Меркьюри

Глава 1

Уэйлон Джозеф с дымящейся сигаретой быстро присел на корточки за трибуной бейсбольного поля, прячась от жены.

В июньском небе висела дневная луна, а под ней играли в бейсбол мальчишки. То и дело над полем проносился мяч и в воздухе мелькали маленькие перчатки кэтчеров. Весь остальной парк, разбитый здесь, в южной оконечности Меркьюри, ― с затхлым прудом и покосившейся беседкой, ― как будто отступил от стадиона. Межштатная магистраль I-80 тянулась совсем рядом ― к ней вела обсаженная кедрами дорога, ― и все же Уэй сейчас не слышал ни громыхания, ни рева моторов проносящихся по ней грузовиков.

Воздух вокруг казался тяжелым и густым. Как мед. Как вожделение.

Уэйлон постучал пальцем по «салемской» сигарете, стряхивая на землю пепел. «Сегодня, ― сказал он мысленно. ― Сегодня ты должен все ей сообщить». То же самое говорил он себе вчера. И позавчера. И каждый день с того момента, как последний раз наведался в банк.

Меж тем сквозь заржавелую обшивку трибуны стало видно Марли ― подернутая желто-рыжими разводами планка разделяла ее точно пополам. В ярко-розовой тренерской бейсболке и джинсовых шортах, с развевающимися на ветру золотисто-каштановыми волосами, она казалась едва достигшей восемнадцатилетия ― как в ту пору, когда Уэйлон в нее влюбился. Когда была школьной любовью не его одного.

Марли высоко вскинула руку, и команда восьмилетних мальчишек замерла в ожидании, что она скажет.

– Собрались, пацаны! ― крикнула она игрокам в дальнем конце поля.

Воздух разрезал резкий звук ― бэттер[1] команды противника высоко отбил мяч. Центральный принимающий мяч поймал, и на этом иннинг завершился.

Уэйлон прижался лбом к горячему металлу трибуны. Хватило всего пары слов из уст Марли, чтобы мальчишки сконцентрировались. Она умела управлять людьми ― хоть и сама порой того не замечала. За минувшие восемь лет в их браке столько всего крутилось вокруг силы и влияния. Кто ими обладал, кто их лишался. Этакое зыбкое, постоянно меняющееся положение весов.

Ликующе вскрикнув, Марли выхватила из ближней стайки игроков мальчонку и усадила себе на бедро. Сделала она это так легко и радостно, будто вся жизнь являла собой нескончаемый праздник и светлый летний день. Даже ногти у нее на ногах были выкрашены ярко-розовым цветом. Уйэлон же лишь испускал зловонный дух в своем заляпанном смолой рабочем костюме и грязных ботинках. Прочие отцы ― мужчины, с которыми Уйэлон когда-то ходил в старшую школу и у которых хватало сейчас смелости сидеть на трибуне, а не трусливо прятаться за ней, ― дружно зааплодировали его сыну, когда тот появился у скамейки запасных.

– Зоркий глаз! Отличный глазомер! ― выкрикивали они, когда судья засчитал команде два мяча подряд, притом у самих отцов глаза не отрывались от покатого бедра Марли в шортах, от ее оголенных по жаре ног.

«Похотливые шакалы, ― думал Уэйлон. ― Прям все до единого».

Не зная об этом, Марли сунула в рот новую пластинку мятной жвачки. Когда сын занял на поле место подающего, в ее блестящих глазах Уэй увидел огонек надежды. Как будто в этом мальчишке Марли находила все недостававшие Уэйлону добродетели. И действительно, парень был ими наделен сполна. Веснушчатый и храбрый, как Марли, безоговорочно преданный и честный. На поле он отбивал самые сложные мячи так, словно его сердце никогда не знало горя, обегал базы так, будто время для него не способно было истечь. Он был таким, каким всегда мечтал стать Уэйлон.

После вчерашнего дождя поле было еще мокрым. Тео легонько постучал металлической битой по бутсам, стряхивая грязь с шипов подошв ― в точности как делал Уэйлон, когда был юн и вечно норовил ломануться напрямик, перемахивая все те же самые заборы. Президентом в ту пору был Джордж Буш-старший, вторгшийся на Ближний Восток. Теперь на дворе стоял 1999-й, и его тезка-сын объявил о намерении баллотироваться в президенты и закончить войну, развязанную отцом. Как-то даже не по себе, подумал Уэйлон, когда подобное наследие передается от отца к сыну.

Тео сейчас принимал собственную эстафету в давно сложившейся традиции семейства Джозеф, когда дети разочаровывались в своих отцах. Мик Джозеф ни разу не ходил на бейсбольные матчи, где играл Уэйлон. Он постоянно бывал занят: мазал никому не нужной краской каждый штакетник в городе и оглашал окрестности мрачными предзнаменованиями песни Bad Moon Rising.[2] Впрочем, сейчас Уэйлон уже задался вопросом: а не прятался ли часом Мик где-нибудь позади трибун, как сейчас он сам?

Когда-то Уйэлон поклялся, что жизнь Тео не будет похожа на его собственную, что у того будет отец, который станет им похваляться и бурно радоваться его успехам.

Забавно, что ничего из этих обещаний не вышло.

На солнце ненадолго наползло облако, и третий мяч лихо отлетел от биты в руках вставшего наизготовку Тео, угодив прямо в перчатку кэтчера. Мальчик тут же помчался к матери. Марли шепнула ему что-то на ухо и стукнулась с ним кулачками. Наблюдая за ними, Уэйлон чувствовал, как пусто и заскорузло становится у него на душе. Тео так похож был на Марли, особенно когда она смеялась! Пусть даже Уэй уже и не мог вспомнить, когда она смеялась последний раз.

Он провел ладонью по лицу, пытаясь объективно представить, что за семья у них сложилась, пока он лазал по крышам. В свои двадцать шесть они с Марли были еще достаточно молоды, чтобы успеть залатать то, что сгоряча порвали. И наблюдая, как его жена с безграничной нежностью провела кончиками пальцев по щеке Тео, Уэй почти даже поверил, что возрождение возможно.

«Уэй, ― сказала ему Марли когда-то давно, когда они лежали в постели холодной зимней ночью, ― мне кажется, это хорошо, что ты боишься». Стоило ему тогда прислушаться к ее словам.

Из жалости к себе Уэйлон хотел было закурить вторую сигарету, как вдруг услышал пронзительную трель. Телефон-автомат у него за спиной нарушил редкое мгновение тишины, и все болельщики оглянулись в его сторону. Вот же невидаль! Хотя, конечно, звонящий таксофон в таком местечке был словно снегопад в июле.

Для Уэйлона же звонок не предвещал ничего хорошего. Несомненно, он понадобился старшему брату Бэйлору, чтобы в очередной раз идти исправлять то, что отчебучил их отец.

Ветеран Вьетнамской войны и самопровозглашенный мэр, Мик Джозеф считался живой достопримечательностью города Меркьюри. Что говорить ― только вчера, разъезжая по улицам на стареньком фургоне «Шевроле Астро» с притороченной сверху лестницей, он застопорил дорожное движение, остановившись прямо посреди дороги, чтобы поднять свалившиеся с головы очки. Если бы подобным его косяки и ограничивались, Уэйлон бы и не парился. Но за свою жизнь его отец понатворил дел, на которые потом ему было наплевать. Дом, брак, сыновья. Мик вечно смешил людей. А еще всегда брал то, что хотел. Держался он франтовато, имел подмоченную репутацию донжуана и постоянно спускал деньги на ветер.

Интересно, подумал Уйэлон, какую вдовушку он на этот раз терроризировал, закидывая пошлыми любовными записками и стуча в дверь в четыре утра с дохлым букетом пеларгоний, что еще впотьмах надрал у себя на клумбе? Или какой счет демонстративно отказался оплачивать ― за воду или за газ? Или, быть может, снова сорвал проповедь пресвитерианского пастора, поднявшись посреди службы и растопыренными пятернями вдарив по клавишам стоящего там сбоку пианино?

Все вокруг сходились во мнении, что такого типа, как Мик, надо держать под замком. И приструнить его должен был кто-то из троих сыновей.

Уйэлон, который чувствовал себя проклятым с той самой минуты, как мать окрестила его «ответственным сыном», понимал, что задача эта ляжет именно на него. Тяжесть своей миссии он ощущал в золотом нательном крестике, который ни разу не снимался с тех пор, как мать повесила десятилетнему Уэю его на шею. Бэйлор, который был выше его и старше на тринадцать месяцев ― их грозная сторожевая башня и дозорный, ― подобной безделушки от матери не получал. Да и Крошка Шэй ― девятнадцатилетний уже парень, младший из братьев, ― по-прежнему считался отцовской отрадой. Почти как и Тео для Уэйлона, он заключал в себе все надежды и чаяния отца и ни единого сожаления.

