Дар небес

© Татьяна Дивергент, 2025

ISBN 978-5-0068-2846-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Темные хозяева

Нет старухой она конечно не была. Хотя и работала на самой, что ни на есть, «пенсионерской» должности. Вахтером в Школе искусств.

Жизнь привела ее сюда и ткнула носом в эту работу – на, это твоё.

Алина была из многодетной семьи. Отнюдь не маргинальной, мать с отцом – хорошие работящие люди. У Алины – три брата и четыре сестры. Родители продали квартиру и купили в пригороде старенький домик с большим участком. Отец сразу взялся за стройку. Он хотел, чтобы рядом с прежним поднялся новый двухэтажный дом, где у всех детей было бы по комнате. И еще непременно – спортзал на первом этаже. Отец был лыжником, известным в области. И на лыжи поставил всех детей, они занимали места на соревнованиях.

Отца не стало, когда в новом доме уже клеили обои. Оказывается, у него было больное сердце. Может быть, он не знал об этом и сам. А может – знал, но никому не говорил. Он вообще не любил расстраивать своих.

Двое старших ребят к этой поре уже учились в областном центре, приезжали на выходные. Матери некогда было горевать, теперь ответственность за семью лежала на ней. Мать – маленького роста, и руки тоже маленькие, но никогда они не лежали без дела.

Нужно было готовить, убирать дом и растить огород. Доучивать младших, отправлять их на сборы, турниры и эстафеты.

Позже, когда Алина вспоминала это время, она думала, что в детстве ее не было праздности – также как у её братьев и сестер. Заботы и обязанности переполняли день, а вечером оставалось одно желание – добраться до постели.

Потом мать отдала Алину тете Наташе.

Старшая сестра матери своих детей не имела. И после того как младшая овдовела, попросила ее:

* Дай мне одну из своих девочек. Я ее выращу. Тебе и так тяжело приходится.

Мать подумала и решилась. Выбрала Алину – самую тихую и послушную. Разумеется, никакие документы не оформляли, Алина так и считалась маминой дочкой. Просто теперь она жила у тети Наташи.

Братья и сестры Алину сначала жалели. Из прежней жизни Алины была вырвана – как растение во время прополки. Все, кого она считала родными, остались на прежнем месте, спали в своих постелях. А она должна была собрать вещи и уходить.

Первое время Алина чуть не плакала. Она прибегала домой при каждой возможности, но все равно чувствовала себя отрезанным ломтем. И только потом оценила перемену в своей жизни.

У тети Наташи была большая квартира – в одном из старых домов, обрамлявших площадь Победы. Трехкомнатная, на верхнем этаже. Выйди на балкон – и перед тобой – площадь, голубые ели, одноименный парк с прудом. А еще дворец с колоннами – школа искусств.

У Алины впервые «появилось детство» – тетка относилась к ней именно как к ребенку. Отвела ей свою комнату и старалась порадовать – покупала ей красивые дорогие куклы, нарядные платья. Старалась, чтобы на племяннице были вещи не просто подходящие по размеру, но чтобы одежда украшала девочку.

Тетке же и пришла в голову мысль – отдать Алину в школу искусств.

* На какое отделение пойдешь? – спросила она, – Может быть, ты хочешь играть на пианино? Или на скрипке? Рисовать? А может быть…

* Танцевать, – сказала Алина.

Она уже не раз подглядывала в окна первого этажа, где был хореографический класс. Молодая преподавательница, темненькая, с короткой стрижкой, занималась с мальчиками и девочками, которые стояли у станка.

Алина смотрела, приподнявшись на цыпочки, отчасти спрятавшись в шатре из ветвей голубой ели. Она слышала музыку, и ей хотелось быть там, вместе с девочками в розовых гимнастических купальниках и белых юбочках.

Приемных экзаменов Алина испугалась. Она-то думала, что в школу можно записаться, как в любой кружок. Но оказалось – если не пройдешь испытания – тебя сюда не допустят.

Видя, как девочка переживает, тетка старалась утешить ее:

* Ну подумаешь, если что – рядом центр досуга, там тоже занимаются танцами. А во дворце культуры – хореографическая студия. Так что мы тебя обязательно устроим.

Но Алине казалось – если эта темноволосая девушка-преподавательница скажет, что она не годна – значит, это вердикт, не подлежащий обжалованию.

Можно дальше не рыпаться.

Экзамены оказались не такими уж страшными. Алина была маленького роста – стройная, изящная – в мать. Может быть, она не слишком хорошо справилась с заданиями, но детей в тот год пришло поступать не так уж много. И взяли почти всех, учитывая неизбежный отсев в процессе обучения.

Узнав, где дочь теперь учится, мать только вздохнула. Занятия балетом тоже требовали больших расходов. Пуанты, туфли с тяжелыми каблуками для народных танцев, костюмы – обычно на материалы сбрасывались родители, и отдавали шить портнихе… Нет, всё-таки хорошо, что Наташа взяла девочку к себе – эту статью расходов мать бы не потянула.

В школе искусств Алина проучилась восемь лет. Многие дети быстро оставили учебу – совмещать общеобразовательную школу и «дополнительные занятий» оказалось им не по силам. Ведь надо еще и уроки готовить – свободного времени вообще не остается. А жить когда?

Так и получалось. Не пришел ребенок на одно занятие, на другое… Отстал от остальных, не дали ему роль в спектакле, осталось подпирать стену на репетициях. После этого совсем уже не хочется и дальше заниматься танцами.

Для Алины же все было наоборот. Обычная школа давалась ей трудно, особенно точные науки – она ощущала себя в этой области бесконечно бездарной. Танцем же Алина просто жила, и через несколько лет стала любимой ученицей Анны Айдыновны.

Она окончила обе ступени – и базовый уровень, и углубленный.

К выпускному в школе поставили две сказки.

«Стойкий оловянных солдатик» – там, в основном, были задействованы ребята, оканчивающие театральное отделение. Но Алина играла возлюбленную солдата – балерину, которая вместе с ним сго-рела в огне.

Вторая сказка – «Щелкунчик». Конечно, речь не шла о полноценном балете, здесь танцы были гораздо проще, но Алине досталась роль Маши.

Вот тут бы, в эти месяцы, Алине заглянуть в будущее – подумать, как строить жизнь дальше. Но случились две вещи, совершенно от нее не зависящие.

Уволилась и уехала на свою родину, на Кавказ, Анна Айдыновна. Она бы, конечно, подсказала Алине, что делать дальше. А второе нес-частье— заболела тетя Наташа. После этого она прожила еще год. И если в самом начале лечения все надеялись, что тетка одолеет болезнь, то уже через несколько месяцев стало понятно – сделать ничего невозможно, в силах близких – только облегчить страд=ания.

И Алина, которая в свое время остро переживала уход отца, по доброй воле плюнула на всё и стала самой верной сиделкой для тети Наташи. Вот тогда ее и взяли в школу искусств – дежурить на вахте, выдавать ключи от кабинетов, а порою и подменять уборщицу. Зато дом – напротив. Можно в любую минуту прибежать, покормить больную, дать ей лекар-ства.

Последние недели Алина вообще провела при тетке неотлучно, а после опла-кивала ее как родную мать.

Свою квартиру тетка завещала племяннице, и это вызвало некоторое неудовольствие в семье. Старшие говорили, что так нечестно, что на месте Алины мог бы оказаться любой из них. Справедливым было бы квартиру продать и деньги разделить между всеми.

Но мать сказала:

* Нет. Наташа любила Алину, и та к ней привязалась. Так что, как Наташа велела – по её воле и будет. В этом и есть справедливость. И чтобы разговоров о наследстве я больше не слышала.

Вскоре после ухода тетки Алина вышла замуж. Ее избранник был известным в городе фотографом. Правда сам о себе он говорил, что отнюдь не фотограф он, а фотохудожник. Так оно и было. Снимая свадьбы, выпускные вечера, утренники в детских садах, делая фотографии для первых полос местной газеты – Никита просто зарабатывал деньги.

Но в свободное время он брал фотоаппарат и отправлялся снимать ту красоту, которую так редко замечали другие. Покрытую инеем траву, горевшую на солнце алмазными огоньками, облака, отражавшиеся в лужах, разлившихся широко, как моря. Да что там – даже из простых самовязанных половичков – выстиранных и развешанных на веревке, Никита мог сделать шедевр. Фотокартину, которую хочется повесить на стену.

Когда Алина в первый раз увидела его – Никита стоял, подняв фотоаппарат, возле той самой голубой ели, под которой она сама когда-то пряталась. Шел крупный снег хлопьями – и парень снимал, снимал, снимал…

Алина невольно остановилась, улыбнулась. Она не помнила, кто из них первым заговорил друг с другом – все получилось как-то само собой. Никита вообще очень легко находил общий язык с людьми – шла ли речь о стариках или о детях.

…Когда они поженились, Никита переехал к ней. Алина узнала, что до этого он, оказывается, был полубездомным. Снимал комнату в старом доме, превратил ее в студию, в мастерскую… Даже поселившись у Алины, Никита оставил эту комнату за собой. Там он собрал старинные вещи – начала прошлого века, целую коллекцию. Сюда же, в студию, к нему приходили клиенты.

С доходами в их молодой семье бывало по всякому. Часто Никита бывал при деньгах – и тогда они жили так, как Алина прежде не могла себе позволить. Могли с того ни с чего устроить себе праздник в кафе, поехать в театр, в областной центр или снять номер на турбазе. Алина радовалась возможности купить какие-то изящные безделушки, украсить дом.

Но бывали периоды, когда заказы не подворачивались, и тогда основным кормильцем семьи становилась Алина с ее маленькой, но постоянной зарплатой.

В остальное время Никита просил ее уволиться.

* Не могу я допустить, чтобы ты за школьниками мыла полы… Если хочешь работать – изволь, но давай найдем тебе что-нибудь полегче…

Алина кивала, соглашалась на словах – но не уходила. Она сама не понимала, почему ее так влечет сама атмосфера школы. Бывали случаи, когда она подменяла ночного сторожа – старика, который часто болел. И тогда оставалась на ночь одна – в этом дворце, с его гулкими залами, парадной лестницей, колоннами, капителями, скульптурами… Смешно, но бывали минуты, когда она чувствовала себя героиней какой-нибудь сказки…

…Близился новый год. Днем и вечером в школе была суета – все готовились к отчетному концерту, который должен был состояться за пару дней до праздника. Каждое отделение должно показать свои успехи – музыканты, танцоры, певцы. У художников проходила своя выставка…

Алина же мечтала о праздничных дня, когда они с Никитой поедут в Театр оперы и балета, хорошо бы на «Щелкунчика», но этот спектакль в новогодние дни пользовался немыслимым спросом. Может быть, удастся купить билеты на «Лебединое озеро» или на какую-нибудь оперетту…

В эту ночь Алина тоже должна была остаться за сторожа. Она показала Никите, что оставила на ужин, взяла с собой подзарядку для мобильного телефона. Электрический чайник, чашки и сахар – все это было в школе… Ночь пролетит быстро.

Алина не ожидала только одного – что часам к одиннадцати вечера у нее разболится голова. Аптека напротив была уже закрыта, но дом – он же вот, рядом… Там, в шкафчике, лежат таблетки.

Алина решила сбегать за ними – она не потратит и десяти минут. Она накинула шубку, заперла дверь в школу и поспешила к себе. Входная дверь была заперта, может быть, Никита уже спал. Алина открыла дверь своим ключом.

И сразу услышала голос мужа. В спальне горел ночник – свет лился из-под двери. Свет слабый – с улицы Алина его даже не заметила. Но Никита… Он говорил с кем-то. Сначала Алина подумала, что у мужа гости. И лишь потом сообразила, что это телефонный разговор. Но интонации… Никогда еще Алина не слышала, чтобы муж с кем-то так ворковал.

* Конечно, куплю… О чем разговор…

Алина стояла в коридоре, но она даже отсюда понимала, что муж улыбается.

* А жене? Сейчас подумаю… А, вот… Я своей старухе швабру подарю. Нет, она не ведьма, я же не метлу собираюсь купить. Алинка же уборщица – швабра ей самое то. Не обидится… Пусть скажет спасибо, что ее еще терплю, давно бы свалил, если б не ее квартира..

Алина прислонилась к стене и закрыла глаза. В эту минуту ей казалось, что сердце у нее ос-тановилось, а дышать и вовсе нет никакой необходимости.

Потом она тихо, на цыпочках прошла в кухню, взяла из шкафчика таблетки, а пару мгновений спустя неслышно закрыла за собой входную дверь.

Летел косой крупный снег, так густо, что напоминал занавес. Школа была – вот она, два шага…

Но весь мир стал другим

*

Итак, она знала тайну Никиты, а он пока не догадывался об этом. И еще Алина знала, что за нее некому заступиться. Мама… Не хочется взваливать на ее еще и эту ношу, ей и так хватает забот. К тому же, в том, что касается ревности и измен – мать осталась ребенком. Отец никогда не изменял ей, для него существовала только она – одна женщина на свете.

Братья и сестры? Алина стала отдаляться от них с тех самых пор, как тетя Наташа взяла ее к себе.

После того, как Алина вступила в права наследства – это стало еще более ощутимым. Никто больше не заговаривал о квартире, братья и сестры послушались материнской воли, но теперь они говорили с Алиной с неким холодком. Вот и теперь – от них не дождешься сочувствия. За что ее жалеть? Она и так счастливица, по их меркам – ни за что получила такие хоромы. Уже вели родные меж собой разговоры, что надо заставить Алину подписать бумагу, что на родительский-то дом она не претендует.

Алина отчетливо ощущала, что сделала ошибку – после ухода тети Наташи она так и не получила образования. Даже попытку не сделала. Расслабилась.

Просто осталась в родной школе… Вахтершей, да. Несложная работа. Основной добытчик – муж.

А теперь она – старуха, которой можно подарить только швабру. Прелестно.

Можно было устроить скандал. Но Алина знала, что она на это неспособна. Хоть и была родом из многодетной семьи, и приходилось ей в жизни ссориться и отстаивать свои права – как без этого, но всегда крупная ссора давалась ей дорого. Тряслись руки – и она потом никак не могла прийти в себя.

А здесь была ситуация, которая исключала любую двусмысленность. Можно сказать, муж подписал «явку с повинной», обозначил в ней три пункта.

Первое – у него есть подруга, которой он дорожит.

Второе – Алину он еле терпит. Какие чувства могут быть к женщине, которая достойна только швабры?

Третье – живет с ней муж, оказывается, только ради квартиры. Как в старой миниатюре Райкина – метры, метры, метры… Без этих вожделенных метров Алина не нужна Никите ни в каком виде. Что он подруге в деталях и объяснил.

Так что сцену закатывать не стоит. А от всяких пошлостей типа «милая, ты всё неправильно поняла, я тебе сейчас растолкую» – тем более, избави Бог.

Вопрос, который сам собой встал перед Алиной – что теперь делать?

Тетя Наташа не раз говорила ей: «Остановись. Помедли. Не руби с плеча. Иначе потом об этом пожалеешь».

И Алина медлила. Но на месте оставаться не могла. Она ходила по пустой ночной школе. То поднимется по парадной лестнице – к актовому залу. То измеряет шагами коридоры. То свернет на лестницу боковую – к залу танцевальному, то заглянет в костюмерную театрального отделения – и стоит, тяжело дыша, среди плащей, камзолов, платьев и шляп.

Наконец, ноги принесли ее в просторную рекреацию на третьем этаже. Сейчас она была залита призрачным голубым светом фонарей. Алина сбросила туфли, расстегнула кофточку. Осталась в тонком трикотажном платье, не стесняющем движений. Встала на цыпочки, подняла руки над головой.

Еще в ту пору, когда она училась в школе, танец заставлял ее собраться, забыть обо всем остальном – кроме музыки и образа. Но сейчас музыки не было… Нужно очень-очень сосредоточиться, чтобы услышать ее каким-то особым внутренним слухом.

Если бы кто-то смотрел в этот момент на Алину со стороны – ему бы показалось, что музыка действительно заиграла – и подхватила танцовщицу. Невесомо, едва касаясь паркета, летела Алина. Это был «Вальс цветов» из Щелкунчика, который помнила она наизусть – и мелодию, и танец.

