Щелкунчик и Мышиный король

Рождественский вечер

Двадцать четвертого декабря детям целый день не разрешалось входить в среднюю комнату, а тем более в примыкающую к ней гостиную. Фриц и Мари тихо сидели в уголке задней комнаты, уже опустились сумерки, а лампу все не приносили, и детям стало не по себе. Фриц тайком шепнул младшей сестре – ей совсем недавно исполнилось семь лет, – что слышал еще с утра, как в гостиной что-то постукивало, позванивало и шуршало. И что недавно туда проскользнул черный человечек с большой коробкой, но это, наверное, был их крестный Дроссельмайер. Тут Мари радостно всплеснула руками:

– Ах, крестный Дроссельмайер сделал для нас что-нибудь хорошее!

Старший судебный советник был некрасив и щупл, все лицо в морщинах, вместо правого глаза – черный клапан, а волос у него на голове не было, поэтому он носил красивый белый парик, очень искусно сделанный из стекла. Крестный и сам был искусник, разбирался в часовых механизмах и даже мог их смастерить. И когда какие-нибудь часы в доме Штальбаумов заболевали и больше не могли петь, приходил крестный Дроссельмайер, снимал свой стеклянный парик и желтый сюртук, повязывал синий фартук и совал в часы острые инструменты, отчего маленькой Мари становилось больно, но часам это вреда не причиняло, они, наоборот, оживали и начинали весело отбивать время, чему все радовались. Для детей он приносил в кармане что-нибудь хорошее: то человечка, который смешно закатывал глаза и делал комплименты, то табакерку, из которой выпрыгивала птичка, то еще что-нибудь. Но к Рождеству он мастерил что-нибудь особенное, что стоило ему больших усилий, поэтому родители поскорее убирали подарок.

– Ах, что он нам приготовил на этот раз? – гадала Мари. Фриц предположил, что на сей раз это будет крепость, в которой солдаты маршируют и упражняются в стрельбе, а потом являются враги и штурмуют крепость, но солдаты храбро отстреливаются из пушек, так что гром стоит.

– Нет-нет, – перебила Мари, – крестный Дроссельмайер как-то говорил про сад с озером, по которому плавают лебеди с золотыми ленточками на шее и поют лебединые песни. Потом приходит маленькая девочка, подзывает лебедей и кормит их сладким марципаном.

– Лебеди не едят марципан, – оборвал ее Фриц, – да и целый сад крестному не сделать. И что нам проку от его игрушек, если у нас их тут же отбирают? Лучше те подарки, которые нам дарят мама и папа, с ними мы можем делать что хотим.

И дети принялись гадать, что будет на сей раз. Мари сказала, что ее кукла мамзель Трутти уже совсем испортилась: то и дело падает на пол, уже вся побитая, одежду перепачкала, хоть ругай ее, хоть не ругай. А еще мама так загадочно улыбнулась, когда Мари залюбовалась новым зонтиком Гретхен. Фриц же уверял, что в его конюшне был бы нелишним порядочный каурка[1], как и в целом его войску не хватает кавалерии, и папе это хорошо известно.

Но дети хорошо знали, что родители купили им подарки и сейчас расставляют их, а младенец Иисус взирает на это своими кроткими глазами и благословляет, отчего рождественские подарки приносят больше радости, чем любые другие. Об этом напомнила детям, шепчущимся об ожидаемых подарках, их старшая сестра Луиза, добавив, что сам Христос руками родителей дарит им то, что принесет им настоящую радость, и Он лучше, чем сами дети, знает, что это. Поэтому им не стоит загадывать и надеяться, а надо тихо и смиренно ждать, что им подарят. Мари послушно замолкла, а Фриц упрямо пробормотал:

– А от гусар и от каурки я бы не отказался.

Стало совсем темно, Фриц и Мари притихли и прижались друг к другу, им почудился нежный шелест крыльев, потом откуда-то издалека донеслась тихая, но прекрасная музыка, и светлый луч пробежал по стене. Дети догадались, что это Христос-младенец пролетел на сверкающем облаке – к другим счастливым детям.

