Наша тыквенная история
© А. Паршкова, текст
В оформлении макета использованы материалы по лицензии © shutterstock.com
© Мария Смирнова, иллюстрация на обложке
© ООО «Издательство АСТ», 2025
Все события данной книжной истории вымышлены, любое сходство с реальными людьми случайно
Посвящается моим родителям, всегда бесконечно верившим в меня
Пролог
Октябрь 2025
Мелодичная трель звонка явно обрадовала хозяев 67-й квартиры: дверь открыли почти молниеносно. На пороге перед высоченным курьером стояла очаровательная женщина лет сорока. Светлые волнистые волосы, небрежно собранные на затылке, мягко развевались по плечам. На стройное тело был накинут халатик-кимоно, лицо благоухало свежестью, на губах играла улыбка; казалось, она очень долго ждала этой посылки и заранее предвкушала радость от момента, когда в ее руках окажется замечательный сверток или небольшая коробка.
– Добрый день! – Рост курьера был высоким, а голос – низким. – Мадам Клеменси?
– Добрый! – Она так и продолжала сиять, стоя на пороге и беседуя с этим молодым человеком, годящимся ей по возрасту в сыновья. – Только не мадам. – Она чуть игриво улыбнулась курьеру. – Мадемуазель Клеменси.
– Простите. Конечно же, мадемуазель, – чуть виновато улыбнулся в ответ на ее слова молодой человек.
– Ничего страшного, бывает. Где мне нужно будет расписаться?
– Вначале необходимо проверить товар на наличие возможных дефектов. Если все хорошо и он вас устраивает – подпишите в специальной форме. – Он бережно протянул ей небольшую, аккуратно упакованную посылку.
Мадемуазель нетерпеливо разорвала упаковку и была, кажется, в это мгновение на седьмом небе от счастья.
– О-ля-ля! Наконец-то! Я так ждала ее!
Курьер удивленно взглянул на женщину, которая так искренне радовалась новой книжке, и одновременно подумал про себя, что он давно не видел подобной реакции от чего-то простого, что не измерялось внушительным денежным эквивалентом.
В посылке и в самом деле была книга, по всей видимости, художественная. Она листала ее, внимательно смотря, нет ли где типографского брака, а он тем временем незаметно наблюдал за ней. Однако «незаметно» это было лишь в его воображении – женщина все прекрасно замечала в каждой грани эмоций на его любопытном лице.
Парнишке показалось, что книжка из посылки для мадемуазель Клеменси, скорее всего, была от иностранного автора. Поль, как и многие студенты, подрабатывал в курьерской службе, большую часть дня проводил в университете, благодаря чему немного знал английский, поэтому так легко и прочел заглавие на обложке. Оно было вроде бы банально-сентиментальным, но отчего-то цепляло, возможно, из-за того, что идеально подходило к погоде за окном, – «Осенние встречи».
«Ну да, надо было догадаться, – подумал он про себя, – вся обложка – в осенних листьях и оранжевых тыквах».
Чуть ниже заглавия было указано и имя автора произведения.
«Ничего себе! Да ведь автор этой книги – сам Генри Фокстрейт! Вот Лили удивится!» – заметил про себя Поль, попутно восхищаясь мадемуазель Клеменси, читающей в оригинале. Девятнадцатилетняя Лили, девушка Поля, обожала этого знаменитого писателя-американца. Известен он был далеко за пределами родной страны. Читатели изо всех уголков земли обожали романтичность его книг, подлинную лиричность сюжетов и душевность прозы. Однако именно этой книги – «Осенние встречи» – Поль у нее на полках никогда не замечал.
От мадемуазель Клеменси не укрылось то, с каким восторгом и азартом загорелись глаза молоденького курьера при взгляде на обложку долгожданной книги, полученной ею сегодня. А впрочем, чему удивляться? Ее глаза наверняка сейчас были такими же – огромными и радостными.
– Вы тоже неравнодушны к творчеству мистера Генри Фокстрейта? – как можно непринужденнее спросила она, учитывая официальный статус разговора с курьером на лестничной клетке. Легкой беседой ей захотелось немного поднять настроение человеку, вынужденному, несмотря на проливной дождь, вовремя доставлять посылки получателям.
– Да нет, что вы. Просто моя девушка Лили очень увлекается его произведениями, у нее собрана почти вся коллекция его книг, но вот что-то этой книги («Осенние встречи», да? Я правильно перевел?) я у нее пока не видел…
– А вы и не могли ее видеть, – мягко улыбнулась очаровательная блондинка. – Она ведь вышла в Америке буквально на днях, ее еще не успели перевести на французский.
– Понятно. Надеюсь, что она скоро появится и у нас в магазинах. Тогда я обязательно куплю экземпляр для Лили. А что по поводу вашей книги? Замечаний к качеству товара у вас нет? Возвращать не будете? – спросил он и широко улыбнулся.
– Ни в коем случае! – Она театрально прижала книжку к груди и звонко рассмеялась в ответ. – Я с ней теперь точно не расстанусь!
Поль снова улыбнулся в ответ: до чего же легкой в общении была эта незнакомка, светящаяся счастьем и озаряющая им всех вокруг, включая его самого.
– Отлично. Приятно, что доставленная нами посылка вас сегодня порадовала. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь… и здесь, да, и чуть ниже. – Курьер услужливо протянул ей бланк доставки заказа, на котором хозяйка квартиры торопливо вывела свой аккуратный автограф. – Прекрасно! Отличного вам дня, мадемуазель Клеменси! – Радость парня тоже была искренней и неподдельной. Нечасто ему попадались такие доброжелательные и радушные клиенты.
– И вам удачного дня! – Напоследок она еще раз мягко и нежно улыбнулась молодому человеку. – Благодарю за посылку.
Когда входная дверь за курьером захлопнулась, мадемуазель Клеменси вдруг в одночасье осталась наедине со своими мыслями. Воцарившаяся в квартире тишина, однако, вовсе не пугала ее. Изредка женщина любила эти трогательные минуты уединения и даже радовалась им: появлялась возможность собрать все эмоции и подумать наконец о чем-то действительно важном – в суете и рутине дней времени на это банально не оставалось.
Валери бросила взгляд в зеркало, поправив локоны, и перевернула листок настенного календаря. До главного осеннего – и ее любимого! – праздника оставалось всего-то несколько дней. Ее тут же охватило приятное чувство предвкушения, и с улыбкой, которая не сходила с ее губ в это прекрасное, хотя и дождливое октябрьское утро, произнесла про себя: «С этой книгой у меня будет самый романтичный Хэллоуин в жизни».
Она нежно погладила обложку романа и отправилась завтракать. На столе давно ждали вкуснейшие в мире круассаны с ее любимой вишневой начинкой.
Глава 1
Октябрь 2024
– Лиз! Кейт! Идите сюда! Где вы там?
В шумном потоке подруги узнали голоса, зовущие их. Однокурсницы обнаружили что-то интересное и спешили этим поделиться с другими.
Так, это явно было что-то новенькое – цепкий, натренированный взгляд подобное выявлял обычно без заминки. Все входящие в главный корпус университета – студенты и преподаватели – сразу замечали обновление, как обнаружили его и две девушки, непохожие друг на друга, как небо и земля.
На доске объявлений одного из лучших учебных заведений Нью-Йорка красовался плакат. Яркий и блестящий, выполненный в оранжево-черных тонах, со специально вырезанными неровно краями – он сразу притягивал к себе всеобщее внимание. Всем хотелось побыстрее узнать последние новости из насыщенной жизни университета. С недопитым кофе в пластиковом стаканчике, с недоеденной булкой, в наушниках, быстро, на автомате набирая сообщения на смартфонах, студенты торопились быстрее пройти к афише. Подходили задумчивые и заинтригованные, уходили – в радостном предвкушении чего-то нового и необычного, с ворохом грандиозных замыслов в голове.
В числе прочих изучающих афишу были те самые две симпатичные девушки, примерно одного роста и возраста. Правда, совершенно разные, если говорить о характере и внешности: одна из них была яркой шатенкой, вторая же могла похвастаться черными как смоль волосами.
Судя по улыбкам, новость их явно обрадовала.
Октябрь 2012
– Лиззи, Лиззи, смотри! Тебе нравится?
Смешная, чуть пухленькая семилетняя малышка бежала к маме, высокой и стройной симпатичной женщине с рыжеватыми волосами до плеч.
– Да, мамочка, очень! Но вот та, – и забавная девчушка показывала крохотной ладошкой куда-то левее, – мне нравится гораздо больше! Мам, ну можно мы все-таки ту возьмем? Мам, ну пожалуйста! Она ведь такая красивая, самая-самая красивая из всех! Ну правда же, мам? Мам, ну можно? Пошли, я тебе покажу ее! Ну мам!..
Женщина смеялась, глядя на дочурку, нежно поглаживая по голове и вспоминая себя в ее возрасте: она точно так же когда-то вечно спорила с родителями по поводу самой лучшей, самой замечательной тыквы на Хэллоуин. Спорила и со старшим братом, и с бабушкой, и с дядей… Воспоминания были одновременно радостные и грустные: ведь в страшной автокатастрофе, когда женщина была совсем маленькой, погибла почти вся ее семья – и на всем белом свете она осталась вдвоем со старенькой бабушкой. А потом и ее не стало: все мы, как известно, не вечны…
Саманта выросла, отучилась в университете и стала дизайнером, чтобы уже никто не смел ей указывать, что красивее, – теперь она сама диктовала вкусы многочисленным клиентам.
«А у моей малышки есть только я», – вдруг подумалось ей. Впрочем, грустить в компании Лиззи не получалось: рыжий огонек поднимал Саманте настроение, несмотря на все жизненные неурядицы и проблемы. При одном взгляде на дочурку ее всегда охватывала какая-то беспредельная нежность.
Набежавшие мысли неожиданно прервала та самая красавица. Дочка, отбежавшая было на пару метров, вернулась к маме. «Как же все-таки быстро детям надоедает стоять на одном месте! Вот уж егоза и непоседа!»
– Мам! Ну ты чего! Ну правда же та тыква самая лучшая? Ну ты ведь все здесь уже посмотрела, – при этих словах девочка оглянулась по сторонам, будто подтверждая своим растерянным взглядом: «Смотри же, нет ведь ничего подходящего!» – Ну пошли, чего мы здесь стоим? Вдруг все тыквы раскупят? И нам ничего не останется! Смотри, сколько там людей, целая уйма! Ну пойдем же… – Она нетерпеливо тянула Саманту за руку. Казалось, еще немного, и из глаз малышки хлынут слезинки: самые красивые тыквы расхватают, пока они с мамой здесь прохлаждаются!
