Митя, который всё время страдал
Любушке, у которой всё впереди
Пролог
В небольшом уютном городочке – преобычном, на самом деле, – в многоэтажке с красивыми, засаженными розами клумбами перед подъездами жили Марго и Михаил. Друзья звали их «эмэндэмс» или «сладкая парочка». Такими они и были. Ходили за ручку, встречали друг друга после работы поцелуем, выбирались на свидания в театр в вечерних нарядах, и Михаил дарил Марго весёлые букетики каждую пятницу. А потом появился сын. Папа решил, что это судьба, и предложил назвать его Митей. Вот так они стали «конфетной семейкой», глядя на которую радовалась вся округа.
Но детки такие детки, что не каждый раз всё «в шоколаде»: а и в такие разы нужно потрудиться для сохранения цвета и формы. И пахли б их будни сплошными бобами, если б так часто не пахли какао, а ведь это две стороны одной медали.
Митя постоянно придумывал что-нибудь (для себя, и для окружающих, соответственно), то есть, в общем и целом, чем-то страдал. И мама с папой (просто обычно рядом были именно они) очень старались его от этих страданий избавить, облегчив тем самым и свою участь. Но Марго с Михаилом все ещё летали во сне, и высоко.
Хитрилки
Митя был необычным ребёнком (а разве бывают обычные, для своих-то родителей?). С мягкими чёрными волосами и такими длинными ресницами, что божьи коровки могли сидеть в ряд (кстати, они его любили и действительно часто обнаруживались в шевелюре); всегда смотрел так внимательно, что даже знакомые ёрзали, мысленно замаливая грешки; и был ну очень подвижным. В целом, премилый ребёнок.
Марго намазывает сахарное печенье маслом и выкладывает поверх цукаты. С чаем. Красиво.
У сына завтрак затягивается, а сидеть ей некогда – труба зовёт, даром что выходной. Через полчаса он все ещё рисует пальцем на столе, чаем. Печенье, расхлёстанное, сиротливо лежит перед ним, уже без масла и без цукатов.
– А что это тут происходит? – перестаёт копаться в своих ручках мама.
– Рисую.
– Это я вижу, как раз это понятно. А что с печеньем?
– Не хочу больше.
– И чаю не хочешь?
– Ы-ы, – мотает головой мальчик.
– А что ты хотел на завтрак?
– Цукаты! – победно сияет он и убегает с кухни, хватая «чайными» руками ручку белой кухонной двери. Стеклянные вставки извиваются, а яркие цветы на них как будто лукаво подмигивают, хихикают.
– Хитрилки?!
Неподумки
– Ах… – пыхтит мама. Она наступила на разбросанные машинки, и левая нога уехала вбок.
Митя занят. Ему весело, и кавардак расползается по квартире.
На балконе раздаётся неимоверный грохот. Мальчик несётся посмотреть, что интересненького произошло без него, а там – мама, на тазике, под мокрой простынёй, а поверх – лыжи.
Декоративные герберы в ярких, пластиковых горшочках, с пучками сочной зелёной травы, чуть склоняют головы, ведь они стали свидетелями чего-то, чего не должно было быть.
Но мама похожа на привидение из «Малыша и Карлсона», и Митю начинает распирать. Он хрипит, и хрюкает, и уже бьёт ладошкой по стене. А привидение всё сидит, не шевелится.
Из-под простыни высовывается одна рука, потом вторая, и, наконец, показывается голова. Но щёки у мамы красненькие, и она не смеётся – расстроена.
– Что? – вертит головой Митя, не понимая, почему она так на него смотрит.
– Если что-то стряслось, сначала надо человеку помочь и спросить, всё ли в порядке. Если всё хорошо, вы посмеётесь вместе. А вот так, как сделал ты сейчас, делать нехорошо.
– Почему? Смешно же.
– Вот я упала, пока вешала бельё (наступила на разбросанных где не надо солдатиков, между прочим), мне больно, а ты смеёшься.
Мальчик смотрит на пол – и правда, окопы, бой…
– Ой… Не подумал… – говорит он.
– Ой, – говорит мама и распрямляет простыню на сушилке под потолком.
