Вампир

Вампир

Проклятие Сехмет

К. М. Ashman

Авторское право К. М. Эшман – январь 2013 года.

Все права защищены. Никакая часть этой публикации не может быть воспроизведена, сохранена или передана в любой форме и любыми средствами без предварительного письменного разрешения правообладателя. Все персонажи, изображённые в этом издании, являются вымышленными, и любое сходство с реальными людьми, живыми или мёртвыми, является чисто случайным.

––

Пролог

Земли хеттов

1458 год до н. э.

Абаси медленно брёл, пробираясь среди мёртвых и умирающих, и его кожаные сандалии, казалось, нехотя отрывались от липкого, бескрайнего моря человеческой крови. Повсюду в каньоне эхом отдавались стоны раненых. Одни молили о помощи, другие – о смерти. Большинство же молча ждало прихода Анубиса, который унесёт их души в загробный мир.

Основное сражение закончилось ещё днём, но эта последняя стычка произошла на холмах высоко над Кадешем, где колесницы Абаси преследовали остатки хеттской пехоты. Исход, казалось бы, был предрешён, и сотни хеттских воинов должны были отправиться на встречу со своими языческими богами, но всё вышло иначе. У его ног чавкала не хеттская, а египетская кровь.

Хеттская засада была идеальной. Вход в каньон был широким, но быстро сужался, пока не становился таким узким, что в ряд могли пройти лишь несколько воинов. Скалистые утёсы по обеим сторонам были слишком высоки, чтобы на них взобраться, но при этом находились в пределах досягаемости для спрятавшихся лучников, поджидавших обречённых египтян. Это была бойня, и сотни пехотинцев Абаси пали под градом стрел, прежде чем немногие счастливчики поняли, что их заманили в ловушку, и сумели избежать побоища.

В конце концов разведчики Абаси донесли, что хетты отступили, и он поскакал к каньону, чтобы самому увидеть эту резню. Всё оказалось хуже, чем он опасался. В каньон вошло более семисот человек. Однако живыми выбрались менее двухсот, и многие из них были ранены. Для Абаси это была катастрофа, не только в военном смысле, но и в личном. На равнине под Кадешем основная битва уже была выиграна. Сам Рамзес разослал гонцов всем младшим офицерам с приказом прекратить любые столкновения и встретиться у реки Оронт.

Однако Абаси приказ проигнорировал и продолжил вести своих людей в погоню за отступающей армией, охваченный жаждой крови, которая неотступно следовала за днём триумфа. Одержи он победу, вернулся бы героем. Фараон, без сомнения, щедро бы его вознаградил. Золото, жёны, рабы – все подобные награды ждали успешных полководцев на поле брани, в то время как тем, кто потерпел неудачу, оставалось ждать лишь позора, разжалования и даже смерти.

Абаси знал, что Рамзес уже осведомлён о его провале и, разумеется, о его неподчинении. В лучшем случае он мог надеяться на разжалование в рядовые. Если так, у него по крайней мере будет шанс реабилитировать себя в бою, и, возможно, со временем он вновь заслужит доверие фараона.

Но это всё потом. Сперва нужно было позаботиться о своих людях. По всему каньону десятки нубийских рабов сновали с бурдюками между ранеными, стараясь хоть как-то облегчить их страдания. Фараон сможет прислать помощь для спасения людей не раньше утра, и Абаси был полон решимости сделать их ночь как можно более сносной.

– Что ж, Исхак, – обратился Абаси к человеку рядом с собой, – похоже, сегодня боги от меня отвернулись. Если бы я только нашёл время воздать почести в храме Гора, то не был бы так наказан.

– Нам не дано знать волю богов, господин, – ответил Исхак, верный слуга, который на протяжении многих лет носил щит Абаси в бесчисленных битвах. – Быть может, они уготовили для вас иной путь. Возможно, более великий.

– Сомневаюсь, Исхак, – сказал Абаси. – Я видел гнев Рамзеса, и он невыносим. Нет, боюсь, я в последний раз вёл свою дивизию в бой, но эта тревога – для завтрашнего дня. Сегодня мы утешим наших людей. Оставь свою ношу и удели внимание раненым.

– Да, господин, – отозвался Исхак и присоединился к остальным, оказывая посильную помощь. Выжившие разожгли костры и при свете полной луны перенесли раненых поближе, чтобы те могли согреться у огня. Мёртвых оставили лежать там, где они пали, и, хотя Абаси знал, что за ночь многих привлечёт внимание шакалов, другого выхода не было. Сожжение тел придётся отложить до утра, когда непременно прибудет подкрепление.

Несколько часов спустя раненые, укутанные в плащи здоровых, лежали вокруг костров, глядя на пляшущие языки пламени. Исхак развёл свой собственный костёр в стороне и грелся у него вместе со своим господином. Абаси, укрытый одеялом из конского волоса, которое принёс один из его рабов, крепко спал. Ночь перевалила за половину, и луна давно скрылась, но в каньоне было на удивление светло от отблесков множества костров, плясавших на скалистых стенах. Исхак беспокойно дремал: хоть часовые и стояли по всему каньону, он знал, что, если хетты вернутся сколько-нибудь значительными силами, им конец.

Он резко сел, не понимая, что его разбудило, но чувствуя, что что-то не так. Он огляделся, пытаясь различить что-либо необычное за стонами раненых, а затем потянулся, чтобы потрясти Абаси за плечо.

– Что такое? – спросил полководец, мгновенно садясь.

– Приближается один из стражей, господин, – сказал Исхак.

Из темноты появился воин и отдал честь Абаси.

– Докладывай, – приказал Абаси, вставая.

– Господин, у входа в каньон слышен шум колесниц, – сказал он.

Абаси повернулся к Исхаку.

– Хетты? – предположил он.

– Должно быть, – сказал Исхак. – Рамзес не стал бы рисковать остатками наших колесниц в темноте в этом чужом месте.

– Тогда буди людей, – сказал Абаси. – Вели им готовиться к бою и раздай копья всем раненым, кто способен держать оружие. Если хеттская мразь думает, что с нами покончено, то она горько ошибается. Наша жизнь, Исхак, может, и исчисляется часами, но, клянусь богами, мы утащим многих с собой в край двух полей.

– Да, господин, – ответил Исхак и в сопровождении стражника скрылся в темноте.

Абаси поднял свои кожаные доспехи и закрепил их на груди. Как колесничий, он не носил защиты на ногах, так как нижнюю часть его тела обычно защищали стенки двухместной колесницы, но кожаные ремни на груди давали хоть какую-то защиту от всего, кроме сильнейшего удара вражеского копья или стрелы, выпущенной с близкого расстояния. Затем он надел сандалии и кожаный шлем и, несмотря на ночную прохладу, почувствовал, как по его лысой голове скатилась капля пота.

Он взял копьё, но, когда начал забрасывать песком угли костра, снова появился Исхак, бежавший вверх по склону каньона.

– Господин, – задыхаясь, крикнул он, – добрая весть: это египтяне.

– Не может быть, – сказал Абаси. – Зачем Рамзесу посылать людей посреди ночи?

– Не знаю, – ответил Исхак, – но это точно египтяне, если только хетты внезапно не стали использовать двухместные колесницы вместо трёхместных.

– От этих язычников можно ожидать чего угодно, – сказал Абаси. – Так что, если ты не возражаешь, я повременю с празднованием, пока не увижу знамя Рамзеса собственными глазами.

По долине пронёсся шум, и оба мужчины посмотрели вверх, увидев вереницы воинов, бегущих по вершинам стен каньона в нескольких локтях над ними.

Абаси задумчиво прищурился. Силуэты действительно походили на египетские, но то, как они располагались, его обеспокоило. В течение нескольких минут весь каньон был окружён фигурами множества воинов, их силуэты темнели на фоне более светлого ночного неба. Тишину ночи по-прежнему нарушали лишь стоны раненых. В центре каньона остатки отряда Абаси собрались у большого центрального костра, все в замешательстве глядя наверх.

– Эй! – крикнул Абаси воинам наверху. – Кто командует?

Когда ответа не последовало, Абаси повернулся к Исхаку.

– Что-то не так, – сказал он. – Иди к людям и вели им занять оборонительные позиции в скалах.

– Да, господин, – ответил Исхак и повернулся, чтобы сбежать вниз, к основному отряду.

– Медленно, – прошипел Абаси, – не вызывай у них подозрений. – Он смотрел, как Исхак уходит, но не успел тот сделать и нескольких шагов, как знакомый звук летящей стрелы прорезал ночное небо, и тут же раздался глухой удар. Исхак упал лицом в пыль, тщетно царапая руками стрелу, пронзившую ему горло.

