Слёзы моего сердца

Слёзы моего сердца

Когда мы поднялись на пригорок, я обернулся. Отсюда, с небольшой возвышенности, просматривалась вся деревня. Её вид не был для меня новым – я вчера вечером уже «штурмовал» эту высоту и имел возможность обозреть деревенские красоты. Но то ли вечером погода была не та (небо затянуто тучами, сумеречно и прохладно), то ли я не тот (досада, раздражение – словом, сплошной негатив), только вчера открывшаяся с бугра панорама произвела на меня удручающее впечатление. Сегодня же и погода, и я были совсем иными – солнечными и весёлыми. К тому же сейчас меня сопровождали двое проводников – одиннадцатилетняя Анюта и тринадцатилетний Петруша – внуки старика Андрея Захаровича, у которого я квартировал. Не буду гадать о причинах, но теперь я с добрым и светлым чувством смотрел на деревню, от которой меня в настоящий момент отделяла нежно-голубая речка Инюшка с перекинутым через неё небольшим деревянным мостом. И я уже не злился на главного редактора газеты, в которой я работал рядовым журналистом, за то, что он забросил меня в это забытое Богом место.

Поводом для командировки послужил непроверенный слух о том, что в селе Бояркино родился телёнок с двумя головами. Главреда эта новость привела в восторг, и он сразу же распорядился, чтобы я выезжал немедленно, дабы первым запечатлеть и подробно описать в статье это чудо. Меня совсем не грела мысль тащиться в деревенскую глушь, но ещё меньше я хотел увидеть аномального монстра, фотографировать его и писать о нём статью. Мне совершенно непонятны интересы людей к подобным уродствам, а тем более их восторги по этому поводу.

Слух оказался ложным. У всех народившихся телят было по одной голове и одному хвосту. Да и остальные члены тела присутствовали в должных, отмеренных природой количествах. Это отчасти улучшило моё настроение. Я тут же позвонил редактору и с плохо скрываемой радостью поспешил разочаровать его. Суть моего звонка заключалась в следующих пунктах: слух не подтвердился; сенсации не получилось; мне нечего делать в этой дыре. Но наш Валентин Тимофеевич был не из тех, кто легко отступает. Посопев в трубку около минуты, он сказал, что прокол с телёнком ничего не меняет. Раз уж я приехал за сенсацией, то в редакцию должен вернуться с ней или вообще не возвращаться. Где я её найду, о чём буду писать – его совершенно не волновало. Это была моя проблема.

В сердцах я поднялся на пригорок, оглядел мрачным взором деревню и прилегающие к ней окрестности, словно где-то там я мог сверху разглядеть необходимую мне сенсацию. Как и следовало ожидать, ничего интересного я не увидел. Но подъём на пригорок всё же не был бесполезным. Здесь я, не боясь быть услышанным, вслух и с интонациями высказал всё, что думаю о своём начальнике.

Крупная капля дождя коснулась моей головы, и по траве и листьям монотонно застучал нечастый дождь. С грустной иронией я подумал о том, что сама природа плачет в унисон моему сердцу. Далее торчать на пригорке не имело смысла. Я спустился в деревню и пошёл искать себе пристанище. Ленивый дождик, даже не успев прибить пыль, быстро закончился. Проходя по улице, я крутил головой, прикидывая, в который из домов можно напроситься на ночлег. В одном из дворов возился дед, возраст которого из-за густой седой бороды определить было сложно.

– Доброго здоровьица, мил человек! – поприветствовал он меня и спросил: – Прогуливаешься али ищешь кого?

Я тоже поздоровался и подошёл ближе к забору.

– Да вот, дедушка, ищу, где бы мне переночевать.

– А чего искать? – с лёгким удивлением спросил он. – В какой дом попросишься, в том и переночуешь. Можешь у нас остановиться, коли сам не против. Мы гостям завсегда рады.

Приехавший из города, где недоверие людей друг к другу, подозрительность, скрытая, а то и явная агрессия давно стали нормой жизни, я был поражён такой бесхитростной доброжелательностью и готовностью помочь совершенно незнакомому человеку.

– Спасибо! – сказал я с чувством. – С удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством. Надеюсь, не слишком стесню?

– А чего ты нас стеснишь? Изба просторная. Живём мы со старухой вдвоём. Правда, сейчас двое внуков гостят – Петрушка да Анютка. Ну да не беда, место найдётся.

Старик распахнул калитку.

– Заходи! Как тебя звать-величать?

– Владимир, – представился я. – Документы при мне. Сейчас покажу.

Я полез в карман за журналистским удостоверением.

– Не надо, – отмахнулся дед. – Я ж тебе свой паспорт не предъявляю. Зовут меня Андрей Захарыч. Можно просто – дед Андрей. Ну, пойдём в дом, Владимир. Познакомлю тебя с супружницей и молодёжью.

Дом у Андрея Захаровича действительно был добротный. За вечерним чаем и тем, что приготовила к нему заботливая хозяйка Зинаида Тимофеевна, под неторопливые разговоры моя душа окончательно оттаяла. Теперь я даже был рад тому, что непроверенная информация на время вырвала меня из городской суеты и забросила в этот непривычный мир неторопливой, размеренной жизни.

Мы засиделись допоздна за разговорами. Старики мне понравились, да и я им, как видно, пришёлся по душе. Ребятишки уже давно спали, а мы, напившись чаю, всё сидели и беседовали. Я рассказал хозяевам о своей журналистской работе, о связанных с нею забавных случаях. Поведал о цели моего визита в их деревню. Они добродушно посмеялись: мол, надо же придумать такое – телёнок с двумя головами. И уже в конце нашего затянувшегося застолья я задал вопрос, который почему-то раньше не пришёл мне в голову:

– А почему ваша деревня так называется? Здесь боярышник растёт?

– Боярка-то? – переспросила Зинаида Тимофеевна. – Да она кругом тут. А за согрой её пруд пруди.

В свои тридцать два года я многое повидал в жизни, но мне ни разу не довелось увидеть воочию, как растёт боярышник. Я знал только, что это дерево имеет колючие ветки и плодоносит вкусной и полезной ягодой.

– А где эта согра? – полюбопытствовал я. – Покажете завтра?

– А чего её показывать? – в своей привычной манере ответил дед Андрей вопросом на вопрос. – Мы тебе провожатых дадим. Ребятишки тут кажное лето гостят, всю округу облазили.

