Мерчендайзер против Тьмы: Колышек Судьбы

Глава 1

Тень с опозданием.

Шершавая, пожелтевшая бумага расходилась под пальцем по шву, который когда-то называли Уральскими горами. Владимир Петрович водил подушечкой указательного пальца по складке, чувствуя легкую пыль и хрупкость столетия. Его город не значился ни на одной карте. Не потому что был секретным – нет. Просто все карты, абсолютно все, стали ложью.

Двести лет назад, после Третьей мировой, их перепечатали на глянцевых станках, перекрасили в жизнеутверждающие зелёные и золотые тона, переврали с таким усердием, что от истины не осталось и атома. Теперь на них Россия была единым, сияющим континентом, упитанным и самодовольным. А за Уралом начиналась пустота, залитая на картах ядовито-розовым – цветом повышенной радиации и морали, опустившейся ниже нуля. В школах учили, что там даже трава растёт в обратную сторону, корнями к солнцу. А Европу аккуратно залили лазурью и подписали каллиграфическим почерком: «Верхнее и Нижнее Белорусские моря». Океаны высохли, континенты сползли и спелись, как воск под беспощадным пламенем, оставив после себя только эту удобную, комфортную ложь.

А Россия – выжила. Не просто выжила, отгородившись от хаоса. Она превратилась в империю скидок и лозунгов, гибрид казармы и распродажи.

Здесь царил буржуазный коммунизм: все были равны, но некоторые, обладатели блестящих карт «Любимый покупашка», были равнее. Их взгляды скользили по «закрытым полкам» в супермаркете «Родина Плюс», где пахло не цикорием, а настоящим кофе и шоколадом. Магазины работали круглосуточно, под неумолкающий гул вентиляторов, но цены рождались каждое утро в результате священнодействия «народных советов потребления» – Владимир Петрович представлял себе группы сонных граждан перед мониторами, голосующих, сколько сегодня стоит хлеб, гречка и та самая надежда, что продавалась на развес рядом с ванильным сахаром.

На каждом доме, на каждой остановке, наклеенные поверх таких же вчерашних, висели плакаты. Их краски выцветали от дождей, но слова врезались в сознание: «Товарищ, не забудь – скидка начинается с тебя!». Рядом улыбалась зубастая семья с полными сумками. Чуть дальше угрожал чёрно-красный щит: «Купи сегодня – завтра будет дороже, а послезавтра – ядерный дождь!». А где-то на уровне сердца, у входа в метро, висел самый пронзительный: «Если ты не веришь в будущее – купи консервы!». Владимир Петрович всегда, проходя мимо, касался его пальцем, будто проверяя на прочность.

Весь город жил по расписанию, как гигантский часовой механизм, выточенный из стали, покорности и дешёвой иронии. А Владимир Петрович жил по собственному. Точному, как швейцарские часы, если бы внутри них тикал советский механизм с трещиной на циферблате и пружиной, которая то заводилась до отказа, то замирала на неопределённый срок без видимой причины.

Его утро начиналось с кофе. Но не с простого кофе – с ритуала, отточенного годами до автоматизма, до священнодействия.

Он просыпался ровно в 5:17. Ни один будильник не смел нарушать этот порядок – их у него не было. Просто тело, этот старый, исправный механизм, знало: пора. Глаза открывались сами, веки поднимались будто невидимым крючком, обнажая потёртый ковёр, пятно на потолке, знакомый до каждой трещинки узор. Первые тридцать секунд он лежал неподвижно, прислушиваясь. К гулу в водопроводных трубах. К скрипу старой пружины под матрасом, отзывавшейся на его малейшее движение. К тихому, мерному сопению кошки Муры, свернувшейся калачиком у него в ногах.

Потом он откидывал одеяло, сшитое ещё его матерью, и вставал. Босые, исхлёстанные жизнью ступни касались линолеума – холодного, обжигающе-влажного, как лёд в феврале. Он не морщился, не позволял себе даже вздрогнуть. Привык. Дорога в ванную была коротким путешествием по личному прошлому. Зеркало, покрытое пятнами и с нами, возвращало ему его же лицо. Он поворачивал кран, и тот, прежде чем подать струю, с хрипом выплёвывал несколько ржавых капель. Вода в умывальнике была всегда, даже когда кран был перекрыт, – монотонная, вечная капель, отбивающая секунды. Он умывался медленно, вдумчиво, будто каждое движение было частью некоего таинства. Холодная вода стекала по щекам, шее, затекала за воротник ночнушки, и в голове, сквозь шум в ушах, проносилась привычная мысль: «Если бы я был моложе… я бы уехал. Куда-нибудь, где не пахнет плесенью и не торгуют надеждой по скидке».

Но он не был моложе. Возраст был не цифрой, а физическим ощущением – тяжестью в костях, одышкой на лестнице, этим холодом линолеума. И он не уезжал. Куда, собственно?

На кухне, на единственном свободном углу стола, стояла Она. Кофеварка. Не аппарат, а ветеран труда, поцарапанная, с облупившейся до ржавчины эмалью, с ручкой, которую он чинил трижды – сначала алюминиевой проволокой, потом синей изолентой, а теперь – куском медной жилы от старого провода, торчавшим, словно обнажённый нерв. Он брал пакет с надписью «Кофе №7. Для особо стойких» и насыпал в фильтр молотый порошок, больше похожий на пыль. Пахло это не кофе, а жжёным цикорием, подгоревшим ячменём и чем-то ещё, неуловимо химическим. По слухам, эта добавка раньше шла на корм кроликам, но Владимир Петрович предпочитал не думать об этом.

Но когда он спичкой, с треском, чиркая о коробок, зажигал газ, и синий огонь лизал дно кофеварки, начиналось волшебство. Сначала тихое потрескивание, потом глухое бульканье, и, наконец, пар, густой, ароматный, поднимался к потолку, размывая очертания люстры. И в этот миг, закрыв глаза, можно было уловить запах… почти что надежды. Почти.

Пока варился кофе, он подходил к окну, прикладывал ладонь к холодному стеклу. За ним разворачивалось серое утро. Серые панельные дома стояли частоколом, в них мигали редкие жёлтые квадраты окон. Внизу, как муравьи, спешили на работу прохожие, подняв воротники, уткнувшись в телефоны. Никто не смотрел вверх. Никто не видел, что сегодня облака, разорванные ветром, сложились в подобие лиц – скорбных, безразличных, удивлённых.

«Новая кофеварка», – думал он, глядя на запотевшее стекло, за которым копился его собственный пар. – «С таймером, чтобы просыпаться под её бурлящую песнь. С капучинатором, чтобы взбивать пену из этого пойла. С голосовым помощником…». Он фыркнул. Говорят, эти умные машины могут предсказывать погоду. Может, его будущая кофеварка, вместо «доброго утра», сиплым электронным голосом скажет: «Сегодня не твой день, Владимир Петрович. Останься дома. Запри дверь. Пусть этот мир подождёт».

Он называл свои сбережения «меценаторством». Благотворительность – когда отдаёшь. Меценаторство – когда берёшь, но делаешь вид, что отдаёшь. И делает это так убедительно, что даже налоговая поверила. Дважды.

Но каждый раз, когда сумма почти сходилась – случалось несчастье. То кошка сломала лапу и нужна была операция. То соседский подвал затопило, и пришлось помогать с откачкой. То просто… день был плохой, и он тратил всё на бутылку дешёвого вина, чтобы не слышать тишину.

А кофеварка оставалась мечтой.

Но мечта – это не то, что можно купить. Это то, что держит тебя на плаву, когда мир пахнет плесенью и влажной землёй.

После кофе – работа.

Владимир Петрович был мерчендайзером с двадцатилетним стажем. Он не расставлял товар – он читал полки. Каждая банка с огурцами, каждый пакет гречки имели свой голос и своё место. Он знал, что если поставить макароны на уровень глаз, продажи взлетают на 17% – ровно настолько, насколько люди не любят нагибаться. А если подсунуть рядом соус – уже на 34%. На столько же они не любят думать.

Он знал, что люди покупают не то, что нужно, а то, что кажется нужным.

Поэтому он и не любил свою работу. Но терпел. Стабильность – топливо для настоящей миссии.

– Владимир Петрович! – голос, способный разбудить мёртвых. Даже тех, кто очень старался не просыпаться. – Вы опять забыли про акцию на макароны!

Он не ответил сразу. Стоял у полки с крупами, прищурившись. Что-то было не так. Один из пакетов… казалось, не отбрасывал тени. Или отбрасывал – но слишком поздно, с опозданием в полсекунды, будто свет до него добирался с трудом.

Он медленно моргнул, ощущая, как веки, грубые на ощупь, на мгновение скрывают от него полку. Когда он вновь открыл глаза, тень лежала на своём месте, как ни в чём не бывало. Слишком уж вовремя.

«Игра света», – подумал он. Но пальцы сами потянулись к пакету. Он взял его. Бумага шуршала под его пальцами иначе, слишком шелковисто. Он поднёс его к лицу, втягивая воздух носом. Да, запах. Слишком сладкий, приторный, как запах гниющих под солнцем фруктов. Внутри явно была не гречка, а что-то, что медленно разлагалось под маской сахарной пудры.

– Марина Вальдемаровна, – сказал он, не оборачиваясь, – я не забыл. Я просто считаю, что акции – это зло. Люди должны покупать то, что им нужно, а не то, что им навязывают.

– Вы опять философствуете! – фыркнула она, но уже смягчённо.

– Это не философия. Это экономика с этикой.

Она махнула рукой и ушла, бормоча что-то про «безумного старика», но в её голосе не было злобы – только усталая привязанность.

Он остался один. Положил пакет на место. Но рука дрожала.

«Ты снова это чувствуешь», – прошептал внутренний голос. – «Ты не сошёл с ума. Просто мир – не такой, каким кажется».

Вечером начиналась охота.

Владимир Петрович не знал, откуда взялась эта одержимость. Может, из детства – из «Дракулы», прочитанного с фонариком под одеялом, пока за окном шёл кислотный дождь. Может, после того, как сосед пропал, оставив на кухне тапок и записку: «Простите, уехал в Европу». (Государственная пропаганда утверждала, что за границей – только пустота и смерть. Но иногда находились те, кто всё равно уезжал. Их больше не видели. Ни тел, ни писем. Только слухи: «Говорят, в Европе теперь море из крови…»)

А может, просто потому, что в этом мире кто-то должен был держать порядок. И если не он – то кто? Налоговая инспекция? Совет потребления? Те, кто верит, что «скидка – путь к спасению»?

Его квартира напоминала музей паранойи. Стены увешаны картами – не теми, что в школах, а старыми, из библиотеки, где ещё хранятся книги, напечатанные до войны. На них – границы, которые больше не существуют, города, ставшие морем, дороги, ведущие в никуда.

Полки ломились от томов по фольклору, алхимии, демонологии. В углу стоял самодельный детектор нечисти – жутковатая штуковина из старого радиоприёмника, медной проволоки, куска чеснока и лампочки от фонарика. Он молчал почти всегда. Но Владимир Петрович верил: рано или поздно он заговорит.

Иногда ночью ему снилось: он маленький, стоит в подвале, а перед ним – человек без отражения. Тот улыбается и говорит: «Ты будешь помнить, когда придет время». Просыпается в холодном поту. Кошки жмутся к нему, как будто чувствуют – что-то не так с миром. С ним.

– Сегодня я тебя найду, – бормотал он, прочёсывая заброшенный парк на окраине.

Парк был мёртв. Деревья – как скелеты, скамейки – в плесени. Но именно здесь, по слухам, исчез последний человек.

Владимир Петрович шёл медленно, прислушиваясь. Его глаза, привыкшие к темноте, ловили малейшее движение. Он знал: вампиры не прячутся в гробах. Они живут в офисах, едят веганские бургеры и платят налоги. Но рано или поздно выдают себя. Взглядом. Или тем, как пьют кофе – без сахара, но с кровью в сливках.

Детектор молчал. Два часа, промокшие ноги и ноль результата.

«Может,они все вымерли? Или просто стали умнее?» – с горечью подумал он.

Затем он шёл к метро. Там, в тени рекламного щита «Скидки до 70% – пока вы ещё человек!», садился на корточки, ставил картонку «Помогите бедному старику» и начинал просить.

