Сатир и я
Обещания
Обещания.
Как же легко обещать самому себе. Ведь нет ничего проще – всё что угодно пообещать и договориться: не курить, не ругаться матом, не бить женщин, ходить на собрания, слушать жену, выполнять обещания, ну и не пить, в конце концов.
– Крайухов! Крайухов! Сидор! – женщина стояла в полумраке коридора, уперев руки в бок. Человек, лежащий на полу, не отвечал. Хотел, но не мог. Входная дверь была слегка приоткрыта, закрыться до конца ей мешала нога Сидора – нога без ботинка, но в носке. Сидор, в попытке проникнуть в квартиру бесшумно, споткнулся о порог и упал, а упав, уснул. Хотя, скорее всего, он пребывал в царстве Морфея уже давно и в горизонтальном положении просто зафиксировался в пространстве.
Свет из подъезда падал ровной полосой, освещая согнутую правую ногу, правую руку и половину умиротворённого лица. Изо рта на умиротворённом лице стекала тягучая слюна. Крайухов был мертвецки пьян. Женщина ногой пнула вытянутую вдоль тела вперёд левую руку, которая подпрыгнула и упала обратно.
– Паразит! – выругалась женщина и вернулась на кухню к пельменям, которые ловко лепила: нарезая аккуратно из тонко раскатанного теста кружок гранёным стаканом, добавляя по центру чайную ложку фарша.
Поднимавшийся домой на этаж выше семилетний мальчишка Петька поздоровался в приоткрытую дверь:
– Здрасьте, дядь Сидор! – Дядя Сидор невоспитанно промолчал.
Марина вышла из кухни, вытирая руки об фартук, небрежно перешагнула через Крайухова, немного прищемив ему живот, от чего Сидор сморщился, закинула торчащую ногу в коридор и закрыла дверь.
Жажда приводит человека в чувство из любого состояния. Сидор со стоном и неимоверными усилиями открыл правый глаз. Другой глаз абсолютно затек, как и вся левая сторона лица. Он закрыл рот, попробовал смочить его хотя бы слюной. Тщетно. В пустыне Каракумы влаги было больше, чем сейчас во рту у Крайухова. Голова невыносимо пульсировала изнутри, тело не слушалось и ломило. Весь организм Сидора затек, и, по ощущениям, казалось, умер пару дней назад.
Собрав остатки сил и воли, Крайухов встал, опираясь на встроенный в стену шкаф, его шатало. От принятия вертикального положения лавинообразно накатила густая тошнота. Пройдя по прямой, шатаясь, пару шагов, он открыл дверь в ванну и прильнул к крану с живительной влагой. Только пьющий может понять настоящий вкус воды утром. Большими глотками восполнял водный баланс Сидор, набирая полный рот и глотая до боли в груди.
Напившись, он умылся и направился на кухню. В окно пробивался серебряный лунный свет, хорошо освещая комнату с холодильником. Сидор набрал в мойке полную кружку воды и сел за стол. Посмотрел на улицу.
Дорога мирно спала под электрическим светом фонарей и убегала вдаль вдоль многоэтажек. Тротуар, укрытый густыми кронами молодых каштанов, дремал в серых лучах полной луны. Звёзды мерцали, переливаясь. В городе царила ночь.
Крайухов почесал под рубашкой живот и разом осушил половину эмалированной кружки. Тошнота волнообразно гуляла где-то внутри, тело начало трясти, каждый орган трясся самостоятельно и не в унисон с другими органами. В голове словно кисель – при малейшем движении он колыхался, вызывая тупую боль, разливающуюся по всей черепной коробке. Сидор достал из кармана штанов мятую пачку сигарет и закурил.
– Крайухов! Ты совсем стыд потерял! – вспышка яркого света и громкий голос копьём пронзили хрупкое хворое сознание Сидора. Он обеими руками закрыл глаза со стоном, от этого движения пепел с сигареты сорвался и упал на скатерть.
– Правильно! Давай ещё и скатерть мне сожжёшь! – женщина грозно возвышалась над сидящим за столом. – Ты что? Совсем допился, Сидор! Или ещё не до конца?
– Рая, не кричи так громко. Пожалуйста.
– Здарова-были, Рая! Нет, видать, с концами ум пропил, а на сдачу – совесть! – женщина села напротив, внимательно глядя на Крайухова.
Тот словно сквозь мутное стекло пытался сфокусировать взгляд на приятном лице с чёрными волосами.
– Ой-ё… – чёрные волосы – это совсем не Рая Крайухова, его жена.
– Вот ты, конечно, алкаш, Сидор.
– Маринка, это как я к тебе-то попал снова? – он продолжил курить.
– Нет, совсем совесть пропил! – Марина выхватила у него сигарету, затушила её в кружке с водой, пошла, вылила в унитаз, вернулась, помыла кружку и села на своё место.