В общем, именно Уэйлону приходилось разгребать обычно весь бардак. В точности как когда-то ребенком в доме Мика Джозефа, он вынужден был прибираться за отцом, когда тот проливал молоко и не удосуживался убрать за собой. Уэйлон терпеть не мог это тогда и ненавидел теперь. И все же Уэя, любившего, чтоб все было благополучно, точно так же, как в детские годы, тянуло исполнить свою роль. Из всех братьев он был первым, кто не выдержит и помчится убирать. Фамилия «Джозеф» по-прежнему что-то да значила для него, пусть даже он уже и сам толком не знал, что именно.

Уэйлон проигнорировал трезвонивший таксофон. Кто-то пустил мяч горизонтально по прямой, игрок первой базы его поймал, сделав третий аут, и команда Марли вновь завладела полем. Четвертый иннинг пошел? Или уже пятый? Уэй сбился со счета.

Марли повернула обратно к трибуне, и Уэй торопливо пригнул голову, пока она его не заметила. Глядя на жену из-за скамей, Уэйлон сознавал, что, встань перед ним еще раз выбор, он выбирал бы эту женщину снова и снова ― пусть даже сама она, возможно, считала, что он кого-то бы ей предпочел. Вот только в ее глазах он по-прежнему видел предательство. Такой и была правда их отношений: расчетливые сердца, переменчивая верность. Отчаянная попытка удержаться друг за друга. Попытка, имеющая так мало шансов на успех.

Телефон-автомат было умолк, но через несколько мгновений затрезвонил снова.

Точно медведь, пробуждающийся после зимней спячки, Уэйлон распрямился во весь рост и потянулся, после чего побрел-таки к таксофону, чувствуя, как пятьдесят пар глаз прожигают ему спину. Снял трубку на середине гудка. И впервые брат на другой конце линии даже не заикнулся об отце.

Мик Джозеф, который не имел достаточно средств, чтобы учиться в колледже, и вместо этого прочитал несколько энциклопедий, любил говаривать, что, когда человек чего-то не знает, он легко может оказаться в дураках. Однако в ситуации Уэйлона исход был куда более обидным: в дураках он оказался потому, что думал, будто бы все знает, хотя на самом деле это было совсем не так.

Уэй полагал, что его собственные тайны ужаснее, чем у кого-либо в семье. Но он ошибался.

Десять минут спустя Уэйлон встретился со старшим братом там, где тот назначил ― у входа в единственную в городе пресвитерианскую церковь. В Меркьюри имелись и другие христианские конфессии: методистская, баптистская, католическая церкви, ― однако это было единственное молитвенное заведение, которому доверялось семейство Джозеф с 1970 года, когда Мик вернулся из Вьетнама.

Бэйлор ждал брата, прислонясь к дверному косяку. С густыми черными патлами, уже лезшими в глаза, и с черными ободками смолы под ногтями после объекта на китайском ресторане, что в двух городках от Меркьюри. В отличие от Уэйлона, Бэйлор никогда не сгорал на солнце, так что с мая по октябрь он разгуливал с голым торсом, выставляя мускулатуру на всеобщее обозрение и заявляя тем самым всему женскому полу от двадцати двух до сорока, что он в великолепной физической форме и брачными узами не связан.

Одет был Бэйлор в футболку с логотипом отцовской фирмы: темно-синюю с крупными белыми буквами «Джозеф и сыновья. Кровельные работы». Это название всякий раз возмущало Уэйлона, поскольку не соответствовало правде. Всю работу делали обычно эти самые «сыновья», а вовсе не Мик Джозеф, как заявлялось в названии.

«Слабак Уэйлон» и «Здоровяк Бэйлор». Именно так Мик отзывался о своих старших отпрысках, когда им случалось вместе работать на крыше. И всю жизнь Уэйлон задавался вопросом: не так ли это, собственно, на самом деле?

Бэйлор между тем не докучал себе подобными сомнениями ― как никогда не обращал внимания, что растаскивает ботинками грязь по полу.

– Пошли уже, разделаемся с этим поскорей, ― проворчал Бэйлор, придерживая брату дверь. В одной руке у него была монтажка, в другой ― небольшая лопата.

Вместе они вошли в темную прохладу лестницы, где сидел, весь потный, временный пастор прихода. В Меркьюри он застрял с тех пор, как прежний святой отец четыре года назад завел тайную интрижку и исчез из города. «Временный» звучало как вердикт, как будто церковь не в состоянии была найти на это место человека, который гарантированно бы отсюда не сбежал, как предыдущий. Тот день, когда Уэй последний раз общался с этим священником, был самым черным в его жизни, и он не любил об этом вспоминать.

Пастор, звали которого Леннокс, поднял голову, заслышав их шаги.

– Я знаю, что крышу следовало чинить еще несколько лет назад, ― сказал он. ― Уже понял.

Леннокс повел работников внутрь храма. Они миновали крестильную купель, сооруженную когда-то Миком, тканый гобелен с Апостольским символом веры[3], собственноручно вышитый и повешенный здесь соседкой Уэйлона. Проповедники в этой церкви появлялись и исчезали, и выживала она исключительно за счет стойкой приверженности жителей Меркьюри. Горожане прибирались в ней и украшали к праздникам стены, чинили и восстанавливали здание, женили там влюбленных, крестили детей. Это строение словно олицетворяло собой частицу вечности в суетном мире, стремящемся к своему концу, хотя Уэйлон никогда так остро не ощущал собственную смертность, как тогда, когда сидел здесь на скамье.

Леннокс между тем принялся объяснять, что именно произошло.

С утра здешние «матушки» проводили в приделе летние уроки Библии для ребятишек на каникулах, и вдруг с потолка закапала какая-то жижа. Штукатурка кусками стала отваливаться прямо детям на колени. С крыши расположенной прямо над ними колокольни стекала дождевая вода, просачиваясь сквозь дырявую кровлю и оставляя темные следы на безупречно белом потолке святилища.

– А чего она такая… цвета побежалости? ― спросил Бэйлор, глядя, как капли с потолка падают на обитые жатым бархатом скамьи. До воскресенья сиденья в церкви требовалось как следует вычистить.

Кроме того, в воздухе разливалось терпкое зловоние.

– Все будет сделано, ― заверил Уэйлон пастора, даже не удосужившись оглядеть место протечки. И зная, как недоволен будет брат.

Отец их так же любил раздавать гарантии из серии «Слишком хорошо, чтобы быть правдой». Даже на боку его фургона значилось: «Джозеф заделает любую течь!».

И сыновей он растил так, чтобы это обещание неизменно исполнялось.

– Но не ждите от нас скидки, ― со злостью обронил здоровяк Бэйлор, ― только потому, что у вас церковь.

Он прихватил себе пальцами шею на загривке и потискал кожу, что, как было известно Уэю, делал лишь в минуты сильного волнения, а такое случалось с братом крайне редко. Под самым ухом у него виднелся белесый кривой шрам ― единственное место у Бэйлора, куда не ложился загар. Надо думать, Бэю сильно не терпелось подняться на этот чертов чердак, испачкать рабочие руки в грязи. Все разломать, чтобы потом как следует починить.

Так что Уэйлону ничего не оставалось, как немедленно приступить к работе.

По потолку церкви продолжало расползаться лилово-красное пятно. К кирпичному фасаду здания Уэй приставил металлическую лестницу и полез по ней, не попросив кого-либо придержать ее снизу.

– Поосторожней там, сынок, ― напутствовал его из открытого окна Леннокс.

Оказавшись на крыше, Уэйлон вскарабкался по скользкому крутому скату к небольшой огороженной площадке, над которой и высилась изукрашенная башенка с колоколом. Как и следовало ожидать, под прохудившимся медным фартуком, прибитым к кровле, образовалась лужица. Уэй согнал оттуда ладонями воду, подождал, пока она стечет по откосу. Он представил, как вода просачивается под тонким металлом к балкам звонницы, как разрыхляется от влаги древесина. Все, что сейчас требовалось, ― это оторвать старый и заменить.

Уэйлон спустился на несколько ступенек и заглянул в окошко церкви.

– Надо было дать нам перестелить крышу еще десять лет назад, когда мы вам сказали, что пора! ― отчитывал пастора Бэйлор, несмотря на то что в ту пору Ленноксом в их городке еще и не пахло.

И это говорил Бэйлор, у которого обычно общение с клиентами ограничивалось неопределенным гнусавым мычанием. Он стоял на высокой стремянке, изгибом монтажки обследуя пятно на потолке.

– Дело в фартуке, ― сообщил ему Уэйлон. ― Это под ним протекло.

Бэйлор насмешливо фыркнул.

– Сам можешь убедиться, ― пожал плечами Уэйл.

И братья поменялись местами. Оказавшись внутри церкви, Уэйлон решил все же с расстояния, не взбираясь на стремянку, оглядеть место течи. Каким бы высоким ни был в алтарной части потолок, основание звонницы находилось еще выше. Ответ на его вопрос определенно крылся в пространстве между потолком и крышей.

– А там что, наверху? ― спросил он пастора, хотя и понимал, что Леннокс вряд ли это знает.

