Звёздочка

Посвящается моей лучшей подруге за полевое исследование пограничных состояний сознания на Пхукете.

Рожь

Из полуприкрытой тяжёлой шторы панорамного окна нескромно выглядывал мрачный Петербург. Свинцовые воды Невы, в которых отражалось грязно-белое небо, медленно текли мимо гранитных набережных. Напротив, за водной гладью, темнели мокрые крыши и трубы бывших заводов на Васильевском, а правее угадывался силуэт Петропавловской крепости.

Вся громадная комната с пятиметровыми потолками, когда-то бывшая промышленным цехом, была уставлена растениями. Монстера тянула свои лакированные, изрезанные листья к свету, а из-за них, притаиваясь, выглядывала пустая была Егермейстера. Сциндапсус опутал телевизор золотистыми сердцами листьев, фиалки на подоконнике цвели нежными фиолетовыми звёздочками, четно игнорируя, что в их керамических горшочках валялись мерзкие сигаретные бычки.

Молодой человек лежал животом на диване, подложив одну руку под себя. Он медленно приходил в чувства, и, прежде чем открыть глаза, отчётливо услышал запахи: сладковатую вонь вчерашнего вина, едкую пыль с пола, смешанную с терпким ароматом табака. Диван казался и мягким, и жёстким одновременно.

Он стал ворочаться, но никак не мог подобрать спокойную позу; с усилием приоткрыл один глаз – веки будто слиплись.

Ровно над ним, на стене, выкрашенной в пастельно-серый, висела репродукция – Шишкинская «Рожь». Золотое море, великаны-сосны, уходящая вдаль дорога. Симфония простора и света, которую он когда-то счёл «достойной» и «правильной».

Внезапно в тишине прозвучал отрывистый, знакомый стук в дверь – четыре чётких удара, замок щелкнул, и дверь открылась. В квартиру вошел человек, впустив вместе с собой струю холодного воздуха с лестничной клетки. Он был собранный, чистый, пах каким-то нейтральным гелем для душа. Его взгляд, словно сканер, пробежался по всем деталям: ботинку на подоконнике, пеплу и крошкам на полированном бетонном полу, блестящей обёртке от шоколада в паутине сциндапсуса, разбитую лампу в углу.

Несмотря на то, что их часто находили похожими – те же четкие линии носа и подбородка, унаследованные от отца – контраст был разительным. Коля, с его короткой, практичной стрижкой и тёмными, оценивающими глазами, казался собранным и непробиваемым. Август же, бывший слегка пониже, в основном, от сутулости, лежал в пыли, как поверженный ангел. Его светлые, чуть вьющиеся волосы слиплись и прилипли ко лбу. Из-под закатанного рукава мятой рубашки на предплечье и кисти выползали чёрные, замысловатые листья – татуировка, повторяющая узор его любимой монстеры. Синие глаза, обычно яркие и насмешливые, теперь были мутными и бессмысленными.

– Неплохо, Август. – Констатировал Коля без эмоций, подходя к дивану. – Ты не в блевотине. Это хорошо.

– Отстань, – прохрипел Август, закрывая глаза, – света белого не вижу. Мне плохо.

– Тебе всегда плохо. – Он подошел к монстере и с профессиональным видом потрогал землю в горшке. – Твои джунгли на панели SOS моргают. Вставай, поливай.

– Не могу…

– Этого я и боялся. Значит, будешь слушать лёжа. Гороховые, те самые, которым ты месяц назад устроил истерику в Метрополе, внезапно простили тебя и хотят купить ту трёшку на Чайковского. Подписание – в следующий четверг, в семь. Я за тобой заеду.

– Какие… Коля, какие Гороховые? – Август с силой выдохнул в подушку. – Ты вообще о чём?

Коля медленно поднял с пола смятый факс от управляющей компании, разгладил его о колено и положил на грудь брата, как повестку в суд.

– Ладно. Я, как всегда, пришёл поговорить о высоком, а ты – в отключке. Идеально.

– Угу… – Август смахнул бумагу на пол и поджал ноги, сворачиваясь калачиком.

– Фантастика. Для справки: сегодня среда. Не суббота, не пятница, а самый что ни на есть рабочий день. Но ты, как всегда, в авангарде.

– Боже! – Вдруг рявкнул Август, подскакивая на локте. Глаза его были мутными и дикими. – Да позвоню я тебе! Всё расскажешь про своих уродов Гороховых! Только не сейчас, слышишь?! Я же не посылаю тебя, я по-человечески прошу – отстань!

Коля смотрел на него с немым укором.

Капитал семьи Раевских был стерильным, абстрактным и оттого почти невидимым, что делало его лишь прочнее. Основатели династии, Сергей Петрович и Марина Альбертовна Раевские, не добывали ресурсы и не строили заводы. Их империя, холдинг «Вектор-Консалтинг», существовала в серой, эфемерной зоне, где заканчивался пиар и начиналось лоббирование, где «репутационный менеджмент» был вежливым синонимом для отката, а «стратегические коммуникации» означали умение продать ничто, упаковав его в нужные слова для нужных людей. Богатство Раевских не пахло бензином или строительной пылью, а имена не светились в рейтингах Forbes, но их личные номера были на быстром наборе у тех, кто эти рейтинги возглавлял.

Августин Раевский, старший и обожаемый сын, появился на свет в зените славы и амбиций своих родителей. Какое-то время они не могли завести детей, и потому появление ребенка на свет было для них неимоверным счастьем. Имя ему выбрали соответственное, с вычурной претензией на величие, и детство его прошло под вспышками фотокамер на благотворительных балах и в интерьерах загородных резиденций, где его больше баловали, чем воспитывали.

Рождение Николая Раевского стало большой внезапностью. Если Август с рождения был живым символом их успеха, то Коля оказался просто вторым сыном. Его не баловали, но и не требовали невозможного. Пока Август постигал «высокое» – музыку и живопись, Коля незаметно осваивал «приземлённое»: с десяти лет он мог просчитать баланс компании, а в пятнадцать уже понимал, как работают офшоры и зачем нужны трасты. Родители, сами того не замечая, стали говорить с младшим сыном на языке цифр и схем, оставляя для старшего язык эмоций и амбиций.

Не сказать, что Раевские относились к сыновьям по-разному, но Август неосознанно старался перетягивать на себя одеяло, и его старания давали плоды. Он добился того, что родители признали его «мальчиком с тонкой душевной организацией», которому чаще прощали выходки, ссылаясь на его «необычность» и «непростой характер».

Годам к пятнадцати-шестнадцати Август стал пить. Он часто звал друзей, когда родители были в отъезде, то и дело ломал вещи, а потом устраивал сцены, запираясь в комнате. Сперва с ним пытались говорить, воспитывать, но вскоре отец, а потом и мать, опустили руки. Сергей Петрович принял решение отправить Августа в Петербург. Формально, чтобы он получал «престижное образование в культурной столице», на деле – чтобы Август не стал предметом Московских сплетен и возможных скандалов.