Тогда, в предверии выпускного, ясно стало – нет юноши, который мог бы танцевать с нею. К выпуску в их классе осталось всего два мальчика, и ни один из них не потянул бы эту роль.

Анна Айдыновна договорилась – у нее еще оставались связи – и к ним приехал выпускник настоящего хореографического училища.

Андрей. Начав с ним репетировать, Алина сразу поняла, что этот юноша – далеко пойдет. В том, что касается мастерства – Алине было до него как до луны. Но Андрей ничем не показывал своего превосходства. Он нарочно тушевался несколько, отходил на задний план, был как оправа для драгоценного камня – для нее, для партнерши.

Он был готов жерт-вовать собой ради главного, ради искусства – из этого Алина и сделала свой вывод. Талант. Настоящий талант.

Андрей был хорош собой, но не его представляла сейчас Алина. Перед ее глазами стояло другое лицо. Не артист, играющий принца, а сам Принц. Пепельные волосы, тонкие черты лица и какая-то неестественная бледность. Наверное от этого голубого фонарного света.

Это напоминало галлю-цинацию – настолько реальной была картина. Сейчас даже не музыка была главной для Алины. Она перенеслась в другой мир, вошла в образ Маши.

И вернулась назад она – уже отчасти исцеленной. Во всяком случае теперь Алина знала, что делать.

В поздний час матери звонить было нельзя. Мать засыпала рано – уставала очень, и стоило ей положить голову на подушку, как она проваливалась в сон. Но утром поднималась раньше всех, и спешила на кухню.

На часах было около шести утра, когда Алина набрала домашний номер.

* Что случилось? – испугалась мать, услышав ее голос.

* Все хорошо… не бойся… Не волнуйся… Я только хотела попросить тебя – дай мне ключ от бабушкиного дома…

Зачем?

Просьба была столь неожиданной, что мать опешила. Семье действительно принадлежал старый-престарый дом в деревне, оставшийся от бабушки. Но туда давно никто не заглядывал. Прежде они приезжали несколько раз за весну и лето – посадить картошку, окучить, собрать. Но в последнее время как-то об этом забыли.

Тяжелыми были эти выезды. А картошки в магазине – покупай, не хочу.

Иногда у матери брали ключ знакомые рыбаки – в тех краях рыбалка и правда была отличная. Только они и оживляли своими голосами старый дом А продать домик не удавалось – кому нужна такая рухлядь? Ветхое строение и заброшенный сад.

* Что ты задумала?

Алина слукавила едва ли не в первый раз в жизни. И кому соврала – матери!

* Подруга просит, – торопливо сказала Алина, – Хочет отмечать Новый год на природе. Фейерверки там всякие. Мясо на углях…

* Дур-а – твоя подруга, – вздохнула мать, – Там, наверное, снегу сейчас – без трактора не разгребешь. И в самом доме, считай, ничего нет… Я даже насчет света не уверена. Лучше бы эта девушка сняла домик на турбазе. Я – что… Мне не жалко. Заходи за ключом. Только передай ей, чтобы поосторожнее… Чтобы не сожгла ничего своими фейерверками.

Теперь предстояло самое трудное. Вернуться домой. Посмотреть Никите в глаза. Что-то сказать ему… Но в какие фраы облечь то, что она сейчас чувствует? Сказать – так, мол и так, я всё слышала. Не надо слов. Мне нужно побыть одной, подумать, как поступить дальше. Маме ничего не говори, не хочу ее волновать.

Алина смалодушничала. Сменившись с дежурства – она долго стояла у окна и смотрела на свой дом. Она знала, что Никита вот-вот должен выйти. У него утренняя съемка. Когда Алина увидела знакомую долговязую фигуру мужа – она перевела дыхание и стала одеваться. Вот теперь можно было возвращаться – дома никого нет.

Алина собиралась так, как в школе собиралась в поход. Ничего не забыть… Взять самое необходимое – потому что там, на месте, этого необходимого можно и не купить. Единственный маленький магазинчик в села работал до обеда, а на праздники вообще мог закрыться.

Почему Алина не пошла к какой-нибудь подруге? К матери не пошла, наконец? Почему ей захотелось такого полного, абсолютного одиночества? Она бы сама, наверное, на этот вопрос не ответила. Еще с детства не любила она, когда ее жалели… Хуже не было – когда стукнешься, чтобы вокруг заахали, стали «дуть» на ушибленное место. Лучше спрятаться от всех, забиться куда-нибудь под стол или залезть в шкаф, переждать, пока пройдет боль. А потом выбраться на свет Божий – и жить дальше.

Алина набросала записку – те самые слова, которые ей хотелось произнести вслух – и оставила лист бумаги на кухонном столе.

Суеверная, она присела «на дорожк»у, а минуту спустя, тихо закрыла за собой входную дверь.

*

В деревню было два автобусных рейса – утренний и вечерний. Алина, к счастью, успела на утренний. Что бы она стала делать, приехав сюда поздним вечером, она и сама не знала.

К дому пришлось добираться почти «вплавь» – нетронутая снежная целина была настолько глубокой, что местами Алина проваливалась почти по пояс. Хорошо, что дверь сарая осталась слегка приоткрытой, и оттуда удалось извлечь лопату. В первую очередь был откопан вход в дом, и Алина не раз, и не два вспомнила мать. Никаким подружкам, конечно, делать здесь было нечего, если только эти подружки не сумасше-дшие.

Но хуже всего то, что тщетно Алина щелкала выключателем – света не было. А значит – рухнули надежды на обогреватель «ветерок», который она привезла с собой.

На стенке, прямо на обоях карандашом были записаны имена тех, кто мог понадобиться – электрик, сантехник, откачка ямы, газовщик… Местами следы карандаша чуть стерлись. Кто и когда это писал, не сменились ли номера… Алина все-таки набрала номер электрика и слегка воспряла духом. Мастер сказал ей, что придет завтра, и если за свет «уплочено», он посмотрит, что можно сделать.

Ну а пока оставалось топить печку, и доставать свечи. Алина знала, где они лежали – на кухне, в ящике стола.

Ей повезло еще раз – видимо, кто-то из знакомых рыбаков в последний приезд топил баньку и дров заготовил с запасом. Должно хватить на то, чтобы продержаться до следующего утра.

Через пару часов в доме потеплело. Алина сидела возле печки перемазанная и уставшая донельзя. Бессонная ночь, переживания, дальняя дорога – всё это вымотало ее. Теперь надо было принести воды. Откуда? Из колонки, конечно. Хорошо, что колонка была недалеко от дома. Но к ней опять-таки предстояло брести по глубокому снегу, а потом тащить назад ведро.

Ничего не хотелось делать. Ни-че-го. Может быть, она обойдется той маленькой бутылочкой лимонада, которую, уезжая, купила на автовокзале?

Алина закрыла дверь в комнату, чтобы теплый воздух не уходил. Пожалуй и лечь стоит прямо в куртке. Можно попробовать забраться в постель в свитере, но одеяло, матрас, подушка – всё отсыревшее…

Кто спал тут последний раз? Алина пересела к маленькому низкому окну. За мутными стеклами сгущалась синева…

Бабушку Алина помнила мало. Всего несколько сцен из далекого детства. Вот, почему-то они с бабушкой остались вдвоем, во всем доме – никого, кроме них. Алина маленькая, еще не ходит в школу. Такой же зимний вечер, и они вот так же сидят у окна.

Бабушка рассказывает ей про белую олениху. Скорее всего – это сказка. Или какая-то местная легенда.

* Тут у нас вокруг – везде болота, – говорит бабушка, – Некоторые и зимой не замерзают. Так вот… Порой люди видят в наших краях белую олениху. Она такая красивая – что глаза отвести трудно. Белая-белая, и шерстка блестит как снег. Только глазки черные. Но не дай Бог ее увидеть.

* А если увидишь, бабушка? Что тогда будет?

* А тогда главное – за ней не идти. Наши, местные, все это знают. А заезжим кажется я – вот-вот схватят они эту олениху… Поймают, или застре-лят… Только-только на несколько шагов она впереди – они уж руки тянут. А она заводит их в болота, и оттуда уже им не выбраться.

*

Алина никогда не видела белую олениху. Однако она поверила в рассказ бабушки, и после считала его чем-то несомненным. Так остается с нами то, что пришло из раннего детства.

Алина и один из своих снов числила в реальных, но не рассказывала о нем никому. Пятилетней, ей приснилось, что на ладошку упала маленькая звезда – голубая, сияющая, с острыми лучами. Так хотелось с ней поиграть, порадоваться ей, но взрослые заставили отпустить звезду в небо. Алина раскрыла ладошку и звезда поплыла вверх медленно, как пузырек воздуха из глубин океана…

Белая олениха была их той же серии.

Алина думала, что не сможет уснуть, выспаться на новом месте, в прохладной комнате, на отсыревшей твердой постели. Но неожиданно уснула крепко, без всяких снов. Бабушка говорила – будто камушком в омут канула.

И проснулась Алина поздно, когда на дворе было уже светло.

Она прислушалась к себе. Тело не затекло, голова была ясной, отдохнувшей. Но – удивительнее всего – то, что произошло вчера – Алину сейчас не мучило. Слишком далеко она уехала, вокруг был совершенно иной мир. И то, что она оставила в городе – казалось теперь нереальным. А здесь – солнечный день, сверкающий нетронутый день, тишина вокруг – и самые простые заботы. Умыться, вскипятить чай, позавтракать.

К счастью – электрик пришел с утра. Сравнительно молодой симпатичный мужчина… За полчаса наладил освещение. Он был местный, вырос здесь, вспомнил бабушку Алины, а ее саму —нет (и правильно, она здесь почти не бывала). Пока электрик возился с проводкой, он развлекал Алину байками – рассказывал о местных достопримечательностях и связанных с ними легендах.

Вот так и оказывается – вроде бы неприметный, Богом забытый уголок, а у него своя история и свои сказки.

Алина узнала, что довольно далеко отсюда (почти целый день идти надо, раньше-то ездили!) есть заброшенное село, а следом за ним – гора. В пещерах той горы в свое время – веке так в семнадцатом или восемнадцатом – скрывались разбойники и беглые каторжники. И сейчас там кто-то вполне может спрятаться. Ученые говорили, что разветвленные подземные ходы тянутся километров на десять под землей – попробуй, обыщи их…

А вот бабушка рассказывала мне про белую олениху, – решилась Алина, – Такая легенда тоже есть, или я что-то путаю?

Несколько секунд она смотрела на замершую спину мужчины.

Есть, – сказал он наконец, но Алине показалось, что он растерял все свое красноречие.

Но он собрался с мыслями и продолжил.

Говорят, что когда-то давно, в каком веке – не спрашивайте даже – жила здесь одна… то ли колдунья, то ли просто травница – кто его знает… А дальше по разному толкуют. Одни говорят, что на наше село напали – может быть, те же разбойники – и она завела их в болота. Никто не вернулся, только с тех пор стали видеть белую олениху. И думают, что это – душа ее. Другая версия – девушку эту сочли ведьмой и расправились с нею, и она теперь так мстит – даже через многие поколения… Словом, точно вам не скажу, чему лучше верить, но одно посоветую: если увидите такого зверя – идти за ним не надо.

Электрик снова взялся за отвертку.

А на вашей памяти кто-то видел белую олениху?

Нет, – сразу сказал он, – Но вот что люди пропадали – было. Эти, как их… Из «Лизы Аллерт» к нам приезжали, искали… Большей частью – находили пропавших. Обычно грибники, особенно городские, которые в лесу потерялись. Ну и бывало, что ребенок или, наоборот, старик, который уже в ма-разме, не может найти дорогу домой… Тоже почти всегда это кончается хорошо.

А вот если кто на болотах пропал – тогда всё. Считай, даже следа не найдут. И ведь лезут туда каждый год, дурни. Ладно бы за клюквой, а то – за острыми ощущениями. Самая жуть была, когда одного парня нашли с помощью квадрокоптера. Пацан к тому времени по грудь провалился… И что? Никто уже ничего не успел. Квадрокоптер – это игрушка, за него не уцепишься, он не вытащит… Только висит возле тебя и смотрит, как ты то-нешь.

Электрик подошел к выключателю и щелкнул с видом мага-победителя. Свет загорелся, и Алина перевела дыхание… Теперь можно жить. Зарядить телефон, быстро вскипятить воду, включить обогреватель.

Денег мужчина взял с Алины самую малость.

Сергей меня зовут. Если что – вызывайте, приду. Вы, наверное, в баньке попариться приехали… У нас тут одни тоже – долго дом продавали, сами уж в городе жили, а в баньку приезжали.

Я даже не помнила, что тут есть баня.

Сергей удивленно поднял брови:

Пойдемте, покажу.

…В маленькой деревянной избушке было темно. Сергей достал из кармана фонарик.

Нет, сейчас я вам ее топить не посоветую. Вот тут котел глиной обмазать надо, здесь ржавчину снять. Но в целом – все поправимо. Хотите – потом и в этом помогу… К вам, наверное, приедет сюда кто – Новый год праздновать?

Да, – сказала Алина, чтобы прекратились, наконец, эти расспросы, – Да, приедут, спасибо вам большое за помощь…

А глины я вам все-таки принесу, – сказал Сергей, прощаясь, – Сами вы ее тут не найдете. Это только местные знают, где надо брать…

Оставшись одна, Алина оделась и пошла в магазин. Очень захотелось деревенского хлеба. Родные, когда ездили «на картошку», всегда привозили с собой несколько буханок и булок. Этот хлеб быстро черствел, но свежий – он был неописуемо вкусен. Мама и тетя Наташа говорили, что такой они ели их детстве.

В магазинчике было тихо. Пожилая продавщица разговаривала со своей ровесницей. Та, видимо, пришла за покупками, но теперь две женщины увлеченно беседовали.

Алина скользила взглядом по полкам. Продавалось тут всё на свете – посуда и удобрения, снегоуборочные лопаты и ведра, продукты и одежда.

Вы спрашивайте, спрашивайте, – заметила Алину продавщица, – Может, сразу не углядите, чего вам надо, так я подскажу.

Передавая Алине хлеб, женщина спросила:

А вы к кому приехали?

И, как водится, удивилась, узнав, кто Алина такая.

Тонина внучка? Господи, я ж тебя такой маленькой помню… Надолго приехала? Остановилась у кого? В Тонином доме сейчас, наверное, жить нельзя…

И с нею тоже Алина поспешила свернуть разговор. Не хотелось сейчас – в эту минуту – ничего рассказывать о себе.

Хлеб был еще теплый. Алина шла домой с потяжелевшей сумкой, она взяла еще кое-что из продуктов, чтобы подольше не выходить. Взяла и пятилитровую бутылку воды.

Снег был белый-белый, даже на проезжей части. Дорогу чистили, но конечно, ничем не посыпали. А тротуаров тут не было. Поэтому идти приходилось осторожно, чтобы не поскользнуться, не грохнуться. Тетя Наташа рассказывала, как, навещая бабушку, поскользнулась и сло-мала руку.

Алина кипятильником согрела воду, заварила крепкий чай, сделала себе бутерброд с сыром. Она устроилась в меньшей из двух комнат, в спальне. Пусть тут была полутьма – окно на северную сторону и высокие сугробы. Зато «ветерок» гнал теплый воздух, Алина сняла куртку и прилегла на постель.

Она сама не ожидала, что уснет. Может быть, накопилась усталость. А может, это переживания отняли столько сил. Но уснула она крепко, и проснулась, когда в комнате было уже по-настоящему темно.

Завтра у всех будет праздник, и даже здесь, в деревне, найдется кто-нибудь, кто непременно станет запускать фейерверки. А у нее самой праздник заключается в том, что она не увидит Никиту. Она не может его видеть сейчас – ее просто начнет трясти.

Чувствует ли он себя виноватым хоть чуть-чуть? Как он будет отмечать Новый год? Может быть, пойдет к одному из своих многочисленных друзей? Что за глупости? Он отправится к своей подружке. Или пригласит ее к себе – в Алинину квартиру.

