Монах. Поэтическая тетрадь №3

Размер шрифта: 13

ISBN 978-5-0068-3052-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Разговор в три часа ночи с Владимиром Маяковским

Товарищ Маяковский,
Скажу тебе прямо,
На душе у меня скверно,
А в сердце вырыта глубокая,
Хлюпающая зловонием
Яма

Поздно, поздно
Нагромождать лукавые и тягучие вирши.
Пустое дело. Оно будет никчемным и
Изначально лишним,
Коль на горизонте уже плещут
Зарницы разгорающегося пожара
Грозно

Но пока осенняя
Долгая ночь
Впечатывает мне в затылок
Свой чёрный сопящий
Пятак,
Я ещё могу и
Имею право, кажется,
Что-то сказать не так.
А также объявить всем,
И здесь, и там, что я никто
И зовут меня в этот час,
Спозаранку просто —
Никак

Слышу, чувствую,
Как история – эта злая,
Без зубов старуха
Уже засовывает в пролетарские
Массы корявые
В синих прожилках
Руки
И мусолит, мозолит
Глыбы грядущих событий,
Высекая из них всеобщую
Разруху

Но коль время
Выгрузило мне из завала
Явлений
Скоротечный мигающий светофором
Шанс
Я присяду рядом, не боясь
Запачкать колени и,
Облокотясь на постамента
Отвес,
Там, где гранитной плиты
Пялится на меня её
Исколотый в крошку
Срез.
И услышу, хочу надеяться,
Звучащей в ней
Отгремевших революционных бурь
Романс

Пусть ветер
Холодными каплями
Мне под пиджак
Десяти лапой жабою
Затёк,
Подниму воротник
И докажу себе,
Что в семнадцатом я бы,
Как и они тогда,
От простуды и кашля
В больницу не слёг

Владимир Владимирович,
Я не буду вымучивать Вас
Даже на миг
Догадками, какого там
Цвета глаза
У Лили Брик.
Мне это глубоко, как до отвислой
Фараона Джосера величавой
Задницы,
Как до короны на огуречной шее
Клеопатры, известной блудливой
Модницы.
Кто, как и с чем
К «О”се» под одеяло залез,
Чтоб на двоих делить
Очумевшую от любовной течки
Наложницу.
Всё это: с кем и как?
Лишнее,
Коль от вашей любви
В саду расцвела
Кривобокая, старая
Вишня

Закурю сигарету мятую,
Ладонями, черенком лопаты
В мозоли сбитыми,
Ваш пьедестал от
Болтливой грязи
Вычищу
И с придыханием нежно
Полапую.
Из тусклого
В прожекторных сполохах
Далёко
Вижу истекающий
Буржуазной блевотиной
Город с кашляющими
Винтовочными выстрелами в переулках
Глубоко

Дымные, догорающие во мраке
Железные бочки
И красногвардейский
Мерный патрульный шаг
По вывороченным из мостовой булыжникам
В кочку.
Раздутые лозунгами матросские
Шеи под щёлкающими
Ленточками-парусами
И тут же шинели окопников
С выпрыгивающими из рукавов
Вшами.
Дубовые щёки во фронтовой годовалой
Щетине
И ртов разверзнутые
В истошном крике кривые
Ложбины.

Над толпой вихляется
Вздёрнутый на плечи
Громогласный в сверкающем пенсне
Агитатор:
«Веди нас вперёд за собой
Бесноватый пейсатый
Оратор».
ХЛЕБА, ХЛЕБА, ХЛЕБА —
Измождённые в распухших суставах
Руки тянутся
К небу.
ДОВОЛЬНО —
На свалку истории заумные
Смешные теории
И бородатых философов
Нравоучения.
Вот она перед нами стоит
Мать-Анархия в чёрном саване —
Наше спасение.
Динь-дон, динь-дон,
Мы разрушим старый дом.
Над долами и реками
Растекается тягучий
Погребальный звон.
Прежнему миру – конец,
В ипатьевский подвал
Закинем монарший
Венец.
Безо всякого предисловия
Штыком
Распишем на царских декретах
Наши условия.

Революция, какая она —
Красная?
А может быть чугунно-багровая
И разномастная?
Как пороха чад?
Как пламя в лицо,
Опалившее набранный
Из дезертиров
Отряд?

Удар прикладом в дверь
С размаху,
Всласть:
«Где тут прозаседавшиеся,
Вскормившие гидру бесправия?
Не дури и с Палатина
Слазь»

На всех морях, на всех фронтах
Объявляется всеобщее
Замирение.
В гроб, под могильный крест
Вколотим вековое, рабское
Смирение.
Хватит мостить нашими трупами
Полесские гати,
Как алыми пятнами на
Белой скатерти.
Генералов приказы,
Идти в лобовую под горчичные
Газы
Посылаем к самой ядрёной
Матери.

Помещику,
Выдумывающему новый
Оброк,
От маршевых рот шлём
Душевный привет
Скоро, скоро, близится срок,
Выпишем ему долгожданный
Кисмет.
Эшелонами под гармонь,
Свист и пляс
С ручным медведем
Делить землю
к нему, мироеду,
едем.

Алкоголь, кокаин и сифилис —
Наши попутчики и обнищания
Братья,
Брегеты сбежавших господ
Как наручники
Окольцевали наши
Запястья.