– Что вы себе позволяете?! – закричал Абаси. – Кто там командует? Я требую ответа!

– Молчать! – проревел сверху голос, столь же угрожающий, сколь и властный.

«Не может быть, – в смятении подумал Абаси. – Голос был похож на голос Рамзеса, но разве мог фараон прийти лично? Он бы не появился здесь при свете дня, не говоря уже о ночной тьме на вражеской территории».

– Господин, это вы? – спросил Абаси.

– Ты не узнаёшь голос своего фараона? – ответил Рамзес.

Абаси упал на колени.

– Господин, простите меня, – сказал он. – Я вас не ожидал. Для нас это честь. – Он распростёрся ниц в пыли.

– Встань, Абаси, – приказал Рамзес, – и посмотри на меня.

Абаси встал и посмотрел на силуэт человека, которого почти всю свою жизнь знал как живого бога.

– Это был очень кровавый и триумфальный день, Абаси. Итоги его будут высечены на стелах по всему моему царству. Гранитные столпы превзойдут высотой все, что были прежде. Стелы, что восхвалят мои триумфы и провозгласят, как я, Рамзес II, разгромил хеттов в величайшей битве, которую когда-либо видели эти земли.

– Да благословят вас боги, господин, – ответил Абаси.

– В какой-то момент я один стоял против тысячи колесниц, Абаси. Но боги были со мной, и я разил врагов, словно мух. Это было зрелище, достойное восхищения, Абаси, и менестрели будут петь о моём величии до скончания времён.

Абаси мысленно вздохнул, слушая хвастовство фараона. Он знал Рамзеса много лет, и, хотя в храбрости царя сомневаться не приходилось, Абаси понимал, что любые подвиги правителя будут преувеличены до невообразимых пределов. Такова уж природа царей.

– Повелитель, я и не ожидал меньшего от живого бога, – ответил Абаси.

– И всё же, если бы ты был там, Абаси, – продолжал Рамсес, – ты бы увидел моё величие своими глазами. Если бы ты был там, Абаси, тогда моему мечу не пришлось бы спасать наши армии от верной гибели. – Он сделал паузу, прежде чем добавить: – Если бы ты был там, Абаси, тогда мне не пришлось бы вершить возмездие, к которому я теперь вынужден прибегнуть.

Сердце Абаси ушло в пятки. Рамсес пришёл, чтобы увидеть его казнь за неподчинение, это было ясно. Однако он всё ещё недоумевал, почему фараон явился лично. Было бы так же просто приказать одному из других офицеров убить его. Да если бы фараон приказал, он бы с радостью покончил с собой. В этом была бы хоть какая-то честь, но раз царь пришёл лично, значит, он задумал нечто большее. Нечто особенное.

– Господин, я думал, что смогу одержать ещё одну великую победу во славу вашего имени.

– Ты ослушался меня, – сказал Рамсес.

– Я принял военное решение, господин.

– Которое стоило жизни сотням людей.

– Признаю, и я беру на себя всю ответственность. Я принимаю ваше решение и не заслуживаю жизни, но это было только моё решение. Мои люди виновны лишь в том, что подчинялись приказам. Позвольте хотя бы им жить.

– Это не твои люди, Абаси. Это мои люди, и я волен поступать с ними так, как сочту нужным.

– Конечно, господин, я не хотел вас оскорбить. Я лишь беспокоюсь об их благополучии. У меня здесь раненые, а те, кто в силах, не ели с самого рассвета.

– Жаль, что тебя не волновали те же чувства, когда ты посылал их на смерть.

– Как я уже сказал, господин, я совершил ошибку. – Наверху к фараону подошёл гонец и что-то прошептал ему на ухо, после чего поклонился и отступил в темноту.

– Довольно разговоров, – сказал Рамсес. – Похоже, наши гости прибыли.

– Гости, господин?

– Не горячись, Абаси, – сказал Рамсес, – боюсь, ты не окажешь им радушного приёма.

– А мои люди? – спросил Абаси.

– Ах да, твои люди, – ответил Рамсес, – спасибо, что напомнил. – Он поднял руку и резко опустил её. В тот же миг ночное небо наполнилось сотнями стрел, и остатки воинов Абаси с криками пали под смертельным градом, пущенным их же соотечественниками с высоких стен каньона.

– Не-е-ет! – закричал Абаси, беспомощно глядя, как гибнут последние из его воинов. Когда всё было кончено, он снова повернулся к фараону.

– За что, повелитель? – выкрикнул он. – Да, заберите мою жизнь! Я заслуживаю смерти, но за что мои люди?

– Ты смеешь оспаривать мою прихоть, Абаси! – прорычал фараон. – Они для меня ничто. Их жизни принадлежали мне, я мог даровать их или отнять по своему усмотрению, и сегодня я решил, что они умрут. Я оказал им услугу, ибо теперь их семьи и потомки будут знать, что они пали в великой победе, ведомые живым богом, а не стали жертвами глупости одного человека.

Абаси умолк, когда причины прояснились. Кроме личной гвардии царя наверху, свидетелей этого поражения больше не было, и Рамсес мог упиваться приукрашенными рассказами о победе без всякой возможности обнародования какой-либо другой версии.

– А что же я, повелитель? – спросил он наконец. – Ждать ли мне стрелы от невидимого убийцы?

– Нет, Абаси, твоя оплошность на самом деле предоставила мне идеальную возможность.

– Возможность, повелитель?

– Да, возможность отплатить по договору, заключённому между богами.

– Я не понимаю.

– Тебе и не нужно понимать, Абаси, просто благодари судьбу за то, что сегодня ты станешь свидетелем того, чего лишено большинство людей. Сегодня ты окажешься в присутствии не одного, а двух богов.

Абаси сдержал вздох. Как и все его соотечественники, он был глубоко религиозен и ежедневно молился многим богам. Откровение о том, что он предстанет перед ещё одним, перехватило ему дыхание.

– Господин, я воистину благословлён, – сказал он.

– Прибереги благодарность, Абаси, ибо ты не знаешь, кого я призываю. Оглянись и узри приближение божества.

Абаси обернулся и посмотрел вглубь каньона, где увидел движение. Хотя было ещё довольно темно, он смог разглядеть колонну фигур, все в белых одеждах, пробиравшихся к мёртвым и умирающим. За ними в сотне ярдов от раненых остановилась колонна пехотинцев и выстроилась в ряд поперёк каньона, перекрывая любой путь к отступлению. Абаси смотрел с недоумением, не понимая, чему он стал свидетелем. Люди в белых одеждах, казалось, были жрицами, и среди них он увидел паланкин, который несли четыре нагих раба; их иссиня-чёрная кожа резко контрастировала с полосами белого льна. По долине разнёсся приказ, и все воины, как в каньоне, так и на его краю, как один отвернулись от разворачивавшейся перед ними сцены.

Та, что была в паланкине, вышла и с помощью рабов медленно направилась к нему. Абаси был словно прикован к месту. Женщина была, очевидно, чрезвычайно стара и с трудом прошла последние несколько ярдов по каменистой тропе.

Наконец она предстала перед ним, и Абаси почувствовал тошноту от исходящего от неё смрада смерти. Она была облачена в одеяние из чистого белого льна, а её лицо скрывала вуаль. Видны были только кисти рук, и Абаси разглядел, что они походили на когтистые лапы – таков был возраст женщины. Одного её вида было достаточно, чтобы вселить страх в сердце любого мужчины, и он понял, что его ждёт ужасная судьба.

Она посмотрела на гребень, и из-под вуали, казалось, донёсся едва слышный голос.

– Это тот самый? – спросила она.

– Он самый, – ответил Рамсес, – и его душой я возвращаю вам свой долг.

– А есть ли в нём боевой дух? – спросила женщина.

– У него сердце льва, – сказал Рамсес.

– А остальные, – спросила женщина, – ещё дышат?

– Многие мертвы, святая, хотя сердец, что ещё бьются, достаточно, чтобы удовлетворить даже самые изысканные вкусы ваших последователей.

– Тогда я довольна, – сказала женщина. Наконец она повернулась к воину и посмотрела на него снизу вверх сквозь вуаль.

– Ты знаешь, кто я, воин?

Абаси покачал головой, не в силах говорить.

– Тогда позволь спросить так, – сказала женщина. – Знаешь ли ты своих богов?

– Да, Мать, – сказал Абаси, и в его голосе был явный ужас.

– Тогда взгляни на меня и произнеси моё имя, – сказала она и откинула вуаль с лица.