Каждая минута, проведенная на корточках у стены, жгла его изнутри. Он чувствовал на себе взгляды – одни скользили мимо, пустые, другие задерживались, наполненные едкой жалостью, третьи – колючим подозрением. Но хуже всего было молчаливое презрение, которое он читал в сжатых губах спешащих мимо людей. Оно обжигало сильнее февральского ветра. Он ненавидел это: быть объектом, пятном на фоне блестящей рекламы. Но терпел. Каждая монета, падавшая в шапку с глухим стуком, была шагом к новой кофеварке. А кофеварка – к новому началу. Хотя это «начало» длилось уже несколько лет.

– Молодой человек, есть мелочь? – спрашивал он парня в косухе.

– Угу, – тот буркнул, роняя в шапку пару монет.

– Спасибо, – говорил Владимир Петрович. А внутри кипел. Он ненавидел просить. Ненавидел быть зависимым. Но знал: это временно. Вот только «временно» затянулось.

Ночью он возвращался домой. В маленькую, тесную двухкомнатную квартиру-нору. В углу – старый диван. Вокруг – семь кошек и три собаки, которых он подобрал. Он ненавидел животных. По крайней мере, так говорил. Но каждый раз, видя на улице щенка или котёнка, не мог пройти мимо.

– Ну зачем ты опять это сделал? – ворчал он, глядя на новую кошку у себя на коленях. – Ты же меня разоряешь! На эти деньги можно было купить полкофеварки!

Но кошка мурлыкала, уткнувшись мордочкой в его поношенную жилетку. И в этом мурлыканье было что-то, от чего он таял, как лёд под весенним солнцем.

Он почесал её за ухом. Пальцы коснулись тёплой шерсти, и вдруг – вспомнил мать. Она тоже так мурлыкала, когда гладила кошек. Говорила: «Они не просят много. Только чтобы их любили».

– Ладно, оставайся, – бормотал он. – Но помни – ты у меня на птичьих правах.

Он знал, что завтра всё повторится. Работа, охота, милостыня, животные. Но не жаловался. Это была его жизнь.

А вампиры?..

Может, их и нет.

Может,это просто голос в его голове, оставшийся от детства, от той ночи в подвале, от чего-то, что он не помнит, но чувствует.

Глава 2

Я был прав.

После особенно удачного дня попрошайничества Владимир Петрович вернулся домой с лёгким, почти праздничным чувством удовлетворения, которое теплилось в груди, словно последний лучик заходящего солнца. Кто-то – может, прохожий с добрым сердцем, а может, просто пьяный – бросил ему целую тысячу рублей. Редкая удача!

Он долго стоял у подъезда, пересчитывая хрустящую купюру трижды, будто боялся, что она исчезнет, если отвести взгляд. Пальцы дрожали – не от осеннего холода, а от странного, почти детского волнения, сжимающего горло. «Тысяча. Целая тысяча. За пять минут. Без унижения. Без „у меня нет сдачи“».

Он даже позволил себе бутылку дешёвого вина – тёмного, кисловатого, но настоящего – чтобы отметить этот маленький триумф. Не для опьянения. Просто чтобы почувствовать тепло в желудке и мысленно произнести: «Я ещё могу позволить себе роскошь».

Едва скрипнул ключ в замке и он переступил пород, его встретил настоящий хор: кошачье мяуканье, собачий лай, шуршание десятков лап по потёртому линолеуму. Кошки и собаки, как по команде, выстроились у порога – хвосты дрожали, глаза горели, усы подрагивали. Маленькая армия, требующая своей доли внимания, еды и тепла.

– Опять вы! – проворчал он, швыряя в сторону кошек пакет с дешёвым кормом, который те тут же принялись рвать когтями. – Едите мои деньги, паразиты! Сколько можно? Я же не Рокфеллер, чтобы вас всех кормить!

Но кошкам было плевать на его жалобы. Они терлись о его поношенные брюки, вспрыгивали на колени, мяукали жалобно и настойчиво, смотрели на него большими, влажными глазами. Собаки, в свою очередь, виляли хвостами так, будто их хребты вот-вот отвалятся, и с надеждой поглядывали на поводки, висящие у двери.

Владимир Петрович вздохнул – глубоко, с досадой, но без злобы – и начал раздавать корм по мискам, приговаривая хриплым голосом:

– Вот умру, а вы даже на могилу не придёте. Хотя нет… придёте. Потому что я завещаю всё своё состояние на ваш корм. А вы будете есть его прямо на моих костях. Вот тогда поймёте, какого человека потеряли.

Он говорил это с привычной долей сарказма, но в груди щемило. Он знал – никогда не бросит их. Они были его семьёй. Пусть он и не признавался в этом даже самому себе.

Когда последняя миска была опустошена, он тяжело опустился на край продавленного дивана, вытащил из кармана ту самую тысячерублёвую купюру и положил её на ладонь. Свет лампы с абажуром, засиженным мухами, отражался в её глянце. «Полкофеварки», – подумал он. «Может, даже треть. Если повезёт с распродажей».

Но вместо того чтобы спрятать деньги, он потянулся к потрёпанному блокноту, лежавшему под подушкой, – тому, что служил ему «охотничьим журналом». На последней странице желтела вырезка из газеты: «Третий молодой человек пропал за месяц. Все – с бледной кожей и странными отметинами на шее». Врачи называли это «аллергией» или «подростковыми играми».

Он провёл мозолистым пальцем по фотографии пропавшего. Парень, лет двадцати, с улыбкой до ушей и глазами, полными будущего. «Ты не играл», – прошептал Владимир Петрович. – «Ты знал. И поэтому ушёл».

Он закрыл блокнот с глухим шлепком. Встал, кости затрещали. Подошёл к старому шкафу и вытащил оттуда потрёпанный кожаный чемоданчик – тот, что всегда стоял у двери, как верный пёс.

Внутри, на бархатной подкладке, выцветшей от времени, лежали деревянные колышки, острые и гладкие от частого использования; пучок чеснока, уже подсохший, но всё ещё пахнущий резко и живо; бутылка святой воды с потрескавшейся этикеткой; и самодельные амулеты – кривые, но прочные, вырезанные по старым книгам, которые он берёг, как святыню.

Он провёл пальцем по заострённому кончику колышка. Сколько раз он вынимал тебя, надеясь… И каждый раз – пустота. Тени, сквозняки, крысы. А ты всё равно веришь. Дурак.

Но рука не дрожала. Потому что сегодня – сегодня что-то изменилось.

Он натянул свой старый кожаный плащ – тот самый, что, по его мнению, придавал ему сходство с охотником на нечисть из старых фильмов ужасов. Поправил воротник и вышел на улицу.

Ночь была тёмной, как смоль. Воздух – прохладный, с лёгким запахом сырости и осеннего листа. Город затих: фонари мерцали, машины проезжали редко, а прохожие спешили мимо, не замечая странного мужчину с чемоданчиком в руке.

«Ты идиот», – шептал внутренний голос. – «Ты потратишь ночь, простудишься, завтра Марина Вальдемаровна опять будет орать про макароны, а ты будешь думать: „А вдруг?“ Всё та же песня. Только ты всё ещё поёшь её».

Но ноги несли его вперёд. Потому что если это не реально – тогда зачем жить?

Владимир Петрович направился в район, где последний раз видели пропавшего. Это был заброшенный квартал на окраине – дома с выбитыми окнами, облупившейся штукатуркой и покосившимися заборами. Улицы освещались лишь редкими фонарями, да и те мигали, будто боялись смотреть в темноту.

Он шёл медленно, ступая осторожно, чтобы не хрустнуть под ногами стеклом или сухой веткой. Глаза уже привыкли к темноте, и каждая тень казалась живой. Он знал: вампиры любят такие места – забытые, пустые, где никто не услышит крика.

– Ну где же ты? – бормотал он себе под нос, сжимая ручку чемоданчика до побеления костяшек. – Неужели опять промах?

Вдруг – шорох. Тихий, почти неуловимый, но резкий, как скрежет ногтя по стеклу.

Его рука мгновенно метнулась к застёжкам чемоданчика. Пальцы нащупали знакомую гладкость деревянного колышка. Сердце заколотилось – глухо, тяжело, как будто пыталось вырваться из груди.

Шорох повторился. Ближе.

Из-за угла выдвинулась тень – длинная, извивающаяся, будто живая.

– Кто здесь? – крикнул он, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал твёрже.

Из тени вышел человек. Молодой парень в кожаной куртке, с длинными, растрёпанными волосами и лицом, белым, как мел. Он улыбался – но улыбка была странной, натянутой, почти механической. А глаза… глаза блестели в темноте, как у кошки.

– Привет, старик, – сказал парень, голос его звучал мягко, но с металлическим оттенком. – Что ты тут делаешь в такое время?

Владимир Петрович насторожился. В груди сжалось что-то холодное. Парень выглядел… неправильно. Слишком бледный. Слишком тихий. Слишком… голодный.

«Нет. Не может быть. Это просто… подросток. Наркоман. Косплейщик. Всё, что угодно, только не…»

– Я… гуляю, – ответил он, сжимая колышек так, что костяшки побелели. – А ты?

– Я тоже гуляю, – парень сделал шаг вперёд, плавный, почти змеиный. – Может, составишь мне компанию?

По спине Владимира Петровича пробежал холодок. Он знал: вампиры умеют быть обаятельными. Они заманивают. Убаюкивают. А потом – раз – и нет тебя.

«Ты мечтал об этом всю жизнь. И вот он перед тобой. А ты – дрожишь, как школьник. Потому что подсознание шепчет: „Это невозможно“. Но глаза видят. И сердце знает».

– Нет, спасибо, – сказал он, делая шаг назад, к ближайшему фонарю. – У меня дела.

Парень засмеялся. Смех был странным – звонким, но пустым, как эхо в пустом колодце.

– Ну что ж, как знаешь, – протянул он, и в его голосе вдруг прозвучала стальная угроза. – Но знаешь, старик… ты выглядишь… аппетитно.

В этот момент всё стало ясно.

Он.Это он. Настоящий. Не миф. Не галлюцинация. Он существует.

Мир как будто накренился. В ушах зазвенело. Руки задрожали – не от страха, а от огромного, всепоглощающего облегчения.

«Я не сошёл с ума. Я был прав. Все эти годы – я был прав!»

Владимир Петрович бросил чемоданчик на землю, выхватил бутылку со святой водой и, не раздумывая, брызнул вперёд широким веером брызг.

– Не подходи!

Вампир зашипел – резко, яростно, как кошка, увидевшая огонь. Его лицо исказилось, глаза вспыхнули алым, а изо рта блеснули клыки, длинные и острые, как иглы.

– Ты пожалеешь об этом, старик! – прошипел он и растворился в темноте, будто его и не было.

Владимир Петрович стоял, тяжело дыша, опираясь рукой о холодную стену. Руки дрожали, ноги ныли от напряжения, но в груди разливалось странное, тёплое чувство – удовлетворение. Он был прав. Вампиры существуют. И один из них только что стоял перед ним.

Он не пошёл домой сразу.

Он сел на обломок кирпичной стены,достал из кармана помятую сигарету (хотя не курил уже десять лет, но зачем-то носил их с собой всё это время), закурил и смотрел, как дым поднимается в чёрное небо, растворяясь в нем.

«Он вернётся», – думал он. – «Они всегда возвращаются. А я… я теперь знаю: я не одинок в своей вере. Мир не такой, каким кажется. И моя жизнь… моя жизнь имела смысл».

Только через час он встал, кости с хрустом протестовали, собрал чемоданчик и пошёл домой.

Но не просто пошёл.

Он готовился.

Колышки – заточил до игольной остроты на старом точильном камне.

Чеснок— заменил на свежий, купленный у бабки на рынке («с молитвой и без ГМО»).

Святую воду— долил из запасной бутылки, освящённой ещё в прошлом году, когда он случайно попал в церковь во время дождя.

Амулеты— переплёл заново, добавив нити красного шёлка и каплю собственной крови. «Пусть знает – я не шучу».

Потом достал засаленную карту города. Отметил место встречи жирным крестиком. Провёл линии возможных путей отступления и нападения.

«Он оценил меня. Значит, вернётся. Не сегодня – так завтра. А я… я встречу его не с бутылкой воды, а с планом».

Когда часы показали два ночи, он снова вышел на улицу.

Ночь была холодной и безлунной. Улицы города, обычно оживлённые даже в поздний час, сегодня казались пустынными. Фонари мигали, словно не решаясь осветить тёмные переулки, где тени двигались сами по себе. Его ботинки скрипели по асфальту, но шаг был твёрдым. В руках – чемоданчик, теперь тяжелее, плотнее, живой.