Эх, «яблочко» раздольное,
От марафета глаза
Одесской шлюхи
Малахольные.
Вместо ай-лю-лю колыбели,
Россыпи гильз, пулемётные
Трели,
Площадной брани острые грани
И сокрушающий
Грохот,
И тут же, в избе
И палатке,
В городах и селеньях, блохи
И вши в каждой
Заплатке.
Не слышно молений,
Везде и повсюду нужда
По колено, и стоны, и хрипы,
«испанки» и тифа гомерический
Хохот.

ДАЁШЬ Юденича,
Британского выкормыша.
Без снарядов и пуль воткнём
Красное знамя ему
Прямо в самое
Дышло.
«Товарищ» – шипящее главное
Слово,
Как оно ново, как оно ново.
Здесь песням не литься,
Пылает станица,
И пулям летящим и пулям
Свистящим
От криков и боли жутко
И тесно,
И только лишь слово,
Зовущее слово
В рядах атакующей цепи
Лишь очень
Уместно

Эй, комсомолочка,
Алая косынка,
Бедовая девчоночка,
Колючая смешинка.
Подойди ко мне,
Тебя я зацелую,
За голубиное колечко
И перстенёк с сердечком,
А в тачанку сядешь,
Ничуть не проиграешь.
Назову женою
И возьму с собою.
Пойдём Врангеля громить,
Шрапнелями да саблями
«контру» уму-разуму
Учить

Мы, мы – фронтом единым,
Отринув Христа заповедные
«чины»
И выпрямив спины,
Сбивая ватагу
В общинный курятник,
И раскидывая руки
Вширь,
Постановили:
«Конец тебе пришёл
Частнособственнический
Дебошир»

Жутко, жутко
Выставить рожицу
Из-за прогнившей двери
В замершую от бандитского
Беспредела городскую
Улицу,
Где ухают выстрелы
Гулко.
Здесь кистень, да финка
Правят бал, не взирая
На закон и почтенные
Лица. Жизнь, как паутинка.
Налётчик, выдёргивающий
У старухи хлеба
Кусок,
И раскидывающий по квартире
Пожара зарницу,
Для нас – тоже главный социальный враг,
Укладывающий награбленное
В полотняный
Мешок,
И прячущий рыло в лесной
Овраг

И потому, привалившись
К заиндевелому окну,
Осатаневший от желтушной
Бессонницы, когда
Голова к вороту кожанки неуклонно
Клонится,
Чекист заваривает чифирный
Отвар
И сдувает с дула нагана
От ночной стрельбы копчённый
Нагар,
И волчьим оком буравит
Подступающую к стране
Мглу,
Готовя приговор
Расходившемуся уголовному
Злу

Стылые зубы, замёрзшие трубы
Голод и холод,
Станки без подачи,
Разруха в придачу.
Дай срок,
Всё исправим,
Новую жизнь
Для живущих в грязи и подвалах
Наладим.
Красная материя – нашего духа
Размах и революционная
Мистерия.

Вытрем сопли всем
Нытиками и сомневающимся
В идеологии коммунизма духовным
Паралитикам.
Нас, социалистов лавину,
Не остановить,
Измочаливая концепции в хлам.
На нашем знамени начертано:
«Даёшь пролетарскую
Дисциплину»

Да, мы немытые,
Отверженные и забытые,
Изведавшие любую
Напасть.
Нас миллионы, выстави ухо —
Слышишь, вот они – утробные стоны.
В лишаях и коросте,
Мы знаем, будет непросто.
Время настанет, оттачивая
Умения страсть,
Лаптями, как в седельное
Стремя,
Вбивая ноги в опалубки
Створ,
Замешиваем для
Плотины Днепрогэса
Бетонный
Упор.
Мы верим в кувалду,
Кующую правду,
Мотыгу и книгу,
И царство труда
И грядущее завтра,
А ещё в пудовое дыхание
Горна,
И потому поём и любим,
Между прочим, очень даже
Задорно

Долой национальные
Окраины
И прочие колониальные
Исторические
Впадины.
Таджику и буряту —
Уважение,
Грузину и татарину —
С кисточкой наше
Почтение.

Презираем холопский
Позор,
Создадим СССР,
Для равноправных народов
И всех бедняков
Надёжный, защитный
Дозор

Ревущие раскаты
«Интернационала».
Я ору,
Прикладывая ладонь
Ко рту,
И напрягая гортань.
Всякому согнутому
Под ярмом в дугу
Говорю: «Хватит жить
Под замком.
Распрямись и с колен
Встань.

И ты, китаец,
Мой крестник из дальнего
Края,
Может довольно гнуть
Спину на японского
Самурая?»

Мирно, сопя,
Москва засыпает.
Мне зябко и грустно
Пережёвывать водочный
Дых.
Неужели это были мы.
Голосистые и отвязные,
Страха не знавшие,
В труде и бою
Кровь взбивавшие
В кипящих эритроцитах?

Прощайте,
Товарищ Маяковский.
Отдыхайте в своём каменном
Величии.
По-коммунистически, говоря,
Для нас Вы очень
Свойский и до запонки на
Манжете – очень
Даже привычный.
И потому заключаю,
Что жизнь свою
Вы прожили на красную оценку
«Отлично».

Ваше племя – героев,
Восставшее из эпохи
И пепла угнетённых
Изгоев.
Мы же, сегодня, —
Интернетные, ко всему безразличные
И потому – очень инертные,
И потому – почти незаметные

Мне не нужно иного,
Всего лишь, по возможности,
Дойти до Тверского.
Там с душой нараспашку,
В шёлковой русской
Рубашке
Сергей Александрович
Грустит и мается, прикидывая,
Что и как,
Чтобы со мною пойти на
Поэтические лалы
В бесшабашный, ночной
Кабак.

