Болевая точка: Воскреси меня для себя

ПРОЛОГ

ДАМИР

Боль была живым, рычащим зверем, который вцепился в мои внутренности и теперь с утробным урчанием выгрызал меня изнутри. Она рвала плоть заострёнными, как бритва, когтями, лениво ворочалась, упиваясь моей агонией, и с каждым судорожным вдохом вливала в лёгкие не спасительный кислород, а новую порцию муки – густой, раскалённой, с тяжёлым привкусом железа и абсолютной безысходности. Мир стремительно схлопнулся до крошечной точки разрыва где-то под рёбрами, до пульсирующего огня, который плавил кости и методично выжигал всё, чем я когда-то был.

Я лежал, впечатанный в пыльный, холодный пол конспиративной квартиры, и слушал тихую музыку собственной смерти. Это была странная, минималистичная симфония: редкие капли, срывающиеся с прохудившегося крана на кухне, моё собственное прерывистое, булькающее дыхание и оглушающая тишина в голове, где ещё вчера роились планы, приказы, угрозы. Теперь там была лишь вязкая пустота. И боль. Всепоглощающая, ненасытная боль.

Холод пола пробирался сквозь пропитанную кровью одежду, но не мог остудить внутренний пожар. Не мог он и смыть её образ. Он въелся под веки, отпечатался на сетчатке, стал единственным, что ещё имело цвет в этом угасающем, чёрно-белом кино моей жизни. Маргарита.

Мысль о ней была ещё одним ударом, но на этот раз не физическим. Он бил глубже, точнее, прямо в то место, где, как я наивно полагал, у меня давно уже ничего нет. Туда, где, по слухам, когда-то должна была быть душа. Её циничная усмешка, упрямая складка между идеальными бровями, её серые, как штормовое небо перед бурей, глаза. Глаза, которые смотрели на меня с презрением, с плохо скрываемой ненавистью, с обжигающей яростью… и с чем-то ещё, неуловимым, чего я так и не сумел разгадать. С чем-то, что заставляло возвращаться к ней снова и снова, как одержимого.

Какая злая ирония. Я ведь сам этого хотел. Сам полез на рожон, сам подставился под удар на той чёртовой «стрелке». Когда я увидел её в дверях её квартиры, а за её плечом маячила тень того, другого… правильного, надёжного, респектабельного хирурга, не такого, как я… что-то внутри оборвалось. Последняя тонкая, натянутая до звона нить, державшая меня на плаву в этом болоте из крови, долга и лжи, с оглушительным треском лопнула. Я решил, что с меня хватит. Если уж гореть, так дотла. Если умирать, то быстро, зло, чтобы не мучиться.

Не вышло. Мучиться всё же пришлось.

С нечеловеческим, последним усилием я заставил руку, превратившуюся в непослушный, чужой кусок мяса, шевельнуться. Пальцы, скрюченные и онемевшие, нащупали в кармане брюк холодную тяжесть телефона. Вытащить его оказалось равносильно тому, чтобы голыми руками поднять с земли искорёженный грузовик. На пол посыпались осколки экрана, впившиеся в ладонь, добавляя в общую палитру боли новые, резкие ноты. Плевать.

Уцелевший кусок дисплея вспыхнул, ослепив на мгновение. Кровь, стекающая с пальцев, создавала на нём причудливые алые разводы. Я с трудом сфокусировал взгляд. Её номер был первым в списке быстрого набора. Я сам его туда поставил в один из тех редких моментов, когда позволял себе наивную, идиотскую, непростительную надежду.

Палец дрожал, соскальзывал с гладкой иконки вызова, оставляя кровавый след. Я не собирался просить о помощи. Слишком поздно. Да и не хотел я втягивать её в эту грязь. Не в свою смерть. Я просто хотел услышать её голос. В самый последний раз. Это была не просьба о спасении. Это была исповедь. Молитва. Прощание.

Нажать. Гудки. Длинные, тягучие, бесконечные, как сама вечность, на пороге которой я уже стоял. Каждый гудок отдавался в висках ударом кузнечного молота. Ну же, возьми. Возьми, Рита. Ненавидь меня, проклинай, пошли к чёрту, но только ответь. Дай мне услышать твой голос вместо этого проклятого писка…

И перед глазами, словно кадры из чужого, плохо смонтированного кино, замелькали картинки.

Вот она, в своей квартире, пропахшей лекарствами и чем-то неуловимо её – дождём и сталью. Она без предупреждения вправляет мне вывихнутое плечо, и от резкой боли темнеет в глазах. Но боль уходит, а остаётся лишь шок от её близости, от силы её тонких пальцев, и я впервые понимаю, что эта женщина сделана из другого теста. Из титана и шёлка.

Вот её лицо на свадьбе этого ублюдка, её бывшего. Искажённое болью, которую она так отчаянно пыталась скрыть за бравадой и алкоголем. Я тогда впервые понял, что готов убить любого, кто заставит её так страдать. Я прижал её к себе на балконе, вдыхая запах её волос, и поцеловал – властно, зло, ставя своё клеймо на её дрожащих губах. Не для неё. Для себя. Чтобы доказать, что она – моя.

А вот она в красном, пошлом, кричащем платье, которое прислала её мать. Взгляд тогда потемнел не от желания. От животной, собственнической ярости. Я хотел сорвать с неё эту дешёвку и укутать во что-то достойное её. Желание пришло потом, когда я увидел её в тёмно-синем, элегантном, закрытом. Оно было таким сильным, что перехватило дыхание, и я понял: я пропал. Окончательно. Бесповоротно.

Наш танец на углях ненависти и влечения. Её тело в моих руках – напряжённое, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть от переизбытка чувств. Мой шёпот ей в волосы: «Просто дыши. Я рядом». И впервые за всё время она позволила себе опереться на меня. Этот миг хрупкого, почти невозможного доверия стоил больше, чем вся моя предыдущая жизнь.

Ночь. Одна на двоих. Не нежность, а битва. Скрежет зубов, сдавленные стоны, яростная попытка выжечь друг в друге всё одиночество, всю боль, всю накопившуюся ложь. Её кожа под моими пальцами, её запах, её вкус. Это было не обладание. Это было узнавание. Узнавание своей второй, недостающей, изломанной половины. Утром она отгородилась от меня стеной сарказма, напомнив про моё «желание». Дура. Она так и не поняла, что в ту ночь стала моим единственным желанием.

Гудки резко оборвались. Щелчок. И тишина, в которой я вдруг услышал её голос. Такой далёкий и в то же время такой близкий, что, казалось, она шепчет мне прямо на ухо. Хриплый от сна, недовольный.

– Да?

Я открыл рот, чтобы ответить, но из горла вырвался лишь булькающий хрип. Кровь заполнила рот, горячая и густая. Я закашлялся, и новая волна разрывающей боли пронзила тело, выбивая остатки воздуха, остатки жизни.

– Алло? Дамир? Это ты? Что молчишь? – её голос мгновенно стал другим. Встревоженным, напряжённым. Она меня узнала. Даже по этому предсмертному хрипу. – Дамир, говори! Ты пьян? Что с тобой? Где ты?

Я попытался ещё раз. Собрал всё, что осталось от моей воли, всю мою отчаянную, безнадёжную любовь к этой невозможной женщине, и выдохнул в трубку одно-единственное слово. Мою молитву. Моё проклятие. Моё спасение.

– Маргарита…

И всё. Силы кончились. Телефон выскользнул из ослабевших пальцев и с тихим стуком упал в липкую лужу рядом с моей головой. Боль начала отступать, сменяясь вязким, тёплым, затягивающим туманом. Тьма наступала по краям, смыкаясь, как диафрагма объектива, поглощая остатки света. Но прежде чем она поглотила меня полностью, я увидел их.

Прямо перед собой.

Они заполнили собой всё пространство, вытеснив и боль, и тишину, и вонь горелого пороха. Два бездонных омута, два осколка грозового неба, в которых отражался тусклый свет одинокой лампочки.

Её глаза.

Они смотрели на меня не с ненавистью. Не с презрением. В их серой глубине плескалась вселенская тоска, первобытный ужас и… что-то ещё. Что-то, что я отчаянно хотел бы увидеть при жизни, но получил лишь в качестве прощального подарка.

Или это была всего лишь предсмертная галлюцинация?

Сознание угасло, как задутая свеча, оставив после себя лишь этот последний, выжигающий душу взгляд и далёкий, почти неразличимый женский крик, донёсшийся из брошенной в грязь телефонной трубки. Крик, в котором моё имя смешалось с отчаянным воплем.

ГЛАВА 1

МАРГАРИТА

Существуют три вещи, которые я ненавижу почти так же сильно, как асимметрию тазовых костей у пациентов и когда меня называют «доктором» вместо «Маргаритой Андреевной»: это утренний будильник, растворимый кофе и свидания вслепую, организованные сердобольными подругами из лучших, разумеется, побуждений. Сегодняшний вечер умудрился объединить в себе все худшие черты последнего пункта, оставив после себя тоскливое послевкусие, сравнимое с дешёвым игристым, – голова вроде бы не болит, но на душе липко и гадко от осознания бездарно потраченного времени.

Я мерила шагами влажный, блестящий от неонового света рекламных вывесок асфальт, засунув озябшие ладони в глубокие карманы уютного кашемирового пальто. Город, наконец, выдохнул дневную суету и теперь дышал ровно, прохладно, оседая мелкой моросью на витринах дорогих бутиков и стёклах проезжающих машин. Каблуки моих удобных ботинок – единственная дань женственности, которую я себе позволяла в повседневной жизни, – выстукивали по тротуарной плитке одинокий, усталый ритм, служивший идеальным аккомпанементом моим мыслям.

Если подходить к вопросу формально, свидание можно было считать почти удавшимся. Галочка в воображаемом списке дел напротив пункта «я пытаюсь наладить личную жизнь, мама, пожалуйста, отстань» была поставлена. Моя подруга Лена, выслушав по телефону краткий и доверху наполненный завуалированным сарказмом отчёт, останется довольна. Я даже почти не соврала, сообщив, что «всё прошло нормально», ведь под это определение можно подогнать абсолютно что угодно, от приятной, интеллектуальной беседы до обмена любезностями с манекеном в витрине. Мой сегодняшний визави, некий Вадим, по моим ощущениям, находился где-то посередине.

Лена расписала его как «перспективного, умного, своего парня, владельца какого-то крутого айти-стартапа». На деле же «стартап» оказался телеграм-каналом с мотивационными цитатами, содранными у Ошо и Тони Роббинса, а сам Вадим – ходячим сборником бизнес-афоризмов и дешёвой психологии для масс. За час, проведённый в его обществе за чашкой отвратительного травяного чая, я узнала всё о «масштабировании личности», «токсичной продуктивности» и «ресурсном состоянии». Он вещал с таким видом, словно читал лекцию на собственном онлайн-марафоне, периодически вставляя в речь модные словечки вроде «синергия» и «нетворкинг». Мне до одури хотелось попросить его «закрыть гештальт» своего нескончаемого монолога и «выйти из зоны комфорта» моего личного пространства.

– Ты должна быть в потоке, Рита, – пафосно изрекал он, пронзая меня взглядом, полным просветлённого превосходства. – Нужно просто найти свою болевую точку и трансформировать её в точку роста!

В этот самый момент я очень чётко осознала, где находится моя болевая точка. Прямо между бровей, куда отчаянно просился мой указательный палец, чтобы с силой нажать и не отпускать. Я врач-реабилитолог. Я возвращаю людям возможность двигаться без боли. Я знаю о точках роста, триггерных точках и болевых точках немного больше, чем доморощенные коучи из интернета. Я знаю, что шишковидная железа – не «третий глаз», а твой копчик – не «антенна для связи с космосом». И я точно знаю, что иногда лучшая трансформация – это просто встать и уйти. Что я, собственно, и сделала, сославшись на срочный вызов к пациенту. Пациентом, правда, был мой десяти килограммовый мейн-кун Маркиз, которому наверняка требовался мой эмпатичный отклик на его вселенскую трагедию пустого лотка и миски с кормом. Но Вадиму эта незначительная деталь была совершенно ни к чему.

И вот теперь я брела домой, язвительно анализируя не столько его, сколько себя. Тридцать четыре года. Ведущий специалист в одной из лучших клиник города. Собственная квартира, пусть и в ипотеку, которую я тяну на себе. И кот. Величественный, царственный, полный вселенского презрения ко всем смертным, но всё-таки кот. А в графе «личная жизнь» – жирный прочерк, который моя матушка при каждом телефонном разговоре старательно обводит красным маркером, словно учительница, ставящая двойку нерадивой ученице.

«Риточка, ну все твои подруги уже с детьми, а ты с котом!», «Кирилл-то твой, смотри, на следующей неделе женится! А ты всё одна! Неужели не обидно?», «Мужчине нужен борщ и уют, а не твои умные разговоры про остеохондроз!».

Этот набор удушающих мантр я знала наизусть. После Кирилла, моего бывшего жениха, который за месяц до свадьбы ушёл к какой-то фитнес-инструкторше, потому что я была «слишком сильная, слишком правильная, и с тобой скучно, как на лекции по сопромату», я возвела вокруг своего сердца стену, толщиной с Великую Китайскую. Я решила, что с меня хватит. Работа стала моей страстью, моей бронёй и моим вечным оправданием. С пациентами всё было просто и понятно: вот смещённый позвонок, вот зажатый нерв, вот атрофированная мышца. Делаешь правильные движения – и боль уходит, функция восстанавливается. С людьми всё было куда сложнее. Особенно с мужчинами. Их душевные вывихи и застарелые переломы не поддавались моей мануальной терапии.

Я машинально хрустнула костяшками пальцев – старая привычка, появляющаяся в моменты глубокой задумчивости или нервного напряжения. Взгляд, натренированный годами практики, невольно сканировал редких прохожих. Вот девушка в модных кроссовках – сутулится, наверняка из-за постоянного сидения со смартфоном, здравствуй, шейный лордоз и будущие головные боли. А вот мужчина в дорогом пальто – идёт, слегка приволакивая правую ногу, возможно, застарелая травма мениска или грыжа в поясничном отделе. Мой профессиональный цинизм был надёжным защитным механизмом, позволяющим не думать о том, что у этих людей, скорее всего, есть кто-то, кто ждёт их дома. А меня ждёт только кот. И счёт за ипотеку.

Впереди зажёгся обнадёживающий зелёный свет светофора. Я уверенно шагнула на «зебру», погружённая в свои не самые радужные мысли. И в этот момент время словно замедлило свой ход, а потом рвануло вперёд с оглушительной скоростью, сжимая секунды в один-единственный миг абсолютного ужаса.

Рёв мотора, визг тормозов, разрывающий промозглую вечернюю тишину, и едкий запах палёной резины, этот отвратительный парфюм преисподней. Из-за поворота, игнорируя и красный свет светофора, и элементарный здравый смысл, вылетел огромный чёрный внедорожник, похожий на лакированного хищника на охоте. Он нёсся прямо на меня.

Всё произошло за доли секунды. Инстинкты, отточенные до автоматизма, сработали раньше, чем мозг успел обработать команду «испугаться». Шаг назад, резкий, почти вывихнувший лодыжку. Машина замерла в каких-то сантиметрах от моих коленей, обдав меня волной жара от раскалённого двигателя. Сердце, пропустив удар, теперь колотилось где-то в горле, оглушая. А потом пришла ярость. Холодная, звенящая, моя фирменная ярость, которая всегда была сильнее страха.

Не раздумывая ни секунды, я со всей силы ударила ладонью по блестящему капоту. Звук получился громким, гулким, вызывающим. Протестом против такого вопиющего хамства.

Тонированное в ноль боковое стекло с водительской стороны медленно, с оскорбительной ленцой поползло вниз. Из темноты салона, наполненной громкой, безвкусной музыкой, высунулась смазливая, но неприятная физиономия молодого парня лет двадцати восьми. Модные шмотки, самоуверенная ухмылка и пустые глаза человека, которому никогда ни в чём не отказывали.

– Эй, ты, курица безмозглая! – донёсся из машины наглый, чуть гнусавый голос. – Смотреть надо, куда прёшь! Совсем страх потеряла?

«Курица»? Ах ты ж… Я ощутила, как кровь приливает к щекам, но не от смущения, а от чистого, незамутнённого бешенства. Я сделала шаг вперёд, упираясь руками в бока и глядя наглецу прямо в его пустые, как прошлогодние обещания моего бывшего, очи.

– Это «зебра» для пешеходов, гений парковки, а не взлётная полоса для летающих гробов! – отчеканила я, вкладывая в каждое слово весь свой накопленный за вечер сарказм. – И горел тебе красный, если твои глаза вообще способны различать цвета, кроме чёрного цвета твоей совести!

На его лице промелькнуло что-то похожее на удивление, которое быстро сменилось злобой. Кажется, он не привык, чтобы «курицы» отвечали, да ещё и так дерзко.

– Ты чё, сука, бессмертная, что ли? – прошипел он, и его рука демонстративно потянулась к ручке двери. – Я тебе сейчас твой язык в задницу засуну, чтоб знала, как рот открывать!

Он начал открывать массивную дверь, и я инстинктивно напряглась, готовясь если не драться, то хотя бы увернуться и запомнить номер машины. Холодок страха, которого я не почувствовала в момент опасности, запоздало пробежал по спине. Этот избалованный придурок и впрямь собирался выйти и распустить руки. Полный кринж.

Но дверь не открылась до конца. Из глубины салона, из тени пассажирского сиденья, раздался другой голос. Низкий, спокойный, но обладающий такой силой и таким металлом, что, казалось, сам воздух в машине застыл и стал плотным. Он не был громким, но он перекрыл и шум улицы, и злобное сопение водителя, и басы из динамиков.

– Серьёзно? Руки марать собрался?

Водитель замер, как по команде. Его лицо исказила гримаса досады и… неприкрытого подчинения. В его наглости появилась трещина, сквозь которую проглянул животный страх перед тем, кто сидел рядом.

– Да она, эта овца… – начал было он оправдываться, но его тут же оборвали тем же ледяным, не терпящим возражений тоном.

– Поехали. Нас Тимур ждёт.

Имя «Тимур» прозвучало как финальный, не подлежащий обсуждению приговор. Водитель, которого я про себя уже окрестила Русланом-недотёпой, бросил на меня последний злобный, полный бессильной ярости взгляд. Он ощерился, как побитый пёс, которому велели убраться в конуру, но нажал на педаль газа. Чёрный внедорожник вильнул мимо меня и, взревев мотором, сорвался с места, оставив меня одну посреди опустевшей улицы, в облаке выхлопных газов.

Я стояла, не в силах пошевелиться, и смотрела ему вслед. Руки мелко дрожали, и дело было уже не в наглом водителе и не в едва не случившемся наезде.

Дело было в том, кого я так и не увидела.

Я не разглядела его лица, скрытого во мраке салона. Но я увидела его силуэт – тёмную, неподвижную, массивную тень на пассажирском кресле. И я услышала его голос. Всего несколько слов, произнесённых без тени эмоций, но обладающих абсолютной, неоспоримой властью. Этот человек не кричал, не угрожал. Он просто констатировал факт, и этого было достаточно, чтобы заставить хамоватого водилу поджать хвост.

