Соткана солью

Соткана солью

Аннотация: Когда тебе сильно за тридцать и тебя ни раз предавали, перестаешь верить в чудеса и прекрасных принцев. Я уже ничего не ждала, посвятив себя работе, пока в мою жизнь не ворвался этот наглый, самоуверенный мальчишка. Он молод, амбициозен и не признает слова "нет". У него впереди чемпионский титул и все лучшее, что может подарить успех. У меня же – разрушенные мечты, куча разочарований и страхов. Нам однозначно не по пути, но, кажется, мы заблудились.

Глава 1

2003 год

– Мам, я дома, – раздаётся из холла голос сына.

Неохотно выныриваю из финансового отчёта и с удивлением обнаруживаю, что уже стемнело.

С ума сойти! А ведь собиралась всего лишь краем глаза пробежаться по основным показателям.

Кажется, дочь права: я окончательно превратилась в трудоголика.

Кому скажи из приятельниц, что меня по-настоящему увлекает контроль плановых показателей, ОПУ, ОДДС и прочие детали управленческого учёта, покрутят у виска.

Им проще списать мою увлеченность и успех на то, что я – несчастная разведенка, которая пытается утопить в работе свое одиночество и боль.

Возможно, поначалу так и было, но сейчас… Я, правда, люблю свое дело, горю им. В нем я обрела, наконец, себя. Собрала по кусочкам.

Развод сильно меня подкосил. Двадцать лет брака – огромный срок, на который положена вся молодость. Обидно до отчаянного воя, что все разрушилось именно тогда, когда уже меньше сил и возможностей для нового старта.

Как говорится, готовила – готовила сани с лета, а тут вдруг получается, что встречать тебе зиму в одиночестве и без саней.

Эти мысли привычно нагоняют тоску. Снимаю очки и перевожу усталый взгляд на открывающийся из французского окна вид.

От сверкающего миллионами огней Лос-Анджелеса, как и всегда, захватывает дух. Сама не замечаю, как выхожу к бассейну. С края холма, на котором стоит особняк, вид еще круче.

Не знаю, сколько понадобится лет, чтобы я привыкла к этой красоте. Пока, по прошествии трех, я все еще в полном восторге.

Прикрываю глаза и подставляю лицо под горячий, порывистый Санта-Ана. В этом году зима особенно теплая, хотя мне, прожившей большую часть своей жизни в Сибири, даже самая холодная здесь кажется жарким летом.

Если я о чем-то и не жалела в своей жизни – так это о переезде сюда. Порой, даже утешала себя циничной мыслью, что этот особняк в традиционном стиле Пасифик-Палисейдс и моя нынешняя жизнь стоили того, чтобы терпеть Долгова и его измены.

А что?

В конце концов, мало, какая женщина из российской глубинки с интересной, но не блистательной внешностью и не семи пядей во лбу становится хозяйкой роскошного особняка за сорок два миллиона долларов в Беверли-Хиллз. И все лишь потому, что однажды влюбилась и родила детей от хваткого, пробивного парнишки, сумевшего своей дерзость, умом и предприимчивостью обеспечить шикарное будущее не только детям, но и внукам с правнуками…

Если рассматривать с точки зрения психологии примитивных инстинктов, то выбрала я самца, что надо.

Настоящего альфу!

Все, что от него требовалось, сделал и даже с лихвой: мамонта забил, всех конкурентов уничтожил, детей защитил, вырастил. И все бы ничего, но по той же психологии такие мужчины всегда полигамны.

Такая вот, понимаешь ли, природа альфа-самца, победителя и прочий подобный бред, которым я долгие годы засоряла себе мозги, пока однажды не случилась она… Любовь всей его гребанной жизни!

И знаете что? Она в пух и прах разбила мой карточный, малодушный домик, доказав, что нет никакой психологически-оправданной херни. Всё просто: тебя либо любят и ценят, либо нет.

И это, пожалуй, больнее всего. Было бы легче, если бы мой бывший муж просто был такой, а не я не смогла стать той женщиной, которую бы он уважал и боялся потерять.

– Мам, ты чего застыла? – раздаётся за спиной голос сына.

Вздрогнув, торопливо смахиваю подступившие вдруг слезы и сама себе дивлюсь.

С чего накатило?! Отболело ведь уже давно.

– Задумалась, сынок. – натянув улыбку, поворачиваюсь. – Пойдем ужинать? Мари приготовила твою любимую пасту.

Дениска кивает и, обнявшись, мы идём в столовую.

– Ну, рассказывай. Как тебе новый клуб, как все прошло? Ты доволен или лучше было остаться в Уайлд Кард? – видя взбудораженное состояние сына, спрашиваю, как только садимся за стол.

Сегодня у Дениса была первая тренировка в одном из известных боксерских клубов, в который не так-то просто попасть, даже будучи сыном олигарха.

Естественно, Дениске не терпится поделиться впечатлениями.

– Мам, ну, конечно, доволен! Это же клуб Глиссона! Все мечтают там тренироваться. Сегодня, знаешь, кто приезжал? Сам «Бум-Бум»!

– Так ты же его уже видел. Вы разве не на его бой с отцом ездили?

– Ну, ты сравнила! Посмотреть бой и получить мастер-класс от легенды – это же вообще…

Не в силах подобрать достойное сравнение, сын жестом показывает, как это запредельно круто, я же едва сдерживаю тяжёлый вздох. Надежда, что он разочаруется и, наконец, бросит этот идиотский спорт, в очередной раз угасла.

Пожалуй, давно надо было смириться с тем, что он планирует связать свою судьбу с боксом, но у меня не получалось.

Каждый раз, когда видела его разбитое лицо после соревнований и то, как у него все болит после спаррингов, сердце обливалось кровью. В такие моменты я ещё сильнее ненавидела Долгова и себя – слабохарактерную курицу, позволившую самодуру реализовывать свои несбывшиеся мечты за счёт ребёнка.

– А ещё там теперь тренируется Красавин, представляешь?! – продолжает меж тем Дениска фонтанировать восторгом.

– Красавин… это кто? – отзываюсь на автомате, все ещё погруженная в свои невесёлые мысли.

– Мам, ну я же тебе рассказывал, – прилетает мне заслуженный упрёк.

Благо, сын на эмоциях, поэтому, не зацикливаясь, продолжает дальше.

– “Красавчик Бо” – один из главных претендентов на чемпионский титул в тяжёлом весе. Ты бы его видела! Там такая мощь, такая скорость! При этом так красиво, чётко все отрабатывает. Мы с папой, когда последний его бой смотрели, такой кайф словили! Папа вообще в лютом восторге. Говорит, Богдан ему его в молодости напоминает: у него такая же была техника. И что, если бы не бросил, то наверняка стал бы чемпионом, а не возился вот с этим вот всем… Ну, знаешь же папу, – Дениска со смешком закатывает глаза, мне же остаётся лишь понимающе хмыкнуть.

Только Долгов может, будучи миллиардером, грустить о том, что ему не пробили голову где-то на ринге за парочку миллионов.

Весь ужин Дениска с упоением рассказывает про своего нового кумира. Я стараюсь ничего не пропустить, дабы больше не выглядеть незаинтересованной. После развода крайне важно уделять детям больше внимания, чтобы они знали и чувствовали, что маме и папе они по-прежнему важны и нужны.

К Долгову касательно этого вопроса у меня нет претензий. Он всегда был заинтересованным отцом и, если ради кого и мог себя в чем-то ущемить, то только ради детей.

Однако, иногда очень хочется, чтобы он был одним из тех воскресных папаш, которые ограничиваются алиментами. И когда Денис, зная моё отношение, заикается о том, чтобы провести с отцом и его новой семьей Рождество, и Новый год, я понимаю, что это и есть тот самый случай.

– Ты туда не поедешь! – отрезаю безапелляционно, чувствуя, как откуда-то из глубины поднимается вся эта желчная, болезненная муть.

– Но почему? Ты все равно будешь занята своим рестиком. Оля уедет отдыхать с друзьями, бабушка с дядей тоже не приедут. А мне что делать? Я снега хочу! Надоела эта жара! – ожидаемо негодует сын.

Наверное, правильная мать должна пересилить себя и сделать все, чтобы её ребёнок был счастлив. Но я не могу. Просто даже физически не могу, меня всю от злости скручивает, стоит только представить, как эта лживая, мелкая дрянь будет улыбаться моему сыну и строить из себя хорошенькую после того, как трахалась с Долговым чуть ли не у нас под носом, наплевав на всякую мораль.

Нет! Ни за что не подпущу ее снова к своим детям! Достаточно того, что моя дочь после таких подруг вообще перестала верить людям. Да и в конце концов, почему я должна лицемерить?

Ну, почему?!

Этот кобель и его сука будут вонзать мне нож в спину, а я корчить из себя понимающую?!

Вот уж хрен! Пусть эгоистично, мелочно, глупо. Плевать! Детям хорошо, когда хорошо их матери. Да и в чем, собственно, проблема?

Общаться с детьми я Долгову не препятствую. Ради бога, сколько душе угодно, я только рада. Но играть с ними и своей новой женушкой в семью – уж извините.

Что за необходимость? Возможности позволяют ему видеть детей на нейтральной территории, так что пусть успокоится и вообще скажет “спасибо” за то, что я пошла навстречу после всего, что он наворотил.

– Денис, по-моему, мы уже это обсуждали. Ещё раз повторяю, ты не поедешь в тот дом! Если соскучился по зиме…

– Я соскучился по отцу! – обрывает сын. Мои нервы натягиваются до предела, но неимоверным усилием воли, спокойно парирую:

– Будут каникулы, и целую неделю проведёшь с ним в Аспене. Осталось совсем немного потерпеть…

– Я не буду ничего терпеть! Это мой отец, а не чужой дядя! И он, и Настя ждут меня на праздники!

– А я сказала, будешь! – повышаю голос, не в силах сдержать гнев. Ненавистное имя действует на меня, как красная тряпка.

Возможно, я слишком многого хочу от четырнадцатилетнего мальчика, который долго не видел отца и истосковался. Но все же, мне кажется, он уже должен понимать, как мне это все неприятно. Однако, последовавший ответ убеждает в обратном.

– Ну, конечно, тебе лишь бы всем все испортить! Только о себе и своих обидах вечно думаешь! Ты даже ко мне на тренировку и соревнования не ездишь из принципа, чтобы отцу что-то доказать. Вот только ему давно до тебя нет дела! – подскакивает он из-за стола и, с грохотом отшвырнув от себя вилку, уходит из столовой.

У меня же чувство, будто придавило тяжеленной плитой. Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться.

Глава 2

Говорят, что бы ты ни делал для своих детей, в определенном возрасте они упрекнут тебя за это.

Истинная правда.

Всю свою жизнь я посвятила детям и их интересам. Как бы не было тяжело, взяла на себя роль «плохого полицейского», чтобы мои сын и дочь выросли достойными людьми.

Пока папа был праздником, я выполняла всю неблагодарную работу, объясняя, что такое хорошо, а что – плохо.

Сцепив зубы, я поддерживала в Ольке и Дениске светлый образ отца, несмотря на все унижения и боль, что мне пришлось от него вытерпеть, справедливо полагая, что это был мой выбор и дети не виноваты, что я по глупости выбрала им в отцы самодура, балагура и бабника.

И в общем-то, так оно и есть, но иногда, как сейчас, до слез обидно и больно, что никто этого не ценит, более того, даже не замечает.

Расположившись на шезлонге у бассейна, сжимаю в руке бокал с вином и, глядя на ночное небо, едва сдерживаю слезы, в который раз спрашивая тишину, что я не так сделала в этой жизни? За что она меня все время наказывает? Почему, как бы я ни старалась, все равно остаюсь виноватой, брошенной, и несчастной? Ведь, сколько ни отрицай, ни занимайся самообманом, убеждая себя, что все у меня есть, внутри-то пустота.

Счастья нет, да и не было никогда по сути. Так… всплески радости на фоне беспросветной борьбы то за одно, то за другое, а в итоге проигрыш по всем фронтам.

Знаю, в самокопании нет никакого смысла, только маята сплошная, но иногда очень хочется себя пожалеть.

Наверное, дожалелась бы я до поросячьего визга. Уж очень больно оказалось услышать от сына такую отповедь, но позвонила дочь.

– Мам, что у вас случилось? – начала она без предисловий. Что-что, а ходить вокруг да около Олька не любила. Прямая, как рельса.

– А что у нас? У нас все, как всегда, – уже слегка опьянев, пожимаю плечами и, тяжело вздохнув, отставляю бокал. На его дне я точно счастье не найду, да и не стоит лишний раз демонстрировать свою слабость детям. Я уже давно исчерпала лимит, пока жила с их отцом.

– Ага, охотно верю, – продолжает меж тем Олька. – Мне сейчас звонил Денис, он ужасно расстроен. Мам…

– Что? – снова тяжело вздыхаю, решив, что дочь сейчас начнет упрашивать отпустить Дениску к отцу и его новой семье. Однако, Олька, помедлив, осторожно произносит:

– Ты не обижайся на него. Он просто… Знаешь, со временем он все поймет и оценит. Да и сейчас уже понимает, иначе не попросил бы меня позвонить. Я ведь тоже такой была, а потом повзрослела и увидела, что ты для нас всё, а папа… папа он… я знаю, любит, никогда не оставит и будет рядом, но у него всегда была своя жизнь помимо нас. У тебя же вся жизнь в нас и… спасибо тебе за это! Я очень тебя люблю, мам, и ценю все, что ты для нас делала и делаешь. Не расстраивайся, ладно? Просто Дениска скучает.

Я тяжело сглатываю колючий ком и, задрожав, все же даю волю слезам.

Что я там говорила? Счастья нет?

Глупости. Вот оно – самое что ни на есть. В моих прекрасных детях, а остальное все – дурь и блажь. Надо просто поменьше работать, а то с таким графиком кто угодно взвоет.

– И я тебя люблю, дочунь, – взяв себя в руки, возвращаюсь к разговору. – Ты как? Все хорошо?

– Да, мамуль, все прекрасно. Жду каникулы, у нас столько планов…

Олька рассказывает, что они с друзьями наметили, а я слышу в ее голосе впервые за последние три года былой энтузиазм, и снова слезы на глаза наворачиваются.

После того, что нам довелось пережить из-за Долговских афер, дочь замкнулась в себе, и я вообще перестала ее узнавать. Она, конечно, старалась делать вид, что все в порядке, но разве материнское сердце обманешь?

Я видела, что от моей неунывающей девочки осталась лишь бледная тень. В один миг жизнерадостная хулиганка и душа компании, полная идей, энергии и задора, превратилась в замкнутую, циничную колючку.

Сказать, что я переживала – не сказать ничего, я просто сходила с ума, не зная, чем помочь и как облегчить то, что съедает ее изнутри. В ход шли попытки поговорить по душам, отвлечь и занять чем-то, а то и воспользоваться услугами психотерапевта, но все было безуспешно.

В итоге пришлось смириться, признав, что перемены в сложившейся ситуации неизбежны, однако я не теряла надежды, что моя девочка еще оттает, сможет преодолеть свою злость и предвзятое отношение к людям. И кажется, я не ошиблась – процесс в самом деле пошел.

После разговора с Олькой у меня на душе становится легко, все обиды и глупости забываются, и я иду к сыну, чтобы зарыть топор войны.

– Спишь? – постучав, заглядываю к нему в комнату.

– Нет.

– Поговорим?

– Давай, – тяжело вздохнув, откладывает Дениска игровую консоль на тумбочку и включает прикроватный светильник.

Я прохожу в комнату и сажусь на краешек кровати, боясь одним неосторожным движением разрушить хрупкое перемирие. Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга. Сыну неловко, да и мне изрядно не по себе. Не знаю, с чего начать и как пойти на уступки, чтобы у Дениски не сложилось впечатление, будто он прав и впредь можно вести себя подобным образом.

– Знаешь, я тут подумала… Пожалуй, тебе и в самом деле нет никакого смысла оставаться здесь на Рождество и Новый год. Поезжай к отцу и проведи хорошо время, пока я занимаюсь делами. А потом перед школой сгоняем на пару дней куда-нибудь отдохнуть. Что скажешь? – я пытаюсь придать голосу энтузиазма, хотя каждое слово дается мне с огромным трудом.

Денис, как ни странно, понимает это и, неловко помявшись, вдруг берет меня за руку.

– Я тоже подумал, – смущаясь, отводит он взгляд, но сразу же собирается с силами и решительно произносит. – В общем, я не поеду. Не хочу оставлять тебя одну, праздник все-таки. Есть же эта примета: как Новый год встретишь – так его и проведешь. Слышала?

Он пытается улыбнуться, но получается с трудом. Все еще по-детски пухлые щеки заливает нервный румянец. Это трогательно и очень ценно. Мало, какой ребенок пересилил бы свою подростковую зажатость и позволил себе немного побыть эмоционально открытым.

Признаться, от своего сына я такого не ожидала, и теперь перехватывает в горле, а глаза снова начинает жечь.

– Слышала, – сглотнув тяжелый ком, тоже давлю улыбку дрожащими губами.

– Ну, вот, – шепчет мой сын, и помедлив, притягивает меня в свои объятия. – Извини меня, мам.

Тронутая до глубины души и потрясенная, не могу сдержать чувств. Со слезами целую моего мальчика в макушку, вдыхая родной запах огненных волос и просто-напросто наслаждаясь такой редкой теперь возможностью – проявить материнскую ласку и нежность.

Все-таки у меня чудесные дети, и мне давно пора отпустить ситуацию с Долговым. Он не стоит того, чтобы из-за него ругаться с кем бы то ни было.

– Я не обижаюсь, сынок, все хорошо, я в порядке. Правда. Если хочешь, поезжай к отцу, я не расстроюсь, – заверяю его, но сын такой же упрямый барашек, как и дочь.

– Это не обсуждается, мам, закрыли тему. Лучше заедь ко мне завтра на тренировку, у нас будут спарринги, посмотришь на меня, а после можно поужинать где-нибудь. Как тебе?

– Ну… Не скажу, что очень хочу видеть, как моему сыну прилетает по голове, но если тебя это порадует…

– Эй, у меня вообще-то хороший уклон.

– О, тогда это в корне меняет дело, – дразнюсь и, предупреждая поток негодования, уточняю. – Во сколько мне подъехать?

