освещенном помещении пахло фруктами, сладостью и свежими сливками.

В зале кафе царила блестящая алюминиевая витрина, а за ней две молоденькие продавщицы зачерпывали gelato – итальянское мороженое.

Марко окинул взором горы зеленого pistacchio, насыщенно-коричневого cioccolato и ярко-желтого ananas[48]. Под каждым стояла рукописная табличка, которую он не мог прочесть, хотя ему это и не требовалось. Он все не мог решить, какой из сортов любит больше всего. Сейчас он предпочитал nocciola, лесной орех, а до этого – fiordilatte, на сливках. А вот Элизабетта любила cioccolato в рожке и никогда не колебалась.

– Чего желаете? – хором спросили продавщицы, когда Марко оказался у стойки.

– Никак не могу решить, что предпочесть.

– Выбирайте, – лукаво улыбнулась одна из девушек. – Мы обе уходим в одиннадцать.

Вторая тут же покраснела.

– Тереза! – воскликнула она.

– Какое щедрое предложение, – улыбнулся Марко, но устоял перед искушением. Он решил, что это признак зрелости или он сходит с ума от своего целомудрия. И все же мороженое он выбрал в честь Элизабетты.

– Два шарика cioccolato в рожке.

Взяв gelato, Марко заплатил и вышел. Он лизнул кремовый шарик, сладкий на вкус, затем вскочил на велосипед и поехал, держась за руль одной рукой. Мороженое начало таять, и Марко принялся искать, где бы остановиться. Он оказался в centro storico – историческом центре, самой старой части города, рядом с Римским форумом на Виа-дель-Имперо – согласно плану Муссолини, эту дорогу расширяли, чтобы продемонстрировать древние руины. В этом районе велись раскопки, транспорт здесь почти не ездил, а значит, было тихо, так что Марко покатил в том направлении.

Он подъехал к деревянному забору, который, как и прочие изгороди в этом городе, был скорее видимостью, чем настоящим препятствием. Марко спрыгнул с велосипеда, прислонил его к забору, затем пролез между досками и поискал, где бы присесть. Место раскопок представляло собой громадную яму в форме квадрата, каждую стену которого поддерживала ограждающая конструкция из деревянных брусьев. На дне ямы виднелся серо-белый мрамор, поблескивавший в лунном свете.

Марко стоял там и ел мороженое, пока глаза привыкали к темноте. Он много раз ездил через этот район, но прежде здесь раскопки не велись, и ему стало любопытно. Он заметил веревку, переброшенную через железнодорожные шпалы, которая служила лестницей вниз. Марко доел gelato, подошел к котловану и стал спускаться на дно. В нос ударил крепкий земляной дух, и чем глубже спускался Марко, тем становилось прохладнее. Звуки города остались позади, котлован окутывала тишина.

Марко спустился дальше: казалось, мраморный пол собирает и отражает лунный свет, создавая спектральную дымку, что висела над поверхностью, будто призраки древних. Марко был ошеломлен; наконец он добрался до дна, и его окружило приглушенное сияние, волосы у него на загривке встали дыбом.

Он шагал по полу среди лежащих массивных колонн: одни украшали вырезанные в мраморе соцветия, другие – фрагменты надписей. Он погладил шероховатую поверхность и осмотрел сломанные участки. На латыни Марко читал не лучше, чем на итальянском, но впервые это его не тревожило. Он сунул палец в одну из букв, чтобы измерить глубину, и тот вошел в мрамор по первую костяшку.

Охваченный благоговением, Марко убрал руку. Он всегда знал о существовании подземного Рима – города под современным городом, – им рассказывали об этом в школе, да и на улицах время от времени попадались образцы древней культуры. Но сегодня, оказавшись здесь, Марко осознал это как никогда раньше. Он наконец-то понял значение этого феномена и почувствовал, что его дух воспарил. Его предки высекли эти буквы, вырубили колонны, воздвигли все это великолепие. Марко не умел читать так же хорошо, как его одноклассники, но теперь понял, что одарен умом от рождения, – ведь он произошел от столь древнего народа. Он сын Лацио[49]. Сын Рима. Марко распрямил плечи и долго стоял, купаясь в лунном сиянии.

Глава одиннадцатая

Альдо, июль 1937

Альдо на другом конце города пробирался по холодным катакомбам. Он добрался до cubiculo – небольшого помещения, в котором располагался семейный склеп. Там, на полу, расставив перед собой зажженные свечи, несколько бутылок кьянти и буханок деревенского хлеба, сидели его товарищи – антифашисты. В гробнице собрались мужчины всех возрастов, лица у всех были одинаково напряженные. Каждый знал, что, придя сюда, смертельно рискует, поэтому из соображений безопасности они не раскрывали своих имен даже друг другу, а использовали nomi di battaglia – боевые позывные. Их давали за внешность или манеру поведения – Пучеглазый, Пухляш, Кривозуб, Пожиратель яблок, Курильщик; были и менее очевидные клички – Француз и Царь.

Альдо прозвали синьор Силенцио[50], а их самопровозглашенный предводитель именовался Уно[51]. Имя себе он придумал тоже сам. Альдо о нем ничего не знал, но, судя по его манере держаться и разговаривать, это был интеллигентный человек знатного происхождения, высокий и худощавый, с задумчивыми карими глазами за очками в роговой оправе, с острым носом на гладком лице, с высокими скулами и тонкими губами. На итальянском он говорил без акцента, хотя иногда Альдо казалось, что в речи Уно пробивается миланский говор, – он слышал подобный в баре у заезжих посетителей из Милана. Из-за этого Альдо казалось, что он ниже Уно по положению, ведь снобы часто указывали, что Рим всего лишь средиземноморский город, а Милан – уже европейский.

– Ciao, синьор Силенцио. – Уно вскочил и пожал руку Альдо. Остальные присоединились к нему, приветствуя новоприбывшего.

– Держите, синьор Силенцио. – Жена Уно, которую все называли Сильвией, улыбнулась и протянула ему бутылку вина. Она была единственной женщиной в их антифашистской ячейке, и Альдо в ее присутствии чувствовал себя не в своей тарелке, как и рядом с большинством женщин, тем более что она была красива. Сильвия была в приталенном фиолетовом платье, а ярко-голубые глаза и прямые светлые волосы выдавали уроженку Северной Италии. Альдо догадывался, что она тоже из Милана, но Сильвия почти ничего не говорила, все разговоры вел Уно.

– Grazie. – Альдо уселся на холодный твердый пол склепа.

Уно остался стоять, лицо его едва озарял свет свечи, длинная тень падала на стену.

– Наконец-то все здесь. Начну с того, что это собрание для нас самое важное. Всем вам хорошо известно, что до сих пор мы вели мелкую подрывную деятельность против режима: печатали и распространяли листовки, чтобы привлечь других на нашу сторону, портили машины, припасы и другое оборудование. Однако я все же считаю, что это лишь вандализм и детские проказы, которые ни на что не влияют. У меня есть новые идеи. Сегодня я хочу ими поделиться.

– Да это были детские шалости! – выкрикнул Горлопан, а Пучеглазый и Царь многозначительно переглянулись и кивнули. Альдо был не совсем согласен с Уно, ведь он распространял листовки, и даже это его пугало. Альдо могли сцапать, а если бы его арестовали, отец бы его прикончил.

Уно помедлил.

– Друзья, необходимо усилить сопротивление. Мы готовы удвоить усилия. Пора сделать следующий шаг, благодаря которому мы добьемся цели – избавим Италию от фашистской тирании. Я решил назвать эту операцию «Первый удар».

Мужчины с мрачным видом подались вперед; Альдо видел, что они захвачены опасным течением, которое давно уже его тревожило. Он был последним, кто вступил в ячейку; его завербовал Кривозуб, когда они случайно столкнулись на улице, но теперь Альдо начал понимать, что Уно и многие другие настроены куда воинственнее его. Альдо отхлебнул кьянти, надеясь, что вино уймет тревогу.

Уно расправил плечи.

– Итак, я предлагаю удвоить усилия. Нам известно, что в Fascio – местном отделении фашистской партии – руководит команданте Спада. У меня есть основания полагать, что он решил отойти от дел, и поговаривают о прощальном приеме в его честь. Предположительно, чествование пройдет в ресторане «Белла Донна» за углом от их штаб-квартиры в Палаццо Браски.

Всех охватило волнение, а Горлопан закричал, перебивая остальных:

– А ты все это откуда знаешь, Уно? Это хоть правда?

– Да, – ответил Уно и нахмурился. – Я не могу разглашать, откуда у меня информация, ради вашей же безопасности. Как я уже говорил, вся верхушка партии будет на приеме по случаю выхода Спады в отставку. Нам выпадет шанс, и мы непременно должны им воспользоваться. Предлагаю напасть на ресторан и уничтожить их всех разом.

– Браво! – завопил Горлопан, и остальные тоже разразились криками, дружно сбрасывая напряжение, как паровой клапан.

Альдо к ним не присоединился, от страха у него скрутило живот. Операция «Первый удар» требовала убийства – это было яснее ясного. Убийство есть смертный грех. Альдо прежде никогда не имел дела с насилием. Он и не хотел. Да и не знал, способен ли на это вообще. Альдо снова хлебнул вина, но оно не помогло.

Уно утихомирил товарищей, лицо его помрачнело.

– Знаю, вам кажется, это произойдет еще очень нескоро, однако для подготовки операции требуется время. Нас сейчас двадцать один, а позже, надеюсь, появятся и новые члены. Для реализации плана – более чем достаточно. Все подробности я раскрою позже, в нужный момент. Мы распределим задачи, будем тренироваться с оружием и отрепетируем все до мелочей. Сделаем все возможное, чтобы добиться своего и чтобы при этом никто из наших не пострадал. Наша цель – победить, но не потерять ни единого человека. Согласны, бойцы?

– Согласны! – снова заорал Горлопан, и все, кроме Альдо, подхватили крик.

Уно с улыбкой кивнул:

– Сердце радуется, когда вы так говорите. Я не осуждаю тех, кто не хочет идти вперед. Мы, в отличие от наших врагов, приветствуем разные мнения. Итак, есть ли среди вас несогласные? Если да, то, пожалуйста, заявите об этом, и мы все трезво обсудим.

– Мы все согласны! – прогремел Горлопан, остальные поддержали его криками, вскинув кулаки, отчего воздух так сильно всколыхнулся, что огоньки свечей затрепетали.

Уно воздел палец.

– Великолепно, но я хочу, чтобы высказался каждый. Очень важно мыслить единогласно, ведь сегодня мы заключаем тайное соглашение. Что скажешь, Горлопан?

– Да! Я ответил «да»!

– Хорошо. Пучеглазый? – Уно повернулся к нему, тот ответил «да», и их предводитель обошел всех по кругу, задавая вопрос каждому лично, и все выражали готовность действовать.

Чем ближе подходила очередь Альдо, тем больше он нервничал. Убийство противоречило всему, чему его учили, он боялся за свою вечную душу. Он был служкой в церкви, а его брат Эмедио – священником. Альдо всем сердцем верил в Господа и каждое утро вместе с матерью ходил к мессе. Он даже представить не мог, что ему придется убить человека.

Уно посмотрел ему в глаза:

– Синьор Силенцио? Ты согласен?

Альдо медлил с ответом.

– Уно, это серьезный шаг, правда?

– Да, а ты против?

– Ну, хм… ты чуток выбил меня из колеи. Я пытаюсь решить.

– Будь добр, сообщи нам, – улыбнулся Уго, и Альдо понял, что все повернулись к нему; он взял себя в руки и высказался.

– Уно, мне дорого наше дело, но я человек верующий. Убийство – это смертный грех. Оно противоречит заповеди «Не убий». Я люблю Господа и поступаю по слову Его.

Уно недоуменно заморгал, а собравшиеся помрачнели и отодвинулись от Альдо.

– Трус, – прошипел Горлопан.

Уно перевел на него взгляд на него и нахмурился.

– Без оскорблений. Дайте человеку высказаться.

Горлопан угрюмо посмотрел на предводителя.

– Я не трус, – сказал Альдо, порадовавшись, что Уно его защищает. – Но распространять листовки – это одно, а убийство – совсем другое.

Собравшиеся напряглись, и Альдо понял, что его слова заставили их задуматься.

Уно озабоченно кивнул:

– Синьор Силенцио, я уважаю твои религиозные убеждения, как и все мы, ибо мы тоже верующие. Однако Церковь учит, что убийство не грех, если битва справедлива. Именно такова наша битва против фашизма. – Уно говорил негромко, не распаляясь, глядя на всех сидящих в круге и обращаясь к ним тоже. – Муссолини и его правительство каждый день угнетают наших граждан, они толкают нашу любимую страну на путь войны. Но его войны неправедны, не так ли? Война в Эфиопии не была справедливой. Хуже того: всем известно, что он использовал иприт, отравляющий газ, против этих несчастных. Это просто зверство. Цель Муссолини – уничтожить всех, кто против него.

Товарищи закивали, но никто не прервал Уно.

– Подумайте о бесчисленных жизнях, которые мы спасем, человеческих потерях, которых избежим, если проведем операцию «Первый удар». Местное Fascio – оплот партии в нашем городе. В Палаццо Браски засели самые главные фашисты. Там у них штаб. Только представьте, какое доброе дело мы сделаем, отрубив этой змее голову. Есть ли битва более справедливая?

Альдо размышлял над его словами, разрываясь в душе. Разум подсказывал, что Уно может быть прав, но вера твердила: убийство – самый тяжкий из грехов. Ему хотелось помолиться и поразмышлять над этим вопросом. Он никогда не был настолько сбит с толку, ему не нравилось быть белой вороной – единственным, кто спорит с Уно. Остальные товарищи-антифашисты уже недобро поглядывали на него, даже Кривозуб. Альдо чувствовал их осуждение и опасался, что его сочтут предателем, потому поддался давлению обстоятельств. Сейчас не время и не место для мук совести.

– Хорошо, Уно, я понимаю, что ты хочешь сказать, – удалось выговорить Альдо.

– Я сумел тебя убедить, что наше дело правое?

– Да, безусловно.

Уно просиял в улыбке:

– Значит, единогласно!

– Браво! – оживились все, снова вскинув кулаки в воздух.

Уно воздел указательный палец, призывая к тишине.

– Теперь можем начинать. Первым делом необходимо раздобыть на всех оружие. Я знаю, где в Орвието можно купить пистолеты, но о подробностях лучше умолчать. У них есть оружие, они готовы его продать. Деньги у нас имеются, а встречу я назначу в ближайшие месяцы.

В рядах собравшихся снова поднялась суматоха, и Альдо понял, что ситуация выходит из-под контроля. Не следовало ему соглашаться. Он так и не сумел представить, что направит пистолет в грудь другому человеку. По иронии судьбы обращаться с оружием его научили в фашистской молодежной организации «Балилла». Но стрелок из него был никакой.

Уно продолжил:

– В подходящий момент я доставлю деньги. Однако оружие в тот же день забрать не смогу. Если меня схватят, у фашистов будет доказательство незаконной сделки: деньги в обмен на оружие. Так что придется разделить процесс на два этапа. Сначала деньги, потом пистолеты.

– Хорошо придумано, Уно, – кивнул Горлопан. Альдо задумался, сколько же стоят пистолеты и где Уно взял деньги, но никто ничего не спросил.

– Итак, друзья, после того как я доставлю деньги, нужно, чтобы кто-то махнул в Орвието и забрал пистолеты. – Уно оглядел собравшихся, лицо скрывала тень, но отблески пламени свечей мерцали на стеклах его очков. – Кто бы это ни был, у него при себе будет оружие. Если его поймают, то непременно арестуют. А на поезде в Орвието ехать нельзя, потому что полиция будет за ними следить. Лучше всего отправиться на велосипеде. Расстояние приличное, поэтому нам нужен спортсмен, велосипедист. Кто поедет?

Собравшиеся начали переглядываться, но вскоре все лица повернулись к Альдо. Уно посмотрел на него последним, затем улыбнулся ему – по-новому, по-братски.

– Синьор Силенцио, ты приходишь на наши встречи в велосипедной форме, у тебя самый лучший велосипед. Ты молод и годишься для этого задания. Ты, случаем, не велосипедист-любитель?

– Да. – Сердце Альдо так грохотало у него в груди, что он едва слышал собственные слова. Он сам загнал себя в ужасную ловушку. После предыдущего спора необходимо было доказать свою преданность, да и аргументы Уно не давали Альдо покоя. Несомненно, их дело – правое.

– Синьор Силенцио, когда пробьет час, ты сможешь взять в руки оружие?

