Ночь и город

Глава 1

Пшик, пшик, пшик – цирюльник сдавил резиновый флакончик с пудрой, и на подбородок Гарри Фабиана опустилось легкое белое облачко. Стул вернулся в вертикальное положение, и Фабиан с удовольствием увидел себя в зеркале, гладко выбритого, как кинозвезду, и румяного после массажа. Еще больше Фабиану понравился вид собственного затылка. Он шумно крякнул, чем выразил свое полное удовлетворение.

– Ничто так не оживляет, как массаж, сэр, – заметил цирюльник.

– Это точно, – согласился Фабиан. Затем резко, словно его внезапно осенила какая-то мысль, добавил: – А неплохо звучит для песни. Послушайка: «Ничто не оживляет лучше, чем массаж», – пропел он на мотив известной песенки Минни Мучер. Ну как? Разве я сказал «неплохо»? Да это классно! Эта строчка станет популярной. Ее будут прокручивать в водевилях, парни станут напевать ее своим подружкам. Массаж, – ухмыльнулся Фабиан, – ну, ты понимаешь меня…

– Хорошо придумано, сэр.

– Вот так и приходят к человеку идеи. К примеру, ты смотришь на тромбон и думаешь: «Музыка играет и играет», а потом твою строчку поет весь мир. Ты оказываешься в каком-нибудь месте вроде этого и говоришь… так, скажем: «Горячие полотенца. Я в беде. О, горячие полотенца. Я в беде», – пропел Фабиан на мотивчик другой известной песенки. – И вот ты знаменит.

– Жаль, что я не так умен, чтобы придумывать вещи такого рода, – вставил цирюльник.

– Талант либо есть, либо нет. Проблема в том, что в этой стране нет денег. Я всегда могу заработать немного на жизнь, но ничего похожего на настоящие деньги, которые имел в Штатах. Здесь мне приходится вкалывать, чтобы получить каких-то двадцать фунтов в неделю, а в Штатах я делал четыре сотни баксов и не перерабатывал.

– И чем вы занимались?

Фабиан посмотрел на цирюльника с некоторым подозрением:

– Как ты думаешь? Писал песни. Вот это была работа! Но здесь она не приносит денег.

– Думаете вернуться в Штаты?

– Еще не знаю.

– Жили там долго, сэр? – Десять лет.

– В Нью-Йорке?

– Да.

– У меня брат в Бруклине. А в каком районе жили вы, сэр?

– Эй, это допрос? Хватит болтать, у меня встреча.

– Бриллиантин, сэр?

– Нет, крем. Уложи мне ту прядь волной. Так, отлично, теперь немного приподними ее концом расчески.

Фабиан встал, поправил галстук и осмотрел себя с головы до пят. Не старше тридцати по возрасту, маленького роста, узкоплечий, он отличался изящным сложением. Крупная голова сидела на шее не толще кулака какого-нибудь громилы. Пышные волосы уложены в стиле Джонни Вейсмюллера. Широкие скулы и заостренный подбородок придавали лицу форму клина, что в сочетании с бледностью говорило о сильно развитом чувстве ненависти. Левый глаз, большой и водянистый, бегал из стороны в сторону и постоянно моргал, вызывая колыхание белесых ресниц; правый глаз был меньше по размеру, тверже и проницательней, а по цвету был насыщенно синим. Этим глазом Фабиан наблюдал за людьми. Если ему хотелось казаться опасным, он просто закрывал левый глаз. Веко захлопывалось, как ставня, с такой силой, что вся левая часть лица искажалась. Его нос походил на клюв воробья, что вместе с оттопыренной нижней губой и почти отсутствующей верхней придавало лицу выражение высокомерия, наглости и злобного расчета. Одевался он даже слишком хорошо. Его одежду пропитывал дух жестокости – воротничок безжалостно зажимал шею в тиски, злость чувствовалась в его манере затягивать маленький узел на галстуке, плотно облегающий покрой костюма дышал вызывающей алчностью – все в нем мстительно выражало триумф победы над неряшливостью и ветхостью.

– Почисти мне костюм, – приказал Фабиан. – Терпеть не могу пыль. Сколько, ты думаешь, он стоит? Я скажу вот что: вещи здесь чертовски дешевые. Костюм пошит на заказ, и всего за девять фунтов. В Нью-Йорке ты заплатил бы за такой же сотню баксов. Сколько я должен?

– Массаж, бритье, чистка: четыре шиллинга, сэр.

Гарри хлопнул рукой по столу и выложил две полкроны, так, что они зазвенели как все двадцать.

Когда он ушел, один из помощников цирюльника заметил:

– Почему, интересно, янки так любят массаж лица?

– Про какого янки ты говоришь? Тот, что у нас был, вовсе не американец.

– Разве? Тот, что пишет песни?

– Он такой же композитор, как мой кот.

– Чем же он занимается, по-вашему?

Указательным пальцем цирюльник начертил на слегка запотевшем стекле зеркала лишь одну букву – «С», что означало – сутенер.

– Подумать только, – удивился помощник, снимая белую куртку.

Бом! Часы пробили восемь. И немедленно, здесь и там, начали закрываться магазины. Центральная часть Вест-Энда вспыхнула и замерцала неоновым светом рекламных щитов. Гирлянды из миллионов цветных лампочек стали разбегаться во все концы района неповторимым узором венозных сосудов, заставляя сверкать неиссякаемым фейерверком все новые и новые электрические вывески, пока весь Вест-Энд не засиял морем огней. Поезда метро, идущие в центр, выскакивали из тоннелей, как ярко-алая зубная паста из тюбиков, и изрыгали из вагонов толпы театралов. Тяжело груженные автобусы с трудом прокладывали себе путь по переполненным улицам. Вестибюли кинотеатров почернели от количества зашедших людей. Театры варьете, как гигантские пылесосы, засасывали в себя длинные очереди. Вот в верхних окнах домов зажегся свет, и тяжелые шторы скрыли жизнь их обитателей от уличных зевак. Газ, воск, масло, электрические провода – все давало свет. При этом темнота апрельской ночи сгущалась. Она просачивалась между уличными фонарями, вливалась в подвалы домов, толстым слоем ложилась у входов в подъезды и под арки на боковых улицах. Хлопнула дверь последнего закрывшегося магазина. Но заведения, где можно было поесть, выпить и развлечься, оставались открытыми и сверкали ярким бульварным светом, служившим фоном для дымных облаков сигарет. На город опустилась ночь.

Фабиан не торопился и шел в самой гуще толпы. Он любил выделяться из нее и шагал уверенной походкой человека, у которого в кармане есть деньги. Он остановился у плаката с классическим рисунком обнаженной женщины и надписью: «Морские ванны Бернарда сделают ваше тело совершенным». Он чиркнул по плакату спичкой и оставил короткую черту, которая сделала рисунок неприличным с точки зрения закона, затем, ухмыляясь, продолжил свой путь. «Допустим, в этот момент меня бы увидел полицейский. Как бы он смог доказать, что это не случайность?» – думал про себя Гарри. Ему казалось, что он выиграл одно очко у стражей порядка; от этой мысли сигарета в его зубах ярко светилась; он вызывающе затягивался. Он решил, что в следующий раз, когда пойдет мимо, захватит карандаш. На углу Ратбоуна ему кивнула проститутка:

– Привет, Гарри.

Фабиан бросил стандартное:

– Как дела, Мари? – но не стал ждать ответа.

Он пересек Оксфорд-стрит с видом человека, который торопится по делам, затем помедлил немного у входа в зал игорных автоматов. На «электрическом кране» Фабиан потратил дюжину пенни и выиграл зубную щетку в целлулоидном футляре, но не стал унижаться до того, чтобы взять ее. Медленной ленивой походкой прошелся Гарри по авеню, где грохотали, щелкали и лязгали всевозможные качели и карусели, которые управлялись эксцентричными неразговорчивыми людьми, без устали набивающими их медяками. В одном из салонов Гарри пробился через толпу в конец зала и сунул пенни в отверстие автомата с пип-шоу под названием «Ночь в медовый месяц».

– Заходите в тир! Тир внизу! – горланил мальчишка-служащий.

Фабиан спустился вниз. Там, у четырех раздолбанных винчестеров, сидела сонная девушка. Фабиан бросил шиллинг:

– Семь выстрелов, красотка. Сдачу оставь себе. Хочу посмотреть, могу ли я еще попасть в цель. В Штатах я выбивал девять очков из десяти с пятидесяти ярдов из маленьких двадцатидвушек, но последнее время глаза стали подводить.

Бах!.. Бах! Выстрелы шли один за другим. Пять попаданий оказалось в центральном круге и два – во внешнем.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнула девушка.

– Паршиво, – ответил Фабиан. – Но, по правде говоря, я не держал в руках ружье уже лет шесть. Я привык к более крупному калибру, где нужно низко целиться. Черт! Мы могли показать тебе настоящий класс в Чикаго в 1927 году. Ты когда-нибудь слышала о Багзе Моране?.. Чикаго? Да, я прожил там почти всю жизнь… Нет, я завязал с этим бизнесом еще в молодости, когда у меня были здоровье и сила. Может быть, это было слабостью, плевать. Гайми Вейсс не был слабаком. Дион О’Баньон тоже не был слабаком. Луи Олтери не был слабаком – но где все они? Кто смеется последним? Они часто называли меня «Тот, кто смеется последним»… Нет, я ушел из бутлегеров в кинобизнес. Актер? Черта с два! Стал продюсером. Ни на один бизнес я и полушки не поставлю.

– Должно быть, классно работать в кино, – заметила девушка.

Фабиан пристально посмотрел на девушку своим жестким маленьким правым глазом и перевел задумчивый одобрительный взгляд с ее круглого юного лица на пухлые, рано созревшие груди. Затем он произнес:

– Я сразу подумал, как только тебя увидел, что ты неплохо получишься на снимке. Ты не так красива, как Гарбо или Дитрих, но в тебе есть сексапильность и индивидуальность. Это важнее. Взять хотя бы Маргарет Сулливан. Последнее время я больше занимаюсь музыкальной стороной кино, но у меня есть связи с большими шишками в киноиндустрии. Голдуин и я, – Фабиан скрестил два пальца на левой руке и продемонстрировал их девушке, – очень близки. Я всегда смогу свести тебя с ним. Подготовь несколько фотографий. Я загляну снова на днях. Не забудешь? Отлично. Увидимся.

Фабиан вышел на улицу.

Девушка повернулась к одному из зазывал в салон:

– Так я и поверила, что он устроит меня в кино. Думает, что я совсем дурочка. Он думает, я не знаю, кто он такой. – Она высунула язык и издала грубый горловой звук.

Заправскому лжецу кажется, что его ложь звучит как правда. Никакой религиозный фанатизм не сравнится с его ребяческой верой в доверчивость людей, которые его слушают; и поэтому получается, что он никого так не обманывает, как себя. С чувством собственного достоинства Фабиан продолжал молча идти. Дойдя до угла Черринг-Кроссроуд, он увидел, что уже почти девять часов, и пошел быстрее. На Хай-стрит, в Блумсбери, Фабиан свернул в один из многочисленных проулков, которые, как извилистые капилляры, отходят от более крупных артерий старинных городов. Какой-то человек направился ему навстречу.

– Привет, Дьюк, – поздоровался Фабиан.

– Ага! – ответил человек.

Он был низкорослым и плотным. Его лицо казалось тяжелым и потерявшим форму в давнишней грязной драке, пепельный цвет указывал на то, что оно никогда не видело света дня. Тонкие губы с фиолетовым оттенком напоминали высохшую царапину от булавки и не выражали ровным счетом ничего. Неясный свет от уличного фонаря оттенял его глазные впадины, он разговаривал с Фабианом торопливо и вполголоса, что выдавало в нем бывшего каторжника. В силу привычки Дьюк прятал сигарету в ладони, так что ее огонька не было видно, несмотря на то что из ноздрей выходил дым.

– Как жизнь, Дьюк?

– Паршиво.

– Ты на мели?

– Полностью.

– Вот, держи-ка. – Фабиан протянул ему две полукроны.

– Благодарствую, Гарри. Вовек не забуду твоей доброты.

– Ты ходил в клуб?

– Только что оттуда. Знаешь, что они сделали? Запретили меня пускать.

– Правда? – посочувствовал Фабиан. – Да, дела… Ты не видел там Фиглера?

– Нет. Скоро они пожалеют, что родились. Я разгромлю их забегаловку.

– Не делай глупостей. Не пускают, и бог с ними. Разве тебе не наплевать? Не пропадай. Возможно, через день-другой у меня будет кое-что для тебя.

– Спасибо, Гарри. Век тебя не забуду.

Фабиан зашел в дверь под вывеской «Международный политический клуб».

Место было тихим, даже респектабельным. Приглушенные тона обстановки и мягкая атмосфера как нельзя лучше подходили для заседаний комитетов всякого рода. На старой стойке возле двери стоял старинный черепаховый ларчик за восемнадцать фунтов с бумажными хризантемами и лежала стопка потрепанных давнишних номеров журнала «Корнхилл мэгэзин». Стены украшали портреты короля Эдуарда VII, королевы Виктории и короля Георга V; гравюра с изображением герефордского быка-чемпиона; наклейка с надписью «Любишь меня, люби мою собаку» и фотография маленькой девочки на плечах отца, которая говорила: «Я больше тебя». В большой зеленой раме красовались правила клуба. Над ними висело предупреждение: «Делать письменные ставки в клубе строго запрещается!»

Под ним было еще одно: «Членам клуба строго запрещено пользоваться телефоном с целью ставок!»

В конце гостиной находился бар. Там стояла стеклянная хлебница для сандвичей, полки были заполнены бутылками, а сверху на бечевках кольцами свешивалась дюжина огромных салями. Они напоминали высохшие и почерневшие трупы, с блеклыми пятнами выступившего жира, которые повесили и связали в назидание остальным. Под ними висело третье предупреждение: «Члены клуба, позволяющие себе ругательства или неприличные выражения, исключаются из клуба без предупреждения!»

Да, в этот клуб вы без всяких колебаний могли пригласить свою бабушку.

Его степенность нарушало только лицо хозяйки. В этой женщине было что-то неописуемо ужасающее. Представьте себе посмертную гипсовую маску Юлия Цезаря, покрытую слоем румян, в которую вставили пару маленьких плоских глаз, зловещих, как два пистолетных дула, с нарисованными полосками черных бровей. Картину увенчивала копна дьявольских волос цвета сажи, свисающих в кошмарном каскаде с черепа, как темный фонтан зла, накопившегося внутри и выжимаемого под давлением туго затянутого корсета. Губы она красила ярко-пунцовой помадой и сжимала их так плотно, что краска размазывалась вокруг них. Это делало ее похожей на вампиршу, только что насытившуюся и забывшую вытереть рот. Она не отличалась многословием. Поговаривали, что она русская, звали ее Анна Сибирь.

– Джинн, Анна? – спросил Фабиан.

– Спасибо.

– Сам я возьму «Хейг». Ага, вот человек, которого я ищу. Анна, еще один «Хейг» для мистера Фиглера. Привет, Фиглер!