– Минут за тридцать до окончания, – буркает Дениска, явно раздумывая отстоять ему свою спортивную честь или махнуть на меня рукой.

– Договорились, – с мягкой улыбкой ставлю точку в его "душевных терзаниях".

Мы еще немного болтаем, а после, поцеловав сына, я ухожу к себе.

Спать ложусь со спокойной душой и довольной улыбкой.

На следующий день, как мы и договорились, я подъезжаю к Денискиному боксерскому клубу за полчаса до окончания тренировки. Припарковавшись, невольно присвистываю: такого скопления люксовых тачек я еще не видела, хотя у моего соседа – известного гольфиста, – нехилый автопарк, но, видимо, боксёры понты любят гораздо больше. Что, наверное, неудивительно.

Если бы моей профессией было перманентно получать по голове и печени, я бы тоже пыталась всеми средствами убедить себя, что гроблю свое здоровье не зря.

В который раз задаюсь вопросом: зачем я позволила сыну заниматься этим дебильным спортом?!

Впрочем, меня особо и не спрашивали. Так что хоть сетуй, хоть не сетуй все равно получишь… Ага, то самое.

Слышала бы моя интеллигентная маман, и икать Долгову неделю. Но что поделать? Заслужил. Двадцать лет рядом с матершинником – не хухры-мухры. Впитываешь настолько, что не сотрёшь потом, не отстираешь. То там выползает, то тут. Иногда это бесит, а иногда, как сейчас, веселит.

Такой повеселевшей я и захожу в клуб Глиссона. Несмотря на то, что на парковке красуются всякие Феррари, Бугатти, Астон Мартины и иже с ними, он похож на подпольную дыру.

Нет, я, конечно, понимаю, что лофт, промышленный стиль и все в таком, созидающем нужную атмосферу, духе, но все равно, как по мне, это чистейшее придурство. С таким же успехом можно просто-напросто заниматься в зачуханном подвале.

В общем, обстановку я не оценила, как и сервис. На входе меня минут десять в довольно грубой форме мурыжат, выясняя, куда я, зачем, к кому и по какому поводу, словно я не мать воспитанника, а одна из этих чокнутых фанаток, которые спят и видят, как бы залезть известному спортсмену в трусы.

Прорваться удается чуть ли не с боем и скандалом, что с одной стороны хорошо: безопасность моего ребенка на уровне, но с другой – такое себе удовольствие.

Поплутав по коридорам, я, наконец, нахожу нужный зал и сразу же вижу Дениску, готовящегося к спаррингу.

Обрадованная, спешу к рингу. Сын замечает меня и, улыбнувшись, машет рукой в перчатке. Я киваю и, застыв, не зная, что делать дальше, только сейчас осознаю, что на меня устремлены взгляды.

Похоже, надевать короткую юбку в царство потных, разгоряченных мужиков было ошибкой. Но что уж теперь?

Глава 3

Поджав губы и вздернув подбородок, сажусь на ближайшую лавку, стараясь не обращать внимания на усмешки и заинтересованные взгляды. Мне неловко. Хочется одернуть подол, но это было бы нелепо.

В конце концов, на мне вечная классика – твидовый, черт возьми, костюм от Шанель, а не просто розовая финтифлюшка, едва прикрывающая зад! Так что тушеваться абсолютно нет поводов, тем более, перед мальчишками, у которых молоко на губах едва обсохло. Хотя, надо признать, выглядят они далеко не по-мальчишечьи. Все, как на подбор – высоченные, накаченные мужичары.

И как я могла забыть, что тут не только дети занимаются?! Теперь вот дергайся из-за этого, напичканного тестостероном, молодняка.

К счастью, у них быстро пропадает интерес. Стоит мне сконцентрировать все внимание на сыне, как они, весело переговариваясь, возвращаются к тренировке. Мне немного некомфортно, кажется, что смеются надо мной, но я стараюсь сохранять невозмутимость. А, когда Дениска выходит на ринг и вовсе забываю обо всем.

От каждого удара у меня замирает сердце. Сын действительно отлично уклоняется и очень пластичен, но для меня все равно огромное испытание знать, что в любую секунду ему может прилететь.

Слава богу, спарринг длится недолго, и на ринг выходят другие ребята. Дениска идет передохнуть и поболтать со своим спарринг-партнером, я же облегченно выдыхаю и перевожу взгляд в другой конец зала, где тренируются взрослые парни, да так и застываю.

Внутри все сворачивается узлом. Чувство, будто меня отбросило на двадцать лет назад, и я снова завороженной дурочкой стою посреди боксерского зала нашего задрипанного городка, впервые увидев Долгова.

Я тогда потеряла ключи от дома и зашла к брату на тренировку, чтобы он дал свои. Если бы знала, что помимо ключей потеряю еще и голову, и двадцать лет своей жизни, простояла бы несколько часов под дверью до прихода родителей. Но увы.

Все, что крутилось тогда в голове – парня великолепней я еще не встречала и, что мое сердце никогда еще не билось с такой сумасшедшей скоростью.

Сейчас со мной творится точно такая же ерунда. Я не могу оторвать взгляд. Ощущение, будто вижу ожившего призрака.

Тот же рост – метр восемьдесят с лишним, та же мощная фигура, тот же гордый, греческий профиль с характерным упрямым лбом, плавно переходящим в линию носа с едва заметной горбинкой, и даже тот самый чувственный изгиб рта, что всегда будоражил и навевал пошлые мысли.

Вот и сейчас парень мимолетно облизывает губы, а меня ведет. Все-таки не зря говорят, что впечатления юности самые сильные. Чувствую себя собакой Павлова, у которой выделяется слюна на выбитые в подкорке раздражители.

Серьезно! Я бы ни за что не обратила внимание на парня намного моложе меня, если бы не этот привет из прошлого. Из того прошлого, когда я еще не знала, что скрывается за этой невероятной харизмой, агрессивной сексуальностью и таким ярко-выраженным, почти первобытным мужским началом.

Впрочем, зная теперь, что сие комбо не сулит ничего хорошего, я все равно, словно загипнотизированная, продолжаю смотреть. Помимо феноменальной схожести с моим бывшим мужем, там очень даже есть на что.

Бой с тенью этого парня – настоящее искусство. Каждое движение настолько отточено и красиво исполнено, что кажется, будто Мухамед Али подразумевал именно его, сказав свое знаменитое: "Порхай, как бабочка, жаль, как пчела".

Молниеносный, ловкий, напористый. Парень исполнял танец агрессивного, грациозного хищника. Он давил, прессинговал невидимого противника, ни на секунду не останавливаясь, кружа вокруг жертвы и уклоняясь, подобно маятнику. Его бронзовая кожа, словно глянцевая, блестела от пота в тусклом свете ламп, а мышцы казались отлитыми из металла.

Смешно, но меня по-настоящему завораживала их работа, хотя раньше всегда казалось нелепым, если подруги заливались слюнями по красивым мужским телам. Теперь вот сама залипла и никак не могу оторваться.

Жру глазами мощные бицепсы, предплечья, испещренные вздутыми, крупными венами, развитую мускулатуру груди, четко прорисованный пресс, и тонкую полоску темных волос, убегающую под шорты.

Мой взгляд спускается ниже, и до меня только сейчас доходит, что парень прекратил двигаться и стоит в такой позе, будто выставляет себя напоказ.

Тяжело сглотнув, осторожно поднимаю взгляд в надежде, что никто не заметил моего повышенного интереса. Но, похоже, я и везение – вещи несовместимые.

Чуть ли ни угорая в голос, парень возвращает мне любезность и демонстративно оценивает, скользя наглющими глазами по моей груди, ногам, лицу.

Я знаю, что выгляжу хорошо, очень-очень хорошо, но сомневаюсь, что для пацана на пятнадцать, а то и двадцать лет моложе, когда вокруг столько молодых, цветущих девчонок.

От осознания этого становится еще более неловко и стыдно.

Дожилась, называется. На молодняк облизываюсь.

Поспешно отвожу взгляд, делая вид, что просто задумалась, но не тут-то было. Боковым зрением улавливаю движение, а через пару секунд вижу перед собой раскабаневшие от спорта, мускулистые ноги в чёрных боксёрках и шортах.

Сглатываю тяжело, уже зная, кто передо мной, и нацепив маску снежной королевы, медленно поднимаю взгляд.

Смотрю в нахальные, не видящие берегов глаза и снисходительно выгибаю бровь, всем своим видом говоря: «ну, давай, мальчик, удиви меня.»

Он понимающе усмехается и отправляет меня в нокаут небрежным:

– Че, понравился?

Однако, лихо. Я, конечно, ожидала чего-то дерзкого, а тут вообще без лишних расшаркиваний, прямо в лоб и, что уж греха таить, точно в цель.

Чувствую, как к щекам приливает жар, словно мне семнадцать, и я снова та стеснительная дурочка, робеющая от одного взгляда вот такого прожженного, уверенного в своей неотразимости кобеля.

Мальчик явно наслаждается моим смущением, и меня это выводит из себя.

Какого черта я так реагирую?! Взрослая ведь женщина. Да с моим жизненным опытом такими на завтрак закусывают, а я все туда же – в трепетные лани.

Эта мысль веселит и вместе с тем приводит в чувство. Окидываю парня своим фирменным взглядом, от которого поджимались яйца покруче, и холодным, чопорным тоном чеканю по-русски:

– Не ”че”, а “что”, молодой человек.

Однако, этой борзоте хоть бы хны. Ухмыляется, словно ничего другого от меня не ожидал и, самодовольно облизнувшись, весело заключает:

– Понравился.

У меня вырывается ошарашенный смешок. За три года после развода я успела отвыкнуть от мужиков с зашкаливающим ЧСВ, и теперь во все глаза смотрела, как этот мамкин альфач, чуть ли не пританцовывая от собственной невзъебенности, направляется в раздевалку.

Мне становится смешно. Не в силах сдержать улыбку, качаю головой и, глядя ему вслед, бросаю:

– Клоун.

Он, как по команде, замирает, у меня сердце делает кульбит в ожидании ответа, но, махнув какому-то парню рукой и дождавшись, пока он к нему подойдет, мой клоун, как ни в чем не бывало, продолжает свой путь.

Не знаю, услышал он или нет, но я почему-то уверена, что это еще не конец.

И точно…

Выходим с Дениской на парковку и вуаля – встреча на Эльбе.

Наглый взгляд так и жрет, уголок чувственного рта дёргается в едва заметной усмешке, но я заставляю себя не пасовать – смотреть также вызывающе прямо, с досадой признавая – хорош. Преступно хорош. Такому не зазорно сдаться без боя с белым флагом из собственных трусов.

Весь он кликбейтный с ног до головы, одет с иголочки, однако люксовое шмотье не добавляет ему цивилизованности. От него все также исходит энергетика необузданной дикости и чувствуется та первобытная, мужская сила, которая, как магнитом тянет женщин.

Я – не исключение. Снова на мгновение залипаю, и для него это не остается незамеченным. Ухмыльнувшись и приспустив очки, он подмигивает, проходя мимо, и как бы между прочим, бросает Дениске:

– Эй, чемпион, ты сегодня отлично поработал. Так держать.

Дениска, подобно мне, застывает, словно громом пораженный, и смотрит на него во все глаза. Но тот явно привык к подобному вниманию. Спокойно садиться в свой глянцевый Бугатти и, отсалютовав, с довольной ухмылочкой уезжает.

– Офигеть! – резюмирует сын, и я с ним абсолютно согласна, правда, совсем по другой причине и, как выясняется, очень-очень глупой на фоне Денискиной.

– Мам, ты слышала, он меня похвалил?! – восторженно произносит он немного погодя, когда мы садимся в машину.

– Ну, ты действительно показал высший класс, – ничуть не лукавя, отвечаю на автомате, изо всех сил делая вид, что занята ремнем безопасности, однако сын все равно смотрит на меня так, словно я сморозила черте что.

– Мам, это Красавин! И он меня заметил, понимаешь? – поясняет Денис, продолжая смотреть на меня, как на отсталую. Я же мысленно чертыхаюсь.

Снова этот Красавин!

Что ж, теперь понятно. Не то, чтобы на меня производил огромное впечатление звездный статус. Будучи женой олигарха, я много всяких селебрити повидала и могла позволить их себе в качестве развлекательной программы, но одно дело заказывать их на корпоратив, а совсем другое – стать объектом их непонятного интереса.

По коже пробегает холодок и желудок сводит от дурного предчувствия. Я, конечно, отмахиваюсь от него, говоря, что это ничего не значит. Мальчик просто проверил сноровку. Однако, следующие две недели настойчивых взглядов и провокационных, брошенных вскользь фраз при встречи, убеждают меня, что ни хрена подобного.

Мальчик наметил цель. А для таких, как он «вижу цель, не вижу препятствий» – жизненное кредо.

Глава 4

В это утро моя голова напоминает боксерскую грушу, которую нещадно колотили всю ночь. Видок в принципе соответствующий. По-хорошему, пора бы уже выучить главную заповедь женщин, разменявших четвертый десяток: восьмичасовой сон – папа моложавости и красоты, а бессонница – их злая мачеха, но у меня на носу открытие ресторана и хочется, чтобы все было по высшему разряду. В конце концов, свежестью майской розы мне уже все равно не похвастаться, а вот званием лучшего ресторатора Голливуда – еще вполне.

Тем не менее, прохладный душ, патчи и мою двадцати – шаговую процедуру по уходу за кожей из тонеров, золотых масок, алмазных сывороток, массажей, макияжей никто не отменял. Я же не безбожница в самом деле?! А, если уж совсем начистоту, до недавнего времени самый что ни на есть фанатик.

Да и как иначе, когда любовницы моего мужа сплошь модели, актрисы, да художницы с кукольными лицами и ногами от ушей?

Знаю – знаю, что любой адекватный человек скажет про такое «иначе». Все это я слышала тысячу раз в разных вариациях, и сама себе диву даюсь.

Но что поделать, если сначала была по уши влюбленной дурой, которая всегда находила оправдание своей глупости и слабости, а потом дурой равнодушной и циничной, которая слишком много сил вложила в свой проклятый брак, чтобы делить нажитое и менять привычный уклад устроенной по высшему разряду жизни?

Хотя дело ведь было даже не столько в деньгах, сколько в принципах. Безмерно глупых, но сам факт.

Почему я, потратив лучшие годы своей жизни на стирку и глажку рубашек моего мужа-кобеля в занюханной хрущевке, и потеряв кучу нервов из-за всех передряг, махинаций и разборок, в которые он запиливал свои неугомонные рожищи, должна была смиренно отойти в сторонку, списанная в утиль, в то время как какая-то соска прямиком со школьной скамьи пожинала бы плоды моего двадцатилетнего труда, наслаждаясь роскошной жизнью только лишь потому, что свежа и хороша? Разве это справедливо?

Риторический, конечно, вопрос и в корне неверный. Не будь я дурой, спросила бы: «Разве это сделает тебя счастливой?», но в то время весь мой мир сосредоточился на детях, образе степфордской жены и поддержании видимости какой-никакой семьи, а это, надо признать, трудоемкая работа, куча обязанностей и жертв.

О, жертвенность вообще второе имя несчастливой женщины! Ей кажется, если она положит всю себя на алтарь другого человека, то ее будут больше ценить, любить, в ней будут нуждаться, но увы, это так не работает.

Психологически-здоровый партнер просто не в состоянии ответить на жертвы равноценно, они его душат, вызывают чувство вины и злости, поэтому он либо бросает закомплексованную дуру, либо начинает принимать ее пассажи, как должное или попросту использует, а она страдает и отдает еще больше в надежде на благодарность.

В итоге же – бесконечный бег по кругу, пока дура не поймет затертую со всех сторон истину – тебя ценят ровно настолько, насколько ты ценишь сама себя. А это вовсе не про ноготочки с ресничками, новые платьишки и путешествия. Это про интересы, развитие, здоровый эгоизм и четкие границы, за которые ни мужу, ни детям, ни друзьям или кому бы то ни было, нет хода.

И вот, казалось бы, каждая женщина это сто раз слышала и талдычила сама ни единожды, но претворить в жизнь, поменять сбитые зачастую еще в детстве настройки, мало кому под силу, для этого нужна хорошая встряска.

Смешно, но, пожалуй, мне даже стоит сказать Долгову и его Настеньке «спасибо». Их оно ничуть не оправдывает, но мне от их свинства все-таки больше пользы, чем вреда.

А вообще, какого черта я о них думаю в восемь часов утра?

Проклятые пробки! Все они!

И зачем, спрашивается, я согласилась ездить с подругой в студию йоги?! Могла ведь спокойненько заниматься дома с личным тренером, что я, собственно, и делала шесть лет в нашем захолустном городишке после переезда Нади в Элэй.

– Тебе пора вливаться в местное общество, да и вообще почему бы не возродить старую добрую традицию, раз уж живем, наконец, в одном городе? – увещевала она, и я не нашлась, что возразить, хотя вливаться в какое бы то ни было общество не очень-то хотелось, но от «старой, доброй традиции» отказываться тоже было как-то не комильфо.

Ностальгия.

А традиция началась еще в начале девяностых после нашей с Надькой поездки в Индию, где мы – дремучие, советские девочки, вырвавшись, наконец, на свободу, открыли для себя новую культуру, да вообще целый мир и, казалось, родились заново.

С тех пор йога стала нашим неизменным утренним ритуалом и возможностью хоть немного отвлечься от напряженных будней жен не самых добропорядочных бизнесменов.

Кто-то скажет: “Всем бы такие напряженные будни! Это тебе не на завод в пять утра пиздярить!”.

Согласна, не на завод и не в пять утра. Но, когда трясешься за жизнь своей семьи, становится абсолютно все равно, что на тебе Гуччи и Шанель из последней коллекции, а вид из окна твоего роскошного дома заставляет восхищенно замирать. В такие моменты думаешь только об одном – только бы все остались живы.

Не знаю, какой дурак придумал фразу, что проблемы в лимузине приятней решать, чем в занюханной коммуналке. По мне, чушь собачья. Либо у остряка проблем, как таковых не было, либо это было сказано для красного словца.

Проблемы они и в Африке проблемы, просто масштаб разный, но приятней они от этого отнюдь не становятся. Другое дело, что голодный сытого не поймет, но уж поверьте, мои сытые будни в те лихие годы были далеко не сметана. Каждый день, как по лезвию бритвы.

Долгова давили со всех сторон: и ОПГ- шники, и чинуши, и конкуренты, и прочее зверье в погоне за своим куском.

