Послевкусие

Глава 1

Сегодня ровно год со дня смерти отца.

Его могилка, простая, неприметная, стандартных размеров, находится в череде таких же. Ничем не отличается. Простые люди все-таки приняли его в свои ряды. Для этого ему пришлось всего-то умереть.

Помню, что мы с матерью и сестрой долго выбирали фотографию для надгробного камня. На всех он был одинаковым – с приподнятыми бровями «домиком» и этим неизменным смущенным выражением на лице. Хотелось найти такую, где он улыбается. Не этой неловкой улыбкой, а настоящей, искренней, веселой, расслабленной, без оглядки на прошлое. Но не нашли – события, которые с ним произошли, наложили на его лицо неизгладимый отпечаток. Он, будучи учителем литературы, никогда не любил штампы, и сейчас, наверное, указал бы мне на эту замыленную фразу про «отпечаток», но… Разве здесь скажешь по-другому?

Упомянутые события лично я почти не помню. Хотя и был их участником. Как мне потом объяснили, мое сознание выстроило защитный блок, организовало укромный чулан в моей голове, куда сложило все воспоминания, которые могли меня хоть как-то травмировать, и заперло их там. Что тут сказать? Я всегда был впечатлительным ребенком. По крайней мере, со слов матери. Наверное, сознание сделало все правильно.

Обо всем произошедшем в те дни уже потом мне рассказал как раз отец. Точнее, рассказывал. Раз за разом, с периодичностью, наверное, в месяц. Я сам требовал от него этого. Назойливо, настойчиво, упрямо, как умеют только дети. Я любил слушать эту историю. С этим не могла сравниться никакая книга, никакой фильм. Потому что все произошедшее имело место на самом деле, с людьми, которых я сам когда-то знал или знаю до сих пор. И отец, конечно, соглашался. Сначала, в первые разы, он вел свой рассказ бегло, аккуратно, и в общих чертах. Похоже, он как-то сговорился с моим сознанием и тоже не хотел подвергать меня лишнему стрессу. Но по мере того, как я взрослел, повествование обрастало новыми, все более серьезными и пугающими подробностями. Может, поэтому мне не надоедало слушать эту историю раз за разом. Я всегда находил в ней что-то новое.

Последнюю версию произошедших десять лет назад событий я услышал за месяц до ухода отца. Он был уже очень плох, и становилось ясно, что долго он не протянет. Но несмотря на это, он все же нашел в себе силы и потратил пару часов утекающей жизни на то, чтобы снова поведать мне «как все было». И я очень благодарен ему за это. Он подарил мне возможность побыть с ним еще. Рядом с человеком, которого я безмерно люблю и уважаю.

Странно, но отцом я его при жизни никогда не называл. Хотя нужно было. Всегда обращался исключительно по имени. Сначала дядя Коля. Потом, когда чуть подрос, Николай. Никаких «папа», «отец» и уж тем более «батя» в нашем доме не звучало. Наверное, я просто стеснялся. Начать просто так ни с того ни с сего обращаться к нему «папа» не решался, а подойти и спросить: «Можно я буду называть вас отцом?» – мешало ощущение того, что при этом я либо сгорю от стыда, либо провалюсь под землю. И он никогда не звал меня сыном. Наверное, чувствовал примерно то же самое. Все-таки в плане стеснительности и нерешительности мы были с ним очень похожи.

Даже когда сидел у его койки в больничной палате и слушал в последний раз рассказ о случившемся, я по-прежнему выдавливал из себя формальное «Николай». Казалось бы, вот он, идеальный момент. Но нет, не набрался решимости. А может, и правильно. Он навсегда останется для меня просто Николаем. Добрым, отзывчивым, спокойным, но несколько отстраненным, погруженным в свои мысли. И слово «отец» в моей голове уже никогда не сольется с его образом.

Поэтому и сейчас, проговаривая все это про себя, не буду изменять привычке.

Та версия истории, которую Николай поведал мне в последние дни своей жизни, была самой полной из слышанных мной. Она отличалась от того, самого первого осторожного рассказа мальчишке, как, наверное, отличаются оригиналы старых сказок от их современных адаптаций. Не все, вероятно, знают, что, к примеру, в изначальной истории «Золушки» ее сводные сестры отрубали себе пятки и пальцы для того, чтобы впихнуть свои ноги в заветную туфельку. И таких не самых приятных подробностей еще много. Подобные детали со временем были вытравлены из сказок, чтобы не шокировать детей. Но я-то уже не ребенок. В прошлом году мне исполнилось двадцать. И Николай решил меня не жалеть. Все, что он по каким-то соображениям умалчивал и прятал в свой собственный чулан в голове до этого, было безжалостно вывалено на меня.

Начинал он всегда с предыстории. С того, как человечество пережило первую пандемию.

Он рассказывал, как люди носили медицинские маски и резиновые перчатки. Как их загоняли по домам и запрещали лишний раз выходить на улицу. Как все немного сходили с ума, оказавшись запертыми в своих же квартирах. Его первая жена, например, в каком-то приступе легкой истерики мыла (и заставляла участвовать в этом и его) горячей водой с мылом все купленные в магазине товары, потому что боялась, что на их поверхности мог оказаться вирус, который в своем названии имел красивое слово «корона». Рассказывал, как все учились не здороваться друг с другом за руки, а вместо этого, к примеру, соприкасаться кулаками, локтями или даже ногами. В детстве это вступление меня сильно удивляло и веселило. Я представлял себе двух мужчин, старающихся поздороваться подошвами ботинок, и смеялся, потому что в моем воображении они всегда падали, теряя равновесие.

Дождавшись, пока я отсмею свое, Николай продолжал. О том, как это все внезапно закончилось. Вирус, насколько он знал, никуда не делся, но относиться к нему все резко стали как-то спокойнее.

Как через несколько лет началась новая «эпидемия». Уже в кавычках. «Эпидемия» похудения. Какая-то европейская фармакологическая компания разработала некий препарат (отец так и не смог вспомнить названия), вроде бы, от диабета, у которого очень скоро выяснилось одно интересное побочное действие – люди, принимавшие его, стремительно худели. Быстро и значительно. На несколько килограммов за месяц.

Это стало настоящей палочкой-выручалочкой для тех многих, кто годами безрезультатно пытался сбросить лишний вес с помощью диет, спорта и другими традиционными способами. И неудивительно, что несмотря на дороговизну препарата, на складах он не залеживался.

Николай всегда с ироничной улыбкой вспоминал, как все те знаменитости «в теле», которые до этого яростно выступали за «бодипозитив» и принятие себя «таким какой ты есть», очень быстро «переобулись» и встали первыми в очередь за волшебным лекарством.

Никто в то время не знал, что у препарата был еще один побочный фактор. Который, вероятно, так никогда и не проявился бы, если бы не случайность.

Однажды лекарство вколол себе человек, который за пару дней до этого подхватил хантавирус. Я давно уже выучил этот термин и знал, что он означает, но Николай раз за разом разъяснял мне его значение. Все-таки он был педагогом. А главное в учении, как известно, это повторение.

Николай объяснял, что хантавирус – это вирус, который передается человеку от грызунов и вызывает инфекционные заболевания с поражением легких и почек. Никто не относился к этой болячке, как к чему-то опасному. Эта группа вирусов была известна человеку еще с семидесятых годов двадцатого века, и подвоха от своего старого знакомого никто не ждал. Ни один ученый даже предположить не мог, что вещества чудесного препарата для похудения (и по совместительству от диабета) каким-то образом вступят в организме человека во взаимодействие с вирусом и заставят его мутировать.

Теперь, заразившись, человек уже не мог надеяться на то, что все обойдется кашлем, болью в груди и проблемами с мочеиспусканием. Последствия были куда страшнее. И для заболевшего, и для окружающих.

Сначала у зараженного поднималась температура. До сорока градусов. Буквально за пять минут. Потом просыпалось чувство голода (привет всем от средства для сброса лишнего веса). Голод все нарастал. Настолько, что уже через десять минут человек не мог думать ни о чем другом, кроме как о еде, и о том, как поскорее набить живот. Человек бежал к холодильнику. В ход шло все: и свежая, купленная только вчера, колбаса, и залежалая в дальнем углу верхней полки вялая помидорка черри. Но чувство голода это все не утоляло. В голове продолжала пульсировать одна мысль: «Еда! Еда! Еда!» А потом пропадала и она. Оставались одни рефлексы. Как у акулы. Акулы, которая до смерти хочет есть. Подогретый мозг начинал паниковать. Решал, что хозяин черепной коробки, в которой ему не повезло разместиться, действительно помирает без пищи. Осознавал, что рядом ничего пригодного для поедания не осталось, и принимал простое, первобытное решение – еду надо раздобыть. Срочно! Мозг вбрасывал в организм знатную дозу адреналина, которая придавала человеку огромную силу. И человек шел на охоту.

Кусать, рвать, жевать, поглощать. Он нападал на все, что движется – на людей, животных, птиц, которых удавалось догнать и до которых получалось допрыгнуть.

Собственно, это был уже не человек. Это был хантер. Название, которое идеально подошло для зараженных. В нем одновременно было и что-то от названия вируса, и при этом оно отлично отражало суть существа. Охота. Постоянная и непрерывная погоня за добычей.

Здесь Николай, как правило, всегда осекался и замолкал на минуту-другую. Взгляд становился задумчивым и направленным в никуда. Брови еще сильнее сближались друг с другом, а улыбка становилась еще напряженнее. Было видно, что в очередной раз проходить через пережитое, поднимать в памяти те моменты, когда ты теряешь контроль и превращаешься в зверя, ему было сложно. Но он быстро приходил в себя и продолжал повествование.

Вирус начал быстро распространяться по Земле. Теперь, чтобы найти нового носителя, ему уже не требовалось посредничество грызунов. Достаточно было, чтобы человека укусил хантер. И укушенный при этом выжил – убежал, ранил напавшее на него голодное существо в человеческом облике, обездвижил его, убил или что-нибудь в этом духе. И тогда, уже через полчаса, сам укушенный, только обрадовавшийся чудесному спасению, становился хантером. И бежал искать еду. И передавать вирус другим бедолагам, которые оказались у него на пути.

Естественно, эпидемия очень быстро перекинулась с Корейского полуострова, на котором, как потом выяснилось, и появился нулевой пациент, сначала на Евразийский континент, а потом и на другие материки.

В нашу страну вирус проник сразу с двух направлений. Через восточные границы, наиболее близкие к очагу эпидемии, и через Москву. А точнее, через столичные аэропорты, в которые почти одновременно прибыло несколько рейсов из уже объятых болезнью стран. Николай предполагал, что дело обстояло примерно так… Кого-то укусили в аэропорту, к примеру, Пекина. Он, удирая, сел на свой рейс. Пилот, ничего не подозревая, поднял самолёт в воздух. Через полчаса зараженный принимался искать пищу. Кусал нескольких своих соседей. Концентрировался на ком-то посочнее и начинал трапезу. В это время в организмах остальных укушенных уже начинал хозяйничать «демон голода». И скоро весь пассажирский салон был поделен на две половины: на тех, кого ели, и тех, кто ел. Пилоты наверняка понимали, что в салоне творится что-то нехорошее, но не торопились открывать двери перегородки. Это подсказывали им инструкция и здравый смысл. Это же спасло им жизни. По крайней мере на время. В итоге самолет приземлялся в аэропорту. Уже потом, чудом уцелевшие очевидцы, работники этих самых аэропортов, описывали страшную картину того, как представители охраны и медработники открывали двери самолетов и их сносило волной вырвавшихся наружу обезумевших от голода хантеров.

Самара, в окрестностях которой и жил в то время Николай, как известно, расположена далековато от восточных границ страны. И от Москвы до тех мест расстояние тоже неблизкое. Поэтому, прежде чем до поселка Альгинск Самарской области добрались первые хантеры, до его жителей сначала долетели тревожные новости. Благо еще продолжало вещать телевидение, да и интернет пока что функционировал.

Но, о, чудеса человеческой беспечности! Никто из сельчан не воспринял страшные вести о грядущем зомби-апокалипсисе всерьез. По крайней мере в полной мере. Одни решили, что это какой-то массовый розыгрыш. Другие – что в новостях, как всегда, нагнетают и на самом деле все не так уж и страшно. А те немногие, которые прислушались к просьбам уполномоченных людей, говоривших с экранов телевизоров о том, что необходимо запереться в домах, по возможности не выходить на улицу и уж тем более никак не контактировать с людьми, которые ведут себя странно и агрессивно, были в меньшинстве.

Красноречивее всего описывает сложившуюся ситуацию тот факт, что, когда до Альгинска добрался первый хантер, на улице играли дети. А что? Последние дни лета, погода отличная, солнечная. Подрастающему поколению солнце нужно. И свежий воздух тоже. А взрослым нужно, чтобы дети не мешались и не крутились под ногами.

Николай рассказывал, что в день, когда «зараза» таки посетила поселок, он был дома. Лежал на кровати в своей спальне и привычно хандрил. За год до этого он развелся с женой, оставил ее с восьмилетней дочерью Лизой в Самаре и переехал к своему отцу в Альгинск. Вернулся на малую родину, туда, где родился и вырос. Он с радостью бы остался в Самаре, снял бы «однушку», что позволило бы ему видеться дочерью каждый день, но это не позволяли финансы. Зарплата учителя, как известно, не резиновая. А приходилось еще выплачивать ипотеку за квартиру, в которой жили Аня и маленькая Лизонька, теперь уже вдвоем. Да и вообще, он старался поддерживать их деньгами, при этом самому себе почти ничего не оставляя.

Во многом из-за подавленного состояния, в котором Николай пребывал в те дни, он тоже не воспринял вести о надвигающейся беде достаточно серьезно. Возможно, если бы эпидемия не распространялась так стремительно, через день другой он бы заподозрил что-то неладное, но в состоянии депрессии реакция, как известно, притупляется. Поэтому впервые с вирусом он столкнулся, когда в дом торопливой походкой вошел его отец, держась за окровавленное предплечье. Николай поднялся с кровати, поинтересовался у Романа Анатольевича, что случилось. Получил короткий, сухой ответ: «Какой-то псих укусил» – и, не вдаваясь в дальнейшие расспросы, помог отцу обработать и перебинтовать рану.

Через двадцать минут Роман Анатольевич накинулся на Николая. Получив пару болезненных укусов, Николай с трудом отбился от взбесившегося родителя и заперся в одной из комнат дома. Скоро новоиспеченному хантеру, который еще недавно был примерным членом общества и носил имя Роман Анатольевич, надоело долбиться в закрытую дверь внушительной толщины, какие принято ставить в сельских домах, и он покинул дом в поисках новой жертвы. Николай выдохнул с облегчением.

Но очень скоро сам почувствовал первые признаки надвигающегося голода. За последние дни он прочел несколько статей о вирусе и поэтому был в курсе, на что намекают эти симптомы. Не желая причинять никому вред, он выбежал в сени, открыл крышку погреба, торопливо привязал к стоящему поблизости серванту веревку, спустился в погреб, прикрыл крышку и дернул за веревку. Сервант качнулся и рухнул на люк, сделав Николая пленником.

Через десять минут сознание Николая отключилось. Его телом завладел вирус.

Человечеству сильно повезло. Оказалось, что вирус селился в организме человека не насовсем. Им, как и многими другими подобными болячками, нужно было просто переболеть. Уже через неделю люди, которым посчастливилось не заразиться, и которые прятались в своих домах, стали замечать, что хантеры, блуждающие по улицам, становятся какими-то вялыми. А еще через несколько дней какой-нибудь типичный житель какого-нибудь типичного населенного пункта вполне мог стать участником удивительного происшествия. В дверь его квартиры мог постучаться растерянный человек в оборванной одежде и со следами крови на лице, который в прошлом был соседом или даже родственником, и с недоумением в голосе спросить: «А что вообще произошло?»

Хантеры почти единовременно выздоравливали и снова превращались в обычных людей. Все так же началось с Кореи и волной распространилось по всему миру. Никто из «излечившихся» ничего не помнил. О случившемся бывшим хантерам, которых все начали называть эксами, напоминали только странные следы на коже по всему телу – красноватый рисунок из поврежденных сосудов, напоминающий мраморную сетку.