Он шёл в тот же квартал. Туда, где вампир исчез.

«Если ты вернёшься – я буду ждать. Если не вернёшься – я найду тебя».

Город затих. Даже ветер замер.

И вдруг – звук. Не шорох. Не скрип. А шипение, смешанное со смехом. Низкое, зловещее, будто из-под земли.

Владимир Петрович остановился. Медленно обернулся.

Из тени выплыл тот же самый парень. В той же кожаной куртке, с теми же растрёпанными волосами и лицом, белым, как мел. Только теперь его улыбка была шире, а глаза горели холодным, нечеловеческим светом.

– Наконец-то, – прошипел он. – Я ждал тебя, охотник.

Владимир Петрович почувствовал, как по спине пробежал холодок. Но он не дрогнул. Вместо этого ухмыльнулся и достал из чемоданчика деревянный колышек, привычно крутя его в пальцах.

– А я тебя, кровосос, – бодро ответил он. – Только давай без лишних слов. У меня дома семь кошек и три собаки ждут. Им корм давать надо. А ты, как я понимаю, не из тех, кто любит долгие разговоры.

Вампир засмеялся. Его смех был странным, словно эхо из глубины пещеры.

– Ты думаешь, что сможешь меня остановить? – спросил он, делая шаг вперёд. Его движения были плавными, почти гипнотическими. – Я бессмертен!

– Бессмертен? – усмехнулся Владимир Петрович, не отступая ни на шаг. – А налоги платишь? А коммуналку? Вот то-то же. Бессмертие – это, конечно, здорово, но попробуй объясни в ЖЭКе, почему ты уже триста лет не платишь за квартиру.

Вампир замер. На миг в его глазах мелькнула растерянность. Потом – чистая, нефильтрованная ярость.

Он бросился вперёд с нечеловеческой скоростью. Когтистые пальцы метнулись к горлу старика.

Но Владимир Петрович был готов.

Он резко отпрыгнул в сторону, уходя из под удара, и одновременно бросил в лицо вампиру горсть свежего чеснока. Тот зашипел, отпрянул – и в этот момент охотник выхватил второй колышек.

– Не так быстро, дружок! – крикнул он. – Давай по правилам!

Битва была короткой, но яростной. Вампир, несмотря на силу и скорость, явно недооценил «пожилого мерчендайзера». Владимир Петрович двигался с ловкостью, выработанной годами ухода за полками и уклонения от Марины Вальдемаровны. Он уворачивался, подставлял амулеты, брызгал святой водой – не для убийства, а чтобы сбить ритм, найти брешь.

– Ты думаешь, что сможешь победить меня? – шипел вампир, пытаясь схватить его. – Я пережил века! Я видел, как рождались и умирали целые империи!

– А я видел, как в нашем супермаркете меняли ассортимент колбасы, – парировал Владимир Петрович, уворачиваясь от очередного удара. – И знаешь что? Это было куда страшнее.

И тогда наступил тот самый момент.

Вампир, разъярённый насмешками, сделал резкий, неосторожный выпад вперёд, на мгновение оголив грудь.

Владимир Петрович не раздумывал. Собрав всю силу, вложив в удар вес всего тела и груз всех прожитых лет, он вонзил колышек точно в сердце.

Вампир замер. Глаза расширились от шока и неверия. Изо рта вырвался хрип, больше похожий на шелест сухих листьев.

Его тело начало рассыпаться – сначала пальцы, потом лицо, потом всё целиком – в серый пепел, который тут же подхватило и развеяло ночной прохладой.

Тишина. Лишь отдалённый гул города нарушал её.

– Вот и всё, – сказал Владимир Петрович, вытирая пот со лба тыльной стороной руки. – Один клиент закрыт.

Он посмотрел на пустое место, где только что стоял вампир, и вздохнул. Несмотря на победу, в груди осталась странная пустота.

«Сколько их ещё? Сколько тварей прячется в тенях этого города?»

Но тут же усмехнулся, поправил плащ.

«Пусть прячутся. Я их найду».

Он поднял чемоданчик, теперь легче на один колышек, и медленно, устало, но с прямой спиной пошёл домой. Его ждали кошки и собаки, которые, как всегда, требовали внимания и еды. Но сегодня он чувствовал себя иначе.

Сегодня он не был мерчендайзером, попрошайкой, меценатом.

Сегодня он был охотником. И это было настоящее.

– Ну что, – сказал он, открывая дверь в свою квартиру, где пахло кормом, верностью и домом. – Кто тут голодный?

Кошки и собаки встретили его радостным мяуканьем и лаем. Владимир Петрович улыбнулся. В конце концов, у него была своя маленькая армия, которая всегда ждала его дома.

Глава 3

Поцелуй с расчетам.

Город после полуночи становился другим. Не просто тише – голоднее. Воздух густел, наполняясь невысказанными желаниями и тёмными договорённостями. Фонари мигали, как уставшие веки, а тени под ногами казались живыми, липкими, будто ждали, когда можно будет потянуться и схватить за лодыжку. Владимир Петрович знал это чувство. Оно не пугало его – оно будило что-то древнее, почти забытое в глубине его существа.

Он шёл не по улицам, а по трещинам между реальностями, его стоптанные ботинки мерно отбивали ритм по мокрому асфальту. Слухи вели его к «Красному маяку» – не клубу, а скорее руине, где когда-то играли джаз, а теперь, по слухам, собирались те, кто предпочитал музыку тишины и вкус… не совсем человеческий.

Он не верил в вампиров-аристократов из старых фильмов. Но верил в паразитов. А паразиты, как известно, всегда находят тёплые норы. Его пальцы сами собой нащупали в кармане плаща гладкий деревянный колышек, привычное движение, успокаивающее нервы.

Подходя к зданию, он остановился в тени разбитого фонарного столба. Сердце стучало ровно, но в висках отдавался знакомый напряжённый звон. «Не вмешивайся без причины», – шепнул внутренний голос. – «Ты не полиция. Ты не герой. Ты просто старик с кофеваркой в мечтах».

Но ноги уже несли его в обход, будто повинуясь чужой воле. Он обошёл здание, прижимаясь к шершавым, облупленным стенам, как тень собственной тени. Задний двор встретил его грудами ржавых бочек и обломков мебели, скелетами былого веселья. И именно там, в этом импровизированном склепе, он увидел их: троих.

Двое – мужчины в дорогих, но поношенных пиджаках, с лицами, бледными до синевы. Они стояли в неестественных позах, выжидающе. Третья – женщина.

Она стояла отдельно, прислонившись к обшарпанной стене, и курила тонкую сигарету. Платье без бретелек обтягивало её тело так, будто было сшито по мерке самой ночи. Волосы – чёрные, гладкие, ниспадали на плечи тяжёлыми, почти жидкими прядями. Лицо – идеальное, но не живое. Слишком гладкое, слишком выверенное. Каждая черта казалась рассчитанной на максимальный эффект.

Её глаза, тёмные и глубокие, были лишены страха или злобы. В них читался лишь холодный, хищный интерес. Такие, как она, не нуждались в насилии. Им хватало взгляда, паузы, намёка.

Один из мужчин что-то пробормотал, склонив голову, и она рассмеялась. Смех был звонким, почти девичьим, но пустым, как эхо в пустом лифте.

Владимир Петрович сразу понял: она не их жертва. Она – их босс. Или, скорее, их клиентка высшего разряда. Он сделал шаг из тени, его ботинки мягко хрустнули по битому стеклу.

– Простите, что вмешиваюсь, – сказал он, и его голос, хриплый от лет и дымного воздуха, прозвучал неожиданно громко в звенящей тишине. – Но, похоже, вы торгуете не тем, чем следует.

Мужчины обернулись рывком. Их лица исказились гримасой ярости, глаза на миг вспыхнули красным, как раскалённые угли. Один из них шагнул вперёд, рука резко потянулась под пиджак.

– Уходи, старик, – прошипел он, обнажая ряд острых зубов. – Это не твоё дело.

Но Владимир Петрович уже действовал. Он не стал тратить время на колышки. Вместо этого его рука плавно скользнула в другой карман и вынырнула, сжимая маленькую стеклянную колбу. Резким, отточенным движением он швырнул её содержимое – маслянистую жидкость с резким запахом – прямо в лицо нападавшему. Тот завыл, нечеловеческим голосом, хватаясь за дымящееся лицо. Второй дилер, не раздумывая, бросился бежать, но споткнулся о ржавую бочку и, не в силах подняться, засеменил прочь на четвереньках, испуская жалкий писк.

– Уходи! – крикнул ему вдогонку Владимир Петрович, и его голос пророкотал, как раскат грома. – И если я тебя ещё раз увижу – следующая колба будет с кислотой!

Дилер исчез в темноте, словно его и не было.

Осталась только она.

Она не двинулась с места, но Владимир увидел, как напряглись мышцы на её шее, как расширились зрачки в её идеальном лице. Дыхание её участилось, приподнимая грудь. Впервые за всё время на её лице появилось настоящее, неконтролируемое чувство – животный страх.

– Пожалуйста… – прошептала она, и её голос, бархатный и глубокий, дрогнул. – Я не делала ничего плохого. Я не убиваю. Я… я просто покупаю. У них. За деньги.

Он медленно подошёл ближе, и она отступила, прижавшись спиной к холодной, шершавой стене. Её грудь вздымалась, губы, алые и влажные, слегка дрожали. Она была ослепительно прекрасна в своей уязвимости, и в этот момент он почувствовал, как что-то внутри него дрогнуло. Не как охотник. Как мужчина.

Он вдруг вспомнил, как в юности стоял у окна общежития и смотрел на девушку с другого двора. Она никогда не знала, что он существует. Но он мечтал, что однажды она обернётся – и улыбнётся ему.

– Кто ты? – спросил он, и в его голосе уже не было прежней угрозы, только усталое любопытство.

– Лидия, – ответила она, и в её глазах, ещё влажных от испуга, мелькнула быстрая, как молния, искра расчёта. Она увидела его взгляд. Увидела, что он смотрит не на вампиршу, а на женщину.

Она медленно выпрямилась, словно сбрасывая с себя шкуру жертвы. Страх исчез, испарился, не оставив и следа. На смену ему пришла мягкая, обволакивающая кокетливость. Она сделала лёгкий шаг вперёд, и теперь уже он почувствовал, как его собственные ноги отступают на шаг.

– Ты… странный, – сказала она, и в её голосе появилась тёплая, бархатистая нотка, обещающая тысячи тайн. – Большинство на твоём месте уже вонзило бы мне в сердце деревяшку. А ты… спрашиваешь имя.

– Может, я просто не люблю спешить, – ответил он, чувствуя, как уши наливаются теплом, а в груди поселяется нелепый, юношеский трепет.

Она улыбнулась. Не той пустой улыбкой, что была раньше. А настоящей. Или очень убедительной подделкой, созданной мастером своего дела.

– Ты мне нравишься, – сказала она и, не дав ему опомниться, поднялась на цыпочки и прикоснулась губами к его губам.

Это был не нежный поцелуй. Это был удар током. Горячий, влажный, полный невысказанных обещаний и смертельной опасности. Он почувствовал на языке вкус ванили, дорогого табака и чего-то металлического – крови? Или просто адреналина, бьющего через край? Его разум кричал: «Она играет!», но тело, старое, одинокое, уже капитулировало.

Когда она отстранилась, в её глазах плясали насмешливые огоньки.

– У тебя есть где жить? – спросила она, и в её голосе снова прозвучала та самая деловая нотка, но теперь приправленная интимностью, будто они были старыми любовниками. – Я… не хочу возвращаться туда.

Он знал, что это ловушка. Знал, что она видит в нём не мужчину, а укрытие, стабильность, возможность перевести дух. Но в её взгляде, в этом поцелуе, в лёгкой дрожи её тонких пальцев, когда она коснулась его щеки, было что-то, что заставило его сердце биться чаще и отчаянней.

Может, это и была игра. Но он вдруг захотел в неё поверить. Сильнее, чем хотел когда-либо чего-либо.

– Есть, – коротко сказал он, и это слово прозвучало как приговор.

Она кивнула, и на её лице снова расцвела та самая, идеальная, выверенная улыбка.

– Тогда веди.

Он повернулся и пошёл, чувствуя тяжесть своего тела и лёгкость в голове. Она последовала за ним, идя так близко, что он чувствовал её дыхание на своей шее, а её парфюм – смесь ночных цветов и холодного камня – плыл за ними шлейфом.