А ещё я успела поймать его взгляд. Буквально на долю секунды, когда машина проезжала мимо. Из темноты на меня полыхнуло парой бездонных, почти чёрных глаз. Взгляд был тяжёлым, пронзительным, лишённым всяких эмоций, но от этого ещё более пугающим. Он не оценивал, не осуждал, не выражал интереса. Он сканировал. Препарировал. Запоминал.

И этот взгляд, а не визг тормозов, заставил моё сердце сжаться в холодный, тугой комок.

Только дойдя до своего подъезда и с трудом нашарив в сумке ключи, я позволила себе выдохнуть. Взгляд этого невидимого пассажира впечатался мне в память, словно клеймо. В нём было что-то первобытное, хищное и до странности знакомое, будто я уже видела его когда-то давно, в каком-то дурном, забытом сне.

Я зашла в квартиру, где меня тут же встретил недовольный мяв Его Величества Маркиза, требующего ужина и отчёта о недопустимо долгом отсутствии. Я молча почесала его за ухом, прошла в прихожую и посмотрела на своё отражение в зеркале. Обычная женщина. Уставшая. Немного злая. Со слишком бледным лицом и растрёпанным хвостом тёмно-русых волос.

Ничего особенного.

Так почему же короткая фраза и мимолётный взгляд незнакомца из чёрного летающего гроба до сих пор стояли у меня перед глазами, вызывая по коже россыпь неприятных мурашек? Этот голос, эта скрытая в нём сталь, эта аура абсолютного контроля…

Я стянула с себя пальто, чувствуя, как по спине пробежал озноб, не имеющий ничего общего с осенней прохладой. Какая-то тёмная, иррациональная тревога поселилась внутри, и я никак не могла понять её природу. Что-то в этом мимолётном инциденте было неправильным, выбивающимся из привычной картины мира.

Словно я, переходя дорогу, случайно заглянула за кулисы этого города и увидела там нечто, чего видеть не должна была. И это нечто успело посмотреть на меня в ответ.

ГЛАВА 2

ДАМИР

Боль – это тупой, ржавый гвоздь, который медленно вбивают тебе под рёбра. С каждым вздохом он входит глубже, с каждым ударом сердца – проворачивается, раздирая нутро. Я знаю боль. Я с ней на «ты». Я вырос с ней, спал, ел, дышал. Она – мой постоянный, молчаливый спутник. Но сейчас она была другой. Липкой, горячей, отнимающей волю.

Тьма в салоне внедорожника была густой, пропитанной запахом железа и паники. Моей крови и его страха. Руслан, мой младший брат, сидел за рулём, вцепившись побелевшими костяшками в кожу руля так, словно пытался его сломать. Его смазливое лицо, обычно светящееся самодовольством и бесшабашностью, сейчас было бледным, заострившимся, а в глазах метался неприкрытый, почти детский ужас.

– Бро, они всё ещё на хвосте! – его голос сорвался, превратившись в сиплый шёпот. – Дамир, они не отстают! Что делать?

Я с усилием приоткрыл веки. Огни проносящихся мимо фонарей сливались в размытые жёлтые полосы, режущие по глазам. Голова кружилась, перед взглядом плыли тёмные пятна. Левой рукой я зажимал рану в боку, чувствуя, как под пальцами пропитывается кровью дорогая ткань рубашки и пиджака. Горячая волна расползалась по животу, забирая с собой тепло и силы.

– Гони, – выдохнул я, и слова царапнули горло наждачкой. – Уходи на шоссе. Там затеряемся.

– Да я и так топлю, как не в себя! Эта тачка сейчас взлетит! – Руслан нервно бросил взгляд в зеркало заднего вида, где назойливой точкой маячили фары преследователей. – Жесть какая-то! Они же без стволов должны были быть! Отец говорил, просто по понятиям побазарить! Откуда у этих утырков ножи?

«Понятия». Кривое зеркало нашего мира. Сегодня они есть, а завтра их осколками тебе перерезают глотку. Отец стареет, он всё ещё верит в кодексы, которые давно никто не соблюдает. А расхлёбывать приходится мне. И сегодня зацепило ещё и Руслана. Мелкий полез за меня, когда один из этих ублюдков решил проверить на прочность мои рёбра финкой. Руслан оттолкнул его, а второй полоснул брата по руке. Пустяк, царапина, но он влез. За меня. А вот мне досталось по полной. Глубоко. Слишком глубоко.

Я попытался сесть ровнее, но новая волна острой боли и тошноты заставила согнуться пополам. Холодный пот выступил на лбу. Сознание начало уплывать, словно корабль без якоря в штормовом море. Терять его было нельзя. Не сейчас.

– Дамир? Брат, ты как? – в голосе Руслана зазвенела настоящая паника. – Ты чего молчишь? Не отключайся, слышишь?! Не смей!

Я моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Лицо Руслана расплывалось.

– Нормально, – солгал я. Ложь далась с трудом, язык едва ворочался. – Сконцентрируйся на дороге. Не дёргайся.

Я видел, как он мучается. Он ведь не боец. Он – золотой мальчик, прожигатель жизни, привыкший к тому, что все проблемы решает старший брат или всемогущий отец. Кровь, погони, боль – это не его стихия. Это моя работа. Моя жизнь. Но сегодня он оказался в самом пекле, и я не мог его защитить, потому что собственная жизнь вытекала из меня с каждой секундой.

Чёрный внедорожник вылетел на загородное шоссе. Дождь усилился, барабаня по крыше и превращая лобовое стекло в мутную пелену, которую едва успевали расчищать «дворники». Нужно было продержаться. Совсем немного. Доехать до одного из наших конспиративных мест, где ждал верный человек и аптечка, способная поставить на ноги мёртвого. Но до него было ещё километров двадцать. Двадцать километров вечности.

– Кажется, оторвались, – с облегчением выдохнул Руслан, снова взглянув в зеркало. – Бро, их нет! Фух… Пронесло.

Он слегка сбросил скорость. Машина поехала ровнее. Я позволил себе на миг расслабиться, прикрыть глаза. И это было ошибкой. Тьма, до этого лишь заигрывавшая со мной на периферии сознания, навалилась разом, поглощая звуки и свет. Перед глазами на долю секунды вспыхнул образ: вечерняя улица, «зебра», дерзкая женщина с волосами цвета грозового неба и глазами, полными ярости и стали. Она не испугалась. Она ударила по капоту. Странно. Почему я вспомнил именно её?

– Держись, мелкий… держись… – прошептал я уже не ему, а самому себе, из последних сил цепляясь за ускользающую реальность.

Моё тело обмякло. Рука, зажимавшая рану, безвольно упала на сиденье. А нога, до этого упиравшаяся в пол, дёрнулась в предсмертной судороге и соскользнула, всей тяжестью надавив на педаль газа, на которую Руслан уже переставил ступню, чтобы дать отдых своей. Машина, только что сбросившая скорость, взревела, как раненый зверь, и рванула вперёд.

– Дамир! Твою мать! – истошный крик Руслана донёсся словно из-под воды.

Я ещё успел почувствовать резкий рывок в сторону. Руслан пытался вывернуть руль, но на мокрой дороге, на огромной скорости, это было самоубийством. Машину занесло. И последнее, что я увидел, прежде чем окончательно провалиться в багровую, пульсирующую пустоту, – это ослепительный, неотвратимый свет фар встречного автомобиля.

МАРГАРИТА

Я вела машину, полностью погрузившись в тягучую, убаюкивающую атмосферу ночной дороги. За окном проносились тёмные силуэты деревьев, а капли дождя разбивались о лобовое стекло, превращаясь в причудливые, светящиеся узоры в свете фар. «Дворники» работали в своём гипнотическом ритме: вжик-вжик, вжик-вжик. Под этот аккомпанемент и тихое мурлыканье радиостанции с классической музыкой думалось на удивление спокойно.

Сегодняшний вечер, начавшийся с фарса под кодовым названием «свидание вслепую по маминой наводке», закончился ещё более странным инцидентом на переходе. Образ наглого мажора за рулём уже почти стёрся из памяти, а вот его молчаливый пассажир – нет. Этот тяжёлый, пронзительный взгляд и голос, в котором звучал незакалённый металл, продолжали вызывать смутную тревогу. Было в нём что-то такое, что выходило за рамки обычного хамства на дороге. Что-то тёмное, опасное и… властное.

«Нас Тимур ждёт». Кто такой этот Тимур, которого они так боятся? И почему меня это вообще волнует? Наверное, профессиональная деформация. Я привыкла докапываться до сути, находить причину боли, а не просто купировать симптомы. А этот случай был чистым симптомом какой-то большой, скрытой от глаз болезни этого города.

Я переключила радио, наткнувшись на бодрый поп-хит, и поморщилась. Нет, сегодня только Шопен. Он хотя бы честен в своей меланхолии. Мысли снова вернулись к работе, к завтрашнему дню. Утром у меня сложный пациент, мальчишка после ДТП, нужно расписать ему новый курс реабилитации. Потом консультации, потом отчёты… А вечером меня будет ждать Маркиз, который наверняка уже высказал всё, что он думает о моём отсутствии, пустому дивану. Я усмехнулась. Хорошо, что коты не умеют писать гневные сообщения в мессенджерах. А то мой давно бы создал чат «Обманутые хозяева» и жаловался бы там на скудный паёк и недостаток почтительного почесывания за ухом.

До дома оставалось всего ничего, каких-то десять минут по почти пустому загородному шоссе. Я ехала в своём ряду, не превышая скорости, наслаждаясь одиночеством и предвкушая горячую ванну и бокал хорошего вина. Жизнь, в общем-то, налаживалась, возвращаясь в свою привычную, предсказуемую колею.

И в этот момент моя предсказуемая колея дала трещину.

Сначала я увидела это просто как яркую точку впереди, на встречной полосе. Но она росла с неестественной, пугающей скоростью. Это был автомобиль, который нёсся с явным превышением. Но даже не это заставило моё сердце сжаться в ледяной комок. Его траектория была неправильной. Машину виляло из стороны в сторону, словно водитель потерял управление.

Я инстинктивно вжала педаль тормоза. Пальцы до боли стиснули руль. Время растянулось, превратившись в густой, вязкий кисель.

Я видела, как чёрный внедорожник – господи, тот самый, тот самый! – пересекает сплошную линию разметки. Видела, как он боком, в неуправляемом заносе, летит прямо на меня. В ослепительном свете моих фар на мгновение мелькнуло искажённое ужасом лицо водителя – того самого парня с перехода. Он отчаянно крутил руль, но эта чёрная махина уже жила своей жизнью, подчиняясь законам инерции, а не его воле.

Всё, что я успела сделать, – это до упора вывернуть руль вправо, пытаясь уйти от лобового столкновения на обочину.

Раздался оглушительный скрежет металла. Мир взорвался звоном бьющегося стекла. Мою машину тряхнуло с такой силой, что голова мотнулась вперёд и ударилась о что-то мягкое, но упругое. Подушка безопасности. Она сработала, спасая меня, но одновременно оглушив и дезориентировав. А потом наступила тишина. Абсолютная, звенящая, неестественная.

Я сидела, вцепившись в руль, пытаясь отдышаться. В ушах звенело. В нос ударил едкий запах гари и чего-то ещё, металлического и сладковатого. Кровь. Я знала этот запах.

Первая мысль была профессиональной. Я быстро ощупала себя. Голова гудит, на плече, там, где прошёлся ремень безопасности, будет огромный синяк. Ноги, руки целы. Кажется, ничего не сломано. Жива.

Вторая мысль – тоже профессиональная. А они?

Я отстегнула ремень и с трудом вывалилась из машины. Ноги подкашивались. Воздух был холодным и мокрым, он немного приводил в чувство. Моя машина стояла на обочине, капот был смят, одна фара разбита. Но внедорожник… Он пролетел дальше, его развернуло, и он врезался в отбойник. Он стоял метрах в двадцати, покорёженный, с разбитыми стёклами, из-под капота валил пар. Двери были перекошены.

Никаких звуков. Никаких движений.

– Эй! – крикнула я, и мой голос прозвучал слабо и сипло. – Есть кто живой?!

Тишина. Только шум дождя и стук моего собственного сердца в ушах.

«Звони в полицию, Рита. Звони в скорую», – приказывал мне здравый смысл. Пальцы уже нащупывали в кармане телефон.

Но ноги… Мои ноги сами несли меня вперёд. К этому разбитому, дымящемуся куску металла. Клятва, данная много лет назад, не оставляла выбора. Она была сильнее страха, сильнее здравого смысла, сильнее воспоминания о наглой ухмылке водителя. Там были люди. И им, скорее всего, нужна была помощь. Я должна была помочь.

Я подбежала к водительской двери. Она была заклинена. Через разбитое стекло я увидела того самого парня. Он был без сознания, голова свесилась на грудь, по лицу текла кровь из рассечённой брови. Рука была вывернута под неестественным углом. Я прижалась щекой к холодному мокрому стеклу, пытаясь нащупать пульс на его шее. Есть. Слабый, но есть.

Я обошла машину. Пассажирская дверь была приоткрыта. Я дёрнула за ручку, и она с жутким скрежетом поддалась. И заглянула внутрь.

На сиденье, откинувшись на спинку, лежал второй. Тот, чей голос остановил конфликт. Мужчина был без сознания, его тёмные волосы слиплись от крови, на виске алел свежий шрам, из которого она сочилась. Весь левый бок его дорогого пиджака и белой рубашки под ним превратился в одно сплошное багровое пятно.

Но даже сквозь кровь и полумрак я узнала его. Не лицо, нет. Я узнала эту ауру затаившейся силы, эту хищную грацию, которая чувствовалась даже в его неподвижном, изломанном теле.

А потом он пошевелился. Его ресницы дрогнули, и он с тихим стоном приоткрыл глаза. И я снова утонула в этом взгляде. В бездонных, почти чёрных глазах, в которых сейчас не было ни власти, ни холода. Только боль. Всепоглощающая, животная боль.

Он смотрел на меня. Несколько секунд он просто смотрел, не моргая, словно пытаясь понять, реальна ли я. А потом его потрескавшиеся губы шевельнулись, и из них вырвался хриплый, едва слышный шёпот, который пронзил меня ледяной иглой до самого позвоночника.

– Помоги… – прохрипел он, и его взгляд с невероятным усилием метнулся в сторону водителя. – Ему… помоги…

И в этот момент мой палец, уже набравший на экране телефона «112», замер.

ГЛАВА 3

МАРГАРИТА

Есть моменты, когда время сжимается в тугой, звенящий комок, а в следующий миг растягивается в тягучую, липкую патоку. Секунда, показавшаяся вечностью, прошла, оставив после себя оглушающую тишину, которую нарушал лишь шум дождя и стук моего собственного сердца, колотившегося о рёбра, как пойманная в клетку птица. Телефон, на экране которого застыли спасительные цифры «112», лежал в моих пальцах, тяжёлый, как камень, готовый утянуть меня на дно.

«Звони, Воронцова. Просто нажми на кнопку. Это их работа. Это правильно», – ледяным голосом вещал мой внутренний здравомыслящий двойник.

Но мои пальцы не слушались. Мои ноги приросли к мокрому асфальту. Потому что из искорёженного салона на меня смотрели глаза, в которых не было ничего, кроме боли. А слабый, почти беззвучный хрип – «Помоги… ему… помоги…» – прозвучал не как просьба, а как завещание. И моя клятва, данная не седовласым профессорам в белых халатах, а самой себе, отозвалась в каждой клетке тела глухим, властным гулом.

Я шагнула вперёд, отключая экран телефона и убирая его в карман пальто. Это было решение. Безрассудное, глупое, потенциально смертельное, но единственно возможное для меня.

В этот момент парень, сидевший за рулём, тот самый юный хам с перехода, застонал и пошевелился. Он медленно поднял голову, и его мутный, расфокусированный взгляд скользнул по моему лицу. Секунда, другая… и на его физиономии отразилось тупое, почти детское узнавание.

– Охренеть… – пробормотал он, трогая пальцами рассечённую бровь. – Это же та… с зебры. Жёстко ты нас…

– Заткнись, – донеслось с пассажирского сиденья. Голос раненого был тихим, но в нём звенела такая сталь, что водитель мгновенно замолчал, испуганно втянув голову в плечи.

Тот, что был на пассажирском, медленно, с видимым усилием, выпрямился. Его лицо было бледным, почти серым, но взгляд, которым он впился в меня, был на удивление ясным и острым. Он узнал меня. Не как безликую женщину, а как ту, что несколько часов назад стояла перед его машиной, полная праведного гнева. Ирония судьбы, видимо, доставляла ему какое-то мрачное, извращённое удовольствие.

– Какая встреча, – усмехнулся он, но усмешка вышла кривой и болезненной.

Я проигнорировала его сарказм, мой мозг уже работал в режиме «полевого госпиталя». Быстрый, оценивающий взгляд.

– У тебя, похоже, сотрясение. Возможно, вывих плеча, – бросила я водителю, который всё ещё выглядел потерянным. – А у тебя, – я перевела взгляд на его спутника, – дела куда хуже. Это ножевое?

Он не ответил, лишь крепче стиснул зубы. Багровое пятно на его пиджаке расползалось, жило своей жизнью, и я поняла, что у меня очень мало времени.

– Я сейчас вызову скорую, – твёрдо произнесла я, снова потянувшись к карману.

В следующее мгновение его рука молниеносно вылетела из полумрака салона и мёртвой хваткой вцепилась в моё запястье. Пальцы были ледяными, но сильными. Невероятно сильными для человека, который, судя по всему, терял кровь с катастрофической скоростью.

– Я, кажется, выразился предельно ясно, – прошипел он, и его лицо оказалось так близко, что я почувствовала металлический запах его крови. – Никаких копов. И никакой скорой.

– Ты в своём уме? – ярость, холодная и острая, как скальпель, придала мне сил. Я попыталась вырвать руку. – Ты истекаешь кровью! Ещё десять, максимум пятнадцать минут, и ты отъедешь прямиком к праотцам! А твой дружок, если у него черепно-мозговая, нуждается в срочной госпитализации! Руку убрал!

– Послушай меня внимательно, доктор, – он наклонил голову, и его тёмные глаза превратились в два чёрных колодца, на дне которых плескался первобытный мрак. – Если сюда приедут копы или скорая, они первым делом пробьют наши имена. И тогда за нами приедут другие люди. И поверь, их методы лечения тебе очень не понравятся. Поэтому, – он усилил хватку, и я невольно поморщилась от боли, – ты сейчас нам поможешь. По-тихому. Или нас всех троих здесь же и прикопают. Тебя – как лишнего свидетеля. Понятно объясняю?

Его слова не были пустой угрозой. Они были констатацией факта. Холодного, жестокого, неоспоримого. В его мире это, видимо, было в порядке вещей. Но не в моём.

– Я реабилитолог, а не хирург! – огрызнулась я, делая последнюю отчаянную попытку достучаться до остатков его здравого смысла. – Максимум, что я могу, – это вправить твоему приятелю вывих и обработать раны. У тебя, скорее всего, внутреннее кровотечение! В домашних условиях я тебе не помогу!

– Мне не нужна твоя помощь, – отрезал он. – Помоги ему.