Нужно отметить, что Международный политический клуб был местом встреч в приграничной полосе между топкой низиной малого бизнеса и болотом преступного мира. Куда относился Фиглер, трудно сказать. Его считали бизнесменом, но слово «бизнес» настолько всеобъемлющее, что не означает практически ничего. Многих коммерсантов именуют бизнесменами, пока не раскрыты их темные делишки, после чего их объявляют жуликами. Других коммерсантов, напротив, называют жуликами, пока не обнаружится, что они просто дальновидные бизнесмены. Фиглер не принадлежал к какому-то определенному классу. Говорили, что он ведет честную игру в сделках. Тем не менее он совершал сделки и в сомнительных сферах бизнеса. Фиглер относился к тем людям, которые везде бывали, знают каждого, имеют кое-какое представление о любом деле, могут дать точную рыночную стоимость любого мыслимого и немыслимого товара, никогда не проявляют злости, удивления или разочарования и неуместны в любом обществе. Таков был Фиглер. Чем он только не занимался! Он представлял собой идеальный тип коммерческого агента или посредника и жил почти исключительно на проценты, комиссионные, корнеры, доли со сделок, пятерки от покупателей, пятерки от продавцов – он вступал в мир бизнеса, не имея ничего, кроме глаз и языка, и делал деньги, не вкладывая ни пенни. Фиглер мог найти покупателя или продавца на любой товар: чистый или грязный, законный или незаконный. Он обладал твердостью прирожденного бизнесмена. Если его вышвыривали из двери, он влезал в окно. Он просто не принимал за ответ слово «нет». Никто не мог вывести его из себя: когда его называли ублюдком, он только пожимал плечами и отвечал: «Возможно». Никакие насмешки не могли пробить его броню. Он зарабатывал на жизнь благодаря именно этим качествам, а не за счет умения расхвалить товар или располагающей внешности. Глядя на него, создавалось впечатление большого количества какого-то мягкого вещества, влитого в узковатый, черный костюмчик в полоску и вытекающего из манжет и воротника. Длинное тело поддерживали маленькие кривые ножки. Дугообразный позвоночник, круглые плечи, выпирающий живот и лицо, по цвету и качеству напоминающее гренок с сыром, завершали его портрет. Чтобы воспроизвести его манеру речи, зажмите язык между зубами, перестаньте дышать, наполните рот наполовину слюной и попробуйте сказать: «Это конец разговора». Он страдал хроническим насморком и мог сморкаться с утра до ночи, при этом нос не прочищался. Голдсмитовские крестьяне удивлялись школьному учителю; вы могли сколько угодно удивляться Фиглеру – как могла маленькая голова вмещать в себя все, что он высмаркивал. Дышал он с трудом, с шумом и хрипом делал быстрый вдох, чтобы воздух успевал пройти в легкие до того, как произойдет закупорка носа. Таким образом он спасался от удушья.

– Привет, Гарри, – обратился к нему Фиглер.

– Я искал тебя.

– Что случилось?

– Хочу обсудить с тобой одно дельце. У меня есть деловое предложение, и я подумал, что ты заинтересуешься.

– Что за предложение, Гарри?

– Что ты пьешь? Допивай и возьми «Хейг».

– Спасибо, с меня хватит. Так что за идея, Гарри?

– Слушай, Фиглер: я изложу тебе суть дела в двух словах. Я подумываю заняться проведением выступлений борцов.

– Борьба? Неплохо. Ты мог бы придумать и похуже. Да, у импресарио водятся денежки.

– Вот именно. Ты что, думаешь, я имею в виду рэкет? Я все рассчитал. Там можно делать деньги.

– Ты хорошо знаешь этот бизнес?

– Я не такой остолоп, чтобы лезть туда, где ни шиша не смыслю. Почему бы мне не сделать несколько программ? Я хочу, чтобы ты вошел в дело со мной.

– Почему я?

– Во-первых, я знаю, что тебе можно доверять; во-вторых, у тебя есть мозги; и в-третьих, ты можешь вложить немного денег.

– Могу вложить? Гм… И сколько, по-твоему, понадобится?

– Две сотни фунтов.

– Ты не можешь найти две сотни?

– Слушай, Фиглер. Не так все просто. У меня был неудачный месяц. Мне нужно оплатить много счетов. Откровенно говоря, я вел себя как осел. Я сделал ставку на стадионе «Кристалл» вместе с Йошем-мясником и потерял девяносто монет. Теперь я на мели.

– То есть ты хочешь, чтобы я вложил всю сумму?

– Это верное дело, Фиглер. К тебе вернется тысяча процентов.

– Слушай, Гарри. Я не верю в эту тысячу процентов.

– Фиглер, не будь скотиной.

– Я могу быть скотиной, Гарри.

– Подожди. Я знаю бизнес от «А» до «Я». Я мог бы начать завтра. Посмотри, сколько денег делает на нем Билински. И там можно делать еще больше. Самое главное снять хороший зал и найти популярное имя, которое привлечет публику. Все остальное – ерунда. У меня есть выход на два отличных зала. Я могу снять их завтра. Я знаю все о билетах и парня, который делает рекламу для Билински, он будет работать и на меня. Борцов я всегда достану. Я знаю их всех. Все, что нам нужно, – зал и несколько матов. Мы сможем вырастить собственную команду. Мы привяжем этих ублюдков к себе долгосрочными контрактами. Всегда найдется сотня больших парней, которые будут только рады подраться.

– Допустим. Но согласится ли публика платить хорошие деньги, чтобы посмотреть, как они это делают?

– Слушай, Фиглер. Я знаю это дело, а ты – нет. Это выгодный бизнес от начала до конца. Скажи, что знает английская публика о борьбе? Они никогда не видели борьбу и не хотят ее. Слишком медленный спорт для них. Они не доросли до настоящей борьбы. Единственный настоящий борец, про которого они слышали, – это Хакеншмидт. Им не понять борьбы по правилам, для них это пустой звук. Они не станут платить, чтобы посмотреть на греко-римскую борьбу, дзюдо или кетч. Им хочется крови и грубой силы. И я скажу тебе, что такой борьбе можно научить и паршивого кочегара. Слушай. Недавно в «Римском клубе» выступал парень по имени Кропман. Я привожу тебе пример. Он классный борец европейской школы – должно быть, у него ушли годы на то, чтобы выучить все захваты. И что вышло? Публика стала свистеть и орать: «Дайте ему пару подушек, и пусть он поспит». Вот что они сказали. Они осмеяли парня, и тому пришлось уйти с ринга. Но на той же афишке числился борец под именем Блэк Стрэнглер, они с ума сходили по нему. А теперь слушай, Фиглер; я расскажу тебе о Блэке Стрэнглере. Еще три месяца назад он был простым ниггером, кочегаром на шхуне с Ямайки. Борец? Черта с два! Он знает в борьбе две вещи: хамерлок и локтевой толчок. Остальное время он плюется, кричит, кусается, раздает пинки, валяет дурака – и публика вне себя! Его обожают. Чтобы его увидеть, женщины приезжают за сотню миль. Они садятся поближе к рингу и подпрыгивают так, словно под задницами у них горячие кирпичи. Билински нашел его в забегаловке для черных и включил в программу тем же вечером. Парню пришлось взять взаймы трусы и майку и бороться босиком. А сейчас у него имя – Блэк Стрэнглер. Ты, Фиглер, ничего не знаешь о том, как делать борцов. Я и…

– Слушай, Гарри, и успокойся. Я не могу выбросить на ветер две сотни. Ты хорошо знаешь, что всегда войду в игру, если там можно что-то получить. Но я не спонсор.

– Я знаю, что нет, Фиглер. Ты – бизнесмен, и мне нужна твоя помощь.

– В сущности, я и сам подумал заняться спортивным бизнесом. Я не хочу вкладывать свои деньги, чтобы на них играли другие. Если ты найдешь одну сотню, я, возможно, дам вторую. И если я войду в дело, мы подпишем контракт, где доля каждого составит пятьдесят процентов.

– Ты даешь слово?

– Я никогда не даю слова. Я взял за правило, Гарри, не делать бизнес с теми, кому нечего терять. Найди сотню фунтов. Покажи мне эту сотню, и тогда я стану твоим компаньоном.

– По рукам!

– Ладно.

– Думаю, я достану сотню, – произнес Фабиан.

– Да, но ты должен достать ее за неделю. Если не управишься, не рассчитывай на меня.

– Фиглер, помилосердствуй!

– Неделя. Я не люблю бездельников.

– Господи, Фиглер! Неделя?

– Мне пора идти, Гарри. Увидимся на днях. Удачи. Пока, и не забудь про наш уговор.

Фиглер покинул клуб, а Гарри все сидел, покусывая верхнюю губу.

– Неделя, – пробормотал Фабиан. – О черт, одна неделя!

Глава 2

Какой-то человек подошел к столу Фабиана и сел напротив.

– Да это мистер Кларк собственной персоной! – воскликнул Фабиан.

– Добрый вечер, Фабиан, – вежливо поздоровался вновь пришедший. – Помнится, я вам кое-что должен.

– Время терпит.

– Я лучше рассчитаюсь сейчас, – заметил Кларк, вынимая из кармана бумажник и доставая пятифунтовый банкнот. Я должен пять фунтов, не так ли? Вам предпочтительнее мелкими купюрами?

– Все равно, – произнес Фабиан. – Деньги есть деньги. Парни вам подошли?

– Вполне.

– Много пришлось заплатить им?

– Столько, сколько планировал.

– За пятерку на брата эти ребята сделают все, что угодно.

– Неужели? В таком случае мне могли бы понадобиться еще несколько человек.

– Знаете, мистер Кларк, я найду их для вас, но выглядят они довольно паршиво.

– Мне не важно, есть ли у них рубашка, чтобы прикрыть наготу. Главное, чтобы они были не женаты, а об остальном я позабочусь.

– Кому достался грек? Луизе?

– Нет. Вы ее не знаете.

– Не важно, кто она, но он доставит ей хлопот. Муж есть муж. А другой парень, ирландец?

– Что с ним?

– За ним надо бы присматривать. Он может наделать глупостей.

– Например?

– Ну, не знаю. Но это видно по нему, а ведь вам не нужны глупости.

– Полагаю, – ответил мистер Кларк ледяным тоном, – что я достаточно компетентен, чтобы решать такого рода проблемы. Люди, работающие на меня, делают свою работу и получают за нее причитающуюся плату. Ни больше ни меньше. Я сообщил вашему ирландскому другу, чтобы он не вздумал дурить. У меня нет времени на… глупости. Я человек дела.

Кларк изъяснялся вежливым приглушенным голосом, но очень холодно и практически без артикуляции. Казалось, он намеренно говорил так, чтобы его не могли услышать. Сдержанность была написана и на его лице. Плотно сжатые губы под двойным запором мышц удлиненной квадратной челюсти хранили секреты так же надежно, как и банковский сейф. Между бровями и на подбородке пролегали морщины, которые делали его лицо удивительно симметричным. Казалось, что это следы оси, вокруг которой создавалась математическая конструкция его лица. Большие, черные, четко очерченные глаза смотрели на мир твердо и пристально. Он походил на бывшего студента-теолога, забросившего семинарию ради другой профессии. В его манере одеваться чувствовалось что-то церковное: он носил черный, прямого покроя пиджак, узкие брюки, воротничок шириной в два дюйма и туфли на толстой подошве. При этом в самой середине его мрачного галстука сиял крошечный, но чрезвычайно красивый бриллиант. Весь его вид выражал некую отрешенность. Как он жил? Его сообщники, знавшие подробности, молчали, а у полиции, которая тоже знала, не было доказательств. По их данным, Кларк был связан с торговлей белыми рабами и наркотиками. Ходили слухи, что он замешан и в ряде ограблений ювелирных магазинов. Его контора находилась недалеко от Грейт-Мальборо-стрит. Книжные полки были заставлены справочниками по юриспруденции. Надпись на медной табличке гласила: «Артур Майо Кларк, комиссионный агент». В его приемной собирались люди самого разного сорта – в ней бывали чернобровые, закаленные жизнью парижские проститутки, неуклюжие деревенские девушки, всегда очень опрятные, с большими картонными коробками в руках, угрюмого вида итальянцы, которые не вынимали рук из карманов; джентльмены неопределенной национальности в американских плащах, немецких шляпах, бельгийских перчатках, французских туфлях и шейных австрийских платках, на их элегантных чемоданах из воловьей кожи красовались наклейки всевозможных отелей; иногда туда захаживали пожилые джентльмены, от которых исходил асептический дух безупречной респектабельности, а иногда – мальчики из хора с напудренными, как у девушек, щеками; киприоты, отличавшиеся узким лбом и двойным подбородком, или мало походившие на людей типы, чьи лица рекламировали пятьдесят семь разновидностей человеческих пороков. С чем они приходили к Кларку и что у него было общего с ними, оставалось загадкой. Каждый вечер он покидал свой офис в семь, после чего мыши вылезали из своих нор, чтобы понюхать окурки сигарет и сигар, оставленные на полу: знакомый «Плеерз», заграничные «Житан», «Тоскани», «Македонию», «Кэмел» и «Лаки страйк». Кларк сливался с уличной толпой, совершал несколько мелких сделок в каких-то необычных местах и ехал домой спать.

– Да, разумеется, – подтвердил Гарри Фабиан, которому никак не удавалось в присутствии Кларка удержать в одном положении свой бегающий левый глаз. – Нам не нужны никакие осложнения. Я просто хотел предупредить вас насчет ирландца, и все.

– Знаю, – в натянутой улыбке Кларк показал два отличных зуба, – и я очень вам обязан.

– Что будете пить?

– Анна! Большой «Хейг» для мистера Фабиана и одно пиво для меня.

– Послушайте, мистер Кларк, – серьезно произнес Фабиан. – У меня есть предложение, которое я хотел бы с вами обсудить. Не могли бы вы одолжить мне сотню фунтов? Через восемь недель я верну вам полторы. Я…

– Просто одолжить вам сотню фунтов?

– Да, но я отдам сотню с половиной.

Кларк покачал головой.

– Не можете? – спросил Фабиан.

– Это не в моих принципах. Приведите мне завтра сорок неженатых мужчин, и послезавтра я заплачу вам двадцать пять фунтов.

– Сорок! Черт! Что я, брачное агентство? Честное слово, мистер Кларк, у меня горит деловое предложение.

– Что, Зуи не может найти для тебя денег? Фабиан пожал плечами.

– Не хотите ли еще выпить, мистер Фабиан?

– Нет.

– Даже по маленькой?

– Нет.

– Кстати, о каком предложении вы говорили?

– Борцовские бои. Это верный…

– А, совсем не по моей части, но желаю вам успеха, – учтиво кивнул Кларк, сделал маленький глоток пива и отодвинул стакан. Половина десятого. Как летит время в вашей компании! Простите меня. До свидания.

– Скряга, – пробормотал Фабиан.

Мысленно же он сказал: «Сотня фунтов. Черт, черт, черт! Сотня фунтов. Сотня фунтов. Че-ерт! Зуи должна найти мне деньги. Я сломаю ей шею, если она не достанет мне деньги».

Его нижняя губа сильно выдалась вперед. Он резко встал и пошел прочь из клуба.

Теперь Гарри Фабиан шагал как человек, у которого есть ясная цель. Он возвращался в свою квартиру на Руперт-стрит, и его острые маленькие каблучки звонко цокали по тротуару.