Во мне уже зрела идея новой статьи. Боярка! А почему бы и нет? При желании эту тему можно неплохо обработать. Отправляясь спать, я с удовольствием думал о том, что нашёл выход из положения. А ещё я поймал себя на мысли, что мне даже в голову не пришло предложить хозяевам деньги за ночлег. Видимо, подсознательно я с самого начала понял, что этим предложением только обижу их.

Итак, солнечным утром мы втроём стояли на вершине холма. Вдоволь налюбовавшись на окрестные красоты, я извлёк из барсетки свой цифровик и запечатлел всё, что привлекло моё внимание.

– Ну, друзья мои, – обратился я к провожатым, – показывайте, где растёт боярышник.

– А вон там, дядя Володя, – Петруша указал рукой. – Отсюда хорошо видно.

В той стороне, куда он показывал, возвышался ещё один холм, склон которого был сплошь поросшим небольшими деревцами.

– Так это и есть боярышник? – спросил я.

– Ага, – вставила своё слово Анюта.

– Тогда вперёд! – бодро скомандовал я.

В ложбине между холмами рос небольшой, но довольно густой лесок, подтопленный болотом. Это и была та самая согра, о которой упоминала Зинаида Тимофеевна. Ребята и в самом деле хорошо знали все тропы в окрестностях деревни, поэтому болото мы форсировали безо всяких проблем. Далее тропа опять вела вверх по склону. Впереди по курсу росли многочисленные деревья, о которых я планировал поведать своим читателям. Я сделал несколько общих снимков. Потом, подойдя ближе, заснял отдельные деревья и их фрагменты крупным планом. К сожалению, попробовать на вкус ягоду мне не довелось – боярка зреет поздно, в сентябре, а в середине августа плоды ещё совсем зелёные.

Вернувшись в дом, я записал на диктофон рассказ Зинаиды Тимофеевны о целебных свойствах боярки и о том, какие снадобья из неё готовят. Остальную информацию я рассчитывал найти в справочной литературе и в интернете, поэтому свою миссию в селе Бояркино счёл завершённой. Я поблагодарил хозяев за гостеприимство и стал готовиться к отъезду. Но Андрей Захарович мою спешку не одобрил.

– Быстрый ты, однако, – сказал он, хмыкнув. – Стало быть, собрал материал?

– Ну, да, – ответил я.

– И про что же будешь писать? – любопытствовал дед.

– Так ведь известно про что – про боярышник.

– Угу. Поглядел на колючки да ягоду зелёную – и вот тебе статья в газете.

– Ты чего, старый, к человеку пристал? – не утерпела Зинаида Тимофеевна, почувствовавшая неловкость за мужа.

– Цыц, мать! Не лезь в мужской разговор, – отрезал старик и вновь взялся за меня. – Ты же сперва к названию деревни интерес проявил. Верно?

– Верно, – согласился я. – О деревне тоже напишу. Я уже и снимки сделал.

– Снимки, говоришь? Это хорошо. Это ты правильно сообразил. Одного не учёл. Деревня, Володя, это не только избы да речка.

Мне стало ясно, к чему он клонит.

– Я вас понял, Андрей Захарович. Сейчас по пути пообщаюсь с людьми. Время у меня есть.

– Пустое это, – отмахнулся он. – Ну, с кем ты сейчас пообщаешься? Со стариками вроде нас да с детьми малыми? Остальные-то работают. Ты вот что, Владимир, положи свои вещи обратно. Завтра день выходной. У Василия Таранова пятый внук народился. За это дело народ решил собраться у реки на культурное мероприятие – отметить событие по-нашему, по-простому. Вот где с людьми можно вдоволь наговориться. Оставайся! – закончил он свою речь просящим голосом.

А меня и не надо было уговаривать. Разве мог я отказаться от такой возможности? Моя будущая статья виделась мне уже в новом ключе. Я искренне поблагодарил старика за мудрый совет и стал разгружать свою походную сумку.

Погода с утра стояла шикарная. Часам к двенадцати народ стал стекаться к просторной поляне у реки. Думаю, что рождение внука у одного из сельчан было только поводом собраться вместе и повеселиться. Но, как говорится, был бы повод. Люди сходу принимались за дело: одни собирали хворост и обломки деревьев, чтобы разжечь костёр; другие расстилали на траве скатерти и расставляли на них бутылки с самогоном и настойками, а также закуску – всё своего домашнего приготовления; третьи – с утра навеселе – пели песни и плясали. Лихой дедок, тоже принявший «на грудь», играл на маленькой писклявой гармошке.

Я присоединился к тем, кто собирал древесину для костра. Сразу за мостом чуть правее холма начиналась берёзовая роща. Насобирать там сломанных ветром веток и сушняка не составляло большого труда. Около десятка человек разбрелись по роще.

Я бродил среди белых стволов, наслаждаясь ароматами небольшого леса. Насекомые почти не беспокоили. От лёгкого ветерка шелестела листва, слышались голоса птиц. Я вдыхал чистый воздух, вслушивался в негромкие звуки леса и ощущал в душе почти забытое состояние покоя и благодати. И даже пиликанье гармошки и голоса, доносящиеся с противоположного берега речки, казались мне неотъемлемой частью этой природной гармонии.

Собрав приличную кучу веток, я стал примериваться, как бы ухватить всё это разом. Но тут увидел чуть в стороне обломок ствола берёзы, придавленный с одного конца другим сваленным стволом. Такой трофей для костра был куда весомее всей моей кучи веток. Я подошёл к обломку и попытался вывернуть его из-под ствола. Это оказалось совсем не просто. Повозившись минуты три, я не добился результата и решил отказаться от своей затеи.

– Давай помогу, – послышался за спиной мужской голос.

Я обернулся. Рядом стоял крепкий высокий мужчина в возрасте примерно тридцати пяти лет. Он подошёл к стволу, сунул под него толстую палку и слегка приподнял. Я выдернул приглянувшийся мне обломок. Мужчина протянул мне руку.

– Ну, будем знакомы. Николай, – представился он.

– Владимир.

Мы обменялись рукопожатиями.

– Так значит, ты из области? – спросил Николай, имея в виду областной центр.

– Да, – сказал я. – Приехал за сенсацией для газеты.

Я рассказал ему про мифического телёнка с двумя головами, полагая, что это новость рассмешит его. Но Николай только хмыкнул.