Тут раздался серебряный звон: клинг-линг, клинг-линг, двери распахнулись, и в комнату ворвался яркий свет. Дети, ахнув, так и замерли на пороге. Но папа и мама подошли и взяли их за руки:

– Ну, идемте, идемте, милые, посмотрим, что подарил вам святой Христос.

Дары

Я обращаюсь к тебе, мой благосклонный читатель или слушатель, – Фриц, Теодор, Эрнст, или как еще тебя зовут, – и прошу вспомнить твой последний богато украшенный рождественский стол, уставленный подарками, и ты поймешь, какой восторг охватил детей. Сначала они замерли, а потом Мари воскликнула:

– Ах, как красиво! Ах, как красиво!

Фриц же несколько раз высоко подпрыгнул, и прыжки замечательно ему удались.

Должно быть, в этом году они вели себя особенно примерно, ведь столько подарков им еще никогда не доставалось. Большая ёлка посреди гостиной была украшена золотыми и серебряными яблоками; на всех ветках, словно почки и цветы, распускались сахарный миндаль, яркие конфеты и всякие другие лакомства. Особенно красиво из темной глубины веток чудо-дерева посверкивали огоньки, словно заманивая детей сорвать цветы и плоды.

Все вокруг искрилось и сверкало. Чего там только не было – кто смог бы это описать! У Мари разбежались глаза: тут были и нарядные куклы, и игрушечная посуда, а красивее всего было шелковое платье с цветными лентами, оно висело отдельно, так что его можно было разглядеть со всех сторон.

– Ах, какое красивое, милое-милое платье! – снова и снова восклицала Мари. – И что, его можно надеть прямо сейчас?

Фриц тем временем успел уже три раза проскакать галопом вокруг стола на своем новом каурке, который, подумать только, и впрямь ждал его у стола оседланным.

– Зверь, а не конь, – заключил Фриц, спрыгивая с него, – но ничего, объездим!

И уже осматривал на столе новый эскадрон гусар. В красных мундирах с золотыми позументами, вооруженные серебряными саблями, они скакали на таких белых конях, что те тоже казались сделанными из чистого серебра.

Немного успокоившись, дети принялись за новые книжки с картинками. Цветы, и люди, и играющие малыши были так живо нарисованы, будто и вправду вот-вот заговорят, стоит лишь присмотреться или прислушаться. И только дети принялись за книги, как снова зазвенел колокольчик. Они знали, что пришел черед подаркам крестного Дроссельмайера, и побежали к ширме в углу комнаты, которую тут же убрали. И что же увидели дети? На зеленой лужайке, украшенной цветами, стоял великолепный замок с зеркальными окнами и золотыми башнями. Раздался перезвон колокольчиков, двери и окна раскрылись, и в залах показались очень маленькие, но изящные господа и дамы в шляпах с перьями и в длинных платьях со шлейфами. В центральном зале, который весь сиял огнями – так много огоньков горело на серебряных люстрах, – танцевали под перезвон колокольчиков дети в коротких курточках и юбочках. Один господин в изумрудно-зеленом камзоле то и дело подходил к окну, махал рукой и снова исчезал, как и сам крестный Дроссельмайер, но ростом не выше папиного большого пальца: он то стоял в дверях замка, то снова скрывался внутри. Фриц, облокотившись на стол, разглядывал гуляющие и танцующие фигурки, а потом попросил:

– Крестный Дроссельмайер! Впусти меня в свой замок!

Старший судебный советник лишь пожал плечами: ничего не выйдет. Конечно, глупо было со стороны Фрица проситься внутрь замка, который даже вместе с башенками был ниже него, он и сам это понимал. Через какое-то время, когда все те же господа и дамы прохаживались, дети танцевали, изумрудный мужчина выглядывал все из того же окна, а крестный Дроссельмайер выходил из той же двери, Фриц нетерпеливо воскликнул:

– Крестный Дроссельмайер, подойди хоть разок вон к той двери!

– Не получится, милый Фриц, – ответил старший судебный советник.