Во рту у Альдо пересохло, мысли неслись вскачь. Наверное, это и впрямь война, война за правое дело. Наверное, он должен вызваться, как остальные. Альдо присоединился к ячейке ради любви к своей стране. Нужно набраться храбрости и сражаться, как сражался его отец во время Великой войны. В конце концов, Альдо – сын Лацио. Сын Рима.

– Да, я поеду, – спустя миг ответил Альдо. – Ради Италии.

Глава двенадцатая

Элизабетта, июль 1937 

В платье, забрызганном рвотой, Элизабетта шагала по площади Святой Марии, волоча на себе отца. У нее ныло сердце, когда она вспоминала отвращение на лице Гуалески: работы в газете ей теперь не видать. Она с отчаянием думала об упущенном шансе и стыдилась, что все в ресторане узнали правду о ее отце.

Она на него злилась, но в то же время испытывала вину за свой гнев. По площади прогуливались люди, наслаждаясь летним вечером. Увидев Элизабетту с отцом, они начинали переглядываться, говорить что-то друг другу, прикрывая рты ладонями. Она заметила кое-кого из своих одноклассников и спрятала лицо, надеясь, что на нее не обратят внимания. Слава богу, Марко и Сандро поблизости не оказалось. Ей было бы неприятно встретиться с ними в таком виде.

Элизабетта с отцом вышли с площади и оказались на улице, среди людей, которые входили и выходили из разных магазинов, сидели за столиками у ресторанов. Последние отворачивались, когда д’Орфео проходили мимо. Показался их дом, стоящий на углу, – выкрашенный в лимонно-желтый цвет, с увитым глицинией входом; рядом с кустом висел латунный светильник. Вид у дома был настолько живописный, что туристы часто фотографировались около него. Вот и сейчас группа приезжих позировала у парадной двери.

Элизабетта с отцом подошли, и туристы, повернувшиеся посмотреть, затараторили, указывая на них. Она не понимала, что они говорят, но все и так было ясно. Элизабетта потащила отца ко входу, покрутила дверную ручку, помогла ему войти в холл и прикрыла за собой створку.

Она довела отца до их квартиры, а потом медленно усадила на пол. Он привалился к проему и задремал. Переместить его без помощи матери Элизабетта не могла – отец был слишком тяжелый. Она отперла замок и вошла. На кухне оказалось пусто – видимо, мать уже улеглась спать. Рико, валявшийся на подоконнике, уселся, его хвост круглился вопросительным знаком.

– Мама, помоги мне уложить отца! – Элизабетта направилась в спальню, и тут на пороге возникла ее мать – в своем лучшем выходном платье и накрашенная.

– Ты почему так рано вернулась?

– Папа пришел в ресторан. – Элизабетта заметила на кровати чемодан. – Ты куда-то собираешься?

– Да. – Мать развернулась и взяла чемодан. – Я ухожу.

– Что? – переспросила сбитая с толку Элизабетта. – Куда?

– Не твоя забота. – Мать подобралась и отвела взгляд. – Мне пора. Я тут больше не могу.

– О чем ты? Куда ты идешь? – Элизабетта заметила у кровати материн патефон в полированном деревянном чемоданчике. Это была самая ценная вещь Серафины.

– Я ухожу.

– Уходишь? Из дома? Навсегда? – Элизабетта недоверчиво покачала головой. – Это невозможно!

– Я должна. Это мой последний шанс, и я его не упущу. – Мать взяла вещи и прошагала на кухню.

– О чем ты? – Ошеломленная Элизабетта поспешила следом. – Куда ты идешь?

– Я отдала твоему отцу лучшие годы. С меня хватит. Довольно. – Мать схватила сумочку и пошла дальше. – Если ты не дура, учись на моих ошибках. Удачно выйди замуж.

– Мама! – Элизабетта схватила ее за руку, но мать вырвалась, едва не уронив патефон.

– Пусти, Элизабетта!

– Ты не можешь взять и уйти!

– Могу. Я уже все решила. – Серафина с презрением бросила взгляд туда, где сидел Людовико.

– Он же твой муж…

– Я и так много для него сделала.

– А как же я? – На глаза Элизабетты навернулись горькие слезы. – Ты и меня бросаешь?

– Мне жаль, но так нужно. Ты уже сама о себе можешь позаботиться. Ты ведь выросла – сама мне это сказала.

– Что? Когда? – Элизабетта лихорадочно перебирала в голове недавние события. Что мать имела в виду? Это из-за бюстгальтера? Она уходит из-за бюстгальтера?!

– Прощай. – Мать повернулась и поспешила к выходу, но Элизабетта не отставала, она снова схватила ее за руку и заставила повернуться к себе.

– Разве ты не любишь меня, мама?

– Люблю.

– Но не так сильно, чтобы остаться?

Мать сурово посмотрела на нее, поджав губы.

Элизабетта расплакалась. Она отпустила мать, уронив руку. Серафина повернулась к ней спиной и ушла, не сказав больше ни слова.

Глава тринадцатая

Марко, июль 1937

Марко и Альдо работали за стойкой бара «Джиро-Спорт»; в зале, как всегда, было людно, в заведении толпились завсегдатаи: Сандро со своим отцом, Массимо, мелкие партийные чиновники и tifosi. Сегодня как раз заканчивался последний этап гонки «Тур де Франс» и по радио транслировали финальный этап. Все внимательно слушали затаив дыхание, и вот наконец диктор прокричал, что француз Роже Лапеби первым пересек финишную черту и выиграл гонку. Итальянец Марио Вичини пришел вторым. Марко и все остальные разразились ругательствами. «Dio, no!», «Non possibile!», «Mamma mia!»[52]

Посетители рухнули на стулья и уставились в бокалы.

– Беппе, как же это стряслось? – прокричал один из них отцу Марко. – Ведь победить должен был Бартали! Нас надули, верно?

– А то! – провозгласил Беппе, стоявший посреди зала. – Во-первых, победить должен был Бартали. В прошлом году он выиграл «Джиро». Все знают – эта гонка была за ним. Но после травмы, которую он получил на восьмом этапе, уже не оправился. Бартали боролся изо всех сил, но не смог удержать лидерство. Бартали конец, но не Италии, верно?!

– Нет, нет, это не конец!

– У нас новый герой – Марио Вичини!

– Его первая гонка – он даже не участвовал в «Джиро», правда, Беппе?

– Esatto![53] – кивнул тот. – Только представьте: Марио Вичини из Эмилии-Романьи участвует в «Тур де Франс», не связанный ни с одной командой. Этап за этапом он подтверждает свою силу. Приходит вторым в генеральной классификации. – Беппе поднял бокал. – Пью за Вичини!

– За Вичини! – взревели все и выпили.

Беппе кивнул:

– Победить должен был Вичини, Лапеби мухлевал на высокогорье.

– Да, Лапеби мухлевал!

– Говорят, на подъемах его подталкивали болельщики.

– Я тоже это слышал, и судьи его за это наказали.

– Но Лапеби сказал, мол, не хотел, чтобы они это делали! Они толкали его по доброй воле.

– Позвольте мне прояснить этот вопрос с точки зрения закона, – вмешался Массимо, сидевший рядом с Сандро. – Лапеби получил помощь со стороны. Как юрист могу сказать, что это было против правил, и Лапеби следовало дисквалифицировать.

– Отличная мысль, синьор Симоне! – воскликнул сидевший за тем же столиком партиец, которого Марко никогда прежде здесь не видел.

– Лапеби тоже был жертвой! – крикнул кто-то еще. – Поговаривают, ему подпилили руль.

Но публика тут же загомонила осуждающе, упрекая посетителя, что он не только ошибается, но и неблагонадежен, а может, и вовсе предатель. Тот возмутился, и вскоре поднялся шум на весь бар; Марко почувствовал перемену настроения: алкоголь и поражение – плохая компания.

Марко поднял бокал красного вина.

– Слушайте, я хочу сказать тост! За Италию!

– За Италию! – дружно подхватили все, поднимая бокалы.

Марко продолжил:

– Друзья, Италия не была сегодня повержена – не для меня! В нашей стране столько сокровищ, особенно в Риме! Сокровищ, которые никто и никогда не сможет у нас отнять!

– Браво, Марко! – крикнул Массимо, и Сандро ухмыльнулся.

Марко принимал происходящее близко к сердцу, хотя Альдо смотрел на него как на помешанного.

– Да в конце концов, какая разница, кто выиграл «Тур де Франс»! Это ведь не «Джиро д’Италия»! Мы не французы – мы итальянцы!

Завсегдатаи разразились восторженными криками:

– Да, у нас есть собственная гонка!

– «Джиро» куда труднее – и честнее!

– Итальянцы не мухлюют! Мы народ отважный!

– Да, и в нашем чудесном городе столько сокровищ! – Марко вспомнил о древностях, мимо которых проезжал прошлым вечером. – Мы проходим рядом каждый день, но часто ли видим по-настоящему? Ценим ли мы их по-настоящему?

По залу разлетелся согласный гул.

Марко указал на открытую дверь.

– Например, у нас поблизости Понте-Фабричио – пешеходный мост, возведенный древними римлянами, и по нему до сих пор ходят. Мы получили его в наследство от древних времен, еще до рождения самого Христа! Это чудо принадлежит нам в силу происхождения.

Публика кивала и одобрительно гудела.

– А колонна Траяна[54], что вздымается в небеса! Вы хоть раз по-настоящему рассмотрели резьбу? Она рассказывает историю. Кто-то ведь вырезал эти фигуры! А знаете кто? Римляне! Мы – римляне! – Энергия Марко била ключом, подпитываясь восхищением публики. – А как же Колизей – величайшая арена мира! Вы видели, как великолепно она сконструирована? Будто большая чаша римского неба.

– Верно!

– Отличный парень этот Марко!

– И к тому же патриот!

– Говорят, и велосипедист он неплохой!

Марко просиял улыбкой:

– Вот о чем я вам твержу. Наш город возник прежде всего остального мира. Мы были первыми в самом важном. Не в дурацких гонках, а во всей западной цивилизации.

Аплодировали все, и даже Альдо.

Марко помедлил, слушая рукоплескания, а потом заметил, как стоящий в глубине зала отец с мрачным видом манит его к себе. Марко пробрался через толпу, затем вышел в коридор, отец отвел его в складское помещение и закрыл дверь.

– Забавляешься над велогонками, Марко? Дурацкими их называешь? Это же наша товарная фишка! – Отец дал ему подзатыльник. – Тебе напомнить, что я финишировал двенадцатым в «Джиро д’Италия»? Это был лучший день в моей жизни, я никогда так горд не был!

– Папа! – обиделся Марко. – Я всего лишь пытался помочь.

Внезапно дверь отворилась, и на пороге появился Массимо с партийным деятелем.

– Извини, Беппе. Позволь представить тебе комендаторе Буонакорсо – он возглавляет местный Fascio. Он хотел с тобой познакомиться.

– Piacere[55], комендаторе Буонакорсо, – сказал отец, протягивая руку.

– Piacere, Беппе. Пожалуйста, зовите меня Романо. – Буонакорсо с натянутой вежливой улыбкой пожал руку отца. Глаза у него были маленькими, карими, тонкие усы блестели от помады, а нос, к сожалению, напоминал картофелину. Он был среднего роста, подтянутый, ухоженный, складки мундира безупречно отутюжены.

– Чем обязан столь приятному знакомству, Романо?

– Ваш сын, Марко, достиг впечатляющих успехов. Могу я переговорить с вами обоими?

Глава четырнадцатая

Сандро, август 1937

Сандро насилу дождался начала лекции профессора Леви-Чивиты. Лекционный зал был самым большим в Ла Сапиенце, и, невзирая на летнюю пору, в него набились битком администрация университета, профессура, сотрудники факультетов математики и физики. Сандро гордился тем, что сидит вместе с Энцо и студентами магистратуры. Вокруг были взрослые, не то что в школе, к тому же Сандро оказался среди самых гениальных математиков и физиков своего времени. На сей раз не он был самым умным в помещении, и Сандро это потрясло. Ему еще многое предстояло узнать, и они могли его научить. Когда-нибудь и он внесет свой вклад в развитие итальянской математики. Сандро понял, что мать была права, теперь ему стало ясно, что она имела в виду. Бог не просто так наделил Сандро даром. Может быть, для того, чтобы он вручил этот дар своей стране.

Сбоку от помоста показался профессор Леви-Чивита; он подошел к трибуне, и аудитория разразилась аплодисментами. Сандро, который до этого дня встречал великого математика всего пару раз, был очарован его внешним видом и манерой держаться. Леви-Чивита скромно улыбнулся, затем поправил микрофон: гений был удивительно невысокого роста, примерно полтора метра. У него были редеющие седые волосы, вытянутое лицо, а за круглыми очками мерцали глаза. Ему шел старомодный костюм в тонкую светлую полоску, с широкими лацканами и воротником-стойкой, а также шелковый шейный платок.

Он заговорил спокойным и негромким голосом, так что вся аудитория подалась вперед, и Сандро тоже зачарованно прислушался. Порой он едва понимал, о чем идет речь, но его внимание было приковано к профессору, он не делал заметок, предпочитая сосредоточиться. Чуть позже Леви-Чивита выкатил доску и начал сопровождать лекцию расчетами. Ум Сандро бурлил, как никогда прежде, лекция настолько его увлекла, что, когда она закончилась и профессор Леви-Чивита отвесил залу старомодный поклон, юноша оцепенел.

Сандро вскочил на ноги и захлопал в ладоши, все присутствующие аплодировали не меньше пятнадцати минут, после чего преподаватели и почетные гости устремились к помосту. Студенты направились к выходу, заполнив проходы между рядами, но Сандро никуда не спешил, ему хотелось остаться в зале и набраться побольше впечатлений.

– Сюда, Сандро! – Энцо тронул его за руку.

– Хорошо, – неохотно ответил он и последовал за Энцо к боковому проходу, и тут кто-то сказал:

– Будь я проклят, если стану аплодировать грязному еврею.

Сандро застыл. Он повернулся посмотреть, кто это сказал, но толпа все время двигалась. Ближе всех к нему стояли двое студентов, достаточно взрослые, должно быть, выпускники. Сандро показалось, что это сказал кто-то из них.

– Что вы сейчас сказали? – спросил он.

– Ничего, – с явным безразличием ответил один из юношей.

Второй пожал плечами.

– Кто-то только что назвал профессора Леви-Чивиту «грязным евреем», – Сандро едва выговорил это оскорбление. От гнева он осмелел, хотя оба парня были его старше. – Это были вы?

Выпускник покачал головой:

– Мы ничего не говорили.

– Брось, Сандро! – Энцо потянул его вперед.

– Нет. – Сандро не сводил глаз с парней. – Может, и не вы, но вы должны были это слышать. Слышали?

– Нет, не слышали. – Студенты поспешили отойти, и чувство справедливости велело Сандро от них отстать, поскольку он не был уверен до конца. Он осмотрел аудиторию, полную хорошо одетых образованных людей, и ужаснулся: ведь кто-то из собравшихся здесь сказал эту гадость. Если Сандро прежде не знал, как выглядят антисемиты, теперь ему было известно наверняка: они выглядят как все остальные.

– Идем. – Энцо вывел его из аудитории, они дошли до вестибюля и остановились; студенты обходили их, покидая здание университета.

Сандро все не успокаивался:

– Разве вы не слышали, Энцо?

Тот посмотрел на часы.

– Мне пора домой, а тебе – забрать следующее задание.

– Вы не удивлены?

Энцо пожал плечами:

– Нет – в наше-то время. В любом случае профессор считает себя агностиком, а его жена – католичка.

– Ну и что? Дело-то не в том. – Сандро никогда не задумывался, еврей ли профессор Леви-Чивита. Теперь он догадался, что, судя по фамилии, математик все же еврей.

– Иди сюда, поговорим в более уединенном месте. – Энцо взял Сандро за руку и отвел к стене. – Это все его политические взгляды.

– Профессора? Кому вообще какое дело до его взглядов?

– Шесть лет назад профессоров университета заставили дать присягу фашистскому правительству. В противном случае их увольняли, – негромко сказал Энцо. – Из тысячи двухсот человек отказались лишь двенадцать. Одним из них был старик Вито Вольтерра[56] – он был членом парламента и социалистом; конечно, он отказался. В итоге его уволили.

– А при чем тут Леви-Чивита?

– Ходят слухи, что он написал руководству университета письмо, где заявил, что математика вне политики и он не считает нужным демонстрировать свои политические убеждения. Говорят, это вызвало большой переполох, и в итоге Леви-Чивита дал присягу только потому, что не хотел увольнения.