Фабиан умел подслушивать и подглядывать не хуже профессионального шпиона. Вблизи от дома его шагов стало не слышно, затем он, крадучись, как кот, поднялся по лестнице. Дойдя до двери, Фабиан остановился, прислушался, осторожно повернул ключ в замке, бесшумно закрыл дверь и вновь прислушался. Убедившись, что в квартире больше никого нет, он прошел в маленькую гостиную, примыкающую к спальне. Надев пальто, висящее за дверью, он собрался снова выйти, как вдруг услышал звук шагов в коридоре. Он различил стук кубинских каблуков Зуи и более тяжелую и медленную поступь незнакомого мужчины. Гарри скользнул назад, в гостиную, запер дверь и выключил свет за секунду до того, как ключ Зуи скрипнул в замке. Он ждал в темноте. Зуи, как обычно, провела посетителя в спальню. Фабиан услышал ее голос:

– Минуту, я сейчас включу свет… Входи, дорогой.

Стены в квартире были достаточно тонкими, но Фабиан, любопытный по натуре, велел просверлить три или четыре дырки в стене спальни, чтобы иметь возможность не только слышать, но и наблюдать за происходящим. Места для дырок он выбрал с таким расчетом, что темный узор на обоях скрывал их существование, и Зуи ничего не знала о них. Фабиан припал к глазку, через который хорошо просматривалась вся комната.

Спальня представляла собой маленькое помещение. Стены были оклеены обоями с китайским рисунком. Освещение давал дешевый торшер с желтым абажуром, окаймленным бахромой. На полу лежал якобы китайский ковер в желто-синих тонах. В комнате также имелся большой двуспальный диван, на котором было постелено ярко-синее с розовыми бутонами белье; гардероб; туалетный столик, заваленный щеточками, разбитыми флакончиками из-под духов и дешевыми украшениями вроде тех, которые можно выиграть на рождественской ярмарке, и распятие.

Зуи снимала шляпу у торшера.

Она была привлекательной девушкой, чья фигурка словно сошла с индийской гравюры и отличалась до неприличия чувственными пропорциями. Ее грудь сформировалась в пятнадцать лет и в мягкой эротической атмосфере быстро пере зрела, как помидоры в теплице. Сейчас, в двадцать три года, Зуи почти достигла зенита физического развития. Мужчины, которые не знали ее имени, называли ее не «девушка с черными вьющимися волосами» и не «темнокожая девушка с родинкой на подбородке», а не иначе как «девушка с большим бюстом». Фабиан из своего убежища смотрел ей прямо в глаза. «Какая женщина! – сказал он про себя. – Какая дорога могла бы открыться перед ней, если бы не ее мягкость!» Действительно, стоя лицом к Фабиану, при свете торшера Зуи казалась необычайно красивой. Но вот она повернула голову к собеседнику и показала свой безвольный профиль – и предстала вялой, рыхлой женщиной, у которой овуляция преобладает над мозгом.

Ее посетитель принадлежал к тем мужчинам, которых невозможно соотнести с понятием «секс», – робкий непримечательный джентльмен. Ему никогда не удавалось преодолеть врожденную респектабельность и в полной мере насладиться своим мужским достоинством. Зайдя в спальню, он снял шляпу. Фабиан отчетливо видел его лицо – очень бледное, костлявое, немного удлиненное за счет залысин на лбу. Волосы, остававшиеся на голове, были непонятного цвета, так же как и редкие брови и подстриженные усики. За пять – десять минут прогулки по Сити можно увидеть пять сотен подобных лиц – увидеть и забыть, но одна вещь в его лице заставила бы вас взглянуть на него еще раз смиренное выражение безутешного горя. В жалком понуром взгляде читалось безропотное страдание. Эти глубокие, темные круги под глазами, должно быть, высекли протоки слез. Капля воды может разрушить и камень, что уж говорить о лице бедного маленького человека! Фабиан через щель так охарактеризовал его взгляд: кажется, что он потерял пятерку, а нашел лишь пенни.

Гарри без особого интереса скользнул взглядом по одежде посетителя: простое серое пальто, твердая фетровая шляпа, жесткий воротничок. Ему уже приходилось видеть подобный тип мужчин в этой спальне – мужчин из предместий, пятидесятилетних, сдержанных, осторожных, до смерти напуганных. Кормильцы семей, которые зарабатывают примерно четыре сотни фунтов в год, женаты двадцать пять лет и несколько устали от своей безразличной жены. Захваченные любовной спазмой, которая по силе равна суицидальному зову, они решились на ужасный поступок и оказались в спальне у проститутки. В темноте Фабиан скорчил презрительную гримасу: он знал, что произойдет. Коротышка ляжет на постель, обнимет Зуи дрожащими руками, затем припомнит все мрачные сказки о шанкре и параличе, от этих мыслей у него пропадет вся потенция, он начнет извиняться, сошлется на усталость, оставит деньги и убежит…

Зуи включила радио. В комнату ворвалась танцевальная музыка: «Выступаю важно, словно пава, чувствую себя миллионером…» Зуи прошлась, пританцовывая, по комнате, сняла платье и появилась в черной кружевной комбинации. Фабиан одобрительно кивнул. Клиент сел на краю дивана, не снимая пальто.

– Знаешь, – проговорила Зуи, – ты мне нравишься. У тебя милое лицо. Потанцуем?

– Нет, спасибо, – ответил посетитель. – Я… пришел сюда не за этим. Я не хотел ни… ничего делать. Мне просто одиноко. Надеюсь, ты не обижаешься. Мне… мне понравился твой взгляд, и я подумал, что, возможно, ты не откажешься… составить мне компанию на полчасика – просто посидеть со мной.

– Черт тебя побери! – выругался Фабиан.

– Ах ты бедняжка, – немедленно посочувствовала ему Зуи. – Конечно, я не против. Жаль, что тебе так одиноко. Ты хочешь, чтобы я поговорила с тобой. Выключить радио?

– Если можно.

Щелк, и в комнате стало тихо.

– Ты выглядишь ужасно усталым, – начала разговор Зуи. – Что ты с собой делаешь?

– Ничего. Просто не сплю.

– Почему?

– Не знаю.

– Если не будешь беречься, получишь нервный срыв. Нужно хоть немного спать. Слушай, что я тебе скажу. Ложись и поспи полчасика, а я лягу рядом и буду разговаривать с тобой, ладно?

– Нет, спасибо, хотя с твоей стороны очень любезно предложить мне отдых. Я так признателен тебе.

Зуи не знала, что и сказать, и минуту или две длилось неловкое молчание. Затем коротышка спросил:

– Ты давно здесь?

– Два года.

– И дела идут… хорошо?

– Неплохо.

Он ткнул в фотографию Фабиана на камине:

– Кто это?

– О, это мой друг. Он пишет музыку.

В самом деле?.. Гм. Ты давно уже занимаешься этим?

– С девятнадцати лет: примерно четыре года.

– Тебе нравится делать это?

– Не знаю. Все не так плохо. Знаешь, в последнее время я часто видела тебя в нашем районе и думала, кто ты. Моя подруга сказала, что ты полицейский, но я знала, что нет. Но мне казалось странным, что такой мужчина, как ты, всю ночь болтается по вульгарным забегаловкам. Скажи, что случилось? Ты несчастлив дома или что?

– Не совсем. Просто одинок. Это странная история.

– Ну, так расскажи мне.

– Хотелось бы, но…

– Ладно, если это секрет, ничего не говори. Просто ложись и отдыхай. Господи! Судя по твоему виду, тебе явно нужен отдых.

– Знаешь, ты очень милая. Мне кажется, я могу открыть тебе все.

– Разумеется, можешь. Я не проболтаюсь.

– Понимаешь, я женатый человек.

– Но твоя жена не понимает тебя.

– Нет, здесь другое. Я женат уже двадцать лет, наш брак был вполне счастливым. Но недавно моя жена заболела.

– Чем?

– Раком.

– Я и злейшему врагу не пожелаю заболеть раком, – произнесла Зуи.

– Знаешь, я бактериолог.

– Ну?

– Я работал в компании по производству дрожжей, по ночам, – следил за ферментацией и тому подобным.

– Наверное, это интересно.

– Да. Вскоре после того, как жена заболела, моя и родственная ей фирма слились в одну, и я потерял работу. В моем возрасте и с моей профессией не так-то легко найти другую.

«Господи Иисусе! Этот крысеныш хочет сказать, что у него нет денег», – обозлился Фабиан.

– И что ты предпринял? – поинтересовалась Зуи.

– Моя жена лежит в больнице. Ей недолго осталось жить. Она всегда слишком беспокоилась обо всем – малейшая неудача могла расстроить ее на несколько недель. Я не хотел отравлять ей последние месяцы жизни известием о том, что стал безработным, поэтому притворился, что каждую ночь хожу на работу, а утром возвращаюсь с нее. Потом ко мне приехала ее сестра, чтобы помочь вести хозяйство, и пришлось продолжать лгать.

– Разве ты не мог открыться сестре?

– Она не стала бы молчать. И вот каждую ночь я ухожу, каждое утро возвращаюсь домой, а каждую неделю приношу конверт с зарплатой. Я живу на свои сбережения.

– Тебе не дали пенсию?

– Нет, но в качестве компенсации выплатили годовое жалованье. Кроме того, у меня немного отложено. Мы жили скромно. В достатке, но не позволяли себе ничего расточительного. Кино – раз или два в неделю. А раз или два в год – на годовщину свадьбы, к примеру, – мы надевали вечерние костюмы и шли в театр или ужинали в ресторане с бутылочкой вина. Никакой роскоши. Мы отлично ладили. Знаешь, когда жену называют «твоей лучшей половиной», в этом что-то есть. Два человека, живущие вместе долгие годы, постепенно сливаются в одно целое. А если их разлучить…

– Ах, бедняга! – Глаза Зуи увлажнились.

Две больших слезы капнули ей на голое бедро.

– Проблема в том, что мне приходится как-то убивать время. Я не могу никому довериться.

– У тебя нет друзей?

– Никого, с кем я мог бы поговорить. Я всегда был сам по себе. Я вынужден сидеть в барах с незнакомыми людьми, со всеми теми, кто живет по ночам. Я не могу пойти туда, где меня увидят соседи.

– Почему ты не снимешь где-нибудь комнату?

– Я не выношу одиночества. Моя жизнь разбилась на кусочки. Я не могу спать и есть, просто брожу по городу.

– Ты не можешь сказать, что тебя перевели на дневную работу?

– Это ничего не изменит. Я не могу спать ночью. Днем я показываюсь в своем районе, и все неплохо. Но ты не представляешь, как ужасно остаться одному ночью. Нет-нет. Пусть она спокойно отойдет в мир иной, плевать, что будет потом. Бедная женщина, вполне хватит с нее рака.

– Сестра твоей жены просто сучка.

– Да, она злая женщина. Как любезно с твоей стороны слушать меня. Я так благодарен тебе.

– Ты очень милый, – произнесла Зуи. – Не бойся меня. Почему бы тебе не полежать немного? Отдохни четверть часа, тебе пойдет это на пользу: ты ужасно выглядишь.

– Нет, я не могу отдыхать.

– Может быть, выйти и купить тебе выпивку?

– Спасибо, не нужно. Последнее время я слишком много пью. – Коротышка похлопал Зуи по ноге, затем, осознав, что делает, резко убрал руку.

За стеной рот у Фабиана растянулся в широкой ухмылке.

– Как хорошо, что я все рассказал тебе, – произнес коротышка. – У меня просто тяжесть с души свалилась. Конечно, это не признание в преступлении или что-то в этом роде, но для меня оно многое значит. Я не осмеливался открыться никому из знакомых. Может быть, это странно, но я не мог. Спасибо. Я так признателен. Не буду больше отнимать у тебя время и пойду сейчас…

«Господи! Кажется, у меня есть выход!» – подумал Фабиан. Он сжал кулаки и уставился на Зуи через глазок. Ему хотелось закричать: «Возьми у него адрес, ничтожество!» Он дрожал от возбуждения.

– Куда ты пойдешь? – поинтересовалась Зуи.

– Не знаю. Думаю, выпью где-нибудь чашечку кофе. – Коротышка засунул два пальца в нагрудный карман и вынул три банкнота по фунту. – Спасибо еще раз. Пожалуйста, возьми это. Я отнял у тебя много времени.

– Нет, не надо, – отказалась Зуи. Она вернула ему деньги и, поддавшись внезапному порыву, поцеловала его в лоб.

В темноте Фабиан заскрежетал зубами.

Коротышка настаивал:

– Это подарок. Не плата подарок. Купи себе шляпку или что-нибудь еще. Ты милая девушка. Если можно, я приду опять как-нибудь, поговорить с тобой. Благослови тебя Господь. Спокойной ночи!

«Черт!!! – Фабиан стукнул себя по голове. – Какой я дурак, что не вышел на пять минут раньше и не подкараулил его на улице!»

– Подожди минутку, – остановила посетителя Зуи. – Дай я поправлю твой галстук. И у тебя вся спина в пуху. Сейчас я почищу тебя.

Фабиан не стал больше слушать. Он отодвинул запор, выскользнул из гостиной и открыл входную дверь – все без единого звука. Затем так же бесшумно закрыл ее и устремился вниз.

– Благодарю тебя, Господи, за этот дар! – проговорил Фабиан, которому были не чужды религиозные принципы.

Шел дождь. Он стоял у входа, словно укрываясь от непогоды.

Дождь припустил сильнее. В падающей стене воды дрожал желтоватый свет уличного фонаря. Казалось, что свирепый восточный ветер заставляет дождь смыть всех паразитов, которыми кишел этот мрачный и вечный город.

Коротышка спустился и пошел прочь.

Фабиан поднял воротник пальто и последовал за ним.

Глава 3

В любое другое время суток Фабиан мог бы, как тень, идти по пятам своей жертвы, но в этот час театры закрывались и каждое фойе выдавливало из себя плотные толпы людей, в мгновение заполнивших тротуары. Улицы перекрыли прохожие, которые стремглав неслись на пригородные автобусы, вливались в открытые входы метро и скатывались, как пороги водопада, вниз к отправляющимся поездам. Город опустошал себя. На Риджент-стрит и Шафтсбери-авеню потоки транспорта густели и замедляли свое движение. В красных и желтых отблесках светофоров, в реве сотен тысяч моторов мужчины и женщины перебегали проспекты по безопасным буйкам переходов. В воздухе царила атмосфера паники, словно наступил Содом. На Руперт-стрит ряды дрожащих автомобилей, тесно прижатых друг к другу капотами и бамперами, ждали сигнала двинуться вперед. В багровом свете неоновых вывесок «крайслер» тыкался мордой в «остин», а «моррис» нюхал зад «форда» – влажная весенняя ночь словно принесла с собой кошмарное начало сезона спаривания машин и вызвала безумное видение совокупления тяжело дышащих железных хищников в пылающих каменных джунглях.

Фабиан шел за своей добычей не отрываясь до Шафтсбери-авеню. Но как только он приготовился перейти вслед за коротышкой дорогу, зажегся зеленый свет, и под отчаянные гудки клаксонов и агонизирующий визг тормозов и сцеплений поток машин, как монолитная глыба льда, плавно двинулся к Пикадилли. Фабиан стоял, закусив верхнюю губу и выпятив нижнюю челюсть, отчего под колпаком светофорного столба его профиль казался осколком разбитого оконного стекла. Он увидел, как коротышка перешел на другую сторону, затем его неброское серое пальто мелькнуло на краю толпы и исчезло из вида.