– Здесь ты вряд ли найдёшь кого-то с двумя головами. И одна-то далеко не у всех имеется.

Сказано это было неприязненно, с оттенком презрения. Я был слегка обескуражен. Пребывая третий день вдали от города, я настолько проникся ритмом деревенской жизни, её нехитрым укладом, простотой человеческих отношений, что слова нового знакомого подействовали на меня как ушат холодной воды.

– Странно, – сказал я. – А мне здесь всё понравилось. В том числе и люди.

Он опять хмыкнул.

– Понравилось! Да сколько ты тут находишься, чтобы выводы делать? Деревню любят те, кто приехал на недельку-другую. Идёт такой человек по улице, дышит полной грудью, крутит головой и радуется всему, пока в дерьмо не наступит. Тут-то у него радости и поубавится. А дерьма у нас хватает.

Я отметил про себя, что Николай мало похож на тех, с кем мне до сих пор приходилось здесь общаться. Словно чужеродный элемент. Даже я, сугубо городской житель, более органично вписывался в деревенскую картину.

– Ты не здешний? – высказал я своё предположение.

– Я-то? Здешний. Поэтому всех знаю. И кто чего стоит, тоже знаю. Однако пойдём, отнесём наши деревяшки.

Он взвалил на плечи два увесистых берёзовых обломка. Я водрузил на плечо свой, и мы отправились обратно.

– Ты где застолбился? – спросил я.

Николай неопределённо мотнул головой.

– Да мы там с Варварой с краюшку расположились.

– Чего так? Давайте к нам. С нами вместе Порхаевы, – я уже знал кое-кого из соседей Андрея Захаровича. – И для вас место найдётся.

Он немного подумал.

– Можно, конечно. Придём, если Варя не будет против. Попробую уговорить её.

– Почему она будет против? – полюбопытствовал я. – Есть причины?

– Причина во мне. Захарыч меня не больно жалует. Ну да ничего, потерпит старый хрыч.

При последних словах Николай усмехнулся, но уже без злости и неприязни. Похоже, у моего нового знакомого складывались непростые отношения с односельчанами. Меня распирало любопытство, но я воздержался от дальнейших вопросов, решив сначала, как говорят военные, приглядеться к обстановке.

Мы вернулись на поляну у реки и присоединили к уже сложенному костру свои тяжёлые ноши. Ребятишки собирали сухую траву и всовывали её с середину сложенной пирамиды. Разжечь решили позже, ближе к вечеру.

Николай отправился за своей, как я тогда полагал, женой Варварой, а я вернулся в свою компанию. Там меня ждали с нетерпением.

– Ну, наконец-то! – облегчённо произнёс Андрей Захарович и ткнул пальцем в бутыль с самогоном. – Сидим, ждём тебя, а напиток греется. Это ж самогонка, а не чай. Она тёплая не вкусная.

Иван Павлович Порхаев и его взрослый сын Лёха громко загоготали. Женщины улыбнулись.

– Давайте ещё подождём немного, – предложил я. – Я к нашей поляне гостей пригласил. Вы не против?

– А чего против? Мы гостям завсегда рады, – привычно ответил Андрей Захарович. – Значит, помаленьку знакомишься с людьми? Молодец! Кого позвал-то?

– Фамилию не знаю, а зовут Николай? Придёт с супругой.

– Николай говоришь? Интересно, какой Николай. Как он выглядит?

– Высокий, крепкий. На вид лет тридцать пять или чуть меньше.

Старики переглянулись.

– Это Колька Типунов, – пришёл к выводу старик Порхаев. – Хороший мужик, простой. Наш человек.

– И Валюша у него умняшка, – добавила Елена Петровна – жена Ивана Павловича.

– Вы хотели сказать: «Варюша»? – спросил я.

– Почему «Варюша»? – удивилась женщина. – Валя евонная жена?

– Он сказал: «Варя».

Старики опять переглянулись.

– Постой-постой! – засуетился старик Порхаев. – Говоришь, высокий и крепкий? А волосы светлые, слегка кучерявые?

Я отрицательно мотнул головой.

– Нет, тёмные и прямые.

– Пермяков это, – догадался Лёха. – У других Николаев нет Вари.

– Так ведь сестра она ему! – сердито воскликнул Иван Павлович. – Чего ради он её женой стал бы называть?

Все опять уставились на меня. Я пожал плечами.

– Да он, вроде, и не говорил, что жена. Я сам так решил.

Наступила неловкая пауза. Андрей Захарович покряхтел недовольно, а потом сказал, не глядя на меня:

– Ты, Володя, зря это…

– Чего зря? – не понял я.

– Ну, это… приглашаешь людей к столу, не посоветовавшись. Ты тут человек новый, почти никого не знаешь. Мог бы и спросить…

Дед Андрей замолчал, глядя мимо меня. Я обернулся. К нашей «поляне» приближался мой новый знакомый, одной рукой поддерживая под локоть стройную миловидную женщину со строгим лицом, другой держа большой пузатый футляр. У женщины в руке была продуктовая сумка, из которой выглядывало горлышко бутылки. Они прошли, лавируя между сельчанами, громко беседующими вокруг своих «полян» под звон стаканов. Многие замолкали, глядя им вслед. Гости подошли к нам, поздоровались.

– Нас Владимир пригласил, – сказал Николай. – Не прогоните?

– Садитесь, раз уж пришли, – буркнул Андрей Захарович.

Мы слегка потеснились, уступая место вновь прибывшим.

– Ну, коли все в сборе, можно начинать, – объявил Андрей Захарович. – Давай, Иван, у тебя глаз верный.

Порхаев-старший, кряхтя, расставил перед собой небольшие гранёные стаканы и стал выкручивать пробку из бутыли с самогоном.

– Погоди, Палыч, эту мы успеем хлебнуть, – сказал Николай. – Давайте сперва мою фирменную отведаем.

Он вынул из сумки бутылку с тёмно-красной жидкостью. Я с любопытством взглянул на этикетку и был изрядно удивлён. Она выглядела явно самодельной, но выполненной на компьютере и довольно неплохо. На фоне голубого неба в лёгких облачках было изображено сердце в традиционном для рисунков виде. Посередине пролегала извилистая трещина, из которой сочилась кровь, капля за каплей падая вниз. А сверху красовалась витиеватая надпись: «Слёзы моего сердца».

