Я сохраню твой секрет

Пролог

Мы сидели на поваленных стволах, ели жареные сосиски и пили лимонад, но так думали только взрослые, которые устроились недалеко от нас в палатках, тем самым создавая видимость нашей свободы. Нам по 12—14 лет, какой здравомыслящий родитель оставит детей в горах одних?

– Бабка та померла вскоре, а в дом въехала молодая пара…

Илья рассказывал страшную историю, прочтённую накануне в интернете. На наших лицах танцевали тени пламени от костра, который время от времени свистел и потрескивал, из сердцевины очага взметались горящие искры и почти сразу догорали в воздухе.

– Какая банальщина! – поморщился Влад. – Я знаю историю о девочке, которую заживо похоронили собственные родители. Хотите послушать?

Илья поник, когда Влад моментально завладел вниманием остальных. Я повернула голову к Але, моей лучшей подруге и сестре. Она улыбнулась, задев меня плечом. Протянула руку с пластиковым стаканом.

– Будешь пиво? – спросила она.

– Нет, вдруг взрослые запах почувствуют.

– Если они и выйдут из палатки, то, только чтобы за неё сходить, в туалет.

– Кто пиво купил? – интересуюсь я.

– Дарий. У него друзья есть совершеннолетние. – с восторгом и обожанием пролепетала Аля.

– Понятно.

Я посмотрела за спины ребят, увидела силуэт Дария. Он облокотился спиной на ствол дерева, согнул коленки и положил на них прямые руки, смотря куда-то перед собой. Он самый старший из нашей компании, ему пятнадцать, порой мне кажется, что ему с нами скучно. Однако здесь он потому, что вроде как встречается с Алей. Она его младше всего на два года, а я на три.

У Дария тёмные, не слишком короткие волосы, которые всегда уложены небрежно, но привлекательно. Красивые голубые глаза. Он высокий и спортивный. Харизматичный и опасный. У него есть старший брат, тоже красивый, но ему уже двадцать. Дарий часто проводит время с ним и его компанией, может, поэтому он иногда говорит вещи, которые больше подходят взрослым, чем детям?

Однажды он сказал нам с Алей:

– Вам кажется, что этот мир прекрасен? Нет, он уродлив во всём. Люди – вот кто всё испортил. Рано или поздно всё разрушится, всё станет пеплом. 

Тогда Аля полюбопытствовала:

– Ты говоришь о конце света?

Дарий ответил, задержав на мне взгляд:

– Нет, я говорю о человечности, Аля, станет совсем темно, когда люди забудут о том, кто они есть. 

Тогда его взгляд меня пленил и совершенно новое чувство закралось в сердце, но больше он так на меня не смотрел, да и к лучшему. Я бы не предала Алю ни за что на свете.

Я задумалась и совсем не заметила, что Аля куда-то ушла. Тёмный силуэт Дария также исчез с места, где он сидел. Я не собиралась их искать или следить, я не взрослая, но понимаю, зачем парочки уединяются. Не думаю, что Аля могла с ним заниматься сексом, но целоваться в её возрасте приемлемо. Да и если бы было у них что-то такое, она бы мне рассказала.

Пошла уже десятая по счёту история, я даже не обращала внимания, сколько их всего было рассказано за вечер, а Аля так и не вернулась. Ребята смеялись громче обычного, шумели и прикалывались друг над другом. Я посмотрела на родительскую большую палатку, кемпинговые фонари горели, за тканью виднелись тени – они тоже выпивали и общались.

Я поднялась на ноги и сказала:

– Ребят, я пойду Алю поищу, кто-нибудь пойдёт со мной?

– Не порти людям вечер, Лера, все знают, зачем они уединились. – Илья загоготал.

Я перешагнула бревно и направилась в сторону обрыва, даже если Али и Дария там не окажется, я просто полюбуюсь видом на лес у подножия и маленький город.

– А я бы посмотрел. – долетел мне в спину голос Влада.

– Ну ты и придурок. – ответил ему кто-то.

Руками я прокладывала себе путь, убирая в стороны заросли кустарников. Услышала возмущённый и психованный голос Али. Замерла и пригляделась. Недалеко от уступа стоял Дарий, из стороны в сторону порывистым шагом ходила Аля. Я не любительница подслушивать чужие разговоры, но раз уж я здесь… напрягла слух, продолжая крошечными шагами приближаться.

– Ты бросаешь меня? – прикрикивает Аля. – Ради кого?

– Между нами ничего и не было. – спокойно, даже устало отвечает Дарий. – Давай ты подрастёшь немного, а там видно будет.

– Ради кого? – упрямо повторяет Аля.

– Аль, ты ребёнок ещё, посмотри на себя.

– Я не ребёнок!

– Ты даже ногой топнула, как дитё капризное. – заметил Дарий, распрямляя спину. – Я ухожу.

Аля так и осталась стоять на месте, смотря в спину Дария, хоть та уже слилась с темнотой. Я вышла из своего укрытия и подошла к ней.

– Мне жаль, – сочувственно произнесла я.

Аля оставила на мне злобный, разгорячённый взгляд, который, вероятно, клеймом отпечатается на душе. Она подошла ближе к обрыву, и моё сердце неприятно сжалось, а ладони мгновенно вспотели. От головокружительной высоты я всегда держалась подальше, довольствуясь видом перед собой, а не под ногами.

– Аль…

– Заткнись! – выпалила она.

Я отшатнулась, словно меня толкнули в грудь. Никогда подруга ещё со мной так не разговаривала. А происходящее дальше выбило из-под моих ног твёрдую почву.

– Ты сука, Лера! – Аля резко развернулась и направилась ко мне. – Ты лицемерная сука, которая всегда из себя строит такую невинную девочку, что аж тошнит! Смотрю на тебя и хочется блевануть, прямо с этого чёртового обрыва!

– Ты пьяна, – бормочу я, делая несколько шагов назад.

Но Аля наступает быстрее, её цепкие пальцы хватают меня за предплечья, ногти впиваются в кожу. Она плюёт мне в лицо, её губы расплываются в омерзительной улыбке, скользкой и надменной.

– Признавайся! – трясёт меня Аля. – Он из-за тебя меня бросил?

И здесь я впала в оторопь, смотрела в её безумные глаза и силилась понять, действительно ли это та самая Аля, моя подруга и сестра… или кто-то совсем чужой и далёкий.

– Отвечай! – верещит Аля.

– Мы же… сёстры… – едва молвлю я.

– Ну конечно! – огрызается она. – Посмотрела бы я на тебя, сестрёнка, если бы отец выбрал меня, а не тебя, если бы остался с моей матерью, а не с твоей, если бы выбрал мою семью, а не твою! – у Али изо рта полетели слюни, они брызгали мне на лицо и шею.

Я начинаю сопротивляться, когда она тащит меня к краю обрыва, моё сердце тарабанит в груди, словно вот-вот вырвется наружу, я попыталась закричать, но визг застрял в горле и с губ сорвался тихий писк. Страх во мне расползался с губительной скоростью, я жадно глотала воздух, стараясь отбиться от Али, но она старше и сильнее меня, я попыталась завалиться на землю, но она удержала моё тело в своих руках. Её гнев прибавлял ей сил, а алкоголь затуманил рассудок.

– Ты шлюха, Лера! Вот ты кто! У тебя даже грудь ещё не выросла, а ты у меня парня хочешь отбить?

– Я… не… пожалуйста, Аля… приди в себя…

– Закрой свой рот!

Мы уже почти на грани, ещё немного и она действительно меня сбросит в пропасть! Паника поглотила меня, я вырывалась, падала, пыталась позвать на помощь. Аля хватала меня за майку, руки и волосы. Я представила, как я полечу, что в моей голове промелькнёт перед смертью? Вся жизнь, как пишут в книгах, лица родных или я буду чувствовать бесконечный всепоглощающий страх перед вечным сном? Или последнее, что я запомню, будет обезумевшее и перекошенное лицо Али? Я закрываю глаза.

Следующее, что я чувствую, – это чьи-то руки и голос, все звуки доносятся до меня приглушённо, но постепенно обретают нужную частоту. Моё тело прижимается к чему-то такому же живому. Крепкие руки сжимают меня крепче, не позволяя свалиться, ведь я почти потеряла сознание.

– Успокойся! Что ты наделала?

Голос Дария. Значит, он меня держит, он рядом.

– Всё из-за неё? – с остервенением спрашивает Аля.

И я не узнаю её голос. Он больше не принадлежит моей подруги, скорее демону, забравшему её душу. В меня снова вцепляются её пальцы, тянут за волосы на затылке, за ткань майки.

– Хватит!

Дарий почти рычит над моей головой, я сильнее вжимаюсь в его твёрдую грудь, как в последнюю надежду на спасение. Почему никто не приходит? Где все взрослые? Где ребята? Я поворачиваю голову, моя щека трётся о ткань его футболки, периферийным зрением замечаю новый выпад Али, но в последний момент Дарий выставляет руку и отталкивает её и… она срывается в бездну.

Я скулю, словно подбитая собачонка, сильно зажмуриваюсь, вновь тычу носом в грудь Дария. Страх отступает, по крайней мере, страх перед собственной смертью. Но появляется другой, зловещий, вязкий и обволакивающий, тёплый, как кровь, сочащаяся из глубокой раны. Дрожь пробирает мои кости, в ушах звенит удаляющийся крик Али, но вскоре всё стихает.

У Дария учащённое дыхание, он не скулит, дышит носом, рвано и громко. Его сердце долбится внутри так сильно, и я понимаю, что ему тоже страшно, но он храбрится, перебирает дрожащими пальцами мои спутанные и всклокоченные волосы.

– Это будет наш маленький секрет. – шепчет он.

Глава 1

На дорожной табличке написано белым по голубому:

Северо-Гранск 1.3 ↗

Отец сворачивает с трассы, руководствуясь указанием стрелки на табличке. Через приоткрытое окно ветер треплет мои волосы, беспорядочно раскидывая пряди цвета холодного шоколада по салону автомобиля. Я закрыла глаза и наслаждалась потоком не свежего, но холодного воздуха. Новость о смерти матери я приняла… неоднозначно. В первые минуты осознания грудь придавила тоска, но вскоре всё сменилось пустотой. Не везде, но в уголке моей души, где притаилось место именно для неё. А теперь она мертва, и та ячейка внутри меня, ушла вместе с ней, словно никогда и не существовала.