В себя пришел в том числе и Роман Анатольевич. Однажды он просто проснулся и обнаружил себя лежащим в овраге где-то в лесу. В руке у него была обглоданная половина туши какого-то мелкого грызуна. Определив по приметам, что он недалеко от Альгинска – все-таки он всю жизнь провел в этих краях – он вернулся в поселок, прошел по улицам, растерянно осматривая дома с заколоченными окнами, добрался до своего дома, услышал глухие удары в крышку погреба, отодвинул сервант и освободил Николая, который к этому времени уже тоже пришел в себя.

Скоро пришло в себя и правительство. Благо чиновники были одной из тех групп, которые пострадали от эпидемии меньше всего. В основном в те две недели погибали военные, полицейские и медработники. Вскоре были подняты все мировые запасы вакцины от хантавируса. Запасы были не самыми внушительными, поэтому срочно был начат выпуск новых порций. С улиц начали убирать трупы (по крайней мере, то, что от них осталось). Усиленно заработали крематории. Открылись склады и стала налаживаться доставка гуманитарной помощи.

По сути, наша цивилизация отделалась сравнительно легко. Погибла примерно четверть от общего числа людей на планете. Большинство из этого числа было съедено. Но, как бы страшно это ни звучало, этому факту нужно было скорее радоваться. Если бы вирус был живучее, такого существа, как человек, скорее всего вообще уже не существовало бы. Стоит обратиться к простой арифметике. Если за десять дней было уничтожено два миллиарда человек, сколько бы людей осталось еще через месяц? Это при простейших расчетах. А ведь есть еще различные прогрессии.

В общем, все выжившие, конечно же, испытывали грусть из-за огромного количества потерь, но при этом не скрывали и слез облегчения. И все шло к тому, что жизнь скоро вернется в привычное русло.

Но тут обозначилась новая проблема. Люди, которым посчастливилось избежать заражения, теперь косо смотрели на эксов. Многие за эти четырнадцать дней лишились близких друзей, родственников и любимых. Не было ни одной семьи, в которой от зубов хантера не пострадал бы хоть один член. И в мире началась очередная «эпидемия». Снова в кавычках. Эпидемия расправ.

Эксов отлавливали, отстреливали, вешали на столбах, забивали толпой до смерти. Никого не волновало, что хантеры, по сути, не отдавали отчета в своих действиях, когда бросался на добычу.

Но правительство и тут не осталось безучастно. Наскоро были созданы лагеря, в которые стали сгонять всех эксов. В этих учреждениях «переболевших» кормили, охраняли и в целом обращались с ними вполне сносно. Покидать стены лагерей эксам строго запрещалось. За это отвечали вооруженные военные. В единичных случаях эксов отпускали обратно, на волю – если выяснялось, что кто-нибудь из них не был замешан ни в одном убийстве. В те страшные две недели нередки были случаи, когда родственники зараженных запирали своих укушенных родных в отдельных комнатах, подвалах, сараях, в надежде, что скоро будет найдено лекарство. Были и такие невольные пленники, как Николай: кто-то свалился в яму для фундамента на стройке и проторчал там весь этап обострения, кого-то ранила отбивающаяся жертва и он был уже не в состоянии напасть на кого-то еще.

В общем, Николая вскоре отпустили из лагеря. И он вернулся в Альгинск. И стал жить один в большом отчем доме. Так как Романа Анатольевича, на счету которого, по показаниям свидетелей, было как минимум три убийства, отпускать никто не собирался.

* * *

В этом месте Николай, как правило, произносил: «Прошло два месяца» – и темп повествования резко снижался. Дальше уже не было ни значительных скачков во времени, ни обобщений и беготни «по верхам», как в учебнике истории, когда в одном абзаце пересказывались события за год или десятилетие. Рассказ становился подробным, полным мелочей и уточнений. И мне эта часть, признаться, всегда нравилась больше всего.

Начиналась она с того, что Николай просыпался в своей спальне. За окнами было темное осеннее утро. Солнце только собиралось подниматься и пока еще нерешительно красило горизонт в оранжевый цвет. Николай поднял голову с подушки и сел на кровати, поставив голые ноги на пол и уперев локти в колени. Голова гудела – всю ночь опять снились кошмарные сны. Нужно было пару минут, чтобы прийти в себя. За таблеткой от мигрени Николай идти не спешил. В этом случае каждое утро пришлось бы начинать с лекарства.

Привыкнув к давящей боли в висках и затылке, Николай чуть выгнул правую ступню и посмотрел на подошву. Она была грязной. Это означало, что он снова ходил во сне.

Николай нахмурился. Информация была неприятная, но отнюдь не неожиданная. Первую свою неосознанную ночную экскурсию он совершил еще месяц назад. С тех пор подобные вылазки повторялись с периодичностью примерно в неделю. И если в первый раз грязные подошвы и раскрытая дверь на улицу напугали его сильно, то теперь он относился к этому спокойнее. Николай знал, что пределов двора его спящее тело не покидало – забор и высокие ворота в таком состоянии ему было не преодолеть. Он все хотел попробовать запереть еще и входную дверь в дом, но переживал, что тогда его бесконтрольное туловище решит лезть в окно. И травм в этом случае вряд ли получится избежать.

Вдоволь налюбовавшись на свои черные пятки, Николай скользнул глазами по красноватому узору из поврежденных сосудов на икрах и бедрах, который не собирался бледнеть, и все же заставил себя подняться. Нужно было собираться на работу. Да и чувство голода раздражало. Николай боялся этих ощущений в желудке. Боялся, что вирус вернется. Кто знает, может, он не исчез, а просто уснул? И дожидается нужного момента, когда можно будет снова пробудиться и взять контроль над телом Николая. И сны, которые видел Николай вкупе с ночными путешествиями только подогревали тревожность. Ученые и врачи, конечно, отрицали такую возможность. Но, как выяснилось, люди в очках и белых халатах могли предугадать далеко не все.

Николай прошел по всему дому, последовательно закрыл распахнутые двери из сеней на веранду и из столовой в сени, поежился от холода и направился на кухню. Готовить в турке остатки кофе и варить в ковшике перловую кашу, запасы которой были куда богаче. В пакетах и коробках с «гуманитаркой» всегда было много крупы, и никогда не оказывалось вожделенного коричневого порошка или зерен.

Завтрак проходил быстро. Единственная заминка возникала, когда нужно было доставать что-то из холодильника. Николай не любил подходить к этому белому параллелепипеду с облупившейся по углам краской и тремя старыми наклейками от жвачек, которые он сам приляпал на дверцу в детстве. У него с этим бытовым устройством были связаны особо неприятные воспоминания. Связанные с моментом, когда вирус только появился в его жизни.

Когда Роман Анатольевич пришел с улицы с укусом, он почувствовал головокружение и колющую боль в районе сердца. Николай тут же бросился на кухню копаться в двух коробках с лекарствами и искать что-то типа «Валидола» или «Корвалола». Как назло, ничего такого под руку не попадалось. Отец Николая никогда до этого не жаловался на сердце. Да и в самих аптечках творился хаос. Ни о какой системе нельзя было и говорить. Пожелтевшие упаковки с таблетками от несварения, скорее всего давно просроченными, валялись рядом с пузырьками с йодом и зеленкой, которые в свою очередь покоились под грудой использованных флаконов средств от боли в горле. Николай потратил минут десять, чтобы проверить и перерыть обе коробки. Он продолжал бы поиски и дальше, но его отвлекли странные звуки из столовой. Сначала что-то разбилось, потом кто-то хрюкнул, а следом раздалось жадное чавканье. В голове Николая мелькнула мысль, а не забралась ли в дом какая-нибудь соседская скотина? Он торопливо направился в соседнюю с кухней комнату и стал свидетелем обескураживающей картины.

Роман Анатольевич стоял у холодильника и жадно пожирал все, что попадалось на глаза. Левой рукой он пихал себе в рот кусок домашнего сливочного масла. Желтоватая масса лезла между пальцев, и кусками падала на палас. Правой – он давил яйца и жадно слизывал с ладоней желток. Николай стоял, как вкопанный, таращился на отца и молчал. Казалось, Роман Анатольевич даже не замечал его присутствия.

– Пап, ты чего? – наконец выдавил из себя Николай.

Роман Анатольевич не среагировал. У него был такой вид, будто он занимался чем-то очень важным. Жизненно необходимым. Он жадно схватил что-то с полки и начал отчаянно грызть. До Николая долетел какой-то стучащий звук. Он пригляделся и понял, что отец грызет зубами банку консервированной тушенки, пытаясь добраться до содержимого. Зубы то и дело стучали о жесть.

Этот звук до сих пор стоял в ушах Николая. А вся эта картина посещала его каждое утро во время завтрака, и каждый вечер во время ужина. Когда нужно было контактировать с холодильником. Прямым свидетелем того, что вирус делал с человеком.

Мотнув головой, Николай вытряхнул навязчивое воспоминание, торопливо, в две ложки прикончил кашу, и в два глотка добил жидкий, почти безвкусный кофе, запасы которого хотелось растянуть как можно дольше.

Одевался Николай тоже быстро. По привычке. Раньше, до того, как его начали посещать ночные кошмары, он любил поспать. Не сказать, что он был особо ленивым. Просто такая у него была особенность организма – Николай всегда был «совой». Ложился поздно, а просыпался с трудом. Поэтому часто опаздывал. Сначала в школу, потом в университет, потом на работу – тоже, кстати, в школу. И выработал в себе привычку одеваться молниеносно. В армии он не служил, но его талант натянуть на себя одежду за время, пока горит спичка, там бы наверняка оценили.

Стоя у двери в сени уже в верхней одежде, Николай тщательно повязывал шею шарфом. Шея тоже была покрыта красноватым узором сосудов, и его нужно было тщательно скрыть. Зачем лишний раз нервировать односельчан? Указывать на то, что Николай – экс. Пусть и не запятнавший себя ничьей кровью. Но зато потенциально опасный. Многие люди на планете и почти все в поселке тоже допускали возможность, что вирус может проснуться. И его проводниками в мир станут, конечно же, бывшие хантеры.

Николай вышел из дома на веранду, повесил на дверь висячий замок, закрыл его и положил ключ в карман старой, потрепанной куртки. Раньше, во времена до эпидемии, закрывая дверь, Николай всегда клал ключ в укромный уголок веранды на случай, если его отец вернется откуда-то и не застанет Николая дома. Так же делал и сам Роман Анатольевич, покидая дом, когда сын на работе. Сделать дубликат, они почему-то не хотели. Их вполне устраивал этот ритуал.

Сейчас же возвращения отца ждать не следовало. Поэтому Николай всегда брал ключ с собой.

Пройдя по двору мимо старенького грузового ЗИЛа, который стоял с открытым капотом на этом месте последние лет пять, Николай подошел к массивным воротам в два человеческих роста и вышел на улицу.

Было все еще темно. Но даже в темноте Николай мог различить размашистую надпись краской на воротах: «Убийца». Она появилась уже в первые дни после окончания эпидемии. Не совсем понятно, кому конкретно она предназначалась. Скорее всего его отцу. Но, возможно, убийцей кто-то считал и Николая. Вполне вероятно, кто-то думал, что Николаю удалось избежать лагеря по случайности и недосмотру. Что он кого-то съел, но не нашлось свидетелей, подтвердивших это. Он же бывший хантер. Как хантер мог ни на кого не напасть? Это же нонсенс. А может, эта надпись была адресована им обоим. Но тогда здесь была ошибка. На воротах должно было быть написано: «Убийцы!» Но не суть. Привычку искать ошибки в словах нужно было оставить для уроков.

Когда Роман Анатольевич и Николай впервые увидели это послание, они не стали его трогать. Не попытались ни смыть, ни закрасить. В случае Романа Анатольевича это означало бы, что он отрицал факт убийств, совершенных его телом. А это было неправильно. Он убивал, и это надо было признать. Пусть и в невменяемом состоянии. А Николай просто не хотел нагнетать ситуацию. Эта надпись была выплеском эмоций. Чьим-то высказыванием. Увидев ее закрашенной, автор мог бы подумать, что с ним вступают в спор, что с ним не согласны. И неизвестно, на что он пошёл бы тогда. Уж лучше так. Пусть все ограничится этими шестью подтекшими буквами.

Оторвав взгляд от надписи, Николай осмотрел улицу. Вокруг не было ни души. И Николай был этим очень доволен. Он всегда старался идти на работу пораньше, чтобы не столкнуться ни с кем по пути. В особенности с родителями, ведущими детей в школу. Как правило именно они реагировали на Николая особенно остро. Бросали на него настороженные взгляды, заводили свои чада себе за спину, вглядывались в лицо Николая в страхе разглядеть голодные сумасшедшие глаза. В таких случаях Николай просто опускал лицо и ускорял шаг, ни с кем не здороваясь, и будто никого не замечая.

Но сейчас все еще спали. И только из ворот соседнего дома вышел мужчина с канистрой в руках. В нем Николай узнал отца одного из своих учеников. Мужчина пожал руку провожающему его Свириду, соседу Николая, и поторопился усесться за руль своего внедорожника, положив канистру на заднее сиденье. Через секунду внедорожник уже удалялся по дороге.

Свирид не торопился возвращаться в дом. Он стоял в проеме ворот, опершись плечом на косяк, и прищурившись таращился на Николая. Николай мог видеть его глаза в свете периодически разжигающегося огонька сигареты, которую Свирид держал в зубах.

Сосед был невысоким, но крепким парнем тридцати лет. В последние дни эпидемии, когда стало ясно, что хантеры больше не представляют из себя серьезной угрозы, он сообразил, что этим моментом нужно пользоваться. Сначала он наведался в местный сетевой супермаркет, но полки были уже пусты. «Все уже украдено, до нас», – потом с усмешкой рассказывал сам Свирид каждому, кто хотел слушать о его приключениях. Но Свирид не расстроился. Следом он отправился на местную бензоколонку. Там ему повезло больше. Собрав в округе всю свободную тару, он заполнил ее бензином и отвез к себе. Топлива удалось выкачать не так много – очевидно до Свирида на бензоколонке уже кто-то побывал –, но и этого ему было достаточно. Он прекрасно понимал, что в его руках теперь настоящая драгоценность. Доставку топлива в такие не самые важные населенные пункты, как Альгинск, правительство наладит еще не скоро. А значит можно будет поживиться. И он не ошибся.

Сейчас, спустя уже два месяца после эпидемии, Свирид оставался единственным источником топлива для жителей поселка. Бензовозы иногда приезжали из Самары, но это случалось редко. А стабильную работу АЗС настроить пока не получалось. Просто не хватало рук. Слишком много людей погибло.

Взамен на заветную канистру бензина, Свирид брал не деньги. Никто пока не понимал их нынешней ценности. Институт рынка пока еще не восстановился. Свирид принимал драгоценности, бытовую технику, ну и, на крайний случай, продукты, в том числе водку и сигареты. В то время, когда многим рабам никотина в поселке приходилось бросать эту вредную привычку, из-за дефицита сигарет, Свирид расхаживал по улицам с куревом в зубах и демонстративно дымил, как выхлопная труба старого «Москвича».

Власть, которую в поселке представлял участковый Павел Павлович, или, как предсказуемо все его называли, Пал Палыч, смотрела на бизнес Свирида сквозь пальцы. Не время было проявлять дотошность. Да, когда все, наконец, нормализуется, Свириду, вполне возможно, еще припомнят факт мародерства, но в данный момент Пал Палыч этим заниматься явно не собирался.

Вот и тем ранним утром Свирид, похоже, провернул очередную удачную сделку. Зачем кому-то понадобился бензин в такой ранний час Николай не знал, но и задумываться на этот счет ему не хотелось. А хотелось поскорее пройти мимо дома предприимчивого соседа и скрыться от этого прищуренного взгляда, пропитанного неприязнью и презрением.