Ноябрь 2021

Слово к Сергею Есенину

Отошла, отстучала копытами
Безобразная долгая
Ночь
Закатилась окурком в стаканы
Немытые,
В погребенье, где мысли несвязные,
Дикие
И умчалась с зарёю
Прочь

Старый клён тянется
Веткой,
Дождь промывает окно.
Моя комната больше и больше
Кажется
Клеткой,
Коль в бутылке замаячило
Дно

Тяготы дня, поклацав
Зубами,
Спрятали в шкаф свой медвежий
Оскал.
Подлость и трусость пробрались
Задами,
Ждут до рассвета, чтобы разом сразить
Наповал

Сер’пом багряным выкошен
Луг.
В сердце тоска. Думами пьяными
Стелется понизу свист призывной
И разбойный досуг.
Стены шершавые, мятые
Плавятся, плавятся.
Жёлтый маяк потолка
Валится, валится.
Шпалы ушедшего дня
В щепы разбитые.
Нервы, как рельсы корявые,
Ржавою болью
Омытые,
Звёздами синими плечи
Расшитые.
Знак Коловрата зубьями-косами
Жизни историю чертит полосами
Неба решётка хлопает
Звонко,
Кровь на бровях
И плётка, и плётка

Из лунного света сошедшие
Сани,
И тройка гнедых в предрассветном
Тумане.
Качнулись к стене опустевшие
Нары
И облик свободы в поющих
Фанфарах,
Проклятья и выстрел свирепой
Погони,
Нас не догонят, нас не догонят

Мне помнятся детства весёлые
Крики
И завязи лета плывущие
Блики.
Там росы на пашне,
Криницы звенящие,
А под сосною осы гудящие.
Там жук спозаранку
Танцует вприсядку,
И галки хлопочут на бабкиной
Грядке.
И кони с хвостами по твёрдые
Пятки,
И их жеребятки резвят
Без оглядки,
А ночью по узкой и звёздной
Дорожке
С охапкой фиалок и полным лукошком
С янтарной морошкой бреду
Осторожно, шепча понемножку.
Мне ухает филин, и гроздьями сыпет
По дёрну калина.
Лоза оплетает мне ноги
Лукаво
И в омут зовёт:
«Сюда, под ветлою и сразу
Направо»
От скуки царю водяному не спится,
Кряхтит он, корёжится.
Гостей собирает к себе на забаву

Бывало и так в трескучий
Мороз,
И в гору ползущий
Крестьянский
Обоз.
Тележной оси заунывная
Песня
И рёв у сгоревшей избы
Повсеместный.
Голодные дети жмутся
На лавке
И пальцы над хлебом дрожат
В лихорадке.
Хозяин унылый, кляня жизнь
И судьбину,
Строгает ночами жене
Домовину.
А там над проваленной крышей
Дымок из трубы так зыбок,
Чуть дышит.
В углу под стрехой
В соломе гнилой
Грызутся друг с другом
Амбарные
Мыши.

Плетень кособокий мне
Мостит дорогу.
«Журавль» колченогий
Спешит на подмогу.
Мычанье соседской коровы
Вещает беду и большую тревогу:
«Куда ж ты убогий, бежишь
От порога, где дом твой
И мать, и сестра-недотрога?
Где дед твой стучит
Третий день в наковальню,
Отец же готовит к пороше
Розвальни.

А бабы и девки смеются
И пляшут, сплетают веночки
И в реку спускают,
Моля об удаче,
Считают денёчки.
Вот серьги, монисты и нос
Конопатый.
А старый кобель лижет
Куцую лапу
И глазом мигает:
«Зипун не пропей,
Ярыжка кудлатый».

Я помню ещё те рассветные
Дали,
Зарод на покосе и пряное
Сено,
Где наша любовь по ночам
Расцветала,
И жар опалял от чужого
Колена

Мне кудри дарили
Пшеничные стебли:
«Носи на здоровье,
Вон косцы подоспели»,
Здесь руки полощет мне вымя
Коровье,
А щёки румянили алые
Маки,
Рисуя на них повивальные
Знаки

«Что было, то сплыло» —
Мне мать говорила,
И хлеба в тряпице в карман
Положила:
«Уйдёшь – потеряешь,
Найдёшь ли – не знаешь.
Так стоит ли это привольного
Края,
Где рожь колосится и птицы
Летают?
Тебя берегла я для жизни
Крестьянской,
Вставать спозаранку,
Играть на тальянке.
Хочу уберечь я от доли
Бунтарской,
Но коль уж решил, то
Иди себе с богом.
Пусть скатертью будет
Большая дорога»

Мне в городе проще, задорней и
Лучше,
Всю ночь провожу в алкогольной
Падуче.
Асфальт раскрывает стовёрстное
Зево.
На каждом углу стоят
«королевы».
Удача таится в «кармане»
Рулетки.
Мелькают блэк-джека «гавайские»
Маски.
Тут крэпс раздвигает счастливые
Клетки.
Из моря огней смотрят хищные
Глазки.
Не брызнет в глаза
Больше солнечный
Лучик,
Кабацкий загул – самый верный
Попутчик

В голове восторг и сумятица.
Мне мозг выедает, ничем не стесняясь,
Блатная каракатица.
Не стоять заутреню в церкви на
Троицу.
Простираю ладони к небу.
Не удержать.
Вяз надо мною всё ближе
К груди моей клонится.
С кровью содрал бы с себя старую
Кожу,
Чтоб жить, как хочу, быть другим,
Ни на кого не похожим,
Чтоб жизнь свою жечь с двух концов,
Как свечу

Смотрю, восторгаюсь,
Как беснуется жадная плоть.
Соски и мослы выставляются
На общий охочий торг.
Нет сил побороть
Жующую тело дикую похоть.
В душе нарастает безумный восторг,
И я содрогаюсь под бьющийся
В глотке одуревающий
Хохот.