Глаза Абаси расширились от ужаса, и с его губ сорвался непроизвольный стон. Открывшееся лицо было чрезвычайно старым и походило скорее на череп, обтянутый пожелтевшим пергаментом морщинистой кожи. Немногие оставшиеся на лысой голове жидкие пряди волос спадали на шею, словно клубок змей, а запавшие глаза были бездонными омутами полуночной черноты.

Воин что-то бессвязно пробормотал и отступил на шаг.

– Назови моё имя, воин, – сказала женщина.

– Нет, – простонал он, – этого не может быть.

– В чём дело, воин? – сказала женщина. – Ты не находишь мой лик прекрасным?

Абаси не ответил.

– Я жду, воин. Разве лик богини тебе не по нраву? Чего ты ожидал: молодости, красоты?

– Не знаю, – пролепетал Абаси.

– О, когда-то я была прекрасна, воин. В молодости меня считали самой красивой из всех. Мужчины приезжали из дальних стран, чтобы пасть к моим ногам и принять ту же участь, что ждёт тебя сейчас. Но это было давно. Задолго до того, как Хуфу заложил первый камень Великой пирамиды; во времена до сфинкса, когда эти земли были покрыты лесами и полны дичи, во времена, когда даже сам Нил тёк иным руслом. Можешь ли ты это представить, воин? Может ли твой ничтожный смертный разум охватить время столь далёкое, что наши предки ещё обитали в дальних краях и ни одна человеческая нога ещё не ступала на земли Кемета?

– Вы не можете быть так стары, – пробормотал Абаси. – Никто не может быть так стар.

– Правда, воин? А что если я скажу тебе, что каждый царь, когда-либо правивший этой землёй, преклонял передо мной колени, от самого первого до самого Рамсеса?

– Этого не может быть, – простонал Абаси, – зачем богу жить в мире людей?

– В мире людей? – хихикнула старуха. – О, это забавно, воин. Этот мир принадлежит не людям, а мне и таким, как я. Люди для нас – лишь скот, который мы разводим и растим, как нам заблагорассудится. Мы всемогущи, воин. Мы всегда были и всегда будем. А теперь назови моё имя.

– Нет, – сказал Абаси, отступая ещё на шаг.

– Назови моё имя, воин, – повторила женщина.

– Нет, не назову.

Женщина подняла палец, и, без предупреждения, четыре раба набросились на Абаси, прижав его к земле. Воин на мгновение дёрнулся, но тут же закричал от боли, когда каменный молот раздробил ему одно колено вдребезги. Не успел затихнуть первый крик, как по каньону разнёсся второй – второе колено постигла та же участь. Рабы снова навалились на него и вывернули ему руки назад, за пределы их естественного движения, вывихнув их из суставов.

Абаси был едва в сознании, когда женщина склонилась над его беспомощным телом, а её иссиня-чёрные глаза отражали пляшущие языки пламени костра.

– Вы сейчас умрёте от руки богини, воин, – прошептала старуха. – Упорствуйте, и боль будет длиться часами. Назовите моё имя, и она скоро закончится.

– Не назову, – простонал Абаси, – это запрещено.

Женщина отстранилась, чтобы пропустить одного из своих рабов, и без эмоций наблюдала, как тот срезает кожаные доспехи, обнажая грудь Абаси. Без колебаний острый нож раба рассёк кожу и плоть, пока сквозь текущую кровь не показалась белизна рёбер.

– Назовите моё имя, воин, – тихо сказала женщина.

– Не-е-ет, – простонал Абаси.

Раб снова принялся за дело, на этот раз погрузив руки в рану и раздвигая рёбра, чтобы обнажить полость под ними. Абаси потерял сознание от боли, но едкое вещество, поднесённое к его носу, немедленно привело его в чувство.

– Я могу это прекратить, воин, – успокаивающе сказала она, глядя в пульсирующую лужу крови в его груди, – вам нужно лишь назвать моё имя, и вся эта боль уйдёт.

Абаси взглянул наверх полными слёз глазами. Он знал, что его жизнь окончена, но больше не мог терпеть боль. Бесконечная глубина черноты глаз старухи встретилась с его взглядом, и путающемуся сознанию Абаси показалось, будто он видит в этих глубинах души тысяч людей.

– Назовите моё имя, воин, – сказала она.

– Сехмет, – прошептал он. – Вы – Сехмет.

Выражение удовлетворения появилось на её лице, когда её костлявая рука потянулась, чтобы вытереть его лоб, совсем как его мать, когда он болел в детстве.

– Верно, – сказала она, – ваш народ действительно зовёт меня этим именем. Сехмет, богиня войны, несущая разрушение, мать смерти, но это лишь одно имя из многих, что я ношу. Я известна под тысячами имён тысячам культур, воин, ибо я Сехмет, ночная странница Кемета.

Её губы разошлись в гротескной улыбке, и глаза Абаси в последний раз расширились от ужаса, сфокусировавшись на ряде заострённых жёлтых клыков, заполнивших её рот.

– Не-е-ет, – простонал он, – пожалуйста, не надо.

– Запомни моё имя, воин, – прошипела она со смрадным дыханием смерти, – и унеси его в ад.

Крики, что были до этого, – ничто по сравнению с последним криком полководца, эхом прокатившимся по каньону. Умирая, последней сознательной мыслью Абаси были эти ужасные острые зубы, рвущие ещё бьющееся сердце в его груди.

––

Наверху, на стенах каньона, единственный, кто был свидетелем ритуала, поднял взор, чтобы заглянуть дальше в каньон. Предсмертный крик Абаси стал сигналом, которого ждали остальные жрицы, и все они с такой же дикостью набросились на раненых. Вокруг него горы отзывались эхом предсмертных криков, когда сёстры Сехмет разрывали им глотки. Рамсес отвернулся и спустился с холмов к своей колеснице, сопровождаемый телохранителями. Его ждал Атмар, его ближайший советник и спутник на протяжении всей жизни.

– Всё кончено? – спросил Атмар.

– Да, – сказал Рамсес, – но это не доставляет мне большой радости.

– Это необходимое зло, – сказал Атмар.

– Почему? – спросил Рамсес. – Почему эти существа по-прежнему имеют такое влияние на меня, величайшего царя, которого когда-либо видела эта земля? Это они должны преклонять колени передо мной, а не наоборот.

– Она – древнейшая из всех богов, – сказал Атмар, – и её благословение помогло нам выиграть эту битву. Несомненно, это требует нашего уважения!

– Разве я не бог, Атмар? Разве они не обязаны оказывать мне почтение?

– Остерегитесь навлечь на себя их гнев, повелитель, – сказал Атмар, когда они взошли на царскую колесницу. – У них повсюду глаза и уши.

– Как и у меня, Атмар, – сказал Рамсес, – и мои шпионы рассказывают совсем другую историю, нежели ту, в которую Сехмет хотела бы, чтобы мы верили.

– Что же это за рассказы? – спросил Атмар.

– Всему своё время, Атмар, но достаточно сказать, что, когда с хеттской занозой будет покончено, моё внимание обратится к Сехмет. В этих землях есть место только для одного живого бога. – С этими словами он щёлкнул вожжами, заставив лошадей нестись вниз по склону сломя голову, а за ним вплотную следовала сотня колесниц его царского двора.

––

Глава первая

Лондон, 2012 год

Британский музей древностей

– Эми, возьми, пожалуйста, трубку, – крикнула Бекки Райан из кладовой.

Хотя Эми не ответила, прекратившийся звон телефона подсказал Бекки, что ее ассистентка услышала просьбу. Она продолжила свое занятие, копаясь в коробке с архивными файлами в поисках справочного материала, необходимого для завершения отчета.

– Есть! – сказала она с самодовольным видом и вышла из кладовой, чтобы вернуться за свой стол.

Ребекка Райан была историком и работала в Британском музее древностей. Высокая – шесть футов роста без каблуков, – она была яркой фигурой с длинными светлыми волосами, собранными в небрежный пучок и скрепленными декоративной заколкой, которую она купила в Риме. Темные очки в роговой оправе она носила только для работы, но в тех редких случаях, когда выходила в свет, мирилась с неудобствами контактных линз. Джинсы и мешковатая толстовка скрывали точеную фигуру, а на ее лице не было никакой косметики, за исключением едва заметной подводки для глаз. При других обстоятельствах ее можно было бы назвать естественно красивой, и действительно, несмотря на ее явное пренебрежение всем модным, ее присутствие всегда заставляло оборачиваться мужчин – хранителей музея.