Он шел по темной улице и время от времени бросал глаза на пустые, бесхозные дома которых было достаточно в поселке. Хозяев некоторых из этих строений съели. Кого-то отправили в лагерь. А кто-то переехал в города покрупнее – рабочие руки были нужны абсолютно во всех отраслях.

Пройдя по изгибу дороги и повернув за угол, Николай увидел перед собой темную фигуру. На секунду сердце екнуло. Что-то в походке приближающегося человека было неестественное. Он как-то странно мотался из стороны в сторону, ноги заплетались. Именно так в фильмах ужасов, которые некогда смотрел Николай, перемещались различные зомби. Неужели вирус снова дал о себе знать и перед Николаем сейчас один из первых пробудившихся хантеров?

Но спустя мгновение здравый смысл взял свое и Николай узнал в приближающемся теле Корягу – местного алкоголика. Вероятно, он возвращался с какой-нибудь очередной попойки. Не сказать, что Николай знал всех пьяниц в округе, но Коряга жил неподалеку и в былые времена часто заходил к Роман Анатольевичу взять в займы сотку-другую. Николай не знал даже его настоящего имени. Только кличку Коряга, которую тот неизвестно чем заслужил. Может, это была производная от фамилии. А может, был в его биографии какой-то забавный случай, связанный с куском дерева. Допытываться и узнавать это Николаю не хотелось. Ему любопытно было другое… Как этому выпивохе удалось не попасться в зубы какого-нибудь хантера? Коряга не был похож на человека, который способен просидеть взаперти две недели. Может, им побрезговали? Какой-нибудь любитель человечинки уже приблизился к нему, но его отпугнул густой запах перегара и дешевых сигарет без фильтра? А может, хантеры просто приняли его за своего, как секундой назад спутал его с зомби и сам Николай? Был и другой вопрос. Как Коряге при общем дефиците, особенно алкогольных напитков, удавалось так часто «нажираться»? Николай уже не раз встречал его шатающимся по улицам. Причем шатающимся в прямом смысле этого слова. Хотя, ответ сразу приходил на ум. Водки, конечно было не достать, но у жителей поселка наверняка были запасы самогона и другого домашнего пойла. Так что, Коряге всего-то необходимо было навязаться в гости к нужным людям. Что он вчера, по всей видимости, и провернул.

Коряга, шатаясь и бормоча что-то себе под нос, прошел мимо Николая, даже не заметив его. Николаю пришлось посторониться. Удивительно – это был один из немногих случаев, когда экс шарахался от нормального человека, а не наоборот.

Отругав себя за то, что на секунду снова поддался панике и принял Корягу за хантера, Николай последовал дальше. Нужно было учиться концентрироваться на позитиве. Надо радоваться, что с вирусом покончено. Довериться вакцине и верить в ее действенность. А не ожидать каждую минуту, что бесконтрольное чувство голода вернется.

Скоро Николай был уже у дверей старого сельского клуба. Именно здесь, в одном из помещений на втором этаже он и проводил свои уроки. В настоящую школу его больше не пускали, но учителем он все же оставался. Все объяснялось просто: никто из сельчан не хотел, чтобы их детей учил экс. Находился с ними в одном помещении в течение нескольких часов. Да и сами дети не питали особо теплых чувств к Николаю. Их пылкое воображение легко и охотно рисовало страшные картины, в которых Николай, снова превратившийся в хантера, бросался на них и превращал школу в одну большую двухэтажную столовую. И они с тревогой и слезами на глазах описывали свои опасения родителям. Поэтому Николай был уволен. Еще до начала сентября. Без бумаг и лишней волокиты. Ему просто сказали больше не приходить.

Но если обычных детей Николай учить не мог, очень скоро нашлись те, для кого проводить уроки мог исключительно он – среди детей бывшие хантеры тоже были. В поселке таких насчитывалось семеро. Все разного возраста, от десяти до тринадцати лет. Всем не посчастливилось быть укушенными. Но посчастливилось выжить. Ни один из них не был уличен в убийстве и каннибализме и избежал лагеря. Все-таки, отмахнуться от десяти-двенадцатилетнего хантера мог найти в себе силы любой взрослый. Поэтому полакомиться человеческим мясом ни у кого из ребятишек так и не вышло.

Обычные, нормальные дети своих сверстников из эксов не приняли. Их травили, унижали, избивали, жестко, безжалостно, толпой. Никакой речи о том, чтобы в начале учебного года бывшие мини-хантеры пошли в школу, быть не могло. Они бы оттуда просто не вернулись. Но и бросать их на произвол было нельзя. Как-то это не по-человечески. Детям нужно учиться и получать знания. Так заведено.

Тогда-то и был придуман вариант с альтернативным учебным заведением для эксов в старом здании клуба. Этот вариант предложил участковый, которому, очевидно, не раз приходилось оттаскивать каких-нибудь злобных мальчишек от бедного десятилетнего экса, которого они загнали в угол. Тут же вспомнили и о Николае – никто из педагогов не горел желанием контактировать с эксами, пусть и в облике детей.

Николай с энтузиазмом взялся за новое дело. Сидеть в четырех стенах ему надоело. По общению с людьми он соскучился. Даже интровертам иногда нужно с кем-то поговорить. Да и в конце концов это было хорошим делом. Дети явно нуждались в поддержке. Им остро требовалось удостовериться в том, что не все в этом мире их ненавидят. Есть и те, кто их отлично понимает и готов помочь. Хотя бы добрым словом, улыбкой, взглядом, в котором отсутствовала ненависть.

Николай поднялся на второй этаж, открыл дверь, включил свет и вошел в просторную комнату с большими окнами. На стене висела учебная доска. Посреди комнаты стояли четыре парты. По периметру комнаты размещались семь учебных столов. На каждом – по старенькому недорогому ноутбуку. На одной из стен можно было увидеть четыре портрета – Пушкин, Толстой, Достоевский и Гоголь. Их Николай выпросил у директора школы. Какой же учебный кабинет без портретов на стене?

Скоро в кабинет вошла Полина, активная, подвижная девочка тринадцати лет. Она поздоровалась с Николаем, смачно зевнула, бухнулась за одну из парт, уронила голову на руки и закрыла глаза. Дети тоже приходили сюда рано. По той же причине, что и у Николая – лишний раз пересекаться с нормальными людьми им не хотелось.

– Полин, а где близняшки? – спросил Николай.

Девочка приподняла голову, собираясь ответить, но ее опередила вошедшая в кабинет старушка:

– Они внизу, Николай Романович. Домашнее задание не доделали. Решают там, на подоконнике. Уж слишком много вы им задаете.

Полина снова уронила голову на руки.

– Здравствуйте, Анна Маркеловна, – обратился Николай к вошедшей. – Да я-то чего?.. Это программа такая.

– А Вовочка на крыльце Борю ждет.

– Потише можно? – ворчливо, не открывая глаз, пробубнила Полина и недовольно крякнула.

Анна Маркеловна, которую все в поселке звали просто бабой Нюрой, прошла в кабинет и положила на стол Николаю пакет с бутербродами. Пакет немного запотел. Хлеб явно был еще горячим, только из печи. Баба Нюра пекла его сама.

– Вот, дадите им на большой перемене, хорошо? – куда тише произнесла она. – И вам там тоже.

– Хорошо. Спасибо, – улыбнулся и кивнул Николай. Он не знал сколько лет этой старушке, но предполагал, что где-то за семьдесят. Она приютила у себя четверых юных эксов, которые во время эпидемии остались без родителей, и теперь заботилась о них. В том числе каждое утро провожала до школы.

Эпидемия почти не коснулась Анны Маркеловны. В тот момент, когда в поселке появились первые хантеры, она болела простудой и не вставала с постели. А когда увидела в окно весь тот ужас, который происходил снаружи, выходить на улицу даже не думала.

У бабы Нюры трое детей и пятеро внуков. Все жили в разных уголках страны. И все живы и здоровы. Никого не съели и даже не укусили. Набожная старушка восприняла это как благодать. И посчитала, что теперь в долгу перед Богом. Проявила сострадание и взяла к себе осиротевших детишек. И сделала это очень вовремя. Никто не знал, что делать с малолетними эксами-сиротами. В Самаре все детдома и так были переполнены. В поселке иметь дело с бывшими хантерами никто не хотел. Даже родственники.

– Только пусть запивают чем-нибудь. Всухомятку нельзя, – все так же негромко добавила баба Нюра.

Из коридора донесся шум. Быстрые, тяжелые шаги. Через секунду в кабинет влетели два мальчика двенадцати лет. Вова и Боря. Оба жилистые, полные сил, с коротко остриженными волосами. Их можно было принять за братьев. Но они таковыми не были.

Ребята с шумом, что-то выкрикивая на своем на детском, пробежали по кабинету, со скрежетом пододвинули к одному из столов с ноутбуком еще один стул и уселись. Они делали так каждое утро. До начала урока было еще пятнадцать минут, и они тратили это время на игру в какую-то простейшую компьютерную «стрелялку», громко, задорно и весело комментируя каждое действие.

– Поспала, – пробубнила Поля, реагируя на шум, и подняла с рук сонное недовольное лицо. Это тоже было ежедневным ритуалом. Поля всегда пыталась «доспать» в кабинете, и у нее никогда это не получалось.

– Близко не смотрите. Глаза испортите, – обратилась баба Нюра к мальчикам, но они на нее не обратили никакого внимания.

Анна Маркеловна покачала головой и с улыбкой глянула на Николая. В глазах читалось: «Мальчишки. Что тут поделаешь?»

– Вы до скольки сегодня? Так же до двух? – спросила она.

– Да, но можете не торопиться. Они же еще играют потом. Сами знаете.

Старушка улыбнулась, кивнула и пошла к двери. Николай посмотрел в окно. Заметил, как от выхода из клуба в сторону дороги направилась женская фигура. Это была мать Бори – Светлана Алексеевна. Она никогда не заходила внутрь, не здоровалась, и, проводив сына до дверей клуба, всегда старалась поспешно вернуться домой. Она не любила эксов и боялась их. Даже к сыну она, насколько знал Николай, относилась настороженно. Во время эпидемии, прямо под окнами ее дома один из хантеров набросился на соседку и загрыз ее, чавкая и причмокивая. Светлане с мужем пришлось долго слушать крики и стоны жертвы. Потом, когда насытившийся хантер ушел, к закрытым дверям дома подбежал укушенный Боря. Он плакал, стучался и молил впустить его внутрь. Светлана с мужем так и не решились открыть. Может, и правильно. Через считанные минуты их сын сам стал хантером. Но Николая это всегда удивляло. Можно же было связать мальчика, запереть где-нибудь, да хоть в том же погребе. Но нет, Волобуевы решили оставить своего ребенка на улице.

Сейчас Боря со Светланой жили уже одни, без мужа и отца. Мужчина не смог заставить себя находиться под одной крышей с эксом, и под предлогом поиска работы в большом городе уехал из поселка. А Светлана переборола свой страх. Не до конца, но переборола. Сейчас она общалась с сыном отстраненно, опасливо, холодно и даже поставила шпингалет на дверь своей комнаты. Эту подробность Николай узнал от детей, которым в свою очередь об этом рассказал сам Боря. Но у него все же была мать. А это немало.

Удаляющуюся фигуру Светланы осветил свет фар. Это к зданию клуба на своем внедорожнике подъезжали Астафьевы. Через несколько минут в кабинет вошел Дима, невысокий, щуплый, улыбчивый мальчуган в очках. Его левая рука была закована в гипс. Ему было десять лет, и он был самым младшим в классе. Увидев, что Боря и Вова уже сидят за ноутбуком, он быстро посеменил к ним, пододвинул стул и уселся за их сгорбленными спинами. Просто, как зритель. В дверях с умилительными улыбками на лицах остались стоять Антон и Елена – оба в теле, по-сельски дородные. Именно Антона Николай застал полчаса назад у дома Свирида. Теперь стало ясно зачем ему понадобился бензин в такую рань – сына надо было отвозить в школу, а топливо в баке, по-видимому, не оказалось.

Астафьевы были одними из немногих в поселке, кто мог позволить себе брать у Свирида бензин. Они были зажиточными. До эпидемии они владели фермой на окраине поселка, где держали много голов скота, производили колбасную продукцию. Разумеется, хантеры быстро добрались до скотины. Но Астафьевы, кажется, не унывали. Наверняка у них еще были средства на счетах, да и ферма была застрахована. Поэтому, как только рынок наладится, они быстро вернутся в бизнес.

В отличие от Светланы и ее сбежавшего мужа, Антон и Елена души не чаяли в своем сыне. Когда тот прибежал с улицы с укусом, они быстро сориентировались и заперли его в бане. А потом бросали ему в окно куриные тушки и куски мяса, в надежде, что судьба над ними смилостивится и весь этот кошмар когда-нибудь закончится. И их ожидания оправдались.

К остальным эксам – детям и Николаю – Астафьевы относились с плохо скрываемыми неприязнью и подозрением. Но на сына это не распространялось. Вот она, настоящая родительская любовь.

– Здравствуйте, – обратилась Елена к Николаю, не глядя в глаза. – Не разрешайте ему бегать на переменах. Хорошо? Ночью опять рука болела.

– Конечно, – ответил Николай, улыбнувшись.

– Сынок, пока, – ласково произнес Антон.

– Учись хорошо. Один домой не иди, – добавила Елена.

Это ее назидание не было формальностью. Астафьевы каждый день забирали Диму из школы. Но однажды, пару недель назад, они отлучились в Самару, задержались по дороге и не смогли вовремя зайти за сыном. Дима ушел домой вместе с бабой Нюрой и другими ребятами. Но дом Астафьевых находился чуть дальше по улице. И, распрощавшись со старушкой и одноклассниками, дальше мальчик пошел один. Там-то его и встретила кучка «нормальных» ребят. Вернувшиеся из поездки Астафьевы обнаружили Диму на крыльце дома грязным и плачущим. Его левая рука была странно вывернута. Скоро на ней появился гипс. После этого, что бы ни случилось, Диму одного родители больше никуда не отпускали.

– Любим, целуем, – добавила Елена и Астафьевы скрылись в коридоре.

– Сю-сю-сю, – передразнила ушедших Полина, чем спровоцировала хохот Вовы и Бори.

Мальчики вообще поддерживали любую проделку Полины. Они восхищались ею и во всем ее слушались. Дело было не в детской влюбленности. Боря и Вова, кажется, вообще не воспринимали ее, как девочку. Она была для них вожаком, примером для подражания. Полина всегда была пацанкой. Дерзкой и бойкой. И при случае, могла дать в лоб или между ног любому. Этим она и завораживала ребят.

Полина, кажется, была одной из первых в поселке, кто столкнулся с хантером. В тот день она с остальными ребятами играла в футбол на поляне на окраине поселка. Когда к ним подбежал хантер – проделавший путь из соседнего поселка – и набросился на первого попавшегося пацаненка, все остальные дети с криками и визгами разбежались кто куда. И только Полина осталась и принялась отбивать мальчонку у инфицированного. Подобрав с земли сухую ветку, она стала колошматить ею по спине и голове сошедшего с ума от голода мужчины, и тот все-таки выпустил из рук свою жертву. Но тут же переключился на Полю. Получив несколько укусов, Полине удалось вырваться и убежать. До дома было далеко. Поэтому она спряталась в небольшом срубе, стоящем неподалеку. Там она вскоре превратилась в хантера уже сама.

Избавившись от вируса, она все же добралась до своего дома. Но родителей там не застала. И вообще больше никогда их не видела. Вероятно, они пытались искать дочь, и сами стали жертвами голодных монстров.

Полина была сильной девочкой и никогда не выдавала своих чувств. Но наверняка скучала по папе и маме. Держа это в себе.

С улицы долетел звук мотора. Астафьевы уезжали. Как же непривычно Николаю было его слышать. Эхо прошлой жизни. В этот же момент в кабинет тихо вошел Федя. Как всегда неспешно, глядя себе под ноги.