Помимо всего прочего, Раевские занимались недвижимостью. Питерский портфель – несколько элитных лофтов и апартаментов в историческом центре – должны были быть оформлены на Августа, а он, по задумке, должен был возглавить управляющую компанию и стать лицом семейного бизнеса в Северной столице. План провалился с оглушительном треском еще на старте.

Август, ошалевший от внезапной свободы и питерского раздолья, погрузился в череду громких вечеринок и скандальных историй на гране законности. Даже из Петербурга до Московских родителей быстро долетали слухи: «Августин деньги пускает на ветер, в проектах ни черта не смыслит, уже успел подставить партнеров». Раевские отреагировали быстро и холодно – Август тут же слетел с позиции претендента на управленца.

Активы стремительно переоформили, но Август остался собственником недвижимости. Квартиры принадлежали ему – это была красивая, но пустая формальность, очередная подачка «золотому мальчику» и способ диверсификации капитала семьи. Быть владельцем – значит не работать, а получать ренту.

Коля стал владельцем и генеральным директором ООО «Вектор-Недвижимость», управляющей компании, заключавшей с Августом договоры на полное управление его активами. Компания искала арендаторов, заключала с ними договоры, получала платежи на свои счета, платила комуслуги, занималась ремонтом и отвечала перед контролирующими органами. Через нее Коля делал всю работу, а затем перечислял Августу его «дивиденды» – оговоренную сумму ренты, очищенную от всех расходов и налогов.

К вечеру Август наконец поднялся. Он устало опирался на швабру. Воздух больше не вонял перегаром – теперь здесь пахло хлоркой и лимонным освежителем. Всё было убрано: Стекло подобрано, пятна отмыты, бычки из горшков выброшены, кровать застелена свежим бельём.

Август стал обходить растения.

– Ну что, гады, довольны? – Прохрипел он. – Вам ведь только самое лучшее, да? Дистиллированную слезу младенца лесной феи, блин…

Он поливал их медленно, с почти религиозной внимательностью, проверяя пальцем влажность земли в каждом горшке. Потом он прошелся влажной салфеткой по листьям крупных растений, нежно убирая пыль.

– Ты, – ткнул он в сторону сциндапсуса, – сегодня выглядишь не таким несчастным. Молодец. Держись.

Сциндапсус, как и ожидалось, не вымолвил ни слова.

Август ушел в душ, смыл с себя липкий налёт вчерашнего дня, и облачился в чёрные шёлковые пижамные брюки и просторную футболку из турецкого хлопка. Он заказал ужин. Не пиццу и не суши, как в запойные дни, а стейк из мраморной говядины из пафосного мясного ателье на Петроградской, где с покупателями разговаривали, как с пациентами в частной клинике. И бутылку дорогого, но лёгкого бургундского, чтобы «создать настроение».

Ел он, сидя на диване, придвинув к нему журнальный столик. Август включил проектор – гигантская, в полстены, картинка со стороны казалась окном в другой мир. Он смотрел старый артхаусный фильм, не потому что ему это нравилось, а потому, что это было правильно. В его прямые обязанности входило разбираться в подобного рода искусстве.

Он отложил вилку и потянулся к изящной деревянной шкатулке. Внутри, на бархате, лежали несколько аккуратных, туго скрученных косяков. Он прикурил один, сделал неспешную, глубокую затяжку. Дым защекотал лёгкие, обещая знакомую глубину.

Август наливал вино в правильный бокал, с тонкой ножкой, наслаждаясь правильностью собственных жестов. На столике горела ароматическая свеча с запахом кожи, а терпкий, травяной дым медленно растворялся в этом аромате, создавая его личный, ни на что не похожий рецепт умиротворения. Август откинулся на подушки, чувствуя, как мягкая волна вплетается в его сознание. Кадры на стене обрели новый объём.

Неделя прошла не быстро.

В пятницу он два часа лежал в ванне, уставившись в потолок. Потом вдруг решил, что стоит собрать друзей, но ответы пришли вялые и деловые. «На проекте, брат», «В командировке», «С семьёй». Кто-то отписался картинкой с яхты в Сочи. Август швырнул телефон на кровать.

Тем же вечером он сам по себе пошёл в кинотеатр на какой-то финский артхаус, о котором все говорили. Купил самый дорогой билет на самый пустой сеанс и бутылку виски в баре. Сидел в полумраке, один на весь ряд, и пил из горла. Август не следил за сюжетом, а наблюдал, как луч от проектора режет темноту, и медленно засыпал. Уже к концу сеанса его разбудила уборщица.

В субботу он зашел в художественный. Долго и со знанием дела выбирал краски – не просто «светлый охра», а «охра золотистая», не «ультрамарин», а «лазурь». Купил три дорогих холста на подрамнике. Домой летел на такси, чувствуя прилив вдохновения – он собрался писать, серьезно, как в юности.

Дома он расставил холсты в студии, у окна. Подобрал кисти, сел перед чистым холстом и просидел так час. В голове была пустота, а в руках – давно отмерший навык. Август в ярости швырнул палитру об стену. Фиолетовая клякса поползла по пастельно-серой штукатурке, и холсты простояли в углу до конца недели.

По графику он поливал цветы. В воскресенье он пошёл в цветочный магазин на Рубинштейна, где пахло землёй и свежестью. Там он завел разговор с другой покупательницей.

– Вам нужна подкормка с повышенным содержанием фосфора, – сказал он, изучая полки, – для антуриума. У него желтеют листья от хлора в воде.

Девушка с татуировками и проколотой губой осмотрела его и с интересом спросила:

– Вы цветовод?

– Нет, – усмехнулся Август, – просто у меня много времени, чтобы читать. И мало – чтобы делать.

Тем же вечером он отыскал в инстаграме модель из провинции, активно публикующую фотографии на фоне Питерских дворов, и написал ей. В понедельник они встретились в баре – девочка пила мохито и с восторгом рассказывала, как хочет переехать в Питер. Она с интересом слушала его истории. Августу казалось, что он – часть того глянцевого мифа, который её так манил, и после ужина привел ее к себе – показал панорамные окна, растения, картину.

Они провели ночь вместе, но утром он проснулся один. На подушке лежала записка: «Спасибо за всё! У меня кастинг в 10! Было чудесно!». Август, стиснув зубы, прорычал что-то в подушку.

Каждый вечер, систематично, он курил заранее заготовленные косячки. Это не было спонтанным желанием – это был пункт распорядка, такой же обязательный, как чистка зубов. Каждый раз, где-то в восемь, после ужина.

В среду он проснулся к обеду от телефонного звонка.

– Август, слушай сюда, не спать. – Голос приятеля был не панибратским, а сжатым, деловым. – Марк вчера влёт придумал концепцию. Такую, что по телефону так и не расскажешь! Решили собрать своих, обсудить.

Август, еще не до конца проснувшийся, лениво перекатился на другой бок.

– Сань… Какую… Концепцию?