Он кивнул на брата, и в этот миг в его взгляде на долю секунды промелькнуло что-то, кроме холодной ярости. Что-то похожее на отчаянную, звериную заботу. Он был ранен, возможно, смертельно, но думал не о себе. И эта деталь, этот крошечный нюанс сломал что-то внутри меня. Стену моего праведного гнева.

– Чёрт с тобой, – выдохнула я, чувствуя, как сдаюсь. Не ему. Себе. – Руку отпусти. Иначе я не смогу ничего сделать.

Он на мгновение замер, изучая моё лицо, словно пытаясь прочесть, не лгу ли я. Затем медленно, неохотно разжал пальцы. Я потёрла ноющее запястье, на котором уже проступали красные следы.

– Машина на ходу? – мой тон стал резким, профессиональным.

– Угнали, – буркнул водитель.

– Отлично, – язвительно хмыкнула я. – Значит, её скоро начнут искать. У нас нет времени. Вылезайте. Оба.

Старший, опираясь на приборную панель, сдавленно зашипев от боли, начал выбираться из машины. Младший же просто сидел, мотая головой, как китайский болванчик.

– Руслан, мать твою, шевелись! – рявкнул на него брат.

Руслан. Значит, его зовут Руслан. Это имя почему-то сделало его более реальным. Не просто наглым мажором, а человеком, у которого есть имя. И брат, готовый за него умереть.

– У меня всё плывёт, бро, – пожаловался Руслан. – Полный кринж.

– Я сейчас устрою тебе такой кринж, что ты до конца жизни в себя приходить будешь, – пообещал старший, уже стоя на ногах. Его шатало, но он упрямо держался, прислонившись к покорёванному крылу. – Вылезай.

Вдвоём мы вытащили Руслана из машины. Он оказался тяжелее, чем я думала. Его ноги подкашивались, и он практически повис на нас.

– Куда? – задал очевидный вопрос старший, оглядывая пустое шоссе.

Я молча кивнула в сторону своей машины, стоявшей на обочине. В его глазах отразилось понимание и что-то ещё. То ли облегчение, то ли мрачное торжество. Он получил то, что хотел.

– В мою машину, – уточнила я, заметив, как его взгляд метнулся к тёмному силуэту моего дома вдали. – И не к себе домой, с ума не сходите. Есть одно место. Там вас не найдут. А я смогу вас подлатать.

Ложь. Наглая, спонтанная ложь. Не было у меня никакого «места». Но везти их к себе в квартиру, в свою крепость, казалось последней степенью безумия. Пусть лучше думают, что у меня есть какая-то заначка, какой-то подпольный кабинет.

– Поздно, – коротко бросил он, словно прочитав мои мысли. – Уже засветилась. Вези к себе. Так безопаснее. Для всех.

И мы потащили его. Два незнакомца и я. Один – раненый хищник, истекающий кровью, но не сломленный. Второй – испуганный щенок, скулящий от боли и страха. А я – идиотка, которая сама впустила этих волков в свой курятник.

Каждый шаг до моей машины был пыткой. Руслан стонал, старший тяжело дышал. Я помогла им затолкать младшего на заднее сиденье. Старший сел вперёд, рядом со мной. Он откинулся на спинку и закрыл глаза, и салон мгновенно наполнился тяжёлым запахом крови и опасности.

Я села за руль, завела мотор. Руки дрожали. В зеркале заднего вида я видела разбитый внедорожник, одиноко стоявший под дождём, – памятник моему здравому смыслу. Я развернулась и поехала в сторону своего дома. В сторону своей новой, непредсказуемой реальности.

– Клятва Гиппократа, мать её, – процедила я сквозь зубы, въезжая во двор. – В ней ни слова не было про криминальные элементы.

– Жизнь не по учебнику пишут, доктор, – хрипло отозвался он у самого моего уха, и по спине снова пробежали мурашки.

Мы ввалились в подъезд. Я нажала кнопку вызова лифта, молясь всем богам, чтобы ни одна любопытная соседка не решила именно сейчас выйти покурить. Лифт приехал с мелодичным звоном, который прозвучал в этой гнетущей тишине, как набат.

Затащив Руслана внутрь, мы прислонили его к стенке. Старший опёрся о противоположную. Свет в кабине лифта был безжалостно-ярким, и теперь я могла рассмотреть его как следует. Шрам у виска, тонкий, как паутинка. Запекшаяся кровь на костяшках пальцев. Усталые, глубокие складки у рта. Он был моложе, чем я подумала сначала. Возможно, даже младше меня. Но взгляд у него был, как у старика, видевшего слишком много.

Двери открылись на моём этаже. Короткий коридорчик. Моя дверь. Я достала ключи. Руки дрожали так, что я не сразу попала в замочную скважину. Наконец замок щёлкнул.

Первое, что ударило в нос, когда я открыла дверь, – это запах моего дома. Лёгкий аромат кофе, лавандового саше и чистоты. Моего маленького, уютного, безопасного мира. И в этот мир я сейчас втаскивала хаос, кровь и смертельную опасность.

Именно в этот момент из глубины квартиры, цокая когтями по ламинату, появился мой личный страж порядка. Маркиз. Огромный, дымчато-серый мейн-кун с царственными кисточками на ушах и выражением морды, полным вселенского презрения. Он остановился в паре метров, оценивая незваных гостей. Его жёлтые глаза сузились. Шерсть на загривке медленно поднялась дыбом. Он издал низкий, гортанный звук, больше похожий на рычание, чем на шипение.

– Ого, у тебя рысь, что ли? – с нервным смешком пробормотал Руслан, приходя в себя.

– Хуже, – буркнула я. – Это консьерж со встроенной сигнализацией.

Мы втащили Руслана в прихожую и буквально свалили его на дорогой светлый коврик ручной работы. Я мысленно с ним попрощалась.

Старший отпустил меня и, тяжело дыша, прислонился к стене рядом с дверью, оставляя на белоснежных обоях кровавый отпечаток ладони. Он смотрел, как я склонилась над его братом, как мои пальцы профессионально и быстро прощупывают пульс, проверяют реакцию зрачков. Маркиз, не сводя с него взгляда, медленно отступал назад, в темноту коридора, продолжая утробно рычать.

Я подняла голову и встретилась взглядом с этим мрачным, израненным человеком, который ворвался в мою жизнь, как стихийное бедствие. Опасность, исходившая от него, была почти осязаемой. Она заполняла мою маленькую прихожую, вытесняя из неё воздух, покой и безопасность.

Он перехватил мой взгляд. В его тёмных глазах больше не было просьбы. Только холодный, жёсткий приказ.

– Аптечка, – его голос был тихим, почти шёпотом, но прозвучал, как выстрел. – У тебя должна быть аптечка. И много бинтов. И что-нибудь покрепче аспирина.

Я молча кивнула, поднимаясь на ноги. Я переступила черту. И пути назад уже не было. Теперь оставалось только одно – идти до конца, надеясь, что этот конец не окажется для меня последним.

ГЛАВА 4

ДАМИР

Боль.

Тупая, пульсирующая, она вернула меня из вязкого, душного небытия, вкручиваясь в рёбра раскалённым буравом. Каждый вдох отзывался новой вспышкой агонии, заставляя мир сужаться до одной этой точки в боку. Она была живой, эта боль, отвратительно знакомой, почти родной. Я открыл глаза.

Реальность навалилась мутным, плохо сфокусированным изображением. Потолок. Чужой. Белый, с едва заметными трещинками, похожими на речную сеть на старой карте. В нос ударил резкий, стерильный запах – спирт, йод – и под этой химической атакой пробивался густой, медный аромат крови. Моей.

Я медленно, миллиметр за миллиметром, повернул голову, и комната качнулась, грозя снова утопить меня в тошнотворной темноте. Скрипнув зубами, я заставил себя сфокусироваться.

Гостиная. Небольшая, залитая неярким светом уличного фонаря, пробивающимся сквозь щель в шторах. Рядом, на полу, скорчившись на брошенном наспех пледе, хрипло дышал Руслан. Живой. Это было первое, что зафиксировал мозг, отбрасывая всё остальное. Брат был жив. Его грудь мерно вздымалась, лицо, даже в полумраке, казалось бледным и осунувшимся, на виске темнел аккуратный пластырь, наложенный умелой рукой.

Память вернулась рывком, как хищник, выпрыгнувший из засады. Погоня. Визг тормозов, удар, звон стекла. Её лицо на пешеходном переходе – злое, дерзкое, незабываемое. Столкновение с отбойником. Боль в плече. И её руки, втаскивающие нас в её мир.

В её крепость, которую мы взяли штурмом, забрызгав кровью и грязью.

Я вспомнил, как она, ругаясь сквозь зубы, штопала Руслана с таким сосредоточенным лицом, будто не человека латала, а реставрировала дорогую вещь. А потом… потом она повернулась ко мне.

Мой взгляд, обойдя комнату, зацепился за кресло.

Она спала там.

Свернувшись в неудобной позе, подложив ладонь под щёку. Длинные тёмно-русые волосы выбились из небрежного пучка и разметались по плечам, несколько прядей упали на лицо. Без своей колючей брони из сарказма и презрения она выглядела… другой. Уставшей. Почти беззащитной.

Тёмные тени залегли под глазами, губы были плотно сжаты даже во сне. Её руки, те самые руки, что несколько часов назад спасали нас, безвольно лежали на подлокотниках. Длинные, чувствительные пальцы пианистки, в которых скрывалась сила и знание костоправа. Я смотрел на неё, и внутри боролись два зверя, которых я сам с трудом различал.

Первый зверь, привычный, воспитанный улицами и отцовскими уроками, рычал и скалился. Подозрительность. Въевшаяся в кровь, впитавшаяся в костный мозг. Кто она? Почему помогла? Клятва? В моём мире клятвы ничего не стоили, их давали и нарушали с лёгкостью, а за каждую услугу выставляли счёт. Какой счёт выставит она?

А второй зверь… он был мне почти незнаком. Он молчал, смотрел на эту спящую женщину и чувствовал то, чему в моём лексиконе не было названия. Не благодарность – это слишком простое, слишком поверхностное слово. Это было нечто глубже. Шокированное восхищение.

Она увидела нас, истекающих кровью, и не захлопнула дверь. Она втащила в свой дом двух бандитов, рискуя всем. И это обезоруживало. Ломало все мои привычные схемы. Люди моего отца, мои так называемые «братья по оружию» бросили бы нас подыхать, чтобы не впутываться. А она, эта язвительная, колючая женщина, спасла.

Я медленно, стараясь не шуметь, приподнялся на локте. Боль снова вцепилась в бок, но я проигнорировал её. Мой взгляд скользнул по её квартире. Книги. Их было много, они стояли ровными рядами в стеллаже, лежали стопками на журнальном столике. Нелепые магнитики на холодильнике, смешная кружка с надписью «Утро добрым не бывает». Это был мир, в котором не было места таким, как я. Мир порядка, уюта и чёртового саркастичного юмора.

Внезапно из-под дивана, на котором я лежал, раздалось низкое, утробное рычание. Затем оттуда медленно и с большим достоинством выплыло нечто огромное, серое и пушистое. Кот. Монструозных размеров, с кисточками на ушах, как у рыси, и взглядом жёлтых глаз, полным вселенского презрения. Пушистый Цербер, охраняющий вход в её Аид. Он остановился в паре метров, распушил хвост трубой и уставился на меня, не мигая. Шерсть на его загривке стояла дыбом.

– Неплохой сторож, – хрипло прошептал я, обращаясь скорее к себе, чем к коту.

Его Величество в ответ лишь сузил глаза и тихо зашипел, обнажив внушительного вида клыки. Я был готов поспорить, что эта тварь весит не меньше десяти килограммов и одним ударом лапы способна выцарапать глаз.

Этот безмолвный поединок прервало её движение. Она пошевелилась в кресле, что-то пробормотала, и одна из прядей соскользнула ей на губы. Я смотрел, не отрываясь. Мне захотелось протянуть руку и убрать эту прядь. Дикое, иррациональное, абсолютно неуместное желание. Мои пальцы, привыкшие сжимать рукоять пистолета или чужое горло, вдруг показались мне грубыми и грязными.

В этот момент она открыла глаза.

Её взгляд – серый, как предгрозовое небо, – был сначала сонным и растерянным. Секунда, не больше. А потом он сфокусировался на мне, и в нём мгновенно выросла ледяная стена. Страх, сменившийся брезгливостью и холодной, концентрированной яростью. Она рывком села, инстинктивно запахивая халат, будто мой взгляд мог оставить на ней ожог.

– Очнулся, – это не было вопросом. Это была констатация. Её голос был хриплым ото сна, но сталь в нём никуда не делась.

Я молча кивнул.

Она поднялась. Движения резкие, собранные. Подошла к Руслану, не обращая на меня внимания, приложила пальцы к его шее, проверяя пульс.

– Этот ещё в отключке, – бросила она через плечо. – Сотрясение средней тяжести, судя по всему. Но жить будет. Если его дружки не найдут и не добьют.

Она выпрямилась и наконец повернулась ко мне. Её взгляд был как рентген. Профессиональный, холодный, оценивающий.

– У тебя, – она кивнула на моё правое плечо, – передний вывих плечевой кости. Судя по тому, как ты заваливаешься на один бок. Вправлять будем? Или так пойдёшь, кривобокий?

Я попытался пошевелить рукой. Острая боль пронзила сустав, заставив меня сцепить зубы.

– Сам справлюсь.

Её губы скривились в усмешке, лишённой какого-либо веселья.

– Сам? Ты себе руку вправить собрался, герой? Сядь.

Её тон не предполагал возражений. Это был приказ. Я медленно, с трудом сел на диване, чувствуя, как от этого простого движения темнеет в глазах.

Она подошла ближе. Слишком близко. Я ощутил её запах. Странная, одуряющая смесь дождя, которым она пахла на улице, и чего-то острого, металлического, как запах озона после грозы. Она пахла дождём и сталью.

– Руку расслабь, – скомандовала она, и её пальцы легли мне на плечо.

Я инстинктивно напрягся. Чужое прикосновение. Потенциальная угроза.

– Расслабься, твою мать! – прошипела она мне в самое ухо. – Иначе я тебе её просто сломаю к чертям, и собирать будешь по кусочкам!

Её близость сбивала с толку. Одна её рука крепко держала моё предплечье, другая легла на больное плечо. Я чувствовал тепло её ладоней сквозь тонкую ткань рубашки. Её тело почти вжалось в моё, когда она заняла нужную позицию. Длинные волосы щекотнули мне щёку. На секунду я перестал дышать.

– Считай до трёх, – её голос стал тише, сосредоточеннее.

– Не нуж…

Резкий, выверенный хруст оборвал меня на полуслове.

Белая вспышка боли взорвалась в голове, вышибая воздух из лёгких. Я не издал ни звука. Просто вцепился пальцами в обивку дивана, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Она не дала мне времени прийти в себя. Её пальцы уже прощупывали сустав, проверяя, всё ли встало на место.

– Жить будешь, – отрезала она, отстраняясь. – Можешь даже «спасибо» не говорить, я не обижусь.

Я поднял на неё глаза. В них всё ещё плясали огненные круги от болевого шока. Она стояла в метре от меня, скрестив руки на груди. Властная, сильная, безжалостная в своей правоте. И в этот момент я понял.

Она не боялась.

Она злилась, она презирала нас, но страха в ней не было ни на грамм. Она столкнулась лицом к лицу с двумя ранеными бандитами в своей квартире посреди ночи и вела себя так, будто это она здесь хищник, а мы – всего лишь досадная помеха.

Именно это и ударило по мне сильнее, чем боль в плече.

– Пора, – бросила она, кивнув на дверь. – Представление окончено. Убирайтесь.

Я начал подниматься, опираясь здоровой рукой о стену. Мир всё ещё плыл. Но это была уже не та резкая, понятная боль от вывиха. Это было что-то другое. Липкая слабость, тошнота, холод, подступающий к горлу. Я списал это на последствия болевого шока.

– Руслан, – позвал я, мой голос прозвучал глухо и далеко. – Подъём.

Брат застонал, но на команду среагировал. Начал возиться, пытаясь сесть. Я сделал шаг к нему, и земля качнулась под ногами.

– Эй, ты чего? – её голос вдруг изменился. В нём прорезались нотки… не беспокойства, нет. Профессионального интереса.

Я опёрся о стену, пытаясь унять дрожь.

– Всё в порядке.

– Да вижу я, как у тебя всё в порядке, – язвительно хмыкнула она. – Ты белый, как этот потолок. Ещё и потеешь, как в бане. Дай-ка сюда.

Она снова шагнула ко мне, протягивая руку, чтобы схватить за локоть, но я уклонился.

– Руки. Убрала.

Слабость нарастала, превращаясь в чёрный, засасывающий водоворот. Я должен был уйти. Немедленно. Нельзя было показывать ей эту слабость. Не ей.

– Ты упрямый баран, – констатировала она. – Я просто…

Она не договорила. Её взгляд упал на мой бок. На рубашку, которая до этого момента была просто грязной и тёмной. Но сейчас, под светом лампы, на ней отчётливо проступало свежее, мокрое, расползающееся пятно. Она не зашивала меня. Она лишь обработала рану Руслана. Я молчал про свою, думал, царапина. Зацепило по касательной. Видимо, я сильно ошибался.

Её глаза расширились. В них впервые за эту ночь промелькнуло что-то похожее на настоящий шок.

– Чёрт… – выдохнула она, глядя то на пятно, то мне в лицо. – Ты же… У тебя там…

Она сделала шаг ко мне, её пальцы потянулись к моей рубашке.

– Не трогай, – прохрипел я, отступая назад. Но ноги стали ватными. Стена за спиной вдруг исчезла.

Последнее, что я увидел перед тем, как темнота окончательно поглотила меня, было её лицо. Перекошенное от смеси ярости и чего-то ещё, чего я не смог разобрать. Её руки, метнувшиеся, чтобы подхватить меня.

И её отчаянный, злой выкрик:

– Да у него же здесь сквозное! Идиот! Он же сейчас кровью истечёт.

ГЛАВА 5

МАРГАРИТА

– Да у него же здесь сквозное! Идиот! Он же сейчас кровью истечёт!

Мой собственный крик, злой и отчаянный, рикошетом отскочил от стен, утонув в глухом стуке его тела о паркет. Он рухнул не мешком, а целой скалой – тяжело, основательно, и на мгновение в квартире воцарилась оглушительная тишина. Гул холодильника, тиканье часов на стене, испуганное дыхание младшего брата – всё утонуло в вакууме, который образовался вокруг распластанного на полу тела.

Время сжалось до одной пульсирующей точки. Врач во мне одним щелчком выключил паникующую женщину, здравый смысл и инстинкт самосохранения. Мозг заработал с холодной, кристаллической ясностью, прокручивая протоколы действий в экстренной ситуации.

Первое – оценить угрозу. Угроза была не в нём, а в дырке, которую проделали в его боку.

Второе – остановить кровотечение.

Третье – не дать ему умереть и не сесть за это в тюрьму. Последний пункт казался самым маловероятным.

– Ты! – я рявкнула на Руслана, который застыл посреди комнаты с круглыми от ужаса глазами, глядя то на меня, то на своего брата. Он походил на оленя, застигнутого светом фар на ночном шоссе. – Не стой столбом! Помогать будешь!