Сквозь шторы проглядывают
С тихим укором деревенские
Незабудки.
Как далеко теперь от меня
Синеокая милая Русь,
И если сегодня я
С чёртом напьюсь,
То завтра уж точно в постели
Залягу к гулящим и
Проституткам

Боль раздирает мне иглами щёку
Призывно блеснул из угла взгляд
С поволокой
Глупость мне в радость, а скромность и робость —
Сплошная и пошлая гадость.
Слышу опять приглашающий шёпот,
Замираю и сердце срывается
В бешенный топот.

В снегу и метели, порхая,
Кружится, босоногая балерина.
Смеясь и глумясь, осыпает мне
Ноздри ледяным кофеином.
В кипарисовой роще
Вызревают сочные груди.
Тянусь к ним губами, целую,
С меня не убудет.
Истекая сандалом, пузырится
Вспотевшая кожа.
Дрожа, распаляясь, принимаю
На руки бесценную и продажную ношу.

Я в буйстве кабацком воспел
Новой жизни томленье.
Мне дьявол готовит венец без сомненья.
Мой ловкий удар по ногам коромыслом
Он будет означен конечным
И уверенным смыслом.
Из чёрной стены лезут дикие рожи.
Они мне знакомы. О боже!
И вроде как все на меня чуть похожи.
Так дайте мне боги и сил, и здоровья,
Чтоб тьму одолеть, а в стихах пустословье.
Чтоб было, как прежде, с косой на плече
Иду я босой по рассветной росе.
И пусть деревянная ложка,
И лапти в котомке ведут
На поляну с лесною сторожкой.

Там дед мой стирает в корыте
Портянки, смолит самокрутку
И чинит тальянку.
Там солнце сминает бока на жнивье,
Щегол суетится на заднем гумне.
У речки, где много крапивы и ивы
Поют и галдят краснобокие птицы.
Полуденный жар. Им явно не спится

А девки и бабы судачат о прошлом
И режут капусту ножиком острым.
Себе развлеченье и простая забава.
То край мой заветный, до боли любимый,
Меня спеленал он своей пуповиной.
Но лиц я не вижу. Мне вход закрывают
В суконных рубахах сомкнутые спины.
Чужой я теперь с уголовной
Ухваткой, со шлюхой распутной
И «баулом» в охапку – сюжет
В разговорах и изгой на устах,
Найду ли прощенья в сумбурных
Стихах?
Для мира пропащий,
Пересудом гонимый
Стою я один под дождём
Моросящим

Мне воздуха мало в большой стороне.
Машины ревут тупорылой ордой.
Асфальт закипает в витринном стекле,
Душа остывает в среде городской.
Высо’ко над морем житейским
Воют буйные ветры
В челне днище пробито и изломаны мачты,
За лампадою совесть, как птаха, затихла,
Плачьте убогие, плачьте
Остаётся тоска и слезой истекающие неудачи
Зубы ощерило многоликое
Лихо

Я стремление к славе мог лишь звёздами
Мерить.
Нежил гордость свою в заоблачных
Высях.
Потому и любовь сбросил в каменный
«терем»,
И как мог, и до нельзя, свою душу
Унизил

В хулиганской задорной затее
Я церковный порог обходил за версту,
Ночью сердце мытарил и в бога не верил,
Днём же плакал, молитвы шепча на полу.
В саду за Рязанью заневестились вишни,
Обгорелое рыло тычется в дёсны,
Скрип шептало в нагане чувствую кожей и слышу,
Где вы сейчас от меня убежавшие вёсны?

Полог ночи веером кружится,
Скрип половиц и робкий скрежет в дверь,
Благовестие колокол бьёт или мне это лишь
Чудится,
Или подкрался уже нетерпеливый и злобный
Зверь?
Я не верю в басни и рассказы с верёвкой
Чёрный человек пришёл навестить поэта и хулигана
В Англетере,
И петлю готовит со своею привычной сноровкой,
И руки простирает, приглашая на поэтическую
Премьеру,
Готовя мне чёрные сани,
Чтоб душу мою увезти на аркане

декабрь 2021

Монах
Истинная история любви
дона Хуана Тенорио де Авьеда
и донны Анны-Марии Кастанеды.
Историческая драма в стихах

ЧАСТЬ I

(Место действия – Антигуа де Гватемала. Действующие лица: Странник. Образ призрака. Наши дни)

Пролог

Есть место на земле, где птиц тропических
Капеллы
С вершины гор, плывущих в облаках, подобно
Мачтам каравеллы,
И день и ночь свершают чудные обряды и, восхваляя
Солнце и Луну, им гимн поют и
Исполняют серенады

Там буйство красок плещется в воде,
Струится вниз по мокрой от дождя
Листве,
Ложится радугой в орнаменты пончо»,
Укрывшей индианки смуглое плечо,
И нитью вяжет пояски удачи на руке.
Так струи вьются в перекатах в раскидистой
И пенистой реке

