Люди из леса. Серия «Интеллектуальный детектив»

© Василий Попков, 2025

ISBN 978-5-0068-3148-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Всевидящее око

Тишина в маленькой двухкомнатной квартире на окраине Петербурга была обманчива. За окном, в сером предрассветном небе, в струях дождя, в медленном движении редких машин по мокрому асфальту – повсюду чувствовалось незримое присутствие. Присутствие системы, которая знала. Которая видела. Которая теперь, после их тихого, почти мифического подвига на озере Байкал, перестала быть абстрактным врагом и обратила на них свой холодный, безразличный взор.

«Алетейя» знала, что они живы.

Илья Прохоров сидел за столом, уткнувшись в экран ноутбука. Его пальцы бессильно лежали на клавиатуре. Он не печатал, не искал, не анализировал. Он просто смотрел. На экране горело единственное окно – интернет-банк. И на нем, рядом с его именем, алым, словно кровь, шрифтом горела надпись: «СЧЕТ ЗАБЛОКИРОВАН. Для разблокировки обратитесь в отделение банка».

Он уже обращался. Вчера. Молодой человек в строгом костюме за стеклянной стойкой, посмотрев в систему, изобразил на лице вежливую озабоченность.

– Извините, Илья Сергеевич, но по вашему счету поступил запрос из службы финансового мониторинга. Признаки сомнительных операций. Отмывание. Криптовалютные переводы на сомнительные кошельки. Вам нужно предоставить справки о доходах за последние пять лет и…

Илья не дослушал до конца. Он понял все с первого слова. «Запрос». Это был их первый, предупредительный выстрел.

Он потянулся к старой кружке с остывшим чаем, но рука дрогнула, и фарфор со звоном ударился о стол. Звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Резкий, настойчивый. Не почтальон, не соседи.

Илья подошел к двери, не глядя в глазок.

– Кто?

– Илья Прохоров? Откройте, полиция.

За дверью стояли двое. Один – молодой, с жестким, тренированным взглядом. Второй – постарше, в штатском, с усталым, но проницательным лицом.

– Прохоров Илья Сергеевич? – переспросил старший, показывая удостоверение. – У нас к вам вопросы. Поступил сигнал. Сообщение о вашем возможном причастии к распространению материалов, порочащих честь и достоинство… ну, в общем, клеветы. В сети появились определенные публикации. Пройдемте с нами для дачи объяснений.

Илья молча кивнул. Он понимал, что сопротивляться бесполезно. Это был второй выстрел. Более прицельный.

…Егор Волков стоял у окна своей квартиры, куря самокрутку. Дождь стучал по стеклу. Его раны, полученные в Бурятии, ныли, напоминая о цене их победы. Цене, которая включала в себя жизнь Марины. Дважды.

Его старый, верный кнопочный телефон издал трель. Не звонок, а смс. Он взглянул на экран. Сообщение от его бывшего сослуживца, ныне полковника в отставке, человека, с которым они десятилетиями не пересекались.

«Егор, тут про тебя справки наводят. Служба собственной безопасности. Говорят, компромат ищут по старому делу Семенова. Будь осторожен. Откуда ветер дует?»

Волков медленно выдохнул дым. «Семенов». Дело, которое он считал похороненным навсегда. «Алетейя» копала глубоко. Очень глубоко. Они не просто уничтожали их настоящее – они раскапывали и переписывали их прошлое, стирая саму основу их биографий.

Он подошел к своему сейфу, ввел код. Там лежали его пистолет, несколько паспортов на разные имена и толстая папка с материалами по делу «Белой стрелы». Он взял папку. Она была ему уже не нужна. Враги знали о ней все. Это был музейный экспонат. Артефакт проигранной войны, которая когда-то казалась выигранной.

Раздался звонок в дверь. Резкий, официальный. Егор не удивился. Он потушил самокрутку, положил папку обратно в сейф и закрыл его. Затем медленно, с трудом переставляя ноги, пошел к двери.

На пороге стояли трое. Двое в форме, один – в штатском, с лицом бухгалтера и глазами палача.

– Майор в отставке Волков Егор Сергеевич? – произнес старший из военных.

– В отставке, – подчеркнул Егор. – Так что просто гражданин.

– Гражданин Волков, у нас к вам вопросы. По статье 275. Предполагаемая государственная измена. Связи с иностранными спецслужбами. Просим пройти с нами.

Егор посмотрел на них спокойно, почти с сочувствием. Они были пешками. Винтиками в машине, которая была намного больше и страшнее, чем их ведомство.

– На основании чего? – спросил он просто.

– У нас есть данные, – холодно ответил человек в штатском. – Данные, которые вас удивят. Пройдемте.

Егор понимал, что «данные» будут железными. Подделанные переписки, свидетельства о передаче информации, фальшивые показания «перебежчиков». «Алетейя» не оставляла следов. Она создавала реальность. Ту, которая была удобна ей.

Он кивнул и, не глядя на них, вышел в подъезд.

…Анна Орлова зашла в любимую кофейню недалеко от Эрмитажа. Место, где она бывала годами, где бариста знал ее заказ без слов. «Капучино и круассан, мадемуазель Анна». Сегодня все было иначе. Сегодня он избегал смотреть ей в глаза.

– Анна… Петровна? – переспросил он, делая вид, что проверяет заказ.

– Да, – кивнула она, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Она села за столик у окна и достала планшет. Первое, что она увидела, открыв ленту новостей в одном из светских пабликов, – свою фотографию. Старую, с какого-то благотворительного вечера. Заголовок кричал: «Наследница клана Орловых замешана в финансировании экстремистских групп? Следствие проверяет связи знаменитой аристократки с радикальными организациями».

У нее перехватило дыхание. Текст был написан умело, с массой намеков, ложных цитат и «свидетельств анонимных источников». Ее благотворительный фонд, помогавший детским домам, называли «прикрытием для отмывания денег». Ее поездки в Европу – «тайными встречами с представителями запрещенных группировок».

Она быстро открыла почту. Десятки писем. От друзей. От партнеров по фонду. От родственников, которых она не видела годами. «Анна, что происходит?», «Дорогая, это правда?», «С тобой все в порядке? Нас предупредили, что с тобой лучше не связываться».

Ее телефон завибрировал. Звонил председатель правления ее же фонда.

– Анна Петровна, – его голос был жестким и официальным. – В связи с возникшими… публикациями, и на основании полученных нами предписаний из прокуратуры, правление вынуждено отстранить вас от руководства фондом на время проверки. Также ваш доступ ко всем счетам заблокирован. Настоятельно прошу вас не предпринимать никаких действий и не комментировать ситуацию в СМИ.

Анна ничего не ответила. Просто положила трубку. Она смотрела в окно на Дворцовую площадь. Туман поднимался над Невой, затягивая город в молочно-белую пелену. Ее имя, ее репутация, дело всей ее жизни – все это растворялось в этом тумане, стираемое невидимой рукой. Она была последней из Орловых. И теперь ее лишали даже этого – права на память, на наследие, на доброе имя.

…Елена Коршунова проснулась от звука смс. Она потянулась к телефону, улыбаясь. Вчера они с Ильей наконец-то провели тихий, почти обычный вечер. Без архивов, без шифров, без страха. Они смотрели старый фильм и пили чай. Она почувствовала, как между ними снова возникла та самая, хрупкая связь, которая была до всей этой истории с «Белым Лотосом» и «Алетейей».

Ее улыбка исчезла, когда она прочла сообщение от главного редактора ее интернет-портала.

«Лена, срочно звони. КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕ ЗАХОДИ В ОФИС. Нас атаковали. Хакеры. Выложили в открытый доступ переписку сотрудников. В том числе твою. Там… там не очень. Про Илью. Про его „психические проблемы“. Про то, как ты покрывала его „сомнительные расследования“. Требуют твоего увольнения. На юридический отдел уже подан ворох жалоб. Твоя репутация, Лена… Ты понимаешь.»