Голос Александра стал настойчивее.

– Мы запускаем крипто-фонд, но не простой. С AI. Алгоритм, который прогнозирует не курс, а сами тренды, понимаешь? Опережает рынок. Марк уже набросал white paper, там такие схемы… Это не хухры-мухры, это следующий уровень.

– А это… Это не афера?

– Афера? – C недовольством переспросил Александр. – Это будущее, Август! Ты вообще в каком веке живешь? Пока ты тут свои фикусы поливаешь, мир меняется! У нас уже есть прототип, Артём с Юлей горят проектом!

Упоминание Юли с ее привычным скептицизмом, который вдруг сменился на «горит проектом», задело Августа.

– Не знаю, Сань…

– Брось! – отрезал Александр, – чем ты занят!? – В его тоне появились нотки того холодного презрения, которых Август боялся больше всего. – Ты думаешь, мы тебя просто так зовём? Твоя фамилия тут котируется. Твоё имя – это сигнал для всех, что проект серьёзный. Ты – наша легитимность. Понимаешь?

– Мне завтра нужно быть в агентстве.

– И причем тут это!? Я с тобой говорю про сегодня.

– Ладно… – Выдавил он, уже ненавидя и себя. – Ладно, чёрт с тобой. Раз такое дело… Во сколько?

– В девять. В ложе, как всегда.

Связь оборвалась.

Лесная глушь.

За час до встречи Август стоял в гардеробной и разглядывал развешанные ряды. Каждая его вещь стоила, как чей-то месячный доход, но сегодня ни одна из них не выглядела верной и подходящей.

Он ворочал вешалки, и ему казалось, будто на все лёг невидимый налёт его собственной неуверенности. В конце концов, он просто натянул первые попавшиеся чёрные брюки и серую футболку, почувствовав себя идиотом, который играет в переодевания.

На кухне он сварил крепчайший кофе, плеснул в чашку коньяку, чтобы выровнять тремор в руках. Горьковатая смесь обожгла желудок, и на пару минут в голове проступила ясность, почти похожая на решимость. Телефон лежал на столе, как обвинение. Он в сотый раз открыл чат с Александром. Тот так ничего и не написал.

В такси он прижался лбом к холодному стеклу. Питер проплывал за окном – мокрый, чужой, безразличный. Огни рекламных вывесок размазывались в цветные полосы, и ему казалось, что город смотрит на него сквозь слезы. Августу очень хотелось, чтобы такси развернулось и привезло его обратно, домой, но машина неумолимо везла его навстречу будущему, где ему снова предстояло притворяться. Притворяться, что он понимает их «лингвистические парадигмы».

Ложа была отгорожена от плебса на танцполе. За шторами клубилось море из тел, а здесь, в их аквариуме, царила своя атмосфера – дорогие духи, лёд в бокалах и разговоры о деньгах, тонувшие в какофонии популярной музыки. Август всегда чувствовал себя здесь немного не в своей тарелке – слишком громко, слишком нарочито.

– Если рассматривать крипторынок не как спекулятивную площадку, а как прототип новой социальной… лингвистической парадигмы, – его голос был наигранно ровным, – то станет очевидно, что мы имеем дело не с активом, а с диалектом. Диалектом свободы.

Александр медленно кивнул.

– Лингвистическая парадигма… – он повторил, растягивая слова. – Это ключ. Мы продаём не токены. Мы продаём новый язык. Язык, на котором говорят те, кто свободен от системы.

Марк тут же подхватил, размахивая рукой:

– Точно! Как я сказал одному челу с Уолл-стрит: «Ваш фиат – это мёртвый язык!». А он мне… – Марк фыркнул.

Август, сидевший напротив Александра, сделал глоток виски. На его лице промелькнула тень сомнения.

– Понимаете, – он начал осторожно, – когда вы говорите «лингвистическая парадигма» … это ведь про то, как люди думают о деньгах, да? А не просто про слова?

В ложе наступила короткая пауза. Артём посмотрел на Августа как на отстающего ученика.

– Конечно, Август. Речь идёт о смене ментальной модели. Мы не меняем деньги. Мы меняем метафору.

– А-а… – Август кивнул, хотя в глазах у него читалось легкое недоумение. – А при чём тут AI? Вы хотите, чтобы он… анализировал рынок?

– Глубже! – Артём воздел палец. – AI не будет анализировать. Он будет прогнозировать социокультурные тренды. Мы создаём алгоритм, который определяет, в каком направлении будет эволюционировать сама идея ценности! Он будет опережать коллективное бессознательное!

Юля, пустив облако клубничного пара, лениво бросила, не глядя на них:

– Звучит как дорогая афера для инвесторов, которые боятся признаться, что ни черта не смыслят в технологиях.

– Юль, это же будущее! – Парировал Марк.

– Постойте, – Август снова вмешался, его пьяный мозг цеплялся за обрывки логики, – а где, собственно, бизнес-план? Хотя бы примерный расчёт?

Александр, до сих пор молчавший, наклонился вперёд. Его тяжёлый взгляд перебил Августа.

– Распишем все чуть позже. Главное – это идея.

Он отпил виски, давая словам повиснуть в воздухе.

– Понял. – Выдохнул Август. – Просто… это всё так масштабно.

– За масштаб! – Провозгласил Марк, снова наливая. – Чтобы все эти юристы и бухгалтеры потом за нами бегали!

Александр раскинулся на кресле и, скучающим образом поглядывая в просвет между шторами, вздохнул. Отец его был человеком с тёмным прошлым и размытой, но влиятельной позицией в строительном бизнесе. Александр вырос не просто избалованным мажором, а мажором с прививкой криминального прагматизма.

Вторая бутылка виски выжгла из разговора остатки смысла. Артём, пытаясь объяснить, что такое «не-взаимозаменяемые токены», начал путаться в словах и в итоге разлил виски на брюки. Юля демонстративно зевнула и отошла к перилам. Август, уже совсем пьяный, и сам начал что-то говорить про «децентрализацию сознания», толком не понимая, о чем ведет речь. Впрочем, пафос стал исчезать, и разговор становился более бытовым. Они стали делиться новостями, перемалывать косточки, совсем позабыв, зачем изначально собирались.

Видя, что «собрание» окончательно выдохлось, Александр молча достал из внутреннего кармана пиджака небольшой прозрачный пакетик. В нём перекатывались несколько разноцветных капсул. Он положил его на стол с тихим щелчком. Звук был едва слышен под техно, но действие было вызывающим. Все взгляды прилипли к маленькому пакетику.

– Чтобы прочувствовать будущее, – он произнёс это без улыбки, его голос был ровным и деловым, – иногда нужно сначала выйти за рамки настоящего. Новейшее. Чистейшее. Для своих.

Марк тут же оживился, его глаза загорелись привычным азартом.

– О, Саш, ты как всегда вовремя! – Он тут же потянулся за пакетиком, как голодный щенок.