– Ну тогда пусть, – продолжал Фриц, – пусть вон тот зеленый господин больше не выглядывает из окна, а идет прогуливаться вместе со всеми.

– И это не получится, – повторил старший судебный советник.

– Пусть дети выйдут наружу! – воскликнул Фриц. – Я хочу их разглядеть поближе.

– И это нельзя, – с раздражением ответил старший судебный советник. – Механизм настроен раз и навсегда.

– Нельзя-а-а? – разочарованно протянул Фриц. – Послушай-ка, крестный Дроссельмайер, что проку от этих человечков в замке, если они больше ничего не могут? Нет уж, мои гусары лучше! Они хотя бы могут маршировать: вперед, назад – и вообще куда я захочу!

Фриц убежал к столу с подарками и заставил свое войско гарцевать на серебряных конях, поворачивать, строиться и стрелять от души. Мари тоже наскучило однообразное движение фигурок в замке, но она, как воспитанная девочка, постаралась, чтобы этого не заметили, и ускользнула потихоньку, не то что ее брат.

А старший судебный советник сердито говорил родителям:

– Дети не могут оценить такие тонкие вещи, лучше я унесу этот замок.

Но мать упросила его показать, как устроен механизм и за счет чего эти маленькие куколки приходят в движение. Советник увлеченно принялся объяснять, как действуют все эти колесики и молоточки. Он снова повеселел и подарил детям еще несколько пряничных коричневых мужчин и женщин с золочеными лицами из города Торони, и дети обрадовались. Сестра Луиза, по настоянию матери, надела красивое платье, которое ей подарили, и выглядела чудесно, а Мари попросила разрешения пока не надевать свое новое платье, чтобы вдоволь на него налюбоваться. И ей это, конечно, позволили.

Любимчик

А на деле Мари не отходила от стола с игрушками, потому что вдруг заметила среди них нечто замечательное. Когда Фриц увел своих гусар и выстроил их на смотр под елкой, на виду оказался превосходный человечек, он стоял себе тихо и скромно, будто дожидаясь своей очереди. Ростом он не вышел, и, кроме того, что его крепкое туловище не очень подходило к тонким коротким ножкам, у него была еще и большая голова. Но это скрашивала нарядная одежда, свидетельствуя о его вкусе и образовании. На нем были фиолетовый мундир с галунами и пуговицами, гусарские рейтузы и чудесные сапоги, каким позавидовал бы любой офицер. Они сидели на его изящных ногах как влитые, будто нарисованные. Правда, к этому наряду совсем некстати казались неуклюжая шинель, которая коробилась за плечами, будто деревянная, и шахтерская фуражка на голове. Мари еще подумала, что крестный Дроссельмайер тоже носит несусветное пальто и нелепую шапку, но все равно очень милый. Да что там, даже если бы крестного Дроссельмайера нарядить в такой же мундир, как у этого малыша, он бы не выглядел таким молодцом. И чем больше Мари смотрела на него, тем больше доброты замечала в его чертах, Его светло-зеленые, чуть навыкате, глаза излучали дружелюбие. Аккуратно подстриженная льняная борода подчеркивала улыбку.

– Ах! – воскликнула Мари. – Ах, папочка, а для кого предназначен вон тот чудесный человечек?

– Он, – ответил отец, – будет служить вам всем: и тебе, и Фрицу, и Луизе. Он будет щелкать для вас орехи.

И отец взял человечка со стола, приподнял деревянную шинель – тот широко раскрыл рот, обнажив два ряда белых зубов. Мари вложила туда орех, как велел отец, и – крак! – человечек раскусил его, скорлупа распалась, и Мари досталось ядрышко.

Теперь вы, наверное, уже догадались вместе с Мари, что этот изящный человечек происходил из рода щелкунчиков и унаследовал профессию своих предков[2]. Мари обрадовалась, а отец сказал:

– Раз этот дружок Щелкунчик так тебе понравился, Мари, ты и заботься о нем, хотя, как я уже сказал, и Луиза, и Фриц могут им пользоваться так же, как и ты.

