Нераскрытое эхо

Глава 1. Идеальный механизм и первая трещина

Осенний ветер гулял по широким проспектам города, срывая с клёнов последние багряные листья и швыряя их под ноги спешащим прохожим. Ноябрь в этом году был особенно колючим и неуютным.

Адам Уилсон шёл по главной аллее университетского кампуса, автоматически отвечая на кивки знакомых. Он был частью этого пейзажа – таким же неотъемлемым, как старинное здание библиотеки или бронзовый памятник Рэймонду Клейтону у входа. Его имя уже три года кочевало из уст в уста среди профессуры и студентов: «Уилсон? А, тот самый вундеркинд из школы №707».

Он и вправду был похож на идеально отлаженный механизм. Каждое его утро начиналось в 6:30, каждая лекция конспектировалась по собственной системе цветных маркеров, каждая курсовая работа сдавалась как минимум за неделю до дедлайна. Даже его внешний вид – аккуратная стрижка, тёмно-синяя практичная куртка, чистая обувь – говорил о безупречном самоконтроле.

– Уилсон, постой!

Адам обернулся. К нему, запыхавшись, подбежал Маркус Рейнольдс, его друг и полная противоположность. Волосы Маркуса, как всегда, были взъерошены, на его толстовке красовалось загадочное пятно, вероятно, от кофе, а в руках он сжимал свёрток с чертежами, из которого торчали пучки лески и какие-то медные детали.

– Ты на семинар к Клейну? – выдохнул Маркус, пытаясь поймать дыхание. – Дай списать конспект по вчерашней лекции. Я заснул после третьей страницы. У меня тут с гидравликой опять засада, я всю ночь паял…

Адам с лёгкой улыбкой достал из рюкзака папку. Его конспекты были произведением искусства – структурированные, с полями для пометок и идеально ровными схемами.

– Ты когда-нибудь позволишь себе хоть раз опоздать или прийти неподготовленным? – с почти суеверным трепетом глядя на чистые листы, спросил Маркус. – Ты как робот, ей-богу. У тебя батарейки никогда не садятся?

– Расписание существует для того, чтобы его придерживаться, – парировал Адам, но в его голосе не было высокомерия. С Маркусом, гениальным, но абсолютно безалаберным инженером, он мог позволить себе расслабиться. – А твой проект… это что, подводный дрон?

– Не просто дрон! – глаза Маркуса загорелись. – Это автономный аппарат для изучения подводных течений с системой…

Но Адам уже не слушал. Они как раз проходили мимо поворота на Третью улицу – узкую, мощеную булыжником улочку со старыми, но ухоженными домами. Его взгляд зацепился за одно из окон, из которого лился тёплый, медовый свет. Он прочитал вывеску: «Лавка». Простая, без претензий. И почему-то именно эта простота привлекла его внимание.

Внутри что-то ёкнуло. Необъяснимое, настойчивое чувство, словно кто-то невидимой рукой слегка подтолкнул его с намеченного пути. Это было странно. Несвойственно. Его жизнь была векторной прямой, а не зигзагами.

– …так вот, если я смогу стабилизировать давление на глубине… Эй, Уилсон, ты куда?

Адам остановился. Они стояли на перекрёстке. Прямо – короткая дорога к новому, стеклянному зданию факультета, где его ждала библиотека и обещанная профессору Клейну статья о посткризисных финансовых стратегиях. Статья, которая могла стать его путёвкой в крупнейший инвестиционный банк города.

Налево – Третья улица. Та самая кофейня.

– Марк, я… я, наверное, пропущу семинар, – тихо сказал Адам, и сам удивился своим словам.

– Ты… что? Уилсон, с тобой всё в порядке? Ты не болен? Может, у тебя температура? – Он даже потянулся рукой ко лбу Адама, но тот отстранился.Маркус от изумления чуть не выронил свои чертежи.

– Всё в порядке. Просто… мне нужно кое-куда зайти. Передай Клейну, что я заболел.

– Но ты никогда не врёшь! – почти взвыл Маркус. – Он тебе не поверит! Ты для него образцовый студент!

– Сегодня – не образцовый, – Адам пожал плечами, и в его глазах мелькнула искорка того самого, давно забытого непослушания. – Удачи с дроном.

Он повернул налево, оставив ошарашенного Маркуса стоять на перекрёстке с разинутым ртом.

Шаг по булыжникам Третьей улицы отдался в нем глухим, незнакомым эхом. Он чувствовал себя дезертиром, сбежавшим с поля боя. Сердце стучало с неприличной силой. «Что ты делаешь? – твердил внутренний голос. – Одна пропущенная лекция – это начало конца. Это снежный ком. Ты сбиваешься с курса».

Но был и другой голос, тихий, но настойчивый: «А что, если этот курс – не твой?»

Он подошёл к двери «Лавки». Дверь была деревянной, старой, с латунной ручкой в виде львиной головы. Он взялся за неё, почувствовав под пальцами холодный, отполированный временем металл.

Звонок над дверью был не современным, пищащим, а старомодным, колокольным. Его чистый, высокий звук будто разрезал воздух, наполненный густым, пьянящим ароматом. Это был не просто запах кофе. Это был букет: горьковатый аромат свежесмолотых зёрен, сладковатое дыхание ванили, тёплый, хлебный дух свежей выпечки и ещё что-то неуловимое, уютное, как запах старой книги у камина.

Адам замер на пороге, давая глазам привыкнуть к мягкому свету. Интерьер был выдержан в спокойных, землистых тонах. Кирпичная стена, деревянные полы, несколько столиков, два глубоких кожаных дивана. На полках громоздились книги в потрёпанных переплётах. Тихо играла джазовая музыка – саксофон вёл меланхоличную, импровизационную партию.

Он машинально направился к столику у окна, седьмому по счёту. Он был свободен. Сбросив рюкзак на соседний стул, он почувствовал странное облегчение, будто сбросил с плеч тяжёлый груз.

И тут он увидел её.

Она вышла из-за стойки, поправляя фартук. Девушка. Лет девятнадцати. В её движениях была какая-то небрежная, врождённая грация. Длинные, вьющиеся волосы цвета спелого каштана были собраны в небрежный пучок на затылке, откуда выбивались несколько упрямых прядей, касавшихся её шеи. У неё было овальное лицо с мягкими чертами, тёплый румянец на щеках и…

…и глаза. Огромные, зелёно-карие, как лесной орех на солнце. В них плескалась жизнь, энергия и какая-то детская, чистая радость.

– Добрый день и добро пожаловать в «Лавку»! – сказала она, подходя к его столику.

Её голос. Он был тёплым, немного низким, с лёгкой хрипотцой, как звук виолончели. От этого голоса по коже побежали мурашки.

Адам понял, что должен что-то сказать. Открыл рот, но мозг отказался генерировать слова. Он был Адамом Уилсоном, будущим финансовым гением, который мог часами говорить о макроэкономических тенденциях. И сейчас он не мог вспомнить, как произносится слово «здравствуйте».

– Д-добрый день, – наконец, выдавил он. Собственный голос показался ему чужим и писклявым.

Она не ушла. Не повернулась спиной к этому немому идиоту. Она улыбнулась. И это была не служебная, вежливая улыбка. Это было самое искреннее и лучезарное выражение лица, которое он когда-либо видел. Уголки её глаз чуть сморщились, на щеках проступили ямочки, а в самих глазах заплясали весёлые искорки.

– Впервые у нас? – спросила она. – Меня зовут Рэйчел.

Рэйчел. Имя обрело плоть, голос и душу.

– Адам, – прохрипел он. – Меня зовут Адам.

– Рада познакомиться, Адам. Что для вас приготовить?

Его взгляд упал на мелко написанное мелом меню на доске за стойкой. Мозг отказывался воспринимать слова. Единственная связная мысль, которая крутилась в голове, была: «Не уходи».

– Горячий шоколад, – сказал он, отчаянно пытаясь сохранить остатки самообладания. – Большую чашку. Пожалуйста.

– Отличный выбор! – её улыбка не померкла. – В такую погоду – самое то. С собой или будете здесь?

– Здесь.

Она кивнула и ушла за стойку. Адам опустился на стул, чувствуя, как дрожат его колени. Что с ним происходит? Это паническая атака? Пищевое отравление? Он, человек, всегда державший эмоции под жёстким контролем, был захвачен врасплох этим ураганом непонятных чувств.

Он наблюдал за ней, как за гипнотизером. За тем, как она ловко управляется с машиной, как насыпает в керамическую кружку какао, как взбивает молоко. Он видел, как она перекидывается парой слов с другим бариста – высоким, худощавым парнем с выбритыми висками и тёмным ирокезом. Тот что-то буркнул в ответ, не поднимая головы от кофемашины, которую он с фанатичной тщательностью протирал тряпкой. От него веяло холодом и отстранённостью.

Рэйчел же, напротив, казалась, излучала тепло. Она принесла ему шоколад. На поверхности взбитых сливок она палочкой для коктейля нарисовала простенькое сердечко.

– Вот, наслаждайтесь! – поставила она кружку перед ним. – Если что-то понадобится, я тут.

Он снова смог только кивнуть. Когда она ушла, он уставился на сердечко. Оно было несовершенным, нарисованным наспех. Но для него оно значило больше, чем все красные дипломы мира.

Он сделал первый глоток. Напиток был идеальным – густым, насыщенным, не приторно сладким. Тепло разлилось по всему телу. Он просидел почти час, делая вид, что смотрит в окно на спешащих куда-то людей. Но его взгляд постоянно возвращался к Рэйчел. К тому, как она смеётся, как легко общается с пожилым постоянным посетителем, как напевает себе под нос, расставляя чистые кружки.

Он видел, как тот мрачный бариста с ирокезом – Лео, как будто кто-то назвал его, – смотрел на неё. Его взгляд был тяжёлым, пристальным, лишённым всякой теплоты. В нём было что-то голодное. Адам почувствовал лёгкий, холодный укол неприязни, но тут же отогнал его. «Ревность? С чего бы? Ты видел её один раз в жизни».

Он допил шоколад до дна, расплатился наличными и, бросив Рэйчел на прощание смущённое «спасибо», вышел на улицу.

Холодный воздух снова ударил ему в лицо, но теперь он был другим. Он был свежим, бодрящим. Адам шёл по булыжникам Третьей улицы, и его мир, такой прочный и предсказуемый, дал первую трещину. Сквозь неё пробивался ослепительный, пугающий и невероятно притягательный свет.

Он не знал, куда его заведёт эта трещина. Он не знал, что его идеальный механизм только что получил фатальную погрешность. Фатальную и прекрасную.

Он знал лишь одно: он вернётся сюда завтра.

Глава 2 Семь минут и целая жизнь

Следующий день оказался для Адама Уилсона не просто пыткой. Он стал настоящей экзистенциальной проверкой его собственной личности. Всё, что он выстраивал годами – железную дисциплину, фокус, безраздельную преданность цели, – рассыпалось в прах под натиском одного единственного образа.

Лекция профессора Клейна по корпоративным финансам, обычно захватывавшая его без остатка, сегодня прошла мимо него белым шумом, фоном для навязчивого кадра из вчерашнего дня: её улыбка, ямочки на щеках, прядь волос, выбившаяся из пучка. Он сидел в первой аудитории, его блокнот лежал открытым, рука сжимала дорогую перьевую ручку, но страница оставалась девственно чистой. Это был немыслимый, беспрецедентный акт неповиновения собственным правилам.

–…и если мы проанализируем динамику долговой нагрузки в посткризисный период… Уилсон!

Голос Клейна, обычно дребезжащий и тихий, прозвучал как выстрел. Адам вздрогнул и поднял голову. Весь курс смотрел на него. Профессор, сухонький старичок в очках с толстыми линзами, смотрел на него с немым укором.

– Я задал вам вопрос, мистер Уилсон. Каковы, на ваш взгляд, основные риски для инвестора в свете последних заявлений министерства финансов?

Адам почувствовал, как кровь приливает к его лицу. Он знал ответ. Он прочитал все отчёты накануне. Его мозг, этот идеальный процессор, хранил информацию, но не мог выдать её наружу. Язык казался ватным.

– Я… – он сглотнул. – Риски… связаны с… волатильностью…

Он видел, как брови Клейна поползли вверх. В аудитории кто-то сдержанно хихикнул.

– Волатильностью, – сухо повторил профессор. – Просветляющая мысль. Садитесь, Уилсон. И, пожалуйста, вернитесь к нам из тех прекрасных далей, в которых вы пребываете. Маркус Рейнольдс, может, вы порадуете нас чем-то более содержательным?

Маркус, сидевший рядом, с торжествующим видом поднялся, сыпал терминами и формулами, периодически бросая на Адама победоносные взгляды. Как только Клейн отвернулся к доске, Маркус наклонился к нему, шипя как змея:

– Я тебе говорил! Кататония! Или любовь! Признавайся, кто она? Ты вчера с этой своей «срочной делательностью» так и не появился в библиотеке. Где ты был? В каком притоне?

Адам ничего не ответил. Он снова уставился в окно, на серое ноябрьское небо. Он не мог признаться, даже самому себе. Признаться в том, что он, Адам Уилсон, был сражён наповал простой официанткой из забегаловки на Третьей улице. Это не укладывалось в его картину мира. Это было иррационально. Нелогично. Слабо.

Звонок, возвещающий конец пары, прозвучал для него спасительным выстрелом, прекращающим его мучения. Он вскочил так резко, что опрокинул стул, поднял его с глухим стуком и, не глядя на вопрошающего Маркуса, ринулся к выходу.

– Уилсон! Эй! Ты куда? У нас же семинар по экономике! – крикнул ему вдогонку Маркус.

Адам сделал вид, что не слышит. Его ноги сами понесли его по знакомому маршруту. Направо – к библиотеке, к его статье, к его будущему. Он даже замедлил шаг, пытаясь взять себя в руки. «Иди в библиотеку, – сурово приказал он себе. – Сядь и напиши хотя бы введение. Ты не ребёнок. Ты не можешь позволить…»

Но тут же в памяти всплыло её лицо, когда она ставила перед ним кружку. И этот взгляд – не служебный, а живой, заинтересованный. И этот рисунок – небрежное сердечко на взбитых сливках.

«Один раз не считается… – слабо попытался он оправдаться. – Второй заход… это уже система. Система – это отступление от плана».

Он стоял на том самом перекрёстке. Прямо – безопасность, порядок, предсказуемость. Налево – хаос, неизвестность, безумие.

И он выбрал безумие.

Он свернул на Третью улицу, и каждый его шаг по брусчатке отдавался в нём гулким эхом, словно он шёл по собственной могильной плите, по своему старому «я». Он чувствовал себя предателем. Предателем своих принципов, своего будущего, самого себя.

Звонок над дверью «Лавки» прозвенел для него как погребальный звон. Он вошел, и снова его обволокло то самое, пьянящее одеяло из запахов – кофе, ванили, свежего хлеба. Он жадно, почти панически, окинул взглядом кофейню.

Пустота.

За стойкой никого не было. Ни её, ни мрачного бариста. Только тикающие часы на стене и тихий, меланхоличный джаз.

Разочарование, острое и физическое, ударило ему в грудь, сжало горло. Весь его порыв, вся его иррациональная надежда мгновенно вышли из него, как воздух из проколотого шарика. «Конец. Она не работает. Всё. Возвращайся к своей жизни, идиот».

Он уже развернулся, чтобы уйти, чтобы попытаться забыть этот дурной сон, как услышал за спиной лёгкий шорох и тот самый, уже успевший стать родным, голос:

– Адам?

Он замер, а потом медленно, очень медленно обернулся, боясь, что это мираж.

Рэйчел выходила из подсобки, неся большую картонную коробку, доверху наполненную разноцветными бутылочными сиропами. На ней был тот же чёрный фартук, но сегодня её волосы были распущены. Они были не просто длинными. Они были водопадом, каскадом тёмного шоколада и карамели, который ниспадал ей на плечи и спину, переливаясь под тёплым светом ламп. Она выглядела… более неформальной. Более домашней. Более настоящей. Ещё прекраснее.

– Вы… вы помните моё имя, – выдавил он, чувствуя, как уши наливаются жаром. Фраза прозвучала до идиотизма банально и глупо.

– Трудно забыть человека, который смотрит на тебя, как на восьмое чудо света, а потом убегает, словно совершил ограбление, – в её глазах плескалась добрая, немного насмешливая усталость. – Горячий шоколад, как вчера? Ваш столик, – она кивнула в сторону седьмого столика, – свободен.Она рассмеялась. Звонко, беззлобно, от всего сердца.

Он лишь кивнул, снова потеряв дар речи. «Идиот. Полный, беспросветный, безнадёжный идиот».

– Присаживайтесь. Всё будет через семь минут, – сказала она, исчезая за стойкой.

Семь минут. Это прозвучало и как обещание скорой встречи, и как приговор к семи минутам мучительного ожидания и самоанализа. Он послушно прошёл к своему столику, сбросил рюкзак на пол и уставился в окно, стараясь не смотреть на неё, чтобы не показаться ещё более жалким и навязчивым.

Но краем глаза он всё равно за ней следил. Он видел, как она, проходя мимо стены, на ходу поправила криво висящую небольшую картину в тонкой деревянной раме. Это был абстрактный акварельный пейзаж, где смешивались синие, золотые и багровые тона, напоминавшие о закате над осенним лесом.

– Прекрасная работа. Очень смелые, экспрессивные мазки. Но в них есть… меланхолия. Осенняя. Предчувствие конца.Когда она подошла с его кружкой, он набрался смелости, подавил комок в горле и указал на картину подбородком:

– Вы… разбираетесь в искусстве? – в её голосе прозвучало недоверие, смешанное с зарождающейся надеждой.Рэйчел остановилась с кружкой в руке и широко раскрыла глаза. Искреннее, неподдельное удивствие отразилось на её лице. Она медленно поставила кружку перед ним.

– Не скажу, что эксперт, – он смущённо пожал плечами, глядя на пар от шоколада. – Но вырос в этом. Моя мама – художник-реставратор. В нашей мастерской всегда пахло скипидаром, льняным маслом и старыми красками. Я с детства помогал ей сортировать пигменты, растягивать холсты, чистить палитры. Немного впитал, наверное.

– Удивительно, – прошептала она, и её взгляд стал другим – более внимательным, оценивающим. Она присела на соседний стул, что было немыслимо нарушением профессиональной дистанции. – Обычно мои работы видит только Лео, да и то он говорит, что «цвета весёлые». На этом его критика, как правило, заканчивается.

Она кивнула в сторону стойки. Там, в тени, молча, как тень, работал тот самый бариста с ирокезом. Лео. Он чистил кофемашину, его движения были точными, выверенными и безжизненными, как у андроида. Услышав своё имя, он поднял на них взгляд. Его глаза, тёмные и глубоко посаженные, скользнули по Адаму без интереса, затем на секунду задержались на Рэйчел, и он коротко, почти незаметно кивнул, прежде чем снова уткнуться в своё занятие. От него веяло тишиной, которая была громче любого шума.

– Это ваша работа? – с новым, острым интересом спросил Адам, глядя на картину.

– Да, – в её голосе прозвучала гордость, которую она и не думала скрывать. – Я учусь в Художественном колледже на Сосновой. Это моя курсовая по абстракции. Мечтаю, знаете ли, когда-нибудь открыть свою галерею. Небольшую, уютную. Где-нибудь вот в таком же месте, как «Лавка». Где можно выставлять таких же непризнанных гениев, как я. – Она подмигнула. – А вы? Я помню, вы сказали, что из Университета Клейтона. Боги финансов в черно-белом мире цифр?

– Что-то вроде того, – он снова смущённо улыбнулся. Её легкость была заразительной. – Финансы и кредит. Звучит смертельно скучно, да?

– Вовсе нет! – искренне воскликнула она, опершись подбородком на руку. – Это же основа всего! Фундамент. Без денег искусство, увы, не выживает. Мне вот бухгалтерию для моего будущего детища-галереи придётся осваивать, а для меня это тёмный лес. Сплошной кошмар. Цифры для меня – это как китайская грамота. Я их чувствую, но не понимаю.

– Ну, знаете, – Адам сделал глоток шоколада, чувствуя, как возвращается его уверенность, но уже другая – не заученная, а естественная. – Между финансами и искусством больше общего, чем кажется. И там, и там есть композиция, баланс, контраст. Просто в финансах краски – это цифры, а холст – это график.

– Вы так говорите… это красиво. Никогда не думала об этом так.Рэйчел смотрела на него, заворожённая.