Мы с папой единственная её родня. Когда ему позвонила наша бывшая соседка из Северо-Гранска, он предупредил на работе, что какое-то время будет отсутствовать, у него своё производство по изготовлению детской мебели, так что отпрашиваться или выбивать отпуск за свой счёт не приходилось. А я студентка-заочница, и сейчас первые числа июля. Не то чтобы у меня были грандиозные планы на лето, но всё же я рассчитывала проводить время иначе. Северо-Гранск в программу летних каникул точно не входил.

– Пап, – обращаюсь к родителю, – мы же там не долго будем? Пару дней?

Отец награждает меня тяжёлым взглядом через зеркало заднего вида. В уголках его серых глаз пролегли глубокие морщинки. Мне или кажется, либо весть о смерти бывшей жены состарила отца лет так на пять за один день. После звонка он ушёл в свою комнату и провёл там весь день, только под вечер дошёл до кухни, открыл холодильник, взял пару банок пива и вернулся в свою берлогу.

– Прости, – говорю я, – пробудем в городе столько, сколько необходимо.

Я вновь ловлю его взгляд в зеркале, но теперь он тёплый, говорящий «спасибо».

– Думаешь, дом продать нужно? – спрашивает отец. Он старается говорить ровным тоном, но я чувствую подавленность.

За последние шесть лет я научилась читать его от и до. Каждый взгляд, пролёгшую на лбу морщинку, изгиб губ, выражение лица… всё. Мой отец – мой лучший друг. Странно, обычно так происходит с мамами и дочерями, но у меня совсем не обычный случай, по крайней мере, так говорят мои знакомые. Если бы когда-то мама поехала с нами, не знаю, быть может, всё сложилось иначе.

– Можно сдать его в аренду. – предлагаю я.

– Нет, кто будет снимать дом в Северо-Гранске? – отец качает головой, на его лице появляется забавное выражение.

– Тот, кто любит Северо-Гранск? – предполагаю я с улыбкой. Отец подхватывает мою попытку его растормошить, на время забыть о завтрашнем дне, о прощании с мамой. Он снисходительно улыбается. – Тебе совсем необязательно принимать решение здесь и сейчас.

– Нам, – поправляет он, – это наш дом, Лера. Мы будем принимать решение вместе. Что скажешь?

– Есть хочу. – говорю я. – В животе словно парк Юрского Периода открыли, такой рёв доносится.

Папа смеётся, на его гладковыбритом лице разглаживаются морщинки, вот он становится тем человеком, которого я знаю, жизнерадостным и излучающим жизнь, светлую и настоящую. Когда-то он выбрал меня, отказавшись от всего: родного дома, любимой жены, привычного окружения, небольшого, но бизнеса, в общем, от своей жизни во благо моей. Разве теперь я могу его в чём-то упрекнуть или сказать, что он делает что-то неправильно? Я должна стараться, вернее, я обязана запереть все свои воспоминания и проглотить страхи, даже если они вознамерятся прокладывать себе путь по горлу, словно скалолазы, вбивающие в щели скальные крючья, а уж в моей душе таких пробоин достаточно, есть за что зацепиться.

– До города динозавры тебя не съедят? – серьёзно уточняет папа. – Помнишь, мы часто ходили в «Старик Мантович»? Там когда-то были изумительные манты. – барахтаясь в приятных воспоминаниях, говорит папа. – А какие там были вкусные пельмешки…

Папа говорил о пельмешках, мантах, супах, о гастрономии Северо-Гранска. Я молча слушала, иногда улыбалась и кивала, как бы говоря: я всё помню, мы помним. Так ли оно есть на самом деле? Я не помню вкус теста и мяса, но до сих пор слышу воспроизводимый мозгом, удаляющийся крик Али, которая рухнула с обрыва, точно камень на дно океана. Помню её безумные, горящие ненавистью глаза, кислый и мерзкий запах изо рта, который так и смердел продуктами распада. Как бы я ни старалась забыть о прошлом, оно напоминает о себе.

Вопрос: почему?

Я храню его секрет. Наш секрет. Маленькая тайна, которая стоила большой человеческой жизни. Опять же, раскрыв тогда я наше таинство, что изменилось бы? Аля не ожила бы как по волшебству, время не повернулось бы вспять, я бы не попросила мать отговорить меня от ночёвки в горах.

Есть и обратная сторона медали. Если допустить, что он так и не пришёл в тот день на уступ, тогда, вероятно, моё тело, разбитое о горные выступы, собирали по частям в лесу, птицы клевали мою плоть, содранную о камни, кусками повисшую на иголках сосен и елей. Как мне такая альтернатива?

По горлу поднимается рвотный спазм, мне становится дурно. Воспоминания съедают меня, словно голодные волки. Я заставляю себя сглотнуть подступающую отрыжку. Открываю окно полностью, откидываю голову на спинку кресла, держусь, чтобы не вывалить язык, как кокер-спаниель, которого укачивает в машине.

Наш маленький секрет. 

Я должна сохранить его.

Глава 2

На дорожной табличке написано чёрным по белому:

Северо-Гранск

Мы заехали в город.

У меня на голове зашевелились волосы, точно змеи. Моя кожа, словно комбинезон меленького размера, стягивает кости. Моя оболочка исторгает меня же саму, будто я инопланетное создание, вторгнувшееся в чужую обитель. Знаю, всё происходит в моей голове, мой мозг светится красным, как бы говоря: «СТОП, немедленно развернитесь»!

Я не могу. Всего несколько дней. Терпи.

Мы проезжаем ряды однотипных кирпичных пятиэтажек, из-за неба, затянутого серыми облаками, всё кажется бесцветным, асфальтированные дороги почернели после дождя. Мелкие капли от проезжающих мимо машин налипают на ветровое стекло. Отец включил «дворники».

Тук-тук.

Тук-тук.

Тук-тук.

– Включи радио, – прошу я.

– Почти приехали.

Отец заезжает на полупустую парковку перед одноэтажным зданием кафе, останавливается на разметке. Вытягивает голову и тело вперёд, сжимая пальцами руль, рассматривает фасад заведения через лобовое окно. В некоторых местах голубая краска отслоилась, обнажив старую штукатурку, над входом висит выцветшая вывеска с названием: «Старик Мантович». Либо её наклон вызван непогодой, либо временем.

Мы с отцом выходим из машины и направляемся к двухстворчатым дверям. Когда те открываются, звенит колокольчик – совсем как в детстве. По заведению разливается мягкий свет, после уличной прохлады здесь довольно уютно. Колонки под потолками разносят по залу негромкую мелодию. Всё те же квадратные столы и потёртые диваны, хотя обивку скорее сменили, если я верно помню, раньше она была бордовой, а сейчас ткань на диванчиках тёпло-оранжевая.

Мы заняли столик, который нам предложил официант. Всё меню уместилось на одном ламинированном листе. На одной стороне значились: закуски, салаты, супы, манты и пельмени, горячие блюда с гарниром, на обратной стороне – барная карта. Отец заказал манты со свининой и говядиной, сметанный соус, суп с фрикадельками и чесночный хлеб.

Когда подходит моя очередь делать заказ, слышу своё имя, мой указательный палец так и замирает на «пельмешках по-домашнему».

– Лера? Алексей Богданович?

Перед нашим столиком останавливается девушка с высоким и тугим хвостиком светлых волос, на ней белая футболка, синие джинсы, чёрный поясной фартук, из карманов передника выглядывает красный колпачок ручки и блокнот.

– Здравствуй, Ника.

Отец сразу узнаёт Нику, а мне требуется полминуты, чтобы заставить мозг прокопать путь в недра шестилетней давности и выкопать оттуда мелкую девчонку. Светловолосая Ника Лаврова, с большими зелёными глазами, светлой кожей, очаровательной мордашкой. Мы одногодки, учились в параллельных классах. Той ночью, в палатках в горах она была с нами. Но в тот вечер её так сильно тревожили и пугали страшилки мальчишек, что она сидела на самом краю поваленного дерева и нервно сгрызала ногти.

– Здравствуйте! – просияла она, обменялась с парнем официантом блокнотами, достала ручку с красным колпачком и уставилась на меня. – Я обслуживала соседний столик, заметила вас, пригляделась получше, сначала подумала, да нет, быть не может, но потом пригляделась ещё лучше…

Я смотрю на отца говорящим выражением: нам лучше уйти. Он еле заметно кивает, поджимает губы и устремляет взгляд на руки со скреплёнными в замок пальцами, которые покоятся на столе. Я уже открываю рот, чтобы сказать, что мы передумали делать заказ, но вдруг на её лице появляется тень растерянности, а спустя секунду сменяется вселенской скорбью.

– Боже, простите, – лепечет Ника, прикладывая к сердцу ладонь с блокнотом, – примите мои глубочайшие соболезнования.

Я медленно киваю, отец повторяет за мной. Неловкая пауза затягивается, когда мы все втроём замолкаем. Ника переводит взгляд с меня на отца, который выражает такое глубокое сожаление, словно моя мать умерла не от рака, а её пытали много лет, мучили и издевались, после чего сожгли заживо. Я вовсе не скупа на чувства, у меня не чёрное сердце, я скорблю, но по-своему. Для людей, когда трагедия не затрагивает их жизни, слова сочувствия не выражают ничего, кроме самого слова, слетевшего из уст. Им просто жаль, но не от души или сердца. Они скажут, что моя мать была хорошим человеком, весёлой, доброй и прочее, но у самих в душе ничего не шелохнётся. Я так думаю, потому что и мне приходилось кому-то соболезновать.

Не то чтобы мне не хотелось встречаться с прошлым, однако я смела понадеяться, что всё начнётся с отпевания и закончится прощанием, знакомые лица, сухие приветствия, пару сдержанных слов о том, как сложилась моя жизнь после уезда из Северо-Гранска. Есть ли у меня проблемы с психикой или глодают ли мои кости детские травмы? Интересный вопрос. Да, нет смысла врать. Особенно по вечерам тревожные чувства вгрызаются в меня, словно бушующий океан, лягающий подножья скал.

Наш мозг – очень интересная вещица, паутина извилин, только пауки плетущие сети есть мы сами. У каждого человека внутри сидит чувство вины за тот или иной поступок, за сказанное или недосказанное, за любое действие или бездействие. Это чувство отвратительно паршиво, когда уже ничего нельзя изменить, оно тянет нас ко дну, но каждый раз отпускает, не позволяя захлебнуться. Иначе было бы слишком просто.

– Извините, – повторяет Ника всё с тем же выражением глубочайшей скорби на лице, – мне правда жаль, как и всему городу. Мы скорбим вместе с вами.