Там сопки снежные вулканов
Курятся в дымке непрестанно.
Под грозным взглядом их
И ветры с океана, затихая,
Смиряют свой порыв
И чередой ложатся на покой в ущельях
Между скал под сводчатый обрыв

Из изумрудных трав сотка’нные долины,
Чуть вереском прикрытые зеленные низины,
И птицам, и зверью дают приют,
А тучные стада коров из пробегающих ручьёв,
Склоняясь низко, подолгу, ненасытно
Воду пьют

Там на закате бродят тени и слышатся
Предания
Из тех, что к нам дошли нетленны,
И нам готовы передать их притчи,
Во мгле веков ушедшие в забвение,
В трагичности своей ни с чем другим
уж несравненны:
О том, как воины в боях кричали,
Чтоб долг исполнить и вождей своих
Неумолимые приказы,
И кров врагов разрушить обещали.
Как короли народа майя сгибали головы
Под тяжестью короны, и
Восходя на пьедесталы.
В их честь жрецы курили фимиам
И совершали на крови» из жертв невинных
Ритуалы,
Как символ власти, что беды многие
Народам предвещали
И век в трудах и в горестной печали

Альмалонга —
Название из тех миров, где обитают феи,
Звенят ручьи, поют свирели.
Мечтать ли, ночью думать долго
Иль просто взять билет на взлёт,
Отринув бытовой уют, чтоб самому открыть
Волшебный сей сосуд,
Чтобы узнать, где может быть вершится на земле
Тот самый пресловутый Высший суд?

Странник
Мне помнится из той поры лишь день один
И долгое блужданье под луной
В попытке тщетной и слепой —
Познать руины в свете фонарей,
Размазавших и там, и здесь, окрест,
Одни причудливые тени,
Ушедших в мир иной царей
И их согбенные колени

Должно из года в год и так без малого
Три века кряду
Здесь грешников полночные отряды
Брели нестройную толпой.
Им чудилось уже преддверье Ада
И шёпот бездны роковой

Так думал я, из темноты высматривая камни,
Осколки старых стен, остатки древней кладки,
Скрывающей в себе чужой порок
И мрачные его загадки,
И щёку прижимал к разрушенным стату’ям,
Давно не ведавших касанья рук и губ
Паломников скользящих поцелуев.
Я будто слышал чьи-то вздохи, причитанья
И звуки сдавленных рыданий, как если бы
Проник в острог, где властвует дыба»
И хлещет кнут, ломают ноги,
И факел выжигает на спине ожоги

Метались мысли в голове, подобно рою мух,
И месяц, верный спутник мой,
Чуть показался из-за туч, мигнул
И окончательно потух.
Цикад отвязные оравы
Трещали средь листвы, внося раздор в ночной
Покой, почище, чем алхимика коварные отравы

Мне стало душно, жарко, в груди теснилось,
И то, что видел я: наклонные кресты
И храма рухнувший фиал – свидетельство
Беды и тягостный её финал.
Мне показалось вдруг, что всё привиделось
Или в бреду приснилось

Здесь монастырь стоял убогий
И отправлялся ритуал,
В котором строгий пост, ночные бденья
Или бичеванья, и чей устав не знал
Предела тем мученьям и жуткий
Их накал

Однако силы веры явно было мало.
Всё рухнуло под тяжким пепельным ударом.
Ни пение торжественных псалмов,
Ни строгие обеты, ни возрождённые
Былинные заветы
Уж не могли бы защитить собою
Отчий кров,
Создав удел для горьких, безутешных вдов.
Закрылись небеса, устав от бесконечных
Восхвалений, безумья глаз и
Фанатичных уверений

Теперь уж не мелькнёт монашеский клобук,
И крест не сотворить движеньем слабых рук,
И с колокольни уже не слышно мерного звучанья.
Кругом руины, мхи.
Над всем царит забвения молчанье

О, если б знать, когда и кто за
Наши прегрешенья
Назначит суд и вынесет решенье
О тяжкой мере и суровом наказанье —
Истории урок и малым детям в назиданье?
Подземный гул встряхнул обитель
Христианских слуг,
Забывших в рвении своём запрет на
Своеволье,
Чтоб Тескатлипока1 сохранить покой,
А заодно его божественный досуг

Опали горы, вырвались стихии,
Настали времена лихие.
Горели камни, закипали реки.
Жизнь покидала дивный край навеки.
Смерч огненный и селевой поток
Смели с лица земли поспешные строенья.
И как итог – прошла пора для истовых молений

Погиб и монастырь, где было много
Песнопенья.
Кадил сандал в надежде выпросить
Всевышнее прощенье.
Но было поздно, видимо, для
Возвышающих сентенций.
За кладкой вскрылись ниши
С останками младенцев.
Здесь смертный грех детоубийства
Витал под красной черепицей
И похотью уродовал молитвенные лица

Доминиканцы в рвении пустом
В монастыре, поддавшись блуду
Сладострастья, устроили себе
Публичный дом —
Достойнейший итог земного пребыванья.
В Аду их встретила купель горячего свинца,
Как место вечного страданья

Тогда пришла пора подать нижайшее прошенье,
Чтобы простить грехи, пристрастие к вину,
Коварной плоти подношенье,
И, наконец, отведать яда горький вкус
И ждать, и ждать момента искупленья
За своеволие ума, за дерзость чувств
И похотливые призывы, и строгой веры
Поношенье