Парень вздрогнул, словно его ударило током.

– Что… что делать? Бро… он…

– «Бро» твой сейчас отправится к праотцам, если ты не прекратишь хлопать ресницами! – отчеканила я, опускаясь на колени рядом с Дамиром. Быстрый взгляд на его лицо – бледное, с синевой у губ. Пульс на сонной артерии – частый, нитевидный. Плохо. Очень плохо. – В ванную! Быстро! Все полотенца, какие найдёшь, тащи сюда! И аптечку с верхней полки шкафа!

Руслан, наконец, сорвался с места, гремя ногами и едва не снеся торшер. Пока он метался по квартире, я уже действовала. Разорвала на его теле рубашку, не тратя время на пуговицы. Дорогая ткань, пропитанная кровью, поддалась с влажным, отвратительным хрустом.

Господи.

Взгляд профессионала мгновенно оценил масштаб катастрофы. Входное отверстие было небольшим, аккуратным, чуть ниже рёбер сбоку. А вот выходное, на спине, – рваным и некрасивым. Задеты мышцы, возможно, что-то ещё. Сколько крови он потерял, пока строил из себя героя и молчал, – одному богу известно.

– Вот! – Руслан вывалил на пол гору махровых полотенец – белых, бежевых, моих любимых, с вышитыми лавандовыми веточками. Следом на паркет с грохотом приземлилась аптечка.

– Давлю я, держишь ты! – я схватила первое попавшееся полотенце, свернула его в тугой валик и со всей силы прижала к ране на спине. Кровь тут же пропитала светлую ткань. – Дави сюда! Сильнее! Твоя задача – не дать ему истечь кровью, пока я разбираюсь с этим, – я ткнула пальцем в его младшего брата, который всё ещё лежал на диване, постанывая.

Моя гостиная окончательно превратилась в филиал преисподней на земле. Один бандит в полубессознательном состоянии на диване, второй – истекающий кровью на моём персидском ковре. Посреди всего этого – перепуганный юнец, пытающийся остановить артериальное кровотечение полотенцем для лица. А в углу, под креслом, сидел мой десяти-килограммовый кот Маркиз, распушившись до размеров небольшого медведя, и с немым ужасом взирал на происходящее. Его жёлтые глаза были похожи на два блюдца, и я была уверена, что если бы коты умели седеть, мой Маркиз уже стал бы платиновым блондином. Его царственное величество, привыкшее к порядку и своевременной порции тунца, явно не одобряло кровавую вечеринку.

– Так, – я поднялась, отряхивая руки. Адреналин бил в виски. В голове была звенящая ясность. – Младший, слушай мою команду. Сначала ты, – я подошла к дивану. – У тебя всё не так страшно. Пара царапин и ушиб. Сейчас быстро залатаю, и будешь мне ассистировать.

Пока я обрабатывала ссадины Руслана, мой мозг лихорадочно строил план. Моя квартира – моя операционная. Торшер, сдвинутый к самому дивану, – операционная лампа. Кухонный стол – стерильный (насколько это возможно) столик для инструментов. Вместо ассистента – парень с лексиконом из Тик-Тока. Идеальные условия для того, чтобы загреметь за решётку лет на десять.

Закончив с Русланом, который теперь смотрел на меня с благоговейным ужасом, я выпрямилась.

– Этого, – я кивнула на Дамира, – нужно перетащить на диван. Он тяжёлый, как чугунный мост, одна я не справлюсь.

– Я… я попробую…

– Не пробовать, а делать! На счёт «три». Раз… два…

Вдвоём, кряхтя и ругаясь шёпотом, мы кое-как втащили обмякшее тело на диван, который жалобно скрипнул под его весом. Я испортила его окончательно, но сейчас это было последнее, что меня волновало.

– Что у тебя в аптечке? – спросила я, вытряхивая содержимое на стол. Бинты, вата, перекись, йод… Скудно. – Крепкий алкоголь в доме есть?

– А? – не понял Руслан, не отрывая взгляда от брата.

– Водка! Коньяк! Виски! Что-нибудь выше сорока градусов! – прорычала я. – Быстро!

Он снова кинулся исполнять, на этот раз на кухню. Через минуту передо мной стояла початая бутылка дорогого коньяка.

– Отлично. Хоть какая-то от вас польза, – я открутила пробку и щедро полила свои руки, а затем протёрла лезвие кухонных ножниц. – Свети. И не отсвечивай.

Ножницами я безжалостно разрезала остатки его рубашки и дорогущих, судя по ткани, брюк. Пришлось повозиться, чтобы освободить его от одежды, не переворачивая лишний раз. Когда я закончила, то на несколько секунд замерла, разглядывая то, что оказалось под тряпьём.

Я видела много мужских тел. В силу профессии. Атлеты, качки, обычные офисные работники. Но это… это было другим. Не гора стероидных мышц, надутых в тренажёрном зале. Это было тело хищника. Длинные, сухие, идеально очерченные мышцы, каждая из которых была на своём месте и несла функциональную нагрузку. Рельефный пресс, косые мышцы живота, широкие плечи, плавно переходящие в сильные руки. И всё это покрыто сетью тонких, выцветших шрамов. Следы старых ножевых, несколько круглых отметин, похожих на ожоги от сигарет. Его тело было картой его жизни – жестокой, беспощадной, полной боли.

Я тряхнула головой, отгоняя неуместные мысли. Он не произведение искусства. Он мой пациент. Кусок мяса с дыркой, которую нужно залатать.

– Так, юноша, диспозиция следующая, – я обернулась к Руслану. – Я буду шить. Ты будешь держать его. Если он дёрнется, я могу проткнуть ему что-нибудь жизненно важное. Например, почку. Или печень. Учитывая, сколько он потерял крови, второй раз я его уже не спасу. Уяснил?

Руслан сглотнул и решительно кивнул.

– Уяснил. Что делать?

– Становись у его плеч. Держи крепко. Всем своим весом наваливайся, если понадобится.

Я приготовила всё, что было нужно. Промыла рану перекисью, затем остатками коньяка. Он застонал сквозь стиснутые зубы, даже в беспамятстве реагируя на боль. Его тело напряглось, превратившись в натянутую струну.

– Держи! – скомандовала я Руслану.

Взяла в руки иглу. Обычную, швейную, самую большую, какую нашла у себя в шкатулке. Простерилизовала её над огнём зажигалки, пока она не раскалилась докрасна. Нитку взяла шёлковую, самую прочную.

Это было безумие. Полное, чистое, дистиллированное безумие. Я, специалист по опорно-двигательному аппарату, собиралась зашивать сквозное ножевое ранение на дому, используя подручные средства.

Я сделала первый прокол.

Его тело выгнулось дугой. Из горла вырвался сдавленный, звериный рык. Руслан навалился на его плечи, что-то испуганно бормоча на своём языке.

– Тихо! – шикнула я. – Терпи, герой. Сам виноват, нечего было из себя Рэмбо строить.

Я работала быстро, на адреналине, полностью отключив эмоции. Стежок за стежком. Прокол, протягивание нити, узел. Мои пальцы, привыкшие к тонкой работе с позвонками и суставами, двигались уверенно и точно. Я была так близко к нему, что чувствовала жар его кожи, видела каждую каплю пота, выступившую на висках. Запах его тела – смесь крови, пота, дорогого парфюма и чего-то ещё, первобытного, чисто мужского, – забивался в ноздри, кружил голову. Запах опасности.

На середине работы он вдруг открыл глаза.

Взгляд был мутным, не сфокусированным, полным боли и недоумения. Но он смотрел прямо на меня. Его губы шевельнулись.

– Ты…

– Я, – отрезала я, не прекращая работы. – Лежи смирно. Иначе рискуешь остаться без селезёнки. Я не хирург, штопаю как умею.

Он снова попытался что-то сказать, и в этот момент его тело рефлекторно дёрнулось. Игла едва не соскользнула, опасно приблизившись к краю рваной раны.

Меня накрыло волной холодной ярости. Профессиональной злости на пациента, который мешает себя спасать.

Я наклонилась к самому его уху, так близко, что мои волосы коснулись его щеки. Мой голос был тихим, но, я знала, он пробирал до костей.

– Ещё раз дёрнешься – пришью твою руку к ноге, будешь всю жизнь здороваться, как пионер. Ты меня понял, Хасаев?

Я впервые назвала его по фамилии. И увидела, как в его помутневших тёмных глазах что-то щёлкнуло. Узнавание. Осознание. Он медленно закрыл глаза и обмяк. Больше он не мешал. Просто лежал, стиснув зубы так, что на скулах ходили желваки, и терпел.

Я закончила через вечность, которая на самом деле была, наверное, минутами двадцатью. Наложила тугую повязку из разорванной наволочки. Мои руки дрожали от перенапряжения. Спина гудела. Вся моя пижама, волосы, лицо – всё было в его крови.

Я отошла от дивана и, шатаясь, добрела до кресла. Рухнула в него, чувствуя, как уходит адреналин, оставляя после себя звенящую пустоту и дикую усталость.

Руслан всё ещё стоял над братом, как верный пёс.

– Он… он будет жить?

– Будет, – хрипло ответила я. – Если не подхватит заражение крови от моих нестерильных инструментов и шёлковых ниток. Первые сутки – самые важные. Нужен покой. И антибиотики. Которых у меня нет.

Я закрыла глаза. Картина последних часов пронеслась перед ними калейдоскопом: авария, угрозы, кровь, боль, его тело под моими руками…

Я стала соучастницей. Я укрыла преступников. Я оказала им помощь, не сообщив в полицию. Одной этой ночи было достаточно, чтобы моя размеренная, правильная жизнь полетела ко всем чертям.

Маркиз, решив, что самое страшное позади, неслышно спрыгнул с кресла и подошёл ко мне. Он запрыгнул на колени, свернулся тяжёлым, тёплым клубком и громко замурчал, пытаясь своим вибрато привести хозяйку в чувство. Я уткнулась лицом в его густую, пахнущую пылью и домом шерсть.

– Что же я наделала, Маркиз? – прошептала я в его пушистое ухо.

Кот в ответ лишь мурлыкнул громче, будто говоря: «Ты сделала то, что должна была. А теперь дай мне тунца за моральный ущерб».

Я подняла голову и посмотрела на них. Два брата. Два хищника из другого, жестокого мира, которые ворвались в мою жизнь и перевернули её с ног на голову. Один спал тревожным сном, другой лежал без сознания, залатанный мной на живую нитку.

«Утром я их выгоню», – твёрдо решила я. – «Выгоню и забуду, как страшный сон».

Но, глядя на тёмный профиль Дамира на фоне моей светлой стены, на его длинные ресницы, отбрасывающие тень на впалые щёки, я впервые за всю ночь почувствовала не злость и не страх. А что-то другое. Странное, тревожное, похожее на укол любопытства.

Что заставило этого человека с телом гладиатора и глазами смертельно уставшего волка молчать о ране, которая едва не стоила ему жизни? Гордость? Глупость? Или что-то ещё, чего я в своём правильном мире никогда не смогу понять?

Именно в этот момент Руслан, который до этого молча наблюдал за братом, тихо произнёс, глядя куда-то в стену:

– Он всегда такой. Никогда не скажет, что ему больно. Отец так учил. Жалость – для слабаков. А Дамир… он не слабак.

Эта простая фраза вдруг подсветила всё произошедшее совершенно иным светом. Она не оправдывала его, нет. Но она объясняла. И эта крупица понимания пугала меня гораздо больше, чем вид крови. Потому что она неожиданно превращала безликого бандита в человека с историей. А сочувствовать таким, как он, было опасно для жизни. Моей.

Я откинулась на спинку кресла, чувствуя, как сон, тяжёлый и липкий, как патока, начинает меня одолевать. Последней мыслью, промелькнувшей в тумане сознания, была абсурдная уверенность: эта ночь ещё не закончилась. Самое интересное только начиналось.

ГЛАВА 6

МАРГАРИТА

Я проснулась от боли.

Не чужой, а своей собственной. Тупой, ноющей, которая гнездилась в затылке и разливалась по затёкшей шее, превращая её в камень. Я спала в кресле, свернувшись в позу эмбриона, как будто подсознательно пыталась спрятаться от той реальности, что развернулась в моей квартире.

Первым, что ударило в мозг, был запах. Резкий, химический коктейль из спирта, йода и чего-то сладковато-металлического. Запах крови. Он пропитал воздух, въелся в обивку мебели, в шторы, в меня саму. Это был запах чужого, жестокого мира, который я неосторожно впустила в свой дом.

Я резко открыла глаза.

Картина, представшая передо мной, была хуже любого ночного кошмара, потому что была до ужаса реальной. В сером утреннем свете, пробивающемся сквозь щель в шторах, моя гостиная выглядела как декорация к низкобюджетному фильму про бандитов.

На моём любимом диване, том самом, за которым я охотилась полгода, лежал он. Старший. Дамир. Его огромное, израненное тело казалось инородным на светлой ткани, теперь безвозвратно испорченной огромным бурым пятном. Он дышал ровно, но неглубоко, грудь едва заметно вздымалась под самодельной повязкой из моей лучшей наволочки. На полу, на наспех брошенном пледе, скорчился младший, Руслан, который что-то тихо бормотал во сне.

Вокруг них – поле битвы. Окровавленные салфетки, пустые ампулы, пустая бутылка из-под коньяка, мои швейные ножницы, брошенные на журнальном столике.

Что я наделала?

Вопрос прозвучал в голове не с паникой, а с холодной, отрезвляющей злостью. Злостью на себя. На свою идиотскую профессиональную деформацию, на клятву, которую никто не заставлял меня давать, на рефлекс спасателя, который сработал раньше инстинкта самосохранения.

Ночь закончилась. Адреналин, который держал меня на плаву, схлынул, оставив после себя гулкую пустоту и дикую усталость. И решение. Твёрдое, как сталь.

Я поднялась с кресла, разминая затёкшие мышцы. Мои движения были тихими, выверенными. Я подошла к дивану. Наклонилась, чисто автоматически проверила пульс на его шее – ровный, уже не такой частый, как ночью. Осмотрела повязку – сухая, слава богу. Значит, внутреннее кровотечение я остановила. Затем так же бесстрастно осмотрела младшего. Тоже стабилен.

Прекрасно. Они выживут. А это значит, что моя миссия окончена. Они больше не мои пациенты. Они – проблема. Угроза. Два кровавых пятна на моей репутации, свободе и душевном спокойствии. И их нужно было срочно вывести.

– Подъём, – мой голос прозвучал хрипло и тихо, но в утренней тишине он щёлкнул, как хлыст.

Руслан вздрогнул и сел, испуганно хлопая глазами. Дамир открыл глаза медленнее. Взгляд у него был тяжёлый, осмысленный. Он молча смотрел на меня, и в его тёмных, почти чёрных глазах не было ни боли, ни удивления. Только холодная оценка.

Я скрестила руки на груди, чувствуя, как моя пижама, пропитанная запахом их крови, неприятно липнет к телу. Мне хотелось немедленно залезть под душ и тереть себя мочалкой до тех пор, пока не сойдёт кожа.

– Доброе утро, джентльмены, – в голосе звенел лёд. – Ночлег и медицинское обслуживание окончены. У вас есть ровно пять минут, чтобы собрать свои израненные тела и убраться из моей квартиры.

Руслан открыл рот, чтобы что-то сказать, но Дамир опередил его, бросив на брата короткий, властный взгляд. Тот сразу заткнулся.

– Мы не заплатили, – ровным, безэмоциональным голосом произнёс Дамир, делая попытку сесть. Он поморщился, но не издал ни звука.

– Ах, вы ещё и о счёте беспокоитесь? Какая трогательная щепетильность, – ядовито усмехнулась я. – Считайте это благотворительностью. Фонд помощи заблудшим бандитам. А теперь – на выход. Ваши пять минут пошли.

Я отошла к окну и демонстративно посмотрела на часы. Я не боялась их. Страх сгорел ночью, остался только пепел отвращения и желание поскорее очистить своё пространство.

Они поднимались медленно, кряхтя, поддерживая друг друга. Два подбитых волка, вынужденные покинуть чужое логово. Я смотрела на них, не чувствуя ни капли жалости. Только холодное удовлетворение от того, что этот кошмар вот-вот закончится.

Руслан, ковыляя к двери, обернулся. В его глазах было что-то похожее на щенячью благодарность.

– Спасибо вам… Вы… Вы нас спасли…

– Я спасала не вас, – отрезала я, не глядя на него. – Я спасала свою нервную систему от необходимости лицезреть два трупа на моей лестничной клетке. И свой ковёр от трудновыводимых пятен. Как видите, со второй задачей я не справилась. Так что не за что. Дверь вон там.

Они дошли до прихожей. Я шла следом, как тюремный надзиратель, провожающий заключённых к воротам. Я распахнула входную дверь, впуская в квартиру стылый утренний воздух подъезда.

– И чтобы я вас больше никогда не видела, – бросила я им в спину. – Чтобы даже духу вашего в моём районе не было. Понятно?

Руслан торопливо кивнул и уже шагнул за порог. А Дамир остановился. Он медленно обернулся, и наши взгляды встретились.

ДАМИР

Её голос – холодный, как сталь хирурга, – выдернул меня из тяжёлой, вязкой полудрёмы. Я открыл глаза и сразу её увидел. Она стояла у окна, и серый утренний свет очерчивал её строгий профиль, делая её похожей на статую разгневанной богини.

Я всё помнил. Боль. Её руки. Её голос у самого уха, тихий и яростный: «Ещё раз дёрнешься – пришью…». И странное, почти унизительное облегчение, когда я подчинился ей, отдал своё тело в её безжалостные, но спасительные руки.

Она нас выгоняла. Логично. Правильно. Любая другая на её месте уже давно сдала бы нас ментам. А она ждала до утра. Дала нам прийти в себя. И даже в её ледяном голосе не было страха. Только выжигающее презрение и усталость.

– Мы не заплатили, – я заставил себя сесть. Боль в боку тут же напомнила о себе тугим, горячим узлом. Каждый вдох отдавался эхом под рёбрами.

Её язвительный ответ не задел. Я привык к другому. К страху в глазах, к заискивающим улыбкам, к поджатым губам. А она смотрела на меня так, будто я был досадным недоразумением, мусором, который нужно вынести. И это… это вызывало странное, извращённое уважение.

Я кивнул Руслану, приказывая молчать. Лишние слова здесь были ни к чему. Она установила правила. Мы играем по ним.

Подниматься было адом. Мышцы не слушались, тело было чугунным. Я опёрся на плечо брата, он – на моё. Так, поддерживая друг друга, мы двинулись к выходу, оставляя за собой её осквернённый мир. Её дом, пахнущий книгами, кофе и какими-то травами, а теперь – нашей кровью.

Её последние слова, брошенные нам в спину, были приговором. «Чтобы я вас больше никогда не видела».

Я остановился на пороге. Руслан уже выскользнул на лестничную клетку. Я нутром чувствовал, что не могу уйти вот так. Не сказав ничего. Не оставив следа. Не «спасибо» – это слово было слишком пустым, слишком жалким для того, что она сделала. Нужно было что-то другое. Что-то, что она запомнит. Что-то, что свяжет нас крепче любых слов благодарности.