– Спасибо, Ника. – хрипло отвечает отец, выдавливает слабую улыбку, самую фальшивую, какую я видела. – Завтра на прощании каждый сможет произнести последние слова, а пока мы устали после дороги, хотим перекусить. У нас ещё много дел.

– Да, конечно, простите, – в очередной раз повторяет Ника, будоража мои нервы.

Когда она всё-таки приняла заказ и удалилась, я посмотрела на отца. Его голубые глаза потускнели, лицо осунулось, он избегал смотреть на меня. Есть совершенно перехотелось. Я лениво болтала ложкой в тарелке с пельменями, когда бульон окончательно остыл, отец протёр уголки рта салфеткой, скомкал её и небрежно кинул в тарелку. Когда мы выходили из кафе, я чувствовала на себе взгляд Ники, но не ощущала прежнего сожаления, которое она пыталась вселить в наши с отцом души. Ей плевать на смерть матери и любого человека в этом городе, если он не будет для неё действительно что-то значить.

Колёса отцовского серебристого кроссовера «Тойота» сцепляются с щебёнкой на подъездной дороге перед гаражом дома. На первом и втором этажах окна, расположенные в ряд с прямыми линиями рам, выложенный красным кирпичом, дом возвышался надо мной, словно насмехаясь над моим возвращением. Резкий порыв ветра заставляет меня съёжиться, мои волосы взметнулись в воздух, беспорядочные пряди бились о лицо. Я достала из багажника спортивную сумку и перекинула ремень через плечо. На фоне хмурого, почти иссиня-чёрного полога, укрывшего небо, дом напоминает заброшенное здание из фильма ужасов или триллера.

– Скоро ливень начнётся.

Подтверждая слова отца на небе расползаются ветвистые молнии, грохочет гром, первые крупные капли дождя падают мне на плечи. Мы поднимаемся на маленькую веранду с навесом и ограждением. В тёплые дни я любила перевешиваться через перила и наблюдать за проезжающими мимо машинами и редкими прохожими, пока ждала маму или папу, которые отвезут в школу. Наш дом располагается в частном секторе, в районе Первого съезда, далее следует Второй и Третий съезд, вплоть до Восьмого. Дома стоят шеренгами, бок о бок друг к другу по вертикали. А линии из них выстраиваются колоннами по горизонтали. То есть, в каждой линии дома стоят по обе стороны от дороги, смотря главным входом на соседей. Напротив нашего дома живёт та самая соседка и близкая знакомая мамы, Лилия.

Пока отец шарит рукой в такой же спортивной сумке, как у меня, в поиске ключей, я замечаю, что на той стороне, за окном отодвигается шторка и являет лик человека. Какое-то время соседка наблюдает за нами, а потом на город обрушивается стена из дождя.

В детстве мне всегда нравился наш дом, светлый, достаточно просторный, уютный. В коридоре небольшой шкаф для обуви и крючки для верхней одежды, круглое настенное зеркало с ключницей и полочкой, на которой обычно стояли мамины духи, помада, в тёплое время года там лежали и солнцезащитные очки, хотя она их часто забывала. По обе стороны на стенах висят бра, коридор упирается прямо в боковую прямую лестницу, которая поднимается на второй этаж. Гостиная слева, в неё ведёт округлая арка, установленная в дверном проёме. Справа расположена дверь в большую кухню с обеденной зоной и выходом на боковой двор, – заднего двора у нас не было, поскольку сразу за глухим забором, подступающим почти вплотную к задней части дома, начинается лес. На втором этаже три комнаты: спальня родителей, детская – на то время – моя спальня, гостевая комната. Удобства находятся как на первом этаже, так и на втором. Гараж представлял собой отдельную постройку, занявшую значительную часть участка.

Самое паршивое – это запах воспоминаний, отпечаток того времени, которое затерялось в прошлом. Воспоминания – это своего рода останки, холодные, мёртвые, некоторые из них могут вонять, даже те, что в то время казались наполненными ароматами. В стенах дома сохранялся запах женщины, которая меня родила, но веет не её духами, а именно улыбкой и глубокими карими глазами, манерами, голосом… и здесь тоже есть момент раскрытия других ноток, таких как подступающая болезнь, боль и страдание, осознание чего-то важного, смирение и смерть.

– Я должен заняться некоторыми вопросами. – говорит отец, сверля взглядом носки своих ботинок, – нужно ещё заехать в кафе, мне нужно…

Отец выглядит измождённым, словно из него выпотрошили все силы и душу. Белки его глаз заметно покраснели, челюсть напрягается, и мне кажется, что вот-вот услышу скрип зубов.

– Давай ты всё сделаешь, а я пока приготовлю ужин, застелю кровати. – говорю я, положив руку на его широкое плечо и слегка сжав, выражая поддержку.

Отец накрыл мою руку своей большой ладонью, кивнул, шмыгнув носом. Вскоре я проследила через окно гостиной, как он бежит под дождём и садится в «Тойоту». Загораются фары, желтоватый свет выхватывает струи воды и нижнюю часть ворот гаража. Отец сдаёт назад, выезжая на линию. Я задёргиваю штору и, борясь с внутренним демоном, иду на кухню.

Глава 3

За два дня до смерти её матери

Что есть жизнь? Далеко не бесконечная череда событий. На самом деле, что есть пятьдесят или сто лет для наших пустых оболочек? Мы создатели хаоса, который живёт вокруг нас и обгладывает изнутри. Но люди привыкли винить во всём истинного Создателя, если тот действительно существует. Я пока придерживаюсь нейтралитета в этом вопросе. Нормально ли думать о жизни и её несправедливости в двадцать лет? Я ещё слишком мал, чтобы рассуждать обо всех её проявлениях, я не могу различить, где та важная разметка между белым и чёрным. Придурки, которые в этом возрасте думают, что прошли уже половину жизни и на их подошвах налипли все чёртовы ответы, то они глубоко заблуждаются.

Мой обзор, насколько я себя помню, всегда был скуп на цвета, и я говорю не о дальтонизме. Краски моих эмоций и чувств сгущались в серые оттенки, холодные и тревожные. В пятнадцать на полотно моей жизни опрокинули банку, нет, сразу бочку, чёрной краски. Можно подумать, что это случилось в тот день на обрыве? Вовсе нет, мой мир начал тонуть во тьме лишь спустя несколько месяцев. Я сам захлёбывался мерзкой булькающей жижей, мне тогда казалось, что даже кровь в венах превратилась в жидкий уголь.

Я не смирился с мраком внутри себя, просто научился с ним жить, перестал бороться. Первое время я кричал, разрушал всё вокруг себя, бил кулаками в стену, но физическая боль – полная ерунда по сравнению с той, что испытываю я по сей день.

– Ты слышал, что Пылкова доживает последние дни? Ужасно, наверное, умирать, зная, что ты никому не нужна. За шесть лет к ней никто не приехал, ни дочь, ни муж. Хотя какой он муж, столько лет жить с ним, зная, что он много лет существовал на две семьи. Это… ну, не знаю, я вряд ли так смогла бы, моя мать сразу же выставила отца, когда обнаружила интрижку. А тут мужик в открытую гулял от одной женщины к другой, жаль его, конечно, что дочь одну потерял, зато с другой…

– Заткнуться можешь? – резко поинтересовался я.

Болтовня Ники действовала на нервы. Я прихватил её с собой из кафе, чтобы расслабиться, а не закипать изнутри. Красивая восемнадцатилетняя девчонка, но она продолжает вести себя как ребёнок, либо это её жизненное кредо, либо психический инфантилизм.

Ника фыркнула и, положив тёплую ладонь на мою грудь, приподнялась, всматриваясь в моё лицо.

– Несколько часов назад ты был милым. – огорчается она. – А теперь снова огрызаешься. Ты всегда так поступаешь со мной.

Ника водит подушечками пальцев по моей груди и животу, я напрягаюсь, но не от возбуждения. Меня раздражают повторяющиеся движения, тело зудит в местах, где она проводит в очередной раз. Я беру её за запястье, возможно, грубее, чем планировал.

– Да что я опять сделала не так, Дарий? – вскрикивает Ника, я ясно распознаю в её голосе нотки истерии. – Я стараюсь, всё делаю так, как ты хочешь! А ты… ты просто урод!

Я одним ловким движением схватил Нику за горло, поджал под себя, нависнув сверху. Она попыталась меня оттолкнуть, но я перехватил сначала одну её руку, а затем другую, на секунду лишь оторвавшись от шеи, завёл её руки над головой, удерживая за запястья одной рукой, второй я вновь сжал шею. Её ноги за моей спиной задёргались, ей очень хотелось лягнуть меня в спину коленкой. Женское нагое тело извивалось подо мной, а изо рта посыпались ругательства, тогда я приблизился, наклонился к её лицу, впился в её пухлые губы зубами, сжимал челюсть до тех пор, пока её истеричный визг не перешёл в скулёж подстреленного волка. Я отстранился, чувствуя на языке металлический привкус.

– Ты… ты… – Ника глотает ртом воздух, даже в темноте замечаю в её зелёных глазах отсвет страха и подступающие слёзы.

– Ещё раз назови меня уродом, и я откушу твои сочные губы. – я облизываюсь, на моём лице, вероятно, застывает образ полного психа.

Я освобождаю её тело от своего веса, заваливаюсь на спину и прикрываю глаза. Слышу, как Ника возится во мраке моей комнаты, подбирает и натягивает на себя вещи. Дверной хлопок означает, что она ушла. Какое-то время лежу с опущенными веками, раздумываю о её словах.

Пылкова доживает последние дни. 

Меня не радует и не огорчает ни одна смерть или новая жизнь в этом городе, как и в любом другом, но смерть конкретно этой женщины заставляет внутренности кипеть в адовом котле. Я и так долго ждал, конечно, не смерти несчастной, а предвкушал возвращения девчонки, которая хранит мой секрет.

Наш секрет. 

Глава 4

Через день после смерти её матери

Небо заволокли тучи, дожди в Северо-Гранске задержались почти на неделю, что выглядело весьма символично, словно сама природа провожала в последний путь её мать, либо же, напротив, показывала своё настроение её дочери, которая не соизволила приехать за последние шесть лет.

Ничего, Лера, я приготовил для нас танец на краю обрыва. У нас есть только два варианта: мы вместе сорвёмся в пропасть… и второй… в который я не верю. 

Я останавливаюсь на обочине, не заезжая на парковку кафе «Старик Мантович». На всякий случай накидываю на голову глубокий капюшон, глушу мотор пятидверной «Нивы», выключаю фары. Уголки моих губ вздрагивают, когда вижу в большом окне свою маленькую девочку. Они с отцом очень разные, она вся в свою мать, хрупкая, худенькая, невысокая, когда отец её похож больше на медведя, если бы тот встал на задние лапы: габаритный, широкий, ростом под два метра.