Вот так оно тогда случилось,
Как будто в долгом, странном сне,
Как жуткий бред ко мне явилось.
Я понял древние секреты.
Прошли года из ветхих тех сюжетов,
Что довелось найти тогда.
Немногие дают ответы
О тех событиях, что длинной чередой
Пронзили время в расчёте на свидание
Со мной

Я медленно побрёл туда, откуда слышались
Цикад любовные распевы,
Что разместились в кроне на кустистом
Древе.
Магнолии точили тонкий аромат,
Ночных огней танцующий парад
Давали шанс мне успокоить душу
И погрузить себя в вечерний гвалт,
И удовольствий бесконечный ряд,
Взрывая в сердце бешенный азарт.
Визгливый женский смех
С намёком на букет разнузданных утех
И запахи ночного ресторана
Влекли к себе меня как никогда,
Чтоб вытряхнуть из головы обрывки
Монастырского дурмана

Отель святого Доминика сверкал
В ночи манящею звездой.
Такой ещё далёкой, такой уже чужой.
Я ожидал, что скоро отрешусь
От поиска вместилища страданий,
Ушедших под могильный крест,
Куда меня направил вещий перст,
Где нет уже ни боли, ни желаний
И так бы было, если б не случайный
Взгляд,
Что предо мной возник, как будто скрытый
Склеп, в который густо вплёлся дикий виноград

Я запалил лучину,
Раздвинул ветви
И мне открылась вдруг причина,
Чтобы зайти во внутрь
И разглядеть всё то, что издали на миг
Готов был я принять за чей-то лик
На каменной стене, с трудом уняв
Стремленье руку к чуду протянуть.
То был не склеп, о нет.
В нём не было имён ни Зигфрида
И ни Фафнира2, что в сагах доблестных
Воспет.
Я в старой келье оказался, в которой не слыхать
Ни смеха, ни веселья.
Лишь ветер в листьях шелестел,
Как шёпот грешника в попытке
Тщетной до срока заслужить прощенье

Одна лишь плесень стены покрывала
И крест на возвышении затёртый,
Похожий на истлевшее в земле забрало,
А также ложе, камни вкруг него и доски,
Что принимало на себя в ушедшие века
Лишь жалкие пустынника обноски.
Но там в углу, в глубокой нише,
Где край означен черепичной крыши,
Виднелся некий лик,
Который при лучине, в сумраке
Передо мной подобно свету,
Как луч звезды из темноты возник

Икона иль треснувший от ветхости портрет?
Кто в этот поздний час мог столь любезным быть,
Чтоб подсказать спасительный ответ?
Чей образ вперил строгий взор в меня
Сквозь мглу седых веков,
Как будто приглашал начать со мною
Давно задуманный и тайный разговор
Под ветвями расколотых разрядом молнии
Безлиственных дубов?

Кто здесь не знал ни дня покоя,
Кто упрекал себя несчётно раз,
Кто был наедине с великую бедою
И мог немного совладать с собою
Лишь в тот момент, когда свеча
Зажглась?

Кто жался тенью по углам,
Взывая тщетно к молчавшим,
Равнодушным небесам,
Не ведавшим ни доли снисхожденья,
Презрительным к любым дарам?
Кто бредил здесь, в постах изнемогая,
О чём мечтал, об Аде или Рае?

Кому наш мир, где много солнца,
Блещут звёзды, однажды стал не мил
И стал похож на карцера оконце?
Кто припечатал потным лбом извёстку
И тёрся им, сдирая до кости,
Как прокажённого коросту?
Чьи ноги словно гвозди оставили в полу
Следы,
Что глубже и длиннее любой на пашне
Борозды?

Одни загадки.
Не лучше ли смирить познания порыв
И уж потом бежать отсюда
Без оглядки?
И там, где слышался вечерний шум
И женский смех,
И тонкий звон бокалов, чтоб истово,
Ничем уже не маясь, начать легко
Делить чужой успех
И жадно целовать доступных губ
Кораллы,
И там познать и терпкий вкус вина,
И магию чарующих мелодий,
И поиск автора для чувственных рапсодий,
В которых страсти глубина
И всплеск разнузданных желаний,
И мега плотских состязаний

Увить себя плющом разврата,
Надменно лить вино в уста одной
Из жриц любви или случайного собрата.
Вкушать плодов папайи мякоть
И втаптывать себя в такую слякоть,
Чтоб обрести покой и бездну наслажденья,
Не ведая ни совести укора и ни души прощенья

Устал. Не для меня сейчас сей грубый смех
И лиц хмельное искривленье —
Пора безудержных ночных утех,
Чтоб обрести мгновенное забвенье,
Шуршанье шёлка и сигарный дым,
Что кажется порою нам
Таким желанным, дорогим,
Касанье рук и звук слащавых поцелуев
В объятьях неги и секунды счастья,
Что у судьбы бездумно мы воруем.
Пусть будет так, но только для других,
А для меня покой, чтоб укротить
Нестройных мыслей буйный рой.
В полночный час при свете тающей
Луны
Быть лучше одному и погрузить
Себя в сомнений глубину.
Теперь сей дивный образ
И безумный взгляд
Мне помнить надлежит
Немало лет подряд

Найдя уют в тиши комфортного
Алькова,
Зажёг ночник, налил отборного
Испанского вина и медленно в объятья
Кресла погрузился, чтоб, наконец, прийти в себя,
И чтоб открытие своё переосмыслить снова