С монтировкой в руках Уэйлон прошел в глубину церкви и открыл узкую дверь, ведущую в казначейскую, где обычно хранились приносимые еженедельно пожертвования. Подняв взгляд, Уэй обнаружил такое же точно лилово-красное пятно на низком потолке с небольшим люком. Такой люк означал, что наверху находится еще одно помещение.

Проем был закрашен несколько лет назад. Уэйлон подцепил монтировкой выступающую кромку люка, потянул, и на лицо ему посыпались кусочки засохшей краски. Бэй прокричал ему что-то с другой стороны стены, но Уэйлон его не расслышал. Внезапно потянуло ветерком.

Уэй верил, что в некоторых местах обитают привидения, но вовсе не из набожности, а потому, что был кровельщиком. Вся его работа, можно сказать, состояла в разоблачении недосказанностей ― историй, которые держались в тайне до той поры, пока не начинали протекать наружу.

Из открывшегося люка прямо перед Уэйлоном вывалилась небольшая складная лестница, и он, толкнувшись, поднялся на технический этаж. Вынул из заднего кармана джинсов зажигалку, лежавшую рядом с пачкой сигарет. Зажег… И тут увидел их.

Одну, другую ― и вскоре уже десяток летучих мышей выпорхнули из проема вниз и понеслись далее, в зал церкви. От неожиданности Уэй вывалился из проема и шлепнулся на пол.

– Может, мне пора обзавестись пневматикой? ― спросил Леннокс, тряхнув серебристо-седыми кудрями, свисавшими до самых глаз.

– Не надо, ― в один голос ответили ему Уэйлон и Бэйлор. Последний помог брату подняться на ноги.

– Избавиться от этих летучих тварей проще некуда, ― соврал Бэйлор. ― Оставьте окна на ночь нараспашку ― остальное они сделают сами.

В этот момент протечка дала о себе знать с новой силой, и темная жижа потоком хлынула из люка на пол. Тут ругнулся даже Леннокс.

– Чем это так смердит? ― поморщился он.

Уэйлон привычен был к разного рода зловониям, однако это не мог распознать. Снова подтянувшись, он залез на технический этаж и пошарил вокруг.

– Что тут за тряпки лежат? ― спросил он и подтянул материю к идущему снизу свету. Ткань была мокрой, и ладонь Уэя тут же приобрела красно-фиолетовый оттенок. ― Вроде как это с них сходит краска.

– Похоже на мантии для певчих, ― сказал внизу Леннокс.

Сев у края проема, Уэйлон свесил руку и подождал, пока Бэйлор кинет ему фонарик. Лучом света он повел по чердачному пространству, пока не осветил груду непонятно чего, неподвижно лежавшую поверх мантий. Скверный запах исходил именно от нее. Что бы там ни было, пролежало это здесь уже довольно долго.

К горлу подкатила тошнота. Насколько Уэйлон мог судить, иного выхода отсюда не имелось. Балки тянулись от этой чердачной площадки до лестницы, ведущей наверх, на колокольню. Один неверный шаг ― и провалишься сквозь хлипкий гипсовый потолок. Так что источник вони лежал непотревоженным с тех самых пор, как была закрашена ведущая на чердак дверца.

Уэйлон отдал брату фонарик и вытер ладони о джинсы.

– Вызывай Патрика, ― сказал он, имея в виду местного полицейского-первогодка, который параллельно нес в городе санитарную службу, поскольку преступления были в Меркьюри огромной редкостью. Патрик был лучшим другом Крошки Шэя и даже еще не настолько взрослым, чтобы употреблять алкоголь. ― Здесь дофига летучих мышей сдохло.

Стоило ему это сказать, как с груды тряпок соскользнула затвердевшая тушка летучей мыши и оттуда проглянуло нечто крупное, туго затянутое в пленку. Уэй прищурился, вглядываясь. В животе словно что-то провернулось.

Уэй ухватился пальцами за пленку, потянул к себе, и вся эта штуковина скатилась с кучи платьев к люку, остановившись на краю.

– Черт, ― буркнул Уэй и поспешно спустился с лестницы.

Втроем мужчины вгляделись в то, что лежало перед ними.

В застывшем у открытого проема свертке из-под пленки проглянуло нечто жуткое. Выпирающая кисть руки, характерный изгиб усохшей конечности.

Уэйлон перевел взгляд на Бэйлора, тот зажмурил глаза. Тут же он их открыл, и Уэйлон на доли секунды увидел перед собой того Бэйлора, что однажды после полуночи, распростершись на ковре, в отчаянии колотил ладонями по полу. Уэй как сейчас слышал его утробные крики: «Прошу тебя! Пожалуйста!», ― и короткие гудки из упавшей на пол трубки телефона.

Уэйлон ничего не знал касательно этого спеленатого тела в проеме люка ― оно лишь напомнило ему о катастрофе в их семье.

Кашлянув, Бэйлор повел покрасневшими глазами по казначейской, по залу за открытой дверью, наконец его взгляд уткнулся в Уэйлона и застыл. Тонкая и незримая живая нить, повисшая сейчас между братьями, означала, что между ними не все еще погублено.

Леннокс даже не двинулся к телефону. Уэйлон так же не пошел к выходу.

Шмыгнув носом, Бэйлор расправил плечи и положил монтажку на плечо. Шрам над ней светился, точно оборванный нимб.

– Вот видите? ― сказал он, направляясь к двери. ― Надо было чинить крышу, когда вам об этом говорили.

Прежде чем выйти на лестницу и далее под палящее солнце, Уэйлон поскорей нашел уборную и прижался лбом к холодным плиткам облицовки. Там его и вывернуло.

Глава 2

Весть о протекшей в церкви крыше обошла Шэя Джозефа стороной, поскольку его не оказалось там, где ему стоило быть. Однако он почти никогда и не бывал там, где предполагалось. Если братьям требовалось его найти, рассуждал он, то они знали, где можно не искать.

В полном безделье он лежал на полу в маленькой заброшенной квартирке, что находилась в мансарде родительского дома на Холлоу-стрит. Над головой мерно крутился вентилятор, а в руке Шэй сжимал любимый стеклянный голыш ― окатанный морем кусочек синего стекла. Серый ковер под ним давно уже стоптался и выцвел. Справа от него по-прежнему стояли на полке старые мамины книги в мягких обложках. Их корешки так сильно растрескались и поблекли, что невозможно было прочитать названия. Эти романы ― единственное, что осталось в доме после нее, поскольку, кроме Шэя, никто сюда не заходил.

Их громоздкий викторианский особняк, раскинувшийся под мансардой, всегда казался Шэю этаким увеличенным кукольным домом с блестящим, как новенькое, широким крытым крыльцом, которое отец каждую весну заставлял его красить. Кроме того, Шэй ― чудесный младшенький сынок ― отвечал в доме за окна. «Следи, чтобы они были красивыми, ― говорил отец. ― Чтобы всегда блестели чистотой».

Все они были марионетками в доме, построенном Миком Джозефом: держась на ниточках, что свисали с его пальцев, они оживали по легкому мановению отцовской руки.

Шэй прятался в этой заброшенной квартире, когда не хотел видеться с братьями. В последние дни на него все чаще находило желание потеряться, чтобы никто не нашел. Девятнадцати лет от роду, белокурый и зеленоглазый, Шэй чувствовал себя так, будто все его существо сейчас трещит по швам. И вовсе не потому, что он, как Уэйлон, давал слишком много обещаний, которые не в состоянии исполнить. И не потому, что, как Бэйлор, желал лишь, чтобы его все оставили в покое. Но потому, что здесь он ощущал себя забытым. А быть забытым Шэю казалось безопаснее, чем быть на виду.

Этому его научила мать.

Снизу простонала, открываясь, парадная дверь. Послышались быстрые шажки детских ног, смех Тео. Затем раздался стук упавшей в прихожей биты, шлепок брошенных перчаток. Постепенно звук его ног затих: мальчик удалился к кухне в задней части дома. Племянник вернулся домой вместе с Марли ― с самым любимым у Шэя человеком на свете. Старших братьев он тоже любил, разумеется, но иногда они вызывали в нем неприязнь. В Шэе они видели только одно: еще одного кровельщика. Или, если говорить точнее, еще одного Джозефа. Что для них было одно и то же.

А Марли? Она была единственным человеком, что глядел на него и не пытался предрекать будущее. Шэй так хотел научиться всегда держаться в настоящем, как это умела она. Потуже обвязать время веревкой и крепко притянуть к себе. Марли смотрела на Шэя так, как никогда не смотрела на него мать, ― даже до того, как помутилась рассудком.

На этом Шэй мысленно укорил себя. Вокруг него, точно призраки, слегка колыхались от дуновения вентилятора белые простыни, укрывавшие в мансарде старую мебель. Что за бессердечная фраза ― «помутилась рассудком»! Будто это была ее вина. Будто рассудок не украли у нее вместе со всем остальным!