В этот момент звонок над дверью прозвенел, грубо нарушив их уединенный, только что родившийся мирок. В кофейню ввалилась группа шумных студентов с рюкзаками и скейтбордами. Рэйчел с деловым видом вздохнула, и её лицо снова стало лицом профессиональной официантки. Но в глазах осталась искорка.

– Эх, пора работать. Наслаждайтесь шоколадом, Адам. И… спасибо. За оценку.

Она ушла, заливаясь своей заразительной улыбкой, чтобы принять заказ у новых гостей. А Адам остался сидеть с тёплой, почти обжигающей кружкой в руках. Внутри него бушевал ураган из новых, незнакомых чувств. Они говорили. Не просто «заказ-оплата», а по-настоящему. Он узнал, что она художница. Что у неё есть мечта, большая и светлая. Он видел огонь в её глазах, когда она говорила о галерее. Он был для нее не просто очередным клиентом, застывшим в памяти как «парень с горячим шоколадом». Он стал Адамом. Человеком, который увидел в её картине не просто «веселые цвета», а чувство.

Он наблюдал, как она работает. Как она легко и непринуждённо общается со студентами, как запоминает сложные заказы без блокнота, как смеётся. И он снова поймал на себе взгляд Лео. Тот стоял у кофемашины, но не работал. Он смотрел. Смотрел на них. Вернее, сначала на Рэйчел, а потом его тёмный, тяжёлый взгляд переполз на Адама. В этом взгляде не было ни злобы, ни ненависти. Было что-то худшее – холодное, безразличное изучение. Взгляд энтомолога на редкое, но не особо интересное насекомое. От этого взгляда по спине Адама пробежали мурашки.

Он допил свой шоколад ровно за семь минут. Ровно столько, сколько понадобилось Рэйчел, чтобы не просто приготовить напиток, а перевернуть его представление о самом себе. Он был не просто успешным студентом, идущим по рельсам. Он был человеком, способным на спонтанность, на чувства, на бессмысленные, но такие прекрасные поступки. Он был человеком, который мог говорить об искусстве и видеть душу в мазках краски.

– До свидания, Адам, – сказала она, принимая купюру. – Заходите ещё.Уходя, он подошёл к стойке, чтобы расплатиться. Рэйчел как раз была свободна.

– Обязательно, – ответил он, и это было самое искреннее его обещаение за последние годы.

Выйдя на улицу, он снова почувствовал холод. Но на этот раз он был другим. Он был свежим, бодрящим. Адам шёл по Третьей улице, и его мир, такой прочный и предсказуемый, не просто дал трещину. Он рухнул, открыв за собой новый, незнакомый, яркий и пугающий пейзаж.

Он думал не о формулах и не о графиках. Он думал о том, что у неё, как и у него, есть целая жизнь за стенами этой кофейни. Целая вселенная. И ему, сломя голову, захотелось в эту вселенную попасть.

Эти семь минут в «Лавке» подарили ему ощущение целой жизни, которая только начинается. Он не мог и предположить, что у некоторых жизней бывает внезапный и очень страшный конец, и что тихий бариста с ирокезом уже начал мысленно ставить на этой жизни крест.

II

Обратная дорога в общежитие была смазанной и нереальной. Адам шёл, почти не чувствуя под ногами брусчатки, его сознание всё ещё было там, в тёплом свете «Лавки», залитом голосом Рэйчел. Городские звуки – гул машин, отдалённые гудки, чьи-то смех – доносились до него как из-за толстого стекла. Внутри же царила оглушительная, счастливая тишина, нарушаемая только эхом её смеха.

Он зашёл в подъезд своего общежития, и контраст оглушил его. Запах старого линолеума, дешёвого моющего средства и подгоревшей еды из общей кухни врезался в его обоняние, такое утончённое после кофейных ароматов. Студенческая реальность грубо напомнила о себе.

Он поднялся на третий этаж и толкнул дверь своей комнаты. Маркус, как он и предполагал, уже был там. Он сидел на полу, окружённый схемами, паяльником и кусками проводов, и с мрачным видом ковырялся в грудке своего подводного дрона.

– А! Призрак вернулся! – провозгласил Маркус, не глядя на него. – Мы уже думали, тебя в параллельное измерение засосало. Где пропадал, небожитель? Клейн на семинаре тебя в расход мысленно вынес. Говорил, что даже у лучших бывают сбои, но чтобы Уилсон… это уже клинический случай.

Адам молча сбросил рюкзак на свою аккуратно застеленную кровать. Комната была воплощением их противоположностей: половина Адама – безупречный порядок, стопки книг, выровненных по линейке, ноутбук под правильным углом. Половина Маркуса – творческий хаос, чертежи, скрученные в трубки, детали непонятного назначения и три незаправленные кровати, которые он использовал как полки.

– В кофейне был, – наконец выдавил Адам, понимая, что от Маркуса ему всё равно не скрыться.

– В кофейне. – Он сделал паузу для драматического эффекта. – Уилсон. Ты ненавидишь кофе. Ты пьёшь только зелёный чай и воду. Ты считаешь, что кофейни – это бесполезная трата времени и рассадник прокрастинации. Собственная цитата, если я не ошибаюсь.Маркус замер с паяльником в руке. Медленно, с преувеличенным интересом, он поднял на него глаза.

– Я пил горячий шоколад, – уточнил Адам, чувствуя, как снова краснеет. Он отвернулся и принялся бесцельно перекладывать учебники на столе, лишь бы не встречаться с взглядом друга.

– Горячий шоколад, – с наслаждением растянул Маркус, откладывая паяльник. Он встал, отряхнул колени и подошёл к Адаму, изучающе всматриваясь в его лицо. – Так. Позволь мне восстановить хронологию. Вчера ты впервые в жизни срываешься с лекции и идёшь в некое заведение под названием «Лавка». Сегодня ты проваливаешь ответ у Клейна, игнорируешь семинар и снова идёшь в эту самую «Лавку», где пьёшь горячий шоколад. – Он скрестил руки на груди. – У меня есть теория. Но она настолько безумна, что я даже произнести её боюсь.

– Прекрати, Марк, – буркнул Адам.

– Нет, стой! Я вижу признаки! Лёгкий румянец, отсутствующий взгляд, беспорядочные движения… – Он вдруг принюхался. – И у тебя от неё пахнет… У тебя от неё пахнет кофе и… ванилью!

– С ума сошёл!Адам отшатнулся, словно от огня.

– Ага! Это она! Официантка! Та самая, с которой ты вчера глазки строил! – Маркус торжествующе тыкнул в него пальцем. – Детектор Маркуса никогда не ошибается! Так кто она, Уилсон? Признавайся! Как зовут ту, что смогла пошатнуть гранитные устои великого Уилсона?

– Рэйчел. Её зовут Рэйчел.Адам вздохнул, понимая, что сопротивление бесполезно. Он облокотился о стол и закрыл лицо руками.

– Рэйчел! – с наслаждением произнёс Маркус. – И что же в ней такого? Ну, кроме того, что она, очевидно, богиня, раз свела тебя с ума за два дня?

– Она… она не такая, как все, – тихо начал Адам, глядя в стену. – Она учится в Художественном колледже. Она рисует… у неё есть картина там, на стене. И она… она разговаривает со мной. Не как с клиентом. А как… я не знаю. Она видит меня.

– Видит тебя? – Маркус поднял брови. – Уилсон, тебя весь университет видит. Ты ходячая легенда.

– Не так! – Адам обернулся к нему, и в его глазах горел незнакомый Маркусу огонь. – Она не видит «Уилсона, отличника». Она видит… Адама. Парня, который разбирается в искусстве. Который может сказать не только о коэффициенте Beta, но и о мазках краски. Она смеётся… у неё ямочки на щеках.

– Вау. Да ты совсем пропал. Это уже не инфлюэнца, это эпидемия. И что же ты теперь собираешься делать, Ромео?Маркус свистнул.

– Я не знаю, – честно признался Адам. – Я… я зайду завтра.

– Опять? Ты что, собираешься всё своё состояние на горячий шоколад променять?

– Возможно.

– Ну, смотри… Только, ради всего святого, не становись таким же занудой с ней, как с нами. Девушки такое не любят. Расслабься. Будь… непредсказуемым....Маркус покачал головой, но в его глазах читалось уже не подтрунивание, а неподдельное изумление и даже доля уважения.

– Непредсказуемым, – повторил Адам, как будто пробуя на вкус это чуждое ему слово.

Он так и не пошёл на вечернюю лекцию. Вместо этого он уставился в раскрытый учебник «Корпоративные финансы и стоимостная оценка», но формулы дисконтирования денежных потоков расплывались перед глазами, складываясь в её имя. Рэйчел. Чёрт возьми. Всего два дня, а его мир, выстроенный на логике и цифрах, перевернулся с ног на голову.

– Ладно, сиди тут, влюблённый лунатик, а я в библиотеку. Мне по этому чёртову кейсу по слияниям и поглощениям нужно пару источников найти, а тут, – он выразительно обвёл рукой свой стол, заваленный распечатками финансовых отчётов и графиками, – ничего, кроме твоего аурического сияния, не найти.Маркус тем временем с грохотом собирал свои материалы.

– В библиотеку? Сейчас? – Адам с трудом перефокусировался на реальности. Библиотека в их общежитии работала до поздна, но Маркус появлялся там лишь в периоды крайней академической необходимости.

– Ага. Внезапно, да? – Маркус зевнул, потягиваясь. – Пойду, пошуршу страницами «The Wall Street Journal», может, гениальное озарение по диверсификации портфеля снизойдёт. А заодно и перекушу. Голодный я – как хедж-фонд без стратегии, просто бесполезная структура.

– Заскочу в буфет на первом этаже, возьму с собой пару бутербродов. Предлагаю и тебе подкрепиться, а то ты с утра, похоже, кроме того шоколада, в рот ничего не брал. Нельзя же жить на одном лишь капитале будущих чувств, нужны и текущие активы.Он потянулся к пиджаку, висевшему на спинке стула, и натянул его, поправляя галстук.

– Не хочу. Нет аппетита.Адам лишь мотнул головой, не отрывая взгляда от окна, за которым сгущались ранние ноябрьские сумерки.

– Твоё право голодать во имя прекрасной дамы, – фыркнул Маркус, застёгивая пуговицу. – Я тогда быстро. Если меня не будет час – значит, бутерброды были достойными, и я усну над отчётом EBITDA. Храни мои конспекты!

Дверь с приглушённым щелчком захлопнулась, оставив Адама в долгожданной тишине. Но тишина эта была обманчивой. Его разум, обычно такой ясный и дисциплинированный, был похож на растревоженный торговый зал после обвала индекса. Он встал и подошёл к окну. По стеклу стекали первые капли дождя, размазывая огни города в сюрреалистичные полосы, похожие на графики непредсказуемых криптовалют.

Он провёл пальцем по прохладному стеклу, мысленно рисуя то самое сердечко, что она нарисовала на его шоколаде. Потом его взгляд упал на заставку его ноутбука – сложный, многоцветный график биржевых котировок. Он всегда видел в нём красоту. Красоту порядка, логики, предсказуемости рыночных трендов.

Но сегодня он видел в нём лишь схему. Чёрно-белую и бездушную схему, лишённую жизни. А в памяти его играли яркие, живые, не подчиняющиеся никаким экономическим законам краски картины Рэйчел. И её улыбка… её улыбка была самым ценным активом из всех, что он когда-либо видел, и её невозможно было оценить по стандартным финансовым моделям.

Он потянулся к гитаре, стоявшей в углу. Пальцы сами нашли аккорды – грустную, меланхоличную последовательность, которую он сочинил давно и никому не играл. Звуки заполнили комнату, сливаясь со стуком дождя в стекло. Он не пел. Он просто играл. И в музыке была вся его растерянность, его восторг, его страх перед этой новой, неизведанной территорией, что открылась перед ним. Это была волатильность, которую он не мог хеджировать, риск, который не мог диверсифицировать.

Впервые в жизни его не пугала неизвестность. Его манило к ней. Как трейдера – к рискованной, но сулящей невероятные дивиденды сделке.

Где-то этажом ниже Маркус, наверное, уже уплетал бутерброд в шумной библиотеке, разлистывая свежий выпуск Financial Times. А в кофейне «Лавка» Рэйчел, возможно, мыла последние кружки, готовясь к закрытию. И там же, в тени, молча наблюдал за ней Лео с каменным лицом и горящими тёмным огнём глазами, словно вычисляя её стоимость в своей искажённой системе координат.

Но Адам ещё не знал об этом. Он просто играл, глядя на дождь за окном, и думал о завтрашнем дне. О том, что он снова увидит её. И от этой мысли по его телу разливалось странное, тревожное, пьянящее тепло, против которого не было никаких финансовых инструментов хеджирования.

Глава 3 Лекция о чувствах

Декабрь 1999 года витал в воздухе университетского кампуса предвкушением сессии и миллениума. Студенты Финансово-экономического университета имени Рэймонда Клейтона, обычно погружённые в графики и формулы, теперь с азартом обсуждали, переживут ли их компьютеры «проблему 2000 года» и где будут встречать новое тысячелетие.

Адам Уилсон сидел на лекции по эконометрике, но его мозг, обычно воспринимавший математические модели как чистую поэзию, был занят совершенно иррациональными вычислениями. Он смотрел в окно, на голые ветви деревьев, и вместо переменных в уравнении регрессии видел одно-единственное имя: Рэйчел.

Прошло уже три недели с их первой встречи. Три недели, в течение которых его жизнь раскололась на два параллельных мира. Был мир университета – строгий, пахнущий типографской краской из библиотеки, мир, где он по-прежнему был Адамом Уилсоном, подающим надежды студентом. И был другой мир – тёплый, пахнущий кофе и ванилью, мир «Лавки» и её улыбки.

– Следовательно, для оценки параметров модели мы применяем метод наименьших квадратов, минимизируя сумму квадратов отклонений…Профессор Иванов, маленький, жилистый мужчина с пронзительным взглядом, выводил на доске сложную формулу.

«Сумма квадратов её улыбок, – думал Адам, бессознательно чертя в полях конспекта завитки, похожие на её волосы. – Отклонение моего сердечного ритма от нормы, когда она подходит к моему столику. Мне нужна не эконометрика, а наука о ней».

– Прокомментируйте, пожалуйста, возможную гетероскедастичность ошибок в данной модели.– Уилсон! Адам вздрогнул. Профессор Иванов смотрел на него поверх очков.

Маркус, сидевший рядом, с силой ткнул его локтем в бок. Адам медленно поднялся. Зал замер. Он знал ответ. Он всегда знал ответ. Но сейчас слова застряли где-то в горле, смешавшись с воспоминанием о том, как она вчера смеялась, рассказывая о своём неудачном опыте с масляными красками.

– Э… ошибки… могут быть непостоянными… – начал он, чувствуя, как горит лицо.

– Блестящее наблюдение, – сухо парировал Иванов. – Может, вы также соизволите рассказать нам, почему они могут быть непостоянными? Или ваши мысли витают в сферах, далёких от дисперсии?

В аудитории раздался сдержанный смешок. Адам провалился обратно на стул под уничтожающим взглядом профессора.

– Что с тобой? – прошипел Маркус, когда лекция наконец закончилась. – Ты на прошлой неделе на семинаре у Клейна чуть не заснул, а сегодня Иванов тебя насквозь прошил. У неё, у этой твоей Рэйчел, что, есть злой близнец, который высасывает из тебя мозги?

– Отстань, Марк, – буркнул Адам, сгребая вещи в рюкзак. – Я просто не выспался.

– Ага, «не выспался», – передразнил его Маркус. – Ты выглядишь так, будто тебя подключили к матрице и показывают одни лишь радужные сны. Ладно, пошли в столовую. Может, твою пустую голову хотя бы кашей наполнить.

Студенческая столовая была шумным адом. Воздух был густым от запаха подгоревшего масла, дешёвого компота и тысяч голосов. Они пробились к раздаче, получили свои порции чего-то бежевого и неопознанного и уселись за стол, заваленный чужими крошками.

– Ну, так что? – не унимался Маркус, размазывавая по тарелке картофельное пюре. – Как дела в «Лавке»? Уже признался ей в вечной любви? Предложил руку, сердце и свой диплом с отличием?

– Мы просто разговариваем, – уклонился от ответа Адам, ковыряя вилкой котлету.

– Просто разговаривают, – фыркнул Маркус. – Уилсон, я с тобой 100 лет учусь. За эти 100 лет ты «просто разговаривал» только с учебниками, профессорами и мной. А тут – бац! – и ты уже три недели как завсегдатай заведения общепита. Это не «просто». Это стратегическая операция. Так что с разведданными?

– Она… она художница. Учится в колледже. Мечтает открыть свою галерею.Адам вздохнул, сдаваясь. Сопротивляться Маркусу было бесполезно.

– Художница! – глаза Маркуса расширились от восторга. – О, это прекрасно! Ты – ходячий калькулятор, она – вольный творец. Идеальная пара. Она хоть в курсе, что такое деривативы?

– Мы не говорим о деривативах, Марк! Мы говорим о музыке, о книгах, о… о чём-то настоящем.

– Настоящем, – с нарочитой задумчивостью повторил Маркус. – А финансы, по-твоему, ненастоящие? А наша будущая карьера? Это что, сказка?

– Не то чтобы… – Адам отодвинул тарелку. – Просто с ней всё по-другому. Я не чувствую необходимости быть идеальным. Я могу просто быть.

– Понимаешь, – сказал он наконец, – я тебе даже завидую немного. Встряхнуться в двадцать один год – самое оно. Только смотри… – он понизил голос. – Не запускай учёбу совсем. Сессия на носу. А твой покровитель, старик Клейн, от тебя многого ждёт. Ты для него как умный сынок.Маркус на секунду задумался, перестав ковыряться в еде.

Адам кивнул. Он знал. Он всё знал. Давление ожиданий было привычным грузом, который он нёс годами. Но сейчас этот груз стал невыносимо тяжёлым.

Остаток дня прошёл в том же ключе. На семинаре он не смог с ходу вспомнить формулу расчёта чистой приведённой стоимости. В библиотеке он час просидел над одним и тем же параграфом, не в силах вникнуть в смысл. Его разум, отточенный инструмент, был затуплен одним единственным, но таким мощным чувством.

Вечером, возвращаясь в общежитие под моросящим снегом, он не пошёл в «Лавку». Впервые за три недели. Он боялся, что его навязчивость станет очевидной. Боялся, что она увидит в нём не интересного собеседника, а надоедливого поклонника.

Он зашёл в свою комнату, сбросил рюкзак и включил свой компьютер с медленным, шумным модемом. Пока система загружалась, он взял гитару. Пальцы сами нашли ту самую мелодию – грустную и трепетную. Он играл и смотрел на снег за окном, на огни города, которые в 1999 году казались такими яркими и полными надежд.

Он не знал, что в это же время Рэйчел, заканчивая смену, с лёгким разочарованием смотрела на дверь, в которую он так и не вошёл. И что Лео, заметив это, убрал со стойки седьмого стола единственную вазу с увядшим цветком, который, как он знал, Адам принёс ей на прошлой неделе.

Жизнь в колледже шла своим чередом, но для Адама она стала фоном, на котором разворачивалась единственно важная лекция – лекция о любви. И он боялся, что терпит в ней полное и безоговорочное поражение.

II

Суббота началась с того, что солнечный свет, неприлично яркий для декабря, упрямо лез в комнату сквозь спущенную штору. Адам лежал на кровати и наслаждался редким чувством – не нужно никуда бежать. Никаких лекций, никаких Клейнов и Ивановых. Только заветные выходные.

Дверь с скрипом отворилась, и в комнату ввалился Маркус с двумя заветными бумажными пакетами из столовой.

– Воскресение Лазаря, только в субботу! – провозгласил он, бросив один из пакетов Адаму на кровать. – Подъём, соня! Принёс нам тех самых легендарных бутербродов с говядиной. Говорят, сегодня шеф-повар был в настроении, мясо даже жевать можно.

Адам с блаженным видом потянулся и сел на кровати.

– Какая хорошая суббота… И даже твоё присутствие не раздражает.

– Очень тронут, – фыркнул Маркус, сгребая с стола вчерашние распечатки котировок акций. – Пока ты почивал, я успел сходить в столовую и даже поспорить с охранником дядей Васей на тему того, выживет ли рубль после миллениума. Он ставит на дефолт, я – на стабилизацию. Ставка – пачка «Парламента».