Позвонит ли Никита в эти дни? Приедет ли? Попытается ли он восстановить то, что разрушил своими руками?

Алина лежала и прислушивалась к себе. Отчего-то прежней острой бо-ли не было.

Ей впервые пришла в голову мысль – может быть, она никого на самом деле по-настоящему не любила?

А требовать ко всему этому еще и принца – было бы чересчур. Младшая сестра Алины говорила – «чересчур жирно»

Слишком многого нельзя ожидать здесь, в миру, иначе чем бы тогда земля отличалась от рая?

Кто-то заслонил лунный свет, льющийся в окно. Алина приподнялась. Прямо на нее сквозь мутное стекло смотрела белая олениха.

Иногда жизнь показывает нам то, во что не сразу поверишь. Алина сначала почувствовала, как от нереальности происходящего у нее замерло сердце. Потом потрясла головой, надеясь, что, когда она откроет глаза, видение исчезнет…

Ничуть не бывало. Алина приникла к окну. Олениха отошла на несколько шагов. Теперь она переминалась на месте, и слегка фыркала, из ноздрей ее шел пар – от теплого дыхания. Она нюхала снег, и он слегка поскрипывал под ее копытами.

«Задернуть шторы, – давала себе мысленные приказания Алина, – уйти в глубину дома. Проверить – заперта ли дверь. Включить музыку. Ни о чем не думать. Главное – ни о чем не думать…»

Зверь сделал движение, показавшееся Алине вполне человеческим. Мотнул головой, указывая куда-то в сторону дороги – будто позвал за собой.

Позже Алина подумает, что то же самое ощущали, наверное, все, кто пошел за оленихой, поддался ее чарам. Молодой женщиной постепенно овладевало некое гипнотическое состояние.

Сказка про Крысолова. Сначала крысы, а потом и дети пошли за волшебной дудочкой. Сказка про Олениху. Судя по рассказам, разные люди в разное время, поддавшись магии этих черных глаз – шли куда попало, чаще всего – в болото, и с концами… И теперь Алине неудержимо хотелось присоединиться к этому стаду безмо-зглых ду… Она ведь даже не разделась полностью. Спортивные брюки и теплый свитер были на ней.

Алине осталось только надеть куртку с капюшоном и всунуть ноги в сапоги. У нее не было с собой фонаря, и она включила фонарик на сотовом телефоне.

Когда она открыла дверь, в лицо хлынул холодный воздух. Хорошо, хоть мороз не такой уж сильный…

Снова послышался скрип снега. Белая олениха вышла из-за угла дома. Теперь не приходилось сомневаться в ее реальности, если, конечно, Алина не сошла с ума.

«Если я до нее дотронусь, то просто ум-ру, – думала Алина, – Вот прямо тут же, сейчас, на месте…»

Она протянула руку, и олениха потянулась к ее пальцем мордой. Но не могла же она рассчитывать на угощение? Алина ощутила теплое дыхание, но дотронуться до себя олениха не дала.

Она отошла на несколько шагов и обернулась. Явно звала за собой. Олениха не проваливалась в снег, точно была невесомой, но отпечатки маленьких копыт на снегу Алина видела ясно.

Зверь не собирался идти в сторону болот. Олениха вышла на дорогу, что вела в село – убедилась, что женщина идет следом – и побежала. Это был неторопливый бег. Олениха явно не хотела, чтобы Алина теряла ее из виду.

Дорога углубилась в лес. Днем по этой трассе то и дело проезжают машины – спешат туда-обратно. Сразу за лесом будет другое село… Болота в другой стороне. А значит риска нет. Можно пройти следом за зверем хотя бы немного…

Но Алина была уже в таком состоянии, что пошла бы за белой оленихой и в трясину, если бы та вздумала туда свернуть,

«Я только до леса, – твердила себя Алина, – Дальше не пойду. Мне просто любопытно. Дойду до леса —и сразу поверну обратно. У меня с собой телефон. Если что- можно сразу позвать на помощь».

Алина сама не заметила, как лес надвинулся на нее, а силуэт оленихи впереди стал вроде бы чуть светиться. В этой тьме его было видно отчетливо.

…Машину Алина заметила сразу, как только та показалась из-за поворота. Серый джип стоял, приткнувшись в обочине. Горел свет, и там, внутри кто-то был. Но он казался совершенно неподвижным.

Если это странное, мистическое животное, показываясь кому-нибудь, предвещало беду – что оставалось Алине думать?

Что в этой машине сидит человек, способный причинить ей зло? А может быть, нужно просто миновать машину и идти дальше? Алина всматривалась в дорогу, но олениха исчезла. Ее больше не было видно. Зато пошел снег.

«Пройду еще несколько шагов… Мне бы только разглядеть, кто там, внутри…», – белизна снега отражала тот немногий свет, что остался еще в воздухе, Алина теперь видела все и без фонарика. Она шла, опустив руку с мобильным телефоном. Но выражение лица у нее было такое, словно не мобильник она держала, а пи-столет. При малейшей опасности вскинет руку и…

В машине был мужчина. Он сидел неподвижно, откинув голову. Может быть, спал? Алина подошла совсем близко. Она отметила неестественную бледность его лица. Да живой ли этот человек вообще?

Она слегка постучала в стекло. Мужчина не пошевелился. Постучала сильнее. Вроде бы какое-то движение… Или это просто у него дрогнули ресницы?

Алина попыталась открыть дверь, готовясь к тому, что ей это не удастся. Но дверь открылась…

Молодая женщина протянула руку, коснулась щеки незнакомца. Она готова была отпрянуть, извиниться: «Простите, но мне показалось, что у вас что-то случилось, что вам плохо…»

Человек открыл глаза, посмотрел на нее тусклым невидящим взглядом и вновь смежил веки. Он не спал. С ним действительно что-то произошло. Может быть – сердеч=ный при-ступ? Надо вызвать «скорую»? Не может же человек быть до такой степени пья-н з рулем… И ведь запаха никакого. Нет, надо звонить…

Но мобильный телефон показал – связь здесь не ловит. Ни одной полосочки МТС не высветилось на экране…

Алина потрясла незнакомца за плечо. Вялое, безвольное тело. Во всяком случае в эти минуты человек не мог причинить ей вреда. И Алина решилась.

С трудом отодвинула она незнакомца так, чтобы иметь возможность самой сесть за руль.

Машина вполне могла не завестись. И тогда выход будет только один. Придется самой бежать домой – и оттуда уже вызывать подмогу.

Но джип завелся, мотор заурчал.

Несколько лет назад старший брат Алины, обладатель старенькой «Лады», в этой же деревне выучил сестру водить машину.

Но я же не заканчивала никаких курсов, – сопротивлялась она тогда, – У меня нет прав. И машины у меня нет, и вряд ли когда-нибудь будет…

А я и не предлагаю тебе лихачить на дорогах, – сказал брат, – Но в жизни могут быть разные ситуации. И это умение вдруг тебе когда-нибудь, в критическую минуту пригодится. Вообще, как у нас бабушка говорила: «Что уметь – за плечами не носить».

Умение пригодилось, ага.

Дорога до дома – при Алинином «мастерстве» – заняла минут десять. Наконец, джип остановился возле дома бабушки, а молодая женщина стала размышлять – что делать дальше…

И тут, бросив взгляд в зеркало, она увидела, что незнакомец открыл глаза. Алина вздрогнула и невольно отодвинулась.

Вам плохо? – это было первое, что нашлась спросить она, и объяснила, – Я довезла вас до ближайшей деревни. Здесь уже есть связь. Там не было. Я могу вызвать врача.

Не… Надо… Со мной… Возиться…, – мужчина говорил очень тихо, точно выталкивал из себя каждое слово, – Я всё… Равно…

Что с вами? – Алина спрашивала уже смелее, – Вы можете просто кивнуть… Сердце?

Он смотрел на нее тем же безучастным тусклым взглядом.

Может быть вы…, – ей опять стало очень страшно, – Может, вы ранены?

Он чуть заметно покачал головой – нет.

Давайте вот что сделаем… Я отведу вас к себе домой. Вы ляжете, и я сбегаю… Врача тут нет, но есть медсестра. Поговорите с ней… А сейчас будет хорошо, если вы мне хоть немножко поможете…

Алина выбралась из машины, обошла дверь и открыла дверь с другой стороны.

Давайте, вы сейчас попробуете встать. Не бойтесь, опирайтесь на меня. Я вам помогу. Но вряд ли я смогу оттащить вас волоком.

С большим трудом ему удалось сначала подняться, а потом сделать эти несколько шагов – до крыльца. Алина перебросила одну руку незнакомца себе через шею – она видела на какой-то старой картине – медсестра так вела ране-ного бойца.

Но этот человек, кажется, не обманул ее. Он не был ра-нен, во всяком случае – крови заметно не было. Похоже, он просто чудовищно ослабел.

В доме Алина и сама придерживалась за стены. Ей казалось – она сейчас рухнет под тяжестью чужого тела. Облегчение, которое она испытала, свалив свою ношу на кровать, было неописуемым.

Но ей еще предстояло повернуть незнакомца так, чтобы он лежал на спине. Поверх свитера на нем была надета тонкая куртка, даже не куртка – ветровка. Это зимой-то… И всё равно – это, наверное, нужно было с него снять.

Алина щелкнула выключателем. Да, ей правильно показалось. Незнакомец был очень бледным. И еще – его лицо… что-то знакомое… Хотя она не могла бы сказать навскидку – где встречалась с этим человеком, как его зовут…

Пепельные волосы… Боже мой, незнакомец походил на того, кого Алина так ясно видела перед собой в школе… Но этого не могло быть. Ведь тогда перед ней был лишь образ, рожденный ее воображением.

Незнакомец снова открыл глаза. Он не попытался шевельнуться, но Алине показалось, что взгляд мужчины стал чуть живее. Он уже не смотрел куда-то в пространство, взгляд явно сфокусировался на ней.

Как вы себя чувствуете? Я иду за медсестрой, да?

Мужчина покачал головой. И сказал – по прежнему тихо, но уже не разделяя слова паузами.

Не надо. После того, что… они делают… Не надо..бесполезно… Хорошо, если мне осталось несколько дней.

Алина потрясла головой:

Я ничего… ровно ничего не понимаю… Вы больны?

Я ухожу, – сказал мужчина.

Глаза Алины расширились, когда она поняла, что незнакомец имел в виду под этим словом.

*

Прочитав записку жены, Никита некоторое время стоял, сжимая, комкая в пальцах лист бумаги. Все это было чертовски досадно и очень не вовремя.

Но Никита обладал весьма счастливой для себя особенностью. Какие бы новости на него не обрушивались – он по складу своему не способен был принять их близко к сердцу. Переживал он – самое долгое- несколько минут. А потом, словно пёс, которого неожиданно окатили водой – встряхивался и бежал дальше.

Записка Алины значила для него, что придется как-то решать это дело – уговаривать жену смириться с тем, что произошло и жить дальше – или, в крайнем случае – придется развестись. Там поглядим.

Но одно было несомненно. Алина в ближайшие дни не вернется, а значит – можно звонить Соне и всё переиграть. До этого они договаривались – каждый встречает Новый год со своей семьей. Никита – с Алиной, а Соня – с четырехлетним сыном. Но теперь мальца можно закинуть бабушке и отметить праздник вместе.

У Сони. Никита всё же он испытывал некоторую заминку – ну не мог он пригласить подругу сюда, в квартиру жены. Алина рано или поздно вернется, и соседи распишут ей во всех подробностях – мол, твой мужик без тебя водит баб… Тогда уже дороги назад не будет.

Но Никита не сомневался – Соня обрадуется новости, тому, что в первый раз они вместе поднимут бокалы под бой курантов.

Он немедленно позвонил подруге, однако ее слова для него стали полной неожиданностью.

Прекрасно! Насчет праздника возражений нет. Но… Ты сейчас дома? Я хочу зайти, посмотреть, как вы там живете… Я знаю адрес… Чего ты боишься? Соседей? Мало ли кто может днем зайти к тебе по делу… Да и праздников пока нет, будний день, люди на работе.

Никите ничего не оставалось, как смириться, и через полчаса Соня позвонила в дверь. Она сбросила Никите на руки шубку, а сапоги снимать не стала. И обошла квартиру с видом, которого Никита не мог понять. Ему казалось, что Соня покупательница – и осматривает предложенное жилье.

Чаю будешь? – он пошел за ней, не выпуская из рук шубу.

Она кивнула, и только тогда Никита повесил шубу на вешалку и отправился на кухню ставить чайник. Несколько минут спустя Соня присоединилась к нему. Она села за стол и смотрела как он готовит чай.

Чашки дома были разномастные, Никита выбрал для подруги самую красивую, которую можно принять за хрустальную. Это была любимая чашка Алины.

Знаешь, что мне пришло в голову? – спросила Соня, извлекая из чашки пакетик и размешивая чай, – Если вы с Алинкой будете разводиться – пусть она поменяется.

Куда, с кем? – Никита не понял.

Соня пожала плечами и объяснила:

Со мной.

Никите трудно было переключиться. Пожалуй, эта идея – последнее, что пришло бы ему в голову. Но он попытался вникнуть в то, что говорит подруга.

С доплатой что ли?

У Сони были «двушка» в хрущевке, в том районе, где центр переходил в окраину

Теперь раздражение на ее лице проступило явственнее.

С какой доплатой… У меня там хороший ремонт. А у нее здесь – бабкины хоромы какие-то… Еще кто кому доплачивать должен.

Боюсь, что Алина не согласится, – осторожно сказал Никита, – Даже если мы с ней разойдемся, то все равно… Это ее квартира… Ей тетя подарила.

Ну а зачем ей три комнаты? – Соня объясняла как младшему, – Она же одна… Будет одна. Даже собаки у нее нет… И она не умеет ухаживать за жильем. Тут работы – начать и кончить. Еще сколько денег уйдет… А там она сразу получит квартиру в хорошем состоянии. Заезжай и живи. Одной ей – вполне хватит. А у меня Витька растет. Нам там скоро тесно будет. Особенно, если мы с тобой…

Соня, – Никита качал головой, – Она не согласится.

Что, она у тебя – вре-дина такая?

Ну… Получается, что я перед ней виноват. И тебе она ничего не должна… как бы… Это же твой ребенок, не ее.

Значит, надо что-то придумать, – Соня соображала на ходу, – Может, ее родственнички на нее надавят? Можно поговорить с ними, пообещать им какую-то сумму… За результат. Они, наверное, не больно-то ее любят, она же у них квартиру отт-япала. Ну а в крайнем случае – вышибал каких-нибудь нанять…

Соня!

Если ты не научишься добиваться того, чего тебе надо – знаешь, кем ты будешь по жизни?

Кем?

Неудачником, – сказала Соня, вставая, – Это и женщину-то не красит, а для мужчины нет ничего хуже. И спасибо за чай.

*

*

Алина с облегчением убедилась, что прогноз больного, похоже, не сбудется. Герман – он назвал ей своё имя – понемногу приходил в себя. Еще недавно он собирался уйти на тот свет, и она ему почти поверила. Тем более, что речь шла о каких-то таинственных «хозяевах», которые неизбежно заберут его душу.

Но вот он лежал у нее в доме – второй день – и ему явно стало лучше. Правда он каждые два-три часа засыпал, и тогда Алина ходила на цыпочках, чтобы его не побеспокоить. Но в остальное время с ним можно было говорить. Глаза у него сделались ясными, и на вопросы он отвечал вполне связно.

Алина снова сходила в магазин, взяла курицу, чтобы сварить суп для больного, взяла творог и кефир (от них, кажется, никому не становилось хуже), и в числе прочего купила бутылку шампанского. Ей хотелось хоть как-то отметить Новый год.

Алину уязвляло, что Никита так точно, так буквально послушался ее. Всё же настоящее отношение человека к тебе проявляется не в том, что этот самый человек говорит, а в том, что он делает, на что он ради тебя готов.

Никита не только не приехал за ней, он даже не позвонил. Это гибельная тактика – пустить все на самотек, ждать, когда тот, кого ты обидел – «перезлится». Да, это может сработать, и не раз… Но отчуждение будет расти и расти – до той поры, когда два человека окончательно разойдутся – каждый начнет жить своей жизнью.