Шэй тихонько вышел из темной квартиры, спустился с мансарды и вскоре нашел Марли на кухне перед духовкой. Под мышкой, точно футбольный мяч, она держала пакет с булочками, прижимая к уху беспроводной телефон. Когда она подняла руку, чтобы нажать на кнопку, выпечка выскользнула из пакета и частично оказалась на полу.

– Черт бы побрал!.. ― ругнулась Марли, наклоняясь, чтобы собрать булочки.

– Следи за языком, ― крикнул ей из гостиной Тео, который балансировал там у стены, пытаясь делать стойку на голове. ― Дедушке бы это не понравилось.

– Дедушка твой, ― пробормотала Марли, ― может отправляться на…

Подняв взгляд, она заметила в углу кухни Шэя, и на лице ее расцвела радостная улыбка. Такова и была Марли ― всегда полная светлых надежд, всегда красивая и благоухающая, точно летний букет.

Шэй наклонился поднять с пола оставшиеся булочки и поинтересовался, как прошел матч. Марли достала из холодильника банку диетической колы.

– Знаешь, как там говорят: на переучивание порой уходят годы, ― сказала Марли, с пшиком вскрывая баночку.

– Ну еще бы!

– И что прежде чем что-то там формировать, надо предпринять какие-то там шаги, как следует что-то освоить… Вот мы сейчас как раз на этой стадии.

Шэй положил булочки на кухонную стойку.

– Ага, базовые навыки ― ключ ко всему.

– Ну да, суперключ!

Юноша рассмеялся.

– Вот нисколько не тоскую по нашему детскому бейсболу и Малой лиге! Это была такая нудятина!

Шэя подмывало сказать, что вообще все его мальчишеские годы были нудными, с великим множеством правил и минимумом поблажек, но это так и осталось неозвученным.

Марли не спеша отпила из баночки колы.

– Вот и Тео сейчас точь-в-точь, как ты тогда, ― сказала она о сынишке, который примчался к ним на кухню, ища, чем похрустеть. ― Заскучавший от нудятины.

– Вполне объяснимо, ― усмехнулся Шэй. ― Он же теперь самый мелкий в нашей семье.

– Эй! ― возмутился Тео. ― Я хоть сейчас готов сделать тебя наперегонки, старикан!

– Ну давай, попробуй, малявка! ― поддразнил Шэй мальчика, который тем временем быстро взобрался на столешницу и уселся Шэю на закорки.

Шэй закружил его по кухне.

– Ма-ам, ― спросил, вращаясь на нем, Тео, ― а когда мы сядем уже есть?

Таков был Тео ― самый юный из Джозефов. Вечно куда-то вскарабкивающийся и вечно голодный. Всегда уверенный, что все его потребности будут удовлетворены.

Марли готовила ужин на шестерых, как делала каждый будний вечер для всех, кто жил в этом доме на Холлоу-стрит. Причем ни один из Джозефов, кроме Шэя, не удосуживался сообщать ей, когда вернется домой. Сегодня на ужин были спагетти, любимое блюдо Шэя.

Он направился к холодильнику, намереваясь сделать овощной салат. Тео висел у него на спине, точно накидка с капюшоном.

– Они все равно узнают, ― произнесла Марли, помешивая соус.

Шэй замер перед раскрытой дверцей холодильника.

– Узнают что?

– Ну, что ты сегодня не лазал на крышу.

Услышав это, Шэй перевел дух. Перед ним только что открылся шанс на искренность, однако он им не воспользовался. Такое нередко случалось с Шэем на этой кухне, где Марли с ее темными внимательными глазами словно держала за ним постоянное приглашение к признанию. С ней он мог бы сбросить с плеч нелегкую ношу ― пусть даже на мгновение. Впрочем, чего Марли никак не могла ему гарантировать ― так это конфиденциальности. Никто в этом громадном доме не знал даже значения этого слова.

– Извини, что тебя поправляю, ― улыбнулся Шэй, ― но я уже неделю не торчал на крыше.

– Твой отец еще долго будет таскать тебя по своим халтурам.

– Ну да, как мальчика на побегушках, ― проворчал Шэй.

– Ох, нелегко быть любимым сыночком! ― пошутила Марли.

Шэй улыбнулся, хотя эта истина навевала на него одну печаль. Его действительно любили в семье, потому что внешне он пошел в Элизу Джозеф: с таким же округлым лицом и ямочками на щеках, с такими же вьющимися светлыми волосами. Но быть любимым сыном Мика Джозефа означало, что тот видел в Шэе себя в юности, да еще и наделенного материнскими чертами.

Зазвонил телефон. Шэй снял трубку с рычага. Послушал, что сообщил голос на другом конце линии.

– Труп? ― недоуменно повторил Шэй. ― Чей? ― Он подождал, слушая, затем повесил трубку.

Макароны у Марли вскипели, вода побежала через край. Но женщина не обратила на это внимания, хотя жижа разлилась по плите.

– Что там такое?

– Патрик звонил. ― Шэй отнес Тео в гостиную, сгрузил на диван и вернулся на кухню. ― На чердаке в церкви нашли труп.

В повисшей тишине между ними словно проплыл призрак. Марли ошеломленно застыла, глядя на Шэя.

– Пока не опознали, ― опередил он ее вопрос.

Шэй наклонился к раковине, доставая из-под нее респиратор и пару резиновых перчаток.

– Похоже, все-таки придется сегодня поработать. ― С какой бы легкостью Шэй это ни сказал, его замутило.

Вот почему в последнее время его не грызла совесть по поводу того, что кровлями он занимался, лишь когда сам того желал. Его привыкли воспринимать как ребенка, как игрушку, как семейный трофей. Он даже Бэйлора умел рассмешить, а большего от него никто никогда и не требовал. Поскольку Шэй был младше Бэя на восемь лет, все по-прежнему относились к нему как к мальчонке. Джозефы так мало ожидали от него ― притом на сколькое он был способен. Шэй умел шутить и дурачиться, потому что очень хорошо знал, как мгновенно может обрушиться на душу печаль, словно тяжелый клинок в самое сердце. Однако была и обратная сторона. Ночной телефонный звонок, отчаянная мольба, точно последнее желание перед смертью. Или предстоящая уборка блевотины за Уэйлоном, поскольку его чувствительный организм, видите ли, не смог справиться с увиденным. Вот в таких случаях именно Шэю приходилось вставать у руля. Копать могилы, хранить секреты, оплакивать потери. Он умел любить, как никто другой, ибо знал, как это больно ― быть отверженным.

Больше всего Шэй любил говаривать: «Покажи мне худшее, что в тебе есть. Обещаю, я не отвернусь».

Когда Шэй подъехал к церкви на рабочем белом фургоне и выключил фары, то увидел своего лучшего друга Патрика, который сидел в ночи прямо на траве перед зданием. Оба по некоторым меркам были еще подростками ― старшую школу они окончили всего год назад. Теперь у обоих был как будто взрослый род занятий, несмотря на то что чувствовали они себя, точно мальчишки, вырядившиеся в отцовскую одежду. На пару они занимались борьбой, вместе пробовали курить, и оба едва не бросили учебу. После школы Патрик решил стать копом. Он был сыном ветерана полиции, и вся семья не могла на него надышаться. Однако на свете был лишь один человек, кому Патрик мог довериться полностью.

– Все так плохо? ― спросил его Шэй, садясь рядом на траву.

Напротив, по другую сторону улицы, заморгал свет над входом в лавку при автозаправке.

– Твой братец там весь пол в сортире заблевал.

– Ну, не первый раз, ― отшутился Шэй, потому что понурое лицо у друга зацепило его, точно рыбу крючок. Он тронул Патрика за плечо: ― Скажи, что от меня требуется.

– Нам с тобой придется лезть на этот долбаный чердак. ― Патрик потер ладонью подбородок. Его рыжеватая бородка была чуть длиннее обычной дневной щетины, и Шэю подумалось: не для того ли отпустил ее Патрик, чтобы было чем занять пальцы. ― А затем надо будет отмыть пол в алтарной части. Не хочу, чтобы еще кто-то видел то, что видел я. Или нюхал.

Шэй встал, протянул руку Патрику и помог ему подняться. Тот выпрямился не торопясь, более рослый и крепкий, чем его приятель, и не такой живчик.

– Похоже, будем бодрствовать всю ночь, ― произнес Патрик.

– Уже понял.

Как и Шэй, Патрик любил везде наводить порядок. В любом другом месте казалось бы удивительным, что двум малолеткам доверили столь отвратительное и мрачное дело. Но Меркьюри ― этот бывший форпост сталелитейной индустрии ― всегда умел обходиться меньшим, нежели требовалось для нормальной жизни. В нем не было ни судмедэксперта, ни пожарной службы. Не было даже шефа полиции. Так и сейчас: единственно, на кого мог рассчитывать город, это на двух пареньков. И они должны были справиться с задачей.

Вдвоем друзья шагнули в темноту.