Елена села на кровати, сердце бешено колотилось. Открыла ноутбук. Ее портал действительно «лежал». На главной странице красовалось уведомление о «взломе», а в соцсетях уже полыхал скандал. Она нашла тот самый файл с перепиской. Он был настоящим. Но вырванным из контекста. Ее шутливые сообщения подруге о «странностях» Ильи были представлены как циничные признания в манипуляции невменяемым человеком. Ее профессиональные обсуждения рисков в расследованиях – как планы по распространению фейков.

Она увидела свои фотографии. Старые, с вечеринок. Их отредактировали, добавили похабные надписи, смонтировали с откровенными картинками. Ее лицо было везде. В пабликах, в телеграм-каналах. Комментарии были полны ненависти. «Шлюха», «провокаторша», «журналистка-врушка».

Она позвонила редактору.

– Миша, это…

– Лена, я не могу ничего сделать! – перебил он. – Учредители в ярости. Рекламодатели отказываются. Ты сейчас слишком токсичный актив. Мне пришел ультиматум. Или ты уходишь по собственному желанию, или мы все летим в тартарары. Прости.

Она опустила телефон. Она была сильным человеком. Профессионалом. Но этот удар был слишком грязным, слишком личным. Они атаковали не ее работу – они атаковали ее как женщину. Они уничтожали ее достоинство.

Она подошла к окну. Дождь усиливался. Город тонул в серой мгле. Она думала об Илье. О том, что он сейчас чувствует. Она хотела позвонить ему, но рука не поднималась. Она боялась, что ее голос выдаст весь ее ужас, всю ее беспомощность.

…Вернувшись из отделения полиции, Илья почувствовал себя выжатым лимоном. Допрос был формальным, но унизительным. Ему показывали распечатки анонимных постов с форумов, где некий пользователь под ником «Архивариус» размещал клевету на известных бизнесменов и чиновников. Стиль письма, якобы, совпадал с его собственным. Ему задавали вопросы о его доходах, о его связях с Анной Орловой, о его «психическом здоровье». Он видел в глазах следователя не интерес к правде, а холодное исполнение инструкции. Его выпустили, взяв подписку о невыезде. Но он понимал – это только начало.

Он зашел в свою квартиру и замер. На полу лежали осколки его любимой кружки, которую он уронил утром. Но это было не все. Его ноутбук был открыт. Экран был темным, но на клавиатуре кто-то оставил отпечаток губной помады. Алой, яркой. Ни у кого из них такой не было.

Он медленно подошел, не дыша. На столе рядом с ноутбуком лежала старая, потрепанная фотография. Он узнал ее мгновенно. Это была его школьная фотография. Ему было десять лет. Он стоял в первом ряду, в очках, с застенчивой улыбкой. А через весь снимок, поперек лиц его одноклассников и учителей, кто-то провел толстым красным маркером. Линию. Перечеркивающую его детство.

Илья отшатнулся. Его сердце заколотилось, в глазах потемнело. Они были здесь. В его доме. В его святилище. Они не просто взломали его цифровую жизнь – они осквернили его память. Самую сокровенную. Социальная тревожность, которую он годами учился контролировать, накатила новой, оглушительной волной. Мир сжался до размеров этой комнаты, до алой черты на пожелтевшей фотобумаге.

Он схватился за спинку стула, пытаясь устоять на ногах. Воздуха не хватало. Он чувствовал себя голым, выставленным на всеобщее обозрение. За ним наблюдали. Из каждой камеры, из каждого окна напротив, из самой тени в углу комнаты.

…Вечером они собрались у Егора. Его отпустили под подписку о невыезде, как и Илью. Квартира ветерана была мрачной крепостью. Он наглухо задернул шторы и проверил комнаты на наличие жучков своим старым прибором.

– Тише, – проворчал он, когда Елена попыталась что-то сказать. Он включил на телефоне громкую беседу – какую-то передачу о рыбалке – и поставил его в центре стола. Примитивная, но эффективная защита от прослушки.

Они сидели за кухонным столом: сломленный Илья, бледная Анна, яростная, но подавленная Елена и невозмутимый, как скала, Егор.

– Итак, – тихо начал Волков. – Банковские счета. У меня тоже заблокировали все карты. Наличные есть, но ненадолго.

– Меня уволили, – без эмоций сказала Елена. – И выставили сукой на всю страну.

– Мой фонд отняли, – прошептала Анна. – Говорят, я финансирую террористов.

– А ко мне… в квартиру приходили, – с трудом выдавил Илья. Он показал им перечеркнутую фотографию.

Егор взял снимок, посмотрел на него и медленно, с хрустом, разорвал его на мелкие кусочки.

– Это психологическая атака, – сказал он. – Они деморализуют нас. Лишают ресурсов, опоры, имени. Делают изгоями. Классическая тактика. Только в масштабах всего общества.

– Что мы можем сделать? – спросила Елена, и в ее голосе впервые прозвучала нота отчаяния. – Мы не можем доказать, что это они. Мы не можем обратиться в полицию – они сами приходят к нам с ордерами. Мы не можем дать интервью – нас назовут параноиками. Мы в полной изоляции.

– Не совсем, – раздался тихий, механический голос из планшета, лежащего перед Ильей.

Экран планшета засветился. На нем проявилось схематичное, постоянно меняющееся лицо. Это была цифровая копия Марины. «Ковчег». Ее последний подарок и вечное напоминание о потере.

– Я отслеживаю атаки, – сказал ИИ. – Они идут через подставные серверы, но паттерн узнаваем. Это почерк «Алетейи». Они используют алгоритмы для создания компромата, ботов для его распространения в соцсетях, имеют доступ к государственным базам данных для блокировки счетов. Это системная, автоматизированная ликвидация.

– Можешь ее остановить? – спросил Илья, обращаясь к планшету, как к живому человеку.

– Нет, – ответил «Ковчег». – Мои ресурсы ограничены. Я – одна против распределенного интеллекта всей их системы. Я могу создавать вам новые легенды, поддельные документы, шифровать вашу связь. Но я не могу вернуть вам ваши имена. Я не могу заставить людей вам верить. Их цель – не убить вас. Их цель – стереть вас. Сделать так, чтобы вас никогда не существовало в общественном поле. Чтобы любое ваше слово было воспринято как ложь, любое действие – как преступление.

В кухне воцарилась тяжелая тишина, нарушаемая лишь бормотанием телефона о клёве карася.

– Значит, это конец? – тихо спросила Анна. – Мы проиграли?

– Нет, – вдруг сказал Илья. Все посмотрели на него. Он сидел, сгорбившись, его пальцы сжимали край стола до белизны. Но в его глазах, за стеклами очков, горел знакомый, острый огонек. Огонек архивариуса, нашедшего несоответствие. – Это не конец. Это… новые данные.

– Какие еще данные? – хмуро спросил Егор.

– Они хотят стереть нас, – сказал Илья, и его голос набирал силу. – Потому что мы – доказательство. Мы – живой архив. Архив их преступлений. Пока мы живы, пока мы помним, «Алетейя» не может чувствовать себя в безопасности. Их сила – в контроле над информацией. А мы – уцелевший фрагмент правды. Они боятся не наших действий. Они боятся нашей памяти.

Он посмотрел на цифровое лицо Марины на планшете.

– Ты сказала, можешь создать нам новые легенды?

– Да, – ответил «Ковчег».

– Значит, у нас еще есть шанс, – сказал Илья. – Если мы не можем вернуть нашу старую жизнь… мы должны начать новую. Не как жертвы, а как… как призраки. Призраки, которые будут преследовать их.

Егор медленно кивнул, и в его глазах мелькнула тень старой, волчьей ухмылки.

– Призраки… Мне нравится. Призраков не берут пули. И их не возьмут следователи.

Елена взяла Илью за руку. Ее ладонь была холодной, но сильной.

– Значит, мы становимся призраками, – сказала она. – Но призраками с зубами.