Я медленно обернулся.

Она стояла в дверном проёме – высокая, злая, невероятно красивая в своей ярости. Её серые глаза были похожи на штормовое море. Она смотрела на меня в упор, готовая захлопнуть дверь перед моим носом.

Я посмотрел ей прямо в глаза. Недолго, всего пару секунд. Но в этот взгляд я вложил всё. Осознание того, что она сделала. Понимание цены этой ночи. И обещание.

Мой голос прозвучал тихо, почти шёпотом, но я знал, что в пустой прихожей он прогремит, как выстрел.

– Я твой должник. Я вернусь. За часами.

Я не стал дожидаться её реакции. Резко развернулся и, опираясь на стену, пошёл вниз по лестнице, увлекая за собой ошарашенного Руслана. Я не видел её лица, но чувствовал её взгляд спиной.

Дверь за нами захлопнулась. Щелчок замка прозвучал как точка.

Но я знал, что это была не точка. Это было многоточие.

В моём мире долг за жизнь – это не деньги, которые можно вернуть. Это клеймо. Это цепь. И я только что надел один её конец на себя, а второй молча вложил в её руку. И теперь, хочет она того или нет, мы связаны.

МАРГАРИТА

Щёлк.

Замок сработал как гильотина, отсекая их окончательно. Я прислонилась спиной к холодной двери, и меня, наконец, затрясло. Неконтролируемая, крупная дрожь сотрясала всё тело. Адреналин отпустил, и на меня разом навалилась вся тяжесть этой бесконечной ночи.

Я медленно сползла по двери на пол.

Его последние слова висели в воздухе. «Я твой должник».

Не «спасибо». Не «извините за беспокойство и испорченный диван». А это. Тяжёлое, как могильная плита. Властное. Обрекающее. В его устах это прозвучало не как признание благодарности, а как приговор. Как будто он не получил от меня помощь, а, наоборот, взял что-то, что теперь давало ему на меня права.

Из-под кресла бесшумной дымчатой тенью выплыл Маркиз. Он подошёл, ткнулся своей огромной башкой мне в колено и громко, требовательно мявкнул. Затем обошёл квартиру, брезгливо обнюхивая следы чужого присутствия, и вернулся ко мне. Запрыгнул на колени, свернулся тяжёлым, мурлыкающим клубком и уставился на меня своими немигающими жёлтыми глазами. Во взгляде его величества читался немой вопрос: «Ну и что это, позвольте узнать, было? И где мой завтрак?»

Я уткнулась лицом в его густую шерсть, пахнущую домом и спокойствием.

– Что нам теперь с этим делать, ваше величество? – прошептала я.

Маркиз в ответ лишь мурлыкнул чуть громче, вибрируя всем своим мощным телом.

Я подняла голову и обвела взглядом свою разорённую крепость. Кровь на диване. Кровь на полу. Стойкий запах беды. И эхо его голоса в ушах.

«Я твой должник. Я вернусь. За часами».

Это было похоже на клеймо. Невидимое, но ощутимое. Он не поблагодарил меня. Он заклеймил меня. И где-то в глубине души, там, где обитают самые неприятные предчувствия, я с леденящей ясностью поняла: этот человек ещё вернётся. Вернётся, чтобы взыскать свой долг. Или оплатить его. И я не была уверена, что из этого хуже.

ГЛАВА 7

ДАМИР

Спуск по лестнице походил на медленное погружение в персональный ад. Каждая ступенька отзывалась в боку тупой, рвущей судорогой, плечо, вправленное её безжалостными и до гениальности точными руками, горело ровным, злым огнём. Мы с Русланом, опираясь друг на друга, напоминали двух подбитых в уличной драке псов, пытающихся сохранить остатки достоинства. Воздух подъезда, тяжёлый, пропитанный сыростью, вездесущими кошками и дешёвым табаком, казался спасительным бальзамом после стерильного, пронзительно личного запаха её квартиры. Запаха, который, казалось, я вдохнул вместе с воздухом и который теперь осел где-то в лёгких.

– Бро, это что вообще было? – прохрипел Руслан, когда мы наконец вывалились на улицу, в стылую серость рассвета. Город только просыпался, и наша потрёпанная реальность выглядела в его утренней чистоте особенно убого. – Она… она же просто ангел. Злой, как чёрт, но ангел.

– Заткнись, – коротко бросил я, оглядываясь. Пустая улица. Никого. Я вытащил из кармана телефон, чудом уцелевший в этой мясорубке, и набрал номер одного из наших водителей.

– Пятый, – отозвался сонный голос на том конце.

– Пять минут. Адрес скину. Живо.

Я сбросил вызов и отправил геолокацию. Руслан прислонился к обшарпанной стене дома, его лицо было белым, как свежевыпавший снег.

– Ты как? – спросил я, скорее по привычке, чем из реального беспокойства. Знал, что он крепкий. Выживет.

– Нормально, – он криво усмехнулся, касаясь виска, где темнел аккуратный пластырь. – Жить буду. Слушай, а она…

– Я сказал, заткнись, – повторил я, на этот раз жёстче, сжимая кулаки от внезапного, иррационального желания защитить её даже от простого упоминания. – Про неё – ни слова. Никому. Никогда. Ты понял меня?

Руслан посмотрел на меня с удивлением, которое быстро сменилось пониманием в его обычно бесшабашных глазах. Он медленно кивнул.

– Понял, бро. Могила. Но она, конечно, краш. Просто… ух!

Я проигнорировал его сленг. В моей голове всё ещё звучал её ледяной, полный сарказма голос и стоял перед глазами её образ – в нелепой просторной пижаме с пингвинами, с растрёпанными волосами, но с позвоночником из чистой дамасской стали. И её запах. Странная, невозможная смесь чего-то неуловимо цветочного, свежесваренного кофе и антисептиков. Этот запах въелся под кожу, стал меткой. Клеймом.

Чёрный «Гелендваген» подкатил бесшумно, точно по расписанию. Водитель выскочил, распахнул нам заднюю дверь, мастерски делая вид, что не замечает наших окровавленных одежд и помятых физиономий. Мы ввалились на мягкую, пахнущую дорогой кожей сидений.

– В особняк, – бросил я, откидываясь на спинку и закрывая глаза.

Боль пульсировала в такт плавному движению машины. Но физическая боль была привычной, фоновой. Она почти не мешала думать. Все мои мысли, как побитые мотыльки, летели на один-единственный огонёк в темноте. На неё. Маргарита. Какое-то старомодное, почти царственное имя. Совершенно не вязавшееся с её язвительностью и манерой ругаться сквозь зубы так, что хотелось одновременно и придушить, и поцеловать.

«Я твой должник».

Я не соврал. В нашем мире долг за спасённую жизнь не измеряется деньгами. Это нечто большее. Это кровная связь. Ответственность. Она, сама того не ведая, вытащила меня не просто из разбитой машины – она вытащила меня из-под ножа смерти. И тем самым приковала к себе цепью, которую не разорвать. Теперь её безопасность – моя проблема. А учитывая, чью кровь она прямо сейчас оттирает со своего светлого дивана, проблем у неё может скоро прибавиться. Наши враги не оставляют свидетелей. Они их убирают. Мысль о том, что кто-то может к ней прийти, может дотронуться до неё, причинить ей вред, полоснула по нервам острее, чем нож, оставивший дыру в моём боку.

Чем ближе мы подъезжали к загородному особняку отца, тем тяжелее и гуще становился воздух в салоне. Высоченный кованый забор с острыми пиками, десятки скрытых камер, молчаливая, как изваяния, охрана у ворот. Наш «Гелендваген» въехал во внутренний двор, вымощенный идеально ровной брусчаткой, и замер у парадного входа.

Дом встретил нас гулкой, давящей тишиной. И запахом. Запахом дорогого дерева, натуральной кожи и застарелого, холодного отцовского гнева. В огромном холле с мраморным полом, где любой шаг отдавался многократным эхом, нас уже ждали.

Тимур Хасаев стоял посреди холла, опираясь на свою неизменную трость из чёрного дерева с серебряным набалдашником. Седой, подтянутый, в идеально сидящем домашнем костюме из тёмного кашемира. Его выцветшие, пронзительные глаза хищной птицы смотрели на нас без малейшей тени сочувствия. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял Арташес Ваганович – наш семейный врач, немолодой уже армянин с бесконечно печальными глазами и воистину золотыми руками.

– Прибыли, – голос отца был ровным, почти спокойным, и от этого показного спокойствия по спине пробежал мороз. – Волчата мои заблудшие.

Мы молча, не сговариваясь, подошли и остановились в нескольких метрах, как нашкодившие школьники перед директором. Любое слово сейчас было бы лишним.

– Арташес, осмотри их, – приказал отец, не сводя с меня тяжёлого взгляда. – Хочу знать, насколько сильно мои драгоценные наследники решили сократить мне жизнь этой ночью.

Врач подошёл, неодобрительно цокнул языком, разглядывая нас с головы до ног, как двух породистых, но побитых скакунов.

– Снимайте, – коротко велел он.

Помогая друг другу, мы стянули пропитанные кровью куртки и разорванные рубашки. Арташес начал с Руслана. Аккуратно отклеил пластырь на виске, осмотрел рану, потом перешёл к швам на предплечье. Его густые брови медленно поползли на лоб.

– М-да… – протянул он, внимательно разглядывая ровные, почти каллиграфические стежки. – Аккуратно. Очень аккуратно для полевых условий. Кто делал?

– Не знаю, – буркнул Руслан, виновато косясь на меня.

Арташес перевёл взгляд на меня. Его пальцы были прохладными и опытными. Он осмотрел моё плечо, заново обмотанное бинтом, потом осторожно снял повязку с бока, которую она так ловко соорудила из остатков простыни.

– Так-так… Сквозное, – констатировал он факт. – Края ровные. Обработано чисто. И шов… – он склонился ниже, почти касаясь носом моего тела. Его взгляд был взглядом исследователя, изучающего редкий артефакт. – Послушайте, я знаю почерк всех подпольных хирургов в этом городе. Это не их работа. Слишком… элегантно. Женская рука?

Я молчал, глядя поверх его седой головы прямо в глаза отцу. Внутри всё сжалось от этого простого словосочетания – «женская рука». Её рука. Сильная, уверенная, которая не дрогнула, когда вонзала в мою плоть иглу. Рука, которая причиняла адскую боль, чтобы спасти.

– Кто бы их ни латал, Тимур, – Арташес наконец выпрямился и повернулся к боссу, – не ювелир, конечно, но профессионал высочайшего класса. Человек без сантиментов, но с очень светлой головой. Плечо вправлено идеально, без малейшего риска для сустава. Раны обработаны и зашиты так, что при должном уходе и шрамов почти не останется. Этот человек знает, что делает. И его работа спасла обоих твоих волчат от заражения крови и куда более серьёзных последствий. Ещё пара часов – и мы бы говорили о совсем других вещах.

Отец медленно кивнул, его кадык дёрнулся. Его взгляд впился в меня, пытаясь просверлить насквозь и вытащить правду.

– Подробности потом, – его голос был твёрд, как сталь. – Когда выспитесь. Если сможете. Сейчас меня интересует только одно: кто? Кто посмел поднять руку на моих сыновей?

– Ещё не знаю, – глухо ответил я. – Но узнаю.

– Ты уже «наузнавал»! – он не повысил голоса, но каждое слово ударило, как хлыст. – Сделка сорвана. Нас выставили идиотами, которые не могут обеспечить безопасность на собственной территории. Ты должен был быть умнее, Дамир. Ты должен был предвидеть.

– Это моя вина, отец, – шагнул вперёд Руслан, пытаясь взять удар на себя. – Я…

– Молчать, – оборвал его Тимур, даже не взглянув. – Твоя вина в том, что ты родился вторым. А твоя, – он снова уставился на меня, и в его глазах полыхнуло ледяное пламя, – в том, что ты забыл, кто ты. Иди. Отоспись. Вечером я жду полный отчёт. И о делах, и о твоём ангеле-хранителе.

Он развернулся и, тяжело стуча тростью, удалился в свой кабинет. Дверь за ним захлопнулась, и звук гулко прокатился по всему дому.

Арташес молча сделал нам уколы обезболивающего и антибиотика, заново обработал раны. Тупая боль начала отступать, сменяясь вязкой, свинцовой усталостью. Проводив Руслана до его комнаты, я побрёл в своё крыло.

Моя спальня. Огромная, холодная, безликая, как номер в пятизвёздочном отеле. Идеальный порядок. Ни единой пылинки. Всё на своих местах. И этот запах… приторно-сладкий, удушающий аромат её духов. Зара. Моя жена.

Она сидела в кресле у окна в безупречном шёлковом халате, который стоил больше, чем вся мебель в квартире Маргариты. В руках она держала какой-то глянцевый журнал. Услышав мои шаги, подняла голову. На её фарфоровом, идеальном лице отразилась идеально отрепетированная тревога.

– Дамир! Милый, я чуть с ума не сошла!

Она вскочила и подплыла ко мне, намереваясь обнять, но замерла в сантиметре, скривив свой точёный носик. От меня пахло кровью, потом, чужой квартирой и чужой женщиной.

– Боже, на кого ты похож… Как побитый пёс.

– Я в порядке, – выдавил я, обходя её и направляясь прямиком в ванную.

– В порядке? – она всплеснула руками, и дорогой шёлк зашуршал. – На тебе живого места нет! Отец сказал, была засада. Это ужасно! Я так переживала, что даже отменила утренний пилатес.

Я остановился у двери в ванную и посмотрел на неё. Красивая. Безупречная. И абсолютно чужая. Как дорогая фарфоровая кукла в витрине, которую боязно трогать, чтобы не испачкать.

– Спасибо за заботу.

– Разумеется, я забочусь! Ты мой муж. Что скажут люди, если узнают… – она осеклась, поняв, что сказала лишнее. – Я имею в виду, я рада, что ты жив. Но, Дамир, я прошу тебя, не жди, что я буду менять тебе повязки и подносить бульон. Я на это не подписывалась.

Она брезгливо дёрнула плечиком, окинув взглядом бинты на моём теле. В её глазах не было ни капли сочувствия – только отвращение к несовершенству, к грязи, к крови.

– Кто с тобой это сделал, пусть и ухаживает. А мне пора, у меня запись к косметологу, потом ланч с девочками. Но я рада, что ты жив, правда, – добавила она уже на ходу, посылая мне воздушный поцелуй от двери.

Дверь спальни тихонько щёлкнула, отрезая меня от её мира. Я остался один, стоя посреди холодной, выверенной роскоши. В ушах звенели её слова: «Кто с тобой это сделал, пусть и ухаживает».

И я почему-то отчётливо, до мельчайших деталей, представил, как Маргарита, услышав такое, просто молча бы сломала Заре пару пальцев. Профессионально, без лишних эмоций и с циничной усмешкой.

Я невесело усмехнулся своим мыслям и шагнул под обжигающие струи горячей воды. Вода смывала чужую и свою кровь, грязь, усталость, но не могла смыть её образ. Образ женщины с глазами цвета штормового неба, которая без колебаний сделала то, от чего моя идеальная жена брезгливо отвернулась.

Отец прав. Вечером будет допрос. И я знал, о чём он спросит в первую очередь. Не о сорванной сделке. Не о врагах. А о ней. О той, кого он назвал моим «ангелом-хранителем». И я понятия не имел, что ему отвечу, потому что солгать ему – было почти невозможно. Но сказать правду – означало навести его на её след.

А этот ангел-хранитель, я был уверен, сам нуждается в защите. От моего отца. От моего мира. И, что самое страшное, от меня самого. Потому что желание вернуться за часами, которые я оставил на её тумбочке, уже превратилось в одержимость. И я не был уверен, что смогу с ней справиться.

ГЛАВА 8

МАРГАРИТА

Дверь захлопнулась, и щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине квартиры как выстрел. Последний. Контрольный. Прямо в мою дурную голову, решившую, что клятва Гиппократа – это универсальный пропуск в любой ад, включая его самые кровавые и безнадёжные круги.

Несколько секунд я стояла, прислонившись лбом к холодному металлу двери, и просто дышала. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Простая физиология, основа жизни, но сейчас это требовало от меня сознательного, почти нечеловеческого усилия. Воздух в лёгкие не шёл. Он застревал где-то в горле, густой и вязкий от запаха, который, казалось, пропитал уже сами стены. Запах чужой крови. Чужой боли. Чужой, хищной, абсолютно неправильной жизни, которая по трагической ошибке забрела в мой мир и оставила в нём свои грязные, незабываемые следы.

Меня затрясло. Мелкая, противная дрожь, которая началась в коленях и волной пошла вверх по телу, заставляя стучать зубами. Это был не страх. Страх был там, на ночном шоссе, когда я, балансируя на острие ножа между врачебным долгом и инстинктом самосохранения, тащила в свою берлогу два полуживых тела. Это было другое. Это был отходняк. Адреналиновый детокс. И отвращение. Всепоглощающее, тошнотворное отвращение, направленное исключительно на себя.

Идиотка. Конченая, дипломированная идиотка.

Я медленно отлепилась от двери и обвела взглядом свою квартиру. Мою крепость. Моё убежище. Мой персональный, тщательно выстроенный рай с идеальным диваном, книжными стеллажами до потолка и котом-аристократом. Сейчас это место больше походило на декорации к дешёвому криминальному фильму. Филиал морга на дому.

На журнальном столике из стекла и хрома, рядом с томиком Ремарка, валялись окровавленные бинты и пустые ампулы с лидокаином, который этот ублюдок так и не дал себе вколоть, предпочитая молча терпеть. Мой любимый кашемировый плед, которым я укрывала раненого Руслана, был безнадёжно, фатально испорчен. Но главным произведением искусства в этой инсталляции под названием «Помоги ближнему своему, мать твою» был диван. На его светло-серой обивке, которую я выбирала три месяца, расплылось огромное, уродливое клеймо. Багровое, уже начавшее темнеть по краям. И ещё одно пятно, поменьше – на стене, там, где сползал по ней его хозяин, мрачный и молчаливый. Тот, с глазами цвета крепко заваренного чифиря и шрамом у виска.

Из-под дивана, убедившись, что угроза миновала, с подобающим его статусу достоинством выплыл Маркиз. Мой десятитикилограммовый комок царственного презрения. Он подошёл к кровавой лужице на паркете, которую я ещё не успела вытереть, и долго, с видом эксперта-криминалиста, её обнюхивал. Затем фыркнул так, будто учуял запах всех помоек мира одновременно, и вперил в меня свои янтарные прожекторы. Во взгляде его читалось всё: «Женщина, мы с тобой серьёзно поговорим о твоём круге общения. Я не для того позволяю тебе жить на моей территории, чтобы ты сюда всякий сброд таскала».

– Иди сюда, трагедия моя ходячая, – прошептала я, опускаясь на корточки. Голос сел и звучал чужим, надтреснутым.

Маркиз, мгновение подумав и, видимо, решив, что хозяйка достаточно наказана осознанием собственной ничтожности, простил меня. Он подошёл, с силой боднул меня своей огромной башкой в плечо и завёл свой дизельный мотор. Его утробное, вибрационное мурлыканье стало единственным звуком, который не резал слух и не напоминал о прошедшей ночи. Я зарылась лицом в его густую дымчатую шерсть, пахнущую домом, покоем и дорогим кормом с тунцом.