Сережа, конечно, делал все, чтобы обеспечить нам с детьми безопасность, но от толпы охранников и постоянной проверки машин на наличие детонаторов, спокойнее не становилось. Я уж не говорю про то, сколько нервов я сожгла, думая, вернется ли сегодня мой муж живым и невредимым.

У Надьки вот Славка однажды не вернулся, и самое страшное, шоком это для нас не стало. В то время хоронили более-менее предприимчивых мужиков чуть ли не каждый месяц.

Надя после похорон, взяв сына, сразу же переехала в Лос-Анджелес, а я осталась трястись дальше в надежде, что меня минует чаша сия. И она вроде бы миновала, но как-то так, что легче не стало.

Такие вот размышления бродили в голове всю дорогу до студии. К счастью, тренировка и Монастырская быстро избавили от невеселого сплина.

Что-что, а веселый нрав моей лучшей подруги разводил тучи покруче Аллегровой.

Монастырская вообще была ещё той разводилой-заводилой, но со своими железобетонными принципами и преданностью собаки. Если уж она любила-дружила, то всей своей горячей, порой, жёсткой, скандально-хамоватой, но безгранично доброй душой.

Она единственная из моих подруг, кто всегда далеко и красочно слал Долгова с его ублюдскими подкатами.

А он регулярно «проверял на вшивость» окружающих баб, впрочем, как и они его.

Каждая пыталась отхватить лакомый кусочек с нашего жирного пирога: и если не увести из семьи, так хоть поживиться, чем не жалко.

Когда я была помоложе и понаивнее, бездонность человеческой низости поражала и ранила меня до глубины души. Я плакала и не понимала, как так можно?! Что с этими людьми не так? Что они вообще за люди такие?

Но с каждым новым предательством и подлостью, вопросы с хрустом осыпались мелкой, острой крошкой, оставляя лишь цинизм и равнодушие.

В конце концов, мир больших денег, где мерило человека – его банковский счёт, а полигамность и поиск новых удовольствий – само собой разумеющееся, стал для меня, как и для всех в элитарной тусовке, нормой.

Эта норма, в которой меня все время недостаточно, уронила на самое дно. Но именно оно – каменное, неприветливое, пустое, – стало прочным фундаментом для меня, сотканной из соли, обломков и разочарований. Той меня, что больше не позволит сделать себе больно.

Глава 5

– Мать, ты где летаешь? – врывается в мои беспутные мысли зычный голос подруги, от которого я едва на месте не подскакиваю.

– Ты чего орешь?! – хватаюсь за сердце и судорожно выдыхаю. – Напугала, блин.

– Так не дозовусь никак. Заказывать, что будешь? – кивает она в сторону заждавшегося нас официанта.

– А-а, да… – возвращаюсь взглядом к меню и ищу что-то понятно-привычное. Но где там? Монастырская, как специально, выбрала на сей раз какой-то пафосный до рвоты ресторан азиатской кухни с названиями блюд больше похожими на заклинания из «Гарри Поттера».

Мифический «оякодон», ломающий язык «самгепсаль» и прочая абракадабра без картинок и пояснений. Как ресторатору прикол такой русской рулетки мне не совсем понятен, а вот замысел Монастырской – более чем.

Так уж повелось, что у нас с ней помимо йоги есть еще одна традиция – выбираться после практик хотя бы раз в неделю на совместный завтрак в какое-нибудь новое местечко, где я с завидным постоянством заказываю разные вариации на тему яиц и овощей, а Надька – ворчит, мол, какой смысл ходить в разные рестораны, если заказываешь вечно одно и то же. У меня к ней, если честно, аналогичный вопрос касательно ее однотипных отношений и мужиков, которых она меняет быстрее, чем я успеваю запоминать их имена. Хорошо, что единодушно-поднятый, средний палец вполне удовлетворяет нас обеих в качестве ответа и плевать, что разменяли четвертый десяток. Дружеский фак не имеет возрастных ограничений.

– Ну, что, определилась? – отложив меню, насмешливо вопрошает Монастырская, постукивая винными ноготками и невинно щуря свои хитрющие, татарские глазки.

– Определилась, можешь по лицу прочитать, – язвлю, максимально доходчиво демонстрируя, что я думаю о ее попытках разнообразить мою гастрономическую жизнь.

– Я тоже тебя люблю, – довольно смеется подруга, видимо, решив, что уж сегодня ей удалось пошатнуть устои моего питания. Плохо же она меня знает.

Когда официант, замученный вопросами и уточнениями, отходит от нашего столика, Монастырская с обреченным вздохом качает головой.

– Скучная ты.

– Ага, мне говорил мой муженек.

– О, нашла, кого вспомнить с утра-пораньше! Я тебе вообще-то про другое, а ты мне про парнокопытных. Не порти аппетит, а то и так вон кости да кожа, смотреть больно. Ты вообще не ешь что ли? – садится Надя на своего любимого конька, дабы побыстрее закрыть тему с Долговым, зная, что лучше не трогать этот ящик пандоры.

– Ем я, отстань!

– Угу, вижу, ссохлась уже вся, как бабка.

– Сама ты бабка! На меня, между прочим, даже молодняк заглядывается, так что не надо мне тут.

Предвкушающе-удивленное выражение лица Монастырской, однозначно, стоило того, чтобы сообщить эту новость.

– Та-ак, – заинтригованно тянет подруга, едва не потирая руки в ожидании рассказа.

Собственно, на такую реакцию я и рассчитывала, но отчего-то невольно начинаю смущенно улыбаться, как малолетняя девчонка, на которую впервые обратил внимание симпатичный мальчик. И пусть внимание это явно насмешливое, стебное, все равно приятно будоражит и приободряет самооценку. Вот только рассказывать об этом всем как-то смешно и неловко.

– Красавин, Красавин… кто же, кто… – помешивая соломкой смузи, включает Монастырская режим светской львицы после того, как вытрясла из меня все до мельчайших подробностей и продлила мою еженедельную подписку на пакет своих саркастично-ироничных подколов и шуточек.

Чтоб я еще раз посмела козырнуть чем-то эдаким в ее присутствии – да лучше сразу самоубиться каким-нибудь нелепейшим образом.

– Вспомнила, – ликующе щелкает пальцами подруга, словно не очередного сплетника откопала среди своих многочисленных знакомств, а опередила Эндрю Уайлса и доказала теорему Ферма, – есть у меня один знакомый визажист, вхожий в спортивную тусовку. Щас позвоню ему, и он нам за полчаса соберет на этого молодца такое досье, ФБР обзавидуется. С кем спит, что ест, чем дышит – все щас разузнаем, – Монастырская с улыбкой акулы, почуявшей запах крови, тянется к своей “Джеки” от Гуччи, а я диву даюсь.

К чему сей ажиотаж мне не ясно. Нам же по не шестнадцать, в конце концов. Что и озвучиваю лаконичным “Зачем?”.

– Что значит “зачем”? Интересно же.

– Мне нет, – отрезаю холодно, всем своим видом давая понять, что тема закрыта. Но Надьку никаким видом не прошибешь.

– Конечно, – закатив глаза, скептически тянет. – То-то ты аж в деталях мальчика рассмотрела от того, что не интересно.

– Я же сказала, он просто феноменально похож на Долгова и…

– Ой, я тебя умоляю! Да если бы я увидела, кого-то похожего на бывшего, который обрыг мне хуже горькой редьки еще лет пятнадцать назад, я бы бежала сломя голову, крестясь “чур меня, чур!”. Так что не надо заливать. Просто признай, что это твой типаж, вот и цепануло.

Что ж, признаю. Цепануло. Типаж ли, сходство или все разом не так уж и важно. Толку от причинно-следственных связей все равно ни грамма, лишь досада и смута на сердце, а мне это все ни к чему. Да и о чем вообще речь, учитывая разницу в возрасте? Там ведь лет пятнадцать не меньше.

– И что? – стоит мне только заикнуться об этом, сразу же встает в воинственную позу моя боевая Надюшка. Ее медом не корми, дай отстоять сирых и убогих, что она и делает в следующее мгновение, со всей горячностью заявляя. – Да ты фору дашь любой молодухе!

Я ласково смотрю на подругу и с улыбкой делаю глоток зеленого чая, качая головой.

– Не смеши, Надюш. Сексуальность сорокалетних женщин – очередной мыльный пузырь, на котором обогащаются все, кому ни лень. Все эти уловки маркетологов по продвижению в массы идеи факабельности милф бессильны перед законами природы, по которым члены поднимаются, прежде всего, на юных, фертильных Настенек с упругими жопами и фарфоровыми личиками. И тут хоть тресни, доказывая, что и ты ничуть не хуже.

– Господи, да что ты зациклилась на этой Настеньке?! – едва не взвывает Монастырская, с чувством отбрасывая салфетку. – Твой Долгов – примитивнейшее создание.

– А в этом примитивизме, Надь, вся мужская суть. Без купюр, – отрезаю не менее эмоционально, ибо кто бы что ни говорил, а факты – вещь упрямая и ими я, и апеллирую. – Поставь перед мужиком ухоженную меня и восемнадцатилетнюю Дуську из колхоза с сытым, румяным пряником. И я тебе гарантирую, он выберет ее. Похер ему на то, что я ишачу пять раз в неделю в спортзале, по утрам занимаюсь йогой, сижу на одних авокадо с овсянкой, и каждый миллиметр моего тела выхолощен в салоне до совершенства. По-хер! Все это ничто против свежести юной девчушки. Да и не хочу я больше ни фору давать, ни участвовать в этой гонке. Устала, понимаешь. Хочу тихо, с пониманием, уважением и без сравнений. Молоденький мальчик, у которого в голове наверняка сплошные тачки, телки, бабки для этого однозначно не подходит.

– Окей, даже не стану напоминать, что изменял тебе не мальчик, а просто кобель. В конце концов, ты ведь понимаешь, что “тихую гавань” определяет не возраст?

– Но и не мальчик младше почти раза в полтора, – упрямо стою на своем, хоть и согласна с Надей.

– Ладно, убедила, – со смешком поднимает Монастырская ладони вверх, – но что насчет ровесника? Три года прошло, так и будешь дуть на воду?

– Да не дую я на воду, просто работы много. Где я тебе кого возьму, когда я двадцать четыре на семь в офисе?

– Ну, а как же твой инвестор-француз? Ровесник, образованный, обходительный, богатый и харизмой не обделен, разве не идеальный набор? – с многозначительной улыбкой встает на любимые рельсы подруга. Удивительно, как она еще продержалась так долго. Последние полгода, если Монастырская хотя бы раз ни заикнулась об Анри, время встречи потрачено зря.

Конечно, я понимаю, что она просто хочет, чтобы я жила полноценной жизнью, а не топила себя в работе, но иногда ее забота кажется навязчивой. Тем не менее, я не даю волю вспыхнувшему раздражению и в который раз поясняю:

– Идеальный, но он – мой единственный инвестор, и мне совсем не хочется рисковать, мешая работу с личной жизнью.

– Так, если у тебя вся жизнь – работа и дети, может, стоит воспользоваться подвернувшимся шансом и хотя бы попробовать? Я уверена, Анри тоже не из тех, кто мешает личное и работу.

У меня едва не вырывается смешок. Хотела бы я в это верить, но увы. С каждым знаком внимания все больше закрадывается подозрение, что работа – следствие личного и предлог. Это пугает, отталкивает и в то же время заставляет балансировать на грани между флиртом и холодом. Я не могу лишиться своей единственной поддержки и взять все риски на себя на данном этапе. Это глупо, бизнес так не делается. И хотя застыть буридановым ослом тоже не выход, но ни да, ни нет все-таки дает место для маневра.

Может, я вижу того, чего нет и накручиваю, но в любом случае строить отношения с мужчиной, от которого будет зависеть еще и моя карьера вряд ли хорошее решение, учитывая прошлый опыт.

Я больше не хочу повторять свои ошибки, поэтому стараюсь задуматься о будущем быстрее, чем оно даст мне люлей и причины для депрессии.

Вот только иногда просто “задуматься” слишком мало, чтобы не ступить на скользкую дорожку.

Через несколько дней после встречи с Надей, когда Анри заезжает за мной, чтобы поехать на открытие ресторана какой-то звезды, о котором последние пару месяцев было много разговоров, подаренная роза и скользящий по мне, многозначительный взгляд убеждают меня в этом.

Глава 6

Весь путь до ресторана проходит в беседе. Анри рассказывает о выставке, которую посетил, когда летал к дочери в Париж. Язык у него подвешен, что надо, поэтому рассказ звучит интересно, с юмором и сопутствующими историями. Я смеюсь, и неловкость от подаренной розы постепенно уходит.

В какой-то момент у нас с Анри даже завязывается спор на тему однозначности творчества Левитана и отсутствия у него полета мысли, загадки, и образности.

Не скажу, что прям уж серьезно разбираюсь в искусстве, но интересуюсь, и у меня есть свое мнение, которое, наконец-то, к сорока годам не стесняюсь озвучить. Раньше, даже, если я была в чем-то уверена, все равно чаще всего отмалчивалась, боясь показаться нелепой и недостаточно компитентной. Умение “уверенно ляпать” по заветам героини Муравьевой было мне не дано, но, как оказалось, когда припрет, дано – не дано, научишься.

Создание бизнеса с нуля заставило в срочном порядке осваивать многие вещи и с хрустом преодолевать себя, иначе вряд ли был бы какой-то толк от моей затеи, а хотелось, чтобы был. Хотелось, чтобы хоть что-нибудь, хотя бы раз у меня получилось. Я смертельно нуждалась в отдушине и успехе после тотального провала в роли жены, которой отдала всю свою сознательную жизнь.

Теперь же, когда цель так близка, особенно страшно ошибиться и сделать неверный шаг, поэтому, несмотря на увлекательный разговор, мне не очень комфортно в обществе Анри. Пусть он деликатен и ненавязчив, но женщина всегда чувствует, когда мужчина в ней заинтересован. Этот оценивающий, следующий по пятам, влажный взгляд и “случайные” прикосновения ни с чем не спутать. Будь обстоятельства другими, внимание Анри, возможно, воспламенило бы мое женское самолюбие, но в нынешних я чувствую лишь досаду и давление.

Что делать? Как вообще быть? Мать наверняка бы сказала, что пользоваться, но, благодаря ее настоятельным советам, я теперь не то, что у разбитого корыта, я оно и есть. И сколько ни латай, ни склеивай, чуть что, рассыпаюсь вновь.

Сейчас вот тоже на грани от мысли – а что было первостепенно: интерес ко мне или к моим идеям?Смешно, но впервые хотелось, чтобы меня оценили не как женщину, а как перспективного, надежного бизнес-партнера.

Во время знакомства с Анри, мне показалось, что так оно и было, что я нашла единомышленника, но сейчас сомнения, как оголодавшие гиены, поднимают свои мелкие головешки и глумливо смеются надо мной.

А был ли мальчик или может, мне просто подыграли, чтобы подобраться поближе? Не то, чтобы я считала себя стоящей таких заморочек, но нельзя недооценивать миллиардерские заскоки. Уж кому-кому, а мне о них известно все, и даже больше. Пусть Анри казался человеком скромным и чуждым излишеств, флер таинственности и специфичности вкусов невольно ощущался, хотя не исключено, что в силу национальности, которая прописана генетическим кодом в каждой черте Анри Пате.

Он абсолютно типичный француз, но совершенно не в моем вкусе: высокий, утонченный, черноглазый, с прямым, длинным носом на слегка вытянутом лице, черными, небрежно-уложенными волосами и тонкими губами. Я не любила такой типаж мужчин, но его обаятельная улыбка и манеры очаровали меня с первого взгляда.

Мы познакомились на благотворительном вечере. Молитвами Монастырской я-таки стала вливаться в американское общество богатых и знаменитых. Пришлось непросто, ибо светской я никогда не была, но чтобы без лишнего геморроя строить свой бизнес нужны были связи, так что, сцепив зубы, я старательно улыбалась весь вечер и вела разговоры ни о чем, пока ко мне не подошел Анри и не спас меня от натужных попыток выглядеть своей среди чужих, предложив выпить у бассейна.

Ночь тогда была тихой, звездной, лишь пение цикад периодически нарушало сонную безмятежность. У меня немного кружилась голова от шампанского, но, если я и была пьяна то, только потому, что нашла благодарного слушателя, у которого мои идеи о ресторане для веганов, будущей франшизе и доставке уже готовых обедов здорового питания для людей с разными ограничениями, вызывали отклик и неподдельный интерес.

Анри как-то так сразу загорелся, включился в процесс, заявив, что ему это близко и что инклюзивность питания преступно игнорируется в сфере общепита, а значит мы должны это исправить. Набросав парочку ключевых моментов, мы договорились о сотрудничестве, а потом до утра проговорили обо всем на свете.

Той ночью я впервые по-настоящему гордилась собой и была счастлива от того, что кто-то меня услышал, кто-то воспринял всерьез и кто-то, кроме позвоночника, наконец, готов был поддержать.

Не знаю, возможно, двойного дна и нет, и я зря себя накручиваю. В конце концов, вкладываться в какое-либо предприятие только из-за понравившегося личика – идиотизм, но мужчины, ослеплённые страстью, умом в принципе не блещут. А страсть тут на лицо.

Можно было, конечно, вовсю пользоваться ей, но мне она костью в горле. Не чувствую отклика, лишь раздражение и досаду.

Честно, лучше уж в одиночку со всеми рисками, чем с заевшей мыслью: что первично – яйцо или курица?

Не то, чтобы теперь это имело значение, но меня все равно цепляет, а еще до бешенства злит необходимость учитывать эту проклятую симпатию и балансировать между категоричным “нет”, и наверняка испортящим все “да”.

И почему всегда все так сложно в моей жизни? Почему, когда у людей закрывается одна дверь, вскоре открывается другая, а у меня вечно какое-нибудь окно на седьмом этаже?

Риторический вопрос. Но я правда устала от бесконечного серпантина вместо спокойной трассы. Будто рок какой-то и несмываемое клеймо неудачницы.

Такие вот упаднические, душные мысли бродили в голове, пока ехали до ресторана.

– Все в порядке? – поинтересовался Анри, видимо, заметив перемену моего настроения.

Впрочем, еще бы ему не заметить – смотрит ведь, не отрываясь.