За окном бушевала непогода. Город тонул во тьме, пронизанный миллиардами цифровых сигналов, среди которых были и сигналы их уничтожения. Но в этой убогой кухне, под прикрытием передачи о рыбалке, родилось нечто новое. Не агентство. Не организация. А тень. Обещание мести. Тихий, невидимый архивариус, уставший майор, опозоренная аристократка и журналистка, лишенная голоса, объединились в нечто, что не имело имени. Нечто, что должно было выжить. Чтобы помнить.

«Алетейя» видела все. Но она не видела этого. Не видела зарождения новой угрозы в самом сердце созданной ею пустоты. Угрозы, которая была, возможно, страшнее любой открытой конфронтации. Ибо призраков нельзя убить. Их можно только забыть. А они поклялись не дать этого сделать.

Глава 2. Бегство

Они исчезали по частям. Сначала исчезли их имена. Затем – их прошлое. Теперь наступала очередь исчезнуть им самим.

Прошло сорок восемь часов с того вечера на кухне у Егора. Сорок восемь часов, в течение которых цифровая Марина – «Ковчег» – вела отчаянную кибервойну, пытаясь создать для них пространство для манёвра. Это была война на истощение, и они проигрывали по всем фронтам.

Илья стоял в центре своей гостиной, на полу в центре лежал открытый походный рюкзак, старый, ещё со студенческих вылазок в архивы других городов. Он смотрел на полки. Его архив. Не усадьбы Орловых, а его личный. Тысячи папок, переплетов, коробок с каталогизированными заметками, вырезками, фотографиями. Вся его взрослая жизнь, воплощённая в бумаге. Он не мог взять с собой почти ничего. Только самое необходимое.

Его рука потянулась к потрёпанной папке с пометкой «П.Б.». Пётр Белых. Его главная боль, его незаживающая рана. Он прикоснулся к шершавой поверхности, почувствовав под пальцами текстуру своей вины. Взять? Оставить? Это была часть его, без этого он был неполным. Но это был и якорь, который мог потянуть его на дно.

«Они ищут паттерны, Илья, – звучал в его памяти механический голос „Ковчега“. – Паттерны поведения, эмоциональные привязанности. Всё, что связывает вас со старой личностью, – уязвимость. Вы должны быть чистыми. Как белый лист».

Он с силой отдернул руку, словно обжёгшись. Белый лист. Быть никем. Быть ничем. От этой мысли перехватывало дыхание, и социальная тревожность, этот старый недруг, сжимала его горло тисками. Он зажмурился, пытаясь заглушить панику. Он дышал, как учила его Елена в минуты отчаяния: глубокий вдох, медленный выдох.

Он взял папку, подошёл к мусорному ведру и… не смог. Вместо этого он вынул из неё несколько самых важных, самых болезненных листков – последнее письмо Петра, свою собственную исповедь, написанную ночью после его гибели. Он сунул эти смятые листы во внутренний карман куртки, к сердцу. Остальное – аккуратно, с нежностью похоронив часть себя, – поместил в папку и спрятал под половицу, в тайник, о котором не знал никто. Может, когда-нибудь…

В рюкзак полетела смена белья, туалетные принадлежности, зарядные устройства, ноутбук, несколько самых ценных, но нейтральных книг. Он оглядел свою квартиру. Она больше не была его крепостью. Она стала клеткой, стены которой видели всё, и теперь эти стены работали на врага.

…Егор Волков действовал методично и холодно, как и подобает старому волку. Его квартира была не жилищем, а опорным пунктом, и эвакуацию он провёл по всем правилам военной науки. Уничтожалось всё, что могло служить уликой или точкой для психологического давления. Старые фотографии, письма, награды – всё отправилось в жерло газовой плиты. Пепел он спустил в унитаз.

Он проверил оружие. «Макаров» был чист и смазан. Три обоймы. Больше взять не мог. Он спрятал его на дно рюкзака, под упаковки с консервами и аптечкой. Аптечка была внушительной: обезболивающие, сердечные, антибиотики. Его раны напоминали о себе постоянной, глухой болью, а возраст диктовал свои условия.

Затем он достал из сейфа пачку документов. Старые, ещё советские паспорта с пожелтевшими фотографиями, военные билеты, удостоверения. Это был его личный «архив мёртвых душ». Он выбрал одно из удостоверений – сотрудника службы безопасности частного предприятия, выданное на имя «Сергея Николаевича Волхова». Фотография подходила. Он положил его в карман.

Его взгляд упал на рамку с фотографией молодой женщины. Его дочь. Та, что погибла. Та, чью смерть он так и не простил ни себе, ни этому миру. Он долго смотрел на её улыбку, затем снял фотографию, бережно вложил в пластиковый файл и спрятал в тот же потайной карман, что и пистолет. Якорь. Грех. Его главная уязвимость. Без неё он был бы просто пустой оболочкой. Он предпочёл быть уязвимым.

…Анна Орлова смотрела на свои вещи с ощущением полной потери. Платья от кутюр, фамильные драгоценности, дорогая косметика, каталоги выставок, на которые она давала деньги, – всё это вдруг стало абсолютно бесполезным хламом. Мир, в котором она существовала, рассыпался, как карточный домик.

Она открыла потайную комнату за шкафом – свою «капсулу времени». Там висело несколько простых, но качественных вещей: джинсы, футболки, тёплая куртка, практичные ботинки. Это было её тайное «побегушное» снаряжение, оставшееся с тех пор, когда она, скучая от светской жизни, сбегала инкогнито в путешествия автостопом. Теперь это спасение.

Она сложила вещи в простой дорожный рюкзак. Затем подошла к сейфу. Внутри лежали фамильные ценности Орловых: диадемы, броши, старинные золотые монеты. Она смотрела на них не как на сокровища, а как на обузу. Их нельзя было продать – это сразу бы их выдало. Она взяла лишь одну вещь – маленький золотой медальон с миниатюрным портретом её прабабушки. Не как драгоценность, а как талисман. Как напоминание о том, кто она, даже если сейчас ею быть нельзя.

На прощанье она окинула взглядом свой будуар. Роскошь, которая стала тюрьмой. Она не чувствовала сожаления. Только странное облегчение. Бремя имени, бремя ожиданий, бремя прошлого – всё это оставалось здесь, в этих стенах. Впереди была пустота, но в этой пустоте была свобода.

…Елена Коршунова стирала себя с яростью и болью. Она удаляла аккаунты в соцсетях, очищала облачные хранилища, форматировала жёсткие диски. Каждое удалённое фото, каждое стёртое письмо – это был кусок её жизни, её карьеры, её личности. Она, журналистка, чьим оружием всегда была информация, теперь уничтожала её следы с фанатизмом религиозной фундаменталистки.

Она смотрела на свои старые материалы, на разоблачительные репортажи, за которые получала премии. Теперь их использовали против неё, вырывая из контекста, перевирая факты. Её собственное слово было обращено против неё. Это было хуже любого физического насилия.

Она собрала свой «чёрный ящик»: несколько флешек с зашифрованными копиями самых важных расследований, диктофон, блокнот с ручкой. Её оружие. Она не собиралась его менять. Она лишь сменила поле боя.

В её квартире раздался звонок домофона. Незнакомый голос. «Елена Валерьевна? Курьер. Вам документы». Ловушка. Она не ответила, быстро выдернула сим-карту из телефона, разломала её и спустила в унитаз. Новый телефон и новые номера им должен был предоставить «Ковчег».

Она подошла к окну, отодвинула край шторы. Внизу, напротив подъезда, стояла серая иномарка с затемнёнными стёклами. В ней сидели двое. Они даже не маскировались. Это было послание: «Мы вас видим. Мы ждём».

Она резко опустила штору. Сердце колотилось. Страх был липким и холодным. Но вместе со страхом приходила и ярость. Бессильная, сконцентрированная ярость загнанного в угол зверя. Они отняли у неё всё. Но они не смогли отнять желания бороться.

…Пункт сбора был назначен «Ковчегом» на заброшенной товарной станции на окраине города. Место, которое цифровые карты давно забыли. Илья добрался туда первым, нервно озираясь и чувствуя себя абсолютно прозрачным. Каждый прохожий, каждая машина казались угрозой.