Федя был самым неприметным из ребят. Он не говорил. Вообще. С момента, как выздоровел и перестал быть хантером, не сказал ни слова. Его привела мать – девушка по имени Лада. Очень красивая. Стройная, с выразительными глазами, в которых всегда читался вызов, и тонкими, часто поджатыми губами. Пухлые губы сделали бы ее красоту вульгарной. Но эта черта не была перейдена.

Николай всегда чувствовал неловкость при появлении Лады. Отводил глаза и разговаривал неохотно, боясь произнести какую-нибудь глупость. Казалось, что эта девушка проездом в их поселке. Так экзотично она здесь смотрелась. Ее место было, скорее, на страницах журналов или на сайтах и телеграмм-каналах о жизни звезд и тусовки. Но нет, Лада прожила в Альгинске всю свою жизнь. Просто так сложились обстоятельства – девушка с идеальной внешностью родилась и прозябала там, где ее красота была так же неуместна, как оригинал Моны Лизы на стене сельского туалета. И уезжать она никуда, насколько знал Николай, не собиралась.

Ее с Федей история сильно походила на Астафьевскую. Когда Федя прибежал с улицы покусанный, она заперла его в одной из комнат и больше не выпускала. Федя-хантер поранился при попытке выбраться из комнаты через окно, но Лада вовремя выбежала во двор и закрыла ставни, впоследствии, кое-как заколотив их досками.

Вежливо, но формально поздоровавшись с Николаем, Лада поцеловала Федю в макушку и покинула кабинет, оставив после себя приятный аромат духов. Николай снова подошёл к окну, сделав вид, что перебирает стопку тетрадок, лежащих на подоконнике, хотя на самом деле просто планировал посмотреть, как Лада будет выходить из клуба и идти по улице. Даже в ее походке было что-то завораживающее и притягивающее, хотя ни о каком намеренном «вилянии бедрами» не было и речи. В этот момент в кабинет вошли близняшки Маша и Даша. А это значило, что урок нужно было начинать. Николаю пришлось отойти от окна и усесться за свой рабочий стол – бросить последний взгляд на удаляющуюся девушку у него не вышло.

У девочек тоже была не самая приятная история. Вирусом заразила их мать. Она пришла с улицы со следами укусов и через несколько минут накинулась на дочерей. Но случилось странное. Каким-то образом женщина сумела подавить в себе голод и из хантера снова превратилась в человека. Растерянного и напуганного. Наверное, материнский инстинкт оказался сильнее болезни. Опасаясь, что возвращение в нормальное состояние будет непродолжительным, она заперла дочерей в доме, а сама постаралась удалиться как можно дальше. И поступила абсолютно правильно. Сейчас она находилась в лагере, за убийство как минимум пятерых человек. Вирус все-таки взял свое. Но удивительная сила воли, которую проявила мать этих двух девочек, спасла им жизнь.

Маша и Даша тоже жили у бабы Нюры. Но сильно по этому поводу не переживали. Они были уверены, скоро вернется мама и заберет их. Эта уверенность делала их самыми улыбчивыми и позитивными детьми в классе.

Начали с «Русского языка». Учить детей было непросто. Десятилетние Дима и Федя требовали одной программы, Машу и Дашу, которые были на год старше этих двух мальчишек, надо было учить уже по другому учебнику, двенадцатилетним шестиклассникам Вове и Боре нужно было давать знания на ступень выше, а самая старшая Полина нуждалась в программе за седьмой класс. Но Николай справлялся. Ребят было немного, поэтому с каждым он успевал поработать отдельно.

Тем более Маша и Даша почти не доставляли хлопот. Они всегда выполняли домашнее задание, схватывали все на лету, и на них Николай тратил всегда меньше всего времени. С остальными было куда сложнее. Вова и Боря не могли толком ни на чем сконцентрироваться, постоянно о чем-то переговаривались, смеялись и периодически дрались. Дима летал в облаках и любил больше таращиться в окно и рисовать, чем читать, записывать и впитывать. Постоянно пытался поучаствовать в проказах Волобуева и Боброва, но они не обращали на него внимания и просто отмахивались. Для них он был мелкой назойливой школотой. Он даже прозвище от них получил – «репейник». Полина ответственно, на правах старшей в классе, старалась помогать Николаю в плане дисциплины, постоянно одергивала Вову и Борю, шикала на них, угрожала, но к учебе относилась равнодушно. Домашнее задание не делала, стараться не собиралась. Ну, а Федя… Феди почти не было. Он не шумел, ни с кем не общался и никогда не сводил глаз с крышки парты. Домашку он не делал, потому что не мог. На уроке мальчик просто присутствовал. Он жил сам в себе. Проживал внутри чувства, известные ему одному. И Николай старался его не дергать. К доске не вызывал, лишний раз к нему не обращался. Периодически пытался поговорить с ним на перемене, старался пробиться через скорлупу, вытянуть из него хоть слово, но всегда безрезультатно. Лада как-то объяснила учителю, что каждый день водит сына сюда руководствуясь надеждой на то, что в компании других ребят он быстрее придет в себя. Но пока рецепт не работал.

После первого урока наступило время пятиминутной перемены. Поля, Боря, Вова и Дима выбежали в коридор и принялись носиться. Николай напомнил Астафьеву, что быстро бегать ему нельзя, тот кивнул, но уже через секунду забыл обо всех ограничениях. Близняшки не участвовали в активных играх одноклассников и, как правило, располагались у подоконника, готовясь к следующему уроку. И только Федя оставался сидеть за партой, казалось, не слыша команды отдыхать. Николай всегда сам подходил к мальчику, брал за руку и выводил его в коридор. Там становился у стены, опускал руки вдоль туловища и молча дожидался, когда начнется новый урок.

В обычной школе дети уже давно, наверное, затравили бы такого молчуна. Замучили глупыми шутками и издевками. Но здесь к Феде никто не приставал. Все когда-то пережили то же, что пережил он – пугающее превращение в голодного зверя. И каждому было непросто это вспоминать. Поэтому у Феди было полное право быть странным. И остальные дети это право принимали. Каждый справлялся со случившимся как мог. Федя, вот, замкнулся. Тоже способ.

Дальше по расписанию была «Математика». А для Полины «Алгебра». Вернувшись в кабинет, все расселись перед ноутбуками. В точных дисциплинах Николай ничего не смыслил, поэтому Пал Палычем и руководством школы было принято следующее решение: каждый день учителя на камеру записывали лекции – каждый по своему предмету –, все записи перекидывались на флешку, которая в свою очередь доставлялась в клуб. Вот и в этот раз Николай открыл верхний ящик стола и достал оттуда электронный носитель на несколько гигабайт, который кто-то положил туда еще вчера вечером. Передавать флешку лично в руки Николаю никто не хотел. Причиной была все та же эксофобия.

Скоро правительство обещало наладить по всей стране мобильную связь и интернет, и тогда необходимость во флешках отпадет. Но пока человечество снова жило где-то в районе начала двухтысячных.

Николай обошел все столы и загрузил на каждый из ноутбуков по видеофайлу. Дети воткнули в уши наушники и принялись впитывать знания. Кто-то с энтузиазмом, кто-то с неохотой и пробивающейся зевотой.

То, что у каждого ученика перед лицом находился свой компьютер, было очень удобно. Любой из них мог нажать на паузу, обдумать услышанное с экрана, или перемотать на то место в лекции, которое ему показалось не совсем понятным. Николай сам настоял на этом. А директор школы был так рад избавиться и от него, и от детишек с «вирусным прошлым», что долго не сопротивлялся и таки выделил эксам семь гаджетов.

Домашнее задание по предметам, в которых Николай ничего не смыслил, приходилось проверять тоже ему. Вместе с флешкой учителю доставляли листки с решениями задач и примеров и правильными ответами. И он просто сверял с ними работы детишек.

Что касалось гуманитарных предметов, Николаю не составляло особого труда самому накануне прочитать несколько параграфов учебников и на утро выслушать ответы учеников.

Особым качеством такой вид обучения, конечно, не отличался, но это было все же лучше, чем ничего.

К концу шестого урока внизу, в холле клуба, посреди которого стоял старый бильярдный стол с порванным сукном – напоминание о тех временах, десятилетней давности, когда каждую среду и субботу в этом здании проводились дискотеки и другие увеселительные мероприятия для сельской молодежи – начинали собираться родители. В четырнадцать десять они встречали своих детей, брали у них рюкзаки и выходили на улицу. И снова ждали – сразу расходиться по домам ребятня отказывалась. Дети носились, бегали друг за другом и орали, выплескивая всю накопившуюся за очередной скучный день в за партами энергию. В этих играх участвовала даже Полина, которая, казалось, уже должна была выйти из этого возраста. Но детство у тринадцатилетней девочки, по-видимому, еще продолжалось. К суете присоединялись даже близняшки, всегда такие правильные и сдержанные.

Но длилось это послеурочное веселье всегда недолго. Минут десять-пятнадцать. Первого забирали домой Борю Волобуева. Всегда раздражительная мать хватала его за руку и бесцеремонно тащила в сторону дороги. Боря даже не думал сопротивляться и молча следовал за Светланой. Потом в игру вмешивались Астафьевы – к этому времени Дима уже успевал упасть или хотя бы оступиться, и Антон с Еленой с тревогой в глазах бросались ему на помощь. Осматривали, отряхивали его, даже если этого не требовалось, и вели в сторону автомобиля. Потом и баба Нюра начинала причитать, что детям уже пора обедать, что у нее болит спина, и уговаривала Полю, Вову и близняшек выдвигаться в дорогу. Федю, не участвовавшего в игре, Лада забирала последним. Она работала в супермаркете, который был открыт с девяти утра до двух дня – продуктов на полках было немного, поэтому этого времени было вполне достаточно – и ей требовалось время, чтобы добраться до клуба.

Но сегодня она явно задерживалась.

Федя сидел на ограде небольшого запущенного и заросшего скверика, примыкавшего к зданию клуба и, казалось, совершенно не был обеспокоен отсутствием мамы. Николай подождал еще пять минут, решил, что случилось что-то непредвиденное – Лада еще никогда не опаздывала – подошел к молчаливому мальчику и сказал:

– Федь. Пойдем твоей маме навстречу?

Федя, разумеется, ничего не ответил и только слез с ограды. Николай принял это за согласие и пошел к дороге. Федя последовал за ним, держась на шаг позади. Он напоминал какого-нибудь призванного помощника из стандартной компьютерной ролевой игры. Неигрового персонажа. Такой же молчаливый, но неотступно следующий по пятам. Николай попытался завязать разговор. Спросил его, понравилась ли ему сегодняшняя тема по истории? Все ли он понял из задач по математике? Не замерз ли он, все-таки похолодало? Но Федя продолжал держать рот закрытым. Но на последний вопрос, кажется, чуточку кивнул. Если это так, то это уже было прогрессом. Хотя, Николаю могло и показаться.

Спустя пятнадцать минут такого молчаливого путешествия по краю асфальтированной дороги, Николай и Федя подошли к перекрестку, на котором располагался супермаркет. Николай пару секунд поразмышлял, куда двинуться дальше: пойти в магазин, который к этому времени должен был быть уже закрыт, или направиться сразу к дому Лады? Где она живет конкретно, Николай не знал. Представлял только направление и улицу. Но это не было проблемой. Федя наверняка как-то среагировал бы, если бы они очутились рядом с его домом. Но Николай решил все-таки наведаться сначала в супермаркет. В конце концов, вот он, в нескольких шагах.

Перейдя перекресток как попало – переживать, что их может сбить машина не приходилось – Николай и Федя подошли к магазину. На удивление двери не были заперты. Учитель с учеником вошли и сразу стали свидетелями перепалки.

У кассы стояла Лада и на повышенных тонах высказывала что-то невысокому, пузатому мужчине с пышными усами и красным лицом. Николаю не было известно его имя, но он знал, что этот мужичок был кем-то вроде управляющего супермаркетом.

Прислушавшись, Николай понял, что спор шел из-за графика работы. Мужчина требовал, чтобы Лада продолжила работать, а та упирала на то, что ей нужно идти за сыном, и вообще, ее не предупредили заранее.

– Чего ты мне вчера-то не сказал, что мы теперь до четырех здесь сидим? – возмущалась Лада.

– Да говорил я тебе! Ты прослушала.

– Такое бы я не прослушала. Опять, походу, что-то причудилось по-пьяни. Меньше на водку и коньяк налегай вместе с участковым.

– Так! Ты давай-ка!… Не это мне тут, – сбивчиво парировал мужчина, и покосился на вошедших. Во взгляде, которым он быстро обвел Николая, читалась смесь из неловкости и неприязни. Неловкость, похоже, была вызвана тем, что Лада сболтнула лишнего. Хотя по лицу мужчины и так было понятно, что у него проблемы с алкоголем, и секретом это было слабеньким. А неприязнь – тем, что он, похоже, был в курсе насчет Николая и его пожизненного незримого клейма в виде трех букв «экс».

– Все. Я пошла, короче. Сам за кассу садись, не мои проблемы. Я и так уже тут… Там Федя, наверное, испереживался весь…

Лада обернулась и, наконец, заметила Николая и сына. Тут же подбежала к ним, присела рядом с Федей, обняла его и поцеловала в лоб.

– Феденька, прости пожалуйста, что не встретила. Тут такое, вообще… Николай Романович, и вы извините, – снова поднялась она на ноги, не отпуская руки Феди. – Взбрело им чего-то до четырех магазин теперь открытым держать. А мне заранее не сказали.

– Да говорил я! – буркнул управляющий, негромко, но так, чтобы его услышали. Николай снова поймал на себе косой взгляд этого мужчины. На этот раз в нем не было неприязни. Это была уже ненависть. Но так как управляющий быстро отвернулся, Николай решил, что ему привиделось.

– Зачем им это, вообще не понимаю. Тут даже продавать нечего… – недовольно вздохнула Лада.

И она была полностью права. Полки супермаркета и правда были пустыми. В первые дни после эпидемии поработали мародеры, вынеся все, что только было можно. Потом, когда помещение привели в порядок, сюда завезли небольшое количество товаров, тех, которые не входили в бесплатные посылки с гуманитарной помощью: сигареты, спиртные напитки, бытовую химию и прочую мелочь – но все это разлетались в один миг. Продавали все это за обычные бумажные деньги. По тем же ценам, что и до нашествия вируса. Так распорядилось правительство. Так что полки оказались пустыми в первые же часы после завоза. После этого грузовики еще пару раз наведывались в Альгинск. И полки снова пополнялись некоторым количеством товаров. Но очень скоро снова оказывались пустыми. Сельчане времени зря не теряли.

Промежутки между приездами фур были значительными. Товаров на складах было немного – мародеры в свое время побывали и там –, а полноценное производство наладить по-прежнему не удавалось. Сложно выйти на прежний уровень, когда сгинула четверть населения планеты.

Последний раз завоз был две недели назад. И сейчас на полках можно было увидеть только рулоны с пищевой фольгой, дешевые детские игрушки, типа мыльных пузырей, и всякую другую, не пользующуюся спросом во времена постапокалипсиса ерунду.

– Да завтра фуры подъедут, – громко произнес управляющий, протирая одну из полок тряпкой. – И не как раньше. Там полно всего будет. Вот и сказали… Ты думаешь я сам все это решаю? Мне позвонили утром.

– Утром? То есть вчера ты еще не знал ничего? И мне, получается, тоже ничего не мог сказать, – возмущенно зыркнула Лада на мужчину. Тот только махнул рукой и пошел в сторону двери в служебное помещение, что-то бубня себе под нос, очевидно, признав свое поражение в споре.

Лада снова повернулась к учителю и покачала головой:

– Идиотизм, блин.

Николай хмыкнул, неопределенно дернул плечами и опять не решился ничего сказать. Хотя Ладе было не привыкать общаться с кем-то, кто всегда молчит.

– Спасибо большое, что привели Федю, – взяла разговор в свои руки Лада. – Я тут чуть с ума не сошла… Думала, как он там?.. Не пойдет ли домой один? А этот встал, не отпущу, не отпущу. Уйдешь – уволю. А мне никак нельзя… Тут зарплату продуктами выдают.

Лада посмотрела на Федю и нежно провела ладонью по его волосам.