Она молчит, а он быстренько собирает армию в коробку и уносит в детскую.
Через пять минут голова Мити просовывается в ванну, где мама всё ещё что-то мылит, пенит и полощет.
– Прости, мамочка… Тебе очень больно?
– Прощаю, – улыбается мама и целует его в ушко. – Вот ты извинился, и всё прошло.
Глазелки
На столе стоит тарелка с цветными кукурузными буквами и молоком. Аппетитно! Ярко!
Митя плюхается на стул, отправляет полнющую ложку в рот и тихо посапывает. И вдруг замечает мягкие ириски. Они похожи на кирпичи… Из них вполне можно построить что-нибудь необычное. Он встаёт на колени, ёрзает, пристраивает «кирпичики» попой и бочком…
– Идея! – мальчик вскидывает руки вверх.
В момент светлого озарения ложка шлёпается изо рта, а тарелка взлетает к люстре. Что тут скажешь? Он чешет за ухом и начинает жевать «кирпичики»: буквы-то улетели…
– Держи, – протягивает тряпку мама, которая уже пляшет рядом, с метёлкой.
Но что-то не хочется ему пока играть в уборку, на голодный желудок. Он вытягивает губы и поднимает глаза к потолку.
– А вот так делать мы не будем. Мой сын не страдает глазелками. Договорились?
– Да, – говорит Митя, которому, под маминым взглядом, уже даже капельку стыдно, ведь и мама с папой такого не делают, где-то подглядел. Митя, как и все, не любит стыдиться, и от стыда старается избавиться. Мама с папой научили его, по такому поводу, делать что-нибудь полезное, доброе, так что он берёт, наконец, эту тряпку и помогает прибирать.
Мама целует сына в макушку и, уже напевая что-то, отправляет размокшие буквы в помойку.
Мыслечиталки
У Марго с сыном была своя, особенная игра – «Липучки-поцелуйки». Почти как воздушные поцелуйки, но не совсем, лучше: нужно было поцеловать пальчики или ладошки, а дальше поцелуйки можно было приклеить на любимого человечка руками или сдуть, и они бы сами приклеились. И это обязательно происходило с «лип-лип», иначе никак!
– Со мной сегодня нельзя играть! – заявляет Митя.
Красные золотые рыбки (и кто их только так обозвал?) смотрят на него из квадратного аквариума на квадратной тумбочке (тяжёлой, резной, красивой), построившись в ряд, и ждут, чем это закончится. С Митей зверья посложнее завести ещё не пробовали (он и к этим, скользким, периодически забрасывал пластиковую удочку из «Магнитной рыбалки»), но папа уже поставил на полку, «лицом», книгу про домашних животных и иногда читал Мите оттуда что-нибудь. Для начала Марго с Михаилом решили подарить сыну муравьиную ферму (а что, герметично, чисто, познавательно!). Папе тоже было жутко интересно, а потому приглядывать за сыном и всем этим было заранее поручено ему.
– А почему? – Марго заинтригована. Сын молчит; она тоже молчит и смотрит на него глазами с точно такими же ресницами.
– Ну всё, с меня хватит! – вдруг кричит он.
– Дорогой, у меня аллергия на бешеных огнедышащих драконов. Скажи нормально: что тебе нужно, чего ты хочешь? Никто не умеет читать мысли – и говорить нужно прямо. Ты же это понимаешь?
– Я хочу сам… – бурчит мальчик.
– Ну, вот. Я тебя услышала.
Мама улыбается и молчит. И он тоже улыбается – нехотя, но улыбка ползёт тоненькой змейкой и уже растягивается от ушка до ушка. Мама целует кончики своих пальцев и сдувает поцелуйки; они летают по комнате и со звонким «лип-лип-лип» садятся ему на макушку. Митя хохочет (громко, визгливо, как умеют только маленькие дети), кивает и запускает руки в игрушки.
Лжезнайство
Папа кладёт перед Митей книгу. Большую такую, толстую, с картинками.
– Это энциклопедия, – поясняет он, – чтобы ты больше всего знал.
– Я и так всё знаю, – отмахивается Митя и убегает пускать кораблики в раковине, чего мама делать, вообще-то, не разрешает…
Папа удивлён – сыну нравятся книги, и эта – необычная. Может быть, дело не в книге?