Это смущает и злит еще больше. Так и хочется взять, да расставить все точки над “ё” и будь, что будет. Беда в том, что я прекрасно знаю дальнейший сценарий.

Уязвленное мужское эго – это не только потеря денег, но и возможная месть. У Анри много хороших связей. Парочку звонков туда, сюда, и никаких денег не хватит, чтобы вытащить из колес моей мечты обиженные палки. Пришлось бы звонить Долгову, чтобы он задействовал свое влияние, но я скорее в самом деле выйду из того окна на седьмом этаже, чем попрошу бывшего мужа о помощи. Так что вариант всего один – улыбаться и продолжать балансировать. Балансировать и улыбаться. Что я и делаю, растягивая окаменевшие от раздражения губы.

– Все хорошо, просто думаю, как нам привлечь внимание и так же подогреть интерес к открытию ресторана, – киваю на собравшуюся у входа толпу репортеров и праздных зевак.

– А чего тут думать? Воспользуемся той же методикой и привлечем какую-нибудь медиа-персону, пропагандирующую образ жизни, исключающий все формы жестокости и эксплуатации по отношению к животным.

– Это слишком дорого и не факт, что окупится.

– Как и любая другая реклама, но так мы точно зацепим хотя бы фанатов приглашенной звезды. Лучше подумай, кто там у нас сейчас популяризирует веганство и вегетарианство?

– Стив Джобс, – первое, что приходит на ум. Анри смеется. Красиво так, бархатно, откинув голову на спинку сидения.

– Вариант, конечно, неплохой, но только, если мы вместо сдачи за обед будем раздавать айбуки.

– Надо предложить Джобсу, вдруг он оценит столь креативный подход.

– Я думаю, оценят все, и еще долго после нашего банкротства будут говорить о нас.

– Печально, но зато, можно сказать, реклама со своей задачей справилась.

Мы вновь смеемся, и меня начинает потихонечку отпускать из тисков раздражения.

– Надо все-таки поискать подходящую знаменитость, – настаивает Анри, помогая мне выйти из машины.

Я киваю, понятия не имея, как осуществить эту задачу. В Америке звезды другого масштаба, чем в России и наверняка с таким апломбом, что просто заслать менеджера вряд ли получится. Или может, мне так только кажется в силу навязанного пиетета к Западу.

Поразмыслить над этим, как следует, не получается, щелчки фотоаппаратов и галдеж толпы сбивают с толку и вызывают мгновенный паралич. Столь повышенное внимание пугает, сковывает изнутри, заставляя сердце бешено колотиться и ощущать себя какой-то деревянной, неповоротливой.

Честно говоря, не завидую я селебрити: жить у всех на виду – такое себе удовольствие, хотя, возможно, это просто не по мне, а человек другого склада наоборот кайфует от восхищения толпы и пристального внимания. Каждому, безусловно, свое.

Мне вот – облегченный выдох, стоит только скрыться в забитом под ноль ресторане.

Пока идем к своему столику, я рассматриваю обстановку. На мой вкус, довольно простовато даже для минимализма, но вполне вероятно, меню и подача компенсируют.

Это последняя мысль прежде, чем я натыкаюсь на неприлично-пристальный, вмиг повеселевший взгляд наглых, смешливых глаз. Мне подмигивают и дарят лукавую усмешку, а я едва не спотыкаюсь от моментально вспыхнувшего на коже смущения и захлестнувшего с головой возмущения.

Господи-Боже, какого черта?! – хочется мне застонать в голос.

Какого черта этот мальчишка, во-первых, себе позволяет?! Что за наглость такая, мы даже не знакомы?! А во-вторых, какого черта он делает в этом ресторане?

Нет, я понимаю, что сегодня здесь все сливки, но почему, черт возьми, именно в мою смену? Что за случай такой в высшей степени ебучий?!

Чем глубже мы с Анри проходим в зал, тем привлекательнее кажется идея броситься обратно к выходу, ссылаясь на плохое самочувствие, внезапные дела, ретроградный Меркурий, да что угодно, лишь бы не этот непонятный стресс, от которого внутри все звенит и сердце колотится так, словно сейчас выпрыгнет наружу и рухнет на стол вон к той влюбленной парочке вместо десерта – “Бон аппетит, господа!”.

Господи, ну, почему я так реагирую? Это же нелепость какая-то! Надо срочно взять себя в руки и не позориться. Я просто немного одичала от работы, вот и ведусь на провокации. В этом боксерике ничего такого нет, кроме схожести с Долговым.

Просто дерзкий, наглый мальчишка. Не на что там реагировать, не на что глазеть.

Глава 7

Мантра, конечно, хороша, но на деле по какой-то необъяснимой причине трудновыполнима. Я на физическом уровне чувствую скользящий по мне взгляд. Откровенный, жаркий и настойчивый. Мальчику явно плевать, что я не одна. Он жалит своими бесстыжими глазищами, оставляя фантомные, обжигающие прикосновения на коже, заставляя покрываться мурашками и невыносимо краснеть.

Изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не поежиться и не повернуть голову. Упрямо вздергиваю подбородок и с выражением лица аля “вы у меня Землю арендуете”, вся такая незаинтересованная пытаюсь, как можно скорее, преодолеть расстояние до нашего столика, но не тут-то было.

Тело с каждым шагом, словно начинает жить своей жизнью по каким-то первобытным законам, требующим показать себя во всей красе и грации плавных линий. Чеканить шаг, вбивая шпильки, будто гвозди, в мраморный пол не получается. О, нет! Только медленное скольжение, только томное, текучее покачивание бедер и изящные движения рук, дразняще откидывающие волосы назад, будто шепча: “Смотришь? Нравится то, что видишь? Хочешь себе?”.

Эти мысли будоражат, облизывают с ног до головы давно позабытым, азартным предвкушением и вместе с тем так стыдно становится за себя и смешно, что хочется провалиться под землю или хотя бы на секунду спрятаться от нахального внимания, чтобы перевести дух.

Как назло, Анри усаживает меня лицом к столику Красавина, и я растерянная и поглощенная сбивающими с ног эмоциями, не успеваю сориентироваться.

Впрочем, ничего нового – удача, похоже была на выходном в тот день, когда я появилась на свет, так что улыбаемся и изображаем бурную деятельность: внимательно слушаем и не слышим впечатления Анри о ресторане, киваем головой и вновь осматриваемся.

Вау, какие стены, какой потолок, люди какие – размытые все, пегие, словно кто-то смешал краски на холсте.

К счастью, приносят меню, и есть возможность занять себя чем-то. Буквы сливаются в одно черное, непонятное пятно, как у дислексика. Все, на что меня хватает – попросить Анри сделать выбор за нас обоих и обязательно заказать вино. На трезвую голову вывозить весь этот цирк мне не по силам.

Пытаюсь проанализировать, с чего вдруг такой всплеск в моей меланхоличной душе, я ведь не из лесу вышла и это далеко не первый мужчина, оказывающий мне знаки внимания, но ответы в духе – необъяснимо, но факт. Вся соль, наверное, в том, что из лесу, будто вышел боксерик: его подкаты настолько прямолинейные, вызывающие, дикие, что больше похожи на стеб. Вполне вероятно, мальчик просто смеется над нелепой теткой, а я сижу – не дышу. Правда, никак не пойму, чем обязана.

Ну, посмотрела разок… Ладно, может два, но разве это повод? Уверена, с такой фактурной внешностью на него постоянно пялятся, но отдуваюсь почему-то я. Или он со всеми так себя развязно ведет?

Честно, не удивлюсь.

Сидит же вон с девчонкой и еще успевает чего-то там подмигивать. Кобелина. Осознание этого резко отрезвляет и вызывает неприязнь, на волне которой сама не замечаю, как вновь начинаю смотреть.

Мальчик что-то увлеченно рассказывает, жестикулирует, а потом так заразительно смеется, что некоторые люди раздраженно оглядываются на него, но при виде озорной, мальчишеской улыбки, невольно начинают улыбаться сами и, как и я, диву даваться – создает же природа!

Весь его вид – эстетический выстрел в голову. И вот сижу я с дыркой между глаз. Пуля в голове пульсирует одним словом – “опасно”, но я, как приколоченная, все равно смотрю.

Богдан Красавин – не зря Красавин, и дело не в чертах лица и потрясающей фигуре. Парень настолько яркий, раскованный, что свобода и обаяние сочатся из него неудержимым потоком, как и сексуальность. Такая дикая, необузданная, манящая, затмевающая все вокруг настолько, что я даже не сразу понимаю, что меня ловят с поличным.

Вздрагиваю испуганно, но невероятным усилием воли подавляю паническое желание отвернуться, и отвести взгляд. Это выглядело бы слишком жалко и нелепо для взрослой, абсолютно незаинтересованной, уверенной женщины, коей я себя презентую людям.

В конце концов, взрослые, уверенные женщины не поджимают трусливо хвост, а твердо держат удар.

Поэтому глаза в глаза. Упрямо, со злостью загнанного в угол и в то же время с вызовом не признающего это, человека, всем своим видом, будто говоря: “Ну, смотрю, и что? Вот что ты мне сделаешь?”.

Мальчик явно только такой реакции и ждал, приподнимает насмешливо бровь, мол: “А ты уверена, что хочешь узнать?”.

Уголки его рта едва заметно дрожат в намеке на улыбку, но он небрежно слизывает ее, пройдясь кончиком языка по чувственным губам. Этот жест неосознанный, без пошлого умысла, но меня все равно ведет.

Хорошо, что приносят заказ и можно уйти с поля боя достойно. Чего я закусила удила, если честно, не ясно, но имеем то, что имеем.

Сорокалетнюю тетку, залипшую на молодом парнишке.

Бесподобно, что еще сказать? Думаю, самое время выпить.

Осушаю бокал в три глотка, не чувствуя вкуса, и прошу наполнить еще. Анри, если и удивлен, виду не подает, рассказывает что-то о каком-то новом ресторане в Париже, а я продолжаю делать вид, что увлеченно слушаю.

Алкоголь сразу ударяет в мозг чемпионским хуком, и ситуация уже не кажется неприглядной.

Подумаешь, игра в гляделки. В конце концов, смотреть – не трогать, хотя то, что спутница мальчика начинает что-то замечать и периодически оборачиваться, коробит.

Я десятки раз была на ее месте и знаю, каково это.

Становится вдруг противно и стыдно. Что я вообще делаю? Нельзя так себя вести. Мы люди, а не животные. Мало ли к кому влечет, что теперь упасть и начать совокупляться посреди ресторана, наплевав на всех?

Я вообще-то по делу сюда приехала – оценить конкурентов, обсудить несколько возникших идей, а в итоге что?

Анри распинается за двоих, а я методично напиваюсь и плавлюсь от горячего внимания молодого самца. Нормально?

– Надо освежиться, – прервав Анри на полуслове, поднимаюсь из-за стола. Мой инвестор тут же галантно поднимается следом в знак вежливости, и от этого становится еще паршивей. Мужики, которые мне обычно импонируют, вряд ли бы до такого додумались.

И вот думаешь, почему мои вкусы всегда настолько примитивны? Передо мной мужчина – почти идеал, но нет, снова на те же беспардонные грабли.

Спрашивается, и чего тебе дуре великовозрастной неймется, куда тебя несет? Но я на трезвую-то голову не очень понимаю свои порывы, а теперь и вовсе.

В туалет врываюсь на такой скорости, что дверь ударяется об стену. Кто-то явно забыл про стоппер и скоро пожалеет об этом. На стене теперь красуется небольшая вмятина, но меня это мало заботит.

Подхожу к зеркалу и смотрю на свое отражение. С виду все чинно и благородно: каштановое каре волосок к волоску, макияж тоже, будто только из-под кисточек визажиста, единственное, что выдает мое взвинченное состояние – лихорадочный блеск глаз, но за это, пожалуй, спасибо вину.

В общем, ничего критичного. Немного дыхательной гимнастики, пару мазков нюдовой помады и можно будет снова штурмовать этот мир.

Втягиваю с шумом воздух, достаю косметичку и едва не роняю на пол, когда дверь резко открывается и на пороге возникает никто иной, как боксерик собственной персоной.

– Ой, кажется дверью ошибся, – наигранно сокрушается он и в противовес словам вальяжно проходит внутрь, аккуратно прикрывая за собой дверь, отчего у меня глаза на лоб лезут.

– Вышел отсюда! – цежу задрожавшим от возмущенния голосом, но парень и бровью не ведет.

– Сейчас-сейчас, просто хочу убедиться, что все в порядке, а то я, знаешь ли, волновался, вдруг ты решила повеситься со скуки.

– Что? – не веря в происходящее, таращусь на него, как на пришельца, даже не осознавая, что он несет.

– Да ладно, – насмешливо закатывает боксерик глаза. – Твоя заинтересованность в этом ужине явно вышла покурить. У лягушатника на лбу написано "невыносимый душнила". Сколько ты раз кивала невпопад за этот час?

Нет, я, конечно, все понимаю, молодость – наглость, но это уже перебор.

– Пошел вон отсюда, пока я не позвала охрану!

– А-а, понял, тебя игры в “несознанку” вставляют, – снисходительно тянет он гласные.

– Что? Какие еще игры? Что ты несешь? И кто тебе позволил мне “ты”– кать? – я повышаю голос, потому что происходящее пугает, но в то же время щекочет что-то внутри.

– Нравится на “вы”? – будто вообще не слыша меня, парирует этот ненормальный. – Любишь быть “мамочкой”?

Оттолкнувшись от двери и не сводя с меня пронзительного взгляда, он медленным шагом приближается, словно хищник выбравший добычу. Мне же становится душно и не по себе.

– Ты под чем-то? – кажется, догадавшись, в чем дело, выдыхаю настороженно.

– Под чарами горячей мамочки, очевидно, – наклонившись, дразнит он, не скрывая веселья. У меня начинает гореть лицо, сердце колотится, как сумасшедшее, а между ног совершенно неожиданно остро-сладко тянет, отчего я краснею еще больше.

Господи, это кошмар! Это какой-то сюр! Что вообще происходит?

– Послушай, я не знаю, что ты там себе напридумывал, но меня не интересуют клоуны, у которых молоко на губах не обсохло

– А-а, и поэтому ты весь вечер пялишься на меня? Ну-ка, дай посмотрю, – подходит он ко мне вплотную. Я не успеваю среагировать, как оказываюсь в ловушке его рук и сильного, тренированного тела, прижатая к раковине.

– Что ты делаешь? – растерявшись, только и могу выдохнуть, ошарашенно замерев, глядя на его губы в нескольких сантиметрах от моих.

– Развлекаю тебя, я же – клоун, – обжигает он горячим дыханием, заставляя меня задрожать. Секунда, и мир будто замирает, а вместе с ним и мы.

Смотрим друг на друга. Нет, жрем взглядами, будто получив, наконец, карт-бланш. Я пытаюсь найти ответы в темно-синих, горечавковых глазах, но там лишь легкая насмешка и что-то такое слегка искрящееся на дне, совершенно непонятное.

Секунда, две, три… и открывается дверь. Какая-то девушка, смущенно взвизгнув, бормочет смущенное “извините!”, закрывая ее вновь.Я же едва не седею от ужаса.

– Отойди сейчас же! – пытаюсь оттолкнуть эту мускулистую махину от себя, но ему хоть бы хны.

Как ни в чем не бывало, перегнувшись через меня, смотрит в зеркало и дурашливо обводит пальцами вокруг рта, насмешливо резюмируя:

– Ну, вот – никакого молока.

– Да плевать мне! – рычу, не в силах больше выносить эту обжигающую до дрожи близость.

– Да-да, я понял, – снисходительно мурлычет этот стервец и, растянув губы в какой-то сокровенно-мистерейной усмешке, шепчет. – Только в следующий раз, когда мамочке снова будет плевать, пусть собирает информацию не так топорно, лады?

Наверное, если бы взглядом можно было убивать, это наглое чудовище валялось бы сейчас в луже собственной крови.

Видимо, прочитав что-то эдакое в моих глазах, Красавин примирительно поднимает руки и, шало подмигнув, идет к двери. Я же просто-напросто обтекаю, едва дыша от дикого стыда, понимая, что придушу Монастырскую к чертям собачьим с ее гребанными досье и сплетнями.

Глава 8

– Ты хоть представляешь, как я себя чувствовала?! Да мне хотелось сквозь землю провалиться! Позор! Просто позорище! – распыляюсь я уже минут десять по телефону, меряя шагами зону отдыха перед открытым камином из травертина.

По приезде домой я сразу же позвонила Монастырской.

Она, судя по звукам на бэкграунде, была на какой-то вечеринке, но отвертеться от меня даже не пыталась, видимо, поняв, что я сейчас в таком состоянии, что перерою весь Лос-Анджелес, но заставлю ее выслушать все, что думаю о такой дружеской помощи. А думаю я, что ее нужно запретить на законодательном уровне.

– Мало того, он совсем отбитый! – продолжаю возмущаться. – Ворвался в женский туалет, зажал меня возле раковины…

– Пока звучит неплохо, – со смешком вставляет свои пять копеек подруга.

– Надя, это ни фига не смешно! Он глумился. Знаешь, как он меня назвал? Мамочкой! Мамочкой, черт тебя дери! – повышаю голос, едва не пыхча от гнева. Я все еще немного пьяна и, вероятно, излишне эмоциональна, но все равно это не отменяет того факта, что чувствую себя препоганейшим образом.

Мне и в страшном сне не могло присниться, что однажды меня примут за одну из тех старперок-миллиардерш, гоняющихся за молоденькими, звездными мальчиками. И пусть это абсолютно нормальная, я бы даже сказала издревле устоявшаяся модель восхождения на звездный олимп – каждая вторая звезда загорелась, благодаря связи с богатым покровителем или покровительницей – я, лично, себя в роли сахарной мамочки не то, что не видела, я об этом даже не думала никогда. А теперь не знаю, как на это реагировать.

– А, по-моему, “мамочка” – это горячо. С чего ты вообще взяла, что он вкладывает в это какой-то смысл? Может, у мальчика просто кинк на милф, и он на полном серьезе подкатил, – продолжает Монастырская веселиться, отчего я едва не рычу, мысленно отсидев два срока и выйдя на свободу.

– Надь, не беси меня! Я и так на грани.

– Вообще не понимаю, чего ты так реагируешь? Голливуд – не наш Зажопинск. Здесь время – деньги, никто не хочет тратить его, не пойми на кого, поэтому заранее зондируют почву.