Мари тотчас взяла его в руки и стала давать ему щелкать орехи – правда, она выбирала маленькие, чтобы человечку не приходилось широко разевать рот: ему это не шло.

Луиза присоединилась к ней, и дружище Щелкунчик стал исправно служить им обеим. Судя по улыбке, это доставляло ему радость.

Фриц между тем навоевался до изнеможения и, заслышав щелканье орехов, вприпрыжку прибежал к сестрам. Теперь Щелкунчик переходил из рук в руки и не переставая работал челюстями.

Фриц, посмеиваясь над забавным человечком, подсовывал ему самые большие и крепкие орехи, и тут вдруг – крик-крак! – три зуба во рту Щелкунчика сломались, и нижняя челюсть зашаталась.

– Ах, мой бедный Щелкунчик! – вскричала Мари, отняв его у Фрица.

– Ну и дурак он! – заявил Фриц. – Берется быть щелкунчиком, а сам толком не умеет грызть орехи! Какой с него прок? Дай его сюда, Мари! Пусть грызет, пусть хоть все зубы обломает, негодник такой!

– Нет-нет! – заплакала Мари. – Не отдам, это мой Щелкунчик, видишь, как он жалобно на меня смотрит, как он мне ротик показывает, ему больно! А ты злюка, ты бьешь своих лошадей, а одного солдата даже велел застрелить!

– Так полагается, ты в этом ничего не смыслишь! – кричал Фриц. – А Щелкунчик такой же мой, как и твой, отдай сюда!

Мари еще сильнее расплакалась и быстро завернула больного Щелкунчика в носовой платок. На шум подоспели родители с крестным Дроссельмайером. Тот, на беду Мари, взял сторону Фрица. Но отец заступился:

– Я передал Щелкунчика под опеку Мари, и он сейчас как раз нуждается в защите. И не будем спорить. А ты, Фриц, меня удивляешь: человек пострадал при исполнении долга, а ты требуешь от него продолжения службы. Настоящий полководец должен знать: раненого не ставят в строй.

Фриц пристыженно ускользнул к другому концу стола, не вспоминая больше ни про орехи, ни про Щелкунчика. Там его гусары, выставив посты, располагались на ночлег.

Мари подобрала выпавшие зубы Щелкунчика, перевязала ему челюсть белой лентой со своего платья, а потом еще заботливее, чем прежде, завернула бедного малыша, испуганного и побледневшего, в носовой платок и больше не спускала его с рук, качая, как младенца, и разглядывая при этом новые книжки с картинками. Она очень сердилась – что вообще-то было не в ее характере – на крестного Дроссельмайера, который над ней посмеивался, что она так нянчится с этим уродцем. Она даже припомнила то сравнение, которое пришло ей в голову, когда она только увидела малыша:

– Еще как сказать, крестненький, если бы тебя даже нарядить, как моего Щелкунчика, и обуть тебя в такие же сапожки, то неизвестно, кто из вас оказался бы красивее. Может, и не ты!

Родители при этом засмеялись, а старший судебный советник покраснел и перестал улыбаться. Должно быть, у него были на то свои причины.

Чудеса

Как войдешь в гостиную медицинского советника, сразу налево у стены стоит застекленный шкаф. Там хранятся лучшие рождественские подарки детей. Отец заказал этот шкаф у столяра, еще когда Луиза была совсем маленькая. Мастер вставил в него такие небесно-голубые стекла и так все устроил, что внутри игрушки казались гораздо привлекательней, чем в руках. На верхней полке, чтобы Мари и Фриц не добрались, располагались искусные поделки крестного Дроссельмайера. Под ними стояли книги с картинками, а двумя нижними полками Фриц и Мари распоряжались сами. Фриц на своей полке размещал войска, а самую нижнюю полку Мари превратила в комнату для своих кукол.