Адам с наслаждением откусил бутерброд. Говядина и впрямь оказалась на удивление съедобной.

– А где Серёга-трейдер? Тишина подозрительная.

– Кто его знает, – пожал плечами Маркус. – То ли на срочном семинаре по хеджированию рисков, то ли спит после вчерашнего. Он вчера до трёх ночи тестировал свою новую стратегию торговли на виртуальной бирже. Говорил, если бы это были реальные деньги, он бы уже купил себе «Порше». Результаты, как обычно, умалчивает.

Разговор прервал резкий стук в дверь. Не дожидаясь ответа, в комнату вошёл тот самый Брайан. Но сегодня он выглядел не как будущий финансовый гений, а скорее как его банкрот: под глазами фиолетовые круги, волосы всклокочены, в руках он сжимал график японских свечей.

– Пацаны, привет. А у вас калькулятор есть? Мой от перегрева сдох. Там такие сложные проценты по облигациям считать…

Маркус с притворным ужасом отшатнулся.

– Серег, да ты похож на брокера после обвала индекса! Твоя стратегия-то сработала?

– Частично, – мрачно ответил Брайан, принимая от Адама калькулятор. – В первой половине дня я был в плюсе на двадцать тысяч виртуальных баксов. А потом ФРС объявила о возможном повышении ключевой ставки… В общем, мои виртуальные «Порше» и «Феррари» уехали к виртуальным же кредиторам.

Он молча вышел, и вскоре из коридора донёсся звук рвущейся бумаги – видимо, неудачный график полетел в урну.

– Нашёл чем нервы трепать, – покачал головой Маркус. – Ладно, каков план на день, Казанова? В «Лавку» пробиваться будешь? Сегодня же суббота, у неё наверняка смена.

Адам помедлил. Идея была заманчивой, но вчерашнее решение «взять паузу» всё ещё сидело в нём.

– Не знаю. Может, не стоит каждый день дежурить у её дверей.

– Стратегически верное решение, – с набитым ртом одобрил Маркус. – Давай лучше в видеопрокат сходим. Говорят, новый «Криминальное чтиво» на кассетах уже появился. Или «Уолл-стрит» для поддержания духа. Выбирай.

– Давай «Криминальное чтиво», – оживился Адам. – Надоели уже эти финансы, хоть немного отдохнуть от них.

Через полчаса они уже вышли на улицу. Субботний кампус был почти пустым. Лишь изредка попадались сонные студенты, бредущие в столовую, или парочки, катающиеся на коньках на залитом катке у главного корпуса.

По дороге в видеопрокат они встретили Олю, соседку с факультета менеджмента. Она сидела на скамейке, укутанная в большой шарф, и с упоением читала книгу Питера Друкера.

– Оль, привет! – крикнул Маркус. – «Практику менеджмента» уже одолела?

Оля подняла на них уставшие глаза.

– Одолела. Теперь мучаюсь с «Богатым папой, бедным папой». Чёрт знает что творится, ничего не понимаю. А вы куда?

– В прокат, – ответил Адам. – Тарантино на вечер брать будем.

– О, весело! —Хлояс надеждой посмотрела на них. – Может, потом к вам? А то одной в комнате с этим Кийосаки скоро мерещиться начнёт, что я бедная папа.

– Конечно, приходи, – легко согласился Маркус.

Видопрокат «Феникс» был ихним культовым местом. Небольшая комнатушка, заставленная стеллажами с кассетами, заляпанный наклейками прилавок и вечно недовольный владелец дядя Женя, который ворчал, что «диски DVD их всех добьёт».

– Мальчики, – буркнул он, увидев их. – «Криминальное чтиво» уже разобрали. Есть «Семь» или «Побег из Шоушенка».

Взяв «Побег из Шоушенка» и на всякий случай боевик с Ван Даммом, они отправились обратно. Возвращаясь в общагу, Адам снова поймал себя на мысли, что ищет в толпе её, Рэйчел. Он представлял, как она, наверное, в эту субботу гуляет по городу с подругами или рисует в своей комнате. И ему снова стало немного тоскливо от этой паузы.

Он не знал, что в этот самый момент Рэйчел как раз заканчивала утреннюю смену. Она посмотрела на седьмой столик, пустовавший уже несколько дней, и спросила у Лео, который молча протирал кофемашину:

– Лео, ты… Адам в последнее время не заходил? Может, ты его видел?

Лео медленно поднял на неё взгляд. В его глазах что-то промелькнуло.

– Нет, – коротко и сухо ответил он. – Не заходил. Наверное, занят. У них, у этих клейтоновских, учёба важнее.

…..

…А после обеда в комнате Адама и Маркуса собралась маленькая компания. Пришли Хлоя, Брайани ещё пара соседей-экономистов. Включили «Побег из Шоушенка», поставили чайник, и комната наполнилась смехом и спорами о кино.

Адам сидел, прислонившись к стене, смотрел на экран и улыбался. Но где-то на задворках сознания тихо звучал один и тот же вопрос: «А что она делает сейчас?»

Когда гости разошлись, а на часах было уже три часа дня, Адам неожиданно для себя подошёл к зеркалу.

– Что, проверяешь, не поседел ли от финансов? – поинтересовался Маркус.

– Марк, я пойду, – твёрдо сказал Адам.

– Куда? Кино уже посмотрели.

– В «Лавку». Сейчас.

– Наконец-то! Давай, удачи!Маркус свистнул.

Адам вышел на улицу. Было 15:40. Он почти бежал по заснеженным улицам Хардшильда. Предновогодний город был прекрасен: витрины сияли гирляндами, на центральной площади стояла высокая ель. Но ему было не до красот.

Он подошёл к «Лавке» без двух минут четыре. В дверях висела табличка «Закрыто», но свет внутри ещё горел. Он увидел её через стекло. Рэйчел вытирала последний столик.

Адам глубоко вздохнул и толкнул дверь. Колокольчик прозвенел тревожно в почти пустом помещении.

– Адам! Мы уже закрываемся.Рэйчел обернулась, и на её лице мелькнуло удивление, а затем – тёплая улыбка.

– Я знаю, – он подошёл ближе. – Извините, что в такое время… Я просто хотел спросить…

Он посмотрел на её лицо, освещённое мягким светом ламп, и слова наконец нашли его.

– Завтра. Воскресенье. У Вас будет свободное время? – он сделал паузу. – Город так красиво украсили к Новому году… Я мог бы показать Вам самые интересные места. Если хотите.

Рэйчел слушала его, и её усталость куда-то испарилась. Глаза заискрились тем самым огнём, который сводил Адама с ума.

– Прогулка по Хардшильду? – она улыбнулась. – Знаете, а я ведь почти ничего не видела здесь, кроме колледжа и работы. Да, я очень хочу.

– Отлично! – выдохнул Адам, и тяжесть свалилась с его плеч. – Может, встретимся в два у центрального фонтана?

– Договорились, – кивнула Рэйчел.

– До завтра, Рэйчел.

– До завтра, Адам.

Он вышел на улицу, и декабрьский холод показался ему тёплым. Он сделал это! Он шёл по сверкающему огнями Хардшильду, и ему хотелось кричать от счастья.

Где-то в глубине кофейни тень молча наблюдала за этой сценой, но Адам уже был далеко. Он сметал снег со скамейки у фонтана, чтобы завтра ей было где присесть, и думал только о том, как покажет ей самый красивый закат над старым городским парком.

III

Воздух был холодным и колючим, но Адам почти не чувствовал этого. Он шёл по вечернему Хардшильду, и внутри у него пылало солнце. Она согласилась! Завтра. Уже завтра он увидит её не за стойкой кофейни, а просто как девушку, с которой он гуляет по городу.

На углу улицы он увидел телефонную будку. Ярко-красная кабина выделялась на фоне заснеженного пейзажа. Он зашёл внутрь, бросил в монетоприёмник несколько четвертаков и набрал номер своих родителей в Окдейле – тихом, зелёном пригороде, где он вырос.

– Мам, привет, это Адам.Трубку подняла мама. – Алло?

– Адам, родной! – в её голосе послышалась мгновенная радость. – Как ты? Как учёба? Ты не заболел? На улице так холодно!

– Всё в порядке, мам, прекрасно, – он не мог сдержать улыбки. – С учёбой… бывают небольшие сложности, но я справлюсь.

– Не перерабатывай, сынок. Ты помнишь, что нужно и отдыхать. Искусство питает душу, знаешь ли. Я вот как раз реставрирую потрясающий пейзаж, предположительно школы Гудвина, такой сочный импрессионизм…

Он с удовольствием послушал её рассказ о работе, о том, как папа съездил в командировку, о их собаке Бадди. Это было привычно и уютно, как тёплое одеяло.

– Держи, с тобой хочет поговорить отец, – сказала мама, и через секунду в трубке послышался спокойный, весомый голос мистера Уилсона.

– Адам. Рад слышать твой голос. Докладывай обстановку.

– Всё в порядке, пап. Готовлюсь к сессии. Всё по плану.

– Так и надо. Дисциплина – основа успеха, – отец сделал небольшую паузу, и Адам услышал, как он отодвигает папку с бумагами. – Кстати, раз уж ты в Хардшильде… У меня для тебя новость. Большая.

– Какая новость?Адам насторожился.

– Компания открывает новый филиал. В Хардшильде. И совет директоров предложил мне возглавить его.

– В Хардшильде? Серьёзно? Но это же…Адам прислонился лбом к холодному стеклу будки. Он не ожидал этого.

– Да, это далеко от Окдейла. Поэтому мы с мамой приняли решение. Мы переезжаем. Полностью. Я уже присмотрел дом там, на Аспен-стрит. Хороший район, приличная школа для младшей сестры. Приезжаю на следующей неделе, чтобы посмотреть его окончательно и подписать документы. Надеюсь успеть до новогодней суеты.

Адам молчал, пытаясь осознать. Родители. Здесь. В Хардшильде. Это означало, что он больше не будет приезжать в Окдейл на каникулы. Что его семья будет здесь, в том самом городе, где он только что пригласил на свидание самую удивительную девушку в своей жизни.

«IV.

Окдейл. Название этого небольшого, утопающего в зелени городка в штате Иллинойс навсегда останется для Адама Уилсона синонимом дома. Здесь он родился в пасмурный осенний день, здесь сделал первые шаги по аккуратно подстриженному газону перед их домом на Мэйпл-Стрит, 214, и здесь прожил все свои восемнадцать лет, пока дорога не привела его в университетский Хардшильд.

Их дом был таким же образцовым, как и жизнь, которую вели Уилсоны. Двухэтажное кирпичное здание с белыми ставнями, ухоженным палисадником и гаражом на две машины. Внутри всегда пахло медовой полиролью для мебели, которую так любила миссис Уилсон, и свежесваренным кофе. На каминной полке в гостиной стояли семейные фотографии: юный Адам с первой удочкой, он же в костюме пирата на Хэллоуин, семейный портрет на фоне Гранд-Каньона.

Главой семьи был, без сомнения, мистер Ричард Уилсон. Высокий, подтянутый мужчина с седеющими висками и неизменной привычкой проверять время по своим наручным часам «Rolex». Он был главным бухгалтером в растущей компании «Global Industries» и вносил ту же безупречную точность и в домашний уклад. Его мир был миром цифр, отчетов, балансов и пятилетних планов. Для Ричарда Уилсона успех был не абстрактным понятием, а конкретной, достижимой целью, достигаемой усердием и правильными решениями. С самого детства Адама он мягко, но настойчиво направлял его по «верному пути».

– Забудь о фантазиях, сын, – говорил он, просматривая вечернюю газету. – Мир строится на фундаменте. Инженерия, право, финансы. Выбери что-то основательное. Художники голодают, а хороший инженер или финансист всегда будет при деньгах.

Его противоположностью была миссис Элеонор Уилсон. Художница-реставратор с мягкими руками, всегда пахнущими скипидаром и льняным маслом. Её студия, пристроенная к гаражу, была для Адама порталом в другой мир – мир хаотичного творчества, где царили не правила, а чувства. Там, среди мольбертов, банок с кистями и папок с эскизами, пахло краской, старым деревом и тайной. Именно мама научила его видеть красоту не в симметрии графика, а в причудливом изгибе ветви старого клена за окном или в игре света на потрескавшемся лаке старинного портрета.

И именно она, вопреки тихому неодобрению Ричарда, подарила Адаму на тринадцатилетие его первую гитару. Старую, подержанную «Yamaha». Это был его самый сокровенный, самый личный побег. По вечерам, когда отец задерживался на работе, Адам закрывался в своей комнате и по самоучителю разучивал аккорды. Он не мечтал о сцене. Для него это был тихий бунт, язык, на котором он мог говорить о вещах, не имевших ничего общего с формулами и уравнениями.

А еще в их семье был Бадди. Золотистый ретривер с мокрым носом и виляющим хвостом, появившийся в доме, когда Адаму было семь. Бадди был единственным существом в мире, от которого Ричард Уилсон не требовал никаких достижений. Он был воплощением безусловной любви. Бадди спал в ногах у Адама, когда тот учился, встречал его радостным лаем у двери после школы и был безмолвным confidant всех его мальчишеских горестей и радостей.

Школа №707 в Окдейле стала тем полигоном, где оттачивался «феномен Адама Уилсона». Он не просто был отличником. Он был эталоном. Его конспекты по литературе передавали из рук в руки как учебное пособие. Его проекты по естествознанию брали первые места на городских конкурсах. В старших классах он стал капитаном футбольной команды «Окдейл Иглз». Это не было страстью – это была стратегия. Капитанство было блестящим пунктом в резюме, так же как и его пост президента школьного клуба дебатов.

Он помнил те ослепляющие вспышки фотокамер на стадионе, когда он забивал решающий гол. Помнил восторженные взгляды одноклассниц и похлопывания по спине от друзей по команде. Но самая яркая его память о тех днях была другой. Она была о тихом вечере после одной из таких побед. Он сидел на крыльце своего дома, обняв Бадди, и смотрел на закат. Гитара лежала рядом. Внутри у него была пустота. Он только что достиг очередной вершины, но не чувствовал ничего, кроме усталости. Он был идеальным сыном, идеальным учеником, идеальным атлетом. И он никогда не чувствовал себя более одиноким.

Его социальная жизнь была такой же продуманной, как и всё остальное. Он ходил на вечеринки, улыбался, был вежлив. Но настоящих, близких друзей у него не было. Слишком много энергии уходило на поддержание фасада. Только Маркус Рейнольдс, хаотичный и блестящий сын инженера, с которым они вместе делали школьный проект по физике, сумел пробиться сквозь эту стену. Маркусу было плевать на репутацию Адама. Он видел за ней человека и часто дразнил его: «Уилсон, расслабься, а то ты скоро превратишься в робота».

Кульминацией этой безупречной жизни стало письмо из Городского финансово-экономического университета имени Рэймонда Клейтона. Толстый конверт, знак зачисления. Ричард Уилсон в тот вечер купил дорогое вино. Элеонор тихо плакала от гордости и грусти. Адам смотрел на этот конверт, лежащий на обеденном столе, и чувствовал, как тяжелая, невидимая цепь – цепь ожиданий, условностей и чужих мечтаний – наконец-то ослабла. Это был его билет. Билет из Окдейла. Из жизни по сценарию.

– Я знаю, дорогой, – она улыбнулась своей мягкой, печальной улыбкой. – Просто не забывай, кто ты на самом деле.В ночь перед отъездом он не спал. Он вышел в сад, где Бадди, уже старый и седой, лениво вилял хвостом. Адам сел на землю, обнял его и просидел так, может быть, час, слушая его спокойное дыхание. Потом он зашел в студию к матери. Она что-то реставрировала при свете лампы. – Всё будет хорошо, мама, – сказал он.

Он закинул в машину чемоданы и ту самую гитару. Ричард пожал ему руку, Элеонор расцеловала, а Бадди ткнулся мокрым носом в его ладонь. Когда он отъезжал от дома на Мэйпл-Стрит, он смотрел в зеркало заднего вида на уменьшающиеся фигуры родителей и собаки и на аккуратный, идеальный мир Окдейла. Он не знал, ждет ли его впереди счастье, но он знал точно: он больше никогда не будет тем «идеальным мальчиком» из школьных лет. Глава под названием «Окдейл» была закрыта.

И теперь, стоя в телефонной будке в Хардшильде и слушая, как голос отца, такого же четкого и весомого, сообщает о переезде, он с изумлением понял, что не боится этого. Мир Окдейла настигал его снова, но теперь это было не бегство. Это было воссоединение. Но воссоединение на новых условиях. Его условиях. Он больше не был тем мальчиком, который жил по правилам. Он был мужчиной, который начал учиться жить по велению сердца. И сердце это билось чаще при мысли о завтрашнем дне и девушке по имени Рэйчел.»

– Адам? Ты всё ещё на линии?

– Да, пап… Это… это потрясающие новости! – выдохнул он, и его голос прозвучал искренне. Это и вправду было здорово.

– Я так и думал, что ты обрадуешься, – в голосе отца послышалось редкое для него удовлетворение. – Ладно, не отвлекаю тебя. Удачи с учёбой. До скорого, сын.

– До скорого, пап. Передай маме, что я очень рад.

Он положил трубку и ещё несколько секунд стоял в тишине телефонной будки, глядя на падающий за окном снег. Его мир снова перевернулся, но на этот раз – в лучшую сторону. Он не просто студент, влюблённый в очаровательную баристку. Теперь он ещё и человек, чья семья скоро будет жить в этом городе. У него появится настоящий дом, а не просто комната в общежитии.

Он вышел из будки и пошёл к общежитию, но теперь его шаг был твёрже и увереннее. Завтрашняя прогулка с Рэйчел казалась ему не просто свиданием, а началом чего-то большего. Началом его новой, взрослой жизни в Хардшильде, где теперь будет и его семья.

Он смотрел на огни города и улыбался. Судьба, казалось, сама вела его именно сюда.

V

Воскресное утро вломилось в комнату Адама не грубым звонком будильника, а настойчивым лучом зимнего солнца, пробившимся сквозь щель в шторах и упавшим ему прямо на лицо. Он открыл глаза и мгновенно осознал две вещи: первое – сегодня воскресенье, и второе, самое главное – сегодня два часа дня.

Он не вскочил с кровати, как обычно. Вместо этого он несколько минут просто лежал, прислушиваясь к непривычной тишине общежития в выходной день и к бешеному стуку собственного сердца. Оно отбивало отсчёт до самой важной встречи в его жизни.

Его первым действием был не поход в душ, а проверка погоды за окном. Небо было ясным, ослепительно-голубым, а снег на подоконнике сверкал алмазной крошкой. Идеально.

– Не вставай, не вставай! – провозгласил он. – Принёп завтрак для влюблённого вурдалака. Яичница-болтунья, тосты и та самая серая овсянка, от которой ты всегда морщишься. Но сегодня, я уверен, она покажется тебе нектаром богов.Дверь скрипнула, и в комнату, пыхтя, вкатился Маркус с двумя подносами из столовой.

– Спасибо, Марк.Адам сел на кровати, и его лицо расплылось в широкой, немного глупой улыбке.

– О-хо-хо! – Маркус поставил поднос на тумбочку и уставился на него с притворным изумлением. – Уилсон улыбается до ушей в девять утра в воскресенье. Мир определённо сошёл с оси. Ну что, готовишься к стратегической операции «Свидание»?

– Перестань, – смущённо проворчал Адам, но улыбка не сходила с его лица. Он взял поднос и принялся за еду. Даже овсянка и впрямь показалась ему съедобной.

Последующие два часа прошли в тщательнейшей подготовке, больше напоминающей ритуал. Душ занял неприлично много времени. Он стоял под почти горячей водой и репетировал в голове возможные темы для разговора. Искусство? Музыка? Её галерея? Он мысленно перебирал все их прошлые диалоги в кофейне, выискивая ключи.

Затем настал черед гардероба. На его обычно аккуратной кровати вырос хаотичный вулкан из джинсов, свитеров и рубашек. Он перемерил всё, что у него было. Слишком официально? Слишком небрежно? Слишком «студент-экономист»? В конце концов, после пятой примерки, он остановился на тёмно-синих джинсах, простой серой водолазке и тёмно-коричневой куртке. Просто, стильно и… он. Настоящий он.

– Отличный выбор, – с полным ртом тоста оценил его Маркус, развалившись на своём стуле. – Не пытаешься казаться тем, кем не являешься. Это плюс. Только, ради всего святого, не начинай читать ей лекцию о монетарной политике ФРС.