По дороге она не говорила ни слова. Просто шла, и её молчание было красноречивее любых слов. И он знал: она уже всё просчитала. Её мысли были ясны ему, как надписи на ценниках в его супермаркете: «Старик. Одинок. Добр. У него есть квартира. У него есть принципы – значит, легко манипулировать через чувство вины. Выгодно. Очень выгодно».

Но он не хотел этого знать. Не сейчас. Пусть хоть на одну ночь он будет просто мужчиной, которому улыбнулась красивая женщина.

Когда они добрались до его подъезда, он остановился и достал ключи. Металл был холодным, знакомым, единственной опорой в рушащемся мире.

– Готова? – спросил он, поворачивая ключ в скрипучем замке.

Она посмотрела на него, и в её глазах снова мелькнула та искра – на этот раз смешанная с откровенной насмешкой и сладким обещанием.

– Всегда, – прошептала она.

И переступила порог его дома, унося с собой запах ночи и не высказанных угроз.

Глава 4

Вылупление.

Эта ночь была как взрыв в тихом котле. Воздух в спальне казался густым, насыщенным ароматом дорогих духов и чем-то ещё – электрическим, тревожным. Горячая, бессвязная, полная шепота, дрожащих пальцев и странного, почти болезненного облегчения.

Владимир Петрович лежал на спине, прислушиваясь к ровному дыханию Лидии и глядя в потолок, где узоры теней плясали в такт проезжающим за окном машинам. Он впервые за много лет почувствовал себя просто мужчиной которого хотят. Не за кофе, не за монеты в шапку, не за то, что он может дать или спасти. А за него самого.

Так ему казалось.

Он не знал, что страсть может быть такой – не грубой, не торопливой, а томной, как старое вино, которое пьёшь медленно, чтобы не пропустить ни одного оттенка вкуса. Лидия двигалась, как будто знала его тело лучше, чем он сам. Каждое прикосновение – точно в нужное место. Каждый вздох – в нужный момент.

Он повернул голову на подушке, наблюдая, как лунный свет серебрит контур её плеча. Он думал: «Вот оно. Любовь. Или хотя бы её тень. А может, и не тень – настоящее, живое, трепетное».

Он позволил себе поверить.

Впервые за долгие годы позволил себе быть слабым.

Пусть даже на одну ночь.

Но утро не началось с кофе.

Утро началось с холода.

Он проснулся от того, что постель стала чужой. Простыня остыла, а пространство рядом было пустым и холодным. Лидия стояла у окна, одетая в его старую футболку, но даже в ней выглядела так, будто только что сошла с обложки журнала «Элитный вампир». Её волосы были слегка растрёпаны, губы припухли, но в глазах не было ни нежности, ни благодарности. Только холодный расчёт.

– Эти звери, – сказала она, не оборачиваясь, глядя на пустынную улицу, – они должны исчезнуть. Сегодня. Сейчас.

– Какие звери? – переспросил он, с трудом отрывая голову от подушки, всё ещё оглушённый сном и воспоминаниями ночи.

– Твои кошки. Собаки. Вся эта вонючая свора. Я не живу в зоопарке. Выбери: они или я.

Он молчал. В горле пересохло. Он приподнялся на локте, и одеяло сползло с его груди.

Он знал, что должен сказать «они».

Что они— его семья.

Что они— единственное, что не требует от него ничего, кроме хлеба и тепла.

Но он посмотрел на неё – на изгиб её шеи, на то, как свет играет на её коже, – и вспомнил ощущение её пальцев на своей груди, её дыхание в темноте, ту минуту, когда он перестал быть одиноким.

И понял: он не может её потерять.

Не сейчас.

Не после этой ночи.

– Хорошо, – сказал он, и голос его прозвучал хрипло и глухо. – Я избавлюсь от них.

Она кивнула, как будто это было само собой разумеющееся, и вышла из комнаты, не удостоив его больше взглядом. Как будто он только что не предал тех, кто верил в него безоговорочно.

Он отвёл их в приют. Семь кошек и три собаки. День был серым и безветренным.

Они шли за ним, как всегда, с доверием в глазах. Рыжая кошка с косым глазом даже потёрлась о его ногу, будто спрашивая: «Ты куда?»

Он не смотрел им в глаза. Не мог. Его пальцы сжали поводки так, что костяшки побелели.

Просто отдал поводки усталой женщине за стойкой в приюте, бросил мешок с кормом и ушёл, не оглядываясь, тяжело ступая по щербатому асфальту.

Только когда за спиной затихло мяуканье, он остановился, прислонился к шершавой кирпичной стене и долго стоял, глядя в пустоту, пока прохожие обходили его стороной.

В груди было пусто.

Холодно.

Как будто вынули что-то важное и не вернули.

Он купил бутылку дешёвого вина в ближайшем ларьке – не для праздника, а чтобы заглушить тишину, которая теперь заполнила квартиру.

Дома налил себе полстакана,но не выпил. Просто держал в руках, чувствуя, как стекло становится тёплым от ладони, и смотрел, как жидкость колышется от его невидимой дрожи.

Лидия заигрывала. Говорила ласково, прикасалась к его руке, шептала комплименты. Но он не чувствовал ничего. Ни желания, ни тепла. Только усталость, оседающую на плечах тяжёлым плащом.

Он молча собрал свой чемоданчик – колышки, чеснок, святую воду, амулеты – и вышел на охоту, хлопнув дверью.

Ночь была тихой. Слишком тихой. Воздух был неподвижен.

Он бродил по улицам, вглядывался в тени подъездов, прислушивался к шорохам в переулках. Но город молчал. Никаких вампиров. Никаких признаков. Только ветер, фонари и его собственное одиночество, которое теперь казалось ещё тяжелее, физически ощутимым.

Когда он вернулся домой, Лидия уже спала. Он тихо прошёл в другую комнату, улёгся на жёсткий диван и долго смотрел в потолок, думая о кошках. О том, как они жмутся к нему по ночам. О том, как одна из них – рыжая, с косым глазом – всегда ложилась ему на грудь, будто знала: именно там у него боль.

Следующее утро началось со скандала.

– Ты меня игнорируешь! – кричала Лидия, стоя посреди кухни в чужом шелковом халате, который явно не принадлежал ему. – Я для тебя что – мебель? Ты даже не спросил, как я спала!

Он молчал, медленно помешивая ложкой остывший кофе. Он знал, что сейчас последует.

– Мне нужен наряд, – сказала она, уже мягче, но с той же стальной ноткой в голосе, подходя ближе. – Новый. На вечер. Ты же хочешь, чтобы я выглядела достойно рядом с тобой?

Он кивнул, не глядя на неё. Достал из потайного ящика в комоде толстый конверт – всё, что успел собрать за последние полгода. Всё, что откладывал на кофеварку. Отдал ей без слов, почувствовав, как бумага выскальзывает из его пальцев.

Она улыбнулась. Быстро пересчитала купюры. Поцеловала его в щёку. И ушла, не заметив, как он сел на край кровати и уставился в трещину на паркете.

Возвращаясь с работы, он вдруг остановился посреди тротуара.

Что-то… не так.

Через дорогу, у подъезда старого дома, на подоконнике первого этажа стояла клетка. В ней – хомяк. Маленький, пушистый, с чёрными бусинками-глазами. Окно было приоткрыто, и клетка стояла так, будто её кто-то специально выставил.

Владимир Петрович оглянулся. Никого. Только редкие прохожие и шум машин.

Он перешёл дорогу, подошёл, заглянул внутрь. Хомяк сидел неподвижно, уткнувшись носом в пустую кормушку.

Он аккуратно расстегнул дверцу, вынул тёплого, испуганно дрожащего зверька и положил его во внутренний карман куртки, где тот сразу затих. На опустевшее место в клетке он оставил смятую сторублёвку.

– Я же не вор, – прошептал он себе, отходя от окна. – Я его купил.

Дома он показал Лидии новое приобретение, осторожно достав хомяка из кармана.

Она сначала замерла, рассматривая пушистый комочек. Потом лицо её исказилось от отвращения.

– Это что за гадость?! – взвизгнула она. – Ты серьёзно? Ты выгнал всех зверей, а теперь притащил… это?!

– Он маленький, – робко сказал он, прикрывая ладонью хомяка. – Не шумит. Не пахнет.

– Выкинь его! – закричала она, тыча пальцем в дверь. – И найди нормальную работу! И прекрати эту ерунду с охотой! Ты же не в кино снимаешься!

Он посмотрел на неё. Долго. Молча. Видел разгневанные брови, поджатые губы, гневные искры в глазах.

А потом сказал:

– Нет.

Просто «нет». Без крика. Без дрожи. Просто твёрдо, как гвоздь, вбитый в дерево.

Она фыркнула, развернулась и ушла в спальню, хлопнув дверью так, что задребезжала посуда в серванте.

Он ушёл в другую комнату. Уложил хомяка в коробку из-под обуви, застеленную тряпкой, насыпал туда немного корма из запасов для птиц и сел рядом на пол, прислонившись спиной к стене и глядя в окно на гаснущее небо.

Маленький зверёк начал жевать, и в этом тихом, шелестящем звуке была такая обычная, простая жизнь, что у Владимира Петровича навернулись слёзы. Он не вытер их. Пусть текут по щекам и капают на старый паркет.

Ночью он проснулся от странного ощущения. Пустоты. Давления в ушах.

Он встал, заглянул в спальню – кровать была пуста, одеяло аккуратно заправлено. В шкафу зияли пустые вешалки. На тумбочке не было ни её сережек, ни кремов. Только тонкий, почти неуловимый запах духов, который уже начал выветриваться.

Она исчезла.

Он искал её по всему городу. Заглядывал в подпольные клубы, в заброшенные особняки, в «Красный маяк» – ничего. Словно её и не было. Лишь воспоминания и пустота в груди, которую не мог заполнить даже хомяк.

Прошла неделя. Жизнь вошла в привычное русло: работа, хомяк, одиночество. Владимир Петрович почти смирился. Почти.

Однажды, возвращаясь с работы, он вдруг снова остановился.

Что-то… не так.

Через дорогу шёл человек. Обычный. Лет семидесяти. В поношенной куртке, с потрёпанной фляжкой в руке. Шёл, покачиваясь, явно под хмельком. Не бледный. Не скользящий. Не прячущийся от солнца. Совершенно обычный.

Но Владимир Петрович почувствовал – не глазами, не умом, а где-то глубоко внутри, в костях, в крови – что с ним что-то не так. Лёгкое покалывание в кончиках пальцев, едва уловимое напряжение в воздухе.

Он начал следить.

Человек шёл медленно, останавливался у витрин, пригубливал из фляжки, бормотал себе под нос. Двигался к окраине города, туда, где дома редели, а асфальт переходил в гравий. Наконец, он свернул в грязный переулок и зашёл в гараж с облупившейся вывеской «Автосервис „Ржавый гаечный ключ“».

Дверь осталась приоткрытой, и из щели лился тёплый свет.

Владимир Петрович постоял секунду, сжимая ручку своего чемоданчика. Потом шагнул внутрь.

Гараж был тёплым, пах маслом, металлом и старым чаем. Человек стоял у небольшой плитки, на которой кипел закопчённый чайник. Он не обернулся. Просто достал две жестяные кружки, поставил их на заляпанный маслом стол и сказал, не повышая голоса:

– Ну что, охотник? Значит, начал чувствовать нас. Мы тебя тоже. Заходи, садись. Чай будешь?

Владимир Петрович опешил, застыв на пороге.

– Ты… вампир?

– Да, – ответил тот, наконец поворачиваясь. Лицо у него было морщинистое, глаза – уставшие, но живые. – Только не такой, как ты привык. Я не бледный. Не боюсь солнца. Пью водку, а не кровь. Потому что ни разу в жизни не пил человеческой крови. Хотя живу уже тысячу лет.

Он указал на промасленный табурет.

– Садись. Посмотри вокруг. Я просто автомеханик. Убьёшь меня?

– Нет, – твёрдо сказал Владимир Петрович, делая шаг вперёд. – Я не убиваю тех, кто не приносит вред людям.

– Вот и умница, – усмехнулся старик, наливая в кружки густой, тёмный чай. – А теперь слушай. Обычно такие, как ты, рождаются раз в сто лет. Живут как обычные люди – работают, пьют кофе, заводят кошек. А потом – хоп! – и вылупляются. Силы пробуждаются. Чувствительность к теням, к нечисти… Вот и ты вылупился. И мы все это почувствовали. Даже Лидия.

– Ты знаешь Лидию? – Владимир Петрович невольно сжал кружку.