Артём, забыв о пролитом виски и социокультурных трендах, с деловым видом снял очки и протёр их, украдкой поглядывая на капсулы. Он кивнул, изображая понимание.

Юля с презрением скривила губу.

– Ну пошло-поехало. – Фыркнула она, разворачиваясь к ним спиной и демонстративно углубляясь в телефон. – Дегенераты.

Все взгляды, включая насмешливый взгляд Юли, невольно переметнулись на Августа. Он замер с бокалом в руке. Внутри всё сжалось в комок тревоги. Он уже был сильно пьян, и мысль о чем-то серьезном пугала его, но сказать «нет» при всех, под оценивающим взглядом Александра, означало выпасть из стаи и показаться трусом, который боится «выйти за рамки». Александр, не сводя с него холодных глаз, будто читая его колебания, медленно взял пакетик. Двумя пальцами он вытряхнул пару капсул на ладонь Марку, потом – Артёму. В пакетике оставалось ещё немного.

– Август. – Одернул его Александр. Он протянул ему почти пустой пакетик. – На дорожку. Маленький бонус к нашей будущей экосистеме. Решать тебе, конечно.

В его тоне не было давления. Была лишь лёгкая, унизительная снисходительность.

Секунда тянулась вечностью. Август чувствовал, как горят уши. Он видел, как Марк и Артём уже готовятся принять свою дозу. Видел спину Юли, которая его презирала. И видел лицо Александра – каменное, ожидающее.

– А, ну… спасибо. – Он выдавил из себя, пытаясь звучать небрежно, и взял пакетик. Пластик был прохладным и скользким в его потных пальцах.

Он быстрым, почти стыдливым движением сунул его в карман брюк, чувствуя, как тот прилипает к бедру. Пакетик был почти пуст, но вес его казался неподъёмным. Он вдруг почувствовал себя не партнёром по «революционной экосистеме», а мальчишкой, получившим подачку от старшего. Александр удовлетворённо откинулся на спинку дивана.

– Я выйду и вернусь. – Сказал вдруг Август, приподнимаясь. – Марк, Юль, дайте-ка пройти.

Он плыл в толпе, как в густом, кипящем супе. Дорога до туалета показалась ему бесконечной. Август толкнул дверь, и музыка притихла – зато стали отчетливее слышны разговоры. Свет здесь был резким, синевато-белым. Он подошёл к раковине, опёрся о столешницу и посмотрел в зеркало.

На него смотрел измотанный, перепивший парень с полумертвыми глазами. Волосы были всклокочены, рубашка мята. Август плеснул в лицо ледяной воды, но это ничуть не помогло – все также плыло.

Когда он выполз обратно и оперся на перила, его взгляд сразу же выхватил его «компанию». Они вылезли из ложи и теперь начали дебоширить на площадке. Ему на мгновение захотелось уйти.

– Извините…

Тихий, восторженный голос прозвучал прямо рядом с ним. Август обернулся. Рядом стояла девушка. Неброская, в простом, но коротком чёрном платье, которое сидело на ней чуть мешковато. Волосы, окрашенные в неидеальный русый, были собраны в неаккуратный пучок. Макияж – слишком яркая помада и немного криво подведённые и сияющие неподдельным благоговением глаза.

– Вы… вы из той самой компании в ложе? – Спросила она, и в её голосе звучало наивное восхищение. – Это правда вы все… бизнесмены?

Она перевела взгляд на его «компанию». В ее глазах читался восторженный трепет.

Все сомнения Августа мгновенно испарились, смылись волной пьяного тщеславия.

– Что-то вроде того, – ответил он, вновь почувствовав себя хозяином положения, и с нарочитой небрежностью взял её за локоть, – скучно тут одной. Пойдём, познакомлю тебя с остальными… Тебе как зовут? Ты с кем-то?

– Меня зовут Лена. – Улыбнулась девушка. – Я была с подругами, но они куда-то ушли, я их потеряла… А тебя как зовут?

– Август.

– Август? – Переспросила она, чуть склонив голову набок.

– Ну, это краткое от Августин. – Объяснил он, чувствуя, как возвращается его уверенность.

– Имя, как у какого-то художника… Или мыслителя… – прошептала она, глядя на него с оценивающим интересом, – родители начитались классики или просто хотели, чтобы все пялились?

– Они проявили креатив. – Он вдруг остановился и пристально посмотрел на неё, – а сколько тебе лет?

– Восемнадцать. – Выпалила она, слишком быстро, будто отрепетировав ответ.

– Хорошо. – Ответил он после недолгого, оценивающего молчания.

– А тебе? – Поинтересовалась Лена, заглядывая ему в глаза.

– Двадцать четыре. – Ответил он и провел ее в ложу.

Август с напускной бравадой усадил Лену рядом с собой, прямо напротив безучастной Юли.

– Юль, это Лена. Лена, Юля. – Бросил он, разливая остатки виски. Юля лишь молча подняла бокал в их сторону, не отрываясь от телефона.

Лена, смущённая её холодным приёмом, сделала большой глоток и спросила:

– А вы… чем занимаетесь? Кроме бизнеса, конечно.

Август усмехнулся, разваливаясь на диване. Алкоголь и её внимание развязали ему язык.

– Ну, бизнес… это так, формальность. – Он мотнул рукой, изображая легкое пренебрежение к деньгам. – А по жизни… Родители, конечно, хотели дипломата, впихнули в Европейский университет. Отучился на арт-менеджера. Спихнули с глаз долой, короче…

– Ого, – прошептала впечатлённая Лена, – сложно было учиться? Это умным надо быть…

– Да нет, – он махнул рукой, но было видно, что он польщен, – просто сидел, слушал, как какая-нибудь преподша рассуждает о «постмодернистских тенденциях в инсталляциях». Скукота. Но иногда… – он сделал паузу для драматизма, – иногда я сам рисую. Карандашом в основном. Людей. Улицы.

Он сказал это с такой неожиданной, ненаигранной грустью, что Лена наклонилась к нему ближе.

– Правда? А можно посмотреть?

– Может, как-нибудь, – он отмахнулся, снова возвращаясь к роли циника, – а сейчас вот… бизнес, как ты сказала. Квартирный. – Он фыркнул. – Сдаем и продаем с братом квартиры. Сижу, бумажки подписываю. Романтика.

– Здорово. – Выдохнула Лена. – А я… я вот учусь. В колледже. На менеджера по туризму. – Она произнесла это с гордостью, но в голосе слышалась неуверенность.

– Менеджер по туризму? – Переспросил Август, и в его тоне сквозила снисходительность, которую он сам, наверное, считал проявлением интереса. – Ну, это… перспективно. Мир посмотреть, людей…

– Да! – Она оживилась, радуясь, что он не стал смеяться. – Я очень хочу путешествовать. А ты много где был?

– Много. – Он кивнул с видом знатока. – И в Европе, и в Азии… Всё это, в общем-то, одно и то же… – Он осторожно положил ей руку на колено. – А вот знакомиться с новыми людьми… это никогда не надоедает.

