Кототоро

Пролог: Предание о Кототоро.

Во мглистом краю, где грани миров истончаются, а тени, живучи, скользят меж бытием и забвением, ходит предание о Кототоро. Не баснь людская, не миф слащавый, но грозное предание, шёпотом переданное сквозь поколения.

Говорят, не была она ни зверем простым, ни духом призрачным, но демоном кошачьей стати, рожденным из тьмы и чар. В лике её, бархатом ночи укрытом, таились знаки древние: острые уши, чуткий нос, гибкий хвост, что вился словно дым над бездной. Очами же, пламень топазовый хранящими, прозревала она глубины душ, ведая в них тайное, недосказанное, сокрытое.

Из рода она была демонов, чей удел был искры душ собирать, не во зле, не в разорении, но в поиске высшего. Ибо желала она превзойти бытие кошачье, дабы стать существом бесплотным, неведомым границам мира, времени и судьбы.

Для сего обрела она колоду, не простую, но зачарованную, сотканную из судеб к ней приходивших. Карта всякая: не знак лишь, но чаша, напитанная кармой, памятью, светом души. В пергаменте её заключена была тень прошлого, горечь раскаяния, блеск надежды.

Обитала же она в чертоге древнем, где мгла застыла, свечи дрожали, а тени неведомое шептали. Не дом тот был, но врата меж мирами, меж правдой и миражом. В каждом камне его скрыта была память веков, в каждой доске пола был след чьих-то шагов, давным-давно утраченных.

Приходили к ней смертные с мольбою, с жаждой знания, с поиском спасения. Она ж отвечала, провидела судьбы, путь указывала. Но всяк плату вносил. Не злато, не сребро, а искру души. В капле чернил, что ложилась на лист, оставалась частичка их жизни.

В картах своих хранила она людские жизни, связывала их чарами. Сделка всяка честна была, пока люди: слабы, тщеславны, порочны, не преступали грани. И тогда… тогда забирала она всё.

Так веками плелась её сеть, карта за картой, душа за душой. И чем больше собирала она, тем ближе становилась к цели, ведомой лишь ей единой.

Но что скрыто в её очах, что таит её улыбка? Какая жертва назначена ей самой?

Только тени в стенах древнего дома ведают сию тайну. Они слышат, видят, ждут.

Ибо грядёт эра Кототоро. И вскоре затрепещут звёзды, дрогнет Завеса миров, и начнётся путь, ведомый лишь собирательнице душ.

Часть 1. Путь карт.

В один из тех дней, когда солнце лениво скользит по небосклону, не решаясь спрятаться за горизонт, а ветер несёт с собой запах дальних странствий, по пыльной дороге шагал юноша. Его звали Ориэль, и в его карманах не было ни монеты, ни крошки хлеба, но сердце его было полно мечтаний и стремлений.

Он шёл туда, куда вела его дорога, не зная ни цели, ни смысла пути. Ему было всё равно, ведь впереди всегда ждало что-то новое. А что именно? Это уже не имело значения. Он верил, что мир открыт перед ним, и каждый шаг – это шанс увидеть нечто удивительное.

Когда солнце стало клониться к закату, Ориэль оказался у развилки. Три дороги расходились в разные стороны: одна вела в лес, другая к реке, третья же терялась среди холмов. Он остановился, задумался, и тут раздался голос:

– Как же ты выберешь, если не знаешь, куда идёшь?

Перед ним сидела кошка. Нет, не просто кошка. Её шерсть была тёмной, словно бархат ночи, уши остры, как лезвия, а глаза мерцали загадочным светом, будто отражая сами звёзды.

Юноша улыбнулся.

– А зачем мне выбирать? Я могу просто пойти, куда поведёт ветер.

Кототоро прищурилась.

– Тогда возьми карту. Она покажет тебе путь.

Она протянула ему старинную карту, покрытую странными знаками. На ней был изображён человек, балансирующий на краю обрыва, а у его ног сидела кошка с горящими глазами.

– Это карта Шута, – произнесла Кототоро. – Она – знак начала пути, свободы и глупости. Она говорит, что ты можешь отправиться вперёд без страха. Но помни: безрассудство – это не всегда свобода.

Ориэль принял карту. В тот же миг ветер сорвался с места, унося листья, солнце окрасило небо в пурпурный цвет, и дорога перед ним будто ожила.

Он сделал шаг.

Мир вокруг закружился. Казалось, земля исчезла у него из под ног, и он провалился в пустоту. Его окружили тени, шёпоты, вспышки света. Он падал… и в тот же миг очутился на другой дороге, среди незнакомого мира. Позади не осталось ни развилки, ни холмов, ни реки.

Перед ним раскинулся город с крышами, сияющими в лунном свете, и улицами, ведущими в самые тёмные уголки судьбы. Где он? Что за место это? Он обернулся. Кототоро стояла рядом, её хвост плавно покачивался.

– Добро пожаловать на твой путь, Ориэль, – прошептала она. – Теперь посмотрим, куда он тебя приведёт.

И она исчезла, растворившись в ночи.

А Ориэль улыбнулся и сделал первый настоящий шаг в неизвестность.

Он шёл по улицам незнакомого города, чувствуя себя чужим среди этого мерцающего лабиринта. Здесь царила тишина, нарушаемая лишь эхом его собственных шагов. Время словно застыло, воздух был пропитан тайной, а тени извивались на стенах, как живые существа.

Ориель не знал, куда идти, но карта Шута, что он всё ещё сжимал в руках, казалась тёплой на ощупь. Глупец, сказал ему Кототоро. Но разве он был глуп? Разве было глупо доверять судьбе?

Вдруг он заметил перед собой фигуру. Это была женщина в старинном платье, её лицо скрывала вуаль, а в руках она держала три кубка: один переливался золотом, другой светился мягким голубым светом, а третий был наполнен чем-то тёмным, почти бездонным.

– Путник, – прошептала она. – Ты стоишь на перекрёстке судеб. Три дороги перед тобой. Выбери один кубок, и судьба твоя изменится.

Ориэль почувствовал странное волнение. Он не понимал, почему должен выбирать, но в сердце его запрыгала жажда испытать себя. Он протянул руку и без раздумий схватил золотой кубок.

Женщина склонила голову.

– Твой выбор сделан.

Она исчезла, а в ту же секунду город вокруг начал рушиться. Каменные стены трескались, улицы размывались в пустоту, и даже свет луны погас, оставляя Ориэля в абсолютной тьме.

В его руках больше не было кубка, а только карта Шута, но теперь изображение на ней изменилось. Фигура Шута теперь не стояла на краю обрыва, готовая сделать шаг, а падала вниз, в бездонную пустоту. Он хотел закричать, но слова застряли в горле. Его тело сковало магией, он чувствовал, как теряет себя, становится чем-то иным…

В последнем всплеске осознания он увидел перед собой Кототоро. Она сидела на камне, её голубые глаза светились в темноте.

– Я предупреждала, Глупец, – прошептала она. – Безрассудство – не всегда свобода. Ты проиграл.

И в этот момент Ориэль растворился. Там, где он стоял, осталась лишь карта Шута.

Кототоро улыбнулась, подняла карту и спрятала её в свою колоду. Очередная душа, заключённая в картонных границах, пополнила её коллекцию.

Тео был мастером обмана. Его ловкие руки заставляли монеты исчезать, карты появляться из воздуха, а голубей вылетать прямо из его рукавов. Он с детства жил в мире иллюзий, с восхищением наблюдая за уличными фокусниками, перенимая их движения, изучая каждую тонкость, каждое движение пальцев. Он проводил часы перед зеркалом, доводя до совершенства каждое движение, каждый жест, заставляя зрителей верить в невозможное.

Толпа восхищалась его мастерством, затаив дыхание следила за тем, как он преображает реальность одним взмахом руки. Однако, Тео не искал славы – он стремился к тайне, к той грани, где иллюзия становится истиной. Он знал, что фокусники обманывают глаза, но не хотели бы они однажды стать теми, кто действительно изменяет мир? Его жизнь была посвящена искусству иллюзий, но в глубине души его снедало желание обрести настоящую силу. Он мечтал, чтобы его искусство перестало быть игрой теней и превратилось в подлинное волшебство.

Ночи напролёт он перечитывал древние книги, изучая истории о магах и алхимиках, вглядывался в гравюры с непонятными символами, надеясь найти в них ключ к истине. Он был одержим идеей: а что, если магия – не просто выдумка, а нечто, спрятанное за привычными иллюзорными трюками? Он не просто хотел удивлять людей – он хотел постичь саму природу реальности, переписать её правила и подчинить их себе.

Однажды, после выступления на шумной городской площади, когда восторженные зрители разошлись, оставив после себя лишь гулкий шёпот шагов и свет фонарей, к Тео подошла фигура, окутанная ночной дымкой. Воздух вокруг сгустился, словно сама тьма стекалась к этой таинственной сущности. Это была Кототоро. Её глаза, мерцающие как голубой лёд, вспыхнули в полумраке, пронизывая его насквозь.

– Ты хочешь, чтобы твоя магия стала настоящей? – её голос был сладок, как мёд, но в нём сквозила пугающая глубина.

Тео сжал карты в руке, стараясь не выдать волнения. Он знал, что перед ним не просто зритель. Тьма, окружавшая незнакомку, жила, двигалась, дышала, будто следила за каждым его движением.

– Да, – прошептал он, но затем добавил твёрже: – Но мне не нужны твои уловки, ведьма. Я сам добьюсь этого.

Кототоро склонила голову, её уши дёрнулись, а уголки губ изогнулись в хитрой усмешке.

– Сам? – она рассмеялась, и этот смех отразился от стен, прокатился эхом, словно сотни голосов шептали ему в ответ. – Как интересно. Значит, ты думаешь, что иллюзия способна стать истиной, если просто захотеть? Какая наивная… и в то же время восхитительная душа.

Она протянула руку, длинные когти её пальцев блеснули в свете фонаря. В ладони лежала карта, на которой было изображение таинственное существо в одеянии волшебника, с поднятой рукой, словно удерживающей саму силу мироздания.

– Значит, тебе не нужна эта карта? – спросила Кототоро, и её голос приобрёл ласкающие нотки, словно приглашая его в танец, от которого невозможно отказаться.

Тео взглянул на карту. Ему показалось, что она светится мягким золотистым светом, а на её поверхности переливаются символы, которых он никогда прежде не видел. Тепло, исходившее от неё, было почти живым. Оно дразнило, манило, обещало невозможное.

Его пальцы дрогнули. Он потянулся к карте, даже не осознавая этого. Что-то в нём кричало остановиться, но жажда настоящей магии пересилила страх.

Как только он коснулся карты, мир вокруг изменился. Воздух сгустился, ночная дымка охватила его плотным коконом. Гул города исчез, свет фонарей померк. Он почувствовал, как невидимая сила подхватила его, унося куда-то за пределы привычного мира.

Где-то в темноте раздался тихий мурлыкающий смех. Кототоро была довольна.

Теперь его фокусы стали реальными. Он мог заставить предметы парить, создавать огонь из воздуха, читать мысли людей. Толпа преклонялась перед ним, считая его чудотворцем. Каждый вечер он выходил на сцену под оглушительные аплодисменты, и каждое новое представление было грандиознее предыдущего. Люди шептались, что он не просто иллюзионист, а настоящий маг, способный нарушать законы реальности.

Но вместе с триумфом в его сердце росла пустота. Он ждал удовлетворения, восторга, но каждый новый успех приносил лишь тягостное чувство утраты. Мир больше не казался ему настоящим, всё вокруг становилось зыбким, словно сон. Аплодисменты гасли, не оставляя эха в душе. Когда он оставался один, в абсолютной тишине гримёрной, его собственное дыхание казалось чужим.

Со временем он заметил тревожное изменение: в отражении зеркала что-то было не так. Сначала это были мелочи – лёгкое мерцание вокруг тела, странная размытость черт, словно стекло мутнело. Но чем больше он пользовался магией, тем слабее становилось его отражение. Однажды, глядя на себя, он осознал ужасную истину – чем сильнее он становился, тем меньше оставалось от него самого. Он терял свою сущность, растворялся в собственной силе, превращаясь в тень.

Впервые за долгое время Тео испытал страх. Не перед провалом, не перед разоблачением. Больше всего он боялся стать никем и ничем. Если он продолжит, что останется от него? Лишь сгусток магии, оболочка без души? В отчаянии он разыскал Кототоро. Её невозможно было найти, если она сама того не хотела, но в ту ночь она ждала его.

Она сидела на крыше заброшенного театра, её хвост медленно покачивался в воздухе, как маятник, отмеряющий последние мгновения. Её глаза мерцали в темноте, выжидающе, словно она знала, что он придёт. Знала, что он принесёт с собой не просто вопрос, а мольбу.

– Ты знала, что это случится! – закричал он. – Верни всё обратно!

– Разве ты не этого хотел? – мурлыкнула она. – Твоя магия стала реальностью. Но в мире нет ничего бесплатного.