Алине позвонила только мама – она беспокоилась о том, что дочь застала в заброшенном доме, как она там устроилась, и действительно ли собирается встречать праздник в деревне.

Хотя Алина ничего не рассказывала маме, та поняла без слов:

С мужем поругалась?

К счастью, мама не стала требовать подробного рассказа – как именно Алина поссорилась с Никитой, из-за чего, и что думает теперь делать. Вместо этого она спросила:

А к нам почему не хочешь приехать? Это же все-таки твой дом… И Новый год – семейный праздник. Ну как ты будешь там одна-то?

Про Германа, про то, что она не хочет его оставлять, Алина тем более не стала ей рассказывать. Вместо этого она стала вспоминать то, что может маму успокоить. В доме вполне неплохо, она прибралась, электрик починил свет, печку натопила, воды принесла. Благодаря обогревателю в спальне почти жарко. Магазинчик по-прежнему работает, так что голодной тут не останешься.

Ну может, тогда хоть к тете Кате пойдешь? – предложила мама, вспомнив кого-то из прежних деревенских знакомых, – У нее дом большой, хороший, найдется тебе место.

Алина поняла, что надо подобрать слова чуть пожестче, иначе мать будет настаивать на своем.

Иногда человеку хочется побыть одному, – сказала она.

Но на маму это впечатление не произвело.

А то ты одна по ночам в своей школе не насиделась… Ладно, если ты там все обустроила – отдохни, отоспись. Но ночью я тебе все равно позвоню, поздравлю…

Если бы такую настойчивость проявил Никита – у Алины было бы не так горько на душе.

Она сварила куриный бульон с вермишелью, налила тарелку едва ли не по самые края, и осторожно – чтобы не разлить – понесла ее больному.

Ты танцами занимаешься? – вдруг спросил он в тот момент, когда она подходила к нему.

Алина вздрогнула, и горячий суп проплеснулся на пол.

Почему ты так решил?

«На ты» они перешли как-то незаметно, и без всякой неловкости.

Осанка, – сказал он, – У тебя очень прямая спина. И то, как ты идешь, разбрасывая носки, и то, как даже сидя, незаметно для себя, ставишь ноги в позицию…

А ты тоже занимаешься этим? – огонек зажегся в глазах Алины.

Герман помедлил.

Тоже… В какой-то степени… Связан был…

Ну вот, он опять за свое. Алина поставила тарелку на тумбочку возле кровати и вручила больному ложку.

Зимний день короток.

Вот и последний день старого года истек незаметно. Оглянуться не успели, как уже стало смеркаться. Алина затопила печь. Она знала, что когда дом согреется, и на душе станет веселее…

Пусть маленькая комнатка, где лежал Герман, была неказистой. Кровать покрыта грубым шерстяным одеялом, а с потолка свисала «лампочка Ильича» без всякого абажура, но «Ветерок» деловито шумел, нагоняя теплый воздух, печь была уже горячей, в большой кружке заварен крепкий ароматный чай, а в сенях ждет своего часа бутылка шампанского.

Алина подтащила к постели Германа старое кресло, устроилась в нем с ногами.

Ты можешь рассказать мне, что это за люди… Из-за которых ты думаешь… Ты уверен, что…

Я не знаю, какие слова для этого подобрать. Ты мне все равно не поверишь…

А они… Эти люди… Они могут прийти сюда за тобой?

Герман словно прислушался, и Алина сделала то же самое. Но он слушал самого себя, какое-то внутреннее ощущение…

Вряд ли, – наконец, сказал он, – Да им этого и не нужно, они и так…

Что – так? Они твои хозяева, что ли?

Они считают, что в каком-то смысле – хозяева над всеми.

Через пару минут Алина поняла, что ее гость не скажет больше ничего.

Ну тогда, знаешь что… Расскажи мне сказку, – попросила она, – Если ты считаешь, что в реальности я тебе не поверю… Не пойму тебя… Тогда пусть это – будет сказкой. Ведь там может случиться всё, что угодно.

Хорошо, – сказал он, помедлив, – Только налей мне еще чаю, пожалуйста…

Горячий, крепкий и сладкий чай придал ему сил, заставил порозоветь щеки.

Ты, наверное, слышала, – начал он, – Что бывают такие люди… Их еще называют «энергетическими вам-пирами».

Слышала, – кивнула Алина, – И даже общалась. У нас завуч такая. С ней поговоришь – и как будто она из тебя всю кро-вушку выпила. Даже голова болеть начинает…

Герман слабо улыбнулся и кивнул:

Ну вот это на самом примитивном уровне. На бытовом. К счастью, ты не знаешь, что есть и другие.

И у них – нечто вроде Тайного Ордена?

В точку.

И они питаются… то есть, пьют…, – у Алины расширились глаза.

Герман покачал головой.

Нет, это не то, что ты себе представляешь… Им и кро-ви то нужно немного. Один глоток… Несколько капель… Это не причинит вреда даже ребенку. Ты можешь даже не заметить этого. Они вроде как клещи, уку-са которых можно не увидеть, пока своими глазами не увидишь, как клещ к тебе присосался… Сказку, говоришь? Ну вот и считай, что среди обычных людей существуют и такие, которые вместе с несколькими каплями кро-ви – выпьют у тебя твои силы, твою удачу, желание жить.

Потом ты можешь идти на все четыре стороны, тебя никто не станет держать. Но только после этого люди не задерживаются долго на свете. Они так или иначе уходят.

И что же, даже врачи не могут им помочь?

Если у человека нет ни сил, ни желания жить – здесь уже и самые современные лекарства бессильны. Я знал таких… Врачи потом удивлялись. Вроде бы человек попал в больницу с сущей ерундой. Ну хорошо, пусть не с ерундой, но с первой стадией серьезной болезни, когда прогноз самый что ни на есть благоприятный. И что же… Человек просто угасает на глазах за несколько дней…

Герман и Алена будто условились меж собой – он рассказывает сказку, пусть страшную, но всё же – небылицу. А она – слушает. Но ей внезапно стало холодно, хотя в комнате было жарко натоплено. Алена запахнула на себе кофту.

И благодаря тому, что эти вам – пиры берут от других, – продолжал Герман, – Они… Ну не то, чтобы совсем бессмертны… Но если прочие люди живут в среднем не так уж долго, то эти легко задержатся на этом свете лет до ста, а то и дольше… И будут выглядеть здоровыми, сильными, и глаза их будут блестеть – от жизненной силы и от… голода…

Теперь Герман говорил даже охотно – точно хотел передать ей все то, что узнал. Для него эти знания уже не играли роли, но могли предостеречь ее, уберечь от беды.

И что же… Эти люди… Тебя…

Герман пожал плечами:

Можно сказать, что я сам нарвался. Близкий мне человек… мой брат ушел благодаря им. Сначала я не мог поверить, относился ко всему этому, как к детской страшилке, потом стал читать, наблюдать, анализировать, узнавать все больше… А потом всё оборвалось и для меня…

Алина бросила взгляд на экран мобильного телефона. До полуночи оставалось полчаса.

И что… Ничего невозможно сделать? Нет никакого спасения?

Ну какой выход тут можно найти, – его голос снова звучал устало, – Разве что сделаться таким, как они – отобрать жизненную силу у кого-то другого. Самому погубить человека… Нет уж, на мне эта – извини – пищевая цепочка – оборвется. Так чаще всего и бывает. Просто я знаю, что смог бы сделать – теоретически, а другие жертвы не знают. И уходят.

Отчего-то Алена не испугалась его после этого признания. Хотя Герман – вот он – лежал в нескольких шагах от нее. И теоретически мог схватить ее за руку и…

Она встала и подошла к окну.

Снег пошел, – сказала она, глядя как летят крупные хлопья, – Погоди, я сейчас.

Она ушла в сени и вернулась с бутылкой шампанского.

Если ты сможешь её открыть – я сейчас принесу чашки. Они у нас «будут работать» бокалами. А знаешь, почему я нашла тебя тогда на дороге?

Почему? – спросил он, – Я думал – ты просто шла мимо.

Что ж, у нее тоже было, что рассказать ему.

Сегодня, когда она покупала шампанское, Алина не сразу вернулась домой – она дошла до самого края села, до того места, где заканчивалась расчищенная дорога. Дальше нельзя будет пробраться до самой весны, до ее разгара – когда не только сойдет снег, но и земля подсохнет. Тогда здесь обозначится тропка, которая ведет к болотам.

Снег был первозданный, нетронутый, но Алене казалось, что она различает следы маленьких копыт.

Кто ты? Где ты? – спрашивала она, и не могла уйти, всё стояла и стояла.

*

Соня уступила и согласилась, чтобы Новый год праздновали у нее.

Если бы раньше знать, что твоя мадам такая обидчивая, что она соберется и уедет – можно было бы заказать столик в кафе, но теперь уже поздно, – сказала она с явным неудовольствием, – Я уже нынче звонила в «Красный дракон», даже там на суши и роллы заказы не принимают – всё занято… Придется довольствоваться моими запасами.

Ну, слава Богу, сейчас не времена дефицита… Стоит заглянуть в любой большой магазин. Скажи, чего ты хочешь, я все принесу…

Никита сам не мог понять – почему он чувствовал себя виноватым. Ну, перед Алиной-то понятно, но перед Соней-то за что?

Кстати, швабру-то ты купил? – напомнила Соня.

Какую?

Всё забыл… Ну, ту самую, с которой началась эта история, – в знак прощения Соня потрепала Никиту по волосам, – Ладно… Значит так… В магазин пойдем вместе…

А Витька?

Оставим его сидеть перед телевизором.

Маленький Витька рос на редкость дисциплинированным, точно не в семье воспитывался, а в армии. Соне достаточно было сказать: «Включи себе пока мультики», как пацан кивнул и уселся перед телевизором.

Дети не должны мешать взрослым жить свою жизнь, – говорила Соня.

И сын у нее не то, что отвык капризничать, он и привычки такой выработать не успел.

Соня с Никитой ходили по магазинам около двух часов, даже мужчина уже начал нервничать:

Давай закругляться… Не стоит так надолго оставлять парня одного…

Но Соня только фыркнула. Для нее это было еще одно подтверждение того, что характер у Никиты слишком мягкий. Сама она в душе гордилась тем, что всегда умеет настоять на своем.

Ладно, – она все же решила пойти ему навстречу, – Выберу сейчас торт и всё… А ты пока сходи за лимонадом.

Никита отправился в тот конец магазина, где были полки с напитками. Но когда через две минуты он вернулся, неся две «полторашки» с колой и фантой – Соня ничего не выбирала. Она стояла у витрины с тортами, но глаза у нее были одновременно несчастными и злыми.

Представляешь? Нет, можешь себе вообразить. Только я подошла – гляжу, тут какая-то тетка моет пол. Задела меня ручкой швабры. Старая такая швабра, деревянная… И в ней гвоздь торчит… И эта карга зацепила меня…

Оцарапала? Порвала что-нибудь?

Оцарапала мне руку. Стала извиняться, схватила меня за кисть, чтобы посмотреть – глубокая ли царапина… И вдруг наклонилась и слизнула капельку кро-ви…

*

Преддверие Нового года Никита любил больше, чем сам праздник, и тем более – больше, чем последующие дни с их бездельем и тяжелыми застольями.

Радостное ожидание торжества.

Сверкающая мишура и зажженные гирлянды в магазинах.

Сумасбродные покупки, когда на все машешь рукой – мол, шут с ним, один раз живем…

Постепенно наполняющийся холодильник, причем все запасы – «НЗ» до праздничного дня.

Преображение города – точно за ночь вырастают на площадях горки и ледяные скульптуры.

Дом, наполняющийся запахом хвои (они с Алиной каждый год ставили настоящую елку, а игрушки были «фамильные», оставшиеся от тети Наташи)

И совершенно волшебный вопрос: «Ты с кем встречать будешь?» Как будто Новый год был некой линией, вратами под радугой, узким проливом меж скалами, через которые проходит твой корабль, машиной времени… И в этот миг лучше не быть одному, нужно ощущать рядом чье-то дыхание, сжимать чью-то руку…

Хотя Никита и поддавался легко порывам (Соня, его связь с нею – была одним из таких порывов) всё же он привык к определенным традициям, и без них праздник был ему не праздник.

Привык к снежинкам, которые виртуозно вырезала Алина и затем наклеивала их на окна, к тому, что жена готовила душистый эгг-ног, и разливала по бокалам, к запаху буженины, доносящемуся из кухни, к музыке, которая в последний день года всегда звучала в их доме – легкая, словно перезвон льдинок.

Он привык к накрытому для двоих столу, и блюдам, которые готовились только к этому празднику, и больше в течение года не подавались…

У Сони все было иначе. Маленькая – специально нужно обратить на нее внимание, иначе не заметишь – елка на тумбочке, телевизор фоном – с утра до вечера, больше для того, чтобы отвлечь Витьку, еда, заказанная в кафе (к запасам Сони относилось только дорогое вино)…

И привычка засиживаться до утра – смотреть фильмы один за другим, подливая себе в очередной раз в бокал.

На другой день Соня обычно «отсыпалась за весь год», и Витька сам доставал еду из холодильника и разогревал ее в микроволновке.

А в этот раз Соня вообще не думала о празднике. Она загорелась идеей, которую во что бы то ни стало хотела осуществить.

Соня знала, что Никита ей в этом деле не помощник. Он слишком мягок, податлив, и всё основное придется решать без него.

Эту тактику Соня отработала со своим бывшим мужем. В определенный момент следовало подластиться, угодить, чтобы мужчина расслабился, а потом перехватить вожжи у него из рук.

Вот и сейчас Соня уловила, что Никите чего-то недостает. И тут же примерила роль идеальной хозяйки дома. Она хлопотала, накрывая на стол, вручила «своим мужчинам» подарки, и вообще делала все, чтобы Никита растаял. Но когда он разливал шампанское по бокалам – ей пришлось опустить глаза. Она вспоминала старый мультик Диснея и мышонка Рокки, в глазах которого светилось слово «Сыр». Так и у нее неоновыми огнями горела мечта «Квартира в центре». Соня опустила затрепетавшие ресницы.

Но когда Соня пила шампанское, на нее вдруг нахлынула такая нечеловеческая то-ска, что если бы она в этот момент стояла на краю крыши – шагнула бы вниз, не задумываясь. Это был не тот случай, когда можно взять себя в руки и перетерпеть бо-ль. Соня невольно приложила руку к сердцу – ей показалось, что кто-то забирает у нее душу, саму жизнь. К счастью – это длилось несколько секунд. Потом отпустило.

*

В первый же день, когда Никита с фотоаппаратом отправился на «зимние съемки», Соня позвонила старшему брату Алины и условилась с ним о встрече.

Она уже «провела разведку» и узнала, что молодому человеку под тридцать, зарабатывает он мало, и вместе со своей девушкой снимает квартиру. То есть, был шанс, что он примет ее «деловое предложение».

По телефону Соня не стала распространяться о своих планах, упомянула только, что речь идет о заработке. И попросила Константина прийти в кафе – то, что рядом с его домом.

Сама она явилась туда первой. Когда Константин появился на пороге, и начал оглядывать зал – она сделала приглашающий жест. Официантка тотчас принесла им кофе, по рюмке коньяка и мороженое.

Соня перешла к делу. Она не считала справедливым завещание родственницы, согласно которому квартира досталась сестре Константина.

Вы юрист? – растерялся Константин, – Вы хотите оспорить завещание? Но… наверное, уже поздно? И мама… Она против, чтобы мы этим занимались.

Соня почувствовала, что семя упало на благодатную почву. Молодой человек не оборвал ее сразу, значит, он готов слушать и дальше. Соня предложила вариант. Брат может так или иначе надавить на сестру, уговорить ее поменяться с ней, Соней, квартирами. При этом он получит хорошую сумму за посредничество.

Константин задумался. Соня видела, что молодой человек вот-вот поддастся на ее уговоры. Зачем его бездетной сестре такая роскошь? Если же Алина переедет в «хрущобу» – несправедливость будет не такой уж вопиющей. Константину же деньги придутся куда как кстати.

Соня уговаривала, касалась руки Константина, глаза ее мерцали, будто она гипнотизировала собеседника.