«Какая она у меня все-таки смешная и очаровательная!» – улыбнулась про себя Саманта наивным словам дочки.
– Пойдем, радость моя! Еще не хватало самую прекрасную тыкву упустить! Мы ее никому не отдадим! Давай с тобой наперегонки, а? Кто быстрее добежит? На старт, внимание… марш!
Лиззи, этого маленького рыжего чертенка, долго уговаривать не пришлось.
Мгновением раньше Саманта успела улыбнуться хозяину фермы, стоявшему неподалеку. Он гордо обходил свои владения, всем видом демонстрируя: «Лучшей тыквы, чем у меня, на главный осенний праздник вы ни за что не найдете. Все самое лучшее – у меня!»
Саманта и Лиззи побежали до той «самой красивущей тыквы на свете». В том, что она действительно окажется самой подходящей, женщина даже и не сомневалась: у дочки, этой наивной и милой крохи, был вкус на такие вещи.
Саманта намеренно чуть замедляла движение, позволяя Лиззи себя обогнать. Доставлять радость дочурке было ее главным удовольствием. А приблизившись к символу предстоящего осеннего праздника, она поняла, что Лиз – ее Элизабет Беркли – с выбором не ошиблась. «У этой малышки точно есть вкус, вся в меня, ничего не скажешь! Еще один дизайнер подрастает», – с гордостью подумала про себя Саманта, профессиональной сферой деятельности которой уже много лет являлся дизайн интерьеров. Дизайнером, кстати, она была успешным и востребованным: так, очередь из клиентов мисс Беркли всегда оказывалась расписана на несколько месяцев вперед. На работе она всегда оставалась амбициозным специалистом, точно знающим и понимающим потребности клиентов, дома же была самой счастливой матерью очаровательной малышки, пусть и воспитывающей ту в одиночестве. Впрочем, вряд ли можно считать действительно одиноким существование бок о бок с этой ласковой непоседой, что никогда не давала скучать.
Она молча и восхищенно взирала сейчас на золотисто-оранжевое чудо, покорившее своим видом малышку. Тыква и впрямь была весьма достойной того, чтобы отпраздновать самый захватывающий, самый яркий, самый классный Хэллоуин. Будто завороженные, они молча стояли рядышком друг с другом.
– А ты молодец, Лиззи, – похвалила она девочку. – Конечно, берем, даже без вопросов! Чего здесь думать? Реально ведь самая лучшая тыква на свете! И как тебе только удалось ее отыскать среди множества тыкв, а? – Ей хотелось чуть подбодрить Лиззи, и она задавала эти вопросы, изредка поглядывая с нескрываемой нежностью на рыжеволосое чудо, так весело суетившееся и копошащееся сейчас у ее ног.
Лиззи, эта смешная девчонка, в самом деле никогда не могла устоять и усидеть на одном месте: ей было любопытно абсолютно все на этом свете! И это оказывалось так удивительно – открывать мир вместе с нею. Жадная до новых впечатлений, Лиззи всегда успевала обежать все вокруг, пока мама не спеша разговаривала с продавцами, клиентами и своими подругами. А прибегая обратно, всегда сбивчиво тормошила родительницу со словами, казавшимися окружающим невежливыми: «Мам! Ну ты чего! Пошли скорее! Там еще много интересного!» Саманте в таких случаях приходилось второпях прощаться с людьми, извиняюще улыбаться при этом («Простите нас, пожалуйста, но нам и правда пора. Дети, сами понимаете…») и идти вслед за юной и такой нетерпеливой леди-егозой. Окружающие понимающе хмыкали и провожали взглядами мать с дочкой.
Иногда она была даже рада заканчивать разговоры подобным образом: с несмышленым ребенком ей порою и правда бывало интереснее, чем со скучными взрослыми, говорящими исключительно о себе, о своих многочисленных проблемах и без конца жалующимися на непростую жизнь. «А у кого она простая? Неужели на свете бывают такие счастливчики? Вот бы посмотреть на них хотя бы одним глазком», – думала Саманта при этом, вздыхая про себя: ее собственную жизнь простой назвать было никак нельзя.
«Лиз самой впору быть символом этого огненного праздника, как, впрочем, и мне», – мысли Саманты текли неспешно по раз и навсегда когда-то заданному кругу. О нежно любимой дочери, когда-то в одночасье подарившей ей (самим фактом своего рождения) самое главное счастье в жизни – смысл и любовь; о доме и работе, которую она обожала и спешила на нее всегда, как на праздник; о многочисленных клиентах, которых она уважала не только как людей, оплачивающих ее деятельность; о смелых интерьерных проектах, как уже начатых, так и еще только планировавшихся и существовавших исключительно в ее воображении, а оно у нее еще с детства было богатым.
Именно в такой последовательности и были всегда расставлены жизненные приоритеты мисс Саманты Беркли. А роскошный – огненно-рыжий со всполохами – цвет переливающихся волос мамы и ее дочки, похожих друг на друга до мельчайших деталей, привлекал внимание посторонних и был гордостью их небольшой, но дружной семьи.
– Теперь слушай меня внимательно, Лиззи. Беги к тому высокому дяде с черной бородой (видишь, вон там стоит, у забора, я с ним до этого говорила, помнишь?) и передай ему, что мы уже выбрали свою красавицу-тыкву, а я сейчас сама подойду и оплачу покупку. Хорошо? Все понятно? – Мама мягко похлопала дочурку по макушке, а Лиз вприпрыжку побежала к хозяи- ну фермы – чужих людей она не стеснялась, оставаясь всегда открытой и доброжелательной.
– Да, мамуль, я все поняла, я мигом! – Девчонки и след простыл: бежать за тыквой, которая так понравилась ей самой и которую одобрила даже мама, было приятно вдвойне.
Мистер Барнс тем временем и сам давно понял – за столько лет работы на ферме его глаз был уже наметан, – за какой именно тыквой пришли к нему сегодня эти две очаровательные леди, похожие друг на друга как две капли воды. Запыхавшись и не давая себе ни минуты времени на то, чтобы отдышаться (не хотелось же, чтобы тыкву увели из-под носа!), Лиззи сразу же сообщила ему все в точности, как наказывала мама. Фермер радостно улыбнулся про себя: «А я был все-таки прав. Вот что значит профессионализм!»
Барнс был доволен выбором покупательниц и оказался совсем не удивлен: ему самому выбранная женщиной и ее дочкой тыква тоже нравилась больше остальных. Ровная, гладкая, как на подбор, без единого изъяна или пятнышка, внушительных размеров, но не огромная, она действительно воплощала в себе все мечты о дерзком празднике. Хэллоуин он, как и многие его соотечественники, обожал с детства. А иначе стал бы он заниматься выращиванием тыкв на продажу?
Глава 2
Октябрь 2024
– Лиззи, беги к тому дяде и скажи, что мы уже выбрали свою красавицу-тыкву… – вполголоса, растерянно (и думая, что про себя, а на самом деле вслух) произнесла стоящая у афиши рыжеволосая студентка юридического факультета престижного нью-йоркского университета.
– Ты что-то сказала? Прости, не поняла, о чем ты… – не расслышала ее подруга, удивленно приподняв красиво, как с картинки, подведенные брови.
– Да так, ничего, вспомнилось вдруг что-то из детства. – И девушка вновь внимательно посмотрела на плакат, ясно гласивший, что «тридцать первого октября на мистику и ужасы объявлена амнистия», что «ведьмам и кровопийцам просьба подготовиться заранее и ни в коем случае не опаздывать: бал у Сатаны начнется ровно в девять вечера, а все опоздавшие пусть отправляются восвояси – на метле ли, на черте ли – без разницы», а «вступительный взнос небольшой, продавать душу дьяволу вам точно не придется, по крайней мере, не в этот раз». Составитель текста пребывал явно в ударе, сочиняя заманивающие строчки. Креатива, по крайней мере, ему точно было не занимать, это чувствовалось.
– А я бы пошла, – бойко, но при этом трогательно-мечтательно заявила подруга-брюнетка с роскошными формами. – А ты, Лиз, как? Пошла бы? Перевоплотилась бы в ведьмочку на полдня? Хотя какая из тебя ведьма? Так, фея-крестная скорее или подружка главной ведьмы…
– Я у Мэтта спрошу. Хорошо, Кейт? – тихо и полувопросительно ответила ее подруга, все еще не отрывая взгляда от афиши: ну до чего она была хороша!
– Спрашивай, Лиз. Мне-то что? Я в любом случае пойду – с тобой или без тебя. Обожаю Хэллоуин еще с раннего детства, и такое событие грех пропускать. Наверняка все наши соберутся, да и старшекурсники тоже. Все классные ребята там будут, я уверена! А музыка… Ты видела, кто указан в диджеях? Это же бомба! Нет, ты как хочешь, а я такое пропускать не намерена. Такой шанс оторваться потерять точно нельзя.
– Я тоже с детства люблю праздновать Хэллоуин, – робко призналась Лиз. – Мы с мамой всегда его отмечаем. Вернее, всегда отмечали, – едва слышно произнесла она окончание фразы. Впрочем, Кейт и не услышала его или же просто не обратила внимание, погруженная в свои мысли, явно не связанные с подругой и переживаниями из ее детства.
– Да? Это интересно. – Весь вид говорившей сейчас ясно показывал, что ей это было не особенно и интересно, но приличия требовали поддержать разговор, а иначе вышло бы невежливо. – И как же вы его отмечаете?
Октябрь 2012
Они еле тогда дотащили ее до машины – Лиззи, эта рыжеволосая хулиганка, и в самом деле выбрала одну из самых внушительных тыкв среди имеющихся на ферме – не самую большую, правда («И на том спасибо!» – вздыхала про себя Саманта), но и уж точно не самую маленькую. Посетителей в тот день было много: до самого праздника оставались считаные дни, поэтому донести всем покупателям их покупки до машины мистер Барнс бы не смог просто физически, хотя и стремился всегда помогать клиентам.