– Прошу прощения, Марин, – Крайухов еле ворочал языком, он оставался в большей степени пьян, чем трезв, – я это… Не знаю, в общем.
– Чего не знаешь? Подъездом ошибся по пьяни? В аккурат одного не дошёл, сил, видать, не хватило. Иссякли!
– Гм…
– Ты чего нажрался так?
– Обещал.
– Нажраться?
– Да нет! Не нажираться обещал!
– Жене?
– Себе…
– А чего ж нажрался?
– Так договорился. Ну, с собой. Я очень сговорчивый. «Давай», – говорю, – «сегодня вмажем, а после – всё! Сухой закон, обещаю!» На том и порешили. Тем более повод!
– У тебя каждый день повод.
– Не скажи. Повод веский: Раечке обещал пить бросить. Позавчера, правда, но обещал. Сказал – сделал. Уф… Повздорили из-за собрания школьного, будь оно неладно. Ну чего собираться? Лоботряс в одиннадцатом классе, вот чего собираться? Райка на работу, в ночную, говорит мне: «Сходишь, узнаёшь, чего там». А чего ходить-то? Семнадцать лет уж!
– Там вроде выпускной обсуждали, что да как, и экзамены, Варька на работе сказала.
– И моей тоже сказали. Потом. Крику дома подняла. Подрались мы. Эх. Из-за такого пустяка. Тьфу, бабы.
– Ой, Сидор, Сидор – дурак ты!
– А чего она? Пьянь, пьянь! Сама она пьянь! Ещё и мамаше её досталось!
– Ты что же, и тёщу бил?
– Держи карман шире, побьёшь её. Как же! Прошлым летом после рыбалки тестя так отходила, два мужика еле отбили. Неделю в больнице лежал, сказал, упал с машины. Оба глаза синие были. По матери жены словом грубым да гибким прошёлся, это и спровоцировало агрессию со стороны любящей дочери. Швырнула в меня чашку со щами, истеричка.
Сидор покопался в кармане и снова достал пачку сигарет.
– Только попробуй! – Марина хлопнула по столу, Крайухов от громкого звука поморщился и вздрогнул.
– Фух. Ты что? Чуть богу душу не отдал!
– Дома будешь курить!
– Не буду, обещал.
– Себе?
– А кому же ещё? Я только самому себе и обещаю. Постоянно! Вот завтра опять пить брошу – навсегда! С этой дурой помирюсь и ей, конечно, пообещаю. Но ей так, не всерьёз, лишь бы отстала. Вот себе – другое дело, себе самым серьёзным образом, твёрдо и бесповоротно! Жаль только, с собой договориться легко можно. А так я кремень! Не свернуть!
До утра горел свет на кухне. Марина ушла спать, отобрав сигареты у Сидора и заставив его всё-таки снять ботинок, в котором он сидел. Где был второй, Сидор не помнил. Сам же он спал сидя за столом, сложив руки и приклонив на них взъерошенную буйную голову, которую с боков щедро тронула седина.
сентябрь 2025 г.
Храбрец
Храбрец.
Митька вышел от начальника злой и страшный, лицо багровое, но багровое больше в черноту, с темно-красным оттенком. Выскочил в коридор, бормоча себе под нос, что то ругательное скверное и направился прямиком в курилку. Душа рвалась, требуя понимания, негодуя от несправедливости.
– И на кой чёрт мне это надо? – вместо приветствия сказал Митька, с вызовом, ни к кому особо не обращаясь и одновременно громко, с выражением.
Сидящие в курилки, понимающе закивали, чем немного ободрили Митьку.
– Здорова! – поздоровался он сразу со всеми, попутно прикуривая сигарету – Вот же привязался, со своей анкетой! На кой чёрт мне оно надо?! Им надо – пусть сами и пишут. А мне это зачем? Нет, я писать ничего не собираюсь!
– Мить, так всем же сказали переписать старые анкеты, – Василий смотрел на распылявшегося, словно огонь на ветру Митьку. – Чего ты завёлся?
– Вась, да я ему говорю: «Понятия не имею чего, где и куда писать! И что писать!» – Митька словно в подтверждение своих слов, выразительно жестикулировал.
– Образец же дали. – Добавил, сидящий в углу Тихон
– Да мне всё равно, что они там дали. Мне, это не надо! Я им что писарь? Не моя работа!
Он докурил, плюнул, высморкнулся, кинул бычок мимо урны, сложилось впечатление, что намеренно мимо.
– Ему надо, пусть и заполняет! – Добавил матерное, слишком грубое слово и ушёл, проклиная начальника, завод и всех, имеющих хоть какое-нибудь отношение к злополучной анкете.
Тихон с Василием посмотрели друг на друга:
– Митяй, как всегда.– Проговорил Вася, и они тоже отправились работать, так как перекур давно уже подошёл к концу.