– Смотри, какой самолёт маленький! – кричит Митя в детском саду, тыча пальцем в небо.
В песочнице возится много ребят. Один мальчик поворачивается к нему:
– Папа говорит, что самолёт далеко, поэтому он кажется маленьким, а на са-а-амом деле он во-о-от такой большой! – и он разводит руки так, что грудь колесом.
– Сам знаю! – выпаливает Митя и пыхтит, уставившись в песок.
– Ух ты, как надулось! – Митя скачет у кастрюли, из которой высовывает бока ароматное тесто. – Это вам не тощая пицца!
– Это потому, что мы использовали дрожжи, – делится секретом Марго, опуская тесто руками.
– Знаю! – супится сын и уже разворачивается, чтобы бежать дальше.
– Погоди, – останавливает его мама. – Почему ты сердишься?
– Я не сержусь… – сопит он.
– Ну, я же вижу…
– А чего они все меня поучают? Учат, учат. А я не глупый!
– Вот оно что…
Она вытирает руки и присаживается рядом.
– В мире много всего интересного. И всего обо всём мы знать просто не можем. Если кто-то делится тем, что узнал, для начала просто послушай. Если тебе интересно, задавай вопросы. А грубить не надо: никто не будет дружить с лжезнайкой. А то попросят тебя рассказать побольше, а рассказать и нечего…
Он подозрительно смотрит на крышку кастрюли.
– А что, оно больше не надуется?
– Надуется. И мы опустим его ещё раз, а потом сделаем булочки с курагой, – целует его в щёчку мама.
Дрожалки
Неделька выдалась непростой. То ли туча нашла какая-то радиоактивная, то ли что-то в ребёнке сломалось, но каждый день, и по несколько раз, сын заставлял родителей бегать – от нервов, к нему.
– Ой, муха, боюсь-боюсь!
– А вот это зелёное (светлячок) меня съест!
– Ну, ма-а-ма-а-а, включи в ванной свет!
– А-а-а, соседи ломают дверь!
И взрослых всё это так утомило, что пришлось завести разговор.
– Митя, послушай… Если что-то тебя беспокоит, подойди, давай мы это обсудим. А кричать, убегать, ударяться в слёзы – занятие, всё-таки, бесполезное.
– Но ведь я страдаю! – говорит сын, выделяя последнее слово.
Мама с папой переглядываются – и бежит искра.
– Да. Дрожалками, – говорит мама. – Но ведь это так скучно – постоянно бояться и сидеть в сторонке! Может, стоит во всём разобраться? И мы с папой всегда готовы помочь.
Он хмуро смотрит на их лица, по которым уже почти струится улыбка, и самая нежная.
– Всегда-всегда?
– Да.
– Честно-пречестно? – требует он, как будто ещё не совсем убеждён.
– Конечно, – и мама разводит руки для крепкого, знакомого объятья, а папа обхватывает их обоих своими большими руками.
Когда-нибудь они перестанут вот так скреплять уговор, наверное, но этот момент ещё не настал, и сын прижимается к маме.
Незналки
По вечерам «конфетная семейка» каталась на велосипедах. Все вместе. Каких только трюков Марго с Михаилом ни вытворяли. Мите тоже хотелось, и его учили, и он точно знал, что когда-нибудь станет настоящим мастером велотриала!
Гуляют на площадке во дворе.
«Круговорот детей на горке», – думает Марго, краем глаза наблюдая за приходящими и уходящими.
– Ой, пузырей наелась… – и она вежливо-невежливо морщится от вкуса мыльных «шариков». Марго слышит настойчивую трель, достаёт, наконец, телефон и чуть отворачивается, чтобы ответить.
– Уф, – надувает она через, казалось бы, секундочку щёки, пряча мобильник в карман рюкзака, и видит, как Митя посыпает песком соседа. Сосед в кепке, копает и ещё не понял, что что-то не так, но песочный водопад иссякает подозрительно медленно. Марго смотрит удивлённо, даже заворожённо, и не сразу вспоминает, что происходящее неправильно, хоть и красиво.