– Но ведь он прав. Политика и математика никак не связаны. Можно сделать вывод: он агностик в религии и придерживается независимых взглядов в политике. Так что его позиция логична.

– И все же есть подозрения, что он склоняется к левым убеждениям. Его прошлое свидетельствует против него. Все знают, что в 1925 году он подписал Манифест[57] Бенедетто Кроче против фашизма, опубликованный в газетах.

– Ну и что? – Сандро знал о печально известном манифесте от своего отца, который его не одобрял. – Сотни профессоров, журналистов и людей искусства подписали это письмо. Леви-Чивита ведь не был единственным.

– Я просто тебе объясняю: фашисты не восхищаются профессором так, как мы с тобой.

Сандро не знал, что ответить: ведь он и сам был фашистом.

– Но при чем здесь то, что он еврей?

– Большинство евреев настроены против фашизма, верно?

– Вовсе нет, – выпалил Сандро, но запнулся. Он уже хотел было рассказать, что он еврей и фашист, но не стал. Неизвестно, принадлежит ли Энцо к фашистской партии, но, скорее всего, да. К тому же, скорее всего, сам Энцо не еврей, раз он никак не отреагировал на оскорбление. Наверняка на факультете математики есть и другие евреи, студенты и профессора, просто Сандро никогда об этом не задумывался. Теперь до него дошло, как могут переплетаться политика и религия, несмотря на отсутствие между ними логической связи.

– Мне пора. Забери свое следующее задание у меня из почтового ящика. Увидимся. – И Энцо поспешил к выходу.

Сандро вернулся в вестибюль и пошел налево, в почтовое отделение, небольшую квадратную комнату, уставленную от пола до потолка деревянными почтовыми ящиками. На каждом было маленькое стеклянное окошко с подписанным на табличке именем преподавателя. Сандро открыл почтовый ящик Энцо, достал конверт с заданием и убрал себе в рюкзак. Он уже собирался выйти из комнаты, но остановился.

Сандро изучил таблички на почтовых ящиках с названиями факультетов и нашел нужный. Он выудил из рюкзака блокнот и карандаш, вырвал страницу и написал:

Профессор Леви-Чивита, возможно, с моей стороны писать вам слишком самонадеянно, но я не могу иначе. Сегодня я слушал вашу лекцию – вы сами и ваша любовь к математике меня вдохновили. Вы подлинный гений и, очевидно, настоящий джентльмен. Для меня большая честь работать с вами, пусть и самым скромным помощником, ведь я всего лишь ученик средней школы в подчинении у Энцо Вигорито.

Ваш преданный слуга,

Алессандро Симоне

Сандро свернул записку, положил ее в почтовый ящик и ушел.

Глава пятнадцатая

Марко, август 1937

Марко потел под летним солнцем, которое вовсю припекало; плотная черная ткань рубашки казалась тяжелой и колкой, но на беседу в Fascio – местное отделение фашистской партии – нужно было прийти в форме Балиллы. В тот день в кладовке бара комендаторе Буонакорсо предложил Марко должность своего помощника, а Беппо не преминул воспользоваться шансом пристроить сына в партию. Марко работа заинтересовала, хоть он и знал, что будет лишь portaborse – носителем портфеля. В глубине души он не интересовался политикой, потому служение фашизму его не слишком влекло, однако Марко знал: там платят лучше, чем в баре.

Марко пронесся по оживленной Пьяцца Навона к Палаццо Браски – величественному особняку аристократического семейства Браски, где располагалась штаб-квартира Fascio.

Грандиозное Палаццо в несколько этажей возвышалось на южной стороне площади. Его стены были сложены из крупных серых камней, а фундамент – из узких кирпичей янтарного цвета. Сводчатые изящные арки спереди и позади строения вели во внутренний двор, достаточно просторный: там могли с удобством разместиться даже старомодные конные экипажи.

Марко никогда не был внутри; ко входу с вооруженной охраной он подошел с некоторой опаской. Обменялся фашистским приветствием с караульными и проследовал дальше, к другой паре охранников, что стояли по бокам стеклянной двери, и снова им отсалютовал. Они справились, как его зовут, и провели к стойке, где зарегистрировали в журнале, а затем велели подняться на самый верхний этаж. Марко в глубине души чего-то опасался, шагая по великолепной лестнице серого мрамора, каждая ступенька которой была инкрустирована черными мраморными же треугольниками в золотистом обрамлении. Он едва не споткнулся, засмотревшись на внушительный купол потолка, украшенный крупными цветами; в центре его находилось круглое отверстие, оно напоминало стеклянный глаз неба, что словно присматривал за посетителем.

Добравшись до верхнего этажа, Марко подошел к еще одной стойке регистрации, располагавшейся в небольшой комнате с полом из разноцветного мрамора и потолком, украшенным бордюром со львами, ангелами, римскими богами и богинями. Наконец его провели в большой кабинет: там, позади полированного резного стола, на котором высились стопки аккуратных бумаг, стоял комендаторе Буонакорсо, а по бокам от него – два других офицера, один помоложе, другой постарше.

– Да здравствует Дуче, – сказал Марко, салютуя им.

Неуловимо улыбнувшись, Буонакорсо, облаченный в темный мундир, тоже отсалютовал и подошел к нему, протягивая руку.

– Вольно, Террицци. Ну вот, знакомься. – Он указал на них. – Слева от тебя – команданте Спада, справа – команданте Терранова. Господа, это юный Марко Террицци.

– Террицци, – пробурчал команданте Спада, плешивый военный с изрезанным морщинами лицом, кустистыми седыми бровями и короткими седыми же волосами ежиком. Вид у него был недовольный, а спина скрюченная, как у креветки.

– Добро пожаловать, Террицци. – Команданте Терранова протянул руку, и Марко ее пожал.

У этого офицера были большие светло-карие глаза, крупный нос, полные губы и густые каштановые кудри. Он был крепко сложен, и мундир плотно облегал его, натягивая пуговицы; держался Терранова расслабленно и доброжелательно, легкая улыбка обнажала неровные передние зубы.

– Садись, пожалуйста, Марко. – Буонакорсо указал ему на изысканные стулья по ту сторону стола.

– Спасибо. – Марко уселся, Буонакорсо и остальные тоже.

Буонакорсо одобрительно кивнул:

– Марко, я рассказывал этим господам, как ты гордишься своим происхождением – я слышал, что ты говорил это в баре своего отца. Вдобавок мы побеседовали с капитаном Финестра из твоего отряда Балиллы, и он сообщил, что ты пользуешься успехом среди сверстников и вдобавок настоящий спортсмен. Хотелось ли бы тебе работать у нас, Марко?

– Да, конечно. – Марко был польщен уже тем, что Буонакорсо так уважительно с ним разговаривает.

– Лишь в том случае, если ты подойдешь, Террицци, – нахмурившись, вмешался Спада. – За время моей службы здесь у меня было много, очень много помощников. Ни один не соответствовал моим требованиям. Даже те, кто хорошо справлялся в Балилле, не воспринимают нашу доктрину так серьезно, как следовало бы. Тебе наверняка такие известны.

– Да. – Марко и сам был из них: во время военных занятий он беспрестанно шутил.

Буонакорсо кивнул:

– Как отметил команданте Спада, подойдет не всякий. Понятия не имею, почему мы не привлекаем к работе больше юношей вроде тебя. Может быть, у тебя есть какие-то идеи?

Марко знал, как ответить, потому что сам это испытал.

– Я считаю, что в школе доктрину фашизма нас учить заставляют, поэтому некоторые ученики относятся к ней как к очередному домашнему заданию.

– Верно подмечено. Наверняка тебя отец вдохновил?

– Да, – отозвался Марко, хотя отец больше разглагольствовал о велоспорте, чем о политике.

Снова вмешался Спада:

– Это избитые истины. Давай-ка проверим твои знания, Террицци. Ты выучил декалог?

– Да.

Спада сложил руки на груди.

– Читай.

Марко не колебался. Декалог молодого фашиста – десять правил, составленных по образцу заповедей Божьих, Марко выучил их наизусть, ведь очень часто слышал в школе и собраниях Балиллы.

Он начал:

– Номер один: сначала Бог и Отечество, все прочие привязанности и долг – после. Номер два: тот, кто не готов вручить Отечеству свое тело и душу и беспрекословно повиноваться Дуче, недостоин носить черную рубашку, поскольку фашизм не приемлет слабости в вере и полумер. Номер три… – Марко безупречно отбарабанил все заповеди, пока не закончил.

– Браво, – улыбнулся Буонакорсо.

– Согласен! – поддержал Терранова.

И только Спада прищурил глаза под набрякшими веками.

– Хм… А эти слова на самом деле что-то значат для тебя, парень? Или ты их просто механически повторяешь?

– Эти заповеди для меня – все. – Марко знал, что они хотят услышать, и понимал, что, хоть и не умеет читать книги, способен читать по лицам. – Я знаю, как много фашизм сделал для Италии, особенно большое значение имеет интерес, который партия проявляет к молодежи. Считаю, важно понимать, что не у всех есть такой отец, как у меня, – тот, кто найдет время научить, направить в нужную сторону их ум и сформировать характер.

– Совершенно верно, – кивнул Буонакорсо.

Спада, нахмурившись, подался к Марко.

– К чему ты клонишь, мальчик?

Тот сглотнул тяжелый комок в горле.

– Я хочу сказать, что фашизм может заменить отца таким детям, чтобы они выросли настоящими фашистами. Как Дуче стал отцом для нашей страны, так и наша партия научит ребят служить Италии.

Буонакорсо расплылся в улыбке.

– Марко, я всем говорил, что ты замечательный юноша, и ты это доказал. Верно, господа?

– Согласен, – ухмыльнулся Терранова.

– Возможно, – скривил губы Спада. – Решайте сами, Романо. В любом случае ему не со мной работать. Мне уже пора на покой.

Буонакорсо повернулся к Марко:

– Должность твоя, сынок.

– Огромное вам спасибо. – Грудь Марко переполняла радость, словно он в кои-то веки получил хорошую отметку.

– Пока не начнется школа, будешь приходить каждое утро. Потом – во второй половине дня. Как моему помощнику тебе нужно будет выполнять мои поручения и все такое, а также сопровождать меня.

– Это просто здорово! – Марко казалось, что перед ним открывается совершенно новый мир, гораздо более важный, чем школа. Здесь он сможет добиться успеха.

– И конечно, тебе будут платить.

– Спасибо! – с гордостью отозвался Марко, и все присутствующие пожали друг другу руки, скрепляя договор.

Глава шестнадцатая

Элизабетта, сентябрь 1937

В первый учебный день Элизабетта стояла перед зеркалом, поворачиваясь туда-сюда и рассматривая свое отражение в темной юбке и новеньком бюстгальтере. Он ее совершенно разочаровал. Сверху были нашиты милые фестончики, но чашки смахивали на конусы из учебника геометрии. Полностью их заполнить было нечем, поэтому они мялись на кончиках, будто хмурились. Продавщица заверила Элизабетту, что размер подобран верно, и ей оставалось лишь думать, будто у нее неправильная грудь. Жаль, что некого было об этом расспросить, а мать домой так и не вернулась.

– Как тебе, Рико? – спросила она, и кот, безмолвно сочувствуя, посмотрел на нее.

Элизабетта снова повернулась к отражению и почти решилась запихать в чашечки носки, но так было бы только хуже. Она надела белую рубашку от формы Балиллы, застегнула ее и с облегчением заметила, что под тканью видны контуры бюстгальтера, как бы в подтверждение покупки.

Жесткий хлопок бюстгальтера был достаточно плотным и скрывал соски, так что другие девочки, может быть, наконец заткнутся. Элизабетта оделась, покормила Рико и отца, потом поцеловала обоих на прощание.

Она взяла ранец и покинула дом, выйдя на оживленную, залитую солнцем улицу, где сновали торговцы и школьники, создавая своей формой черно-белый подвижный узор. Ветерок, что дышал осенью, взбодрил Элизабетту, ей не терпелось оказаться в школе, снова начать заниматься и почаще видеть Марко и Сандро. Они встречались и летом, но между ними ничего не происходило – разве что в воображении Элизабетты. Казалось, Сандро поцеловал ее целую вечность назад, и она гадала, всегда ли романтические отношения такие ненадежные. Она надеялась, что новый бюстгальтер изменит ситуацию.

Элизабетта шагала по улицам с цветущими белыми и розовыми олеандрами в глиняных горшках, с навесами из зеленого плюща, которые прогибались под тяжестью свежей поросли. Местами под золотистой, оранжевой и розовой штукатуркой домов проглядывали обнажившиеся участки кирпича, что придавало строениям еще большее очарование. Бакалейная и сырная лавки уже готовились к открытию, железные ставни с грохотом отворялись. Возле табачного киоска мальчишка-газетчик с грохотом уронил свою ношу. Элизабетта не покупала газет и ничего не писала с тех пор, как произошел казус с Гуалески, который больше в ресторан так и не вернулся. Нонна уже забыла о происшествии, а Паоло поглядывал на Элизабетту с жалостью, и от этого ей становилось еще хуже.

Она вовремя добралась до liceo – школы, располагавшейся в неброском строении серого цвета, огражденном невысокой каменной изгородью. Школа стояла на мощенной булыжником largo – маленькой площади. Ученики толпились перед школой, проводя время до первого звонка за болтовней.

– Элизабетта! – окликнул ее сзади Марко, она повернулась и увидела, как он приближается к ней на своем велосипеде. Парень с ухмылкой спрыгнул на землю, черная форма была ему, как всегда, к лицу, за лето Марко, как ей показалось, стал еще сильнее. Темные волосы блестели от бриллиантина, загар потемнел, отчего улыбка парня просто сияла.

– Ciao!

Марко, благоухающий средством для волос, расцеловал ее в обе щеки, и чувства Элизабетты пробудились вновь. Он улыбнулся кому-то позади нее.

– Гляди, а вон наш Сандро! Ciao, брат!

– Ciao, amici![58] – Сандро слез с велосипеда и тоже расцеловал Элизабетту в обе щеки.

В противоположность Марко, от Сандро пахло обычным мылом, и Элизабетта никак не могла решить, какой аромат нравится ей больше. За время каникул лицо Сандро вытянулось и похудело, подчеркивая умные голубые глаза, плечи стали шире, натягивали форму.

– Слушайте, – предложил Сандро, – а давайте после школы вместе пойдем к реке.

– Отличная идея, – кивнул Марко. – Элизабетта, тебе не нужно на работу?

– Только вечером, – радостно отозвалась та. – Я пойду.

Сандро коснулся ее плеча.

– Принесу тебе suppli, как в прошлый раз. Помнишь тот день?

– Да, – ответила удивленная Элизабетта.

– Какой день? – спросил Марко, но Сандро промолчал, а следом прозвенел и звонок к уроку. Вопрос так и остался без ответа, и трое друзей вошли в школу.

После уроков Элизабетта расположилась на мягкой травке речного берега, там, где всегда собирался ее класс. Все здесь осталось неизменным, Понте-Ротто высился на том месте, где стоял веками, а Тибр катил свои воды, что отливали нефритовой зеленью, под уцелевшей аркой разрушенного моста.

Перед Элизабеттой лежал раскрытый учебник латыни, но она не успела выполнить домашнее задание, страницы на солнце слепили глаза. Жаль, не было бумажной шляпы, но газеты при себе Элизабетта не имела, да и Сандро все равно не пришел.

Тем временем Марко похвалялся перед Анджелой велосипедом, и Элизабетте казалось, что он пытается заставить ее ревновать. Если и так – это сработало, а без колонки с женскими советами Элизабетта растерялась. Другие юноши играли в мяч, а девочки шептались, сбившись в кучку; Элизабетту к себе они все еще не приглашали. Но и не дразнили – так что это был успех.

Наконец Элизабетта заметила Сандро, который спешил к ней с коричневым бумажным пакетом. Похоже, в пакете были suppli, но она не хотела питать ложных надежд. Элизабетта начала понимать, что придавала слишком много значения тому, о чем мальчики не думают вовсе, а вот у нее в душе поселяются романтические ожидания. Она постаралась выбросить эту чепуху из головы.

– Ciao! – крикнула она Сандро, когда тот подошел ближе.

– Я принес тебе suppli, – сказал Сандро, устраиваясь рядом с ней. Он открыл пакет, достал завернутые в вощеную бумагу рисовые шарики, обернул один из них салфеткой и вручил Элизабетте.