Андрей Захарович взял бутылку в руки, стал разглядывать этикетку.

– Ишь ты, чего измыслил! – он с прищуром взглянул на Николая. – А оно есть у тебя, сердце-то?

Николай грустно усмехнулся.

– Есть, Захарыч.

– Ну, тогда давай проверим, чего оно там у тебя наплакало, – старик передал бутылку Порхаеву и вновь распорядился: – Разливай, Иван.

Иван Павлович аккуратно налил в стаканы тёмный напиток. Андрей Захарович восхищённо цокнул языком.

– Как по метке, – прокомментировал он. – Снайпер!

Мы звонко коснулись стаканами. Почти вся компания дружно опорожнила посуду. Варвара лишь слегка пригубила. Я опустошил стакан на треть. Напиток показался крепким, но приятным на вкус.

– Сахару много, – сказал Порхаев-старший. – Зря ты его подсластил. Испортил только.

– Это мёд, – пояснил Николай. – Я подумал, так будет приятнее.

– Оно, может быть, и приятнее, – высказал своё мнение Андрей Захарович. – Да только я так разумею: слёзы – они ведь всегда горькие. Конечно, если настоящие. А у тебя выходит наоборот.

Николай помрачнел. Варвара положила руку на его плечо, мягко сжала.

– Ты прав, старик, – угрюмо сказал Николай. – Это моя ошибка. Учту в следующий раз.

– Тут кое-кто сачкует, – воскликнул Лёха, указывая на мой и Варварин стаканы. – Нет, братцы, так не пойдёт. Уж пить так пить.

– И в самом деле, – поддержал его отец. – Допивайте. Пора по второй наливать.

– Наливайте, – сказал я. – Кто вам мешает?

– Так не пойдёт, – повторил Лёха.

Он подполз к нам на четвереньках, взял в руки два недопитых стакана и стал совать их в лицо мне и Варваре. Я терпеть не могу подобные насильственные действия. В какой-то момент в груди всколыхнулась волна раздражения. Захотелось выбить из Лёхиной руки стакан.

Я ещё колебался, стоит ли портить обстановку грубым действием. Николай вдруг резко встал. Одной рукой он схватил Лёху за ворот рубахи, другой за пояс брюк – и вышвырнул парня из круга. Продолжая держать в руках стаканы, содержимое которых теперь оказалось у него на лице и груди, Лёха резво вскочил на ноги.

– Ты чё, козёл! – закричал он, крутя головой в поисках поддержки. – Давно не получал?

Головы окружающих повернулись в нашу сторону. Николай стал напротив Лёхи.

– Давно.

– Так щас… – Лёха опять покрутил головой и, не получив подкрепления, закончил: – Ну, ничего, ты ещё поплачешь.

– Считай, что я уже поплакал, – Николай указал на Лёхину рубаху, испачканную тёмно-красным напитком. – Ты весь в моих слезах.

Старики Порхаевы очнулись от потрясения и разом заголосили, посылая проклятия на голову злодея, обидевшего их сына. Обстановка становилась очень неприятной. Я не знал, как исправить положение. Это сделал Андрей Захарович.

– А ну, хватит! – рявкнул он. – Чего разгалделись? Хотите отношения выяснять – идите в лесок. А тут нечего людям праздник портить.

Противники посверлили друг друга глазами и уселись на свои места. Варвара положила руку на плечо брата и что-то шепнула ему на ухо. Он молча кивнул. Лицо его оставалось мрачным. Старики Порхаевы смотрели на него почти с ненавистью. Дед Андрей взял в руки бутылку, в которой оставалось ещё много напитка, и поднёс к стакану Ивана Павловича.

– Давайте лучше выпьем и забудем ссоры, – сказал он миролюбивым тоном.

Порхаев-старший отстранил его руку.

– Я эту дрянь пить не буду.

Жена и сын поддержали его. Иван Павлович распечатал свою бутыль и с присущей ему точностью наполнил три стакана. Потом вопросительно взглянул на Андрея Захаровича. Но тому, как видно, «слёзы» Николая понравились.

– Потом, Иван, – сказал он. – Я пока ещё этого хлебну. Чего добру пропадать.

Он взял бутылку с тёмно-красной жидкостью и по примеру своего соседа Ивана стал примеряться по уровню.

– Не целься, Захарыч. Мы не на стрельбищах, – одёрнул его Николай. – Пусть каждый наливает, сколько считает нужным.

Порхаевы почувствовали себя оскорблёнными. Это было видно невооружённым взглядом. Тем более что большая часть нашей компании предпочла «вражеский» напиток их первачу. Андрей Захарович потянулся к ним своим стаканом, но те словно не заметили, выпили самогон, не чокаясь.

– Ну, чего вы?.. – укоризненно протянул дед Андрей. – Не на поминках же…

Тем временем к нашему кругу пробиралась женщина лет сорока пяти с круглым красным лицом. В руке она держала большой стакан, доверху наполненный прозрачной жидкостью.

– Ну, чего ты, Колян? Опять бузу устроил? – сказала она пьяным голосом. – И что ты за мужик такой? Не умеешь даже отдыхать культурно.

– Цыц, Любаха! – осадил её Андрей Захарович. – Без тебя разберёмся.

– А я чего? Я ведь с душой, – не унималась Любаха. – Ведь мы тут все свои. Чем бузить, лучше бы вон взял, да сыграл чего-нибудь. Пусть народ попляшет.

– Здесь тебе не концерт по заявкам.

Старик был непреклонен. Я понимал, что он защищает Николая не из симпатии, которой, в общем-то, и не испытывал вовсе, а из желания «не портить праздник».

– А что! Я тоже принимаю заявки, – сказал Николай, хитро взглянув на Любу. – Частушки устроят?

Женщина оживилась.

– Устроят. Только сначала давайте выпьем.

Не дожидаясь ответа, она ловко опрокинула в себя стакан самогона.

Николай раскрыл футляр и вынул из него большой красивый аккордеон. Быстро пробежался пальцами по клавишам и запел:

Были у нашей красавицы Любки

Синие глазки и красные губки.

После попойки сменились все краски –

Синие губки и красные глазки.

Пьяная женщина не сразу сообразила, что над ней насмехаются. Она лихо приплясывала, хлопая себя по полным бёдрам. Послышались смешки. Любаха спохватилась.