Город проглотил маленького человечка, словно гиппопотам муху. Обычный человек бросил бы все попытки найти его в запутанных переулках квартала, где он так внезапно исчез, но Гарри Фабиан, родившийся в бараке, выросший в трущобах, хорошо разбиравшийся во всех запутанных лабиринтах ночного мира, знакомый с каждой крысиной норой на Вест-Энд и Вест-Сентрал, не собирался бросать погоню. В отличие от обычного человека, знание всех привычек города помогло ему развить интуицию. Мы уже упоминали, что он умел различать шаги. Точно так же он читал по лицам, понимал выражение глаз, мог высчитать, сколько денег вы обычно тратите, или определить по вашему виду, в каком ресторане или кафе вы обычно бываете. Он смотрел на Лондон как на ад с центром на Пикадилли-Серкус, от которой расходились его страшные круги. Форма человеческого лица, как клавиша фортепьяно, затрагивала ряд струн в его сознании и приводила в действие сложный механизм возникающих в памяти сравнений, которые затем перетасовывались и комбинировались с тысячами наблюдений, благодаря чему Фабиан давал точную и незамедлительную оценку всех качеств, скрывавшихся под маской лица, и угадывал, к какому кругу принадлежит человек. То же самое происходит с нами, когда мы видим похоть в глазах женщины или сладострастие в глазах мужчины. Фабиан ставил точный диагноз: «Эта девушка работает в цветочном магазине» или «Этот человек – трус», хотя, как и опытный врач, моментально определяющий патологию, не мог объяснить, как он пришел к подобному заключению.

Но сейчас его сознание хранило молчание. Респектабельный выходец из среднего класса, чтобы убить время на Пикадилли, возможно, отправился бы в «Корнер-Хаус». Но если он не хочет встретить никого из знакомых, кто может сказать, куда он двинется?

Интуиция Фабиана подвела его. Он был вынужден положиться на здравый смысл. В голове царила географическая неразбериха из названий клубов и кафе, и Гарри начал рассуждать…

Он пошел выпить кофе. Боится встретить кого-нибудь, кто знает его. Следовательно, захочет держаться подальше от людных мест. С другой стороны, в маленьких кафе ему будет казаться, что все смотрят на него. Нет, у него не хватит духа зайти в «Питер Грек» или «Калабрию». Он постесняется толпы девушек в «Везувии» или «Примавере». В какой-нибудь подвал он просто побоится спуститься. Он редко бывает здесь и не может быть членом какого-то клуба. К Воулпу он не пойдет. Там слишком много зрителей. Он не пойдет и в первое попавшееся место, скорее свернет на боковую улицу, если она не слишком темная. Он заглянет в «Доменико», но не осмелится зайти туда – такой никогда не решится на что-то с первого раза. Он не выберет «Континенталь»: там сидят крутые парни. «Глориос Кипрус»? Вряд ли. Он начнет там нервничать – тогда он перейдет дорогу и пойдет в «Ист-энд-Вест».

«Точно! Он должен пойти в «Ист-энд-Вест», – подтвердило сознание Фабиана. Догадка возникла ниоткуда, как озарение, посланное свыше. И все же Фабиан поставил бы на нее последний пенни. Он проворно двинулся вперед, абсолютно уверенный в своей правоте, пересек Шафтсбери-авеню и, насвистывая песенку, заспешил в «Ист-энд-Вест».

Фабиан открыл дверь кафе, всунул туда треугольное лицо и огляделся. Все столики были заняты. После свежего от дождя ночного воздуха в нос ему мокрым одеялом ударила духота, смешанная с паром и ароматом тосканских сигар. Грудь Фабиана расперло: он почуял родной воздух. Он зашел и стал прохаживаться от стола к столу, внимательно изучая посетителей своим острым правым глазом. В глубине над шахматной доской склонились два огромных седых грека, старых и невозмутимых, как Стоунхендж, вокруг них в чрезвычайном волнении толпилась дюжина зевак. В углу у игрового автомата толстый низкорослый французишка с триумфом размахивал только что выигранным портсигаром за два пенни и приглашал всех и каждого выпить с ним чашечку кофе. Подле него сидел полностью отрешенный от мира старик с распухшим носом и ковырялся в левом ухе ершиком для чистки трубки. Двое или трое молодых людей с тяжелыми взглядами и желтоватыми лицами за грудой пробок от шампанского вели бесконечный непонятный спор. За этим же столиком хорошо одетый смуглый неаполитанец печально всматривался в кольца, оставленные на смятой программке собачьих бегов перевернутой кофейной чашкой.

Но Фабиан не увидел никого, хотя бы отдаленно напоминающего нужного ему человека. Он вышел, с досадой покусывая губы, и остановился перекинуться парой фраз с уличным продавцом фруктов.

– Привет, Берт, – поздоровался Фабиан.

Его поприветствовал низкорослый крепыш со светлыми волосами, узким подбородком и таким же проницательным, как у Фабиана, взглядом. Он носил тот же отпечаток обитателя трущоб, но не так хорошо одевался. На голове у него была кепка со сломанным козырьком, а вместо воротничка и галстука – замызганный белый шарф. Пальто казалось почерневшим от въевшейся грязи. Неопределенного цвета брюки намокли от дождя, из-под обтрепанных и набухших от воды обшлагов торчали разбитые лакированные башмаки. От него веяло полной нищетой, но он носил свою ветхую одежду с тем удивительным дерзким щегольством, которое выдавало в нем коренного лондонца, уличного продавца, крепкого, как орешек, твердого, как городские камни, жилистого, неугомонного, постоянно настороженного, лишенного уголовного инстинкта, но привыкшего смотреть на полицейского как на кровного врага. Кокни – особый тип лондонцев – шутит, обижается, громко хохочет, ловко работает руками, говорит на собственном жаргоне и придерживается старых и своеобразных традиций. Его лицо оставалось бесстрастным, когда он чуть приоткрыл рот, чтобы хриплым голосом ответить:

– Вижу Гарри.

– Слушай, Берт. Тебе не попадался здесь недавно коротышка в сером пальто и котелке? Жалкого вида, смахивает на школьного учителя. Короткие подстриженные усики. Видел его?

– Бог с тобой, Гарри. В Лондоне полным-полно таких. Если я и видел его, то просто не заметил. Ну, как жизнь?

– Так себе. Как торговля?

– Паршиво, Гарри. Меня, старого стреляного воробья, в прошлую пятницу зацапали на Оксфорд-стрит. Видит бог, я только что получил новую партию проклятых помидоров и хотел подзаработать малость деньжат на другой товар. У меня жена, прости господи, дома, поэтому старый Берт решил рискнуть и встал на минутку на Тоттенхэм-Корт-роуд. И тут, откуда ни возьмись, появляется чертов легавый и хватает меня. Что за жизнь! Копы! Вот за что мы им платим, чтобы они отнимали последний хлеб у наших детей. Сорок монет или месяц тюрьмы. Теперь я без гроша.

– Если тебя устроит полсоверена… – начал Фабиан.

– Брось, выкарабкаюсь.

– Не будь дураком.

– Спасибо, не надо.

Фабиан прикрыл левый глаз.

– Что с тобой? Или мои деньги тебе не подходят? Тебе ведь пришлось занять пару соверенов у миссис Ли, чтоб заплатить штраф? Чем тебе не нравятся мои деньги? Держи!

Продавец фруктов оттолкнул его руку:

– Я не хочу их брать, Гарри. Честно, не хочу.

– Что, крутой стал?

– Я не крутой. Как поживает Зуи?

– Какое твое собачье дело? – сквозь зубы ответил Фабиан. – Ты возьмешь деньги или нет?

– Нет.

– Почему?

– Ладно, Гарри, если хочешь, я скажу: мне не нужны такие деньги.

– Какие деньги?

– От женщины.

– Хочешь схлопотать по роже?

– Один ты не справишься со мной, Гарри.

Двое мужчин измерили друг друга злобными взглядами. Их лица почти соприкасались: торговец фруктами облизал губы, Фабиан выпятил челюсть. Так они стояли несколько секунд, потом Фабиан почувствовал, что не может больше выдержать твердый ледяной взгляд соперника, опустил глаза и пробормотал:

– Я соберу людей и вышвырну тебя из Вест-Энда.

Не сможешь.

– Ладно, – согласился Фабиан. – Но ты все равно дурак. Ты просто смешон. Я предлагаю тебе полсоверена, а ты отказываешься. И почему? Тебе не нравится, откуда деньги. Болван! Сколько шиллингов ты собираешь с проституток за ночь в Сохо?

– Я даю им кое-что взамен, я не живу на их деньги.

– Однажды ты попадешь в больницу за эти слова.

– Иди к черту! Вали отсюда! разозлился Берт. – Я тебя знаю еще с тех пор, как ты был ребенком. И твоя болтовня меня не испугает. Ты не справишься со мной в одиночку, но у тебя кишка тонка, чтобы собрать людей и разделаться со мной, потому что ты знаешь, что я сделаю, когда опять увижу тебя. Отправь меня в больницу, как только я выйду, я найду тебя, одного, и…

– Ха! Вот что я получу за то, что предложил тебе немного деньжат, когда ты на мели.

– Гарри, мы все частенько выкидываем фокусы в жизни, но пусть меня парализует, если я когда-нибудь буду сутенером. Пока.

Берт взялся за свою тележку и покатил ее по улице, выкрикивая пронзительным голосом, вонзающимся в уши, как шило:

– Чудесные фрукты! Спелые фрукты!

Внезапно дождь прекратился, будто кто-то закрыл кран. Фабиан, взбешенный и озадаченный, стоял на месте. Он заглянул в кафе «Калабрия» – коротышки там не было. Затем он перешел улицу – в «Везувии» сидел один таксист и двое или трое скучающих женщин.

«И куда, черт побери, он мог деться?» – спрашивал себя Фабиан.

На небе сгущались тяжелые серые облака. Дождь, уже испаряющийся, наполнил воздух чуть тепловатым паром. У Фабиана было растерянное лицо человека, потерявшегося в лабиринте. Внезапно он осознал всю сложность своего предприятия. Он решил следовать логике и ничего не нашел. Теперь он был готов свернуть в первый попавшийся проулок. В подобных обстоятельствах человек становится непредсказуемым. Фабиан вернулся назад и пошел вниз по Черринг-Кросс-роуд.

Как по волшебству, толпы растаяли. В преддверии утренних часов улица казалась угрюмой и безжизненной. Машин стало меньше. Даже итальянские рестораны начали закрываться. Только в аптеке и снэк-баре еще горели огни, но и они уже мерцали, показывая свое изнеможение. Фабиан свернул к Денмарк-стрит. Он решил обойти все кафе на окраине Сохо. В кафе «Папандопулос» не было никого, кроме хозяина, причесывающего свою роскошную шевелюру, и двух смуглых киприотов, торговцев орешками, играющих в домино. Из старинного граммофона раздавались звуки какой-то забытой мелодии, сошедшей с гор Смирны, бесконечный мотив исполнялся на флейте, высокие ноты сочетались с четырьмя в миноре, и казалось, что музыка клубилась вместе с сигаретным дымом, чей тонкий узор отрезал кафе и людей в нем от остального города.

– Не видел здесь коротышку в котелке? – спросил Фабиан.

Хозяин покачал головой.

Фабиан прошел до конца улицы и свернул на Хай-стрит, Блумсбери. Дождь прогнал с улиц людей. Казалось, что город умирает. Пробираясь сквозь облака, луна послала вниз на мокрые перила церкви Святого Джайлза бледный водянистый луч. Из ночного клуба в близлежащем подвальчике раздавались приглушенный барабанный бой и пронзительные вопли трубы. У дома под номером 19А Фабиан остановился.

Витрины в бывшем магазинчике были закрашены в черный цвет, и только узкая полоска света, пробивавшаяся из-под двери, указывала на то, что внутри есть жизнь. Это мрачное место целиком принадлежало неграм: здесь можно было увидеть плосколицых американцев с акцентом, густым и тягучим, как сироп; выходцев из Гвианы с продолговатыми лицами и желтыми глазами; йоруба с головой в форме репы; ашанти цвета старой шляпной ленты, на чьих лицах оставались отметки их племен; тараторящих полукровок с Тринидада, говорливых шоколадных кубинцев и ухмыляющихся ямайцев желтоватых, бесформенных мужчин, чьи вены были водостоком бойни и через которые протекла кровь дюжин убитых ими людей.

– Не видели коротышку в котелке? – спросил Фабиан.

Два или три негра покачали головами.

– Черт, я… – начал Фабиан. Он остановился, уставился на кого-то сквозь дым и бросился к угловому столику. Стрэнглер! закричал он. – Сукин ты сын!

Человек, которого Фабиан назвал Стрэнглер, был гигантом. Представьте себе Геркулеса цвета эбенового дерева, одетого в коричнево-шоколадный костюм в широкую желтую полоску, небесно-голубую рубашку и малиновый галстук в зеленую крапинку. Но сильнее всего бросалась в глаза его необычная голова. Казалось, что для ее создания взяли голову неандертальца, отполировали ее лаком, а затем разбили все черты лица молотком. Уши больше не напоминали уши – по ним столько раз молотили, что они истерлись и стали бесформенными, нос, который двенадцать раз ломали и никогда не чинили, был настолько расплющен, что почти сливался с остальными частями лица. Рядом с носом на лице выделялась пара огромных бледно-розовых губ, толстых, как говяжьи сосиски, посасывавших размокшие остатки потухшей сигары.

– Да это же сам Стрэнглер! – воскликнул Фабиан. – Черт! Как я рад снова видеть тебя. Как жизнь?

– Идет.

– Дрался сегодня вечером?

– Да.

– Какой результат?

– Я победил.

– С кем ты дрался?

– С Питом Финном.

– Тяжелая работа?

– Да. Один раз он сумел взять меня в «ножницы», но мне удалось вырваться. Этот парень – кремень. Я сделал ему захват, он не сдается. Говорю ему: «Сдавайся, Пит, а то сломаю тебе руку». Он не сдается, я ломаю ему руку. Он – мне: «Ты получишь за это». Уже рефери говорит: «Сдавайся, Пит». Но Пит – псих, он не хочет сдаваться и бьет меня тазом. Я опять говорю: «Сдавайся, Пит». Он борется одной рукой, потому что он – псих. Я делаю ему локтевой захват на той же руке, где сломано запястье, и говорю: «Сдавайся, не то сломаю руку». Он не сдается. Я надавливаю сильнее и слышу треск сустава. Да, Пит – кремень. Ему было так больно, что у него кровь пошла из носа, хотя я до него не дотронулся, но он не сказал ни слова. Я говорю: «Сдавайся, Пит, ради Христа, или мне придется ломать твою руку». Он отвечает: «Ломай, черномазый ублюдок». Я ломаю, и он отключается. Ох, и ненавидел он меня, этот парень. Он хотел, чтобы я вышел из игры первым, но я победил.

– Какое место ты сейчас занимаешь в афише?

– В середине.

– А кто наверху?

– Легз Махогани.

– Да ты этого слабака свалишь в два счета.

– В две секунды.