Лена засмеялась. Смущение отступало, и она наклонилась к нему ещё ближе – их плечи соприкоснулись.

– Согласна!

В этот момент Юля подняла глаза и взглянула на Августа с явным неодобрением.

– Ну что, «арт-менеджер», расскажешь ей теперь про свою коллекцию редкого японского виски дома? Или сразу перейдёшь к демонстрации рисунков?

Август на мгновение смутился, но тут же нахмурился.

– Юль, не кисни. Не в твоём вкусе – иди к Марку, он там, наверное, уже столбы рушит.

Юля лишь усмехнулась, встала и, не сказав больше ни слова, вышла из ложи, оставив их вдвоём в облаке её клубничного пара. Август обернулся к Лене, поймав её немного растерянный взгляд.

– Не обращай внимания.

Очень скоро Лена превратилась в беспомощную, улыбчивую куклу. Она то безудержно хохотала над любыми словами Августа, то внезапно становилась сентиментальной и клала голову ему на плечо.

– Ты такой… настоящий, – выдохнула она, её речь была заплетающейся и медленной, – а эти, в колледже, только и могут, что про тачки и бабло… А ты… ты про искусство… —Она пыталась жестикулировать, но рука беспомощно упала на колени. – А знаешь… мне иногда так одиноко бывает… – её голос дрогнул, – родители вечно на работе… а эти… эти подруги…

Она не договорила, её веки начали слипаться. Август, сам едва сидевший ровно, с пьяным благородством обнял её за плечи, чувствуя, как её маленькое тело безвольно обмякло.

– Все хорошо будет… – Пробормотал он, с трудом фокусируя взгляд.

В этот момент бархатная штора откинулась, и в ложу ввалились Марк и Артём. Их было уже не узнать. Марк, красный и потный, ревел как бык, растянув рубашку на груди. Артём, бледный и с выпученными глазами, пытался его успокоить, но его самого шатало из стороны в сторону.

– Братан! – Заорал Марк, падая на диван рядом с Августом. – Она сказала, что я… что я несерьёзный! Мне надо лететь в Дубай! Прямо сейчас! Докажу!

– Марк, заткнись. – Безучастно просипел Август, пытаясь приподнять Лену, которая уже почти отключилась.

Они выползли из клуба на холодный ночной воздух. Марк тут же попытался обнять уличный фонарь, крича, что это его новая девушка. Артём сел на бордюр и начал рыдать, вспоминая о своей «нереализованной гениальности». Александр вышел последним, холодно окинул эту сцену взглядом, сел в свой внедорожник и уехал, не прощаясь.

Август, цепляясь за стену, одной рукой держал Лену, которая теперь просто висела у него на плече, бормоча что-то невнятное. Он с трудом поймал такси и буквально впихнул её на заднее сиденье, а сам повалился рядом.

– Домой… – Пробормотал он водителю.

Водитель привычно вздохнул и с тихой ненавистью прошипел:

– Нет такого адреса. Как и адресов «к пете», «к андрюхе» и прочим.

– Адрес… – Выдохнул он водителю, с трудом вспоминая свой.

Поездка в такси была кошмаром. Лена то засыпала, то внезапно просыпалась и начинала смеяться или плакать.

– Мне так хорошо… – Шептала она, прижимаясь к нему мокрой от слёз щекой. – Ты меня… не бросишь?

– Не брошу. – Хрипел Август, глядя в потолок и чувствуя, как его самого начинает мутить от движения машины.

Она взяла его руку и прижала к своей горячей щеке.

Потом её снова вырубило. Август сидел, уставившись в мелькающие за окном огни, с мокрой от её слёз и помады рукой, с телом незнакомой девочки на плече и с тяжёлым предчувствием внутри, которое не мог заглушить даже весь выпитый алкоголь. К моменту, когда они наконец приехали, Лена проснулась – у нее словно открылось второе дыхание.

Она почти самостоятельно дошла до квартиры.

– У тебя тут как в музее! – Лена, шатаясь, сделала несколько шагов по огромной комнате, её восторженный взгляд скользнул по высоким потолкам и панорамным окнам. – И растения… Так много! Такие красивые!

Август, чувствуя, как земля слегка уходит из-под ног, бросил ключи на барную стойку. Туман в голове был густым и тёплым.

– Ага… – Хрипло бросил он. – Только вот сциндапсус в последнее время приболел…

Пока Лена крутилась в квартире, Август отошел к комоду, потянулся к знакомой шкатулке, достал косяк. Руки двигались на автомате. Он прикурил, сделал глубокую затяжку. Дым щекотал горло, обещая знакомое, мягкое растворение.

– О, а мне можно? Пожалуйста… – Лера подошла ближе, её глаза заблестели.

Он молча протянул ей косяк. Их пальцы коснулись. Её рука была совсем детской, тонкой, с коротко обстриженными ногтями без лака. Она затянулась неловко, закашлялась, потом снова затянулась, уже увереннее.

– Классно… – Прошептала она, и её голос стал будто дальше. – Всё такое… лёгкое.

– Кому ты врешь? В первый раз кроме мерзкой гари ничего не чувствуешь.

– С чего ты взял, что я в первый раз?

Они сидели на диване, передавая косяк туда-обратно. Их смех стал тише, спокойнее. Август смотрел на неё: при тусклом свете торшера она казалась ещё моложе. Хрупкие ключицы, маленькая грудь, тонкие запястья. В её смехе было что-то щенячье, невинное.

Она придвинулась ближе. Её колено коснулось его ноги.

– Ты классный… – Она сказала это, глядя ему прямо в глаза. – Не как те уроды из колледжа…

Она неожиданно быстро поцеловала его. Её губы были липкими от помады, язык – неумелым и назойливым. Вкус алкоголя, табака и чего-то сладкого. Он ответил на поцелуй, движимый пьяным автоматизмом. В его голове не было мыслей, только смутные тактильные ощущения: мягкость её губ, ее талия под рукой. Она отпрянула, и её взгляд упал на его брюки, на контур пакетика в кармане.

– А… а что там, у тебя? – Она прошептала, её дыхание перехватило от предвкушения. —Давай попробуем? Пожалуйста! Хочу узнать, что такое… по-настоящему круто.

В её голосе слышались капризные нотки, прозвучавшие для Августа, как вызов, как намек на продолжение их общей, особенной связи.

– Милая, – он хрипло рассмеялся, доставая пакетик, – это не игрушки.

– Я же не ребенок! – Она сделала такие жалостливые глаза, что у него ёкнуло сердце.

Он, щедрый и опьянённый собственной важностью, высыпал часть содержимого на стеклянную поверхность журнального столика. Движения его были размашистыми, неточными. Они оба скатались на пол.