Тео судорожно сжал в руках карту Мага. Он хотел разорвать её, но пальцы не слушались. Последняя искра его сущности уже исчезала. Он упал на колени, пытаясь вспомнить своё имя…

Кототоро взяла карту, и её когти мягко скользнули по гладкой поверхности. Её губы изогнулись в лукавой улыбке.

– Теперь ты не просто часть Колоды, Тео… Теперь ты – мой.

На глянцевой поверхности застыли его глаза, полные ужаса и осознания. Он хотел вырваться, но уже не мог – его голос стал шёпотом в веках, его воля теперь принадлежала ей.

Кототоро перевернула карту и любовно провела когтем по выгравированному названию.

– Добро пожаловать домой, великий магистр Тео, – прошептала она, пряча карту в свою колоду, туда, откуда уже не было возврата.

Айрис жила в городе, что стоял у самой кромки реальности. Здесь море было глубже, чем казалось, а ветер иногда шептал чужие голоса. В переулках тянулись тени, которым неоткуда было падать, а луна светила так, словно видела больше, чем позволено. Айрис привыкла к странностям, потому что с детства знала: мир сложнее, чем верят остальные.

Она всегда чувствовала, когда ложь обволакивает пространство, как утренний туман. В её снах являлась серебристая пелена, за которой скрывались тени. Они не говорили, но Айрис понимала их шёпот, читала знаки в изгибах их силуэтов. Будущее можно было увидеть, но нельзя изменить. Иногда она пыталась предупредить людей, но встречала лишь недоверие или страх.

С годами её дар только крепчал. Теперь ей было достаточно взгляда, чтобы понять, какая линия судьбы оборвётся, а какая приведёт к несчастью. Вода в чашке могла нашептать ей предостережение, а дрожащий пламень свечи – указать, кто лжёт. Её касания оставляли легкий след в воздухе, будто реальность сама старалась предупредить её о чём-то важном.

Но с даром пришло и одиночество. Люди опасались её, отводили взгляды, сторонились. Айрис принимала это с холодным спокойствием. Истина – тяжкая ноша, и не каждый готов её разделить.

Когда ей исполнилось шестнадцать, слухи о её дарах разнеслись далеко за пределы города. Люди стекались к ней, словно мотыльки к пламени, жаждали узнать свою судьбу, но никто не хотел слышать правду. Когда Айрис предсказывала бедствия, ей не верили, называли обманщицей или проклятой. Когда обещала счастье, на неё смотрели с подозрением, опасаясь, что за радостью последует нечто страшное.

Айрис научилась молчать. Она видела, как судьбы людей разворачиваются перед ней, как узоры на тонкой ткани, но знала: чем больше она говорит, тем сильнее мир отклоняется от своего пути. Её предсказания были, словно ветер, который заставляет тонущий корабль лишь быстрее нестись в бездну.

Но однажды за предсказанием пришёл он.

Его звали Элиан, и он не выглядел напуганным, как остальные. Его тёмные глаза смотрели на неё внимательно, с любопытством, но без страха. Он не спрашивал о богатстве или славе – лишь хотел знать, какой дорогой ему идти, чтобы обрести счастье.

Айрис замерла, когда коснулась его ладони. Перед её глазами возникло будущее: две тени, склонившиеся друг к другу, долгие разговоры под ночным небом, украденные у времени мгновения. Она увидела себя рядом с ним. Увидела, как любит его.

Но видение не закончилось. В его финале стояла высокая каменная стена, за которой не было пути. Айрис почувствовала, как холод обвил её пальцы. Будущего для него не существовало.

Она отдёрнула руку и отвернулась.

– Ты найдёшь свой путь, – сказала она ровно.

– Но какой? – настаивал он.

Айрис сжала губы, чувствуя, как дрожат пальцы. Её сердце разрывалось между желанием спасти его, и пониманием, что судьбу не обмануть.

– Просто иди, Элиан, – прошептала она.

И он ушёл.

На следующий день его нашли в лесу за городом. Говорили, что он наткнулся на разбойников, что его жизнь оборвалась прежде, чем он успел познать радость, которую она ему предсказала.

Айрис смотрела на его безжизненное тело и впервые в жизни прокляла свой дар.

Однажды ночью, когда город спал, Айрис услышала за окном странный звук, будто кошачий смех. На подоконнике сидела Кототоро. Её шерсть сияла в лунном свете, а глаза сверкали, как две зеркальные глади.

– Ты боишься своего дара? – спросила она.

– Нет, – ответила Айрис. – Но люди боятся.

Кототоро наклонила голову.

– Они боятся того, чего не понимают. А ты? Ты понимаешь, что дар тебе дан не просто так?

Айрис кивнула. Она не раз думала об этом.

– Ты стоишь между мирами, Айрис. Ты видишь и то, что скрыто, и то, что явлено. Разве тебе не хотелось бы говорить, не боясь последствий?

Сердце Айрис сжалось. Это была её мечта – не думать о том, как каждое слово изменяет судьбы. Просто говорить. Но что-то в голосе Кототоро её насторожило.

– А какой ценой?

Кототоро улыбнулась. Её хвост мягко обвил лапы.

– Маленькой. Ты просто станешь частью того мира, что видишь. Будешь не только предсказывать будущее, но и жить в нём. Стать жрицей знания – вот твой путь.

Айрис стояла в тени, чувствуя, как тяжесть мира давит на её плечи, словно он не принадлежал ей, а она лишь случайно забрела в этот чуждый лабиринт. Всё в этом мире казалось непрочным, искусственным. Люди, в которых она пыталась найти отражение своих собственных чувств, не могли понять её. Иногда ей казалось, что они живут в одном измерении, а она – в другом, отгороженная невидимыми стенами. Они смеялись, радовались, любили – но все эти чувства были такими поверхностными, такими лишёнными настоящей глубины. Айрис не могла вписаться в их мир, она не могла быть частью этого праздника жизни, в который её не приглашали. И вот, в этой бездне одиночества и непонимания, она приняла решение.

Рука её дрожала, когда она протянула ладонь, словно чувствуя невидимую связь с этим другим миром, который манил её из тумана. Карта «Жрицы» была как обещание чего-то важного, сокровенного, невыразимого словами. Лишь в одном взгляде на её изображение Айрис увидела всю свою жизнь – тоску, поиски, стремление к истине. С каждым моментом реальность вокруг неё становилась всё более туманной, всё более чуждой. Воздух, наполненный тяжёлым молчанием, словно сжался, словно ждал чего-то сверхъестественного. Лунный свет, который раньше был привычным, теперь стал серебристым и далеким, как воспоминание о чём-то недостижимом. Кажется, весь мир замер – в этом мгновении было всё: боль Айрис, её утраты, её страхи и её желания. И вот в этот момент она почувствовала, как её тело словно растворяется в воздухе. Это было не просто поглощение, это было слияние. Карта стала частью её, она чувствовала, как её разум наполняется новой силой, а тело тянет в сторону неизведанного. Поглощение было не жестоким, а волнительным, словно великая сила, наконец, нашла место для её души.

Кототоро, стоявшая рядом, как всегда тихая и загадочная, казалась единственным существом, которое по-настоящему понимала её. В этом мире людей, где её не замечали, она всегда чувствовала пустоту. Но Кототоро… Кототоро знала её. Она знала её боль, её стремление, её одиночество. И именно она, как никто другой, могла забрать её в свою колоду. Там, среди карт и тумана, Айрис обрела бы свой дом, своё место. Кототоро не предала её, не отвергла. В её глазах был отклик – понимание, которое Айрис не встречала среди людей.

Люди не умеют радоваться чуду. Они теряют способность видеть красоту в простых вещах, теряют умение замечать волшебство, которое находится рядом. Они поглощены своей суетой, поисками целей, стремлением к успеху и признанию. Но Айрис, с её чувствами и внутренним миром, была другой. Она увидела, что её место не здесь, не среди людей, которые не понимают и не могут почувствовать, что значит жить с открытым сердцем.

Айрис ощутила, как её тело, тяжёлое и неподвижное, растворяется в этом новом, необыкновенном пространстве, как если бы её сущность постепенно отделялась от плотной оболочки, оставленной в этом мире. Её душа стремительно уходила, растворяясь в том свете, который теперь был для неё всем. Тонкая нить, что связывала её с физическим миром, постепенно истончалась. Её тело оставалось неподвижным, как каменная статуя, но она чувствовала, как её настоящее "Я" уходит в неведомое пространство. В этом миге не было страха, не было боли – только безмолвное и глубокое принятие. Это было не бегство, а возвращение домой. Возвращение в мир, где её ждали не люди, а истины, которые она всегда искала, но не могла найти среди чуждых ей лиц и слов. Этот мир был туманным и таинственным, полным смыслов, которые нельзя было выразить словами, но которые она ощущала всем существом.

Её тело оставалось здесь, в мире, где она была лишь тенью, а её душа устремлялась в другой, полный гармонии и тайн мир, где её место было найдено. Айрис ощущала, как её сознание затуманивается, как она поглощается светом, и этот свет наполняет её. Она была частью чего-то великого, чего-то, что ей всегда не хватало – волшебства, тайны, истины. И это было прекрасно.

Кототоро стояла неподалёку, внимательно наблюдая за процессом. Она ощущала, как светлый поток, поглотивший Айрис, всё больше становился частью её карты, становясь её душой, её истиной. Она всегда знала, что Айрис была именно той, кто найдет своё место среди этих карт – тем светом, который не замечают люди, но который видят те, кто готов понять, что чудо – это не мгновение, а вся суть бытия. Кототоро была тем, кто открыл ей путь, потому что её душа – не просто магия. Это был тот свет, что поглощает тьму, тот символ силы, что преображает, тот мираж истины, который, как и Айрис, ждал своего часа. Она знала: Айрис обрела своё место в этом мистическом, загадочном мире, где время не имеет власти, где живёт только истина. И теперь, её душа была частью великого пути, в котором никогда не было лишних шагов, ни случайных встреч, ни ошибок. Это было её место.

В далёком королевстве, затерянном среди алых лесов, правила Императрица, чья кровь была сплетена с самой землей. Её звали Лавиния, и с момента её восшествия на трон земля расцветала. Урожаи множились, реки не иссякали даже в засуху, а леса, казалось, дышали в такт её сердцебиению. Народ поклонялся ей, как богине, не ведая, какой ценой давалось это процветание.

Лавиния была не просто правительницей – она была самой душой королевства. Дворец её, утопающий во вьюнках и розах, стоял в сердце багряного леса, и его стены, казалось, пульсировали, будто сотканы из живой плоти земли. Каждое дерево склоняло ветви перед её шагами, каждая птица замолкала, когда она говорила. Её красота была неземной – кожа светилась мягким сиянием закатного солнца, волосы струились, словно ручьи в весенних садах, а глаза были цвета самой осени.

Но никто не знал, что каждое благо, дарованное ей народу, стоило ей самой жизни – капля за каплей её кровь питала эти земли, сливаясь с корнями вековых деревьев. Каждый её вздох давал росток новой жизни, но с каждым днём она чувствовала, как сама становится частью королевства – её сердце билось в унисон с землёй, её дыхание растворялось в утреннем тумане. Она была вечной, но в то же время пленницей собственной власти, заключённой в золотую клетку, созданную из любви к своему народу.

Каждый год, в день осеннего равноденствия, Лавиния уходила вглубь Червонного леса, и никто не знал, что она там делает. В этот день даже самые смелые охотники покидали чащу ещё до заката, а птицы замирали в кронах деревьев, будто слушая неслышную музыку. Возвращалась Императрица молчаливая, с губами, окрашенными в багрянец, а в её глазах мерцал отсвет того, что невозможно было понять смертным.

Трава, по которой она ступала, становилась насыщенного красного цвета, и с того дня в стране вновь начинался расцвет. Урожайные поля пели, источая сладкий аромат спелых плодов, реки становились прозрачнее, а вино в подвалах насыщалось густыми терпкими нотами. Земля жадно впитывала её шаги, точно стремилась удержать её навсегда, но Лавиния всегда возвращалась – неспешно, с лёгкой улыбкой, скрывающей тайну.

Никто не осмеливался спрашивать, в чём заключался её ритуал. Даже самые преданные советники склоняли головы, предпочитая не знать, что творилось за завесой осенних деревьев. Они лишь знали одно: пока Императрица жива, королевство будет жить вместе с ней. Но иногда, в часы предрассветной тишины, те, кто оставался бодрствовать у стен дворца, слышали, как где-то в глубине леса раздавался слабый стон… или, быть может, это был шёпот самой земли, испивающей кровь своей королевы.

Однако время неумолимо. Лавиния начала стареть. Её волосы, некогда сияющие, как золото, потускнели, кожа утратила свежесть, а силы начали покидать её. Впервые за время её правление реки обмелели, и в их мутных водах отражалось закатное солнце, предрекая скорый конец. Деревья стали сбрасывать листву задолго до осени, а урожай выгорел под беспощадным солнцем. Народ впал в отчаяние: женщины с плачем приносили к дворцу иссохшие колосья, мужчины ломали копья, проклиная судьбу, а дети смотрели голодными глазами, не понимая, что происходит. Слухи поползли по королевству: если Императрица не найдёт способ вернуть молодость, всё погибнет.

Лавиния знала, что её существование связано с самой землёй. Она снова совершила ритуал, но её кровь больше не наполняла мир жизнью. Алые капли соскальзывали с её запястий на почву, но та оставалась сухой, не впитывая их, как прежде. Земля отвергала её, признавая слабость, напоминая, что время не подвластно даже тем, кто был с ним заодно.

Тогда, понимая, что выбора больше нет, Лавиния отправилась к Кототоро – древнему существу, которое бродило между мирами и собирало судьбы, играя ими, как картами. Она шла сквозь лес, уже не такой живой, как прежде, по тропам, исчезающим под её ногами. Лес, который всегда склонялся перед ней, теперь казался чужим, словно наблюдал за её падением.

Наконец, среди чернеющих ветвей она увидела её. Кототоро сидела на толстой ветке в лунном свете, её хвост мерно покачивался, отбрасывая серебристые блики на землю. Её глаза светились, в них отражалась сама ночь – бескрайняя, безмолвная, терпеливо ожидающая.

– Ты пришла за вечностью? – спросила Кототоро, её сапфировые глаза мерцали, отражая ночное небо.

– Я пришла за жизнью, – ответила Лавиния, и голос её дрогнул, как осенний лист в порыве ветра. – Моё королевство погибнет, если погибну я.

Кототоро склонила голову, ухмыляясь, словно знала нечто, чего не ведала сама Императрица.

– Твоя кровь и так заплатила свою цену, – мурлыкнула она. – Сколько раз ты поила землю собой? Сколько раз чувствовала, как она жадно пьёт твою жизнь, требуя ещё и ещё? Но есть другой путь… Я могу вплести тебя в нечто большее, чем этот мир. Ты станешь вечной, но не такой, как прежде.

Лавиния замерла. Где-то в глубине души, за завесой тревог и королевских забот, она знала, что этот день настанет. Она всегда чувствовала, что её жизнь – лишь отсроченный долг, который рано или поздно придётся заплатить. И теперь её кровь больше не имела силы.

– Что за цена? – прошептала она.

Кототоро не ответила сразу. Она подняла лапу, и в воздухе возникла карта. На ней была изображена женщина, облачённая в шёлковые одежды, её волосы струились подобно реке, а вокруг буйствовала жизнь – виноградные лозы, дикие травы, золотые поля: «Императрица».

– Ты больше не будешь принадлежать своему королевству, но станешь его легендой, – тихо проговорила Кототоро. – Люди будут помнить тебя, но не смогут коснуться. Они станут рассказывать истории о великой правительнице, чьё дыхание наполняло землю. Ты станешь частью Колоды. Вечность в обмен на всё, что ты знала.

Лавиния протянула руку. Её пальцы, изящные, но ослабевшие, дрожали. Она была Императрицей – олицетворением жизни, но вся жизнь, что текла в ней, уже иссякла. Королевство больше не могло опираться на неё, как увядший стебель не может поддерживать цветок. И, быть может, это было избавлением.

Она взяла карту.

В тот же миг её тело осветилось мягким золотым сиянием, как будто солнце поцеловало её в последний раз. Она почувствовала, как тяжесть веков, забот, боли и бесконечной жертвы исчезает. Её кожа превратилась в тонкие лепестки, алые, как кровь, но не горячие, а прохладные, как дыхание осеннего утра. Лепестки закружились в воздухе, подхваченные ветром, унося с собой её воспоминания, её боль, её имя.

Когда последний лепесток растаял в воздухе, Кототоро перевела взгляд на карту. На ней была запечатлена Лавиния – всё та же, но теперь её глаза отражали древнее знание, а улыбка хранила тайну, которую никто уже не мог разгадать.

Кототоро бережно провела лапой по карте и спрятала её в свою коллекцию.

– Теперь ты вечна, – прошептала она.

А в Червонном лесу ветер закружился, поднимая с земли алые листья, и, на мгновение, можно было услышать едва уловимый смех, растворяющийся в ночи.

Великая Империя простиралась от ледяных гор на севере до знойных пустынь на юге, её города сияли золотом куполов, а дороги, мощённые чёрным базальтом, тянулись на тысячи миль. Она пережила десятки войн, восстаний и катастроф, но всегда вставала из пепла, становясь лишь сильнее.

О её правителях слагали легенды: мудрые и жестокие, милосердные и беспощадные – они вершили судьбы народов, как боги. Но одна легенда, передаваемая из поколения в поколение, наводила страх даже на самых верных подданных. Говорили, что, когда на трон взойдёт тринадцатый император, кровь польется вместо рек, а земля отвергнет своих детей.

Жрецы утверждали, что этот правитель станет либо величайшим спасителем, либо проклятием, стеревшим Империю с лица земли. Многие века короли и советники пытались избежать этого числа, передавая власть досрочно, уничтожая записи и изменяя летописи. Но судьба не терпит обмана.

Эльгар не хотел верить в предсказания. С детства его учили, что сила – в разуме, а не в слепой покорности судьбе. Он рос среди книг и оружия, изучая стратегии великих полководцев и законы правителей прошлого. Его ум был остёр, а взгляд – твёрд, словно клинок. Когда он взошёл на трон, он не боялся числа тринадцать. Напротив, он видел в этом вызов. Он поклялся, что под его правлением Империя не падёт, а станет могущественнее, чем прежде.

Эльгар принялся за реформы с железной решимостью. Он строил дороги, соединяя города прочными артериями торговли. Он усилил армию, создав войско, способное сокрушить любую угрозу. Он переписал законы, сделав их справедливыми, но беспощадными. Он карал коррупцию, награждал талантливых, защищал ремесленников и крестьян, превращая свою Империю в нерушимую крепость. Народ любил его. В городах высекали его лик в камне, поэты слагали о нём песни. И всё же, где-то в глубине души, Эльгар знал: пророчества не исчезают, если в них не верить.

Но время шло, и трещины начали проступать. Эльгар наблюдал, как его Империя, та самая, что он ковал волей и разумом, начинала рушиться. Засухи сжигали поля, некогда плодородные земли трескались, словно кожа умирающего старца. А там, где ещё вчера стояли дома, сегодня простирались пепелища. Река, что питала столицу, пересохла, а затем, словно насмешка, на страну обрушились бесконечные ливни. Вода уносила мосты, дома и надежды.

Жрецы шептались о проклятии. Народ сначала умолял, потом проклинал его имя. Ворота дворца осаждали нищие, требуя еды, требуя ответа. Советники умоляли его сложить корону, бежать, спастись. Но как мог Император оставить свой народ? Куда мог уйти тот, чья судьба – быть вечно привязанным к трону?

Эльгар искал выход. Он перечитал древние манускрипты, призывал мудрецов, совершал жертвоприношения богам, которым никогда не поклонялся. Но ничего не помогало. Небеса, казалось, не слышали его мольб.

И когда отчаяние поглотило его до дна, когда над столицей разразился буревестник, уничтожая храмы, стены и башни, она пришла.

Кототоро сидела на мраморном подлокотнике трона, неторопливо водя хвостом по холодному камню. В её глазах плескалась вечность, и в этой вечности Эльгар увидел себя – маленьким, слабым, смертным.

Тронный зал рушился. В углах потолка расползались длинные трещины, каменные грифоны осыпались пылью, а одна из колонн уже накренилась, угрожая обрушиться. Дождь хлестал сквозь разбитые окна, и капли падали на мозаичный пол, где прежде выкладывались сцены побед и славы. Теперь эти картины были разбиты, словно сама история отвернулась от Империи.

– Ты всё ещё надеешься одолеть судьбу? – Кототоро склонила голову, глаза её мерцали, как два глубоких бездонных омута.

Эльгар вздрогнул, но не отвёл взгляда.

– Судьба не управляет мной, – голос его звучал твёрдо, но Кототоро слышала, как за этим металлом пряталась усталость.

Она усмехнулась, потянулась, лениво свесив лапу с подлокотника трона, и её хвост мягко качнулся в воздухе.

– И всё же твоя Империя умирает.

Эльгар молчал. Он сражался за этот народ. Он отдавал им всё. Почему же его имя стало проклятьем? Почему они отвернулись? Почему сами боги оставили его?

– Ты долго боролся, – голос Кототоро был лёгким, почти ласковым. – И всё же ты знал, что конец неизбежен.

В зале что-то затрещало, и кусок лепнины сорвался с потолка, разлетаясь в пыль и каменную крошку. Эльгар не шелохнулся.

– Что ты хочешь, Демон? – в его голосе не было ни злобы, ни страха. Только усталость.

Кототоро мягко спрыгнула с трона и подошла ближе. Её лапы ступали бесшумно, но с каждым её шагом воздух в зале становился гуще, пропитываясь древней магией.

– Не я пришла к тебе, а ты ко мне, – её голос стал шёпотом, словно ветер среди руин. – Ты звал, даже если не осознавал. Ты хочешь спасти Империю, но знаешь, что уже не можешь. Останется только пепел.

За стенами снова взревела буря, и в дальнем конце зала рухнула ещё одна колонна.

– Но ты можешь остаться, – Кототоро достала карту.

Эльгар застыл. Он не сразу взглянул на неё, но когда посмотрел, то его дыхание сбилось. Кототоро протягивала ему карту.

На карточном полотне был изображён тронный зал, высокий и мрачный, погружённый в полумрак. В центре, на троне, восседала фигура в короне. Тень скрывала её лицо, но в этом безликости была сила – та, которую он знал, та, которая определяла его всю жизнь.

– Ты не сможешь вернуть своё королевство, – продолжила Кототоро, приближая карту к нему. – Но сможешь править в ином месте. Ты станешь чем-то большим, чем правитель людей и земель. Ты станешь символом.

Эльгар долго смотрел на карту. В его голове проносились все годы его правления, все победы, все поражения. Все его решения. Империи больше не существовало. Но он мог существовать дальше. Спасти Империю? Или…все же, себя?

Он медленно протянул руку и коснулся карты.

Мгновение – и его тело вспыхнуло, разлетаясь на вихрь чёрных лент. Они кружились в воздухе, тая, растворяясь в тенях, пока от него не осталось ничего. Ни пепла, ни следа. Только новая карта, зажатая в лапе Кототоро.

Она провела когтем по её поверхности. Теперь на карте было имя:

«Тринадцатый Император. Властелин порядка, тени и проклятой короны».

В зале раздался гул – стены дрожали, колонны оседали, потолок начинал рушиться.

Кототоро зевнула, легко вскочила на подоконник разбитого окна и скользнула в ночь, пока за её спиной Империя, наконец, не исчезла в своём последнем, величественном крушении.

Часть 2. Сон Кототоро: Лабиринт вечных грёз.

Сон подкрался к Кототоро, как мягкая тень, неслышный и неизбежный. Она не сразу поняла, что уже переступила грань реального мира. Всё вокруг словно утратило свою плотность: воздух стал вязким, как мёд, а свет расплавился в перламутровый туман, окутывая её мягкими потоками. Лапы больше не касались земли – вместо неё рассыпались звёздные крупицы, исчезая, едва она пыталась их почувствовать.

Внезапно пришёл звук – тихий, мерцающий, как если бы тысячи страниц переворачивались в невидимых книгах. Он то нарастал, захватывая сознание, то затихал, оставляя после себя гулкую, наполненную смыслами пустоту. Кототоро напряглась. Это был не зов в привычном понимании, не шёпот, не голос, а что-то древнее. Тишина, сотканная из ускользающих слов, незримых образов и ускользающих теней.

Её зрение изменилось – теперь она видела не как обычно. Перед ней расстилалась бесконечная гладь чёрного стекла, в котором отражались лики забытых миров. Одни вспыхивали на мгновение, ослепляя видениями, другие исчезали в непроглядной тьме. Её уши ловили смех, плач, музыку, но все эти звуки не принадлежали миру, который она знала. Они будто бы существовали отдельно от неё, не требуя понимания, но настаивая на своём присутствии.

Что-то с силой потянуло её вниз. Ветер, наполненный ароматами ночных цветов, кружил вокруг. Пространство под ней дрогнуло, обнажая зияющую бездну, сотканную из переливающихся символов и расплывчатых букв. Кототоро не сопротивлялась – она знала, что сопротивление бессмысленно. Этот мир, какой бы он ни был, уже заполнил её разум, проник под кожу, и теперь всё, что оставалось – падать.

Падение не было стремительным. Оно походило на медленный, вязкий спуск в неизвестность. Её тело словно растворялось в потоках эфира, теряя свою привычную форму. Границы между ней и окружающим пространством стирались, а затем, на самом краю сознания, Кототоро ощутила твёрдую поверхность под лапами.

Она стояла в самом сердце Лабиринта вечных грёз. Над головой простиралось бесконечное небо, наполненное светящимися знаками, которые сплетались в немыслимых узорах. А перед ней возвышались сводчатые арки, ведущие в ответвления лабиринта, сплетённый из теней и света, сна и яви.

Стены лабиринта, казавшиеся сотканными из сгустившейся темноты, дрожали, будто живые. Они словно дышали, тихо шепча что-то беззвучное, еле уловимое на грани восприятия. Тени струились по полу, напоминая растёкшуюся дымку, одни безразличные и холодные, другие беспокойные, подрагивающие, словно стремящиеся прикоснуться.

Она шагнула вперёд, и пространство вокруг качнулось, закружилось, меняясь с каждым движением. Вдоль коридоров появлялись двери, бесконечные ряды врезанных в темноту порталов. Одни светились мягким золотистым сиянием, маня, обещая покой или, может быть, воспоминания полные радости. Другие оставались угольно-чёрными, источая липкую пустоту. Из-за некоторых доносились голоса – кто-то смеялся, кто-то звал по имени, а кто-то тихо рыдал, и от этого плача сжималось сердце, как узел на петле висельника.

Кототоро замерла, прислушиваясь. Лабиринт дышал, жил, и каждое мгновение здесь оборачивалось вечностью. Тени потянулись к ней – одни робко, осторожно касаясь лап, другие резкими движениями, хватая её хвост, цепляясь с мольбами. Их пальцы были невесомы, но отчаянны, их прикосновения приносили не боль, но знание – фрагменты чужих судеб, несбывшихся надежд и несказанных слов. Одна из теней сжала её хвост крепче других, и сквозь касание раздался голос – приглушённый, сломленный:

– Спаси…

Кототоро дернулась, освобождаясь, но Лабиринт не отпустил её сразу. Пространство исказилось, и на миг перед ней мелькнуло нечто – может быть, воспоминание, может быть, чужая жизнь, разбросанная по кускам сна. Мальчик, сжимающий старую игрушку. Женщина у окна, всматривающаяся в дождь. Воины, сражающиеся в битве, которая давно исчезла в потоке времени. Сколько историй здесь заперто? Сколько заблудших душ бродят по этим коридорам, ищущих выход?

Она вскинула голову, навострив ушки. Тени исчезли, растворившись в стенах, будто никогда их и не было. Лабиринт снова замер, но его суть оставалась прежней – это было место забытых грёз, потерянных судеб и запертых возможностей. И он не собирался отпускать её просто так.

Кототоро осторожно приблизилась к массивной двери, мерцающей узорами, словно запечатанной самой тканью грёз. Она чувствовала, что за ней скрывается нечто важное. Лёгкое прикосновение лапки – и створки подались, открывая перед ней зал, освещённый мягким золотым светом.

В центре возвышалась огромная статуя, выполненная с мастерством, достойным богов. Это был сфинкс – величественный зверь с телом льва и ликом человеческим. В его глазах мерцали потухшие искры рубинов, а на теле переливались витиеватые узоры, инкрустированные драгоценными камнями. Он казался неподвижным, но, как только Кототоро сделала шаг вперёд, статуя ожила.

– Кто ты? – голос сфинкса был подобен гулу древних камней, пробуждённых после векового сна.

Кототоро молчала, но взгляд её пронзительных синих глаз внимательно изучал создание представшее перед ней.

– Я чувствую твоё присутствие, но не помню себя, – продолжил сфинкс. – Я был слугой великого демона, но моя память стёрта. Я потерян. И только ты можешь дать мне имя.

Кототоро нахмурилась. Дать имя – значит дать новую суть. Это изменит не только сфинкса, но и саму структуру Лабиринта. Какую цену ей придётся заплатить? Хотя, иметь на службе такого великолепного зверя… Да, искушение было сильным.

– Прежде чем ты решишь, – голос существа стал задумчивее, – поиграй со мной. Три загадки. Ответишь – обретёшь путь. Ошибёшься – останешься здесь, как и я.

И сфинкс начал:

– Первое: оно не имеет формы, но может заполнить целый мир. Оно может быть лёгким, как перо, или тяжёлым, как скала. Его ищут, но не всегда находят.

Кототоро задумалась. Что-то невидимое, но ощутимое…

– Ответ – смысл, – сказала она, чуть прищурившись.

Глаза сфинкса вспыхнули одобрением.

– Второе: у него нет ног, но оно всегда в движении. Его невозможно остановить, но иногда кажется, что оно тянется бесконечно.

Кототоро знала этот ответ и ответила без раздумий.

– Время.

Сфинкс кивнул, и его тёмные губы изогнулись в улыбке.

– Последнее: я был вчера, но буду и завтра. Я исчезаю, но всегда возвращаюсь. Я несу воспоминания, но не имею тела.

Ответ пришёл сам собой.

– Сон.

Сфинкс рассмеялся, его смех гулко разнёсся по залу.

– Ты мудра, странница. Теперь иди. Может, в своем мире ты позовешь меня по имени.

Позади сфинкса стены Лабиринта дрогнули и растворились, открывая новый путь. Но Кототоро не спешила. Она смотрела на него – неподвижного, высеченного из золота и времени, пленённого не только камнем, но и собственной забытой сущностью. Кототоро взмахнула хвостом, вглядываясь в узоры на его каменной коже. Её взгляд погрузился в глаза сфинкса – древние, полные мольбы и ожидания. Она могла бы сказать любое имя, и он бы освободился. Но кто он тогда? Друг? Враг?

Она сделала шаг назад, затем ещё один.

– Найди своё имя сам, – прошептала она.

Сфинкс замер, а потом медленно опустил голову. Кототоро шагнула в проём, оставляя его в тишине.

Дальше путь вёл к реке. Но воды в ней не было – только свет, текучий, словно ртуть, наполненный сотнями тысяч отражений. Они вспыхивали и мерцали, как осколки разбитых зеркал, скользя в бесконечном течении. Кототоро замерла, созерцая этот поток.

Её хвост дёрнулся.

– Ну конечно, мостов нет. А почему бы и не добавить квест на провал памяти?

Она вздохнула и сделала шаг вперёд. Лапы погрузились в свет, но он не был холодным, не был тёплым – ощущение напоминало забвение, нечто, что отнимало границы между прошлым и настоящим. Шёпоты поползли к её сознанию, мягкие, ласковые, почти умоляющие.

«Останься… Послушай… Забудь…».

Кототоро прижала уши.

– Как же вы липкие.

Она старалась идти быстрее, но едва заметные вспышки начали прорезать её разум. Чьи-то воспоминания. Чьё-то детство – девочка смеётся, ловя светлячков. Чей-то страх – беспомощность перед тенью, нависшей из-за угла. Чья-то любовь – прикосновение пальцев к чужой ладони.

Её сердце забилось быстрее.

Кто-то звал её по имени. Кототоро замерла, лапы дрожали. Ещё немного, ещё одно прикосновение – и она забудет себя. Глухо зарычав, она стиснула зубы и бросилась вперёд, рывком вырываясь из потока. Последние голоса слиплись в мучительный вой, но Кототоро уже не слышала их. Она выбралась на берег, тяжело дыша, чувствуя, как остатки чужих снов медленно растворяются в её сознании.

Тьма впереди дрогнула, отступая. И тогда она увидела себя.

Но это была не она. Другая Кототоро стояла напротив, сложив руки на груди. Глаза её мерцали странным, бездонным светом, как два зеркала, в которых отражалась пустота.

– Ты теряешь себя, – сказала двойник, и в голосе её не было угрозы, лишь спокойная, уверенная констатация. – Скоро ты останешься здесь навсегда.

Настоящая Кототоро нахмурилась.

– Да, как же, жди! Я знаю свой путь!

– Разве? – мягко улыбнулась копия. – Ты открываешь двери, ищешь выход… Но сколько ты уже потеряла? Ты уверена, что знаешь, кто ты теперь?

Кототоро не ответила, но её хвост нервно дёрнулся. Её отражение склонило голову, словно изучая её выражение, затем вздохнуло.

– Лабиринт вечен. Он не прощает слабости.

Затем отражение шагнуло вперёд, и тьма вокруг завибрировала, закручиваясь водоворотом. Кототоро инстинктивно отпрянула, но её тень не исчезла, как мираж. Напротив – она подскочила к ней с резкостью хищника, и перед глазами Кототоро блестнули когти. Кототоро едва успела увернуться, когда когти прошлись в миллиметре от её щеки, рассекая воздух. Она отскочила, но другая копия уже наступала, загоняя её в угол.

– Ты должна была исчезнуть, – прошипела тень. – Остаться с ними, забыть… Но ты упряма.

Она нанесла удар – быстрый, точный. Кототоро парировала, их когти столкнулись, высекая искры. Каждое их движение было зеркальным. Рывок в сторону – встречный выпад. Удар – блок и отражение. Их хвосты двигались в идеальном унисоне, их движения сливались в один безупречный танец. Но двойник не был просто иллюзией. Он дышал, чувствовал, жил.

И вдруг Кототоро ощутила укол боли – её когти прорвали шёлковую ткань одежды двойника, нанеся глубокую рану. Она вскрикнула от неожиданности, от резкого всплеска боли, потому что и на ее груди расцвел алый цветок.

Тень пошатнулась, схватившись за грудь, из раны лилась не кровь, а что-то иное: свет – переливающийся, дрожащий, словно кристалл, ловящий лунные лучи. И тогда Кототоро увидела его – мерцающий осколок артефакта, пульсирующий в груди её отражения. Осколок, за которым она пришла.

Её отражение улыбнулось – и в этой улыбке не было злобы. Только смирение.

– Забирай, – прошептала тень.

Кототоро колебалась.

«Эдак я себе вырву сердце сама», – промелькнуло у нее в голове. Но времени на сомнения не оставалось. Она протянула лапу и осторожно вытащила осколок, чувствуя, как его пульсация отзывается в её собственном сердце. Тень растворилась.

Кототоро шагнула в темноту, сжимая в лапе пульсирующий предмет. Лабиринт растворился вокруг неё, будто сделав последний выдох, и мир вновь сомкнулся, подчиняясь её воле.

Мгновение – и вот уже бархатные шторы, тяжёлые, словно они держали всю суть мироздания, окутали ее обитель. Густой запах воска и трав вновь наполнил воздух, свечи дрогнули, встретив хозяйку.

Кототоро ссутулилась, вздохнула и лениво направилась к резному сундуку в углу. Потёртое дерево уже видало немало вещей, которые лучше бы не существовали. Она приподняла крышку, бросила туда осколок и смахнула хвостом пыль с крышки, прежде чем захлопнуть её.

– А девять жизней – не так и много, – проворчала она себе под нос. – Если так пойдёт и дальше – придётся дрессировать фамильяров.

За дверью уже ждали. Кототоро тяжело опустилась в кресло, расправляя складки одежды, и устало прикрыла глаза. Когда она снова открыла их, посетитель уже вошёл.

Человек. Ещё один ищущий. Взгляд – настороженный, в руках перебирает четки.

– Ты знаешь, зачем пришёл? – спросила она, скользя когтем по поверхности стола.

Тот кивнул.

– Я хочу… Я должен понять…

Кототоро предупредительно подняла лапу вверх и ехидно усмехнулась. Пришедший осекся, глупо хлопая глазами.

– Ох, ещё один. Ты хоть представляешь, что бывает с теми, кто ищет истину?

Она не ждала ответа. Лёгким движением хвоста она подкинула колоду карт над тяжелым дубовым столом и позволила им рассыпаться как осенним листьям. Одна из карт перевернулась обнажая свой сигил.

Кототоро криво улыбнулась.

– Ну что ж. Посмотрим, что скажет тебе судьба.

Часть 3. Тайны Судьбоносных Врат.

Кототоро не ошиблась – в дальнем углу уже ждал новый гость. Молодой человек стоял, ссутулившись, словно пытался стать меньше, скрыться в тенях. Его тонкие пальцы нервно перебирали чётки, тёмные бусины скользили по нитке сквозь пальцы, оставляя липкий след страха. Он был бледен, худ, а мантия, накинутая на плечи, выглядела слишком тяжёлой для его телосложения. Ткань висела, как саван, а широкий капюшон, несмотря на попытку спрятать лицо, не мог скрыть судорожное сглатывание и подрагивающий подбородок.

Глаза его метались по комнате, не задерживаясь ни на одном предмете дольше мгновения, избегая пересечения взглядов с Кототоро. Будто боялся, что один неверный взгляд может стать его последним. Обычная история. Все приходят с вопросами, но не все готовы услышать ответы.

– И что же ты ищешь? – Кототоро лениво опустилась на подушки, устраиваясь удобнее. В сапфировых глазах промелькнул хитрый огонёк. Она видела таких, как он, сотни раз. Но этот мальчишка отличался. Он пришёл просить о помощи не для себя.

– Истину, – голос дрожал, но он говорил уверенно. В этом дрожании не было трусости, скорее – смятение, болезненное осознание чего-то непреложного. – Или, по крайней мере, способ её увидеть.

Кототоро выгнула бровь, уголки её губ дрогнули в усмешке, оголяя безупречные белые клыки.

– Сложная затея, – она прищурилась, пристально разглядывая гостя. – Иногда истина бьет больнее, чем ложь.

– Я хочу понять, – поспешно добавил он, будто опасался, что его поймут неправильно. – Мой учитель… Он… Я думал, он обладает знаниями. Но теперь…

Он замолчал, стиснув пальцы на чётках так сильно, что костяшки побелели. Слова застряли у него в горле клубком боли, вины и преданности.

Кототоро прикрыла глаза, ощущая, как в воздухе дрожит нить новой судьбы. Она вплелась в её сущность, как и все до этого.

– Ладно, разберёмся, что там у вашего великого наставника, – вздохнула она, поднимаясь. Тёмная ткань её одежды шуршала, струилась, словно оживая в дрожащем свете свечей. Она протянула лапу и коснулась плеча юноши – он вздрогнул, но не отпрянул. Хороший знак.

– Но предупреждаю сразу: не всякий учитель достоин быть мудрецом.

– Он лучший из нас… – голос его дрогнул. Вера и сомнение боролись внутри, сталкиваясь, как штормовые волны. Но он всё ещё цеплялся за свою истину. – Он… должен быть лучшим.

Кототоро усмехнулась. Она уже слышала это раньше. И знала, чем всё это может закончится.

– Ну-ну, посмотрим, – её когти мягко сомкнулись на его рукаве. Ещё мгновение – и тени взвились вверх, поглотив их. Мир изменился, подчиняясь прихоти судьбы. Начиналось новое предсказание…

Воздух окутавший их, был наполнен ароматами древних свитков и таинственного благовония. Здесь пахло временем – старым пергаментом, копотью масляных ламп и чем-то ещё, едва уловимым, словно дыхание забытой мудрости.

Кототоро очутилась перед величественными воротами, высеченными из чёрного камня, на котором золотом выделялся знак, который она сразу узнала – символ Знаний. Переплетение линий складывалось в древний узор, напоминающий всевидящее око, которое давно закрылось, утомленное собственной предсказуемостью

Она шагнула вперёд. Двери скользнули в стороны, открывая перед ней чертог, уходящий в бесконечность. Здесь не было привычных стен, лишь сотканные из книг арки, изгибающиеся под тяжестью древних томов. Полки вздымались высоко, уходя в золотое сияние факелов, а потолок терялся во мраке, как будто этот храм не имел границ.

В центре зала, возвышаясь на мраморном подиуме, стоял он – величественный наставник. Окутанный белыми одеждами, он казался почти статуей, лишь длинные рукава его одеяния едва заметно шевелились от лёгкого сквозняка. Его лицо было скрыто капюшоном, но Кототоро знала: он незрячий. Ослеплённый светом знания, которое уже давно не мог постигнуть, он продолжал вещать, повторяя истины, что потеряли смысл.

Ученики сидели на полу, словно фигуры на древнем панно, и внимали каждому его слову, ловя фразы, будто жемчужины. Их глаза сияли восхищением, но Кототоро слышала лишь эхо пустых догм. Она шагнула ближе.

Скрипнул пол. Голоса смолкли.

Наставник медленно поднял голову, его скрытые пеленой тщеславия глаза словно впились в Кототоро сквозь тень капюшона. Ученики повернули головы, их взгляды напоминали настороженных птиц – смесь любопытства и страха.

– Зачем ты пришла? – его голос был спокоен, но в нём слышалась настороженность, будто он заранее знал ответ. – Ты та, кто смеет сомневаться в Истине?

Кототоро сложила лапы на груди и чуть склонила голову, разглядывая его.

– Истина, которая не подвергается сомнению, перестаёт быть таковой, – её голос прозвучал мягко, но в нём слышалось лезвие клинка познания, скрытое в сыромятных ножнах. – Давай проверим, насколько ты силён в том, что проповедуешь.

В зале повисла тишина. Ученики замерли. А тени на стенах зашевелились, словно сама реальность замерла в ожидании.

Кототоро не двинулась с места, но воздух вокруг неё изменился. Тьма под её лапами дрогнула, растекаясь, словно пролитые чернила, впитываясь в каменный пол. Магия заструилась невидимыми нитями, словно тончайший шёлк, сплетая ткань иллюзии. Тени удлинились, поползли вверх по стенам, поглощая свет, но не гася его, а преломляя, искажая пространство.

Наставник вздрогнул, когда стены, ещё мгновение назад увенчанные бесконечными полками, стали расплываться, меняя форму. Книги исчезли, их место заняли гладкие зеркальные поверхности, уходящие ввысь, сливаясь с невидимым потолком. Свет ламп исказился, превращаясь в холодное свечение, лишённое источника.

Иллюзия сомкнулась, отрезая реальность.

Кототоро сделала шаг вперёд, и пространство откликнулось, растворяясь в бесконечной галерее зеркал. Они стояли стеной, отражая друг друга, создавая лабиринт отражений, в которых можно было заблудиться. Это был Зал Истин – место, где мироздание смотрит на тех, кто осмелился заглянуть в его глубины.

– Посмотри, – мягко сказала Кототоро, указывая на ближайшее зеркало.

Наставник промедлил, но шагнул вперёд. Его белые одежды казались бледным пятном в этом царстве безликих отражений. Он остановился перед гладкой поверхностью, ожидая увидеть своё отражение. Но оно не отозвалось. Зеркало оставалось пустым.

Учитель вздрогнул. Его рука дёрнулась, словно он хотел дотронуться до стекла, но не посмел. Его дыхание участилось.

– Это обман! – его голос дрогнул, но он всё же отступил назад. – Я вижу Истину! Я веду людей!

Кототоро спокойно склонила голову, её сапфировые глаза мерцали голубым огоньком в полумраке.

– Ты ведёшь их в ловушку, – её голос был тих, но в нем звучала непреложность.

Слепец отмахнулся от ее слов. Он был великим учителем. Его слова почитали, его слушали, его истины становились догмами. Он был тем, за кем следовали. Но сейчас, он стоял перед зеркалом, которое не отражало ничего. И эта пустота пугала его сильнее всего.

Наставник тяжело дышал, его пальцы сжались, костяшки побелели. Он снова шагнул к зеркалу, пытаясь выхватить из пустоты хоть намек на отражение, но гладкая поверхность оставалась немой. Ни всплеска света, ни искажённого силуэта, ни даже слабого мерцания – ничего.

Кототоро наблюдала. Она уже видела подобное раньше – этот страх, эту отчаянную борьбу разума с тем, что не укладывалось в привычные догмы. Но, в отличие от других, учитель не спешил отвергнуть увиденное. Он не кричал, не злился, не обвинял её в ереси. Он просто стоял, загнанный в угол безмолвной правдой.

– Вот твоя Истина, – мягко промурлыкала Кототоро.

Её голос был словно дуновение ветра, еле ощутимое, но проникающее в самую суть.

Наставник отвёл взгляд. В груди тягостно сдавило. Он был уверен, что его знания были абсолютны, что он прошёл все испытания, постиг высшее, но сейчас… сейчас он ощущал лишь зияющую пустоту.

– Нет… – тихо выдохнул он. – Это невозможно…

Кототоро не стала спорить. Она просто развернулась, и мир вновь начал меняться.

Тени исказились, зеркала исчезли, растворяясь в черноте. Пространство дрогнуло, словно водная гладь, задетая небрежным дуновением ветра, и разорвалось как ткань, обнажая новый путь.

Они вышли к мосту. Серебристая гладь воды текла под ними глубокой полосой, отделяя берег догм и постулатов от берега истины, поиска и веры. Мост между ними – тонкая черта, что требовала выбора. Либо идти вперёд, переступая через привычное, либо остаться в пределах своих же принципов.

Наставник стоял посередине перехода. За его спиной – его мир, прочный и устоявшийся, наполненный закономерностями, где ответы уже были даны, а сомнения считались слабостью. Впереди – другая реальность, где каждый шаг приносил новый вопрос, а Истина не принадлежала никому.

Он смотрел на противоположный берег. Там воздух был светлее, но основа зыбче. Здесь не было привычных стен, за которые можно спрятаться, не было учеников, смотрящих с восхищением. Здесь он был один.

– Ты привела меня сюда, чтобы я увидел… это? – голос его дрогнул.

– Чтобы ты сделал выбор, – ответила Кототоро.

Она стояла рядом, наблюдая за ним с лёгкой усмешкой, но в глазах её таилась усталость от безысходности бытия.

– Там, где ты жил, не было сомнений. Только порядок. Но правда ли это было знанием?

Наставник не ответил. Взгляд его скользил между двумя мирами. Там, позади, был его трон. Здесь, впереди, – пустота. Или свобода?

– Ты боялся пустых зеркал, – продолжала Кототоро. – Но это не они были пустыми. Это ты перестал видеть.

Он медленно перевёл взгляд на неё.

– Я… – он замолчал, сжав пальцы.

За спиной раздались голоса. Его ученики. Они ждали его ответа, его выбора. Ждали, куда он их поведёт. Но мог ли он повести их туда, куда сам боялся идти?

Он закрыл глаза. Молчание. Долгое, гулкое, сдавливающее грудь, как тяжёлый камень.

– Что… мне делать? – едва слышно прошептал он.

– Ты боишься, – Кототоро пристально смотрела на него, изучая, словно редкий артефакт, чья магия почти иссякла.

Слепец молчал. Да, он боялся. Боялся потерять себя в Истине так же, как боялся признать, что уже давно живёт ложью.

– Ты привела меня к выбору, но он не имеет смысла, – его голос был сух, словно старый пергамент. – Здесь нет пути, который я могу пройти.

– Всегда есть третий путь, – Кототоро лениво махнула лапой, и в воздухе заплясали тени. – Я могу подарить тебе то, что ты ищешь.

Она протянула ему карту. На гладкой поверхности вспыхнул символ Иерофанта. Грандиозные залы, тысячи склонённых голов, шёпот славы, что звучал в вечности. Всё, о чём мог мечтать тот, кто посвятил жизнь учительству.

Наставник погрузился в иллюзию. Знал, что это всего лишь искусная тень желания. Но стоя здесь, в разломе между истиной и догмой, он вдруг понял: бороться уже поздно. Он слишком стар, чтобы рушить созданный мир. Пальцы сомкнулись на карте.

Секунда – и его тело растворилось в воздухе, словно никогда не существовало. Лишь карта медленно опустилась на ладонь Кототоро, а на её лице промелькнула мимолётная усмешка.

– Добро пожаловать, – прошептала она.

За её спиной послушник, молча наблюдавший за происходящим, сделал шаг вперёд. Его взгляд задержался на карте, затем на Кототоро.

Она ожидала страха. Ожидала признания поражения. Но юноша вдруг склонился в поклоне.

– Я пойду искать Истину, – тихо сказал он. И ушёл, бросив четки на землю.

Кототоро смотрела ему вслед, ощущая редкое, почти забытое чувство. Этот мальчишка ей понравился.

– Надеюсь, ты никогда не окажешься в моей колоде, – пробормотала она, убирая карту в рукав.

Мост растворился, оставив её одну. Но не надолго. Судьба всегда требует новых жертв.

Кототоро лениво развернула пожелтевший от времени свиток, рассыпая пыль веков на ткань подушек. Её сапфировые глаза пробежались по знакомым строкам. Легенда о проклятой принцессе. Древняя история, тысячи раз рассказанная в разных уголках мира, но всё ещё обладающая силой тревожить сердца.

«Когда солнце скрывается за горизонтом, дворец, некогда сияющий золотом и мрамором, становится склепом. Принцесса – прекрасная, как лунный свет, с кожей, белой, как снежная шаль, и глазами, таящими ночное безмолвие – встречает гостей в своих покоях. Но её поцелуй несёт смерть, её взгляд – безумие. Никто не выжил после встречи с ней. Никто не сумел покинуть дворец после заката».

Кототоро щурилась, чувствуя, как дрожит воздух между строк. Предания не рождаются на пустом месте. Что, если проклятая принцесса всё ещё ждёт? Или… кто-то вновь разбудил древнее проклятие?

Шорох шагов за спиной прервал её размышления. Гость. Запах растерянности, настороженности и страха заполнил комнату. Молодой человек в царских одеждах, едва переступив порог, замер, не смея поднять взгляда.

– Ты знаешь, что это? – Кототоро подняла свиток, позволяя теням пробежать по ветхой бумаге.

– Прошу… – голос юноши дрожал. – Мне нужна помощь. Дворец снова открыл двери, и моя сестра… она внутри.

Тишина. Только шёпот старых слов, оставленных на страницах, и биение чужого сердца, ждущего приговора. Кототоро усмехнулась, чувствуя, как вспыхнула искра любопытства. Ну что ж. Время проверить, правдива ли легенда.

Охотник шел сквозь туманное предгорье, ступая по земле, где оседала вековая скорбь. Замок, чьё проклятие было частью множества сказаний, уже вырисовывался на горизонте. Но ветер, несущий запахи мха и увядших роз, нашёптывал нечто иное, будто за пределами легенды скрывалась более глубокая истина.

Незримая тень Кототоро, растворённая в потоках времени, наблюдала за ним. Она чувствовала в его сердце боль – тяжёлый камень утраты, что тянул его вперёд. Он искал не подвига, не славы, а ответа на вопрос, которого ещё не осознал.

Когда солнце стояло в зените, он пересёк старый мост. Под его шагами скрипнули доски, словно предупреждая: ещё есть время повернуть назад. Но он не остановился. Охотник вошёл в замок, ожидая увидеть руины, но стены дворца дышали античной роскошью. Свет лился сквозь витражи, раскрашивая пол узорами из былых времен.

И тогда он увидел её. Принцесса сидела на троне, одетая в золото и алую парчу. Её красота была безупречна, но в глазах отражалась пустота, а улыбка, красивая и мягкая, казалась отголоском несбывшегося. Она взглянула на него, и в этом взгляде он уловил что-то знакомое – печаль, столь глубокую, что она могла поглотить целые королевства.

– Ты пришёл за славой? – её голос был тих, словно ветер среди страниц забытой книги.

– Я пришёл познать, – ответил он, и его слова, будто волны на водной глади, дрогнули в воздухе. – Каково это быть монстром?

Сумрак опустился на замок, и с ним исчезли последние следы прежнего величия. Стены будто выцвели, иссохли, покрылись трещинами, сквозь которые сочилась тьма. Воздух стал тяжёлым, пропитанным древним, подавляющим присутствием. Кототоро наблюдала, спрятавшись в тенях. Она чувствовала это изменение – пробуждение проклятия, его безудержную жажду.

Но охотник не дрогнул. Он ждал. Не сжимал оружие в руках, не метался в поисках выхода. Просто стоял в том же зале, где ещё недавно говорил с принцессой, и смотрел в темноту, откуда доносилось приглушённое дыхание.

Из мрака выступил силуэт.

Оно вышло неспешно, величественно, будто до конца ещё не решило – убить или пощадить. Огромное тело двигалось плавно, но в каждом шаге чувствовалась затаённая сила. Массивные лапы бесшумно ступали по холодному мрамору. Мрак клубился вокруг фигуры, но в прорезях между густой шерстью отражался лунный свет.

Глаза. Они не были пустыми, как у принцессы. Они были полны боли. Слишком старой, чтобы её можно было излечить. Слишком глубокой, чтобы о ней можно было говорить.

Охотник не отвёл взгляда. Зверь зарычал, угрожающе, требовательно. Любой другой дрогнул бы, но человек стоял, невозмутимый, в молчаливом принятии.

– Ты не боишься меня, – рычащий голос зверя прозвучал оглушающе и разлетелся эхом, отбиваясь от колонн замка.

– Нет, – спокойно ответил охотник.

Между ними повисло молчание. Охотник не брался за оружие, потому что ощущал – это не монстр. И зверь не рвал его в клочья, потому что впервые за века перед ним стоял не враг, не жертва, а человек, который смотрел на него не с ужасом, а с пониманием. Впервые за века проклятие затаилось.

Так провели они всю ночь в безмолвии, глядя друг на друга с тяжелым сердцем и пониманием.

Рассвет медленно протягивал тонкие нити света, проникая сквозь узкие витражи зала. Зверь исчезал, растворяясь в предутреннем тумане, и на его месте снова стояла принцесса. Она смотрела на охотника долго, слишком долго, словно пыталась разгадать загадку, которой он, быть может, и не являлся.

– Ты всё ещё здесь, – голос её был мягким, но внутри него звучало нечто иное – растерянность, отголосок недоверия.

– Да, – просто ответил он.

Её пальцы дрогнули, будто от желания потянуться к нему, но она лишь отвела взгляд.

В тени, сливающейся с колоннами, сидела Кототоро. Она не вмешивалась. Лишь наблюдала, её глаза – мерцающие щёлочки в темноте – отражали нечто, похожее на грусть.

Днём охотник и принцесса говорили. Они бродили по залам, где стены запоминали каждое слово, каждую интонацию.

– И что ты ищешь? – спросила она однажды.

– Принятие, – ответил он.

– Это может разрушить тебя, – в её улыбке было что-то болезненно-правдивое.

– Возможно. Но, может, и тебя тоже.

Она замерла, не найдя, что возразить.

А ночью приходило чудовище. Поначалу оно рычало, оголяя клыки, но не трогало его. Потом начало изучать – его запах, его взгляд, сам факт его существования. В третью ночь оно приблизилось так близко, что дыхание обожгло его кожу. Оно помнило его.

И вот однажды, когда тьма вновь спустилась на проклятые стены, охотник шагнул вперёд.

– Ты боишься меня? – голос чудовища был хриплым, глухим, будто оно говорило впервые за века.

– Нет, – ответил он.

И протянул руку. Молчание повисло в воздухе. Зверь взвыл, его когти сжались, готовые разорвать дерзкого смертного. Но удара не последовало. Только пронзительный, полный боли рёв. Тьма содрогнулась, сотрясая само проклятие, заключённое в камне.

Где-то в отдалении едва слышно вздохнула Кототоро. Она смотрела на них так, как смотрят на что-то бесконечно прекрасное и безнадёжно обречённое.

И пришла ночь. Охотник знал, что этой ночью всё закончится. Что-то дрожало в воздухе, тонкой, неуловимой вибрацией, пронизывая стены замка. Проклятие ждало своей развязки. Он ждал в зале, усыпанном разбитыми зеркалами. Каждое из них хранило обрывки старой жизни, кусочки лика, которые больше не принадлежали ей.

Принцесса появилась, как всегда, за миг до заката. В её глазах уже начинали вспыхивать золотые искры, предвестники превращения. Она остановилась перед ним, молчаливая, будто в последний раз пыталась запомнить его облик.

– Ты не убьёшь меня, – прошептала она.

– Нет, – ответил он. – Никогда.

Она закрыла глаза. Он поднял руку, провёл пальцами по её щеке. Её кожа была холодной, она дрожала под его прикосновением. Он поцеловал её, словно заключая договор, зная, что это станет его выбором. В тот же миг мир вздрогнул, и её тело озарилось слабым светом. Проклятье покинуло ее. Принцесса вновь была человеком.

Но он исчез.

Она замерла, чувствуя, как пустота внутри заполняется холодом. А затем её руки обожгло болью – кожа покрывалась чёрной шерстью, когти прорезали воздух. Она содрогнулась, отступая к остаткам разбитого зеркала, но не увидела своего отражения. Вместо неё в стекле отразился зверь с его глазами. Охотник в облике зверя смотрел на нее любящими глазами.

– Нет… – её голос дрожал. – Нет!

– Выбор – это всегда жертва, – раздался голос Кототоро.

Она сидела в углу зала, её глаза мерцали, ловя отблески дрожащего пламени. В её лапах сверкала карта.

– Ты можешь остаться здесь. Навеки. Или… – она перевернула карту, показывая изображение.

На ней были двое – мужчина и женщина, их руки сплелись, их лица были исполнены покоя. Мир, в котором не было проклятия. В котором ничто не мешало их любви. Принцесса подняла взгляд. Впервые за годы её сердце билось не в страхе, а в решимости. Она бросилась к зверю сквозь глядь зеркала, обняв его, она отчаянно вжалась в его тёмную шерсть. Яркий свет окутал их тела.

Карта дрогнула в лапах Кототоро. Магическая печать запечатала души Влюбленных. Позже, когда она стояла перед принцем, тот смотрел на неё с недоумением.

– Где она? – спросил он.

– Больше она никому не причинит вреда, – ответила Кототоро. – Она обрела покой. Но для королевства её больше не существует.

Она протянула карту, позволив ему взглянуть на неё. Они смотрели на новую карту, застывшую между её пальцев, словно в ней ещё теплилось дыхание двух затерянных душ. Влюблённые. Принцесса и охотник, застывшие в вечном миге единства, там, где нет проклятия, нет боли, нет границ. Их мир теперь заключён в тонких линиях чернил, в сиянии арканов, в иллюзии, что стала их реальностью.

Кототоро взглянула на небо. В её глазах мелькнула тень печали.

– Иногда единственный способ спасти кого-то – позволить ему утонуть в сладком обмане… – прошептала она.

Ветер шевельнул полы её одеяния, и Кототоро убрала карту в свою колоду. В конце концов, не она решает, какая судьба истинна. Она лишь хранитель, лишь тень, проходящая между мирами, собиратель заблудших, которым не осталось места в этом мире.

Город застыл в ожидании. Каменные улицы, покрытые пылью войн, выстроились в торжественный коридор, ведущий к дворцу. Ветер, несущий запах крови и пепла, раскачивал знамена, но никто не осмеливался нарушить тишину. Они ждали его. Он вернулся.

Колесница неслась по главной площади, вздымая пыль под копытами лошадей. В золоте доспехов, с лавровым венком на голове, победитель проезжал мимо толпы. Но вместо ликования слышались только шёпоты. Он привык к громким приветствиям, к восторгу тех, кого спас, и страху тех, кого покорил. Но теперь, проезжая сквозь улицы, он видел лишь опущенные головы и глаза, полные пустоты.

Его царство стало величайшим из всех, но стоило ли это стольких жизней? Завоеванные земли лежали в руинах, а старый город больше не пел песен о героях. Он чувствовал их взгляды, знал, что одни проклинают его, другие – боятся, но никто не радуется.

На площади стояла одинокая фигура. Под темным капюшоном сверкнули глаза, наполненные светом чужих миров. Кототоро наблюдала за ним с грустью, будто уже знала его судьбу. Её взгляд был мягким, но в нём не было почтения. Только понимание.

Король сидел на своём троне, сжимая золотую корону, словно она могла дать ему ответ. Гонцы принесли известие: его брат собрал войска и двинулся на столицу. Вероломство. Предательство. Или неизбежность? Разве не это было начертано в их судьбах с самого рождения?

– Если я не выступлю первым, он сожжёт мой город, – сказал он советникам, но видел в их глазах сомнение. Победа была неотвратима, но что останется после неё?

Глашатаи объявили мобилизацию, кузнецы ковали оружие, а слуги готовили колесницу – символ его власти. Ещё ребёнком он наблюдал, как отец отправлялся в поход на этой самой колеснице, возвышаясь над войском, словно сам Бог войны. Теперь настал его черёд.

Среди слуг мелькнула тень, и на миг ему показалось, что на него смотрят странные сапфировые глаза. Ветер донёс шёпот:

– Победитель не всегда тот, кто прав.

Но кому было дело до слов призраков, когда судьба требовала крови?

На рассвете войско двинулось в путь. Когда первые лучи солнца упали на поле, заглушая его алым заревом, армии сошлись. Грохот копыт, звон мечей, крики боли и ярости сплелись в единую симфонию войны. Полководец, словно бронзовый идол, возвышался над бойней, его доспехи сверкали, а голос пробирался сквозь хаос, ведя солдат вперёд.

С каждым ударом, каждым павшим врагом, он чувствовал, как колеса его колесницы крутяться еще более стремительно. Его армия теснила противника, земля покрывалась телами, а воздух наполнялся горьким запахом крови и железа. Победа была близка.

Но где-то в гуще сражения, в клубах пыли и дыма, на миг вспыхнули сапфировые глаза. Кототоро наблюдала. Она уже знала, чем это кончится. Полководец же не видел её. Он не видел, как судьба завела его в тупик. Он видел лишь славу, сияющую впереди, манящую, словно призрачный свет. Он рвался к ней, не замечая, как трещины прорезают щит его триумфа. И братский город пал.

Пламя факелов дрожало в ночном воздухе, разбрасывая длинные тени по мраморным стенам дворца. Император стоял у высокого окна, глядя вниз на город, который теперь принадлежал ему. Он одержал победу, знамёна его дома реяли на башнях. Армия врага была сломлена, но в груди разрасталась пустота, от которой не спасали ни золото, ни почести, ни ликование толпы.

– Победа, – прошептал он, словно пробуя слово на вкус. Но оно было безвкусным.

Стук шагов вывел его из раздумий. В тронный зал вошёл его военачальник, человек, который прошел с ним все битвы, делил с ним кровь, боль и славу.

– Народ ждёт речи, государь, – почтительно напомнил он.

Император медленно повернулся, но прежде чем ответить, заметил тень у колонн. Кототоро сидела там, её глаза сверкали в полумраке. Она наблюдала, не вмешиваясь, но её присутствие было весомее любых слов. Он знал, что она здесь не случайно.

– Объяви им, что они спасены, – сказал он военачальнику. – Пусть радуются, сегодня их праздник.

Военачальник поклонился и ушёл. Оставшись один, Император шагнул к Кототоро.

– Ты ждёшь, когда я пойму Истину? – спросил он.

– Я жду, когда ты примешь её, – ответила она.

Он знал ответ, но не мог его произнести. Потому что это означало признать поражение. Не перед врагами, а перед собой.

Великое войско замерло у стен последней непокорённой крепости. Ветер гнал пепел сожжённых деревень, гремели барабаны, возвещая о неизбежном. Император стоял во главе своей армии, его доспехи сияли в закатных лучах, словно сама судьба благословляла его на последнюю битву. Но Кототоро видела дальше. Она видела, как сияние доспехов поглощает тьма, как слава становится тяжёлым грузом, как жажда завоеваний превращается в петлю, затягивающуюся на его собственной шее.

Перед ним стоял выбор – оказать триумфальное сражение до последнего жителя его земель или покориться, приняв границы своей власти. Впервые за долгие годы войны он почувствовал сомнение. Был ли смысл сопротивляться? Или война уже давно превратилась в цепи, удерживающие его в вечном походе?

Но прежде чем ответ родился в его сердце, перед ним возникла Кототоро, сверкающая глазами, держащая в лапах карту. Колесница. Символ движения, триумфа и пути без возврата.

– Ты прошёл долгий путь, – мягко сказала она. – Но куда он ведёт?

Император всматривался в изображение на карте. В ней было всё, что он знал – война, слава, бесконечное движение вперёд. Но вдруг он увидел в ней себя – закованного в броню, несущегося в пустоту. Без пути назад. Без покоя.

– Это моё предназначение, – прошептал он.

– Или твоя погибель? – иронично спросила Кототоро.

В этот момент трубы возвестили начало штурма, и Император сделал свой последний шаг в легенду…

Под ударами боевых орудий, казалось, раскололось небо, и мир содрогнулся в лихорадочном ритме битвы. Император встал во главе войска, погружаясь в хаос сражения. Его меч, некогда сверкающий символ власти, теперь был покрыт алой кровью, рука сжимала эфес с судорожной яростью, а сердце гналось за призрачной победой.

Люди падали, сражённые безжалостными ударами. Поля, некогда колышущиеся под ласковым ветром, теперь были утоплены в крови, и даже солнце, казалось, отвернулось, затянутое чёрной пеленой дыма. Дома пылали, превращаясь в костры ужаса, из которых вырывались агонизирующие вопли невинных.

В момент, когда сломалась его колесница, он, стоя среди руин, увидел, как рушатся его мечты, как обесцениваются слова о славе. Он понял – вся его борьба была напрасной. Победа, за которой он гнался, рассыпалась, обнажая его истинное лицо – не великого завоевателя, а человека, который воздвиг свой триумф на костях подданных. И теперь, оставшись один среди пепелища, он осознал: не он правил войной, а война правила им.

Из теней, что копились у разломанных стен, выступила Кототоро. Её глаза сверкнули отражением огня и боли, а в лапах она держала карту. На ней он увидел себя – торжествующего, величественного, купающегося в славе и любви тех, кого уже нет. Он знал, что это – его последняя война, и что путь вперёд ведёт лишь в пустоту. А Кототоро только печально улыбнулась и шагнула ближе.

– Ты проиграл, – мягко сказала она, но в голосе её не было насмешки, только усталость.

Император скривил губы.

– Я шёл к победе… Всю жизнь…

– Но нашёл лишь разрушение, – продолжила Кототоро. – Тебе не нужна была победа. Тебе нужно было подтверждение, что ты непобедим. Но ты – всего лишь человек.

Он смотрел на неё, а потом на карту в её лапах. Свет исходил из неё, тёплый, зовущий. Внутри он видел себя – не поверженного, не осмеянного, а вечного победителя. Вечный триумф, вечный блеск доспехов, вечные фанфары. Там не было боли, разрухи, крови.

– Это… возможно? – выдохнул он.

– Конечно, – Кототоро кивнула в подтверждение своих слов и протянула карту Императору. – Ты хочешь, чтобы этот миг не заканчивался? Ты можешь ехать в своей колеснице вечность.

Он шагнул вперёд. Его пальцы потянулись к свету, и карта раскрылась перед ним. Он видел себя на ней, в сияющем облачении, без единого пятна крови. Сердце колотилось, разум кричал, но тщеславие заглушало сомнения.

– Вечный победитель… – прошептал он, касаясь света.

И тогда его тело стало рассыпаться, карта поглощала его. Последнее, что он увидел, как Кототоро что-то произнесла. Но он уже этого никогда не услышит.

Карта опустилась в лапы Кототоро. Она медленно провела когтем по её краю, наблюдая за остывающим полем битвы. Смерть, крики, пепел. Она закрыла глаза.

– Война – безумный зверь, пожирающий всех, даже тех, кто её проповедует, – прошептала она. – Но самое страшное… она не учит людей ничему.

Она убрала карту, бросила последний взгляд на развалины, а затем исчезла в тени, оставив этот мир пожинать плоды своих алчности и гнева.

Говорят, что когда король умирает, его душа проходит Суд, где клинок Истины рассечёт его ложь и гордыню, оставив лишь чистую суть. Вечный правитель Гелридорна, Эдуард Снисходительный, не верил в эти сказки. Он жил по закону, вершил правосудие без милости, считал, что истина – это то, что служит порядку. Но когда ночь пала на его дворец, и тёмная фигура ступила в тронный зал, он увидел её – Смерть, несущую в костлявых руках свиток с печатью судьбы.

– Эдуард Гелридорнский, твой час настал, – прозвучал её голос, словно эхо далёкого колокола. – Ты вечно взвешивал чужие грехи, но кто взвесит твои?

Эдуард выпрямил спину, сжав подлокотники трона. Его голос был холоден, но в глубине глаз мелькнула тень – страх ли, гордость ли, он и сам не знал. Он был уверен: если кто и достоин справедливого суда, так это он. Он вставал выше людских слабостей, карал без гнева и миловал без жалости. Что может предъявить ему Смерть?

– Я жил по закону, – голос его звучал твёрдо. – Судил не себя, а королевство.

Смерть развернула свиток: чернила на нём струились, меняясь, будто живые.

– Закон – слепая вещь. Весы истины – нет, – проговорила она.

В зале вспыхнул свет, и перед королём появился меч. Длинный, с тёмной рукоятью и клинком, который словно дышал.

– Возьми его, Эдуард, и узнай, сколько весит твоя правда.

Эдуард протянул руку к мечу. Лезвие выглядело холодным, но когда его пальцы сомкнулись на рукояти, в тело хлынуло жаркое, удушающее ощущение. Как будто кто-то раскалённым клинком разрезал его грудь, добираясь до самого сердца. Мир дрогнул, стены дворца растворились в черноте. Король стоял среди пустоты, где над головой висели бесконечные звёзды, а под ногами простиралось гладкое, словно зеркало, озеро.

И вдруг вода зашевелилась. Поверхность затянулась дымными вихрями, и в глубине возникли силуэты. Эдуард узнал их сразу.

Первым был юноша с бледным лицом и следами кнута на спине. Его худощавое тело сгорбилось, как будто даже после смерти он всё ещё ощущал боль ударов. На его губах застыла тихая мольба, но голос уже был отнят, вытравлен криками, которые никто не хотел слышать.

Эдуард помнил его: мальчишка, едва вышедший из детства, с руками, испачканными мукой и кровью. Он украл буханку хлеба с прилавка, и его схватили на месте. Горожане возмущённо кричали, требовали наказания. Голод был не оправданием – а слабостью, которую нельзя терпеть.

Когда его вывели на площадь, он не сопротивлялся. Лишь в глазах металось отчаяние – не за себя, а за тех, кто остался ждать его дома. За мать, лежащую больной в их лачуге, за младшую сестру, чьи рёбра можно было пересчитать под тонкой кожей.

– Прошу… – успел прошептать он, прежде чем первый удар рассеял воздух.

Толпа ликовала, но он не кричал. Он лишь кусал губы до крови, пытаясь не потерять сознание. Один удар, второй, десятый… Спина превратилась в кровоточащие лоскуты. Эдуард помнил, как тогда холодно подумал: «Ещё один урок, что слабым не место в этом мире».

Когда тело мальчишки упало, он уже не двигался. Толпа вскоре разошлась, оставив его лежать в грязи. Его семье не позволили забрать его сразу – таков был закон. Лишь на следующее утро мать нашла в себе силы прийти и унести окоченевшее тело сына.

Теперь он стоял здесь, среди отражений, и его пустые глаза смотрели прямо в Эдуарда. Не с ненавистью, не с гневом – лишь с молчаливым вопросом, на который у короля не было ответа.

Рядом с юношей стояла женщина в простом, выцветшем от времени платье. Ткань колыхалась в призрачном воздухе, как будто ветер всё ещё касался её тонких плеч. В её пустых глазах застыл немой вопрос. Не упрёк, не злоба – лишь ожидание ответа, который она не смогла получить при жизни.

Эдуард вспомнил её. Он помнил, как эта женщина, низко опустив голову, встала перед его троном в тот день. Как её худощавые руки дрожали, сжимая письмо, написанное дрожащим почерком – последнее обращение её мужа, которого уже не было в живых.

– Ваше Величество… – её голос был тих, но он не дрожал. – Мой муж не был преступником. Он не поднимал оружия, не призывал к мятежу. Он лишь говорил, что голод – не преступление. Разве за слова казнят?

Эдуард тогда даже не взглянул на неё. Он уже подписал указ. Порядок превыше всего.

– Ваша милость, я прошу… Умоляю… – её голос сорвался, но она продолжала. – Он не хотел зла. Он любил этот город. Он любил меня. Мы ждали ребёнка…

Эдуард помнил, как охрана оттащила её, когда она осела на колени прямо у его ног. Как её крик звенел в коридорах дворца, пока её не вышвырнули за ворота.

Она ждала. В тот день, в следующий. Неделю. Каждый день приходила к дворцу и ждала. Казнь уже состоялась, но в её глазах ещё теплилась надежда, что её муж выйдет, что кто-то ошибся, что закон оказался милосерднее, чем она думала.

Прошли месяцы. Она всё ещё приходила, но её уже не пускали внутрь. Тогда она просто сидела у стен, не уходя ни в дождь, ни в холод.

Когда-то она была полна жизни, любила смеяться. Её голос был звонким, а руки тёплыми. Теперь она сидела в пыли, с потухшим взглядом, тихо нашёптывая своему ненарождённому ребёнку слова, которые так и не смог сказать его отец.

Однажды её больше не стало.

Теперь она стояла перед ним – с тем же пустым взглядом, но в её очертаниях всё ещё угадывалась женщина, которая когда-то надеялась, верила, боролась. Она молча смотрела на Эдуарда, но он чувствовал её вопрос сильнее, чем громкий крик.

Дальше возникали всё новые лица: старики, воины, торговцы, простые крестьяне. Те, кого он судил, наказывал, осуждал. Те, чьи судьбы оборвались по его приказу. Они не говорили. Они лишь стояли в воде, молча глядя на него.

– Это ошибки? – спросил Эдуард, сжимая меч крепче. – Но я следовал закону!

Смерть появилась перед ним, её голос прозвучал, словно удар гонга:

– Закон не избавляет от ответственности.

Вода снова заклубилась, и вот уже он увидел себя самого. Молодого, полного мечтаний. Тогда он верил, что справедливость – это щит, которым он сможет защитить своё королевство. Но с годами этот щит превратился в клинок, рассекавший на части жизни его подданных.

– Если бы ты мог судить себя, какой бы приговор вынес? – спросила Смерть.

Эдуард почувствовал, как рукоять меча будто вросла в его ладонь. Он понял: клинок Истины был не только для взвешивания других судеб. Он взвешивал деяния его самого.

Эдуард тяжело дышал, глядя в лица тех, чьи судьбы когда-то решал. Казалось, пространство вокруг него сжималось, а тени прошлого окружали его все плотнее. Он знал, что нет ни суда, ни милости – лишь холодное зеркало его собственной власти, без прикрас отражающее последствия его решений.

Но среди призраков был ещё один – фигура в широком плаще, с головой, склонённой в тени капюшона. Он не был тем, кого король мог вспомнить сразу.

– Ты не помнишь меня, – раздался голос, мягкий, как шаги на свежем снегу. – Но я помню тебя.

Эдуард прищурился. Где-то в глубине его памяти мелькнуло что-то смутное. Женщина? Казнь? Их было слишком много…

– Ты не в силах вспомнить, – грустно усмехнулась тень в плаще. – Потому что для тебя все – лишь записи в реестре, цифры в отчётах, винтики в твоей машине порядка. А для людей ты был бурей, разрушающей жизни.

Король хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Фигуры вокруг смотрели на него, их взгляды жгли, как раскалённое железо. Он вспомнил слова, которые говорил тем, кто умолял о пощаде: «Справедливость не знает жалости». Он верил в это… верил ли?

Смерть, наблюдавшая за происходящим, развернула свиток и произнесла:

– Время вершить последний Суд, Эдуард Гелридорнский. Будет ли взвешена твоя душа? Или же клинок Истины расколет её?

Король обернулся, но клинок уже висел в воздухе перед ним. Его лезвие сверкало, словно вбирая в себя свет всех звёзд. Оно не было оружием – оно было отражением всей его жизни, всей правды, от которой он бежал. В этой правде не было ни славы, ни величия, ни порядка – лишь пустота, выжженные судьбы и хрупкие человеческие жизни, сломанные его решениями. И тогда он понял, что бежать некуда.

Перед ним стояла фигура в плаще, её очертания мерцали, словно пламя свечи на сквозняке. Из-под капюшона сверкали сапфировые глаза, холодные, но не лишённые любопытства.

– Боишься умирать? – голос прозвучал мягко, почти с сожалением.

Эдуард сжал кулаки, но дыхание предательски сбилось. Да, он боялся. Боялся пустоты, боялся забвения, боялся того, что его правление сотрётся, как след на песке.

– Я могу дать тебе шанс на вечность, – Продолжила Кототоро. – Но тебя никогда больше не будет в этом мире.

Она протянул лапу. В ней лежала карта – на ней сиял клинок справедливости, занесённый над безликим судимым. Эдуард узнал её. Его собственный символ.

Глухой скрежет заставил его вздрогнуть. Над ним, над его шеей, завис тот самый клинок, холодный, безжалостный. Он начал медленно опускаться, и страх рассек сомнения короля сильнее любого лезвия. В отчаянии он выхватил карту, сжал её – и мир исчез.

На вершине зелёного холма, где ветер колыхал траву, двое сидели в тишине: фигура в плаще и женщина в чёрном, с замершим песочным часами в руках. Смерть наблюдала за последними лучами солнца, Кототоро – за картой, что теперь принадлежала ей.

– Не сердишься? – спросила она, покачивая карту между пальцами. – Я отобрала то, что должно было принадлежать тебе.

Смерть слегка склонила голову.

– Возможно, это куда большее наказание, чем забвение, – ответила она, и в её голосе скользнуло что-то похожее на печаль.

Кототоро посмотрела на карту. В её глубине неподвижно застыл лик Эдуарда. Суд длился вечно, и клинок Истины никогда не достигал цели.

– Что ж, – тихо произнесла она, – пусть весы вечно ищут равновесие.

Ветер подхватил ее слова, унося их в бесконечность.

Говорят, что в самой высокой точке мира, среди безмолвных гор и ледяных ветров, стоит древняя башня. Она возвышается над облаками, её стены покрыты трещинами от времени, а ступени истёрты тысячами шагов. Здесь, в одиночестве, живёт Хранитель Светоча – старик, чьё имя давно забыли даже сами камни.

В его руках – фонарь, внутри которого горит вечное пламя. Говорят, что оно древнее, чем сам мир, и что его нельзя погасить. Оно не даёт тепла, не рассеивает мрак ночи, но его свет способен показать Истину тем, кто готов её увидеть.

Каждую ночь Хранитель выходит на край башни и поднимает фонарь над бездной. Его свет скользит по вершинам, по засыпанным снегом ущельям, по бездонным пропастям. Никто не знает, зачем он это делает – возможно, ждёт кого-то. Возможно, надеется, что однажды кто-то увидит этот свет и найдёт дорогу. Или, может, он просто исполняет долг, переданный ему давно, так давно, что сам он уже не помнит ни причин, ни смысла.

Иногда в ночной тишине слышится шёпот ветра, и кажется, что сам мир разговаривает с Хранителем. Временами ему даже мерещится, что вдалеке мелькают тени – призраки тех, кто когда-то тоже искал свет, но так и не дошёл. Он не боится их. Он знает: светоч не для живых и не для мёртвых – он просто существует.

Но однажды в этой вечности происходит нечто новое. Вьюга приносит с собой странную фигуру – путника, чьи шаги оставляют следы на заснеженных ступенях. Он идёт медленно, с трудом преодолевая холод и усталость. Ещё несколько шагов – и он рухнет, так и не добравшись до вершины. Светоч освещает его силуэт, и в первый раз за много лет Хранитель спускается вниз.

Фигура в плаще, скрывающая лицо под капюшоном, появилась у края света, отбрасываемого фонарём. Её одежда была покрыта инеем, дыхание превращалось в густой туман. Старец молча наблюдал, не спеша нарушать безмолвие.

– Значит, ты и есть тот, кто несёт свет? – голос незнакомки был глубок, будто эхом отражался от стен забвения.

Хранитель кивнул. Гостья сделала ещё шаг, и свет фонаря озарил ее сапфировые глаза. В них было нечто неуловимое – не просто любопытство, скорее понимание.

– Ты знаешь, что никто больше не нуждается в этом пламени? – продолжала она. – Город, что ты освещаешь, давно исчез. Нет тех, кто следит за тобой издалека, нет тех, кто ждёт твоего света внизу.

Хранитель не ответил сразу. Он поднял фонарь, позволяя свету упасть на заснеженную тропу. В этот момент гостья заметила, что следы на снегу ведут только в одну сторону – наверх. Никто никогда не спускался отсюда.

– Если никто не ждёт света, это не значит, что он не нужен, – наконец произнёс старец. – Свет не для тех, кто смотрит на него. Он для тех, кто ещё ищет путь в темноте.

Фигура в плаще замерла, будто бы услышав нечто важное. А где-то в глубине ночи, за краем горизонта, на миг дрогнула тьма.

– А ты сам? – спросила она. – Ты ищешь путь или уже нашёл?

Хранитель задумался. Его пальцы сжимали древнюю рукоять фонаря, но впервые за долгие годы он почувствовал, насколько тяжела эта ноша. Ему казалось, что его существование не имеет конца, что он лишь часть бесконечного круга, который повторяется снова и снова.

– Я просто храню свет, – ответил он наконец. – И буду здесь, пока горит пламя.

Гостья внимательно посмотрела на него, затем шагнула ближе, и на её ладони появилась небольшая карта. Тусклый свет фонаря отразился от её поверхности, и Хранитель увидел: на ней был изображён отшельник, стоящий на вершине мира с фонарём в руке.

– Я могу даровать тебе свободу от твоей ответственности, – сказала Кототоро и с пониманием посмотрела на старца.

Хранитель обернулся к ней, его лицо выражало мучительные раздумья. Он был на грани выбора – продолжать стоять здесь и быть привязанным к своей миссии или попытаться понять, нужен ли еще кому-то этот свет.

– Я… я хочу увидеть, – продолжил Хранитель, – что произойдет, если я спущусь вниз. Если я возьму свой свет и уйду в мир, который я когда-то освещал. Возможно, мне стоит совершить паломничество, чтобы увидеть, действительно ли мой свет уже никому не нужен.

– Тогда иди, – прошептала она. – Но, быть может, твой светоч уже нашёл свой путь.

Держа свой фонарь, старец начал свой спуск вниз, ощущая груз прожитых лет и времени. Ветер бил в лицо, неся с собой запах снега и далёких земель, где уже никто не помнил его имени. Он знал, что не имеет право остановиться и повернуть назад.

На краю заброшенного селения он заметил одинокий дом. Дверь висела на одной петле, ветер свистел в щелях, но внутри теплился слабый огонь. Старик заглянул внутрь и увидел согбенную женщину, кутавшуюся в потрёпанный плащ. Её глаза были усталыми, но когда она увидела свет в руках странника, в них отразилась надежда.

– Ты всё ещё хранишь его? – её голос прозвучал едва слышно, словно эхо давно забытого прошлого.

– Всегда, – тихо ответил старик, садясь у очага. – Пока свет горит, горю и я.

Женщина грустно улыбнулась, протянула к светочу дрожащие пальцы, но не коснулась.

– И ты всё так же одинок.

Старик не ответил. Он знал, что одиночество – не проклятие, а цена, которую он платил за этот свет. Он видел, как угасали другие, как они терялись в пустоте, и знал, что если отпустит светоч – исчезнет и сам.

– Когда-то, – продолжала женщина, – я тоже несла свет. Но людское невежество погасило его.

Она замолчала, не отрывая взгляда от пламени. Старик знал, о чём она говорила. Он видел, как люди отказываются от света, как сами гасят его в страхе перед истиной. Но были и те, кто тянулся к нему.

– Свет не принадлежит мне, – наконец ответил он. – Я лишь храню его, пока могу.

Женщина кивнула и, опустив голову ему на плечо, уснула. Старик посидел ещё немного, затем осторожно поднялся и вышел в ночь. Он не мог остаться.

Кототоро стояла недалеко от хижины, как всегда скрытая в своём капюшоне. Её силуэт казался неотделимым от окружающей тьмы, но её глаза мерцали ярко-голубым светом, как звезды, заглядывающие в самую душу. Хранитель замедлил шаги, и его взгляд метнулся в её сторону.

– Ты уже здесь? – спросил он, сдерживая лёгкую усталость в голосе.

– Я всегда здесь, – ответила она. – Всегда, когда твоя душа теряется в поисках пути, всегда, когда ты решаешься двигаться вперёд, не зная, что тебя ждёт. И я вижу – ты устал.

Хранитель не ответил, но с его лица можно было прочитать, что её слова затронули его. Он ощущал, как его тело устало от неведомых лет, когда он поднимался на вершину, не зная, что его свет нужен кому-то. И вот, теперь, этот свет казался тяжёлым бременем, которое он всё ещё нес, несмотря на то, что его миссия давно была забыта.

– Ты права, – сказал он, осторожно посмотрев на её глаза. – Я устал. Устал от одиночества, от тишины, от того, что свет горит, и не находит ни одного смотрящего, который бы его встретил. Я долго жил с этим светом, но теперь мне не хочется быть одиноким светом в бескрайной тьме.

Кототоро не отводила взгляда, её глаза были спокойны, но в них таился глубокий смысл, который был недоступен простому пониманию.

– Ты ищешь смысл в том, что уже давно ушло. Ты пытаешься ответить на вопрос, который не требует ответа. Ты ищешь завершение своего пути и не осознаёшь, что ты уже прожил свой век, – сказала Кототоро вкрадчивым голосом. – Но ты всё еще сомневаешься?

Хранитель задумался, почувствовав, как его взгляд теряется в её спокойствии, в её уверенности.

– И что ты предлагаешь мне, Кототоро? – спросил он. – Продолжать нести этот свет, пока не сгорит мой последний день? Или… может быть, мне следовало бы найти своё место в твоей карте, как другие уже сделали? Увековечить себя там, где свет больше не нужен? В конце концов, я слишком устал, чтобы быть Хранителем.

Кототоро кивнула, словно она уже знала ответ, который он произнёс вслух.

– Ты знаешь, что свет может не угаснуть, но ты не обязан нести его вечно, – сказала она. – Ты не должен быть вечным. Ты был Хранителем, но ты был и человеком, который имеет право на свой выбор. Ты сам решаешь, что делать с этим светом.

Хранитель молчал, погружённый в раздумья. Его усталость становилась тяжёлой, словно горы, которые он когда-то покорял. В его душе не было места для сомнений – только для чувства, что ему нужно уйти. Уйти, чтобы найти свой покой. Он знал, что есть другие хранители, и что, возможно, для них этот свет будет необходим, но для него сам этот путь стал слишком тяжёлым.

– Я… согласен, – тихо произнёс он, наконец осознав, что не может больше идти. – Это будет мой выбор. Я отдам свой свет тем, кто будет готов взять его. Я… я слишком устал.

С этими словами он протянул руку, и Кототоро бережно положила в его ладонь карту. Её поверхность была гладкой, но она светилась мягким светом, как если бы сама душа, которую она примет, была наполнена вечностью. Он почувствовал, как забвение охватило его, поглотило его существо, его тяготы и усталость.

– Ты был сильным Хранителем, – сказала Кототоро, глядя на него, когда его фигура исчезала в свете карты. – Но ты тоже заслуживаешь покоя. Теперь твоя душа обретёт вечность в другом месте. Ты освободил себя от света, но ты всё ещё будешь в его отражении.

Словно ветер, который развивается в тени вечности, карта мягко поглотила его тело. Кототоро стояла, не двигаясь, пока свет не исчез совсем. Она осторожно взяла карту в свои руки, её взгляд был полон глубокой печали.

– И свет вновь стал частью тьмы, – произнесла она вслух, не обращаясь ни к кому, а скорее к самой себе. – Время всегда уходит, но не всегда мы понимаем, что свет внутри нас – не тот, что горит, а тот, что остаётся, когда мы уходим. Тот свет, который нельзя погасить.

Она закрыла глаза, и на мгновение мир вокруг неё затих. Как только её фигура исчезла, исчез и сам свет, но оставалась память, которая останется в том, кто будет искать свет в пустоте.