«Bodega de Cerron»3 – что лучше может быть,
Чтоб обрести покой и возбудить в себе
Настрой на те дела, что так привычны нам,
Идущим в никуда, наперекор
И бурям, и ветрам?
На месте том, где мой бокал стоял,
Лежала книга.
Кто знал, что это ждущая меня
Верига?
Из тех, что многих постояльцев
Привечала,
Вела ко сну и сновиденья
Навевала

В ней было что-то странное:
Шершавый переплёт из старой кожи
Из той поры, как каравелл обводы
И жерла грозные орудий
Вспучинили дремавшие доселе
Коралловые воды

Затёртые страницы с частично
Смытым текстом —
Последствия труда слюнявых пальцев,
Неведомых упорных постояльцев,
В попытке выведать сокрытые
Секреты,
Подобно страждущим, бредущим
К Ангелу Семи церквей,
Чтоб получить спасения
Советы

Что вышло дальше? Мне не рассказать.
Возможно, я заснул иль просто
В дрёму погрузился?
Словами мне не передать,
Но ум мой, растревоженный чужой мольбой,
В пучину прежних лет, как будто
В бездну опустился

Затихло пение цикад,
Нет больше ветра,
Манящих звуков ресторана,
Пропала даже тень ночная от
Старого угрюмого платана.
Всё умерло и даже лунный свет погас.
Сплошная тьма, настал для грешников
Урочный час.
Я точно Будда застыл в недвижной позе
В надежде тайны бытия познать
И мудрости цветок соткать,
Подобный дикой розе

Прошли минуты, может быть часы,
Не разглядеть во мгле спасительной зари.
Бег времени не в нашей власти,
Что принесёт нам беды или счастье?
Так продолжалось долго,
Пока глубокий вздох меня
Не вывел из оцепененья.
Я зубы стиснул, чтоб унять волненье.
Затлела лампа, тени улеглись,
Портьеры в комнате чуть колыхнулись
И опять сошлись,
И из стены напротив неясный силуэт
Вдруг проступил, прошёл вперёд
И сразу же застыл.
Прикрытый капюшоном и мантией
До пят,
Он был мне не знаком.
Об этом лишь легенды говорят.
Чьё наущение или дьявольский приказ
Направили его ко мне в полночный
Час?

Помедлив у стола и оглядевшись,
Он в кресло грузно опустился.
Его глаза зажглись,
И взгляд, пылающий, в лицо моё
Подобно огненной стреле вонзился.
Я оторопел. Холодный пот,
Дрожанье рук
И ужас в ожиданье адских мук —
За что? Пришёл мой час.
И вот вопрос, что ждёт меня
Без всяческих прикрас?
Неужто уж готов
Для казни чёрный сук?

ЧАСТЬ II

(Действующие лица: Странник, монах —

призрак дона Хуана Тенорио де Авьеда)

Сандальи, пояс из оленьей кожи
И шерстяной клобук – то был
Монах в убогом облаченье, исполнивший
Обеты отрешенья и жизнь проведший
В молитвах скорбных и доблестном смиренье.
Монах из братии: доминиканец
Или францисканец,
Иль только образ, что подстать
Для сумрачной истории расхожий?
Строгий облик, впалость щёк,
И гневный взор.
Неужто предо мной безумец
Иль церкви праведной изгнанник?
А может это судия и от небес
Посланник?

Монах
Спокоен будь мой незнакомый
Странник.
И хочешь верь или не верь,
Но для души моей ты долгожданный и
Спасительный избранник.
Ты люб мне тем, что разыскал
Мой склеп и келью – средоточье боли,
Безвестности и забытья под клёкот редкий воронья,
Терпя укоры, поношенья и попранье воли.

Я дни и ночи проводил
В молитвах истовых в надежде тщетной
Испросить прощенье за сонм моих немыслимых,
Ужасных преступлений,
Взывающим к карательным решеньям

Тебе поведаю историю мою
Для знания и для души спасенья:
Все мы грешны, а я особо.
За «подвиги» и преступления
Такого рода,
Всем крест раскаянья назначен,
Чтобы нести его до самой крышки гроба

Мне чин был дан —
Идальго, благородный кабальеро
И командор пространств
И всех известных мест,
Что пышностью своей,
Горами, реками и недрами
С несметными дарами,
Богаче, шире Родины моей,
Хоть обойди её от края до окрест,
Где мало злата, но много чести
И восхваления звучат для
Долга кровной мести

Я был истый воин.
Врагов казнил без счёта
По принципу: «достоин-не достоин»,
И жалости не знал для тех,
Кто был мне не покорен.
Мы кровию врагов поили
Боевых коней,
А пленникам для назиданья
Вручали оковы тяжкие цепей.
Мои отряды: терции, хинеты4
Забрали всё: красавиц-женщин,
Злато, серебро, а также
Изумрудов груды и вино.
У этой жажды вожделенья
Не разглядишь пределов
И не увидишь дно

Да, это я. Позволь представиться —
Дон Хуан Тенорио де Авьеда,
Галисийский дворянин,
Но для тебя – Хуан.
Зачем снобизм и почитание чинов,
Коль ты сейчас один.
О, странник, вижу ты поник.
Не по душе тебе мой
Дикий лик.
Но разве ты забыл о том,
Что существует с древности
Закон:
«Пусть побеждённый плачет»
Во все века убийством, кровью,
Грабежом он был всегда
Сполна оплачен?