– Что я наделала, Маркуша? – прошептала я в тёплый мех. – Что я, чёрт возьми, наделала?

Кот в ответ только мурлыкнул громче, будто хотел сказать: «Разбирайся сама, двуногая. А теперь неси тунца. За моральный ущерб».

Нужно было что-то делать. Привести себя и квартиру в порядок. Стереть. Выжечь. Дезинфицировать. Уничтожить все следы их пребывания. Это была уже не просто уборка. Это был экзорцизм.

Я встала. Резко, зло. Первым делом распахнула настежь все окна, впуская в квартиру стылый, влажный воздух рассвета. Затем, натянув резиновые перчатки, с остервенением начала собирать в мусорный пакет весь медицинский мусор. Пакет получился увесистым и зловеще позвякивал стеклом ампул. Я завязала его тремя узлами и выставила за дверь. Потом – пол. Горячая вода, самое ядрёное дезинфицирующее средство, которое у меня было, и тряпка. Я ползала на коленях и драила паркет до боли в суставах, до скрипа, пытаясь оттереть не просто кровь, а саму память.

Вот здесь стоял тот, что помоложе, Руслан, и смотрел на меня щенячьими глазами, полными боли и страха. Вот здесь, у стены, сидел он. Дамир. И молча терпел, стиснув зубы так, что на скулах ходили желваки. Я помнила, как под моими пальцами перекатывались его твёрдые, как камень, мышцы. Помнила тепло его кожи, горячей от подступающей лихорадки и потери крови. Помнила его сдавленное дыхание у самого уха, когда я делала последний стежок на его боку. Эта память была слишком телесной. Слишком въедливой. И от этого было ещё гаже.

С полом было покончено. Диван… Я посмотрела на него, и руки опустились. Нет. Этого монстра мне не победить. Это не просто пятно. Это улика. Вещественное доказательство моей запредельной глупости. Химчистка. Или помойка. Скорее второе.

Я стянула перчатки и пошла в душ. Горячая вода хлестала по лицу и телу, смывая усталость, но не могла смыть ощущение липкого, чужеродного вторжения, которое, казалось, проникло под кожу. Выйдя, я налила себе самую большую кружку самого крепкого кофе, села за кухонный стол и включила ноутбук. Не для новостей, просто чтобы что-то гудело. Чтобы тишина не давила. Чтобы голоса каких-то блогеров заполнили пустоту, образовавшуюся в моей голове.

Маркиз, получив свою законную порцию тунца, запрыгнул на подоконник и принял позу сфинкса, надменно наблюдая за пробуждающимся городом. Я пила кофе, тупо листая ленту новостного сайта. Экономика, политика, погода. Обычная рутина нормального мира, к которому я, как оказалось, больше не принадлежала.

Я уже хотела закрыть ноутбук, как вдруг взгляд зацепился за знакомый образ на главной странице. Фотография разбитого в хлам чёрного внедорожника, впечатавшегося в отбойник. Точно такого же, какой стоял вчера на аварийке на ночном шоссе. Сердце пропустило удар и забилось быстрее, гулко отдаваясь в висках.

Я кликнула на ссылку.

«…сегодня ночью на загородном шоссе был обнаружен брошенный автомобиль премиум-класса, – гласил сухой текст под фотографией. – По предварительным данным, водитель и возможные пассажиры скрылись с места ДТП. В салоне обнаружены многочисленные следы крови, что даёт полиции основания предполагать, что в результате аварии есть пострадавшие. В данный момент ведётся их розыск».

Я замерла с кружкой на полпути ко рту. Розыск. Их ищут. И, скорее всего, не только полиция.

А потом, прокрутив страницу ниже, я увидела то, от чего кофе в кружке показался ледяным. Две фотографии. Мужские лица. Одно – с нагловатой, обаятельной ухмылкой. Руслан. Второе… Второе я бы узнала из тысячи.

Качественная студийная фотография, видимо, для какого-то делового журнала. Он смотрел прямо в объектив, но казалось, что прямо на меня, в самую душу. Взгляд – тяжёлый, пронзительный, бездонный. Волевой подбородок, плотно сжатые губы. Никакой улыбки. Даже намёка. Только холодная, абсолютная уверенность в себе. Внизу экрана появилась подпись.

«Дамир и Руслан Хасаевы».

«В продолжение темы, – сухо сообщал автор статьи. – Стало известно, что полиция связывает ночное происшествие с таинственным исчезновением известных в деловых кругах братьев Хасаевых, сыновей предпринимателя и мецената Тимура Хасаева. Последний раз их видели вчера вечером. На связь они не выходят. Представители семьи отказываются от комментариев. Источники в правоохранительных органах не исключают криминальную версию произошедшего, возможно, связанную с переделом сфер влияния в строительном бизнесе. Мы следим за развитием событий».

Кружка выскользнула из моих ослабевших пальцев и с оглушительным звоном разбилась о плитку, разлетаясь на сотни мелких осколков. Кофе растекался по полу тёмной, почти чёрной лужей, пугающе похожей на другую, которую я оттирала час назад.

Хасаевы.

Тимур Хасаев.

Это имя знал весь город. «Предприниматель и меценат» – это была лишь официальная, глянцевая обложка. Все, кто хоть немного интересовался теневой жизнью города, знали, кто такой Тимур Хасаев на самом деле. Криминальный авторитет старой закалки. Человек, который держал в руках половину города. Человек, с которым боялись связываться даже самые отмороженные бандиты. Человек, перешедшим дорогу которому обычно заказывали некролог.

И я… я этой ночью латала его сыновей. Его наследников.

До меня начало доходить. Медленно, как до жирафа, но неотвратимо. Это была не просто бандитская разборка. Это был удар по клану. И я оказалась в самом эпицентре. Не свидетелем. Хуже. Соучастницей. Я спрятала их. Я спасла их. Я дала им уйти.

Меня охватил холод. Ледяной, липкий ужас, от которого свело желудок. Я смотрела на его лицо на экране ноутбука. Дамир Хасаев. Он смотрел на меня. И в его тёмных глазах, даже на фотографии, чудилось то же самое обещание, которое я увидела на пороге своей квартиры. Обещание вернуться.

В памяти всплыл его тихий, глухой голос: «Я твой должник».

О Боже. Должник. В их мире это не означало коробку конфет и букет цветов. Это означало что-то другое. Что-то, о чём я даже думать боялась. Пока я убирала за ними, словно прислуга, я машинально подняла с пола маленькую блестящую вещицу, приняв её за пуговицу. Сунула в карман халата. Теперь я вытащила её. Дорогая, тяжёлая запонка из белого золота с чёрным ониксом. С гравировкой «D.H.». Я сжала её в кулаке. Холодный металл обжигал кожу.

«Чтобы я вас больше никогда не видела», – с отчаянием повторила я про себя свою утреннюю мантру.

Но сейчас она звучала как самая нелепая и несбыточная мечта в моей жизни. Они не просто вернутся. За ними придёт их мир. Их отец. Их враги. И все они будут искать следы. А главный след, главная ниточка, ведущая к пропавшим братьям, – это я. Женщина-врач со стальными нервами и уникальным почерком, который их личный врач Арташес наверняка уже описал Тимуру в мельчайших подробностях.

Я медленно опустилась на пол, не обращая внимания на осколки и кофейную лужу. Спиной прижалась к холодному кухонному гарнитуру. Маркиз спрыгнул с подоконника и подошёл, обеспокоенно ткнувшись мокрым носом мне в руку.

Я не просто спасла бандита. Я спрятала от всего мира наследника криминальной империи.

И теперь его мир совершенно точно придёт за мной.

Вопрос был лишь в том, кто придёт первым: его отец с благодарностью… или его враги с ножом.

ГЛАВА 9

ДАМИР

Кофе обжигал горло, но не приносил облегчения. Я проспал почти десять часов по милости Арташеса, вколовшего мне дозу снотворного, но чувствовал себя так, будто не спал вовсе. Тело, напичканное обезболивающими, было чужим, ватным и неповоротливым, а в голове стоял гул, как после близкого взрыва. Я сидел в столовой, глядя в окно на идеально подстриженный газон, мокрый от утренней росы, и думал только об одном. О том, что сейчас начнётся.

Руслан сидел напротив, ковыряя вилкой омлет с видом приговорённого к казни. Выглядел он паршиво: бледный, с тёмными кругами под глазами. Его перевязанная рука покоилась на специальной подушке. Увидев, что я смотрю на него, он вздрогнул.

– Бро, – прошептал он, оглядываясь на дверь, будто оттуда мог выпрыгнуть чёрт. – Отец рвёт и мечет. Сейчас будет допрос с пристрастием. С утра уже всю охрану на уши поднял.

– Я в курсе.

– Арташес сказал, что та… ну, та девушка, – он ещё понизил голос, – просто богиня. Швы, говорит, как у нейрохирурга. И плечо так вправить… Короче, он в культурном шоке. Сказал отцу, что она нам жизнь спасла. Обоим.

– Я знаю, – отрезал я. Руки, державшие тяжёлую фарфоровую чашку, слегка дрожали. От слабости или от злости – я и сам не понимал.

Разговор прервал звук тяжёлого удара трости о паркет в холле. Размеренный. Неумолимый. Каждый удар – как отсчёт секунд до взрыва. Руслан вжал голову в плечи. Я же, наоборот, выпрямился, чувствуя, как напрягаются мышцы спины.

– В кабинет. Оба, – голос отца не был громким, но от него, казалось, задрожали стёкла в окнах.

Кабинет Тимура Хасаева был сердцем его империи. Место, где заключались сделки и выносились приговоры. Огромный, отделанный тёмным дубом, с тяжёлыми портьерами, не пропускающими солнечный свет даже в самый яркий день. В воздухе висел густой, въедливый запах кубинских сигар и власти. Отец сидел в своём массивном кожаном кресле за столом из цельного куска морёного дуба. Седой, с лицом, иссечённым морщинами, как карта старых, забытых дорог. Глаза, выцветшие, почти прозрачные, смотрели на нас так, будто видели не сыновей, а два проблемных актива, которые подвели его в самый неподходящий момент.

Мы вошли и остановились посреди комнаты, как провинившиеся школьники.

– Сели, – бросил он, не глядя на нас, а изучая дымящийся кончик сигары.

Мы опустились в кресла для посетителей. Жёсткие, с прямой спинкой, неудобные. Специально, чтобы просители не засиживались и чувствовали себя неуютно.

Тимур медленно затянулся, выпустил в нашу сторону облако сизого дыма. Молчание длилось, казалось, вечность. Он мастерски владел этим оружием. Давал напряжению нарасти, заставлял нервы оппонента натянуться до предела, чтобы потом одним точным ударом порвать их.

– Итак, – начал он наконец, не повышая голоса. – Выспались? Головы проветрили? Теперь можно и поговорить. Не о бизнесе. С теми, кто это устроил, я разберусь сам, и им это не понравится. Поговорим о чудесном спасении.

Он перевёл свой ледяной взгляд на Руслана. Младший съёжился под этим взглядом.

– Руслан. Ты был в сознании. Опиши мне её.

– Э-э… ну… – залепетал брат, бросая на меня панический взгляд. – Там темно было… Я не очень помню… Всё как в тумане… Кровь, боль…

– Не ври мне, – голос отца стал тише, но от этого только страшнее. – Ты никогда не умел врать. Дамир, может, и научился, а ты – нет. Так что давай, вспоминай. Рост, волосы, глаза. Каждое слово, что она сказала.

Руслан сглотнул. Я видел, как он борется с собой. Страх перед отцом был вбит в него с детства. Но и преданность мне была не меньше.

– Она… высокая, – выдавил он наконец. – Волосы тёмные, в какой-то пучок собраны. Глаза… серые, кажется. Злые. Очень злые. Говорила, чтобы мы не дёргались, а то хуже будет. Ругалась много. Котом своим командовала.

– Котом? – Тимур медленно повторил, будто пробуя слово на вкус. Уголок его рта едва заметно дёрнулся в подобии усмешки. – Интересно. Адрес.

Тут Руслан посмотрел на меня с отчаянием. Я едва заметно качнул головой.

– Не помню, отец. Правда. Мы ехали, потом авария… потом её квартира. Какой-то обычный дом, многоэтажка, спальный район. Я бы не нашёл сейчас.

Отец вздохнул и перевёл взгляд на меня. Хищный, изучающий. Взгляд, который просвечивал насквозь.

– А ты, Дамир? У тебя с памятью всегда было лучше. Ты пошёл против меня сегодня утром. У тебя были на это причины. Я хочу их услышать. Её имя.

Я молчал, глядя в одну точку на персидском ковре. Я снова видел её. Её сосредоточенное лицо в резком свете торшера. Прядь тёмно-русых волос, выбившаяся из небрежного пучка и упавшая ей на щеку. Её серые глаза, в которых не было ни страха, ни жалости – только профессиональная отстранённость и плохо скрываемое раздражение. И этот её кот. Огромный, наглый, шипящий на меня из-под дивана. Образ был таким ярким, что я почти чувствовал запах её квартиры – странная смесь антисептика, кофе и чего-то неуловимо женского, цветочного.

– Она помогла нам. И попросила об одном: чтобы мы исчезли и она нас больше никогда не видела.

– Милосердная самаритянка? В нашем мире таких не бывает, Дамир. За всё надо платить. Чем вы ей заплатили? Или чем пообещали заплатить?

Внутри меня всё сжалось. Я вспомнил её слова, брошенные с ненавистью. И свои: «Я твой должник».

– Мы ей ничего не должны.

– Врёшь, – усмехнулся Тимур. – Ты ей должен. Своей жизнью. А значит, ей должен я. И я всегда плачу по счетам. Но чтобы заплатить, мне нужно знать, кому. Имя.

Я медленно сжал и разжал кулаки. Привычка, которая всегда выдавала мой гнев. Моё упрямство.

– Я не скажу.

В кабинете повисла звенящая тишина. Даже Руслан перестал дышать. Бросить вызов отцу. В его кабинете. Это было равносильно тому, чтобы сунуть голову в пасть льву и поинтересоваться, чистил ли он сегодня зубы.

– Что? – переспросил Тимур так тихо, что я едва расслышал.

– Я не скажу её имени, – повторил я, глядя ему прямо в глаза. – Она здесь ни при чём. Она не должна быть втянута в это ещё больше.

Лицо отца окаменело. Желваки заходили на его исхудавших щеках.

– Ты не в том положении, чтобы решать, кто и во что должен быть втянут! Ты понимаешь, что ты наделал? Ты оставил у нас за спиной неизвестного человека! Человека, который видел наши лица, который знает о нападении, который может в любой момент пойти в полицию! Ты ставишь под угрозу всю семью из-за какой-то… бабы!

Я промолчал. Потому что она была не «какой-то бабой». Она была той, кто без колебаний затащил двух умирающих волков в свою берлогу, зная, что за ними придёт вся стая. Она была той, кто смотрел мне в глаза, вонзая иглу в мою плоть, и её рука не дрогнула. Она была той, кто пах дождём и сталью. И я не мог, просто не имел права втягивать её в нашу грязь глубже, чем она уже вляпалась по моей вине.

– Она не пойдёт в полицию, – уверенно произнёс я.

– Откуда такая уверенность? Ты успел залезть к ней не только в дом, но и в душу? – в его голосе прозвучал яд.

Я снова промолчал. Потому что ответ был где-то на грани. Нет, в душу я к ней не залез. Но она… она точно залезла под мою кожу.

Тимур тяжело поднялся, опираясь на трость. Он медленно обошёл стол и остановился прямо передо мной, нависая всей своей несокрушимой отцовской властью.

– Я ценю твою… верность. Или что это у тебя там. Но ты забываешь одно, Дамир. Ты – Хасаев. И твой первый долг – перед семьёй. А твоя блажь ставит нас всех под удар.

Он помолчал, давая словам впитаться.

– Я задам вопрос в последний раз. Её имя.

Я поднял на него взгляд. Внутри всё похолодело от собственного упрямства.

– Нет.

Он смотрел на меня несколько долгих секунд. В его выцветших глазах я не увидел гнева. Я увидел разочарование. И что-то ещё. Странное. Похожее на уважение. Он медленно отвернулся.

– Пошли вон. Оба. Мне нужно подумать.

Мы поднялись. Руслан пулей вылетел из кабинета. Я задержался на пороге.

– Отец…

– Я сказал, пошёл вон, – не оборачиваясь, бросил он. – И займись женой. Зара чуть с ума не сошла от беспокойства.

Последняя фраза была ударом под дых. Напоминанием о моём месте. О моих обязанностях. О том, что в моей жизни нет места для женщин с глазами цвета штормового неба и стальным характером.

Я вышел и плотно прикрыл за собой тяжёлую дубовую дверь. И уже стоя в коридоре, услышал его тихий, отданный в пустоту приказ, который не предназначался для моих ушей. Он говорил по телефону внутренней связи со своим начальником службы безопасности.

– Аслан. У меня для тебя работа. Перерой весь город. Мне нужен каждый врач, каждый фельдшер, каждая медсестра, которая дежурила этой ночью. Проверь больницы, травмпункты, частные клиники. Проверь аптеки – кто покупал шовный материал и антибиотики в промышленных масштабах. Пробей по базам ГИБДД все машины, которые были в районе аварии. Она высокая. Тёмно-русая. Серые глаза. Характер – сталь. Ругается и командует котом. Найдите мне эту женщину. Я хочу посмотреть в глаза той, из-за которой мой сын впервые решил мне солгать. И я хочу знать это к завтрашнему утру.

Сердце ухнуло куда-то в пятки. Я проиграл. Моё упрямство было бесполезно. Ищейки уже спущены с поводка. И они найдут её. Обязательно найдут. Вопрос лишь времени. И я понимал, что должен опередить их. Должен найти её первым. Не для того, чтобы выполнить отцовский приказ.

А для того, чтобы попытаться её защитить. От него. От себя. От всего нашего проклятого мира, в который она имела неосторожность приоткрыть дверь.

ГЛАВА 10

МАРГАРИТА

Два дня. Сорок восемь часов. Две тысячи восемьсот восемьдесят минут. Именно столько времени прошло с тех пор, как моя квартира перестала быть филиалом преисподней и полевым госпиталем одновременно. Я отмыла полы до одури, до скрипа, до едкого запаха хлорки, выедающего глаза и, как мне казалось, саму память о произошедшем. Вызвала клининговую службу, специалисты которой, сочувственно покачав головами, забрали в утиль два главных вещдока моего преступления – любимый, продавленный диван и старое кресло, пропитанные чужой кровью и болью.

Теперь в гостиной зияла пустота, от которой становилось неуютно и гулко. Я спала урывками, проваливаясь в тяжёлое, вязкое забытьё, и каждый раз просыпалась от фантомного металлического запаха и ощущения липкости на пальцах, судорожно проверяя, не приснилось ли мне всё это. Кот Маркиз, переживший, видимо, глубочайший психологический стресс, перестал смотреть на меня как на прислугу и теперь не отходил ни на шаг, периодически проверяя целостность моих конечностей и требуя тройную порцию утешительного тунца.