Каюсь, я не одержим, но последние пять лет, вынырнув из пучин своего тёмного сознания, я отслеживал её страницу в соцсети. Ничего особенного, точнее, ничего такого, из-за чего внутри меня могла вспыхнуть всепожирающая ярость. Обычные фотографии из какого-то парка, парочка фоток с подружками из школы, редкие посты на стене о требовании принять закон о защите животных, петиции на ту же тему, посты о брошенных животных и просьбы сделать пожертвования хвостатым. Я иногда перекидывал денег на указанные реквизиты.

Завтра состоится прощание с её матерью, я ждал почти шесть лет, чтобы увидеть Леру. Живую и настоящую. Не в соцсетях, не в воспоминаниях, не во снах – вживую. И вот она здесь, сидит с отцом за столом, её длинные густые волосы напоминают мне цвет кофейных зёрен, глаза более глубоких оттенков, за ними почти невозможно рассмотреть зрачков, её кожа светлая, но не белая, светло-золотистая, матовая.

Повторюсь, я не одержим, скажу банальность, но противоположную, если мотыльки летят к свету, то я, напротив, стремлюсь в её тьму. Иногда ночь может стать светлее дня, луна – ярче солнца. Наши демоны – прекраснее ангелов. Этот мир далёк от идеалов, иногда всё переворачивается, добро становится злом. Я никак не могу выловить ту грань, где принято считать зло плохим, а добро – хорошим. Люди в своём истинном проявлении не могут быть всецело прекрасны и добры, также как и уродливы и злы. В нас живёт и то и другое. Наша жизнь – это короткая борьба, действительно ничтожная, нам не дано даже века, чтобы как следует во всём разобраться. Порой может показаться, что наши муки будут длиться вечно, но так ли это? Вдруг всё закончится с последним болезненным вздохом.

Я не одержим, но болен. Моя душа болит физически. Виной тому не тот вечер на обрыве, тогда я лишь захворал, но не телом. И я бы излечился от той мерзкой хвори, но она решила иначе. Болезни жрут плоть, убивают клетки, отравляют организм, а мой недуг пожирает душу, частичку за частичкой, испивает меня до дна, топит, рушит, выворачивает и выжимает досуха.

В окне кафе вижу, что к ним подходит Ника, что-то тараторит, порой она просто не может заткнуться. Даже на расстоянии чувствую, что Лере неприятно, её раздражает присутствие Ники, но она держится. Её отцу приходится хуже, почти ощущаю его отсутствие, опустошение, прозрачный, почти мёртвый взгляд.

Я жадно смотрю в окно, когда отец Леры трапезничает, а она сама водит в тарелке ложкой, так и не попробовав ни один пельмень. Нельзя так, будь я за тем столом, она съела бы всё. Её отец растирает остатки пищи салфеткой по лицу, расплачивается наличными. Я завожу «Ниву» и трогаюсь вперёд.

До завтра, моя девочка. 

Глава 5

Отпевание матери проходит в просторном зале, его стены выкрашены в глубокий серый цвет – цвет скорби. В центре расположен небольшой стол, покрытый тёмной бархатной тканью, на нём стоит фотография мамы, молодой и прекрасной, она улыбается своей широкой и светлой улыбкой, карие глаза излучают жизнь. На постамент заносят гроб, обитый красным шёлком. Мои колени подкашиваются, в груди какое-то щемящее ощущение вызывает тревогу, скорбь, сожаление. Гроб ставят ногами к столику со свечами и фотографией. По обе его стороны стоят стулья с прямой спинкой. У изголовья находятся белые высокие вазы с различными цветами.

Народ стекается, с каждой секундой в помещении становится слишком душно, на меня смотрят по меньшей мере тридцать пар глаз. Кто-то с сочувствием, кто-то с презрением, а кто-то с пустым выражением. Появляется священник, не старый, не молодой, лет под сорок, с густой бородой, участливыми серыми глазами. На нём длинная белая ряса, орарь – длинная лента, перекинутая через плечо – украшен красной вышивкой, на его голове белая шапочка, напоминающая цилиндр, на груди висит большой наперсный крест. В руках у него кадило – курильница для ладана, она разносит по залу благовонный дым – фимиам.

К горлу подкатывает тошнота, я сегодня ничего не ела, рвотные спазмы получается отправить обратно в желудок. Приходит время обряда, большинство занимают места на стульях, которые стоят в три ряда. Я подхожу к отцу, он стоит в изножье гроба. Папа приобнял меня, одарил нежным, но до боли проникающим взглядом, глубоким и преисполненным печалью. Я могу задать себе только один вопрос: неужели он действительно любил женщину, которая сейчас лежит в гробу? Она похожа на восковую фигуру, очень тощую, бледную. На ней белое платье, больше похожее на сорочку, связанные руки, в которых она держит икону, на голове платок.

Я выдыхаю, пока священник проводит обряд, я не вслушиваюсь в слова. Я смотрю на мать, на тело, которое никогда больше не шелохнётся, глаза, которые больше не откроются. На её хрупкость и беспомощность. Что её ждёт дальше? Вечное забвение или светлые и зелёные поля? Где она сейчас? Замкнута там, в своём подсознании, к ней медленно подбирается тьма? Или её душа порхает уже где-то высоко? Она смеётся или плачет? Любит или ненавидит?

Моя душа полна потаённых и тёмных коридоров, в которые даже я боюсь заглянуть. Я далека от образа святой, мне нет дела до страдающих, но только пока я не вижу всю несправедливость этого мира. Я бы вообще, предпочла быть слепой и глухой. Такие люди имеют статус инвалидов, так их клеймили, но что может быть прекрасней слышать вечную тишину, видеть безграничную тьму? Я склонна присваивать инвалидность людям жизнеспособным во всех пониманиях, но не имеющих сердце и душу. Они способны совершать деяния, которые вредят другим, но даже не подозревают, что внутри них разверзается воронка ада.

Когда обряд подходит к завершению, люди выстраиваются в очередь, чтобы проститься с усопшей. Мы с отцом подходим первые, он наклоняется и оставляет след губ на лбу навечно упокоенной матери. Во мне нет столько сил, я хватаюсь за боковую грань гроба, по моим щекам не струятся слёзы, напротив, глаза кажутся настолько сухими, что я с трудом смаргиваю. К моему отцу подходят простившиеся, выражают соболезнования, кто-то и мне что-то говорит, но я не слышу, смотрю в прозрачные глаза, киваю, серые стены подступают ближе, белый потолок опускается всё ниже, мои лёгкие сжимаются, не позволяя сделать вдох. Я направляюсь на улицу.

Свежий и влажный воздух понемногу выветривает из носа запах ладана. Я всё ещё дрожу, но сердце замедляет удары. Я наблюдаю, как гроб моей матери выносят на улицу и загружают в чёрную тонированную газель с боковой золотистой надписью: «Ритуальные услуги». Теперь её тело придадут огню, а позже мы заберём урну с прахом. Я не знаю, что отец будет с ней делать: захоронит или развеет её частицы по ветру в каком-то значимом для них месте, как в кино, где герой исполняет последнюю волю ушедшего близкого.

Следующим этапом все должны ехать в кафе, к зданию уже подъезжают первые старенькие автобусы, обглоданные коррозией. Я жду отца, который стоит в окружение мужчин и женщин, они о чём-то говорят, отец утвердительно кивает, некоторые дотрагиваются до его плеч, выражая поддержку. Я обняла себя руками и поплелась к «Тойоте». У меня возникло ощущение, что на мои плечи запрыгнул кто-то тяжёлый – как бы я ни старалась расправиться, ничего не выходило.

Мне хочется покурить, знаю, что отцовская пачка сигарет лежит в бардачке. Достаю отраву для лёгких, подцепляю губами белый фильтр прямо из пачки, уже прокручиваю большим пальцем кресало на зажигалке, но так и замираю с поднесённой к лицу зажигалкой и сигаретой во рту.

За чугунным низким ограждением парковки, на четырёхполосной дороге, перекрыв одну полосу попутного движения, стоит сверкающий обсидианового цвета внедорожник «Нива». Мне не требуется ястребиное зрение, чтобы узнать водителя. Окно с пассажирской стороны опущено до предела, его пальцы крепко сжимают руль, из-под капюшона выбилось несколько тёмных прядей, спадающих на лоб. Мне казалось, что радужки его голубых глаз искрятся, словно в них бьются электрические разряды. Хоть и на его лицо ложится тень от глубокого капюшона, я вижу заострённые черты лица, выразительные скулы, резкий изгиб подбородка, хмурые брови, низко нависающие над глазами, окаймлёнными длинными, загнутыми ресницами. Я не знаю, как такое возможно, но я ощущаю каждый напряжённый мускул на его лице.

Дарий медленно качает головой. Я убираю зажигалку в задний карман джинсов, вынимаю не прикуренную сигарету – он внимательно следит за моими движениями. Я пытаюсь понять его немой посыл, снова подношу фильтр к губам, тянусь в карман за зажигалкой. Его веки плавно опускаются, он поджимает губы, а после вновь качает головой, заторможено, но с чувством. Смотрит мне в глаза, а мои кости дрожат под кожей. Я сжимаю сигарету в кулаке, чувствую, как рассыпается табак сквозь пальцы, ветер разносит его по территории парковки. Опускаю руку и раскрываю ладонь – под ноги падает опустошённая бумага и мягкий белый фильтр. Мне кажется, или Дарий действительно ухмыляется, неужели мой поступок он расценивает как покорение?

Стекло с пассажирской стороны ползёт вверх. «Нива» плавно трогается, перестраивается на соседнюю полосу и поворачивает на перекрёстке. Только теперь у меня получается выдохнуть, но на ноги точно кирпичи надеты, я не могу сойти с места. Его появление, наши взгляды, встреча после стольких лет – это как увидеть призрака в зеркале, в комнате, где не горит свет, но стоит тебе развернуться, он растворяется. Замогильный холод почти ласково касается моего позвоночника, он шелковыми лентами обвивается вокруг моего тела и проникает внутрь. Я дрожу, но не от холода.