– Ты это чего? Про меня что ли?

Не удостоив её ответом, Николай стал исполнять следующую частушку:

У гитариста был кореш пьянчуга.

Парень решил: надо выручить друга.

Взялся за дело, забросил гитару.

Нынче они хлещут водку на пару.

Видимо, и этот выпад был направлен против конкретных персонажей. С разных сторон на исполнителя устремились взгляды, в том числе и не слишком дружелюбные. Двое мужчин подошли к нам и склонились над аккордеонистом.

– Ты чего напрашиваешься? – с угрозой в голосе сказал невысокий широкоплечий мужик.

– Козёл! – закричала Люба. – По морде ему!

Складывалась нестандартная ситуация. Николай предусмотрительно положил аккордеон в футляр и аккуратно закрыл. Потом поднялся и стал напротив подошедших мужиков.

– Так ведь просили музыку.

– Музыку, а не это дерьмо! – заорал второй, высокий и такой же крепкий на вид.

– Какая есть.

– Умный шибко? – коренастый злобно сверлил Николая глазами. – Кто сколько пьёт, не твоё дело. Понял?

Назревала потасовка. Андрей Захарович засуетился.

– Ну всё, мужики. Пошумели и хватит. Идите вон в лесок и там разбирайтесь. А тут нечего людям праздник портить.

Похоже, что лесок по мнению деда Андрея был идеальным местом для разборок.

– А кто праздник портит, Захарыч? – подал голос осмелевший Лёха. – Этот козёл и портит. Достал всех.

Николай смерил его презрительным взглядом. Видимо из соображений безопасности Лёха поднялся и стал рядом с мужиками.

– Короче, мы тебя предупредили, – сказал коренастый. – Будешь задирать народ – схлопочешь.

– И не суй свой поганый нос, – опять повысил голос высокий крепыш. – Сколько хотим, столько и пьём.

– А сам-то он трезвенник что ли? – Лёха злорадно хохотнул. – Пацана своего угробил по пьяни…

Николай ударил его в челюсть, опрокинув парня на спину. Но в следующее мгновение кулак коренастого угодил в челюсть ему самому. Не устояв, Николай также повалился на спину, подмяв собой старика Порхаева. Народ вокруг зашевелился. Женщины подняли крик. Несколько мужиков с разных сторон ломились к нам прямо по расстеленным скатертям, опрокидывая посуду и затаптывая закуски. Трое молодых женщин оттаскивали в сторону Варвару, пытавшую закрыть от нападавших своего брата, уже поднявшегося на ноги. Дело принимало серьёзный оборот.

Я шагнул навстречу нападавшим.

– Ребята, стойте! Нельзя же так – толпой на одного.

– Володька, не лезь! – крикнул Андрей Захарович.

Но я решил довести свою миротворческую миссию до конца. Поэтому заговорил, подняв руки в примирительном жесте.

– Давайте разберёмся по-чел…

Дальнейших своих слов я не слышал. В правом ухе загудел царь-колокол. Едва устояв на ногах, я повернулся, чтобы увидеть того, кто меня ударил. Но не успел. В мозгу сверкнула молния, и на ближайшие полчаса я потерял контроль над человечеством.

– Ну вот ты, Володя, и пообщался с народом, – Андрей Захарович хитро подмигнул мне. – Теперь будет о чём написать статью.

– Да уж, – я осторожно потрогал подбородок. – Хорошо ещё, челюсть не сломали.

Мы сидели во дворе на скамейке. Дед Андрей посасывал самокрутку. Вечер был чудесный. Солнце клонилось к закату, и лёгкий прохладный ветерок приятно освежал тело. Правда, ныла нижняя челюсть и горело слегка распухшее правое ухо. Но я утешал себя тем, что это не худший вариант. Ведь могли и в глаз дать. Вот тогда я, вернувшись в редакцию, неминуемо стал бы мишенью для острот.

Я уже давно пришёл в себя. Очнувшись, услышал, как Зинаида Тимофеевна громко причитает и бранит старика за то, что он уговорил меня остаться. Андрей Захарович угрюмо молчал, потом его терпение лопнуло, и он сказал своё веское «цыц!». Когда все успокоились, хозяева поведали мне о том, как разворачивались события после моего «нокаута».

А дело было так. Когда я упал, дед Андрей бросился навстречу разъярённым мужикам с криком, что я – журналист «из области» и что теперь «жди неприятностей». Это остудило пыл нападавших.

– Ладно, – сказал один из них, злобно глядя на Николая Пермякова. – С этим мы успеем разобраться.

Он взглянул на лежащий на траве футляр с аккордеоном и вдруг с силой топнул по нему ногой. Футляр прогнулся, но не слишком. Мужика это не устроило. Он собрался подпрыгнуть, чтобы обрушится на аккордеон всем своим немалым весом. Но Николай опередил врага, разбив о его голову бутылку, в которой ещё остались недопитыми его фирменные «слёзы». В руке у Пермякова осталось воронкообразное горлышко с зазубренными краями, именуемое в народе «розочкой». С этим оружием Николай бросился на толпу своих недругов. Мужики разбежались. На этом конфликт закончился. Пермяковы ушли, прихватив свой аккордеон. Меня, как и мужика, которому Николай разбил голову бутылкой, унесли домой. Остальные продолжали веселье. И сейчас, сидя во дворе, я слышал со стороны реки пьяные голоса, видел всполохи пылающего костра.

Как говориться, не бывает худа без добра. Вот и я сегодня за причинённый мне физический ущерб получил свой маленький бонус. Приходила Варя, сестра Николая Пермякова. Она просила прощения за брата, справлялась о моём самочувствии. Больше, собственно, мы ни о чём не говорили, но мне визит Варвары запал в душу. Женщина мне понравилась. Она была хороша собой, держалась скромно и с достоинством. Манера вести разговор выдавала в ней человека интеллигентного, образованного. Все эти качества, вместе взятые, придавали женщине необыкновенное очарование. Но было что-то ещё. Ощущение кристальной душевной чистоты, непорочности исходило от неё. Мы проговорили всего несколько минут. Я попытался завести разговор на посторонние темы, она отговорилась общими фразами.