– Ты это боксерику объясни, а то он, видать, не в теме, – язвлю, давая понять, что логика немножко хромает, учитывая реакцию мальчика.

– А может, как раз, наоборот – сильно в теме? – не менее язвительно парирует Монастырская, заставляя меня закатить глаза.

– Надь, он – спортсмен, там совсем по-другому карьера строится, чем у моделей, певцов и актеров. Валяние на простынях с правильной тетей или дядей медальку тебе не подарит. Кстати, может, он поэтому и взбеленился, – вдруг доходит до меня, и я замираю напротив апельсинового дерева, еще больше смутившись, представив, каково было парню получить новость, что какая-то богатая тетка наметила его в питомцы. Все-таки спортсмены – гордый народ.

– Ой, я тебя умоляю, – словно услышав мои мысли, кривится Надя. – Взбеленился он… Ты иногда такой наивняк, Лар.

– В смысле? – напрягаюсь слегка, сама не знаю, почему вдруг становится боязно разочароваться.

– Медали эти может никогда в жизни так и не случатся, а красиво жить хочется всегда. – поясняет, как маленькой Монастырская и делает глоток наверняка своей любимой Пина Колады. – Многим главное – засветиться. И если уж не талантом и результатами, так красивым телом или мордой ухватиться за шанс на сытую жизнь. Так что и спортсмены крутятся, как могут: кто частные уроки дает, кто – трусы рекламирует, а кто посимпатичнее – богатеев обхаживает. Красавин твой…

– Он не мой, – почему-то считаю важным уточнить.

– Ага, – пренебрежительно отмахивается Монастырская. – Так вот парень он видный, пока еще только подающий надежды, а не топовая звезда. Уверена, предложения разные поступают. И уж что-что, а нашим сбором досье он точно не удивлен и, уж тем более, не оскорблен. Скорее – мальчик просто прямолинеен, а ты, как всегда, все перевернула с ног на голову. Насколько я помню, в гляделки вы с ним начали играть задолго до моих расследований, так что нет ничего удивительного, что он решил действовать, увидев зеленый свет.

– Значит, по-твоему, он – проститут? – резюмирую мрачно. Честно говоря, лучше уж быть без вины виноватой и получить кучу насмешек, чем глумливое согласие на товарно-денежные отношения.

Тем временем Надька, поперхнувшись коктейлем, начинает хохотать сквозь надсадный кашель.

– Ой, мать, не могу! – заливается она. – Откуда ты че берешь?!

– Ну, по твоей логике так получается. Он же согласился? Согласился.

– Но причины-то у него свои могут быть. Он вообще парень со странностями. Я бы даже сказала, с интригой.

– То есть?

– Ну, в позапрошлом году пропадал куда-то на год. Перед этим все пророчили ему чемпионский титул. Так хорошо у него карьера в гору летела, а потом он взял и отменил чемпионский бой, и исчез с радаров. Никто ничего не понял, но неустойку он вроде выплатил, а незаменимых, как известно, нет, так что быстро переключились. Другое дело, что сейчас он, как ни в чем не бывало, встал на прежние рельсы и попер – бой за боем. Надо, конечно, отдать должное его менеджеру, я уж не знаю, как он это провернул, но этот Красавин снова в обойме и очень даже жирно живет: дом в Бель-Эйр за восемь миллионов, Бугатти последней модели – в общем, все, как у любого успешного спортсменюги с хорошими подвязками. А уж, что это за подвязки – большой вопрос, на который, к сожалению, мои птички не ответили. Так что мальчик у нас с загадкой, – многозначительно засиропила Монастырская, с какого-то перепуга решив, что темные тайны должны непременно подстегнуть мой интерес.

Нет, мне, конечно, любопытно, как мальчик из Подмосковья, воспитанный бабушкой и дедушкой, к двадцати четырем годам уже имеет то, что имеет, но при этом только подбирается к чемпионскому титулу, но темных, тайных делишек я накушалась с Долговым на три жизни вперед.

Спасибо, с меня достаточно!

Копилка под названием “Даже не смотри в ту сторону” пополняется на еще одну причину, вслух же произношу:

– Ну, в любом случае мне это ни к чему.

– А почему все всегда должно быть к чему-то, почему нельзя просто получать удовольствие?

– Потому что я привыкла думать о будущем.

– Я заметила: двадцать лет только и думала, а жизнь-то прошла. Ты пойми, Лар, пока ты концентрируешься на прошлом и будущем, теряешь “сейчас”, – начинает Надька горячиться и сыпать соль на раны.

– А “сейчас” – это что? – раздраженно вопрошаю я, устав от того, что меня вечно кто-то поучает: то мать, то дочь, то подруга, то муж.

– Сейчас – это, прежде всего, выбирать себя, а не чьи-то ожидания и установки. Уж в сорок лет ты себе это можешь позволить.

У меня вырывается горький смешок. Могу ли? Все это звучит, бесспорно, правильно, но стоит только попробовать, как тебя начинают обвинять во всех смертных грехах. Становишься сразу для всех злобной, зажравшейся эгоисткой.

Вот, например, позволь я себе Богдана Красавина, как бы это восприняло общество? Наверняка бы снисходительно насмешничало и прогнозировало скорый разрыв. А вот Долгов и прочие мужики, заимевшие молодуху, в глазах людей, напротив – молодцы и красавчики. И как выбирать себя под таким давлением?

Как вообще выбирать это пресловутое "себя", если всю свою жизнь я провела, показывая разным людям разные, подходящие случаю версии Ларисы?

Где теперь среди этих ложных масок отыскать свое сокровенное, не говоря про то, чтобы выбрать?

Глава 9

После разговора с Надей эмоции как-то разом стихают, и приходит опустошение под руку со смутной, притупленной алкоголем грустью.

Не зная, чем себя занять – для работы уже слишком поздно, а ко сну душа не лежит, – иду на террасу и забираюсь с ногами в садовое кресло, устремляя взгляд вдаль. Говорят, посидеть в бессмысленной тишине иногда полезно.

И вот сижу я, смотрю на море огней у подножия холмов. Город кажется таким огромным и помпезным для маленькой меня. Этому роскошному господину совершенно нет никакого дела до чьих-то печалей и горестей, он сияет так, что боги щурят глаза и отворачиваются, оставляя тебя один на один со своей незначительностью в общем потоке бытия.

Смешно, но, пожалуй, в этом чувстве потерянности есть свой шарм, когда ты не принадлежишь никому и никто не принадлежит тебе. Ни правил, ни ограничений, только вымученный покой и тишина.

Так и засыпаю, убаюканная световым шоу, запахом лаванды и остатками вина в крови.

Утро, будто маньяк неожиданно выскакивает из-за угла, убивая безмятежность заливистой трелью телефона.

Кое-как разлепляю веки и едва сдерживаю стон: тело затекло в позе креветки, виски пульсируют похмельем, да и в целом, состояние, словно по мне проехалась бетоноукладочная машина. Засыпать в кресле на улице, определенно, не лучшее решение, когда тебе сильно за тридцать.

Телефон продолжает трезвонить, безжалостно уничтожая лимит нервных клеток на сегодняшний день, а может и на завтрашний тоже.

Кто такой настырный я уже знаю, так что игнорировать бесполезно – разбудит Дениса, позвонит на пост охраны, а то еще и в полицию доумится. С моей мамочки станется, и вовсе не потому что так сильно волнуется.

О, нет! Просто Людмиле Федоровне должны отвечать сразу же и ни секундой позже. И я бы и рада, чтобы потом не выслушивать поток претензий, но только после хорошей дозы анальгетиков и кофеина.

– Спишь что ли еще? – раздается недовольное, стоит только поднять трубку.

– И тебе привет, мам, – как всегда стараюсь не реагировать, хотя так и хочется сказать: “Ты на часы вообще смотришь? Семь утра!”, но куда там, когда уже запустился режим “примерная дочь”, которая обязана заправить постель до того, как родители зайдут в ее комнату.

– Не успела рот открыть, а уже язвишь матери! – будто читая между строк, обличает мать, заставляя меня мысленно застонать. Началось… Разговор с мамой – это всегда сапер: никогда не знаешь, где наступишь на мину.

– Я просто поздоровалась, мам.

– А то ли я не слышу.

Что тут скажешь? Способность Людмилы Федоровны слышать то, чего нет, возведена в абсолют. И спорить бесполезно.

– Хорошо, пусть так. Что ты хотела?

– То есть, я не могу позвонить дочери не по делу?

Боже, дай мне сил!

– Мам, мне надо собираться, у нас йога с Надей.

– Что она там? – мгновенно переключается мать на новую жертву. – Все так и шастает по мужикам, замуж не вышла?

Я с шумом втягиваю воздух. Спрашивается, какое человеку дело?

– Нет, не вышла, – отвечаю максимально сухо, давая понять, что развивать эту тему не намерена. Но, когда это останавливало мою мать?

– Славка, наверное, в гробу переворачивается, хотя она с молодости посикушкой была.

– Ты действительно хочешь тратить деньги на разговор о моей подруге? – привожу обычно безотказно – действующий аргумент.

Но Людмила Федоровна сегодня явно в ударе. То ли не с той ноги встала, то ли уже успела разругаться с невесткой.

– Не хочу, но приходится, – продолжает она доводить меня до ручки. – Ты же куда ветер – туда и ты: Ленка Зубкова закурила, и ты вместе с ней, Дашка Касьянова покрасилась, и Ларисе Проходе надо…

– Ты еще вспомни, как я в пять лет повторяла за бабулей и пекла куличики из песка.

– Ой, а с возрастом как-будто что-то изменилось! Взять тот же развод: нет, чтобы стрясти с этой образины до последней копейки. Что вы? Все подписала, как миленькая на его условиях. Своей-то головы нет!

– А ты разве позволила хоть раз, чтоб у твоей дочери была своя голова? – все-таки не выдерживаю ядовитый натиск. Слишком это для легкого похмелья и растревоженной с вечера души. Я от разговора с Надькой до сих пор не отошла, а тут еще привалило – не унести.

– Позволила. И что в итоге? – ехидно вопрошает мать. – Вышла замуж за беспредельщика, на кулак намотала сопли и, конечно же, начала проситься к маме…

– А мама так переживала, аж ночами не спала, поэтому взяла, да без лишних разговоров отправила дочу обратно! – не менее ехидно парирую, в очередной раз высказывая свою главную обиду.

– Извините, ты сделала свой выбор! – повышает мать голос и тут же начинает оправдывать себя. – Я тебе говорила, но ты меня не послушала…

– И за это ты решила преподать урок на всю жизнь, чтоб доча знала, как выходить из повиновения, да? – иронизирую с кривой усмешкой, отчего у матери вырывается какой-то возмущенный возглас.

Замечательное, однако, начало дня, Чеховское прямо. Не знаешь, то ли чаю пойти попить, то ли повешаться.

Мать чего-то там распыляется, вспоминает, что отец тогда метил в председатели горисполкома, и мой развод бросал бы тень на репутацию нашей семьи, да и потом, кто вообще с грудным ребенком на руках разводится? И так далее, и тому подобное.

Много еще всего мне прилетает, правда, ничего нового. Все это я уже слышала миллион раз и не знаю, зачем слушаю в миллион первый. После очередного эмоционального всплеска приходит апатия. Да и что сказать в противовес?

Я не обвиняю мать и отца в своих ошибках. Но в тот момент, когда у меня еще была решимость и смелость поставить точку, родители не поддержали, а наоборот задушили инициативу на старте совдеповским: “Вышла замуж – терпи, нечего теперь туда-сюда мотаться!”.

В девятнадцать же без родительской поддержки, будучи в академе, с ребенком на руках, когда в стране бардак и разруха, сложно быть сильной, особенно, когда для надежности добивают старым-добрым: “Ребенку нужна полная семья! Ничего страшного не случилось, главное – не пьет, не бьет, деньги какие-никакие приносит!”.

А потом Долгов стал приносить огромные деньги, подключил к бизнесу моего брата, отца протолкнул на руководящую должность, и веревка обязательств на шее моей гордости затянулась так туго, что однажды свернула ее к чертям. И в какой-то момент не осталось той первой, с легкостью преданной любви, уважения, понимания, интереса – ничего не осталось, лишь задушенная обида, вспыхивающая по временам злость и циничное утешение на банковском счету, что сломала я себя не задешево.

Конечно, мне никто не виноват, я сама упала на самое дно, но я всегда буду помнить, что мать подтолкнула меня к обрыву.

– Все, мам, мне некогда. Чего ты звонишь? – грубо обрываю поток извечных “да ты, да я”, держась из последних сил, чтобы не психануть и не повесить трубку.

Надоело слушать одно и то же. После смерти папы, мать стала совсем невыносимой. В который раз радуюсь, что нахожусь за тысячи километров от нее, хотя она и по телефону умудряется достать.

Несколько секунд она показательно сопит в трубку, недовольная тем, что ее прервали, но, видимо, поняв, что я в шаге от того, чтобы сбросить вызов, переходит к сути звонка:

– Хотела спросить, какие планы на Новый год, может, мне к вам приехать?

Упаси, боже!

– Я занята рестораном, все время в офисе или на стройке, меня не бывает дома, Денис уедет в Аспен на все каникулы.

– И ты отпустила?

Пожалуй, только сейчас, услышав этот звенящий осуждением и негодованием вопрос, я отчетливо понимаю, что поступила правильно, не уподобившись своей матери, которая наверняка выжимала бы все соки из Долгова за счет Дениса.

– Да. А что? – бросаю с вызовом, приготовившись к очередной тираде. Но мать лишь тяжело вздыхает и не без яда резюмирует:

– Ничего. Просто неудивительно, что тебя уделала какая-то соплюха. Ты, как твой отец, бесхребетная мямля!

– Это все? – сглотнув острый, вспарывающий за грудиной ком, уточняю ледяным тоном.

– Да пожалуй…

Дослушивать нет сил, да и желания. Кладу трубку и, рухнув на диван, откидываю гудящую голову на спинку. Слез нет. Да и чего плакать?

Всё так – мямля безхребетная. Но вовсе не потому, что проиграла соплюхе или опустила руки, а потому что, как минимум, позволяю так с собой разговаривать.

Может, действительно, пора начинать, если не выбирать, так хотя бы искать себя?

Глава 10

Дилемма “Что есть я? И как это я выбрать?” живо встает ребром буквально через десять минут, когда начинает звонить будильник, поставленный на семь тридцать.

Втягиваю с шумом воздух и прикрываю отекшие веки.

Еще немножко, еще чуть-чуть – приговариваю мысленно, но раздражающее пиканье все продолжается, а пульсирующая боль в висках даже через анальгетики фантомно напоминает о себе.

Честно, с удовольствием бы забралась с головой под одеяло и проспала весь день, но беда в том, что ответственность – мое второе имя, и если я не выполню поставленные на день задачи, я себя сожру.

И вот как тут выбирать? Как найти приемлемый баланс, когда и то, и другое – часть меня?

Очередные вопросы без ответов.

Посидев еще немного, сверля потолок заспанным, но уже истлевшим взглядом, неимоверным усилием воли настраиваюсь на сегодняшний день и иду готовить сыну завтрак, а после приводить себя в порядок.

От того, что я буду рефлексировать, прячась от мира, ничего не изменится. Ни я, ни моя жизнь.

Да и о чем сокрушаться? О том, что я какая-то не такая по мнению моей матери?

Об этом пусть она сама сокрушается, если когда-нибудь до нее дойдет простая истина, что дети взрастают из почвы, именуемой “родители”.

Что вырастет на яде и перманентной критике? Видимо, что-то такое, вечно в чем-то недостаточное для окружающих людей.

И нет, это не перекладывание ответственности или жалость к себе горемычной, просто в который раз убеждаюсь, что семья – это место, где плохие дела совершаются под эгидой хороших намерений, и намерения эти считаются достаточным оправданием, чтобы не извиняться.

Впрочем, мне уже и не нужны ничьи извинения, просто пусть звонят не так часто, этого будет более, чем достаточно.

– Мам, ты чего зависла? – возвращает меня в реальность Денис.

– Ой, – спохватившись, начинаю лопаткой перемешивать скрэмбл, который уже полностью схватился и грозил получиться не той текстуры.

Пока готовлю сыну завтрак, что стараюсь делать по возможности, как можно чаще, наверстываю за пропущенный ужин и узнаю последние новости из подростковой жизни сына.

Он не слишком-то стремится поддерживать диалог, выдавливает каждое слово через губу, но мне и этого вполне достаточно. Хмурое, низкотучное утро не особо располагает к общению, да и возраст у Дениса такой, когда от родителей хочется быть, как можно дальше.

Само собой, меня, как и любую мать, сепарация ребенка огорчает, но уже не так, как с Олькой. То ли опыт делает свое дело, то ли просто с возрастом мудреешь, но в любом случае воспринимаешь это уже не столь остро.

Проводив Дениса в школу, упрямо делаю свою двадцатишаговую бьюти-рутину, хоть и понимаю, что это бесполезно. Излишек вина и недостаток сна теперь никаким макияжем не скроешь. Одно радует – за счет отеков кожа разгладилась и выглядит, как налитое яблочко, но ситуацию это не спасает. Пока завариваю очередную – неизвестно, какую по счету, – кружку артериального давления, смотрю на свое отражение в стекле и едва сдерживаю маты.

Шикарная женщина, ничего не скажешь! Красавин увидел бы и, наверное, даже за деньги не согласился бы такое чудо обхаживать.

Эта мысль возвращает меня к вчерашнему разговору. Всю дорогу до студии йоги, мусолю его, продолжая испытывать испанский стыд за произошедшее в туалете, но к нему примешивается еще что-то такое – скребущее изнутри, дискомфортное, не дающее покоя.

К счастью, тренировка здорово отвлекает, а отсутствие на ней Монастырской и вовсе творит чудеса. Мне, конечно, немного скучно без подруги идти на завтрак, но я лучше денек поскучаю, чем опять буду слушать, что я неправильно вижу ситуацию, неправильно эмоционирую, неправильно понимаю парня и вообще неправильно живу.

Увольте! Людмила Федоровна исчерпала лимит моего терпения.

Да и вообще нужно закрыть уже тему.