Первым делом они занялись трупом, который изрядно залило дождевой водой. С этим сочащимся полиэтиленовым коконом они обращались, точно с Ковчегом Завета. Взявшись вдвоем, бережно спустили его по приставной лестнице. Шэй сам себе подивился, насколько притупились у него все чувства, когда они грузили труп в скорую, в которой не сочли нужным выключить двигатель.

Наконец Патрик отправил тело в морг и началась уже настоящая работа.

На постеленный снизу кусок брезента Шэй принялся тщательно выметать шваброй весь сор с чердака. Когда он уже почти закончил, то заметил, как что-то блеснуло в стороне на старых замызганных половицах. Он наклонился посмотреть поближе.

Это было кольцо.

Шэй видел, что друг следит за ним, не произнося ни слова ― в глазах лишь читался вопрос. Патрик всегда, подумал Шэй, именно так и глядел на него ― внимательно и беззвучно. Иногда Шэю хотелось схватить друга за плечи и хорошенько встряхнуть, просто чтобы заставить его заговорить.

Повернувшись к Патрику спиной, он сунул найденное кольцо в карман.

Патрик отнес сверток с мусором в багажник своей патрульной машины. Шэй, взяв скипидар, опустился на карачки и принялся оттирать пол в алтарной части, куда пролилась с потолка вместе со штукатуркой грязная цветная жижа. До воскресной службы оставалось всего три дня, и к этому времени церковь должна была стать как новенькая ― или по крайней мере как обычно.

И вот Шэй с Патриком скребли, мыли, оттирали, снова скребли и отмывали. Закончили они уже перед рассветом. Шэй устало опустился на сиденье у прохода, оглядел темно-лиловое покоробившееся пятно на потолке. В помещение впорхнула летучая мышь, покружила немного и скрылась.

– Надо будет закрасить эти разводы, когда подсохнет штукатурка, ― сказал Шэй. ― А еще попрошу Марли помочь отчистить на скамьях обивку.

Патрик согласно кивнул, однако к выходу не двинулся.

– Тебя что-то беспокоит? ― спросил его Шэй.

Его друг наморщил лоб. В этом тусклом освещении он казался чужим и каким-то тщедушным.

– В смысле, помимо этого трупа?

– Да, ― тихо ответил Шэй. ― Не считая его.

– Просто понимаешь… ― Осекшись, Патрик неуверенно заморгал. Потом все же попытался объяснить: ― Выходит, все это время у нас тут что-то гнило и разлагалось. И никто об этом и понятия не имел.

Шэй кивнул, хотя и подозревал, что кто-то об этом все же знал, но предпочел молчать в тряпочку.

Наконец Патрик ушел, оставив его одного во мраке церкви. Шэй вытянулся на мягкой скамье и закрыл глаза. Ему не хотелось возвращаться домой на Холлоу-стрит с этим кольцом, прожигающим ему карман.

Быть может, оно свалилось с трупа? Или попало сюда как-то иначе? Шэй этого не знал и боялся выяснить правду.

В тот вечер Марли Джозеф ужинала в одиночестве. С тарелкой спагетти она уселась в любимое кресло и вытянула ноги на расшитую подушечку Элизы. Ее свекровь, наверное, дико возмутилась бы при виде этого ― с голыми ногами на подушке, да еще и с едой в гостиной! Так что ужинала Марли со стойким чувством вины, от которого ей было не избавиться.

Уэйлон не отзвонился. Как не позвонили ни Бэй, ни их отец. Тишина голодной бездомной кошкой назойливо крутилась вокруг нее. Марли любила побыть в одиночестве ― особенно учитывая, что такое случалось достаточно редко. Ее не огорчал даже тот факт, что еду, которую она приготовила, кроме нее, оказалось некому есть. Действительно расстраивало Марли лишь то, что образ семейного очага, живший в ее мечтах, никак не вписывался в этот дом и никогда не имел ничего c ним общего.

Тео уснул на диване с комиксами поперек груди, которые дал ему почитать Шэй. Марли еще помнила, как сам Крошка Шэй в детские годы засыпал на том же самом клетчатом диване в точно такой же позе. Вот уже восемь лет они все вместе жили под одной крышей. Как же так получилось, недоумевала Марли, что, выйдя замуж за одного из Джозефов, она сделалась женой и матерью для всех одновременно?

Единственное, кем так и не смогла стать Марли в этом доме, так это дочерью.

Несъеденный ужин она оставила остывать в кастрюле. Прихватив телефон с собой в гардеробную ― так, чтобы Тео не смог ее услышать, ― Марли позвонила своей близкой подруге Джейд, которая жила в небольшой квартирке над единственным в Меркьюри салоном красоты.

– Идрит твою! ― ругнулась Джейд, едва лишь сняла трубку. ― Ты уже слыхала про чердак?

– Слышала. Всех троих братьев Джозефов высвистали.

На что Джейд прошептала то, что Марли совсем не рада была слышать:

– Ну, по крайней мере, теперь-то все закончится.

Марли крепко зажмурилась.

– Скажи мне, что мы поступили правильно.

– Марли, ― с легким нажимом произнесла в ответ Джейд, ― ты сама знаешь, что ничего «правильного» там и близко не лежало.

– Я просто хочу… ― Марли запнулась. ― Хотела бы я знать: может, я мало старалась стать хорошей дочерью или хорошей женой…

Это было слабое место Марли, которое она никогда не открывала ни перед одним из Джозефов. Которое подвергало сомнению каждый ее поступок, которое всегда кровоточило.

Не успела Джейд ей ответить, послышался звук открываемой входной двери. Марли быстро попрощалась с подругой и вышла из гардеробной. Перед ней стоял Уэйлон, настолько уставший и измученный, что не стал интересоваться, что она делала там среди зимних курток.

Он был весь грязный, руки испачканы чем-то фиолетово-красным. Уэй потоптался в прихожей, смахивающий на угольный шарж на самого себя, только подвыцветший и нечеткий. Он был таким же черноволосым, как Бэйлор, зеленоглазым, как Шэй, и с усталым, изношенным сердцем, что было присуще лишь самому Уэйлону. Как супруг он исчез из ее жизни уже давным-давно, и Марли, любя Уэя по-прежнему, не представляла, как его вернуть.

Она любила его не потому, что в критический момент все неизменно обращались к нему. Ее чувство шло глубже того предназначения, к которому Уэя готовили с детства, и было значительней любого долга, за который он считал нужным расплатиться. Уэйлон не страдал самомнением и гордыней, чтобы не откликнуться на помощь. Марли любила его потому, что знала: в чрезвычайной ситуации, когда многие так часто считают Уэйлона настоящим героем, есть лишь один человек, к которому он может протянуть руку за поддержкой, – и это она, Марли.

Марли подошла к мужу и поступила так, как поступала всегда, принимая на себя всю его грязь и его боль.

Глава 3

Однажды в июне 1990 года Марли Уэст с матерью въехали в Меркьюри на своей бирюзовой «Акуре» с опущенными окнами и вовсю орущей магнитолой. Прибыли они из восточного Огайо, где их угораздило забыть любимую форму для запекания да карточку из видеопрокатной сети Blockbuster с пробитыми девятью дырочками из десяти. Там, куда они направлялись, не было точек этой сети ― лишь магазин автозапчастей, который попутно пополнял свои доходы, давая видеофильмы напрокат.

Они свернули с межштатной автотрассы I-80 налево, на съезд, который, минуя длинную череду кедров, привел их к одинокому светофору. Через дорогу Марли заметила троих мужчин, стоящих наверху пустого здания в двадцати с лишним футах над землей. На фоне древесных крон их силуэты смотрелись очень мужественно. В воздухе разливался запах горячей смолы и пота, и Марли подняла на своем пассажирском окне стекло. Постучала по нему неоновыми ноготками, закинула скрещенные лодыжки на «торпеду».

Обычно Марли нравилось въезжать в незнакомый городок. Разглядывать местные рекламные щиты, объявления, даже шрифт на уличных указателях ― иначе говоря, изучать любые статичные объекты, способные как-то рассказать о характере и истории города. Однако здесь, на самом отшибе Меркьюри, пока они с матерью томились перед красным сигналом светофора, единственной надписью, что довелось ей увидеть, был от руки написанный слоган на боку фургона, припаркованного перед домом с мужчинами на крыше:

«Джозеф заделает любую течь!»

«Кровельщики, ― вздохнула про себя Марли. ― Скукота какая».

Так что, когда сигнал светофора сменился зеленым, у нее не было ни малейших причин провожать взглядом в зеркале заднего вида латающих крышу мужчин.

На следующий день, покинув снятую матерью квартиру, Марли пошла прогуляться в сторону парка и посмотреть, что интересного может ей предложить такой городок, как Меркьюри. В итоге она набрела на несколько больших деревянных вывесок местных предпринимателей, где крупными белыми буквами предлагалось: «Твердая древесина для кухни», «Ротари-клуб[4]», «Джозеф и сыновья».