Саманта и Лиззи несли их сокровище, выбранное с любовью и вниманием, очень бережно, как что-то донельзя хрупкое, словно стеклянное, уже заранее предвкушая совместную радость, когда они доберутся до дома и займутся главным – процессом вырезания тыквы. Для чего же еще предназначен Хэллоуин, как не для этого?!
Женщина не ошиблась: весь следующий день дома только и разговоров было что об этом – как и чем они ее будут вырезать, кто начнет, где поставят, да и много чего еще они успели обсудить за тот день, казавшийся малышке практически резиново-бесконечным. Ей так нестерпимо хотелось приступить к главному, а любимая мамочка то и дело твердила: «Не сейчас. Не торопись, Лиззи, мы обязательно все успеем!» Дочка, впрочем, слушала вполуха (хоть и слышала все прекрасно!) и задавала, задавала, задавала столь же бесконечные ряды вопросов…
«И откуда у нее только силы берутся?!» – всегда удивлялась про себя Саманта неутомимому любопытству дочери, немного даже завидуя, ведь всем взрослым подольше хочется сохранить этот незамутненный и открытый детский взгляд на мир.
– Мам, ну когда же? Когда мы начнем ее вырезать? А мне ведь тоже можно будет, да? Ну скажи! Ну что же ты молчишь, мам? Можно мне тоже? Я тоже хочу! Очень-очень хочу! Мам! Ты меня слышишь? – Лиззи весь день тормошила Саманту вопросами, но та умела оставаться непреклонной.
– Конечно, моя сладкая! Ты же моя главная помощница! – Саманта порою не успевала отвечать на неиссякающий поток вопросов ее маленькой помощницы. В солнечной макушке их копошилось слишком много – вопросов обо всем на свете. Но при этом подобное любопытство не раздражало – напротив, женщине всегда было чертовски приятно утолять любознательность маленькой леди и вспоминать в подобные моменты о том, что именно она мама этой очаровательной «всезнайки».
Тот день для Лиззи и вправду тянулся, кажется, бесконечно. Они успели с мамой и пообедать, и поиграть, и вкусно поужинать. Особой прелестью дня стала прогулка в парке. Как же красиво все-таки было в их местном сквере в разгар осени! Век бы бродить по этим тропинкам, усыпанным желтыми, хрустящими под ногами листьями, прямо как в любимом фильме Саманты «Осень в Нью-Йорке», только импозантного Ричарда Гира недоставало для полного счастья… Впрочем, Саманте с головой хватало для счастья и Лиззи.
Когда за окном наконец-то начало темнеть, мама зашла в детскую комнату и не успела даже произнести заветного: «Ну что, пойдем, моя красавица, вырезать тыкву к празднику? Ты готова мне помогать?» – как дочурка сломя голову уже бежала к ней, понимая все без слов: слишком долго она ждала этой минуты, чтобы медлить теперь. Конечно, она будет самой лучшей маминой помощницей, и у них получится самая красивая тыква на свете!
Этот вечер запомнился им тогда обеим надолго, если не на всю жизнь: Саманта впервые рассказывала дочери историю праздника и терпеливо учила ее вырезать его главный и неизменный атрибут. Давать семилетнему ребенку (да еще такой непоседливой егозе, как ее Лиззи) в руки острый режущий предмет Саманте дико не хотелось (боялась до ужаса, если честно признаться). Но обещала ведь! А как не исполнить обещание, данное этому чудесному ребенку? Поэтому как могла, твердо придерживая своей рукой ручонку дочери и осторожно ее направляя, вела ножом, даря тыкве, до этого полностью бездушной и обезличенной, настоящие глаза и рот. Да, их тыковка оживала и преображалась прямо на глазах! Малышка была в восторге, как и ее мама.
– Мам! У меня все хорошо получается? Все правильно я сейчас делаю? Так ведь надо? Мам? – Лиззи была в своей манере: умудрялась задавать своей мамуле тысячу вопросов в минуту и при этом – удивительное дело! – не надоесть и не достать человека, до того мило у нее это выходило.
– Конечно, мое солнышко! Давай, вот так, а еще здесь, да-да, не спеши только, не надо никуда спешить, у нас с тобой еще много времени, давай вот так, аккуратнее… Эй, осторожнее! Не поранься, моя красавица, нам ведь еще до Хэллоуина с тобой нужно дожить… – Саманта подбадривала дочь, отмечая ее успехи. А получалось, кстати, действительно неплохо.
«Классный будет Хэллоуин!» – подумала она про себя.
Затем, когда главный атрибут «Джек-с-фонарем» (история праздника Лиззи тоже очень понравилась!) был наконец готов (получилось на славу – что есть, то есть) и водружен на центральное место в их доме, обеденный стол в гостиной, они с огромным наслаждением принялись развешивать по всему дому зловещие фонарики, купленные накануне в небольшом магазинчике сувениров, что располагался неподалеку. Аккуратные и компактные фонарики-тыковки вспыхивали, словно искрясь, красными и желтыми огнями, будто бы ухмыляясь присутствующим и посмеиваясь над ними, а может даже и угрожая, совсем чуть-чуть, но все-таки…
Украшая фонариками дом, Саманта немного боялась, что этот предмет интерьера напугает ее впечатлительную дочку, но все волнения в итоге оказались напрасными: к удивлению женщины, Лиззи зловещие тыковки, напротив, показались милыми и очаровательными существами. Будто завороженная, она, почти не шевелясь, сидела в полутемной гостиной и молча наблюдала за тем, как вспыхивают и погасают скалящиеся улыбки подвешенных тыкв. В голове при этом у действительно впечатлительной Лиз (тут мама была права на все двести процентов!) проносились мириады образов – один чудней другого. Оживали прослушанные сказки, слышались голоса. Она мысленно сочиняла собственную историю, глядя на эти мерцающие в темноте огоньки. Они манили своей тайной, не обещая разгадки. Они весело подмигивали, и Лиззи очень хотелось подмигнуть им в ответ – жаль только, что в темноте это было незаметно. Саманта же с большим удивлением наблюдала в тот вечер за дочерью, такой непривычно сосредоточенной она казалась женщине. Смотрела – и будто не узнавала. Лиззи, эта суматошная егоза, неспособная обычно усидеть на месте ни секунды (что уж говорить про минуты!), сейчас, неожиданно притихшая, молча следила за огоньками и думала о чем-то…
«О чем? – вопрошала про себя Саманта. – Какая разница? – спохватывалась она тотчас. – Главное, чтобы не грустила при этом, а все остальное – такая ерунда…»
Она осторожно подошла к дочке и присела с ней рядом на диване, чуть приобняла, поцеловала в макушку, нежно погладила по плечу.
– Ну что, тебе нравится? – Вопрос этот, впрочем, можно было бы и вовсе не задавать: все эмоции она наблюдала сейчас воочию на лице Лиззи, но спросить все же хотелось – нужно было подтверждение, что все и правда не зря, что удалось-таки порадовать самое любимое в мире существо и подарить частичку праздника. Саманта с детства обожала Хэллоуин, ассоциировавшийся с родными, так быстро и нелепо ушедшими когда-то из ее жизни, и ей очень хотелось передать эту любовь и дочери. Глядя на Лиззи, она понимала: похоже, ей это удалось.
А через несколько дней, под самый вечер, они с Лиззи – впервые в жизни малышки – ходили по соседям. Накануне Саманта наконец-то поведала своей девочке про чу'дную традицию, без которой хэллоуинский праздник и вовсе немыслим («сладости или жизнь?»). Лиззи была скромной и даже застенчивой девочкой (шалила она в основном в присутствии матери, в компании же посторонних людей быстро замыкаясь в себе), но, когда мама шепнула ей, что это совсем не страшно – ну вот нисколечко! – Лиззи ей отчего-то тогда поверила на слово. И правильно сделала, что поверила: соседи оказались добрыми и отзывчивыми людьми и надарили соседской девочке в тот вечер горку приятно охлаждающих леденцов, просто тающих во рту карамелек и вкуснейших шоколадных батончиков.
«Кто бы сомневался! – думала про себя Саманта. – Разве можно отказать в сладостях такой симпатичной девчушке?»
И, хоть мама и не разрешила тогда все это сразу съесть («Лиззи, животик потом будет болеть»), а Лиззи действительно намеревалась это сделать, первый хэллоуинский вечер в ее жизни оказался едва ли не лучшим днем, да и подготовка к нему надолго запомнилась как девочке, так и ее маме. С тех пор Лиззи всегда с особым благоговением относилась к этому «страшному» (на деле – совсем не страшному) осеннему празднику, каждый год предвкушая новую встречу с ним. Потом уже они с мамой начали выбираться и на костюмированные вечеринки Ночи всех святых, неизменно поражая окружающих дивной красоты костюмами (причем они особенно и не старались, просто так получалось). Им нравилось проводить Хэл- лоуин как в компании, так и вдвоем друг с другом. Словно лучшие подружки, они вечно не могли наговориться. Новый год и Рождество пахли хвоей и мандаринами, Адвент – горячим шоколадом, а Хэллоуин всегда приносил с собой освежающее дыхание конца осени, пронизывающий до мурашек ветер, когда нестерпимо хотелось потеп- лее укутаться в воротник пальто или куртки, запах прелых листьев и чуть уловимый аромат тыкв. Это был один из тех теплых семейных вечеров, которые вспоминаешь потом с придыханием всю оставшуюся жизнь…
Глава 3
Октябрь 2024
– Эй, подруга, ты опять там замечталась, что ли? Или вообще уснула? Эй, Лиз, да что с тобой сегодня такое творится? Вечно ты в своих облаках витаешь…
– А? Что… – будто очнувшись, спросила девушка.
Лиз при этом выглядела растерянной и даже немного удивленной, ей действительно было сейчас неловко: воспоминания о доме и маме всегда согревали ее, но это все-таки оставалось чертовски личным, подобным точно не хотелось делиться вот так, между делом, ни с кем – даже с лучшей университетской подругой, стоящей сейчас напротив нее и ожидающей хоть какого-то более-менее вразумительного ответа от замечтавшейся Лиз Беркли.
Учась вдали от родных стен, она до сих пор очень скучала по маме, хотя и боялась признаться в том даже себе, не то что окружающим. Им бы это наверняка показалось смешным и глупым, а сама Лиз – наивной и отсталой, а ей бы этого не хотелось.