Потом на крыльцо вышел Андрей Захарович. Варя попрощалась и ушла. Она шла по улице, а я с грустью смотрел ей вслед, сердясь на старика-хозяина за его несвоевременное появление. Хитрый дед, как видно, уловил мою симпатию к Варваре, потому как не удержался от комментария:

– Гордячка! Но женщина добрая. В селе её уважают. Умница! А жизнь свою тратит на дурака-брата.

Я отметил про себя, что Андрей Захарович назвал Варвару женщиной, а не бабой, как тут было повсеместно принято называть женщин. Похоже, и он чувствовал в ней что-то особенное. У меня на языке завертелись вопросы, которые я не преминул задать:

– А почему вы сказали, что она жизнь тратит на брата?

– Так ведь вяжет он её по рукам и ногам! – сердито воскликнул старик. – У Варьки-то возраст уже к тридцати близится. Ей свою личную жизнь устраивать надо. А кто с ней станет судьбу свою связывать, когда у неё в доме Колька живёт?

– Николай живёт у Вари? – спросил я удивлённо.

– А куда ему деваться? Родители у них давно померли, в их доме теперь другие люди живут. Вот он у сестры и ошивается. Только ты не думай! – спохватился дед Андрей. – Никаких современных гадостей Варвара не допустит. Она женщина строгая.

Я пожал плечами.

– Да я и не думал ничего подобного. Даже наоборот. Ну, живёт брат у сестры – что тут такого?

– Оно, может быть, и ничего, если бы брат был как все люди. А этот не может по-человечески. Обижает людей. Всю деревню супротив себя настроил. Насмехается над всеми, частушками дурацкими народ задирает.

– Он их сам сочиняет?

– А кто ж? Пушкин, что ли, про наших деревенских строчит?

– А мне частушки показались остроумными, – честно признался я. – И на аккордеоне Николай играет неплохо.

– Да разве я говорю, что он неумеха?! – горячо воскликнул дед Андрей. – Но коли имеешь талант, употреби его на пользу людям, а не во вред. Он тут как-то старые песни играл – довоенные, послевоенные. Заслушались! И люди к нему потянулись. Сколько раз потом просили: сыграй для души – ни в какую! Сядет вечером на крыльце, затянет какую-нибудь дребедень, аж слушать тошно.

Старик с досады сплюнул.

– А почему у него своего жилья нет? – задал я очередной вопрос.

– Было у него жильё, да сплыло.

Ответ на мой вопрос породил новые вопросы. Но в это время на крыльце соседнего дома появился Иван Павлович Порхаев.

– Слышь, Захарыч! – крикнул он. – Как думаешь, если я на Кольку Пермякова заявление в милицию напишу, его посадят?

Дед Андрей прищурился.

– А чего ты заявление на него писать будешь?

– Как чего?! – удивился сосед. – Он сына моего избил.

– Ну уж – избил! Стукнул разок. А я бы ещё добавил, чтобы парень вести себя научился.

– Это что же?!.. – Порхаев едва не задохнулся от гнева. – Это что же получается? Мой Лёшка вести себя не умеет?

– Вот именно, не умеет.

– Ещё скажи, что из-за него весь сыр-бор начался.

– И скажу.

– Да ты соображаешь, что несёшь, старый дурак?

– Ты сам дурак и сына своего дураком воспитал.

Всё больше распаляясь, соседи выложили всё самое нелицеприятное друг о друге, после чего расплевались и ушли каждый в свою избу, громко хлопнув дверьми.

Задавать старику вопросы в подобной ситуации было бессмысленно, поэтому я отложил их на более подходящее время.

И вот теперь, сидя рядом с Андреем Захаровичем на лавочке во дворе, я спросил:

– А за что Николай Лёшку ударил? Что за история с сыном у него случилась?

Дед Андрей нахмурился.

– Настоящей правды никто не знает, – буркнул он. – Так, слухи одни.

– И всё же? – не отступал я. – Слухи ведь тоже не на пустом месте возникают.

Андрей Захарович с минуту покряхтел, потом сдался.

– Ну ладно, слушай, коли интересно. Кольку Пермякова все тут с малолетства знают. Тутошний он, деревенский. Сколько помню, всегда был ершистый, задиристый. И язык, словно шило. Люди у нас простые, бесхитростные. Подчас не сразу догадывались, что он над всеми посмеивается. Выше других себя считал. Нос кверху. Варюшка, сестрица евонная, тогда ещё совсем юной была. Она на три года моложе брата. Но тоже гордая сызмальства. Такой и выросла. Но с людьми держалась вежливо, доброжелательно. И собой была хороша. Парням нашим дюже нравилась. Нередко дрались из-за неё. А она хотя и не обижала никого, но оставалась неприступной как крепость. Поводов никому не давала. По большей части благодаря ей Кольке многое сходило с рук. Учились они оба хорошо. Когда школу закончили, родители отправили их поступать в институт – сначала Кольку, а позже Варвару. Варюшка-то доучилась и вернулась в Бояркино. В сельской школе учительствует. Ей из уважения деревенские новый дом построили. А Колька не доучился, выгнали – говорят, что за драку. Но домой он не вернулся. Женился на пианистке, с которой вместе учился. Он ведь по части музыки поступал в этот… как его…

– Институт культуры, – подсказал я.

– Во-во! Верно говоришь, – похвалил дед Андрей. – Так вот, не доучился он там. Поэтому ни музыки приличной у него нет, ни культуры.

Старик сердито замолчал, вероятно, посчитав тему исчерпанной.

– Что было дальше, Андрей Захарович? – вернул я его к разговору. – Женился он на пианистке…

– Мальчонка народился у них, – нехотя продолжал старик. – Говорят, красивый и умный пацан был. И в музыке рано способности показал. Большое будущее ему пророчили. А Николай к тому времени уже попивать начал. Да и по бабам ходок был. В семье начались ссоры. Как-то под хмельком Николай пошёл на речку и сына с собой прихватил. Решил научить его плавать. Как там вышло, не ведаю, только утоп мальчонка. Супружница Колькина с горя повесилась в квартире. А сам он бросил всё и вернулся в деревню. Теперь вот сестре жизнь портит.

Дед Андрей опять замолчал, грядя себе под ноги. Потом поднял лицо и сказал со злостью:

– Надо же, придумал: «слёзы моего сердца», – старик опять сплюнул. – Нет у него сердца! Нету!