– Я не собираюсь, – засмеялся Адам.

– Ну и славно. Помни, твоя задача – слушать. Девушки это любят. Слушать и задавать вопросы. Покажи, что тебе интересна ЕЁ вселенная.

В 11:30 он был уже полностью готов. До встречи оставалось целых два с половиной часа. Эти часы тянулись с мучительной, сюрреалистичной медленностью. Адам пытался читать учебник, но слова плясали перед глазами. Он взял гитару, но пальцы были деревянными. В конце концов, он просто начал ходить по комнате из угла в угол.

– Ты протопишь в полу дыру, – безразлично заметил Маркус, уткнувшись в свой чертёж. – Иди уже, прогуляйся до фонтана. Подыши воздухом. Успокой нервы.

Совет оказался гениальным. Адам вышел на улицу. Морозный воздух обжёг лёгкие, но был свеж и пьянящ. Он направился к центру города, к тому самому фонтану. Город просыпался. Семьи с детьми шли на каток, парочки бродили по украшенным гирляндами улицам, из дверей пекарен доносился тёплый запах свежей выпечки и корицы.

Он обошёл фонтан, который и впрямь был заморожен и украшен причудливыми ледяными гирляндами, десять раз проверил, чиста ли та самая скамейка, с которой он накануне счищал снег. Всё было идеально.

За полчаса до назначенного времени он занял позицию. Он стоял спиной к фонтану, стараясь выглядеть непринуждённо, будто просто случайно оказался здесь и любовался видом. На самом деле, каждую секунду его периферийное зрение ловило любое движение в толпе, а сердце замирало при виде каждой девушки с каштановыми волосами.

Он смотл на часы. Пять минут второго. Десять. Пятнадцать. Внутри начало подниматься знакомое чувство тревоги. А что, если она передумала? Что, если всё это была просто вежливость? Что, если она просто не придёт?

И вот, без двух минут два, он увидел её. Она шла с другой стороны площади, закутанная в тёплый бежевый шарф, в руках – две бумажные чашки. Её каштановые волосы развевались на зимнем ветру, а лицо сияло от холода и улыбки, которую он увидел, когда она его заметила.

В этот момент время остановилось. Шум города, голоса прохожих, всё слилось в единый, неразличимый гул. Он видел только её. Его нервы, его страхи, его сомнения – всё испарилось. Осталась только лёгкость, радость и абсолютная, оглушительная уверенность в том, что он находится именно в том месте и в то время, где должен быть.

– Я думала, вам может быть холодно ждать. Это глинтвейн. Безалкогольный, – уточнила она, и в её глазах плясали весёлые искорки.Она подошла ближе, протягивая одну из чашек.

– Спасибо, Рэйчел. Это очень мило с вашей стороны.Адам взял чашку, почувствовав исходящее от неё тепло даже через перчатки.

– Ну что, – она оглянулась вокруг, – куда направляется наша экскурсия, мистер Уилсон?

– Пожалуйста, зовите меня Адам, – сказал он. – И я думаю, мы начнём с парка. Там, я обещаю, самый лучший вид на город.

Они шли рядом по заснеженной аллее, и Адам понял, что это утро было не просто началом выходного дня. Это было начало чего-то нового. Начало, пахнущее глинтвейном, зимней свежестью и надеждой.

– Знаете, я почти никогда не бываю в этой части города, – сказала Рэйчел, оглядываясь по сторонам. Её дыхание превращалось в маленькие облачка пара. – Обычно мой маршрут – это дом, колледж, работа. Как будто я живу в туннеле.

– Тогда сегодня мы этот туннель расширим, – улыбнулся Адам. Он почувствовал странную уверенность, как будто гулял с давней подругой, а не с девушкой, в которой был без ума. – Вот, смотрите.

Они вышли на смотровую площадку в конце парка. Отсюда открывалась панорама на заснеженный Хардшильд: шпили старых зданий, дымок из труб, купол ратуши и бескрайние белые просторы за городом.

– О, боже! – Рэйчел замерла, широко раскрыв глаза. – Это… это невероятно.

– Извините, привычка. Я должна зарисовать это, пока не забыла.Она достала из кармана маленький блокнот и карандаш и сделала несколько быстрых набросков.

– Не извиняйтесь, – тихо сказал Адам, наблюдая, как её пальцы ловко выводят линии. – Мне нравится смотреть, как вы это делаете.

– Спасибо. Большинство людей находят это странным.Она посмотрела на него поверх блокнота, и в её глазах промелькнула искорка смущения.

– Моя мама – художник. Для меня это… нормально.

Они просидели на скамейке ещё с полчаса, разговаривая о всяких мелочах. О том, как Рэйчел впервые приехала в Хардшильд и заблудилась в первый же день. О том, как Адам в детстве боялся собак, пока у них не появился Бадди. Лёд между ними таял с каждой минутой, с каждой общей улыбкой.

– Холодно? – спросил Адам, заметив, что она потирает руки в тонких перчатках.

– Немного, – призналась она.

– Пойдёмте, я знаю одно место.

Он привёл её в маленькую антикафе на набережной, которую студенты называли «У Бориса». Там пахло старыми книгами, корицей и уютом. Они взяли чай и устроились на огромном потрёпанном диване у окна, выходящего на замёрзшую реку.

Именно здесь, за вторым стаканом чая, между ними рухнула последняя стена.

– Знаете, Адам, – задумчиво сказала Рэйчел, рисуя пальцем по конденсату на стакане. – Мне кажется, мы можем перестать говорить «вы». Это начинает звучать немного… глупо.

– Я как раз думал об этом. Мне кажется, мы уже перешли на «ты» где-то там, на той скамейке.Он посмотрел на неё, и сердце его ёкнуло от радости.

– Да, вероятно.Она рассмеялась.

Они вышли из антикафе затемно. Фонари уже зажглись, отражаясь в искрящемся снегу. Город был похож на рождественскую открытку.

– Спасибо тебе за сегодня, Адам, – сказала Рэйчел, когда они дошли до перекрёстка, где их пути расходились. – Это был… самый лучший день за последние несколько лет.

– Это только начало, – пообещал он, и сам поверил в эти слова.

Он не решался её обнять, боясь разрушить хрупкую магию момента. Они просто стояли несколько секунд, улыбаясь друг другу как два самых счастливых человека на свете.

– До завтра в «Лавке»? – спросила она.

– Обязательно.

Он смотрел, как она уходит, пока её фигура не растворилась в вечерней темноте. Потом повернулся и пошёл к своему общежитию, и весь путь он шёл с ощущением, что может запросто взлететь.

Вернувшись в комнату, он застал Маркуса за сборкой очередной схемы.

– Ну что? – тут же набросился тот. – Докладывай! Сколько длилось? О чём говорили? Были ли неловкие паузы?

– Всё было… идеально.Адам скинул куртку и упал на кровать, закинув руки за голову.

– «Идеально» – это не отчёт! Это прилагательное! Детали, Уилсон, мне нужны детали!

Но Адам только закрыл глаза, снова переживая каждый момент этого дня. Её смех, когда они пытались слепить снеговика. Её сосредоточенное лицо, когда она рисовала. Её слова: «Мне кажется, мы можем перестать говорить «вы».

Он открыл глаза и посмотрел на гитару в углу. В его голове уже рождалась новая мелодия. Светлая, летящая, полная надежды.

Рэйчел шла по вечерним улицам Хардшильда, и её щёки горели не столько от мороза, сколько от смущённой радости. В кармане её пальто лежал маленький, смятый карандашный набросок – профиль Адама, который она сделала, пока он не видел. Она ощупывала его сквозь ткань, как талисман.

Её путь лежал не в общежитие, а в небольшой, уютный дом на Олд-Пайн-роуд, который её семья снимала уже второй год. Переезд в Хардшильд из их родного промышленного городка Гриффин был большим шагом, в основном ради неё.

Когда она открыла дверь, её встретил знакомый хаос и тепло. Из гостиной доносились голоса – отец, Майкл Хэмилтон, что-то громко объяснял, судя по всему, её младшему брату Итану, помогая ему с проектом по естествознанию.

– …и если мы увеличим угол наклона, то потенциальная энергия преобразуется в кинетическую с большим КПД! – гремел его бас.

– Пап, я просто должен сделать катапульту из палочек от мороженого, а не запускать спутник, – слышался уставший голос Итана.

Рэйчел улыбнулась, развешивая куртку. Её отец, главный инженер на заводе «Гриффин Сталь», видел инженерные решения во всём, даже в школьных поделках сына.

– Рэйчел, это ты? – из кухни донёсся спокойный голос матери. – Как прогулка?

Элизабет Хэмилтон, учительница истории у шестых классов, стояла у плиты, помешивая что-то в кастрюле. На ней был её фирменный клетчатый халат, а в волосах – карандаш, вечно заменявший ей утерянную заколку.

– Было здорово, мам, – ответила Рэйчел, стараясь, чтобы голос не дрожал от волнения. Она подошла к раковине, чтобы помыть руки, лишь бы не встречаться с материнским взглядом, который видел её насквозь.

– Просто «здорово»? – мама подняла брови, выжидательно. – Ты вся светишься, солнышко. Этот молодой человек, Адам… Он, должно быть, очень интересный собеседник.

– Он… не такой, как все. Он из университета Клейтона, но разбирается в искусстве. И он слушает. По-настоящему слушает.Рэйчел сдалась. Она облокотилась о кухонный стол и позволила улыбке озарить своё лицо.

– Университет Клейтона? – из гостиной высунулась голова Майкла. – Звучит солидно. Надеюсь, он не зануда-теоретик.

– Ладно, ладно, шучу я. Рад, что ты хорошо провела время.– Пап!

– Рэй, а он крутой? Вы играли в снежки?Итан, наконец-то вырвавшись из объятий законов физики, вбежал на кухню.

– Мы гуляли, – рассмеялась она, – и нет, в снежки не играли. Но слепили маленького снеговика у фонтана.

Пока семья ужинала, Рэйчел смотрела на них и думала о той пропасти, что лежала между её миром и миром Адама. Её родители – люди практичные, земные. Отец, чьи руки всегда были чуть испачканы машинным маслом, даже после душа. Мать, чей мир состоял из учебников, классной доски и вечной борьбы с двойками у нерадивых учеников. Их переезд в Хардшильд был огромной жертвой, чтобы дать ей, Рэйчел, шанс получить хорошее художественное образование в местном колледже.

Она пошла работать в «Лавку» не потому, что семья не могла её содержать. Нет. Ей хотелось чувствовать себя независимой, взрослой. Но главное – она обожала этот мимолётный, но искренний контакт с людьми. Видеть, как кто-то за чашкой кофе разглядывает её картину на стене и улыбается. Получать вопросы от пожилой пары о том, что вдохновило её на тот или иной пейзаж. Это была её маленькая, прижизненная выставка. Её способ говорить с миром.

Позже, лёжа в кровати и глядя в потолок, она думала об Адаме. Он был из другой вселенной. Университет Клейтона, будущее в финансах… Это звучало так далеко от её реальности, от запаха масляных красок и жареного кофе. Но сегодня, гуляя с ним, она не чувствовала этой разницы. Он смотрел на неё не как на странную художницу или просто симпатичную официантку. Он видел в ней… Рэйчел.

Она взяла со стола свой альбом и открыла его на чистой странице. Карандаш в её руке начал выводить знакомые линии – его скулу, изгиб брови, сосредоточенный взгляд. Она рисовала и улыбалась, чувствуя, как в её груди разливается тёплое, новое и пугающее чувство.

Она не знала, что её рисунки когда-нибудь станут уликой. И что её светлый, тёплый мир, полный красок и надежд, уже дал трещину, из которой медленно сочилась тьма. Но пока всё, что она могла думать, это о завтрашнем дне и о том, каким будет его выражение лица, когда он снова увидит её в «Лавке».

VI

Решение Хэмилтонов

Семья Хэмилтонов не была бедной, но их благополучие в Гриффине было хрупким, выстраданным и целиком зависело от завода. Завод «Гриффин Сталь» был не просто работой; он был судьбой, градообразующим монолитом, который диктовал ритм жизни всему городу. И Майкл Хэмилтон, один из ведущих инженеров-технологов, был важной шестерёнкой в этом механизме. Он не ходил с мазутом на рубашке – его рабочая одежда была чистой, а кабинет находился в административном здании с панорамными окнами, выходящими на цеха. Но его руки, хоть и не были изуродованы физическим трудом, всегда хранили легкий, въевшийся запах металла и машинного масла – неизгладимый след профессии.

Идея о том, что Рэйчел должна получить настоящее художественное образование, витала в семье годами. Её талант был слишком очевиден, чтобы его игнорировать. Стены её комнаты в Гриффине были завешаны не плакатами с поп-звёздами, а её собственными работами – смелыми скетчами, мрачноватыми акварелями и портретами одноклассников, в которых она умудрялась передать не только внешность, но и их внутреннюю, часто скрытую тревогу.

Победа на общештатном конкурсе и заветное письмо о зачислении в Хардшильдский колледж искусств с частичной стипендией стали одновременно и триумфом, и источником мучительной дилеммы. Стипендия покрывала лишь часть costs. Аренда жилья в Хардшильде, жизнь в другом, куда более дорогом городе, переезд для Итанa, которому только предстояло идти в среднюю школу… Арифметика была безжалостной.

Именно тогда Майкл принял своё решение. Оно не было спонтанным. Неделями он анализировал варианты, прокручивая в голове цифры, карьерные перспективы и риски. Он пришёл в кабинет к региональному директору «Гриффин Сталь», Артуру Бриггсу, не как проситель, а как ценный специалист, предлагающий взаимовыгодное решение.

– Артур, – начал он, отложив папку с отчётом по эффективности нового прокатного стана, – ты знаешь, я отдал заводу двадцать два года. Я знаю каждый подшипник и каждый конвейер.

– И мы это ценим, Майкл. Отчёт, кстати, блестящий. Экономия на техобслуживании только в следующем квартале будет значительной.Бриггс, грузный мужчина с пронзительным взглядом, кивнул.

– Спасибо. Но я не об этом. Ты в курсе, что наша дочь, Рэйчел, получила предложение из Хардшильдского колледжа искусств.

– Поздравляю. Слышал, она талантлива.

– Она – наше всё, Артур. И мы, как семья, хотим поддержать её. Но переезд в Хардшильд… – Майкл сделал паузу, выбирая слова. – Я знаю, что у корпорации есть дочернее предприятие в Хардшильде, «Металл-Индастриз». Им как раз передают наши наработки по автоматизации. Их главный технолог уходит на пенсию. Я прошу рассмотреть мою кандидатуру на эту позицию.

– Майкл, ты нам здесь нужен. Замена тебя будет стоить компании времени и денег.Бриггс откинулся на спинку кресла.

– Я это понимаю. Но взамен вы получите лояльного, высококвалифицированного специалиста, который знает нашу систему изнутри и сможет наладить процессы на новом месте без потери качества. Это стратегическое вложение. Я готов взять на себя не только руководство, но и обучение местного персонала. Фактически, я стану вашим агентом по внедрению наших стандартов в филиале.

Переговоры длились несколько недель. Майкл не просил – он предлагал сделку. Он подготовил детальный план передачи дел и план интеграции в Хардшильде. Он говорил на языке выгоды и эффективности, который был понятен руководству. В конце концов, его напористость, подкреплённая безупречной репутацией, победила. Ему предложили не просто перевод, а повышение – пост руководителя отдела технологического развития в филиале в Хардшильде.

Он принёс новость домой вечером, положив контракт на кухонный стол перед Элизабет и Рэйчел. Его лицо было серьёзным, но в глазах горела победа.

– Мы едем, – просто сказал он. – Всей семьёй.

Элизабет расплакалась, обняв его. Рэйчел же испытала не столько радость, сколько шквал противоречивых чувств. Да, это было то, о чём она мечтала. Но цена… Ценой была карьера отца, которую он выстраивал десятилетиями. Он оставлял насиженное место, уважение коллег, свой кабинет с видом на завод, который был частью его жизни. Он начинал с нуля в новом коллективе, в новом городе, где его никто не знал.

– Пап, ты уверен? – спросила она тихо, когда они остались одни на кухне. – Твоя работа… твой завод…

– Рэйчел, слушай внимательно. Я не жертвую ничем. Я инвестирую. Инвестирую в тебя. И в нашу семью. Увидеть, как ты реализуешь свой дар, – это самая большая карьерная цель, которую я могу перед собой поставить. Завод… это просто работа. А ты – моя дочь.Майкл обнял её за плечи.

Переезд был тяжёлым. Гриффин был их миром, пусть и серым, но привычным. Хардшильд с его ухоженными улицами, студенческими кампусами и арт-галереями поначалу казался чужой, почти стерильной планетой. Майкл первые месяцы пропадал на новом месте с утра до ночи, налаживая процессы и сталкиваясь с сопротивлением местных сотрудников, которые с недоверием относились к «выскочке» из головного офиса. Элизабет с трудом вписалась в новый педагогический коллектив, где царили иные порядки. Итан, тихий и замкнутый мальчик, тяжело переживал разлуку с друзьями и долго был «новеньким» в школе.

Но они держались вместе. Их дом на Олд-Пайн-роуд, хоть и арендованный, постепенно наполнялся их вещами, их запахами, их жизнью. И Рэйчел, видя, какие усилия прилагает её семья, училась с удвоенной энергией. Её работа в «Лавке» была не просто способом почувствовать себя независимой. Это была её маленькая отдушина, её способ отдавать что-то миру, который так много ей дал, и её тихий бунт против чувства вины. Каждая проданная чашка кофе, каждая улыбка клиента, каждый взгляд, брошенный на её картины, говорили ей: «Ты на своём месте. Их жертва была не напрасна».

И теперь, лёжа в постели и думая о Адаме, она понимала, что её чувства к нему были тесно переплетены с этой семейной историей. Он был частью того нового, светлого мира, ради которого её семья свернула горы. И её тяга к нему была не просто влечением. Это было подсознательное желание окончательно закрепиться в этой новой реальности, доказать себе и всем, что она принадлежит здесь, в Хардшильде, не меньше, чем кто-либо другой. И что её семья, с её упорством и жертвенностью, заслужила своё место под этим чистым, не заводским небом.

VII

Два мира, одна мысль

10:15. Университет Клейтона.

Адам сидел на лекции по финансовому менеджменту, но слова профессора доносились до него как отдалённый гул. Его пальцы автоматически выводили в конспекте не формулы дисконтирования денежных потоков, а завитки, удивительно напоминающие пряди каштановых волос. В голове непрерывно прокручивался вчерашний день: её смех, когда они пытались слепить снеговика, её сосредоточенное лицо, когда она делала наброски, тёплый пар от глинтвейна над её чашкой.

– Вы, кажется, витаете в облаках. Прокомментируйте, пожалуйста, влияние изменения ключевой ставки на стоимость заёмного капитала.– Уилсон! Адам вздрогнул. Профессор Харрис смотрел на него поверх очков.

Маркус, сидевший рядом, тихо прошипел: «Повышение ставки увеличивает стоимость займов!» Адам сглотнул и повторил эту фразу, добавив пару заученных тезисов. Ответ был механическим, но удовлетворил Харриса.

– Надеюсь, эти облака, в которых вы парите, принесут нам финансовые дожди, мистер Уилсон, – сухо заметил профессор и продолжил лекцию.

– Ты совсем размяк, – покачал головой Маркус, когда они вышли из аудитории. – Никогда не видел, чтобы тебя так выбивало из колеи. Она что, гипнотизёр?

– Заткнись, Марк, – беззлобно буркнул Адам, но улыбка выдавала его.

11:30. Хардшильдский колледж искусств.

В студии пахло скипидаром, масляными красками и пылью. Рэйчел стояла перед мольбертом, пытаясь сосредоточиться на задании по цветоведению – передать настроение зимнего утра через ограниченную палитру. Но вместо серых и голубых тонов её рука так и тянулась к тёплым охристым и золотистым оттенкам. Тем, что напоминали ей солнечный свет на лице Адама вчера.

– Хэмилтон, у тебя слишком тёплая гамма для заданной темы, – заметил преподаватель, пробравшись между мольбертами. – «Холодное зимнее утро», помнишь?

– Да, мистер Джефферсон, – смущённо прошептала она. – Просто… сегодня такое солнечное настроение.

– Сохрани это настроение для личной работы, – строго, но с лёгкой улыбкой сказал он. – А здесь следуй техническому заданию.