Эффект наступил быстро. Их обоих накрыла резкая, неуловимая волна эйфории: мир зазвенел, цвета стали ярче, блики весело запрыгали по комнате. Лена закатила глаза и громко рассмеялась, уперевшись спиной в кровать. Она выжала из себя пару бессмысленных слов, замерла и рассмеялась снова – на этот раз еще громче. Август любовался ей со стороны, как вдруг в ней что-то щелкнуло: ее движения стали резкими, порывистыми. Она неожиданно дернулась, отпрянула от дивана и бросилась к нему, хватаясь за него рубашку, прижилась к его груди.

– Я хочу тебя, – она просипела, её голос стал низким, хриплым, без капли детской наивности, – прямо сейчас.

Не дожидаясь ответа, она набросилась на него, целуя его шею, лицо, небрежно расстегивая его рубашку. Её пальцы царапали кожу. В её глазах, широко раскрытых, плясали огоньки химического безумия. Август почти не сопротивлялся. Его руки сами собой отвечали на её грубые ласки. Всё происходило как в дурном сне: её горячее, липкое тело, её сдавленное дыхание, запах пота и дешёвых духов, смешавшийся со сладковатым химическим душком.

Он видел не Лену, а очередной, размытый, агрессивный образ. И когда она, уже почти теряя сознание от веществ, потянула его на кровать, он, как марионетка, последовал за ней.

Корабельная роща

Когда Август открыл глаза, мир не перестал вращаться. Кровать расплывалась, переворачивалась, как палуба корабля в шторм, а висках стучало глухо и далеко. Мысли вязли в ватной прослойке, не долетая до сути.

Активная, требовательная тошнота подступила к горлу – от нее он, вероятно, и проснулся. Август с трудом отполз к краю кровати, свесил голову, ожидая рвоты, но его лишь судорожно передернуло. В горле стоял противный химический привкус, сладковатый и металлический одновременно. Он лежал на боку, глядя на вращающийся пол, и вдруг почувствовал холод спиной, будто сзади было открыто окно. Он повернулся, чтобы отодвинуться от воображаемого сквозняка, и уперся в нее: девушку со светлыми волосами, лежащую лицом к нему.

Он моргнул, пытаясь сфокусировать зрение. В глазах двоилось. Он видел то одно её лицо, то два накладывающихся друг на друга. Август выдохнул – теперь он точно был уверен, что это все не по-настоящему. Он потянулся к ней, чтобы оттолкнуть навязчивый образ, и коснулся её плеча – оно было ледяным и одеревеневшим. Август тут же одернул руку.

Сглотнув, он попытался встать, но ноги не слушались, и он рухнул на пол, ударившись плечом о тумбу. Боль была смазанной, как во сне. Потом он пополз, сам не зная куда – в голове крутилась мысль отыскать телефон, позвать кого-нибудь, чтобы прекратить этот кошмар. Ему удалось лишь слегка отодвинуться от кровати, прежде чем снова упасть – теперь он лежал на полу, прижимаясь щекой к холодному бетону. Пол почему-то был мокрый. Туманными глазами он смотрел на руку девушки, свисавшую с кровати, пытаясь собрать картинку:

Девушка, в его кровати, холодная, лежит. Почему холодная? Холодно в квартире – нужно закрыть окно. Не двигается – крепко спит. Все спят, и ему тоже нужно поспать.

Не дышит, грудь не поднимается – очень крепко спит, а может быть просто замерзла – нужно ее укрыть.

Август попытался подняться, чтобы найти одеяло. Оттолкнулся рукой от пола, и что-то хрустнуло в запястье. Боль донеслась до мозга с опозданием, тупая и далёкая. Он пошатнулся и с размаху ударился коленом о ножку кровати – удар отдался глухим эхом где-то в костях, но настоящей боли не было снова. В ушах стоял гул, высокий и непрерывный, как писк комара. Сквозь него доносились звуки города – гудки, трамвай – но они были приплюснутыми, как из старого телевизора.

И снова он уставился на девушку: светлые волосы, темно-синяя маечка, тонкая ручка… И почему-то не дышит – значит… не спит? Почему не дышит? Значит…

Цепочка мыслей обрывалась, толком не успев начаться. Каждое мгновенье он выхватывал миллионы бесполезных образов, но не мог сложить два плюс два. Обрывки ощущений вгрызались в его сознание, как черви: вкус на языке, вспышка света в клубе, чей-то смех.

Горло было ободранным, будто он съел ведро битого стекла. Страх приходил не мыслями, а физически – как холодная тяжесть в животе, как дрожь в челюсти, которую он не мог сдержать. Мир распадался на куски, которые невозможно было собрать обратно – от этого становилось еще страшнее и хуже. Понимая, что стоять не выходит, он медленно опустился на колени, держась за кровать – тут-то в его поле зрения попал телефон.

Экран был разбит на паутину, под плёнкой виднелись чёрные потёки. Август тыкал в треснувшее стекло, пытаясь разблокировать его, но отпечаток пальца не срабатывал – пришлось вводить пароль, цифры путались. Наконец, экран мигнул. Август зажмурился от яркого света.

В списке контактов все имена смешивались, расплывались. И все же он выхватил чей-то номер. Послышались гудки, и ему ответили.

– Сань… – Зашептал он хрипло. Слова физически застревали в горле. – Сань, привет.

– Август? Че тебе? Ты в порядке? – Голос в трубке был весёлым, кто-то смеялся на фоне.

– Сань, слушай… У меня тут… проблема. – Он обернулся, посмотрел на диван. Девушка лежала в той же позе. Её рука неестественно свесилась, пальцы касались пола.

– Уже в семь утра проблема?

– Да тут… девушка. Очнуться не может. Холодная вся. Может, врача? Только тихого, понимаешь? – Он говорил медленно, с паузами.

В трубке повисло молчание. Смех на заднем фоне стих.

– Холодная, говоришь? – Голос стал резким стал резким, деловым. – Дышит?

Август снова посмотрел на грудь девушки. Она не двигалась.

– Не… Не вижу, чтобы дышала.

– Блять, Август. Ты сейчас где? Дома? Один?

– Дома. Она… она лежит. Мне страшно. Она не просыпается…

– Не двигайся, нихуя не трогай! – Рявкнул в трубку Александр. – Я звоню ребятам. Сиди и жди. Понял? Не выходи, никому не открывай. Ну кроме ребят, само собой. Сейчас приедут.

Август кивнул, забыв, что по телефону это не видно. Связь прервалась. Он сидел на холодном бетонном полу, прислонившись к стене, и смотрел на неподвижную фигуру на своём диване. В поле зрения попала монстера. Огромный тёмный лист колыхался от сквозняка. Августу казалось, что прошла от силы минута, когда в дверь застучали:

Стук в дверь был не таким, как у брата. Не отрывистым и чётким, а тяжёлым, будто били не костяшками, а всей пятернёй. Август уже не был уверен, что кому-то звонил, и сейчас особенно испугался.

– Август! Открывай, блять! Это свои!