Глава 6

Поминки проходили в большом зале городского кафе. Столы, расставленные буквой «П», накрыты мягко-золотистой скатертью, на каждом посередине стоит прозрачная ваза с белыми и бледно-голубыми гортензиями. Нам подают салаты, затем супы, после горячее. Куски пирогов нарезаны на квадратные кусочки и сложенные пирамидкой друг на друга, кутья, блины с мёдом, рулетики из ветчины, баклажанов – всё это съестное, бессмысленное. Для меня. Третий день мой желудок исторгает всю провизию. Бунт в теле или в голове?

Я встречаюсь глазами с парнем, он сидит в правом боковом ряду, светло-голубые глаза, квадратная форма лица, но мягкие черты, телосложение спортивное, широкие плечи, ткань чёрной рубашки плотно прилегает к рельефным предплечьям. Уголки его губ приподнимаются. Илья. Я перевожу взгляд на соседнее место. Парень с короткострижеными волосами, ёжиком, обычного телосложения – не худой и не спортсмен – круглым лицом, ореховыми глазами, тонкими губами. Влад.

Изредка уводя взгляд от нетронутой еды на тарелке, я встречала знакомые лица, не все узнавались с первой секунды, но случались как приливы, так и отливы, оголяя берега памяти. Я искала глазами одного человека, точнее, двух, но тот, о ком я не перестаю думать с момента встречи на парковке, здесь вряд ли появится – я просто так чувствую. Ни на отпевании, ни в кафе нет мамы Али.

Я хорошо помню высокую белокурую женщину с красной помадой на губах. От неё всегда пахло стойкой и тяжёлой женской парфюмерией, и табаком. Она часто сидела на крыльце дома и курила. На ней были шелковый чёрный халат и тапочки на босые ноги. Закинув ногу на ногу, она вдыхала в лёгкие дым, улыбалась и провожала взглядом отцовскую машину, в которой меня с Алей подвозили до школы. У неё часто были красные глаза, но Аля каждый раз говорила, что её мать плохо спит по ночам.

Немногим позже я вышла на улицу, завернула за угол. Всё подходило к завершению. Отец поминал мать, пил водку и запивал морсом, а это означало, что за руль придётся сесть мне. Прав у меня пока нет, я собираюсь поступать в сентябре, но опыт вождения есть. Мы с отцом часто выезжаем загород на автодром, я ездила и по трассе, и по сельской местности, иногда по городу, поздно вечером или рано утром. И правила дорожного движения знаю отлично.

– Привет, пропащая душа.

Я оборачиваюсь и вижу двух парней, старых друзей. Илья и Влад вышли следом за мной, улыбки на их лицах веяли теплом.

– Ты подросла. – замечает Илья.

Я отвечаю им такой же душевной улыбкой, парни по очереди кутают меня в объятьях, Илья в настоящих медвежьих, а Влад – в осторожных, словно я могу сломаться. Затем следуют слова соболезнования, они говорят: «Держись, не отчаивайся», «Мы с тобой», и самое изъезженное – «Всё будет хорошо».

Из кафе выходит пожилая пара и направляется к старенькому «Роверу». Седовласый мужчина открывает супруге дверь. Её костлявая рука, обтянутая почти прозрачной кожей, сжимается на плече мужа. Он улыбается в жидкую бороду, придерживает некогда красивую женщину за руку, пока она устраивается на пассажирское кресло. «Ровер» один из первых покидает парковку перед кафе.

– Сколько планируете пробыть в городе? – интересуется Илья.

Я задумчиво смотрю на парней. На Илье тёмно-зелёная ветровка, накинутая поверх чёрной рубашки, свободные брюки и туфли на шнуровке. На Владе чёрная рубашка, синеватого оттенка тёмные брюки, классические кроссовки под цвет рубашки, а дополняет образ чёрное твидовое пальто. Порывы северного ветра заставляют нас вжимать головы в плечи. В Северо-Гранске холодное лето не новость, солнечных дней здесь гораздо меньше, чем хмурых и дождливых.

– Не думаю, что пробудем здесь долго, – робко говорю я, – уедем сразу, как отец решит все дела. В любом случае в ближайшие полгода дом продать не получится. Вступим в наследство, а потом…

Я замолкаю, когда вижу, как парни, озадаченно переглядываются. Узкие ладони Влада исчезают в карманах пальто, его взгляд опускается под ноги. Илья выдыхает, тёплое дыхание превращается в облако пара, которое тут же рассеивает колючий ветер.

– Жаль, – говорит Илья, – послезавтра обещают потепление, солнце и все дела. Хотели выбраться на природу, пожарить мясо. Твой приезд в город обещает этой вылазке напомнить прежние детские времена. Мы каждые выходные поднимались в горы.

– Да, но с твоим отъездом мы стали выбираться всё реже. – Влад смотрит на меня и мягко улыбается.

Я прекрасно осознаю, что причина вовсе не в моём отъезде – всему послужил началом несчастный случай. Родители опасались за детей, тем более в тот вечер выяснилось, что подрастающее поколение употребляло алкоголь.

– Если мы не уедем, возможно, у меня получится присоединиться. – говорю я, надеясь совершенно на обратное.

Илья достаёт из кармана куртки телефон, подушечкой большого пальца набирает комбинацию – видимо, пароль – ещё пару выверенных движений и он протягивает смартфон мне. Старый друг просит оставить номер, я не уверена в правильности своего решения, но всё же мои озябшие пальцы застучали по сенсорному экрану.

На парковке становилось людно. Пока Влад с Ильёй разговаривают, а я делаю вид, что вникаю в тему, высматриваю из-за угла отца. Он выходит один из последних, рядом шествуют несколько мужчин и женщин. Они о чём-то говорят, пока отец плотнее запахивает куртку. Затем он осматривает пространство, глазами пытается отыскать меня. Я поднимаю руку, обозначая своё местоположение.

– Мне пора. – говорю я ребятам.

– Я позвоню. – обещает Илья.

В салоне автомобиля сохранялось удушающее молчание, изредка прерываемое тяжёлыми выдохами отца. Он богатырь по всем своим параметрам, но пить никогда не умел, возможно, всё дело в генетической предрасположенности. Отец вполне мог выпить две банки пива и, пошатываясь, отправиться спать, а утром его терзало похмелье. Что уж говорить о сорокоградусной водке. Завтра ему будет нелегко.

Я заехала на подъездную дорогу перед гаражом, под колёсами затрещал гравий. Какое-то время отец смотрел на дом сквозь ветровое стекло, по которому струились ручейки от капель дождя. Между нами не выстраивались никакие стены, просто сейчас ему нужно побыть одному, как и мне. Иногда мы прячемся в кокон, не позволяя в него проникнуть даже самым близким, словно конструктор разбираем одну часть себя, чтобы выстроить её заново.

– Паршивый денёк, – бормочет отец, – действительно гадкий. Все эти люди, что пришли на прощание… им всё равно. Столько осуждения в глазах, а на языках мёд. Ты в порядке?

– Да, просто… могу я взять машину и проехаться по городу? – интересуюсь я. – Хочу проветрить голову.

Отец бормочет что-то похожее на согласие и открывает дверь. Я некоторое время наблюдаю, как он поднимается по лестнице на веранду, придерживаясь за перила. Пару раз его грузное тело ведёт в сторону, но он держится на ногах. Я сдаю назад только после того, как он исчезает в темноте прихожей, а в окнах загорается свет.

Я проехала по нескольким главным дорогам города. Дождь не усиливался и не прекращался, сумерки стремительно опускались на Северо-Гранск, суета которого меня утомляла. Невзирая на промозглую погоду, люди наполняли улицы, автомобили в некоторых местах уплотняли движение. В какой-то момент мне захотелось остановиться и разрыдаться. Не знаю, от чего именно, просто что-то неведомое сжирало меня изнутри.

Всё началось, когда я свернула на двухполосную дорогу, ведущую через лес к заброшенной горнолыжной базе «Чайка». Именно по той, что мы раньше ездили на ночёвку в горы.

В зеркале заднего вида вспыхнули два отдалённых огня, словно глаза монстра. Мой пульс мгновенно участился. Я принялась себя успокаивать тем, что не мне одной приспичило воспользоваться дорогой, ведущей к обрыву Северному. К тому самому обрыву.

Стоило остановиться, съехать на обочину, пропустить автомобиль, но в крови уже плескался адреналин, моё сердце билось в груди, пальцы сомкнулись на руле. Я прибавила газу, переводя взгляд с освещаемой фарами дороги на зеркало заднего вида. Огни приближались, становясь ярче, через заднее стекло в салон забирался оранжевый свет, разгоняющий тени.

Газ.

Газ.

ГАЗ.

Моя правая ступня вдавила педаль в пол, по инерции спина вжалась в кресло. Взмокшие ладони заскользили по кожаному чехлу на руле. Желудок сжимается, когда мой взгляд задевает приборную панель – стрелка на спидометре перевалила за сто. По обе стороны однотипные деревья становились размытыми тёмными силуэтами. Гормон в мозговом веществе зашкаливал, изо рта вырвалось рваное дыхание, а преследователь неумолимо приближался – я словно чувствовала его дыхание на затылке, замогильное и зловещее, безысходность сворачивалась где-то внизу живота.

Осознание, словно тени, подступающие среди ночи, проникло в мою голову. За рулём этого самого монстра сидит никто иной как Дарий. Понимание того, что меня преследует не псих – с этим можно поспорить – а всё же знакомый человек, меня ничуть не успокоило. Напротив, странное волнение ударило с новой силой, подобно бушующему тёмному океану, который вгрызается в подножье острых скал. Адреналин шумел в венах, грудь сдавила тревога, моё тело покрылось вязким туманом страха.

Я стараюсь сосредоточиться на дороге, меня вовсе не привлекает перспектива улететь в кювет, но, возможно, такое желание имеется у него. Чёрт, в моей голове творится хаос! «Нива» подъезжает почти вплотную к «Тойоте». Я лихорадочно пытаюсь вспомнить дорогу, точно знаю, что впереди должен быть плавный поворот налево и съезд направо на грунтовку, которая поднимается в горы.

Снова меня наполняет чувство замкнутости и тесноты. Живые стены, подступающие к узкой дороге, давили с двух сторон, грозясь в любой момент поглотить меня, сомкнуться, словно пасть хищника на горле всё ещё дышащей жертвы. Напряжение ощущалось во всём теле, пальцы, сжимающие руль, похоже, онемели. Наверное, нужно остановиться, включить «аварийку», сбросить скорость и прижаться к обочине, выйти и разобраться с Дарием, но мой мозг посылал телу другие инструкции.