– Я понимаю… Конечно, – наконец прервал свое молчание Николай.

– Я вас не сильно озадачила? У вас и без этого дел, наверное, полно?

– Да какие дела? Уроки закончились.

– Ой! Кстати, о продуктах, – спохватилась Лада и торопливо прошла к кассе. Взяла сумочку и достала оттуда небольшой пакет. Вернулась и с улыбкой протянула его Николаю. Это был кофе. В зернах. Николай растерянно посмотрел на пакет и поднял вопросительный, недоумевающий взгляд на Ладу.

– Вы постоянно спрашиваете. А его никогда нет, – улыбнулась девушка. – А мы с Федей на выходных в Самару ездили. Там рядом с больницей как раз кофейня снова заработала. Кофейня. Представляете? Как раньше. Вот я и решила вам взять. Все никак отдать не получалось. Всегда забывала. Даже сегодня утром в сумочку положила, и снова из головы вылетело.

– Спасибо… Но… Это же дорого, наверное, – растерянно произнес Николай.

– Да кто же сейчас поймет, дорого-дешево. Берите. Мы же вам на первое сентября ничего не подарили. Даже цветы… Хотя вроде как полагалось. Да и вообще… Вы для Феди столько делаете. Так что…

– Вообще-то на работе о постороннем трындеть нельзя, – послышался со стороны недовольный голос управляющего. Он снова появился в зале и раскладывал на одной из полок упаковки с пластиковыми мусорными пакетами.

Лада закатила глаза и раздраженно вздохнула.

– Спасибо еще раз, Николай Романович. До свидания. Феденька, пойдем, – сказала Лада, взяла сына за руку и повела к пустующей кассе по соседству со своей. – Посиди здесь пока. Я поработаю еще немного. Можешь поиграть.

Мужичок недовольно скосился на Федю. Он явно был недоволен тем, что в его магазине находится экс, и наверняка еще выскажет это Ладе. Потом снова взглянул на Николая, по-прежнему стоящего у дверей, и грубо к нему обратился:

– Что-то покупать будешь?

Николай понял, что задержался, отрицательно качнул головой и вышел. На улице он торопливо раскрыл пакет с зернами и жадно вдохнул аромат. Он звучал даже приятнее, чем духи Лады. Хотя думать так было как-то нелепо и по-мальчишески. В конце концов, ему уже не шестнадцать и так зацикливаться на девушке, пусть даже такой красивой, было как-то неправильно. Все-таки он взрослый 33-летний мужчина со значительным жизненным опытом.

Закрыв пакет, Николай перешел через перекресток и направился к зданию клуба. Нужно было забрать тетради, сданные учениками на проверку, и запереть дверь до понедельника. Впереди были длинные выходные. Раньше он ненавидел трудовые будни. Теперь же недолюбливал субботу и воскресенье. Снова сидеть дома наедине со своими мыслями. Хотя, на субботу у него все же были кое-какие планы.

Глава 2

На следующее утро Николай решил себя побаловать. Он бросил в турку аж две ложки кофе. Причем, с горкой. Правда, прорвавшееся через редуты предвкушения чувство вины все же подпортило настроение – если он и дальше будет так расточительно, по-барски, себя вести, очень скоро и от этого подаренного Ладой пакета ничего не останется. Но Николаю предстоял непростой день, поэтому он решил, что зарядиться приятными эмоциями не помешает.

Залив кофе водой, Николай поставил турку на горящую конфорку старой газовой плиты и стал ждать. В голове снова возник образ Лады. Вчера он весь вечер упорно заставлял себя не думать о ней – с головой ушел в проверку тетрадей и чтение. Но запах кофе снова вернул Николая к мыслям об этой девушке.

Николай упрекнул себя за это. Зацикливаться на этой девушке было бессмысленно. Разве может кто-то захотеть связаться с эксом? Да и никаких предпосылок к этому «связаться» в принципе не было. Да, Лада общалась с ним вежливо и пару раз даже улыбнулась. Но наверняка во время их короткого разговора девушка держалась из последних сил и с трудом удерживалась от того, как бы не скорчить презрительную гримасу. И, вероятно, даже вздохнула с облегчением, когда ее окликнул управляющий.

С другой стороны – кофе. Получается, Лада все же думала о Николае. Даже в Самаре, когда ее голова уж точно была забита более важными вещами. В столицу региона вообще было попасть непросто. Власти ограничивали передвижение граждан между населенными пунктами, желая этим самым выставить максимум преград на пути вируса на случай его возвращения. Политики и чиновники не были учеными и тоже предполагали такое развитие событий. Чтобы приехать в Самару, нужно было сначала звонить, заказывать пропуск, обосновывать необходимость поездки. Пропуск имел срок действия. В городе можно было пребывать считанное количество часов. У Лады такая необходимость была – насколько знал Николай, она возила Федю к врачам, чтобы они помогли мальчику выбраться из скорлупы, которую он вокруг себя возвел. Вряд ли она вообще вспомнила о Николае, если бы он был ей неинтересен.

Но в интересе ли дело? Николаю давно стало понятно, что главное в жизни Лады – это ее сын. И ради него и его здоровья она готова пойти на многое. В том числе терпеть общение с учителем-эксом. Вот это уже больше походило на правду. Лада заставляла себя мило общаться с Николаем только для того, чтобы учитель уделял Феде повышенное внимание и получше приглядывал за ним в школе.

На этом и следовало остановиться. И больше не возвращаться к мыслям об этой красивой обаятельной девушке.

До ушей Николая долетело шипение. Он резким движением снял турку с конфорки. Кофе безжалостно убежал. Еще один повод выбросить Ладу из головы. Размышления о ней делали Николая рассеянным. И расточительным. Теперь придется делать новую порцию. Хотя нет. Такой шик он не мог себе позволить. Придется пить то, что осталось в посуде. С самого подъема с кровати Николай мечтал, как будет маленькими глотками наслаждаться вожделенным напитком с настоящим, насыщенным вкусом, а в итоге получил жижу, отдающую горечью.

Быстро позавтракав, Николай соорудил себе пару бутербродов, сложил их в рюкзак и принялся одеваться. Стоя у входной двери и натягивая на голову шапку, Николай на секунду задержался и посмотрел на холодильник:

– Передам ему привет от тебя.

На улице было холодно. Но Николай любил утренний осенний морозец. То, как ботинки наступали на промерзшую неподатливую дорожную грязь, как хрустела тонкая ледяная корочка на лужицах. Улица, на которой располагался дом Раскиных – именно эту фамилию носили Николай и Роман Анатольевич – не была асфальтирована и часто после дождей превращалась в месиво, по которому невозможно было пройти пешком не запачкавшись. Но не по утрам.

Николаю предстояло преодолеть внушительное расстояние. Сначала по поселку. Потом выйти за его пределы и пройти еще примерно километр до остановки, у которой ежедневно в девять утра останавливался автобус. Этот автобус был единственным способом добраться до места, где располагался лагерь для эксов.

Шел Николай неспешно, наслаждаясь процессом. Школа по выходным не работала, поэтому Раскин мог не переживать, что наткнется по дороге на какую-нибудь настороженную мамашу, ведущую своего ребенка на первый урок.

На выходе из поселка он, как всегда, прошел мимо пекарни, куда в детстве его часто посылали за свежей буханкой белого хлеба, половину которой он всегда «уминал» по дороге обратно. Пекарня не работала уже два месяца, а хлеб в поселок доставляли в посылках с гуманитарной помощью. Пресный, уже подсохший, в пакетах. Но Николай все равно, проходя мимо этого старого одноэтажного здания с длинной трубой, по привычке втягивал в себя воздух, и ему даже казалось, что он слышал запах свежей выпечки. Память – удивительная штука.

Дальше он зашагал по широкой асфальтированной дороге. Почти посередине, не боясь, что его может сбить шальной, проезжающий на большой скорости, автомобиль. И уже к восьми сорока пяти подошел к остановке.

Транспорта он дожидался на этом месте всегда один. В Альгинске были еще люди, чьи родственники стали эксами и содержались в лагере. Но никто из них навещать своих родных не ездил. Николай выстаивал под старым, проржавевшим металлическим козырьком в полном одиночестве.

На стенах этой дряхлой, стоявшей здесь то ли с советских времен, то ли с 90-х годов прошлого века, остановки среди нескольких надписей похабного содержания, можно было разглядеть брызги крови. Старые, давно запекшиеся, выцветшие, но все еще заметные. Николай раз за разом представлял, как какой-нибудь мужичок лезет на козырек, спасаясь от стайки голодных хантеров. Как сидит там, в надежде, что придет помощь. Наконец, через пару суток безнадежного ожидания, решает, что лучше попробовать прорваться, чем погибать от голода, прыгает вниз, старается бежать, но ноги не слушаются и на него тут же набрасываются злобные преследователи.

Возможно, все было совершенно не так. Может, это был не растерянный мужичок, а молоденькая девушка, которой спастись от преследователей помешали высокие каблуки. Или здоровый мужлан в наколках, который до последнего отбивался от нападавших своими огромными кулаками. Но кто бы это ни был, жизненный финал у него был один – в челюстях голодных монстров.

К остановке подъехал грязный «Форд Транзит». В тот день автобус опоздал на пять минут, но высказывать претензии было неуместно – уже хорошо, что хоть какой-то транспорт ходил. Автоматическая дверь отъехала в сторону. Николай поднял шарф повыше, вошел в салон и протянул водителю сторублевую бумажку. Это была одна из последних купюр, оставшихся у Николая. Во времена до эпидемии бумажными деньгами он вообще не расплачивался, всегда используя для этого карточку. Все те банкноты, которыми он пользовался сейчас, были из запасов Романа Анатольевича, который безналичному расчету никогда не доверял, опасаясь, что мошенники каким-нибудь способом снимут все деньги с его счета. Но и эти запасы заканчивались.

Поговаривали, что в Самаре уже начали действовать банкоматы. И даже открылось несколько отделений банков. Но Николай в это верил неохотно. Позитивные новости всегда были обманчивы. Люди хотели верить в хорошее, и эта вера часто их подводила. Даже, если слухи были верны, выбраться в Самару ему все равно было проблематично. Нужно найти достойную причину для получения пропуска. Можно было, конечно, сказать, что он хочет проведать дочь и бывшую жену. Но им он даже позвонить не решался, не то, что навестить. Да и, не факт, что это вообще сработает. В пропуске Николаю почти наверняка отказали бы. Вряд ли в Самаре с распростертыми объятиями ожидали экса.

Хмурый, полный мужчина за рулем неестественно вывернул руку, принял деньги, нажал на кнопку и дверь медленно поехала обратно. Автобус неохотно тронулся в дальнейший путь. Николай пробежал глазами по салону, наполовину заполненному пассажирами, увидел свободное место и уселся рядом с тучной женщиной лет пятидесяти, неотрывно смотрящей в окно. Никто от него не отшатнулся, никто не поспешил отсесть подальше и не потребовал у водителя, чтобы Николая высадили. Пассажиры автобуса не были в курсе, что он экс. Николай прятал рисунки на коже под одеждой – в том числе шарфом и перчатками –, а других отличительных особенностей у него не было.

Многих попутчиков он видел не в первый раз. Большинство из них, как и он сам, старались навещать своих близких, оказавшихся в заключении, каждую неделю. Но были и те, кого Николай видел впервые. Возможно, они жили далеко и не могли позволить себе приезжать часто. А может, просто не хотели пользоваться правом на свидание. Наверняка, многим было сложно заставить себя увидеться с тем, кто убил и съел нескольких людей. Пусть даже он был близким человеком – мужем, отцом или сыном.

Всю дорогу в салоне царило молчание. Все десять пассажиров были погружены в свои мысли. Каждый мусолил в голове свое горе. Даже музыка из колонок – какая-то русская попса двухлетней давности – звучала тихо и еле слышно. Водитель, кажется, понимал всю деликатность момента.

Примерно через час «Форд» достиг КПП бывшей базы отдыха, проехал мимо закрытых широких металлических ворот, преодолел еще пару десятков метров вдоль высокого забора и затормозил у аккуратной остановки. Дверь отъехала в сторону и на улицу высыпали все до единого пассажиры. Автобус двинулся дальше. Лагерь не был конечной точкой его маршрута. Дальше «Форд» проезжал еще несколько населенных пунктов (Покровку, Коньково, Звягино) и в итоге останавливался то ли в Похвистнево, то ли в Волчьих Ямах. Но уже порожняком – так уж получалось, что люди пользовались им только для того, чтобы добраться сюда.

То ли в Похвистнево, то ли в Волчьих Ямах водитель делал передышку длительностью в час – ел, курил, дремал – и отправлялся в обратный путь.

Десятка бывших пассажиров, в которую входил и Николай, растянулась в цепочку и направилась к КПП. Все старались держаться друг от друга на расстоянии метра-двух. Николай плелся в хвосте. Причин торопиться не было. Когда-то ему самому довелось побывать в этом лагере в качестве заключенного. Хотя правительство просило не использовать этого слова. Размещенных здесь эксов официально называли «временно изолированными». Но сколько продлится это «временно», никто не знал. Возвращаться за этот забор Николай не спешил. Да, он провел в этом учреждении всего неделю, пока устанавливалось, причинило ли его тело кому-то из людей вред или нет. Но эти семь дней показались ему очень долгими.

Первой в КПП вошла та самая тетка, сидевшая в автобусе рядом с Николаем. Остальные остались снаружи терпеливо дожидаться своей очереди. Кто-то закурил. Кто-то просто таращился себе под ноги. Но никто ни с кем не разговаривал.

«Хорошо хоть дождя нет», – подумал Раскин, осматривая низкое небо в серых облаках.

Минут через двадцать Николай остался на улице один. Выждав некоторое время, он, как и все предыдущие посетители, поднялся по ступеням бетонной лестницы и вошел в будку КПП. Там привычно находилось четверо мужчин в одежде защитного цвета. У каждого на правом рукаве, в районе плеча, была нашита эмблема с большой латинской буквой «икс». Или русской буквой «х». Двое стояли у двери, ведущей на территорию лагеря. У них на плечах висели автоматы. Еще один расположился у турникета. Он ограничивался пистолетом в кобуре. Четвертый, с редкими усиками под маленьким носом-пуговкой, сидел за перегородкой. Через окошко было видно, что он держал в губах стержень от ручки и напряженно дул в него. Николай и сам так делал, еще в школе, когда ручка отказывалась писать.

– Опять без сумки? – сухо поинтересовался тот, что с пистолетом. В один из прошлых своих приездов Николай услышал, что коллеги – или сослуживцы – обращались к нему «Семеныч». Так он его и запомнил.

Николай кивнул. Вопрос не был безосновательным. Все, кто вошел в КПП до Николая, были с сумками и пакетами. Набитыми, по всей видимости, продуктами, теплыми носками, книгами и другими вещами, которые должны были хоть как-то улучшить и скрасить жизнь «временно изолированных». Но Николай всегда приезжал налегке. На первое свидание он привез отцу что-то из съестного, но тот попросил больше так не делать. «У нас трехразовое… А вам там, по-любому, жрать нечего», – аргументировал Роман Анатольевич свой отказ.

Раскин-младший привычным движением достал паспорт и протянул его Семенычу. Тот формально пробежался по страницам и, как всегда, зафиксировал взгляд на синем штампе с тремя буквами «экс» на одной из последних страниц. В прошлые разы он всегда реагировал на эту печать с недоброй ухмылкой, дополняя ее каким-нибудь едким замечанием, вроде: «Надоело на воле, решил вернуться?», или: «По своим соскучился?» Но сегодня просто закрыл паспорт и протянул его мужчине за перегородкой. Сделал он это быстрым, торопливым движением, как будто призывая покончить с формальностями как можно быстрее. Николай даже удивленно вздернул брови. Присмотревшись к остальным, он понял, что сегодня здесь вообще все было как-то не так. Раньше в этом КПП всегда царила атмосфера расслабленности и даже безалаберности. Мужчины переговаривались, шутили между собой, стояли, опершись на стену, или сидели. Сейчас же все были какими-то напряженными. Стояли смирно. Как-то особо крепко сжимали в руках оружие. И молчали. Может, была какая-то проверка и им всем досталось от начальства?