Чтобы не так сильно грустить – о доме и оставшейся там любимой маме – она всегда пыталась мысленно приободрить себя, напоминая себе же о том, для чего все это делает, мысленно повторяя уже в который раз, что учеба в престижном университете большого города (шутка ли – самого Нью-Йорка!) – это ее шанс на лучшую жизнь, на прекрасную специальность и достойную оплату труда в будущем, и шанс этот ни в коем случае нельзя сейчас упускать из рук.
Вот только все эти красивые мечты и логично выстроенные планы о далеком будущем, которое еще, возможно, сто раз переменится, прежде чем станет ее настоящим – реальным настоящим, а не призрачным будущим, – не могли изгнать тяжести, давящей на сердце и душу, этого непонятного, изъедающего внутренности чувства всеобъемлющего одиночества. У нее была подруга, у нее был молодой человек, но одиночество, вгрызаясь мертвой хваткой, отчего-то так и не покидало ее – странно, конечно, но именно так она себя чувствовала. С мамой Лиз, кстати, часто созванивалась и переписывалась в мессенджерах и по электронной почте (мама отчего-то предпочитала именно почту), но этого общения, в большей степени виртуального, было мало обеим: Саманта скучала по дочери, Лиззи – по маме. Им обеим не хватало теплых посиделок и разговоров обо всем на свете, недоставало секретиков и женских бесед. С Кейт, к сожалению, все было не таким, а словно искусственным, дешевым и пластиковым, а почему – она и сама толком не понимала…
Странным чувство одиночества было действительно еще и оттого, что одинокой она в общепринятом смысле этого слова не являлась. Напротив, ей завидовали чуть ли не все девчонки с их многочисленного курса. Еще бы! На невзрачную, по сути, Лиз (из достоинств был, пожалуй, лишь яркий – огненно-рыжий – цвет длинных волос; но при развитой сфере индустрии красоты разве это качество могло иметь решающее значение?) обратил внимание сам Мэттью Стикс – звезда их потока, богатенький мажор, а вдобавок еще и дико сексуальный парень.
Он был старше почти всех своих однокурсников по одной простой причине: изначально парень хотел связать свою жизнь с медициной, но, проучившись несколько лет на врача, ясно понял, что эта сфера «не его» и удовлетворения не приносит. Окончательно разуверился в выбранном прежде курсе жизни, решительно сменил специальность, круг друзей (неспециально, просто само собой вышло) и с легкостью поступил на юрис- пруденцию. В свободное от учебы время парень раскручивал еще и свой бизнес, небольшой пока, правда, но довольно перспективный: ему очень не хотелось зависеть от обеспеченных родителей в материальном плане. А потому все его мысли сейчас были заняты, помимо учебы, только стартапом, из книг предпочитал бизнес-руководства, вечеринки и прочие сборища друзей и однокурсников не игнорировал, но и не являлся заядлым их посетителем, скорее редким. Был сдержан на слова и скуп на эмоции. Последнее, возможно, потому и привлекало к нему внимание хорошеньких однокурсниц: девушек ведь вечно манит к себе все загадочное и таинственное.
В общем, всем был хорош Мэттью… Так отчего же, даже состоя с ним в отношениях, она чувствует себя настолько одинокой?! Лиз упорно не могла этого понять, хотя и пыталась время от времени разобраться в себе. Выходило, впрочем, не очень. Не могла понять – и все тут.
Он был надежным и правильным (без занудства), за ним она чувствовала себя как за каменной стеной, но чувство одиночества – это противное, склизкое, копошащееся где-то внутри мерзкое чувство – уходить из ее сердца и со дна души отчаянно не желало, будто найдя там уютный домик и поселившись навечно.
А может, все дело в том, что Лиз сама не чувствовала себя достойной такого парня, потому и не спешила верить в долговечность их союза? Кто знает…
Прагматик до мозга костей, практичный и целеустремленный, вкупе с потрясающей внешностью – темно-русые, почти черные волосы, темно-карие, глубоко посаженные красивые глаза с чертовщинкой и загадочная улыбка (ему бы отлично подошла и актерская стезя, выбери однажды он для себя и третий путь, не связанный с медициной или юриспруденцией!) – он был желанным мужчиной для многих, а вот выбрал отчего-то ее, Лиз.
Она и сама порою действительно задумывалась над этим – над тем, что именно он тогда, на первом курсе, когда все только узнавали друг друга и осторожно присматривались, в ней нашел. Ведь нашел же, значит, было в ней это что-то!.. Про него ей все сразу стало понятно: он просто не мог не понравиться. Это утверждение было чем-то вроде аксиомы и никаких доказательств для себя никогда не требовало. Под его обаяние отчего-то попадали абсолютно все и сразу (даже преподавательницы – что молодые, что зрелые), и Лиз, разумеется, исключением не стала, быстро пополнив ряды его поклонниц. Скромная и тихая по жизни, она, конечно же, шагов к сближению с красавчиком Мэттью никогда не делала, даже крохотных, и уж точно ни на что не надеялась, в отличие, кстати, от прочих своих однокурсниц. Уж те флиртовали с ним в открытую и напропалую, почти не переставая, благо что был он, несмотря на всю свою сдержанность и скупость в проявлении эмоций, все же общительным парнем, умел и любил заводить ни к чему не обязывающие знакомства и всегда оказывался душой компании, хотя к тому особо и не стремился, оставаясь в кругу друзей сам по себе. Удивительным и притягательным свойством Мэтта являлось и то, что ему с самим собой никогда не бывало скучно.
Лиз глядела в его сторону исключительно украдкой, чтобы ни в коем случае не заметил ее к нему интереса (а интерес был!) и постепенно растущей симпатии. Впрочем, все ее уловки и хитрости оказались напрасными, и парень все-таки заметил небольшие, но яркие (по яркости и цвету они точно могли посоперничать лишь с примечательным цветом ее волос, тут же обращающим на себя внимание всех окружающих) искорки в ее красивых глазах серо-зеленого оттенка, проскальзывающие при взгляде на него, а выезд на природу общей компанией (университетские соревнования часто проходили за городом) все решил тогда для них обоих окончательно.
При этом Лиз не спрашивала себя, любит ли она действительно этого мужчину и хочет ли быть с ним в отношениях. Рефлексия, как выяснилось впоследствии, вообще не была ее сильной стороной. Желание быть с ним казалось необсуждаемой данностью – а потому стоило ли задумываться над чем-то еще? За этим парнем она чувствовала себя как за крепкой стеной. Он был надежным, сильным, обеспеченным, красивым – чего еще надо? Разве можно его не любить? Ну вот как так? Разве можно в принципе мечтать в жизни о чем-то большем? Нет же? Нет? Вот и Лиз не мечтала. Вот и она, никогда не имевшая опыта в отношениях с мужчинами, думала так же, искренне радуясь, что выбрали в результате ее (из всех красавиц курса – а их было немало!), и в то же же время от всего сердца печалясь о том, что до сих пор чувствует себя невероятно одинокой, несмотря на постоянное присутствие этого обаятельного мужчины в ее жизни.
Отношения с Мэттью действительно были первыми серьезными отношениями в жизни девушки. Во время учебы в школе у Лиз с парнями отчего-то не складывалось: то ли в силу ее какой-то совсем уж крайней застенчивости и нелюдимости, то ли в силу каких-то других причин, а каких – она и сама не знала, предпочитая на эту тему и вовсе не задумываться, чтобы лишний раз не расстраиваться и не бередить сердце, с грустью наблюдая за счастливыми одноклассницами.
Девушка часто списывала свое одиночество, свои проблемы с мужским полом на внешность – на нее ведь и вправду часто легче всего списать все свои жизненные трудности. Нет друзей – значит, несимпатичная, не такая, как все; нет мужчины – значит, уродлива, раз никто не позарился. Психология ее была простой, понятной, по-своему даже логичной, вот только ничего похожего на истину там, разумеется, не было и в помине. Хотя подруги и мама, напротив, называли ее милой и симпатичной, ну уж никак не хуже других, и действительно всегда удивлялись, почему Лиз – такая чудесная девушка – до сих пор одна.
«Уверенности в себе тебе не хватает, Лиз!» – упорно твердила мама, вздыхая украдкой, глядя на подросшую красавицу-дочку, не верящую в себя, а немногочисленные подруги (вернее, приятельницы) поддакивали и чистосердечно утешали незадачливую девушку, упорно считающую себя хуже всех остальных, неинтересную, по ее собственным же словам, скучную и вдобавок некрасивую – опять же, так считала исключительно она, остальные не находили в ней сколько бы то ни было примечательных недостатков или отталкивающих черт. Лиз им не верила, подсознательно продолжая считать себя хуже, некрасивее, неинтереснее других. «Со мной, видимо, просто неинтересно и скучно», – любила она повторять про себя. Что такое «интересно» – она себе, правда, не вполне представляла.
Вот потому тот простой факт, что Мэттью – сам Мэттью, звезда их курса и потока, умный и целеустремленный Мэтт! – обратил когда-то на нее свое внимание, выделив из толпы красивых, как на подбор, однокурсниц, уверенных в себе, сексапильных и стильных, необычайно грел ей сейчас сердце и душу. Уверенности в себе это осознание, правда, не особо прибавляло, но все же последнее обстоятельство было ей до сладости приятно. Все казалось правильным, думалось, что все так живут и мыслят.
Она проводила много времени с Мэттом, с интересом слушала его рассказы о бизнесе, который он потихоньку развивал, о трудностях начинающего предпринимателя, с которыми ему приходилось ежедневно сталкиваться на этом пути. Трудностей и забот в самом деле хватало, из-за чего ему часто приходилось отменять в последний момент встречи со своей девушкой со словами: «Лиз, ты же понимаешь, это бизнес…» – она понимала, как никто другой, не возражала и поддерживала все его начинания. Ее всегда увлекали и его четко выстроенные, прописанные до самой ничтожной мелочи планы на жизнь. В них все казалось таким ясным, твердым, определенным и основательным! Не то что у нее…
Да и не было у нее, по сути, никаких своих планов. Были лишь оправдания ее учебе, жизни вдали от родного дома, города, матери. Четких планов не было, как давно не было и мечты о чем-то большем, вдохновляющей утром просыпаться с рассветом, торопливо бежать навстречу новому дню, что-то делать, чего-то добиваться. Последней ее ясно осознаваемой мечтой было поступ-ление в нью-йоркский университет (отчего-то учиться она всегда она хотела именно здесь, в Нью-Йорке) на престижную специальность. Юридический факультет казался именно таким – престижным во всех смыслах. Она поступила, но в ходе обучения быстро во всем разочаровалась. Это оказалось ей чуждо – не ее стезя, не ее песня, не ее путь.