Еще она обнаружила, что летний воздух навевает лень, солнце неутомимо печет и что питчер на бейсбольном поле приготовился к подаче. Шел обычный любительский матч, где судья курил сигару, сплевывая темную табачную слюну перед каждым броском. Марли заняла местечко на верхнем ряду трибун. Когда объявили финальный аут, распаленные болельщики начали кричать и аплодировать, она же тем временем заметила, как на полосе вне поля обнялись два игрока. Точнее, ей поначалу показалось, что обнялись.

– Ох уж эти братья Джозефы! ― проворчал кто-то из сидевших рядом на трибуне. ― Вот ни разу не видел, чтобы кто-то дрался меж собой в одной команде, кроме них!

Вглядевшись в происходящее на поле, Марли быстро сложила одно с другим. Как раз этих Джозефов она и повстречала накануне, когда те сдирали задубевшие куски старой кровли.

Оба с черными волосами, с крепкими V-образными торсами, они сперва показались Марли близнецами, несмотря даже на то, что один был заметно крупнее другого. Тот Джозеф, что побольше (Бэйлор, как услышала она от соседних болельщиков), что-то сказал брату так тихо, что мог расслышать только тот. Второй, что помладше ― Уэйлон, ― сперва застыл на месте, и лицо у него побагровело, точно свекла. Бэйлор же тем временем потрусил прочь. Тогда Уэйлон погнался за ним, свалил и прижал к земле, пока Бэйлор не двинул ему как следует кулаком, отчего младший, на миг вскинувшись, рухнул на поле. Их товарищи по команде даже не сочли нужным вмешаться. Если, помимо бейсбола, у этих парней имелся какой-то талант, то крылся он, по всей видимости, в их крепких кулачищах.

Марли не верила своим глазам, видя, что никто и не пытается остановить драку. Народ на поле занят был тем, что собирал разбросанные бейсбольные мячи в кучу у забора. Братья, тяжело дыша, переругивались меж собой, тузя друг друга. Какой-то парнишка не старше лет десяти, сидевший на трибуне впереди, тронул мать за плечо и указал на драчунов. Та резко повернула голову, изогнула бровь. Мальчик убрал с глаз длинный белокурый локон и достал из заднего кармана книжку-раскладушку с комиксами. Потом из-за плеча скользнул взглядом по трибунам и, остановившись на Марли, как будто сказал: «Вот можете поверить, что ради этого мы сюда притащились?»

Как будто она уже сделалась частью здешнего мирка.

Марли поспешно спустилась по трибунам, готовая уже перемахнуть перегородку и разнять дерущихся, однако волевая женская рука ее внезапно удержала.

– А ну, парни! ― недовольно прикрикнула женщина. Голос ее звучал, точно фагот на низких нотах. ― Хватит.

Драка мгновенно прекратилась. Уэйлон поднялся, утирая со рта кровь, протянул брату руку. Не в это ли мелькнувшее, как молния, мгновение, когда они потянулись друг к другу, но еще не совершили рукопожатие, Марли и почувствовала, что влюбилась?

Бэйлор между тем оказался возле нее первым. Только что угощавший брата кулаками, парень подобрал биту, закинул на плечо и встретился взглядом с Марли. Взгляд у него сперва был удивленным, затем слегка встревоженным, после чего он попытался прикрыться улыбкой, в которой скорее сквозила издевка.

– Да вы у нас тут новенькая, ― сказал он с особым акцентом, будто произносил неизвестное доселе слово. Глаза его были такими ярко-голубыми!

– Возможно. ― Марли не улыбнулась ему в ответ и никак не сдвинулась со своего места возле ограждения. Мать научила ее, как важно соблюдать дистанцию и осторожность.

В Огайо, откуда она приехала, за ней некому было присматривать. Разумеется, ее предупреждали, что девчонке опасно ходить одной по улице после полуночи или садиться в машину к незнакомцу, после чего о ней никто и ничего может больше не услышать. Как же быстро, поражалась Марли, может угаснуть чья-то жизнь, оставив по себе лишь фото на коробке молока![5]

Здешние жители, впрочем, уже вовсю прислушивались к их разговору. Марли чувствовала, как они тихонько крадутся за спиной, подступая все ближе. Они как будто сделались свидетелями того, как Бэйлор искал с ней знакомства, и теперь, если что, готовы были действовать без промедления.

– Тебя, похоже, не мешает подвезти до дома, ― сказал Бэйлор.

– А тебе, похоже, лет двадцать пять.

До этого мгновения его лицо было настолько сурово и неподвижно, что Марли даже вздрогнула от неожиданности, когда парень рассмеялся. Плечи у него затряслись, конец биты стукнулся в землю, а сам Бэйлор оперся на нее, как на трость. Этот твердый несгибаемый человек начал смягчаться на глазах ― и сделала это она, Марли. Никогда еще она не замечала за собой подобной силы воздействия.

– Вот что бывает, когда все лето проведешь на крыше, ― усмехнулся Бэйлор, указывая рукой на солнце. ― В свои восемнадцать превращаешься в старика.

Марли подумала было, что он шутит, однако улыбка у него разом погасла, от недавнего смеха не осталось ни крохотной морщинки.

– Так что? ― спросил он. ― Подвезти?

При этом вопросе взгляд голубых глаз Бэйлора в обрамлении черных волос, кое-где прилипших к могучей шее, и бугрящиеся широкие плечи показались ей неожиданно тревожными. Вокруг собралась толпа женщин ― матерей, дочерей, сестер и прочих, ― причем они не пялились на Марли, не задавались вопросом, почему она явилась сюда одна. Они вообще не смотрели на девушку и не спрашивали, не потерялась ли она. Вместо этого все прищурившись глядели на Бэйлора ― так, словно он уже их разочаровал.

Квартира, которую Марли с матерью сняли в Меркьюри, находилась недалеко, за вереницей раскинувшихся вдоль улицы кедров, так что у девушки не было надобности, чтобы ее подвозили. И тем не менее она решила принять предложение Бэйлора, потому что, как ей показалось, ему очень требовалось ее согласие, дабы вернуть себе добрую репутацию.

– Разумеется.

– Тогда к Куколке, ― указал он подбородком на стоявший на гравийной парковке фургончик «Шевроле» с торчащей позади лестницей на крыше и номерным знаком, прикрученным к задней двери.

– Что? ― не поняла Марли.

– Я так назвал свою «рабочую лошадку», ― бросил ей через плечо Бэйлор. ― Куколка.

Рассмеявшись, Марли последовала за ним и обернулась лишь тогда, когда ее спутника окликнула та самая женщина, что единым словом остановила драку между братьями. И окликнула так, как это могла сделать только мать.

– Бэйлор, ― заговорила миссис Джозеф, неведомо как оказавшаяся уже вплотную позади.

Длинная плиссированная юбка ее платья колыхалась на ветру, открывая взору темно-бордовые лодочки на невысоких каблуках. Те немногие цвета одежды, что наблюдала Марли сегодня в парке, были в основном черного и легких флуоресцентных тонов. Цвета самопальных вязаных кофточек и велосипедок. Миссис Джозеф при этом ярко полыхала в своих сочных «озерных» красках: на фоне широкой развевающейся синей юбки ее орехово-коричневая сумка напоминала цветущий рогоз.

Марли в жизни не видела человека настолько красивого ― и в то же время оказавшегося настолько не на месте!

Светлые волосы женщины были заколоты низко, у самой шеи, густая тушь не смазалась, даже несмотря на жару. Марли видела какой-то завораживающий шик в том, как эта особа безо всякой на то надобности нарядилась, чтобы сходить на бейсбольный матч. В этом была некая непозволительная роскошь, демонстративная снисходительность ко всякой пылинке со стадиона, норовящей осесть на ее обуви. Миссис Джозеф вовсе не выглядела богатой (Марли заметила у нее на рукаве аккуратно зашитую прореху) ― однако у нее была богатая стать. Вслед за ней уже тянулась стайка других матерей, готовых потягаться за ее внимание, как только она разберется со старшим сыном.

У Марли даже быстрей забилось сердце от того, как эта женщина единым своим словом способна была управиться с целым миром. «Бэйлор» ― в ее устах этого было достаточно. Марли не многих мужчин знавала в своей жизни, а тем более таких, что вообще прислушались бы к ее зову.

Тем временем миссис Джозеф взяла Бэйлора за руку.

– Ты ведь знаешь, нельзя так драться с Уэйлоном, ― сказала она. Взгляд ее не был осуждающим, как у людей вокруг, она смотрела умоляюще. Точно взывая к сыновьей исключительности, неведомой всем остальным. ― Он же не сможет, как ты, просто встать и отряхнуться.

Отчитывала она сына очень тихо, и у Марли возникло ощущение, будто она невольно вторглась в деликатный момент общения матери с сыном. Отступив на пару шагов, девушка устремила взгляд на небольшие рекламные щиты за кедрами. Прямо за вывеской «Джозеф и сыновья» она заметила явственно ругающуюся пару: мужчина сердито размахивал шляпой в ломаную клетку перед женщиной в длинном сарафане, cкрестившей руки у груди.