– Я много чего знаю. Не удивляйся. Она сначала решила воспользоваться тобой – как всегда. Но когда поняла, что её гипноз на тебя почти не действует… что ты сопротивляешься… и с каждым днём становишься сильнее – решила исчезнуть. Умная женщина. Инстинкт самосохранения у неё развит лучше, чем у большинства людей.

– Она… с кем-то другим?

– С оборотнем, – спокойно сказал старик, отпивая чай.

– С… с оборотнем?! – Владимир Петрович чуть не подавился. – Они что, тоже существуют?

– То, что вампиры существуют – это норма, – усмехнулся старик, ставя кружку на стол. – А оборотни – сказка? Ну-ну.

– Я как-то не думал об этом… Ладно. Значит, теперь начну охоту и на оборотней.

Старик расхохотался – громко, искренне, с хрипотцой, откинув голову назад.

– Да они всегда на вашей стороне были! От тебя, между прочим, одним несёт за версту.

– Да нет, это кошки и собаки… Хотя я всё стирал. У меня сейчас только хомяк.

– Хомяк?! – старик чуть не выронил кружку. – Ты серьёзно?

Он принюхался, прищурился, потом медленно покачал головой.

– Слушай… Ты никогда не задумывался, почему ты не общаешься ни с кем из людей?

– С чего это? У меня есть друг Димка. Мы по выходным всегда с ним квасим. Больше мне никто и не нужен.

– Думаю, люди тебя тоже не переносят – где-то на подсознании. А вот нечисть всякая… тянется. Так же, как и ты к нам. Так что подумай про своего друга Димку. Уж больно от тебя оборотнем несёт. Я этот запах не с чем не перепутаю – ещё с девяностых.

Владимир Петрович замер. Кружка в его руке вдруг показалась очень тяжёлой.

– Ты хочешь сказать, что Димка…

Он вспомнил. Димка – всегда весёлый, всегда молодой, несмотря на возраст. И нога… да, нога у него 32-го размера! Всё сходится!

– А нога-то тут причём? – удивился старик, подняв бровь.

– Ну как же?! Это же логично!

Наступила неловкая пауза. В гараже было слышно, как потрескивает плитка.

Старик смотрел на него с лёгким недоумением, будто пытался понять: это гений или просто чудак?

А Владимир Петрович сидел, держа в руках кружку с недопитым чаем, и впервые за долгое время чувствовал, что мир не только полон тьмы и обмана – но и странных, неожиданных связей. И, возможно, он не так одинок, как думал.

– Ладно, – сказал он, вставая и ставя кружку на стол. – Спасибо за чай. И за… правду.

– Всегда пожалуйста, охотник, – кивнул старик. – А теперь иди. У тебя ещё много дел. И, может быть… не спеши убивать всех подряд. Иногда даже нечисть заслуживает шанса.

Владимир Петрович вышел на улицу. Ветер трепал его куртку и забирался под воротник. Он глубоко вдохнул. Воздух пах осенью, машинным маслом и чем-то новым – чем-то, что он ещё не мог назвать, но что отдалённо напоминало надежду.

Глава 5

Ты оборотень?

Владимир Петрович не пошёл к Дмитрию ни в тот день, ни на следующий, ни даже в эти выходные. Не потому что боялся или сомневался – просто не мог. Внутри него рушилось всё: представления о мире, о дружбе, о том, где проходят границы между своими и чужими. Эти трещины расходились по самой основе его бытия, и каждая напоминала о словах старого вампира Игоря Адамовича.

Они сдружились за последнюю неделю настолько, что после работы Владимир Петрович регулярно заходил в его гараж. Сидели там до глубоких сумерек, пили чай из железных кружек и говорили о вещах, о которых не пишут даже в сказках.

– Ты думаешь, он знает, что ты теперь охотник? – спросил однажды Игорь Адамович, его длинные пальцы аккуратно подкладывали в заварочный чайник щепотку сушёной мяты.

– Не знаю, – ответил Владимир Петрович, отводя взгляд к единственному пыльному окну, за которым уже сгущались фиолетовые сумерки. – Мы с ним… мы с юности. Он – мой единственный друг.

– А ты уверен, что друг не может быть оборотнем?

– А ты уверен, что оборотень не может быть другом?

Старик усмехнулся, и в уголках его глаз собрались лучики морщин, а во взгляде мелькнуло что-то тёплое и почти отеческое.

– Вот и живи теперь с этим вопросом.

И Владимир Петрович жил. Носил этот вопрос в себе, как ношу.

Днём он бродил по городу – уже не как прежде, с пустотой в груди, а как охотник, который только учится видеть. Он прижимал ладонь к шершавым стенам старых домов, ощущая под пальцами холод кирпича и отслоившуюся штукатурку. Прислушивался к шорохам в подворотнях, где ветер гонял обрывки бумаги и сухие листья. Вдыхал воздух на перекрёстках, пытаясь уловить тот единственный запах, что не принадлежал людям.

Иногда ему удавалось.

Он чувствовал – не зрением, не слухом, а чем-то глубже, на уровне инстинкта: тонкой, едва заметной нитью, протянувшейся между ним и теми, кто скрывался в тени. Но стоило ему сделать шаг навстречу – и существо растворялось, словно дым. Они чувствовали его. И боялись.

Он начал тренировать не только восприятие, но и маскировку. Учился сдерживать внутреннее сияние – ту странную, почти магнетическую силу, что теперь жила в нём и пульсировала под кожей. Игорь Адамович показал ему несколько упражнений: особое дыхание, медитацию, даже старинные заклинания-обманки, которые не убивали, но делали охотника «невидимым» для нечисти.

Владимир Петрович сначала лишь скептически хмыкал. Потом начал пробовать. И каждый раз не мог скрыть удивления, когда упражнения срабатывали.

Однажды, гуляя по набережной, он увидел девушку с пуделем на поводке. Собака была маленькой, кудрявой, с не по-собачьи умными глазами. Девушка улыбнулась, когда он вежливо спросил, можно ли погладить её питомца.

– Конечно! Его зовут Артём, – сказала она, и в её голосе звучала та простая, человеческая доброта, которой ему так не хватало в последнее время.

Владимир Петрович присел на корточки, его колени хрустнули. Пудель доверчиво подставил морду, и в этот момент в груди у него что-то дёрнулось – резко, почти больно, будто сердце вспомнило то, что разум пытался забыть.

Он вспомнил свою рыжую кошку с косым глазом, которая ложилась ему на грудь в самые тяжёлые ночи и мурлыканьем отгоняла кошмары. Вспомнил, как отдал её и других питомцев в приют. Как не посмотрел им в глаза в день расставания.

– Спасибо, – сказал он, с усилием поднимаясь. Голос дрогнул. Девушка, кажется, ничего не заметила. А может, просто сделала вид.

Он пошёл прочь. Шаг за шагом – сначала медленно, потом всё быстрее, пока не побежал. Бежал, не чувствуя усталости, к тому самому приюту, куда отвёз своих питомцев.

Но приют был пуст. На табличке висел замок. Все животные – разобраны. Никого не осталось.

Он стоял перед закрытыми воротами, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, и впервые за долгое время почувствовал не пустоту, а ярость. Глухую, беспощадную ярость на самого себя.

«Ты предал их. А теперь хочешь ласки от чужой собаки?»

Тогда он пошёл искать других. Бездомных. Забытых. Но город будто вымер – ни одного котёнка под машиной, ни одной собаки у помойки. Лишь ухоженные, сытые питомцы с блестящими ошейниками.

И тогда, в одном из дворов, он увидел кошку. Чистую, ухоженную, с дорогим ошейником из чёрной кожи. Она сидела на скамейке с невозмутимым видом, как будто ждала кого-то.

Владимир Петрович подошёл, осторожно позвал. Кошка спрыгнула и подошла без тени страха.

Он расстегнул пряжку, снял ошейник и бросил его в урну. Затем подхватил кошку на руки и унёс домой.

– Я не вор, – прошептал он в её мягкую шерсть. – Я спасаю.

В тот же вечер он подобрал ещё двух кошек – одну мяукающую у подъезда, другую, тощую и дрожащую, у магазина. Все они вели себя так, будто знали: их наконец-то ждёт дом. А не холодная улица.

Хомяк в клетке, стоявшей в углу комнаты, фыркнул, будто одобряя происходящее.

В следующие выходные он всё-таки решился.

Дом Дмитрия Козлова стоял на самой окраине, за высоким каменным забором, увенчанным видеокамерами и сигнализацией. Раньше Владимир Петрович думал, что это просто показуха – капитан милиции, живущий как олигарх. Теперь он знал: это не показуха. Это необходимость. Оборотень не может жить в тесной квартире. Ему нужно пространство. Свобода. И возможность бесшумно исчезать, когда приходит время.

Он нажал на кнопку звонка. Через мгновение дверь открыл сам Дмитрий – в бархатном домашнем халате, с бокалом тёмного вина в руке. Увидев друга, он широко улыбнулся, размашисто обнял его крепко, по-мужски, хлопнув по спине.

– Вовка! Давно не виделись! Заходи, я как раз жаркое ставил!

Внутри пахло корицей, дубом от мебели и чем-то ещё – диким, древним, почти звериным. Лидии не было видно. Владимир Петрович облегчённо выдохнул.

Они сели за массивный дубовый стол. Пили вино. Говорили о старом – о том, как их выгнали с первого курса факультета новой географии за то, что устроили «ночную экспедицию» в архив университета в поисках карт сокровищ. Как потом Владимир устроился мерчендайзером, а Димка пошёл в милицию – «чтобы порядок наводить».

Порядок, конечно, наводился не совсем так, как предполагалось уставом: огромный внедорожник ЛИХ-7, часы «Рассвет коммунизма», бассейн с подогревом и постоянные «подарки» от местных бизнесменов говорили сами за себя. Коллеги за глаза звали его «Козёл» – от фамилии конечно, но, как теперь понимал Владимир Петрович, ещё и от природы.

Наступила пауза, комфортная и тихая. Владимир Петрович отставил бокал и посмотрел другу прямо в глаза.

– Дим, ты оборотень?

Дмитрий фыркнул, откинулся на спинку стула, и его грузное тело закачалось от смеха.

– Ага, в погонах! – расхохотался он.

– Я серьёзно спрашиваю.

Смех стих, как по команде. Дмитрий поставил бокал на стол, посмотрел на друга – долго, пристально, изучающе.

– Тогда и ты мне скажи: ты охотник? Я же чувствую.

– А чё ты, как еврей, вопросом на вопрос отвечаешь?

Они молчали секунду, а потом одновременно заржали – громко, искренне, как в те беззаботные институтские годы.

– Димка, ну-ка обернись волком, – сказал Владимир Петрович, всё ещё улыбаясь.

– Не, Вов, это не так работает.

– А, понял! Тебе полнолуние нужно!

– Да нет… просто… я тебя стесняюсь.

Опять раздался их смех. Но теперь в нём звучало явное облегчение и возвратившееся доверие.

Вечер становился всё длиннее. Уже коньяк лился рекой. Признания – тоже.

– Я всегда знал, что ты не обычный, – признался Дмитрий, разглядывая золотистую жидкость в бокале. – Ещё в институте. Ты мог часами сидеть в тишине и слышать то, чего не слышали другие. Я думал – просто интуиция. А оказалось – призвание.

– А ты? Как ты скрывался?

– Проще простого. Люди не верят в оборотней. Даже если видят – списывают на галлюцинации, алкоголь, стресс. А я… я просто жил. Не убивал. Не нападал. Ел мясо? Да, но только купленное. Иногда охотился на лесных зверей – волков, кабанов. На людей – никогда.

– А Лидия?

Дмитрий помрачнел, его пальцы сжали бокал чуть сильнее.

– Она… особенная. Появилась на зачистке клуба. Я тогда вёл дело о наркотрафике. Она стояла у бара, смотрела на меня – и я почувствовал, как будто весь мир замер. Потом понял: это гипноз. Но… не хотел сопротивляться.

– Она тебя использует, Дим.

– Знаю. Но… мне хорошо с ней. Даже если это не любовь.

Владимир Петрович молчал. Он знал, что это ложь. Хорошо – не бывает с обманом.

– Вовчик, – вдруг сказал Дмитрий, наклоняясь ближе, и его голос стал интригующим, – не хочешь на зомби поохотиться?

– Зомби?! – Владимир Петрович чуть не подавился коньяком. – И они существуют?