– Митя, – подзывает она сына. Мальчик окончательно переворачивает ведро над чужой кепкой, удовлетворённо роняет его рядом и идёт к маме, а его друг Гришка уже, высунув язык, наполняет своё ведро, чтобы повторить «трюк»…
– Ты зачем это сделал?
– Не знаю, – пожимает плечами он и бежит играть дальше.
А щёчки у него красные-прекрасные (сгорел пирожочек), и мамины мысли утекают в сторону «…не забыть намазать кремом, в шкафу как раз…».
– Мама, смотри: киса! – кричит сын на всю улицу по пути домой.
– Это, собачка, дорогой…
Марго суёт руку в рюкзак за ключами. «О, записочка!» – она смотрит на нежное послание этими папиными каракулями, улыбается.
Михаил третий вечер возится с компьютером. Что-то крутит, вертит, промывает.
– Наконец-то… – устало и довольно роняет он, запускает новую компьютерную игру и, на первом раунде, проверяет, всё ли теперь в порядке.
Митя наигрался в свою «Магнитную рыбалку» в настоящем аквариуме и идёт в зал. Ходит-бродит, лезет папе под стол, пищит тамагочем, а потом нажимает какую-то кнопку. Тишина. Под стол лезет папина голова; глаза бегают по всему и останавливаются на темноте – темноте там, где должна гореть лампочка.
– Ты зачем это сделал? – папа сразу догадывается, что тут без маленькой ручки не обошлось.
– Не знаю, – удивлённо смотрит на него Митя.
– А ты, всё-таки, подумай.
– Не знаю, – округляются глаза у мальчика. – Я тут, и она тут. Она просто горела, и я…
– Просто нажал… – папа смотрит на Митю, не отрываясь, и этот взгляд мог бы что-то внушить, не будь торчащая из стола голова столь комичной.
– Подумал – сделал. Не наоборот. И никаких «не знаю». – Папина бровь ползёт ближе к земле.
Митя смотрит на бровь, потом в левый глаз и кивает.
– Ну-ка повтори… – глядя на эту улыбку, папа не уверен, что до сына дошло.
– Подумал – сделал.
– Молодец, – подводит итог папа. – А теперь будь добр, нажми на кнопку.
Играть дальше папа, конечно, не будет, момент не сохранился, но всё точно работает как надо.
– Самое время помочь маме, как обещали.
И они вдвоём идут снимать тюль.
– Папа, а ты знаешь, – вдруг говорит Митя, – что у нас есть мусорный вор?
– Мусорный вор? – удивляется папа.
– Да. Я сегодня утром встал, а пакета в коридоре нету, его унёс вор!
Папа делает изумлённое лицо и, чуть помолчав, говорит:
– Иногда этот чудо-вор приходит и к соседям.
– Да? Откуда ты знаешь?
– Вот я выхожу из квартиры – их мусор стоит у двери. А через секунду, когда я выхожу из тамбура, мусора уже нет!
Забывашки
– Дорогой, а что это ты делаешь? – Марго смотрит на манипуляции сына в тарелке. Руки жирные, приборы отдыхают в сторонке.
– О, смотри! Вот так берёшь макаронину и засовываешь туда сы-ы-ыр… – он пыхтит, высунув язык, и длинная сыринка ползёт внутри изделия, как нитка в бусинке.
– Тоже, что ли, попробовать?.. – улыбается мама.
Папу задержали на работе, так что он пропускает веселье. Они играют и суют всю эту красоту в рот, пока сыр не потёк.
– Ты наелся? – спрашивает Марго, допивая свой чай.
Конечно, она видит, всё ли съедено и выпито, но отсутствие еды на столе не означает, что в планах у сына нет ещё одного бутерброда, когда-нибудь, позже, когда всё будет убрано и свет выключен.
– Да! – и он победно ставит чашку на стол.
– Давай чистить зубки, укладывать игрушки и ложиться в постель.
Митя соскакивает со стула, бежит по коридору, врезается в косяк двери в ванную… Там что-то грохается, и всё затихает. Минут через десять, после уборки на всех кухонных поверхностях, мама заходит в ванную. Горит свет, никого, на полу – тюбик с детской зубной пастой.