Поговорите с Алиной, – внушала она, – Скажите, что в противном случае будете оспаривать завещание через суд… порвете с ней отношения, не будете считать ее своей сестрой… Мать расстроится из-за такой ссоры в семье… Но сразу не давите, а мягко, постепенно, подводите Алину к тому, что нужно сделать. Если она не захочет меняться именно со мной – пусть выставит квартиру на продажу… подешевле. А я свою – подороже. Потом куплю ее метры, и вы все равно получите свои деньги, ведь эта сделка будет совершена, благодаря вам… Подумайте… И не стоит жалеть Алину. Сестра не должна была поступать так, как она это сделала. Алина присвоила себе то, что по праву принадлежало всем племянникам – ведь у вашей тети не было других наследников. А маме можете пока ничего не говорить – ни к чему ее расстраивать.

Когда Константин ушел, Соня осталась за столиком. Она заказала еще одну чашку кофе, и поздравила себя с тем, что сделала первый шаг. Ее план должен осуществиться.

Внезапно рука ее замерла, потом Соня каким-то неровным судор-ожным движением поставила чашку на стол, так что кофе пролился на скатерть. Женщина взялась за голову. Она сама не могла бы объяснить, что с нею происходит. Это было абсурдно, но Соня ощущала себя древней старухой, которой жить осталось всего-нечего.

«Я бо-льна, – подумала Соня, – Господи, со мною прежде не было ничего подобного. Что случилось? Что произошло?»

На глаза ее навернулись слезы… А тело уже безошибочно знало – доктора тут не помогут, с этим не справиться медицине…

«Может быть, эта тетка заразила меня чем-то? Но этого быть не может… Или я пересекалась с нею прежде, и где-то перешла ей дорогу? Не помню такого… А может быть – ее подослала Алина?» – Соне внезапно стало стра-шно до холодного пота.

Сама она верила во всю эту ерунду, в сглаз, порчи, привороты… Может быть, и Алина узнав, что Соня стала ее счастливой соперницей, решила из-вести ее с помощью какой-то бабки? Нужно непременно встретится с той отвратительной женщиной, схватившей ее за руку…

И квартира, и все прочие желания внезапно отошли для Сони на второй план. Соне вспомнился день, когда хор-онили ее отца. Одна из старушек подошла к гр – обу, и положила отцу в карман пиджака пластмассовую расческу.

Чтобы было ему там чем причесаться, – пояснила она.

Вот так – строишь планы, постоянно стремишься добиться большего, завладеть еще тем и этим, превзойти других, а останется тебе – грошовая расческа, которую кто-то из жалости положит тебе в карман. Да и она-то там не нужна.

Соне ни на мгновение не пришла в голову мысль, что она задумала плохое дело и судьба пришлет бумеранг. Бумеранг летит только к тем, кого мучает совесть, кто осознает, что он заслужил «ответку». Такого совестливого и настигает расплата. Соне же мысли о совести и справедливости были чужды.

Просто в этот момент она чувствовала, что жизнь ее в опа-сности, и хотела спастись любой ценой. Абсолютно любой.

*

Белая олениха пришла еще раз – на исходе новогодней ночи. Она больше не заглядывала в окно и никуда не звала. Шел снег, олениха бродила по саду, и в какие-то моменты казалось, что она сама соткана из снежных хлопьев.

Ты ее видишь? – спросила Алина у Германа.

Тот приподнялся на постели, приник к окну, и какое-то время молчал. Так бывает, когда мы видим чудо и не находим слов.

Алина знала, что в селе до сих пор живет старик, который прежде работал учителем в школе. Богдан Тихонович страстно увлекался краеведением, и от него дети узнавали гораздо больше, чем положено на уроках. Он рассказывал о том, как в их краях сраж-ались отряды Пугачева, как десятилетия спустя после этого пришли сюда первые поселенцы, как строили они первые избы…

И первого января, в тот день, когда все еще сидят по домам, Алина решила сходить к краеведу – может быть он знает что-то больше, и расскажет – откуда появилась старинная легенда о белой оленихе?

…Богдан Тихонович был дома. Еще на пороге Алина объяснила ему, зачем пришла. И старый краевед взволновался. Давно уже никому не нужно было то, что он собирал по крупицам всю свою жизнь, и чем готов был так щедро делиться. Когда-то давно он надеялся, что в селе будет музей, что он передаст туда все свои находки, и может быть, станет работать там экскурсоводом.

Гости села будут рассматривать древние черепки и наконечники стрел, и красивые волжские агаты, старинные фотографии, прялки и многое другое. Но мечте его не суждено было сбыться, и Богдан Тихонович доживал свой век в одиночестве. В первое утро нового года тропинка к его дому была не протоптана.

Он пригласил Алину войти, усадил ее в комнате, а сам пошел «за альбомом». Она же в это время рассматривала фотографии на стенах и думала о том, как легко жизнь может отобрать всех близких людей.

Старик вернулся, неся альбом, обтянутый коричневым бархатом.

Деточка, – сказал он, открывая нужную страницу, – Вы же живете на том самом месте, где стоял прежде ее дом…

Ее дом?

Вот поглядите.

Старик открыл нужную страницу, и Алина увидела рисунок, сделанный, видно, кем-то из местных художников. Бревенчатый дом и рядом – молодая женщина в странной одежде – то ли это платье, то ли просто длинная рубаха.

Я в свое время расспрашивал стариков, смотрел записи в церковных книгах, и вот… это мой бывший ученик нарисовал по моим описаниям. К сожалению, даже имя этой женщины точно установить не удалось. Анна… или Ханна или Ганна… Что-то такое. Бывшая крепостная, к ней действительно шли, как к знахарке. Она леч-ила людей травами, заго-ворами, молит-вами… Для того времени – ничего необычного. Ну вы же, знаете, наверное, что здесь у нас, неподалеку, и разб-ойники обретались. И когда они однажды решили ограбить село – Ханна завлекла их за собой на болота. Говорят, она посулила им сокровища, и ей поверили. Ведь были те, кто считал ее ведь-мой, а ведь-мы знают, где спрятаны клады. Только никто назад не вернулся – ни она, ни те, кто отправился вслед за ней. А через некоторое время люди впервые увидели белую олениху. С тех пор считалось, что она оберегает здешние места от врагов.

Это сейчас, когда в моде разные фильмы уж-асов, когда люди любят пощекотать себе нервишки – легенду эту перекроили и стали говорить, будто ведьму сожгли на костре, и ее неупо-коенный дух стремится причинить зло другим людям.

Когда меня об этом спрашивали, я как мог опровергал эти измышления. Так что если вы ее видели – это добрый знак, это означает, что она будет беречь ваш дом. Ах, как много дал бы я да то, чтобы увидеть ее самому.

Старик сидел напротив Алины, смотрел на рисунок, очки у него были старые, одна дужка обмотана шерстяной ниткой, стекла помутнели… Но в этих стеклах, как в зеркале, Алина в какой-то миг увидела отражение чудесного животного.

Она и сама ощутила несколько дней назад, что присутствие белой оленихи было благим и не несло в себе никакой угрозы. Может быть, душа женщины, жившей давным-давно, поможет ей отвести удар и от Германа?

*

Соня понимала, что ей нужно отыскать ту самую тетку и расспросить ее. Соня еще никогда не попадала в ситуацию, когда ее будущее зависело от одного-единственного человека, но это был именно тот случай. В магазине работало несколько уборщиц – в разные смены, но на ее счастье – нынче мыла полы именно та, которая была ей нужн

Соня увидела ее и пошла прямо к ней. Теперь она лучше ее рассмотрела. Худощавая, седые волосы выбиваются из-под косынки, а лицо довольно молодое, и это уже само по себе насторожило Соню..

Варвара! – окликнул кто-то уборщицу.

Соня подождала, пока Варвара не вернулась, и цепко схватила ее за локоть, сама удивляясь тому, какую силу обрели ее пальцы. Варвара вскинулась, но Соня сказала, глядя в сторону:

Пошли, дорогая, куда-нибудь в тихий уголок, поговорить надо.

И еще сильнее стиснула острый локоть. Варваре ничего не оставалось делать, как кивнуть. Она отвела Соню в маленькую полутемную подсобку.

Две женщины молча смотрели друг на друга. А потом заговорили почти одновременно.

Что ты со мной сделала?!

Надо же, а ты живая еще… Видно крепко ты себя любишь, что еще держишься…

Говори, – велела Соня, – По доброму говори. Я же чувствую, что со мной творится. Расскажешь – я тебе столько денег дам, сколько ты в своем магазине и за десять лет не заработаешь. Откажешь – найму людей, которые тебя изу – вечат, чтобы ты сама потом на тот свет захотела.

Старуха заговорила. Сначала Соне показалось, что она грубо шутит, пытается уйти от ответа, подсунуть вместо правды какую-то детскую страшилку. Но Варваре не было нужды притворяться. И Соня в конце концов поверила, что эта тетка с седыми патлами, именно она отобрала, высосала из нее – все жизненные силы, и осталось Соне всего ничего – дай Бог ночь простоять и день продержаться.

Как это можно остановить? – поме=ртвевшим голосом спросила Соня, – Повернуть вспять?

Этого я не знаю, – сказала Варвара, – Это только Хозяева знают. Я – что? Прислуга. Мне немного надо.. Мне бы жить, не болея… Потому и беру у других – здоровье, силы… На вечность я не замахиваюсь…

Ты понимаешь, что я могу с тобой сделать? За то, что ты сделала со мной?

Варвара смотрела на нее безмятежными глазами. Соня вспомнила – однажды она принесла с улицы одичавшего котенка. У него был один интерес в жизни – еда. Через несколько дней Соня поймала его на том, что он залез в пакет и сож-рал куриное филе. Соня схватила котенка и сильно сжала маленькое тельце. Котенок не знал, что будет дальше, но глаза у него оставались такими же безмятежными – мол, я сыт, и это главное.

Вот также сейчас глядела на нее Варвара. Она тоже была сыта. Сониной жизни ей на какое-то время хватит.

Где их найти? – спросила Соня, имея в виду хозяев, – И, главное, что мне им предложить, чтобы они пошли навстречу?

Они много где обретаются. Я всех мест не знаю. А ты сходи в ночной клуб, – Варвара назвала модное местечко, – Там почти наверняка застанешь. А что им предложить? Ты меня насмешила. У них все есть. Все, что тебе не снилось. Разве есть у тебя что-то, что в сказках бывает… Живая вода… Вечная жизнь…

Тут можно было бы и отчаяться, но слишком многое для Сони сейчас стояло на кону. Надо попробовать договориться. А там – будь что будет.

Варвара ее, кажется, даже жалела.

Ты можешь еще маненько продержаться, если с тобой кто-то поделится…

Чем? – спросила Соня с невольным страхом.

Сделай так – как я с тобой поступила… И представь в тот момент, что ты… Ну будто губка. Всё впитываешь, что в человеке есть. И за счет этого живешь. Тогда у тебя будет еще какое-то время

*

Никита вернулся со съемок очень довольный. Зимний лес был по-настоящему хорош, фотографии должны были получиться замечательные.

Пока Соня разогревала обед, он набрал номер Алины. Надо было всё-таки узнать, когда она планирует вернуться. И дальше действовать сообразно этому. Сейчас, в хорошем настроении, говорить с женой было легче.

Соня услышала голос Никиты, догадалась, с кем он ведет разговор и встала на пороге кухни. Жестами показала, чтобы он включил разговор на «громкую связь». Никите не хотелось этого делать, но он подчинился.

Какая тебе разница теперь, – говорила Алина, – Я задержусь. Возьму дни за свой счет – до конца каникул в школе. Надеюсь, когда я вернусь, тебя в моей квартире уже не будет. Осмотрись, собери всё, что тебе нужно – и до свидания.

Неужели тебе там так уж хорошо – в этом ветхом деревенском доме? Возвращайся, я никак не буду на тебя давить. В конце концов – это же твоя квартира…

Мне хорошо, – Алина подчеркнула последнее слово, – Ко мне тут приходит сказочный зверь… Белая олениха…

Ты много выпила? – осторожно предположил Никита, – Может этот зверь – белая гор-ячка?

Он догадывался, что жена, наверное, перебрала с шампанским, и сейчас не вполне понимает, что несет.

Нет, – сказала Алина, – Это настоящий сказочный зверь, из легенды.

Она начала рассказывать. Никита покорно слушал, не веря ни единому слову. И он не обратил внимания, как за его спиной насторожила уши Соня.

*

Константин, видимо, обдумал предложение Сони, так как он позвонил сестре на другой же день. Он забыл о том, что надо действовать деликатно, «не давить». Мягко, но настойчиво подводить сестру к желательному результату.

Не успев поздороваться, он вывалил на Алину такой ворох обид, что молодая женщина рот приоткрыла от изумления. Как же долго брат сдерживался, какую же рану носил он в душе…

Ты, наверное, считаешь, что всё тебе отписано справедливо, – говорил брат, – А ты ведь у тети Наташи жила, как королева. А мы все эти годы… И огород на нас был, и снег чистили, и ремонт делали – в частном доме работы невпроворот. Но досталось всё тебе, а мы – остальные – просто мыкаемся без своего угла. Не будем же мы дом делить, мать на улицу выгонять. В итоге я сейчас ползарплаты за съем отдаю. И не знаю, что буду делать, если у нас с Нинкой кто-нибудь родится.

Чего ты хочешь? – устало спросила Алина.

Она слишком хорошо знала брата. Когда тот «входил в раж», то мог говорить часами.

Ты не считаешь, что тебе нужно что-то поскромнее? Вот есть вариант – одна женщина хочет с тобой поменяться. У нее квартира с хорошим ремонтом. Ты переедешь туда, а разница достанется нам…

Тебе? – уточнила Алина, – Или ты поделишься с остальными? Ладно, Костик, давай поговорим потом. Несколько дней все равно не изменят твою судьбу.

Алина нажала на «отбой», улыбнулась из последних сил, и слегка развела руками – вот, мол, какие у меня родственники.

Перед этим она поила Германа чаем, но оба забыли и про чай, и про земляничное варенье. Говорили о танцах – Герман работал хореографом в театре оперетты. Когда Алина об этом узнала – молодой человек сразу вознесся для нее на недосягаемую высоту.

Но сейчас Герман видел, что Алина искренне расстроена.

Тебе очень дорога эта квартира? – спросил он.

Понимаешь, мне важны не столько метры, сколько память. Там всё хранит следы рук тети Наташи, там прошло мое детство…

Тогда борись за то, что тебе дорого, – посоветовал он, —Борись изо всех сил. Ну а если не выйдет отстоять – просто отпусти и забудь. В жизни всегда нужно поступать так. Нельзя из чего-то делать сверхценность, потому что судьба обязательно постарается отобрать. И всегда помни, что из этого мира мы уходим с пустыми руками.

Герман сказал это так, как будто уже стоял на пороге и прощался с ней. У Алины слезы выступили на глазах. Она не знала, как он уйдет. Может быть, просто не проснется завтра утром. И еще она понимала – хотя с Никитой она прожила годы, потерять его – ей было бы легче, чем этого человека, которого она так мало знала.

*

Это был небольшой, элегантный и очень дорогой ночной клуб, где никогда не собиралось много народа, так как сюда не просто было попасть. Соне пришлось вручить охраннику, дежурившему у двери, несколько крупных купюр, и на ходу сочинить историю – почему она непременно должна войти внутрь. Честно говоря, ничего толкового придумать не удалось, Соня старалась заменить дыры в истории обаятельной улыбкой. И в конце концов, охранник все-таки распахнул перед нею дверь – очевидно счел, что хрупкая женщина не нанесет их клубу невосполнимого ущерба.

Понаблюдай, ты сама их узнаешь, – сказала Варвара.

И вот теперь Соня, сидя в самом дальнем уголке, пыталась это понять. Она отнюдь не была завсегдатаем подобных клубов, но ей казалось, что ничего необычного здесь не происходит. Негромкая музыка, луч света сконцентрировался на девице в серебристом купальнике, которая танцует у шеста. Посетителей немного, десятка два. Вон официант пронес коктейли на подносе.