Заканчивалась вторая неделя, как на заводе пришло распоряжение по обновлению анкетных данных. Самые расторопные в первые дни сдали переписанные по новому анкеты, другие постепенно заканчивали заполнять и приносили директору на проверку, после получения замечаний дополняли или исправляли и снова несли на проверку.
Митька же, гнул свою линию и ничего не писал, даже не интересовался правильностью заполнения столь неугодной ему бумажки. Не имея понятия, где лежит даже образец заполнения, он не удосужился получить у секретаря пустой бланк новой анкеты.
На перекурах, во время перерыва, перед началом рабочего дня и в конце он ехидно посмеивался над коллегами, коллективно совещающихся в каких графах, что конкретно писать, а так же обсуждая правила сокращения названий давно ими законченных учебных заведений, которые спустя столько лет естественно их поменяли, да и не один раз. Митька шутил над ними, повторяя, что он и пальцем не пошевелит для заполнения анкеты, ибо оно ему до битого фонаря и на пол не упало.
В очередной рабочий день, после обеда Селиванов рассказывал в курилке, как четыре раза переписывал пятый, восьмой и одиннадцатый листы анкеты – то букву от волнения перепутал, то цифрой ошибся, потому, как Клим Веньяминович не пропустит ни одной неточности в столь важном документе. Директор лично внимательно проверял заполненные анкеты. Сверял с образцом и если хоть одна запятая или скобочка стояла в неположенном ей месте, начинал извергать в сторону нерадивого работника проклятия:
– Ну, сколько можно?! Да я сюда для того и поставлен, что бы за вами бездарями смотреть, а вы свою фамилию и то с ошибками пишете! Вместо «е» – «и»! И хоть бы хны! Как будто, так и надо! А у меня забот других нет, как ваши закорючки разбирать, да носом вас в ваши же ошибки тыкать! Бездари! Ты, Селиванов даёшь! Свою собственную фамилию не знаешь, как писать правильно, эх! Иди, переписывай!
Коля Селиванов во время воспроизведения начальником гневной триады безотрывно, смотрел в анкету, где было написано его рукой: «Селиванов Николай Игоревич".
– Там же, в фамилии, после «л» надо писать «е», бестолочь!
Николай не стал спорить с начальником – дело это гиблое и ни к чему хорошему не ведущее, так же не стал он говорить Климу Веньяминовичу, что в паспорте стоит именно буква "и":
– Махнул я рукой, мужики, пёс с ним. На следующий день пришёл, вернул анкету – всё в порядке. Проверил, утвердительно кивнул и убрал в стол. Отмучался я, слава Богу.
Ближе к концу дня, рабочих сдавших злополучную анкету прибавилось. Каждый, на последнем перекуре перед завершением рабочего дня спешил поделиться своими чаяниями в неравной борьбе с бюрократическими тонкостями.
Митька, слушая их, вставлял смешные, на его взгляд комментарии и неустанно, напоминал, как ему плевать с высокой колокольни на бестолковые хотелки вышестоящих управленцов.
В очередной такой перекур Василий Медведев выплюнул недокуренную сигарету и высказал давно накипевшее:
– Хорош, Мить! Вот хорош! Знаем твои отношения с Погодиным! Вы с ним весь цех замучили! Играетесь, а мы страдаем! Он тебя по-землячески холит и лелеет, а ежели и ругает, то так – для порядка, показать, мол, Митю я не выделяю из общего стада и ненавижу вас всех одинаково. А как Прудов Митя, натворит дел по-своему, ты меня Мить, конечно, извини, скудоумию, так весь цех – дураки и простофили. Выслушиваем от Погодина и потом еще добрую половину месяца в мыле бегаем. Что ты улыбаешься, Мить? Разве не так? То на субботник опоздаешь, то на работу придешь, как не пойми кто: грязный, рваный, мятый. Весь цех, теперь на субботники собирается на два часа раньше и два месяца, как перестали к Веньяминовичу ходить перед началом рабочего дня, свой внешний вид показывать. А ты улыбаешься! Сколько уже таких случаев было?! Стоишь тут – грудь колесом. Да Погодина выгонят на пенсию, так ты же следом убежишь за ним. Все знают, какой ты горе-работник. Так что уж замолчи и кури молча!
– Может быть… – ответил Митька, – может быть. – Докурил, бросил бычок, прицелившись, в центр урны и молча ушел.
Еще три недели после разговора в курилки, практически каждый день вызывал Клим Веньяминович во время рабочего времени Митьку к себе в кабинет, где тот шутил и что-то рассказывал дико интересное, пока Погодин собственноручно заполнял Мите анкету. И вот однажды, ближе к концу рабочего дня Митька Прудов зашел в курилку:
– Я сразу, сказал: « Ничего заполнять не буду! Вам надо и заполняйте! Не моя работа!» – он сел на лавочку и довольный собой сладко закурил.
Никто не обратил на него особого внимания, но, ввиду своего хорошего воспитания все промолчали, а Митька, Митька – храбрец! Чего уж тут говорить…
август 2025 г.