Тем не менее, несмотря на внешность, именно ум Ребекки Райан создавал ей грозную репутацию. Она обладала энциклопедическими знаниями по истории Египта и в подростковом возрасте много лет сопровождала своих родителей в археологических экспедициях по всей стране. У нее не было дипломов, которыми можно было бы похвастаться, но в молодости она подала заявку на должность научного сотрудника и покорила приемную комиссию своим пониманием иероглифов, владением египетским языком и знанием истории страны. Одних этих трех качеств было достаточно, чтобы обеспечить ей место, но тот факт, что она хорошо подготовилась к собеседованию и надела самую короткую мини-юбку, на какую только осмелилась, определенно облегчил принятие решения комиссии, состоящей сплошь из мужчин.

Должность предполагала совместное рабочее место в кондиционированном офисе отдела документации, но, несмотря на это, она предпочитала работать в переоборудованной кладовке для уборщиц, глубоко в подвалах музея. Там было жарко, душно и не ловила мобильная связь, но был компьютерный терминал и небольшая раковина, где можно было набрать воды для чайника. Главным преимуществом была близость к огромному хранилищу экспонатов, которые хранились либо постоянно, либо временно – на правах аренды из других музеев. Сама атмосфера, пропитанная призраками и еще не раскрытыми тайнами, помогала ей сосредоточиться на любой поставленной задаче. Хотя большинство других сотрудников не стали бы работать там ни за какие коврижки, к счастью, ее ассистентка Эми не разделяла их взглядов.

– Кто это был, Эми? – спросила Бекки, возвращаясь в крошечный кабинет.

– Кажется, твой отец, – сказала она, – но связь была ужасная, и он попросил ему перезвонить.

– А, хорошо, – ответила Бекки, – я позвоню ему попозже.

Отец Бекки был выдающимся египтологом, который звонил ей почти каждый день, обычно чтобы обсудить свои находки или находки их коллег. Хотя он был превосходным египтологом, его единственный недостаток, по крайней мере в глазах Бекки, заключался в одержимости поиском местонахождения Иттауи, затерянного царского города, построенного фараоном XII династии Аменемхетом. По два года подряд он работал на Британский музей древностей, участвуя в спонсируемых раскопках, но, сколько она себя помнила, каждый третий год он брал перерыв и исследовал все возможные документы, записи или стелы с целью найти знаменитый город. Это стоило уйму времени и целое состояние, и все безрезультатно. Тем не менее после смерти матери это давало ему цель в жизни.

– Будь умницей, поставь чайник, а? – сказала она наконец. – Умираю от жажды.

С преувеличенным пыхтением Эми поднялась со стула и протопала к раковине. Бекки скрыла улыбку, потому что, несмотря на этот театр, Эми была на самом деле очень услужливой и чрезвычайно хорошей ассистенткой. Ее компьютерные навыки были исключительными, и Бекки даже закрывала глаза на регулярные вылазки Эми в социальные сети в рабочее время.

Внешность девушки была очень яркой. Ее одежда была одинаковой каждый день: длинное струящееся черное платье, черные армейские ботинки и черные перчатки без пальцев дополнялись крашенными черными волосами, черными тенями для век и редким нанесением черной помады. Иногда она оживляла весь ансамбль алой розой, но обычно ее стиль был – черный, и чем больше, тем лучше. Весь этот образ был данью так называемому готскому движению, но, несмотря на ее внешнее безразличие к едким замечаниям и насмешкам некоторых коллег, когда Бекки предложила ей неполную ставку ассистентки, она ухватилась за этот шанс. Для Эми это было идеально. Она могла проводить часы вдали от скучных людей в других офисах и каждый день была окружена мертвым и древним. Эта обстановка идеально соответствовала ее образу.

– Бекки, – сказала она, крутясь на своем компьютерном кресле, – можно попросить тебя об одолжении?

– Валяй, – ответила Бекки, включая свой ноутбук.

– На каких-нибудь выходных, – сказала Эми, – можно я здесь переночую?

Бекки посмотрела на девушку поверх очков.

– И зачем тебе это? – спросила она.

– О, не знаю. Чтобы быть ближе к мертвым, наверное. Знаешь, погрузиться в неизведанное и посмотреть, смогу ли я пообщаться с потусторонним миром.

– С потусторонним миром, – повторила Бекки.

– Ага, с призраками, заблудшими душами, всем таким.

Исследовательница решила подыграть ей, потому что, несмотря на внешность девушки, Бекки знала, что под всей этой мрачностью и бравадой скрывается милая, ранимая девушка. Все это готство было преходящим увлечением, и она была уверена, что Эми ждет многообещающая карьера.

– Ты не испугаешься, Эми?

– Не-а, – ответила девушка. – Я понимаю мир духов. У меня есть такая связь с загробной жизнью, которую никто не понимает, даже ты.

– Правда? – сказала Бекки.

– Ага, я не боюсь мертвых. Меня живые беспокоят.

– Понимаю, о чем ты, – ответила Бекки, – но все же провести целую ночь здесь в одиночку – довольно страшно. Уверена, что продержишься до утра?

– Без проблем, – ответила Эми. – Меня это ни капли не смутит.

– Уверена?

– Абсолютно.

– Хорошо, – сказала Бекки и повернулась к своему экрану, ожидая следующей реплики, которая, она знала, обязательно последует.

– Прости? – переспросила Эми. – Ты сказала «да»?

– Да, – подтвердила Бекки. – Можешь остаться на ночь. Мне придется договориться с охранниками насчет безопасности, но я уверена, все будет в порядке.

– О… – сказала Эми, уставившись на нее.

– В чем-то проблема? – спросила Бекки, наслаждаясь игрой.

– Нет, совсем нет, – ответила Эми. – Буду с нетерпением ждать.

– Почему бы не сегодня? – предложила Бекки. – Куй железо, пока горячо. К тому же, если заскучаешь, можешь начать разбираться с теми римскими надгробиями, что привезли. Почистишь их немного, если захочешь.

– Сегодня не могу, – сказала Эми. – У меня есть планы, но через пару недель – без проблем.

– Конечно, – усмехнулась Бекки. – Ты только дай мне знать, когда будешь свободна, и я все устрою.

– Ага, договорились, – сказала Эми и повернулась к своему экрану.

Бекки улыбнулась про себя. За дерзкой готической внешностью скрывалась нежная душа, и Бекки была уверена, что рано или поздно она проявится; ей просто нужно было время.

– Сможешь поработать в субботу? – спросила наконец Бекки.

– Да, вроде бы, – сказала Эми. – А что, у нас что-то намечается?

– Куратор хочет, чтобы мы начали разбирать последнюю партию из Египта, – сказала она, – и, честно говоря, у меня к ней личный интерес. Мой отец был в команде, которая ее отправила.

– Правда?

– Угу.

– Классно, что там, мумия?

– Нет, боюсь, ничего такого захватывающего. В документах указано, что это партия из двенадцати ушебти.

Лицо Эми выразило разочарование.

– Опять куклы? – сказала она, имея в виду маленькие фигурки, которые были обычными погребальными украшениями в египетских гробницах. – У нас уже есть такие.

– Это все равно артефакты, – сказала Бекки, – и как таковые их нужно проверить на детали, задокументировать и каталогизировать. Судя по всему, эти немного другие и являются частью коллекции, охватывающей две тысячи лет и демонстрирующей заметную разницу в технологиях производства. Если они достаточно хороши, то могут даже попасть в экспозицию.

– Все равно скучно, – сказала Эми. – Когда нам уже дадут исследовать мумию?

– Те дни давно прошли, боюсь, – сказала Бекки. – Любые интересные находки теперь остаются для изучения в Каирском музее, и, честно говоря, я думаю, так и должно быть. Эти ушебти нам одолжили на следующие три года.

– Все равно скучно, – снова пробормотала Эми себе под нос, но достаточно громко, чтобы Бекки услышала.

Остаток дня прошел за обычной бумажной работой, которая преследовала их по пятницам, пока наконец Бекки не откинулась на спинку стула и не потянулась, закинув руки за голову.

– Всё, – сказала она, – я закончила. Давай на сегодня всё.

– Отличная идея, – сказала Эми, завершая работу на своём компьютере. – Я сегодня вечером иду в кино.

– Правда? А что будешь смотреть?

– Новый фильм про вампиров, – ответила Эми.

– Разве ты его ещё не видела?

– Три раза, – сказала Эми, – но Дин Патрик просто великолепен.

– Дин Патрик?

– Главный актёр. Неужели ты о нём не слышала? – рассмеялась Эми.