– Спасибо. – Она взяла suppli, панировка была теплой на ощупь. Элизабетта обрадовалась, но старалась делать это не слишком бурно. Она откусила сытное угощение с сыром.

Сандро тем временем жевал свой suppli, рот его блестел от оливкового масла, и Элизабетта снова уставилась на его губы. Интересно, поцелует ли он ее еще раз, ведь они сидят так близко, соприкасаясь бедрами, отчего внутри у Элизабетты зарождался трепет, на который она старалась не обращать внимания и вести обычный разговор.

– Ну как тебе, нравится в Ла Сапиенце?

Сандро пожал плечами:

– Я выполняю задания и сдаю их, но мне никто не объясняет, хорошо я справляюсь или нет.

– Понимаю. В ресторане у нас все точно так же.

Сандро доел свой suppli.

– Они такие вкусные. А тебе еда помогает взбодриться?

– Конечно.

– Вернее, еда и отличная компания, – усмехнулся Сандро.

– Именно так я себя сейчас и чувствую. – Она старалась не выдать своего волнения.

– Где же твоя газета? – Сандро с любопытством склонил голову. – Хотелось бы узнать твое мнение о сегодняшних новостях.

– С газетами покончено, там одна пропаганда, они меня слишком злят.

Элизабетта постеснялась рассказать ему о происшествии со своим очерком и Гуалески.

– В последнее время я читаю только книги. В основном Грацию Деледду[59], замечательный автор.

– Слышал о ней, но не читал. О чем пишет?

– О семье, о любви. Говорят, мол, это дамские романы, чепуха, но я не согласна.

– И я. Мне такое интересно.

– Я многому учусь, читая ее книги. – Элизабетте нравилась эта тема, ведь Сандро тоже обожал читать. – Жаль, она недавно умерла, и ее последнюю книгу, «Козиму», опубликовали посмертно. Она получила Нобелевскую премию по литературе, представляешь? Первая из итальянских женщин.

– А ты будешь второй?

– Ха! – вспыхнула Элизабетта.

Он снова пожал плечами:

– Ты должна написать роман. Спорим, ты справишься!

– Ты правда так считаешь? Не слишком высоко поднята планка?

– Вовсе нет, – усмехнулся Сандро. – Можешь написать о чем захочешь. Я в тебя верю. А что бы сказали твои родители?

Элизабетта помедлила.

– Ну, отец бы сказал, что я должна попробовать, а мама… она ушла от нас летом. Сказала, что несчастна и не хочет оставаться.

– О нет. – Сандро побледнел и коснулся ее плеча. – Мне так жаль. Что же стряслось? Твои родители поссорились?

– Нет, не совсем, просто она вдруг заявила, что ей нужно уйти. – Элизабетта не хотела рассказывать ему про пьянство отца – это ведь страшный позор. Вряд ли Сандро понял бы ее, у него-то семья респектабельная: отец – адвокат, мать – врач, никто не закладывает за воротник. Элизабетта уже знала, что ее семья из низов общества, о чем до ухода матери и не догадывалась.

– Когда она вернется?

– Вряд ли она вернется.

Сандро сочувственно нахмурился:

– Уверен – вернется.

– Не-а. – По наивному выражению его лица Элизабетта поняла: он просто не в силах представить мать, которая бросила семью, ведь его собственная никогда бы так не поступила.

– Откуда тебе знать?

Элизабетта знала, и это знание разбивало ей сердце.

– Она забрала патефон – свою самую любимую вещь.

– И как вы справляетесь? – спросил потрясенный Сандро.

– Прекрасно, – отмахнулась Элизабетта, но в груди все отозвалось болью. Она и не представляла до этой минуты, насколько была расстроена, а теперь вспомнила мать, выходящую за порог, будто это происходило прямо сейчас. Слезы застилали глаза, но она их сморгнула.

– Берегись! – Марко подкатил к ним на велосипеде, вспахав колесом гравий. Он увидел, что Элизабетта огорчена, и его ухмылка тут же исчезла. – Бетта, что случилось?

Та вытерла глаза – совершенно не так представляла она этот день.

За нее ответил Сандро:

– Ее мать летом ушла.

– О нет! – Глаза Марко вспыхнули гневом, густые брови взлетели на лоб. – Что за мать так поступит? Отвратительно!

Элизабетта сжалась.

– Давайте больше об этом не будем.

– Она не стоит твоих слез, ни единой слезинки! – Марко склонился к ней, взял за руку и помог подняться. – А ну, поехали со мной! Забирайся на руль! Тебе нужно повеселиться.

– Нет, Марко. – Сандро встал, взял Элизабетту за другую руку и потянул назад. – Она расстроена, сейчас не до этого.

– Я боюсь ездить на руле, Марко. – Они тянули Элизабетту в разные стороны, соперничая за нее, но вовсе не так, как ей мечталось.

– Пф-ф! – отмахнулся от них Марко. – Ей надо поправить настроение, Сандро. Элизабетта, если боишься ехать на руле, забирайся на седло. И даже не говори «нет»! – Он схватил Элизабетту, посадил на сиденье и, прежде чем Сандро успел его остановить, вскочил на педали и укатил с ней. – Держись за меня!

– Потише, Марко! – Элизабетта обхватила его за талию, и они понеслись прочь.

– Крепче! – Марко поднажал, и они набрали скорость, мчась вдоль реки. – Взлетаем в небо!

Элизабетта крепче прижалась к Марко. Его внезапная близость вскружила ей голову, она почувствовала себя легкой и свободной, ветер развевал ей волосы. С плеч Элизабетты свалилась ноша, о которой она и не подозревала, и было так приятно от нее избавиться. Они мчались вдоль реки, мимо проносились деревья, вокруг летали птицы, а над головой сияло солнце. Элизабетта вдруг поняла, каково это – не стыдиться, а просто жить своей жизнью, а еще лучше – такой же жизнью, как у других девчонок, из уважаемых семей, как у девчонок с грудью правильной формы.

– Я так хотел с тобой прокатиться! – смеясь, прокричал Марко, и она вспыхнула от счастья.

Элизабетта оглянулась на Сандро – тот стоял вдалеке, прикрывая ладонью глаза. Ее пронзила острая боль оттого, что она его бросила, и все же она позволила Марко, его и своим чувствам увлечь себя вдаль.

Глава семнадцатая

Марко, сентябрь 1937

На вокзале Термини собралась толпа, оркестр играл музыку, развевались флаги и знамена. Прибытия Муссолини ожидали с минуты на минуту; вождь Италии провел неделю с Гитлером в Берлине. В честь его возвращения по всему городу были запланированы митинги, парады и выступления. Лишь высокопоставленные лица, представители власти и высшие военные чины из Палаццо Венеция[60] имели право находиться на станции, чтобы приветствовать Муссолини, как только тот сойдет с поезда. Увидеть Дуче надеялся каждый – кроме Марко, который находился позади толпы вместе с комендаторе Буонакорсо и команданте Террановой. Марко прислуживал Спаде.

– Держите, синьор. – Марко снял крышку с бутылки, налил воды в стакан и протянул своему подопечному, который вдруг решил, что его мучает жажда. Марко внезапно оказался у Спады в рабстве: список требований старика никогда не заканчивался, а у Буонакорсо их было сравнительно немного. Команданте Спада бесконечно испытывал терпение Марко, требуя то горячий эспрессо, то чай средней температуры, то теплые, непременно свежайшие biscotti[61].

Спада пристально уставился на бутылку.

– Вода точно газированная, как я и просил, а, парень?

– Да, синьор, газированная. – Марко приподнял бутылку, показывая ему, но команданте нахмурился:

– Думаешь, я разгляжу этикетку в таком ярком свете? С моим-то зрением?

– Простите, синьор.

– Ты же знаешь, что газировка улучшает пищеварение.

– Да, синьор. – Марко старался не подавать виду, как ему это отвратительно: когда Спада выпивал свою газировку, он обычно издавал зловонную отрыжку.

– Шевелись, парень. Я едва могу глотать, так в глотке пересохло.

– Держите. – Марко протянул стакан старику, тот его взял, но не стал пить.

– Ты уверен, что стакан чистый, а? Ненавижу пыльные стаканы.

– Да, я уверен.

– Только пыли мне сейчас в горле и не хватает.

– Конечно, синьор. Внутри стакана пыли нет.

– Ты протер его?

– Разумеется, – соврал Марко.

Спада наконец отпил немного воды, и Марко утешился тем, что старик собирается в отставку. Марко считал дни до этого события – по случаю его выхода на пенсию в Fascio планировали устроить команданте праздник в одном из местных ресторанов. Марко предвкушал, как будет праздновать всю ночь.

Буонакорсо повернулся к Терранове:

– Полагаю, поездка Дуче имела ошеломляющий успех, верно? Статьи в газетах были благожелательны, фото вышли великолепными.

– Согласен, – улыбнулся в ответ Терранова.

– А я нет, – фыркнул Спада, сжимая стакан воды. – Терпеть не могу немцев, а они не выносят нас. Они считают нас ниже себя. Нет им доверия.

Буонакорсо от него отмахнулся.

– Визит продлился почти неделю, Спада. Это беспрецедентно. Парады, турне и речь на Олимпийском стадионе. Несмотря на дождь, собрался миллион зрителей. Дуче говорил по-немецки, это просто невероятно, правда?

– А эти ублюдки насмехались над его акцентом. И вместо того, чтобы кричать «Дуче», вопили Dusche. Что означает «душ» по-немецки, как раз с неба и лило, – съязвил Спада. – Ненавижу немецкий язык, от этого лязганья у меня голова болит. Благодарение Господу, я слышу уже не так хорошо, как раньше.

– Не будь таким упрямым, Спада, взгляни непредвзято.

– Слишком поздно. Национал-социалисты подражают нам во всем. Молодежное движение, Министерство пропаганды – все это придумали мы. Все сдирают у нас. Так было с самого начала. Гитлер скопировал «Марш на Рим» своим жалким «Пивным путчем», а добился только того, что его засадили в тюрьму. Они и древнеримское приветствие у нас украли и превратили в свой Sieg Heil.

– А мы украли у них печатный шаг и назвали passo romano, – хохотнул Буонакорсо. – Дуче все равно гораздо умнее Гитлера. В одном мизинце нашего правителя больше силы, чем у Гитлера во всем теле. В Эфиопии мы одержали победу благодаря напору Дуче. Он заставит нацистов служить нашим целям, вот увидите.

– Будем надеяться, – пробурчал в ответ Спада, но Марко мысленно от него отмахнулся. Работая в партии, он много о ней узнал, познакомился с важными людьми, запомнил все имена, факты и цифры. Даже неумение читать ему удалось скрыть, когда его попросили организовать систему учета счетов Fascio. Он не мог прочесть название счета или фамилию поставщика, зато сопоставлял их по цвету и внешнему виду. Делать записи его не просили, у его шефа была секретарша – рыжая, но не такая красивая, как Элизабетта.

Марко хотел выбросить ее из головы, но у него ничего не получалось. Он пытался заставить Элизабетту ревновать, а следовало держаться проще. Марко все ждал, когда она бросится к нему, как Анджела и другие девчонки, но этого не происходило. Возможно, надо бы вести себя с ней понапористее, как Дуче в Эфиопии, и добиваться своего, прямо как на войне.

Элизабетту не завоевать, если не приложить всех усилий.

Пора уже начинать.

Глава восемнадцатая

Альдо, октябрь 1937

Альдо сидел, прислонясь к холодной стене склепа, и не подавал виду, что творится у него на душе. Невыносимо было слушать, как Уно и остальные обсуждают подробности операции «Первый удар». Последние несколько месяцев Альдо беспрестанно тревожился из-за готовящегося нападения на ресторан, где будет проходить прием в честь выхода Спады в отставку, ведь по ужасному стечению обстоятельств Марко теперь работал в Fascio. Брат прислуживал высшим чинам, и это ставило его под удар.

Альдо пытался понять, что делать, но так и не нашел ответа. Ночь за ночью он крутился и ворочался постели. В иные дни даже ел с трудом, терял вес, его мышцы таяли. Отец советовал ему есть побольше печени, мать тревожилась, что он болен, а Марко все еще верил в его тайную интрижку и считал, что брат влюбился.

А Марко между тем каждый вечер за ужином рассказывал семье забавные истории о причудах старика Спады и других членов Fascio, и Альдо беспокоился все сильнее. Он пытался убедить брата бросить работу, говорил, мол, таскать портфель за чинушами скучно, но это не помогло. Марко нравилось получать жалованье, на новой работе у брата, как казалось Альдо, прибавилось гонора, причем как-то чересчур быстро.

Альдо была невыносима мысль, что его политические убеждения идут вразрез с убеждениями младшего брата, а также отца, но это еще полбеды, самое страшное, что из-за операции «Первый удар» жизнь Марко находилась под угрозой. Каждое утро на мессе Альдо просил Бога подсказать ему выход или послать знак, но пока все оставалось по-прежнему.

Альдо гадал, что же делать, но вариантов не находилось. Он не мог рассказать Марко, что принадлежит к антифашистской группе, опасаясь, что брату придется пойти на сделку с совестью. Но и бросить соратников он не мог: тогда он останется в неведении относительно операции «Первый удар». Чем больше он будет знать, тем лучше в нужный час сумеет защитить Марко. Члены сопротивления не подозревали о его терзаниях, ведь никто из них не знал настоящих имен своих товарищей, они и не догадывались, что брат Альдо работает в Fascio.

– Давайте потише! – предупредил Уно. – До операции «Первый удар», которую мы осуществим на приеме по случаю выхода Спады в отставку, осталось немного. С момента нашей последней встречи я кое-чего добился. И вот что могу сказать: деньги на покупку оружия доставлены. Первый шаг сделан.

От этой мысли Альдо стало не по себе. Поездка в Орвието приближалась. Альдо пообещал товарищам забрать оружие, из которого могут подстрелить его собственного брата. Кровь отхлынула от лица Альдо, и он подумал: наверное, в этом склепе он смахивает на призрака. Хотя вряд ли кто-нибудь обратит на это внимание, ведь соратники, и так обычно не замечавшие его, чересчур разволновались, услышав новости Уно.

– А вдруг они нас облапошат? – выкрикнул Горлопан.

– Не облапошат, обещаю. Я лично знаком с нашими товарищами в Орвието и ручаюсь за них. Что касается сроков: нам пришлось ждать до сентября из-за поездки Муссолини в Берлин. Он ехал поездом из Рима, так что маршрут охраняли армия, ОВРА и чернорубашечники. Было бы слишком опасно посылать синьора Силенцио на север.

В ответ раздались восклицания антифашистов:

– Муссолини устроил это все ради пропаганды!

– Красивые фото ему важнее людей!

Уно кивнул:

– Верно. Визит Муссолини – всего лишь театральное представление, однако он расшатал ситуацию. В мире нарастает угроза войны из-за соглашения, которое немцы и японцы заключили против русских.

– Vafanculo![62] – грязно выругался кто-то.

– Согласен, дружище, – хохотнул Уно. – И все же, ребята, я принял другое решение. Даже теперь, когда Муссолини вернулся, следует повременить с отправкой синьора Силенцио за нашим оружием.

Альдо молча возблагодарил Господа, размышляя, не это ли тот знак, которого он так долго ждал. Отсрочка даст ему больше времени на обдумывание плана; будет короткая передышка. Чтобы не вызвать подозрений, Альдо скроил разочарованную мину – такую же, как у окружающих его мужчин.

– Зачем ждать? – завопил Горлопан, и его поддержали остальные.

– К чему тянуть?

– Дайте нам оружие! Нужно еще успеть пристреляться! Я почти забыл, как это делается.

Уно поджал губы.

– Взгляните на ситуацию с более широкой точки зрения. Муссолини подписал соглашение, Италия теперь официально союзник Германии. Муссолини и Гитлер позиционируют себя защитниками западных ценностей против угрозы Советов. Но мы-то знаем, как все на самом деле.

– Это они угроза! – крикнул Царь. – А не большевики!

Уно кивнул.

– Братья, нам нужно, чтобы все улеглось, прежде чем синьор Силенцио отправится в путь. – Он повернулся к Альдо: – Синьор Силенцио, знаю, ты готов действовать, но я не хочу, чтобы ты рисковал попусту. Понимаешь почему?

– Да, Уно, – согласился Альдо, скрывая облегчение. – Я с тобой полностью согласен. Лучше сейчас осторожно выждать, чтобы достичь успеха потом.