Вы позволите?

Соня вздрогнула. К ее столику подошел молодой человек. Длинные волнистые волосы забраны в хвост. Дорогой костюм. А лицо… Запоминающееся лицо, длинное, как у лошади.

Соня улыбнулась ему, а молодой человек склонился, точно хотел поцеловать ей руку, только эту руку, поданную ему, он перевернул так, что свет упал на беззащитные жилки..

И Соня решила рискнуть.

Уже я выпита другим, – то ли сказала, то ли напела она.

Все это можно было принять за шутку, но она ощутила, как дрогнули его пальцы.

Но у меня есть кое-что интересное для вас… Не хотите принять участие в охоте на бессме-ртного белого оленя?…Его кр-овь, в отличие от моей, может подарить вам вечность…

*

Снова шел снег. Шли первые дни года, но случилась оттепель и казалось, сейчас – не начало января, а уже наступил март.

Алина стояла в саду и протягивала белой оленихе руку – ладонью вверх. На ладони лежал кусок сахара. Алина понимала, что зверь, скорее всего, откажется от угощения, но прийти с пустыми руками не могла.

На. Подойди, пожалуйста. Не бойся…

Олениха приблизилась и осторожно обнюхала пальцы Алины. Молодая женщина ощутила прикосновение ее влажного носа.

Я хочу, чтобы ты освободилась, – шепотом сказала ей Алина, – Чтобы ты ушла на зеленые луга – туда, где ты и должна быть…

Договорить Алина не успела. Чуткое животное приподняло голову, к чему-то прислушиваясь, и мгновенно насторожилось.

Что случилось? – спросила Алина, как будто зверь мог ей ответить.

Белая олениха рванулась прочь, и одним прыжком преодолела ветхий забор. Теперь она стояла на дороге, в любой момент готовая пуститься в бегство. Но пока не убегала, а кого-то ждала.

Только теперь Алина уловила шум моторов. А минуту спустя в конце деревенской улицы появились машины. Явно нездешние. Два черных джипа ехали один за другим. При взгляде на них Алине стало не по себе.

Олениха сделала почти человеческое движение – указывая Алине в сторону дома – мол, иди туда. Сама она словно ожидала, пока нежеланные гости доберутся до определенной черты.

Это охотники? – с ужасом спросила Алина, – Но ведь они не могут тебя?… Ведь ты…

Машины пересекли невидимую черту, и олениха бросилась бежать. Но Алине показалось, что движется она медленнее, чем могла бы – вероятно, олениха хотела, чтобы преследователи не потеряли ее из виду.

Алина поспешила в дом. Она пересказала Герману сцену, свидетельницей которой стала. Он слушал, и лицо его делалось мрачным. Если бы он мог встать, то не побоялся бы и выйти наперерез. И будь, что будет.

Это они? – догадалась Алина?

Они.

Но ведь олениха… Она… Не от мира сего…

У них особые пу-ли. Те, которыми они смогут ее уложить…

Но зачем она им?

Испив ее кр-овь, они надеются получить бессм-ертие…

Алина не знала, куда побежала олениха, но догадывалась – в болота. Там был ее дом, там она могла спрятаться от преследователей…

Я пойду туда! Ей надо помочь…

Сейчас ей может помочь только она сама. И тебе нельзя идти туда, пока они не вернутся. Иначе не вернешься ты…

До самых сумерек Алина простояла у окна. Никого так и не было. Черные джипы не проехали мимо нее в обратном направлении. А когда стемнело – впервые за несколько ночей олениха не вошла в заснеженный сад.

Алина спала чутко, то и дело просыпалась, приподнималась на постели, чтобы лишний раз заглянуть в окно – никого.

Утром молодая женщина не находила себе места от тревоги. Как только рассвело – она сказала Герману, что пойдет в магазин. Но сама миновала маленький домик с вывеской. Почти бегом добралась до окраины села.

Вот и следы от колес… Алина пошла по ним, стараясь не оступиться, чтобы не провалиться в снег. Она шла долго – пока не закончилось поле и не начался лес. На краю его стояли две черные машины с открытыми дверцами. Алина поняла, что дальше охотники проехать не смогли, и люди стали преследовать зверя пешком.

У Алины немного отлегло от сердца. Если бы они покон-чили с оленихой, то вернулись бы и уехали. И на снегу непременно бы остались капли кро-ви

Но выжила ли сама олениха? Или пожертвовала собой? Может ли такое существо по-ги-бнуть? Герман что-то говорил про особые пу-ли. Может быть, они из серебра?

Идти через лес было очень тяжело. У Алины мгновенно набились полные сапоги снега. Она старалась ступать след в след, но это не слишком помогало. Алина тяжело дышала, и думала – насколько хватит у нее сил… И если что – где она тут спрячется?

Мужские следы вели в одну сторону. Обратных – не было.

Минут через двадцать Алина добралась до болота. И поняла, что тут и закончилось для них – всё. У края лед был еще крепким, но дальше – он становился все тоньше и тоньше. Вот лед провалился под ногами, разбежались трещины, но охотники пошли дальше. Возможно, они надеялись, что там не так уж глубоко. Или обо всем забыли – о всякой опасности – добыча была уж слишком заманчивой, и они решили рискнуть. А белая олениха, завела их в самое сердце трясины…

Алина вскинула голову. Олениха стояла метрах в ста от нее – на тонком льду. Там не было снега, и лед казался серебристым, как вода. Олениха не проваливалась, наоборот, копытца ее едва касались льда.

Алине хотелось плакать от облегчения. Она надеялась, что зверь подойдет к ней, ведь они уже привыкли друг к другу. Но несколько мгновений спустя, Алина поняла, что олениха ждала ее, чтобы проститься. Их взгляды встретились и некоторое время не отрывались друг от друга. Потом олениха повернулась и неспешно побежала туда, где были самые глубины болот.

Алина протерла глаза. Она видела уже не зверя – женщина в длинной белой рубашке уходила вдаль. Вот и ее уже не различишь – только снежные хлопья падают с неба.

Никто не сказал Алине об этом – она сама поняла. Душа освободилась. Все кончилось с того же, с чего и началось.

Снова болота, снова враги, которые не должны вернуться… Олениха жила здесь, чтобы дождаться их.

Теперь она уходила туда, где ждали ее зеленые луга.

И вечность.

*

…Соня перевела дыхание. Внезапно ей стало легче. Отступило, а потом и исчезло гнетущее чувство тоски. И если прежде она знала, что обречена, то теперь Соня будто вернулась к самой себе, к прежней. Она была молода, впереди – еще изрядная часть жизни…

Но что-то необратимо изменилось в ней. Так бывает, когда человек тяжело пере-б-олеет, и прежние ориентиры для него уже не будут важными, и новые ценности придут на смену..

Соне теперь достаточно было ее собственного дома, ей не хотелось больше ничего добиваться, выг-рызать у судьбы. Утром проснуться – разве этого мало? Верить, что после зимы для тебя наступит весна, и лето – разве это не счастье? Сын рядом- неужели что-то еще надо?…

Соня держала руку Никиты, а тот как-то странно смотрел на нее.

Сегодня вроде не Хэллоуин…, —осторожно сказал он.

Соня опустила глаза, увидела на руке мужчины отпечатки зу-бов…

Ты решила поиграть в вам-пира? – спросил Никита, – У тебя было такое лицо, что мне даже стало немножко не по себе…

Прости, прости, прости…

Соня помолчала, а потом вдруг сказала:

Переезжай ко мне.

И, видя, что Никита то ли не понимает ее, то ли до него просто не доходит, что она сказала, Соня пояснила:

Алина тебя всё равно не простит, я знаю… Хватит тянуть эту резину. Заедешь к ней, соберешь свои вещи и… У меня все-таки две комнаты, поместимся как-нибудь… Всё слишком запуталось, так нельзя дальше жить, надо всё расставить по своим местам.

Ты хочешь сказать, что Алина меня не простит?

А ты хочешь, чтобы она простила? – Соня выделила слово «хочешь», – Жизнь так коротка, а ты желаешь притворяться, и жить с женщиной, которую не любишь? Брось это всё, не лги самому себе. Не стоит оно того.

Какое-то время Никита сидел в задумчивости, а потом оделся и ушел. Соня знала, что вскоре он вернется к ней – с вещами.

*

…Силы к Герману вернулись быстро. На другой день он смог подняться, и вскоре сделался таким, каким был прежде.

Как будто спало чье-то колдовство, – Алина хотела пошутить, но потом закусила губу, подумав, что может быть, так оно и было, – Лучше мне объясни, куда ты ехал, когда я тебя нашла?

Я тогда очень плохо соображал. Думал, что еду к родителям, они живут не в этой деревне, но неподалеку отсюда. Хотел попрощаться. Почему я свернул на ту самую дорогу – Бог весть…

Судьба, – сказала Алина.

…Они договорились, что поедут отсюда – в город, в областной центр, туда, где жил Герман. Он уже сейчас говорил, что хочет увидеть Алину в своем театре, что не ее это место – дежурить на вахте, выдавать ключи, и мыть коридоры школы искусств.

Ну почему же, – возразила она, – Помнишь старый мультфильм «Щелкунчик»? Там все начинается с того, что бедная героиня приходит убить комнату, где стоит елка… У меня тоже – так сказать – все началось со швабры.

Этот последний день они провели так, как проводят его люди, приехавшие зимою в деревню, чтобы отдохнуть. Герман расчистил дорожки, а потом вместе с Алиной слепил снеговика – пусть стоит у калитки, и ждет их, ведь они непременно вернутся.

Они жарили над костром сосиски, надевая их на палочки, и пили горячий сладкий чай.

Среди ночи Алина подошла к окну – и увидела, что звезд на небе столько, что и тьмы нет, небо точно светится бриллиантовыми огнями, сияет изнутри.

Но к утру пришли тучи. Зима была в самом разгаре, еще будут и морозы, и метели, но все это непременно кончится. Когда они с Германом садились в машину, Алине показалось, что она заметила под окном свежий след.

Погоди, – сказала она Герману.

Но когда она подбежала, то увидела, что след – птичий. Легкий снег упал Алине на лицо. Она вскинула голову. На дереве, прямо над ней сидела ворона и клевала ветку рябины.

Стань мной

Гемма – это чаще всего полудрагоценный камень, на котором вырезаны изображения. Прежде геммы нередко служили амулетами или печатями. Гематолог – врач, который лечит болезни крови. Если вдуматься, кровь – это тоже личная печать.

Мария провела параллель только потому, что сама она была врачом-гематологом, шла к этому долгой дорогой. А когда-то, много лет назад, человек, который был ей очень дорог, подарил ей гемму. Она была фамильной реликвией в их семье.. Сейчас гемма лежала в старом шкафу (Мария любила вещи с историей), на той самой верхней полке, где Мария хранила всё самое ценное, вернее, бесценное. Потому что деньгами за все ее «сокровища» дали бы немного.

Ну кому еще, кроме Марии, нужна была икона, доставшаяся от прабабушки – Казанская в деревянном киоте. Или стопочка пожелтевших писем от той же прабабушки? Или металлическая шкатулочка середины XIX века от прапрадеда-священника? Даже любители антиквариата дали бы за это гроши.

В шкатулочке лежала гемма. Мария годами не доставала ее, просто знала, что она – там. А теперь захотелось сделать себе подарок: заказать оправу, цепочку, повесить гемму на шею.

Подарок к юбилею. Хотя какой юбилей – сорок пять лет… Сколько раз они с мужем вообще забывали про свои дни рождения – вспоминали, когда начинали поздравлять коллеги.

Но теперь Анатолий настаивал: надо отпраздновать «по-настоящему». Мария знала, какой он готовит ей подарок: хочет отправить к морю. Одну – потому что он сейчас позарез нужен в больнице. Он не числится в ведущих хирургах, самые «интересные» плановые операции всегда достаются другим. Но если случай почти безнадежный, если кого-то тяжелого привозят экстренно – тут коллеги за Анатолием как за каменной стеной: почти всегда за операционным столом стоит он.

И вот сейчас у него бол-ьная, которой другие врачи всячески старались отказать в опер-ации: с ее возрастом и диа-бетом риск чрезмерен. Антолий же взял ее, как старая медсестра сказала Марии: «Из уважения к ее страданиям». И будет оперировать, и станет потом выхаживать. Он вообще не оставлял своих пациентов до полного выздоровления.

У Марии же в последние месяцы была целая череда тяжелых случаев. Вот недавно – молодая женщина Лариса. Очень тяжело переносила хим-ию. Организм потом не принимал даже воду. Муж не отходил от Ларисы несколько месяцев. Дневал и ночевал в отделении.

Марии запомнился день, когда больной стало немного лучше. Было теплое, дождливое майское воскресенье. На улице пахло мокрой листвой и сиренью, а здесь, в палате, за пластиковыми окнами, даже запахи были «химическими».

Мария вошла в палату. Лариса стояла у окна.

– Дождь, – сказала она, обернувшись.

– Да, – откликнулась Мария. Она не упускала возможности сказать пациентам еще что-нибудь, какие-то простые слова, не все ж разговоры о болезни… – Май – самый красивый месяц весны. Лучше бы была хорошая погода…

– А я рада, – Лариса снова обернулась к окну, – Что еще раз это вижу… Еще один дождь…

…Она ушла примерно через неделю. И в последний раз муж видел ее через стекло в ре-анимации. А она уже не узнавала его.

Анатолий первый почувствовал, что Мария – на грани.

– Тебе нужно в отпуск сейчас, – сказал он. – Я договорюсь, чтобы тебя отпустили раньше. На крайняк, возьмешь за свой счет.

– Я могу работать, – возразила она.

– Я знаю. Ты можешь работать до того момента, пока не упадешь в прямом смысле слова.

Такое в их жизни уже было. Мария, которая на работе казалась всегда оживленной, не знающей усталости (у нее была теория, о которой она никому не говорила – Мария считала, что таким образом может поделиться своей силой с больными, вдохнуть в них хоть немного энергии), так вот, она приходила домой опустошенной настолько, что не было сил ничего делать, не было желания есть… И при этом ночами она лежала без сна, так что и за ночь не восстанавливались силы. А завтраком ее становилась огромная кружка крепкого кофе. Заканчивалось это всегда долгими больничными, причем оба – и Анатолий и Мария – не знали, оправится ли она на этот раз.

И сейчас она понимала: пора сделать перерыв. Видения преследовали ее все чаще, и это изматывало само по себе.

– Хорошо, – сказала Мария. – Поеду на дачу.

У них была скромная дача неподалеку от города. Домик из шелковистых бревен, запущенный сад. Мария представила, как будет сидеть в кресле-качалке и спать даже днем.

– Никаких дач. Я отправлю тебя к морю.

«К морю» они всегда тоже ездили в одно и то же место, уже много лет. Как-то их случайно занесло в Новомихайловский, и с тех пор они не изменяли ему. Им нравилось, что можно далеко уйти по берегу, когда уж и людей рядом никаких, и только горы будут подниматься за спиной. Их склоны были собраны каменистыми пестрыми складками, напоминавшими юбки цыганок.

Анатолий мог уплыть далеко – к дельфинам. Мария не только не плавала – она и не заходила в воду глубже чем по пояс. И накатывающаяся волна – чуть выше остальных – могла привести ее в смятение.

Море давало ей нечто другое. Его размеренное дыхание, которое она могла слушать часами, приносило чувство того глубокого внутреннего покоя, которого весь год так недоставало ей, которого она так жаждала. Хороши были и вечера на набережной – такие беззаботные, полные музыки. Вино рекой и всеобщая праздность под звездным небом. Всё это напоминало феерию Грина – карнавал в «Бегущей по волнам». Всё это говорило: веселись сейчас, пока можно…

А потом Мария с Анатолием уходили в парк – полутемный, только под редкими фонарями – островки света. Запах роз и цветущих катальп – белыми мотыльками эти цветы слетали на плечи. И как искры проплывали мимо те светящиеся летающие жуки, название которых они так и не удосужились узнать.

Но одна Мария еще ни разу к морю не ездила.

– Что я там буду делать?