– Что-то не припоминаю, – сказала Бекки.

– Ты не знаешь, что теряешь, – сказала Эми. – Почему бы тебе не пойти с нами? Мы целой компанией собираемся.

– Не-а, не думаю, но всё равно спасибо. Слушай, ты беги, а я тут закончу.

– Ладно, до завтра, – сказала Эми и вышла из комнаты, чтобы подняться в служебную зону и отметиться об уходе.

Бекки всё выключила и тоже вышла из кабинета, но по пути через хранилище ненадолго остановилась, чтобы взглянуть на ушебти, которыми им предстояло заняться на следующий день. Все они были выстроены в ряд на ламинированной рабочей поверхности, и каждая уютно лежала в коконе из пузырчатой плёнки в своей картонной коробке, по иронии судьбы напоминая крошечную мумию в крошечном гробике. Бекки не смогла удержаться и взяла одну из них, чтобы развернуть. Ногтями она подцепила скотч и осторожно сняла пузырчатую плёнку с фигурки. Как только та освободилась, она надела пару белых хлопковых перчаток и внимательно рассмотрела глиняный орнамент.

Фигурка была около восьми дюймов в высоту и имела типичную форму мумии, столь знакомую миллионам людей во всём мире. Она была сделана из обожжённой глины, и хотя когда-то яркие краски потускнели, детали всё ещё были отчётливо видны.

– Если бы ты только мог говорить, какие истории ты бы мог поведать, – тихо произнесла Бекки, поднося фигурку к свету. Она осторожно положила фигурку обратно в коробку и взяла картонную крышку, чтобы прочитать надпись.

– Ушебти из гробницы X3-163/1. Неизвестный младший член царской семьи – Ого, эпоха Клеопатры, – сказала Бекки самой себе. – Как увлекательно. – Она надела крышку на место и поставила коробку обратно в ряд с остальными. Несмотря на желание развернуть и рассмотреть их все, она устояла перед искушением и заставила себя покинуть хранилище, заперев за собой двери. Остальное могло подождать до утра.

––

Бекки закрыла за собой дверь квартиры, подобрала с пола почту и, идя на кухню, рассортировывала её по важности.

– Счёт, счёт, счёт, – бормотала она, читая надписи в окошках конвертов, – макулатура и ещё один счёт. «Ничего особенного», —сказала она Смоки, серому персидскому коту, терпеливо ожидавшему на столешнице своего ежедневного угощения. – Как прошёл твой день?

Кот ответил беззвучным мяуканьем, глядя на женщину так, словно понимал каждое её слово.

– Настолько хорошо, да? – сказала Бекки, открывая холодильник, чтобы достать молоко.

Десять минут спустя она сидела на диване с лазаньей из микроволновки на подносе и пультом от телевизора под рукой. На приставном столике стоял бокал вина, а через дверной проём было видно, как Смоки на кухне уплетает свою миску с консервированным тунцом.

– Всё по-старому, – вздохнула Бекки. Она уже собиралась включить телевизор, когда в дверь постучали.

– Как раз вовремя, – сказала Бекки и, отставив неаппетитную еду в сторону, вышла в прихожую. Заглянув в глазок, она с удивлением увидела снаружи двух полицейских.

– Чем могу помочь? – спросила она, открывая дверь.

– Здравствуйте, – сказала женщина-полицейский. – Мы ищем Ребекку Райан.

– Это я.

– Мисс Райан, я сержант Уэнтлок, а это констебль Варнье. Можем мы войти на минутку?

– Что-то случилось? – спросила Бекки.

– У нас плохие новости, мисс Райан, лучше сообщить их внутри.

– Ох, – сказала Бекки. – Да, конечно, пожалуйста, входите.

– Может быть, вы присядете, мисс Райан? – сказала сержант Уэнтлок.

– Послушайте, – сказала Бекки, – не хочу показаться грубой, но что бы вы ни пришли мне сказать, пожалуйста, просто выкладывайте.

Женщина-полицейский взглянула на своего коллегу, прежде чем откашляться.

– Хорошо, – сказала она. – Непросто это сказать, мисс Райан. Боюсь, у меня плохие новости о вашем отце.

– Что с ним? С ним все в порядке?

– Нет, боюсь, что нет, мисс Райан. Мне очень жаль, но ваш отец мертв.

Бекки несколько раз перевела взгляд с одного полицейского на другого, прежде чем заговорить.

– Вы уверены? – просто спросила она.

– Уверены. Его тело опознали несколько часов назад. С нами связалось британское посольство в Каире.

Бекки села на один из двух стульев у своего крошечного обеденного стола.

– Не понимаю, – сказала она. – Буквально сегодня днем он мне звонил. Неужели он мог умереть за такое короткое время?

– Мисс Райан, – сказала офицер, – это еще не все. Я должна вам сообщить, что это была неестественная смерть. По крайней мере, мы так не думаем. Дело в том, что вашего отца нашли повешенным на дереве на территории отеля, где он остановился. На данный момент никаких подозрительных обстоятельств не выявлено.

– Самоубийство, – выдохнула Бекки. – Это смешно. Зачем ему это делать? У него было все, ради чего стоит жить.

– Пока мы не знаем, – сказала полицейский. – Очевидно, египетская полиция проведет расследование, и будет вскрытие, но, должна быть честной, все выглядит так, будто он покончил с собой.

– Я в это не верю, – тихо сказала Бекки. – Он бы никогда такого не сделал.

Последовала неловкая тишина, прежде чем заговорил констебль Варнье.

– Могу я сделать вам чашку чая или что-нибудь еще? – спросил он. – Или, может быть, позвонить кому-нибудь для вас?

– Нет, я справлюсь, – сказала Бекки, вытирая непрошеные слезы с глаз. – У вас есть подробности?

– Подробности? – спросила сержант Уэнтлок.

– Да, местонахождение тела, обстоятельства, все такое…

– Конечно, – сказала офицер. – У вас есть ручка?

Следующие несколько минут Бекки записывала информацию, прежде чем наконец встать.

– Спасибо, что пришли, – сказала она. – Но если вы не возражаете, мне нужно заняться организационными вопросами.

– Какими вопросами? – спросила женщина-полицейский.

– Билеты на самолет, номер в отеле, такси и так далее, – ответила Бекки.

– Вы собираетесь туда лететь?

– Конечно, – сказала Бекки, – я не позволю никому другому привозить его домой.

– Мисс Райан, вы уверены, что нам некому позвонить? Вам действительно не стоит оставаться одной в такое время.

– Я буду в порядке, честно. Мне просто нужно чем-то себя занять.

– Что ж, если вы уверены, мы пойдем.

– Спасибо, – сказала Бекки и проводила их до двери.

– Вы знаете, где нас найти, если мы вам понадобимся, – сказала сержант Уэнтлок. – Соболезную вашей потере.

– До свидания, – сказала Бекки и закрыла за ними дверь.

Двое полицейских вернулись в свою машину и пристегнули ремни безопасности.

– Ничего себе, она хорошо это восприняла, – сказал констебль Варнье.

– Да уж, – согласилась сержант Уэнтлок. – Показалась мне какой-то бессердечной стервой.

– Всякие бывают, – вздохнул ее коллега и, сняв машину с ручного тормоза, поехал по улице.

Вернувшись в квартиру, Смоки сидел на коврике перед искусственным камином, старательно вылизывая одну лапу. На секунду кот замер и посмотрел на хозяйку, находившуюся в другом конце комнаты. Бекки сидела на диване, крепко прижимая к груди подушку, и раскачивалась взад-вперед, а ее плечи сильно вздрагивали в такт неудержимым рыданиям.

– О, папа, – эмоционально вскрикнула она, глядя в потолок, – что же ты наделал?

––

Десять дней спустя Бекки Райан стояла у могилы своего отца в маленькой церкви на окраине Лондона. Похороны состоялись накануне, на них присутствовали все их родные и друзья. Как это бывает на большинстве похорон, день был очень эмоциональным, и Бекки обнаружила, что провела больше времени, заботясь о пожилых родственниках, чем скорбя. Поминки устроили в доме ее брата, и среди гостей было много коллег ее отца из мира египтологии. Чтобы избавиться от чувства незавершенности, Бекки вернулась на кладбище одна с единственной белой розой, которую она купила по дороге у флориста. Она осталась наедине со своими мыслями и пролила несколько слез, вспоминая многие счастливые моменты, проведенные с отцом в детстве.