– У Рэйчел не настроение солнечное, а кто-то её согрел вчера на прогулке. Мы видели!Её подруга по курсу, Лиза, хихикнула:

Рэйчел покраснела, как маков цвет, и с удвоенным рвением принялась смешивать синие и белила, пытаясь загнать в холодную гамму тёплое пламя, горевшее у неё внутри.

14:00. Библиотека Университета Клейтона.

Адам пытался работать над курсовой по риск-менеджменту. Перед ним лежали распечатки, учебники, финансовые отчёты. Он открыл статью о хеджировании валютных рисков, прочитал один абзац три раза и понял, что не уловил ни единой мысли. Его мозг отказывался воспринимать информацию. Всё, о чём он мог думать, – это о том, как через час он снова увидит её.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Перед ним снова возникло её лицо. Он с удивлением поймал себя на мысли, что даже не спросил её номер телефона. В 1999 году сотовые были ещё не у всех, а он просто не догадался попросить номер её домашнего. Глупо. Теперь ему приходилось полагаться на случайные встречи в «Лавке», как в каком-то старомодном романе.

Он посмотрел на часы. 14:20. Ещё сорок минут. Он с отчаянием сгреб бумаги в папку. Ничего не выйдет. Лучше пойти прогуляться и прийти в «Лавку» чуть раньше.

15:00. «Лавка».

Рэйчел заканчивала дневную смену. Она перезаполнила сиропы, протерла столики и машинально посматривала на дверь каждые тридцать секунд. Лео, работавший с ней в смену, молча наблюдал за её суетой, его лицо было каменным.

– Ждёшь кого-то? – наконец, не выдержав, спросил он, его голос прозвучал глухо.

– Нет… то есть, да, – спуталась она. – Может, Адам зайдёт.

– А, он, – Лео фыркнул и с силой поставил чистый питчер на полку. – У этих студентов денег только на один кофе в день хватает.

– Это не из-за денег, – возразила Рэйчел, но Лео уже отвернулся, демонстративно погрузившись в мытьё блендера.

Она вздохнула и посмотрела на часы. 15:10. Может, он не придёт? Может, вчерашнее было просто вежливостью? Паника начала подкрадываться к её сердцу.

15:25. Улица перед «Лавкой».

Адам уже пятнадцать минут ходил вокруг да около, заходя то в книжный магазин, то в аптеку, просто чтобы убить время. Он боялся показаться слишком навязчивым, прийти раньше времени. Но терпение лопнуло. Он расправил плечи, глубоко вздохнул и толкнул дверь.

Колокольчик прозвенел. Рэйчел стояла за стойкой, её спина была к нему. Она оборачивалась, и на её лице было такое искреннее, сияющее облегчение и радость, что всё его напряжение мгновенно улетучилось.

– Адам! – выдохнула она.

– Привет, – он подошёл к стойке, чувствуя себя немного глупо, но невероятно счастливым. – Как твой день?

– Обычный, – она улыбнулась, и её глаза исчезли в весёлых щёлочках. – А твой?

– Тоже. Скучный. До самого конца, – он посмотрел на неё, и они оба рассмеялись, понимая, что имеют в виду один и тот же момент – эту самую секунду.

Он заказал свой обычный горячий шоколад и сел за свой седьмой столик. На этот раз он не смотрел на неё украдкой. Он смотрел открыто, и она, покраснев, ловила его взгляд и улыбалась в ответ. Лео, стоявший в тени, сжимал тряпку в руках так, что его костяшки побелели. Он видел, как поменялась динамика между ними. И ему это нравилось всё меньше и меньше.

Адам сидел и пил свой шоколад, и всё внутри него пело. Он был здесь. Она была здесь. И между ними витало что-то новое, хрупкое и прекрасное, что-то, ради чего хотелось просиживать все пары, пренебрегать учебниками и приходить в кофейну каждый день. Он поймал себя на мысли, что не хочет быть нигде, кроме этого места, в этот момент. И по её сияющим глазам он понимал – она чувствует то же самое.

– Мне это доставило удовольствие, – честно сказал он. Он отчаянно хотел её обнять, но боялся спугнуть. Вместо этого он спросил: – А… как насчёт завтра? У тебя смена?Они остановились под фонарём. Свет падал на её лицо, делая её глаза ещё глубже.

– Нет, завтра я не работаю, – ответила она, и в её глазах вспыхнула надежда.

– Отлично! Тогда… может, сходим в кино? Я видел, что в «Капитолии» идёт тот самый «Влюблённый Шекспир». Говорят, это нечто особенное.

– Правда? Я читала рецензии! Все говорят, что это самая романтичная картина года! Да, я бы очень хотела!Её лицо озарила широкая, неподдельно радостная улыбка. Она даже хлопнула в ладоши, совсем как ребёнок.

– Прекрасно! Тогда я… я зайду за тобой? Скажем, в семь?Он почувствовал, как камень свалился с души. Попадание в точку.

– Да, – она кивнула, немного поколебавшись, но затем быстро достала из кармана блокнот для эскизов, вырвала уголок и написала номер своего домашнего телефона. – Вот. На всякий случай. Но лучше заходи. Наш телефон вечно занят, Итан постоянно в интернете.

– Договорились. В семь. До завтра, Рэйчел.Он бережно взял клочок бумаги, как величайшую ценность.

– До завтра, Адам.

Она повернулась и пошла к своему дому, обернувшись один раз, чтобы помахать ему рукой. Он стоял и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверью, сжимая в кармане тот самый номер. Холод больше не ощущался. Завтра. Кино. Романтическая комедия о Шекспире. Настоящее свидание.

Он побрёл к своему общежитию, и на его лице не сходила блаженная улыбка. Он уже представлял, как они сидят рядом в тёмном зале, как она, возможно, будет плакать в сентиментальных моментах, как они будут смеяться над остроумными диалогами… Возможности казались бесконечными и совершенно восхитительными.

Он не видел, как из-за угла соседнего дома отделилась тёмная фигура. Неподвижная до этого момента тень наблюдала за всей сценой – за их неспешной прогулкой, за тем, как она писала ему номер, за их прощанием под фонарём. Лицо в темноте было искажено холодной, безмолвной яростью. «Влюблённый Шекспир»… Фраза долетела из темноты, вызвав горькую гримасу. Тень развернулась и медленно пошла в противоположную сторону, тяжёлые шаги беззвучно тонули в снегу. Сжатые кулаки в карманах пальто были единственным проявлением бури, бушующей внутри.

Адам шёл по заснеженным улицам, и его не отпускало ощущение лёгкости и предвкушения. Подойдя к знакомой красной телефонной будке на углу, он решил, что сейчас самое время поделиться хорошими новостями – или, по крайней мере, их частью – с самыми важными для него людьми.

– Мам, привет, это я.Он зашёл внутрь, бросил монеты и набрал номер. Трубку подняла мама. – Алло?

– Адам, родной! – в её голосе послышалась мгновенная радость и лёгкая тревога. – Всё в порядке? Ты не замёрз?

Пока мама рассказывала новости из Окдейла, Адам улыбался, глядя на падающий за стеклом снег.– Всё прекрасно, мам. Просто решил позвонить. Как вы? Как Бадди?

– Держи, с тобой хочет поговорить отец, – сказала мама, и через мгновение в трубке послышался спокойный, весомый голос.

– Всё в порядке, пап. Я как раз хотел спросить… Ты говорил, что приедешь на следующей неделе посмотреть дом. Уже точные даты известны?– Адам. Что случилось?

– Да, планы уточнились, – ответил мистер Уилсон. – Прилетаю в эту пятницу утрением рейсом в 10:20. Встретишь старого отца в аэропорту?

– В эту пятницу? – Адам удивлённо переспросил, но тут же обрадовался. – То есть уже через три дня? Конечно, встречу! Это же отлично!

– Именно так. Дела в Окдейле удалось завершить раньше, и я решил не тянуть. Агентство назначило просмотр домов на пятницу после обеда.

– Понимаю. Это… это замечательно, пап.

Они обсудили детали ещё пару минут. Голос отца был деловым, но Адам слышал в нём одобрение и нотку предвкушения.

– Ладно, не буду тебя задерживать, – сказал на прощание отец. – Удачи с учёбой. И, Адам… – он сделал небольшую паузу, – я рад, что ты на другом конце провода.

– Я тоже, пап. До пятницы.

Адам вышел из будки. Пятница! Всё происходило так быстро. Завтра – свидание с Рэйчел, через три дня – приезд отца. Его жизнь в Хардшильде, которая ещё недавно казалась лишь временной остановкой на пути к карьере, теперь обрастала корнями. Самыми настоящими корнями.

Он посмотрел на огни города, на снег, тихо падающий на тёмные крыши, и почувствовал, что он именно там, где должен быть. Завтра – кино. А через три дня – будущее, которое становилось всё более реальным и многообещающим.

С лёгкой душой и пакетом с угощениями в руке Адам поднялся в свою комнату. Он толкнул дверь и застал Маркуса в его классической позе – тот, нахмурившись, тыкал паяльником в какую-то дымящуюся плату, окружённый распечатками графиков.

– Сдаюсь! – провозгласил Маркус, не глядя на вошедшего. – Эти криптографические алгоритмы – тёмный лес! Я бы лучше гидравлическую систему для марсохода собрал.

– Сдавайся после ужина, – улыбнулся Адам и с лёгким стуком поставил на стол заветный пакет, из которого тут же пополз соблазнительный запах жареного теста и мяса.

– Это… это пахнет как… чебуреки? С картошкой и говядиной? Уилсон, да ты волшебник! – Он сгрёб паяльник и все детали в кучу и ринулся к столу. – С чего такая щедрость? Ты её что, на свидание в чебуречную повёл?Маркус замер, принюхался и, наконец, оторвал взгляд от своей платы.

– Нет, – рассмеялся Адам, разворачивая свой чебурек. Пар густой струйкой поднялся к потолку. – Но свидание будет. Завтра. В кино.

– Ты… чавк-чавк… серьёзно? Наконец-то! И кто инициатор этого исторического события?Маркус, уже откусивший половину своего чебурека, замер с набитым ртом и широко раскрытыми глазами.

– Я пригласил, она согласилась, – сказал Адам, стараясь говорить максимально невозмутимо, но счастливая улыбка выдавала его с головой. Он достал из пакета сок и пирожные. – И это ещё не всё.

– Ещё? – Маркус отложил еду, понимая, что история требует полного внимания. – Что может быть важнее, чем твой выход из статуса «профессионального затворника»?

– В эту пятницу утром приезжает мой отец.

– Твой отец? Мистер Уилсон? Сюда? В Хардшильд? Но… он же там, в Окдейле, со своими балансами и отчётами.На этот раз Маркус действительно опешил. Он даже проглотил.

– Они переезжают сюда. Полностью. Отец возглавляет новый филиал их компании. Он приезжает в пятницу, чтобы посмотреть дом и оформить документы.

– Понял… Понял всё. Всё сходится. Ты не просто влюбился. Ты… обустраиваешься. Серьёзно. Семья под боком, девушка… Следующее, что я узнаю, ты купишь себе клетчатые тапочки и начнёшь поливать герань на подоконнике.Маркус несколько секунд молча переваривал эту информацию, а потом его лицо расплылось в широкой, понимающей ухмылке.

– Отстань, – засмеялся Адам, но спорить не стал. Это было правдой. Впервые он чувствовал, что не просто учится в этом городе, а живёт в нём. По-настоящему.

Они доели чебуреки, запивая их соком, и разделили пирожное. Адам рассказал Маркусу все детали их завтрашнего свидания – про «Влюблённого Шекспира», про то, как он будет забирать Рэйчел дома. Маркус, в свою очередь, давал свои, порой абсурдные, но всегда искренние советы.

– Главное – не усни в кино, – сказал он на прощание, собираясь умываться. – А то после всех этих шекспировских страстей тебя может разморить.

Комната наполнилась уютным молчанием. Адам убрал со стола, глядя на огни за окном. Завтра – свидание. Послезавтра – отец. Его жизнь набирала обороты с такой скоростью, что голова шла кругом, но это был приятный, пьянящий вихрь.

Он лёг в кровать, и последней его мыслью перед сном было то, как завтра Рэйчел улыбнётся ему на пороге своего дома. И он понял, что ради этой улыбки готов на всё. Даже на советы Маркуса.

VIII

06:30. Общежитие Университета Клейтона.

Резкий, безжалостный звук будильника разорвал утреннюю тишину. Рука Адама молниеносно легла на кнопку, заглушая его. Обычно он лежал бы ещё несколько минут, продумывая план дня. Но не сегодня. Сегодня он был на ногах мгновенно, как будто его ударило током. В голове уже бился один-единственный ритм: Сегодня-вечером-сегодня-вечером.

– Убийца… Кто встаёт в такую рань добровольно… – было слышно из-под ватного бастиона.Маркус на соседней кровати лишь болезненно застонал и натянул одеяло на голову.

– У некоторых сегодня важные дела, – бодро парировал Адам, уже направляясь в душ.

Холодная вода окончательно прогнала остатки сна. Под струями он репетировал фразы, возможные сценарии вечера. «Привет, ты прекрасно выглядишь»… Нет, слишком банально. «Привет, готов к Шекспиру?»… Лучше. Он мысленно перебирал свой гардероб, решая, что надеть. Выбор был сделан ещё вчера, но сейчас все варианты казались неподходящими.

– Невероятно, – хрипло произнёс он, наблюдая за этим непривычным усердием. – Ты её в оперу, что ли, ведёшь? Или на приём к мэру?Пока Адам тщательно глал свою единственную по-настоящему хорошую рубашку, Маркус, наконец, выполз из постели.

– В кино, – невозмутимо ответил Адам, стараясь не прожечь на воротнике дырку.

– А, ну тогда понятно. «Влюблённый Шекспир» требует строгого соблюдения дресс-кода, – съязвил Маркус, плетясь в сторону умывальников.

За завтраком в столовой Адам почти ничего не ел. Он пил апельсиновый сок и чувствовал, как в его желудке танцуют бабочки – целый рой. Он смотрел на студентов вокруг, на их сонные, озабоченные учёбой лица, и ему казалось, что он смотрит на них сквозь толстое стекло. Он был в другом измерении, в измерении, где главным событием дня был не семинар, а встреча с девушкой, у которой карие-зелёные глаза и ямочки на щеках, когда она смеётся.

06:30. Дом Хэмилтонов на Олд-Пайн-роуд.

Рэйчел проснулась ещё до будильника. Она лежала с открытыми глазами, глядя на слабый утренний свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, и слушала, как в соседней комнате папа уговаривает Итана вставать в школу. Обычно это было сонное, унылое действо. Сегодня же каждый звук казался ей частью симфонии, ведущей к вечеру.

– Доброе утро, солнышко. Выглядишь бодрой.Она спустилась на кухню, где уже пахло кофе и овсянкой. Мама, Элизабет, стояла у плиты.

– Доброе, мам, – Рэйчел поцеловала её в щёку и принялась наливать себе сок. Её руки слегка дрожали.

– Что-то важное сегодня? Или просто выспалась? – спросил он, и в его глазах мелькнула искорка отеческой интуиции.Майкл Хэмилтон, уже собранный и готовый к работе, поднял на неё взгляд над утренней газетой.

– Да нет, просто… хорошо выспалась, – солгала Рэйчел, отводя взгляд к своему тосту.

– А, точно! У Рэй сегодня свидание! Она в кино идёт с тем парнем из кофейни!Итан, вяло ковыряющий ложкой в тарелке, внезапно оживился.

– Так-так, – произнёс он. – «Тот парень из кофейни»? И мы узнаём об этом последними?Рэйчел побагровела. Элизабет удивлённо подняла брови, а Майкл медленно отложил газету.

– Я… я просто не хотела раньше времени… – начала она, чувствуя себя на пятнадцать лет.

– Хорошо. Только чтоб он был тебя достоин.К её удивлению, отец не стал допрашивать. Он лишь кивнул.

09:00 – 14:00. Два колледжа, одно нетерпение.

Лекция по макроэкономике прошла для Адама в тумане. Он смотрел на профессора, кивал, но его мозг был занят составлением идеального маршрута от её дома до кинотеатра. Он даже нарисовал маленькую схему на полях конспекта.

– Мисс Хэмилтон, это интересная интерпретация Давида, но у нас задание – череп. Сосредоточьтесь.В Хардшильдском колледже искусств Рэйчел на занятии по анатомии человека должна была рисовать гипсовый череп. Вместо этого её карандаш выводил на листе контур знакомого подбородка и линии скул. Преподаватель, пройдя мимо, покачал головой:

15:00. Возвращение.

Адам заскочил в общежитие лишь на пару минут – сбросить учебники и взять заранее подготовленную сумку с чистой одеждой для душа. Он чувствовал себя ракетой на стартовой площадке.

Рэйчел вернулась домой раньше обычного. Она прошмыгнула в свою комнату, избегая вопросов матери, и заперлась. Весь её гардероб оказался на кровати. Она примеряла одно, потом другое, вглядываясь в своё отражение в зеркале. Ей нужно было найти тот самый, идеальный вариант, в котором она будет выглядеть и красиво, и естественно, и так, чтобы он запомнил этот вечер навсегда.

Они оба, в своих комнатах, в разных уголках Хардшильда, готовились к одному и тому же. Адам – тщательно выбриваясь и придирчиво осматривая свою рубашку. Рэйчел – распуская волосы и снова собирая их, подбирая серёжки.

Их разделяли километры городских улиц, но их мысли были в одном месте – в семи часах вечера, у неё дома, на пороге, где должно было начаться их первое настоящее свидание. До которого оставались считанные часы, тянущиеся с мучительной, сладкой медлительностью.

К пятичасовому звону курантов на городской ратуше Адам был готов. Он стоял посреди комнаты, которую они с Маркусом делили три долгих года, и это пространство как нельзя лучше отражало их симбиоз: безупречный порядок на одной половине и творческий хаос на другой. Он был одет в свои лучшие темные джинсы и ту самую, идеально выглаженную светло-голубую рубашку. Он уже седьмой раз проверял, взял ли кошелек и ключи, и пристально разглядывал свое отражение в темном экране выключенного монитора, пытаясь обнаружить какой-нибудь изъян.

Именно в этот момент дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился Маркус. Он был похож на ураган – волосы всклокочены, на куртке пятно непонятного происхождения, а в руках он сжимал папку с чертежами, из которой торчали провода.

– Еле вырвался! – выдохнул он, запыхавшись. – Этот чертов проект… – Он поднял голову и увидел Адама. Его рот медленно открылся. Он отбросил папку на свою заваленную кровать и замер, уставившись. – Три года, – с придыханием произнес он. – Три года я живу с тобой в одной комнате. Я видел тебя с температурой под сорок, в грязных носках после футбола и объевшимся дошираком в четыре утра перед экзаменом. Но ЭТОГО я еще не видел.

– Перестань, – смущенно буркнул Адам, отводя взгляд.

– Я серьезно! – Маркус сделал театральный круг вокруг него. – Рубашка выглажена? Бывает. Волосы уложены? Редко, но бывает. Но ты… ты сияешь, как лампочка! И пахнешь не учебниками и потом, а каким-то дорогим мылом! Кто ты и что сделал с настоящим Адамом Уилсоном?

– Я просто привел себя в порядок, – пожал плечами Адам, но был тайно польщен этой реакцией. За три года Маркус стал для него чем-то вроде брата, и его одобрение значило немало.

– «Привел себя в порядок»? – фыркнул Маркус. – Друг, после трех лет соседства я-то знаю, что твой «порядок» – это чистые джинсы и причесанные волосы. А это… это нечто из другого измерения. Девушка с ума сойдет. Только смотри… – он понизил голос, становясь серьезнее, – не пытайся быть кем-то другим. Она согласилась пойти с тобой, а не с этим глянцевым журнальным манекеном. Покажи ей того парня, который может всю ночь спорить о квантовой физике и при этом забавно хрюкать во сне.

– Я знаю, – кивнул Адам. Эти слова, от человека, который знал его лучше всех, были лучшим успокоительным. – Просто хочу произвести хорошее впечатление.

– Ты его уже произвел, просто еще сам об этом не знаешь, – уверенно заявил Маркус. – Ладно, прогони мне еще раз план. Как истинный сосед, ответственный за твое психическое здоровье последние три года, я должен быть в курсе.

– Семь вечера, ее дом на Олд-Пайн-роуд. Потом пешком до кинотеатра «Капитолий». Фильм в 19:30.