– То же, что и всегда, – Анатолий пожал плечами. – Поселишься в «нашем» номере, будешь ложиться и просыпаться, когда захочешь, пить кофе на балконе, сидеть у моря… И непременно отключишь телефон…

Мария вглядывалась в лицо мужа: ей казалось, было еще что-то, какая-то причина, из-за которой он не может поехать с нею.

– Ленка приедет, – пояснил он после короткой паузы. – С новым мужем.

– А-а, – поняла Мария.

Лена была дочерью Анатолия от первого брака. Сразу после окончания школы она уехала в столицу. Родители надеялись: поступать в институт, но надежды эти пошли прахом. Года два Лена кочевала по клубам, бывшая жена звонила Анатолию, клокочущим задыхающимся шепотом рассказывала, что дочь танцует у шеста (видимо, не могла произнести этого громче шепота). Просила сделать хоть что-нибудь, повлиять.

– Что я могу?

Мария знала этот голос мужа, таким ледяным тоном он говорил, когда речь шла о безнадежных случаях.

– Взрослая наглая девка, которая хочет устроить из жизни праздник.

В конце концов, Анатолий уехал в Москву. Неизвестно уж, какие слова он нашел, но приткнул-таки Ленку на платное отделение медучилища, и она его даже благополучно окончила. В больнице она не собиралась работать, зато преуспела в массаже, а потом и в шугаринге. Осела в каком-то салоне.

Приезжала она домой редко, не каждый год, но периодически звонила матери, просила подкинуть ей денег, хотя сама считала провинциальные зарплаты родителей «смешными».

Анатолий узнавал обо всем окольными путями. Так, бывшая жена позвонила, смущенно попросила одолжить денег: у нее пара-ли-зовало мать.

– Столько ушло на лекарства, теперь не хватает на сиделку.

– Без проблем, – сказал Анатолий. – Я сегодня завезу и можешь не отдавать. Но…

– Ленка в том месяце всё у меня выгребла… На какой-то телефон ей не хватало…

– Твою ж… – сорвался Анатолий. – Бабушка ее вырастила! А она не хочет приехать и помочь ухаживать? Она ж медсестра…

Мария услышала, как Людмила плачет в трубку. Тем и кончилось.

И вот теперь картина для нее сложилась. Ленка приезжает, везет нового мужа, но у матери остановиться не хочет: там лежит бабка. Не показывать же молодому мужику весь этот натурализм ухода за беспомощным человеком. Значит, Ленка позвонила отцу и сказала, что вместе с мужем остановится у него. И ей наверняка потребуется отдых по полной программе. Так что и до дачи она доберется. Там мангал, там речка и лес рядом.

Анатолий хочет уберечь жену от Ленкиного общества. Вряд ли дочь задержится здесь дольше чем на пару недель. А потом уедет к себе в столицу и не появится еще несколько лет.

– Хорошо, – сказала Мария, – я уеду.

Но оба настолько хорошо знали друг друга, что Анатолий понял: Мария догадалась о причине.

– Ленка приедет накануне твоего дня рождения. Она уже взяла билеты…

Так вот почему на этот раз Анатолий решил устроить праздник. Не просить же Марию уехать раньше, отмечать день рождения в дороге или у моря одной… А праздничный вечер с гостями не даст Ленке возможность что-нибудь выкинуть, на людях она будет держать себя в рамках. К тому же Анатолий даст понять: у дочери давно своя жизнь, а у него – своя, и в сторону Марии не может быть сказано ни одного двусмысленного слова. Ленка имеет привычку сначала говорить, а потом думать.

Интересно, кто тот безбашенный товарищ, который все-таки взял ее замуж?

*

Анатолий знал, почему Мария даже не пытается научиться плавать и уговорить ее невозможно.

Неподалеку от того места, где теперь находилась их дача, протекала речка. Ей предстояло проделать долгий путь до того как она впадет в Волгу, и не было, наверное, и ста метров, чтобы речушка текла ровно. Она то и дело петляла и, следуя по ее течению, никогда нельзя было угадать, что там, за поворотом.

Речку любили. Рыбаки – за щедрый улов, художники – за живописные берега, а прочие – за то, что река была мелкой и чистой, быстро прогревалась летом, и плескаться здесь могли даже малые дети.

Маша отдыхала в тех краях у бабушки, было ей тогда восемь лет и вместе со старшими подружками она пошла в «одно славное местечко». Девочки показали ей нечто вроде песчаного полуострова, который река обходила по дуге. День тогда был настолько настолько солнечный, мирный, что и подумать о чем-то плохом невозможно.

Маша любовалась стрекозами, сорвала желтую кувшинку, что росла у самого берега, вдыхала ее тяжелый сладкий аромат. А потом, глядя, как беззаботно плещутся девчонки, рискнула присоединиться к ним, хотя бабушка наказывала ей никогда не лезть в воду, если рядом нет взрослых.

Но тут было совсем мелко! И Маша сама не заметила, как зашла сначала по пояс, а потом и поплыла «собачкой» – единственный стиль, который она к той поре освоила.

Но стоило ей чуть удалиться от берега, как течение подхватило ее. И вот, попробовав нащупать ногами дно, девочка сначала поняла, что над водой у нее теперь – только глаза, а потом и вся она ушла с головой. Никто этого не заметил…

Она всегда потом помнила, что в этот момент была на краю, всего-ничего оставалось ей, чтобы переступить черту и уже не вернуться. На дне – водоросли, течение подхватило бы ее, унесло, и не выхватил бы ее никто из воды в те последние, драгоценные для жизни минуты, когда еще можно спасти…

Маша сама не знала, как получилось у нее забарахтаться, раздвигая воду руками, всплыть хоть на миг, чтобы глотнуть воздуху… потом еще раз всплыть… В двух шагах от нее стояла маленькая собачка Тобик, которая увязалась с ними, и теперь она, склонив голову, с интересом смотрела на то-нущую девочку…

Маша не понимала, как она нащупала дно. Видимо ее принесло туда, где была яма, а теперь она выбралась на ее край… На дрожащих ногах она вышла на берег и долго плакала, не зная еще, что страх поселился в ней навсегда.

Но главное было в другом. С той самой поры, стоило Марии оказаться рядом с человеком, неизлечимо больным, или тем, кому волею судьбы вот-вот предстояло уйти, как ее «накрывало». На несколько мгновений становилось нечем дышать, точно в легкие уже лилась вода и над головой она видела воду тоже… Не вынырнуть, не вздохнуть…

…И если это ощущение приходило, Мария знала: что бы она ни делала, как бы ни старалась спасти больного, вытащить его, все ее попытки будут тщетными. В этих случаях уход был предназначен свыше, оставалось только проводить…

*

Конечно, готовиться к празднику нельзя было без Ирины. Первая подруга, с которой Мария познакомилась в далеком детстве – еще до того как пошла в детский сад. И в школе они сидели рядом: Маша за третьей парте в среднем ряду, Ира – за четвертой. В старших классах, когда им позволено было больше вольностей, они сели вместе. У одной портнихи шили платье на выпускной – в город тогда завезли красивый итальянский шелк всех оттенков радуги, и половина девчонок была одета в платья из этой ткани.

А потом пути их разошлись впервые за много лет. Маша поступила в медучилище, а Ира пошла учиться на повара.

Теперь подруги жили на разных концах города. Мария тонула в работе, а Ирина – в семье, у нее уже были маленькие внучки – свет очей и отрада жизни. Встречались нечасто – несколько раз в год. Но Мария ловила себя на том, что, разговаривая с Ирой, старается сворачивать на прошлое, на воспоминания. О дне сегодняшнем беседовать было трудно.

Ира далека от медицины, и когда Мария заговаривает о своих больных, она только кивает, мол, да-да… И за этими «да» Мария слышит, что ее торопят свернуть с темы, потому что неинтересно. Когда же Ирина начинает рассказывать про огород, заготовки и внучек, Мария чувствует себя лет на двадцать старше, чем на самом деле. Невозможно представить сейчас, чтобы Ирка позволила себе какой-то порыв, как прежде: чтобы глаза у нее загорелись от прочитанной книжки, чтобы в дождь она сняла туфли и пошла по лужам босиком – легкими ногами.

А Мария – если речь не идет о больных и болезнях – чувствует себя так, будто ее душе семнадцать. Наверное, это плохо. Тело – хочешь не хочешь – готовится к старости. И душа должна смиряться, знать свое место. Иначе как потом примириться с тем, что тебе уже пора – за последнюю черту, что твое время истекло? А Мария никогда не могла смириться. Она и стариков, которых и близкие уже готовы были отпустить, выцарапывала у сме – рти до последнего.

– Зачем вы меня му-чите? – говорила ей несколько месяцев назад одна бабушка с тяжелым диагнозом, – У-мир-ать уж пора…

– Уми-ра-ть – это дома, в своей постели и без меня, – отвечала ей Мария, думая, как бы скомбинировать пре-параты, чтобы сделать лечение легче, переносимее.

И ведь жива бабушка, и дай бог, еще несколько лет протянет.

Но вот сейчас с Ирой всё сошлось – она не только вызвалась приехать, помогать, но и убедила отмечать день рождения дома, а не в ресторане:

– Мы с тобой такой стол накроем, что гости потом вспоминать будут. И обойдется вам это дешевле.

Да и народу должно было прийти совсем немного. Несколько коллег, ставших уже друзьями, сестра Анатолия… Ну и Ленка с мужем, конечно.

…Последняя рабочая неделя перед праздником была очень беспокойной. Анатолия вызывали в хирургию почти каждую ночь. И у него, и у Марии, было по два телефона, и один из них – «экстренный», который знали только в больнице. Этот номер никогда не был отключен, и на звонки Анатолий отвечал хоть днем, хоть ночью.

Вообще-то он был «совой», и нередко случалось так, что в час или в два ночи, когда его вызывали на опе-рацию или на консультацию, он еще не ложился. Но Мария знала: усталость копится. К вечеру пятницы у мужа залегали под глазами глубокие тени, а говорил он, делая паузы: утомленный мозг не сразу находил нужные слова. Лучшим отдыхом для него было проспать большую часть субботы и никуда не идти в воскресенье. Но такое случалось редко. Обычно всегда находился кто-то, кому Анатолий был нужен, и кому он не мог отказать. То заболеют старики – друзья его родителей, то его собственные знакомые, то знакомые знакомых… И у каждого – случай самый важный, и нередко тот, кто звонит, взволнован настолько, что не просит, а требует помощи… И для каждого Анатолий делает всё что может.

Как-то – давно еще это было – Ирина посидела у них вечер, послушала, как Анатолий отвечает на звонки (а звонили ему каждые минут двадцать) и сказала подруге:

– Ты замужем за подвижником. Я не представляю, как ты с ним живешь. Это же нельзя ни отдохнуть, ни расслабиться, это же для себя совсем ничего не остается. Конечно, таким людям потом ставят памятники, но как с ними в быту-то существовать? Господи, да у вас каждый ужин превращается в консилиум: все время какие-то случаи обсуждаете… Нет, я не выдержала бы…

Мария знала, что вечера у подруги проходят совсем иначе. Что Ирина вяжет под какой-нибудь сериал, сидя в мягком кресле. И в доме уютно пахнет ванилью, корицей, только что испеченными плюшками. Что дети – неважно кто, сначала Иринкины дети, а потом ее же внуки – играют на большом ковре в гостиной. Что Сергей, Ирин муж, сидя за столом, включив лампу и разложив вокруг себя инструменты, собирает модель очередной яхты… Наверное, так и надо жить…

У Марии же с Анатолием и семьи не сложилось бы, если бы оба не проводили большую часть жизни в больнице, если бы медицина не стала для них обоих сутью и смыслом этой самой жизни.

А что не случилось у них детей – горько, конечно. Анатолий в свое время мечтал о сыне, который пошел бы его путем. Любовь к делу своему Анатолий мечтал привить сыну с малых лет. Марии же просто хотелось родную душу, обнять маленького – и всё, больше ничего не надо. Но теперь они и не говорили об этом. Все надежды остались в прошлом.

…Накануне праздника Мария была уже в отпуске. Ирина приехала с утра с сумкой продуктов и наполеоновскими планами. Какое-то особенное заливное, какие-то сложные рецепты… Мария должна быть на подхвате: почистить, порезать…

К счастью, развлекать разговором подругу не пришлось. От пустой болтовни Мария уставала. Но как раз начинались – один за другим – сериалы, которые Ирина смотрела, и она включила маленький телевизор на кухне.

Мария же машинально делала то, что велела ей подруга, а мысли уносились далеко. Через два дня ранним утром Анатолий посадит ее в большой, белый как лайнер автобус, который отправится к морю. Многим такое путешествие покажется адским: высидеть столько часов, не прилечь… Мария же дремала всю дорогу и, благодаря такому анабиозу, приезжала на Юг уже не такой измученной.

Теперь она думала о том, что на другой день, когда автобус сделает первую утреннюю остановку и пассажиры выйдут, чтобы размять ноги, изменится уже сам воздух – будет пахнуть хвоей и какими-то особенными цветами, которые тут, на Севере не растут. И уже станет чувствоваться близость моря.

Хозяин маленькой гостиницы, где они всегда останавливались, тепло относился к ним с Анатолием. И старался селить в один и тот же полюбившийся номер на третьем этаже. Окна выходили на склон горы, густо поросший соснами, и на балкон можно было утром выйти еще в ночной рубашке, с чашкой чая в руке…

И еще она возьмет с собой несколько книг, которые весь год хотелось прочитать, да руки не доходили. А тут читай хоть всю ночь, а потом ступай на тот же балкон, над которым блестят звезды – точно бог посолил небо крупной солью…

– Торт я уже начала печь, завтра привезу, – пробивался голос Ирины. – Готова спорить, что Ленка будет недовольна: почему не ресторан? Там она с удовольствием посидела бы на халяву. А с нами, стариками, какое удовольствие? Жр-ать и слушать наши разговоры… Нет, хорошо, что ты уезжаешь, правильно Толька всё придумал… Это его дочь… Ох уж эти дети от первых браков. У мужа, жены… Твои, мои, наши… А у этой еще и характер св-олочно-й. Тебе Толька говорил, кто у его дочки муж?

– Я как-то не спросила.

Ирина вздохнула, не понимая, как Мария может не интересоваться самым важным, самым интересным.

– Я и то поинтересовалась… Прикинь, он у нее каскадер! А она, значит, в салоне шугаринга. Пи-ськ-одер и каскадер – отличная парочка! Анатолий сам с облегчением вздохнет, когда они отчалят.

Ирина уехала только вечером, переживая за архисложное заливное – слоями, да в несколько цветов…

– Завтра пораньше приеду его украсить. Торт привезу… К десяти, вы ж уже встанете?

Мария кивала – с благодарностью и одновременно устало. Очень хотелось остаться одной. Просто молчать, не отвечать на вопросы, никого не развлекать. Нет, нужно уезжать, нервы уже ни к черту.

Анатолий приехал поздно, к одиннадцати вечера, но с огромным букетом красных роз. Он никогда не покупал несколько цветов – всегда охапку. Его мать называла такие букеты «ведерными». Розы можно было поделить и поставить во всех комнатах.

Но Мария удивилась про себя. Они оба были суеверными, как многие врачи, и никогда – никогда – не поздравляли друг друга и не дарили подарков раньше даты. А тут..

В обычной жизни Анатолий был даже циничен, но в такие минуты… Мария сидела, а он рассыпал розы у ее ног… Она улыбнулась ему – той же усталой улыбкой, но с нежностью. Получилось так, что он стал ее единственным, немолодым уже ребенком.

– И вот, – он достал из кармана плоскую коробочку, и раньше чем Мария успела предположить, что это, открыл ее.

Гемма, тот самый хризопраз… Только теперь он был оправлен в золото и прикреплен на цепочку.

…Они с Анатолием давно уже научились читать мысли друг друга.

И совсем поздно, когда муж уже спал, Мария присела к письменному столу, включила лампу и взяла лупу. Она рассматривала изображение на гемме, вроде бы для того, чтобы проверить, не повредил ли ее ювелир. А на самом деле, чтобы еще раз посмотреть.

Девушка всплывала из глубины моря. А на берегу ее ждал ангел и протягивал ей руку.

*

На другой день Марии пришлось поехать в больницу.