– Именно. – Уно нахмурился. – Кстати, вид у тебя какой-то замученный. Набирайся сил, мы на тебя рассчитываем. – Он обратился к остальным: – У меня появилась новая информация насчет приема в честь Спады. Это официальное мероприятие, так что никого из семей руководства партии на нем не будет. Как по мне – новость хорошая, да вы и сами со мной согласитесь. Мы не хотим пятнать руки в крови жен и детей. Они под запретом.

– Отлично! – подтвердили все. – Мы же не животные, как те.

Альдо старался не подавать виду, что взволнован. Другие, может, и не запятнают рук, но не он. Если нападение пройдет как задумано, Альдо станет соучастником в убийстве брата. Нельзя этого допустить.

Уно продолжал:

– Из надежного источника мне известно, что Спада вдовец, его единственная дочь с ним не общается. Насколько я знаю, старый пердун еще больший эгоист, чем большинство фашистов.

Группа засмеялась; Альдо из рассказов брата прекрасно знал о выходках Спады.

– Тогда он заслужил своей участи, – провозгласил Горлопан. – Все они заслужили! Каждому воздастся.

Альдо содрогнулся. У него оставалась последняя надежда, и он заставил себя спросить:

– А кто из офицеров, Уно, по-твоему, там будет?

– Да все, ведь Спада – самый старый. Организация большая, так что и начальников много. Буонакорсо, Терранова, ДеНово и Медальо точно будут. Главная цель – Буонакорсо, он их восходящая звезда, который придет на смену Спаде. Он – будущее Fascio.

И эта информация подтвердила худшие опасения Альдо, хоть тот и старался не подавать виду. Если явится Буонакорсо, то и Марко тоже. Время на исходе. Нужно как-то все устроить так, чтобы брат не пострадал. Оставалось только молиться, чтобы Марко ушел из Fascio до праздника. Альдо продолжал его уговаривать.

Уно расправил плечи.

– События приняли опасный оборот. Нужно вести себя максимально осмотрительно. Тучи сгущаются, нужно действовать! Нужно держаться вместе, народ!

– Вместе! Вместе! Вместе! – принялись скандировать товарищи, притопывая ногами.

Альдо, скрывая отчаяние, присоединился к ним.

Глава девятнадцатая

Сандро, декабрь 1937

Прежде Сандро не доводилось бывать на ночных фашистских митингах; размах зрелища поражал. Поговаривали, что на Пьяцца Венеция собралось сто тысяч человек, толпу скрывала тьма, и лишь лучи прожекторов метались туда-сюда. Вооруженные чернорубашечники стояли в боевом порядке, словно темные тени, подпоясанные белым, солдаты играли на барабанах, размахивали знаменами и поднимали выше фашистские флаги.

Мужчины, женщины и дети заполнили всю площадь, они взбирались на изгороди, вскакивали на цоколи фонарных столбов. Они толпились вокруг Витториано – освещенного беломраморного памятника Викто́ра Эммануила II – и Палаццо Венеция, древнего величественного здания, в котором обитало правительство Италии. С его грандиозного балкона собирался выступить сам Муссолини и объявить о выходе Италии из Лиги Наций. Отец Сандро считал, что это вполне оправданно, ведь Лига наложила на Италию несправедливые санкции из-за войны в Эфиопии.

Собравшиеся в тяжелых пальто стояли плечом к плечу и скандировали:

– Дуче! Дуче! Дуче! – Дружный многоголосый крик громом отдавался в ушах Сандро, и он вторил ему, все сильнее распаляясь. Он пришел на площадь с отцом и некоторыми высокопоставленными членами Совета, но потерял их из виду. Марко тоже был на митинге, со своим шефом и другими офицерами Fascio, но Сандро не видел и его.

Внезапно на освещенный прожекторами балкон вышел Муссолини; Сандро показалось, будто по его телу пробежал разряд тока. С такого расстояния он едва видел Дуче, но лицо Муссолини он знал так же хорошо, как и собственное, по изображениям в учебниках, газетах, кинохронике, на плакатах, банкнотах и монетах, которые его отец хранил в конвертах. Черты Дуче были весьма драматическими: мрачный, свирепый взгляд под покатым лбом, кустистые брови, крупный нос, широкий яркий рот и выдающийся подбородок, как у драчливого бульдога.

Толпа скандировала все громче, размахивала флагами и знаменами, махала шляпами и фесками. Сандро охватил всеобщий энтузиазм, но вот Дуче призвал всех к тишине и начал речь.

– Чернорубашечники! – рявкнул Муссолини, и его голос усилили громкоговорители. – Большой совет одобрил историческое решение, которое вы восторженно приветствовали! Дальше откладывать нельзя. Сколько лет мы проявляли неслыханное терпение! Мы не забыли и не забудем никогда предпринятую в Женеве позорную попытку задавить итальянский народ экономически!

Толпа возмущенно взревела в унисон, и Сандро кричал со всеми.

Муссолини поднял руки.

– Мы думали, что в какой-то момент Лига Наций как-то возместит нам ущерб, но этого не произошло! Они не пошли на это! Просто не захотели! Благие намерения некоторых стран канули в Лету, как только их делегаты влились в смертоносную среду женевского синедриона, которой управляют темные оккультные силы, враждебные Италии и нашей революции!

Сандро был ошеломлен: слово «Синедрион» означало Высший еврейский суд в Иерусалиме. Он никогда не слышал подобного от Дуче, ведь тот намекал, что враждебные силы – это евреи. Сандро смотрел на толпу, голосящую в темноте: никого, кроме него, это не покоробило. Все боготворящие Дуче взгляды были прикованы к балкону.

Муссолини простер руки в стороны.

– В таких условиях мы больше не можем присутствовать на собраниях Лиги Наций. Это оскорбление самой нашей доктрине, нашему образу жизни, нашему воинственному характеру. Пришел час сделать выбор! Уйти или остаться. Остаться?

– No! – закричала толпа, но Сандро не подхватил.

– Уйти? – спросил Муссолини.

– Si! – взревел народ, и Сандро во мраке окинул взглядом лица стоящих вокруг: на каждом светилась злобная радость, губы вздернуты, зубы обнажены, будто у рычащих псов.

Муссолини продолжил выступление, но Сандро теперь смотрел на Дуче и толпу другими глазами. Он вспомнил лекцию Леви-Чивиты, когда кто-то назвал профессора «грязным евреем», подбавив в голос яда. Сандро никогда не ощущал, что происхождение отделяет его от других итальянцев, но сейчас задумался – а прав ли он.

Муссолини заканчивал речь, но Сандро уже растерял весь пыл. Вокруг бесновался народ – вопящий, яростный и непримиримый, открытая демонстрация коллективной мощи, силы и чувств, что раньше так нравилась Сандро. Он чувствовал скрытую угрозу: та же взбудораженная толпа могла бы обратиться и против него.

– Папа! – закричал Сандро, зная, что его голос потонет в окружающем шуме. Он поискал взглядом голову отца, но не сумел найти. До дома было двадцать минут пешком. Он повернулся спиной к Палаццо Венеция, выбрался из толпы и зашагал домой.

После митинга Сандро уселся за обеденным столом, разложив перед собой тетради. Ему следовало бы поработать, но Сандро тревожился за отца. Неизвестно, ходила ли на митинг Роза, Сандро и за нее беспокоился. Мать была в больнице, а Корнелия ушла домой.

Окно было закрыто от холода, но Сандро выглянул наружу; он увидел, что площадь Маттеи запружена возвращающимися после митинга. Одни жили здесь, в гетто, другие просто проходили мимо; хулиганы-чернорубашечники сбились в группки и на ходу пили вино из бутылок.

С лестничной клетки донесся разговор, голоса принадлежали отцу и Розе. Сандро повернулся к двери, и они, пререкаясь, вошли в дом.

– Послушай, Роза. Ты не можешь знать все. – Отец снял шляпу и верхнюю одежду, а Роза осталась в своем красном пальто.

– Я знаю, о чем говорю, папа. Как мне тебя убедить?

– В чем убедить? – Сандро вскочил. – Роза, ты тоже была на Пьяцца Венеция?

– Да. – Прекрасные глаза Розы вспыхнули гневом. – Я ходила с Дэвидом и моей подругой из посольства, Олиндой Миллер. Это было ужасно.

– Ничего ужасного, – фыркнул отец. – Обязательно устраивать драму, милая?

Сандро подошел ближе.

– Мне тоже выступление показалось тревожным. То, что Муссолини сказал о женевском синедрионе, верно?

– Да, – подтвердила Роза, – и вообще вся речь целиком. После нападения на Эфиопию Италия стала изгоем, причем настолько, что Лига Наций наложила на нас санкции, а теперь Муссолини предлагает и вовсе выйти оттуда? Что дальше, мы покинем цивилизованный мир? Мы пытаемся уничтожить в Италии демократию!

Отец нахмурился:

– Это тебе напел твой британец, Роза. Будь добра, напомни ему, что лорд Чемберлен связан с Муссолини и Гитлером.

– Не все в посольстве согласны с Чемберленом, а Дэвид считает, что политика умиротворения агрессора – это неправильный подход.

– Папа, я тоже волнуюсь, – влез Сандро.

– Не стоит, – смягчился отец. – Вы слишком пристально анализируете его слова. С речами Дуче так поступать просто нельзя. Он говорил очень взволнованно, обычное дело для него. Никому не убедить меня, что Дуче – антисемит. Это не так. Он ведь поехал домой к своей любовнице-еврейке.

У Розы был уязвленный вид.

– Ты ищешь для него оправдания. Ты гораздо благожелательнее настроен к нему, чем он к тебе. Ко всем нам.

– Нет. Он благоволит еврейской общине, патриотам, ветеранам, а я отношусь ко всем перечисленным. Все это время он был сильным лидером, еще с 1922 года.

– Папа, смотри в будущее, а не в прошлое. Смотри, куда мы движемся. Ходят слухи, что следующей весной в Рим приедет Гитлер.

– Ну и что?

– А то, что это нехорошо. Ты не слушаешь меня, а я вам с мамой месяцами твержу. Пора!

– Пора – что? – вмешался сбитый с толку Сандро. – О чем это ты, Роза?

– Не отвечай! – Отец поднял руку, жестом веля ей молчать. – Не стоит добавлять тревог брату.

Роза повернулась к Сандро:

– Ты уже взрослый, можно и сказать. Я говорила маме и папе: я пришла к выводу, что нам следует эмигрировать.

– Эмигрировать? – недоверчиво переспросил Сандро. – То есть уехать из Италии? Уехать из Рима?

Отец вскинул руки.

– Вот видишь? Расстроила брата из-за пустяков.

– Но ведь это наш дом. – Сандро подумал об Элизабетте, Марко, Ла Сапиенце, Леви-Чивите. Вся его жизнь здесь, в Риме, так было всегда.

Роза посмотрела ему в глаза:

– Дэвид считает, что евреям, которые останутся, грозит беда. И он в своем мнении не одинок. Евреи покидают Польшу и Германию, эмигрируют в Британию, Швейцарию и Соединенные Штаты, даже в Палестину. Есть люди, которые организуют помощь. – Ее глаза заблестели, и Сандро вдруг осенила ужасная мысль:

– Ты уезжаешь из Рима, Роза?

Она кивнула:

– На это уйдут месяцы, может, даже год, но Дэвид говорит, что агентство по оказанию помощи подыщет мне в Лондоне работу. Он может перевезти в Лондон и тебя, и маму с папой. Я пыталась их убедить. Решение нужно принять сейчас.

Сандро догадался, что все это происходило без его ведома.

– Это же безумие. Я не хочу уезжать и не хочу, чтобы ты уезжала. Мы – твоя семья.

– Знаю это, потому и пытаюсь вас убедить…

– Еще бы наши дети за нас с матерью не решали, Роза, – вмешался отец. – Фашизм не будет антисемитским. Отовсюду в поисках убежища в Италию стекаются еврейские беженцы. Зачем им это, если тут грозит опасность?

– Они совершают ту же ошибку, что и ты, папа.

– Нет, ты чересчур предубеждена. Это все Дэвид тебе голову задурил. Мы здесь живем. Мы – римляне, и были ими много поколений.

– Нельзя позволять истории тянуть себя назад, – покачала головой Роза.

– История не тянет меня назад, она толкает меня вперед. Она дает мне силы, как и моя страна и моя религия. Все это – одно целое. Часть меня и нашей семьи.

– Папа, ты расстроен. – Роза развернулась, взяла сумочку и направилась к двери. – Пойду к Дэвиду. В другой раз зайду.

– Подожди, Роза! – Сандро подбежал к двери, выскочил на площадку и поспешил за ней вниз. – Давай еще поговорим?

– Позже! – Роза спустилась по лестнице и вышла в парадную дверь.

Сандро сбежал на первый этаж, выскочил на улицу и оказался на Пьяцца Маттеи среди буйной и гогочущей толпы пьяных чернорубашечников. Они столпились у прекрасного фонтана в виде черепахи, и его подсветка снизу озаряла их лица, отчего на те ложились гротескные тени, словно карнавальные маски. Сандро поискал Розу взглядом, но один пьяный чернорубашечник пихнул его, а другой принялся мочиться в фонтан.

Сандро покрутился на месте. Сестра уезжает из Рима, семья распадается, а страна сходит с ума.

Он развернулся и направился в дом.

Глава двадцатая

Элизабетта, январь 1938

Вечерняя смена в «Каса Сервано» была в полном разгаре; Элизабетта вышла из кухни с графином красного вина, обслужила пару за ближним столиком у стены и обвела взглядом зал. И вдруг, к своему удивлению, увидела, что за столиком в дальнем конце помещения сидит Сандро. Заметив Элизабетту, он тут же расплылся в улыбке, и ее окутало счастье. Она не представляла, зачем Сандро пришел, к тому же такой разодетый: в красивом синем свитере с пиджаком, темном свободном шарфе и брюках, как настоящий студент.

Элизабетта подошла к нему.

– Что ты здесь делаешь, Сандро?

Тот просиял.

– Я проголодался.

– Правда? – приняв недоверчивый вид, спросила Элизабетта.

– Ну… Я хотел застать тебя одну, но ты столько работаешь, так что я пришел сюда. – Он достал из рюкзака сверток в серебристой бумаге и вручил ей. – Принес тут тебе кое-что в подарок.

– Как мило! Но с чего бы?

– Хотел тебя порадовать. Разве нужна еще причина?

– О Сандро… – сказала Элизабетта, немного волнуясь. Она развернула бумагу и с удивлением обнаружила там экземпляр романа «Козима» Грации Деледды. – Боже, я так о ней мечтала!

– Знаю, ты говорила. А теперь открой страницу тридцать семь.

Элизабетта открыла нужную страницу и нашла там рекламный проспект кафедры литературы Ла Сапиенцы. Быстро прочитав его, она спросила:

– Что это? Приглашение на лекцию о Деледде?

– Подумал, мы могли бы вместе сходить.

– Davvero? – обрадовалась Элизабетта. Сердце ее бешено забилось. Сандро приглашает ее на первое настоящее свидание! – Это было бы чудесно.

Сандро улыбнулся еще шире, но тут Элизабетту отвлекли крики с улицы: похоже, там звали ее. Она напряглась, встревожившись, что снова пришел отец; гости заведения тоже повернулись на шум. Пара за столиком у окна смотрела наружу, и Паоло поспешил к ним.

Элизабетта подошла к окну, и ее взору предстало столь романтичное зрелище, будто сцена из старомодного фильма. На улице стоял Марко в темной форме с букетом красных роз в руках. В свете фонарей она четко его рассмотрела. Он встретился с ней взглядом, улыбнулся своей головокружительной улыбкой и вдруг опустился на колено, словно собираясь исполнить традиционную итальянскую серенаду.

А потом и правда начал петь «Римскую гитару» – популярную любовную песню о девушке из Трастевере.

– Под покровом звезд

Мне явился прекрасный Рим…

От удивления Элизабетта ахнула. Марко пел хорошо и искренне, не так, как дурачился в школе, Элизабетта даже подумала, что он репетировал. Она и не мечтала, что Марко или любой другой парень споет ей серенаду, вот только время он выбрал неудачно. Элизабетта месяцами ждала, кто же наконец обратит на нее внимание, а тут они оба в один вечер проявили интерес.

Ресторан охватило волнение; гости переговаривались друг с другом:

– Какой красивый юноша!

– Он поет официантке!

– Почему ты никогда не пел мне серенад, дорогой?

Прохожие на улице останавливались посмотреть на Марко, который, раскинув руки, во всю мощь своих легких выводил следующий куплет, а Элизабетта раскраснелась от счастья, но в то же время и смущалась: ведь она только что согласилась на свидание с Сандро, а тут Марко устроил грандиозное романтическое представление.