– Ну да. А что тебя удивляет? Вампиры есть, оборотни есть… Почему зомби не быть?

– Ничего… Теперь уже ничего не удивляет. А где они?

– В заброшенной канализации. Под городом. Там целый лабиринт. Я часто там оттягиваюсь, – усмехнулся Дмитрий, вставая и подходя к массивному оружейному шкафу. – Держи.

Он протянул другу дробовик. Тяжёлый, маслянистый на ощупь, с прицелом и обрезанным стволом.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно.

Канализация оказалась не просто сетью тоннелей – это был целый подземный город. Своды, покрытые склизкой плесенью, ржавые трубы, с которых постоянно капала вода, и вонь – густая, тошнотворная, как будто смерть здесь не просто гость, а постоянная хозяйка.

Владимир Петрович шёл за Дмитрием, чувствуя, как по его спине ползут мурашки от предвкушения. Страха не было. Было странное, почти неестественное спокойствие – будто он наконец-то нашёл своё истинное место.

Первый зомби вывалился из бокового хода – разложившийся, с пустыми глазницами и торчащими сквозь гниющую плоть костями. Владимир Петрович даже не подумал – его тело отреагировало само: он занёс дробовик и со всей силы ударил прикладом по черепу. Тот лопнул с глухим хрустом, как перезрелый арбуз.

Он замер на мгновение, глядя на то, что осталось от существа. Удивлённый собственной силой. Удивлённый тому, как легко и естественно это далось.

– Ого! – восхитился Дмитрий. – Да ты прирождённый!

Они двинулись дальше. Зомби появлялись всё чаще – медленные, но невероятно упорные. Владимир Петрович сначала стрелял, громкие выстрелы оглушали в замкнутом пространстве, потом перешёл на ближний бой: приклад, нож, даже подобранный с пола кирпич. Он крошил черепа, ломал позвоночники, разрывал гнилые тела – и в каждом движении чувствовал, как просыпается что-то древнее, дремавшее в нём годами.

Дмитрий сражался иначе – мощно, зверски. Иногда он рычал, и в этом низком рыке слышалось нечто нечеловеческое. Однажды он схватил зомби за голову и просто вырвал её из плеч с мокрым треском.

– На спор? – крикнул он сквозь гул воды и монотонные стоны мертвецов.

– Давай!

Они убивали. Считали. Смеялись, когда один из них поскальзывался и падал в липкую лужу. К утру счёт был равный – по сорок два у каждого.

Владимир Петрович подозревал, что Димка поддавался, уступая ему. А Дмитрий, украдкой поглядывая на друга, думал: «Откуда у новичка такая сила?»

Но оба промолчали, сохранив это знание при себе.

Утром, уже на пороге дома, залитого розовым светом зари, Владимир Петрович остановил друга рукой на плече.

– Дим, будь осторожнее с Лидией. Это не любовь. Это гипноз. У неё не может быть ничего серьёзного ни с кем.

Дмитрий помолчал, его лицо стало серьёзным. Потом тихо, почти шёпотом, сказал:

– Вов… она беременна.

Владимир Петрович застыл, его рука медленно опустилась.

– Что?

– Беременна. От меня. По крайней мере, так говорит.

– Но… это же невозможно! Вампир и оборотень?

– А кто сказал, что невозможно? – усмехнулся Дмитрий, но в его глазах не было ни капли радости. – Может, это будет что-то новое. Что-то… особенное.

– Или опасное.

– Может быть. Но я не могу её бросить. Не сейчас.

Владимир Петрович молча кивнул.

Он понимал.

Сам ведь не смог бросить Лидию,пока не стало слишком поздно.

Глава 6

Вода вместо крови.

Спустя всего несколько месяцев после той подземной ночи в канализации, когда вонь хлора и тления смешивалась с их смехом, а черепа зомби разваливались под ударами лома с сухим хрустом, словно перезрелые тыквы, всё изменилось. Мир, едва успевший обрести призрачные очертания нового порядка, вновь перевернулся.

Лидия родила.

У вампиров это быстро— не нужно вынашивать плод 9 месяцев и не мучительные часы человеческих родов, а стремительный, почти невыносимый всплеск энергии, после которого на простынях оставалось лишь легкое серебристое сияние, похожее на лунную пыль.

Малыш оказался оборотнем – чистокровным, сильным, с глазами, в которых уже в младенчестве мерцало что-то дикое и древнее. Он унаследовал от отца звериную суть, но, как позже, куря свою вечную трубку, мудро заметил Игорь Адамович, «ночь в нём – не отца, а матери». В этих словах была какая-то бездонная, непостижимая глубина.

Это было странно, противоестественно: ребёнок вампирши и оборотня не должен был быть таким целостным, таким завершённым созданием. Обычно такие союзы, осуждаемые и теми, и другими, заканчивались выкидышами, уродствами или мертворождёнными, которые бесследно исчезали к утру. Но не в этот раз. Этот мальчик был жив, и в его жилах бушевала чужая кровь.

Дмитрий, ещё недавно уверенный в себе, почти циничный капитан милиции, стал тенью самого себя. Его мощная, привыкшая к действию фигура как будто ссутулилась под тяжестью нового, непонятного отцовства.

Ночи превратились в сплошной кошмар: малыш выл, не спал, рвал пелёнки зубами, которые прорезались раньше всякого мыслимого срока. Дмитрий не ложился – он метался по дому, похожий на раненого зверя, нервно теребя цепочку с медальоном, в котором, как святыню, хранил прядь волос Лидии. Иногда он замирал у окна, прижимая лоб к холодному стеклу, и просто смотрел в непроглядную темень за окном, будто надеялся разглядеть в ней её силуэт, идущий по мокрой от дождя дороге.

А Лидия… Лидия угасала на глазах.

Её кожа,обычно бледная, но сияющая внутренним светом, словно перламутр, стала тусклой и серой, как пепел. Глаза, некогда полные огня и насмешки, – пустыми, потухшими. Она перестала выходить из спальни, а потом и вовсе перестала говорить, отгораживаясь от всех стеной молчания. Только смотрела на ребёнка с выражением, которое Владимир Петрович однажды, не найдя лучшего слова, назвал бы «страхом перед собственным отражением».

Они ругались всё чаще. Сначала шёпотом, сквозь стиснутые зубы, чтобы не напугать ребёнка, потом – отчаянными криками, которые разносились по всему дому, а потом наступила самая страшная стадия – леденящее душу молчание, тяжелее любого крика.

И вот однажды утром Дмитрий проснулся один. Простыня с другой стороны кровати была холодной и нетронутой.

Лидия исчезла.Без записки, без вещей, без единого следа, который мог бы указать направление.

Остался только ребёнок,необычно спокойно спящий в своей кроватке, и едва уловимый, горьковатый запах жасмина – последний призрачный след её присутствия.

– Найди её, Вовка, – голос Дмитрия был хриплым от бессонницы и сигарет. Он стоял у того же окна, с неизменной сигаретой в дрожащих пальцах. – Ты же теперь… ты же чувствуешь их. Ты можешь.

Владимир Петрович просто кивнул, глядя на сгорбленную спину друга.

Он знал,что это не просьба. Не приказ.

Это было отчаяние,вывернутое наизнанку.

Он пошёл к Игорю Адамовичу. Старый вампир сидел в своём гараже-мастерской, как всегда, сосредоточенно заваривая чай в закопчённом медном чайнике, щедро бросая в него мяту и шиповник. Услышав про исчезновение Лидии, он долго молчал, его худые пальцы с неожиданной нежностью обхватили горячую чашку, а взгляд утонул где-то в глубине, будто он читал судьбу в кружащихся на дне чаинках.

– Не знаю, где она, – наконец выдохнул он, и в его голосе прозвучала непривычная нота усталости. – Последний раз слышал о ней от одного из клана Туманов. Говорили, будто она ушла на юг. В Крым. Или в Абхазию. Но это – слухи. А слухи в нашем мире – как туман: густой, но ничего не скрывает, кроме пустоты.

– Значит, ты тоже не знаешь, – констатировал Владимир Петрович, и в его груди что-то тяжело и холодно опустилось на дно.

– Не знаю, прости.

Владимир Петрович вернулся домой с тяжёлым, как гиря, сердцем.

Он начал искать сам.Обходил места силы, от которых веяло могильным холодом, старые заросшие кладбища, заброшенные особняки, где в тенях, казалось, навсегда поселился шепот вампирш. Но ответа не было – лишь эхо его собственных шагов да свист ветра в пустых глазницах окон.

А потом, на работе, он начал замечать странности. Мелкие, почти невидимые глазу, но выстраивающиеся в тревожную картину.

Его начальница, Марина Вальдемаровна, всегда была образцом деловой женщины: безупречно сидящие строгие костюмы, идеальная, будто выточенная изо льда причёска, голос, ровный и чёткий, в котором не было ни тени посторонних эмоций. Но в последние недели она стала… другой. Или, может, он раньше просто не замечал, был слеп, погружённый в свои проблемы.

Она редко появлялась в офисе, предпочитая работать удалённо. Когда всё же приходила – выглядела на удивление свежо, будто только что вернулась из дорогого спа, но её присутствие никогда не длилось долго. Ни разу она не задержалась после обеда. Её кабинет всегда был заперт на ключ, даже когда она уходила на переговоры, словно там хранилась величайшая тайна.

Коллеги шептались в курилке: мол, у неё любовник, или странная болезнь, или, может, она работает на конкурентов. Но никто не знал точно. Слухи витали в воздухе, но не цеплялись за неё.

Владимир Петрович наблюдал. Уже не как сотрудник, а как охотник, чьи чувства обострились после ночи в канализации.

Он замечал, как она ловко и непринуждённо избегает прямых лучей полуденного солнца, предпочитая оставаться в тени, как её кожа, казалось, не знала пота даже в самую удушливую жару, как она никогда не пила кофе или чай – только чистую воду, и всегда из своей собственной бутылки, сделанной из матового синего стекла.

– Что-то тут не так, – проносилось у него в голове, когда он видел, как Марина Вальдемаровна легко и бесшумно проходит по коридору, едва касаясь пола острыми каблуками. – Она не пахнет оборотнем – нет этого звериного тепла, исходящего от кожи. Не холодна, как вампир – кожа у неё живая, на ощупь, должно быть, тёплая. И уж точно не зомби. Но… что-то в ней есть. Нечеловеческое. Как будто внутри неё плещется вода, а не кровь.

Он решил проверить своё подозрение.

Однажды, когда Марина Вальдемаровна ушла на совещание с вышестоящим руководством, Владимир Петрович воспользовался моментом. Он давно подметил, что у неё в верхнем ящике стола лежит связка ключей – она всегда оставляла их там, под толстой папкой с грозной надписью «Конфиденциально».

Сердце его колотилось где-то в горле, когда он вошёл в её кабинет. Воздух здесь пах не чернилами и бумагой, а чем-то лёгким, водным, возможно, морским бризом. Он быстро нашёл ключи, своими пальцами, ещё пахнущими машинным маслом из гаража Игоря Адамовича, сделал чёткий слепок с самого большого ключа на заранее приготовленный кусочек пластилина и так же бесшумно ретировался, не оставив видимого следа.

«Я стал тем, кого всегда подсознательно презирал, – пронеслось в голове, когда он выходил на улицу и зажмурился от яркого солнца. – Шпионом. Вором. Нарушителем чужой тайны».

Но потом он вспомнил лицо Дмитрия – осунувшееся, небритое, с тёмными, будто выжженными кругами под глазами.

И понял:иногда правила существуют для того, чтобы их нарушать, когда на кону стоит что-то по-настоящему дорогое.

Вечером, в подвале своего дома, пахнущем землёй и старыми вещами, он при свете настольной лампы отлил точную копию ключа. Металл застыл, приняв форму тайны.

В выходные, убедившись, что Марина Вальдемаровна уехала на дачу (её элегантный «Горьковец-3» действительно исчез из подземного паркинга), он отправился к ней домой.

Дом стоял в тихом, почти сонном районе, на самой окраине, где улицы спускались к неширокой, но быстрой реке. Ключ, сделанный по слепку, с лёгким, почти зловещим щелчком провернулся в замке.

Внутри пахло чистотой, уютом и чем-то ещё… воздух был влажным, насыщенным, с лёгким, но устойчивым запахом морской соли и свежих водорослей. На стенах висели не обычные пейзажи, а картины, изображающие океанские волны, разбивающиеся о скалы, таинственные коралловые рифы, русалок с длинными зелёными волосами и печальными, бездонными глазами. На полке, вместо фарфоровых безделушек, стояли статуэтки морских богов – грозный Нептун, трубящий в раковину Тритон, даже Афродита, рождающаяся из морской пены.