И потому о себе, своей жизни, намерениях и проблемах в их разговорах с Мэттом девушка обычно предпочитала отмалчиваться – так было спокойнее. Обожала слушать, но никогда не любила выступать на первых ролях. Поначалу, когда они только-только начали встречаться, она изредка чистосердечно, не подумав, делилась с ним своими личными переживаниями и сомнениями, вот только Мэтт чаще осаживал ее жесткими замечаниями вроде: «Моя глупышка Лиззи! Как же можно не знать, чего ты хочешь от этой жизни? Чего ты хочешь добиться здесь, на Земле? Как можно не знать, чем будешь заниматься завтра? Как вообще можно метаться от одного к другому? У тебя должна быть четкая цель и стройный план, как к ней однажды прийти».
Она не решалась напомнить парню, что и тот сам не сразу пришел к пониманию того, что его путь – это юриспруденция, а не медицина. Ей казалось нетактичным напоминать любимому человеку о том, о чем бы он сам предпочел забыть. А планов на жизнь у нее действительно не было, так что Мэттью, ее любимый Мэттью, здесь был абсолютно прав… И она молча выслушивала его наставления и справедливые, как ей казалось, упреки в собственной «бесцельности существования». Выслушивала всегда с искренней благодарностью: ей действительно было это приятно – знать, что кому-то ты небезразличен и кто-то беспокоится за тебя. Заботу она видела именно такой – в наставлениях и советах. Что у людей бывает и по-другому, она не задумывалась, как и о многом другом в своей жизни, предпочитая в последнее время просто плыть по течению. Ей казалось, что судьбе виднее, что скоро – уже вот-вот! – тот самый поворот, за которым она обретет свое долгожданное счастье: уверенность и любовь к себе, избавится от непонятного чувства одиночества. Поворот, однако, все никак не виднелся, сценарист жизни, видимо, забыл прописать его в сценарии…
Все чаще она испытывала это гнетущее, идущее откуда-то изнутри необъяснимое чувство одиночества. Любимый мужчина рядом, а тепла и поддержки от него как будто и нет. Будто он и она – сами по себе. Отдельные половинки, кем-то свыше однажды поставленные в пару, но по-настоящему ею так и не ставшие.
За советами Лиз всегда предпочитала обращаться к подруге Кейт, к этой роковой красавице их курса (черные, цвета воронова крыла волосы, неизменно яркий макияж, откровенные наряды и чертики, пляшущие в глазах), которой упорно не везло в любви, но опыт-то по этой части у нее как раз имелся, и немаленький, если верить словам самой Кейт. А Лиз безоговорочно ей верила.
Иногда она даже с грустью думала о том, что Мэттью наверняка больше бы подошла девушка с типажом Кейт, а вовсе не она, скромная Лиз с абсолютно невзрачной, как будто усредненной внешностью. Непрошеные, чертовски не приятные и обидные мысли она тут же старалась выкидывать из головы по мере их появления, но нехороший осадочек от них все равно оставался и долго еще потом отравлял существование и общение с подругой. Она завидовала легкости и манкости той. Казалось, здорово быть такой же, как Кейт, вечно уверенной в себе, не дающей себя в обиду, легко находящей язык со всеми вокруг.
– Ну так как у вас с Мэттом? – непонятно чему улыбаясь, нагло допытывалась тем временем подруга.
Лиз в ответ бормотала что-то невнятное, убеждала (подругу, но в большей степени, наверное, саму себя), что все у них с Мэттом хорошо, и даже замечательно. Подруга верила или же только делала вид – Лиз была уже ни в чем не уверена.
– Он так много работает в последнее время, мы видимся с ним исключительно здесь, в стенах университета…
– Ну а как ты хотела, подруга? – самым бесстыдным образом неожиданно и некрасиво перебивала ее всегда Кейт, будто бы не замечая, что обижает этим робкую Лиз. – Понятное дело, что он занят… – В глазах брюнетки вспыхивали вездесущие чертики и даже что-то слегка похожее на злость.
«Зависть? Обида, что выбрал не ее?» – Лиз не знала ответа на этот вопрос, упорно предпочитая не задумываться о несущественном. Впрочем, столь ли уж несущественном?
– И вообще, Лиз, ты же, по сути, ничего не знаешь о мужчинах и их потребностях. Мужчины же, к твоему сведению, предпочитают свободу в отношениях, воздух, как они сами всегда выражаются. Уж поверь моему опыту, детка. Не вздумай на него давить или, чего доб- рого, показывать свой характер – потеряешь ведь мужика, уйдет к той, что полегче в отношениях. Ты хорошо меня поняла?
Лиз покорно кивала, она прекрасно понимала рекомендации своей подруги, но следовать им не спешила: что-то внутри нее всегда восставало против этих советов. Раньше ей казалось, что если двое любят друг друга, то не нужно бояться быть с любимым человеком откровенной, что любят как за достоинства, так и за недостатки (вернее, принимают последние, мирятся с ними, учатся сосуществовать в компромиссе), что мысли другого, отличные от твоих, не считают какой-то запредельной глупостью. А вот на практике, в первых своих взрослых отношениях, отчего-то выходило иначе. Как-то так всегда получалось, что ошибалась она, а права всегда оказывалась именно Кейт. А Лиз… Лиз оставалась для Мэттью «милой и очаровательной глупышкой Лиззи, совсем не приспособленной к этой жизни», которую он вечно порывался учить со словами: «Ты же пропадешь без меня!»
«Наверное, у всех так в парах и бывает, просто никто не признается, и все только делают вид, что счастливы и всем безоговорочно довольны в своих отношениях, и зря я сейчас, наверное, по этому поводу так расстраиваюсь», – вздыхала про себя Лиз и радовалась тому, что она все же не одна. Что она нужна кому-то (да не просто кому-то, а такому классному мужчине!), тщеславно думая украдкой о том, что ей ведь сейчас (в этот самый момент, когда она переживает о какой-то ерунде!) завидуют все остальные девочки с их курса, полсотни человек точно: каждая мечтает о Мэтте, а достался он ей, скромной и такой неказистой с виду Лиз…
Глава 4
Через несколько дней Лиз все-таки набралась храбрости поговорить с Мэттом на животрепещущую для нее тему. Теребя в руках какую-то мелочь, что-то вроде упаковки от печенья, девушка осторожно, слегка запинаясь, спросила парня, что он думает насчет предстоящей хэллоуинской вечеринки в их университете и не будет ли он против, если она пойдет на нее, а еще составит ли он ей в таком случае компанию.
В своих мечтах Лиз уже нескромно представляла, что он, скорее всего, обрадуется неожиданному предложению и сделает для нее исключение, сопроводив девушку на главный осенний бал. Она мысленно воображала себя если не королевой этого праздника, то уж точно не хуже других и достойной своего мужчины. В мыслях гадала, какой бы образ подошел ему больше – романтичный или роковой, фэнтезийно-мистический? Под стать самому октябрю или более реалистичный? Хотелось гармонично смотреться с ним. Не бедной родственницей и приживалкой, а настоящей королевой его сердца.
Она жутко волновалась перед тем, как начать этот непростой для обоих разговор. Его характер, его вкусы и привычки за время их отношений Лиз уже успела основательно изучить, но столь взрывная реакция на ее невинный, в общем-то, вопрос все равно удивила, если не сказать больше – обескуражила и даже шокировала девушку. Выслушивать его ответ оказалось обидно до слез, ведь она вовсе не хотела нарушать планы и заставлять делать то, чего бы Мэтт не хотел. Просто подумалось: «Мужчине ведь должно быть приятно выйти куда-то вместе со своей избранницей…» Видимо, ошиб-лась. И поняла это сразу, как только он начал говорить.
«И зачем я только спросила?» – Запоздалое раская- ние уже ничего не могло изменить.
Мэттью злился на нее, это было ясно как день, видно даже невооруженным взглядом. И злился он не на шутку, как иногда бывало до того (да, временами они ссорились, но всегда быстро мирились), а всерьез, по-настоящему.
Голосом на повышенных тонах он язвительно спросил:
– Лиз, а тебе что, в самом деле заняться больше нечем? Вот ни за что не поверю. Уж от кого-кого, а от тебя я такой глупости ну никак не ожидал…
Девушка растерянно моргала, не смея даже посмотреть парню в глаза (теперь-то она и сама понимала всю нелепость своего вопроса и действительно жалела о том, что его задала), а тот тем временем продолжал бросаться в нее обидными, резкими и ранящими словами.
– Блажь и дурость – этот ваш разрекламированный Хэллоуин, и ничего больше! Тоже мне, придумали! Ночь всех святых! Да кому это вообще нужно!..
Лиз хотела было скромно возразить, что лично для нее этот день как раз-таки очень важен. И совсем, мол, это не дурацкий праздник, а теплый и семейный, соединяющий людей. Ей так одиноко в большом городе без семьи и друзей, а праздник всегда ассоциируется с мамой…
«Мэтту-то что? Вот самому повезло: его родные живут рядом с ним, в Нью-Йорке! Он-то, поступая в университет, ни с кем не разлучался!» – думала она при этом про себя, а слезы так и наворачивались на глаза.
Она много еще о чем хотела поведать парню, но вдруг передумала: к чему переубеждать в чем-то человека, если он для себя все уже давно решил окончательно? Вдобавок так некстати вспомнила советы подружки. А Кейт, возможно, и права: не стоит перечить Мэтту, наверняка ему лучше знать, он же, как-никак, старше ее, а значит, опытнее, совсем как Кейт…
– Лиз, ты не обижайся и не подумай, я вовсе не запрещаю тебе переться на этот дурацкий праздник! Еще чего не хватало – запрещать что-то собственной девушке! Вот только я тебе компанию на нем не составлю, даже не надейся! Ты ведь отлично помнишь: для меня учеба в универе и свой бизнес – на первом месте, а тратить личное время, которого у меня и так почти что нет (и ты об этом прекрасно знаешь!), на всякую ерунду я не намерен. И тебе тоже не советую: время надо расходовать с пользой! Но решай сама. Так хочешь – иди на этот свой чертов праздник, но без меня.