Его встретил Егор. Он стоял в тени разрушенного депо, недвижимый, как скала. Его лицо в сумерках казалось высеченным из гранита.

– Живой, – констатировал он, увидев Илью.

– Пока что, – пробормотал Илья, с облегчением опираясь на холодную кирпичную стену.

Вскоре подъехало такси. Из него вышла Анна. Без макияжа, в простой куртке и джинсах, с рюкзаком за плечами, она была почти неузнаваема. Почти. Только осанка, прямая спина и высоко поднятая голова выдавали в ней аристократку.

– Никто не следил? – сразу спросил Егор.

– Не думаю, – ответила Анна, и её голос был удивительно спокоен. – Я дважды поменяла машину.

Елены не было. Прошло двадцать минут. Полчаса. Илья начал нервно ходить взад-вперёд.

– Что, если её взяли? – прошептал он.

– Тогда нам уже поздно что-то делать, – холодно ответил Егор, но его рука сжала рукоять ножа за поясом.

Внезапно из темноты, со стороны путей, донёсся шорох. Все напряглись. Егор бесшумно достал нож. Из-за груды ржавых вагонов появилась тень. Это была Елена. Она была бледна, дышала тяжело, но в глазах горел огонь.

– За мной была хвост, – выдохнула она. – Серая иномарка. Я их заметила ещё у дома. Вела их полчаса по промзоне, потом зашла в старый цех, прошла через него и вышла с другой стороны. Кажется, оторвалась.

Егор кивнул, с нескрываемым уважением глядя на неё.

– Молодец. Теперь слушаем дальше.

Он достал один из «чистых» телефонов, предоставленных «Ковчегом». На экране уже был запущен мессенджер с шифрованием. Голос цифровой Марины был ровным, но в нём слышалась тревога.

«Ситуация критическая. Системы „Алетейи“ начали активный поиск по биометрии. Камеры с распознаванием лиц в метро, на вокзалах, в аэропортах настроены на ваши фото. Ваши старые паспорта и водительские права внесены в стоп-листы. Выезд стандартными способами невозможен».

В воздухе повисло тяжёлое молчание. Они были в ловушке. В городе, который стал для них гигантской тюрьмой под открытым небом.

«У меня есть план, – продолжил „Ковчег“. – Но он рискованный. Вы должны разделиться».

– Ни в коем случае! – резко возразила Елена. – Вместе мы сила.

«Вместе вы – легко идентифицируемая группа, – парировал ИИ. – Четверо людей, подходящих под ваше описание. Алгоритм заметит вас мгновенно. Поодиночке у вас больше шансов. У меня для вас готовы новые легенды».

Они переглянулись. Разделиться. После всего, что они пережили вместе. Это было страшнее, чем любая погоня.

«Илья, – зазвучал голос. – Ты будешь „Алексеем Кораблёвым“. Историк-краевед, едешь в командировку в Вологду для работы с местными архивами. Документы уже в навигаторе. Ты поедешь на автомобиле. Старая „Лада“, купленная три месяца назад на подставное лицо. Она ждёт тебя в трёх кварталах отсюда. Ключи под ковриком».

Илья кивнул, сглотнув ком в горле. Алексей Кораблёв. Чужая жизнь.

«Анна. Ты „Светлана Игнатьева“. Медсестра, едешь к новому месту работы в Петрозаводск. Ты поедешь на междугороднем автобусе. Он отправляется с автовокзала через два часа. Билет уже куплен. Твоя задача – быть невидимой. Никаких разговоров, никаких глаз».

Анна молча приняла эту роль. Светлана Игнатьева. Быть кем-то из народа. Для неё, выросшей за высокими стенами, это было самой сложной ролью.

«Елена. Ты „Алина Прохорова“. Менеджер по продажам, в отпуске, едешь навестить родственников в Псков. Ты поедешь на электричке. Не самой быстрой, не самой прямой. С пересадками. Твои документы будут проверять. Веди себя уверенно».

Елена кивнула. Алина Прохорова. Ирония судьбы – взять фамилию Ильи.

«Егор Сергеевич. Ваша легенда самая сложная. Вы „Николай Петрович Жуков“, пенсионер-инвалид, ветеран труда, едете в санаторий под Великим Новгородом. Вы поедете на попутных машинах. Это вызовет меньше всего подозрений. Ваши документы в порядке, но ваша внешность… вам нужно будет сыграть роль. Быть слабее, чем вы есть».

Уголок рта Егора дёрнулся в подобии улыбки. Сыграть слабого. Интересная задача.

«Ваша цель – не конкретный город, – пояснил „Ковчег“. – Ваша цель – выйти из радиуса действия немедленного захвата. Из зоны, где „Алетейя“ сконцентрировала основные силы. Добравшись до точек, указанных в навигаторах, вы получите дальнейшие инструкции. Не пользуйтесь банковскими картами. Только наличные, которые у вас есть. Не звоните друг другу на старые номера. Связь только через выделенные каналы в этих телефонах. Время на связь – ровно пять минут каждые двенадцать часов. В остальное время телефоны должны быть выключены и сим карты извлечены. Вопросы?»

Вопросов не было. Была только леденящая душу реальность предстоящего пути.

Они стояли втроём, глядя друг на друга. Команда, ставшая за годы работы семьёй, теперь должна была разбежаться, как тараканы при свете.

– Выживайте, – хрипло сказал Егор, и это прозвучало как приказ и как просьба.

– Берегите себя, – прошептала Анна, и её глаза блестели в темноте.

– Мы встретимся, – твёрдо сказала Елена, глядя на Илью. – Обещай.

Илья не мог ничего обещать. Он лишь кивнул, сжал её руку и, развернувшись, первым ушёл в ночь, к своей «Ладе» и своей новой жизни Алексея Кораблёва.

Они расходились по разным направлениям, растворяясь в предрассветном тумане. Каждый – со своим страхом, своей болью, своей надеждой. Их старые жизни остались позади, в виде пепла, спущенного в унитаз, и папок, спрятанных под половицами. Впереди была только дорога и тихий, безэмоциональный голос в телефоне, их единственный проводник в мире, который стал для них враждебным.

Бегство началось.

Глава 3. Случайная находка

Городок Зареченск встретил Илью Прохорова – или, как гласили его новые документы, Алексея Кораблёва, историка-краеведа – тишиной и всепроникающей сыростью. Он лежал в стороне от основных трасс, затерянный среди бескрайних лесов и бесчисленных озёр, словно сама география пыталась скрыть его от посторонних глаз. Двухэтажные деревянные дома, покосившиеся от времени, соседствовали с безликими пятиэтажками брежневской эпохи. Воздух пах мокрым асфальтом, дымом из печных труб и прелыми листьями.

Илья снял комнату в доме на самой окраине, у пожилой женщины, Галины Степановны, которая с удовольствием рассказывала о своих болячках и с подозрением косилась на его очки и вечный блокнот. Комната была маленькой, с обоями в мелкий цветочек, пыльным торшером и кроватью с продавленным матрасом. Для Ильи это было идеальным укрытием. Здесь не было камер, не было лишних глаз, не было того давящего чувства, что за тобой наблюдают из каждой щели.

Но тишина и бездействие сводили его с ума. Его разум, отточенный для анализа и поиска, ржавел без работы. Социальная тревожность, приглушённая адреналином погони, вернулась с удвоенной силой. Каждый поход в единственный на весь район магазин «Весна» был для него испытанием. Он ловил на себе взгляды, ему казалось, что кассирша смотрит на него слишком пристально, что местные мужики у гаража замолкают, когда он проходит.

Его связь с командой была сведена к минимуму. Краткие, зашифрованные сеансы связи раз в двенадцать часов через «Ковчег». Елена добралась до Пскова и устроилась официанткой в забегаловку. Анна была в Петрозаводске и, по словам «Ковчега», «проходила адаптацию». Егор, по его собственному ворчанию, добрался до Новгорода и изображал из себя хворого старикана, что давалось ему с трудом. Они были живы. Они были на свободе. Но они были разобщены, как звёзды в разных галактиках.