Но работа – лучшее лекарство от любых душевных хворей. Она не даёт времени на рефлексию, на самокопание, на бесконечные «а что, если…». Она требует полной концентрации, стерильности мыслей и точности движений. Здесь, в своём кабинете, среди анатомических плакатов, учебного скелета Стёпы в углу и запаха кофеподобной бурды из автомата, я снова становилась собой – доктором Маргаритой Воронцовой, специалистом высшей категории, для которой человеческое тело – почти понятная и логичная система рычагов, мышц и нервных окончаний.

Я как раз заканчивала консультацию с пожилой дамой, страдавшей от последствий неудачного падения на даче, расписывая ей комплекс упражнений и ласково журя за самодеятельность с «проверенными народными средствами».

– …и запомните, Антонина Петровна, позвоночник не забор, его подорожником не починишь, – с мягкой улыбкой напутствовала я старушку, помогая ей подняться с кушетки. – Ходите аккуратно, и жду вас через неделю.

Она благодарно кивнула, шаркая по линолеуму, и скрылась за дверью, оставив после себя лёгкий шлейф валокордина и надежды. Я с наслаждением откинулась на спинку стула, предвкушая пятнадцать минут тишины и чашку остывшего, но всё ещё крепкого кофе. Мой личный маленький рай.

Но раю не суждено было продлиться.

Дубовая дверь моего кабинета распахнулась без стука. Так бесцеремонно и властно, будто её не открыли, а вынесли вместе с косяком невидимым ударом ноги. На пороге застыла монументальная троица, мгновенно вытеснившая из небольшого помещения весь кислород и уют.

Два шкафа по бокам, затянутые в плохо сидящие на горе мышц пиджаки, с одинаково постными, лишёнными всякой мысли лицами профессиональных телохранителей. А между ними – центр этой небольшой враждебной вселенной. Седовласый мужчина лет шестидесяти с лицом, дублёным ветрами и явно не самой праведной жизнью. Глубокие морщины избороздили его лоб и легли у уголков глаз, но глаза… Пронзительные, светлые, почти выцветшие, они смотрели с хищным спокойствием и абсолютной уверенностью в собственном праве находиться где угодно и когда угодно. В руке он сжимал массивную трость из тёмного дерева с набалдашником в виде головы орла. И он слегка прихрамывал на правую ногу.

Сердце пропустило удар и зашлось в бешеном, паническом галопе. Отец. Это их отец. Тимур Хасаев. Пазл сложился мгновенно, и от этого осознания стало холодно, как в морге. Я видела его лицо в новостях пару лет назад в репортаже о переделе сфер влияния. Человек, которому лучше не переходить дорогу. Никогда.

Он едва заметным кивком велел амбалам остаться снаружи. Они шагнули назад, в коридор, но дверь не закрыли, превратившись в двух гранитных истуканов по обе стороны от неё. Выход был отрезан.

Я инстинктивно выпрямилась, скрестив руки на груди. Мой кабинет, моя крепость. И я не собиралась сдавать её без боя.

– Приёмные часы указаны на двери, – мой голос прозвучал ровно и холодно, хотя внутри всё сжалось в ледяной комок. – И если вы не мой пациент, то, боюсь, вы ошиблись кабинетом.

Он медленно, с достоинством падишаха, прошёл к моему столу, игнорируя стулья для посетителей. Его трость глухо стучала по полу, отмеряя шаги. Остановившись напротив, он окинул меня долгим, оценивающим взглядом, от которого по спине пробежал холодок. Так смотрят на породистую лошадь перед покупкой, оценивая стать, зубы и силу в ногах.

А потом он сделал то, что заставило всю мою выдержку затрещать по швам. Он вытащил из внутреннего кармана дорогого кашемирового пальто толстую пачку пятитысячных купюр, перетянутую банковской резинкой, и с глухим стуком положил её на мой стол. Прямо на заключение Антонины Петровны.

Внутри меня что-то взорвалось. С яростным шипением, как перегретый котёл. Вся усталость, весь страх прошедших дней, всё унижение от их вторжения в мою жизнь – всё это сконцентрировалось в одной точке и превратилось в холодное, звенящее бешенство.

Я медленно подняла глаза от пачки денег на его лицо. На моём, вероятно, не дрогнул ни один мускул, но внутри бушевал арктический шторм.

– Что это? – мой голос был до странности спокоен. Слишком спокоен.

– Благодарность, – отрезал он. – За моих сыновей.

– Благодарность? – я позволила себе лёгкую, ядовитую усмешку. – Я польщена вашей щедростью. Но, боюсь, у вас неверная информация. Я не торгую жизнями. И не беру плату за исполнение своего врачебного долга. Так что заберите это… недоразумение и покиньте мой кабинет.

Он не двинулся с места. Лишь чуть прищурил свои выцветшие глаза.

– Дамир сказал, ты строптивая. Не обманул.

Имя сына, слетевшее с его губ, ударило под дых. Значит, тот молчаливый ублюдок не только выжил, но и успел меня охарактеризовать. Интересно, в каких выражениях? «Сумасшедшая баба с котом-убийцей и наклонностями садистки»?

– Я предпочитаю термин «принципиальная», – отчеканила я. – И мои принципы не позволяют мне брать деньги за то, что я должна была сделать по закону совести.

– Деньги ты возьмёшь, – в его голосе не было угрозы, лишь констатация факта. Так говорят о погоде или о времени восхода солнца.

– Нет, – отрезала я, чувствуя, как адреналин придаёт мне сил. – Не возьму. Ваша валюта здесь не котируется. Если хотите меня отблагодарить – верните мне мой душевный покой и сделайте так, чтобы ни вы, ни ваши… сыновья больше никогда не появлялись на моём горизонте. Это будет лучшей платой.

– Ты спасла им жизнь. Это стоит дорого.

– Я спасала не ваших сыновей, а людей, попавших в переделку. И поступила бы так, попадись на моей дороге другие… нуждающиеся. Но если вы хотите знать, чего это стоило мне, – я подалась вперёд, упираясь ладонями в стол. – Хорошо, я составлю вам счёт! Два флакона хлоргексидина – сто двенадцать рублей. Упаковка стерильных тампонов – восемьдесят. Шовный материал, который я когда-то по глупости прихватила с практики, – бесценен, но, допустим, тысяча. Мои бессонные ночи, мой страх, что ваши сыночки в любой момент могут отбросить копыта прямо на моём паркете, а меня потом найдут где-нибудь в лесополосе как нежелательного свидетеля, – это в какую сумму вы оцениваете? А? Диван и кресло, которые пришлось выкинуть к чёртовой матери? Их вы как оцените?

Я сделала паузу, переводя дух. Он молчал, и его лицо было непроницаемым, как гранитная скала.

– Так что деньги свои заберите. Засуньте свою благодарность… хотя нет, лучше оплатите счёт из мебельного. Потому что ваши мальчики уделали мою мебель так, что она не подлежала восстановлению.

В повисшей тишине я ожидала чего угодно: вспышки гнева, угрозы, приказа его гориллам за дверью скрутить меня. Но старик сделал нечто совершенно невообразимое. Уголки его суровых губ дрогнули и поползли вверх, обнажая в хищной усмешке ряд ровных, неестественно белых для его возраста зубов. Он негромко, утробно хмыкнул.

– Хорошо, – кивнул он, убирая пачку денег обратно в карман. – Диван. Кресло. Будет сделано.

Он развернулся, чтобы уйти. Его стать, его уверенность в себе, даже его хромота – всё в нём кричало о власти. И в этот момент во мне снова включился врач. Я смотрела на то, как он двигается, как опирается на трость, как неестественно разворачивает плечо, компенсируя нагрузку. И слова вылетели сами собой, холодные, отстранённые и абсолютно профессиональные.

– Стойте.

Он замер, повернув голову.

– Трость смените, – безапелляционно заявила я, обходя стол и становясь напротив него. Мой взгляд сканировал его осанку. – Эта вам не подходит. Она слишком низкая и с неправильной рукояткой. Вы опираетесь на неё неверно, переносите вес на запястье и слишком сильно наклоняете корпус. Из-за этого у вас уже начинается искривление грудного отдела позвоночника и перекос таза.

Я говорила, как на лекции, чётко и безэмоционально. На его лице промелькнуло удивление, сменившееся заинтересованностью.

– Через год такой ходьбы заработаете себе не только прогрессирующий сколиоз второй степени, но и протрузию в поясничном отделе. А то и грыжу. И тогда придёте ко мне уже как пациент. По записи. В порядке общей очереди. А я, – я сделала многозначительную паузу, поднимая на него свои самые штормовые, самые серые глаза, – таких самоуверенных упрямцев, как вы, не люблю лечить. Они никогда не слушают рекомендаций.

Он молча смотрел на меня несколько долгих секунд. В его выцветших глазах плясали странные огоньки – то ли смех, то ли уважение, то ли всё вместе. Он медленно кивнул, будто соглашаясь не со мной, а с какими-то своими мыслями.

– Я подумаю над вашим советом, доктор.

С этими словами он развернулся и, уже без прежней спеси, направился к выходу. Дверь за ним закрылась, отрезая меня от его мира. Гиганты-телохранители бесшумно испарились следом.

Я рухнула на стул, чувствуя, как дрожат колени. Сердце всё ещё колотилось где-то в горле. Я только что нахамила, кажется, одному из самых опасных людей в городе. Нахамила и дала непрошеный совет. Идиотка. Конченая идиотка.

Но, чёрт возьми, как же это было приятно.

Я посмотрела на свой стол, на пустое место, где только что лежала гора денег. Потом на скелет Стёпу.

– Ну что, Стёпа? Кажется, мы только что отказались от суммы, равной годовой ипотеке, – вздохнула я. – Зато сохранили честь и достоинство. И что-то мне подсказывает, заработали себе новые проблемы.

Стёпа, как всегда, тактично молчал, скалясь в своей вечной пластиковой улыбке. А я вдруг поняла, что эта встреча, этот странный, властный старик, напугал меня гораздо меньше, чем его молчаливый, мрачный сын с бездонными тёмными глазами, в которых плескалась такая боль, что хотелось её вычерпать собственными руками. Отец пришёл и ушёл. А сын… Сын оставил в моей жизни невидимую, но незаживающую рану.

В дверь деликатно постучали. На этот раз по-человечески. Я вздрогнула, но голос взяла под контроль.

– Да, войдите!

На пороге появился Андрей Соколов, наш ведущий хирург. Воплощение маминой мечты: высокий, интеллигентный, в очках в стильной оправе, с идеально уложенными волосами и в безупречно отглаженном медицинском халате, из-под которого виднелся воротничок дорогой рубашки. От него всегда пахло надёжностью и каким-то изысканным парфюмом с нотами сандала.

– Рита, привет. Не отвлекаю? – его улыбка была мягкой и немного застенчивой. – Я тут видел, от тебя какая-то делегация выходила. Серьёзные ребята. Всё в порядке?

– Более чем, – я выдавила из себя самую безмятежную улыбку. – Консультировала по поводу правильного выбора ортопедических тростей. VIP-клиент.

Андрей хмыкнул, но по его взгляду было видно, что он не купился на мою отговорку. Он подошёл ближе, опёрся бедром о край моего стола.

– Выглядишь уставшей. Может, поужинаем сегодня? Развеешься. Я знаю одно отличное место, там потрясающий сибас на гриле.

Предложение было заманчивым. Правильным. Безопасным. Андрей был той самой тихой гаванью, о которой талдычила мама. Умный, успешный, воспитанный. С ним можно было говорить о последних публикациях в «Ланцете» и планировать отпуск в Тоскане. С ним было бы спокойно. И, скорее всего, невыносимо скучно.

– Спасибо, Андрей, но сегодня никак, – я покачала головой, стараясь, чтобы отказ прозвучал как можно мягче. – Дел по горло, да и дома меня ждёт один ревнивый собственник.

– Кот? – со смешком уточнил он.

– Он самый. Не простит мне измены с сибасом, – я улыбнулась уже искренне.

– Жаль, – он вздохнул, но без обиды. – Ну, если передумаешь, мой телефон у тебя есть. Береги себя, Рита.

Он легко коснулся моего плеча и вышел. Я проводила его взглядом, чувствуя себя полной дурой. Вот же он, идеальный вариант. Никаких криминальных разборок, погонь и простреленных конечностей. Только сибас, Тоскана и разговоры о медицине. Почему же тогда одна мысль о его правильности нагоняет на меня смертную тоску, а воспоминание о мрачном взгляде бандита заставляет сердце сбиваться с ритма?

Я потёрла виски, пытаясь прогнать непрошеные мысли. Всё, хватит. История закончена. Я спасла их, они остались мне должны диван. На этом точка. Пора возвращаться к нормальной жизни.

ГЛАВА 11

МАРГАРИТА

Есть вечера, похожие на тёплый плед и чашку чая с чабрецом. А есть вечера, которые с порога бьют тебя под дых, вышибая весь воздух из лёгких. Мой сегодняшний вечер определённо относился ко второй категории.

Он начался с предвкушения. Сладкого, почти наркотического предвкушения тишины. Весь день я разминала, вправляла, растягивала и собирала по кусочкам чужие тела, слушая бесконечные жалобы на ноющие спины и заклинившие шеи. Я была выжата, как лимон после десятого стакана текилы. Всё, о чём я мечтала, – это добраться до своей берлоги, рухнуть на старый, продавленный диван, который знал изгибы моего тела лучше любого любовника, и позволить миру существовать где-то там, за пределами моей входной двери.

Домой. Короткое, тёплое слово пульсировало в висках, отбивая ритм моим шагам по растрескавшемуся асфальту. Домой. Туда, где не нужно держать лицо, натягивать броню из цинизма и отбиваться от мира остротами, наточенными до бритвенной остроты. Туда, где ждёт десять килограммов презрительного великолепия по имени Маркиз и тишина. Мой личный, заслуженный сорт героина.

Но у судьбы, этой стервы с дурным чувством юмора, на мой вечер были совершенно другие планы.

Ещё на подходе к своему подъезду я почувствовала неладное. Что-то чужеродное, неправильное нарушало привычную вечернюю идиллию нашего двора. Прямо у моей парадной, перегородив узкий проезд, стоял мебельный фургон. Белый, безликий, с распахнутыми настежь задними дверями, изрыгающий из своего нутра картонные коробки и обмотанные плёнкой силуэты.

Первая мысль была ленивой и отстранённой: кто-то из соседей затеял переезд. Ну и флаг им в руки. Я обогнула фургон, собираясь прошмыгнуть в спасительную прохладу подъезда, как вдруг моё сердце сделало кульбит и ухнуло куда-то в район пяток.

Из подъезда вышли двое. Грузчики. Крупные, молчаливые мужики в одинаковых синих комбинезонах. И несли они… мой диван. Мой. Старенький, обитый выцветшей серой рогожкой, с трогательными затяжками от когтей Маркиза на подлокотнике. Мой окоп, моя крепость, моё убежище. Его выносили из моего дома, как покойника.

Я застыла, не в силах поверить своим глазам. В голове роились абсурдные предположения: ограбление? Коллекторы перепутали квартиру? Мать решила сделать «сюрприз», избавив меня от «старья»? Но всё оказалось гораздо хуже.

Из тени подъездного козырька шагнула фигура, и мир вокруг сузился до этого тёмного, злого силуэта.

Дамир Хасаев.

Да, я уже знала кто это. Пока ждала такси, прогуглила в интерне, интуитивно выискивая криминальные авторитеты города и, естественно, обнаружила семейство Хасаевых, в числе которых был Дамир… Парень с пронзительным взглядом, который я запомнила до конца своей жизни. И которого бы не желала встречать НИКОГДА!

И что самое поганое, я понимала, что они теперь не оставят меня в покое. И плевать, что я не обменивалась с ними персональными данными, они уже точно знали, кто я, чем занимаюсь, где работаю, и уж тем более, где живу. Но дико надеялась, что они всё же прислушаются к моим просьбам-требования, НЕ ДОНИМАТЬ МЕНЯ БОЛЕЕ!

Но, увы, это уже случилось. И сейчас, Дамир стоял, засунув руки в карманы идеально сидящих на нём чёрных брюк, одетый в тонкий чёрный джемпер, подчёркивающий широкие плечи и хищную стать. Мрачный, как грозовая туча перед извержением града. Он не просто стоял, он владел этим пространством, этим фургоном, этими грузчиками и, казалось, самим воздухом, который я отчаянно пыталась вдохнуть. Его взгляд, тяжёлый, как расплавленный свинец, впился в меня, и в этих чёрных омутах не было ни капли тепла. Только глухое, упрямое раздражение и что-то ещё, чего я не могла разобрать.

– Какого чёрта здесь происходит? – мой голос прозвучал на удивление ровно, даже ледяно, хотя внутри всё клокотало от подступающей ярости.

Он чуть склонил голову набок, будто оценивая меня. На его скуле проступил желвак.

– Замена, – коротко бросил он, кивнув на диван, который грузчики уже подтаскивали к фургону.

Я сделала шаг к нему, чувствуя, как адреналин обжигает вены.

– Замена чего? Мозгов в твоей голове на что-то более функциональное? Ты в своём уме? Кто вам дал право распоряжаться в моём доме и выносить мою мебель?

Мой диван скрылся в ненасытной пасти грузовика. Вслед за ним из подъезда выплыло моё любимое кресло. То самое, в котором он истекал кровью. То самое, в котором я провалилась в спасительное забытьё после той сумасшедшей ночи.

– Это что, рейдерский захват моей квартиры? – язвительность сочилась из меня, как яд из потревоженной змеи. – Вынесли мебель, дальше что? Заселишь сюда свою ораву и откроешь точку по продаже чего-нибудь незаконного?

Грузчики, нёсшие кресло, замерли на полпути, испуганно косясь то на меня, то на своего босса. Дамир метнул в их сторону короткий приказной взгляд, и они, вжав головы в плечи, торопливо потащили кресло дальше.

– Это благодарность, – его голос был глухим, лишённым всяких эмоций. – Отец велел.

Ах, вот оно что. Благодарность. Аристократичный жест от криминального патриарха, исполненный его мрачным наследником. У меня внутри что-то лопнуло. Я подошла к нему вплотную, задрав подбородок и глядя прямо в его непроницаемые глаза. От него пахло дорогим парфюмом, холодом и опасностью.

– Благодарность? – прошипела я, едва сдерживаясь, чтобы не ткнуть его пальцем в грудь. – Ты хочешь меня отблагодарить? Отлично. У меня есть превосходный вариант. Сядь в свою летающую колесницу, собери своих молчаливых миньонов и исчезни. Испарись. Растворись в воздухе. Превратись в неприятное воспоминание. Вот это будет благодарность, которую я оценю. А это, – я обвела рукой фургон, – это не благодарность. Это вторжение. Нарушение личных границ. И откровенное хамство!

Из фургона показалась новая процессия. На этот раз они тащили что-то громоздкое, затянутое в плёнку и картон. Новый диван. Я видела сквозь упаковку его очертания – строгие, геометрические, и цвет – какой-то мерзкий, офисно-серый.

– Поставьте это на место! – рявкнула я на грузчиков. Те замерли, глядя на Дамира. – Я сказала, поставьте!

Дамир даже не повернулся к ним. Его взгляд не отрывался от моего лица.