Он замолчал, а я больше ни о чём не спрашивал. На душе стало грустно. Андрей Захарович свернул очередную самодельную сигарету и затянулся, пуская густой едкий дым. Продаваемое в магазине курево он не признавал. Так мы и сидели в молчании. Прошло немного времени, и со стороны послышались аккордеонные переборы. Старик оживился.

– Щас заведёт какую-нибудь хренотень. Сам убедишься.

Аккордеон грустно вздохнул, и вечерний воздух наполнился звуками. Андрей Захарович смотрел на меня с торжествующим видом.

– Ну, что я говорил? Разве это музыка? Так, какавонь одна.

А я, признаюсь, был крайне удивлён. Нет, я был просто ошарашен. Николай играл «Summertime» (или по-нашему «Летнее время») Гершвина. И хотя эта композиция больше годится для саксофона, в аккордеонном исполнении она в не меньшей степени цепляла за душу. В этом, несомненно, была заслуга исполнителя. Николай не просто хорошо играл. Он мастерски передавал настроение, чувства, вложенные в музыку. Он тонко чувствовал все интонации и полутона. Я слушал, словно завороженный. Определённо, страна потеряла хорошего музыканта, по глупости сломавшего свою судьбу. И сейчас аккордеон в его руках плакал, жаловался на несчастливую долю.

– Володька, ты что – оглох? – дед Андрей тормошил меня за плечо.

Видимо, он что-то говорил мне, а я не слышал. Я не стал переспрашивать, лишь сказал:

– Нет, Андрей Захарович, вы не правы. Есть у него сердце.

Свою творческую миссию в селе Бояркино я мог считать выполненной. Собрал материал о давшей селу название ягоде, сделал необходимые снимки, пообщался с народом. Последний аспект был для меня наиболее впечатляющим, но я, разумеется, описывать конфликт не собирался. Материал будет подан в причёсанном, рафинированном виде. Так я предполагал.

Но это всё касалось официальной стороны моего пребывания в Бояркино. Был ещё и личный момент, убеждающий меня не спешить с отъездом. Дело в том, что меня всерьёз заинтересовала сложная и противоречивая личность Николая Пермякова, его непростая и даже трагичная судьба. Я решил поближе познакомиться с ним, разобраться в его психологии. Если вас интересует, для чего мне это нужно, охотно поясню. Я журналист, то есть человек пишущий. Пока что я вынужден работать в узких рамках, установленных требованиями моей профессии. Рано или поздно творческой личности, каковой я себя считаю, эти рамки становятся тесными. Иными словами, я решил всерьёз заняться литературным творчеством. В моей голове уже роились нереализованные ещё сюжеты моих будущих произведений. Но я не хотел, чтобы мои книги пополнили нескончаемые ряды литературной безвкусицы, расписывающей события, не имеющие ничего общего с реальной жизнью. Поэтому я внимательно приглядывался к людям, анализировал их слова и поступки, старался понять мотивацию.

Такой оригинальный экземпляр, как Николай Пермяков, был для меня настоящей находкой. Я отдавал себе отчёт в том, что человек он конфликтный, заносчивый и неуживчивый. Но это меня не слишком напрягало. Главное в разговоре не пересекать границу, за которой заканчивается деликатность, тогда всё будет в полном ажуре. Конечно, слегка смущало то, что Николай никого вокруг не уважает. Вернее, почти никого. Исключение составляла его сестра Варвара. Но если имелось одно исключение, то логично было предположить и наличие другого. Меня, например. Ведь общался же он со мной по-приятельски. Даже откровенничал по поводу своего отношения к односельчанам.

А ещё, чего уж лукавить, мне очень хотелось увидеть Варю. Мысли о ней неотвязно крутились в моей голове. Человек она сложный. Подступиться к ней не очень просто, но и на этот счёт я не слишком напрягался. Внешностью меня Бог не обидел, язык подвешен достаточно хорошо. Значит, и эту крепость мы одолеем.

Николай Пермяков моему приходу удивился. В дом пригласил, хотя, судя по выражению лица, не слишком обрадовался гостю. Я ожидал, что он предложит чаю или ещё чего-нибудь. Но он, проведя в гостиную, спросил без обиняков:

– Зачем пришёл-то?

Я пропустил мимо ушей недружелюбный тон вопроса. Профессия научила меня не концентрироваться на эмоциях. Поэтому с чувством и расстановкой стал излагать, какое впечатление на меня произвела его игра на аккордеоне, которую мне довелось услышать накануне вечером. Он спокойно выслушал и опять ограничился коротким вопросом:

– Всё?

– Нет, не всё, – ответил я, решив и на этот раз не обижаться. – Согласись, такое музыкальное дарование в деревне – настоящая сенсация.

Он криво усмехнулся.

– Как телёнок с двумя головами. И что дальше?

– Как «что»? – воодушевился я. – Об этом же можно… нет, нужно написать в газету. О тебе узнают. Возможно, это кардинально изменит твою жизнь.

– Чушь! – бросил он в ответ.

Я начал горячиться.

– Вовсе не чушь. У меня при себе диктофон. Если мы сделаем запись, я передам её на радио и в областную филармонию. Тебя обязательно заметят.

Он посмотрел на меня как на назойливую муху.

– Мне это без надобности.

Я понял, что продолжать разговор не имеет смысла. Весь мой боевой задор разом иссяк. Выждав секунд пятнадцать, Николай задал очередной вопрос:

– Теперь всё?

– И теперь не всё, – сказал я, всё же начиная сердиться. – Я проститься зашёл. Уезжаю.

– Скатертью дорога!

Теперь я остро чувствовал, как в груди закипает злость. Сдерживаясь, спросил:

– А Варвара дома?

– Зачем тебе Варвара? – вскинулся он.

– С ней тоже попрощаться хочу.

– Я передам.

– Нет, – упрямо сказал я. – Я хочу увидеть её.

Его лицо скривила усмешка.

– Нравится моя сеструха?

Я решил, что далее деликатничать не стоит.

– Больше, чем ты.

– Варя! – громко позвал Николай. – Иди сюда.

В комнату вошла Варвара, поздоровалась.

– Вот, Варюша, какое дело, – говорил Николай всё с той же противной усмешкой на лице. – Областной журналюга свататься пришёл. Пойдёшь за него?

Оскорбительный термин «журналюга», пущенный в обиход известным российским тенором Градским, неприятно резанул слух. Варя опустила голову, потом вопросительно взглянула на меня.