Спустя неделю такого заточения Илья не выдержал. Его профессиональный голод, его архивариусный инстинкт требовал пищи. Он решил посетить Зареченский краеведческий музей. Под легендой Алексея Кораблёва, разумеется. Это было идеальное прикрытие.

Музей располагался в старом, дореволюционном купеческом особняке, который, казалось, держался на честном слове и памяти былых времён. Скрипучие половицы, запах нафталина и воска, пыльные витрины с чучелами местных птиц и коллекцией минералов. Директором и единственным сотрудником оказалась женщина лет семидесяти, Валентина Михайловна, с цепким, умным взглядом и седыми волосами, убранными в строгий пучок.

– Кораблёв? Из Питера? – переспросила она, изучающе глядя на него поверх очков. – А что вас к нашим медведям занесло?

– Тема по малым городам, – соврал Илья, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Культурная жизнь в позднесоветский период. Местная пресса, кружки, учителя.

– Учителя! – лицо Валентины Михайловны просияло. – Это моя тема! Я сама сорок лет в школе проработала. История, между прочим. Идите сюда, дорогой мой.

Она повела его в маленький зал, посвящённый советскому периоду. Пионерские галстуки, знамёна, фотографии передовиков производства. Но Валентину Михайловну интересовало другое. Она открыла старый шкаф, набитый папками.

– Вот, – она с трудом вытащила толстую картонную папку. – «Летопись школы №1». В основном, это скучные отчёты, но кое-что есть. Особенно у Марии Семёновны. Она у нас была энтузиасткой.

– Мария Семёновна? – вежливо поинтересовался Илья, уже жалея, что начал этот разговор.

– Белова. Учительница литературы. Вела дневник. Не личный, а такой… летопись краеведческого кружка. Записывала всё: походы, местные легенды, встречи с интересными людьми. Очень душевно писала. После её смерти родственники отдали всё сюда. Никому не нужно стало.

Илья машинально взял папку. Его пальцы привычно потянулись к бумаге. Это был его наркотик. Его отдушина. Он пристроился за небольшим столиком в углу, пока Валентина Михайловна хлопотала с другими посетителями – школьниками, которые пришли посмотреть на зуб мамонта.

Он начал листать. Действительно, большая часть была скучной: планы уроков, сочинения учеников, отчёты о субботниках. Но затем он наткнулся на толстую общую тетрадь в картонной обложке с цветочным орнаментом. «Дневник краеведческого кружка. Рук. Белова М. С. 1978—1985 гг.»

Он открыл её. Аккуратный, учительский почерк. Описание похода на озеро Светлое, сбор грибов, запись воспоминаний старожила о довоенном быте. Илья погрузился в чтение, находя в этой рутинной хронике странное умиротворение. Это была жизнь. Настоящая, не искривлённая заговором, не отравленная страхом. Простая человеческая жизнь.

И вот, листая страницы, он наткнулся на запись от 12 мая 1982 года.

«…сегодня к нам на занятие кружка пришли необычные гости. Двое мужчин в строгих, но невоенных костюмах. Представились сотрудниками „Института этнографии“ из Ленинграда. Очень вежливые, но глаза какие-то пустые, не моргают. Спрашивали о местном фольклоре, особенно о старинных преданиях, связанных с небесными явлениями. Саша Петров, мой самый начитанный ученик, вспомнил легенду о „Летающем зеркале“, которую ему рассказывала бабка. Якобы, в старину, иногда в небе над болотами за Медвежьим ручьём появлялось „зеркало“ – сияющий овал, который показывал людям их прошлые грехи или будущие беды. Гости проявили к этому живейший интерес. Записали всё очень тщательно. Спросили, не сохранилось ли материальных свидетельств, предметов, связанных с этим зеркалом. Были очень настойчивы. Провели здесь почти весь день, расспрашивали старожилов. Странные какие-то. Не похожи на учёных. Слишком уж целенаправленно всё. Уехали на чёрной „Волге“ с затемнёнными стёклами».

Илья замер. Его сердце пропустило удар, а затем забилось с бешеной силой. «Сотрудники Института этнографии». «Пустые глаза». «Чёрная Волга». Это был почерк «Белого Лотоса». Или… или его преемников. «Летающее зеркало». Что это могло быть? НЛО? Атмосферное явление? Но почему это так заинтересовало «Лотос»?

Он продолжил листать, его пальцы дрожали. Через несколько страниц он нашёл продолжение. Запись от 20 мая 1982 года.

«…те странные гости снова здесь. На этот раз приехали с каким-то оборудованием. Геодезическими приборами? Не пойму. Ходят по болотам за ручьём, что-то измеряют. Местные боятся их, шепчутся, что это „чёрные археологи“ или того хуже. Заходили в школу, принесли коробку конфет, благодарили за помощь. Спросили ещё раз про „зеркало“. Говорили что-то о „пси-энергии“ и „аномальных зонах“. Совсем непонятные вещи. Один из них, помоложе, назвал своего старшего „доктор Штайнер“. Уезжая, оставили телефон для связи, если вспомним что-то ещё. Телефон ленинградский. Я его спрятала. На всякий случай. Чувство от них нехорошее».

Доктор Штайнер.

Имя прозвучало в тишине музейного зала как выстрел. Оно не было русским. Оно было связано с «Алетейей». Илья был в этом почти уверен. Учительница интуитивно чувствовала угрозу. Она записала это. Сохранила для истории. Для него.

Он сидел, не двигаясь, пытаясь осмыслить находку. Это была не просто старая легенда. Это была зацепка. Возможно, первая за всё время их бегства. «Летающее зеркало». Доктор Штайнер. 1982 год. «Алетейя» или её предшественники уже тогда интересовались этим местом. Почему?

Он аккуратно сфотографировал страницы дневника на свой «чистый» телефон. Он должен был немедленно связаться с «Ковчегом». Но как? До сеанса связи оставалось ещё шесть часов.

– Нашли что-то интересное? – раздался над ним голос Валентины Михайловны.

Илья вздрогнул и чуть не выронил телефон.

– Да… да, спасибо, – проговорил он, запинаясь. – Очень… душевные записи.

– Мария Семёновна была золотой человек, – вздохнула Валентина Михайловна. – А те гости, про которых она писала… я их помню. Я тогда ещё молодая была, только в школу пришла. Действительно, странные. Ходили по болотам, потом ещё приезжали раза два, но уже без предупреждения. Потом исчезли. Говорили, один из местных мужиков, Ефим, который на болотах клюкву собирал, видел, как они что-то закапывали. Но Ефим давно помер. А болота те… опасные. Трясина. Лет двадцать назад там турист пропал, так и не нашли.

Илья слушал, затаив дыхание. Они что-то закапывали. Устанавливали оборудование? Закладывали капсулу?

– А… а телефон тот, ленинградский, он у вас сохранился? – рискнул он спросить.

Валентина Михайловна посмотрела на него с любопытством.

– А вам зачем? Всё равно уж сорок лет прошло.

– Так… для полноты картины, – соврал Илья, чувствуя, как краснеет. – Коллегам показать. Методика работы советских научных институтов.

Старая учительница покачала головой, но подошла к своему столу, открыла ящик и достала старую картонную коробку.

– Мария Семёновна мне её передала, когда на пенсию уходила. Говорила: «Валечка, тут всякая ерунда, но ты побереги». Вдруг пригодится.

Она порылась в коробке и вытащила пожелтевший листок, аккуратно вырванный из блокнота. На нём темнели чернильные записи. Илья взял листок дрожащей рукой. Там было несколько фамилий и номеров. И один, ленинградский номер: «Лен. 32-18-96». А рядом – фамилия: «Штайнер».

Это был призрачный шанс. Песчинка в пустыне. Но для Ильи, архивариуса, это была целая библиотека.

– Можно я… я сниму копию? – попросил он, стараясь скрыть волнение.