Лиз очень хотелось пойти, она ведь уже в красках представляла себе празднество – волшебный Хэллоуин манил и притягивал, даже в воображении. Ночь всех святых – та тонкая ниточка, что связывала ее с семьей и столь быстро ушедшим детством. Однако при взгляде на раздраженного Мэтта это ее хрупкое желание улетучилось с космической скоростью – улетело, как воздушный шарик, высоко и далеко в голубое небо.
Она не хотела показывать свою обиду на парня и расстраивать его – а поэтому, расхрабрившись, лишь скромно произнесла, через силу заставляя себя улыбнуться и сдерживая слезы:
– Да вот еще! Подумаешь, Хэллоуин! Я просто так спросила. А без тебя я бы в любом случае не пошла – что мне в самом деле там делать? Да мне не особо и хотелось…
Лицо Мэтта постепенно успокаивалось, дыхание выравнивалось, их ссора уходила в прошлое. Было ясно видно, что он доволен самим собой в этот момент как никогда. Неясно только оставалось, действительно ли он поверил ее словам или только сделал вид. Но ему, по всей видимости, это было неважно – так с чего тогда волноваться ей?
– Ну вот и умничка! Я и не сомневался в тебе, Лиз, я верил, что ты примешь правильное решение. Ну иди же ко мне, моя глупышка!
Затем он мигом увлек ее в свои крепкие объятия и бережно поцеловал в макушку (он был намного выше ее): «Лиззи, знала бы ты, как же я тебя все-таки обожаю! Моя любимая девочка!»
На следующий день Лиз сбивчиво и сумбурно делилась с Кейт подробностями своего разговора с Мэттом. Не хотелось, но пришлось – иначе как было объяснить подруге, что любимый с детства праздник она пропустит, если отношения у них с Мэттью и впрямь такие замечательные… Кейт всегда умела вытягивать пикантные подробности у стеснительной Лиз, бесцеремонно влезая в чужую личную жизнь. Подруга была удивительно невозмутима, слушая детали беседы подруги с парнем, будто заранее догадывалась, чем все в итоге закончится, однако на сторону Лиз, вопреки обыкновению, она не встала.
«Эх, подруги же мы с тобой все-таки!» – подумалось невзначай Лиз, но вслух она, конечно же, непрошеную мысль высказывать не решилась: близких подруг, кроме Кейт, у нее в универе не было – девушка всегда с трудом сходилась с людьми, и потерять Кейт ей сейчас вовсе не хотелось.
– А чего ты вообще хотела, а, Лиз? Живи да радуйся, что с таким классным парнем встречаешься… Ну подумаешь, пропустишь вечеринку! И что с того? Конец света, что ли? Свет клином на этом празднике сошелся? Или ты все же решила на нее пойти? А, Лиз? Ты же не хочешь расстроить Мэтта? Так в чем тогда дело? Отчего такое грустное лицо?
А Лиз уже и сама толком не знала, чего же она хочет на самом деле… Именно она. Да и не только по поводу этой дурацкой вечеринки. Ее мнение как будто никого в этом мире не волновало. Его не спрашивали вовсе, им не интересовались. А если она все же решалась его высказать – осторожно, осмотрительно и в высшей степени деликатно, чтобы, не дай бог, никого не обидеть и не задеть, – на нее смотрели как на дурочку – что подруга, что парень, что однокурсники и приятели…
Плыть по течению этой жизни, делать то, что за тебя решили другие, оказалось на удивление легко, вот только чертовски неприятно, а временами даже чуточку обидно. Обидно, что тебя считают каким-то несмышленышем, что все, кому не лень, что-то тебе советуют, поучают, как правильно жить, берут под опеку и под крыло, будто ты и в самом деле какой-то неоперившийся птенец.
Дежурную улыбку пришлось натянуть и в общении с подружкой: отчего-то ужасно не хотелось, чтобы красивая, утонченная, ухоженная Кейт видела, как Лиз страдает, да и еще внутренне ликовала при этом.
– Да нужен мне этот Хэллоуин в сто лет! На что он мне дался? Меня вообще Мэтт обещал на следующие выходные к своим родным на ужин отвезти, представляешь?
– Ого! Классно, Лиз, классно! Вот это я понимаю! – Вот сейчас радости Кейт точно не было предела, а Лиз стало грустно: не это она считала главным признаком крепких отношений с любимым мужчиной, вовсе не знакомство с родителями… Да, это было приятно, конечно, но…
Разговор тем временем плавно перетек на другие темы; сомнения, казалось, растворились окончательно, но на душе у Лиз по-прежнему было неспокойно: какое-то тяжелое предчувствие словно придавило ее камнем.
Глава 5
Предчувствие ее тогда не обмануло.
Всю следующую ночь Лиз снились жуткие кошмары: она в них от кого-то убегала и пряталась, слышала крики и всхлипы. В итоге, претерпев все эти ночные мучения, проснулась совершенно разбитая, уставшая и злая. Вымотанная событиями прошлого дня и беспокойной ночи, умудрилась напрочь проспать и звонок будильника. Хорошо, что занятия в универе начинались сегодня не с первой пары, и она не опоздает, просто собираться сегодня придется, видимо, в дикой спешке. Эх, главное – ничего не забыть! Обычно она готовила сумку еще с вечера, но вчера, расстроенная, этого не сделала (вылетело из головы), вот и пожинала сейчас плоды своих забывчивости, легкомысленности и неорганизованности. В суматохе закручивала волосы, в такой же спешке красилась и выбирала наряд. Природа наградила ее роскошными яркими волосами, но точно сэкономила краски на бровях и ресницах.
Управившись в рекордные минуты с макияжем и прочим, Лиз уже собиралась выходить, как вдруг изнутри ее аккуратной черной сумочки надрывно зазвонил телефон. Отвечать (да даже смотреть, кто ее беспокоит) вначале не хотела: каждая минута сейчас была на счету. Опаздывать на коммерческое право страшновато: суровый преподаватель за опоздания мог потом не допустить к зачету. Однако любопытство в итоге взяло над ней верх. Быстро достав из сумочки смартфон, девушка взглянула на экран – удивлению не было предела, и это еще мягко сказано. Звонила близкая мамина подруга, и именно ее номер высвечивался сейчас на экране. «Что бы это могло значить?» – мигом пронеслось в голове у Лиз.
Вообще-то, тетю Валери она любила. У мамы было много подруг, но Валери была самой близкой, почти сестрой, потому, наверное, и обращение «тетя» прижилось с детства. Она была очень занятой (работа, увлечения, друзья, личная жизнь, путешествия – не оставалось порою и свободной минутки, чтобы поговорить по душам, все на лету, наспех) и редко звонила просто так, а значит, на то имелась серьезная причина…
Лиз была не на шутку встревожена этим нежданным утренним звонком, и, как оказалось впоследствии, не зря.
– Лиз? Привет, это тетя Валери. Узнала меня? Да, подруга твоей мамы. Недавно ей стало хуже, видимо, случился новый рецидив старой болезни. Я на днях улетаю в Европу по работе, меня не будет полгода или чуть больше. Знаешь, твоей маме сейчас требуется уход, ей тяжело одной со всем справляться, понимаешь? Было бы здорово, если бы ты смогла к ней вырваться, хотя бы ненадолго, и увидеть все своими глазами. Я понимаю, у тебя учеба и все такое, но у Саманты, кроме тебя, никого нет. Я не прочь помогать ей и дальше (и по хозяйству, и вообще), но этот европейский контракт очень важен для моей карьеры, поэтому я не могу сейчас вот так от него отказаться…
Она еще долго говорила что-то в трубку про карь- еру, долгий перелет, новый выгодный контракт, возможности, которые у нее откроются по работе уже здесь, в США, после того как контракт с европейским агентством закончится. Совершенно искренне поинтересовалась и делами самой Лиз. Для Лиз Валери была почти тетей, а для Валери Лиз – почти племянницей. Спросила про учебу, парня, про жизнь в Нью-Йорке… Но Лиз слушала ее речь в расстроенных чувствах, отвечала невпопад, почти не вдаваясь в подробности. Все плыло сейчас перед глазами, как будто в тумане. Она была взволнована и огорчена одновременно, растеряна и ошеломлена. Ей не хотелось показаться невежливой, но слов не находилось. Вместо этого Лиз порывалась все бросить – тут же, немедленно! – и бежать к самому близкому человеку со всех ног, немедля, только бы успеть, не опоздать, обнять, приласкать, сказать самое важное – «я люб- лю» – тихим шепотом на ухо…
– Лиз? Лиз, ты еще здесь? Ты там слушаешь меня? Только давай без скоропалительных решений! Никому от твоих геройств лучше не станет! Спокойно все обдумай, взвешенно и твердо реши, а потом приезжай. Саманте сейчас как воздух нужны положительные эмоции. Ты же знаешь свою маму…
– Я слышу, тетя Валери, я все слышу, – тихо прошептала в телефон девушка.
На глаза навернулись слезы (с большим трудом ей сейчас удавалось не расплакаться в трубку, как маленькой), она их не смахивала, но все вокруг при этом становилось призрачным и размыто-акварельным. Хотелось, чтобы это оказалось лишь сном. Хотелось пробудиться, вот только все происходило наяву…
Она слышала сквозь эту воздушную, затягивающую дымку слова той красивой маминой подруги, бывшей родом из Франции. Саманта и Валери дружили еще со времен учебы в колледже искусств. Приехавшая по обмену очаровательная и общительная француженка не на шутку тогда влюбилась в американскую культуру: искусство, кинематограф, литература, парки и скверы, язык – ее заинтересовало сразу все и захватило надолго.
После окончания программы обмена она ненадолго вернулась к себе на родину, но Штаты все равно манили ее сильнее. Американская жизнь казалась яркой и какой-то настоящей. Несколько лет она честно, с энтузиазмом пыталась строить карьеру и семью на родине предков. Работала по найму, пробовала вести свой бизнес. Пыталась строить отношения с французскими мужчинами. Не получалось, однако, ни то, ни другое. В очередной раз разочаровавшись в любви и оставшись без работы, но с небольшими сбережениями, она махнула на последние деньги в США, да так здесь и осталась. Раз в пять-семь лет моталась по контрактам в Европу, но всегда возвращалась в Америку: именно здесь теперь был ее настоящий дом, ее друзья, ее жизнь. И вот теперь Валери вновь необходимо уехать. Да, на небольшой срок, но маме так нужна ее поддержка!