Усатый мужчина за перегородкой взял протянутый ему документ, вынул изо рта стержень, вернул его в ручку и чиркнул ею в уголке большой тетради. Ручка оставила синий след. Довольный собой, мужчина посмотрел на Семеныча, будто ожидая похвалы, наткнулся на хмурый взгляд, потупился и принялся быстро переписывать в тетрадь паспортные данные.

Подняв руки вверх, Николай позволил Семенычу себя обыскать. Сегодня тот справился почти молниеносно.

– Прямо и налево, – коротко произнес Семеныч и вернул Николаю документ. Мужчина за перегородкой поднял трубку стационарного телефона и сообщил, что к Роману Раскину посетитель. Он уже давно выучил, к кому именно приезжал этот удивительный экс, обитающий почему-то на свободе.

Николай произнес общее «спасибо», прошел через турникет и вышел во внутренний двор лагеря.

Огляделся. И в очередной раз удивился обманчивому ощущению безмятежности, на которое настраивал местный пейзаж. Живописное озеро, лежаки, аккуратно подстриженные кусты, деревянные фигуры животных, беседки, мангалы, детские зоны с песочницами, горками и качелями – все говорило о том, что человек, находясь здесь, должен расслабляться и получать удовольствие. Но взгляд тут же цеплялся за вооруженных людей в военной полевой форме, стоящих по периметру. И сразу становилось понятно – это место уже не предназначалось для того, чтобы сделать людям «хорошо». Теперь у него другие цели и функции.

Когда в первые недели после эпидемии встал вопрос: «Где разместить такое количество эксов?», сразу же возник вариант с санаториями, базами отдыха и детскими лагерями. По прямому назначению эти места снова должны были начать эксплуатироваться еще не скоро, а все нужное там уже имелось: вода, электричество, отопление. И очень скоро всех бывших хантеров стали свозить в различные «Зеленые сказки», «Ветерки», «Энергетики», «Сосновые берега» и «Тихие рощи». Огромным плюсом этой идеи считалось то, что базы отдыха имели мало общего с тюрьмами. А значит, эксы, чья вина в совершенных их телами преступлениях была, мягко говоря, не стопроцентной, не должны были чувствовать себя заключенными. Все-таки зелень, лавки, беседки. Но это все было лишь подслащенной пилюлей.

«Дыхание леса» – база отдыха, в которой держали Романа Анатольевича, и в которой некоторое время довелось находиться Николаю, мало чем отличалась от других подобных мест, в которые раньше съезжались люди, чтобы приятно провести выходные или отпуск. По периметру стоял забор, который владельцы в свое время соорудили для того, чтобы на территорию не забредали посторонние. Сейчас он нужен был для того, чтобы эксы не выбирались наружу. Мотки колючей проволоки могли отбить желание нелегально покинуть территорию у любого желающего. По всей территории стояли домики – одноэтажные и двухэтажные. В них и жили эксы. В центре лагеря располагалось большое трехэтажное здание, в котором размещалась администрация и охрана.

Единственным инородным телом среди всего этого смотрелся новый блок, построенный в дальнем углу базы, вплотную к лесу. Серый, безликий, суровый, возведенный наскоро, без всяких изысков и излишков. В нем не было даже окон. Сплошной бетонный параллелепипед. Как саркофаг поврежденной атомной станции. Николай знал, что там содержались инкурабы – хантеры, которые так и не выздоровели. Да, были и такие. Немного. Но все-таки имелись. Хотя, говорить «не выздоровели» неправильно. Вируса в их организмах уже не было. Но вот сознание в привычное нормальное состояние так и не вернулось. Что-то в их мозгах, за время болезни, «перемкнуло». И зверское чувство голода не прошло даже после того, как вирус отступил. Поговаривали, что инкурабами становились те, кто заразился одним из первых. Вирус воздействовал на них так долго, что без последствий это остаться просто не могло. Но Николай сомневался в верности этой теории. Все люди болели примерно одинаковое время – 10-14 дней. И почему кто-то из них так и не смог избавиться от голодного зверя в себе, было пока неизвестно. Возможно, все было в индивидуальности. Все люди разные, и вирус на каждого воздействовал тоже по-особенному.

Наличие инкурабов еще больше подогревало психоз вокруг эксов. Вот же он – пример. Некоторые продолжали кидаться на людей даже после выздоровления, а значит, и у экса в определенный момент может что-то переклинить в голове. И многие в это верили. Да что уж там говорить, даже Николай не решался до конца отметать подобное.

– Не стойте. Проходите, – раздраженно обратился к Николаю один из охранников, стоящий неподалеку, и кивнул в сторону здания столовой. Этих людей с автоматами здесь называли именно охранниками. Ни в коем случае ни надзирателями. Никаких параллелей с тюрьмой.

Николай с виноватой поспешностью кивнул и двинулся по тропинке. Без какого-либо конвоя. Он же пришел не на свидание с заключенным, а просто навестить временно изолированного. Хотя постоянно ловил на себе внимательные взгляды людей с оружием. Сегодня их было как будто бы больше. Помимо тех, что стояли по периметру, по паре охранников дежурили и у каждого домика. Раньше Николай такого не замечал.

Скоро Раскин-младший вошел в столовую – просторное помещение с большим количеством обеденных столов. Окна были широкие и высокие, почти в пол. У двери стоял еще один охранник и внимательным взглядом обозревал все помещение.

– Сегодня свидания до одиннадцати, – твердо сообщил он.

– Почему это? – удивился Николай. Раньше навещающим находиться в лагере разрешалось до двенадцати. Хоть и мало кто пользовался этой привилегией. Все, как правило, расходились раньше.

– Распоряжение начальства, – отрезал охранник тоном, не подразумевающим дальнейшее общение.

– Но я позже остальных пришел. Мне можно будет подольше остаться?

Охранник не ответил. Николай понял, что это значило: «Нет», не стал настаивать на своем и прошел в зал. За некоторыми столами уже сидели бывшие попутчики Николая. Кто-то общался с близкими, кто-то еще только дожидался своих отца, матери, мужа, жены, дочери, сына. Рассаживались все «навещающие» как можно дальше друг от друга. Как будто им недавно и не приходилось трястись в тесном салоне автобуса всем вместе.

Николай выбрал стол у одного из окон и уселся за него. Сгреб в кучку крошки, оставшиеся, вероятно, еще с завтрака. Поправил солонку с солью и подставку под салфетки, которых, разумеется, в ней не было. Входная дверь хлопнула. В помещение вошел Роман Анатольевич.

Раскины были очень похожи внешне – оба высокие, худощавые, с длинными лицами и выпирающими на них скулами. Но при этом сильно различались в манере себя вести. Если Николай постоянно сутулился, всегда смотрел себе под ноги, то Роман Анатольевич держал спину прямо, смотрел вперед и вдаль, шагал широко и уверенно, а руки часто упирал в бока. Рисунок с изображением тракториста-стахановца с советской мозаики на стене высотного дома. Казалось, Роман Анатольевич всегда знал что делать. А если его посещали сомнения, он совал в рот дешевую сигарету, затягивался густым едким дымом, пару минут размышлял и все же находил решение.

На нем был старый спортивный костюм с чуть оттопыренными коленками. Наверное, где-нибудь в других странах для эксов уже пошили отдельную форму, которую они должны были носить. Может, даже с номерами. Но у нас в то время бывшие хантеры ходили в чем попало. Именно поэтому атмосфера немного напоминала больничную – люди в спортивных костюмах, трико и футболках, которых приходят навещать родственники.

Осмотрев помещение столовой ищущим взглядом из-под нахмуренных бровей, Роман Анатольевич увидел машущего ему рукой Николая и решительно, но не быстро двинулся к нему. Спешить в этом учреждении было некуда. Даже несмотря на то, что время, выделенное на свидание, сократили. Им этих минут было вполне достаточно.

Разговор потек по привычному руслу. Сначала Роман Анатольевич поинтересовался насчет внучки – не позвонил Николай в бывшую самарскую квартиру и не съездил ли навестить бывшую жену и дочь? Раскин-младший придумал какие-то отговорки вроде того, что телефон в знании Правления поселка всю неделю не работал, а пропуск ему не дали. Роман Анатольевич, кажется, не сильно этому поверил – раз за разом «отмазки» Николая звучали примерно одинаково –, но продолжать развивать эту тему не стал. Он заговорил о хозяйстве. Напомнил Николаю, как правильно включать и поддерживать в рабочем состоянии котел для отопления – все-таки холодает. В очередной раз предупредил сына о неисправном выключателе в одной из спален, с которым нужно обращаться осторожно. Прочитал короткую лекцию, как заклеивать щели в окнах.

Николай на какие-то вопросы ответил, какие-то задал сам – в основном, насчет здоровья и самочувствия. Роман Анатольевич коротко произнес, что с ним все в порядке и здесь беседа привычно споткнулась. Николаю с отцом всегда было непросто поддерживать разговор. Раскин-старший был молчаливым человеком и никогда не чесал языком попусту. Если была возможность промолчать, он молчал. Особо неловкими были их телефонные разговоры. Николай раз в одну-две недели звонил отцу, когда жил в Самаре. «Привет. Как здоровье? Как погода? Новостей нет? Ну, пока». Примерно так проходила любая их тогдашняя беседа на расстоянии.

В тот день Роман Анатольевич пребывал в особенно плохом расположении духа. Он пояснил, что его снова заставили участвовать в занятиях по пилатесу. Недавно выяснилось, что одна из живущих в лагере эксов до эпидемии работала тренером в фитнес-клубе. И высказала желание проводить занятия для временно изолированных. Руководство поддержало инициативу, и теперь все бывшие хантеры три раза в неделю должны были участвовать в часовых занятиях. И в разминках по утрам.

Роман Анатольевич всегда относился с неприязнью ко всему новому. Особенно к тому, что носило непонятное иностранное название. И когда узнал, что теперь ему несколько раз в неделю придется махать руками, ногами и валяться по полу, пусть даже на специальном коврике, тоже, мягко говоря, не обрадовался.

– Ерундой страдаем. От безделия, – ворчал Раскин-старший. – Я раньше бревна на плечах таскал. И кирпичи на второй этаж закидывал, по несколько часов подряд. Вот это я понимаю, тренировка. А это все… – Роман Анатольевич сплюнул и махнул рукой. – Ладно хоть в пятом домике трубу прорвало. А завхоза не было. Руками получилось поработать. Хоть чем-то себя занял. Одна радость за все это время.

Воспользовавшись фразой про работу руками, как мостиком, Роман Анатольевич снова перешел к теме хозяйства. Попросил Николая прибраться в сарае, вынести оттуда весь хлам, наладить ворота. Он планировал купить какую-нибудь скотину после того, как выберется отсюда. «А что? Мясо и молоко еще долго будут в цене. Астафьевы одни не справятся», – разъяснял свои бизнес-планы Роман Анатольевич. Николай с надеждой в голосе поинтересовался, неужели обозначили крайние сроки пребывания эксов в этой «не тюрьме»? Его отец отрицательно покачал головой, сказал, что ничего такого не слышал, но тут же предположил: «Не будут же они нас здесь до второго пришествия держать».

От сарая Роман Анатольевич поскакал по другим постройкам. Попросил проверить крышу в мастерской – так он называл пристройку, где хранились хозяйственные инструменты, детали для автомобиля, болты, гайки, шайбы и другие мелочи и хлам. Раскин-старший никогда ничего не выбрасывал. И многое из этого потом пригождалось.

Николай кивнул и пообещал, что все сделает и посмотрит. Хотя даже не представлял, как будет всем этим заниматься. Он никогда не имел таланта к работе руками. Да и отец уже давно разочаровался в нем в этом плане и занимался всем по двору и дому сам, подзывая сына только для того, чтобы тот подал ему молоток или помог затащить шифер на крышу. Поэтому Николай надеялся, что, раздавая указания, Роман Анатольевич просто поддерживает беседу.

– А баня там чего? Дрова остались еще? – поинтересовался Роман Анатольевич.

– Да вроде есть пока. Но на зиму вряд ли хватит, – ответил Николай, пожав плечами. – И купить их негде. Если что, забор разберу, – усмехнулся он.

Роман Анатольевич сдвинул брови.

– Я тебе дам забор. Вон, лучше за сараем посмотри… Там навалено всего. На раза два-три хватит, – строго заявил он. – Я этот забор один ставил. Месяц потратил. Такого ни у кого нет. У всех низкие да кривые. А у меня доска к доске. А ты «разберу». Разборщик, блин, нашелся. Только и умеют, что ломать. А как строить, так…

– Пап, да я ж пошутил, – поспешил прервать отца Николай. – Не буду я забор трогать. Если что, просто на плите воды вскипячу и так помоюсь.

Николай натянуто улыбнулся. Роман Анатольевич отвел взгляд, понимая, что погорячился. Он никогда не был вспыльчивым человеком. Даже славился своей сдержанностью. Но пребывание взаперти положительно на его нервы явно не сказывалось.

– Как сам-то себя чувствуешь? – поинтересовался он. Это было вместо «извини». Роман Анатольевич не любил проявлять эмоции. В общении с ним всегда приходилось читать между строк.

– Да нормально все, – пожал плечами Николай.

Раскин-старший удовлетворительно кивнул, посмотрел на сына и пригляделся к его лицу.

– А чего тогда круги под глазами?

– Круги? Не замечал. Сплю плохо. Из-за этого, наверное.

– А чего не спится? Читаешь допоздна опять? – хмыкнул Роман Анатольевич, этим самым в очередной раз высказав неодобрение чрезмерным увлечением сына книжками, и принялся стряхивать со стола крошки, которые Николай до этого аккуратно сгреб в кучку. Он явно задавал последние вопросы просто, чтобы не молчать. Ответ «нормально все» его вполне устроил. Для него, как для многих мужчин, родившихся и выросших в сельской местности, существовало только два состояния здоровья – это «нормально все» и «чего-то мне хреново». Причем, к «нормально все» относилось и покалывание в сердце, и 39 на градуснике, и кровоточащая рана на ноге, которую можно наскоро перевязать какой-нибудь грязной тряпкой и продолжить работу. А вот, чтобы такой человек, как Роман Анатольевич выдавил из себя «чего-то мне хреново», ему как минимум должно отрезать пальцы циркуляркой.

– Да нет. Читать сильно не читаю. И тетради быстро проверяю теперь. Не то, что в первые дни. До трех приходилось сидеть. Так… Кошмары замучили, просто, – обронил Николай.

Роман Анатольевич резко посмотрел на сына:

– Какие кошмары?

– Обычные… Ну… Плохие сны, – удивился внезапной заинтересованности отца Николай.

– И что в них?

– В них? Да я и не помню, – Николай откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Забываю сразу, как проснусь.

– Да? – прищурился Роман Анатольевич. – Но помнишь, что это именно кошмары?

– Ну да. Холодный пот, там. Голова трещит. Да и в целом… Неприятно.

Николай врал. Просто не хотел касаться этой темы. Он прекрасно помнил все подробности сна, который посещал его каждую ночь. Одного и того же. С минимальными вариациями. В нем Николай, словно зверь, прижимаясь к земле, быстро передвигался по улицам какого-то населенного пункта. Что-то выискивал. Принюхивался. Осматривался. Затем замирал, заметив что-то впереди. Ускорялся, в считанные секунды настигал идущего по улице человека, и с диким ревом бросался на него, вгрызаясь зубами в плоть. В этот момент Николай всегда просыпался. Лица жертвы он видел. Но понимал, что каждый раз это был новый человек. То девушка, то мужчина, то старик, то подросток.

Этот сон стал посещать Николая не сразу после выздоровления. Первые ночи ему вообще ничего не снилось – спал он крепко. Вероятно, организм восстанавливал силы после болезни. Но со временем кошмар проложил твердую тропинку в его голову.