Особенно памятными были дни, проведённые в хранилищах Каирского музея. Он усердно составлял отчёты, пока она исследовала удивительные артефакты, скрытые от глаз публики. Он был очень дотошен в своей работе, но ей всегда удавалось оторвать его, чтобы он объяснил тот или иной факт, и, когда он входил в роль наставника, его было не остановить. За несколько месяцев она получила прекрасную базу по истории страны, а через два года уже освоила основы иероглифики. Её разум, словно губка, впитывал информацию, и она сразу поняла: именно этому она хочет посвятить свою жизнь. Годами она проводила с отцом все каникулы, какие только могла, и вернулась домой, лишь когда заболела мать.

Когда её мать в конце концов скончалась, Бекки устроилась на временную работу в музей, думая, что это всего на несколько месяцев, но ей так понравилось, что, когда появилась постоянная должность, она не раздумывая согласилась и с тех пор в Египет не возвращалась.

Ещё несколько слезинок скатились по её щекам, прежде чем она в последний раз простилась с отцом и, поцеловав розу, положила её на сырую землю и поднялась, чтобы уйти. Обернувшись, она почувствовала, как у неё ёкнуло сердце: в нескольких шагах от неё стоял высокий мужчина в длинном чёрном пальто.

– Ох, вы меня напугали, – сказала она.

– Простите, – произнёс мужчина. – Я не хотел нарушать ваше уединение. Очень печальное время.

Бекки прищурилась, разглядывая мужчину под широкополой чёрной шляпой. Его лицо украшала густая борода, а глаза были глубокими, орехово-карими. Он казался ей смутно знакомым.

– Мы знакомы? – спросила Бекки.

Мужчина шагнул вперёд и снял перчатку.

– Мы встречались, хотя и очень недолго. Меня зовут Джон Дикон. Я несколько лет работал с вашим отцом. Мы познакомились на похоронах вашей матери.

– Мистер Дикон, – сказала Бекки, – приятно наконец-то познакомиться с вами как следует. Отец очень высоко о вас отзывался. Мне кажется, я помню, что у вас не было, эм-м… – Её рука бессознательно коснулась подбородка.

– Ах да, борода, – сказал он. – Я уже год как вернулся в Великобританию, и это роскошь, которую я себе время от времени позволяю.

– Полагаю, в египетской жаре с ней было бы не очень удобно, – заметила она. Наступила тишина, прежде чем Бекки продолжила: – Я не видела вас на похоронах, мистер Дикон.

– Да, я узнал только вчера. К тому времени, как я смог бы приехать, служба уже закончилась.

– Так что вы приехали сегодня, – улыбнулась Бекки. – Это очень мило с вашей стороны.

– Что ж, я хотел отдать дань уважения, ведь он был мне большим другом, но есть и другая причина, по которой я здесь, мисс Райан.

– Правда?

– Да, мне нужно поговорить с вами наедине. Мы можем куда-нибудь пойти?

– Думаю, да, – ответила Бекки. – Кажется, здесь неподалёку есть кафе, не хотите кофе?

– Кофе было бы отлично, – сказал мужчина. – Может, встретимся минут через десять? Я бы хотел попрощаться с вашим отцом.

– Конечно, – сказала Бекки, – я пойду закажу кофе.

––

Полчаса спустя они сидели за столиком в кафе. Наконец неловкое молчание нарушил бородатый мужчина.

– Мисс Райан, – начал он…

– Пожалуйста, зовите меня Бекки, – сказала она.

– Спасибо, – сказал мужчина, – а вы зовите меня Джон. Я перейду сразу к делу. Вы должны кое-что знать о своём отце.

– Продолжайте, – сказала Бекки.

– Дело в том, что последний год он не работал в Каирском музее. На самом деле он вообще ни на кого не работал.

– Не понимаю, – сказала Бекки. – За последний год я говорила с ним десятки раз, он бы что-нибудь сказал.

– Не обязательно, – сказал Джон. – Он не хотел, чтобы вы беспокоились.

– Почему я должна беспокоиться? Он довольно часто брал творческие отпуска. Зная его, подозреваю, он работал на какую-нибудь небольшую организацию над каким-нибудь малоизвестным проектом.

– Бекки, – прервал её Джон, – он ни на кого не работал, потому что никто не хотел брать его на работу. Его уволили.

– Уволили, – ахнула Бекки. – За что, чёрт возьми, его могли уволить? Он был одним из самых уважаемых людей в своей области.

– Я знаю, – сказал Джон, – но случилось нечто, лишившее его всякого уважения, которое у него было.

– Что он мог такого сделать, чтобы его уволили? – спросила Бекки. – Вы говорите какую-то ерунду.

– Простите, – сказал Джон, – давайте я начну сначала. – Он сделал глоток кофе и, глубоко вздохнув, откинулся на спинку стула и посмотрел ей в глаза.

– Бекки, – сказал он, – мы с вашим отцом тесно сотрудничали больше двух лет. Мы познакомились на семинаре в Каире, и во время разговора в перерыве на кофе выяснили, что у нас есть один совершенно особый общий интерес.

– Только не говорите мне, – простонала Бекки, – Ит-тауи.

– Ит-тауи, – подтвердил Джон. – Мы обнаружили, что нас обоих объединяла не только страсть к поискам этого города, но и схожие теории. В течение нескольких недель мы делились своими знаниями и договорились объединить наши ресурсы.

– Какой пустой тратой времени это, должно быть, оказалось, – вздохнула Бекки с горькой усмешкой, – сошёл в могилу с нереализованной мечтой всей жизни.

– Что ж, вот тут вы ошибаетесь, – сказал Джон. – Мы с вашим отцом нашли Ит-тауи. На самом деле мы нашли его три года назад.

– Что? – ахнула Бекки от изумления. – Как такое может быть? Он ничего не говорил. Об этом нет ни слова ни в одном из его журналов, ни на одном сайте. Если бы Ит-тауи нашли, это было бы на первых полосах всех газет отсюда до Каира.

– Вы правы, – сказал Джон. – Если бы новость стала достоянием общественности, то это была бы одна из величайших историй со времён Тутанхамона. Ничто так не будоражит воображение, как затерянный город древнего фараона.

– Но почему никому не сказать? Разумеется, о такой находке хочется, чтобы весь мир узнал.

– Обычно да, – сказал Джон, – но мы должны были быть уверены. Если бы мы оказались правы и наши выводы можно было бы подтвердить, эта находка имела бы такое историческое значение, что потенциально могла бы изменить ход истории.

– Почему? – спросила Бекки. – Археологи постоянно находят города под песками. Уходят годы, если не десятилетия, чтобы получить разрешение на раскопки, и даже если вы правы и это Ит-тауи, никто бы не признал это доказанным, пока Каирский музей не проверит какие-либо артефакты.

– Я знаю, но здесь дело было не в этом, поскольку проверка почти не требовалась.

– Почему?

– Бекки, то, что я вам сейчас расскажу, должно остаться между нами. Вы не можете никому говорить, по крайней мере пока.

– Почему?

– Потому что есть организации, которые сделают всё, чтобы наши находки остались в секрете.

– О, ради всего святого, – сказала Бекки, – ну теперь вы несёте чушь. Любая новая находка – это целое состояние для египетского правительства. Один только доход в долларах от туризма составит миллионы.

Джон сделал глоток кофе, затем глубоко вздохнул и рассказал молодой девушке самую поразительную вещь, которую она когда-либо слышала.

– Бекки, мы с вашим отцом обнаружили то, что нам показалось серией катакомб. Как вы знаете, по всему Египту много катакомб, и, как и те, они пострадали от набегов расхитителей гробниц. Всё, что имело материальную ценность, очевидно, было снято с тел, и на первый взгляд мы подумали, что осталось мало чего. Однако, как вы знаете, мусор тысячелетней давности сейчас имеет иную ценность, и одного только количества фрагментов керамики и иероглифов хватило бы, чтобы занять экспертов на многие годы.

– Так что же случилось?

– Ну, поначалу мы делали то, что и следовало ожидать: начали каталогизировать всё в многочисленных коридорах.

– Вы не сообщили о находке властям?

– Нет, не сразу. Мы хотели убедиться в правильности наших подозрений. За эти годы было сделано столько ложных заявлений, что мы не хотели, чтобы нас стригли под одну гребёнку. Так продолжалось несколько месяцев, но вскоре приблизился конец сезона раскопок, и Каирский музей связался с нами, чтобы мы приступили к работе на востоке.

– Погодите, вы работали не в сезон?

– Да. Возможно, это неэтично, но было необходимо. В общем, чтобы не вызывать подозрений, мы закрыли раскопки, намереваясь вернуться в следующем году, но не раньше, чем нашли нечто экстраординарное.