Выросшая без отца и братьев-сестер, Марли обычно проявляла интерес к подобным семейным ссорам в легких романах и телесериалах, пытаясь разобраться в тех отношениях, которых была лишена в реальной жизни.

Впрочем, у матери с сыном непосредственно перед ней разногласия выражались явно в одностороннем порядке. В целом Джозефы на первый взгляд показались Марли достаточно плотно сбитой семьей, где все в равной степени ссорились и не умели наладить отношения.

И Бэйлор был жестким и упрямым юношей, начала догадываться Марли, наблюдая, как тот набычившись стоит перед матерью. Парень, которого все боялись и никто не любил. Уэйлон был полной ему противоположностью, и братья определенно не ладили между собой, как бы ни связывали их кровные узы. У Марли, напротив, Бэйлор не вызывал ни малейшего страха. Тем более что у него имелась грозная мать, которая так с ним разговаривала.

– Прости, мам, ― угрюмо буркнул Бэйлор и чмокнул ее в щеку.

Миссис Джозеф между тем перевела взгляд на Марли и приветственно взмахнула ладонью.

– Я Элиза, ― сообщила она. ― А ты, должно быть, только приехала в наш город. Ты здесь одна?

Поскольку на подобные расспросы девушке приходилось отвечать множество раз еще с юных лет, она как всегда почувствовала потребность гордо расправить плечи, вскинуть подбородок и защитить себя как есть.

– Моя мама на работе, ― вежливо ответила она.

Миссис Джозеф медленно кивнула.

– Добро пожаловать в Меркьюри.

Марли взяла протянутую ладонь миссис Джозеф и тут же почувствовала себя в досадном положении, поскольку рукопожатие их длилось куда больше, чем требовалось. Через их соединенные ладони словно заструился тот же беспощадный жар, что ощущался в пронзительном и жестком взгляде Элизы, натренированном на сыновьях. Казалось, эта женщина вмиг постигла внутренним чутьем, что Марли с ее матерью уже давно живут одни и что приехали они в Меркьюри с совсем мизерным скарбом в багажнике своей старушки-«Акуры».

До этого мгновения Марли чувствовала себя незнакомкой в новом месте. Теперь это ощущение исчезло.

Наконец Элиза разжала ладонь.

Из-под заколки у нее выбилась белокурая прядь.

– Будь умницей, ― сказала миссис Джозеф Бэйлору и тут же развернулась к младшему сыну, протянув ему руку: ― Пойдем, Крошка Шэй.

Все это время, пока мать его не позвала, мальчик сидел по-турецки прямо на гравии. Вскочив на ноги, он взглянул на Марли и улыбнулся уголком рта. Бэйлор пообещал Элизе, что вернется домой к ужину. И только после этого Марли заметила Уэйлона: насупившийся и все такой же красный, тот сидел сгорбившись у сетчатой ограды, безвольно уронив руку в бейсбольной перчатке. Да, его бросок принес команде победу и он поймал последний в игре мяч, ― но все равно сидел сейчас разбитый и поверженный.

И его вид пронзил ей душу.

Вскоре Шэй пристроился у брата под мышкой и стал дружески подшучивать, пока Уэйлон не рассмеялся и не встал. Марли проводила взглядом братьев, пока те шли вслед за Элизой к бежевому «Линкольну», припаркованному в другом конце автостоянки.

Бэйлор взял ее под локоть.

– Что же ты ему такое сказал? ― спросила его Марли.

Парень промолчал.

– Что? ― потребовала она ответа, остановившись перед капотом «Шеви».

– Что надо было, то и сказал, ― буркнул Бэйлор, резко открывая пассажирскую дверцу. Он застыл, продолжая сжимать пальцами дверную ручку. ― У тебя было когда-то ощущение, будто весь окружающий мир пытается спасти кого угодно, но только не тебя?

Марли нахмурилась. Таким вопросом она еще не задавалась.

– Я не из тех, кто нуждается в спасении.

Девушка села в фургон, и Бэйлор закрыл дверцу, хлопнув по ней пятерней.

– Твои слова, ― сказал он, склонившись близко к ее лицу через открытое окошко, ― прям просятся на рекламный щит!

Светлые крапинки в его глазах как будто весело замерцали. Бэйлор казался парнем грубым, прямодушным и не понимаемым другими ― в том отношении, в каком, представлялось Марли, сама она способна была его понять. Она испытала совершенно новое для себя ощущение ― противоположное тому, чтобы оставаться незамеченной. Здесь ей не требовалось громко заявлять о своем существовании, чтобы ее не обошли вниманием. Не было ни малейших сомнений, что Бэйлора к ней влекло, пусть даже он совсем ее не знал.

– Так как тебя зовут-то? ― спросил он.

– Марли.

Свое имя он в ответ не назвал, равно как не стал и спрашивать, откуда ей известно его имя. Бэйлор Джозеф ― суровый и сексуальный ― явно привык к тому, что все его знают. Точно так же, как Марли привыкла оставаться инкогнито.

Бэйлор вскочил на водительское сиденье, повернул замок зажигания. Затем вдруг обхватил пальцами запястье девушки и потянул ее руку к себе, пока ее ладонь не оказалась на его голой ляжке. Посмотрел ей в глаза даже не с вопросом, а с вызовом. Марли не отвела взгляд. Жар от его бедра пробуждал в ней плотскую, животную натуру, необузданную и непокорную. Именно этого она жаждала. Физической близости, соприкосновения кожи, волнующего осязания чужого тела. Огня в глядящих на нее глазах.

Марли любила рекламные объявления и броские слоганы, потому что они привлекали внимание. Они были прямолинейными, и их невозможно было игнорировать. Но разве одно и то же ― быть увиденным и стать желанным? Или быть желанным и быть понятым?

Ее охватила ликующая радость от того, что она наконец-то избавилась от бремени одиночества, и когда Бэй снова улыбнулся ей, Марли легонько прикусила губу. Она уже уяснила, что ее новый знакомый так просто не раздает улыбки, что она каким-то образом это заслужила.

Бэйлор припарковался в переулке позади того дома, где было ее новое жилье, и, не теряя времени, стал ее целовать. Его пальцы ерошили ей волосы, зубы покусывали мочку уха. Он шептал ее имя, пряча свое волнение за ухарством.

В какой-то момент щетина на подбородке Бэйлора царапнула ей горло, и Марли открыла глаза. В зеркале заднего вида она заметила, что мимо них вот-вот тихонько проползет «Линкольн» Элизы с двумя ее другими сыновьями на заднем сиденье. Миссис Джозеф глядела строго перед собой, и все же Марли могла поклясться, что та их видела. Каким-то образом Элиза Джозеф знала обо всем.

Глава 4

Спустя неделю Марли получила приглашение на семейный ужин в особняке Джозефов на Холлоу-стрит. На дворе стоял июль, и даже в вечерние часы солнце проливало яркий свет через широкие окна столовой, образуя на полу угловатые тени.

Казалось, за семейным столом Джозефов Марли всегда ожидало местечко ― еще до того, как она появилась в их городе. Она заняла пустующий стул рядом с Бэйлором, напротив Уэйлона и Шэя, с Элизой в дальнем конце стола. Предполагалось, что Марли будет сидеть рядом с Миком, но тот пока что не вернулся домой к ужину.

Впятером они сидели тихо на своих местах, дожидаясь его возвращения. В углу отсчитывали время старинные напольные часы.

Шэй негромко побарабанил ладонями по столу. Бэйлор возмущенно вздохнул. Элиза сходила выключить духовку. Уэйлон уставился в окно.

Прошло десять минут, затем двенадцать. Наконец в шесть пятнадцать в дом с заднего входа ввалился мужчина весь в грязи и саже, в шляпе с узкими полями и тульей в ломаную клетку. Он плюхнулся на свой стул, с недоверием покосился на гостью, и Марли тут же поняла, где ей уже довелось видеть этого человека.

В тот день, когда был бейсбольный матч, именно этот мужчина за рекламным щитом на повышенных тонах разговаривал с женщиной, которую Марли приняла тогда за его жену.

Как оказалось, она ошиблась.

Марли уставилась на него во все глаза, а Элиза тем временем поставила на середину стола большое блюдо с кассеролью.

– Мик, ― обронила миссис Джозеф, ― шляпу.

Сняв шляпу, глава дома прицепил ее к спинке стула, а Шэй попытался передать Марли тушеную зеленую фасоль. Она же не могла оторвать глаз от Мика, у которого был такой же волевой и упрямый подбородок, как у его сыновей, и такие же загрубелые кончики пальцев.

– Это асфальт, ― тихо объяснил ей Шэй через стол, решив, что Марли разглядывает шершавую черноту на руках Мика. ― Кровельный.

Вот оно ― их род занятий, их общее предназначение и превосходство всех Джозефов по праву рождения.

– Это типа черепицы? ― уточнила Марли.

За столом дружно грохнули смехом.