Голос из-за двери был единственной ниточкой, связывающей его с реальностью – он вспомнил, что ему сказали ждать. Он пополз. Тело не слушалось, ноги путались. Он встал на четвереньки, потом, ухватившись за барный стул, поднялся во весь рост. Комната накренилась, поплыла. Он сделал шаг, и острая, впервые за все время острая боль пронзила ступню. На полу валялись острые осколки разбитой бутылки, и один из них глубоко вошел ему в ступню. Из пореза сочилась тёмная кровь. Август допрыгал до двери, оставляя на бетоне прерывистые кровавые следы, и, едва не упав, повернул ручку.

В проёме стояли двое. Один – крупный, в тёмной спортивной куртке, с пустым, ничего не выражающим лицом. Второй – поменьше, с быстрыми, бегающими глазами. Они вошли без разрешения, оттеснив его вглубь прихожей.

– Ну ты и ушатал себя, аристократ… – Безразлично констатировал крупный, окидывая его взглядом.

Взгляд крупного скользнул мимо него, вглубь лофта, и остановился на диване. Он что-то коротко кивнул напарнику.

– Живее.

Тот, что поменьше, быстрыми шагами направился к дивану. Август инстинктивно сделал шаг вперёд, его тело само потянулось туда, к этому центру тишины и ужаса.

– Э, куда? – Крупный положил ему на грудь тяжёлую ладонь и легко отпихнул назад. – Стоять.

– Я… она… – Попытался сказать Август, но слова сбивались в кашу.

– Мы видим.

Август наблюдал, как из сумки, которую принёс второй, достали большой, плотный, чёрный мешок для строительного мусора.

– Господи, – бросил вдруг один из них, – она же девчонка совсем. Ты глянь… Ей то шестнадцать хотя бы есть?

Крупный с раздражением оттолкнул Августа в сторону и сам подошёл к дивану. Он внимательно, как товар, осмотрел девочку – её маленькое, осиное лицо, худые руки, дешёвую бижутерию на шее. Его скулы напряглись. Он медленно повернулся к Августу. В его глазах горел холодный, беспощадный огонь.

– Ну ты и мудак, блять. – Произнёс он с тихой, свистящей интонацией, от которой кровь стыла в жилах. – Совсем крышу снесло? Ей лет сколько?

Август стоял, не в силах пошевелиться, не в силах ответить. Слова «шестнадцать» и «девчонка» пробили даже его химический туман, ударив в самое нутро животным, первобытным страхом.

– Я… я не… – он попытался что-то сказать, но Александр лишь плюнул на пол почти у его ног.

– Заткнись. Не говори нихуя.

Август смотрел, как он ловко, почти профессионально, перекатил тело с дивана на расстеленный на полу мешок. Движения были резкими, без всякого почтения. Он видел, как светлые волосы слиплись и испачкались в пепле с пола. Он видел, как мешок застегнули на молнию и девочка утонула в длинном тёмном свёртке.

Второй человек тем временем прошёлся по квартире, собрал с пола и столов все намёки на вчерашний вечер: пустые пакетики, горелые бумажки. Всё полетело в ту же сумку.

– А… а куда? – Прохрипел Август, когда двое подняли свёрток.

Крупный обернулся на него. В его глазах не было ни злобы, ни сочувствия. Только холодное презрение.

– Куда мусор вывозят, туда, – бросил он через плечо, – она умерла, долбоёб. Усёк? Трупы у себя дома не оставляют.

Дверь закрылась. Август остался стоять один посреди прихожей. На полу остались только его кровавые следы и пустота на диване. И только сейчас, в гробовой тишине, когда нечего и некого было бояться, до него начало медленно, как лава, доползать чудовищное понимание.

Он быстро уснул, в том числе от переизбытка чувств. А когда проснулся, то почувствовал, будто в ступню ему воткнули раскаленную кочергу.

Только боль и заполняла его сознание, потом – пришла тошнота. Он сглотнул, боясь, что его тут же вырвет, и затрясся, как в лихорадке.

Август с трудом подтянул ногу к себе. От увиденного он в одно мгновение побледнел. Самые страшные сценарии нарисовались в голове: он черт знает сколько часов проспал с воткнутым в ногу стеклом, а ведь это заражение, гангрена, ампутация… Как контуженный солдат, он пополз в ванную. Каждое движение, каждый толчок отзывались в ране новым ударом.

Август сел на край ванной, а окровавленную ногу закинул на крышку унитаза. Багрово-синяя, с рваными, подсохшими краями раны, ступня распухла до неузнаваемости. Из изуродованной плоти торчало несколько осколков – мелкие, как иголки, и один покрупнее, глубоко вошедший в мягкие ткани у свода стопы. Руки дрожали так, что пинцет выскальзывал из пальцев. Август неумело сделал первый захват, вцепившись в торчащий край самого большого осколка. Боль взорвалась ослепительной белой вспышкой. Дёрнул – и пинцет соскользнул. Алая кровь хлынула с новой силой, оставляя следы на холодном кафеле.

Он стиснул зубы – в глазах проступили слезы, а голова от боли закружилась. Чтобы добраться до осколка нужно было снова раздвинуть неровные, рваные края раны. Осколок стоило не вытаскивать, а сперва поддеть, расшатать. Он снова взял пинцет, уже левой рукой, прижимая правую к груди, чтобы хоть как-то унять тремор. Вторую попытку он начал аккуратнее, пытаясь просунуть тонкие губки инструмента глубже, под основание осколка. Металл скользнул по стеклу, соскочил и вонзился в живую, неповреждённую ткань рядом. Август взвыл – коротко, по-звериному.

Отчаяние накатывало волной. Он видел, что делает только хуже, и нога превращается в решето, но вытащить осколки стало навязчивой идеей. Август снова и снова вонзал пинцет в рану, теперь уже не целясь, просто разрывая её, расковыривая, чтобы нащупать первопричину. Кровь текла по руке, пачкала его одежду, на полу образовалась липкая лужица. Он видел в ране кусочки грязи, ворсинки от носка, крошечные осколки, которые он дрожащими пальцами пытался выудить.

Наконец, ему удалось зацепить главный осколок. Не вытащить, а просто зацепить. Он потянул, медленно, преодолевая сопротивление живой кожи, никак не хотевшей его отпускать. Боль была уже не острой, а глубокой, выворачивающей. Осколок, покрытый кровью и слизью, с противным хлюпающим звуком вышел наружу. Август безумными глазами смотрел на него, удерживая пинцет трясущейся рукой – с тихим звоном он бросил его в раковину.

Вытащив оставшиеся осколки, он опустил ногу в ванную, включил кран – от ледяной воды его выгнуло. Отыскав в шкафчике перекись, Август плевком залил ей рану, весь скривился, застонал, и криво и нелепо замотал ступню несколькими оборотами бинта, который тут же пропитался кровью.

И тут его взгляд упал на маленький блестящий предмет, закатившийся за раковину – черную, пластиковую сережку-звездочку. Ледяная волна прокатилась по спине. Воспоминания, вытесненные болью и сном, пробудились и обрушились на него страшным потоком.