В ночь, когда ночное нападение приснилось Николаю впервые, Раскин-младший сильно перепугался. К тому времени он уже жил один, без отца. И решил, что и правда выбрался ночью на улицу и кого-то загрыз. Но на руках не было никаких следов. Рот тоже был чистым – ни намека на чью-то кровь. И Николай успокоился. Когда следующей ночью ему приснилось то же самое, он воспринял это уже легче. Стал припоминать подробности неприятного сновидения. Понял, что улицы, которые он видел, были ему незнакомы. А это значило, что действие происходило не в Альгинске, и сознание просто рисовало примерную картинку. Пришел к выводу – он так сильно боится возвращения вируса, что подсознательно стал воплощать этот страх в сновидениях.

– А почему ты спрашиваешь? Ну, сны и сны, – немного удивленно поинтересовался Николай – даже в детстве Роман Анатольевич не проявлял интереса к его кошмарам. Приснилась страшная собака? Падение с высоты? Ну, ничего. Меньше надо телевизор на ночь смотреть.

– Да так. Просто беспокоюсь за тебя, – отвел глаза Раскин-старший.

Теперь настала очередь Николая подозрительно щуриться.

– А тебе самому ничего такого не снится? – спросил он.

– Мне? С чего ты взял? Говорю же, просто переживаю, – принялся выравнивать складки олимпийки Роман Анатольевич.

Николай скользнул взглядом по остальным парам, сидящим за соседними столами.

– А другие? – спросил он. – Ну, ты же с кем-то тут общаешься? Ни у кого больше кошмаров не бывает? Может, кто-то что-то говорил?

– Да чего ты пристал с этими кошмарами? – неожиданно вспылил Роман Анатольевич.

– Ну… Ты же сам спросил. Не просто же так, – заерзал на стуле Николай.

– Спросил и спросил. Уже жалею. Не о чем больше поговорить, что ли?

Николай пожал плечами и принялся бегать глазами по залу, не зная куда пристроить взгляд. Он никогда не мог спокойно переносить то, как отец повышал голос. Еще с детства, когда его родители громко ругались, а он из-за этого не мог уснуть. Прошло столько лет, Николай превратился во взрослого, уравновешенного мужчину, а нервоз, вызванный любым недовольством отца, не проходил.

– Пять минут, – громко произнес охранник у двери, обозначая время, которое осталось до конца свидания. Отличный повод закончить встречу, которая сегодня получилась особенно напряженной.

– Ну чего? Я тогда пойду? – с вопросительной интонацией, будто прося разрешения, произнес Николай.

Роман Анатольевич, не переставая хмуриться, кивнул, но когда Николай уже поднялся, движением руки попросил сына сесть обратно. Раскин-младший растерянно моргнул и снова опустился на стул. Роман Анатольевич скосился на охранника и подался чуть вперед, ближе к Николаю.

– Слушай, сын… Тут у нас кое-что произошло, – произнес он так тихо, что даже Николай его еле слышал. – Нас просили не болтать… Но дело, кажется, серьезное.

– Что случилось? – спросил Николай, и тут же напоролся на упрекающий взгляд отца – Николаю нужно было просто слушать.

– Не знаю. Но что-то связано с блоком «И». Три дня назад ночью сирена орала. Выстрелы были. Потом режим сделали строже. После захода солнца из домиков лишний раз выходить запрещали. Все нервные ходили. Ты им слово, они тебе матом в ответ. Это сегодня они чуть расслабились… Может, из-за вас, чтобы подозрение не вызывать. Может, еще почему. Но ты это… Все равно осторожнее будь, ладно? На остановке, там. И вообще, в дороге.

Роман Анатольевич поймал на себе подозрительный взгляд охранника и тут же умолк. Николай смотрел на отца удивленными глазами. Так много хотелось спросить еще. Что произошло конкретно? Какие у отца догадки? Неужели это как-то связано с инкурабами? Но по взгляду отца понял, что все эти вопросы останутся без ответов. По крайней мере сегодня.

Раскин-младший выдержал паузу, усваивая все, что сказал ему отец, кивнул и снова поднялся:

– Все понял, пап. Давай. Через неделю увидимся. Если в субботу приехать не получится, не переживай – значит, в воскресенье буду.

Роман Анатольевич тоже встал. Они обменялись неловкими скупыми объятиями, и Николай пошел к выходу из столовой. Проходя мимо охранника, он задержал дыхание, боясь, что тот как-то поймет, что Николай стал обладателем некой полутайны. Так же в прежние дни он иногда чувствовал себя в магазинах, когда проходил через рамку и боялся, что она ни с того ни с сего пикнет. Отец вроде ничего конкретного не сказал, но даже это «ничего», как понял Николай, было секретом. Если что-то и произошло, руководство лагеря не торопилось делиться информацией об этом. Скорее всего, не хотело создавать панику.

Снаружи Николай прочесал глазами всю территорию лагеря. Всю, которую мог охватить взглядом. Но ничего подозрительного не заметил. Посмотрел в сторону блока «И», скрытого за остальными строениями и соснами. Но и там взгляду не за что было зацепиться. Если здесь что-то и произошло, то все видимые последствия уже были устранены.

Николай решил больше не задерживаться, привлекая внимания, и идти к выходу. Поразмышлять об услышанном у него еще будет время. У самого КПП он оглянулся и заметил, что из здания столовой вышли все остальные навещающие и тесной группкой направились к выходу. Никто уже не старался держаться друг от друга на расстоянии. Все хотели покинуть это место как можно быстрее.

Николай прошел через турникет и вышел на улицу. На выходе досмотр не устраивали. На остановке он был первым. Но скоро к нему присоединились остальные родственники временно изолированных эксов. Все молчали. Никто ни с кем по-прежнему не переговаривался, не делился эмоциями. Казалось, упади на землю в нескольких километрах метеорит, все присутствующие отнесутся к этому с удивлением, но все равно не проронят ни слова. У Николая на секунду в голове возникла мысль – а не спросить ли у кого-нибудь, например, у той самой тетки, рядом с которой Николай просидел всю дорогу до лагеря, не поведал ли ей ее родственник что-то о недавних странных событиях в блоке «И»? Но тут же передумал: тетка явно не была настроена на беседу. Она хмуро таращилась вдаль, нетерпеливо ожидая автобуса, и крепко сжимала в руках уже пустую сумку.

Что же имел в виду Роман Анатольевич? О чем предупреждал сына? Раскин-старший был не робкого десятка. И вызвать в нем тревогу могло лишь действительно серьезное происшествие. Поговорить бы с ним подольше. И наедине. Но Николай прекрасно понимал, что в ближайшее время этому не бывать.

К остановке подъехал «Форд». Люди начали торопливо грузиться в салон. Николай еще раз обвел окрестности внимательным взглядом, стараясь разглядеть ту опасность, о которой предупреждал его отец. Ничего не увидел и последним влез в автобус.

Скоро Николай уже входил в поселок. Чтобы попасть на улицу, на которой располагался его дом, Николаю нужно было свернуть с асфальтированной дороги на обычную проселочную. Делать этого не хотелось. К полудню воздух прогрелся, и грунтовка снова превратилась в полосу грязи. Николай вспомнил о вчерашних словах управляющего магазином, который обещал небывалый завоз товаров, и решил отправиться за покупками. Магазин располагался на центральной улице поселка, которая от остальных выгодно отличалась как раз тем, что была асфальтированной. И Николай решил на время отложить необходимость месить ногами жижу и двинулся прямо.

Он отгонял от себя мысли о том, что главной причиной его похода в супермаркет была возможность увидеть Ладу. Продуктов дома было достаточно. Картошка, хлеб, крупы и даже кофе. А вот бумажных денег становилось все меньше. И, по-хорошему, их нужно было экономить. А то скоро нечем будет расплачиваться даже с водителем автобуса. А значит, ни о каком посещении магазина нельзя было и думать. Но Николай продолжал идти вперед. Аргументировал он это тем, что просто хочет посмотреть. К его приходу полки наверняка уже будут пустыми. Николай был уверен – односельчане все скупили уже в первые минуты после открытия. Но вдруг что-то полезное все же осталось? Пара консервов. Спички. А вдруг завезли яйца, и одна упаковка затесалась где-нибудь в углу? Яичницу Николай не ел уже очень давно – в гуманитарную помощь их не включали. Наверное, потому что они бились.

Спустя пятнадцать минут пешей прогулки Николай вошел в здание магазина. И сразу же посмотрел на ряд касс. Лады не было. За ее рабочим местом сидела другая девушка. Насколько Николай знал, ее звали Аленой. Это была чуть полноватая брюнетка с обильным слоем косметики на лице. Она, чавкая, жевала жвачку и листала старый глянцевый женский журнал. Судя по равномерному движению ее челюстей, завоз товаров сегодня действительно был исключительным – жевательной резинки на полках магазина не было давно.

Николай перевел взгляд на полки. Его предположения подтвердились – на стеллажах еще оставались продукты. Их было немного. Сахар, чай, различные сладости – каждого товара по одной, две упаковки. Но и это поражало. Судя по обилию грязных следов на полу, недавно здесь побывал чуть ли не весь поселок. И то, что на полках осталось хоть что-то, говорило о том, что товаров и правда привезли очень много.

Но Николая это не сильно обрадовало. Да, тот факт, что регулярная поставка продуктов в необходимом объеме постепенно налаживается, безусловно, должен был поднимать настроение. Все-таки это явный звоночек о том, что жизнь возвращается в привычное русло. Но Николай все равно хмурился. Почему? Ему было стыдно себе в этом признаться, но, явно, потому что Лады он сегодня не застал. Наверняка она поехала с сыном в Самару. Или просто была не ее смена. И вообще, с какой стати он решил, что она будет здесь?

Первым порывом Николая было развернуться и уйти. Но тут он поймал на себе вопросительный взгляд Алены. Она быстро отвела глаза, поморщилась и заерзала на стуле. Алена не была из тех редких людей, которые относились к эксам с терпимостью и пониманием.

Николай понял – если он сейчас уйдет, это будет выглядеть подозрительно. Зашел, осмотрелся, ничего не купил, ушел. Наверняка побегут слухи. Учитель знал, что за ним всегда пристально наблюдают. Не напрямую, конечно. Искоса, тайком. Соседи не сводят с его дома внимательных взглядов. То и дело заглядывают через забор. И любое отклонение в поведении Николая от нормы становится поводом для всеобщей тревоги. Все-таки понятия «экс» и «хантер» для многих были мало различимыми.

Поэтому, чтобы не увеличивать градус подозрений, Николай, как в былые времена, взял из стопки корзинку и пошел между рядов. Алена делала вид, что погружена в чтение журнала с просроченными статьями, но Николай знал, что она за ним следит.

В кармане оказались три потрепанные сторублевые купюры. Зачем он их взял в дорогу, Николай не знал. Вполне хватило бы тех двухсот рублей, которые он уже отдал водителю. По-видимому, сработала старая привычка не выходить из дома без денег.

Николай положил в корзинку упаковку овсяного печенья с шоколадными вкраплениями, даже не взглянув на цифры срока годности. Николай был уверен: просроченными в этом магазине были не только статьи в журнале Алены. Неизвестно, сколько до этого пролежало это печенье на складе. Но воротить нос не хотелось. Хоть будет с чем вприкуску пить кофе Лады.

Снова она. Мысли о ней навещали голову Николая с пугающей периодичностью. Когда много общаешься с детьми и сам начинаешь вести себя по-детски, инфантильно. Но в этот раз воспоминание об этой девушке оказалось кстати. Ее нужно было как-то отблагодарить за подарок. Николай заметил на одной из пустых полок пачку конфет «Родные просторы» и тоже положил ее в корзину. Теперь печенью будет не так одиноко.

Трехсот рублей на обе эти покупки хватало впритык. Николай часто задумывался о дефиците бумажных денег. Наверняка, он был не один такой, у кого они заканчивались. Что же делать потом? Питаться исключительно тем, что удается найти в пакетах и коробках с «гуманитаркой»? Без излишеств? Правительству придется отыскать выход из этой ситуации. Вся эта схема выглядела, как минимум, странно. Все знали, что банковская система еще не восстановилась, и эти цветные бумажки, по сути, ничего не стоили, но продолжали ими расплачиваться. И власти это только поддерживали. Это было похоже на попытку предотвратить панику. Показать людям, что прежнее мироустройство не сломалось, а только дало небольшой сбой. Сохранить, как говорится, хорошую мину…

Николай знал, в основном от Анны Маркеловны, что некоторые сельчане уже сейчас берут из магазина продукты, так сказать, в кредит. Просят записать их долги в тетрадку. По-старинке. Может, и Николаю скоро придется делать так же? Он не знал, как будет просить об этом ту же Алену или управляющего. У него и в прошлом-то, еще до эпидемии, плохо получалось кого-то о чем-то просить. Но, по-видимому, надо будет учиться. В конце концов, есть Лада. Которая к нему расположена… Господи! Опять Лада.

Николай тряхнул головой. И тут же настороженно посмотрел на Алену. Не заметила ли она этого его резкого и странного движения? В присутствии посторонних людей ему вообще не рекомендовалось делать резких движений. Но Алена была занята тем, что чесала свою ногу.

Николай направился к кассе – дольше здесь оставаться не было смысла. Из-за стеллажей вышел высокий крупный мужчина. Он опередил Николая по дороге к кассе. После него в воздухе остался шлейф неприятных ароматов. Смесь застарелого пота, намертво впитавшегося в одежду, и еще какой-то вони. Николай никогда не был снобом. Он вырос в поселке и с детства был приучен к неприятным ароматам, исходящим от сараев, деревянных нужников во дворах, с обочин дорог, где в кустах валялась гниющая тушка какого-нибудь мелкого животного или птицы. Но вонь, которой был окутан этот мужчина, заставила бы поморщиться любого. Прислушавшись, Николай понял, что это запах собачьей шерсти. Грязной, сырой, свалявшейся.

Мужчину звали Борисом. Он был знакомым Романа Анатольевича. Насколько знал Николай, у Бориса во дворе жило несколько собак. Мужчина любил поохотиться, и четвероногие товарищи ему сильно помогали в этом хобби. Отсюда, вероятно, и этот запах.

Алена тоже не могла хладнокровно переносить компанию Бориса. Когда мужчина начал выкладывать товары на прилавок, девушка заметно скривила лицо. Уровень ее презрения к Борису, кажется, был даже выше уровня презрения к Николаю. Пробивать товары она старалась очень быстро. Сахар, спички, связка садовых перчаток. Немного замялась девушка только когда в ее руки попала упаковка женских прокладок.

– Собаки подрались, – пояснил Борис, явно, уловив недоумение Алены. – Хорошо кровь впитывают, – кивнул он на прокладки.

Алена вздернула одну бровь, показывая этим, что ей не особо-то и интересно выслушивать объяснения Бориса и хрипловатым голосом сообщила сумму за покупки. Борис вынул из кармана несколько смятых купюр, положил их перед Аленой, торопливо сгреб все купленное в принесенную им сумку и направился своей переваливающейся походкой к выходу. Алена брезгливо расправила полученные купюры.

– А сдача? – крикнула она вслед уходящему Борису.

Мужчина издал растерянное: «А? А, да», – вернулся к кассе, забрал из рук Алены мелочь и снова двинулся к выходу. Алена недовольно протерла краем фартука палец, которым нечаянно коснулась ладони Бориса и посмотрела на Николая. Выражение недовольства с ее лица никуда не делось. Теперь оно относилось к Раскину-младшему. Скрывать свои эмоции кассирша явно не умела и не хотела.

– Дене-ек, – негромко, но так, чтобы Николаю было слышно, проговорила девушка и пробила упаковку печенья и конфеты.

Глава 3

В понедельник осень сделала маленькую уступку. Привычное серое, затянутое облаками небо внезапно прояснилось и землю обогрело скромное солнце. Николай сидел на ограде скверика и нежился в его лучах. Он никогда не любил жару. Лето для него всегда было самым раздражающим временем года – слишком жарко, слишком много людей на улицах, слишком короткие ночи, слишком нагло себя ведут мошки и комары. Но осенью он радовался любому потеплению. Осенью теплая погода не была такой назойливой. Она вела себя деликатно и пристойно. А эти качества Николай ценил не только в людях.