Кажется, мой пульс достиг предела, когда «Нива» пошла на обгон. Всё кончится плачевно, если Дарий собирается подрезать меня. Я снижаю скорость, отвлекаюсь от дороги, меньше чем на секунду. Когда наши автомобили выравниваются, мой взгляд задерживается на преследователе. Момент длится миллисекунду, однако мой мозг делает снимок, оставляя в памяти лицо Дария, словно высеченное из камня или отлитое из металла, есть в нём что-то античное.

Я слишком поздно понимаю, что мы приближаемся к повороту, так же как и то, что задумал Дарий. Я снижаю скорость, «Нива» проносится мимо, резкий тормоз, свист покрышек, кузов этого металлического монстра останавливается, перекрывая дорогу, плавно уходящую налево. Свет фар осветил кроны деревьев и густой подлесок.

– Думаешь, загнал меня в ловушку? – хмыкаю я, выкручивая руль и съезжая налево на бездорожье.

Грунтовая дорога петляла среди густых деревьев, свет фар с трудом пробивался сквозь плотную завесу листвы, тяжёлые ветви касались крыши, словно пытаясь ухватиться за гладкую поверхность. Я посмотрела в зеркало, в моих глазах блестел какой-то ненормальный огонёк, но преследователь, похоже, за мной не поехал. Я видела только темноту, в которой сливались силуэты деревьев. В моём теле всё ещё бурлили эмоции, что это вообще было? Погоня? Игра в догонялки? Кошки-мышки?

Я уверенно веду автомобиль по карабкающейся вверх дороге, лесистая местность редела, открывая вид на предгорье, холмистые рельефы с выступавшими из земли камнями, словно зубами великанов. Радовало, что дождь не сильно размыл дорогу, а сейчас он и вовсе прекратился, однако, чем выше я поднималась, тем ощутимее становился ветер, даже в салоне и с закрытыми окнами я чувствовала его сопротивление.

Дорога серпантином забирается прямо в горы, снова появились деревья, но не плотной стеной, поэтому тревожное чувство замкнутости отступило. В определённых местах есть возможность увидеть часть города, погруженного в ночь, и тускло освещённого уличными фонарями. Когда дорога закончилась на каменистой местности, я вышла из машины и набрала в лёгкие свежего влажного воздуха, пропитанного запахами леса и особенной атмосферой, то ли умиротворяющей, то ли гнетущей. Заросли кустарников, расступались в стороны, обнажая протоптанную тропинку.

Не знаю, оказалась ли я здесь из-за преследования Дария или в моей голове маршрут выстроился ещё перед домом, когда я попросила отца взять машину. В любом случае рано или поздно я должна была оказаться здесь. Психология же утверждает, что нужно бороться со своими страхами, переживаниями, воспоминаниями. Первый шаг: прийти на место, которое сниться мне в самых жутких кошмарах, там, где я слышу удаляющийся крик Али. Обычно после таких сновидений я просыпаюсь вся мокрая с застывшими на глазах слезами.

Ветки цеплялись за куртку и джинсы, пока я поднималась. Насколько себя помню, я не боялась темноты или того, что прячется в ней. Тени в углах, неизвестные звуки, чувство, что за тобой кто-то наблюдает – иллюзия, игра разума. И мы сами запускаем программу. Однако есть в жизни вещи пострашнее больного воображения. Например, секреты, которые мы вынуждены хранить в себе, в самом дальнем и мглистом уголке подсознания. Секрет, который способен разрушать судьбы. Мою. Дария. Отца. Как минимум три души разобьются о скалы. Но что делать, когда страшная тайна рвёт тебя изнутри, трясёт за кости, щиплет плоть, прыщет ядом, желая выбраться наружу?

В мрачной задумчивости я ступила на каменный уступ. Ветер, словно сорвавшийся с цепи пёс, накинулся на меня, взметнул в воздух волосы, вгрызся в кожу на лице. Я обняла себя руками, ёжась от холода и не только. Да, тогда я была ребёнком, наивным, не понимающим многих вещей, но знающим точно, что даже за непреднамеренное убийство человека последует наказание. Я не совершала злодеяние, но я соучастница преступления.

Я стараюсь трезво смотреть на вещи, объективно. В тот день всё могло закончиться иначе, разумеется, Аля наговорила гадостей, вряд ли мы продолжили бы дружить, но она могла остаться жива. Либо мёртвой могла оказаться я. Её напор в тот вечер сразил меня, словно молния, расколол на две части, я готова поклясться, что она бы швырнула меня с этого обрыва, не думая о последствиях. Я и не догадывалась, что в действительности она меня так ненавидела. Позже, конечно, я собрала всё воедино: один на двоих отец, который проводил почти всё время со мной, её мать с вечно красными глазами и синяками под ними, наконец, Дарий, который именно в тот день, будь он проклят, решил обозначить их отношения.

Я подошла ближе, до края оставалось метров пять, когда за спиной послышалась возня. От макушки до пальцев ног меня прошиб разряд импульса, желудок скрутился в «Гордиев узел», тени страха вцепились в моё горло безобразными клешнями. В который раз за день моё сердце останавливается, чтобы после забиться с головокружительной скоростью, оно буквально долбилось в грудную клетку.

– Мир уродлив, но здесь это не так заметно, не правда ли?

Глава 7

– Ты чёртов псих! – выкрикивает Лера, но ветер поглощает её убийственный тон. – Что ты устроил на дороге?

Я делаю несколько осторожных шагов к ней навстречу. В её карих глубоких глазах вспыхивают огни, подобно извержению расплавленной лавы из жерла вулкана. Её длинные тёмные волосы треплет ветер. На красивом лице легко читается страх, приправленный гневом. Эмоции и чувства накладываются друг на друга, например, страх – сильное чувство, неконтролируемое, вселяющее ощущение безысходности. Гнев – вполне поддаётся контролю, но далеко не всем под силу подавить бурю, но он также пожирает часть страха. Это похоже на загнанное в угол животное, которое начинает скалить зубы и бросаться с разинутой пастью на обидчика.

– Если ты хотел аудиенции, то мог бы просто прийти на прощание с моей матерью! – тон Леры щекочет мои нервы. – Почему не отвечаешь? Знаешь, ты не грёбаный Каспар Хаузер, если ты пытаешься возвести вокруг себя ореол тайн и загадок! Хотя одна тайна всё же имеется!

– Верно, – спокойно отвечаю я, – и ты будешь нежно хранить её до самой смерти.

Глаза Леры превращаются в две узкие щёлочки, даже в темноте вижу, что к лицу приливает кровь. Как я и думал, она выросла красивой девушкой, её тело скрыто под одеждой, но я уверен, что с ним всё в порядке. Она невысокая, её макушка едва ли достанет до моего подбородка. Я чуть склоняю голову набок, наблюдаю, как с её губ слетает нервный смешок, она смотрит в одну сторону, потом в другую, криво, неискренне улыбается, смотрит мне в глаза. Между нами остаётся шагов десять.

– Зачем ты ехал за мной? – спрашивает она, убирая с лица волосы, брошенные ветром.

Вместо ответа я делаю несколько шагов вперёд, Лера делает два назад, что, само собой, ожидаемо и предсказуемо. Я не похож на психа, наверное, но какого-то чёрта сам понимаю, что мои глаза задёрнуты дымкой помешательства. Я вовсе не одержим. 

Делаю ещё один шаг, Лера отзеркаливает моё движение. До грани остаётся несколько шагов, но она даже не оглядывается назад. Моё сердце всё же пропускает заряд тревоги, я сглатываю, чувствуя, как моё адамово яблоко движется по горлу. Медленно спускаю капюшон, хочу выглядеть нормальным, насколько это возможно, хотя я понимаю, что далёк от этого.

– Тебя больше пугаю я, нежели пропасть за тобой? Ещё шаг – и ты сорвёшься вниз. – предупреждаю я.

– Разве ты не этого желаешь? – с вызовом бросает Лера. – Сам же сказал, что твой секрет я сберегу до смерти! Если так посмотреть, то просто идеальный случай!

– О чём ты? – уточняю я, не двигаясь с места, но кровь в моих венах нагревается.

Лера махает рукой, жестом указывая на пространство за ней. Мои брови сводятся к переносице, щурюсь теперь я, плотно стискивая челюсть.

– Ты же опасаешься, что я выдам твою тайну? – Лера делает крохотный шаг назад.

– Нашу тайну. – сдержанно напоминаю я.

– Нет! – её голос срывается. – Ты столкнул человека с обрыва, а не я!

После её роковых слов моя тёмная сторона вырывается наружу. Мой взор заволакивает чёрно-красная пелена. В одно мгновение я оказываюсь рядом с Лерой, одной рукой ловлю её запястье, разворачиваю её тело, которое мгновенно прижимается к моей груди. Вторая рука безошибочно находит тонкое горло, пальцы сжимаются на нежной холодной коже. Она не визжит, не вырывается, слышу только её сбившееся и громкое дыхание.

– Хочешь, чтобы я тебя отсюда сбросил? – рычу я сквозь зубы, напираю на неё, заставляя приблизиться к самому краю. Мои пальцы плотнее стискивают её горло, вторая рука лежит чуть выше груди, обхватывая маленькие плечи. – Ты действительно этого хочешь? Открой свой рот и скажи мне! Говори же, моя чёрная Птичка, ты готова полетать?

– Только вместе с тобой! – хрипло выдавливает Лера, точно яд сочится из её уст.

Мы стоим на самом краю пропасти, к подножью обрыва подступает густой и тёмный лес, если посмотреть вниз, то можно увидеть выступающие камни и небольшие уступки. Вполне возможно, смерть наступит не от падения, а от удара о выпуклые образования. Я даже на секунду представил, как мы срываемся вниз, я продолжаю держать Леру, но нас раскидывает в разные стороны, когда тела бьются о камни.

Возможно, я ослабил хватку, потому что в следующее мгновение Лера вцепляется в моё запястье. Она разворачивается на месте и хватает меня за грудки, притягивает к себе, ей приходится подняться на носочки, задрать подбородок, чтобы наши лица оказались близко друг к другу. Я крепко обхватил пальцами её руки, не для того, чтобы убрать, а чтобы успеть притянуть к себе в случае непредвиденной ситуации.

Где-то вдали громыхнуло небо, словно предупреждая нас о грядущей или возможной опасности. Мелкие капли дождя падали на нас, впитываясь в одежду. Порывы ветра участились и прибавили сил. Холодный воздух бил Леру в спину, как бы отталкивая подальше от края, меня хлестал по лицу, словно отвешивая пощёчины и приводя в себя.

– Ты всё ещё хочешь полетать? – спрашивает Лера с дьявольской улыбкой на лице. – Ну же, Дарий, открой свой рот и ответь мне!