– Что вы нашли? – спросила Бекки.

– В самом дальнем конце катакомб ваш отец нашёл святилище, заваленное остатками древних подношений.

– Чьё оно было?

– Вот это и было странно, – сказал Джон. – Там не было никаких знаков или идолов, просто гладкий каменный стол у пустой стены. Им, очевидно, пользовались ещё несколько сотен лет назад, но не было никаких указаний на то, для кого оно предназначалось. Мы несколько дней искали подсказки, пока в конце концов не убрали святилище и не заглянули за него.

– Что вы нашли?

– Фальшивую стену, – сказал Джон. – Мы разобрали её, а за ней обнаружили первоначальную каменную стену, покрытую самыми необыкновенными иероглифами.

– Должно быть, это было чудесно, – произнесла Бекки, совершенно заворожённая образами, которые он рисовал.

– Думаю, да, – сказал Джон, – но мы почти не обратили на них внимания, потому что в центре стены было нечто гораздо более захватывающее – невскрытая дверь.

– Невскрытая?

– Да, печать была цела, а дверь – нетронута.

– Не понимаю, – сказала Бекки. – Почему расхитители гробниц оставили дверь невскрытой? Они должны были знать, что она там. Эти люди находили путь в величайшие пирамиды. Уверена, простая фальшивая стена надолго бы их не задержала.

– Что ж, это и было так интригующе. Хотя дверь и была спрятана, она, очевидно, была хорошо известна и оставалась нетронутой с момента её запечатывания.

– Надпись уцелела? – спросила Бекки.

– Частично, да: обычные угрозы и проклятия, адресованные расхитителям гробниц, но основное имя было сбито, как будто кто-то хотел скрыть личность погребённого.

– Возможно, – сказала Бекки, поглощённая рассказом. – Это хоть как-то отпугивает любопытных, я полагаю.

– Может быть, – сказал Джон. – Но если так, то поработали они не очень хорошо.

– Ты смог прочесть имя? – спросила Бекки.

– Нет. Но посвящение внизу осталось, и у меня чуть сердце не остановилось, когда твой отец прочёл его вслух.

– Что там было написано? – спросила Бекки, едва сдерживаясь.

– «Принадлежащий правосудию Ра», – сказал Джон, и рот Бекки открылся от изумления.

––

– Судя по твоей реакции, ты знаешь, что это за посвящение? – спросил Джон.

– Конечно, знаю, – пролепетала Бекки, – это было тронное имя Аменемхета III, фараона Двенадцатой династии, который считается величайшим царём Среднего царства. Он правил более сорока лет и накопил огромные богатства, доминируя над Нубией, лично возглавляя несколько экспедиций.

– Верно, – сказал Джон, – также он знаменит постройкой Чёрной пирамиды в Дашуре, а также пирамиды в Хаваре.

– Погоди-ка, – сказала Бекки, – если то, что ты говоришь, правда, то вы с отцом не только нашли ещё не каталогизированный комплекс катакомб, что само по себе довольно поразительно, но ты ещё и утверждаешь, что вы нашли запечатанную дверь в другую гробницу, носящую знак одного из величайших египетских царей, живших в Двенадцатой династии.

– Да, весьма захватывающе, не так ли?

– Я тебе не верю, – сказала Бекки. – Если бы всё это было правдой, я бы знала об этом. Чёрт, да весь проклятый мир знал бы об этом.

– Слушай, я знаю, что это трудно принять, – сказал Джон, – но обещаю тебе, всё это правда. Представь, что мы почувствовали, когда нашли это. Мы несколько недель были как в тумане. Разбитые глиняные черепки и сломанные статуи, оставленные в катакомбах, – это уже достаточно поразительно, но представь, что лежит за этой запертой дверью.

– Вы её не открыли?

– Нет, не думай, что у нас совсем нет этики, – сказал Джон. – Сначала мы принялись каталогизировать всё во внешних камерах, прежде чем вообще думать об открытии двери. Честно говоря, мы немного увлеклись, и твой отец даже видел себя Говардом Картером нашего времени.

– Это глупо, – сказала Бекки, – Говард Картер нашёл нетронутую погребальную камеру Тутанхамона со всеми погребальными украшениями. Несмотря на то, что написано на той двери, которую вы нашли, это не может быть гробница Аменемхета, потому что его погребальная камера уже найдена.

– Правда? – спросил Джон с лёгкой ухмылкой на губах.

– Ты знаешь, что да, – сказала Бекки. – Он был похоронен в Хаварской пирамиде.

– Вспомни свою подготовку египтолога, Бекки, – сказал Джон, – а затем пересмотри своё последнее утверждение.

Бекки замолчала с задумчивым выражением на лице, прежде чем снова сделать заявление, но с небольшим изменением.

– Его погребальная камера была найдена в Хаварской пирамиде, – сказала она.

– Именно, – сказал Джон. – Мумии так и не нашли, по крайней мере, ничего, что можно было бы идентифицировать как Аменемхета.

– Но в камере были остатки сожжённого деревянного гроба, оставленные расхитителями гробниц.

– Именно. Как это было принято в то время, расхитители гробниц сжигали любую мумию, чтобы быстро добраться до украшений, завёрнутых в пелены или находящихся в самом теле, но нет никаких научных доказательств, что это был именно он.

– Но почему? – спросила Бекки. – В этом нет никакого смысла.

– На самом деле, в этом весь смысл, – сказал Джон. – Аменемхет был хитрым старым лисом. Он не только продержался сорок пять лет царём Египта, что само по себе огромное достижение, но и не забывай о мерах, которые он предпринял для защиты погребальной камеры в Хаварской пирамиде.

– Люки-ловушки и ложные ходы, – сказала Бекки.

– Именно, – сказал Джон. – Он встроил тайные ходы, раздвижные двери и ловушки, всё это было предназначено для того, чтобы помешать грабителям добраться до его последнего пристанища, но даже тогда грабители гробниц имели устрашающую репутацию, и он знал, что его тело окажется под угрозой разграбления. Вполне возможно, что, ещё когда они строили пирамиду, некоторые из строителей уже прикидывали, как ограбить эту чёртову штуку. Я думаю, Аменемхет это знал и планировал всё соответственно.

– Тогда зачем вообще было строить пирамиду?

– Подумай сама. В то время как для всех и каждого он готовил массивный монумент как своё последнее пристанище, за кулисами он строил другие планы. Готовил место, которое не будет таким очевидным, где его тело будет в безопасности на веки вечные.

– Так где, по-твоему, он? – спросила Бекки. – В гробнице за дверью?

– Не совсем, – сказал Джон. – Во-первых, я не думаю, что это гробница.

– Не думаешь?

– Нет, Аменемхет был также известен постройкой кое-чего ещё. На самом деле у него была небольшая одержимость тем типом сооружений, о котором я думаю.

– Лабиринты, – сказала Бекки.

– Именно, он построил их чёртову дюжину и был этим довольно известен. Он даже построил самый знаменитый из них – лабиринт, упомянутый Геродотом в V веке до нашей эры. Геродот описывал его как сооружение, которое не только превосходило пирамиды в величии и мастерстве, но и по своим достижениям, масштабу и красоте превышало сумму всех греческих построек Древнего мира. Неслабое заявление для грека, не находишь?

– Должна признаться, я не очень с ними знакома, – сказала Бекки.

– Аменемхет построил огромный лабиринт у подножия Хаварской пирамиды. Он был построен в несколько этажей и состоял из более чем трёх тысяч комнат с бесчисленными коридорами, каждая из которых была сделана из цельного камня с мраморной облицовкой. Чёрт, даже крыша была сделана из гигантских каменных плит, поддерживаемых десятками тысяч колонн, каждая из которых была искусно вырезана из цельного гранита. По всему лабиринту было бесчисленное множество артефактов, статуй, картин, собранных из многих стран известного на тот момент мира. Гробницы второстепенных царских особ и богов-крокодилов были спрятаны по всей системе, и каждая хранила свои собственные неведомые сокровища. Это, должно быть, было захватывающе.

– Не понимаю, к чему ты клонишь, – сказала Бекки. – Если Лабиринт находился прямо у Хаварской пирамиды, зачем ему было так заморачиваться, только чтобы быть похороненным где-то ещё?

– Не забывай, Бекки, все земные блага в мире ничего не значили по сравнению с высшей наградой – безопасным переходом в загробную жизнь. Чтобы этого достичь, его тело должно было покоиться в мире. Если бы расхитители гробниц думали, что нашли его последнее пристанище в Лабиринте или пирамиде, они вряд ли стали бы слишком усердно искать где-то ещё.