Тебе ли обо мне судить,
Когда не мы, но Властелин,
Кто выше нас, Создатель сущего,
Нам назначает рок и более никто,
Ни праведник и даже ни пророк
Не в силах изменить его

Теперь же слушай и внимай.
Узнай историю моей беды,
Причинностью которой – лишь
Сладкие безумия любви.
Коль примешь исповедь мою,
То может быть себе поможешь
И душу грешную спасёшь свою?
Я был в Галисии рождён.
Мне люб сей дивный край.
Как говорят былины:
Руками эльфов возведён
Нам в дар, как благоуханный Рай.
Представь себе вершины гор,
Укрытые туманом,
Поляны дрока и мимоз
Вдоль побережья океана,
В песках с кустами ярких роз,
И шевеленье воздуха, возникшего
Из смеси йода и соленого дурмана.
Я воду пил из горных водопадов,
Катался на волне
И вольности своей под крики птиц
Нигде не находил преграды.
Отвагу, дух первопроходца
Я укреплял повсюду и везде

Отец мой был суровый воин.
Он с честью пал в бою
И памяти своей семьи достоин,
Оставив за собой лишь старый дом,
Долги, простреленный камзол
И чалого коня с огромным брюхом,
Что день-деньской дремал,
Подёргивая ухом.

Чудесная страна. Прелестные года,
Которых позабыть мне, где бы
Не был я, не удалось нигде
И никогда

Кто в юности не слышал
Пастуха свирель,
Прикрыв глаза от многоцветья мая,
Не подставлял ладонь
Под вешнюю капель,
Подругу на заре не целовал,
От счастья замирая,
Тот точно не туда попал.
Не для него подлунный мир,
Ошибся с выбором своим,
Не понял ничего и шанс
Изведать боль и радость,
Разбив любви фаянс,
Не испытал,
А предпочёл покой и сон.
Тогда, немедля, в монастырь
Дорогу выбирай, но в спутники
С собой уж никого не приглашай

Я был шумлив, драчлив и
Редко выполнял наставника приказы.
Наш мудрый секретарь рассматривал меня,
Как худшее из зол и как опасную
Для школьных дел заразу.
Однако был он в меру терпелив
И многое прощал, и изредка
Убогий домик наш с заходом солнца
Навещал.
Он был любитель
Наставлений столь нудных,
Что только мать моя одна могла считать,
Что к нам пришёл
Спаситель от всех моих
Желаний смутных

Тем способом или как ещё,
Я одолел учёбы мрак,
Освоил счёт и песнопенье,
А в каллиграфии ловчее стал
Заштатных инквизиторских
Писак.
Исколотый терновником ученья,
Жалею лишь о том,
Что матери моей я дал
Надежду,
Что изменюсь и впредь
Не буду прежним,
И, может быть, надену на себя сутану,
Приму постриг и буду Бога
Славить беспрестанно,
Чтоб излечить в душе её
Измучившую до кро’ви рану

О матери моей скажу отдельно.
Я в жизни не встречал добрее существа,
Любившей брата и меня
С нежнейшей страстью
Безоглядно.
Но этот вдовий срок!
Он хуже, чем забытый долг,
Убийство и обман, чем бедного
Крестьянина оброк,
И тут же бедность, нищета —
Беда из бед, гремучая змея,
Что жалит сердце беспрестанно

Нет муки на земле сильней,
Чем та, что смотрит на тебя
Глазами безучастного дитя,
Чем вид лохмотьев, вобравшие в себя
Следы ухабистой дороги.
Они тебе же ночью укрывают ноги.
Они – твой выходной костюм
В сыром подвале —
Прибежище мышей, ужей
И прочей мерзкой твари
Кто слыхивал о голоде,
Высасывающим кости,
О бедолагах, вопрошающих
Судьбу,
Что место бережёт для них
Под высохшей ветлою на глухом погосте,
О глотках, исторгающих последнюю
Мольбу?

Все глухи. Нет ответа.
Плевок в гниющую глазницу —
Подарок богача, успешного дельца
Под одобренье Бафомета,
В компании пустых людей
И выросших средь роскоши
Его детей.
Кругом довольные собой
Насмешливые лица:
Любители ночных утех,
Где скорбь и голод у одних,
Другим приятнейшая из числа потех.
Холодный ветер, дождь с утра
И униженья без конца

Нагнись, услышь чуть внятные
И древние, как тлен, увещеванья
Капеллана:
Что бедность, дескать, не порок,
Богатство грех – не больше,
Чем покров для вечного церковного
Обмана и кривлянья
И приложение к другим словам в минуты
Отпеванья.
А что же скажет он, когда
У бедняка от скудности еды
Распух язык,
А брат его за воровство
Лежит на плахе?
Один по милости владык,

1 Тексатлипок – один из высших богов майя

2 Фафнир – в скандинавских сагах сын колдуна, принявший облик дракона, похитившего золото. Убит Зигфридом

3 Торговая марка испанского красного вина

4 Jinete (хинеты) – исп. всадники лёгкой кавалерии

Продолжить чтение

Монах. Поэтическая тетрадь №3

Разговор в три часа ночи с Владимиром Маяковским

Слово к Сергею Есенину

МонахИстинная история любви дона Хуана Тенорио де Авьеда и донны Анны-Марии Кастанеды. Историческая драма в стихах

Монах
Истинная история любви
дона Хуана Тенорио де Авьеда
и донны Анны-Марии Кастанеды.
Историческая драма в стихах