– Стандартно, но надежно, – одобрил Маркус. – Деньги есть? Ключи? Носовой платок на случай, если у нее пойдут слезы умиления во время фильма?

– Все на месте.Адам автоматически потрогал карман джинсов, проверяя.

– Отлично. Тогда чего ты еще тут стоишь? – Маркус хлопнул его по спине и подтолкнул к двери. – И не вздумай возвращаться до полуночи! Я три года ждал, когда у тебя наконец-то начнется личная жизнь! Не подводи.

Адам с глубоким вдохом посмотрел на часы. 17:15. Пора выходить. На пороге он обернулся и кивнул Маркусу. Тот в ответ поднял большой палец, и его ухмылка говорила красноречивее любых слов: «Я верю в тебя, старина».

Дверь закрылась. Маркус остался один в комнате, пахнущей дорогим мылом и надеждой. Он с удовлетворением вздохнул. После трех лет наблюдений за его жизнью, состоящей из учебников и формул, было приятно видеть, что на страницах его жизни наконец-то появилась по-настоящему интересная глава.

Тем временем, в доме на Олд-Пайн-роуд, царила атмосфера, которую можно было бы назвать «тревожным ожиданием с элементами художественного хаоса». Рэйчел с самого возвращения из колледжа превратила свою комнату в мастерскую по подготовке к свиданию.

Весь её гардероб оказался на кровати, образуя красочный, мягкий вулкан из джинсов, свитеров, платьев и юбок. Она стояла перед зеркалом в одном наряде, критически рассматривала себя, затем срывала его и натягивала следующий.

– А это слишком просто… Он подумает, что я не старалась…– Слишком нарядно… Выгляжу, как будто пытаюсь произвести впечатление… – бормотала она, отбрасывая тёмное платье.

– Пятый вариант за последние полчаса, – констатировала она с мягкой улыбкой. – По моим профессиональным наблюдениям, солнечное платье было прекрасным.Элизабет, проходя мимо её комнаты с стопкой тетрадей, остановилась в дверях, опершись о косяк.

– Оно жёлтое, мам! Это слишком ярко! – простонала Рэйчел, натягивая свой проверенный тёмно-синий джемпер и смотря на себя с новым приступом сомнений.

– Яркость – это не порок, солнышко. Особенно в декабре, – философски заметила Элизабет. – Он пригласил тебя, а не твой гардероб. Выдыхай.

Но выдохнуть было невозможно. В груди у Рэйчел порхали те самые бабочки, о которых пишут в книгах, только чувствовались они как стая взволнованных колибри.

На кухне Майкл Хэмилтон, делая вид, что читает инструкцию к новому фильтру для воды, на самом деле прислушивался к доносившемуся сверху шуму. Он ловил обрывки диалога и вздыхал. Его маленькая девочка собиралась на свидание. Он отложил инструкцию и подошёл к лестнице.

– Да, пап? – донёсся немного испуганный голос.– Рэйчел! – крикнул он наверх.

– Да… Я же говорила.– Он… он заходит за тобой?

– Хорошо. Я буду… в гостиной. Читать газету.Майкл немного помолчал, подбирая слова.

Это прозвучало как код. Код, который означал: «Я буду здесь, чтобы оценить этого молодого человека, когда он появится на пороге моего дома». Рэйчел поняла это с полуслова. От этого стало одновременно и спокойнее, и в десять раз тревожнее.

– А он на какой машине приедет? – громко спросил он, не отрывая глаз от экрана.Итан, пользуясь всеобщим смятением, устроился с игровой приставкой в гостиной, но был явно заинтересован в происходящем не меньше других.

– Он студент, Итан! У него нет машины! – огрызнулась Рэйчел.

– Фу, – разочарованно протянул брат.

В итоге, после бесчисленных примерок, Рэйчел остановилась на компромиссном варианте. Тёмно-зелёный свитер, который выгодно оттенял цвет её волос и глаз, и простые, но элегантные джинсы. Не слишком старательно, но и не небрежно. Идеальный баланс, на который ушло около часа.

Теперь она сидела перед туалетным столиком, сражаясь с прядями волос. Они то казались ей слишком пушистыми, то слишком плоскими. Она то распускала их, то снова собирала в небрежный пучок, оставляя несколько прядей, обрамляющих лицо.

– Остановись, ты прекрасна, – мягко сказала Элизабет, появляясь в дверях с чашкой чая для дочери. – Ты перестараешься и выдохнешься до его прихода. Выпей. Успокой нервы.

Рэйчел с благодарностью приняла чашку. Её руки действительно немного дрожали. Она посмотрела на часы. Без пятнадцати семь. Сердце ёкнуло. Совсем скоро.

Она подошла к окну в своей комнате, выходящему на улицу, и приоткрыла штору. На тротуаре горели фонари, окрашивая снег в оранжевый свет. Было тихо и пустынно. Где-то там, в вечернем городе, к её дому шёл Адам. Парень с тёплыми глазами и гитарой, который перевернул её привычный мир с ног на голову за несколько недель.

Она глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь в коленях. Это было не просто волнение. Это была смесь страха, радости и предвкушения. Она хотела, чтобы этот вечер был идеальным. Хотела, чтобы он увидел в ней не просто официантку из кофейни или однокурсницу, а интересного собеседника, девушку, с которой ему захочется провести не только этот вечер, но и многие следующие.

И в глубине души, несмотря на всю панику и сомнения, она знала – она ждала этого больше, чем чего-либо ещё за последние несколько лет.

Выйдя из общежития загодя, Адам не стал вызывать такси и не пошел короткой дорогой. Ему нужно было время, чтобы успокоить бешеный ритм сердца и перевести дух. Он свернул на тихую, заснеженную аллею, ведущую в сторону Олд-Пайн-роуд. Вечерний воздух был холодным и чистым, а снег мягко хрустел под подошвами его ботинок. С каждым шагом он мысленно повторял: «Всё будет хорошо. Всё будет хорошо».

На его пути встретился небольшой цветочный магазин «Флора», витрина которого сияла тёплым светом и была полна красок, контрастирующих с зимней белизной за окном. Адам, никогда не покупавший цветов девушкам (да и вообще никому), решительно толкнул дверь.

– Добрый вечер, молодой человек. Выбираете букет? – спросила она, откладывая в сторону спицы.Внутри пахло влажной землёй, зеленью и сладковатой пыльцой. За прилавком стояла пожилая женщина с добрыми глазами и вязанием в руках.

– Э-э… Да. Но я не очень разбираюсь… Мне для… для свидания.Адам растерянно оглядел море цветов.

– Да, – честно признался Адам.Женщина улыбнулась, видя его смущение. – Первое свидание?

– Тогда не стоит ничего слишком вычурного и пафосного. Что-нибудь элегантное и тёплое. Вот, посмотрите, – она указала на небольшие, аккуратные букеты из белых хризантем и жёлтых кустовых роз. – Они выглядят скромно, но очень мило. И не кричат «я тебя люблю» с порога, что, я полагаю, было бы преждевременно.

– И… и ещё одну шоколадку, пожалуйста. Небольшую.– Да, это… это как раз то, что нужно, – с облегчением сказал Адам, выбирая один из букетов. Он показался ему идеальным – нежным и искренним, как и сама Рэйчел.

– Отличный выбор, – одобрительно кивнула продавщица, завершая букет в плёнку и кладя рядом изящную шоколадную плитку в золотой фольге. – Удачи вам, молодой человек.

С букетом в одной руке и шоколадкой в другой Адам почувствовал себя более уверенно. Теперь у него были «козыри». Он вышел из магазина и уже твёрдым шагом направился к Олд-Пайн-роуд.

Ровно в 18:55 он стоял перед аккуратным домом Хэмилтонов. В окнах горел свет, и сквозь занавески в гостиной он увидел движение. Его сердце снова застучало с бешеной силой. Он глубоко вздохнул, поправил воротник рубашки (уже в сотый раз) и большим пальцем нажал на кнопку звонка.

Изнутри донёсся негромкий, мелодичный звук. Послышались шаги. Адам замер в ожидании, сжимая в слегка вспотевшей ладони стебли цветов. Дверь открылась.

– Адам, я полагаю? – сказала она. – Проходите, пожалуйста, не стойте на холоде.Дверь открылась, но вместо Рэйчел на пороге стояла её мать, миссис Хэмилтон, с тёплой, но немного изучающей улыбкой.

– Здравствуйте! Это… это вам. В знак уважения.Адам, чьи нервы были и без того натянуты как струны, на мгновение растерялся. Он машинально протянул букет цветов, который держал в руке.

– Какая любезность! Спасибо, Адам. Рэйчел почти готова. Проходите в гостиную.Элизабет Хэмилтон мягко улыбнулась, принимая цветы.

Он зашёл в прихожую, снимая ботинки и чувствуя, как его ладони снова становятся влажными. Из гостиной доносился тихий звук телевизора. Когда он вошёл, его встретил взгляд Майкла Хэмилтона, который сидел в кресле с газетой на коленях, но явно не читал её. Он оценивающе посмотрел на Адама, и тот почувствовал себя так, будто его сканируют рентгеновскими лучами.

– Здравствуйте, сэр, – произнёс Адам, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Адам, – кивнул Майкл. Его тон был нейтральным, но не враждебным. – Присаживайтесь. Дочь спускается.

– Рэйчел говорит, вы учитесь в Университете Клейтона. На финансиста.Адам осторожно занял место на краю дивана. В воздухе витало лёгкое напряжение. Майкл отложил газету.

– Да, сэр. На третьем курсе.

– Серьёзная профессия. Ответственная.

– Стараюсь, – коротко ответил Адам, понимая, что это не допрос, а скорее… оценка активов.

В этот момент на лестнице послышались шаги. Все взгляды устремились к входу в гостиную. На пороге появилась Рэйчел.

Она была в том самом тёмно-зелёном свитере и джинсах. Её волосы были уложены в те самые небрежные, но идеальные волны, а на лице играла смесь смущения и радости. Она увидела Адама, и её глаза засияли.

– Привет, – выдохнула она.

– Привет. Ты прекрасно выглядишь.Адам встал, и всё напряжение мгновенно улетучилось. Он видел только её.

– Спасибо, – она покраснела. – Ты тоже.

– Так вы в кино идёте? «Влюблённый Шекспир»?Майкл Хэмилтон тихо кашлянул, напоминая о своём присутствии.

– Да, папа, – кивнула Рэйчел, не отрывая взгляда от Адама.

– Хороший выбор. Интеллектуально, – с лёгкой, едва уловимой иронией заметил Майкл. – Не опаздывайте.

– Мы постараемся, – пообещал Адам, чувствуя, как возвращается уверенность.

Рэйчел накинула пальто, они попрощались и вышли на крыльцо. Дверь закрылась, оставив их одних в хрустящем морозном воздухе.

– Боже, я так нервничала! Прости, что папа… ну, ты понял.Они отошли на несколько шагов от дома, и Рэйчел обернулась к Адаму, её лицо сияло облегчением.

– Всё в порядке, – честно сказал Адам. – Он просто заботится о тебе. Это мило.

Они посмотрели друг на друга и вдруг рассмеялись. Смех снял последние остатки неловкости.

– Ну что, – сказал Адам, предлагая ей руку, – готов к Шекспиру?

– Больше, чем когда-либо, – улыбнулась она в ответ, принимая его руку.

И они пошли по заснеженной улице, их фигуры растворялись в зимних сумерках, оставляя позади тёплый свет дома и начало чего-то нового, неизведанного и прекрасного. Их первое свидание началось.

Они шли по заснеженным тротуарам, и их совместное дыхание превращалось в маленькие облачка пара, которые смешивались в холодном воздухе. Первые несколько минут они шли в лёгком, но комфортном молчании, наслаждаясь простой радости близости.

– Знаешь, – начала Рэйчел, наконец нарушая тишину, – я до сих пор немного не верю, что мы идём в кино. Обычно мои вечера – это или работа, или бесконечные эскизы в комнате.

– А мои – учебники и попытки не заснуть над конспектами, – улыбнулся Адам. – Если бы не «Лавка» и не тот случайный ноябрьский день, я бы, наверное, так и не узнал, что в Хардшильде есть такие уютные улочки. И… такие интересные люди.

– Это комплимент?Она посмотрела на него сбоку, улыбаясь.

– Само собой, – он засмеялся. – Просто… иногда кажется, что жизнь идёт по какому-то чужому сценарию. Учись, достигай, стремись. А потом ты заходишь в кофейню, и всё летит кувырком.

– В хорошем смысле? – спросила она, немного забеспокоившись.

– В самом лучшем, – уверенно сказал Адам. – Как будто кто-то наконец-то перевернул страницу и показал, что в книге есть куда более интересные главы.

– А ты не боялся? – вдруг спросила Рэйчел, слегка прижимаясь к нему, чтобы уступить дорогу пробегавшему мимо псу с хозяином. – Подойти ко мне в тот первый раз? Ты выглядел таким… растерянным.Они дошли до небольшого сквера, путь через который был короче. Фонари здесь были реже, и снег лежал нетронутым белым покрывалом.

– Боялся до смерти, – признался он. – Я думал, что у меня язык отсохнет, и я так и останусь сидеть с немым взглядом, как идиот. Спасибо твоему горячему шоколаду, он меня спас.

– О, значит, это была стратегия! – она подтолкнула его плечом. – Использовать мою профессиональную слабость, чтобы завоевать моё сердце.

– Работает? – он поднял бровь, играя вдоль.

– Пока что неплохо, – с лёгким румянцем ответила она.

Они вышли с другой стороны сквера, и перед ними, сияя неоновыми огнями, возник кинотеатр «Капитолий». На его фасаде красовался постер «Влюблённого Шекспира» с молодыми и красивыми лицами главных героев.

– О, мы пришли пораньше! – обрадовалась Рэйчел, глядя на большие часы над входом. До начала сеанса оставалось минут пятнадцать.

– Два билета на «Влюблённого Шекспира», пожалуйста, – сказал он кассиру, чувствуя странную гордость, произнося эти слова.Войдя внутрь, их обволокла знакомая атмосфера кинозалов – запах попкорна, сладкой ваты и чистящего средства для ковров. Адам мягко направил её к кассе.

– А теперь главный вопрос… С чем будем попкорн? С карамелью или с сыром?Получив заветные бумажные билеты, он повернулся к Рэйчел.

– О, это самый сложный выбор вечера! – воскликнула она, делая вид, что глубоко задумалась. – Думаю… карамель. На сладкое настроение.

– Одну большую карамельную, пожалуйста, – заказал Адам у стойки с закусками, обмениваясь с Рэйчел весёлым взглядом.

С двумя билетами в одной руке и огромным ведром сладкого попкорна в другой, он почувствовал себя настоящим победителем. Они отошли в сторону, чтобы дождаться объявления своего зала, и Адам не мог оторвать глаз от её сияющего лица, освещённого неоновым светом. Все учебники, все формулы, все лекции отошли на второй план. В этот момент существовали только они двое, тёплый запах попкорна и предвкушение волшебного вечера, который только начинался.

Зал погрузился во тьму, и на огромном экране начали мелькать трейлеры. Адам и Рэйчел устроились в своих креслах как раз посередине – не слишком близко к экрану и не на задних рядах, где обычно прятались парочки. Сладкий запах карамельного попкорна витал между ними.

(А теперь, дорогой читатель, вы наверняка задаётесь вопросом: откуда у студента, пусть и образцового, средства на регулярные походы в кофейню, цветы, шоколадки и кино? Всё просто. Адам Уилсон был не только умён, но и практичен. Летом, после второго курса, он не поехал отдыхать, а устроился помощником бухгалтера в одной из местных фирм Хардшильда. Всё лето он провёл за обработкой первичных документов и изучением тонкостей налогового учёта, откладывая каждую заработанную копейку. Когда учёба возобновилась, его начальник, оценив его усердие и острый ум, предложил ему гибкий график: два дня в месяц после пар Адам помогал ему готовить отчёты для совета директоров. Работа была сложной, но платили за неё достойно. Эти деньги и стали его личным «фондом», который позволял ему чувствовать себя увереннее, а сейчас – спокойно оплачивать этот вечер, не думая о стоимости билетов или попкорна.)

Вернёмся в зал. По мере того как начинался фильм, нарастало лёгкое, почти электрическое напряжение. Их руки лежали на подлокотниках, и мизинцы оказались в сантиметре друг от друга. Адам украдкой посмотрел на Рэйчел. Свет от экрана играл на её лице, отражался в широко раскрытых глазах. Она улыбалась, глядя на остроумные диалоги и комедийные сцены.

В один из таких моментов, когда они оба засмеялись над очередной выходкой молодого Шекспира, его рука невольно сдвинулась и накрыла её. Он замер, боясь пошевелиться. Рэйчел не отняла свою. Наоборот, её пальцы слегка пошевелились под его ладонью, принимая его прикосновение. Больше они не смотрели друг на друга, уставившись в экран, но всё их внимание было сосредоточено на этой одной точке соприкосновения – тёплой, живой и невероятно значимой.

Во время особо трогательной сцены, где герои признавались друг другу в любви, Адам почувствовал, как Рэйчел слегка сжала его руку. Он ответил тем же. В полумраке зала, под звуки красивой музыки и шепот актёров с экрана, между ними произошёл безмолвный диалог, куда более красноречивый, чем любые слова.

Когда фильм закончился и зал залился светом, они не сразу двинулись с места, словно не желая разрушать возникшую между ними магию.

– Это было… потрясающе, – прошептала Рэйчел, наконец поворачиваясь к нему. Её глаза сияли.

– Да, – согласился Адам, всё ещё чувствуя тепло её руки в своей. – Актёры, сюжет… всё.

Он смотрел на неё, и в его словах был двойной смысл. Она это поняла и опустила глаза, смущённо улыбаясь.

Они медленно вышли из зала вместе с толпой, их руки теперь были сплетены естественно, как будто так и должно было быть. Вечер только начинался, и впереди их ждала ещё как минимум чашка кофе и долгая прогулка под зимними звёздами, но Адам уже понимал – этот вечер, этот фильм и это прикосновение рук он запомнит навсегда. Это был тот самый момент, когда симпатия перешла во что-то большее, во что-то настоящее.

После сеанса они вышли на улицу, и вечерний Хардшильд встретил их тишиной и морозной свежестью. Они пошли по направлению к её дому, и их разговор тек легко и непринуждённо – они делились впечатлениями от фильма, смеялись над запомнившимися моментами, обсуждали актёров. Но под всей этой лёгкостью в Адаме бушевала настоящая буря.

Каждый шаг, приближавший их к дому на Олд-Пайн-роуд, отдавался в нём гулким эхом. Внутри него звучал настойчивый, неумолимый голос: «Сейчас. Скажи ей сейчас. Если не сейчас, то когда?» Он чувствовал, что этот момент, этот идеальный вечер, не должен закончиться просто вежливым «спасибо» у порога. Он должен был стать началом.

Когда до её дома оставалось несколько сотен метров, они свернули на тихую, почти безлюдную улочку. Машины проезжали редко, лишь изредка мелькали огни такси. Снег поглощал все звуки, создавая ощущение нереальной, хрустальной изоляции. Они шли под колеблющимся светом старого фонаря, отбрасывающего на снег длинные, танцующие тени.

– Рэйчел, – произнёс он, и его голос прозвучал немного хрипло.И тут Адам остановился. Резко. Его сердце колотилось так, что, казалось, было слышно в зимней тишине.

– Что такое?Она обернулась к нему, её лицо в свете фонаря выражало лёгкое удивление.

– Я должен тебе кое-что сказать. С того самого дня, как я впервые зашёл в «Лавку»… с той самой секунды, как ты повернулась ко мне и улыбнулась… я перестал быть самим собой. Вернее, я наконец-то им стал. Ты ворвалась в мою упорядоченную, скучную жизнь, как ураган, и перевернула всё с ног на голову. И я… – он замолчал, пытаясь найти самые верные слова, – я не просто влюбился в тебя с первого взгляда. Я будто прозрел. Всё обрело смысл. И этот смысл – ты.Он сделал глубокий вдох, собираясь с духом, и посмотрел ей прямо в глаза.

Он выдохнул, и всё его существо напряглось в ожидании.

– Адам… Я… Я думала, что я одна так чувствую. С того дня, как ты начал приходить снова и снова, и мы говорили обо всём на свете… Мой мир тоже изменился. Он стал ярче. Теплее. В нём появилась музыка. Твоя музыка.Рэйчел слушала его, не шелохнувшись. Её глаза были широко раскрыты, в них плескалось смятение, недоверие и какая-то новая, глубокая нежность. Она медленно покачала головой, и на её губах дрогнула улыбка.