Лиз слушала Валери, а в памяти всплывали совсем другие картины…
Июнь 2019
Стояла жаркая погода – чересчур горячая для самого начала лета, которое Лиззи проводила, как обычно, дома. Скромная и тихая, она не любила совместные походы с одноклассниками, сплавы, поездки в пещеры, которыми так грезили ее школьные приятели. Сейчас девушка, разгоряченная, уставшая, выдохшаяся, пришла с прогулки.
– Утро еще, а жара уже вовсю! – пожаловалась она маме на входе в их уютный небольшой домик. – Мам, я купила хлеб, сыр, ветчину и твои любимые круассаны! А знаешь, кого я встретила по пути? Мам, ты не представляешь…
Странно, но маминого ответа на Лиззино приветствие почему-то не последовало, хотя она точно должна находиться дома – в этом 14-летняя Лиззи была уверена на сто процентов. Когда мама начинала работать над очередным дизайнерским проектом (чьим-то офисом, квартирой или загородным домом), она всегда прежде запиралась в четырех стенах, подолгу проектировала, делала эскизы, рисовала от руки в своем тяжелом кожаном блокноте – дорогущем «Молескине» или вроде того. Уже затем, после того как оказывалась проведена подготовительная работа, она выходила «в поля», как сама это называла, и работала напрямую с заказчиком. Новый проект мама получила лишь на днях. Девушка это хорошо помнила: они вместе с мамой всегда отмечали начало очередного ее проекта, прикидывая, сколько всего смогут затем себе прикупить на вырученные деньги и как себя порадовать.
Мама воспитывала Лиз одна: отца своего девочка никогда не знала – Саманта о нем не упоминала, да Лиз и не особо интересовалась. Саманта любила радовать дочку (но при этом как-то сумела не избаловать ее – редкое качество) и всегда повторяла, что так много трудится, лишь бы Лиззи не чувствовала никогда и ни в чем нужды, особенно финансовой.
Лиз занесла сумки с покупками на кухню, сразу переложила продукты в холодильник (на такой жаре все портилось на глазах) и поспешила к матери в ее рабочий кабинет…
Вот тогда неожиданно и выяснилось страшное: уже несколько месяцев Саманта знала о поставленном ей диагнозе, но предпочитала скрывать его от дочери – не хотелось пугать Лиззи раньше времени, да и сама она втайне продолжала надеяться, что все еще обойдется и до серьезной операции дело не дойдет. Однако, к сожалению, все же дошло. На лечение коварной опухоли тогда ушли почти все их сбережения, но не это самое главное – лечение оказалось не только дорогостоящим, но и слишком агрессивным для женщины ее конституции. Хрупкий организм, и без того измотанный годами работы почти без отдыха, не справлялся. Еле-еле удалось остановить разрушительный процесс – это стоило им не только денег, но и нервов, и немалых сил.
Глава 6
Октябрь 2024
И вот теперь страшная болезнь, видимо, снова вернулась, но второго шанса Саманте может уже и не дать…
Весь тот день, после получения известия от тети Валери, Лиз была сама не своя – ходила грустная, раздражительная, неулыбчивая, потерянная. Кейт и Мэтт не могли взять в толк, отчего она сегодня такая, ведь окружающие привыкли видеть скромную Лиз всегда доб- рожелательной, открытой и милой. Набравшись смелости, она все же скоро рассказала им страшную правду и поделилась переживаниями по поводу маминой болезни. Ей оказалось непросто говорить об этом – слишком свежи были в памяти переживания о прошлом этапе маминого лечения. Она боялась разрыдаться перед друзьями. Лиз на тот момент еще не приняла окончательного решения насчет продолжения учебы (каким образом можно совмещать уход за мамой и обучение – она пока не представляла), но и подруга, и молодой человек ее сразу же поддержали, заверив, что примут любое, каким бы оно ни было.
Они были искренне огорчены случившимся. Ни Кейт, ни Мэтту Лиз не рассказывала до настоящего момента о старой болезни Саманты и о том, через что им тогда пришлось пройти вдвоем с мамой. Бойкая Кейт, неутомимая хохотушка, во время рассказа стала серьезной и задумчивой. Она пыталась по мере сил приободрить подругу. И Лиз была чертовски благодарна ей за это. Как же здорово – знать, что в этом мире ты не один на один со своей бедой.
Мэтт тоже не остался в стороне. По его лицу было заметно, что парень расстроен – самим известием, и не только.
– А я и не знал… Почему ты не рассказывала мне?
– Да как-то к слову, наверное, не пришлось…
– Мне очень жаль, что такое произошло с твоей мамой. Я не знаю ее лично, но уверен, что она замечательная женщина, раз вырастила в одиночку такую чудесную девушку, как ты. – О том, что Лиз воспитывала только мама, он тоже узнал только сейчас. – Лиззи, послушай, – тихо, но твердо продолжил парень. – Я, быть может, и произвожу на тебя и окружающих впечатление равнодушного, даже человека, сосредоточенного исключительно на собственной персоне, но… можешь мне поверить, мне совсем не все равно, что с тобой происходит и что с тобой было раньше. Мне это в самом деле важно знать. И ты можешь в любое время делиться со мной такими вещами… В этом нет абсолютно ничего постыдного или смешного. Лиз, посмотри же на меня! Я, возможно, плохо умею поддерживать, да и советчик из меня, думаю, так себе, но я от всего сердца сейчас сочувствую тебе и вместе с тобой переживаю за твою маму… Веришь мне, малыш?
Лиз была необычайно тронута его неожиданным признанием – она никогда не видела Мэтта таким. Он был сейчас совсем другим – словно ранимым, нежным. Обычно рядом с нею он демонстрировал иные качества: силу, выдержку и упорство. Оказалось, что такой – новый – Мэтт ей тоже по душе, и даже гораздо ближе.
Она уткнулась головой в его плечо, не стесняясь косых и любопытных взглядов однокурсников – что ей до них, когда рядом с ней такой заботливый мужчина. А вот перед ним отчего-то и вправду было чуточку неловко. Она хотела излить в тот момент всю свою боль, которая выплескивалась через края, а он бы наверняка, не задумываясь, принял всю ее. Но ей не хотелось этого – причинять ему неудобства. Он, ее любимый мужчина, не заслуживал подобного.
Хорошенько подумав вечером и все окончательно для себя взвесив, Лиз уже на следующий день решила взять паузу в обучении, прекрасно понимая, что может в итоге остаться без стипендии: университет мог принимать такое решение самостоятельно. Странное дело, но девушку это обстоятельство волновало сейчас мало, если не сказать больше – не волновало вообще. Все ее мысли – грустные, тяжелые, тягучие – пребывали теперь с любимой мамой. Билет до родного города был уже куплен и лежал в сумочке. Лиз нервничала и несколько раз проверила ее, чтобы не забыть ничего в спешке. Также было подано соответствующее заявление в деканат, и его даже успели одобрить и завизировать.
Из незавершенных перед отъездом важных дел оставался лишь последний разговор с Мэттом.
– Ну не грусти, моя Лиззи! – Парень пытался ее приободрить как мог, но выходило, понятное дело, это у него слабо: не до того ей было сейчас, не с ним были ее мысли. Она целиком погрузилась в собственные невеселые раздумья, хотя и была безмерно благодарна своему любимому мужчине за поддержку и понимание, которые для нее теперь оказались важны как никогда. – Мы будем каждый день с тобой переписываться, я буду сообщать тебе все-все новости: и свои, и из университета. А раз в неделю смогу приезжать к тебе и твоей маме, хочешь? – Он грустно улыбался сейчас, опечаленный не меньше ее. Расстроенный из-за ее отъезда, расстроенный из-за того, что не получалось утешить любимую. До сих пор чувствующий свою вину в том, что она не смогла прийти к нему со своими проблемами и с легким сердцем о них рассказать…
Конечно, она хотела этого – больше всего на свете – ощущать себя любимой и нужной. И мысленно искренне радовалась тому, что Мэтт – ее Мэтт! – оказался таким отзывчивым, понимающим, добрым…
– Да, я буду очень-очень тебя ждать, Мэттью! – Она до сих пор отчего-то стеснялась называть его сокращенным именем, предпочитая более полную, официальную форму. – И писать тебе буду тоже, и ты мне тоже всегда пиши. Хорошо? – наивно произносила она.
– Спрашиваешь еще! Конечно, буду! Ну чего ты, Лиз? Реветь собралась, глупышка? – А у нее и впрямь в тот момент навернулись на глаза непрошеные слезы: до того растрогал ее этот последний разговор с парнем. Все казалось неправильным, несправедливым, грустным, не ко времени: размолвки с Мэттом, праздник этот чертов, их ссора, теперь вот мамина болезнь.
«Все одно к одному!» – в сердцах подумала про себя девушка. Хотелось злиться на всех вокруг, на всех срывать свое плохое настроение, хотя и понимала при этом: окружающие-то ни в чем не виноваты, просто так сложилась жизнь, просто так бывает на свете – люди ссорятся по пустякам, люди болеют…
Они еще долго тогда там, на перроне, стояли, крепко обнявшись: не хотелось расставаться с родной частичкой даже на миг. Он шептал ей на ухо нежные ласковые слова и убеждал, что все-все у них будет хорошо – и у них двоих, и у ее мамы, да и у всех остальных на Земле… В его объятиях она чувствовала себя любимой и желанной, но на душе все равно отчего-то скребли кошки.
Поезд прибыл точно по расписанию, хотя Лиззи и хотелось его задержать, пусть на мгновение, но побыть еще здесь, в теплых объятиях любимого мужчины, казавшегося ей близким, как никогда прежде.
Никогда ей не давались прощания. Вот и сейчас сердце обливалось кровью, когда девушка думала о предстоящей разлуке. К волнению о маме примешивалась и эта необъяснимая, цепкая тревога – за будущее их отношений…
Глава 7
В дороге у Лиз было достаточно времени, чтобы подумать над своими отношениями с Мэттью. Ни до чего конкретного, правда, так в итоге и не додумалась, но на душе все равно было отчего-то тревожно. Вроде и хорошо все было между ними, но червячок сомнения точил изнутри. Как будто чего-то не хватало, а после последнего признания Мэтта это стало очевидным для них обоих. Она не то чтобы специально, но будто утаивала часть жизни от него. Ей не хотелось расстраивать парня, быть навязчивой, она предпочитала быть радостной и всем довольной – так учила Кейт. А получалось, что сама же обижала его этим недоверием. Считала, что ему все равно, а выяснилось, что то была маска, видимость. Как-то неправильно все у них складывалось. И сейчас до Лиз это наконец стало доходить.