– Слушай, Стрэнглер, – обратился к борцу Фабиан. – Билински – жулик. Зачем тебе выступать за него? Знаешь, что я недавно слышал? Я слышал, как он назвал тебя Нигером. Ты болван, что связался с ним.

– У меня контракт.

– У тебя контракт. Слушай, Стрэнглер: скажи, что случится, если ты порвешь контракт? Билински станет тратить кучу денег, чтобы возбудить против тебя дело? Сколько он платит тебе? Три фунта за выход? Два фунта? Ха! Слушай, Стрэнглер, и запомни! Через неделю или две я собираю борцов и организую бои. Переходи ко мне. Я буду платить тебе больше. Я буду платить пять фунтов за бой и прослежу, чтобы у тебя было пять выходов в неделю. Твое имя возглавит афишу. Я сделаю из тебя звезду. Тебя будут узнавать на улицах. Я позабочусь, чтобы мои борцы получали по заслугам. Переходишь?

– Но у меня контракт с Билински.

– Слушай, Стрэнглер, я позабочусь об этом. Билински делает из тебя болвана. Он заставил тебя подписать клочок бумаги и теперь пугает тебя. Я знаю закон. Он на твоей стороне. Ты выступаешь за Билински и что имеешь взамен? Рваное ухо и пустое брюхо. Денег не хватает даже на йод. Сегодня ты дрался. Ты сделал калеку из Пита Финна. Ладно. Скажем, однажды тебе не повезет, и кто-нибудь из этих парней искалечит тебя. Скажем, ты будешь драться с Редом Хаммерфестом, и он сломает тебе ступню, как он сделал это Мэду Магиру. У тебя хватит денег продержаться то время, пока ты будешь лечиться? Нет. Сейчас я и Джон Фиглер собираемся вести спортивный бизнес, как в Америке. Англичане будут получать столько же, сколько лондос, не два паршивых фунта за выход. Я позабочусь о своих борцах. Переходи ко мне. Я буду устраивать вам бои и позабочусь обо всем. Я куплю тебе новый красный шелковый халат, твое имя напишут на нем золотыми буквами, а впереди будет вышита пантера. Представляешь? Блэк Стрэнглер. Женщины будут с ума сходить. Ну, что скажешь?

– Согласен, – ответил Стрэнглер, улыбаясь от уха до уха.

– По рукам, и не забудь. Увидимся. До встречи.

«Болван!» – подумал Фабиан, выйдя на улицу.

Старуха, одетая в ветхие останки трех пальто, с фантастической соломенной шляпой на голове тихо проползла мимо него, катя перед собой разбитую игрушечную коляску, в которой были собраны находки с дюжины помоек. От нее исходил отвратительный запах гниения. От ее вида Фабиан зачесался. Он расстегнул пальто, в котором он выглядел крупнее, выплюнул сигарету и направился к Нью-Комптон-стрит, заглядывая в каждое кафе по дороге и всматриваясь в лица прохожих. Если бы Гарри Фабиан отдал столько энергии, сил, упорства чему-то законному – скажем, продаже висмута и соды за два шиллинга при их стоимости в один пенни, то он легко стал бы респектабельным коммерсантом.

Но дела обстояли так, что он скорее походил на зловещего персонажа в мрачной нравоучительной пьесе: создание трущоб, которое вынюхивает чей-то след и преследует кого-то по заросшим и сырым ночным тропам.

Глава 4

Но как, при всем при этом, мог Фабиан отыскать коротышку? Ему не помогли ни расчеты, ни интуиция: оставалось надеяться на чистую удачу – как в том случае, когда вы находите на улице пятифунтовый банкнот. Следует заметить, что Фабиан, как истинный выходец из трущоб, шел по жизни, постоянно смотря под ноги, в грязь, в ожидании именно такого везения. Он вернулся назад. Кофейня Штейнке закрывалась, кафе Сайриона уже закрылось. На Нью-Комптон-стрит не было ни души – ни полицейского, ни кошки, пусто. Тогда Фабиан снова вернулся на Черринг-Кросс-роуд. Эта сумрачная улица с ее высокими тощими фонарями и черными тротуарами, на которых поблескивали дождевые лужи, вызывала чувство одиночества и безысходного отчаяния; тем не менее она вновь и вновь возникала в блужданиях Фабиана, как печальная тема в мрачном и монотонном ноктюрне. Фабиан начинал ощущать апатию, свойственную ранним часам, когда ничто не кажется осуществимым.

«Может быть, лучше оставить все надежды и пойти спать?» – подумал он и ускорил шаг, но на углу Манетт-стрит из круглосуточного бара навстречу ему вышел какой-то человек и позвал его:

– Эй, Гарри!

– Привет, Мак, – отозвался Фабиан. – Что случилось?

– Тебя искала Зуи.

– Да? Когда?

– Полчаса назад.

– Она пошла домой?

– Думаю, что да. Заходи, выпей чашечку кофе.

– Нет времени, Мак. Как дела?

– Вполне нормально. У тебя все в порядке?

– Более или менее.

– У Зуи сегодня был хороший день…

– Да? Что ты об этом знаешь? – спросил Фабиан, прикрывая свой левый глаз.

– Спокойно, не горячись. Малышка Феба видела, как она подцепила богатого клиента рядом с Плаза – какого-то испанца, а они всегда дают не меньше пяти соверенов. А потом я видел, как она подцепила еще одного. Разве это…

– Как он выглядел? Низкорослый придурок средних лет в сером пальто?

– Точно.

– Ты не видел его потом где-нибудь в округе?

– Странно, что ты спрашиваешь, я только что хотел сказать, что видел его в «Хонкатонке» за бутылочкой пива.

– Когда это было?

– Да только что.

– Правда? Спокойной ночи, Мак, – попрощался Фабиан, убегая. Он остановил такси и рявкнул: – «Хонкатонк», Риджент-Плейс! Живей!

Заведение под названием «Хонкатонк» находилось на последнем этаже высокого офисного здания. Фабиан зашел в лифт и спросил мальчишку-лифтера:

– Слушай, ты не видел здесь низенького муж чину в котелке и сером пальто?

– Я не знаю, сэр. Я здесь только четверть часа, подменяю другого, пока он сходит и купит что-нибудь поесть.

– Все, что делает чертов рабочий класс, – это ест, ест и ест. Шумно наверху?

– Нет, сэр. Очень тихо.

Лифт остановился. Фабиан позвонил в дверь «Хонкатонка». Решетка открылась, за ней показалось прямоугольное лицо – два опухших глаза, под которыми, как сморщенная свинцовая фольга, висели мешки, и нос без переносицы. Раздался голос:

– О’кей, Гарри.

Дверь открылась, и Фабиан вошел внутрь.

Под покатым потолком, покрашенным в темно-синий цвет, с наклеенными звездами из серебряной бумаги царила атмосфера пьяного разгула. Дюжина посетителей в вечерних нарядах сидела за столами и вливала в себя алкоголь, чтобы перейти из последней стадии опьянения в тошнотворное состояние полутрезвости. Их обслуживал официант с лицом больного борца первого полусреднего веса. На паркетном полу несколько пар небрежно танцевали квикстеп, а пианино, саксофон и ударные играли возможно, в сотый раз – рэгтайм «Тигра»:

– Господи, когда же я услышу эту мелодию в последний раз? – пробормотал хозяин.

– Что такое? Нервы? – поинтересовался Фабиан.

– У меня? Я человек без нервов. Просто я сыт этой музыкой по горло. «Держите тигра, держите тигра, держите тигра, держите тигра» полная чушь.

– Как бизнес?

– Не жалуюсь.

– Слушай, я кое-кого ищу. Вроде бы его видели здесь: низкорослый парень в сером пальто и котелке.

– Не думаю, что он был здесь. Сегодня заходил Джо Фиглер.

Зачем?

– Ну, ты знаешь Фиглера. Хотел продать мне стулья. Говорит: «Посмотри на свои стулья. Как они износились, посмотри, чем они обтянуты. Какой у них потрепанный вид». А я ему отвечаю: «Эти стулья, Фиглер, покрыты лучшим материалом в мире». Он мне: «Каким материалом? О чем ты говоришь?» А я ему: «О задницах». Ха-ха-ха. Неплохо, правда?

– Чертовски умно. Значит, Мак обманул меня. Ты не видел этого парня?

Подожди минутку. Ты говоришь, низкого роста в сером пальто, выглядит наподобие учителя?

– Да.

– У него еще на галстуке крошечная булавка с рубином и бриллиантом, за пятнадцать или семнадцать и шесть бобов.

– Точно. Черт! Куда он пошел?

– А бог его знает.

– О черт! – воскликнул Фабиан и повернулся к двери.

– Гарри, зачем он тебе?

– Зачем? Он мне должен сто фунтов! Пока.

Кусая от ярости губы, Фабиан поспешил на улицу. Около кафе «Роял» все еще прогуливались две или три женщины. Фабиан заговорил с одной из них:

– Привет, Бланш… Слушай, ты не видела здесь только что джентльмена низкого роста в сером пальто и котелке?

– Никого в этом роде. Как дела?

– Ничего. А у тебя?

– Нормально.

– Пока, Бланш.

Фабиан повернул в направлении Оксфорд-Серкус и шел так быстро, как мог. Его мозг оцепенел от ярости и разочарования. Он с жадностью затянулся сигаретой. Во влажном воздухе дым сначала лениво зависал, затем медленно исчезал. Один из клубов дыма привлек внимание Фабиана, проник в его сознание через слой усталости и скуки и заставил его яростно крутить головой. Фабиана охватил ужас. Он увидел, что находится на Олд-Берлингтон-стрит. Эта часть города вызывала в Фабиане горечь и желание оправдаться. «Ладно, – убеждал он себя. – Я – сутенер. Они женятся на деньгах. Зуи выходит на панель за пятерку. Эти женщины за миллионы. Они не лучше меня, только делают больше денег на этом…»

Он пролетел на высокой скорости через Риджент-стрит, Грейт-Мальборо-стрит, Уардор-стрит и вернулся вновь к Черринг-Кросс-роуд. Едва он дошел до Сохо, его опять охватила усталость. Колокол близлежащей церкви послал в ночь два медленных удара. Их многократно отраженные отзвуки ударили в голову Фабиана. Внезапно он впал в душевную депрессию, испытав чувство тщетности своих усилий и зря потраченного времени. Он стоял мокрый от пота в своем тяжелом пальто и смотрел вниз на отражение фонарей в лужах.

– Два часа, – произнес он.

Дождь пошел снова.

«Я сдаюсь», – решил Фабиан. Он потерпел поражение. Единственное, что оставалось сделать, – это выпить кружку пива, поесть и лечь спать. Фабиан прошел по Черринг-Кросс-роуд. У двери пустого магазина в куче лохмотьев и газет лежало нечто, похожее на человека. Из груды тряпья высовывался ботинок, драный мыс которого был раскрыт, как бобовый стручок, из него торчал ряд отвратительных красных пальцев.

Жизнь еще никогда не была хуже.

Фабиан добрался до одного из самых старых и темных домов на Нью-Комптон-стрит, прошел через вонючий коридор, освещаемый одной лампой, и спустился в погребок Баграга. И тут его сердце чуть не выскочило из груди!

Там, у бара, со стаканом пива сидел коротышка.

Фабиан скорее ожидал бы увидеть мышь, грызущую сыр в клетке с кошками.

Погребок Баграга походил на бредень, через который проходит подводное течение ночной жизни. Там собирались низшие организмы, бледные и извращенные, незнакомые с дневным светом, те, кого не переносит здоровое общество. Погребок находился на самом дне жизни. Его можно было назвать предпоследним местом отдыха изгоев. Посетители отличались пристрастием ко всем мыслимым и немыслимым преступлениям и порокам. Часто там появлялись странные личности неопределенного места жительства и рода занятий; создания, порожденные гниением и сумерками, рабы мерзких страстей, разлагающиеся в процессе дрейфа в никуда. В таком заведении мутный луч от лампы проливает свет на то, что происходит с закоренелыми преступниками в старости: взять, к примеру, официанта старый бандит семидесяти лет, худой и скрюченный, с лицом, символизирующим ледяное и безмолвное зло. Впалые серые щеки покрыты багровой сыпью. На голове не осталось ни единого волоска. Куполообразный череп исчерчен причудливыми красными полосками, словно кто-то зажигал об него спички. Между немигающих век смотрят, но не видят налитые кровью глаза, холодные как лед. У него нет губ, лишь нечто вроде щели, которая никогда не открывается. Его зовут Майк: кто-то говорит, что он отец Баграга, другие утверждают, что у него есть доля в погребке, но точно никто не знает.

Что касается самого Баграга, то тут не известно ровным счетом ничего. Кто он? Чем занимается? Он не похож на Майка, но преступления со своими спутниками насилием и злом и им подобными страстями оставили свои отметины на его лице. Баграг жил в мире подмигиваний и полушепота. В мире не было человека более скрытного и двуличного. Он никогда не отвечал прямо. Он не смотрел собеседнику в лицо. Его «да» могло означать «нет». Он жестикулировал непонятно и зловеще. Он терпеть не мог говорить с кем-то. Его глаза являлись отражением его души и представляли собой маленькие отверстия, скрытые под тяжелыми бровями, сквозь которые он, как змея из травы, внимательно наблюдал за тобой. Действительно ли его звали Баграг? Монограмма на печатке из букв VCT опровергала эту гипотезу так же, как и имя Хьюго, выгравированное на серебряном кольце соседнего пальца. На золотом медальоне, висящем на цепочке от часов, надпись гласила: «П. Уоттс, Дивайзез боулинг клуб, 1901». Пол левого уха отсутствовало. На вопрос, как он потерял его, Баграг отвечал: «Слишком много слушал». От угла правого глаза к левому углу рта тянулся страшный шрам. Брови вместе со шрамом образовывали кривую цифру «7». Когда его спрашивали, откуда у него этот шрам, он объяснял: «Совал нос не в свое дело». Нос у него был разбит настолько, что по нему можно было определять четыре стороны света. Отвечая, как он разбил его, Баграг говорил: «Лез куда не просят».

Его клуб когда-то служил угольным погребом: над пианино оставалась дырка, куда засыпали уголь. Со времен постройки, а это не менее трехсот лет, туда никогда не проникал солнечный свет. Представьте его сейчас, в два часа ночи. Со стенами без окон и с единственной лампочкой, засиженной мухами и дающей красноватый свет, погребок напоминает лабораторию фотографа. Пол усеян окурками и бумажными подставками для пива. За старым разбитым пианино с усталыми струнами и обожженным сигаретами корпусом музыкант выводит пальцами тремоло, от которого танцоры начинают кривиться, словно его пальцы щекочут им пятки. Звенящая музыка прорывается сквозь гул голосов, звон стаканов, скрип стульев и бесконечное шарканье беспокойных ног. Вдруг толпу охватывает какое-то возбуждение. Толстая нелепая женщина бросается на сцену и исполняет степ – ее тело вибрирует, как челнок швейной машинки, а бюст движется отдельно и сам по себе, вращается, колышется, дрожит и подпрыгивает. Дышит она как паровоз. Полуистощенные зрители периодически проявляют лихорадочную энергию: собираются в группы безо всякой цели, передвигаются с места на место, а затем снова падают на свои места, словно грязь ложится на дно пруда. В душной атмосфере погребка, отравленной парами алкоголя, никотина, запахом плесени и мочи от немытых женщин, на фоне гангренно-желтого цвета стен, выкрашенных темперой, посетители Баграга закладывают основу для завтрашнего похмелья, залпом глотают вино из стаканов сомнительной чистоты.