Найти себя, конечно, стоит, но в кровати двадцатичетырехлетнего парня – как-то уж совсем радикально. И пусть он вызывает во мне… ладно, признаюсь, вызывает страсть! Все же чисто даже для секса он – совсем не вариант. Как минимум, по той простой причине, что Богдан Красавин, как никак, медийная личность, а мне огласка ни к чему.

Надя может жить для себя сколько угодно, у нее дите выросло и встало на ноги, а у меня сын-подросток, переживший тяжелый развод родителей, арест отца, огласку его похождений и переезд в другую страну. Если еще мать начнет выкидывать коленца, тогда вообще тушите свет. Да и выбирать себя, вредя своему ребенку – позиция кукушки. Так что нет и еще раз нет! Закрываем тему окончательно и бесповоротно.

Запала моего хватает буквально на полчаса совещания совета директоров, а потом договориться с собой, как ни стараюсь, не получается. И это в общем-то неудивительно, учитывая, что с собой отношения у меня, мягко говоря, далеки от гармонии, а уровень взаимопонимания и вовсе на нуле. Что-что, а усложнять себе жизнь я умею не хуже суки-судьбы, к которой у меня давно уже парочка вопросов из разряда тех, что задают, ласково держа за шею на весу.

Пока краем уха слушаю выступления финансового отдела, эйчар, отдела управления рисками и стратегического планирования, подкрепленные презентациями и красивыми словами, не могу выкинуть из головы мысль, что оставить все так, как есть с Богданом Красавиным: пошло и совершенно неверно истолковано – выше моих сил.

Наверное, это комплекс хорошей девочки, но быть в глазах этого парня, да и кого бы то ни было, “мамочкой” – невыносимо.

Полночи я взвешиваю все “за” и “против”, нервничаю, не сплю, выпиваю несколько чашек зеленого чая, выхожу на террасу и вновь складываюсь в креветку в кресле – я ведь умею работать над ошибками, и сижу так, пока не начинаю зябнуть.

Уже прохладно, россисто рассветает, когда мой измученный разум, наконец, машет на все рукой и говорит: “Да говори ты уже, что хочешь и с кем хочешь, только дай нормально поспать!”.

И я решаю, что в самом деле поговорю и расставлю все точки над “ё”. В конце концов, вдруг Красавин растреплет все среди парней, и это каким-то образом дойдет до Дениса. Конечно, боксерику не пятнадцать, но слухи – дело такое: никогда не угадаешь, где всплывут, даже, если ты всего лишь пошутил с другом. Так что я должна убедиться, что все под контролем.

Наверное, стоило попросить Сашу – мою личную ассистентку, – договориться о встрече с Красавиным через его менеджера, но тогда бы пришлось объяснять причины, выдумывать предлоги и выглядело бы это, мягко говоря, еще комичнее, чем сейчас, когда я еду к Денису на тренировку, везя в своей Биркин цвета арахисовой пасты маленький, благотворительный чек на развитие клуба и поддержание талантливых ребят, не имеющих возможности платить за лучших тренеров.

Дело, конечно, благое, но, будем честны, является все тем же предлогом, и надо признать, Богдан Красавин обходится недешево. В сущности, он, конечно, не причем, всему виной мои загоны, но с учетом подоплеки так звучит, куда интереснее.

Бесспорно, лучшим вариантом, конечно же, было оставить все, как есть. Однако, лучшее не зря враг хорошего. Утешение слабое и не выдерживающее никакой критики, но уж какое есть.

Думать в тысячный раз о провальности сей затеи – верный способ устроить себе еще парочку бессонных ночей, а я и так уже работать нормально не могу. Недосказанность и чувство незавершенности зудит под кожей, и хоть ты тресни.

Понятие не имею, как буду выкручиваться, если Красавина в клубе не окажется и, тем более, если он там будет.

Как подойти и начать разговор? Как этот разговор вести: в какой форме, тоне, где и к чему?

Вопросы, в попытке ответить на которые, моя решимость в ужасе бежала спонсировать Илона Маска и его идеи полетов на Марс. В итоге все, на что меня хватило – это перемерить весь свой гардероб и с горем пополам решить величайшую задачу всех женщин перед встречей с тем самым мужчиной – какое впечатление она хочет на него произвести?

Исключительно деловое – безапелляционно заявила я, стоя перед зеркалом. Привычная броня придавала немного уверенности, плюс невербально расставляла многие точки, подчеркивая и разницу в возрасте, и в целом, что мы разного поля ягодки.

Совру, если скажу, что глаз не косился в сторону чего-нибудь вычурного, сексуального, но это было бы слишком нелепо. Да и на семисантиметровых шпильках в своей стильной, графитовой юбке-карандаш и ажурной блузке цвета мокко с довольно глубоким V-образным вырезом и серебристыми нитями, перехваченной на талии широким, кожаным поясом в тон сумке, я выглядела на все двести и речь вовсе не про возраст. Напротив, несмотря на стильный, дополненный украшениями из золота, образ серьезной бизнес-вумен, я чувствовала себя глупой, семнадцатилетней девчонкой, перерывшей весь шкаф ради того, чтобы пройти в радиусе километра мимо объекта своей симпатии.

Смех, да и только. Кому скажи, покрутят у виска или еще, чего доброго, снисходительно похлопают по плечу, мол, жаль тебя, женщина, столько лет прожила, а ума не нажила. Все так, причем, что бы я ни делала, поэтому, а не пофиг ли уже?

Глава 11

Увы, не пофиг. Сижу минут десять в машине на парковке клуба и раздумываю, не дать ли все-таки деру?

Бугатти Красавина стоит неподалеку и, учитывая наверняка плотный график парня, медлить ни в коем случае нельзя, но… Как же, черт возьми, страшно!

Мне требуется еще минут десять, чтобы, наконец-то, решиться выйти из машины и после пары вдохов-выдохов направиться в клуб, где меня опять мурыжат так, как не мурыжили на допросах по делу Долгова.

Пройдя-таки квест, в кабинет тренера иду, чувствуя себя паленкой, проходящей мимо витрин Луи Виттон.

Ощущение, будто каждый знает, зачем я здесь и смеется надо мной. Хочется сжаться в комок и прошмыгнуть мышкой в тренерскую, чтобы хоть немного перевести дух. Однако, я еще не забыла, чего ради затеяла это позорище.

Забудешь тут, как же…

Решительно вскидываю голову, держу спину максимально прямо и медленно вышагиваю, оглядывая зал якобы неизаитересованным взглядом.

Красавин обнаруживается возле ринга, весело болтающим с каким-то темнокожим парнем. Раскрасневшийся, немного взмыленный после спарринга, он выглядит все так же преступно горячо. Я бы даже сказала, обжигающе. Золотистая от легкого загара кожа лоснится, синие глаза блестят, на острых скулах горит легкий румянец, а темно-русые волосы вьются от влажности и духоты. Такой он весь цветущий, пышущий энергией и молодостью, что глядя на него, хочется всякого: от простого прикосновения до трех детей.

Словно, почувствовав, что на него смотрят, боксерик поворачивается, а я все равно оказываюсь не готова. Сердце спотыкается и делает кувырок под вмиг заострившимся взглядом.

Мальчик слегка прищуривается, уголок рта ползет вверх в ехидной и как будто бы все понимающей усмешке. Мне небрежно салютуют с явным ожиданием ответных действий и надо бы дать понять, что я здесь хоть и “по делу”, но не прочь поговорить, но увы…

К чему эта многоходовочка в обычном домино – неизвестно. Видимо, привычка усложнять себе жизнь сильнее здравого смысла. Не зря говорят, что она – вторая натура.

Фыркнув, будто породистая кобыла при виде тяжеловоза, отворачиваюсь и продолжаю свой путь, мысленно чуть ли не разбивая голову о ближайшую стену: “дура, идиотка, бестолочь!”. Мать мне даже польстила, тут не то, что не своего, вообще никакого ума нет.

Пока мы с тренером и прочим персоналом оформляем по всем правилам мою благотворительную акцию, обдумываю, как исправить ситуацию. В итоге так ни к чему и не придя, просто выхожу опять в зал.

Красавин отрабатывает удары на груше, сосредоточенно чередуя серии быстрых ударов с комбинациями, и я понятия не имею, как привлечь его внимание. Но, видимо, мое присутствие само по себе уже мозолит многим глаз.

Тот же чернокожий парень, что разговаривал с Красавиным до моего позорного бегства, подходит к нему и, хлопнув по плечу, что-то говорит со смешком. Богдан замирает в стойке, готовый к очередному удару и резко оборачивается на меня.

Кровь с размаху бьет в лицо, и я, глядя на веселящегося вовсю темнокожего, вдруг с ужасом осознаю, что, похоже, опоздала. Красавин, кажется, уже все растрепал.

Сглатываю тяжело и едва заметно киваю головой, чтобы подошел.

Теперь уж точно поговорить необходимо.

Мальчик, стремительно пересекающий разделяющее нас расстояние, похож на смерч. У него пружинистая, полная энергии и уверенности в себе, походка. Утерев пот с лица висящим на шее полотенцем, он останавливается в паре шагов от меня и, взяв у подбежавшего парня бутылку воды, начинает жадно пить, не отводя выжидающего взгляда.

– Надо поговорить, – выдавливаю из себя кое-как.

– Говори, – сделав последний, большущий глоток, выдыхает абсолютно не заинтересовано и вытирает припухшие губы тыльной стороной перебинтованной ладони.

– Наедине, – цежу с нажимом, краем глаза отмечая любопытные взгляды.

– Наедине – это без свидетелей или без трусов? – насмешливо уточняет поганец, вновь давая понять, что он обо мне и моих мотивах думает. Это цепляет за живое. Однако, я решаю промолчать, но промолчать с лицом, которое высказывает все быстрее Эминема.

– Ладно, пошли, – вновь посерьезнев и, что-то явно поняв, кивает Красавин. Он на ходу бросает бутылку обратно своему, судя по всему, ассистенту со словами “сейчас вернусь” и ведет меня куда-то.

Через пару минут меня затаскивают в каморку со всяким спортивным инвентарем на стеллажах. Я в шоке оглядываюсь и от возмущения несколько секунд глупо открываю рот. Свет тускло мигает, грозясь ни сегодня – завтра перегореть. Мрак по углам интимно обнимает комнатушку, и это выглядит жутко… волнующе.

– Ты издеваешься? – оторопело изрекаю я, услышав щелчок замка.

– Ты ведь хотела наедине, – индифферентно пожимает плечами Красавин и, облокотившись на стеллаж напротив, провокационно добавляет. – Что бы это ни значило…

Что ж, несмотря на вспыхнувшее бешенство, не могу не согласиться.

Куда может зайти разговор неизвестно: похоже, диапазон от постели до травмпункта не исключен, как бы стыдно не было это признавать даже на крошечную долю секунды.

Молчание затягивается на добрых пару минут. Удушливое, напряженное и вместе с тем томное. Оно кружит голову, смущает и бесит до нервной дрожи.

Я никогда не умела правильно интерпретировать свои чувства, принимать их, выражать. Всегда все каким-то неведомым даже мне самой образом переворачивалось с ног на голову: забота превращалась в упрек, смущение – в гнев, любовь – в раздражение, желание – в холод. Я привыкла обороняться, привыкла быть начеку и прятать себя настоящую, чтобы никто больше не смог задеть и добраться до самого уязвимого, но Богдан Красавин почему-то играюче, с легкостью разбивает наносное, минуя все барьеры. Он забирается прямо под кожу и дергает там что-то своими провокациями.

Вот и сейчас его неотрывный взгляд, полный снисходительного веселья, поднимает со дна моей души мутную взвесь из злости и протеста.

К черту! – решаю одномоментно. Никаких оправданий! С какой еще стати я буду что-то доказывать зарвавшемуся щенку? Кто он вообще такой, чтобы судить? Тем более, судить со своей порочной, шкурной колокольни, навешивая ярлыки!

– Все рассмотрела? Или мне покрутиться? – издевательски осведомляется боксерик, заставляя меня задрожать от утихнувшего было бешенства. – Я в принципе не против, но время – деньги, а у меня ещё…

– Сколько? – прерываю очередной поток уничижительной иронии, иначе, клянусь, меня увезут отсюда в наручниках. Руки так и чешутся от жажды насилия, и чтобы занять их, лезу за кошельком – так будет нагляднее.

– Серьезно? – вырывается у щенка смешок. А мне вдруг тоже становится как-то так злорадно от понимания, что мальчик сам дал возможность поставить его на место.

– Ну, время же деньги, – поясняю ехидно, отвечая ему тем же превосходством во взгляде, коим он осыпает меня со встречи в ресторане.

– По-твоему, я это имел…

– Мне плевать, что ты там имел, а что – нет. Сколько? Тысяча, две? Какой у чемпионов поминутный тариф? Давай, не стесняйся, “мамочка” выпишет чек.

На мгновение у Красавина взлетает бровь, но уже в следующее он разражается тихим, бархатным смехом.

– Я тебя не пойму: то строишь из себя нетакуську, то включаешь суку. У тебя месячные?

Вот это он зря. Хочешь довести женщину до убийства – спиши все на красные дни.

– О, дорогой, пытаясь меня понять, рискуешь сломать мозг.

– Ну надо же, со мной разговаривает кубик Рубика, – тянет он насмешливо и, оттолкнувшись от стеллажа, подходит почти вплотную, обдавая терпким запахом разгоряченного физической нагрузкой мужчины. Он не противный, но слишком интимный, личный, слышный даже под слоем отдушек и это в очередной раз смущает. Я не хочу знать запах этого мужчины, не хочу, чтобы он заставлял меня чувствовать себя неловко и возбужденно. Эта близость плавит нервы, коротит и вгоняет в лютый стыд, а боксерик меж тем чувствует себя прекрасно в моем личном пространстве. – Имей в виду, – склонившись надо мной, опаляет он предупреждением, – я пытался его собрать однажды. А потом просто взял молоток, раздробил и собрал в нужном мне порядке.

Что сказать? Верю. Такой и раздробит, и соберёт, и ещё скажет, что стало лучше. Но в том, собственно, и беда. Слишком много в моей жизни было горе-конструкторов. Всё ломали, ломали, ломали… А лучше не становилось, только больнее.

Поэтому больше я никому не позволю. Хватит с меня!

– Какой упрямый мальчик, – тяжело сглотнув под пристальным взглядом, скалюсь с ядовитой издевкой, – смотри, молоток искать не утомись.

– А ты ещё не поняла? – возвращает боксерик издевательски-двусмысленную ухмылку, и выдыхает прямо в губы вкрадчиво. – «Мальчик» и есть молоток.

Я должна бы рассмеяться от столь пафосной ахинеи, но в исполнении мальчика это звучит на восемь оргазмов из десяти. Меня бросает в жар, и становится окончательно очевидно – пора последовать Надиному совету и найти мужика для здоровья. А то совсем кукуха отлетает.

– И почем у нас “молотки” нынче? – бесшумно выдохнув, возвращаю маску язвительной суки.

– Ты щас прикалываешься или реально позвала меня, чтоб обсудить куплю-продажу?

– А что, слишком прямолинейно для вашей звездной тусовки? Или надо было через менеджера?

– Пиздец! – смеется он неверяще и, наконец, отстраняется. Аминь, раунд выигран.

– Чем-то недоволен? – продолжаю давить, нащупав ту самую точку. – Разве в ресторане побежал за мной не сам?

– Ебать, ты догадливая! – парирует Красавин все еще насмешливым тоном, но видно, что желваки так и ходят раздраженно ходуном. Задело мальчика. И следующая фраза это только подтверждает.

– Короче, я сваливаю. На хуй такой базар! Ни поболтать с ней, ни потрахаться бесплатно. Ты людям всем платишь за то, что они на тебя внимание обращают или это конкретно у меня на лбу написано что-то эдакое – лижу за хлеб, трахаюсь за воду? Знаешь, а ты мне сначала даже понравилась, пока не погнала дичь…

– А ты мне сразу показался узколобым спортсменюгой. Впрочем, когда постоянно получаешь по голове, хочешь – не хочешь, приходится мыслить шаблонами, верно?

– Ай, щас вот больно было! – театрально хватается он за сердце и также наигранно щерится, вопрошая. – Че так завелась вдруг? Любишь всем нравиться или снова игра в нетакуську?

Наша перепалка становится все больше похожа на битву двух мужиков, которые сражались за расположение барышни, а в итоге она выбрала вино.

– Психология не твое, малыш, так что угомонись, – решаю, что пора поставить точку в этом бессмысленном противостоянии. – Можешь думать, что хочешь. Главное – языком не трепи – это, собственно, все, что я хотела сказать.

– Мм, вон оно что. Мамочка испугалась, – растягивает Красавин гласные с довольной ухмылкой. – Боишься, что сыночка-корзиночка узнает…

– Слушай сюда, – мгновенно вспыхнув, подаюсь к нему сама, готовая вцепиться в горло, – моего сына даже не смей приплетать, иначе…

– Что? – бросает с вызовом, откинувшись полностью на стеллаж, будто подначивая. – Что ты сделаешь? Выкатишь мне стандартный набор богатенькой сучки, которой отказали? Сломаешь карьеру, челюсть, ноги… что там еще?

– Я тебе ничего не предлагала, чтобы ты отказывал – это, во- первых, а во-вторых, повторяю последний раз, держи свои фантазии при себе и язык тоже!

– Тогда не торчи на меня, как мартовская кошка и твоему пацану не придется выслушивать каждого второго о том, как его мамка просится на член!

Это звучит настолько грубо, мерзко и унизительно, что стоит представить Дениса в эпицентре подобных сплетен, как перед глазами встает пелена животной ярости, разум отключается, и я сама не понимаю, как взмахиваю рукой.

Рывок и вместо жгучего шлепка острая, разрывающая ладонь боль.

Будто со стороны слышу свой крик и, ничего не понимая, с ужасом смотрю на хлынувшую кровь.

Глава 12

Это, однозначно, шок. Перед глазами ненадолго темнеет, и я, словно погружаюсь в какой-то вакуум, где есть только пульсирующая болезненными рывками ладонь и острый, окровавленный штырь на стеллаже.

Что ж, травмы явно стоит ожидать, когда пытаешься врезать профессиональному боксеру, у которого уклон отработан до автоматизма. Спасибо, что в обратную не дал!

– Твою мать! – заставляет меня прийти в себя ошарашенный возглас вынырнувшего откуда-то исподнизу Красавина.