Краем глаза Элизабетта заметила, что Сандро покинул свой столик и присоединился к гостям, которые сгрудились позади нее. Марко как раз закончил петь и вошел в ресторан с букетом. Когда он открыл дверь, посетители разразились аплодисментами. Марко быстро кивнул им, но его взгляд был устремлен только на Элизабетту.

– Всем вина за счет заведения! – крикнул Паоло, поддавшись всеобщему настроению, а посетители с радостными возгласами стали снова рассаживаться по местам.

Марко подошел к Элизабетте, его темные глаза сияли. Он поклонился и вручил ей красные розы.

– Это тебе.

– Спасибо. – Элизабетта взяла букет и смущенно вдохнула сладкий аромат цветов.

Сандро, посмеиваясь, встал рядом.

– Вот это представление, друг!

– Ehi![63] А ты что здесь делаешь? – расхохотался Марко.

Сандро с улыбкой пожал плечами:

– Ну, ты пел не так уж ужасно.

– Благодарю! – Марко снова поклонился. – Элизабетта, я приглашаю тебя на ужин – настоящее свидание. Пойдешь со мной, когда тебе дадут выходной?

– Боже! – выпалила Элизабетта, терзаясь сомнениями. Парни улыбались, будто ситуация казалась им забавной, но ей было неловко стоять там с книгой Сандро в руках и букетом от Марко. Единственное, что могло быть хуже того, что никто из них не обращал на нее внимания, – лишь то, что это внимание обратили сразу оба. Тут ей пришло в голову: а ведь роман с Сандро или Марко дело рискованное, ведь кто-то из них разобьет ей сердце (или она кому-то его разобьет) – и тогда дружбе конец. И вообще, выбрав одного из парней, второго она обязательно потеряет. Это неизбежно. А вдруг она потеряет обоих? Элизабетта и не представляла, что ситуация окажется настолько сложной.

– Она встретится с тобой, Марко, когда сходит на свидание со мной, – снова засмеялся Сандро.

– Или до этого, – парировал Марко.

Сандро пожал плечами:

– Девушке в любом случае нужно есть.

– Да, хорошо, Марко, – ответила смущенная Элизабетта.

Тем временем ее поманил Паоло, намекая, что нужно возвращаться к работе, и Элизабетта повернулась к парням:

– Спасибо вам обоим. Мне пора.

Сандро и Марко ушли, а Элизабетта помчалась на кухню; Нонна поманила ее к себе в буфетную, где хозяйка заведения делала последнюю партию пасты. Ее узловатые пальцы были припорошены мукой. Сегодня в ресторане подавали spaghetti alla chitarra, которые изготавливали с помощью chitarra, «гитары» для пасты – рамы с нанизанными на нее тонкими проволочками.

Присыпанное мукой тесто было черного цвета из-за добавленных в него чернил кальмара. Такую пасту любили только ценители, но в «Каса Сервано» едали лишь они.

– Что такое, Нонна? – спросила Элизабетта, подойдя ближе.

– А что это происходит у меня в ресторане? За тобой ухаживают двое мальчишек? – Нонна положила толстый лист теста на проволочки chitarra. – Присядь.

Элизабетта послушно присела.

– Простите, я не знала, что они придут. Даже не представляла…

– А тебе эти мальчишки нравятся?

– Да. Я обоих хорошо знаю, они замечательные. Один посерьезнее, а другой – побезрассуднее, и…

– Умоляю, хватит. Зачем ты столько тараторишь?

– Извините. – Элизабетта никак не могла взять себя в руки. – Не знаю, кого выбрать.

– А мать твоя что говорит?

Элизабетта заколебалась. Ей было неловко рассказывать Нонне о своей матери, особенно после того ужасного происшествия с отцом.

– Ну, она ушла. Ушла от нас.

– Что? – Нонна хмуро посмотрела на Элизабетту, глаза сверкнули за стеклами очков. – Мать тебя бросила? Элизабетта, почему ты ничего не сказала?

Готового ответа у нее не нашлось.

– У меня все хорошо. Папа дома.

Нонна только фыркнула:

– Как вы справляетесь?

– Давайте не будем об этом…

– Но почему ты скрывала? Знаешь же – я могу помочь. – Нонна поджала губы, и морщины на ее лице обозначились сильнее. – Значит, ты хочешь совета насчет этих мальчиков? Не выбирай ни одного. Проверь как следует обоих.

– Не могу. Они лучшие друзья.

– И что с того? – Нонна раскатывала чернильное тесто скалкой, прижимая его к проволоке.

– Мы все друзья, все трое.

– Снова-здорово. Так что с того? – Старушка катала скалку по тесту, пока проволока его не разрезала, и оно, тонкими полосками, упало на деревянный лоток внизу. – Ты же не замужем, правда? Так зачем ведешь себя как замужняя?

– Не хочу никого из них обидеть.

– Попомни мои слова, Элизабетта. – Глаза Нонны с набрякшими веками посмотрели в ее глаза. – Сейчас все не так, как в мое время. Я выскочила замуж в шестнадцать. К счастью, муж понимал, что я женщина самостоятельная. Вот почему наш брак удался. Оставайся самостоятельной. Береги свою независимость. Прежде всего в уме. – Она коснулась пальцем виска, оставив на нем слабый отпечаток муки. – Возьми жизнь в свои руки – как тесто. Слепи из нее то, что сама хочешь. Выбери парня, только когда будешь готова. И ни минутой раньше!

– И как же мне выбрать из них?

– Твое сердце уже знает, кого ты на самом деле любишь, и, когда ты будешь готова слушать, оно откроет тебе свой секрет. – Нонна подняла проволочную раму тесторезки: внизу на деревянном лотке лежала превосходная паста с чернилами кальмара.

– Правда?

– А ты мне не веришь? – Нонна разделила черные нити спагетти своим изогнутым ногтем. – А теперь расскажи мне об этих мальчиках, только, пожалуйста, не тараторь. Сначала соберись с мыслями, потом говори.

– Один подарил мне книгу, это Сандро. Он симпатичный и очень умный. С ним всегда есть о чем поговорить, и он умеет выслушать.

– Вот кто тебе нужен, – хохотнула Нонна. – А он из хорошей семьи?

– Да.

– А фамилия?

– Симоне.

– У него мамаша доктор?

– Да.

– Очень хорошо. А что же другой, который возомнил себя Энрико Карузо?

Элизабетта улыбнулась:

– Это Марко. У его отца бар на Тиберине.

– «Джиро-Спорт»? Его отец – Беппе Террицци?

Элизабетта уловила прохладцу в голосе Нонны.

– А это важно?

– Террицци не для тебя.

– Но почему?

– Элизабетта, – произнесла Нонна с необычной для нее резкостью. – Просто запомни, что я сказала. И возвращайся к работе.

Глава двадцать первая

Марко, январь 1938

Марко вместе с Сандро вышел из «Каса Сервано», и они зашагали по Трастевере. Вечер выдался холодный, но бары и рестораны были полны народа, по улицам гуляли семьи, влюбленные парочки и туристы. Марко не знал, что сказать, ведь было очевидно: и он, и Сандро начали ухаживать за Элизабеттой одновременно. Ему было не по себе, к тому же друг ни словом не обмолвился о своих намерениях.

По правде говоря, Марко тоже ничего не сказал Сандро, так что ему ли винить приятеля? Ясно одно: проблему следовало как-то утрясти.

– Что ж… – пожал плечами Марко. – Не ожидал тебя там увидеть.

– А я не ожидал увидеть тебя, – засмеялся Сандро, и Марко тоже захохотал. Похоже, напряжение между ними ослабло, и Марко снова почувствовал себя лучше.

Сандро огляделся.

– Итак, насколько я понимаю, наши чувства к Элизабетте изменились.

Марко кивнул:

– У нас обоих прекрасный вкус.

– Вот только время мы выбрали неудачно.

Марко заметил, что Сандро принарядился.

– Надо же, ты хоть раз удосужился помыться.

– Да, – улыбнулся Сандро.

– И шарф модный нацепил?

– Такие носят все студенты Ла Сапиенцы.

– Я так и подумал. Очень симпатично.

– Спасибо. Но я не умею петь как ты. Подумать только, серенада!

– Да, в последнее время я более решителен. Увы, гитары у меня нет. А хорошо бы, ведь песня была о гитаре.

– Зато ты принес цветы. Неплохой ход.

– А ты подарил книгу. Она обожает книги. – Марко покраснел, понимая, что в этом он Сандро не соперник. Ему было любопытно, что это за книга, но спрашивать он не хотел. – Итак, теперь ты подбиваешь клинья к Элизабетте? Я правильно понимаю?

– Да. И ты тоже, верно? Хоть и фальшиво?

– Да что ты несешь, – засмеялся Марко, – я прекрасно пел.

– Прямо как бродячий котяра, – усмехнулся Сандро.

Марко отшатнулся, притворно оскорбившись.

– Я пою с огоньком!

– Ты все делаешь с огоньком.

– Именно. Поэтому я такой замечательный! – Марко вскинул руки, комично торжествуя, а затем резко стал серьезным: – Но что же нам делать, брат? Мы лучшие друзья, и нам нужна одна и та же девушка.

– А что тут можно поделать? – небрежно пожал плечами Сандро.

– Это же очевидно. – Марко лукаво посмотрел на друга. – Тебе следует отступить. Элизабетта занята.

Сандро усмехнулся:

– Извини, но нет. Мое сердце принадлежит ей.

– Почему бы тебе и правда не поухаживать за другой, Сандро?

– Другая меня не интересует. Только Элизабетта.

– Да с каких это пор?

Сандро снова пожал плечами.

Марко спросил:

– В тот день у реки ты ее поцеловал?

– Да, и она ответила, – подмигнул Сандро. – А что же насчет тебя, Марко? Почему бы тебе не приударить за другой? Есть из кого выбирать. Анджела от тебя без ума. Они все по тебе сохнут. Так и валятся к твоим ногам.

– Мне нужна только Элизабетта. Так что предлагаю тебе отойти в сторону и не позориться больше.

– Мне? – театрально выпучил глаза Сандро.

– Да. Принеси жертву во имя любви. Это так на тебя похоже. – Марко захлопал в ладоши. – Браво, благородный Сандро!

– Не ты ли скажешь ей, что мы приняли за нее решение?

– Отличная мысль.

Какое-то время они шагали молча, и наконец Сандро заговорил:

– Как считаешь, корабль нашей дружбы достаточно прочен и может выдержать серьезное испытание?

Марко задумался, ведь вопрос был не праздный.

– Безусловно, – спустя миг отозвался он.

– Тогда я не против немного посоревноваться по-дружески, а ты?

– Хорошо. Если нужно бороться за Элизабетту, так тому и быть. Ты ее достоин. Если не я завоюю ее, это должен быть ты.

– И я думаю точно так же. Пусть победит лучший из нас. – Сандро протянул ему руку, и Марко решительно ее пожал, а потом усмехнулся:

– Ты же знаешь, она выберет меня. А как иначе-то?

– Поразительно, – захохотал Сандро. – Я как раз думал о том же. Только о себе.

Марко улыбнулся:

– Знаешь, у нас так много общего, мы просто обязаны дружить.

– Верно! – Сандро обнял его, и они вместе зашагали домой.

Глава двадцать вторая

Элизабетта, январь 1938

Элизабетта ждала Марко, разглядывая свое отражение в окне. Она выглядела довольно хорошенькой в темно-синем пальто и одном из своих лучших платьев, к нему она надела коричневые туфли – те выглядели поношенными, но Элизабетта протерла их влажной тряпкой. Она накрасила губы красной помадой, которую одолжила у жены Паоло, Софии, отчего стала казаться взрослее. Завила волосы и даже брызнула на себя французскими духами под названием «Хабанита», оставшимися от матери. Их аромат навевал грусть, но Элизабетта выбросила эту мысль из головы.

На Пьяцца Навона вечером прогуливающихся было больше, чем где-либо в Трастевере. Элизабетта никогда не совершала по Риму долгих прогулок и забыла, какая оживленная, захватывающая и многонациональная жизнь протекает по эту сторону Тибра. Женщины красовались в модных шляпках с длинными перьями, а мужчины – в настолько хорошо пошитых костюмах, что казалось, будто в них они и родились. Повсюду звучала речь на разных языках, напоминая о том, что ее родной город знаменит во всем мире; Элизабетта задумалась, будет ли она когда-нибудь жить на этом берегу реки среди высшего класса. Для верности надо бы купить себе новое пальто и обувь получше. Нужно лепить свою жизнь, словно тесто, как советовала Нонна, но Элизабетта не знала, что из этого выйдет. Она не могла позволить себе бросить работу официантки, так что не представляла, сумеет ли вообще выбиться в люди.

– Элизабетта! – К ней направлялся Марко в черной форме, такой красивый, что другие девушки сворачивали головы, когда он проходил мимо.

– Buona sera![64] – отозвалась Элизабетта, и сердце ее забилось быстрее.

– Какая ты красивая! – Марко склонился к ней, притянул к себе ближе обычного и расцеловал в обе щеки. Элизабетта уловила аромат пряного одеколона, которым, по всей видимости, он воспользовался.

– Спасибо.

– Разве не великолепно? – Марко широко простер руки, будто вся Пьяцца Навона принадлежала ему. – Люблю это место.

– Да, очень волнующе. Никогда не видела столько шуб.

– И сколько ты насчитала?

– Четырнадцать.

– Правда считала? – улыбнулся Марко.

– Да.

Он хохотнул.

– Давай-ка я покажу тебе Палаццо Браски, а потом мы поужинаем.

Марко взял ее за руку так, словно это было самое естественное дело на свете. Они вместе подошли к роскошному зданию, фасад которого был отделан камнем цвета теплого янтаря, высокие окна светились изнутри. У изящной арки входа стояли охранники в форме и с винтовками – в такой обстановке оружие выглядело немного неуместно.

– Можешь представить, что раньше здесь кто-то жил? Была одна аристократическая семья, но теперь это наша штаб-квартира. Ты обалдеешь, когда увидишь, что там внутри.

– А ты уверен, что в такой поздний час туда можно?

– Не волнуйся, ты же со мной. – Марко отсалютовал двоим охранникам. – Джузеппе, Тино – познакомьтесь с Элизабеттой. Ну разве она не красавица?

– Certo[65], – ответил первый охранник, тоже ему салютуя, а второй ухмыльнулся:

– Да ты счастливчик!

– Знаю! – Марко провел Элизабетту мимо них в грандиозную парадную с великолепным стеклянным входом и еще двумя охранниками в форме. Они салютом приветствовали Марко, и он ответил тем же.

– Господа, познакомьтесь с моей прекрасной Элизабеттой. Смотрите, но не трогайте!

– Buona sera, Элизабетта! – сказал один из охранников, а другой шутливо толкнул Марко. Тот толкнул его в ответ.

– С дороги! Я хочу показать своей девушке верхний этаж.

– Ma dai![66] – фыркнул охранник. – Если хочешь произвести на девушку впечатление, своди ее поужинать, а не на работу.

– Шутишь, старик? – парировал Марко. – У тебя-то последнее свидание, небось, было в Древнем Риме. Водил подружку в Колизей!

Все рассмеялись, и Марко повел Элизабетту к величественной мраморной лестнице. Они зашагали по ней, и он показал Элизабетте скульптуры на каждой площадке, тонкие детали мраморной лепнины и прекрасные цветы на большом куполообразном потолке с чернильным глазом, обращенным во мрак ночи.

– Разве здесь не красиво?

– Да, красиво, но разве нам можно тут находиться?

– Говорю же тебе – да. Начальство уже ушло.

Они добрались до верхнего этажа, и Марко завел ее в большую приемную, что располагалась справа; Элизабетта увидела сверкающий мрамор на полу, расписные бордюры на стенах и сводчатые потолки, хотя, по ее мнению, фашистские флаги и несчетное множество фотографий Муссолини лишали помещение элегантности. Она никогда не бывала внутри столь большого дворца, казалось невозможным, что когда-то он целиком принадлежал единственной семье.

– Ciao, Марко! – Ему отсалютовал охранник, стоявший возле кабинета, входом в который служила изящная арка.

– Ciao, Бенедетто. Познакомься с красавицей Элизабеттой! Хочу показать ей кабинет Буонакорсо.

Охранник широко распахнул перед ними дверь.

– Вперед, комендаторе Террицци!