А еще она будто потеряла себя саму в этих – на первый взгляд счастливых – отношениях. Да, она всегда была очень застенчивой девушкой, и друзей у нее имелось немного. Она не любила выпячивать свою персону на первый план, предпочитая оставаться в тени. Но – удивительное дело! – нелюдимость и в каком-то смысле даже затворничество, закрытость от большого мира не делали ее несчастной. Лиз всегда предпочитала оставаться собой. С Мэттом она вроде бы стала популярнее, а значит, должна была стать и увереннее в себе. Ее охотно принимали во все компании, только вот странная это была слава, ненастоящая…
Такие невеселые мысли крутились в ее голове всю поездку до родного дома, даже подремать по дороге у нее в этот раз не получилось. Мысли отравляли и без того паршивое настроение: разлука с парнем, тревога о маме, оставленный университет… Было от чего расстраиваться. Может, оптимисткой по жизни Лиз никогда и не являлась но вечно плачущей хныкалкой – тем более. Ее все злило и раздражало в этот момент. Вдобавок на вокзале встречать ее сегодня было некому, а потому грызущее изнутри одиночество особенно навалилось сейчас со страшной, небывалой силой. Мама плохо себя чувствовала, поэтому прийти не смогла. Она предупредила об этом Лиз заранее, чтобы та не расстраивалась, не увидев на перроне знакомого лица. Однако девушка все равно опечалилась: она очень переживала за здоровье самого близкого человека. Значит, ей в самом деле очень плохо, раз она не может встретить родную дочь. Будь все хорошо, мама бы принеслась со всех ног, как поступала в таких случаях обычно…
С тяжелым чемоданом в руках девушка все же кое-как умудрилась поймать такси: здесь, в небольшом городке, их всегда расхватывали быстро, в Нью-Йорке дела с этим обстояли чуточку лучше. Таксист попался неразговорчивый (редко, но бывает), что, впрочем, девушке оказалось только на руку: ей нужно было собраться с мыслями и хорошенько успокоиться перед долгожданной встречей с мамой, чтобы не расплакаться на пороге, расстроив тем самым Саманту.
По дороге к дому Лиз с удивлением озиралась вокруг, осматривая быстро мелькавшие за автомобильным стеклом знакомые с детства пейзажи, красивые ухоженные улочки и аккуратные дома, будто не узнавая их: за несколько лет городок очень преобразился. Мама часто рассказывала ей об этом в телефонных разговорах и в переписке, а Лиз отчего-то не верила. Как выяснилось сейчас – напрасно. Изменений было много – и к лучшему. Пару лет назад она ведь только и мечтала о том, чтобы вырваться отсюда. Здесь тоже имелся свой колледж, здесь остались многие из ее одноклассников, кто-то из немногочисленных друзей (их у нее было мало, но они все же имелись). А город за недолгие, в сущности, годы ее учебы стал краше, солиднее, куда современнее. Взгляд цеплялся за стильные постройки, явно созданные в единой концепции развития города, они продолжали и дополняли друг друга, чудно гармонируя. Удобные подъезды автодорог, спуски, развязки, вывески крупных сетевых магазинов, которые она посещала, обитая эти годы в Нью-Йорке… Все казалось свежим, идеально подобранным и суперсовременным.
На глаза тут же наворачивались предательские слезинки, она с грустью вспоминала тот важный разговор с матерью перед своим поступлением в нью-йоркский университет. Разговор, быстро переросший затем в некрасивую ссору. Лиз до сих пор было стыдно за те слова, что она бросала матери в пылу негодования. Саманта, как обычно, расхваливала их город, искренне не понимая, зачем Лиззи уезжать в такую даль, жить в общежитии, экономить на всем, если можно спокойно получить хорошую (и престижную!) специальность и здесь, в родном городе. Однако Лиз тогда осталась непреклонной и к словам Саманты не прислушалась: ей хотелось в Нью-Йорк, и точка. Не из любви к городу или к самому месту учебы – крупнейшему университету страны. Она всего-навсего хотела вырваться отсюда, о чем прямо и без обиняков заявила тогда в лицо матери, чем очень ее шокировала и расстроила. Их городок казался Лиз медленно затягивающим болотом, самым отсталым местом на Земле, без перспектив и прочего. Об этом она тоже сообщила – вернее, прокричала – недоумевающей матери, грустно смотрящей на свою кровинку.
– Ты не понимаешь… – пыталась достучаться до нее мама. – Здесь тоже много возможностей для учебы и карьеры. Здесь остались многие из твоих одноклассников и приятелей. Наш город ничем не хуже других. Ты упорно видишь только минусы. А ведь есть же еще и плюсы!
– Нет, это ты меня не понимаешь. И отказываешься понять! – парировала Лиз. – Я не собираюсь хоронить себя здесь.
А сейчас Лиз ясно понимала, как была тогда неправа, потому что бежала она, в сущности, не от города, а от себя самой. Хотела сделаться увереннее и сильнее, возлагая ответственность за свое призрачное счастье на перспективный мегаполис. Вот только он ей ничего подобного никогда и не обещал, да и не мог дать, если уж на то пошло. Уверенным и счастливым человек делает себя сам – сам находит смысл в своих жизни и деятельности, сам заводит друзей. Глупо перекладывать подобную ответственность на кого-то или что-то.
Итак, Лиз все же поступила тогда на престижный юридический факультет одного из крупнейших университетов страны. Это раз.
Она понравилась самому крутому парню с их курса. Это два.
И теперь с огорчением отчетливо для себя понимала: в итоге ее не сделали счастливой ни то, ни другое. Она совершенно не видела себя в юриспруденции— эта сфера теперь казалась ей далекой и чужой. А любовь, о которой она так долго грезила девчонкой, оказалась вечным подстраиванием под интересы парт- нера с полной утратой собственного мнения и себя как личности.
Для чего она бежала тогда в Нью-Йорк из родного города и, главное, от кого? Что хотела найти в этом переливающемся всеми огнями и красками мегаполисе? Чего ей не хватало на родине? Что и кому она так упорно хотела доказать? Маме, этой доброй любящей женщине, всю жизнь положившей на то, чтобы ее ненаглядная Лиззи никогда и ни в чем не знала нужды? Маме, работавшей без продыху ежедневно, семь дней в неделю, по двенадцать-пятнадцать часов (это действительно был привычный рабочий график Саманты долгие годы)? Маме, которой она, совершенно не стыдясь своей несдержанности, бросала в лицо обидные, неприятные и колкие слова об их родном городе? Она так пыталась доказать, что уже взрослая и в состоянии теперь принимать самостоятельные, не зависимые ни от кого решения? Ну и чего Лиз добилась в итоге?
В первый раз за все годы учебы у нее мелькнула мысль: а что было бы, останься она тогда, после окончания школы, здесь и поступи в местный колледж (в который, кстати, отправились многие из ее одноклассников)? Эту навязчивую мысль девушка тщательно старалась прогнать от себя, но выходило слабо… Размышления неожиданно прервал низкий голос таксиста.
– Приехали, мисс.
Она словно очнулась от забытья, слова водителя резко вернули ее в реальность, из которой тоже хотелось сбежать. Хотя бы на чуть-чуть.
Лиз спешно оплатила поездку наличными и принялась осторожно выбираться из машины. Стоя на обочине, которую развезло от октябрьских дождей (лишь дороги пока не привели к нормальному состоянию), она раздумывала над тем, как бы докатить по такой грязи чемодан до дома. Как вдруг откуда-то сзади раздался незнакомый голос:
– Девушка, вам помочь?
Она удивленно и даже испуганно обернулась – Лиз совершенно не ожидала кого-то здесь увидеть:
– Вы хотите мне помочь?
Перед нею сейчас стоял высокий и хрупкий паренек. Светлые волосы, голубые глаза, легкая улыбка, яркий румянец во всю щеку. В общем, довольно симпатичный. Казалось, он был смущен этой встречей не меньше, чем она.
– Я могу донести ваш чемодан до дома. Катить его по грязи я бы не советовал… Вам ведь в тот дом? – И он действительно указал на домик ее детства.
– Откуда вы знаете, где я живу и куда теперь направляюсь? – Лиззи с детства боялась маньяков и психов, с годами ее страхи только усилились, поэтому и решила сейчас подстраховаться – на всякий случай.
– Поверьте на слово, это было совсем не сложно понять, – усмехнулся в ответ молодой человек. – Вы ведь уже пять минут стоите на одном месте и смотрите в одну точку, будто гипнотизируя тот дом. Так я донесу? Вам ведь действительно туда?
– Была бы вам очень за это признательна, – скромно улыбнулась девушка, следя взглядом за тем, как ловко незнакомый юноша подхватил тяжеленный чемодан, будто пушинку и, лавируя по грязной скользкой дороге, с легкостью донес его до дверей ее родного дома.
Она осторожно последовала за ним, ноги ее при этом предательски разъезжались (грязь может быть чертовски скользкой!): да, похоже, дороги – это точно то единственное, что никогда не менялось в их городе (и вряд ли когда-нибудь изменится).
– Ну вот. Дел-то на пару секунд. – Поставив чемодан, он внимательно и выжидающе продолжал смотреть на нее, а тем для разговора больше не находилось.
– Как я могу отблагодарить Вас за помощь? – Лиз не хотела оставаться в долгу у симпатичного незнакомца, она вообще не любила быть должной кому бы то ни было.
– Да вы что! Какая благодарность! Я же по-соседски помог! Живу вон в том доме. – Он развернулся и показал рукой на небольшой аккуратный дом через дорогу. Девушка искренне удивилась его ответу. В доме этом, как помнила Лиз с самого детства, уже много лет жила мамина ровесница, одинокая женщина по имени Марта, мужа у нее не было, детей тем более. Это казалось немного странным: женщина она была симпатичная, приветливая и наверняка бы составила хорошую пару с действительно любящим ее мужчиной, но вот так отчего-то сложилась жизнь, а может, то был ее собственный осознанный выбор – и она была по-своему счастлива. Нам ведь не дано знать, что творится в душах и мыслях других…