– Я проститься зашёл, – поспешил объясниться я. – Возвращаюсь в город.

– Доброго пути! – сказала она.

– Я провожу, – Николай приобнял меня за плечи и стал увлекать к двери.

– Коля, пожалуйста, не надо неприятностей, – услышал я за спиной.

– Всё будет в порядке, сестрёнка, – успокоил её Пермяков, выталкивая меня в дверной проём.

Мы вышли во двор. Я едва сдерживал клокочущий в груди гнев.

– Слушай, ты! Не много на себя берёшь?

– В самый раз. Погостил, и хватит.

– Ты здесь сам в гостях. Только, как видно, забыл об этом.

– Вали отсюда, – процедил он.

Мы вышли из калитки и теперь стояли на улице.

– Чем же я тебе так не приглянулся? – спросил я, с открытой неприязнью глядя ему в лицо. – Или ты всех отшиваешь?

– Таких как ты.

– Каких «таких»?

– Шустрых да скользких. Запал на сеструху – скажи об этом прямо. А то начал мне дифирамбы петь.

– Но мне в самом деле понравилось! – воскликнул я. – Помочь тебе хотел.

– Плевал я на твою помощь.

Я позволил себе забыть про журналистскую выдержку и дал волю эмоциям.

– Ну ты и сволочь! Сестра тебя приютила, а ты ей жизнь отравляешь.

Он толкнул меня в грудь так, что я едва устоял на ногах.

– Чеши отсюда, пока цел.

Было видно, что он готов в любой момент начать потасовку. Мне подумалось, что на всякий случай надо снять с плеча дорожную сумку. Но Николай лишь продолжал сверлить меня глазами, тяжело дыша. Я повернулся и пошёл к автобусной остановке. Пройдя несколько шагов, обернулся. Пермяков подходил к крыльцу.

– Дебил! – крикнул я.

Он даже не повернул головы.

На остановке мне пришлось проторчать почти час. От своих хозяев я ушёл с большим запасом времени. Разве мог я предполагать, что мой визит к Пермяковым будет столь коротким? Шагая туда-сюда возле невзрачного строения, представляющего собой четыре брёвнышка с навесом, я всё не мог успокоиться. Мысленно и вслух я высказал массу нелестных эпитетов в адрес своего нового знакомого.

«Идиот! Дебил! – клокотало у меня внутри. – А я-то тоже хорош! Хотел помочь этому придурку. По морде из-за него получил. А он в ответ… Чего ж удивляться тому, что его здесь терпеть не могут».

Надо сказать, что и его сестре от меня тоже досталось. На мой взгляд, её позиция была крайне неразумной. Это какой же дурой надо быть, чтобы тратить свою жизнь на такого братика! Вчерашнее очарование сменилось разочарованием.

На крыльце я нос к носу столкнулся с нашим корректором Ольгой Красновой.

– Вовка, привет! – она весело улыбнулась. – Ну и как твои дела? Можно поздравить с успехом?

– Да какой там успех?! – я с досадой махнул рукой. – Так, одни неприятности.

– Да я вижу, – Ольга хитро прищурилась. – Вон, ухо-то припухло слегка. Да и на челюсти шишка заметна. Подрался что ли?

– Подрался.

– Надеюсь, не из-за женщины? А то Ленка Ступина не переживёт. Она тут и так вся извелась, пока тебя не было.

Упоминание о Ленке окончательно добило моё и без того нерадостное настроение. Журналист Ступина специализировалась на скандалах. Нехватку творческих способностей она лихо компенсировала напористостью, беспринципностью и неразборчивостью в средствах. Я имел несчастье понравиться ей. А поскольку в личных отношениях Елена использовала те же методы, что и в работе, отбивать её атаки мне было очень непросто. Внешне она выглядела неплохо. Симпатичное личико и подтянутая, даже худощавая фигура привлекали к Елене мужские взгляды. Но меня отталкивало выражение наглости и цинизма, не сходящие с её лица даже тогда, когда она говорила о своих чувствах.

– Нет, не из-за женщины, – ответил я на Ольгин вопрос. – Участвовал в кулачном бою.

– Стенка на стенку?! – восторженно воскликнула она. – Это же здорово! Значит, на селе возрождаются старые традиции?

– Возрождаются. Правда, с современными поправками. Сейчас больше принято стенкой на одного.

Мои ответы только распалили любопытство Красновой. Но я отмахнулся от её дальнейших расспросов:

– Потом расскажу.

И побежал на встречу с главредом.

«Главный вредина» Валентин Тимофеевич Коротков был на месте. Увидев меня, будничным тоном произнёс:

– Вернулся, золотое перо? Ну, давай, излагай, чего нарыл в деревенской глуши.

Я собрался с духом и стал рассказывать о зарослях боярышника, давшего название селу. Валентин Тимофеевич слушал меня с кислым выражением лица. И чем дольше я излагал свою тему, тем кислее становилось это выражение, словно я в процессе разговора кормил собеседника неспелой бояркой. Постепенно поток моих слов иссяк, и я умолк, смиренно ожидая своей участи. Хозяин кабинета буравил меня глазами.

– Я и фотоснимков наделал, – выдавил я из себя упавшим голосом. – Показать?

– Нет, не нужно, – проговорил он задумчиво, потом спросил, – А ягоду привёз? Думаю, что многие из наших сотрудников её ни разу не пробовали. Кстати, как она тебе?

Я пояснил, что ягода ещё совсем зелёная, и что поспеет она только в сентябре.

– Значит, задание ты не выполнил, – заключил шеф.

– Ну, как же…

– А вот так! Собираешься писать статью о том, чего сам не знаешь. Будешь рассказывать людям о вкусной и полезной ягоде, которой ни разу не пробовал на вкус.

– Но если ягода созревает только в сентябре, а на дворе август, как я могу её попробовать спелой? – выставил я в свою защиту весомый аргумент.

Валентин Тимофеевич продолжал колоть меня взглядом.

– По челюсти там получил? – вдруг спросил он.

– Да, – признался я. – И по уху тоже там.

– А причина? Поссорился с кем-то? Или на хулиганов нарвался?

Теперь моё лицо сделалось кислым.

– Да тут целая история, – я небрежно махнул рукой. – Вспоминать не хочется.

– Нет-нет, так не пойдёт! – сразу же насел на меня шеф. – Выкладывай, в чём суть дела. Так сказать, кратко, но толково.