– Наконец-то со мной обращаются с должным уважением, – хохотнул Марко и повел Элизабетту в большой кабинет с массивным столом резного красного дерева, по бокам которого высились флаги Италии. На стенах, покрытых штукатуркой, висели масляные пейзажи в золоченых рамах вперемежку с бронзовыми светильниками, а потолок с рельефными перекрытиями украшала роспись, изображающая сцены сельской жизни. На противоположной от входа стороне, между стеклянными дверями от пола до потолка, – портреты короля Викто́ра Эммануила III и Муссолини.

Позади них с громким лязгом закрылась дверь. Они остались вдвоем.

– Ты все заранее продумал? – спросила Элизабетта.

– Ну конечно, я же не какой-то дилетант.

Вид у него стал серьезным, и Элизабетта решила было, что он хочет ее поцеловать, но тут Марко подвел ее к столу.

– Ты должна сесть в кресло моего шефа. – Марко выдвинул из-за стола кресло с блестящей обивкой красной кожи. – Вот, садись и представь, что ты – комендаторе Буонакорсо.

Элизабетта уселась за сверкающий стол полированного дерева; на поверхности не было ничего, кроме двух телефонов, набора затейливых ручек, отделанных эмалью, и золотых часов.

– Давай, прикажи мне что-нибудь. – Марко уселся напротив, притворяясь, будто делает записи в воображаемом блокноте. – Готов служить!

Элизабетта хихикнула:

– Ну… как насчет «веди себя хорошо»?

– Ни за что. – Марко сделал вид, будто подбрасывает блокнот в воздух, потом, вскочив со стула, обошел стол и взял Элизабетту за руку. Он подвел ее к стеклянным дверям, которые вели на балкон, огибающий здание по периметру и выходящий на Пьяцца Навона. – Иди сюда.

– Ты серьезно, Марко? – Элизабетта помедлила на пороге. На балконе был плиточный пол и мраморное ограждение, но высота все равно страшила.

– Не бойся. Отсюда прекрасный вид. Гляди-ка… – Марко помог ей выйти на балкон, Элизабетта подошла к перилам и посмотрела вниз.

Люди на площади казались маленькими фигурками, что толпились вокруг трех прекрасных фонтанов – их зеленую воду подсвечивали декоративные светильники. В центре площади высился египетский обелиск, и горели лампы, что освещали его подножие и барельефную резьбу. Вдоль площади выстроились великолепные здания в четыре и пять этажей, на нижнем уровне каждого дома располагались рестораны и площадки для отдыха. Слева стояла большая базилика Святой Агнессы с роскошным куполом и шпилями по бокам, в темноте она сияла, будто луна. Элизабетте казалось, будто сам Рим лежит у ее ног.

– Разве не красиво? – Марко подался вперед и облокотился о перила.

– Да, очень, – ответила Элизабетта, едва дыша – то ли из-за присутствия Марко, то ли из-за впечатлений, которые он ей подарил, она точно не знала, впрочем, это было совсем неважно.

– Я рад, что ты здесь, cara[67]. – Марко коснулся ее руки и улыбнулся, и она увидела в его красивом лице отражение одновременно маленького мальчика, которым он был, и юноши, которым он стал.

Элизабетта вдруг потянулась к нему и поцеловала, слишком поздно осознав, что не знает, как начать поцелуй. Она просто коснулась рта Марко, и его губы неожиданно оказались такими же, как ее собственные: теплыми, мягкими и чуть приоткрытыми, так что она вдохнула его дыхание. Элизабетта словно перенеслась неведомо куда, и это опять же было неважно, правда, у нее все же закружилась голова, но тут Марко очнулся. Он обнял ее и поцеловал – с опытом, догадалась Элизабетта, ведь она знала, что он не девственник, и это ее взбудоражило.

Она послушно подчинялась, отвечая ему и целуя этого красивого юношу в таком чудесном месте, где-то над волшебным, сумасшедшим, суматошным городом, что подарил жизнь им обоим, Элизабетта ощутила волнение, какого прежде никогда не испытывала.

– Доверишься мне? – пробормотал Марко, выпуская ее из объятий, и у Элизабетты закружилась голова. Наверное, из-за поцелуев, догадалась она.

– Да, а что?

– Смотри. – Марко взобрался на перила, а потом выпрямился во весь рост.

– Марко, нет! – ахнула Элизабетта, хотя тот карабкался по верхотурам с самого детства. Не существовало изгороди, на которую Марко не хотел бы взобраться, или свисающей ветки, мимо которой он прошел бы не подпрыгнув.

Перила были достаточно широки, и ступни на них помещались, но и только. Если он запнется – рухнет на Пьяцца Навона, ведь впереди лежала только ночная мгла и звезды.

Но Марко улыбался, неверный свет падал ему на скулы. Он протянул руку ладонью вверх.

– Иди сюда.

– Нет, это опасно!

– Ну пожалуйста…

– Нет, я не могу.

– Перила широкие. Тут даже не нужно пытаться держать равновесие. Я так все время делаю.

– Правда? А что твой шеф говорит?

– Ничего, ведь при нем я сюда не забираюсь. Давай, иди ко мне.

– Каково это? – спросила Элизабетта, подходя ближе. В глубине души ей тоже хотелось испытать это чувство, а может быть, забыть обо всем или поцеловать Марко снова.

– Ты должна сама проверить. – Он все еще протягивал ей руку, и Элизабетта вспомнила тот день, когда он усадил ее на велосипед и увез. На сей раз он отнесся к ее желаниям более уважительно, так что ей захотелось поддаться, и она вложила ладонь в руку Марко.

– Возьмись за перила, забирайся наверх и медленно поднимайся.

– Говоришь, как будто это легко. – Сердце забилось сильнее, но Элизабетта не понимала, счастлива она, напугана или все сразу.

– Так и есть. Ты все можешь! – Марко казался чрезвычайно спокойным. – Ты самая смелая девушка из всех, кого я знаю. Тебя ничто не остановит.

– Марко… – Элизабетта не знала, что сказать дальше, но, не придумав довод получше, оперлась на перила, ощутив твердый камень под ладонью, и вскарабкалась наверх.

– Браво. Смотри на меня и потихоньку вставай. Только смотри мне в глаза, а не вниз.

Она поглядела на него, и Марко встретил ее взгляд, легонько придерживая Элизабетту. Его глаза были такими темными и горящими, будто угли, и она медленно поднялась, всматриваясь в его кривую улыбку. Встав во весь рост, Элизабетта вдруг поняла, что тоже улыбается; они не отрывали друг от друга взглядов, держась за кончики пальцев и пытаясь устоять на перилах высоко над Пьяцца Навона.

– Ну и каково это, cara? – спросил Марко.

– Не знаю… – Сердце Элизабетты переполняли чувства, которым она не могла дать имя, особенно стоя так высоко над землей.

– Тогда я скажу, каково это для меня.

– И каково?

– Как любовь, – ответил Марко и поцеловал ее.

Глава двадцать третья

Элизабетта, февраль 1938

Сидя возле Сандро, Элизабетта ждала начала лекции, посвященной Деледде. Ей было не по себе в Ла Сапиенце, среди профессоров и студентов, что заполонили аудиторию со сводчатым, будто в церкви, потолком. На ней были те же самые пальто, платье и туфли, в которых она ходила на свидание с Марко, и духами она воспользовалась прежними. София дала ей красную помаду. Кроме Элизабетты в зале присутствовали всего несколько женщин, и выглядели они как профессора – в очках в черной оправе или с лорнетами, с портфелями для бумаг. Одна выводила красным карандашом оценки, другая читала толстый роман; все они казались настолько образованными, что у Элизабетты заныло сердце, и она подумала: а вдруг ей ближе, чем сейчас к получению высшего образования уже не подобраться?

– Как ты? – спросил Сандро, оглядывая зал.

– Напугана.

– Просто успокойся. – Сандро взял ее за руку. От его прикосновения на нее снизошло спокойствие, оказалось, это очень приятно, когда он накрывает ее руку ладонью, будто распахивает над ней зонт.

По аудитории пронесся шепот: профессор Оресте Луччи, худощавый, в темном костюме и очках, подошел к трибуне.

– Благодарю вас, дамы и господа. На нашей лекции мы побеседуем о Грации Деледде, лауреатке Нобелевской премии по литературе. К сожалению, автор скончалась до выхода «Козимы» в свет. Мы потеряли Деледду, но нам от нее осталось замечательное, сложное и в некотором роде тревожное произведение.

Элизабетта, которая обожала «Козиму», оживилась. Она с удивлением выяснила, что эта книга почти автобиографична.

Профессор Луччи продолжил:

– Поскольку роман был опубликован совсем недавно, литературного анализа пока нет. Но я предпочту сегодня не сосредотачиваться на сюжете, который описывает, как девушка становится знаменитой писательницей. В конце концов, не эта банальная сюжетная линия делает роман особенным.

Элизабетта недоуменно заморгала. Сюжет ей не казался банальным. Ей-то роман именно потому и был интересен.

– Вместо этого я хотел бы поговорить о проблемах семьи, которая описывается в «Козиме». – Профессор Луччи поправил очки. – Козима во всем подчиняется братьям – тирану Андреа и пьянице Сантусу. Роман показывает эту болезнь современного общества и демонстрирует, как она разрушает семью, уродует ее до неузнаваемости.

Элизабетта оцепенела, подумав об отце.

– Деледда описывает, как пьянство Сантуса портит Козиме жизнь, и, хотя врачи называют алкоголизм болезнью, я думаю, что Сантус – эгоист. Его любовь к семье сомнительна, и это в лучшем случае. Он волнуется только за себя.

В груди у Элизабетты что-то сжалось. Она не считала отца эгоистом и знала – он ее любит. Взять хоть мать – та любила ее не настолько сильно, чтобы остаться.

– Вспомним сцену, где Сантус переживает delirium tremens[68]. Он бледен, его охватывает дрожь, распахнутые глаза «отливают металлическим блеском». Он воображает, что под кроватью скрывается убийца. Ему кажется, будто стены покрыты извивающимися змеями. Описание необычайно реалистичное и потому новаторское.

Элизабетта вспомнила эту сцену и ужаснулась, как точна она была. Отец много раз пытался бросить пить, и у него случались приступы, Элизабетте приходилось обнимать его, трясущегося в горячке, пока ему являлись демоны, злые духи и фашисты, которые пришли по его душу. Однажды ночью он бредил чересчур буйно, Элизабетта тогда перепугалась, что он сходит с ума. Даже сейчас от этих воспоминаний у нее на глаза навернулись слезы.

Она вскочила с места и принялась пробираться по ряду. Слышала, как позади за ней поспешно следует Сандро, но это ее не остановило. Она добралась до прохода, и к ней стали поворачиваться головы, но Элизабетта заторопилась к выходу из аудитории. Она промчалась через вестибюль, выскочила в двери корпуса и наконец оказалась на крыльце. Элизабетта сбежала по ступенькам, жадно хватая ртом вечерний воздух.

– Что случилось, Элизабетта? – Сандро догнал ее и обнял за плечи.

– Прости, я… Я не могу остаться. – Она промокнула глаза. – Надеюсь, я не поставила тебя в неловкое положение.

– Вовсе нет, но в чем дело? Иди сюда, давай присядем. – Сандро подвел ее к скамейке с живой изгородью по бокам, что стояла в стороне от дороги.

Они присели, Элизабетта попыталась успокоиться. Сандро гладил ее по спине.

– Что тебя так огорчило? Это все я?..

– Нет, не ты, просто ерунда. – Элизабетта не хотела досаждать ему рассказами о выпивохе-отце или сбежавшей матери.

– Эта книга местами тревожная, я знаю. Дело в ней? Мне тоже было не по себе. После сцены, которую описал профессор, мне пришлось сделать перерыв в чтении.

– Ты прочел «Козиму»?

– Конечно. Мы же собирались пойти на лекцию. Если бы я ее не прочел, мы бы не смогли обсудить, к тому же мне хотелось прочесть то же, что и ты.

– Ты такой предусмотрительный. – Элизабетта снова промокнула глаза и взяла себя в руки.

– Я вообразил себя Антонино, блестящим и красивым парнем, в которого влюбилась Козима, – улыбнулся Сандро. – Хотя она считала, что он вечно погружен в учебу. Я прочитал это и подумал: «О нет, неужели и Элизабетта меня таким же считает?»

– Нет! – улыбнулась в ответ Элизабетта. – Я тебя таким не считаю. Антонино умен, сразу ясно, почему Козима в него влюбилась.

– Это хорошо. – Сандро потянулся к ее руке. – Так и знал, что ты будешь от романа в восторге. Помнишь, как она сказала, что любит «магию слов»?

– Да. – Элизабетта помнила эту фразу – та произвела на нее неизгладимое впечатление. Она удивилась, как хорошо Сандро ее знает, в душе поднялась волна симпатии к нему. Рука Элизабетты согрелась в его руке, и убирать ее не хотелось.

– А помнишь, там сказано, что у Козимы в жилах течет кровь амазонки? У тебя тоже она есть – эта сила. И была всегда. Так почему ты так встревожилась, так огорчилась? Это из-за Сантуса? – В голосе Сандро послышалось сочувствие. – Это из-за твоего отца?

– Ты все знаешь? – Элизабетта сгорала от унижения. Ее лицо горело, и слезы навернулись на глаза. Ну как она не догадалась, что Сандро известно о ее отце!

– Послушай, Элизабетта. – Сандро прижал ее к себе. – Не стоит так дергаться из-за отца. Сомневаюсь, что Сантус был эгоистом, как сказал профессор.

– Считаешь, что профессор ошибся?

– Ну… я с ним не согласен. Я могу прочесть книгу по-своему, и ты тоже. Мы оба можем интерпретировать ее как пожелаем. Мне кажется, Деледда описывает его более правдоподобно.

– И мне. Деледда сказала, что Сантус «в глубине души человек добрый и мягкий» и он «сам же больше всех страдает от своего порока». В точности как мой отец. – Элизабетта поняла, что впервые обсуждает с кем-то отца. – Он пьет и из-за этого мучится. Я знаю – он меня любит.

– Уверен в этом. – Сандро снова сжал ее руку. – Так что давай не будем возвращаться в аудиторию. Для одного вечера я многому научился.

– Хорошо, – с облегчением ответила Элизабетта. – А чему ты научился?

– Ну… Я всегда предпочитал математику литературе, поскольку математика совершенна, а литература субъективна. – Сандро посмотрел вдаль, на звезды. – До сегодняшнего вечера я считал, что субъективность – это плохо. Но теперь думаю, это хорошая штука.

– Как так? – Элизабетта положила голову ему на плечо, она чувствовала его тепло и вибрацию в горле, когда он говорил. Ей нравилось звучание его голоса, особенная плавность и хрипотца. Она не знала, можно ли предпочесть один голос всем остальным, но для ее ушей голос Сандро был все равно что музыка.

– Если исходить из того, что трактовка смысла романа – дело субъективное, читателю необходимо его анализировать. У него есть возможность подумать самому, тем самым получая шанс познать какую-то общую, высшую истину. И понял я это не из слов профессора, а из твоих слов.

– Да быть того не может.

– Я бы не стал тебе лгать. Никогда. Мне нравится с тобой разговаривать.

– И мне с тобой. – Элизабетта прижалась к нему, мечтая навсегда остаться здесь, уютно устроившись на скамейке, и разговаривать вдвоем под брызгами белых звезд на черном небе. Сандро теперь часть этого мира, огромного кампуса с лекционными залами, библиотеками и аудиториями, которые ей никогда не увидеть, профессорами, с которыми никогда не познакомиться, учебниками, которые никогда не открыть, но когда Элизабетта была с ним рядом, то представляла, что ей тут самое место.

– Наши семьи не имеют значения. – Сандро посмотрел на нее, его лоб прорезали складки. – Важно лишь то, кто мы есть. Они – прошлое, а мы – будущее.

Элизабетта моргнула, ее сердце встрепенулось.

– У нас с тобой своя жизнь, и мы можем прожить ее как пожелаем. И когда-нибудь, если ты захочешь, мы сможем ступить на этот путь вместе. – Сандро спокойно встретил ее взгляд и серьезно ей улыбнулся. – Знаю, мы друзья, но я тебя полюбил.

– Полюбил? – удивилась Элизабетта, у нее перехватило дыхание.

Сандро нежно ее поцеловал. Элизабетта ощутила его теплые губы на своих губах, как в тот день, у реки. Она поняла, что Сандро целуется не так, как Марко, медленнее и, возможно, не столь умело, но, отвечая ему, Элизабетта будто ощущала его мысли, словно они общались, вели разговор без слов.