Он подскакивает ко мне с глазищами по пять копеек и, взглянув на мою руку, шокировано открывает рот, но тут же берет себя в руки. У меня же едва родимчик не случается при виде глубокого пореза с широко разошедшейся по краям кожей. Кровь не просто бежит, а заливает пол, сбегая быстрыми, липкими струйками по предплечью, пачкая мои туфли, блузку, да все вокруг.

Задрожав, начинаю панически хватать ртом воздух и всхлипывать от дикой боли. Ощущение, будто штырь прорвал мышцы и сухожилия до самых пястных косточек.

Эта мысль вгоняет меня в еще больший ужас, воздуха перестает хватать, а глаза разъедает пеленой слез.

– Тихо – тихо, ничего страшного не случилось, все хорошо, – оценив в мгновение ока ситуацию, подбадривает Красавин, не позволяя мне скатиться в истерику.

Какое, черт возьми, хорошо! У меня ладонь напополам! – хочется мне закричать, но в попытке выдавить из себя хоть слово, начинаю плакать взахлеб, как маленькая девочка.

– Шш, – осторожно обхватив меня за плечи и слегка присев, чтобы быть чуть ниже, настойчиво ловит Красавин мой взгляд и успокаивающе приговаривает, как мантру. – Смотри на меня, детка. Вот так, умница! Дыши. Все в порядке, все хорошо. Просто крови много, а так – ерунда, царапина. Ты же мне веришь? Веришь?

– н-Нет, к-конечно, – выдавливаю сквозь слезы, вызывая у боксерика улыбку. Впервые искреннюю по отношению ко мне, отчего я даже на мгновение забываю о боли.

– Вот и славно! Видишь, ты в норме, – продолжает он всячески отвлекать. – Все отлично. Сейчас пойдем к врачу, и будет вообще заебись. Позволишь, заверну руку в полотенце?

Он быстро распускает боксерские бинты, бросая их куда-то на стеллаж, а затем стягивает с шеи полотенце и застывает, дожидаясь моего кивка.

До меня поздно доходит, что полотенце не первой свежести, но вариантов не так уж много. Идти через весь клуб, заливая его кровью совсем не хочется. И без того уже отличилась.

Соприкосновение раны с фроте заставляет дернуться и зашипеть кошкой от острой боли, тут же сменяющейся ноющей. Всхлипываю и прикусываю нижнюю губу, чтобы вновь не разреветься.

– Шш-ш, я аккуратно, – заметив мои потуги, спешит успокоить Красавин и в самом деле оборачивает полотенце с такой осторожностью, даже бережностью, что вызывает странный трепет.

У Богдана Красавина очень крупные кисти рук, испещренные вздутыми венами, пальцы длинные, но совсем не тонкие, сбитые казанки и широкие ногтевые пластины с необработанными кутикулами.

Это руки, знающие, что такое серьезная физическая нагрузка, умеющие причинять боль, избивать и калечить, поэтому их забота и деликатность как-то особенно впечатляет и выглядит очень красиво.

– Готово, придерживай вот здесь, чтобы не размоталось, – аккуратно берет он мою здоровую руку и осторожно прикладывает к тыльной стороне замотанной в кокон, где болтается свободный край полотенца.

Несколько секунд мы стоим, соединив ладони и смотрим, будто впервые видим друг друга. Во взгляде парня плещется искреннее беспокойство и участие, оно каким-то непостижимым образом смягчает резкие черты лица, делая его таким по-мальчишески открытым, что сжимает что-то внутри сожалением. Ведь теперь я знаю, что там – под маской дерзкого-резкого скрывается кто-то, умеющий сопереживать и быть человечным.

Кто-то, кого мне не суждено по-настоящему узнать.

– Сильно больно? – словно в подтверждение моих размышлений спрашивает мальчик, и это цепляет за живое, потому что это участие временное, вынужденное.

– А ты как думаешь? – огрызаюсь раздраженно и отдергиваю руки, с вспыхнувшим вдруг, ноющим чувством в груди наблюдая, как холодеют горечавковые глаза и что-то меняется в лице: каменеет, покрываясь броней уже привычно-нахального выражения, с каким еще пару минут назад меня поливали дерьмом.

Осознание этого моментально возвращает все на свои места и слава богу! Исчезает риск очароваться, присовокупив к плотскому интересу сердечный. Уж что-что, а этого мне совсем не надо.

– Тогда пойдем, отведу тебя к штатному врачу, – поняв мои вполне однозначные сигналы, резюмирует Красавин, отступая на пару шагов.

– Не нужно, я поеду в больницу. Лишние разговоры мне ни к чему, – тоже возвращаю себе былой образ “гордой и неприступной”.

– Хорошо, я отвезу, – соглашается боксерик без лишних разговоров, только голос его окутан сумрачной напряженностью и взгляд такой, что спорить нет никакого желания, но мои желания касательно этого мальчика нерациональны, так что…

– Ни к чему, сама доеду.

– Я не спрашиваю, – прилетает безапелляционное, жесткое. Не дожидаясь ответа, боксерик бесцеремонно подхватывает мою Биркин и идет к двери. Когда он открывает ее нараспашку, чувствую себя застывшим олененком в свете фар.

Я не готова! Совершенно не готова!

Кажется, будто там сейчас собрался весь клуб и, стоит мне только выйти, начнет тыкать в меня пальцем.

“Поглядите на эту дуру! Мало того, что ничего не решила, так еще и выставила себя агрессивной, неуравновешенной истеричкой!”.

– Пойдем, здесь никого нет, прямо за поворотом запасной выход, – словно услышав копошение моих трусливых мыслей, поторапливает Красавин.

Судорожно вздохнув, киваю и, чтобы не передумать, спешу покинуть этот мини-Вавилон на двоих, где столкновение заблуждений, гордыня и неприятие было возведено в абсолют.

Пока иду, тревожно оглядываюсь по сторонам и пытаюсь хоть как-то привести себя в порядок, но это мартышкин труд. Все туфли в крови, рукав блузки тоже, юбку к счастью не задело, зато, что с макияжем – боюсь даже представить. Рука все также болит и сильно кровоточит, еще чуть-чуть и полотенце начнет протекать, только понимание этого заставляет прикусить язык и не настаивать на такси, да и пустующая парковка не вечна.

Однако, когда Красавин подводит меня к своей Буггати, не могу не возразить, представив реакцию сына, если он увидит, что я бросила здесь свою машину.

Если вернусь на ней, хоть как-то смогу отвертеться и что-то придумать насчет руки.

– Я не буду оставлять машину здесь, мой сын…

– Мой ассистент пригонит ее, куда скажешь, садись, – вновь отрезает Красавин. Обойдя свою серебристую красотку, он открывает передо мной дверь, и лицо у него не иначе, как с яркими субтитрами, ласково-принудительно заявляющее: “не сядешь сама – усажу!”.

Я бы, конечно, поспорила, но боль хорошо усмиряет гордыню. Сцепив зубы от безысходности и раздражения, пытаюсь нырнуть в это издевательство для раненых женщин в юбках и на каблуках под названием “салон спортивного автомобиля”, как лоб обжигает прикосновение мозолистой ладони, останавливая в паре сантиметрах от удара о среднюю стойку крыши.

– Аккуратнее, не хватало еще голову разхерачить, – страхуя для надежности еще и под руку, таки усаживает меня Красавин в свою машину, как ребенка.

– Поехали бы на моей и все было бы нормально. Что это вообще за машина такая: ноги выше головы? – ворчу, лишь бы скрыть затопившее с головой смущение и неловкость. Отпечаток ладони горит на лбу и внутри тоже все горит от мешанины эмоций.

Честно, лучше бы я, правда, расхерачила голову и забыла последний час своей жизни.

К счастью, до больницы добираемся в считанные минуты под какой-то сумасшедший панк-рок. Надо признать, никогда еще нарушение всех мыслимых и немыслимых скоростных режимов не вызывало у меня такого неистового одобрения, и дело вовсе не в сомнительном музыкальном вкусе боксерика, а вообще в нем самом…

Таком сосредоточенном, серьезном и совсем не однозначном. Бросившим ради неприятной ему тетки все свои дела.

Почему? Я бы очень хотела спросить. Но спросить, значит – заинтересоваться. Заинтересуешься – узнаешь, узнаешь – значит поймешь. А понимать мне ни к чему.

И, когда на порез накладывают швы, я смотрю на будущий шрам, будто перечеркнувший все мои линии жизни, и понимаю, что более яркого знака невозможно получить от судьбы.

Глава 13

Почему-то я была уверена, что боксерик не станет дожидаться меня. Ну, или мне хотелось, чтобы не дожидался. Так было бы всем проще.

Увы, “проще” – явно не случай Богдана Красавина.

Натянув кепку пониже, чтобы никто не узнал, он меряет широкими шагами больничный коридор, что-то бурно обсуждая по телефону, но заметив меня, быстро сворачивает разговор резким:

– Разберись там, я скоро буду.

Он сует мобильный в карман шорт и подходит ко мне.

– Как ты? Как рука?

– Жить буду, – пожимаю плечами и отвожу взгляд. Схлынувшие эмоции оставляют лишь разочарование и досаду. Все так по-детски глупо, что даже уже не смешно.

Грустно.

Грустно, когда в сорок лет пытаешься доказать мальчику на пятнадцать, а то и больше лет младше, что ты не такая и трамвая совсем не ждешь. В принципе, ничего уже не ждешь, вот только все равно волнуешься, как девчонка, и хочешь произвести хорошее впечатление.

Зачем?

Не хочу даже искать ответ. Нет в нем никакого смысла. Лишь стыд и расстройство за себя такую – нелепую, неуместную, глупую.

– Не нужно было дожидаться, – заявляю, как можно индифферентнее, чтобы, наконец, отвадить парня и прекратить проверять свои нервы на прочность, а психику на стрессоустойчивость. Но куда там, когда Лондонский мост уже рухнул?

– Я сам решаю, что мне нужно, а что – нет, – в очередной раз прилетает мне хлесткое, чисто мужицкое, вызывающее, как ни странно, отнюдь не раздражение, а улыбку. Так и хочется подразнить – “да ты же мамкин решала”, но тогда снова коса найдет на камень, а я еще от предыдущего раунда не отошла. Месяца два теперь не отойду, если не больше. Так что спасибо, но глупостей на сегодня, да и вообще достаточно!

– Решай, но я вызову такси, – не долго думая, ставлю точку здесь и сейчас, но не тут-то было.

– Считай, вызвала. “Богдан-такси” – лучшие поездки в городе. Каждый первый заказ – бесплатно, водитель с тупыми шутками идет в подарок, разве не здорово? – паясничает Красавин и, подмигнув, осторожно берет меня за запястье. – Не артачься, ты ведь хотела поговорить.

Мягкий, бархатный тон парализует, а понимание, что мальчик не такой уж и узколобый спортсменюга – что-то явно подметил, – вгоняет в панику. Не знаю, как реагировать и иду привычным путем.

– Мы поговорили, – отрезаю холодно.

– Разве? – уточнение по-прежнему звучит мягко, но в пристальном взгляде так и читается: “Ну, вот кого ты пытаешься обмануть?”.

Честно, сама не знаю, но смысла в разговоре больше не вижу. Его там в общем-то изначально и не было, просто я пошла на поводу у своей слабости, комплексах и, чего уж греха таить, тяге.

Необъяснимой, порочной, несбыточной, но такой, сука, сильной!

Единственное, что действительно стоит прояснить – это возможные слухи и вопрос, касательно Дениса.

Пусть Красавин и сказал, что с его стороны никаких инсинуаций не будет, все же мне надо убедиться.

Так я снова оказываюсь в салоне Бугатти и снова поражаюсь, насколько в ней неудобно.

– Просто нужно приноровиться и немного на ней погонять, тогда станет понятно, в чем прикол этой малышки, – поясняет Богдан и ласково проводит по рулю, будто эта “малышка” живая.

– Приноравливаться за такие деньги?

– Я люблю сложные задачи, – пожимает Красавин плечами и смотрит как-то так со значением, заставляя вновь отвести взгляд.

К счастью, больше никаких откровений не случается, “малышка” плавно срывается с места и мчит нас в Беверли-Хиллз.

Половину пути думаю, как начать-таки тот самый разговор, но так ничего и не придумав, просто рублю, как есть:

– Послушай, я понимаю, что у тебя обо мне сложилось какое-то свое мнение, но я бы не хотела, чтобы оно дошло до моего сына, как и всяческие домыслы насчет сегодняшнего инцидента.

– Не волнуйся. За слухи, конечно, отвечать не возьмусь, но от себя скажу, что ты предложила рекламное сотрудничество с твоим рестораном – вот и обсуждали моменты. Думаю, это вполне логично и приемлемо.

В целом, так оно и есть. План очень даже годный. Меня в нем смущает другое. Нет, не то, что Красавин знает про ресторан и поиски звезды для дня открытия.

Как Надя через свою явно бестолковую пташку нарыла информацию вплоть до размера достоинства, так и люди Красавина не зря едят свой хлеб.

Удивляет сам факт предложения.

– С чего вдруг такое благодушие? – не язвлю, просто спрашиваю и боксёрик, как ни странно, это считывает.

– Рекламные контракты на дороге не валяются, – шутит он, возвращая на лицо привычную усмешку. – Считай, это компенсацией за травму.

Тут бы надо бы остановиться, вопрос худо-бедно решён, но… Гребанное чувство справедливости!

– Ты не виноват, – отзываюсь тихо и, опустив взгляд, начинаю рассматривать все, что на глаза попадется, прекрасно осознавая, что ступаю на хрупкий, только-только схватившийся, лед.

– Я бы поспорил, но какой смысл? В любом случае, твоему мальцу незачем слушать всякий бред. Он не виноват, что его мать…

– Что его мать? – моментально вскидываюсь, будто ужаленная. Меня удивляет, как у этого парня за секунду получается перечеркнуть все не только на моей ладони, но и в душе.

– Как минимум, очень агрессивная женщина, – сглаживает он, явно дразнясь, но мне все равно не по себе от собственных вспышек гнева.

Что вообще со мной происходит?

Я, конечно, не самый спокойный человек, но до рукоприкладства доходила лишь в крайних случаях бессилья. Разве это было оно?

– Извини, не знаю, что на меня нашло, – шепчу едва слышно. Извиняться перед пацаном, наговорившим кучу гадостей – не самая приятная вещь, но и реагировать так – слишком.

Я ожидала насмешек на свое признание, но Красавин вновь удивляет.

– Все правильно на тебя нашло. Я заслужил, погнал херню. Извини, просто…

Я поднимаю взгляд в ожидании чего-то важного, но Красавин, усмехнувшись, качает головой.

– Неважно.

Я хочу возразить, однако вовремя прикусываю язык, заставляя себя смириться, ибо так оно в сущности и есть – неважно.

Важен лишь мой сын, дочь и ресторан. Беда в том, что с двумя из трех пунктов Красавин готов подсобить.

Просто так, потому что ему не чуждо сострадание и судя по всему, принципы, которые он столь яростно отстаивал уже какую встречу подряд.

Если так вдуматься, это достойно уважения. Однако, как хорошо, что Бугатти, хоть и не самая удобная машина, но крайне быстрая, и вдуматься, как следует, не хватает времени.

Минуя пост охраны, мы подъезжаем к моему дому, и Красавин, впечатлившись, присвистывает.

– Не слабо.

Стоит, наверное, просто поблагодарить и ретироваться. Но желание разрядить напоследок атмосферу и таки оставить о себе крошечку приятного впечатления, видимо, всегда будет со мной.

– Что, уже жалеешь, что отказался быть содержанцем? – насмешливо бросаю, отстегивая ремень безопасности.

Красавин смеется.

– В точку, – салютует он с усмешкой.

– А все уже, все, – развожу руками, улыбаясь в ответ.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я вновь ощущаю это странное чувство, пробегающих между нами разрядов. Что ни говори и под чем ни маскируй, а напряжение либо есть, либо – его нет. Между нами было. Сейчас и при каждой встрече. Пусть со знаком минус, притаившееся, давящее, набухающее почти до разрыва, но есть. В этой застывшей тишине, в оставшейся недосказанности, в пламени прожигающих друг друга глаз. Бурей, штормом, стихийным бедствием.

– А что так, больше не нравлюсь? – слышу, будто сквозь вату.

– Дорого обходитесь, молодой человек, – беру себя в руки и, как ни в чем не бывало, помахав перебинтованной рукой, покидаю салон. Чувствуя одновременно легкость и необъяснимую горечь.

– Ну, ты кажется можешь себе позволить, – прилетает мне в спину не то шутливое, не то серьезное.

– Могу, но не хочу, – парирую тихо, не оборачиваясь, и спешу скрыться в доме, четко осознавая, что все, как раз-таки, наоборот.

Утро следующего дня начинается ни свет ни заря со звонка курьера.

Кое-как продрав глаза, растрепанная, заспанная, с тканевой маской на лице стою в халате-кимоно и пытаюсь понять происходящее, пока курьеры заносят в дом один букет за другим.

Пионы, ирисы, розы, гортензии, лилии, альстромерии, ромашки и бог знает, что еще начинает благоухать на весь холл, превращая его в подобие цветочного магазина. У меня рябит в глазах от обилия красок. Спросонья сообразить, что за бедный художник чудит получается с трудом.

Слава богу, он оказывается предусмотрительным товарищем и свой “миллион роз” поясняет карточкой с лаконичным: “Не знал, какие ты любишь, поэтому, чтоб наверняка. Выздоравливай! И как насчет примирительного ужина?”.

От понимания, что вся эта цветочная вакханалия дело рук Красавина, меня охватывает такая всеобъемлющая радость, что не могу сдержать улыбку и желание, как дурочке покружиться от умиления и красоты.

Знаю, совершенно глупая реакция для женщины моего возраста, которой уже положено принимать подобные пассажи спокойно, с толикой снисходительной благосклонности. Но мне слишком давно, а может быть и никогда, не дарили цветов просто, чтобы порадовать, а не потому что так положено, так надо.

Можно я хотя бы раз побуду простой, как три рубля, дурочкой и порадуюсь, что кто-то заморочился, чтобы произвести на меня впечатление? Впрочем, не “кто-то”, а он, именно он… Этот дурной, но искренний в проявлении своих эмоций мальчишка.

Пусть начали мы не очень хорошо, но тем, наверное, и слаще ощущается сегодняшнее утро. Психологи наверняка в голос бы прокричали, что это что-то из разряда нездорового, но мне, если честно, пофиг.