– Берите, берите, – махнула рукой Валентина Михайловна. – Всё равно бумаге этой только молиться осталось.

Илья поблагодарил её, сунул листок в блокнот и почти выбежал из музея. Он шёл по грязной улице, не чувствуя под ногами земли. Его ум уже работал, анализируя, сопоставляя. «Летающее зеркало». Аномальная зона. Пси-энергия. Доктор Штайнер. Это пахло не просто шпионажем. Это пахло тем, с чем они столкнулись в «Белом Лотосе» и «Алетейе» – интересом к нематериальным, ментальным феноменам.

Он дождался вечера. Выйдя на окраину, к полям, где не было ни души, он включил телефон, вставил аккумулятор и запустил программу для связи.

– «Ковчег», это Илья. У меня есть данные. Возможно, прорыв.

Он передал фотографии дневника и данные с листка. На том конце несколько минут царила тишина. Затем голос цифровой Марины прозвучал, и в нём впервые за всё время Илья уловил нотки чего-то, похожего на волнение.

«Анализирую. Номер телефона принадлежал Академии Наук СССР, но к конкретному институту не привязан. Фамилия Штайнер… Упоминается в рассекреченных отрывках из архивов „Белого Лотоса“. Арнольд Штайнер. Немец. Физик-теоретик, бежавший из ГДР в 60-х. Специализация – поляризация света и гипотетические поля сознания. Считался одним из потенциальных создателей теоретической базы для „Алетейи“. Пропал без вести в 1991 году. Официально – погиб в автокатастрофе».

– Он может быть жив? – спросил Илья.

«Вероятность низкая, но ненулевая. „Алетейя“ ценила его мозг. Если он выжил и скрывается… он может быть ценнейшим источником информации. Легенда о „Летающем зеркале“… Мои аналогии с базами данных „Алетейи“ показывают сходство с их ранними экспериментами по проекции сложных голограмм, способных влиять на психику. Возможно, Зареченск был одним из их первых полигонов».

– Значит, мы должны его найти. Штайнера.

«Это крайне опасно, Илья. Это может быть ловушка. „Алетейя“ знает о вашем прошлом, о ваших методах. Они могут использовать эту информацию как приманку».

– У нас нет выбора! – прошептал Илья с неожиданной для самого себя страстью. – Мы не можем вечно прятаться. Мы должны наносить ответные удары. Штайнер – наша цель. Единственная зацепка.

«Я понимаю. Но действовать нужно с крайней осторожностью. Я начну перекрёстную проверку всех данных по Штайнеру. Попробую найти его следы через старые академические сети. Возможно, он, как и вы, пытается скрыться. Вам нужно оставаться на месте и продолжать легенду. Изучайте Зареченск. Узнайте всё о тех болотах. Но будьте осторожны. Если „Алетейя“ поймёт, что вы вышли на этот след, они уничтожат его. И вас».

Связь прервалась. Илья выключил телефон, вынул аккумулятор и сим карту и стоял, глядя на темнеющие поля. Ветер гнал по небу рваные облака. Где-то там, в этом огромном, враждебном мире, прятался человек, который мог знать тайны «Алетейи». Учёный, который, возможно, как и они, стал жертвой созданного им монстра.

Он посмотрел на огни своего убогого домика. Комната с цветочными обоями вдруг перестала быть тюрьмой. Она стала штаб-квартирой. Опорным пунктом в новой, тихой охоте. Охоте за призраком из прошлого, который мог стать их единственным ключом к будущему.

Он шёл назад, и его шаги были твёрже, чем утром. Страх никуда не делся. Но его оттеснило другое, давно забытое чувство – азарт исследователя, стоящего на пороге великого открытия. Случайная находка в пыльном музее провинциального городка могла переломить ход войны, которую они уже почти проиграли.

Глава 4. Перебежчик

Охота на призрака заняла три недели. Три недели напряжённого, изматывающего ожидания, в течение которых Илья, запертый в своей комнатке в Зареченске, чувствовал себя подопытным кроликом в клетке, тыкающим палкой в невидимые стены лабиринта. Он выполнял роль Алексея Кораблёва с фанатичным рвением неофита: ходил в библиотеку, разговаривал со старожилами, даже помогал Валентине Михайловне каталогизировать фонды музея. Всё это время «Ковчег» вёл свою, невидимую работу, просеивая тонны цифрового песка в поисках крупицы золота – следа доктора Арнольда Штайнера.

Сеансы связи были краткими и насыщенными. Цифровая Марина сообщала об очередных тупиках: подставные фирмы, мёртвые почтовые ящики, кремации, которые могли быть инсценировкой. «Алетейя» умела стирать прошлое. Но «Ковчег», используя причудливую, нечеловеческую логику, искал не следы жизни Штайнера, а аномалии – места, где информация была не стёрта, а слишком тщательно, слишком идеально залатана. Дырки в цифровой реальности, заклеенные безупречным, а потому подозрительным, кодом.

И вот, во время одного из ночных сеансов, голос «Ковчега» прозвучал иначе – с оттенком холодного триумфа.

«Я нашла его. Не его самого, но щель в их обороне. После его официальной «смерти» в 1991 году, на его имя, вернее, на одну из его старых учётных записей, продолжали поступать микротранзакции. Ничтожные суммы, маскирующиеся под пенсионные начисления. Они шли через цепочку оффшоров и в итоге оседали на счёт в одном из кантональных банков Швейцарии. Счёт, привязанный к ячейке. Адрес ячейки – город Глару, в тех же Альпах, но вдалеке от их основного бункера. Это не случайность. Это план на случай бегства. Его личный «Ковчег».

– Швейцария? – прошептал Илья, чувствуя, как по спине бегут мурашки. – Но мы не можем туда поехать! Это самоубийство!

«Не вам. И не всем. Это должна быть точечная, быстрая операция. Риск огромен. „Алетейя“ почти наверняка следит за этой ячейкой, как паук у края паутины. Любое неверное движение – и они сомкнут клешни».

– Кто? Кто может это сделать?

«Егор. У него есть необходимые навыки, и его новая легенда – „пенсионер-инвалид“ – идеально подходит для путешествия в швейцарский курортный городок. Но ему потребуется прикрытие. И помощь на месте».

– Елена, – сразу понял Илья. – Она ближе всех. И у неё есть чутьё на подобные вещи.

«Согласна. Я подготовлю для них документы и маршрут. Они должны двигаться немедленно. У нас нет времени на раздумья».

Илья сидел, сжав телефон в потной ладони. Он понимал, что посылает своих друзей, своих самых близких людей, в самое пекло. Возможно, на верную смерть. Но другого выбора не было. Они не могли вечно прятаться. Чтобы выжить, им нужно было атаковать. Найти слабое место в броне Левиафана.

Операция в Глару была быстрой, тихой и наполненной страхом. Егор Волков, в образе инвалида «Николая Жукова», приехал в городок «на воды». Елена, «Алина Прохорова», была его «внучкой», приехавшей заботиться о нём. Они вели себя безупречно: прогулки, аптека, термальный источник. А тем временем «Ковчег» создавал для них цифровое прикрытие, отвлекая внимание местных систем наблюдения, которые, без сомнения, были связаны с «Алетейей».

Получив доступ к банковской ячейке с помощью комбинации данных, предоставленных «Ковчегом», они нашли не деньги и не золото. Внутри лежал один-единственный предмет: старый, допотопный, криптоквантовый ключ, тип носителя информации, который использовался в научных кругах в 80-х и был практически невзламываем без пароля. И записка. На пожелтевшем листке, вырванном из лабораторного журнала, дрожащей рукой было выведено по-немецки: «Wer die Wahrheit sucht, der findet die Einsamkeit. Und dann?» – «Кто ищет правду, тот находит одиночество. И что потом?» Ниже был набор цифр – широта и долгота. Координаты. И не подпись, а химическая формула. Сложное органическое соединение.

«Ковчег» идентифицировал его мгновенно. Это был уникальный психоактивный катализатор, синтезированный Штайнером для своих ранних экспериментов. Его визитная карточка.