Вот и теперь Фриц расставил новых гусар, а Мари отодвинула в сторонку мамзель Трутти, чтобы освободить место для новой нарядной куклы, к которой тут же пришла в гости на сладкое угощение. Не знаю, есть ли у тебя, моя внимательная слушательница Мари, такой же, как у Мари Штальбаум, маленький диванчик в цветочек, такие же нарядные стульчики, прелестный чайный столик, а в особенности такая же мягкая кроватка, на которой могли бы отдыхать самые изнеженные куклы? Все это было расставлено в углу шкафа, и стены внутри были оклеены картинками, так что можешь представить, как там понравилось новой кукле по имени мамзель Кларочка.

Стоял уже поздний вечер, дело шло к полуночи; крестный Дроссельмайер давно ушел, а дети все никак не могли отойти от застекленного шкафа, как ни напоминала мать, что пора идти в постель.

– Да, и правда, – наконец сказал Фриц, глядя на гусар. – Бедные ребята навоевались и давно хотят спать, но, пока я здесь, ни один не посмеет прикорнуть, уж я их знаю!

И он убежал. А Мари умоляла:

– Ну, мамочка, ну еще чуточку, крохотную чуточку, я еще не все тут устроила, вот управлюсь – и сразу в постель!

Мари была девочка послушная и разумная, и мама вполне могла оставить ее одну. А чтобы Мари не очень увлеклась игрушками, забыв про все на свете, мать погасила все свечи и оставила только одну лампу, свисавшую с потолка посреди комнаты.

– И скорее отправляйся спать, а то завтра не встанешь вовремя, – сказала мать, уходя к себе в спальню.

Как только Мари осталась одна, она скорее принялась за самое заветное дело, о котором, сама не зная почему, не могла сказать матери. Больной Щелкунчик, завернутый в носовой платок, все еще был у нее на руках.

Теперь она положила его на стол, осторожно развернула и осмотрела его рану. Щелкунчик был бледен, но все же через силу улыбался так, что у Мари защемило сердце.

– Ах, Щелкунчик, – тихо сказала она, – не сердись, пожалуйста, что мой брат тебя поранил, он случайно, это он из-за своих солдат так огрубел, а вообще-то он хороший мальчик, поверь мне. Теперь я буду за тобой ухаживать, пока ты не выздоровеешь. Зубы тебе снова вставят и плечо вправят, крестный Дроссельмайер это умеет.

Но едва Мари вымолвила имя Дроссельмайера, как Щелкунчик гневно перекосился, в глазах его сверкнули зеленые молнии. Правда, не успела Мари испугаться, как лицо Щелкунчика приобрело прежнее выражение. Возможно, от сквозняка покачнулась лампа, и по лицу Щелкунчика просто пробежала тень.

– Какая я глупая, поверила, что деревянная игрушка может корчить гримасы! Нет, он очень, очень добрый, и я буду за ним ухаживать, пока не вылечу совсем.

Мари взяла Щелкунчика на руки, присела на корточки перед своей полкой и сказала, обращаясь к новой кукле:

– Я прошу тебя, мамзель Кларочка, уступи постель больному Щелкунчику, а сама уж как-нибудь переночуй на диване. Подумай, ведь ты здорова, вон у тебя какие румяные щеки. Да и диванчик такой не у каждой куклы есть.

Но изнеженная мамзель Кларочка лишь взглянула свысока и даже не удостоила Мари ответом.

– Ну, если так, мы и спрашивать у тебя не будем, – сказала Мари, достала кроватку из шкафа, бережно уложила в нее Щелкунчика, перевязала ему раненые плечи еще одной лентой и укрыла одеялом. – Но возле этой задаваки Клары его нельзя оставлять, – решила она и переставила кроватку с Щелкунчиком на верхнюю полку, к гусарам.

Она уже закрыла шкаф и хотела идти спать, как вдруг – чу, дети! – послышались какой-то тихий шорох, и шелест, и возня: из-за печи, из-за стульев, из-за шкафа – отовсюду. Часы между тем принялись жужжать и хрипеть все громче и громче, но никак не могли начать бой.