Здоровое, нездоровое – все одно: несбыточное, невозможное. Но вот сейчас, в данный конкретный момент безумно приятное.

Выпендрежник! – с улыбкой качаю головой, глядя на красочное, ароматное море.

– Ого, в честь чего цветник? – возвращает меня в мою совсем не красочную реальность ломающийся голос Дениски.

Вздрогнув, будто меня застукали за чем-то постыдным, моментально натягиваю привычную маску сдержанной отстраненности и суетливо поправив халат, безбожно вру собственному сыну второй день подряд:

– Да это строительная фирма прислала извинения, чтобы я поскорее поправлялась. Ну, и совет директоров, менеджеры – в общем, все по чуть-чуть.

Мое вранье и актерская игра не выдерживают никакой критики, но какое счастье, что подростки в четырнадцать слишком зациклены на себе, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг, а тем более, с родителями. Вот и Денис не заморачивается. Просто кивает и, подняв большой палец вверх, идет на кухню.

Я облегченно выдыхаю и в который раз дивлюсь, насколько все в жизни относительно: в одно мгновение пренебрежение задевает за живое, в другое – становится спасением.

На мой вчерашний рассказ о травме руки на стройплощадке ресторана, сын отреагировал примерно также, разве что палец вверх не поднял и на том спасибо. Такое отношение, конечно, здорово задевает, но, как говорится, нет худа без добра. Было бы куда хуже, начни Денис задавать вопросы, ответов на которые у меня самой нет.

Весь вечер, лежа на кровати под тихое бормотание телевизора, я думала о Богдане Красавине и наметившихся переменах в наших отношениях. С чем это связано? Поменял ли боксерик свое мнение обо мне? Понял ли, что произошло недопонимание и никто не собирался делать ему сомнительные предложения? Или он просто переживает за мальчика-подростка, на которого могут обрушиться грязные сплетни? Последнее кажется маловероятным для плейбоя с самомнением с пожарную каланчу, но вчерашний день с успехом показал и доказал, что Богдан Красавин – нечто большее, чем поверхностный, разгульный образ звездного спортсмена. Он глубже, гораздо глубже. Осознание этого безумно манит. Нас же женщин медом не корми дай только разгадать какие-нибудь тайны, а уж от мужских не удержит ни одна сила. Но я пока держусь.

Это «пока» длится пару утренних часов, которые я посвящаю обычной рутине: приготовлению завтрака сыну, двадцатишаговому бьюти-уходу, йоге с ограниченным комплексом упражнений и завтраку с Надей.

Монастырская все два часа не перестает кудахтать над моей рукой и допытываться подробностей, но я хоть и мастер по танцам на одних и тех же граблях, на сей раз урок-таки выучила.

Извините, но разговор про приглянувшегося мужика чреват причинением такого добра, что не унести. Да и у меня накопились кое-какие свои вопросы: перво-наперво, что за пташку такую Наденька послала собирать информацию, что Красавин взбеленился до тихого бешенства.

Как оказалось, пташка – визажист и по совместительству какой-то посредник в сфере интимных услуг, вроде бы через нее зачастую устраиваются многие встречи очень богатых со знаменитыми, поэтому нет ничего удивительного в том, как Богдан воспринял интерес к своей персоне.

Монастырская, конечно же, начинает божиться, что она думать не думала о такой стороне вопроса, будучи просто в приятельских отношениях с пташкой, а мне хочется побиться головой об стол.

Боже, за что мне это?

Хорошо, что все более – менее разрешилось, и теперь можно… А, собственно, ничего не можно!

С этой мыслью еду в офис, слушая какую-то заунывную классику, пока от моего “не можно” не раздается звонок.

Глава 14

Несколько долгих секунд я сижу и слушаю ускоренный стук своего сердца, колеблясь – брать или не брать трубку, но в конце концов, любопытство пересиливает, да и поблагодарить бы не мешало.

– Слушаю, – набравшись-таки смелости, отвечаю на звонок.

– Получила цветы? – без лишних расшаркиваний, переходит Красавин сразу к делу, а у меня от этого глубокого, чуть хрипловатого голоса озноб пробегает по коже.

– Получила, – направляю всю свою Арктику в лаконичный ответ, но боксерику до фонаря.

– А чего не позвонила? – продолжает, как ни в чем не бывало допрос. Меня это слегка бесит.

– А должна была?

– Ну, хотя бы из вежливости.

А вот это справедливо и заслуживает честного признания.

– У меня нет твоего номера.

– Да ну? Неужели твой информатор не продал? – тянет Красавин насмешливо, тут же заставляя пожалеть об искренности.

– Мы возвращаемся к старым качелям? – уточняю настороженно, задумавшись, а так ли все поняла?

– А мы с них сходили? – следует разочаровывающий ответ.

– Я кладу трубку, – предупреждаю, не видя больше смысла в этом разговоре.

– Подожди – подожди! Цветы-то хоть понравились?

– Понравились. Но твое “наверняка” не сработало.

– В смысле?

– Моих любимых там не оказалось.

– Кто бы сомневался. И какие мы любим?

Вопрос явно с издевкой, поэтому отвечать не особо-то и хочется, тем более, что-то такое личное.

– А зачем тебе знать?

– Любопытство, – бросает боксерик коротко и тут же насмешливо добавляет. – Удовлетворишь?

Мне хочется возмутиться и послать его к черту, но это будет выглядеть до смешного по-ханжески.

– Сибирские Огоньки, если тебе это о чем-то говорит, – парирую с надменной прохладцей.

– Говорит, – следует дразнящий смешок. – Все-таки я оказался прав, любишь ты быть нетакуськой.

О, Господи, дай мне сил!

– Я кладу трубку.

И в самом деле кладу, не зная, что тут еще можно сказать.

Ставлю на беззвучный режим и довольная, сама, правда, не знаю, чем иду на очередной совет директоров.

На волне взбудроженного настроения ко мне приходит парочка дельных идей, позже мы обсуждаем их с командой креативщиков. К себе в кабинет возвращаюсь уже ближе к обеду и вижу кучу пропущенных вызовов.

Пометавшись, решаю все-таки перезвонить. Любопытство, чтоб его!

– Что ты хотел? – начинаю также без предисловий.

– Ты в курсе, что твои Огоньки занесены в красную книгу?

– И что? Ты уже слился? А как же любовь к сложным задачам? – сама не понимаю, куда меня несет, но несет.

– Уела, – раздается теплый, кашемировый смех. – Так что насчет примирительного ужина?

– Зачем? – не вижу смысла ходить вокруг да около, но у Красавина иные планы.

– А разве мы не заключаем рекламный контракт?

– Не смеши, у меня веганский ресторан.

– И что? Думаешь, среди спортсменов нет ваших адептов?

Нет, но зачем это все, тем более, если с тех самых качелей мы не спрыгнули?

– Думаю, это лишнее. И вообще мне надо работать…

– Подожди. Давай так, если я подгоню тебе твои Огоньки, то мы пойдем на ужин. Что скажешь?

Что скажу?

Скажу, что мне под сраку лет, но, похоже, юношеский азарт из этой сраки так и не выветрился. Иначе не знаю, как объяснить короткое:

– Дерзай.

– Отлично, готовь платье, детка! – следует самоуверенный ответ, после чего Красавин сбрасывает вызов, а у меня в душе бразильский карнавал начинает свое шествие. Двухэтажные платформы с перемазанными блестками голыми танцорами и танцовщицами весело шелестят перьями под оглушительную музыку предвкушения.

Мне интересно, что мальчик придумает или точнее, как он выкрутится, потому что в это время года достать цветущие Сибирские Огоньки просто невозможно, будь ты хоть трижды звездой, хоть Господом-богом.

За день я перебираю все мыслимые и немыслимые варианты, но так толком ничего и не придумываю.

Домой мчусь на всех парусах, уверенная, что Красавин так просто не сдастся. В конце концов, претендентами на чемпионский титул становятся не за красивые глаза, а за быстроту мышления, упрямство, силу воли, мастерство и прочее-прочее- прочее.

Боксерик обязательно что-нибудь придумает. Но вот что?

Предполагать решение практически невозможных задач – бесполезное занятие, когда не можешь похвастаться ни богатой фантазией, ни творческим подходом к делу. Прикинув так и сяк, понимаю, что скорее сломаю свой рациональный мозг, чем что-то докумекаю.

Впрочем, зачем оно мне надо? Пусть боксерик думает, а я либо удивлюсь, либо… Разочаруюсь, наверное. В конце концов, как бы там ни было, ожидания есть.

Затаенные, нервные, томительные. Они нарастают с каждым днем, пока на исходе четвертого мне не поступает звонок от курьерской службы.

Честно, я уже даже приготовилась к букету цветов, не цветущих в это время года, но Богдан Красавин… Ну, красавчик он, что тут еще скажешь?! Превзошел все мои даже невозможные ожидания.

Двухметровая картина в стиле романтизм с полыхающим полем Огоньков у подножия тайги, будто кадр прямиком из моего детства, когда родители отправляли меня на месяцок погостить к прабабушке, живущей в селе неподалеку от тайги, и я носилась по горящему оранжевым пламенем полю, распустив свои рыжие кудри, пока бабуля не начнет зазывать на ужин, крича на всю деревню: “Огонечик, айда исть!”.

Вспоминая сейчас, с уверенностью могу сказать, это было лучшее время в моей жизни. Смешливое, вкусное и такое свободное, что даже не передать.

А потом, по мере взросления, простецкое “исть” высмеяли и искоренили, кудри безжалостно обкорнали в ровное, волосок к волоску каре, буйный рыжий сменился на степенный каштановый, умерла бабуля, и все в моей жизни стало такое: степенное, чванливое, выхолощенное. Огонечик быстро истлел и забыл, что когда-то вообще горел.

И только сейчас, глядя на знакомый до боли пейзаж, внутри что-то вновь загорается крошечной искоркой и чувством, будто я снова там, где повсюду ненавязчивый аромат разнотравья, ветер в волосах и непередаваемый вкус счастья, от которого расцветает на губах робкая улыбка, а в сердце – щемящая до слез благодарность.

И пусть мальчик даже не догадывается, какой на самом деле бесценный сделал подарок, я всегда теперь буду смотреть и помнить, что он подарил мне кусочек моего детства, кусочек беззаботной меня.

От созерцания картины отвлекает зазвонивший сотовый. Видимо, поговорки не зря придумали. Как говорится, вспомнишь солнце – вот и лучик. Насмешливое “боксерик” на дисплее доказывает это с успехом.

Втянув с шумом воздух, чувствую, как меня слегка начинает мандражить. Мысленно закатываю глаза. Это же надо – трястись от звонка сопляка! Но ничего поделать с собой не могу. Волнуюсь. И хоть смейся тут, хоть плачь.

– Слушаю, – отвечаю, собравшись с мыслями и силами, в разговоре с Красавиным они, однозначно понадобятся. Уже проверено.

– Ну, че? Зачет? – как всегда без лишних расшаркиваний, интересуется эта босота по части манер. Качаю головой, а губы сами по себе складываются в улыбку, но признать, что меня очаровывает неотесанность боксерика – да ни за что!

– Не “че”, а “что” – это, во-первых… – начинаю душнить, но меня на подлете нагло подстреливают.

– Ага, ты уже говорила.

– Но тебе, что об стенку горох, верно?

– Ты же не “мамочка”, чтоб меня поучать. Или она все-таки? – лукаво тянет Красавин, грамотно расставляя ловушку.

И вот что тут скажешь? Уделал.

– Зачет, – отвечаю коротко и по всем фронтам, на что прилетает насмешливое:

– Хорошо съезжаешь с темы.

– По-моему, как раз-таки, въезжаю, – отзываюсь с улыбкой, получая, как ни странно, удовольствие от этой незатейливой пикировки с элементами саркастичного флирта.

– Ты прямо фанат риторики, я смотрю.

– А ты что-то против имеешь?

– Я вообще пока еще ничего не имею, – дразняще иронизирует Красавин, заставляя меня покраснеть, как девчонку, особенно, когда недвусленно добавляет. – Так что будь готова к восьми послезавтра, я за тобой заеду.

– А ты не разогнался ли, случаем? – пытаюсь его осадить, в надежде скрыть вспыхнувшее смущение напополам с возмущением, но следующая фраза начисто лишает меня всякой возможности сопротивляться.

– Я и так лет на семь опоздал, надо наверстывать.

– На семь? – смеюсь, не скрывая, что думаю о столь неприкрытой лести, но Красавин в самом деле молоток отбойный.

– На пять? – естественно, как дышит, уточняет он и тут же сокрушенно тянет. – Блин, так и знал, что промахнулся.

– Ой, иди ты! – не выдержав, отмахиваюсь и, господи, лыблюсь во весь рот, будто у нас в самом деле не пятнадцать – семнадцать лет разницы, а всего лишь пять и непонятно, в какую сторону.

Хорошо, что мальчик меня не видит, иначе плакал бы образ “умудренной опытом деловой женщины”.

Не знаю, как у этого парня так получается, но он подобно глобальному потеплению заставляет таять мои арктические льды, угрожая всей душевной инфраструктуре.

Кое-как взяв себя в руки, договариваюсь о встрече уже в ресторане. Не хватало еще, чтобы Денис обнаружил своего кумира у ворот нашего дома, вопросов не оберешься. Красавин, конечно, таким раскладом не очень доволен, но меня это мало волнует. Другое дело – картина. Помявшись, благодарю за нее, и нехотя, признаю, что это даже лучше, чем цветы.

– Рад, что ты оценила, – отбросив шутливый тон, произносит боксерик абсолютно серьезно и в очередной раз разбивает все стереотипы в моей голове, добавляя. – Цветы – это просто цветы, знак внимания, который засохнет и забудется. А картина – зеркало, в нем так или иначе найдешь что-то свое.

Что ж… Никогда бы не подумала, что спортсмен его возраста способен мыслить на темы, выходящие за примитивные рамки “телки-тачки-бабки”.

Знаю, мой снобизм – совершенно ни в какие ворота и, если тут кто и мыслит шаблонами, то это явно не Красавин. Но, как говорится, в своем глазу бревна не видно.

Озадаченная, хочу высказаться и даже извиниться, но, заслышав голос вернувшегося с тренировки сына, наскоро прощаюсь, мысленно обещая себе, оставить на грядущем ужине всякую предвзятость и взглянуть на парня просто, без социально-материальных призм.

Кивнув самой себе, иду на первый этаж, чтобы уделить внимание Денису, но сталкиваюсь с ним на лестнице, да так и застываю под взбешенным, полным ненависти взглядом, от которого внутри все переворачивается и начинает в ужасающем предчувствие дрожать.

– Сынок? Что-то случилось? – спрашиваю осторожно.

– Случилось! Ты случилась! – выплевывает Денис, проносясь мимо. – Вечно только все портишь!

Он вихрем уносится в свою комнату и с оглушительным грохотом закрывает дверь, а я, застыв, с нарастающей паникой понимаю, что все, чего я так боялась, кажется, сбылось.

Меня начинает тошнить и колошматить, как припадочную.

Что делать? Куда бежать? Как объясняться?

Наверное, я бы впала в банальную истерику и наломала еще больше дров, но у меня начинает звонить телефон. Не глядя отвечаю, и слышу голос, который с удовольствием бы еще лет десять не слышала.

– Лара, че у вас там происходит? Мне Денис щас звонил, просил срочно забрать его. Что случилось? – с явной претензией вопрошает мой бывший муж, доводя нервное напряжение до апогея.

Господи, только вот Долгова мне до полной кучи не хватало!

Глава 15

– Ничего не случилось! – огрызаюсь, не в силах придумать что-либо ещё. Да и просто потому, что меня бесит этот осуждающе-обличающий тон.

Что, понимаешь ли, происходит? Смотрите-ка на него – образцовый папаша выискался! Тебе ли вообще рот открывать?!

Нет, я все понимаю: он – отец, он беспокоится, но лучше бы он так переживал, когда со своей Настенькой куролесил.

Конечно, своя рубашка ближе к телу, но как-то уж слишком быстро забылись собственные косяки.

– Ты не можешь без истерик, да? – бросает Долгов в своей типично-снисходительной манере, мол, как же сложно с неадекватной женщиной адекватному мужчине.

Что-что, а газлайтить меня у Сереженьки всегда получалось отменно.

– То есть это я позвонила и начала со старта на повышенных тонах допытываться, что к чему? – саркастично интересуюсь у этого умника, едва сдерживаясь, чтобы не послать по известному маршруту. Выяснять отношения, которые себя изжили еще двадцать лет назад, у меня нет никакого желания, да и сил тоже.

– Боже, – страдальчески вздыхает Долгов, а у меня лицо непроизвольно кривится, стоит только представить выражение наглой морды. Он же продолжает распыляться. – Короче, у меня нет времени. Ты можешь без вот этого цирка объяснить, что с ребенком? Или мне приехать и выяснить все самому?

– Сережа, – доведенная до трясучки, цежу сквозь зубы, – не доводи меня, пожалуйста. Я не знаю, кем ты там себя сейчас позиционируешь в новом браке, но напомню, в нашем ты был папой, который видел детей в лучшем случае на выходных, но чаще, когда они уже спали, либо, когда еще не проснулись. Так что не надо тут корчить из себя не бог весть…

– Я работал! Зарабатывал вам на все, что вы сейчас…

– Я знаю и никогда не забываю! Спасибо тебе за это! Но и ты, будь добр, не забывай, пока ты зарабатывал, с детьми двадцать четыре на семь была я! Я их вырастила, воспитала, разделила с ними все моменты их жизни, поэтому не надо сейчас выставлять меня какой-то левой тетей.

– Я не выставляю, но ребенок позвонил мне и потребовал забрать от… цитирую: “этой позорной мамаши”. Что я, по-твоему, должен думать?

Тяжело сглатываю вставший в горле острый ком и, прикрыв динамик, даю себе пару секунд, чтобы справиться с подступившими слезами и ноющей, сжимающей за грудиной, болью.

Чудовищное разочарование и обида в очередной раз разбивает сердце, но кого это волнует? Детям можно все, мать ведь простит и забудет, и плевать, что там у нее в душе творится.

И да, конечно, прощу. Поплачу, пообижаюсь сама с собой, а потом забуду, не требуя ничего взамен. Но это невыносимо больно, сколько ни напоминай себе, что материнство – битва, победить в которой, увы невозможно.