Лера поразила моё сознание своей пылкостью и брошенным вызовом. Не осталось в ней страха или гнева, лишь холодность, решимость и уверенность. В ночи трудно рассмотреть границы между радужками её глаз и зрачками, будто в них рождалась сама тьма. В нас обоих достаточно темноты, что пожирает душу. Нас объединяет общая жуткая тайна, но что ещё? Почему я так жаждал её увидеть? Что мы можем предложить друг другу, помимо наших мрачных воспоминаний, испещрённых ранами душ и пошатнувшихся рассудков?

Я отступаю, увлекая Леру за собой, грубым движением беру её рукой за подбородок, меньше секунды всматриваюсь прямо ей в глаза, затем приближаю лицо и вонзаюсь своими губами в её мягкие губы, они сухие от ветра, но я увлажняю их своим языком. Она не отстраняется, но её рот плотно сомкнут. Закусываю нижнюю губу, оттягиваю, ловлю её дыхание, снова впиваюсь в губы с острой нуждой и необъяснимым напором, что первое, что второе – чуждое мне. Я надавливаю большим и указательным пальцами на её челюсть, рот Леры приоткрывается и мне этого хватает, чтобы ворваться в неё.

Мне кажется, мой язык возбудился, как и член в штанах, я орудовал им во рту развязно, дико, словно я ждал этого поцелуя вечность, а теперь не могу насытиться. Будто у меня когда-то забрали что-то бесценное, и только сейчас вернули. Я впитывал её в себя, сливался с ней, смешивал наши вкусы и запахи, мне необходимо то, что я делаю. Я целую её, крепче прижимая к себе, я хватаю её за горло, мне нравится, когда боль растворяется в удовольствии. Мой поцелуй углубляется, становясь почти жестоким, и, наконец, Лера отвечает мне взаимностью. Она бросается ко мне навстречу с такой же отдачей. Её язык проникает в мой рот, её маленькие пальчики сильнее сжимаются на кофте, которая стала влажная от дождя.

Мы в эпицентре всего мира, над головами гремит и разверзается небо, точно готовое поглотить всё вокруг, усиливается дождь, воет и сотрясает ветви деревьев ветер. Природа вокруг сокрушается, настаивает прекратить вакханалию, немедленно отпустить друг друга, словно наша соприкоснувшаяся тьма грозится разрушить этот уродливый мир.

И всё же мы дрожали, я почувствовал это лишь спустя время, не знаю, от холода или безумной и стремительной, словно молния, которая прямо сейчас разрезала ломанной линией небо, близости. Я не торопился отказываться от её губ так скоро, но теперь я целовал Леру медленно, посасывал то верхнюю, то нижнюю губу, засасывал её язык, без прежнего напора, с долей какой-то неизвестной мне нежности и заботы. И когда с меня сошёл весь пыл, я подумал, что всё чертовски хреново. Точнее, всё и так было паршиво, но теперь стало до безобразия отвратительно.

Я. НЕ. ОДЕРЖИМ.

Но я не смог удержаться, не хотел, и сейчас, кажется, совершил самую большую ошибку в своей жизни. Почему? Как отныне я смогу жить без неё? В этой жизни нельзя позволять себе такую роскошь, как привязанность, не говоря уже о более глубоких чувствах. Мне слишком мало лет, чтобы говорить о житейской мудрости или многолетнем опыте, но некоторые вещи нас расщепляют на частицы. Я видел, как это бывает.

Мой брат беспробудно пил, когда ему изменила девушка, с которой он встречался больше двух лет. Он пил три месяца, лишился прав, работы, друзья от него отвернулись, околачивался по круглосуточным магазинам, попрошайничал на выпивку и «стрелял» сигареты, не мылся, не брился, стал отдалённым прототипом на человека. К таким последствиям ведут наши чувства, точнее, разочарование в них? Когда на сцене разыгрывается красивый сюжет, представлены самые невероятные декорация, игра теней и света влечёт, но тут задний фоновой занавес падает, открывая вид на серую арьерсцену, и мы видим сотни других декораций, неаккуратно поваленных друг на друга, пыльных, забытых. Вот и весь идеальный образ рушится. Так и в жизни, когда с людей слетают маски.

– Зачем ты меня поцеловал? – озадаченно спрашивает Лера, её глаза широко открыты, она переводит взгляд с одного моего глаза на другой. – Почему?

– Я… я… просто. – отвечаю, чувствуя себя полноценным идиотом.

– Просто? – шепчет она, в её глазах застывают слёзы, но не обиды, а непонимания, и что-то мне подсказывает, что в них выжигается слово: ОШИБКА. Большая и непростительная. – Ты не можешь просто так брать и делать всё, что тебе вздумается! – она злится. – Не имеешь права!

– Кто такой Каспар Хаузер? – неожиданно вспоминаю слова Леры.

– Что? – теперь и она считает меня идиотом. – Ты серьёзно?

– Да, но ладно. Сам узнаю. – я принимаю решение, которое, как я полагаю, задушит вызванные поцелуем ощущения, и сбавит давление в штанах. – Я просто хотел, чтобы ты убралась подальше от обрыва.

– А целовать зачем? – Лера отстранилась от меня, её волосы промокли, на лицо падали капли дождя.

– Просто так. Ко мне поехать не хочешь? – я надеваю маску безразличия. – Продолжить.

Лера захлопала густыми ресницами, её выражение на лице являло полное замешательство, и пока посыл моих слов становился более понятен, вид её менялся – она вновь начинала злиться.

– Пошёл ты, Дарий! – она выплёвывает эту фразу, показывает мне средний палец и уходит.

Я остаюсь один, пытаюсь разобраться в себе, грустно ли мне после её ухода, чего мне хочется? Больше никогда не видеть её или, напротив, ещё раз испытать на нервы? Поцеловать или стиснуть в своей руке тонкую шею? Меня разрывают на части эмоции. Почти точно так же я сейчас хочу спрыгнуть с обрыва и одновременно догнать и признаться, что ждал её возвращения почти шесть лет, меня словно канатами тянут в противоположные стороны, но я должен выбрать одну дорогу.

Глава 8

Я дрожала от холода, противоречивые чувства внутри бились друг об дружку, словно выловленные и брошенные в ведро рыбы, которым не хватает родной стихии. Я сползла на пол, как только закрыла входную дверь, даже не включив свет. Дома стояла тишина, значит, отец уже спал. Похоже, он отрубился сразу же, как вернулся. Какое-то время я так и сидела, чувствуя себя раздавленной и выбитой из привычной жизни. Однако мокрая одежда доставляла коже дискомфорт. Повесив на крючок куртку, я прошла в тёмную кухню, посмотрела в окно, через дорогу на соседний безмолвный дом, мне снова показалось шевеление занавесок. Попыталась вспомнить соседку Лилию на прощании, но тщетно. Тем более последние события затмили собой все предыдущие.

Дарий превратился в придурка, самовлюблённого и высокомерного, но удивляться особо нечему. Он всегда был окружён вниманием, в особенности девичьим, от него так и веяло той самой опасностью, что многие любят романтизировать, он чаще общался со старшими, нежели с ровесниками – мы, видимо, стали исключением. Думаю, что в возрасте пятнадцати лет он не был девственником, не могу утверждать, но возможно, по этой причине он не стал встречаться с Алей, которая ради него была готова на многое. Даже расстаться с невинностью, но что может привлечь мальчика в плоском и несформированном, пусть и женском, теле?

Я поднялась на второй этаж и приложила ухо к двери гостевой комнаты, где спал отец – подозрительно тихо. Я приоткрыла дверь, комната оказалась пустой, по позвоночнику рассыпались мурашки, но всё нарастающее волнение спало, когда я услышала храпение за другой дверью. Я открыла дверь в мамину комнату, не больше чем на щёлочку, мне в нос тут же забрался её запах. От неё часто пахло сиренью, которая цвела в середине мая во дворе дома, но уже как лет семь назад дерево заболело – гниль штамба. Листья пожелтели, засохли и опали, кора в нижней части начала гнить и отваливаться, мама попросила отца спилить сирень, а сама поднялась на второй этаж и не выходила до вечера. На следующий день она отправилась в индийский магазин и купила благовонии для дома с запахом сирени. Я посмотрела на развалившегося в кровати отца и закрыла дверь.

Я зашла в свою комнату, взяла полотенце и домашнюю майку с логотипом команды по греко-римской борьбе, которую так любит папа, но ему она оказалась мала, а мне прикрывает всё, что должно прикрываться. В душе я мечтала смыть с себя весь этот день, но что пишут в книгах, что снимают в фильмах – процедура, очищающая тело, но не его изнанку.

Позже я устроилась в кровати, попыталась уснуть, крутилась с одного бока на другой, пока всё-таки моя навязчивая мысль не перешла к делу. Я достала телефон из-под подушки и зашла в социальную сеть, в поисковой строке ввела: Дарий Огнев. Отобразился лишь один профиль, я сразу перешла на его страничку. Трудно понять, принадлежит ли страница Дарию, какого я знаю, нет ни одной записи в ленте или поста, вместо аватарки стоит картинка, полностью залитая чёрным. Я решаю посмотреть его друзей, но мой палец соскакивает, и я отправляю заявку в друзья.

Чёрт!

Я подскакиваю, сажусь в кровати и судорожно отменяю заявку, но… чёрт! Я стону почти в голос: нет, нет, только не такая банальность! На правом углу его аватарки загорается зелёная точка – в сети. Я отменяю заявку, но поздно. Мне приходит сообщение…

Дарий Огнев: Если хочешь что-то узнать о людях, никогда не ищи информацию в интернете. Здесь ты правды не найдёшь. Или ты передумала и решила приехать ко мне? Прости, что не оставил свой номер.

Вот козёл! Я уже хочу проигнорировать сообщение, но пальцы сами забегали по экрану.

Валерия Пылкова: Если ты думаешь, что интересен мне, то очень заблуждаешься. Меня не заводят психи.

Дарий Огнев: Тогда что ты забыла на моей странице? Признайся, моя чёрная Птичка, тебе понравилась наша гонка и поцелуй… на краю обрыва. Тебя возбуждает опасность, страх, когда вот-вот перейдёшь за черту, адреналин, что будоражит кровь?

Валерия Пылкова: Нет! Не придумывай того, чего на самом деле нет! Или тебе хочется, чтобы так было? Ты хочешь знать, что у тебя есть контроль надо мной, но не сейчас. Не в этом случае. Ты накинулся на мои губы, ты меня преследовал, ты что-то хочешь от меня! А мне плевать, потому как я скоро уеду, и мы больше никогда не увидимся!