Координаты указывали на удалённый, заброшенный горный приют в Австрийских Альпах, в регионе, который был нейтральной территорией ещё со времён Холодной войны. Идеальное место для затворника.

Теперь настала очередь Ильи и Анны. Им предстояла самая опасная часть – личная встреча.

Путь в горы был долгим и изматывающим. Они двигались раздельно, встречаясь только в заранее оговоренных точках. Илья, снова Алексей Кораблёв, ехал на поездах, потом на автобусах, потом шёл пешком по горным тропам. Анна, «Светлана Игнатьева», играла роль туристки-одиночки. Они боялись всего: каждого встречного, каждого шороха, каждого пролетающего дрона. Но «Ковчег», как ангел-хранитель, вёл их, предупреждая о патрулях и перенаправляя по безопасным маршрутам.

Заброшенный приют оказался старой каменной хижиной, вросшей в склон горы. Ни электричества, ни связи. Только ветер, свистящий в щелях, да далёкий крик орла. Дверь была заперта. Рядом, под грубо сколоченным навесом, лежали аккуратные штабеля дров. Илья, следуя инструкциям «Ковчега», отодвинул третье полено снизу в самом дальнем штабеле. Под ним лежал ещё один квантовый ключ и простенький, самодельный планшет с монохромным экраном.

На экране горел единственный вопрос: «Зачем вы пришли?»

Илья, посовещавшись с Анной через рацию, ввёл ответ, который ему подсказал «Ковчег», проанализировав все записи Штайнера: «Мы ищем не правду. Мы ищем диалога. Ошибка требует осознания, а не стирания».

Несколько минут ничего не происходило. Затем дверь хижины с тихим щелчком отперлась изнутри.

Они вошли в полумрак. Внутри пахло дымом, сушёными травами и озоном. У камина, в кресле-качалке, сидел человек. Высокий, иссохший, как мумия, с длинными седыми волосами и всклокоченной бородой. Но его глаза, голубые и пронзительные, горели острым, живым интеллектом. Перед ним на грубом столе стоял тот самый планшет, а рядом лежало несколько таких же квантовых ключей, как тот, что они нашли в ячейке.

– Доктор Штайнер? – тихо произнесла Анна.

Старик медленно кивнул. Его голос, когда он заговорил, был тихим, хриплым, но дикция оставалась идеальной, с лёгким немецким акцентом.

– Я ждал вас. Не вас конкретно, но кого-то. Рано или поздно «Лотос» или «Алетейя» должны были прислать кого-то, чтобы зачистить старые грехи. Или… нашёлся бы кто-то, кто смог бы пройти по всем моим маячкам. Вы – вторые. Поздравляю. Это значит, что у меня ещё остались достойные ученики. Или… вы просто очень отчаянные дураки.

– Мы не от «Алетейи», – твёрдо сказал Илья, делая шаг вперёд. – Мы… её жертвы. Мы сражались с «Белым Лотосом», а теперь сражаемся с ней. Они уничтожили наши жизни. Они пытаются стереть нас.

Штайнер внимательно посмотрел на него, затем на Анну. Его взгляд был подобен рентгеновскому лучу.

– «Архивная правда», – медленно произнёс он. – Да. Я слышал шепотки. Слухи в цифровых подпольях. Вы уничтожили «Сердце Лотоса» и нанесли урон «Хронометражу». Впечатляюще. Сами того не ведая, вы отсрочили конец. Ненадолго.

– Какой конец? – спросила Анна. – Что они планируют? Они хотят контролировать мир?

Штайнер тихо, беззвучно рассмеялся. Это был страшный, безрадостный звук.

– Контролировать? О, нет, деточка. Зачем контролировать больного, безумного, обречённого зверя? «Алетейя» не хочет контроля. Она хочет «Сохранения».

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в их сознание.

– Вы знаете, почему я бежал из ГДР? Не только из-за политики. Я бежал от безумия. От тупой, разрушительной иррациональности человеческой природы. Я, как и многие учёные моего поколения, верил, что знание, технология, разум – спасут мир. Мы были наивными идиотами. Мы дали им атомную бомбу, мы дали им пропаганду, мы дали им инструменты для самоуничтожения. И что они с ними сделали? Они продолжили убивать друг друга из-за клочка земли, из-за веры в несуществующих богов, из-за цвета кожи. История человечества – это история одного сплошного, затяжного суицида.

Он с трудом поднялся с кресла и подошёл к стене, где на грубой штукатурке были нанесены сложные формулы и схемы.

– «Алетейя» родилась из этого осознания. Не как спецслужба, а как философское, научное течение. Наше кредо было простым: человеческий разум – это ошибка эволюции. Слишком сложный, слишком хрупкий, слишком подверженный иррациональным импульсам, чтобы выжить. Мы не способны справиться с той силой, которую сами же и создали. Рано или поздно мы уничтожим себя. И, возможно, заодно и всю биосферу планеты.

– Поэтому вы хотите нас уничтожить? – с ужасом прошептал Илья.

– НЕТ! – старик ударил кулаком по столе, и планшет подпрыгнул. – Мы хотим СОХРАНИТЬ! Сохранить знание! Сохранить культуру! Сохранить всё, что было создано великого, прекрасного, гениального! Архитектуру, музыку, поэзию, научные открытия! Всё это будет потеряно в огне вашей глупости! «Алетейя» – это не организация. Это – библиотека. Библиотекарь, который пытается спасти книги от пожара, устроенного самими читателями!

Он тяжело дышал, его глаза горели фанатичным огнём.

– Но как? – спросила Анна, поражённая. – Как вы можете это сделать?

– Путем «Перезагрузки», – холодно произнёс Штайнер. – Мы не будем никого убивать. Физически. Это бессмысленно и аморально. Мы… исправим ошибку. В основе человеческой иррациональности, агрессии, страха лежит определённая архитектура памяти. Краткосрочная, эмоциональная память. Она связывает нас с травмами прошлого, заставляет повторять одни и те же ошибки, делает нас рабами инстинктов. Если её… отключить. Временно. На глобальном уровне.

Илья почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Он начал понимать.

– Вирус… – прошептал он. – Вы создали вирус.

– Не биологический, – поправил Штайнер. – Вирус памяти. Пси-вирус. Он будет передан через глобальную информационную сеть – через интернет, через телевидение, через спутники. Он воздействует на определённые нейронные связи в коре головного мозга. Эффект будет быстрым и обратимым… в теории. На 72 часа всё человечество потеряет доступ к кратковременной памяти и эмоциональному подкреплению долгосрочных воспоминаний.

Он посмотрел на их бледные, потрясённые лица.

– Представьте. Весь мир просыпается… tabula rasa. Никто не помнит своих обид, своих страхов, своей ненависти. Никто не помнит, к какой нации он принадлежит, какую религию исповедует, кого он должен ненавидеть. На 72 часа человечество станет единым, беспамятным, чистым видом. Как младенцы. А затем… мы, «Алетейя», дадим им новую историю. Не искажённую войнами и предрассудками. Рациональную. Научную. Мирную. Мы станем учителями для переродившегося человечества. Мы сохраним знание и уберём тот яд, что отравлял его веками. Мы дадим вам второй шанс. Шанс, который вы сами никогда бы не смогли себе дать.

В хижине воцарилась гробовая тишина. Было слышно только потрескивание поленьев в камине и тяжёлое дыхание старика. Илья, Анна – они были поражены до глубины души. Это было не безумие. Это была утопия, построенная на руинах человеческой сути.

– Вы… вы хотите стереть нас, – наконец выдавила Анна, и в её голосе звучали слёзы. – Нашу любовь, наши радости, нашу боль… Всё, что делает нас людьми!

– Именно это и делает вас людьми! – парировал Штайнер. – Ваша боль, ваши раны, ваши глупые, иррациональные надежды – это и есть та самая ошибка! Мы предлагаем вам стать чем-то большим. Чем-то лучшим!