Вечер субботы и последующее воскресенье Раскин-младший провел спокойно и размеренно. Тетради он проверил быстро. К урокам на следующей неделе подготовился тоже без особых сложностей. Николай даже попытался исполнить наказ отца и привести в порядок сарай, но физический труд давался ему куда сложнее, чем умственный. Вынести весь хлам и очистить пол от грязи ему еще кое-как удалось. Но вот когда дело дошло до починки ворот, Николай снова почувствовал свою несостоятельность в плане работы руками. Все-таки внутренне он больше пошел в мать, чем в отца. Она родилась в поселке, но никогда не проявляла особого таланта к ведению хозяйства. Хотя и в плане воспитания ребенка она тоже не была особо успешной. Николай всегда был предоставлен сам себе. И непонятно кем бы он вырос, если бы не врожденная, неизвестно откуда взявшаяся, тяга к книгам.

Из-за угла школы выбежали дети. Кряхтя и сопя, они медленно поковыляли вдоль фасада клуба. Это сумбурное передвижение ногами называлось у них бегом. Николай всегда удивлялся, почему дети способны часами, не уставая, играть в догонялки, но на физкультуре выбивались из сил уже через пять минут после звонка.

– Еще два круга! – крикнул Николай. Ученики почти хором издали неодобрительный возглас и скрылись за углом здания.

Бежал даже Федя. Молча, медленно и вяло, но бежал.

Вообще, с начала октября Николай перенес все занятия физкультурой под крышу. Осень была дождливой и особого выбора у учителя не было. В просторном помещении с высокими окнами, где раньше проходили танцы, ребята бегали по кругу, разминались, играли в «вышибалы» и выполняли еще ряд упражнений, которые Николай помнил еще с тех времен, когда сам был школьником. Он даже умудрился протянуть над полом поперек помещения веревку от одной стены к другой, чтобы дети смогли поиграть в подобие волейбола. Это была, конечно, не сетка, но тоже вполне ничего себе.

Но сегодня на улице было уж очень хорошо. Поэтому Николай перенес занятия за пределы стен клуба. Он пообещал ученикам, что позволит им бесконтрольно порезвиться, если они оббегут здание десять раз. Ребятня восприняла этот вызов с энтузиазмом. Но уже на пятом кругу запал значительно поиссяк. Сейчас они, скорее, быстро шли, чем бежали. Но зато на свежем воздухе.

Николай вспомнил, как совсем недавно по времени, но уже так давно по ощущениям, так же по детской площадке бегала его дочь Лиза, наворачивая с другими ребятишками круги вокруг горки, а он переживал, как бы она не упала, и не отводил от нее внимательного взгляда. Учитель вздохнул, достал смартфон и перелистал несколько старых семейных фотографий – он, его жена Анна и всегда широко улыбающаяся непоседа Лизонька. Удивительно, как же на снимках все всегда счастливы. Ссоры, взаимные упреки и скандалы остаются где-то за кадром. Никто не фотографируется во время ругани. И начинает казаться, что в прошлом все всегда было хорошо. Но нет… Вот, например, это фото в парке, вспоминал Николай, Раскины сделали за несколько минут до того, как Аню облаяла какая-то собака, и женщина потом возмущалась, почему муж в очередной раз ее не защитил? Почему не наорал на владельца псины, не приказал ему увести свое животное куда подальше, не пригрозил физической расправой, а просто увел жену и дочь подальше? Почему он всегда ведет себя, как тряпка? За кадром снимка остались ссора, скандал и ругань, которые в очередной раз испортили впечатление от семейной прогулки.

Николай поморщился и торопливо перелистнул фотографию. На экране появилась Лиза на фоне новогодней елки. Девочке, кажется, шесть. До нового года совсем чуть-чуть. На лице – предчувствие праздника и чуда. В тот день Николай и Анна, кажется, тоже ссорились. Но по какому поводу вспоминать учителю не хотелось. Хотелось смотреть в эти большие детские счастливые глаза и улыбаться.

Рука потянулась набрать номер бывшей жены, чтобы та передала “трубку” дочери – как же он хотел сейчас услышать ее тонкий высокий голосок –, но, разумеется, это было невозможно. Связи по-прежнему не было. Да и он не решился бы. Он – экс, они – люди. Зачем их смущать и отвлекать от нормальной жизни?

Николай убрал смартфон, который теперь выполнял исключительно функции часов, секундомера, фотоаппарата и записной книжки, обратно в правый карман куртки. А из левого вынул овсяное печенье и надкусил его. Это было последнее. Остальные он раздал ученикам еще на первом уроке. Но для себя все же припрятал один кругляш. На язык попала шоколадная горошина. Настроение снова поднялось.

Николай вспомнил о коробке конфет, которая, завернутая в пакет, дожидалась его в кабинете. Утром вручить этот презент Ладе не получилось. Как-то не нашлось удобного момента – сегодня Лада привела Федю с опозданием, когда первый урок уже несколько минут, как шел, и поэтому девушка вела себя торопливо и сумбурно. Наскоро поздоровалась и ушла, чтобы никому не мешать и не отвлекать. Но после шестого урока Николай обязательно вручит ей сладости. И увидит ее улыбку.

К ногам Николая подскочило несколько воробьев. Один из них схватил крошку печенья, которую Николай неаккуратно обронил на землю, и отскочил в сторону. Остальные бросились за ним вдогонку. Один из пернатых шустриков дико завопил, обиженный тем, что ему не досталось лакомства.

Николай вздохнул. Похоже, даже одним печеньем ему сегодня полакомиться не удастся. Он раскрошил коричневый кругляш и бросил крошки на растрескавшийся асфальт. Довольные воробьи тут же принялись растаскивать нежданно свалившееся с небес добро по сторонам.

Николай наблюдал, как птицы таскают овсяные крошки и умиротворенно улыбался. А ведь совсем недавно он мог лишиться удовольствия испытывать эти маленькие радости. Если бы вирус был более живучим, Николай так и торчал бы в погребе своего дома. И вскоре наверняка умер бы от истощения. Как жизнь все-таки переменчива.

– Николай Романович! – раздался звонкий девичий крик.

Учитель поднял голову и увидел, что из-за угла здания выбежали Маша с Дашей. Они были чем-то напуганы. На лицах застыла тревога. Николай отряхнул ладони от крошек и поднялся с ограды.

– Там на нас… Напали…

– Другие… – задыхаясь, говорили девочки.

Николай нахмурился и резко дернулся с места. Он быстро забежал за угол и услышал детские крики и матерную ругань. Как он не заметил этого раньше? Слишком увлекся кормежкой воробьев. Позаботился о птицах, а о детях, которых ему доверили, позаботиться не смог.

Через мгновение Николай выскочил на открытое пространство за зданием. Вова и Боря валялись на земле и боролись с двумя мальчишками, которые были явно старше и сильнее них. Дима стоял у стены и испуганно таращился на эту возню. Полина, выставив перед собой руки со сжатыми кулаками, пыталась пнуть парнишку лет пятнадцати. Тот громко смеялся и угрожающе замахивался.

– Отвалите от него! – орала Полина, кивая куда-то в сторону.

Николай увидел, что недалеко двое мальчишек пинают ногами какой-то комок тряпья. И лишь через долю секунды осознал, что это лежит Федя. Мальчик валялся на земле, свернувшись в калачик, и закрывал лицо руками, а мелкие недоноски безжалостно его избивали и при этом хихикали.

– Гребаные эксы! Валите в свой лагерь! – орал подросток, который боролся с Борей.

Николай сорвался с места и грубо оттолкнул одного из мальчишек, которые пинали Федю. Тот повалился спиной в желтую листву. Остальные подростки резко замерли и испуганно посмотрели на Николая. Они были поглощены дракой – точнее избиением – и заметили учителя только сейчас. И тут же бросились прочь. Первым сиганул через дряхлый, завалившийся забор тот, что сдерживал Полину. Следом за ним помчались остальные. Вова попытался удержать своего соперника за штанину, но получил пяткой в лицо и выпустил ногу. И лишь рыжий полный мальчишка с поросячьим лицом, тот, которого оттолкнул учитель, продолжал лежать на земле и нахально ухмыляться. Николай знал его. Он жил через дорогу от дома Раскиных. Вообще, Николай знал всех этих ребят – каждому из них он еще весной преподавал русский язык и литературу. Но вот с рыжим Женей Гавриловым он был знаком особенно хорошо. Этот переросток всегда вел себя хамовато, никогда не делал уроки и часто задирал младших. Эдакий карикатурный хулиган из «Ералаша».

Гаврилов с вызовом смотрел на Николая, довольно хрюкнул, поднялся с земли, еще раз пнул Федю в ребра и все же бросился наутек – быстро перелезть через забор ему бы вряд ли удалось.

– Валите в лагерь! – донесся его высокий, визгливый голос. Подросток остановился у угла и был готов окончательно скрыться. На долю секунды Николаю показалось, что он различил в глазах этого маленького подонка тревогу и стыд за содеянное, но это ему, разумеется, только показалось – в следующее же мгновение Женя снова мерзко ухмыльнулся и пропал за углом здания.

Наверное, Николаю не следовало стоять, как вкопанный. Нужно было броситься в погоню хоть за кем-то из напавших. Догнать Гаврилова было несложно. Но что бы он тогда сделал? Надрал бы уши этому нахальному мальчишке? Поколотил бы его? Этого в поселке наверняка ждали многие. Подобные действия Николая стали бы отличным доказательством того, что эксы по-прежнему агрессивны. И способны причинять вред нормальным людям. А значит, их место в лагерях, в компании остальных бывших хантеров.

К тому же его помощь требовалась здесь.

Николай торопливо подошел к Феде и склонился над ним. Тот по-прежнему лежал на земле в позе эмбриона – сильнее всего досталось самому слабому и беззащитному. Диму эти мелкие твари, похоже, упустили из виду – так хорошо он слился с серой стеной клуба. А когда побледнел, вообще превратился в невидимку. Но вот хрупкому Феде Мармину не так повезло.

– Федя… Федь… Это я. Николай Романович. Ты меня слышишь? – осторожно тронул мальчика рукой учитель.

Федя перестал жмуриться и медленно открыл глаза. Это было ответом.

– Как он? – донеслось со стороны. Николай повернулся и увидел Вову, у которого из носа обильно текла кровь. Рядом с ним стоял Боря. Оба тревожно смотрели на Федю.

– Иди, умойся, – кивнул Николай в сторону. Вова провел по носу тыльной стороной ладони, посмотрел на размазанную по ней кровь, нахмурился и пошел в указанном направлении. Боря, заметно прихрамывая, поплелся за ним.

– Тебе больно? Можешь встать? – снова обратился Николай к Феде, осторожно положив руку ему на плечо. Рядом с учителем встала Полина.

– Мармин, ты как? – голосом, полным сострадания, поинтересовалась она. – Извини. Я бы их… Но тот не пускал меня.

– Помоги мальчишкам, – сказал Николай Полине.

Девочка торопливо кивнула и пошла вслед за Вовой и Борей.

– Федь… Можешь встать? – повторил Николай.

Мальчик, шмыгнув носом, оперся на руки и медленно поднялся. Похоже, все было не так страшно. Или мальчишки пинали не так сильно, или Федя хорошо прикрыл себя руками и ногами. Но тут он согнулся пополам и его стошнило.

– Твари, – произнес Николай, подхватил ребенка на руки и быстро побежал за угол. – Быстро! В школу! – крикнул он Диме, который все еще стоял у стены.

Астафьев побежал за учителем. У входа в здание клуба Николай остановился и снова обратился к мальчишке с загипсованной рукой:

– Закройтесь. Никого не пускайте. Я скоро вернусь.

Николай взял Федю поудобнее и помчался к дороге.

– Быстро! – крикнул он Диме, который растерянно провожал его глазами. Мальчик вздрогнул и вбежал в здание. Дверь тут же захлопнулась.

Николай помчался по дороге. Он смутно представлял, что будет делать дальше. У Феди явно было сотрясение. В голову приходило лишь одно решение – надо спешить к Ладе. Матери в подобных ситуациях всегда знают, как быть. На интуиции.

Николай бежал по асфальту и старался не трясти мальчика. Скоро он уже вбегал в магазин. За кассой снова сидела Алена. Она грызла семечки, сплевывала кожуру в пластиковый стаканчик и, о чем-то размышляя, таращилась перед собой. Больше никого в магазине видно не было.

– Лада! Где Лада? – проревел Николай. Алена вздрогнула, дернулась и задела рукой стаканчик – он тут же полетел вниз. Влажная кожура рассыпалась по полу.

– Не ее смена, – растерянно ответила кассирша и посмотрела на Федю, которого Николай по-прежнему держал на руках.

– Адрес! – снова крикнул Николай.

* * *

Николай снова бежал по улице. Он уже давно сошел с асфальта и теперь перемещался по грунтовке. Стараться, чтобы Федю не трясло, теперь было куда сложнее. По дороге мальчика еще раз стошнило, прямо на одежду учителя. Но Николая это сейчас мало заботило. Нужно было как можно быстрее доставить ребенка к его матери.

По дороге Николай встретил несколько односельчан. Кто-то шел по своим делам. Кто-то занимался хозяйскими хлопотами у ворот. Но никто не предложил Николаю помощи. Все лишь провожали его настороженными взглядами. Экс вел себя странно. Не создаст ли он им проблем?

Как назло, оказалось, что Лада живет на самом краю поселка. Почти у самой школы. Настоящей школы, той, что для «нормальных детей». Добираться до ее дома нужно было еще минут десять-пятнадцать. И это в лучшем случае. Николай начинал задыхаться. В боку кололо. Руки затекали. Федя не был тяжелым, но и Николай не особо утруждал себя физическими нагрузками и занятиями спортом. Через каждые десять шагов ему приходилось останавливаться и поправлять сползающего мальчика.

Солнце теперь не радовало, а раздражало. Как смеет оно светить так ярко и позитивно, когда с учениками Николая произошло такое?

Из-за спины донесся звук приближающейся машины. Николай, как делал это раньше, еще в прошлой жизни, отошел на обочину, пропуская автомобиль. Это была старенькая четырехдверная «Нива». Автомобиль поравнялся с Николаем и остановился. Из окна высунулся Пал Палыч и тревожно уставился на мальчика в руках учителя.

– Что случилось? – с тревогой в голосе спросил участковый. Это был крепкий пятидесятилетний мужчина среднего роста с красным лицом. В последнее время, после эпидемии, он всегда носил форму. Вероятно, для того, чтобы лишний раз показать жителям, что в поселке есть власть. И что вести себя людям надо подобающе.

– Избили, – коротко ответил Николай.

Участковый нахмурился. Этого одного слова ему было достаточно. Кто избил? Зачем избил? Задавать эти вопросы не было необходимости – он, кажется, и так знал ответы.

Пал Палыч торопливо покинул автомобиль и открыл заднюю дверь.

– Давай сюда, – указал он на сиденье.

Николай растерянно уставился на мужчину. Он не привык к такому участию со стороны нормальных людей. Но быстро вышел из ступора и уложил Федю в машину.

– Куда бежал? – поинтересовался участковый.

– К Ладе. Это мать его. Липовая…

– Сто сорок четыре, – договорил Пал Палыч за Николаем. – Садись, – кивнул он на автомобиль и сам быстро уселся за руль.

Николай спешно оббежал машину и влез на заднее сиденье «Нивы».

Автомобиль тронулся.

Ехали молча. Николай поглаживал голову лежащего мальчика, который таращился в потолок. Учитель вглядывался в его глаза, стараясь определить, разного ли размера у него зрачки. Это то немногое, что он знал о сильном сотрясении. Но тряска не давала приглядеться.

Скоро Пал Палыч свернул к одному из домов и остановился у ворот. Николай открыл дверь и взял Федю на руки. На улицу выбежала встревоженная Лада. На ней был фартук, а руки были в муке. Она, вероятно, услышала звук подъехавшего автомобиля, поняла: случилось что-то нехорошее.