– Не-а, ― мотнул головой Бэйлор. ― Мы делаем малоуклонные крыши на промышленные постройки. Асфальтовые, резино-битумные. Для мельниц, больниц, всяких складов.

– Звучит очень непонятно, ― сказала Марли, взглянув на Элизу в другом конце стола, которая чинно сидела на стуле.

– Все, что требуется, чтобы настелить крышу… ― впервые обратился к гостье Мик, оторвав взгляд от своего дежурного кроссворда, который Элиза предупредительно положила возле его тарелки.

Тут он сделал очень долгую паузу.

– Вот только не начинай опять, ― проворчал Бэйлор.

– Пожалуйста, папа, не надо, ― попросил Крошка Шэй.

– Все, что требуется, чтобы положить крышу, ― непоколебимо продолжал Мик, ― это пара ножниц да пистолет с герметиком для швов.

– А еще подъемный кран, бригада да песка с галькой до черта, ― пробурчал в свой стакан воды Уэйлон, но расслышала это только Марли.

– А я на прошлой неделе видела вашу рекламу в парке, ― сказала Марли. Поймав взгляд Мика, она не отвела глаз. ― И прямо за щитом, мне показалось, были именно вы.

Услышав это, Мик будто оторопел. Наморщив лицо, он крепко сжал в ладони вилку, воздев вверх острые зубцы.

– Кто твой отец? ― спросил он у Марли, и девушка различила, как кто-то резко вдохнул.

– Мик! ― точно взмах хлыстом, прозвучал негромкий оклик Элизы.

Сыновья ее мгновенно оживились. Бэйлор плюхнул на отцовскую тарелку порцию куриной запеканки. Шэй предложил покрасить ставни. Уэйлон кашлянул, прочищая горло, потом поднялся, чтобы перевесить отцовскую шляпу со стула на вешалку.

Причем вся эта суета поднята была лишь для отвлечения сидящего во главе стола мужчины, чтобы он не ляпнул что-либо непозволительное. Подобных хитростей Марли никогда еще не доводилось наблюдать.

– Отца у меня нет, ― без обиняков сообщила она. ― Он не умер, его просто нет.

В комнате повисла тишина. Элиза встала, чтобы принести из кухни кувшин с водой, но так и не двинулась с места. Бэйлор уставился куда-то в сторону, а Мик принялся сосредоточенно жевать.

Довольно долго он был единственным за столом человеком, кто вообще что-либо ел.

Затем раздался звонок в дверь, и Мик поднялся с места. Как только он скрылся в прихожей, Элиза принялась за еду. Остальные последовали ее примеру, отдавая дань ужину. Наконец миссис Джозеф поднялась, чтобы собрать и перемыть тарелки. Мик позвал Бэйлора помочь ему с чем-то в прихожей, Шэй понес корзинку с остатками хлеба на кухню, и Марли с Уэйлоном остались в столовой одни.

Он глядел на нее изучающе, нисколько не улыбаясь. С удивлением Марли поймала себя на том, что не нуждается в его улыбке. В искренности Уэйлона ощущалось великодушие, как будто говорящее: «Мы такие, какие мы есть, и я ничего не стану от тебя скрывать».

– Ты уж прости, ― произнес он наконец. ― Мы обычно стараемся удержать его от нечаянных слов.

Эти извинения были словно дверь, которую все прочие члены семейства предоставили открыть именно Уэйлону. Уэй Джозеф казался человеком предсказуемым, и добрым, и надежным. При этом его зеленые глаза, когда он извинялся за еще не совершенные проступки отца, глядели решительно и твердо.

– Да все в порядке, ― ответила Марли. ― Мне вообще все равно, что он обо мне думает.

И это действительно было так.

– Он никогда не ходит на бейсбольные матчи, ― добавил Уэйлон, теребя пальцами золотую цепочку у себя на шее. ― Наверняка ты видела кого-то другого.

Марли хотела было упереться и убедить его в своей правоте ― держаться той же честности, что только что проявил перед ней Уэйлон. Но тут со стороны прихожей донеслись громкие и резкие диссонирующие звуки.

– Такое впечатление, что кто-то бренчит на рояле, ― сказала Марли.

Уэй поднялся.

– Похоже на то.

Вслед за Уэйлоном она прошла в большую комнату рядом с прихожей. Там, возле каминного кресла с «ушками», на котором покоился кларнет, стоял большой напольный фонограф Victrola.[6] Бордовый коврик под ногами у девушки оказался задранным. Как и следовало ожидать, в дальнем конце комнаты перед раскрытым пианино сидел глава семейства. Успев вновь нацепить свою шляпу, Мик лихо сдвинул ее набекрень.

– Мик, ― молвила миссис Джозеф, появившись сзади, ― погляди на пол.

Обнажившиеся из-под коврика деревянные половицы оказались поцарапаны, когда Мик с Бэйлором затаскивали небольшое пианино с улицы внутрь. Ничего не ответив жене, мистер Джозеф прошелся пальцами по клавишам с верхнего регистра вниз, отчего ноты покатились водопадом. Инструмент был расстроен, издавая к тому же медное дребезжание, и всякий раз, как Мик нажимал ногою на педаль, клавиши глухо гудели. Тем не менее Мик принялся энергично играть Moonlight Serenade[7], мгновенно наполнив музыкой дом. Его пальцы легко скользили по клавишам цвета слоновой кости, и все тело при этом изгибалось.

Закрыв глаза, Мик с проникновенным видом обратился в слух, всецело сосредоточившись на мелодии. Казалось, он вообще не испытывал надобности что-либо говорить. Быть может, это и есть настоящий Мик Джозеф, подумалось Марли, а вовсе не тот грозный и сердитый дядька, которого она наблюдала тогда в парке?

Элиза прислонилась виском к дверному косяку, а Шэй пристроился внизу у самого инструмента, ловя своим телом исходящие от него вибрации. Уэйлон забрал с кресла кларнет, чтобы Марли могла сесть. Когда прозвучал последний аккорд, который несколько мгновений, точно падающие с неба снежинки, медленно опускался в воздухе, несмотря на то что Мик уже отпустил педаль, у Марли так защемило в груди от этих прекрасных звуков, что она вынуждена была отвернуться.

Именно в тот момент она и заметила, как Бэйлор выскользнул в прихожую и сел на ступени спиной ко всем, опершись локтями на колени. То ли его так взволновало появление в доме пианино, то ли ее, Марли, присутствие ― трудно было сказать. Бэйлор, который так активно домогался ее внимания на бейсбольном поле, начал ее игнорировать, стоило Марли ступить в его дом. И предпочел вычеркнуть себя из членов семьи в тот самый момент, когда Марли только стала в нее вписываться.

Незаметно подошел август. Марли уже каждый вечер ужинала в доме Джозефов. Девушка рассудила, что это постоянно действующее для нее приглашение к семейному столу означает, что они с Бэйлором встречаются, несмотря на то что единственные места, где она бывала с Бэйлором, ― это столовая в их доме да пассажирское сиденье его фургона. Впрочем, Марли не возражала. В этом огромном доме было бесчисленное количество ведущих один в другой коридоров и комнат. И этот масштаб невозможно было полностью охватить воображением ― во всяком случае, как съемное двухкомнатное жилище девушки с его демонстративной простотой. Легко поселиться, легко съехать ― как раз то, что и требовалось Марли и ее матери.

Ее мама, Рут, была медсестрой и, чтобы покрыть все их семейные расходы, работала, помимо долгих дневных дежурств, еще и сверхурочно. Добираться до больницы ей было далеко, зато жилье в Меркьюри сдавалось дешево.

– А что, здесь вполне можно и задержаться, ― сказала мать Марли, когда они только приехали в городок. Для уроженок Запада «задержаться» обычно означало год, ну, может быть, чуть дольше.

Рут любила рассказывать Марли обо всех диких выходках, что она проделывала в юные годы. Как, например, автостопом добиралась до фестиваля фолк-музыки в Ньюпорте или как выкрасила волосы в синий цвет. Теперь она ни в коем случае не пропускала сроков оплаты счетов и постоянно держала возле микроволновки старую жестяную баночку из-под кофе с мелочью, чтобы дочь утром всегда могла взять оттуда деньги на школьный ланч. Рут крайне редко ходила на свидания и никогда не сетовала по этому поводу. Она все так же слушала пластинки Стиви Никс[8] и отчаянно пела в кулак, как в микрофон, ее знаменитый хит Rhiannon. И Марли восхищалась матерью ― за ее решительность, за прозорливость, за ее способность снова и снова упрямо начинать жизнь с нуля.

История их жизни до приезда в Меркьюри мало отличалась от многих подобных ситуаций: молодая мать-одиночка, отец, не пожелавший остаться. В каждом городе их всегда манило новое начало. Для Марли ее мать была богиней, которая никогда не уставала, которая обладала неиссякаемым источником любви и нежности к своему чаду и которая любила устраивать совместный поздний ужин перед телевизором с большой миской попкорна.