Мари оглянулась – большая позолоченная сова, сидевшая на часах, распустила крылья так, что укрыла ими циферблат, а голова ее с крючковатым клювом угрожающе вытянулась вперед. Между тем жужжание часов превратилось в отчетливые слова:

Ж-жу, ш-шу, тише шум,

Тише, тише, вас услышит

Царь мышей.

Тише бей.

Пур-р-пум, пур-р-пум,

Слышишь шум?

Видишь, царь мышиный где?

Быть беде, быть беде!

И тут глухо и хрипло пробило двенадцать раз. Полночь!

Мари стало страшно, она чуть не пустилась наутек, но тут вдруг увидела крестного Дроссельмайера: он восседал верхом на часах вместо совы, полы его сюртука свисали по сторонам как крылья. Мари взяла себя в руки и воскликнула:

– Крестный Дроссельмайер, что ты там делаешь? Слезай сейчас же и не пугай меня, фу ты какой, крестный!

Но тут со всех сторон послышались свист и хихиканье, за стенами забегали тысячи крохотных лапок, и тысячи огоньков замелькали под досками пола. Но это были не огоньки! Маленькие горящие глаза, вот что это было. И Мари догадалась: это мыши выглядывают отовсюду и пробираются из подполья наверх. Вскоре их дробный топоток разнесся по комнате, и вот уже целые толпы мышей забегали вокруг, строясь в ряды и отряды, как солдаты Фрица. Мари, в отличие от многих, не испытывала отвращения к мышам, и ей было интересно посмотреть. Но тут раздался ужасный свист, так что у нее мороз прошел по коже.

Ах, что она увидела!

Нет, правда, мой любезный читатель Фриц, уж твое-то храброе сердце, подобно сердцу воина Фрица Штальбаума, не дрогнуло бы ни при каких обстоятельствах, я знаю. Но если бы ты увидел, что предстало перед глазами Мари, пожалуй, и ты бы пустился наутек, и я даже думаю, ты быстро нырнул бы в постель и с головой укрылся одеялом.

Ах! Но как раз этого бедняжка Мари и не могла сделать, потому что – вы только послушайте, дети! – прямо перед нею, у самых ног зашевелился пол, полезли кучи песка и мелких камней, и оттуда вдруг показались семь мышиных голов в сверкающих коронах, ужасно шипя и пища. Все эти семь голов, оказалось, сидели на одной шее. Вот выбралось наружу и туловище, и громадная семиглавая, семикоронная мышь трижды гикнула, свистнула и взвизгнула, все мышиное войско как по команде пришло в движение и маршем направилось к шкафу – прямиком на Мари, которая все еще стояла у самой дверцы.

От ужаса у нее заколотилось сердце так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди, и она умрет. В полуобмороке она отшатнулась, раздался звон, посыпались на пол осколки разбитого стекла. На мгновение она почувствовала резкую боль в левой руке, зато сердце вдруг успокоилось. Мышиный визг и писк прекратился, все стихло, и, хотя Мари не в силах была поднять глаза, она догадалась, что мыши, испуганные звоном разбитого стекла, снова попрятались в норы.

Но что же потом? Позади Мари в шкафу начался странный шум, и вскоре послышались тоненькие голоса:

Тревога, тревога!

По коням, вперед!

На битву – в атаку

Победа зовет!

И начался обворожительный перезвон колокольчиков.

«Ах, да ведь это же мой металлофон!» – обрадовалась Мари, отступая в сторонку. И тут увидела, какая беготня царит в шкафу. Куклы в панике натыкались друг на друга и всплескивали ручками.

Щелкунчик, откинув одеяло, вскочил и громко крикнул:

Крак-крик-крак,

Мышиный кавардак,

Полк глупых забияк,

Семиглавый мышак —

Крак, крак,

Дурак!

Он выхватил из ножен саблю, взмахнул ею и крикнул:

– Эй, моя дружина, за мной на смертный бой!