Дарий Огнев: Я понял тебя, чёрная Птичка.

Я заблокировала и кинула телефон куда-то на кровать, уткнулась лицом в ладони и закачалась всем телом, сгорбившись, как старуха. В память ворвались воспоминания поцелуя на обрыве, я правда возбудилась, но не от страха или адреналина. Просто его глубина и напор дали возможность мне почувствовать себя живой, нужной, даже более… жизненно необходимой, глотком воды для умирающего от обезвоживания, куском хлеба для голодающего, необходимым воздухом для утопающего, в конце концов, желанным ядом для истерзанного болезнью. Я никогда раньше не ощущала себя более желанной для кого-то. Именно эти чувства меня настигли, когда я ответила на отчаянный поцелуй, но сразу после я поняла, что совершила большую ошибку.

Телефон оповестил о новом уведомлении. Я пошарила рукой в той стороне, куда его кинула. Разблокировала экран и открыла сообщение.

Дарий Огнев: Я желаю тебе доброй ночи, Лера.

Валерия Пылкова: Доброй ночи, Дарий.

Последнее сообщение я отправляю быстро, не раздумывая, чтобы не успеть передумать. Растягиваюсь на всю кровать, переворачиваюсь набок, оставляю телефон под подушкой. На моём лице рисуется, пожалуй, самая глупая улыбка за всю жизнь, я немедленно стираю её с лица. Какое-то время уснуть не получается, мысли ходят по кругу, от матери непременно возвращаются к Дарию. Но спустя время веки тяжелеют, сознание переходит в режим сна.

***

Я просыпаюсь вся в поту, меня лихорадит, щёки мокрые от слёз. На этот раз мне снился сон, похожий на все остальные, но в нём с обрыва меня толкнул Дарий… сразу после поцелуя. И мой спуск или полёт, я не знаю, как это назвать, но длился он, казалось, целую вечность, я не могла открыть глаза, я каждой частичкой ощущала своё падение, моё сознание словно парализовало. Я ещё долго приходила в себя, прежде чем выйти из комнаты.

– Доброе утро, дочка. – приветствует меня отец, возясь с завтраком. – Я вчера… ну… немного перебрал со спиртным.

– При мне ты выпил пять рюмок водки. – сухо отвечаю я.

– Правда? – отец смотрит на меня вполоборота.

– Да, домой отвозила тебя я. – моё тело всё ещё помнит сон, оно кажется мне таким тяжёлым, кости дряхлыми. Я уселась за стол и принюхалась: жареная картошка на сале, грибы, ветчина. – На прощании я кое-кого не заметила.

– Кого же? – интересуется отец, хотя прекрасно понимает, о ком я говорю.

– Матери Али.

– А ещё там не присутствовала половина города.

Отец снова поворачивает голову, наши взгляды задерживаются друг на друге, словно скрещённые мечи в битве. Но если его меч скорее надувной и игрушечный, то мой выкован из прочной стали, заточенный так, что готов срывать кольчуги.

– Почему она не пришла? – холодно спрашиваю я. – Мы никогда не говорим об этом, но всему приходит своё время. Я уже не ребёнок, прекрасно знаю, что ты жил на две семьи.

– Я не жил на две семьи! – повышает тон отец, но деревянная лопатка в его руке не прибавляет ему грозности. В следующую секунду он смягчается, черты лица разглаживаются, он оставляет лопатку на кухонной тумбе и подходит ближе. Его большие ладони упираются в столешницу. Он смотрит мне в глаза. – Лер, я никогда не жил на две семьи. У меня всегда была только ты и твоя мама. Мне нет оправдания, знаю, но я болван, – отец горько усмехается, – всё уничтожил. Я не планировал заводить интрижку, но, ты знаешь, я совсем не умею пить. Мы с твоей матерью жили в официальном браке уже три года, но нам никак не удавалось забеременеть, может, я отчаялся в какой-то момент, напился в баре и… ну там и встретил будущую мать Али. А спустя год твоя мама забеременела. Я никогда не лгал, сказал всё как есть. Твоя мама меня простила, хоть нам пришлось трудно. Именно она мне сказала, что я должен уделять первой дочери внимание, что так сложилась жизнь, но… я не мог. Всё во мне бунтовало, восставало против, понимаешь?

Я не понимала, совсем нет. Отказываюсь понимать, как чувствовала себя моя мама, зная, что у отца есть другая дочь, он целовал и ласкал другую женщину, кутал её в своих объятиях. Не понимаю, с маминой стороны это мудрость или самоистязание? Скорее второе.

– Так ты любил маму?

– Всю свою жизнь. – искренне отвечает отец. – И все жизни «до» и «после» буду любить.

– Тогда почему мы уехали? – спрашиваю я.

Отец смотрит на меня так, словно ответ ясен и прост, будто он написан на всех стенах в этом доме и за его пределами, но я точно ослепла. Он качает головой, поджимает губы и убирает руки со стола, возвращаясь к завтраку. Мой утренний нападок вызван недосыпом, кошмарным сном, я чувствую себя пережёванной жвачкой, которая утратила всякий вкус. Но, по крайней мере, отец поделился со мной тем, о чём никогда прежде не говорил.

– Ты изменил ей только однажды? – лишённым эмоций голосом спрашиваю я.

– Только однажды. – подтверждает отец.

***

Мне всегда казалось, что отец уехал из города из-за меня, но, возможно, нашлись и другие причины. Да, я замкнулась в себе, отказывалась ходить в школу, часто плакала, и мне снились кошмары. Родители думали, что я окутана детским горем потери близкой подруги и сестры, и я действительно оплакивала Алю, но ещё всех присутствующих в тот вечер в горах допрашивал следователь. Мне было страшно, но я повторяла каждый раз одно и то же.

– Мы сбежали с Дарием. С самого начала планировали. Мы никому не говорили. 

– Что вы делали? Как добрались до города? – спрашивал следователь. 

– До города мы доехали на скутере Дария. Мы пошли к нему. 

– Боже, он тебя трогал? – воскликнула тогда мать. – Принуждал тебя к чему-то… 

– Мам, мне двенадцать, нечего там трогать. – я сгорала от стыда, когда взгляды взрослых остановились на мне. – Нам пришлось один раз спуститься со скутера, потому что дорога оказалась слишком ухабистой, я споткнулась о корни или ещё что-то, в темноте не увидела и упала. Потом мы доехали до его дома, где был только старший брат Дария. 

– А где были его родители? 

– На работе. 

– И что вы делали дома? 

– Играли в настолки, слушали музыку, разговаривали, пили лимонад и ели кукурузные палочки. 

– Хорошо. А можешь сказать, когда ты видела Алю в последний раз? Как она себя вела, может, она на что-то жаловалась или делилась чем-то сокровенным? 

– Она предложила мне пиво, но я отказалась. Потом она куда-то ушла, я спросила у ребят, не видел ли её кто, но они решили, что она уединилась с Дарием. 

– Почему они так решили? 

– Он ей нравился, точнее, он нравится многим девчонкам. Но на самом деле Дарий ждал меня внизу, на подъездной дороге. Тогда я сказала всем, что пойду искать Алю, а сама пошла к Дарию. 

– Кто снабдил вас пивом?

– Дарий, мальчишки его просили. Я не знаю, где и как он его купил. 

– Хорошо, Лера, сможешь вспомнить, как последнее время вела себя Аля? 

– Она… грустила. Думаю, дело в её матери. У неё всегда красные глаза, когда я прихожу к ним в гости, то чувствую запах спиртного. Как-то Аля сказала, что мать перестала готовить еду, а покупает уже готовую, но она невкусная. 

– Спасибо, что поделилась. 

Когда допросы были закончены, мать потащила меня к гинекологу, что для меня стало крайним унижением. Когда я раздвигала ноги перед тучной женщиной с желтоватыми кудряшками, по щекам текли слёзы, я клялась, что к моему телу никто не прикасался, но матери нужны были доказательства. В тот вечер они с отцом долго и бурно ругались, наверное, именно в тот день я её возненавидела, ведь я говорила чистую правду, но мне не верили.

Дети действительно жестоки: сплетни и слухи – это не из взрослой жизни. Всё зарождается в самом начале пути. Перемыть косточки, высмеять, подразнить, кто-то страдает из-за внешности, поведения или особенностей характера. На меня началась своего рода травля. Дети, как животные, сбивались в стаи, кто-то говорил, что Алю столкнула я, потому как всю жизнь ей завидовала, другие говорили, что убийца Дарий, кто-то откровенно высказывался о том, что Аля самоубийца, но к этому подтолкнула её я и мой непутёвый отец. В общем, в стенах школы я не чувствовала себя в безопасности.

Тогда в моей голове не возникало мысли, что можно просто уехать в другое место, начать всё заново, поэтому, когда поздно вечером ко мне в комнату зашёл отец и описал возможную новую жизнь, я согласилась. Но из головы не так просто выложить ненужные вещи, как из чемодана.

Я перебираю вещи в комнате, когда на телефон поступает звонок. Номер неизвестный, я принимаю вызов и зажимаю телефон между плечом и щекой.

– Слушаю.

– Привет, это я, Илья. Ты ещё в городе?

– Да… привет.

– Завтра не уезжаешь?

– Вроде… нет.

– Отлично. – слышу облегчённый выдох Ильи. – На берегу Северки сдаются в аренду домики, ничего необычного, посидим, пожарим мясо, как ты на это смотришь?

В данный момент я смотрю на белую майку и не понимаю, откуда на ней появилось пятно.

– Вы же собирались в горы, – напоминаю я.

– Передумали, погода позволяет отдохнуть рядом с водой.

– Понятно.

– За тобой заехать?

– Что?

Я взяла телефон в руку и прижала к уху, в голове стояла странная пустота, поэтому я воспроизвела в памяти весь разговор от начала до конца, вникая в смысл.

– Я говорю, что могу заехать за тобой утром.

– Да, отлично. Стой, подожди!

– Стою и жду. – усмехается Илья.

– А… кто там будет?

– А кто тебя интересует?

– Особо никто, я просто так спросила. До завтра.

Я отложила телефон и задумалась. В том, что я немного развеюсь, нет ничего плохого, к тому же мне необязательно оставаться с ночёвкой. Завтра отец поедет в крематорий за урной, а после я могу попросить забрать меня с пляжа. Но что, если там будет Дарий? Хочу ли я его видеть после сцены на обрыве? Нет, всё же будет проще, если я его больше никогда не увижу.