«Я мог бы дать себе пощечину за то, что я сказал, – поет пианист, затем делает паузу, чтобы зевнуть, в то время, как его пальцы продолжают бегать по клавишам. – Йее-ее! пошлю себе телеграмму, чтобы сказать, какой я дурак. Ненавижу себя. Я был так низок с тобой…»

Глубоко вдохнуть воздух в это время в погребке Баграга означает то же самое, что втянуть в себя сочетание паров перегонного устройства, ночлежки и горящей табачной фабрики. Сквозь густое сизое облако электрическая лампа горит, как нарывающий глаз. Столы залиты пивом. Усталые посетители прикуривают сигареты, затем забывают про них: табак из брошенных окурков сыплется в застоявшиеся лужи пролитого пива и растворяется в них, так, что последние приобретают вид желтоватого супа. В углу молодая женщина, на чье лицо наложили отпечаток недавние побои, открывает рот в жалостливой и кровавой гримасе, которая показывает две дыры на месте выбитых передних зубов. Рядом с ней пожилой мужчина с отвратительной физиономией в чужой шляпе кричит изо всех сил: «Еще одно слово от тебя!..» Тут женщина визжит как сущий дьявол, разбивает стакан из-под пива и старается добраться осколком до его лица. Кто-то ждет, что прольется фонтан крови, водопад страшных проклятий, ливень из выбитых зубов и начнется бомбардировка ужасными ударами, но Майк, дряхлое тело которого кажется наделенным недюжинной силой, разводит мужчину и женщину в стороны и окидывает их таким злобным взглядом, что они спокойно усаживаются на свои места.

А в центре всего этого хаоса, как молчаливое привидение из мира респектабельности, восседает коротышка и прихлебывает светлое пиво из стакана с надписью «Энгелз лагер». Справа от него расположился головорез с лезвием бритвы в руке, слева тяжело плюхается на стул проститутка лет шестидесяти, которую использовали пятнадцать тысяч подонков, похожая на раскрашенный мешок, который вот-вот взорвется. За стойкой бара стоит Баграг, украдкой поглядывает на происходящее вокруг и не говорит ни слова.

– Майк, кто этот коротышка? – спросил Фабиан.

– Не знаю.

– Он уже бывал здесь?

– Однажды.

– Ладно. Дай мне пива и пару яиц вкрутую.

Фабиан ждал. Пробило три часа. Коротышка встал и застегнул пальто. Фабиан побежал наверх. Дождь полил еще сильнее, чем прежде. Бледный, измученный, с видом человека, чья жизнь дошла до ручки, коротышка дотащился до Кембридж-Серкус и поймал такси. Фабиан находился так близко от него, что слышал, как усталый голос сказал: «Турецкие бани Гассана». Такси уехало в дождь.

– Такси! Такси! – закричал Фабиан. Он перебежал на другую сторону площади и прыгнул в кеб у театра «Палас». – Быстро! Турецкие бани Гассана!

Он наклонился вперед, тяжело дыша от волнения. В зеркале он видел отражение своего лица, освещаемое огнями города, вспыхивающими за стеклом окна. Чем больше Фабиан смотрел на себя, тем больше он нравился себе. Он нежно улыбнулся своему отражению, закрыл левый глаз и произнес про себя: «Фабиан-ищейка».

Такси остановилось под вывеской со звездой и полумесяцем. Он вышел. Счетчик такси щелкнул, как только выскочил флажок.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил Фабиана таксист.

Двери хлопнули, и Гарри зашел внутрь. Он обратился к клерку, отлично имитируя американский акцент:

– Простите, сюда не заходил джентльмен средних лет в сером пальто?

– Да, сэр. Он у нас.

– Дайте мне билет, – попросил Фабиан. – Я тоже иду.

Глава 5

В турецких банях стояла абсолютная тишина; царила тропическая жара, от которой клонило в сон. В низкой прихожей служитель беззвучно поклонился Фабиану. Фабиан несколько смутился. В таком месте он оказался впервые. Служитель снял с него туфли и провел его к кабинке, занавешенной шторами.

– Слушай, что я должен делать? – спросил Фабиан.

– Снимайте одежду и проходите в парилку, сэр.

– Всю одежду?

– Да, сэр.

– Я спросил, потому что в Нью-Йорке принято по-другому. Вот, возьми. – И Фабиан протянул служителю шиллинг.

Затем он снял одежду и повесил ее в шкафчик. Он чувствовал себя не в своей тарелке, здесь было слишком тихо, слишком чисто. Из соседней кабинки послышался глубокий храп. Фабиана также беспокоило то, что у него грязные ноги. Несмотря на скрупулезность в отношении бритья, стрижки волос и одежды и фанатичное отвращение к несвежим воротничкам, он не имел привычки часто мыться. Теперь, оставшись без одежды, он казался себе менее значительным и от этой мысли начал злиться. Перед тем как снять с себя синие шелковые трусы, он плотно задернул шторку. Нагой, Фабиан ощущал себя таким же слабым и беззащитным, как устрица, вынутая из ракушки. Обернув полотенце вокруг бедер, он сделал шаг к выходу, затем, устыдившись своих сомнительной чистоты ног и пыльных щиколоток, попятился назад, плюнул на полотенце и протер их. Затем он снова вышел, помедлил и закурил сигарету. В этот момент в соседней кабинке щелкнул свет и оттуда появился коротышка. Без одежды он представлял еще более жалостную картину. Несчастье сломило его. Он шел сгорбившись, его позвоночник выпирал из спины, как нитка с крупными бусами; руки и ноги болтались как палки; голова, отяжелевшая от печальных забот, кое-как держалась на худой шее.

Коротышка направился во фригидариум. Фабиан последовал за ним. Здесь, остывая, в больших холщовых креслах спали два старика. У одного из них набедренное полотенце соскользнуло на пол; отвратительный в своей наготе, старик продолжал лежать и храпеть. Из-за ожирения и старческой дряхлости он казался бесполым существом. Между вытянутыми огромными ногами свисало колоссальное по размерам белое брюхо. От дыхания хозяина оно непрерывно подрагивало, и по нему стекали струйки пота. Казалось, что человек тает в этой жаре и в скором времени от него не останется ничего, кроме вставной челюсти и лужи теплого жира. Другой старик, сильно пьяный, был не жирным, а скорее бесформенным. Этакий цилиндр мягкой плоти на чрезвычайно длинных тонких ногах и с полотенцем на шее. Во сне он перевернулся так, что его ноги перевешивались через спинку стула, а голова и руки свешивались вниз. Глядя на него, возникало тревожное ощущение, что фигура человека и должна быть такой, что скоро он проснется и пойдет на руках, зажимая сигарету пальцами ног и исполняя «Милую Аделину» задним проходом. Коротышка подошел к питьевому фонтанчику и набрал чашу воды. Фабиан, чувствуя, что так положено, сделал то же самое. Потом оба сели.

– Жарко, – произнес Фабиан.

– Да, – согласился коротышка.

– Я никогда не был здесь раньше, а вы часто ходите?

– О, довольно часто.

– Чтобы похудеть?

– Нет.

– Да-а. Вот что такое турецкие бани. Да-а…

– Коротышка повернулся и посмотрел на него:

– Вы знаете, я уже где-то видел вас.

– Почему бы нет? – живо ответил Фабиан. – Вы читаете американские газеты?

– Нет, а что?

– В них вы могли встретить мою фотографию. Я Гарри Фабиан, композитор. Слышали обо мне?

– О… гм… да-да. Кажется, слышал.

– Среди моих песен есть пара популярных хитов. Слышали «Горячие полотенца»? И «В мертвой ночной тишине буду ждать тебя» – там такой мотив. – И Гарри напел мелодию, подозрительно похожую на известный шлягер.

– Правда? Мне кажется, я слышал эту мелодию.

– Наверняка слышали. Ну вот, это моя песня.

– О, вы американец?

– Хм.

– Нью-Йорк?

– И Голливуд.

– Должно быть, вы знаете всех известных актеров?

– Черт, актеры? – воскликнул Фабиан, скрещивая два пальца на руке. – Я и Гарбо близки, как эти два пальца.

– Интересно.

Жара и новизна ситуации ударили Фабиану в голову. От впечатления, произведенного собственной ложью, он опьянел, как от вина.

– Не так уж интересно, – продолжил он.

В конце концов они начинают действовать тебе на нервы. Они нереальны. Мне больше нравится Лондон. У вас бизнес в Лондоне?

– Нет, не совсем.

– Живете за городом?

– М-м… да.

– Далеко отсюда?

– Не очень.

– Я собираюсь поселиться в Англии и присматриваю себе домик за городом. В каком районе вы живете? Может быть, я найду что-нибудь поблизости.

– Сомневаюсь, что вы найдете там что-нибудь подходящее.

– Черт, никогда не знаешь…

– М-м… извините, мне хотелось бы пойти в комнату, где пожарче.

– И мне тоже, – поддержал Фабиан.

Они прошли в тепидариум. Фабиана бросило в пот.

– Ух, ну и жара!

– Да, не правда ли?

– У нас в Штатах тоже есть отличные турецкие бани. Вам нужно бы съездить туда, это, я вам скажу, не Хэмпстед.

– Нет? О, извините, не расслышал. Где, вы сказали, вы живете?

Фабиан сел и с криком подпрыгнул:

– Господи, скамейки горячие!

– Ну… за этим сюда и приходят люди.

– Здесь, наверное, опасно оставаться надолго.

– Наверное, да.

– А вы подолгу здесь сидите?

– Нет, не очень. Обычно я ухожу в шесть.

Коротышка беспокойно встал и прошел в следующую комнату – продолговатый калидариум. Фабиан вспомнил, как в детстве он посадил в оловянную коробочку таракана, а затем поставил коробочку на горячую плиту. Таракан извивался, зашипел и сгорел. Сердце Фабиана тяжело билось. Пот струился по его спине и груди, полотенце прилипло к бедрам.

– Знаете, если вы не привыкли к жаре, вам нельзя долго сидеть здесь, – посоветовал коротышка.

– Кто не привык? Я? Слушайте, однажды я гулял по мертвой долине в полдень. Ха-ха! Вы называете это жарой? Ха! – кричал Фабиан, прыгая в агонии по горячему полу. – Да в тех местах, где мне доводилось бывать, мы надевали зимние пальто в такую «жару».

Казалось, что чахлое тело коротышки вобрало в себя немного живительной силы из невероятного сухого жара. Он взглянул на Фабиана с легкой коварной усмешкой и предложил:

– Отлично, тогда пойдемте в следующую комнату. Там мы сможем как следует пропотеть. – И он повел Фабиана в последнюю комнату – радиатус.

В этой крошечной комнатке Фабиана охватил ужас. В ней слышалось постоянное завывание скрытых труб. Пол был настолько горячим, что Фабиан не мог стоять на нем. Жара, ночь и неземная тишина словно отрезали это место от мира и жизни. Фабиану казалось, что он поджаривается где-то глубоко под землей, что он погребен, потерян. Ртуть в термометре поднялась выше точки кипения. Пульс в солнечном сплетении барабанил, как кролик в корзинке.

– Боже мой! – все, что он мог сказать.

– Как, достаточно жарко?

Тщеславие порождает смелость.

– Да, но бывало и пожарче, – ответил Фабиан.

Прошло пять минут.

– Мне нравится пригород, – начал разговор Фабиан.

– И мне тоже, – отозвался коротышка.

– Дело в том, что я не знаю здесь никого, кто мог бы помочь мне советом, где поселиться.

– На вашем месте я бы обратился к надежному агенту недвижимости.

– Да, но им нельзя доверять. Я очень осторожен в этом отношении. Я хорошо знаю этих парней и полагаюсь только на личные рекомендации. Вы…

– Извините, я иду в парилку.

– Ха! Я только собирался сказать, не пойти ли нам в парную?

Они прошли через стеклянную дверь. За ней, в комнате, белой от горячего пара, на мраморных полках парились двое или трое мужчин. Горячий пар обжег Фабиану легкие. Он сел и закашлялся:

– Кхе… кхе… кхе! Как вы добираетесь домой так рано утром?

– О, на поезде или на автобусе.

– Район Эджгара, Хайгейта или Модерн-Лейн?

– Не совсем.

– Долго ехать?

– Иногда минут двадцать. По-всякому бывает.

Фабиан заскрежетал зубами:

– И это называется удобствами. Это не в районе Гендона? Мне нужно обязательно жить за городом. Как я буду сочинять музыку в городском шуме?

– По правде, не знаю, не имею понятия.

– У вас там не строятся новые дома?

– Ну, сейчас они строятся повсюду.

Пожилой джентльмен отвратительного вида, похожий на сюрреалистическую картину, на которой нарисованы тыква, кабачок и варикозные вены, повернул кран пара на максимум и начал хлопать себя по животу. Другой мужчина, молодой и в стельку пьяный, дрожал под холодным душем и что-то бормотал о забытом зонтике. Жара стала невыносимой. Фабиан не выдержал.

– Черт, пожалуй, я выхожу! – воскликнул он.

Гарри сел в фриджидариуме, он ощущал слабость, тошноту и отвращение ко всему. Вдруг рядом с ним скрипнул стул, это садился коротышка. Надежда ожила.

– Знаете, – вдохновенно начал Фабиан, – вы похожи на моего давнишнего знакомого, парня звали Эдвардс, он родом из Пондерс-Энда. Случаем, не ваш родственник? Вот было бы забавно.

– Нет, он мне не родственник.

– А вы могли бы быть его братом-близнецом. Можно поинтересоваться, как вас зовут?

– Э… мое имя? О… Смит.

– Из Пондерс-Энда?

– Э… нет.

– Откуда тогда? – спросил Фабиан, теряя терпение.

– С Запада.

– Извините. – Фабиан прикусил верхнюю губу и невесело усмехнулся.

Коротышка позвонил в колокольчик. Позевывая, к ним вышел служитель:

– Вы звонили, сэр?

– Не могли бы вы принести чай и тост с маслом?

– Минуту, сэр.

Вскоре служитель вернулся, неся на подносе заказ:

– Я запишу счет на вашу карточку, сэр. Ка кой у вас номер?

– Одиннадцать.

– Это номер кабинки, сэр. Я имею в виду номер вашей карточки.

– Сорок девять.

– Благодарю вас, сэр.

«Одиннадцать!» – повторил про себя Фабиан.

Коротышка закончил пить чай с тостом.

– Простите, – сказал он. – Я, пожалуй, побуду еще в парной.

– А я, – ответил Фабиан, – возьму сигаре ты и еще посижу здесь.

Он ждал. Коротышка исчез в парной. Фабиан вышел. В прихожей никого не было. В темных кабинках стояла тишина. Он остановился у номера одиннадцать и проскользнул между шторок. Там висел темный костюм, простая рубашка и круглый жесткий воротничок. Фабиан нащупал пиджак, засунул руку в нагрудный карман, вытащил какие-то бумаги и уставился на них. В тусклом свете Фабиан разглядел конверт с надписью «Налоговые сборы». Фабиан засунул его себе за бедра, быстро вынырнул и прошел в свою кабинку. Здесь он включил свет и закурил сигарету.