– Величайший обман, – сказала Бекки.

– Именно, и я думаю, что именно это он и сделал. Предоставил огромную пирамиду, окружённую величайшим лабиринтом, который когда-либо видел мир, – всё наполненное несметными богатствами и предназначенное для того, чтобы отвлечь любых расхитителей гробниц от его настоящего последнего пристанища.

– Так ты думаешь, он в гробнице за дверью? – предположила Бекки.

– Возможно, хотя я подозреваю, что всё будет не так просто. Зная одержимость этого человека, я подозреваю, что там может быть другой лабиринт, возможно, даже больше предыдущего.

– Есть один вопрос без ответа, – сказала Бекки. – Если вход в этот новый лабиринт был найден более тысячи лет назад и с тех пор его часто посещал кто-то, оставляя подношения, почему дверь осталась целой? Это бессмысленно. Расхитителям гробниц было наплевать на проклятия и прочую чепуху. Почему бы им просто не выломать её и не разграбить всё, что внутри?

– Этого я не знаю, – сказал Джон, – но думаю, что твой отец знал.

– Почему ты так думаешь? – спросила Бекки.

– Потому что он открыл дверь, Бекки. Твой отец вошёл внутрь.

––

Глава вторая

Иттауи, 1245 год до н. э.

Пещеры Сехмет

Сехмет сидела на своём богато украшенном троне из человеческих черепов и с презрением взирала на развернувшуюся перед ней сцену. Стены зала для аудиенций сплошь были расписаны натуралистичными изображениями мёртвых и умирающих, а в полу из чёрного мрамора виднелись углубления, наполненные кроваво-красной жидкостью. С потолка свисали полотнища полупрозрачной ткани, и запах смерти пропитывал всё вокруг. Она сидела молча, впитывая атмосферу зала, и смотрела сверху вниз на мужчину, распростёртого ниц на полу, с раскинутыми в стороны руками в знак признания её абсолютного господства. На заднем плане непрекращающийся шёпот невидимых голосов, произносивших запретные стихи, разносился по залу, запуская щупальца страха в сердце мужчины и одновременно даруя привычное утешение бессмертной богине.

Сехмет знала, что обстановка была театральной и вселяла первобытный ужас во всякого, кому не посчастливилось предстать перед ней, но именно для этого всё и было задумано. Если бы те, кто боялся её, узнали о степени её собственной слабости, это могло бы привести к последствиям, которых она страшилась больше всего.

Храм был относительно небольшим и располагался глубоко в скалистых утёсах над Иттауи. Вход представлял собой естественную расщелину в скале, но внутри она переходила в череду коридоров и боковых помещений, которые в конечном итоге вели в зал для аудиенций.

Лёгким движением руки она отпустила прислуживавших аколитов, прекрасно зная, что те будут разочарованы, лишившись кормления. Когда зал наконец опустел, она заговорила, и её слова прозвучали неземными и тихими среди колышущихся тканей.

– Встаньте, Рамсес, – сказала она, – и узрите истинно живого бога.

Рамсес II поднялся на ноги и осмелился поднять голову, чтобы разглядеть Сехмет. Как обычно, её очертания были нечёткими, поскольку не только ткани скрывали её фигуру, но и несколько горящих факелов в сочетании с полным отсутствием окон в храме давали лишь столько света, чтобы различать ближайшие предметы.

– Сехмет, матерь богов, несущая смерть, я приветствую вас и выказываю своё почтение, – произнёс он и снова склонил голову.

Старуха позволила себе внутренне улыбнуться. Обычные восхваления, произносимые большинством мужчин, осмелившихся войти в её владения, были пусты и раздражали. Она слышала их так часто, что это испытывало её терпение, но слышать их из уст фараона всегда было приятно. Особенно в этом случае, когда Рамсес II, вероятно самый могущественный монарх, которого когда-либо видела эта страна Кемет, без колебаний признавал её превосходство.

– Рамсес, – сказала она. – Не прошло и шести лун с тех пор, как мы в последний раз говорили на полях брани под Кадешем. Я слышала, вы не одержали великой победы, но и не потерпели сокрушительного поражения. Неудовлетворительный для вас исход, полагаю.

Рамсес снова поднял голову и уставился на её призрачный силуэт, его глаза слегка сузились от гнева.

– Моя победа была великой, Сехмет, – сказал он, – и хетты были повержены. Ваши шпионы солгали вам.

– Возможно, – вздохнула Сехмет. – Но мне, в общем-то, всё равно. Хетты, гиксосы, нубийцы – я видела, как все они приходили, и видела, как все они уходили. Когда ваше тело будет гнить в каком-нибудь жалком храме, который вы в конце концов себе построите, несомненно, уже другой народ будет называть себя господином. Но я всё ещё буду здесь, и они тоже будут простираться передо мной или страдать от последствий.

– Этого не случится, Сехмет, – сказал Рамсес. – Я строю империю, какой эта страна ещё не видела, и моё наследие будет вечным.

– Вечным, – рассмеялась Сехмет, и звук этого хохота заставил мурашки пробежать по спине царя. – Вы вообще понимаете значение слова «вечный»? Может ли ваш жалкий смертный разум вообразить это понятие?

– Небеса вечны, – сказал Рамсес, – боги вечны, и моё имя встанет в один ряд с ними на двух полях загробной жизни.

– О, Рамсес, – вздохнула Сехмет, – я ожидала от вас гораздо большего, но вы ничем не отличаетесь от остальных. Когда же вы научитесь? Те два поля, о которых вы говорите, – не более чем детские грёзы, поощряемые и распространяемые теми, кто был до вас. Нет никакой загробной жизни, Рамсес, есть только смерть, прах и небытие. Несмотря на ваши постоянные заявления о том, что вы живой бог, и притязания на бессмертие, вы – смертное существо с определённым сроком жизни. Когда вы умрёте, Рамсес, будут боль, страх и конец жизни. Это всё, что есть. Вы можете построить самую высокую пирамиду или вырыть самые глубокие гробницы, наполненные всеми богатствами мира, но этого факта вы не измените. Всё, на что вы можете надеяться, Рамсес, – это на как можно меньшие страдания, прежде чем Анубис утащит вашу душу в преисподнюю.

Рамсес прикусил язык. Он знал, что Сехмет провоцирует его на реакцию, и, хотя ему хотелось броситься вперёд и снести этой твари голову с плеч, сама её аура заставляла реки страха течь по его жилам.

– В чём дело, Рамсес? – продолжила она. – Мои слова оскорбляют вас?

– Да, Сехмет, ибо, хоть я и слышал их раньше, я знаю, что они – ложь. Каждый жрец в каждом храме по всей этой земле говорит мне об этом. Это написано на папирусах и высечено в камнях с таких давних времён, что мои предки ходили по равнинам, где теперь стоят пирамиды. Они не могут все ошибаться, и только вы одна говорите, что всё, во что верит мой народ, – обман.

– Рамсес, у меня нет причин лгать, но мне всё равно, верите вы мне или нет. Я вела этот разговор со многими царями во многих землях, но все они слишком не уверены в своих мирках, чтобы принять истину. Я думала, вы лучше, Рамсес. Когда вы взошли на трон, я думала, что наконец-то разум этого человека может оказаться достаточно велик, чтобы принять истину, но увы, вы – лишь ещё одна корова в стаде слепого скота.

Рамсес вновь сдержал свой гнев. Кощунство против его богов было одним делом, но личные оскорбления в его адрес задевали его тщеславие.

– Вы всегда говорите о таких вещах, – сказал Рамсес, – и тут же, не переводя дыхания, заявляете о собственном бессмертии. Как эти два взгляда могут быть равноценны? Либо бессмертие существует и его можно достичь, либо нет. Какую из этих точек зрения вы разделяете, Сехмет? В ваших рассуждениях нет логики. Я требую ясности.

Сквозь складки прозрачной ткани Рамсес разглядел, как фигура Сехмет поднялась с трона и медленно начала спускаться по ступеням к нему. Сначала его сердце забилось от страха, когда она приблизилась к полотнищам, но она остановилась, не дойдя до него и десяти шагов.

– Рамсес, – сказала она, – возможно, я поспешила с выводами насчёт вас. Никто и никогда, войдя в эти стены, не требовал ничего, тем более объяснений от бога. Либо они принимают этот путь и следуют ему как ягнята, либо бессмысленно кивают в знак понимания, а затем продолжают жить в своих мирках, невзирая на мои истины. Только вы, из тысяч, потребовали объяснений, и для меня это внове. