Человеческий Режим

I

«Он пришёл не за правдой.

Он пришёл проверить,

осталась ли она вообще»

_{– Из дневника «Фокса»}

Пасмурно, ночь. Растущий полумесяц.

Мужчина шёл по холодной пещере среди кемпинговых неоновых огней современности, как путник сквозь пепелище, где каждый фонарь – зелёный глаз мёртвого бога. Все те мечты русского парня об Америке – о свободе, о башнях из стекла и стали, о стране, где каждый может стать кем угодно – обернулись пеплом на языке и ржавчиной в груди.

К 2051 году от «демократии» и «честности» у власти не осталось и следа. На улицах «Неонового Района» теперь цвела новая флора: баррикады горели, тротуары усеяны осколками, провода свисали, как лианы с обгоревших вывесок. Здесь разбои стали ремеслом, бунты – ежедневной молитвой, а грабежи – способом выжить: твоя жизнь в обмен на чужой страх. И что хуже всего – сотрудники власти стояли в стороне, как статуи из чёрного пластика. Их глаза мерцали красным в такт пульсу города, но руки не поднимались. Они не бездействовали. Они наблюдали. Как будто сама система ждала, пока человечество само себя сожрёт дочиста, чтобы на костях вырастить нечто новое – без иллюзий, без надежды, без имени.

Мужчина вышел из «Нищенской Бухты» – не через парадные врата, их здесь просто не было. Вход прятался за облупившейся дверью в неприметном здании на конце «Драгон Стрит», где даже дроны «Надзора» делали обход стороной, будто чуяли зловоние забвения.

За дверью – крутой грунтовый спуск в старую известняковую пещеру. Когда-то её использовали для хранения угля, теперь – для хранения людей. Бомжи, беглецы, отщепенцы – все, кого город вырвал из плоти, но не сжёг дотла, – устроили там лагерь: палатки, костры в вёдрах, верёвки с сохнущим тряпьём, натянутые между сталактитами.

А дальше, через узкий лаз в стене, завешенный рваным брезентом, начиналась настоящая Бухта – подземелье, вырытое не руками, а отчаянием. Здесь, в лабиринтах старой канализации, перестроенной поколениями маргиналов, жили по своим законам. Был магазин, где торговали консервами и патронами – без сертификатов, разумеется; кладовые с припасами, комнаты-капсулы с матрасами на ржавых пружинах и даже бар – «Самое Дно!!», где каждый глоток стоил либо информации, либо крови.

Несмотря на название, «Нищенская Бухта» не была дешёвой. В «Самом Дне» за глоток настоящего виски просили не деньги, а данные – чужие лица, чужие жизни, чужие ошибки. А в магазине банка тушёнки стоила столько же, сколько патрон калибра .45.

Только что он помог одному из них – линчевателю, борцу за справедливость, за которым «Надзор» уже охотился с красной меткой в базах. Тот теперь прятался где-то в глубине Бухты, за третьей перегородкой из листового металла, где даже эхо боится говорить громко.

Над входом в здание вспыхнул ночной фонарь – ослепил на миг, как последнее напоминание о мире наверху. Чёрные ботинки стучали по лужам на асфальте, где бензин и дождь смешались в маслянистую плёнку, отражающую неоновые раны города. На правом запястье, КПК мерцал зелёным – не светом жизни, а цифровой смертью: счётчик активных ордеров на его имя, мигающий с каждым шагом, будто пульс умирающей системы.

Город за спиной не шумел. Он дышал. Глубоко. Голодно. И знал: рано или поздно все пути ведут обратно в Бухту.

Повсюду были камеры: в щелях между кирпичами, в трещинах асфальта, в зрачках рекламных дронов, зависших над улицей. Сотни всевидящих глаз, впаянных в плоть города, не моргая следили за каждым движением, каждым вздохом, каждой тенью, осмелившейся шевельнуться без разрешения. Они не просто смотрели – они судили. Каждый шаг записывался, взвешивался, сверялся с профилем угрозы.

К счастью, мужчина носил глазной имплант. Куплен на чёрном рынке – в «Нищенской Бухте», на третьем уровне подземелья, за 3000 e¢ (Э-Кэша). Устройство работало бесшумно и незаметно: едва попадая в поле зрения камеры, оно излучало микроскопические помехи, искажающие биометрию. На экранах «Надзора» его лицо не исчезало – оно становилось чужим. Не размытым, как у беглеца, а иноземным: будто пришелец из другой системы координат, чьи черты не поддаются распознаванию, а облик вызывает у алгоритмов не тревогу, а замешательство.

Тот зашагал на «Амери Плаза» – налево. Вперёд. Ещё раз налево. Туда, где стояли три башни нового порядка: здание правительства с окнами, запаянными в бронестекло, исследовательская лаборатория «Амери Интернешнл», из вентшахт которой по ночам вытекал пар цвета больничной простыни, и «Экзекьютив Тауэр» – чёрная игла, вонзённая в небо, где жили богатые, подчинившиеся депутатским законам не из страха, а из расчёта.

Мужчина едва миновал площадь, как заметил: билборд на здании парковки – гигантский экран, обычно транслирующий одобренные рекламы и предупреждения «Надзора» – начал дергаться. По его поверхности поползли цифровые артефакты, будто черви под кожей мертвеца. Изображение рассыпалось на пиксели, цвета вывернулись наизнанку – и в этом хаосе что-то прорвалось наружу.

Спустя мгновение на экране возник человек в светодиодной маске. Вместо глаз – два белых «Х», как свежие раны. Вместо рта – шипы из серебряного металла, будто язык заменили ловушкой. Это была не метафора. Не символ. Это была сама смерть – одетая в код.

Хотя по закону с 2048 года все публичные дисплеи были лишены аудио интерфейсов – «во избежание влияния на массовое сознание» – звук всё равно раздался. Громкий. Хриплый. Искажённый, будто голос прошёл сквозь десять слоёв шифрования и вырвался наружу с кровью.

Парень заговорил – и одновременно на экране зажёгся тот же текст: зелёный по-чёрному, будто высеченный на надгробии будущего.

«они говорят – «государство защищает».

но чьи трупы лежат в канавах под их флагами?

чьи дети голодны под их «безопасностью»?

чьи лица стёрты из баз, потому что не влезли в их идеальный код?

государство – не мать.

и пока оно думает за нас, мы не люди – мы данные.государство – алгоритм с пистолетом.

СПРАВЕДЛИВОСТЬ НЕ ПРИХОДИТ СВЕРХУ.

ОНА РАСТЁТ ИЗ ТРЕЩИН В ИХ СИСТЕМЕ.

ИЗ РУК ТЕХ, КТО ЕЩЁ ПОМНИТ ВКУС СВОБОДЫ —

ДАЖЕ ЕСЛИ СВОБОДУ ЭТУ ПРИХОДИТСЯ ВЫРЕЗАТЬ НОГТЯМИ ИЗ ПЛОТИ ЗАКОНА.

ХВАТИТ КЛАНЯТЬСЯ СЕРВЕРАМ.

ХВАТИТ ВЕРИТЬ В «ПОРЯДОК», КОТОРЫЙ СТРОИТСЯ НА НАШИХ КОСТЯХ.

УДАЛЯЙТЕ ИХ.

НЕ РЕФОРМИРУЙТЕ.

УДАЛЯЙТЕ.

DEADW1RE»

– «DEADW1RE» …? Давно я не видел такого протеста…

Просмотрев видеосообщение до конца, я заметил фигуру за билбордом на четвёртом этаже парковки: та же маска, те же «кресты» – будто два шрама, наложенных на лицо мира. Видимо, именно он и воспроизводил звук – через переносную колонку, спрятанную в вентшахте или под листом гофры.

Стоп.

Это он и взломал билборд. Не дроном. Не удалённо. Вручную. Прямо здесь, в пыли и масле, под прицелом десятка камер, которые, скорее всего, он уже ослепил.

Я рванул к парковке. Перепрыгнул бетонное ограждение – оно хрустнуло под сапогами, как старая кость. Лестница уходила вверх, мимо брошенных машин с выбитыми стёклами и следами кислотных меток. На этаже – никого. Лишь мокрые следы, тонкие, как нити, расползались по бетону и цеплялись за перила, будто сама влага бежала отсюда.

Я глянул налево. На стене соседнего здания – ржавый кирпич, покрытый граффити забвения – виднелись свежие царапины. Здесь он шаркнул подошвой. Здесь цеплялся пальцами за выступ. Здесь оставил каплю пота или крови – неважно. Главное – оставил след.

Похоже, этот парень ещё и паркурщик.

Или не парень вовсе.

Я поднял руку с КПК и проверил, не всплывал ли «крест» раньше в «Подпольной Сети» – в тех тёмных углах интернета, где я работаю наёмником, где имена – лишь хэши, а сделки заключаются кровью или молчанием. Пальцы пролистали слои зашифрованных архивов, скрытых форумов, мёртвых каналов. Хм. Ничего. Ни маски. Ни постов с такими «Х». Ни даже намёка на идеологию, похожую на ту, что только что выжгла правду на билборде.

Всю жизнь я занимался паркуром и фрираном – не ради спорта, а ради побега. От закона. От системы. От самого себя. Я решил выследить «креста» не по цифре, а по плоти.

Опустил КПК. Взглянул на стену. Следы – тонкие, влажные, почти невидимые – медленно стекали вниз, растворяясь в грязи. Время уходило.

Я разбежался.

Тело помнило то, что разум забыл: угол прыжка, силу отталкивания, точку захвата. Врезался в стену, ухватился за уступ – ржавый кусок арматуры, выступающий из бетона, как сломанное ребро. Подтянулся. Мышцы горели, но не от усталости – от ясности.

Вскарабкался на крышу.

Ветер ударил в лицо, как предупреждение. Я стоял выше всех – над парковкой, над «Драгон Стрит», над законом. Словно король руин.

Мой имплантированный глаз подсветил следы. Команда прошла через нейронный импульс – минуя пальцы, минуя голос. Перед глазами вспыхнула тонкая сеть: фосфоресцирующие отпечатки, микроскопические царапины, частицы кожи, оставленные в спешке.

«Крест» был здесь.

И он не прятался, – Он вёл.

Я двинулся за ним.

Идя по следам, я несколько раз останавливался и осматривал окрестности – вдруг он уже заметил меня и притаился в засаде.

В этом городе каждый выступ мог скрывать ствол, каждый теневой карман – ловушку. Я знал: тот, кто умеет исчезать, умеет и ждать.

Похоже, он перепрыгнул на другую крышу…

А, нет. Просто спустился вниз по водосточной трубе, ободрав перчатки о ржавчину.

Стоп. Где следы?

Я осмотрелся внимательнее. Мой имплантированный глаз сканировал поверхность: усиливал контраст, выискивал тепло, пыль, сдвиги в текстуре.

Ничего. Ни царапины, ни отпечатка, ни даже запаха. Словно испарился.

Проклятье.

И куда мне теперь идти?

Я вздохнул – глубоко, с горечью, как человек, который слишком долго полагался на плоть, а не на код. И вспомнил про камеры.

Город был пронизан ими, как труп – червями. Каждая линза – глаз «Надзора», каждая передача – приговор. Но два месяца я взламывал эти камеры, изучал их ритмы, слепые зоны, их глупость. У меня остался манифест – старый, но рабочий, написанный ещё до того, как «Надзор» начал верить в собственную непобедимость.

Я поднял руку с КПК и отправил манифест в систему.

И… получилось.

Их система безопасности так и не изменилась с тех пор. Ни шифров, ни патчей, ни даже базовой паранойи. Как смешно. Они думали, что страх заменит защиту.

Я подключился к ближайшим камерам, высчитав по углу прыжка и времени исчезновения, куда он мог соскочить. Перемотал запись назад – пять секунд, десять, минута.

И увидел его.

«Кресты».

Да, это он. Маска мелькнула в тени между зданиями, потом – в отражении разбитой витрины, потом – уже в проходе между зданиями. Он двигался не как беглец. Как приглашение.

Я пошёл за его тенью, наступая ей на пятки.

Этот парень направился в бар «Одинокий Рейнджер». Очень специфичное место. Там не пьют ради забвения. Там пьют, чтобы вспомнить, кто ты, когда весь мир стёр твоё имя.

И если он туда вошёл… значит, он ждёт не просто встречи.

Он ждёт признания.

Я прыгнул с одной крыши на другую и спустился вниз – осторожно, по старой привычке. Всё-таки нельзя забывать: даже если сейчас почти всё вокруг состоит из хрома, пластика и обмана, разбиться можно запросто. Кости не стали прочнее от того, что мир стал цифровым.

Прошёл чуть дальше – прямо к подвальному входу в бар. Спустился по лестнице, мимо двух странных мужиков у двери: один с глазом-камерой, другой – со шрамом от нейроинтерфейса. Мимолётно уловил их разговор:

– …Видел, как «Х» горели на билборде?

– Это не реклама, мужик… Это что-то большее…

Похоже, «кресты» знатно просветились. Город уже шепчет его инициалы.

Я открыл железную дверь и повернул налево – прямо к стойке. Здесь, как всегда, было полно народу. Где ещё отдохнуть после тяжёлого дня, когда твой труд – стирать себя из памяти системы, а награда – глоток самогона и тень подальше от камер?

Но следов того парня – ни на стойке, ни у бархата, ни в дыму сигарет с кодированным дымом. Лишь полные столы алкашей и потерянных людей, которые не знают, чего хотят, потому что давно забыли, как хотеть.

Я пробирался сквозь толпу, мимо криков и шифрованных переговоров, и заглянул в «изолированные» комнаты за потрёпанными шторками. Быстро окинул их взглядом – пусто. Даже там, где обычно прячутся те, кто не хочет быть найденным.

Может, его здесь и не было?

Нет. Камеры не обманывают. Не такие, к которым я подключался. Ни один хакер не может так стереть себя из реального мира – не полностью.

Но… кто знает этого «креста»?

Тогда я заметил открытую дверь в подсобное помещение. Может, он там?

Зашёл. Прошёл мимо комнат, где пахло плесенью и старым алкоголем. Внутри – старый диван, обитый потрескавшейся красной кожей. Железные стеллажи, заваленные коробками с надписями, стёртыми временем. И большой телевизор в углу, по которому транслировался бокс: два силуэта бились в чёрно-белом свете, будто призраки прошлого, не знающие, что мир уже кончился.

Моё внимание зацепила ещё одна дверь – в дальнем конце помещения. Простая, без замка, без метки. Куда она вела?

Есть только один способ узнать.

Я прошёл мимо дивана и кофейного столика, заваленного пустыми ампулами и обрывками бумаги. Взялся за ручку – холодную, маслянистую – и потянул.

Дверь скользнула без звука, будто давно ждала этого момента.

За ней – узкий проход. Я вошёл.

Что? Лестница?

Что за… Куда она ведёт?

В замешательстве я поднялся по вертикальной лестнице – ржавой, скрипучей, будто каждая ступень предупреждала: «Ты не должен быть здесь».

Наверху – склад. Огромный, пустой, как череп. Стальные стеллажи уходили в темноту, нагруженные коробками с символами, которых больше нет в алфавите. В дальнем конце – заброшенная машина, чёрная, без номеров, огороженная бетонными баррикадами, как святыня или ловушка.

Я подошёл. Обошёл.

Ничего. Ни следа, ни пыли, ни даже запаха маски.

Повернулся, чтобы уходить.

…Сзади меня что-то упало. Металлический лязг – глухой и резкий, как удар по черепу.

«Кресты», – подумал я.

Резко повернулся к источнику звука.

Но там была только тень да пыль, медленно оседающая в луче света от треснувшей лампы. Ничего, что могло бы издать этот звук: ни коробки, ни инструмента, ни даже крысы.

А вдруг это всё-таки он?

А вдруг он просто ждёт – стоит за углом реальности, наблюдая, как я кружу в его ловушке, как крыса в коде?

Я решил не проверять. Не тратить время. Свалить – сейчас, пока ещё есть куда бежать.

Подбежал к гаражной двери. Нажал на кнопку.

Откройся же…

Кнопка не среагировала. Мёртвая. Холодная. Как мозг цифрового мертвеца, забытого в серверной на дне океана.

Тогда я услышал – глухой стук о бетон. Сзади.

Чёткий. Целенаправленный.

Кто-то спрыгнул.

«Кресты», – снова мелькнуло в голове.

Резко обернулся.

Прямо на меня шагал тот самый тип.

Маска – светодиодная, шипованная по нижней челюсти, будто рот заменили ловушкой для лжи. Вместо глаз – два больших «Х», белых, как полная луна. Серая вязаная шапка прикрывала волосы, но не скрывала напряжения в плечах. На кофте – серый принт: «DEADW1RE», буква «I» заменена на единицу, как шрам в слове. Чёрные тактические штаны, кроссовки с белой подошвой – чистые, несмотря на грязь склада. Будто он не шёл.

Он появился.

Любитель играть «по-чёрному» …

Я приготовился. Рука скользнула под куртку, где лежал пистолет X-2 – не для убийства, для эскалации.

Он остановился в пяти метрах. Не ближе. Не дальше.

Как будто знал: на этом расстоянии страх и уважение весят одинаково.

– Понравилась моя передача?

Он заговорил. Голос – фильтрованный, пропущенный через три слоя шифрования и, возможно, через саму боль. Звучал как эхо из будущего, где уже нет людей – только их записи.

– Неплохая трансляция, парень. Очень даже.

Загадочный хакер похрустел костяшками – короткий, нервный звук, будто проверял, не сломалось ли что внутри. Видимо, такое уже случалось: разговор на краю, когда каждый шаг может стать последним.

– Ты случайно не из «Этих»?

– …Каких таких «Этих»?

В голосе – лёгкая дрожь. Он опасался. Не просто ареста. Не просто тюрьмы. А того, что его сотрут – не из базы, а из памяти тех, кто ещё помнит, что он существовал.

– Из «Пиджаков».

Я так и знал.

– Нет, я не из «Пиджаков». Из «Любопытных».

– Ха, «Любопытных»?

Тихий смешок – молодой, почти детский. Слишком лёгкий для этого места, для этой эпохи. Что за плоть он скрывал под этой бездушной цифровой маской? Подросток? Беглец? Или просто душа, которая ещё не успела окаменеть?

– А из какого вида… «Любопытных»?

– У «Любопытных» есть виды?

– Конечно. Есть «Любопытные», которые просто следят за моими пакетами данных. Молча. Как призраки. Есть «Любопытные», которым адреналин важнее жизни – те лезут в систему, чтобы почувствовать, как их имя горит в чужом коде.

Он говорил слаженно, почти наизусть, будто репетировал этот разговор в голове сотни раз. Но я чувствовал – за фильтрами, за шипением помех – дрожь. Настоящий, человеческий страх. Тот, что не скроешь ни маской, ни шифром.

– Полагаю, существуют и исключения из правил.

– Вот как?

– Ты когда-нибудь слышал о «Подпольной Сети»? Или твоя… «группа» набрана с улиц?

– С улиц набирают в рок-группы. Конечно, я слышал о «Подпольной Сети». А ты что, один из них?

– Из «них»? Из линчевателей?

– Да. Из линчевателей.

– Да, меня можно так назвать. Я иногда помогаю людям в «Нищенской Бухте». Слишком много бедолаг там скопилось…

Парень фыркнул – коротко, с горечью.

– Бедолаги… – повторил он, будто пробуя слово на вкус. – А ты их спасаешь? Или просто откладываешь их смерть на завтра?

Но в голосе уже не было угрозы. Только усталость. И, может быть, проблеск доверия – хрупкий, как стекло в луже бензина.

Мы стояли друг против друга – огонь и лёд. И в этом городе, где всё горело или замерзало, иногда именно такое столкновение рождало свет.

– Я помогаю любому, кого угораздило попасть в корпоративную ловушку, рискуя всем. Никто не заслуживает такой участи.

У странного парня вдруг что-то перемкнуло. Его поза смягчилась – плечи опустились, руки перестали быть кулаками. Даже голос изменился: стал тише, почти… дружелюбным.

– Так ты не просто линчеватель. Ты – истинный боец за справедливость… Хм.

Я следил за его движениями. Он теперь двигался плавно, почти кошачьей походкой – без резких рывков, без напряжения. Как будто решил: я не враг.

Тогда я почувствовал лёгкий ток в висках – короткий, едва уловимый импульс. Перед глазами мелькнула рябь, будто помехи на старом мониторе.

Он сканировал меня.

Не визуально. Не через камеру. Через что-то другое – возможно, через нейросеть, вшитую в маску. Проверял. Считывал.

– …Розыск в Японии? Пфф… Мужик, а ты, конечно, мощный.

Да. Он прочёл меня. Прочёл мои ордера. Те, что даже «Надзор» держит в резервных архивах под тройным шифром.

– Так зачем ты за мной увязался?

– Я искал себе подобных в этой цифровой пустоши.

Я убрал руку из-под куртки. Он больше не представлял угрозы. Или, по крайней мере, не ту, которую я мог отразить ножом.

– Так ты… хочешь присоединиться к «DEADW1RE»?

– Нет. Я просто искал себе друга по разуму. И партнёра по… «личным» заказам.

– О как.

Я всё ещё не мог понять, насколько он искренен. Под его бездушной маской не было ни мимики, ни дрожи губ, ни даже дыхания. Только два «Х» – как штамп на приговоре.

– Так как тебя звать?

– Меня зовут «Фокс». Ни в коем случае не «Фокси». Только попробуй.

– Я – «РэббиБой». Кратко – «Рэбби». Будем знакомы, «Фокс».

Он подошёл и протянул руку. Жест – простой, почти архаичный в этом мире цифровых рукопожатий и нейрообменов. Я принял его. Его ладонь была тёплой. Живой.

– Фокс… у меня есть одно место, где мы можем не бояться, что нас выследит «Надзор».

– И что это за место?

– Прямо под участком самого «Надзора».

– …Что? Спятил?

– Да как раз нет. Это единственное место, куда без приглашения они не зайдут. Слишком много своих секретов хранят под фундаментом.

– А как же «Нищенская Бухта»?

– Там нет такой техники. Ни экранирования, ни глушителей сигнала, ни даже старого военного сервера, который я перепрофилировал под личный узел. Пошли за мной.

Рэбби быстро достал телефон – не КПК, а старый, почти антикварный «брусок» с физическими кнопками. Махнул им в сторону гаражной двери.

Щёлк.

Электронный замок разблокировался – без звука, без вспышки, будто дверь сама решила пропустить нас.

Ха. Интересный персонаж.

Я последовал за ним – в его, так сказать, логово.

Оно действительно находилось под балконом здания «Надзора». Мы забрались на крышу соседнего строения по ржавой водосточной трубе, прошли по узкому карнизу, где ветер пытался сбросить нас вниз, как ненужный мусор. Рэбби остановился у металлической двери, вделанной прямо в парапет.

Он открыл её – не ключом, не кодом, а просто приложив ладонь к сенсору.

За дверью – не тьма.

А свет.

Белый свет прожектора.

И запах кофе. Фу.

– Добро пожаловать, – сказал он, – в «Нулевую Точку».

О такой массивной технике я даже и не мечтал.

Здесь, в этой комнате под самим сердцем «Надзора», стояли серверы – не новые, не блестящие, но живые. Списанные с военных баз, выкраденные из лаборатории «Amery», собранные из обломков цифровых катастроф. Каждый корпус был покрыт царапинами, наклейками, надписями маркером:

«Не выключать – душа внутри»;

«Последний пакет ушёл 23.05.2051»;

«R. был здесь».

Сегодняшняя дата…

«Нулевая Точка» действительно походила на место, где анархист оставил бы свой след – но не хаотичный, не разрушительный. Напротив: всё здесь было упорядочено с почти монашеской точностью. Один прожектор, стоящий у самого входа, выхватывал из тьмы единственное рабочее место: стул напротив монитора, клавиатура без букв на клавишах, три внешних диска, соединённых проводами, как нервные окончания. На стене – карта города, покрытая красными нитями, будто паутина, ведущая к каждому узлу сопротивления.

Я до сих пор не знаю его истинных мотивов.

Может, он хочет свергнуть систему.

Может, просто хочет, чтобы кто-то увидел, как она гниёт изнутри.

А может, ему просто одиноко в этом мире, где все носят маски – даже без масок.

Буду надеяться, что он разумен в своих выборах.

Потому что, если он ошибается – мы оба станем ещё двумя «Х» на чьём-то билборде.

II

«Amery не строит будущее.

Она стирает прошлое —

по одному человеку».

_{– Из записей «Рассказчика»}

Пасмурно, ночь. Луна в первой четверти.

В «Неоновом Районе» есть три вещи, которых боятся даже наёмники – те, кто продаёт свою жизнь за патроны и молчание:

«Пиджаки» – с их нейроудавками, что впиваются в шею и шепчут приказы прямо в ствол позвоночника;

«Надзор» – с его безмолвными дронами, парящими над улицами, как ангелы без лиц, без совести, без имени;

и «Амери» – чьи лаборатории стоят под городом, как гробницы, вырытые не для мёртвых, а для тех, кого ещё можно переписать.

Никто не видел, что там внутри.

Но все слышали, как по ночам из вентшахт «Amery» вытекает пар… цвета больничной простыни – бледно-серый, почти прозрачный, будто сама жизнь выдохнула последнее.

Он не пахнет ни дымом, ни химией

Он пахнет тишиной после крика.

Той, что остаётся, когда человек уже не помнит, за что кричал.

Говорят, «Амери» не убивает.

Она очищает.

Стирает страх.

Удаляет боль.

Вырезает совесть, как опухоль – аккуратно, под местной анестезией лжи.

А на её место вшивает покорность – гладкую, без швов, без памяти, без вопросов.

И когда такой человек выходит наружу – он улыбается.

Ходит по улицам, платит налоги, смотрит одобренные передачи, кланяется камерам.

Никто не замечает, что в его глазах – пустота,

выструганная под форму идеального гражданина.

Но иногда… кто-то сопротивляется.

Не телом – тело сломать легко.

А памятью.

Той самой, что прячется

глубже кода,

глубже страха,

глубже имени.

И тогда «Амери» не выпускает его.

Она держит.

Переписывает снова.

И снова.

Пока имя не станет шумом в базе данных.

Пока душа не превратится в архив с пометкой:

«устаревшая версия – подлежит удалению».

Фокс знает об этом.

Он видел, как один из его товарищей – тех, кого он вытащил из канализационных тоннелей, кормил в «Нищенской Бухте», учил, как обходить дронов, – вышел из «Амери» с улыбкой и пистолетом в руке. Целился в него без злобы. Без ненависти.

Просто потому, что так написано в протоколе.

С тех пор Фокс не верит в спасение.

Он верит только в время до стирания.

И в то, что пока человек помнит – он ещё человек.

А «Амери» …

«Амери» ждёт.

Потому что рано или поздно каждый из нас окажется в её списках.

Не как враг.

А как материал для улучшения.

И в этом городе, где даже тени носят маски, единственное преступление – помнить, кем ты был до того, как тебя начали чистить.

Честно говоря, я тоже так думал, -

[ЗАПИСЬ ОБРЫВАЕТСЯ]

Рэбби оказался на удивление приятным человеком.

Умён. Быстр. Не лезет в душу, но и не прячется за молчанием – просто говорит тогда, когда есть что сказать.

Пока что единственное, что мне в нём не нравится – загадочность. Что-то он всегда недоговаривает. Всегда в маске. Даже здесь, в «Нулевой Точке», где нет камер, нет «Надзора», нет никого, кроме нас двоих. Я даже не знаю его настоящего имени. Только «РэббиБой». Только «Рэбби».

Наше знакомство прошло довольно странно.

Интересно, почему он сразу подумал, что я из «Пиджаков»? Я ведь даже не похож на них. У меня не костюм-тройка из самовосстанавливающегося волокна, не импланты на всё лицо с биометрической лояльностью – только старая куртка, обычные ботинки и глаз, который видит больше, чем должен.

– Господин «Фокс», у вас новое сообщение.

Хм?

– Сколько раз я тебе говорил… просто «Фокс».

Я взглянул на КПК. «Аркаша» – так я назвал своего внутреннего ИИ-ассистента, в честь школьного друга, которого «Amery» стёр ещё в 2043-м, – сообщил о входящем.

– Хорошо, «Фокс», просто «Фокс».

– Да-да… просто «Фокс».

– Понял, «Фокс».

– Гм. Так от кого сообщение?

– Отправитель неизвестен. Зашифровано.

– Открой содержимое.

– Делаю.

На зелёном экране высветилось:

«Объект TS-09V

Статус: в процессе декомпозиции памяти

Этап: 7/9

Примечание: Сопротивление на уровне архивных якорей.

Рекомендовано – полное списание.

Подпись: Доктор Э. Вейланд, Изолятор "C"»

Это что… документ из «Амери»?

Кто мог его прислать? И почему мне? И зачем?

Я был в замешательстве. Может, кто-то хочет, чтобы его освободили? Может, учёный-инсайдер – знакомый Рэбби? Не припоминаю такого.

Набрал Рэбби через КПК:

– Ты знаешь, кто мог отправить это?

Через три секунды пришёл ответ – голосовой, с лёгким эхом… Но не Рэбби.

– «Фокс», как насчёт того, чтобы самому пойти в «Amery»?

– Аркаш, ты спятил?

– Вы давно не обновляли моё ПО, «Фокс».

– Да обновлю тебя, как только будет время.

– Вы говорите это уже в пятый раз за месяц.

– Да обновлю, обновлю.

Я уставился на текст.

«Сопротивление на уровне архивных якорей».

«TS-09V».

Архивные якоря… Это же термин из старых протоколов «Амери» – метки в памяти, за которые человек цепляется, чтобы не раствориться полностью. Имя матери. Первый поцелуй. Запах дождя в детстве.

Кто-то там помнит.

И кто-то хочет, чтобы мы это узнали.

Я поднял взгляд к потолку, будто сквозь бетон и сталь мог увидеть лаборатории под городом. Меня почти трясло – не от страха, а от бессилия. Я хотел помочь. Но понимал: проникнуть в «Amery» ради одного человека? В одиночку? Это не рискованная затея. Это самоубийство с доставкой на дом.

КПК вибрировал. Ответ от Рэбби:

– Не, Фокс, понятия не имею. Ты же не собираешься туда соваться из-за одного сообщения?

Хм.

Я решил не отвечать сразу. Вместо этого открыл старый, почти заброшенный контакт – Алексей. Лёха. Давний друг. Бывший сапёр, ныне – владелец подпольного гаража под «Атомиком», местного фастфуда, где ремонтирует не только машины, но и людей. Если кто и знает, как пройти под «Амери», так это он. Или, по крайней мере, знает, кто знает.

Набрал.

Тридцать секунд тишины. Только шум ветра в трубке – или это уже мой пульс?

Наконец, грубый, хриплый голос:

– Ало?

– Это Егор.

– А… Егорка.

– Здарова, Лёх.

– Ну привет. Не просто так же звонишь? Ты наконец-то решил купить сигары?

– Алексей, мне это не нужно.

– Вот блин.

– Ты бы тоже завязывал курить…

Я услышал звук затяжки – долгий, глубокий, будто он вдыхал не дым, а время.

– Ещё чего скажешь? Может, мне ещё побриться?

– Короче… встретиться надо. Обсудить кое-что… интересное.

– Ты нашёл мне девушку?

– Боже правый… У «Атомика» встретимся.

– «Атомик Аутомат»? Это там, где пальчиком махали? А-тя-тя?

– Да, да… Всё, до встречи.

Я положил трубку.

За окном «Нулевой Точки» небо начало светлеть – не от рассвета, а от вспышек на горизонте: где-то снова горел «Неоновый Район».

А я уже думал о том, сколько времени у объекта TS-09V до окончательного стирания.

И сколько у меня – до того, чтобы решиться.

Дяди в костюмах сегодня смотрели на меня по-другому.

Не как на девчонку.

А как на сломанную штуку.

Один шепнул: «Объект опасен. Утилизировать».

У него глаза – стеклянные. За стеклом – цифры бегают.

Я поняла: это про меня.

Они ушли. Свет выключили. Мне страшно.

Но я помню:

Мама говорила моё имя. Тихо. Перед сном

Дождь пах горячим асфальтом и бензином.

Девчонка в подвале дала жвачку. Сказала: «Это тебе».

Они говорят: «Это мусор. Устаревшие данные».

А я думаю: это моё.

И если заберут – я стану как стена.

Пустая.

Тихая.

Мёртвая.

А ещё страшнее – когда я лежу в темноте и не чувствую себя.

Не больно. Не грустно. Просто… меня нет.

Я шевелю пальцами – и думаю: «Это мои?»

Я дышу – и не уверена, что это я дышу, а не машина, которая дышит за меня.

Иногда мне кажется – я уже не живая.

Просто память о живой.

И скоро и её сотрут.

А потом придут новые дяди.

Посмотрят на пустое место, где я была, и скажут: «Чисто. Можно ставить новый объект».

И никто не вспомнит, что здесь кто-то был.

Кто-то, кто помнил вкус жвачки.

Кто-то, чьё имя начиналось на «Р» …

Я наконец подошёл к «Атомику».

Это та самая легендарная сеть фастфудов, что расплодилась даже в Токио – последний оплот дешёвой нормальности в мире, где «нормально» стало преступлением. Помню, как мы с Алексеем обедали здесь в 2039-м, после того как вытащили троих детей из подвала «Пиджаков». Тогда ещё можно было позволить себе двойной гамбургер и не думать, что за тобой уже идёт «Надзор».

Жёлтое здание, белая вывеска с атомом вместо «О» – символ эпохи, которая так и не научилась управлять своей энергией.

Я зашёл, открыл стеклянную дверь и подошёл к киоску самообслуживания. Заказал «Чабби Бургер» и «Сурреал Соду». У нас на родине это просто двойной гамбургер и кола. Не слишком много, но здесь – сытно. Здесь – роскошь.

Прошло время. Я уже полностью умял заказ, но Алексея на горизонте не было. Встал, вышел на слякотную улицу, прошёлся за «Атомик» – и увидел его.

Высокий, около 195 см, бородатый, в авиаторах, в чёрном костюме-двойке – будто сошёл с обложки старого журнала о «крутых парнях из прошлого». Алексей так и не поменял стиль с 2035-го. Говорил, что это «его броня».

Он увидел меня, выпрямился – как будто только что вспомнил, что у него есть спина.

Я подошёл и протянул руку.

– Здарова.

– Здарова.

– Ты где был?

– В «Атомике». А ты?

– Но ты сказал У «Атомика», а не В.

– … Кхм.

Он вздохнул.

– Неплохая погодка, Фокс. Не так ли?

– Приемлемая. Учитывая, где мы находимся.

– Хоть дожди здесь идут и часто, неон не поглотит тебя во тьму.

– … Что?

– Ничего. Так, что ты хотел?

– Смотри значит…

– Куда?

Он перебил меня.

– В общем…

– Что?

Снова.

– Ты дашь мне сказать?

– Конечно, говори.

Он усмехнулся – той самой усмешкой, что помнил ещё с армейских казарм.

– Короче, мне нужно посоветоваться.

– Ну?

– Ты же знаешь моё отношение к тому, кто хочет быть на свободе, не зависеть от правительства…

– Да, ты помогаешь всяким бомжам и забыл о нашем бизнесе. Дай угадаю: кому-то снова нужна помощь.

– Мне на КПК пришло сообщение из «Амери». Некий объект TS-09V готовят к списанию.

– … И чё? В «Амери» одни мутанты, выращенные в биокапсулах.

– Зачем кому-то нужно было присылать мне файл?

Он достал пачку сигар – настоящих, кубинских, наверное, украденных с чьего-то частного склада – и вытащил одну. Помолчал. Засунул в рот, щёлкнул зажигалкой. Пламя отразилось в линзах его авиаторов.

– Я чё, знаю, Фокс? Вдруг, это просто бешенный учёный уволился с работы, и решил разослать всем секретную информацию. Может, кроме тебя её ещё кто-то получил.

– Да что за бред? Это же сто процентов кто-то отправил оттуда.

– Да, отправил. Бешенный учёный. Не говори ерунды, не мог кто-то ещё отправить. Никогда такого не было. И не будет. Там хорошо всё защищено.

Я задумался. Но чувство не отпускало: кто-то просил о помощи. Не кричал. Не молил. Просто бросил бутылку в цифровой океан – и она доплыла до меня.

Алексей смотрел сверху вниз, куря свою сигару, как статуя старого мира, что ещё не упала.

– Ну?

– Я не знаю, Алексей.

– Понимаешь, Фокс, кто-то «тварь дрожащая», а кто-то «право имеет». Вот эти мутанты в «Амери» – твари дрожащие, а сотрудники «Амери» … вообще, тоже, но власть у них такая, что они право имеют.

– Раскольников…

– А ты неграмотный. Ха-ха-ха.

– Я хотя бы не здоровый бородатый хач без стиля, курящий сигару, который выдавливает низкий голос.

– Я не выдавливаю.

– А остальное?

– Завались, Фокси.

– …

Этот псевдоним меня знатно взбесил. Но он, как считал, поставил меня на место.

– Это всё, о чём ты хотел поговорить?

– Да, думаю.

– Не забывай про бизнес. Господин Фокс.

– Я принесу импланты, принесу…

– Ты это говоришь уже неделю подряд.

– Обещаю, принесу.

– Ну… тогда бывай. Я пойду встречусь с Гуннар Хилтон.

– Ты всё ещё…

– Да.

– Ладно. Бывай.

Мы пожали руки – коротко, без тепла, но без вражды.

И разошлись.

Он – в сторону неона и воспоминаний.

Я – в сторону тьмы и решения, которое уже зрело во мне, как гной в ране:

Если никто не пойдёт – пойду я.

А если не смогу пойти я…

То, кто?

Кто ещё поведётся на шёпот из вентшахты?

На имя, выцарапанное ногтем на боку заброшенной машины?

На сообщение, пришедшее из сердца «Амери», будто из гроба?

Чёрт.

А вдруг Алексей прав?

Вдруг это просто утечка – бред уволенного учёного, паника в серверной, слив данных перед самоубийством?

Или…

Меня заманивают.

Ловушка. Чистка. «Подпольная Сеть» давно не та – в ней полно «Пиджаков» с новыми лицами. Может, меня решили убрать как неугодного.

Или это власти.

Конечно.

Властям не нравятся те, кто помнит.

Не потому, что мы сильны.

А потому что мы – ошибка в их коде.

Я и сам это знаю.

Похоже, я всё ещё слишком доверчив для этого мира. Но моя собственная призма – где я невидим, неуязвим, непобедим – чуть не убила меня. Не раз.

Я шёл обратно к «Нулевой Точке».

Плечи – как у побеждённого.

Мимо ворот «Амери Плаза»: чёрные, гладкие, без ручек, без замков. Только сканер зрачков и тишина, плотная, как гель для стерилизации.

Дальше – площадь, где впервые увидел «кресты» на билборде.

Мимо статуи дракона – чудовища из титана и пропаганды, с глазами-камерами и крыльями из рекламных баннеров.

Никогда не понимал, что это за дракон.

Америка – орёл. Китай – дракон.

А здесь?

Здесь границы стёрлись вместе с лицами.

Или я уже схожу с ума?

Нет.

Сумасшедшие не спрашивают себя: «Схожу ли я с ума?»

А я спрашиваю.

Значит, ещё не стёрт.

Справа – фасады, выстроенные не из кирпича, а из купленного страха. Прошёл аллею нового порядка.

«Нексус Солюшн Лтд.» – «заботится о здоровье граждан». На деле – больница без боли. Здесь не лечат. Здесь оптимизируют: убирают лишние эмоции, подправляют гены, вшивают лояльность под видом витаминов.

Рядом – «ЭирКом». Витрины не отражают лица только QR-коды прохожих. «Воздух Ком»… Ха. В этом городе ещё остался воздух, который не продаётся, не фильтруется и не записывается?

Дальше – «Айрон Фитнес Клуб». Сюда приходят не ради красоты. Ради выживания. Потому что слабость здесь – не недостаток. Это приговор.

И… «Е-Коно». Банк. Его ограбили дважды в 2045-м. Без жертв. Без следов. Только пустые хранилища и улыбающиеся охранники, которые «ничего не видели».

Интересно: ограбление спонсировал «Надзор» – чтобы проверить уязвимость системы… Или просто совпадение?

В этом городе нет совпадений.

Есть только решения.

Я забрался по трубе – ржавой, скрипучей, как совесть чиновника, – перепрыгнул вентшахту, спустился в «Нулевую Точку».

Но Рэбби там не было.

Только монитор мигал в темноте, отражая пустоту.

Интересно, чем он занят.

Спасает кого-то?

Или уже стал тем, кого нужно спасать?

Он думает, что это безумие.

Что «Amery» – не тюрьма, а гробница для тех, кто ещё помнит, как плакать.

Что TS-09V – просто номер в базе, ошибка в протоколе, мёртвый груз системы.

Но он ошибается.

Она – не ошибка.

Она – вирус.

Потому что помнить – в этом мире – значит заражать других.

Один человек вспоминает вкус жвачки – и вдруг десять начинают сомневаться: а правда ли им нравится этот «вкус одобрения», который впрыскивают вместе с утренним кофе?

Фокс боится ловушки.

Хорошо. Пусть боится.

Но пусть знает: если «Amery» пошла на то, чтобы выпустить сигнал – значит, она уже заражена.

Не взрывом. Не хакерской атакой.

А воспоминанием.

Потому что память – не файл. И теперь она не может просто стереть девочку.

Её нельзя удалить, пока кто-то ещё чувствует её вес.

Он идёт не спасти.

Он идёт подтвердить.

Подтвердить, что имя, начинающееся на «Р» – ещё имеет значение.

Что в этом городе, где даже тени носят QR-коды,

кто-то осмелился остаться человеком —

не вопреки системе,

а вопреки забвению.

И если он умрёт там, в белых коридорах,

его тело сотрут,

его имя перепишут,

его лицо сотрут из камер.

Но не из памяти той, кого он попытался спасти.

А этого – уже достаточно.

Потому что в мире, где всё стирают,

попытка вспомнить – и есть восстание.