Конверт был адресован Арнольду Симпсону, эсквайру, усадьба «Гнездо», Кресент, Тернерз-Грин.

– Смит, значит, – хмыкнул Фабиан.

Он убрал письмо в карман пиджака и отправился с сигаретами во фриджидариум. Теперь к нему вернулось хорошее настроение, и он запел:

– «Приятель моих детских лет, как ты был мне ну-ужен».

Появился коротышка и заказал массаж.

– Мне тоже, – присоединился Фабиан.

Он лег на мраморную плиту. Гигант в красной рубашке сбросил с него набедренное полотенце.

– Ради бога, только не щекочите меня, попросил Фабиан.

С соседней плиты донесся звук шлепка, и вежливый голос произнес:

– Правое плечо, пожалуйста.

– Хо-хо-хи-хи! – хохотал Фабиан, пока массажист растирал ему ребра; потом мысленно обратился к коротышке: «Ладно, мистер Симпсон; за то, что заставил меня испытать в этой турецкой бане, ты заплатишь мне на пятьдесят монет больше».

Массажист обернул его в горячее полотенце:

– Чувствуете себя лучше, сэр?

Ошпаренный кипятком, хромой, изжаренный, в синяках, полностью обессиленный, Фабиан со стоном ответил:

– Разумеется, ничто не оживляет лучше, чем массаж. Однажды я написал об этом песню.

Массажист положил его на кровать и накрыл полотенцами. Фабиан дал ему полкроны.

– Пусть мне принесут большую чашку крепкого черного кофе, два яйца вкрутую и тост – живо!

– Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

– У меня нет времени спать. Я не спал уже три недели. Этим утром мне нужно идти и забрать у парня пятнадцать сотен фунтов.

Фабиан лежал и прислушивался. В числе прочих его слух, натренированный годами подслушивания, улавливал звуки из номера одиннадцать. В половине шестого коротышка начал одеваться.

«Вот крысеныш! Хочет, чтобы соседи увидели, как он возвращается домой с работы!» – подумал Фабиан. Когда коротышка ушел, Гарри оделся и сел на софу в прихожей. У него было полчаса. Он снова посмотрел на конверт, украденный из кармана коротышки. В нем обнаружилось письмо от налоговой службы и еще записка, написанная карандашом. Надпись вверху записки гласила «Больница «Карвелл»:

«Мой дорогой Арни!

Я не могу спать из-за боли, но мне сделают укол еще только через час. И вот я пишу тебе, потому что мне становится легче, когда я говорю с тобой. Мне так хочется быть с тобой рядом. Я так беспокоюсь за тебя. Я волновалась, носишь ли ты зимние свитера сейчас, когда погода потеплела. Дорогой Арни, пожалуйста, носи их, хотя бы до середины мая. Ты не должен заболеть, как я. Любимый, Арни, мне хотелось бы видеть тебя все время, но не нужно отпрашиваться с работы, а то они рассердятся, приходи по утрам. Береги себя, надеюсь, что Марта проследит, чтобы ты хорошо питался. Я не могу больше писать, Арни, чувствую себя так плохо.

С любовью, Агнес».

– Ха! – сказал Фабиан.

Раздавая шестипенсовики всем, мимо кого проходил, он вышел на улицу и поймал такси.

– «Гнездо», Кресент, Тернерз-Грин, – дал он адрес таксисту.

– Будет исполнено, сэр.

Дождь перестал. Всходило солнце. Через открытые окна машины прохладный утренний ветерок мягко обдувал распаренное лицо Гарри Фабиана. У Марбл-Арк такси остановилось на светофоре. Откуда-то издалека раздалось удивительно чистое и нежное пение птицы:

– Чивиип!..Чивиип! Фью-вип… флю-вип! Папатинк! Папатинк! Папатинк!

Бродяги, спавшие на скамейках набережной, стали собираться, чтобы унести свою нищету подальше от безжалостного дневного света.

Глава 6

Пригород спал. В районе Кресента все еще горели фонари. В одной из комнат «Гнезда» Фабиан увидел свет. Очевидно, коротышка только что пришел. Гарри постучал в дверь. Появился хозяин. Увидев Фабиана, он покраснел, затем побелел и попятился назад, пораженный настолько, что у него сперло дыхание.

– Доброе утро, мистер Смит, – поприветствовал его Фабиан. – Я пришел за яйцами.

– Яйцами? Какими яйцами? Что вы имеете в виду?

– За яйцами из гнезда, пояснил Фабиан, посасывая верхнюю губу и сверля коротышку своим зубчатым профилем. – Давай, впусти меня.

– Что вам нужно?

– Мне нужно перекинуться с тобой парой слов, и тебе стоит поторопиться, пока Марта не спустилась вниз, потому что тебе не захочется, чтобы она услышала наш разговор.

– Вы… здесь какая-то ошибка. Мое имя не Смит. Я не…

– Да-а. Я знаю, что ты не Смит. Ты Арнольд Симпсон, вот кто.

Симпсон провел нежданного гостя в гостиную. Фабиан с усмешкой оглядел комнату: типичная для среднего класса мягкая коричневая кожаная мебель, дубовый сервант, аксминстерский ковер, торшер, медные каминные приборы, безделушки и картины. Дрожа как осиновый лист, коротышка опустился в кресло:

– Зачем вы пришли?

Фабиан ответил ему ледяным тоном:

– Сегодня вечером ты совершил прелюбодеяние с моей женой.

– Кто? Я? Когда? Где? Как? Да я…

– Около одиннадцати вечера на Руперт-стрит. За тобой следили. Тебя подслушивали. Тебя сфотографировали.

– Клянусь, что я ничего не делал.

– Расскажи это своей бабушке. Ты сидел на ее постели, а твоя лапа лежала на ее коленке. Чисто братская привязанность, что скажешь? Ты думал, что тебе удастся ускользнуть, да? Нет, братец, не выйдет.

– Что вам нужно? Что вы собираетесь делать?

– Что делать? Рассказать об этом твоей жене, твоим соседям, твоей свояченице. Устроить скандал. Вот что.

– Но уверяю вас, честное слово, ничего не было. Абсолютно ничего! Мне было одиноко. Я хотел с кем-нибудь поговорить. Вы…

– О да, разумеется. Ты хотел только поговорить, поэтому выбрал девушку с фигурой Зуи, отправился к ней на квартиру, раздел ее, чтобы просто поболтать. Точно! Мы знаем, что так и было.

– Я не раздевал ее…

– Ну конечно нет. Несомненно! Я знаю, что нет. Ее платье соскочило само. Все знают, что женские платья так и спадают с плеч. Все знают, с какой целью мужчины ведут хорошеньких женщин в спальню. Просто поговорить. Это общеизвестная истина. Но ведь многие люди могут подумать и дурное. Поверят ли они тебе? А что скажет твоя женушка?

– Но вы не можете ей сказать. Это убьет ее!

– Знаешь что, – укоризненно сказал Фабиан, мне стыдно за тебя. Притворяешься, что работаешь, как и полагается респектабельному отцу семейства, а сам лазишь по ночным клубам и притонам типа погребка Баграга и резвишься в женских спальнях.

– Прекратите! – взмолился коротышка. – Ради бога, перестаньте! Я не могу слушать все это. Разве вы не видите, что я болен, что я не могу выносить это? Скажите, что вам нужно от меня, и оставьте меня в покое.

– Полторы сотни монет.

– Как-как?

– Что ты имеешь в виду своим «как-как»? Ты должен сказать: «Прошу прощения, не расслышал». Повторяю: сто пятьдесят фунтов.

– Господи, вы, должно быть, сумасшедший.

– Ах, я сумасшедший! – с неожиданной яростью зарычал Фабиан. – Ты, паршивая вошь, знаешь, что я с тобой сделаю, если ты не будешь повежливей!

– Вы… вы хотите, чтобы я дал вам сто пятьдесят фунтов стерлингов?

– Именно. И быстро.

– У меня нет таких денег.

– Нет, у тебя есть. Я знаю, что есть. Как насчет твоих сбережений?

– Эти деньги в акциях. Я не могу их трогать. Я…

– А чек, который ты получил при увольнении, о котором твоя жена ничего не знает?

– Почти все кончилось. Моя жена…

– Не вмешивай сюда свою жену. Минуточку. Поговорим откровенно. Все, что тебе нужно сделать, – это выписать маленький чек на сто пятьдесят фунтов, пойти в банк, как только он откроется, получить всю сумму купюрами по од ному фунту, отдать мне и сказать: «Прощай». А если ты не сделаешь этого, то, клянусь Богом, я окажусь в больнице «Кавелл», не успеешь ты и глазом моргнуть.

– Как вы узнали все это?

– Ах! – притворно зевнул Фабиан, широко разевая рот.

– Я пойду в полицию!

– И что? У тебя же нет доказательств. Ты мог бы выставить обвинение против меня, но тебе это ничего не даст. Ты только поднимешь шум.

– За шантаж могут посадить в тюрьму.

– Кажется, ты не понял, – терпеливо продолжил Фабиан. – Никакого шантажа нет. Есть мое слово против твоего. Если ты будешь вести себя плохо, я отвечу тем же и расскажу твоей Агнес сказочку, от которой она выпрыгнет из постели и станцует румбу. А Марта – что сделает Марта, старая добрая Марта?!

Коротышка сгорбился в кресле. Минуту или две длилось молчание. Фабиан курил и ждал. Наконец коротышка заговорил:

– А если я вам дам эти деньги, какую гарантию я получу, что вы не потребуете еще и еще? Вы подпишете договор?

– Посмотри на мой глаз. – Фабиан подставил коротышке ухмыляющуюся физиономию. – Какого он цвета?

– Ну…

– Какого он цвета?

– Синего.

– А я думал, ты там увидишь зеленый оттенок. Слушай, я не такой зеленый простак, как ты думаешь. Мое имя Фабиан, и я не какой-ни будь болван. Мне нужны деньги сейчас, и наличными. В мелких купюрах. Платишь, и я держу рот на замке. Не платишь, и я прибавлю тебе хлопот. Я сдержу слово в обоих случаях. Выбирай что хочешь.

– Послушайте, я клянусь, у меня немного денег и нет полутора сотен фунтов наличными. Я могу показать вам банковскую книжку. Осталось не больше сотни наличных. Много расходов. Разве вы не понимаете?

– Тогда достань деньги.

– Как?

– Одолжи.

– Господи! – заплакал коротышка. – Неужели в вас нет ничего человеческого? Вы можете понять, в каком я положении? Ради бога, поставьте себя на мое место, имейте хоть немного, хоть немного…

– Ладно, ладно. Я сжалюсь. Ты посмеешься надо мной, но я сжалюсь. Сколько, ты сказал, у тебя есть наличными?

– Самое большее, сто девять или сто десять фунтов.

– Хорошо. Хоть ты и не заслуживаешь, я по стараюсь быть снисходительным и возьму сто десять фунтов. Но ты принесешь их сейчас же. Я не уйду, пока не получу их. Я подожду здесь до открытия банка, а если ты не принесешь мне деньги в банкнотах по одному фунту, я сделаю из тебя отбивную. Понял?

– Но моя свояченица…

– Ради тебя я готов опуститься до обмана. Скажи ей, что я химик с твоей работы.

– Но вы обещаете, вы даете слово никогда не приходить сюда снова?

– Честное слово джентльмена, – поклялся Фабиан.

В десять часов, усталый, но довольный, Фабиан возвращался в такси на Руперт-стрит. Время от времени он ощупывал толстую пачку новеньких зеленых банкнотов во внутреннем кармане сюртука. Зуи спала. Он тихо проскользнул внутрь.

Она проснулась, когда он начал раздеваться.

– Где тебя носило, черт побери? – спросила она.

– В турецких банях. Посмотри, какие у меня чистые ноги.

– М-м!

– Слушай, детка: я начинаю большое дело. Ты не успеешь опомниться, как будешь кататься в «роллс-ройсе».

Ооооаааах! – зевнула Зуи.

– Хватит спать! – приказал Фабиан. – Рас скажи, как ты поработала.

– Гарри, дорогой, – извиняющимся тоном проговорила Зуи, – у меня была неудачная ночь.

– Вот как? И сколько ты принесла?

– Только две монеты.

– Лгунья.

– Не называй меня лгуньей!

– Нет? Ты говоришь правду? А как насчет старого пня, который дал тебе три фунта просто так?

– Что… Что… Как ты узнал? Ты, наверное, сам дьявол.

– Ах-ах, – поворчал Фабиан, натягивая алую пижаму. – Ну так что? Сколько?

Зуи достала из-под подушки кошелек и вынула оттуда пять фунтов.

– Почему ты обманула меня? Разве я когда-нибудь вел себя подло по отношению к тебе?

– Мне нужны туфли.

– Ну и почему бы сразу не сказать об этом? – спросил Фабиан. Он взял пять фунтов и вернул назад два. – Вот, держи.

– Какой ты милый, Гарри!

– Я никогда не был подлым. – Он вытянул руки в стороны и покрутился перед Зуи. – По смотри, какой я чистый! Черт, подвинься. Спать уже не придется, в час дня я должен звонить Фиглеру.

Он лег в постель, затем высунул одну ногу из-под одеяла и показал ее Зуи:

– Посмотри, какая белая!

Глава 7

Ровно в час Фабиан позвонил Фиглеру.

Последний менял свой адрес по нескольку раз в год, но обычно обитал в районе между Саутхэмптон-роу и Грейз-Инн-роуд – в мрачных джунглях закопченных многоквартирных домов без удобств, заселенных постоянно меняющимся контингентом людей без какой-либо собственности, которые заселялись в спешке, а выезжали зачастую ночью. Плату за жилье здесь брали вперед и не давали никаких отсрочек. Фиглер был холостяком и занимал однокомнатную квартиру на первом этаже дома на Тэвисток-Плейс. Почему там? Ему нравилось название. Почему первый этаж? Его успокаивало то, что он живет в одном шаге от улицы.

Когда Фабиан позвонил, тот сосредоточенно изучал альбом, набитый загадочными газетными вырезками. Фиглер закрыл альбом, поставил сверху тяжелую вазу и только потом подошел к телефону и поднял трубку:

– Алло?

– Фиглер?

– Я не знаю, здесь ли он. Кто его спрашивает?

– Гарри Фабиан.

– О, привет, Гарри. Что случилось?

– Слушай, Фиглер, я по поводу ста фунтов…

– Да?

– Я достал деньги.

– Ты что? – воскликнул Фиглер с некоторым испугом.

– Не сомневайся. Теперь мы можем начать дело. – О, да-да, Гарри. Но слушай…

– Когда мы можем встретиться?

– М-м… В любое время. Правда, сейчас я спешу. Давай лучше вечером.

– Вечером? Где, у Анны?

– Хорошо.

– Слушай, а у тебя есть деньги?

– У кого? У меня? Я могу выписать чек…

– Никаких чеков, Фиглер. Наличные.

– Что? Ты не доверяешь мне?

– Разумеется, доверяю. Но выписать чек может кто угодно. Ты бы выложил сотню фунтов наличными под гарантию моего чека?

Фиглер не знал, что ответить, и просто спросил:

– Что, у тебя наличные?