– На часок, – торопилась завотделением. – Консультация ваша требуется. Я всё понимаю, но…

– Дай сюда, – Анатолий протянул руку. – Я ей сейчас всё скажу…

Мария торопливо прикрыла мобильник рукой:

– Уж кто бы говорил…

– Съезди, – Ирина старалась примирить их, размешивая соус в кастрюльке. – Я тут всё доделаю. Съезди, время еще есть.

Проконсультировав больную, Мария спускалась вниз – без лифта, по лестнице. Дорога ее шла через второй этаж. Здесь лежали женщины, у которых в груди нашли о-пух-оль. В коридоре не было ни одного окна, только лампы давали свет. А в палатах окна отчего-то небольшие и высоко над полом. Лежа в кровати, в них не заглянешь. Маленькая деталь, но от нее как-то особенно тоскливо.

Мария шла мимо перевязочной, здесь ждала целая очередь.

– Плечо болит, – жаловалась женщина без одной груди. – У нас дома ремонт – столько работы у меня. – А вы белье уже купили? – спрашивала другая. – А как же… Лиф-чик за тысячу сто, – это третья. – Где брали? – жадно спрашивает четвертая. – А я за тысячу двести. – Покажите, а… Женщина оглядывалась. По коридору проходил доктор Бычков. Совсем молодой парень. А, была не была… Она задрала майку. – - Вот… Обалденно красивый лиф-чик, весь в кружевах, полностью скрывал протез. – А у меня вот… – А у меня… Полный коридор об-на-жёнки. Доктор Бычков только головой качал: ну, вы даете…

А Мария улыбалась. Она любила таких пациенток. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

*

Хотя Лена с мужем были предупреждены, что нынче дома у отца праздник, они не стали останавливаться у матери Лены, а явились прямо с поезда, с корабля на бал. Часа через два должны были собраться и другие гости.

Дверь пошел открывать Анатолий, но и Мария следом вышла в коридор – встречать. В прихожей сразу стало тесно, шумно и весело. Лена пошла в мать: высокая, плотная, она казалась крупнее отца с его изящной фигурой. Она обнимала Анатолия, не замечая никого вокруг – может, искренне, а может, нарочито.

Но Мария не смотрела на нее. За спиной Лены стоял Артём. Они смотрели друг на друга и не могли поверить своим глазам. Так не бывает. Так просто не может быть.

*

Тем не менее, сомнений быть не могло. Артём тоже узнал Марию, и теперь не отрывал от нее глаз. Если бы кто-то рассматривал их со стороны, если бы кому-то пришло в голову заподозрить связь между ними, он получил бы полное тому подтверждение.

Мария отступила в спальню. Вчера, когда они с мужем обсуждали, где разместят гостей, Мария заикнулась было о том, что, наверное, спальню стоит отдать Лене с мужем, но Анатолий ее не поддержал.

– Пусть разложат в гостиной диван и устраиваются. Я не хочу, чтобы ты уступала им своем место.

Но сейчас Мария и не смогла бы выйти к гостям. Ей нужно было побыть одной, настроиться, смириться с тем, что Артём в этот вечер будет рядом. Скорее бы завтрашнее утро! На рассвете она уедет и попросит, чтобы Анатолий не проговорился никому, куда он ее отправил.

Но как изменился Артём! Теперь он еще больше похож на своего отца…

История эта началась вскоре после того, как Мария окончила медучилище. Она устроилась в районную поликлинику, но денег катастрофически не хватало. Приходилось искать подработки. Нередко приглашали Марию делать уколы на дому, но более-менее пополнить свой бюджет за счет этого не удавалось. Если речь шла о какой-нибудь старушке, которая просто дойти не могла до процедурного кабинета и собиралась расплачиваться с медсестрой из грошовой своей пенсии, тут уж у Марии язык не поворачивался спросить стандартную плату за укол. Она назначала сумму совершенно символическую, и подработка превращалась практически в волонтерство.

А потом ей позвонила преподавательница из училища, самая любимая. Ольга Ивановна и сама Марию выделяла, и говорила, что девушке нужно учиться дальше – из нее получится отличный врач.

Теперь же она разыскала бывшую ученицу, и Мария с первых слов поняла, что Ольга Ивановна о чем-то попросит.

– Машенька, – начала женщина. – Я понимаю, что ты только осваиваешься в своей профессии, на новой работе. Но у меня к тебе… Ты не могла бы уволиться ради другого места?

Первым порывом Марии было – отказать. Но несколько секунд она думала, в какие слова облечь свой отказ, и за это время Ольга Ивановна успела продолжить:

– Один мой добрый знакомый, старый артист, сейчас слег… Ему нужна сиделка. Проблема в том, что живет он за городом и даже не в своем доме. Там какая-то база, как я понимаю… Но уезжать оттуда он отказывается: там его лошади, собаки, он там прожил уже много лет. Поэтому вот так, сходу, не смогли найти ему помощницу. То есть там придется поселиться возле него, и в довольно спартанских условиях. Да и честно говоря, мне бы очень не хотелось доверить Мишу первой попавшейся медсестре. Или тем более сиделке без медицинского образования. А таких тоже хватает. Я не могу сказать, что там будут прямо шикарно платить, наверное, столько, сколько ты получаешь сейчас или чуть больше…

– Ольга Ивановна… Но мне бы не хотелось… я не планировала… – Мария старалась придать своему голосу больше твердости, но наставница слишком хорошо ее знала.

– Давай так. В субботу… Ты же не занята в субботу? Поедем туда, и ты просто посмотришь на все это, познакомишься с дядей Мишей. Я ему ничего не скажу о наших планах. Просто съездим в гости, а там ты уже сама решишь.

И на это тоже Марии не хотелось соглашаться. Суббота – один из тех немногих и поэтому особенно дорогих дней, когда можно не вскакивать утром, никуда не спешить. Поваляться с книжкой, понежиться в ванне, подремать – это само по себе счастье, да еще если на улице дурная погода.

Но в ближайший выходной, ругая себя за слабохарактерность, Мария сидела в машине Ольги Ивановны. Путь оказался неблизким – от города минут сорок. Ольга Ивановна везла в подарок торт с кремовыми розами, и лицо ее тихо сияло, как будто она ждала чего-то очень-очень хорошего.

…База оказалась учебно-тренировочным центром для военных. Так что прежде, чем им открыли ворота, Ольге Ивановне пришлось куда-то звонить, объяснять, к кому она и зачем, а потом ожидать, чтобы тем, кто дежурил у входа, велели пропустить их машину.

Потом они проехали по дороге мимо длинных одноэтажных корпусов, напоминающих казармы, к такому же приземистому зданию, отличавшемуся от остальных только желтым цветом.

– Раньше он всегда меня встречал, – сказала Ольга Ивановна с грустью, – выходил навстречу. А теперь не знаю, встанет или нет… Сколько у него в жизни было тра-вм, опер-аций, нарк-озов… И вот, в конце концов, позвоночник не выдержал…

Они оставили машину, и с коробками и пакетами в руках вошли в дом, ничем не напоминающий жилой, скорее, какое-то учреждение. Длинный коридор, двери… Мария подумала: «Как тут может жить тяжелый больной? Если что-то случится – долго придется ждать, пока доберется помощь…»

Но Ольга Ивановна уже стучала в одну из дверей, и голос, откликнувшийся ей, был звучным и совсем молодым:

– Да, Оленька, входите…

Мария робко вошла вслед за своей наставницей и остановилась сразу за порогом, потому что комната поразила ее.

Она была не так уж велика по размеру, и справа шкафом, как ширмой, отгорожена «кухонька». Так делают в общежитиях и порою в рабочих кабинетах. В закутке помещался кухонный стол, плитка, небольшой холодильник, полки с посудой и раковина, под которой стояло ведро. В эту кухню и был загнан весь быт.

Непосредственно в комнате стоял овальный обеденный стол, покрытый клеенкой. Электрический самовар, сахарница, печенье, и стулья, теснившиеся вокруг стола, подсказали: тут часто бывают гости. И, наверное, обслуживают себя сами.

Слева, у окна – кровать, такие Мария видела в детстве, с железными узорчатыми спинками. В кровати, откинувшись на подушки, лежал человек, но не сразу Мария присмотрелась к нему. Она не могла оторвать взгляд от стен. Чего здесь только не было! Картины и фотографии, изображающие лошадей, пейзажи на березовой коре, фотографии артистов с дарственными надписями. А еще – ножи, кинжалы, шпаги… У этой рукоять сделана в форме розы на стебле, тот нож с гравировкой, здесь лезвие кинжала покрыто узорами. В такой комнате мог бы жить кто-то из сказочных героев. Семь богатырей, например. Вот, кстати, и кольчуга – вязь металлических колец, и шлем…

– А где у нас девушка Мария? – услышала она голос больного.

Так ласково мог бы говорить ее отец или дедушка. Дядя Миша ждал, чтобы она подошла к нему, потому что он не мог подойти сам и поприветствовать ее.

Мария знала уже, что он артист, каскадер, что много досталось ему на веку тяжелой физической работы, но руки у него были благородной формы, с длинными пальцами. Ольга Ивановна говорила, что до недавнего времени он сам многое делал для лошадей: уздечки, седла… Он на несколько мгновений задержал ее руку, и в этом пожатии была та же ласка, что и в его голосе.

…А потом они пили чай с тортом, и Ольга Ивановна рассказывала какие-то городские новости, а дяде Мише нечего было рассказать о дне сегодняшнем, потому что он уже второй месяц не вставал. Но он хотел, чтобы и Марии тоже было интересно, поэтому он обращался к прошлому и вспоминал какие-то случаи, которые произошли на съемках. Рассказчик он был замечательный, и девушка не заметила, как пролетело время. В то же время Мария понимала, что он старается отвлечь их внимание от того, что он болен. Дядя Миша не хотел, чтобы они видели его таким, чтобы его болезнь была на первом плане.

Он говорил о своих лошадях и собаках, о друзьях каскадерах – и два часа пролетели совершенно незаметно. Мария первая почувствовала, что старый артист устал. Что, если бы их не было рядом, он задремал бы, а так – будет держаться, пока они не уедут. И она сделала знак Ольге Ивановне, что пора прощаться.

На обратном пути обе долго молчали. Мария не знала, о чем думала ее бывшая наставница, но ее саму не отпускала мысль, что это была одна из самых важных встреч в ее жизни, что она только что познакомилась с человеком, подобных которому до сих пор не знала. И дело было не только в том, что он был известен, даже прославлен когда-то. Нет, куда больше была эта доброта, эта душевная чистота, это благородство – которых нельзя было не почувствовать. Рядом с ним словно и дышалось легче…

– Ну что, – спросила Ольга Ивановна, когда они вернулись в город, – не надумала?

– Я пойду за ним ухаживать, – сказала Мария, – если он меня возьмет. Только… узнайте, пожалуйста, свободно ли еще место, чтобы я не уволилась зря.

*

Через неделю она приступила к новой работе. Поселилась она в вагончике, что стоял рядом с основным зданием. Прежде в этом вагончике жили артисты цирка. Передняя половина представляла из себя что-то наподобие мастерской, а в задней – была комната. Кровать, стол, шкаф, а еще старые костюмы для выступлений, блестящие шляпы, маски, ленты и множество других волшебных вещей.

Ранним утром Мария шла к своему бол-ьному. Когда-то все другие комнаты в здании были заняты, здесь устроили подобие общежития для цирковых, но сейчас осталась только одна семья: остальные разъехались. В конце коридора был небольшой спортзал и совсем уже крохотная душевая. Это не входило в ее обязанности, но Мария взяла на себя и роль уборщицы, поэтому с утра наводила порядок во всем доме. Потом варила кофе и стряпала нехитрый завтрак, и к тому времени, как ее больной просыпался, у нее уже все было готово.

Она не стала звать его дядей Мишей, как звали почти все. Обращалась: «Михаил, Вы…» Отчество у него было труднопроизносимое. Позвоночник он повредил на последних съемках, и врачи говорили, что дело было небезнадежное. Время, лекарства, гимнастика, массажи, а потом и операция должны были вернуть ему хотя бы возможность ходить.

Мария делала больше, чем на ее месте – любая сиделка. Целыми днями она старалась так или иначе услужить больному. Четко, по часам дать лекарства. Приготовить ту еду, которую он любит. Умыть, переменить белье, помочь устроиться поудобнее в постели. Задернуть штору, чтобы в глаза не светило солнце. Почитать вслух книгу. Поговорить. И отойти неслышно, на цыпочках, когда она видела, что Михаил начинал дремать.

И он замечал, что она ухаживает за ним не столько по обязанности, но с той любовью и терпением, на которые способны не все близкие люди.

– Как будто я снова в детстве, – сказал он однажды. – Как будто моя мама снова пришла…

Мария уже знала к той поре, что никого дороже мамы для него в жизни не было. С женою давно разведен, а сын Артём никак не мог вырваться к отцу. Он тоже стал каскадером и постоянно был занят, уезжал из города на долгие месяцы съемок.

Больше всего тяготили Марию гости. Почти каждый день приезжал кто-нибудь к дяде Мише – у него было много друзей и учеников, – и нередко у постели больного собиралась целая компания.

Марии не так тяжело было подать всем чай, но переживала она, что среди гостей мало людей чутких – тех, кто знает меру, кто откланяется, сообразив, что больному пора дать отдых.

А выгонять кого-либо и даже намекнуть на то, что время посещений истекло – прав таких у нее не было.

Мария поставила у постели больного светильник. И сама по нескольку раз за ночь подходила в своем вагончике к окну. Если она видела, что в комнате Михаила горит свет, то одевалась торопливо и через пару минут открывала дверь к нему в комнату, чтобы узнать: не нужно ли ему чего-нибудь, не беспокоит ли его что-то?

– Ну зачем ты встала, деточка? Телефон – вот он… Если бы что случилось – я бы тебе позвонил, позвал… Просто не спится…

– Но у вас ничего не болит?

Она не могла признаться, что для нее это счастье – посидеть возле него в кресле лишний час. В этот ночной час, когда никого нет рядом и можно говорить о чем угодно, а еще лучше – просто слушать его. Мария знала, что, рассказывая, Михаил отвлекается от страданий, которые причиняет ему болезнь.

«Мы просто разминулись во времени, – думала Мария, – совсем немного разминулись. Иначе мы могли бы быть вместе всегда».

Гемму он подарил ей за несколько недель до того как случилась беда. Попросил снять с верхней полки стеллажей синюю вазочку и вытряхнул на ладонь камень какого-то особенного праздничного цвета – цвета моря в солнечный день.

– Вот, деточка, я давно хотел, чтобы это перешло к тебе…

Рисунок она разглядела только потом, а в этом миг чуть не расплакалась, потому что ей вдруг показалось, что он прощается с нею.

*

Михаил должен был встать на ноги – на это всерьез надеялись врачи. Но вместо этого у него случился ин-сульт.

Накануне опять-таки были гости, засиделись допоздна. Мария мыла посуду, слушая визгливый женский смех. Она взглянула на часы – время близилось к одиннадцати. Вернувшись в комнату со стопкой чистых тарелок, ставя их на стол, Мария сказала, возвысив голос:

– Извините, но давайте прощаться. У нас режим…

Гости дружно стали говорить: мол, конечно-конечно… Двигали стульями, но прощание длилось еще полчаса. Когда Мария проводила всех до двери и вернулась, Михаил уже спал. Спал тяжело, не приняв удобной позы, лежал на спине – рот приоткрылся, щеки провалились.

Мария ушла на цыпочках. Она сама не могла бы объяснить потом, что заставило ее ночью прийти к больному. Перешла через двор, открыла дверь. Услышав странные мычащие звуки – бросилась по коридору бегом. Влетела в комнату, зажгла свет.

…У Михаила не достало бы сил позвать ее. Левая рука шарила по одеялу, может быть, в поисках телефона. Правая же лежала неподвижно. Он и говорить не мог. Мария вызвала «скорую» и умоляла в трубку:

– Быстрее, пожалуйста, быстрее…

Она поехала вместе с Михаилом в больницу. С ее слов там заполнили все нужные бумаги.

– Я готова остаться, ухаживать.