Они стояли друг напротив друга, разделённые сантиметрами замерзшего воздуха, но ощущая такое единение, какого никогда прежде не знали. Всё вокруг – город, ночь, снег – перестало существовать.

И тогда Адам, не в силах больше сдерживаться, сделал последний шаг. Он мягко взял её лицо в свои руки. Его пальцы дрожали. Он видел, как её глаза закрываются, и её ресницы легли тёмными полумесяцами на щёки. Он наклонился…

Их первый поцелуй был не страстным и не стремительным. Он был медленным, нежным, почти вопрошающим. Это было прикосновение, которое искало и нашло ответ. Это было молчаливое обещание, клятва, данная без слов под холодным зимним небом. В нём была вся накопившаяся за эти недели тоска, всё облегчение от признания и вся надежда на будущее.

Когда они наконец разомкнули губы, они ещё несколько секунд стояли, прижавшись лбами друг к другу, их дыхание смешивалось в одно белое облачко.

– Значит, это правда, – прошептал Адам, не в силах сдержать счастливую улыбку.

– Это правда, – тихо ответила Рэйчел, и её глаза сияли ярче всех звёзд на небе.

Они снова пошли к её дому, но теперь их руки были сплетены намертво, а плечи плотно прижаты друг к другу. Им больше не нужно было ничего говорить. Всё было сказано. Начиналась новая глава. Глава под названием «мы».

Они шли к её дому, и мир вокруг казался им залитым мягким, золотистым светом, исходящим от их только что рождённого чувства. Их руки были сплетены, плечи соприкасались, и они тихо перешёптывались, обмениваясь словами, которые были нужны не для смысла, а просто чтобы слышать голос друг друга.

Именно в этот момент, когда они поворачивали на Олд-Пайн-роуд, Адам на секунду обернулся, чтобы бросить взгляд на тёмный переулок, который они только что прошли. И его взгляд зацепился за что-то.

Там, в глубине узкой улицы, отбрасывая длинную искажённую тень под одиноким фонарём, стояла чёрная, неподвижная фигура. Слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, но достаточно отчётливо, чтобы понять – она смотрела прямо на них. В этой позе была каменная, зловещая неподвижность, контрастирующая с их счастливой, живой близостью.

Лёд пробежал по спине Адама. Его пальцы инстинктивно сжали руку Рэйчел чуть сильнее.

– Что-то не так? – тихо спросила она, почувствовав его напряжение.

– Нет… – он заставил себя улыбнуться, отводя взгляд от тёмного силуэта. – Показалось. Просто… кто-то стоит там.

– Где? Никого нет.Рэйчел лениво обернулась.

Адам снова глянул на переулок. Он был пуст. Тень исчезла. Словно её и не было. Только колеблющийся свет фонаря над свежевыпавшим, нетронутым снегом.

– Да… Наверное, мне просто показалось, – сказал он, но внутри него что-то ёкнуло с тревожной ясностью. Это не показалось. Кто-то действительно был там. Кто-то наблюдал.

Он попытался отогнать от себя это неприятное ощущение, сосредоточившись на тёплой руке в своей. «Нервы, – убеждал он себя. – Просто нервы и переизбыток эмоций».

– Спасибо за сегодня. За… за всё. До завтра?Они дошли до её крыльца. Под светом парадной двери Рэйчел снова казалась беззащитной и сияющей. Она подняла на него глаза.

– Насчёт завтра… Я, кажется, не смогу.Адам вздохнул, и на его лицо легла тень сожаления.

– Почему? Всё в порядке?Рэйчел заметно сникла, в её глазах мелькнуло разочарование.

– Да, да, всё хорошо! – поспешил успокоить он её, мягко взяв её за руки. – Просто… в пятницу утром приезжает мой отец, помнишь, я рассказывал? Мне нужно подготовиться, закончить черновик статьи для Клейна, прибраться в комнате… Маркус, конечно, поможет, но день будет сумасшедшим. Я не хочу торопиться или быть несобранным, когда мы увидимся снова.

– Конечно, – тихо сказала она, с лёгкой грустью. – Я понимаю. Это важно.Он смотрел на неё, боясь увидеть обиду, но увидел лишь понимание.

– Но послезавтра, – он улыбнулся, – когда всё уладится с отцом, я хочу увидеть тебя первым делом. Обещаю.

– Тогда… в субботу, – её лицо снова озарилось улыбкой. Она встала на цыпочки и быстро, нежно поцеловала его. – Удачи с отцом и со статьёй.

– Спасибо. Спокойной ночи, Рэйчел.

– Спокойной ночи, Адам.

Она скрылась за дверью. Адам стоял ещё мгновение, наслаждаясь теплом, которое оставил на его губах её поцелуй. Затем он повернулся и засвистел что-то беззаботное, направляясь в сторону общежития. В голове уже строились планы: завтрашний марафон в библиотеке, генеральная уборка в комнате…

Его шаги замедлились, когда он снова проходил мимо того самого тёмного переулка. На сей раз он не видел никого. Только одинокий фонарь и нетронутый снег. «Паранойя», – твёрдо сказал он сам себе и, засунув руки в карманы, зашагал быстрее, унося с собой и радость, и едва уловимый осадок тревоги, который, как ему хотелось верить, был всего лишь игрой света и тени.

– Молодой Уилсон! – хрипло приветствовал он его. – Вид у тебя сегодня… сияющий. Не иначе как девушка виновата. Угощаешь какую-нибудь красотку?По дороге в общежитие Адам свернул в круглосуточный мини-маркет «У Джо». Яркие лампы освещали заставленные прилавки, а за кассой сидел тот самый Джо, пожилой итальянец, вечно что-то жующий.

Адам только смущённо улыбнулся в ответ и направился к стеллажам. Он взял бутылку тёмно-рубинового вишнёвого сока, а у кондитерской витрины замер в нерешительности. Его взгляд упал на знакомую коробку с тортом «Наполеон». Слоёное тесто, заварной крем… Показалось, что это идеальное сладкое завершение и так идеального дня. Он взял и его.

– О-хо! Уже и торт в ход пошёл! – с преувеличенным одобрением в голосе проворчал Джо, пробивая покупки. – Серьёзные намерения, я смотрю.

– Не угадал, – рассмеялся Адам, расплачиваясь. – Это для моего соседа. Чтобы заткнуть ему рот после расспросов.

– А, Маркус! – Джо закатил глаза, но с явной симпатией. – Тогда тебе двух «Наполеонов» надо было брать! Одним он не отвлечётся.

С пакетом в руке Адам уже через десять минут поднимался по лестнице своего общежития. Он толкнул дверь и застал ту же картину: Маркус сидел на полу, но на этот раз не с паяльником, а с учебником по высшей математике, и с таким выражением лица, будто книга его лично оскорбила.

– Ну что? – он отложил учебник с явным облегчением. – Докладывай по всей форме! И начинай с самого главного. Что в пакете?Услышав скрип двери, Маркус поднял голову. Его взгляд мгновенно переметнулся на пакет в руке Адама, а затем на его сияющее лицо.

– Вишнёвый сок. И… «Наполеон».Адам поставил пакет на стол и начал выкладывать покупки.

– «Наполеон»! Это уже не просто свидание, это государственный переворот в твоей личной жизни! – Он придвинулся ближе, его глаза сузились с притворной подозрительностью. – Так. Пропускаем все скучные формальности вроде фильма и попкорна. Переходим к главному. Тот самый момент. Под фонарём. Было?..Маркус свистнул.

Адам не смог сдержать глупую улыбку, глядя в пол. Он кивнул, всё ещё не веря, что это произошло наяву.

– И?! – Маркус почти взвыл от нетерпения, хватая его за плечо. – Не тяни, детализируй! Кто первый? Как это случилось? Она тебя или ты её? Длительность? Примерная высота наклона головы в градусах? Я требую полный отчёт!

– Я… я сказал ей всё. Как встретил её, что чувствовал все эти недели. А она… она сказала, что чувствует то же самое. А потом… я не знаю, как это вышло. Я просто взял её лицо в руки и… – он сделал паузу, снова переживая то головокружительное мгновение.Адам сдался. Он откинулся на кровать, закрыл глаза и снова перенёсся в тот момент.

– И?.. – Маркус замер, затаив дыхание.

– И я поцеловал её. А она… ответила.

– ДА! Вот это поворот! Наконец-то, Уилсон! Целых три года, а ты наконец-то поцеловал кого-то сложнее учебника по термодинамике!Комната на секунду замерла. Потом Маркус разразился торжествующим рёвом.

– Отстань, – рассмеялся Адам, но его уши горели.

– Ни за что! – Маркус схватил коробку с тортом и с силой отломил огромный кусок, словно это был победный торт. – Это исторический момент! Так, продолжай. Каково это? На вкус как? На вишнёвый сок похоже? На попкорн с карамелью?

– Марк, заткнись, – Адам сгрёб с пола подушку и швырнул в него, но смех душил его. – Это было… идеально. Просто идеально. Я больше ничего не помню. Только её губы.

– О-хо-хо! «Только её губы»! – передразнил его Маркус, с наслаждением жуя торт. – Смотри-ка, из нашего робота-отличника получился настоящий романтик! Ладно, не буду тебя травить. Я реально за тебя рад. – Он стал серьёзнее. – Правда. Она классная. И вы отлично подходите друг другу.

– Спасибо, – тихо сказал Адам, и эти слова были наполнены настоящей благодарностью.

Они доели торт, и Адам, поддавшись на уговоры, ещё раз, уже с новыми красочными деталями, рассказал о том самом поцелуе. Комната наполнилась их смехом и лёгкостью. И даже тёмный силуэт в переулке на какое-то время отступил в тень, не в силах соперничать со светом, который исходил в эту ночь от Адама Уилсона.

Дверь закрылась за спиной, отсекая мирный свет прихожей от ночной прохлады. Рэйчел прислонилась спиной к двери, и по её лицу расплылась счастливая, задумчивая улыбка. Весь вечер она чувствовала себя легко и свободно, как давно уже не чувствовала.

– Рэйчел, это ты?Из гостиной донёсся голос отца.

– Да, папа, – ответила она, заставляя себя оттолкнуться от двери и войти в светлую комнату.

Оба родителя смотрели на неё. Элизабет с лёгкой улыбкой, Майкл – с привычной сдержанной оценкой в глазах. Итан, к счастью, уже спал.

– Ну как? – спросила мать, откладывая книгу. – Понравился фильм?

– Очень, – ответила Рэйчел, её голос звучал спокойно и тепло. – Актёры великолепны, а диалоги такие живые и остроумные.

– По твоему лицу видно, что вечер удался. Молодой человек тебе понравился?Майкл хмыкнул.

– Он очень интересный собеседник. У нас много общего, хотя наши миры такие разные. Мы можем говорить обо всём на свете, и это так… легко. Мы стали настоящими друзьями.Она кивнула, садясь в кресло напротив.

– Я рада, солнышко. Хороший друг – это большая ценность. А он действительно кажется серьёзным и умным молодым человеком.Элизабет мягко улыбнулась.

– Да, – согласилась Рэйчел. – И с ним очень спокойно.

– Главное, чтобы это уважение было взаимным, – своим прямым, отцовским тоном добавил Майкл.

– Абсолютно, пап, – уверенно ответила она.

Она попрощалась с родителями и поднялась в свою комнату. В душе было непривычно светло и мирно. Она подошла к окну и отодвинула занавеску, бессознательно надеясь увидеть его силуэт на пути к общежитию. Улица была пуста. Но её взгляд скользнул чуть дальше, к тому самому тёмному переулку. На секунду ей показалось, что там мелькнуло движение. Какая-то тень отделилась от стены и скрылась в глубине. «Кот, наверное», – мелькнула мысль. Или пьяный прохожий. Она пожала плечами и отпустила занавеску.

Она не могла уснуть. Она включила свой бумбокс, вставила кассету с его сборником и легла в кровать, слушая его гитару. Эти мелодии теперь звучали по-новому – в них было больше тепла и надежды. Она взяла свой альбом и на чистой странице стала рисовать. Она рисовала не его портрет, а общие впечатления от вечера: очертания кинотеатра, два силуэта, идущие по заснеженной улице, и ощущение лёгкости, которое она испытывала.

Она засыпала с карандашом в руке и с тихой радостью в сердце. В её жизни появился настоящий друг, человек, с которым было хорошо и интересно. И это было прекрасно.

Но глубоко внутри, в самом дальнем уголке её сознания, куда не доходил даже свет от её безмятежности, шевельнулся тот самый, едва заметный холодок. Холодок от тени в переулке, которую она так легко отмахнула. Она не знала, что это семя. Семя будущего кошмара, которое только что было посажено в, казалось бы, плодородную почву её newfound дружбы и покоя.

IX

Среда началась для Адама с того, что он сам открыл глаза за пятнадцать минут до будильника. В комнате было ещё темно, но его переполняла странная, бодрая энергия, исходившая из самого сердца, из памяти о вчерашнем вечере.

Он тихо встал и на цыпочках вышел на общую кухню. Сегодня ему захотелось сделать всё правильно. Он поджарил сосиски, сделал яичницу-болтунью и нарезал свежий хлеб. Запах кофе и еды медленно заполнил пространство.

– Марк. Подъём.Ровно в 7:15, с двумя подносами в руках, он вернулся в комнату. Маркус храпел, уткнувшись лицом в подушку. Адам поставил поднос с едой на тумбочку и мягко тряхнул его за плечо.

– Ты… приготовил завтрак? Сам? – Он сел на кровати. – Ладно, признавайся. Вчера было что-то большее, чем «просто друзья». С таким лицом не просыпаются.Маркус медленно перевернулся, протёр глаза и уставился на поднос, потом на Адама с его глупой улыбкой.

– Может быть, – уклончиво ответил он.Адам откусил тост, пытаясь сохранить невозмутимость, но его выдавала улыбка.

– «Может быть», – передразнил его Маркус, начиная есть. – Я же знаю, что вы целовались. Не притворяйся. Я рад за тебя. Даже если теперь ты будешь будить меня в семь утра.

В это же утро в доме на Олд-Пайн-роуд пахло корицей, свежей выпечкой и чем-то уютным, что бывает только в домах, где живут дружные семьи. Рэйчел спустилась на кухню, ведомая этим аппетитным ароматом.

– Доброе утро, солнышко! – Элизабет, стоя у плиты, переворачивала на сковороде золотистые, идеально пропечённые круассаны. Рядом дымилась кастрюлька с овсяной кашей. – Садись, сейчас всё будет готово.

Рэйчел улыбнулась, чувствуя, как это домашнее тепло наполняет её с самого утра. Она села за стол, где уже сидел Итан, увлечённо уничтожавший свой круассан с вареньем.

– Выспалась? – спросил Майкл, не отрываясь от утренней газеты, но его вопрос прозвучал участливо.

– Очень, – кивнула Рэйчел, наливая себе стакан апельсинового сока.

– Ну, и как твой… друг? – спросила она с лёгким, едва уловимым подмигиванием.Элизабет поставила перед ней тарелку с круассаном и овсянкой, щедро сдобренной ягодами.

– Всё хорошо, мам. Мы хорошо провели время.Рэйчел почувствовала, как по щекам разливается лёгкий румянец. Она взяла вилку, чтобы скрыть смущение.

– Кино ему понравилось? – настойчиво поинтересовался Итан, ненадолго оторвавшись от еды.

– Да, кажется, да.

– Главное, чтобы он тебя ценил, – сказал он своим обычным, немного суровым тоном, но в его глазах читалось одобрение.Майкл отложил газету и внимательно посмотрел на дочь. Он видел ту самую, новую лёгкость в её движениях, то, как уголки её губ непроизвольно тянутся вверх.

– Он ценит, пап, – тихо, но уверенно ответила Рэйчел.

– Ладно, команда, собираемся. Через пять минут выезд.Завтрак прошёл в спокойной, уютной атмосфере. Когда тарелки опустели, Майкл отложил газету и поднялся.

Началась привычная утренняя суета. Элизабет быстро помыла посуду, Итан побежал собирать рюкзак, а Рэйчел понесла свои вещи в прихожую. Через несколько минут все устроились в семейном седане. Майкл завёл мотор, и машина тронулась с места, разрезая утренний морозный воздух.

– Не дерись на перемене и слушай учителей! – крикнула ему вслед Элизабет из окна машины.Первой остановкой была школа Итана.

– Ага, ага! – махнул рукой Итан и скрылся за дверями школы.

– Удачи, мам! – сказала Рэйчел.Следующей высадили Элизабет у здания городской школы, где она преподавала.

– Спасибо, родная! Хорошего дня!

– До свидания, пап, – сказала Рэйчел, открывая дверь. – Спасибо, что подбросил.Наконец, машина подъехала к Хардшильдскому колледжу искусств.

– Не за что. Удачи, – кивнул Майкл.

Рэйчел улыбнулась, кивнула в ответ и вышла из машины. Она постояла секунду, глядя, как машина отца скрывается в утреннем потоке, а затем повернулась и пошла к входу в колледж, чувствуя себя собранной и готовой к новому дню. Этот утренний ритуал – завтрак с семьёй и совместная поездка – был ещё одним кирпичиком в фундаменте её жизни, который сейчас казался таким прочным и надёжным.

10:00 аудитория 304 в главном корпусе Университета Клейтона была залита утренним светом, падающим из высоких окон. Профессор Картер, суховатый мужчина с седыми бакенбардами, монотонно вел лекцию по корпоративным финансам, рисуя мелом сложные схемы слияний и поглощений.

Адам сидел, уставившись в конспект, но его рука была неподвижна. На чистом листе он уже пятый раз выводил букву «R». Весь его мир сузился до воспоминания о вчерашнем вечере: о её смехе, о том, как её рука лежала в его, о том, как свет фонаря падал на её ресницы, когда она закрыла глаза…

Внезапный удар локтем в бок вернул его в реальность.

– Эй, Шекспир, – прошипел Маркус, не отрывая взгляда от лектора. – Ты либо спишь с открытыми глазами, либо сочиняешь сонет. В любом случае, Картер уже второй раз смотрит в нашу сторону.

Адам вздрогнул и сфокусировался на доске. Цифры и стрелки сливались в непонятную абстракцию.

– Я слушаю, – пробормотал он.

– Ага, конечно, – фыркнул Маркус. – И я, значит, тоже слушаю, а не вижу, как ты рисуешь сердечки на полях. Держись, приятель, а то он тебя сейчас вызовет.

Предчувствие Маркуса оказалось вещим.

– Мистер Уилсон! – голос профессора Картера прозвучал, как хлыст. – Будьте так добры, просуммируйте для нас ключевые финансовые риски при hostile takeover.

Адам медленно поднялся. В голове была пустота. Он видел, как Маркус лихорадочно тыкает пальцем в свой конспект, показывая на нужный абзац, но слова не складывались в смысл.

– Риски… э-э… включают… отток ключевого персонала и… падение рыночной стоимости…

– Блестяще, – сухо прервал его Картер. – Вы только что описали последствия, а не риски. Мистер Рейнольдс, может, вы поможете вашему… мечтательному другу?

Маркус, к счастью, был готов и бойко выдал четкий ответ. Адам с облегчением рухнул на стул.

– Что с тобой? – прошептал Маркус, когда Картер снова повернулся к доске. – Ты же обычно этот материал щелкаешь как орешки. Её чары всё ещё действуют?

– Заткнись, – беззлобно буркнул Адам, но не мог сдержать улыбку. Он посмотрел в окно на заснеженные крыши Хардшильда. Где-то там была она. Возможно, сейчас рисует в своей студии или смеется с подругами. И мысль об этом была слаще любой лекции о высоких финансах.

– Ладно, наслаждайся своим опьянением, – покачал головой Маркус. – Но соберись, а то тебя вышвырнут с пары. И помни, после завтра твой старик приезжает. Ему вряд ли понравится, если его золотой мальчик будет красоваться в списках на отчисление.

Упоминание об отце заставило Адама вздрогнуть. Он с силой тряхнул головой, как бы отряхиваясь от грез, и с новым решительным видом уставился на доску. Он снова стал Адамом Уилсоном, студентом-отличником. Но теперь внутри этого отличника жил другой человек – тот, кто знал вкус её губ и ценность простого совместного молчания под зимним небом. И этот человек был гораздо, гораздо счастливее.