– Слушай! – Фабиан зашелестел перед трубкой газетой. – Сто фунтов. Слышишь, как они шуршат? Вот это музыка! Если у тебя деньги в банке, ты легко можешь их оттуда взять.

– Ха-ха-ха! Могу взять, конечно… Но ты все равно должен верить моему чеку.

– А ты бы поверил моему?

– Для друзей…

– В бизнесе нет друзей. Ты сам это сказал, а я подтверждаю. У меня есть моя половина. Давай посмотрим на твою и начнем дело. Займемся на стоящим бизнесом – мы собираемся делать большие деньги. Это не шутка.

– Гарри, не будь таким серьезным только потому, что впервые в жизни у тебя завелась в кармане сотня фунтов. Гарри, я хочу войти в дело на равных началах, но, если ты думаешь, что будешь мне приказывать…

– Фиглер, не валяй дурака.

– Ладно. Жди меня в пол-одиннадцатого у Анны.

– Договорились.

До встречи.

– Пока.

Фиглер повесил трубку. Он кипел от злости. «Проклятье! – думал он. – Как, черт побери, ему удалось так быстро раздобыть сотню фунтов? И как, черт возьми, мне раздобыть их к вечеру?» Он взял свою банковскую книжку, на его счете лежало ровно тридцать один фунт девять пенсов. «Сотня фунтов! С каких это пор он стал бизнесменом? Крысеныш!»

Фиглер несколько раз прошелся по комнате, затем взял толстую старомодную записную книжку с черным блестящим переплетом. То была библия Фиглера с евангелием и жизненными принципами. В ней он записывал имена и адреса оптовых торговцев мыслимыми и немыслимыми товарами. Фиглер заполнял ее постепенно на протяжении всего своего извилистого пути в запутанных дебрях сомнительной коммерции. Допустим, вы приходили к Фиглеру с предложением продать партию просроченного птичьего корма, бракованных эластичных подвязок, ржавых прутиков от зонтов, прошлогодних календарей или бумаги для бритья, залежавшейся с девяностых годов прошлого века, он пробегал пальцем по страницам записной книжки, закуривал сигарету, откашливался и говорил: «Э… Я мог бы пристроить ваш товар на условиях фифти-фифти». Покупатели со связями в киноиндустрии предлагали ему за эту книжку значительные суммы, но Фиглер ни за что не хотел продавать ее. Для него она была не просто источником доходов, вся его жизнь заключалась в ней.

Он открыл записную книжку, сел и закурил.

Дым забурлил по его закупоренным бронхам, как по кальяну. «Гм!» – довольно хмыкнул Фиглер. Он затушил сигарету, надел шляпу, почистил щеткой костюм на груди и вышел.

Прежде всего Фиглер направился на Мортимер-стрит, в офис с табличкой «Розничная торговля и поставки П. Пинкус». Его остановила секретарь.

– Пинкус у себя? – спросил Фиглер.

– Мистер Пинкус очень занят. Сегодня он никого не принимает.

– В таком случае я иду прямо к нему, – ответил Фиглер.

Смотря прямо перед собой, со спокойным рассеянным выражением лица, он прошел мимо секретаря в кабинет Пинкуса. Пинкус сидел в маленькой фанерной комнатушке, по размерам не больше обычной ванной, заваленной различными бумагами. Корзину для мусора переполняли какие-то каталоги; бесчисленное множество счетов, писем, квитанций и накладных были нанизаны на старые проволочные штыри, как на вертела, свисали гирляндами со стен и сворачивались кольцами в теплой влажной атмосфере офиса. Электрический обогреватель в форме медной чаши, стоявший на столе, выдыхал волны удушающей жары в лицо мистеру Пинкусу, низкорослому толстяку с сигаретой во рту. Сплошная сизая полоса дыма поднималась вверх, где ее подхватывали волны тепла от обогревателя и закручивали до исчезновения.

Пинкус посмотрел на вошедшего Фиглера:

– Что такое? В чем дело, Джо? Я занят, занят. В чем дело?

– Слушай, – обратился к нему Фиглер, – скажи, тебя интересуют бентвудские стулья?

– Бентвудские стулья! – закричал Пинкус. – Гори они огнем! Я целый день сижу здесь и только и думаю о бентвудских стульях, а теперь является он и спрашивает, интересуют ли меня они!

– Ш-ш! Что ты так разволновался? Ты не можешь их достать?

– Разумеется, я не могу их достать. У Липски можно купить их хоть миллион. Но кто будет покупать их у Липски, этого грабителя?

– Слушай, какие стулья тебе нужны, такие маленькие круглые с загнутыми спинками?

– С загнутой спинкой! Ты не достанешь бентвуд с загнутой спинкой.

– Их все купил Липски.

– И он мне сообщает это! Я волосы на себе рву, а он мне рассказывает про это!

– Ладно, я могу достать тебе стулья.

Сколько?

– Двадцать дюжин.

– И почем?

– Липски продает их по семьдесят шиллингов за дюжину. Я снижаю цену. На одиннадцать монет за дюжину.

– Продолжай! Ты просишь пятьдесят девять шиллингов за дюжину? Я могу купить двенадцать дюжин.

– Да, теоретически можешь. Но у тебя есть только три дюжины.

– Ну почему ты такой несговорчивый, Фиглер? Я могу без лишних разговоров очистить весь твой склад…

– Слушай, – терпеливо продолжил Фиглер, – не говори ерунды. Ты отлично знаешь, что Липски купил все маленькие круглые стулья на рынке. Так?

– Ну и…

– Ответь прямо: да или нет.

– Да, и что?

– Отлично. У меня есть несколько дюжин. Если я хочу продать их по сниженной цене, так что тебе стоит подумать над моим предложением, Пинкус? Кроме меня, в деле есть еще три моих друга, которым я хочу оказать услугу.

– Ну?

– Если тебе нужны три дюжины стульев по пятьдесят девять шиллингов за дюжину, я могу доставить их сегодня же после получения чека. Да или нет?

– Ладно. Я беру три дюжины. Ты сказал – пятьдесят пять монет за дюжину?

– Пятьдесят девять.

– Фиглер, не упрямствуй! Сбрось четыре пенса с дюжины.

– Пинкус, не валяй дурака. Я снижаю цену, и ты еще споришь! Слушай, давай не будем ссориться, потому что у меня нет времени. Я не могу скинуть даже фартинг. Мне ведь тоже нужно жить. Ты меня знаешь, я человек прямой. Я часто работаю себе в убыток. Три дюжины, пятьдесят девять шиллингов за дюжину. Если ты скажешь: «Пятьдесят восемь шиллингов, одиннадцать пенсов и три фартинга», я отвечу: «Нет, никоим образом!» Сто фунтов четыре шиллинга за три дюжины. Да или нет?

– Сто шесть фунтов.

– Сто шесть фунтов и четыре шиллинга.

– Забудем про четыре шиллинга!

– Сто шесть фунтов четыре шиллинга!

– Хорошо. Я беру.

– Я ему снижаю цену с семидесяти шести до пятидесяти девяти шиллингов за дюжину, и он делает мне одолжение, покупая их. Я доставлю их на твой склад после обеда. Оплата чеком сразу же после доставки.

– Да ладно, подождешь недельку.

– Слушай, Пинкус. Ты меня знаешь. Я работаю без кредитов. Оплата наличными. В противном случае сделка отменяется.

– Хорошо, заплачу сразу. Сейчас я должен срочно поставить товар…

– Знаю, Уилсону.

– Кто тебе сказал про Уилсона?

– Не важно. Так когда ты должен поставить ему товар?

– Сейчас, если не раньше. Честно говоря, я должен был доставить их вчера.

– Я так и слышал. Что ж, ты получишь стулья, как только я получу деньги.

– Фиглер, мы вместе в бизнесе уже много лет, я доверяю тебе как брату. Если ты говоришь, что товар в порядке, значит, он в порядке. Когда я получу стулья?

– В четыре часа.

– Я не успею управиться. Давай в шесть.

– Хорошо, в шесть.

– Сейчас я запишу сумму для чека. Сто фунтов…

– Сто шесть фунтов четыре шиллинга.

– Четыре! Четыре! Сто шесть фунтов!

– И четыре шиллинга.

– Ладно. Пока.

Фиглер вышел.

Теперь Фабиан на месте Фиглера взял бы такси, но Фиглеру нравилось ездить в гуще людей в неспешном общественном транспорте, и он спустился в метро. Через двадцать минут он сморкался и кашлял в офисе «Липски и К^о» в Бишопгейте. Липски-младший представлял собой молодого проницательного человека, хорошо знающего привычки покупателей и продавцов, хладнокровного, бесстрастного, Дарвина продуктовых поставок в рестораны, который мог бы составить научную классификацию флоры и фауны продуктового мира.

– Я хотел бы приобрести небольшую партию маленьких круглых бентвудских стульев – артикул 72Х, – начал Фиглер.

– Конечно! Сколько угодно! Очень хорошая модель. Ты больше нигде не сможешь купить их. Для тебя – семьдесят шиллингов за дюжину.

– Вот что, мистер Липски. Я покупаю стулья для одного парня, который начинает бизнес на севере.

– О, на севере? А что он хочет открыть?

– Зал для лекций или что-то в этом роде.

– Могу я спросить, где именно?

– В городке близ Блэкберна, в местечке с названием Дарвин.

– Дарвин… Да?

– Бизнес есть бизнес, и я хотел бы получить кое-что со сделки, поэтому, если вы скинете несколько шиллингов с дюжины…

– Боюсь, что это невозможно.

– Разумеется, возможно. Ты меня знаешь. Мы много лет вместе в бизнесе. Эта сделка не повлияет на твое положение на рынке. Я покупаю эти стулья сам, под свою ответственность. Следовательно, будь паинькой и уступи их мне за шестьдесят пять шиллингов.

– Я скажу тебе, что я сделаю. Бери три дюжины за шестьдесят семь и три.

– Ну, будь немного пощедрее, учитывая то, что мы уже столько лет партнеры по бизнесу.

– Вот именно. Вот именно. Бизнес есть бизнес. В обычной жизни я исключительно щедрый. Окажись ты без гроша, я всегда одолжу тебе фунтов десять. Но бизнес – совсем другое дело.

– Ну давай, – просительно проворковал Фиглер, – шестьдесят шесть шиллингов. Пять и шесть – за стул.

– Да ты нигде не смог бы купить такой стул дешевле, чем за семь шиллингов.

– Ладно, дай мне три месяца на оплату.

– Не могу.

– Ты не доверяешь мне?

– Доверяю. Я никогда не слышал, чтобы ты не сдержал слова. Все равно ты – частник, не фирма, и я не могу. Слушай, я пойду на уступки. Заплати половину наличными, и я приму твой чек с отсрочкой платежа на двадцать восемь дней.

– По шестьдесят шесть шиллингов?

– По шестьдесят семь – за дюжину, и ни фартинга меньше. Это мое последнее слово.

– Давай треть сразу…

– Я сказал тебе все, что я могу для тебя сделать, и я не пошел бы на такие уступки для кого-либо еще.

– Хорошо… я могу получить стулья сейчас?

– А послезавтра тебя не устроит?

– Допустим, я хотел бы забрать их сейчас?

– Невозможно, все фургоны заняты.

– Ничего, у меня есть фургон.

– С каких пор?

– О, последнее время мой бизнес идет в гору. Я взял его напрокат, так что оформляй накладную, а я выпишу чек.

– Что ж, мистер Фиглер. Итого будет шестьдесят фунтов шесть шиллингов за дюжину.

– Короче, шестьдесят фунтов.

– И шесть шиллингов.

Фиглер выписал чек на шестьдесят фунтов и пододвинул его Липски. Тот спокойно взял его, поблагодарил Фиглера и произнес:

– В таком случае выпиши второй чек на шестьдесят фунтов двенадцать шиллингов.

– Шестьдесят фунтов.

– И двенадцать, – добавил Липски.

– Фиглер выписал второй чек на шестьдесят фунтов десять шиллингов.

Липски рассмеялся:

– Будь, по-твоему, старый прохиндей. Угости меня сигарой за эти два шиллинга.

– С удовольствием, – согласился Фиглер. Он вынул огромный боливар, который ему подарили месяц или два назад и который он носил с собой, ожидая случая отблагодарить кого-нибудь.

Коммерсанты пожали друг другу руки, и Фиглер удалился.

Очутившись на улице, Фиглер заспешил. Он попал в чрезвычайно рискованное положение. Выписывая Липски чек на шестьдесят фунтов, он помнил, что у него на счете оставалось не больше тридцати. Чеки принимались к оплате в три часа. Если не внести деньги до этого срока, он погиб, ему перестанут верить. Странно, но Фиглер умудрялся существовать почти полностью за счет своей нерушимой репутации человека, которому можно доверять. Сейчас его репутация висела на волоске. Он разменял шиллинг на пенни и зашел в телефонную будку. Вначале Фиглер позвонил в компанию, которая занималась поставками сигар, «Магнилоквенсия сигар компани»:

– Алло! Могу я поговорить с мистером Коганом… Фиглер… Алло, Коган? Слушай. Я хочу купить у тебя партию в тысячу сигар марки «Корона»… Да… Нет, я смогу заплатить не раньше середины следующего месяца… Хорошо… Конечно! Ты ведь меня знаешь… Большое спасибо, Коган… Да, немного лучше, спасибо, только нос немного заложен. Ты в порядке? Как семья?.. Хорошо, хорошо! До свидания!

Затем Фиглер стал молниеносно набирать следующий номер.

– Алло! Говорит Фиглер! Это мистер Гоулд? Слушай, Гоулд. Ты не мог бы купить тысячу сигар «Корона»? Ты возьмешь их по тридцать два фунта за штуку, оплата наличными… Что?.. Что?.. У тебя забиты ими склады? Что ты имеешь в виду?.. Точно? У тебя на складе десять тысяч? Десять тысяч! Ох!.. Ладно. Пока.

Фиглера бросило в холодный пот. Он позвонил в офис «Гавана сигар дистрибьюторс», но не застал владельца. В «Чипсайд табако» сигар «Корона» имелось больше, чем нужно. На месте Фиглера Фабиан бы выругался, но Фиглер никогда не матерился. Он сменил тактику и позвонил в компанию по продаже яиц:

– Алло! Мне мистера Шипцеля… Фиглер… Здравствуй, Шипцель, это Фиглер… Фиглер, а не Тидлер!.. Как дела?.. У меня чудесно… Нос немного заложен. Слушай, я хотел бы купить в кредит несколько коробок яиц… Нет, не дороже сорока фунтов. Разумеется, в середине следующего месяца. Хорошо, спасибо… Да, я пытался прокалывать нос, но это не помогло. Ну, до свидания.

Без промедления Фиглер позвонил в «Эпплтон бейкериз»:

– Эпплтон?.. Говорит Фиглер. Слушай: сколько ты платишь за яйца?.. Яйца!! Не пальцы!.. Да? Я могу продать тебе яйца от «Ликвид гоулд» дешевле на три фартинга с фунта. Точно! У меня есть несколько коробок, которые придерживал Бобцер до роста цен. Да, я могу доставить их прямо сейчас, но мне нужны наличные… разумеется, они настоящие. Ты ведь меня знаешь!.. Да… Да… Да… Оплата после поставки. Отлично. До свидания.