В кухне, на столе, стоял стакан с чистой водой, в котором плавало несколько белых лепестков жасмина.

На диване небрежно лежало мокрое полотенце,будто кто-то только что вышел из ванной и не успел его убрать.

Владимир Петрович осторожно, стараясь не дышать, прошёл по комнатам. Всё было на своих местах. Никаких явных тайн, ничего компрометирующего.

Но потом его слух, обострённый напряжением, уловил странный звук – лёгкое, ритмичное плескание, будто кто-то медленно и лениво двигался в воде.

Звук шёл из-за двери ванной комнаты.

Он подошёл к ней, затаив дыхание, и медленно, на миллиметр, приоткрыл её.

То, что он увидел, заставило его кровь застыть в жилах.

Марина Вальдемаровна лежала обнажённая в огромной старинной чугунной ванне, наполненной до самых краёв кристально прозрачной водой. Но вместо привычных ног у неё от бедра тянулся огромный, переливающийся всеми оттенками лазури и изумруда рыбий хвост – сине-зелёный, с золотистыми прожилками, будто сотканный из самой морской пены и отражённого лунного света. Её волосы, обычно собранные в тугой узел, были распущены, влажные пряди, тёмные как водоросли, обвивались вокруг её плеч и груди. Она выглядела не как чудовище из страшных сказок, а как нечто древнее, прекрасное и бесконечно уязвимое в своей наготе.

– Владимир Петрович?! – испуганно прошептала она, заметив его бледное отражение в зеркале над раковиной. Глаза её расширились от ужаса. – Что вы здесь делаете?

Он молчал. Не от шока – он видел в своей жизни вещи и пострашнее. А от внезапного, оглушительного осознания: перед ним не враг. Не угроза. Просто другое, иное существо, вынужденное прятать свою суть под маской человеческой жизни.

Она резким движением схватила с пола большое банное полотенце и натянула его на плечи, но хвост, огромный и сияющий, всё равно оставался на виду – слишком большой, слишком явный, чтобы его можно было спрятать.

– Пожалуйста, – голос её дрожал, в нём слышались и страх, и мольба. – Не раскрывайте мою тайну. Я никому не причиняю вреда. Я просто… должна быть в воде. Это моя природа. Я могу отращивать ноги – но только на несколько часов в день, и то с огромным трудом. Каждый шаг на суше – это боль, жжение в каждой клетке. Каждый день в офисе, в этих дурацких каблуках – настоящая пытка. Но я не могу просто уйти. У меня есть обязанности. Жизнь, которую я выстроила.

Владимир Петрович глубоко вздохнул, пропуская через себя её слова. Воздух в маленькой ванной был густым и влажным.

– Я не собираюсь вас выдавать, – сказал он наконец, и его собственный голос прозвучал неожиданно спокойно. – Но у меня есть условие.

Она насторожилась, её тело напряглось. Большие, тёмные глаза, с лёгким зелёным отливом, как у обитательницы морских глубин, наполнились тревогой и ожиданием.

– Какое?

– Узнайте в своих кругах… нечисти, где сейчас Лидия. Она вампирша. Любовница моего друга. Мать его ребёнка. Она исчезла. И мне нужно её найти.

Марина Вальдемаровна замерла, переваривая его слова. Потом медленно, будто соображая, кивнула.

– Русалки редко общаются с вампирами. Мы предпочитаем воду, а они – сухую тьму. Но… у нас есть общие точки соприкосновения. Подземные реки, старые колодцы, места, где вода встречается с вечной ночью. Я спрошу. Но это займёт время. Наши сети информации не такие быстрые, как ваши сотовые телефоны.

– Время у нас есть, – сказал Владимир Петрович. – Но не слишком много.

– Хорошо. Я узнаю. Но только если вы сохраните мою тайну. Никто не должен знать.

– Договорились, – сказал он, уже поворачиваясь к выходу. И, сделав шаг, добавил: – И… извините за вторжение.

– Подождите, – остановила она его, и в её голосе послышалось не только недоумение, но и какая-то надежда. – Вы… вы не боитесь меня?

Он усмехнулся, коротко и сухо.

– После того, что я видел в канализации? Нет. Честно говоря, вы – самое нормальное и, пожалуй, самое красивое существо, с которым я сталкивался за последний месяц.

На её губах дрогнула слабая, неуверенная улыбка.

– Спасибо. Кажется, это самый необычный комплимент в моей жизни.

Вернувшись домой, Владимир Петрович скинул куртку и тяжело опустился в своё старенькое, просиженное кресло, машинально закутавшись в клетчатый плед. В комнате было тихо, по-настоящему тихо. Только доносилось умиротворённое мурлыканье кошек – их было уже три, плюс хомяк в своей клетке, который, казалось, тоже чувствовал вселенские перемены и относился к ним с философским спокойствием. Все они спали, свернувшись уютными клубочками, будто и не ведали, что их хозяин только что вскрыл чужую тайну и вёл переговоры с русалкой в собственной ванне.

Он задумался, глядя в потолок, где колыхались тени от проезжающих за окном машин.

Мир, в котором он жил ещё год назад, был простым и предсказуемым: работа, кошки, тихое одиночество по вечерам. Теперь же его жизнь напоминала странный, порой пугающий карнавал: оборотень-полицейский, беременная вампирша, зомби в канализации, старый вампир, починяющий машины в гараже… и теперь вот русалка-начальница, вынужденная прятать свой дивный хвост под строгой юбкой-карандаш.

Но в этом хаосе, в этом вихре аномалий, понемногу начинал проступать новый, причудливый порядок. Не человеческий, не такой, какой прописан в учебниках, но свой – древний, странный, честный в своей жестокости и одновременно в своей красоте.

– Ну что ж, – тихо сказал он, обращаясь к спящим кошкам. – Теперь у нас есть новый козырь. И, может быть, совсем скоро мы наконец найдём её.

Он встал, скинул плед и подошёл к окну. За стеклом, в чёрной как смоль ночи, густо и неторопливо лил осенний дождь.

Глава 7

Совет мести.

После нескольких дней тягостной, звенящей тишины – той самой, что бывает только перед настоящей бурей, – в квартире вдруг зазвонил телефон. Старый стационарный аппарат на тумбочке в прихожей взорвался пронзительным, раздирающим душу трезвоном. От неожиданности вздрогнули и шмыгнули под диван кошки, дремавшие под столом. Даже хомяк в картонной коробке из-под обуви замер, прекратив свои бесконечные упражнения с семечками.

Владимир Петрович медленно, будто преодолевая незримое сопротивление воздуха, поднялся с кресла. Его пальцы обхватили шершавую пластмассу трубки. Он поднес ее к уху, уже мысленно выстраивая в голове возможные голоса: Игорь Адамович, или русалка-начальница… Но услышал другое.

– Слушай внимательно, – послышался сдавленный шепот Дмитрия. Голос звучал так, будто говорящий боялся, что за ним следят даже по этим медным проводам, натянутым через весь город. – Вампиры объединились. Все кланы – от «Туманов» до «Чёрных Клыков». Они собрали совет мести. Их цель – ты. Ты убил слишком многих. Теперь они хотят посадить тебя на кол. Живьём. Медленно.

Владимир Петрович не испугался. Наоборот – где-то глубоко в груди, под ребрами, вспыхнула почти детская, ликующая радость. Он закрыл глаза на секунду, и память услужливо подбросила картинку: ему десять лет, он сидит, сгорбившись под одеялом с фонариком, в руках – потрепанный томик «Тайн древних охотников», а за окном с шипением шёл кислотный дождь. Тогда он мечтал не о кофеварке, не о квартире с садом, а о том единственном моменте, когда мир наконец-то перестанет притворяться. Когда тени выйдут из углов и перестанут прятаться. Когда он сможет стоять лицом к лицу с тем, что боится признать даже сам.

А теперь – пришло время.

– Где встреча? – спросил он, голос его был тверд и спокоен. Он уже накидывал на плечи свой старый, потертый на сгибах кожаный плащ.

– На Старом Болоте. За городом. Там, где река Сухая уходит под землю.

– Помню. Я там в детстве ловил лягушек.

– Наверно. Я соберу всех своих братьев-оборотней. Мы дадим им бой.

– Отлично, – коротко бросил Владимир Петрович и положил трубку. Щелчок раздался оглушительно громко в тишине прихожей.

Он не стал собираться долго. Движения его были выверены и экономичны. Он взял свой потрёпанный чемоданчик – чёрный, с потускневшими медными застёжками. Внутри, уложенные в отведенные им гнезда, лежали его верные спутники: деревянные колышки из осины, вырезанные собственноручно; флаконы со святой водой, освящённой в трёх храмах; связка чеснока в восковой оболочке; нож с серебряным лезвием и рукоятью из кости волка. Каждый предмет был осмотрен и проверен привычным жестом.

Надел кожаный плащ – старый, но прочный, пропахший дымом, сушеными травами и чем-то неуловимо древним. Потом на секунду замер, его взгляд упал на пожелтевшую фотографию матери на стене. «Если я не вернусь…» – пронеслось в голове обрывком мысли. Но он не договорил, даже про себя. Просто кивнул ей – как делал в детстве перед выходом к доске на экзамене, – и развернулся к двери.

Машины у него не было – и не нужно. Он никогда не учился водить. Город был для него живым лабиринтом, в котором он ориентировался лучше любого таксиста, а за городом – ходил пешком или ехал на электричке до последней станции, а оттуда – по едва заметной тропинке через лес.

По дороге он не думал о смерти. Не было ни страха, ни ощущения надвигающейся трагедии. Было только предвкушение, щекочущее нервы. Как у того мальчишки перед первым походом в ночной лес. Только теперь лес – это болото, а враги – вампиры.

Когда Владимир Петрович вышел к краю Старого Болота, его сердце слегка ёкнуло – но не от разочарования, а от удивления. Картина была одновременно и ожидаемой, и величественно-жуткой.

Туман стелился по земле густыми, почти осязаемыми клочьями, извиваясь как живой. Луна, полная и зловещая, едва пробивалась сквозь рваные, низкие облака, отбрасывая длинные, искаженные тени от кочек и склонившегося ивняка. Воздух был густым и тяжелым, пропитанным запахом гниющей растительности, болотного газа и чего-то древнего, первобытного – будто само болото дышало ему в лицо.

А на краю трясины, в разрыве тумана, стояли всего двое.

Дмитрий Козлов – в потрёпанной куртке, с ружьём за спиной и ножом на поясе, его поза выдавала готовность к прыжку. И рядом – толстый человек в пиджаке, явно не по размеру, с галстуком, перекошенным набок, и бутербродом в руке. Он мирно доедал его, словно находился на пикнике.

– Где остальные? – спросил Владимир, его голос прозвучал резко, почти как выстрел, разрывая зловещую тишину болота.

– Не успел собрать, – ответил Дмитрий, разводя руками в немом извинении. – Большинство разъехались по делам. Один в Краснодар уехал, другой – в отпуск. Но это не проблема. Вот полковник.

– Это не оборотень, – возразил Владимир, прищурившись и внимательно изучая толстяка. Тот жевал последний кусок бутерброда с колбасой, совершенно безмятежно, его взгляд был пуст и спокоен. – Это просто человек. Чем он может помочь? У него даже запаха зверя нет.

– Ты не прав, он ещё какой оборотень! Берёт такие взятки, что тебе и не снилось. – настаивал Дмитрий, и в его голосе послышались нотки отчаянной веры. – Он силён, как медведь. И хитёр, как лиса. Доверься мне.

Владимир уже открыл рот, чтобы возразить, но в этот момент туман перед ними содрогнулся и расступился.

Из его белесой толщи, как из чрева самой тьмы, вышли они.

Тринадцать.

Вампиры.

Они двигались беззвучно, скользящими шагами, как тени, но их присутствие ощущалось физически – воздух стал плотнее, холоднее, словно в болото ворвалась стужа полярной ночи. Их глаза горели алым углем, клыки мерцали в обманчивом лунном свете, а плащи развевались, будто кожистые крылья летучих мышей. Один из них – высокий, с лицом вырвавшимся со старинного портрета аристократа и бледным шрамом через всё лицо – вышел вперёд. Его губы растянулись в беззвучной улыбке.

– Ну что, охотник, – произнёс он, и его голос звучал как скрип старой гробовой крышки, – готов к расплате?