После лекции по истории искусств, которая показалась Рэйчел невероятно скучной и затянутой, она встретилась со своей подругой Лизой в зимнем саду колледжа. Это было их излюбленное место – залитая светом стеклянная галерея с пальмами, где можно было укрыться от зимнего холода и поговорить.

– Ну, так что там вчера было? Ты вся сегодня светишься, как новогодняя гирлянда. Парень из кофейни опять приходил? Вы наконец перестали переливать из пустого в порожнее?Они устроились на деревянной скамье, и Лиза, вытащив из рюкзака яблоко, тут же начала допрос:

– Мы ходили в кино, – начала она, стараясь говорить спокойно.Рэйчел не смогла сдержать улыбку. Она смотрела на заснеженный двор через стеклянную стену, но видела совсем другую картину – тёплый свет фонаря и его глаза.

– В кино? Уже прогресс! – Лиза с интересом откусила кусок яблока. – И? Он скучный зануда, каким и казался? Весь вечер рассказывал о биржевых индексах?

– Нет! – Рэйчел даже немного возмутилась. – Вовсе нет. Он… он совсем другой. Мы смотрели «Влюблённого Шекспира», и он смеялся в тех же моментах, что и я. А после… мы просто гуляли и разговаривали. Обо всём. О книгах, о музыке, о том, чего мы хотим от жизни.

Она замолчала, вспоминая тот момент под фонарём. Её пальцы сами потянулись к губам.

– Погоди-ка. Ты что-то скрываешь. Твои глаза делаются вот такими огромными, когда ты врешь. Что-то случилось? Что-то большее, чем просто «гуляли и разговаривали»?Лиза заметила этот жест. Её глаза расширились.

– Он… он взял меня за руку. А потом… мы поцеловались.Рэйчел сдалась. Она наклонилась к подруге и прошептала:

– Вот это да! Рэйчел Хэмилтон! Наконец-то! И как? Как это было?Лиза ахнула, чуть не выронив яблоко.

– Это было… – Рэйчел искала нужное слово, но все слова казались слишком бледными. – Идеально. Как будто… всё встало на свои места. Мы не просто целовались. Мы… понимали друг друга без слов.

– О-хо-хо! – Лиза откинулась на спинку скамьи с довольным видом. – Значит, мистер Финансист оказался настоящим романтиком. Я рада за тебя! Наконец-то кто-то достойный, а не эти вечно ноющие художники с дырой в кармане и вечным кризисом самоопределения.

– Он не просто романтик, – задумчиво сказала Рэйчел. – Он… настоящий. И с ним спокойно.

Их разговор прервал звонок, возвещающий о начале следующей пары. Они собрали свои рюкзаки и, продолжая весело болтать, направились в студию на занятие по живописи. Рэйчел шла по коридору с необычайной лёгкостью. Поделиться своим счастьем с подругой было последним штрихом, который сделал этот день по-настоящему совершенным. Впереди её ждала вторая пара, вечер дома и тихая уверенность, что в её жизни наконец-то всё идет так, как должно.

В 13:30, плотно пообедав в столовой, Адам и Маркус вышли на улицу. План был ясен и суров: отправиться в городскую библиотеку и, наконец, погрузиться в курсовую по риск-менеджменту с головой. Но едва они сделали несколько шагов по промёрзшему тротуару, как Адам замедлил ход. Его взгляд непроизвольно потянулся в сторону Третьей улицы.

– Эй, куда это мы? – Маркус тут же насторожился, хватая его за рукав. – Библиотека в другую сторону. Ты же сам сказал, что сегодня шутить нельзя, завтра отец, а работа не готова.

– Я знаю, – вздохнул Адам, но его ноги, казалось, сами несли его к «Лавке». – Марк, я просто… одним глазком. На пять секунд. Я просто хочу убедиться, что она там, что всё в порядке.

– Уилсон, опомнись! – Маркус встал перед ним, как скала. – Ты сейчас похож на того самого мотылька, который летит на огонь. У тебя завтра дедлайн по курсовой, а послезавтра – встреча с отцом! Ты что, хочешь провалить и то, и другое?

– Пожалуйста, – в голосе Адама прозвучала такая искренняя, почти отчаянная мольба, что Маркус сдался. Он закатил глаза с таким драматизмом, будто играл в шекспировской трагедии.

– Ладно! Пять минут! Только посмотреть издалека и сразу же марш в библиотеку! И ни шагу с места! Понял?

Они свернули за угол и заняли позицию в паре десятков метров от входа в «Лавку». Через большое окно было прекрасно видно зал. И там, за стойкой, двигалась она. Рэйчел, с подносом в руках, что-то рассказывала улыбающимся клиентам. Даже с такого расстояния было видно, как она сияет.

Адам замер, и всё его существо наполнилось странным, тёплым спокойствием. Он просто смотрел, как она живёт своей обычной жизнью, и этого было достаточно, чтобы его собственный мир встал на место.

– Ну что, доволен? – прошипел Маркус, поглядывая на часы. – Прошло уже целых две минуты. Мы можем идти?

– Ещё минуточку, – попросил Адам, не в силах оторвать взгляд.

– Всё, представление окончено. Теперь – учёба.Ровно через пять минут Маркус решительно взял его под локоть и развернул в сторону библиотеки.

Адам позволил себя увести, последний раз обернувшись на светящуюся витрину кофейни. Этого короткого свидания взглядом хватило, чтобы зарядиться энергией на весь оставшийся день.

В библиотеке они засели в одном из дальних кабинетов, заваленном книгами и распечатками. Маркус, как надёжный часовой, следил, чтобы Адам не отвлекался. И это сработало. Мысль о том, что он выполнил свой долг и заслужил вечер покоя, а также образ Рэйчел за работой, помогли Адаму наконец-то сосредоточиться. Слова и цифры обрели смысл, параграфы складывались в логичные структуры.

Они просидели в полной тишине до самого вечера, пока библиотекарь не объявила о закрытии. Выйдя на улицу затемно, Адам почувствовал не только усталость, но и глубокое удовлетворение. Курсовая была практически готова. Завтра он встретит отца с чистой совестью. А послезавтра… послезавтра он снова увидит её. И на этот раз им не придётся ограничиваться взглядами издалека.

Выйдя на улицу затемно, Адам почувствовал не только усталость, но и глубокое удовлетворение. Курсовая была практически готова. Завтра он встретит отца с чистой совестью. А послезавтра… послезавтра он снова увидит её. И на этот раз им не придётся ограничиваться взглядами издалека.

– Ну, вот теперь всё хорошо, – с облегчением выдохнул Маркус, закидывая рюкзак за спину. – Можем спокойно поужинать и пойти в нашу любимую забегаловку. – Он хлопнул Адама по плечу и с напустной важностью провозгласил: – Друг мой, господин Ромео, сегодня я тебя угощаю! После такого трудового подвига полагается награда. Поужинаем по-студенчески: сытно и без изысков.

Адам рассмеялся. Усталость как рукой сняло, сменившись предвкушением простого и приятного вечера в компании лучшего друга. Мысль о горячей, жирной пище после часов, проведенных над книгами, казалась раем.

– Только без этого «Ромео», – взмолился он, но глаза его смеялись. – Ладно, уговорил. Иду на твоё угощение. Только, чур, у Андрея! Его чебуреки – это единственное, что может вернуть к жизни после восьми часов в библиотеке.

– Будем есть чебуреки у Андрея, – торжественно пообещал Маркус, уже направляясь в сторону знакомой закусочной. – И картошку фри. И даже два куска того самого, пропитанного маслом торта «Наполеон». Ты сегодня заслужил.

Они зашагали по вечерним улицам, два студента, успешно одолевшие один из многочисленных учебных фронтов. Адам чувствовал, как приятная усталость в мышцах смешивается с лёгкостью на душе. Впереди был простой ужин, болтовня ни о чём, а где-то на горизонте, всего через день, маячила ещё одна, куда более волнительная и желанная встреча. Но сейчас Адам позволял себе просто жить этим моментом – быть молодым, свободным и безнадёжно голодным в компании друга, который всегда прикроет ему тыл.

………

Четверг в Университете Клейтона встретил Адама не зимним солнцем, а тяжелыми свинцовыми тучами, нависшими над главным корпусом, словно отражение грядущего испытания. Воздух в аудитории 417, где проходила защита курсовых по риск-менеджменту, был густым и спертым, пах старыми книгами, дешевым кофе и человеческим напряжением.

– Успокойся, – Адам положил свою аккуратную, переплетенную папку на колени. – Ты все знаешь. Ты три дня не вылезал из библиотеки.Адам и Маркус заняли места в конце ряда. Маркус, верный своей природе, лихорадочно листал свои черновики, испещренные пометками, сделанными его неразборчивым почерком. – Слушай, если я забуду формулу хеджирования валютных рисков, ты кашляни, а? – прошипел он, нервно постукивая ногой по ножке стула. – Или сделай вот такое лицо, как у того карпа на рынке, помнишь?

Но его собственное спокойствие было обманчивым. Внутри все было сжато в тугой, трепещущий комок. Не от страха перед защитой – его работа была безупречна, и он это знал. Его грызло другое. Предстоящая встреча с отцом, нависающая как дамоклов меч, и навязчивый, холодный образ тени в переулке, который он так и не смог до конца отогнать. И конечно, мысль о Рэйчел. О том, что всего через день он снова увидит ее.

Один за другим студенты выходили к кафедре. Профессор Клейн, восседающий за столом президиума вместе с ассистентом, слушал, изредка задавая точные, колющие вопросы. Его знаменитая монокля, которую он использовал для драматического эффекта, сегодня покоилась в жилетном кармане, но ее отсутствие лишь подчеркивало пронзительность его взгляда.

Маркус вздрогнул, как от удара токсом, и, шмыгнув носом, побрел к кафедре, напоминал осужденного, бредущего на эшафот.– Рейнольдс! – раздался голос ассистента.

Адам откинулся на спинку стула, стараясь не слушать. Его взгляд блуждал по аудитории: по строгим портретам экономистов прошлого на стенах, по запотевшим от дыхания студентов окнам, за которыми кружилась зимняя крупа. Он видел не это. Он видел ее улыбку. Слышал не бормотание Маркуса, а ее смех. Он снова почувствовал под пальцами шелковистость ее волос и холодок ее щеки в морозном воздухе.

«Сосредоточься, Уилсон, – сурово приказал он себе. – Сейчас твой черед».

– Всё, я мертв. Но, кажется, меня похоронят с почестями, – выдохнул он.Выступление Маркуса прошло, как ураган. Он сыпал терминами, жестикулировал, на ходу исправлял собственные ошибки и в итоге, к удивлению Адама и, похоже, самого себя, блестяще ответил на каверзный вопрос Клейна о диверсификации портфеля в условиях рецессии. Он вернулся на место, вытирая платком лоб, с выражением человека, только что пережившего наводнение.

– Уилсон! Адам Уилсон!

Адам встал. Его движения были плавными, уверенными. Он подошел к кафедре, поставил папку, встретился взглядом с профессором Клейном. В глазах старика читалось привычное одобрение, смешанное с любопытством.

И Адам начал. Его голос был ровным, ясным, без единой ноты волнения. Он говорил о математических моделях оценки рыночных рисков, о вероятностных распределениях, о стресс-тестировании. Слова лились сами собой, выстроенные в идеальную, неопровержимую логическую цепь. Это был язык, на котором он думал годами. Чистый, стерильный, безопасный.

Но пока его рот произносил безупречные формулировки, его мозг, этот предатель, работал на два фронта. Каждая цифра на графике ассоциировалась с минутой, проведенной с ней. Каждое упоминание о «непредвиденных обстоятельствах» вызывало в памяти тот самый темный переулок. Он говорил о хеджировании финансовых потерь, а сам думал о том, можно ли хеджировать риск разбитого сердца.

– Таким образом, – его голос зазвучал чуть тише, но не потерял твердости, – классическая модель, основанная исключительно на количественных данных, не учитывает ключевой компонент – человеческий фактор. Иррациональность. Эмоции. Именно они зачастую становятся катализатором самых разрушительных финансовых кризисов, превращая расчетливый риск в фатальную авантюру.И вот он дошел до сути своей работы – раздела о психологических аспектах принятия рисков.

В аудитории повисла тишина. Он посмотрел на Клейна. Профессор не сводил с него глаз, его пальцы сложены домиком перед лицом.

– Продолжайте, мистер Уилсон, – мягко произнес Клейн. – Это крайне любопытно.

И в этот момент Адам понял, что говорит не просто для оценки. Он говорит о себе. О том, как он, идеальный механик, поддался иррациональному импульсу и свернул на Третью улицу. О том, как самая большая рискованная позиция в его жизни не имела никакого отношения к финансам.

– Блестяще, Уилсон. Нестандартный подход, подкрепленный безупречной аналитикой. Вы не просто описали риск, вы попытались вдохнуть в него душу. Редкое качество для будущего финансиста. Оценка «отлично». Жду вашу статью для журнала.Он закончил. Тишина стояла оглушительная. Затем Клейн медленно кивнул.

– Слышал? «Вдохнуть душу»! – прошептал тот. – Клейн от тебя в восторге. Твой отец будет пищать от удовольствия.Адам кивнул, чувствуя, как камень наконец скатывается с его плеч. Он вернулся на место под одобрительный тычок локтем Маркуса.

Отец. Да. Теперь следующее испытание. Защита была пройдена. Но главный экзамен – экзамен на право быть не просто успешным сыном, а самим собой – ждал его завтра.

Он вышел из аудитории одним из последних. Формальность была соблюдена. Курсовая сдана. Но в его голове прочно засела мысль, рожденная его же собственным докладом: самая большая угроза любым тщательно выстроенным планам – это непредсказуемый, иррациональный, прекрасный и пугающий человеческий фактор. И он только что позволил этому фактору войти в свою жизнь. Осталось узнать, к чему это приведет.

Сдав курсовую, они направились в столовую, как корабли, благополучно вернувшиеся в родную гавань после шторма. Воздух здесь был густым и влажным, наполненным паром от кухни, звоном посуды и гулким гулом сотен голосов. Запах горохового супа, подгоревшего масла и сладковатого компота создавал странный, но привычный и даже уютный коктейль.

– Победа требует калорий! – провозгласил Маркус, с воинственным видом принимаясь за свою порцию. – И гороховый суп – её верный спутник. Смотри, какой стратегический запас!

Адам молча ковырял вилкой в пюре. Куриная котлета казалась ему куском ваты, а компот – сладкой водичкой. Он механически отламывал куски хлеба – черного, потом белого, – скатывая их в плотные шарики, которые выстраивались в аккуратный ряд на краю тарелки.

– Что с тобой? – наконец оторвался от своей тарелки Маркус. – Защиту сдал на отлично, Клейн тобой пылинки сдувает, а ты сидишь, как на похоронах. Опять о ней думаешь?

– Нет, – Адам вздохнул и отодвинул тарелку. – Об отце. Завтра утром он уже будет здесь.

– А, понял. Генеральная репетиция перед смотром войск, – кивнул Маркус, заедая суп куском хлеба. – Так ты же всё для него и сделал! Идеальная курсовая, идеальная учёба, идеальные перспективы. Чего ему ещё надо?

– Именно что «идеально», – горько усмехнулся Адам. – Он почувствует подвох. Он всегда чувствует, когда что-то идёт не по плану. А последние недели… – он умолк, смотря на салатик из помидоров и капусты, где красные кусочки ярко выделялись на бледном фоне, как тревожные сигналы. – Я стал непредсказуемым. А для него это самый страшный грех.

– Слушай, если он такой всевидящий, то он должен понять главное: ты стал живым. А не роботом, который только и умеет, что конспекты писать. Это же плюс!Маркус фыркнул, отпивая компот из гранёного стакана.

– Для тебя – плюс. Для Ричарда Уилсона – сбой в системе, – Адам безнадёжно махнул рукой. – Он приедет смотреть дом, подписывать документы. А будет проверять меня. Считать очки за шкалой успеваемости.

Он посмотрел в окно столовой, на серое небо и голые ветви деревьев. Всего несколько недель назад его мир был таким же чётким и монохромным, как эта картина. А теперь в нём бушевали краски – яркие, хаотичные, пугающие и прекрасные. Краски по имени Рэйчел.

– Ладно, хватит киснуть, – решительно сказал Маркус, доедая последнюю котлету. – План такой: до вечера прибираемся в комнате, чтобы папа оценил наши спартанские условия и восхитился твоей дисциплиной. А вечером… а вечером ты берёшь гитару и репетирушь речь. Не для отца. Для себя. Чтобы помнить, кто ты, когда он начнёт тебя сканировать своим рентгеновским взглядом.

Адам слабо улыбнулся. В столовой было шумно, пахло едой и по-студенчески беспечно. Но где-то там, за стенами университета, его ждал новый, настоящий мир. И ему предстояло защитить его перед самым строгим экзаменатором – своим отцом. Он отпил глоток компота. На вкус он был таким же сладким и немного терпким, как и его собственные мысли.

Плотный обед, казалось, подарил им не столько сытость, сколько ощущение временной стабильности. Но как только они вышли на промозглый воздух, тревога Адама вернулась, обретая новую, вполне конкретную форму: билеты.

– Автовокзал? – переспросил Маркус, закутываясь в шарф. – Серьёзно? Ты что, боишься, что завтра всё студенчество Хардшильда ринется встречать твоего папу? Будет драка за билеты, как за последний экземпляр учебника Клейна перед экзаменом?

– Не шути, – буркнул Адам, ускоряя шаг. – Я не хочу зависеть от утренних очередей. Хочу, чтобы всё было идеально. Куплено, проверено, лежит в кармане.

Маркус лишь покачал головой, но последовал за ним. Путь до автовокзала занял не больше двадцати минут. Само здание, бетонное и подёрнутое городской грязью, встретило их гулом двигателей, запахом дизеля и странной, вечной суетой, свойственной всем транспортным узлам. Здесь всегда кто-то прощался, кто-то встречал, а кто-то просто ждал, и эта всеобщая переходность состояния почему-то ещё больше нервировала Адама.

Очередь в кассу была недолгой. Через пять минут Адам сжимал в руке два узких картонных билета на автобус до аэропорта имени генерала Брэдли. Он перечитал время, дату, ещё раз проверил – да, всё верно. Эти два клочка бумаги были его пропуском в день расплаты.

– Вот, – он протянул один билет Маркусу. – Теперь ты официально мой телохранитель и моральная поддержка.

– Есть, капитан. Задача ясна: обеспечить беспрепятственную и максимально нестрессовую доставку мистера Уилсона-старшего из точки А в точку Б. – Он сунул билет в карман джинсов. – И не смотри так тревожно. Всё будет в ажуре. Мы с твоим стариком поладим. Я ему про свой подводный дрон расскажу. Глядишь, инвестирует.Маркус взял билет с таким видом, будто ему вручили секретный документ.

Адам хмыкнул, но на душе стало чуть легче. Одиночество перед лицом отца было невыносимой перспективой. С Маркусом всё казалось проще, почти что авантюрой.

– Спасибо, – тихо сказал он, когда они вышли с вокзала и направились к общежитию. – Правда. Я не знаю, как бы я… один.

– Да брось, – отмахнулся Маркус, но было видно, что он тронут. – Что друзья для того? Чтобы вместе отличные курсовые сдавать и вместе с суровыми родителями разговаривать. Кстати, насчёт «вместе»… Ты точно хочешь, чтобы я торчал с вами весь день? Не помешаю вашему мужскому разговору? Отец-сын, всё такое…

– Нет! – ответил Адам быстрее и резче, чем планировал. – То есть… мне нужно, чтобы ты был рядом. Чтобы он видел, что у меня… есть жизнь здесь. Есть друг. Что я не только за учебниками сижу. И… чтобы был буфер. На случай, если разговор пойдёт не туда.

Маркус понимающе кивнул. Он всё понял. Понял безмолвный страх Адама перед оценкой, перед неизбежными вопросами о будущем, перед тем, что его новый, хрупкий мир может не выдержать столкновения с миром старого Уилсона.

– Буфером буду, – пообещал он с комичной серьёзностью. – Самый амортизирующий буфер в Хардшильде. Если что, начну рассказывать про гидравлику моего дрона. Он либо сбежит, либо уснёт. В любом случае, тебе достанется меньше.

Они шли обратно, и два картонных билета в их карманах стали материальным доказательством того, что отсчёт времени начался. Завтра. Всего через несколько часов. И от того, как пройдёт этот день, зависело всё.