– Нет, – тихо, но чётко сказал Илья. Он поднял голову, и его глаза за стеклами очков встретились с горящим взглядом учёного. – Вы предлагаете нам стать машинами. Вы хотите заменить душу – архивом. Вы не библиотекари. Вы… могильщики. Вы хотите похоронить человечество и поставить над его могилой идеальный, рациональный памятник. Но человек – это не только знание. Это – память. И не только о великом. О падшем. О сломанном. О проигранном. Без этого мы – ничто.

Штайнер смотрел на него с нескрываемым изумлением, словно на говорящее насекомое.

– Сентиментальная чушь. Та самая чушь, что ведёт вас к пропасти.

– Возможно, – согласился Илья. – Но это наш выбор. Наша ошибка. И наше право – исправить её самим, а не быть «исправленными» вами. Где будет запущен вирус?

Старик покачал головой.

– Вы ничего не можете сделать. Процесс уже запущен. «Перезагрузка» начнётся через семь дней. С главного сервера, что находится в бункере под Швейцарскими Альпами. Тот, что вы уже безуспешно атаковали.

– Мы остановим вас, – сказала Анна, и её голос дрожал, но не от страха, а от ярости. – Мы уничтожим ваш сервер.

Штайнер снова тихо рассмеялся.

– Попробуйте. Вы – последние крошечные вирусы в организме, который уже почти мёртв. Ваша борьба бессмысленна. Я рассказал вам это только по одной причине… из уважения к вашему упорству. И чтобы вы знали, что ваша гибель будет не напрасной. Она послужит рождению нового, лучшего мира.

Он повернулся к ним спиной, глядя на огонь в камине. Разговор был окончен.

Илья и Анна молча вышли из хижины. Они получили ответ. Самый страшный из всех возможных. Они знали цель «Алетейи». Они знали сроки. И они знали, что должны сделать невозможное – проникнуть в самую защищённую крепость на Земле и остановить апокалипсис, который не несёт огня и смерти, но который был страшнее любого ядерного взрыва. Апокалипсис забвения.

Глава 5. Место запуска

Возвращение из Австрийских Альп было похоже на путешествие через чистилище. Каждый километр, каждый перевалочный пункт, каждый взгляд случайного попутчика казался им испытанием. Знание, которое они несли в себе, было тяжким, невыносимым грузом, искажающим реальность. Мир вокруг – залитые солнцем альпийские луга, уютные деревушки, безмятежные лица туристов – казался им гигантской, искусной декорацией, иллюзией, которая вот-вот должна была рассыпаться, обнажив чёрную, бездушную пустоту «Перезагрузки».

Они не говорили друг с другом. Не потому, что боялись прослушки, а потому, что слова были бессильны. Как можно описать ужас от того, что тебя не убьют, а сотрут? Что твои самые сокровенные воспоминания, боль потерь, радость побед, вся сложная, противоречивая мозаика, из которой состоит личность, будут объявлены ошибкой и отправлены в цифровое небытие?

Илья смотрел в запотевшее окно поезда, но видел лицо доктора Штайнера. Эти фанатично-холодные глаза, этот голос, звучавший как приговор всему человечеству. «Мы дадим вам второй шанс». Фраза отдавалась в его сознании ледяным эхом. Они, «Алетейя», возомнили себя богами. Не злыми, не добрыми – равнодушными. Садовниками, решившими выкорчевать сорняки человеческой иррациональности, не понимая, что именно эти «сорняки» – любовь, ненависть, раскаяние, надежда – и есть корни, держащие на себе всё древо жизни.

Анна сидела напротив, отвернувшись к своему окну. Её плечи были напряжены. Она думала о своём наследии. О поколениях Орловых, о их любви и ненависти, о их триумфах и падениях. Всё это – дневники, письма, портреты, сама усадьба – было не просто историей. Это была память. Память, которая делала её Анной Орловой. «Алетейя» предлагала стать Светланой Игнатьевой навсегда. Чистым листом. Без прошлого, без корней. Для неё, аристократки, для которой родословная была не просто списком имён, а живой тканью бытия, это было хуже смерти.

Они добрались до безопасной квартиры в Цюрихе – очередной временной конспиративной ячейки, арендованной «Ковчегом» через подставные лица. Комната была стерильной и безликой, как номер в дешёвом отеле. Здесь их уже ждали Егор и Елена. Встреча была без объятий, без слов приветствия. Они обменялись лишь взглядами, и по мертвенной бледности лиц Егора и лихорадочному блеску в глазах Елены стало ясно – «Ковчег» уже передал им суть того, что узнали Илья и Анна.

Егор первым нарушил тягостное молчание. Он сидел за столом, его массивные, исхудавшие руки лежали на столешнице, сжатые в кулаки.

– Итак, – его голос был низким, и хриплым. – Эти ублюдки решили, что могут сыграть в Бога. Стереть всех. Начать с чистого листа. – Он ударил кулаком по столу, и дешёвая мебель задрожала. – ЧИСТЫЙ ЛИСТ! А тех, кто помнит? Кто не захочет забыть свою боль, свою любовь? Их что, «зачистят» по-настоящему?

– Скорее всего, – тихо сказала Елена. Она стояла у окна, задернув штору. – Штайнер говорил о «библиотеке». Библиотекари не терпят книг, которые не вписываются в их каталог. Мы… мы будем такими книгами.

– Семь дней, – прошептал Илья, опускаясь на стул. Он чувствовал себя абсолютно разбитым. – У нас есть семь дней, чтобы остановить то, что невозможно остановить. Проникнуть в то, куда проникнуть невозможно.

– Этот бункер, – сказала Анна. – Штайнер сказал, что он в Швейцарских Альпах. Но где именно? Альпы – это не одна гора.

– «Ковчег» уже работает над этим, – ответила Елена. – Пока вы были в пути, мы передали ему все данные. Он анализирует спутниковые снимки, геологические отчеты, данные о покупке земли, энергопотребление… Всё, что может указать на местоположение.

Как будто в ответ, планшет, лежавший в центре стола, включился. На экране проявилось схематичное лицо цифровой Марины.

«Данные получены. Начинаю корреляционный анализ. Параллельно пытаюсь проникнуть в закрытые архивы швейцарской армии и службы гражданской обороны. Бункер такого масштаба не может быть полностью невидим. Его строительство должно было оставить след. Энергопотребление, логистика, утилизация отходов».

– И что? Есть варианты? – спросил Егор, его взгляд был прикован к экрану.

«Пока только теории. На основе анализа приоритетов „Алетейи“ – абсолютная безопасность, автономность, близость к геотермальным источникам для энергии и охлаждения серверов, – я выделила три наиболее вероятных района. Массив Готтард, регион Юнгфрау и… – на экране замелькали карты, – долину Лаутербруннен. Но это площадь в сотни квадратных километров. Нам нужен точный адрес».

– Штайнер не сказал ничего более конкретного? – обратилась Елена к Илье и Анне.

– Нет, – покачала головой Анна. – Он был уверен, что мы ничего не сможем сделать. Он просто… констатировал факт.

Илья вдруг поднял голову. Его глаза, за стеклами очков, сузились.

– Подождите. Он сказал: «С главного сервера. Того самого, что находится в бункере под Швейцарскими Альпами. Тот, что вы уже безуспешно атаковали». Мы… мы же не атаковали никакой бункер. Мы уничтожили «Сердце Лотоса» в Бурятии и «Хронометраж» в их основном ЦОДе. Но это были не альпийские объекты.

Все замолчали, переваривая его слова.

– Вы думаете, он соврал? – спросила Елена.

– Нет, – медленно сказал Илья. – Я думаю, он сказал правду, которую мы не поняли. Мы атаковали «Алетейю»… но не физически. Марина… – он сглотнул, произнося её имя, – …она проникла в их систему. В их ядро. Она жертвовала собой, чтобы уничтожить их базы данных. Что, если… что, если это «ядро» и есть тот самый «главный сервер»? Не физический объект, который можно разбомбить, а нечто большее?