И тотчас отозвались три Скарамуша[3], Панталоне[4], четыре трубочиста, два шарманщика и барабанщик:

– Приказывай, господин! Мы верны тебе – за тобой на смерть, на битву до победы! – и ринулись за Щелкунчиком со второй полки на первую. Они-то приземлились благополучно, потому что были разодеты в шелка и бархат, а внутри не содержали ничего, кроме опилок и ваты. А вот деревянный Щелкунчик мог сломать себе руки и ноги, ведь до нижней полки было почти два фута. Он мог расколоться на щепки, если бы не мамзель Кларочка: она подхватила героя на лету в свои мягкие руки.

– Ах, умница, Кларочка! – всхлипнула Мари. – Как несправедлива я была к тебе, заподозрив, что ты не хочешь уступить Щелкунчику свою кроватку!

А мамзель Кларочка прижимала героя к груди и говорила:

– Куда же вы в бой, больной и израненный! Пусть воюют ваши подданные, вон они как храбро выстроились. И Скарамуши, и Панталоне, и трубочисты, и шарманщики, и барабанщик, все уже внизу. А вон и фигурки с секретиком на моей полке зашевелились! Не лучше ли вам будет остаться у меня на руках и наблюдать за победой ваших войск отсюда, сверху?

Но неистовый Щелкунчик забрыкался, и Кларочка опустила его на землю. После чего он учтиво встал перед нею на одно колено и прошептал:

– О прекрасная дама! Лучше я в благодарность за оказанную мне милость докажу вам свою преданность в битве!

Тут Кларочка быстро развязала свой пояс, украшенный блестками, и наклонилась, чтобы повязать этот пояс Щелкунчику, но он отступил на два шага, прижал руку к груди и торжественно произнес:

– Не расточайте ваши милости, о прекрасная дама, ибо… – тут он запнулся, глубоко вздохнул, а потом сорвал с себя ленты, которыми его перевязала Мари, прижал их к губам, подпоясался ими как портупеей и спрыгнул на пол, посверкивая саблей.

Ты заметил, мой благосклонный читатель? Еще до того, как ожить, Щелкунчик чувствовал всю любовь и доброту Мари и, помня о ней, отказался принять ленту от мамзели Кларочки, хотя и в блестках. Преданный, верный Щелкунчик предпочел носить скромные ленты Мари.

Но что же было дальше?

Едва Щелкунчик очутился на полу, мышиный писк и свист возобновился. Ах! Под столом скопились полчища мышей, и над всем возвышался их ужасный семиглавый король!

Что же будет, что будет!

Битва

– Мой верный барабанщик, играй сбор! – приказал Щелкунчик, и тотчас барабанщик начал искусную дробь, от которой стекла в шкафу задрожали и зазвенели.

Внутри шкафа все пришло в движение, раскрывались коробки, в которых квартировало войско Фрица, солдаты выпрыгивали вниз и строились полками.

Щелкунчик ходил по рядам, подбадривая войска.

– По стойке смирно! – крикнул он и повернулся к Панталоне: – Генерал, я знаю ваше мужество и опыт, сейчас важно использовать благоприятный момент. Я поручаю вам командование всей кавалерией и артиллерией, конь вам не понадобится, у вас и так длинные ноги. Действуйте!

Тотчас Панталоне сунул в рот тонкие пальцы и свистнул так пронзительно, что не понадобились никакие трубачи.

Из шкафа донеслись конский топот и ржание, и вот показались кирасиры и драгуны Фрица, а главное – его новенькие гусары. Развевались знамена, строились полки за полками, и все маршировали парадом мимо Щелкунчика. А перед ними выкатывались пушки, окруженные канонирами, и тут началось – бум, бум, и Мари увидела, как в толпы мышей полетели снаряды-драже, обсыпая их сахарной пудрой. Но самый большой урон им нанесла тяжелая батарея: она расположилась на маминой скамеечке для ног и оттуда бомбардировала мышей – пум, пум, пум – перцем-горошком, сражая их наповал.

Но, несмотря на потери, мыши продолжали наступление, а некоторые проникли даже за линию огня. Тут грохот усилился, но из-за дыма и пыли Мари не могла разглядеть, что происходит. Ясно было лишь, что битва идет не на жизнь, а на смерть, и победа переходит от одних к другим.