– Заносите, – приказал он ровным тоном.

И они, разумеется, послушались его, двинувшись к подъезду.

Я почувствовала, как по щекам разливается горячая краска бессильной злости. Он игнорировал меня. В моём собственном доме. Он просто пришёл и, как бульдозер, начал перекраивать мой мир по своему усмотрению.

– Я не пущу тебя в квартиру, – процедила я, делая шаг назад и вставая на пути у грузчиков.

Они остановились, не зная, что делать. Я была для них пустым местом, но я физически преграждала им дорогу. Возникла пауза, густая и звенящая. Дамир медленно, словно нехотя, подошёл ко мне. Встал так близко, что я ощутила исходящий от него жар.

– Маргарита, – его голос стал ниже, и в нём впервые проскользнула усталость. – Просто дай им закончить. Не устраивай сцену.

– Это ты её устраиваешь! Я не просила вторгаться в моё жилище! Я сказала твоему отцу оплатить счёт из химчистки, и то, лишь бы он отвязался! Но это не значит, что нужно вычищать мою квартиру! Что у вас за методы? Какое-то семейное заболевание… вторгаться, брать, требовать, подчинять…

Он медленно сжал и разжал кулаки. Привычка, которую я уже успела заметить.

– Мебель была испорчена. Из-за нас. Просто прими это.

– Вы ничего мне не должны! – отчеканила я. – Единственный твой долг – это оставить меня в покое! Ты понимаешь значение этого слова? По-кой. Это состояние, в котором я пребывала до того, как ты со своим братцем решил поиграть в догонялки со столбом у моего дома!

Я попыталась обойти его, чтобы преградить путь грузчикам уже у самой двери подъезда, но он сделал шаг в сторону, снова оказываясь передо мной. Я дёрнулась, чтобы проскользнуть мимо, и в этот момент его рука сомкнулась на моём предплечье.

Стальная хватка. Не грубая, не причиняющая боли, но абсолютно непреодолимая. Сквозь тонкую ткань свитера я почувствовала обжигающий жар его пальцев. Словно по нервам пустили разряд тока. Я замерла, вскинув на него глаза. Дыхание перехватило. Мы стояли так близко, что я видела тёмные крапинки в радужке его глаз, видела, как дёрнулась ресница. Время растянулось, загустело, как мёд. Мир сузился до точки нашего соприкосновения.

– Это не обсуждается, – тихо, почти в губы произнёс он, и от низкого тембра его голоса по коже пробежали мурашки. – Это приказ отца.

Он отпустил меня так же внезапно, как и схватил. Я отшатнулась, словно ошпаренная, потирая руку, на которой всё ещё горели отпечатки его пальцев. Пока я приходила в себя, грузчики уже шмыгнули в подъезд.

– Он лучше, – упрямо повторил он, кивнув в сторону подъезда. – Итальянский. Кожа.

Я расхохоталась. Нервно, с истерическими нотками.

– Кожа? Серьёзно? Дамир, у меня кот! Ты видел моего кота? Он весит больше, чем твой раненый братец! Для него твой итальянский кожаный диван – это гигантская когтеточка! Он превратит его в лохмотья за неделю! Мой старый диван был его другом, его семьёй! А ты… ты просто… варвар!

В этот момент, будто услышав зов, из подъезда выскочил перепуганный до полусмерти Маркиз. Шерсть дыбом, хвост трубой, глаза как два блюдца. Он метнулся к моим ногам, зашипел на Дамира с яростью, на которую способен только десятитикилограммовый мейн-кун, и вцепился когтями в мои джинсы.

– Вот! – торжествующе констатировала я, подхватывая на руки тяжёлую, дрожащую тушку. – Познакомься, это Маркиз. Главный пострадавший от твоей медвежьей услуги! Теперь из-за тебя у него психологическая травма!

Дамир посмотрел на кота, потом снова на меня. В уголке его губ, кажется, дёрнулась тень усмешки, но он тут же её подавил.

– Я куплю ему когтеточку. Самую большую.

– Да пошёл ты, Хасаев! – выдохнула я, чувствуя, что ещё немного, и я просто разревусь от бессилия и злости. – Вместе со своей когтеточкой, диваном и папашей!

Я развернулась и, прижимая к себе кота, как щит, ринулась в подъезд. Взлетела по лестнице на свой этаж, не обращая внимания на его оклик.

– Маргарита!

Я ворвалась в квартиру, и меня встретила оглушающая пустота. Там, где ещё утром был мой уютный, обжитой мир, теперь зияли дыры. Голый угол, где стояло кресло. Огромное пустое пространство вместо дивана. Пахло пылью, чужими следами и… ничем. Мой дом перестал пахнуть домом.

Следом в квартиру вошли грузчики, внося чудовищный серый монолит.

– Куда? – басом спросил один из них.

– Туда, – зло махнула я рукой в угол. – А потом на выход. Все.

Они быстро, стараясь не шуметь, поставили диван, второе кресло, которое я даже не заметила, как они занесли, и журнальный столик из тёмного стекла, которого у меня отродясь не было. Собрали остатки упаковки и молча ретировались.

Я стояла посреди разгромленной гостиной, всё ещё прижимая к себе кота.

На пороге возник Дамир. Он не заходил, просто стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на меня. Его лицо снова стало непроницаемой маской.

Наступила тишина. Тяжёлая, вязкая, которую можно было резать ножом.

– Я хотел как лучше, – наконец произнёс он. Голос был тихим, почти неуверенным. Это было так не похоже на него, что я на миг опешила.

– «Как лучше» – это когда спрашивают, – отрезала я, не поворачиваясь. – Когда уважают чужое пространство и чужое мнение. А то, что сделал ты, называется самоуправством.

– Я не умею по-другому, – это было не оправдание. Это была констатация факта. Голая, обезоруживающая.

Я медленно повернулась к нему. Он всё так же стоял в дверях, огромный, мрачный, и в эту секунду выглядел до странного потерянным в моей маленькой квартире.

– Тогда учись. Или просто держись от меня подальше. Это будет самый понятный и ценный урок для нас обоих.

Я опустила Маркиза на пол. Кот с опаской подошёл к новому дивану, понюхал кожаную обивку и брезгливо фыркнул. Затем, обойдя его по широкой дуге, он приблизился к новому креслу. Принюхался, внимательно осмотрел. Задрал хвост трубой. И выпустил на дорогую итальянскую кожу густую, пахучую струю. Демонстративно. С чувством, с толком, с расстановкой.

Я едва не зааплодировала. Мой мальчик. Моя кровь.

Дамир проследил за действиями кота, и на его лице отразилось нечто похожее на оторопь. Я же позволила себе кривую, злую усмешку.

– Вот. Это тебе ответ от всех пострадавших. Считай, благодарность принята и оприходована. А теперь прощай.

Я подошла к двери, взялась за ручку и посмотрела на него в упор, давая понять, что представление окончено. Он смотрел на меня долго, несколько бесконечных секунд. В его взгляде плескалась странная смесь досады, злости и ещё чего-то, чему я не знала названия. Чего-то тёмного и тягучего, что заставляло против воли сжиматься сердце.

Наконец, он молча кивнул, бросив последний взгляд на лужу на кресле, развернулся и пошёл вниз по лестнице. Его шаги, тяжёлые и размеренные, гулко отдавались в подъезде, а потом стихли.

Я с силой захлопнула дверь и повернула замок. Потом ещё один. Прислонилась к двери спиной и медленно сползла на пол.

Тишина.

Квартира была чужой. Стерильной. Бездушной. Новая мебель источала холодный запах денег и химии, который не мог перебить даже резкий запах кошачьей метки. Она кричала о том, что здесь был он, что он оставил свой след.

Я обхватила колени руками и закрыла глаза. Я выгнала его. Я добилась своего. Он исчез.

Так почему же мне было так тошно? И почему единственное, что я сейчас чувствовала, помимо всепоглощающей ярости, – это острое, как осколок стекла под кожей, сожаление о том, что я так и не смогла разглядеть в его глазах, когда он сказал: «Я не умею по-другому».

ГЛАВА 12

МАРГАРИТА

Телефон в руке, прижатый к уху, казалось, раскалился докрасна, превращаясь не просто в средство связи, а в изощрённый инструмент пытки, по которому в мозг тонкой ядовитой струйкой вливался мамин голос. Голос, который я любила и ненавидела с одинаковой силой. Он был бархатным, вкрадчивым, обволакивающим, как патока, в которой так легко было увязнуть, потеряв волю и право на собственное мнение.

– …и вот Леночка Соловьёва третьего ждёт, представляешь? А ведь младше тебя на пять лет! Говорит, так счастлива, так счастлива! Муж её на руках носит, пылинки сдувает. А наша Ритуля всё с котом…

Я молча смотрела на этого самого кота. Маркиз, моё десятитикилограммовое чудовище с царственными кисточками на ушах и взглядом низложенного монарха, развалился на новом, кричаще дорогом и до одури неудобном диване, который появился в моей квартире вместо моего старого, уютного, продавленного и помеченного его, Маркиза, когтями. Эта новая мебель, пахнущая стерильной кожей и чужими деньгами, была молчаливым укором, памятником моему недавнему безрассудству. И сейчас, под аккомпанемент материнских причитаний, она казалась особенно чужеродной и холодной.

– Мам, я рада за Леночку, – процедила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, а не так, будто я жую битое стекло. – Передавай ей мои поздравления. И мужу её тоже.

– Передам, конечно, передам, – тут же воодушевилась мама, не уловив в моих словах ни капли сарказма. – Я ведь почему звоню, доченька. Ты на следующие выходные к нам собираешься? Через недельку? Мы так соскучились…

Сердце пропустило удар. Один. Второй. А потом заколотилось с бешеной, панической скоростью. Поездка домой – это всегда было испытание почище приёма родов у слонихи. Это означало погружение в вязкое болото родственных пересудов, язвительных намёков и удушающей заботы, от которой хотелось волком выть.

– Мам, я не знаю. У меня много работы, пациенты… – начала я лениво отбиваться, уже зная, что это бесполезно.

– Рита, не начинай! – в голосе матери появились стальные нотки. – Твоя работа от тебя никуда не денется. А тут такое событие! Ты просто обязана быть.

Событие? Какое ещё, к чёрту, событие? Юбилей троюродной тёти? Годовщина свадьбы соседей?

– Какое событие, мам? – мой голос прозвучал устало и глухо.

На том конце провода повисла пауза. И в этой паузе было столько всего – и сожаление, и какое-то странное, злорадное предвкушение, – что у меня по спине пробежал холодок.

– Так ты не знаешь? – проворковала мама с деланым удивлением. – Ох, я думала, тебе уже сказали… Кирилл женится.

Кирилл.

Мир вокруг меня на мгновение замер. Гудение холодильника, тиканье часов, мурлыканье Маркиза – всё схлопнулось в одну звенящую точку оглушительной тишины. А потом эта точка взорвалась, разлетевшись на миллионы острых осколков, каждый из которых вонзился мне прямо в сердце.

Кирилл. Мой бывший. Не просто бывший – бывший жених. Человек, которого я когда-то любила до дрожи в коленях, до помутнения в глазах, до полного растворения в нём. Человек, с которым мы были вместе с первого курса университета. Человек, который сначала разбил моё сердце изменой с молоденькой практиканткой, потом склеил его слезливыми мольбами о прощении, а потом, спустя полгода, разнёс его вдребезги окончательно, заявив, что я «скучная, правильная, чопорная и до одури холодная в постели». Он ушёл, оставив меня выживать в руинах нашей общей жизни, и теперь… теперь он женился.

– Мам, может, не надо? – прошептала я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Старая, почти затянувшаяся рубцами рана вскрылась, и из неё снова хлынула горячая, липкая боль.

– Что «не надо», Маргарита?! – голос матери мгновенно обрёл твёрдость бетона. – Надо! Обязательно надо! Свадьба в нашем городе, в лучшем ресторане. Все будут! Вся наша родня, все его друзья, все наши общие знакомые! И что, ты не приедешь? Спрячешься в своей Москве, как побитая собака? Чтобы все шептались за спиной, что Воронцова до сих пор по нему сохнет? Чтобы жалели меня, твою мать? Нет уж, дудки!

Её слова были как пощёчины. Каждое из них било точно в цель, в самые незащищённые, самые больные точки.

– Ты приедешь, – это был уже не вопрос, а приказ. – Ты наденешь самое красивое платье. Ты будешь улыбаться. Ты покажешь всем, что у тебя всё прекрасно! Что ты успешная, красивая, самодостаточная женщина, которая и не вспоминает об этом… об этом… – она запнулась, подбирая слово, – недоразумении! Ты меня поняла?

Я молчала. Воздуха не хватало, лёгкие, будто сжало ледяным обручем. Я смотрела на свои руки, лежащие на столешнице из искусственного камня. Сильные руки с длинными пальцами, руки, которые могли вправить позвонок, снять мышечный спазм, вернуть человеку радость движения. Но сейчас они мелко дрожали, и я ничего не могла с этим поделать.

– Рита, ты меня слышишь? – нетерпеливо взвизгнула мать.

– Слышу, – выдавила я.

– Вот и отлично! Мы тебя ждём в следующую пятницу. Целую, доченька!

Короткие гудки. Конец связи. Конец моего хрупкого, выстроенного с таким трудом душевного равновесия.

Я сидела, не двигаясь, в оглушающей тишине своей новой, неудобной кухни. Встала, налила в стакан воды, но так и не смогла сделать ни глотка. Во рту стоял отчётливый вкус желчи.

Унижение. Вот что это было. Густое, липкое, всепоглощающее. Мать не хотела, чтобы я была счастлива. Она хотела, чтобы я выглядела счастливой. Она не хотела уберечь меня от боли. Она хотела уберечь себя от позора и пересудов. «Что люди скажут?!» – эта фраза была девизом её жизни, её альфой и омегой, её главным мерилом всего. И я, её тридцатичетырёхлетняя, незамужняя, бездетная дочь, была её главной болевой точкой, её вечным поводом для стыда перед этими самыми «людьми».

Я подошла к дивану и рухнула на него, зарывшись лицом в холодную, скользкую подушку. Маркиз недовольно мявкнул, когда я нарушила его покой, но не ушёл. Вместо этого он перебрался поближе, ткнулся своей огромной башкой мне в бок и завёл свой низкий, вибрирующий трактор. Его густой, бархатный баритон проникал сквозь рёбра, пытаясь унять дрожь, сотрясавшую всё моё тело.

В голове калейдоскопом замелькали картинки. Вот Кирилл дарит мне первый букет ромашек. Вот мы целуемся под дождём. Вот он делает мне предложение, смешное и нелепое, на крыше общежития. А вот его лицо, искажённое ложью, когда я застала его с той девчонкой. И его последние слова, брошенные с ледяным презрением: «С тобой скучно, Рит. Ты как учебник по анатомии – всё правильно, но никакой страсти. Бревно».

Бревно.

Это слово впечаталось в моё подсознание, стало моим клеймом. Я поверила ему. Я столько лет убеждала себя, что он прав, что со мной действительно что-то не так, что я замороженная, фригидная, не способная на настоящие, всепоглощающие чувства. Я зарылась в работу, выстроила вокруг себя стену из цинизма и сарказма, научилась отшивать мужчин так, что они разлетались, как кегли в боулинге. И всё это – лишь бы больше никогда не чувствовать той разрывающей на куски боли.

И вот теперь мне предлагали добровольно вернуться на место казни. Прийти на его свадьбу. Смотреть, как он целует другую. Слушать поздравления и пожелания «совета да любви». Улыбаться, чёрт возьми! Улыбаться, когда внутри всё будет кричать и корчиться от боли и унижения.

Нет. Не поеду. Ни за что. Плевать, что скажет мама. Плевать на людей. Я просто выключу телефон, возьму отгул и запрусь дома с котом и бутылкой чего-нибудь покрепче.

Но я знала, что это самообман. Я знала свою мать. Она достанет меня из-под земли. Она будет звонить мне на работу, главврачу, моим подругам. Она устроит такой вселенский скандал, что отголоски его будут слышны даже в Антарктиде. Она добьётся своего. Она всегда добивалась.

Я села, откинув голову на спинку дивана. Взгляд упёрся в потолок. В голове была звенящая, паническая пустота. Что делать? Как выжить в этом аду?

«Ты покажешь всем, что у тебя всё прекрасно!» – снова прозвучал в голове голос матери.

Прекрасно. Это как? Приехать одной? Снова выслушивать сочувственные вздохи тётушек и ядовитые шуточки кузин? «Ой, Ритуля, а ты всё одна? Ну ничего, твоё счастье тебя ещё найдёт. Где-нибудь. Когда-нибудь. Наверное».

Я застонала, закрыв лицо руками. Нужно было что-то придумать. Какой-то выход. Какой-то, чёрт его дери, план. Если уж ехать на эту пытку, то ехать во всеоружии. Мне нужна была броня. Не платье. Что-то посерьёзнее. Мне нужен был… мужчина.

Эта мысль была такой дикой и нелепой, что я даже рассмеялась. Горько, безрадостно. Мужчина. Где я его возьму? Сниму напрокат? Одолжу у подруги?

Злость. Холодная, спасительная злость начала по капле вытеснять унижение и жалость к себе. Злость на Кирилла, за то, что он посмел быть счастливым. Злость на мать, за её эгоизм и жестокость. Злость на себя, за свою слабость.

И в этой оглушающей тишине, в этом стерильном, чужом пространстве, в моей голове зародилась безумная, отчаянная, самоубийственная мысль. Мысль, от которой по спине пробежал уже не мороз, а ледяное пламя паники, смешанное с горьким, ядовитым восторгом.

Мне нужен был кто-то. Щит. Броня. Человек, который одним своим видом заставил бы всех этих «людей» заткнуться и проглотить свои ядовитые языки. Не милый, не интеллигентный, не правильный. А такой, чтобы от одного его взгляда у Кирилла затряслись поджилки, а у моих тётушек пропал дар речи.

Такой, чтобы рядом с ним никто и никогда больше не посмел бы назвать меня «бревном».

ГЛАВА 13

МАРГАРИТА

Ледяные тиски, в которые меня зажал утренний звонок матери, не ослабевали ни на секунду, ввинчиваясь под рёбра с каждым моим вдохом и выдохом. Паника, липкая и холодная, как ноябрьский дождь, медленно ползла по венам, замораживая способность мыслить здраво. Свадьба. Кирилл. И я, как главная героиня провинциальной драмы, должна явиться на этот парад лицемерия и доказать всем, что у меня «всё хорошо». Доказать матери, язвительным тётушкам, всему нашему маленькому городку, который только и ждёт повода, чтобы перемыть мне кости.

«Что люди скажут?!» – звенел в ушах мамин голос, превращаясь в набат, отбивающий обратный отсчёт до моего личного апокалипсиса.

Я сидела, скрючившись, на полу, прислонившись спиной к гладкой коже нового дивана, который всё ещё казался мне инородным телом в моей квартире. Старый, продавленный, с затяжками от когтей Маркиза, был свидетелем моих слёз после разрыва с Кириллом. Этот же, безупречный, был молчаливым укором, памятником вторжению в мою жизнь человека, о котором думать было так же безопасно, как жонглировать гранатами с выдернутой чекой.