– Готов, – ровно ответил Владимир Петрович, и его пальцы уже сжимали рукоять осинового колышка, извлеченного из-за пояса. – Но сначала скажите, кто из вас первый?

Вампиры рассмеялись – это был сухой, потрескивающий звук, от которого даже лягушки в трясине разом замолкли.

– Мы все первые, – прошипел другой, с длинными чёрными волосами, спадающими на лицо, и серебряным кольцом в носу.

И тогда началась битва.

Толстяк, которого Дмитрий назвал «полковником», не успел даже проглотить последний кусок бутерброда. Первые два вампира набросились на него с такой скоростью, что глаз не успевал захватить движение – лишь мелькнули два сгустка тьмы. Один впился клыками в шею, другой – впился когтями в грудь. Полковник вскрикнул – коротко, хрипло, по-человечески – и рухнул на колени, его тело обмякло и затихло.

– Чёрт! – выругался Дмитрий, и в его глазах мелькнуло отчаяние. – Он же обещал превратиться!

– Он не был оборотнем, – спокойно, почти отрешенно констатировал Владимир. – Ты его обманул.

– Я верил! – огрызнулся Дмитрий, но времени на споры и раскаяние уже не оставалось.

Вампиры плотным кольцом сомкнулись вокруг них.

Владимир метнул колышек – короткое, резкое движение запястьем. Деревянный стержень вонзился точно в грудь ближайшего тваря. Тот взвыл, как раненый зверь, и начал рассыпаться в едкий черный прах. Дмитрий, не раздумывая, подался вперед. Его тело выгнулось дугой, кости заходили ходуном, слышался треск и хруст ломающихся и формирующихся заново суставов. Через мгновение на месте человека стоял огромный, покрытый черной шерстью волк – с горящими янтарными глазами и клыками, длинными, как кинжалы. Он рванул вперёд, вцепился в глотку очередному вампиру и разорвал его пополам, как тряпичную куклу.

Но их было слишком много.

Один вампир, приземистый и мускулистый, промчался мимо дерущегося волка и ударил Владимира кулаком в живот – с такой нечеловеческой силой, что тот отлетел на несколько метров, с глухим стуком врезавшись в ствол старой ивы. Второй уже прыгал на спину Дмитрия, впиваясь длинными когтями в его шкуру. Оборотень зарычал от боли, но не отпустил свою жертву – мощным движением головы разорвал горло атакующему.

Владимир, превозмогая пронзительную боль, поднялся, кашляя, но без крови – он давно научился уходить от прямых ударов, подставляя под них мышцы. Он вытащил флакон со святой водой и, резко взмахнув рукой, разбил его о землю у своих ног. Жидкость зашипела, подняв едкий белый пар, и образовала вокруг него слабо светящийся защитный круг. Два вампира, попытавшись его пересечь, закричали – их кожа начала пузыриться и плавиться, как воск. Они отступили, ослепленные болью, но третий, самый быстрый, проскользнул мимо и мертвой хваткой впился пальцами в горло Владимира.

– Ты умрёшь медленно, – прошипел он, обнажая длинные клыки.

Но в этот момент Дмитрий, весь в крови и ранах, в мощном прыжке врезался в вампира, сбив его с ног. Владимир, не теряя и доли секунды, выхватил нож с серебряным лезвием и вонзил его по самую рукоять в сердце поверженного врага.

Бой продолжался, превратившись в хаотичный, смертельный танец. Каждое движение Владимира было точным, выверенным до автоматизма. Он не чувствовал усталости – он был в своей стихии. Он использовал всё, что попадалось под руку: колышки, святую воду, даже комья болотной грязи – метнул один в глаза одному из вампиров, и тот на мгновение ослеп, дав Дмитрию долю секунды для атаки. Оборотень, несмотря на глубокие рваные раны, сражался как истинный зверь, рождённый для боя. Он применял технику, которую сам в шутку называл «волчий клык» – резкие, рубящие удары лапами, разрывающие плоть и ломающие кости.

Но их было тринадцать. А их – двое.

Когда осталось пятеро, вампиры, почувствовав свое превосходство, начали играть. Они кружили вокруг них, как стая хищников, издевались, бросали в них обломки деревьев, камни, их смех эхом разносился по болоту.

– Ну что, старики, – крикнул один, щеголеватый, с разрезными рукавами, – уже устали? Хотите сдаться? Мы пощадим… если вы станете нашими слугами.

– Лучше смерть, – прохрипел Дмитрий, переводя дыхание и отплевываясь кровью.

И тут из болота, из самой середины трясины, где вода булькала особенно густо и зловеще, показалась фигура. Маленький старичок, ростом с ребенка.

Он был невысок, но в его прямой осанке и властном взгляде чувствовалась такая древняя сила, что даже вампиры на мгновение замерли, прервав свою жестокую игру. Его длинная седая борода почти касалась темной воды, а глаза горели ярким зелёным светом, точно у старого кота, застигнутого ночью в засаде. В руках он сжимал посох из черного, отполированного временем дерева, покрытый причудливыми рунами и узорами, изображающими лесных духов.

– Эй, вы! – крикнул он, и его голос, высокий, но полный власти, прокатился над болотом. Он стукнул посохом по кочке, и звук этот, глухой и мощный, заставил содрогнуться воду. – Это моё болото! Прекратите драку!

Вампиры переглянулись, и сначала их лица исказили усмешки.

– Кто это такой? – с презрительным смехом спросил главный, оскалив свои белые клыки. – Гном? Ха-ха-ха! Иди накуй отсюда, старый мох!

Старичок не ответил на оскорбление. Он лишь медленно, с невероятным достоинством, поднял свой посох.

И болото ожило.

Трава, до этого вялая и прибитая к земле, вдруг зашевелилась, извиваясь как тысячи зеленых змей. Толстые корни ивы с хлюпающим звуком вырвались из жидкой грязи, обвили ноги ошеломленных вампиров, словно удавы. Вода в лужах закипела, и из самой глубины трясины потянулись чёрные, покрытые слизью щупальца – не то корни, не то руки древнего болотного духа. Вампиры закричали, впервые за вечер в их голосах послышался настоящий, животный ужас. Они пытались вырваться, рвали когтями упругие побеги, но болото, живое и послушное воле старика, втягивало их всё глубже и глубже.

– Нет! – завопил один, уже по грудь погруженный в жижу. – Мы бессмертны!

– Не здесь, – абсолютно спокойно, без тени злобы, произнес старичок. – Здесь я – закон.

Через десять секунд всё стихло. Смолкли крики. Исчезли последние волны на воде. Лишь тихое бульканье пузырей газа да легкий ночной ветер, шелестящий листьями ивняка, нарушали здешнюю тишину.

– Спасибо, – сказал Владимир, с трудом переводя дух и вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. – Вы нас спасли.

– Не за что, – ответил старичок, поправляя свою длинную бороду. – Я леший. Это моё болото, и я тут хозяин. А вампиры – незваные гости. Они не уважают границы. Не уважают природу. А природа, знаешь ли, мстит.

– Почему вы помогли именно нам? – спросил Дмитрий, с трудом и хрустом принимая человеческий облик. Его тело дрожало от напряжения и потери крови, но в глазах не было страха, лишь любопытство.

Леший усмехнулся, и в его зеленых глазах заплясали огоньки.

– Потому что мне скучно. Это место среди смертных считается гиблым, и мало кто сюда заходит. Приходите иногда в гости, поболтаем. А ещё… – он замялся, негромко кашлянул и опустил глаза. – Найдите мне женщину для женитьбы. Одному скучно. В лесу одни лесные ведьмы да кикиморы, а с ними не построишь семью, одни ссоры.

Владимир сразу вспомнил Марину Вальдемаровну – русалку, прячущую свой переливчатый хвост под строгой юбкой-карандаш, мечтающую о тихой, нормальной жизни у воды.

– У меня есть кандидатка, – сказал он, и на его лице впервые за этот вечер появилось подобие улыбки. – Русалка. Живёт в городе. Ей тоже одиноко. Она любит воду, тишину… и океанские картины.

Леший заулыбался так широко, что все его морщинки вокруг глаз растянулись, делая его похожим на старого, мудрого кота.

– Приводите её ко мне. Будем жить душа в душу. У меня тут пруд есть – чистый, с лилиями и кувшинками. Она будет плавать, я – сторожить. И дети у нас будут… маленькие лешата с хвостами! – он довольно хлопнул себя по коленке.

Герои еще раз поблагодарили лешего, обменялись с ним крепкими рукопожатиями и обещаниями – и пошли прочь от болота, оставляя за спиной окутывающий все тихий туман и покой.

На обратном пути, шагая по узкой, едва видной в сумерках лесной тропе, Владимир и Дмитрий молчали. Но это было не молчание усталости или опустошения – это было молчание глубокого, безмолвного понимания. Они прошли через ад и вышли живыми. Их дружба, закалённая годами, теперь была закалена ещё и пролитой кровью.

– Ну что, – сказал наконец Владимир, глядя на залитое лунным светом лицо друга, – теперь у нас есть новый союзник. И, может быть, даже два.

– Да, – просто согласился Дмитрий, и на его губах дрогнула усталая, но искренняя улыбка. – Но только не забывай, что леший хочет жениться. Так что готовься к свадьбе. Ты же будешь шафером?

– Свадьбе? – тихо усмехнулся Владимир Петрович, поправляя воротник своего потертого кожаного плаща. – Ну что ж, это будет интересно. Представляю, как русалка в фате будет плыть по болоту вместо свадебного кортежа…

Они засмеялись – громко, искренне, как в далекой юности, когда главными врагами были контрольные по алгебре. И в этом смехе, летевшем в ночное небо, не было ни капли страха. Только надежда. И странная, горьковатая радость от того, что мир, в котором они живут, все еще полон неожиданных чудес – даже на краю самой гиблой и забытой богом трясины.

Глава 8

Ты теперь – свой.

Владимир Петрович узнал о повышении на работе. Новость застала его в кабинете начальства, под мерцающий свет люминесцентной лампы, пахнущий остывшим кофе и пылью от стопок бумаг. Ему торжественно, с легкой напускной важностью, вручили новый бейджик, где под его именем теперь красовалась надпись «старший мерчендайзер». В придачу шла бумажка о повышении оклада на несколько тысяч рублей. Сумма была, если честно, смешной, десяток чашек кофе в автомате. Но он понимал с первого же взгляда: это не деньги. Это символ. Молчаливый знак принятия, клеймо, которое жгло карман пиджака. «Ты теперь – свой».

И он тут же, стоя с этим пластиковым прямоугольником в потной ладони, понял истинную причину. Это не было наградой за усердие, за идеально выстроенные полки с гречкой или за преданность фирме. Это была плата. Плата за молчание. За то, что он видел сверкающую чешую хвоста в ванне у Марины Вальдемаровны. За то, что стал невольным хранителем тайны, частью этого странного, скрытого мира, где за прилавками прятались не только просроченные акции, но и настоящие, дышащие загадки.

Он почувствовал острое желание найти Марину Вальдемаровну и поблагодарить её. Не за должность, а за это немое доверие. Но её нигде не было – ни в кабинете, ни в коридоре, ни у кофейного аппарата.

Он всегда видел в ней типичную бизнес-вумен: строгие костюмы-футляры, идеальная, будто из стекла, прическа, голос, лишенный каких-либо эмоциональных вибраций. Но за этой броней его давно что-то тревожило. В её движениях, всегда точных и экономных, читалась усталость, идущая из самой глубины костей. В глазах, даже когда она отдавала распоряжения, плескалась пустота. И в каждом её жесте, в повороте головы, в том, как она держала ручку, жило одиночество – плотное, тяжелое, как предрассветный туман над заболоченной рекой.

Коллеги по офису, конечно, шептались. Складывали красивую и грустную сказку о том, как в юности её бросил любимый, и с тех пор ее сердце закрылось для мужчин. Владимир Петрович не верил в эти упрощенные сценарии про «неразделенную любовь». Но он верил в одиночество. Как в реальную, физическую субстанцию. И он знал: ей для счастья нужен был не просто мужчина. А тот, кто сможет понять её истинную, диковинную природу.

И тут его осенило. В памяти всплыл образ лешего. Не страшного мифического существа из сказок, а того самого, маленького, седого, с горящими, как угольки, глазами и с собственным прудом, где плавали лилии. «Он хоть и леший, – промелькнула у Владимира мысль, – но всё же мужчина. И, главное – он тоже одинок, как старый пень в своем лесу».