Светлые волосы на его подушке, восковое лицо, холод, чёрный мешок. И главное – недобрый голос:

«Ей то шестнадцать хотя бы есть?»

Его вырвало. Не вышло ничего, кроме желчи. Он сжался на холодном полу ванной, прижимая колено раненой ноги к груди. Виной и раскаянием здесь и не пахло – его мозг тут же начал выстраивать оправдания, грязные и пошлые: Сама лезла! Сама пристала! Сама всё это хотела! Он повторял это про себя снова и снова, пытаясь заглушить нарастающую панику.

Август схватил сережку, сжал ее в кулак и нашел в себе силы подняться. Выйдя из ванной, он еще раз осмотрел свою потрепанную прошлой ночью квартиру, добрался до прикроватного столика и швырнул сережку в выдвижной ящик.

Не успел он вздохнуть, как в дверь постучали. Август отпрыгнул от стола, как кошка. Дверь открылась, и на пороге появился Коля.

В нос ему ударила едкая смесь перегара, запах кислого вина и какого-то сладковатого, лекарственного душка. Воздух был спёртым, тяжёлым, им было трудно дышать. Глаза медленно заскользили по деталям, складывая их в чудовищную картину.

Пол утопал в осколках – россыпях стекла и фарфора, а среди них темнели засохшие капли и размазанные следы – бурые, почти чёрные; кровавые дорожки, как пунктир, вели от двери ванной, петляли к дивану и заканчивались тут же, у его ног.

Он поднял глаза и увидел обугленное пятно на столешнице из цельного дуба – будто кто-то поставил раскалённую сковороду и не заметил, как древесина задымилась и почернела. Были перевернуты пару стульев, одежда была разбросана, как грязное тряпьё, а пустые бутылки из-под виски и текилы мирно соседствовали с кадками, где растения по-прежнему тянулись к свету яркими, зелеными равнодушными листьями.

Август стоял у стола, босой, полуголый, в брюках, испачканных в грязи, крови и чём-то ещё. Его руки мелко и беспрестанно дрожали, глаза были стеклянные и пустые, как два высохших колодца. Август отшатнулся.

– Боже правый… – Имя брата застряло у Коли в горле. Он стоял, не в силах оторвать взгляд от кровавых следов на полу. – Что… что с тобой? – Он мотнул головой, будто отгоняя назойливую муху, и вдруг нахмурился. – Я же говорил! Говорил, будь готов! Сегодня подписание ДКП! Ты что, вообще ничего не помнишь?!

Август опешил, его глаза забегали по комнате, избегая встречи с Колей. Воспоминание хлынуло с новой силой: чёрный мешок, молния, голоса. Ему стало физически плохо, чувства тошноты и боли обратились в чистую, обиженную злость.

– Отстань… – Прохрипел он, и в его голосе впервые появилась живая, хоть и ядовитая, нотка. – Мне плохо! Не видишь? А ты, со своими документами…

– Я вижу! – Коля резко шагнул вперёд, его тень накрыла Августа. – Я вижу, во что ты превращаешь свою жизнь, но это твой выбор! Только, будь добр, давай этот выбор не будет касаться меня! Ты понимаешь, что мне теперь за тебя отдуваться?

– Конечно! – Обиженно закричал Август. – Вечно ты прав, а я во всем виноват! Разумеется! – Он замолк, отводя глаза в сторону, его плечи сгорбились. – Вечно вам что-то надо… Рвете меня, а на меня самого плевать…

Его напускная ярость вмиг сменилась опустошением. Коля смотрел на него, и губы его плотно сжались. Гнев всё ещё клокотал где-то внутри, но поверх него нарастало что-то другое – тяжёлое, холодное и безнадёжное. Он устало провёл рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль.

– И зачем ты это начинаешь? – Спросил Коля, и его голос был тихим, почти уставшим.

– Не начинаю я ничего…

Коля медленно выдохнул, его взгляд упал на разбитую бутылку в ногах у брата.

– Да. – Тихо, но очень чётко продолжил он. Голос был ровным, почти бесстрастным, и от этого каждое слово звучало как приговор. – Всем что-то надо. Мне – чтобы ты был вменяемым человеком, хотя бы на полчаса. Я за неделю тебя предупредил. – Он сделал паузу, давая этим словам повиснуть в спёртом воздухе. – Почему ты выбрал именно этот день, чтобы нажраться? Что ты употреблял?

– Может быть, ты спросишь, что случилось? – Август попытался сказать это с вызовом, но не вышло. – Я ничего не употреблял.

Коля внимательно посмотрел на него – на дрожащие руки, на пустой взгляд, на грязь и кровь.

– Хорошо, Август. – Он произнёс это с обречённой готовностью выслушать очередную небылицу. – Что у тебя случилось?

Август замолчал, неловко отворачиваясь. Его пальцы судорожно сжали край столешницы. Он хотел, чтобы его спросили, но, когда спросили, в голове не нашлось ничего, кроме лжи и пустых отговорок.

Коля больше не смотрел на него. Он подошёл к дивану, поднял с пола первую попавшуюся футболку – тёмную, чтобы не так было видно грязь – и бросил её Августу прямо в руки.

– Одевайся. Быстро. Мы уже опаздываем.

В его голосе не было ни прежней ярости, ни даже усталости. Только плоское, безразличное упрямство. Август молча, движениями робота, стал натягивать футболку. Ткань прилипла к влажной коже, и ему пришлось с силой дёрнуть её вниз. Каждое движение отзывалось тупой болью в раскалённой ступне.

Они молча вышли из лофта. Август ковылял, хватаясь за стены, а Коля шёл впереди, не оглядываясь, лишь на полшага замедляясь на поворотах. Он не предлагал помощи, и больше не спрашивал, все ли в порядке. Это молчаливое игнорирование жгло сильнее любых упреков.

В лифте Август прислонился к зеркальной стене, закрыв глаза. Мир снова поплыл, но теперь не от химии, а от слабости и дикого внутреннего напряжения. Он чувствовал, как брат стоит в полуметре, ровно дышит и смотрит в телефон, отвечая на сообщения. На Августа нахлынула новая волна обиды и ревности. Ему так плохо, а Коля думает только о сделке.

Он украдкой взглянул на брата. Тот смотрел в экран – на его лице не угадывалось ни тревоги, ни сочувствия. Август, как ребенок в истерике, обтерся лицом об стекло. Коля привёл его к чёрному, немаркому внедорожнику. Август с трудом втиснулся на пассажирское сиденье, закинув больную ногу в проход. Ремень безопасности казался необычайно давящим и тяжелым. Коля завёл мотор, и в салоне зазвучал какой-то подкаст.

Первые минуты они ехали в полной тишине. Август смотрел в окно на мелькающие огни Питера.

– Можно окно открыть? – Хрипло спросил он. Ему было душно.

Коля, не глядя, кнопкой опустил стекло. Ворвавшийся холодный воздух ударил в лицо.