Ей нравилось это чувство – понимание, что все поцелуи разные, каждый мужчина целует по-своему, и Сандро своим поцелуем словно отвечал на ее вопрос, говорил ей о своей любви; эта мысль наполняла Элизабетту счастьем, в точности так она ощущала себя с Марко, когда он объяснился с ней на балконе над Пьяцца Навона.

Элизабетта не знала, кого она любит – Сандро, Марко или их обоих, поэтому она отдалась своим чувствам, надеясь, что когда-нибудь ее сердце откроет ей эту тайну.

А пока оставались поцелуи.

Глава двадцать четвертая

Марко, март 1938

Пройдя под цветочным навесом парадной двери дома Элизабетты, Марко вошел и оказался в вестибюле. Она сказала, что будет дома, вот он и решил удивить возлюбленную букетом роз. Марко постучал к ней в квартиру, но открыл отец Элизабетты. Людовико Д’Орфео сонно моргал, словно его только что разбудили, он был в обвисших штанах, выше пояса – обнажен. Волосы сальные, борода давно не стрижена. Марко прежде не доводилось рассмотреть его толком, хотя он всегда подозревал, что отец Элизабетты – выпивоха.

– Марко! – неласково посмотрел на него Людовико и пошатнулся. – Тебе чего?

– Buona sera, синьор Д’Орфео. Простите за беспокойство…

– Цветы? Это еще зачем?

От него попахивало перегаром.

– Это для Элизабетты. А она…

– Нет, ее нет дома! – рассвирепел Людовико. Он вырвал у Марко букет, швырнул на пол, несколько бутонов сломались, лепестки разлетелись повсюду.

– Что вы делаете, синьор Д’Орфео?

– Ты попортил мою дочь?

– Нет, синьор! – отшатнулся потрясенный Марко.

– Не ври! Говори правду!

– Нет, клянусь вам!

– А на кой тогда цветы притащил?

– Я ее люблю.

– Нет! Нет, нет, нет! – орал отец Элизабетты, у которого едва не летели слюни. – Ты не любишь Элизабетту! Ты не можешь ее любить! Я не разрешаю! Ни за что!

– Что вы такое говорите, синьор? – Марко не представлял, откуда такая неприязнь. – Поверьте, у меня честные намерения…

– Не говори мне о чести! У Террицци нет представления о чести! Твой отец кувыркался с моей женой, знаешь об этом?

Марко задохнулся. Невозможно! Его родители были едва знакомы с родителями Элизабетты. Почему ее отец говорит такие мерзости?

– Да уж, представь, твой папаша спал с моей женой. Все это знают, кроме тебя и моей дочери. Великий Беппе Террицци не такой честный малый, каким притворяется! Может, я и пьян – но я честен! Я не подлец какой-нибудь!

– Этого не может быть, – заикаясь, проговорил Марко.

– Еще как может! Твой отец сгубил мою жену! Она так и не стала прежней! Заводила одного любовника за другим! Это было началом конца для меня! Для моей семьи!

Марко отпрянул.

– Отец никогда бы не изменил матери.

– Террицци сгубил мою жену, но ты мою дочь не тронешь! Убирайся из моего дома! Проваливай! А Элизабетте даже заикнуться не смей, иначе я тебя придушу собственными руками! – Людовико показал Марко свои руки с припухшими суставами. – Это я все еще могу! Не сомневайся! Никогда больше ее не увидишь!

Марко развернулся и вышел прочь.

Глава двадцать пятая

Марко, март 1938

Марко в ярости крутил педали, летя прочь от дома Элизабетты. По его телу струился пот, Марко несся мимо машин, словно помешанный. Его отец изменял матери – да это просто невозможно! Марко ехал на север, в Борго – район за пределами Ватикана, где жил его брат Эмедио. Тот, как старший сын, всегда был конфидентом своей матери: из мальчиков Террицци он вырос самым зрелым и ответственным. Все они считали, что он не просто так поступил на службу, Эмедио родился, чтобы стать священником, это его призвание. Марко точно знал, что Эмедио известна правда.

Разум лихорадочно подыскивал объяснения. Все сказанное отцом Элизабетты – просто ахинея пьяницы. Все завсегдатаи бара несли бред. Они опрокидывали стакан за стаканом, начинали с утра, заказывали по два бокала сразу. Наверняка отец Элизабетты пропил последние мозги, ведь собственный отец Марко – человек честный, добродетельный, он – его герой. У Марко было много причин восхищаться отцом: тот стал одним из лучших велосипедистов в стране, отважно сражался при Изонцо[71], добился успеха и кормил всю их семью.

Марко с бешеной скоростью перебирал ногами, а мысли его неслись вскачь. Отношения у его родителей были самые теплые, Марко сам это видел. Ему случалось заставать их целующимися украдкой или видеть, как отец хватает мать за зад. Их пыл не угас, порой Марко даже слышал, как по ночам они занимаются любовью. Супруги были партнерами – отец работал в баре, мать на кухне, они всячески поддерживали друг друга. Он всегда думал, что именно такой брак будет и у них с Элизабеттой.

На огромной скорости Марко влетел на улицы района, где жил Эмедио. Вдоль дороги выстроились ухоженные дома и росли деревья с пышными кронами. По тротуарам группками ходили священники в черных рясах и монахини в черных или голубых облачениях, поскольку сюда стекались все служащие Ватикана и духовенство. На город мягко опускались сумерки, а с ними и покой, но в душе Марко кипели страсти.

Он промчался по Виа-Бонифацио и увидел, что в окне дома Эмедио горит свет. Миновав перекресток, Марко подъехал к дому, спрыгнул с велосипеда и стал громко звать брата. Тот сразу же выглянул и с улыбкой облокотился на подоконник.

– Я мигом спущусь, – крикнул Эмедио. – Как раз собирался на улицу.

– Быстрее! – Марко пытался взять себя в руки, но у него ничего не выходило. Как только в дверях появился Эмедио, он принялся лихорадочно пересказывать ему все подробности случившегося, не успели братья даже отойти от порога. Эмедио выслушал его, как всегда, внимательно, а когда Марко закончил, посмотрел прямо в большие темные глаза брата, так похожие на глаза их отца.

– Это ведь неправда, скажи, Эмедио?

– Тебе нужно успокоиться, братец.

– Ты должен сказать мне, что это вранье!

– Успокойся. – Эмедио попытался взять Марко за плечи, но тот стряхнул его руки.

– Эмедио!

– Давай-ка пройдемся и поговорим. Мне нужно купить сигарет, да и соседям хватит того, что они уже слышали. – Эмедио пошел вперед, и Марко зашагал рядом, катя за собой велосипед.

– Ну так что?

– Это правда.

Марко казалось, его ударили в грудь. Он застыл будто вкопанный.

– Не верю! Откуда ты знаешь?

– Мама рассказала.

Марко захлестнула волна сочувствия к матери.

– А она как выяснила?

– Застукала их в постели.

– Нет! – в ужасе ахнул Марко. У него было столько вопросов. – Когда это случилось? Как они вообще познакомились?

– Давай пройдемся, Марко. – Эмедио зашагал дальше, склонив голову и сомкнув руки в замок за спиной. При каждом шаге подол его черной рясы поднимался. – Ты был еще ребенком, когда все случилось, но больше я ничего не знаю. Она не хотела говорить, а я не стал настаивать.

– Поверить не могу! – Марко запустил руку в волосы. Он шел рядом с братом, но никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. – Папа знает, что ты знаешь?

– Нет, и мы об этом никогда не говорили. Я теперь для него не просто сын, а еще и моральный ориентир. Мама рассказала мне об этом давным-давно и прибавила, что они оба решили обо всем забыть.

– А Альдо знает?

– Нет, и не говори ему. Мама этого не хотела бы. Все в прошлом.

– Но почему ты мне не рассказал?

– По тем же причинам. К тому же я знал, как ты себя поведешь.

Марко вскипел:

– Но это же нормальная реакция!

– Да, только непредсказуемая. И тогда ты был намного младше.

– Но отец превозносит себя выше всех нас. Будто он – само совершенство и у него нет ни малейших изъянов.

– Что ж, теперь ты знаешь, что это не так, но нужно просто смириться. – Эмедио посмотрел ему прямо в глаза. – Ты же не наивный мальчик. Понимаешь, что женатые мужчины погуливают.

– Но не наш отец! Он ведь изменял нашей маме! – Марко потряс кулаком. – Надо сказать ему, что я знаю! Бросить ему это прямо в лицо!

– Пожалуйста, не надо. – Эмедио скривился; они проходили мимо дерева. – Только маму обидишь. Забудь.

Марко понимал, что брат прав.

– Но как она сумела смириться? Почему простила?

– У нее есть вера.

– Вера – это ответ на все вопросы? – невольно огрызнулся Марко.

– Да, вот именно, – посмеиваясь, ответил Эмедио. – Чему я посвятил свою жизнь? Вера – это ответ на все. Вера в Бога, в любовь, в прощение.

– Basta! – рубанул рукой воздух Марко. – Почему ты не злишься из-за нее? Брат Террицци, неужели нашему отцу, который притворяется отличным семьянином, все сойдет с рук? Нашему отцу, который притворяется хорошим фашистом, почитающим закон и порядок?

– Наш Отец – на небесах. Мой смертный отец управляет баром. Он лишь человек, что совершает ошибки. И фашизм – это не гарантия моральной чистоты. Скорее, наоборот.

– Ах да, – проворчал Марко. – Я и забыл, что ты нас теперь ненавидишь.

– Я ни к кому не испытываю ненависти. – Эмедио свернул на Виа-ди-Порта-Кавалледжери, оживленную улицу, где было полно разных контор и магазинчиков. – Пусть Муссолини думает, что война – это сила, я считаю по-другому. И каждый христианин так считает. – Он указал на базилику Святого Петра. – Взгляни, разве это не самое прекрасное на свете зрелище?

Марко посмотрел на собор Святого Петра: его освещенный купол цвета слоновой кости излучал теплое сияние на фоне темнеющего неба, под луной, белой и круглой, словно облатка для причастия. В любой другой вечер Марко нашел бы утешение в этом зрелище, но не сегодня. Сегодня ничто не помогало.

– Я поклоняюсь Князю Мира, Марко, поэтому я не фашист.

– А я, значит, поклоняюсь Князю Войны?

– Давай не будем обсуждать политику. Мне нужна сигарета. – Эмедио поджал губы. – Так что насчет Элизабетты?

– А что с ней? Она не знает о нашем отце и своей матери, и я ей не расскажу, если ты об этом.

– Нет, я не о том. Совсем о другом: ты ведь не собираешься продолжать с ней встречаться?

– Собираюсь.

Эмедио встал как вкопанный.

– Нельзя, Марко. Ты можешь дружить с ней, и не больше.

Марко тоже остановился.

– Но я ее люблю.

Эмедио нахмурился:

– Ты представляешь, как Элизабетта сидит за нашим столом во время воскресного обеда? Скажи, как будет чувствовать себя наша мама, подавая угощение дочери любовницы своего мужа? И о папе подумай. Мама говорит, Элизабетта похожа на свою мать. Это просто безумие.

– Отец все это заслужил! – У Марко заныл живот. – Я люблю ее, мы всегда с ней дружили.

– Но теперь-то ты знаешь правду. Вы не можете быть вместе.

– Я не могу от нее отказаться. – Марко знал, что это действительно так, хоть и понимал возражения Эмедио. – А почему они вообще позволили нам дружить? Зачем?

– Вы учились в одном классе, ничего нельзя было поделать. Они думали, что если вмешаются, то вас только сильнее потянет друг к другу. – Эмедио смягчился. – Послушай, брат, ты молод. Ты можешь заполучить любую девушку, какую только пожелаешь. Вряд ли она так уж много для тебя значит.

– Очень много.

– Как далеко все зашло?

– Что за вопросы ты задаешь, брат? – Марко оскорбился. – Никуда не зашло.

– Ты? Ждешь, когда девушка созреет? – Эмедио приподнял темную бровь. – Не верю.

Марко совсем помрачнел.

– Я имею полное право встречаться с Элизабеттой.

– Дело не в том, что тебе можно, что нельзя, а в том, что ты должен сделать. Отступись.

– Не отступлюсь. Знаешь, Сандро тоже в нее влюблен. Можешь сыграть на его стороне. Полегчало?

Лоб Эмедио разгладился.

– Так пусть она достанется Сандро. Он ей подходит.

– Я ей подхожу! Почему ты считаешь иначе? – Марко помрачнел. – Я для тебя все еще малец, но ты посмотри на меня другим взглядом. Теперь я работаю в партии, меня там уважают. Я знаю всех высокопоставленных чинов Палаццо Браски. Я делаю карьеру!

– Прости, что не салютую тебе, – поджал губы Эмедио.

– Следи за языком! – О вылетевших у него словах Марко тотчас пожалел.

– Это в тебе говорит темная сторона, – нахмурился Эмедио.

– Нет у меня никакой темной стороны.

– У всех она есть. Работая в Fascio, ты позабыл о Гласе Божьем.

Слушать его Марко больше не хотел. Он покатил свой велосипед прочь.

– До свидания.

– Марко, постой…

Но тот вскочил на велосипед и нажал на педали. Он набрал скорость, ему было все равно куда ехать. Все, что он знал о своей семье, оказалось ложью. Его мир рухнул, и Марко не знал, в кого теперь верить, если в отца верить нельзя.

Глава двадцать шестая

Сандро, апрель 1938

Открыв дверь, Сандро увидел, что все готовятся к седеру – шел первый вечер Песаха[72]. Он приехал из Ла Сапиенцы с прекрасными новостями и обрадовался, что может поделиться ими с семьей в этот особенный вечер – пришла даже Роза. Стол был покрыт лучшей скатертью, его украшали лучший фарфор, бокалы и серебряные приборы, а в самую середину мать как раз водружала вазу с цветами.

По радио негромко звучал скрипичный концерт Вивальди.

– Счастливого Песаха, Сандро! – сказал отец, поправляя перед зеркалом галстук.

Роза и Дэвид, расставляющие вино на буфете, тоже поприветствовали его.

– Всем счастливого Песаха! – Сандро повесил рюкзак на вешалку и расцеловал отца и сестру. Та была одета в темно-синий костюм, оттеняющий блестящую копну русых волос. Она была накрашена, и пахло от нее цветочными духами, которыми Роза стала пользоваться чаще.

– А пахнет от тебя приятнее, чем обычно, – сказал Сандро, поддразнивая сестру.

– Получше, чем от тебя, – улыбнулась Роза в ответ.

– Сандро, рад тебя видеть. – Дэвид пожал ему руку. Сандро он нравился, хотя ни один римлянин не стал бы носить такой теплый твидовый костюм, как у жениха сестры, особенно весной.

Мать тоже обняла Сандро; на ней был серый костюм с жемчужным ожерельем, в ушах – серьги с жемчужными каплями, а седые волосы она уложила в шикарную ракушку. Вошла Корнелия с серебряным блюдом в руках; она принесла харосет – протертую смесь из фиников, изюма, апельсинов и кураги – традиционное угощение на Песах, оно символизировало кирпичи и строительный раствор, которые использовали рабы-евреи.

– Выглядит очень аппетитно, Корнелия!

Та в ответ благосклонно кивнула:

– У нас будет лазанья с мацой и pesce in carpione[73], как ты любишь.

– Замечательно! Подходите все сюда, смотрите, что покажу! – Сандро, раскрасневшийся от счастья, достал из кармана пиджака конверт. – Это письмо от профессора Леви-Чивиты. Я написал ему, и он ответил. Смотрите!

– Дай-ка взглянуть… – Отец поспешил к нему, мать, сестра, Дэвид и Корнелия тоже сгрудились вокруг.

Сандро прочел письмо вслух:

– «Дорогой Алессандро, благодарю за письмо. Я видел ваши расчеты, вы превосходно справились. Вы подаете большие надежды! Возможно, за вами будущее итальянской математики. По окончании школы я хотел бы предложить вам работу, вы будете находиться непосредственно у меня в подчинении. Как только позволит мое расписание, надеюсь встретиться с вами, так что будем поддерживать связь. С наилучшими пожеланиями, Леви-Чивита».

Отец похлопал Сандро по спине.

– Поздравляю! Как здорово, сынок! Ты на пути к успеху!

– Как чудесно! – Мать в восторге прижала руки к груди. – Я так горжусь тобой, Сандро! Я же говорила тебе!

– Великолепно! – улыбаясь, сказал Давид.

– Bravissimo! – воскликнула Корнелия.

– Значит, теперь мы должны звать тебя синьор Будущее итальянской математики?

– Ха! – усмехнулся Сандро, пряча письмо в нагрудный карман. – лучше сразу зовите меня профессор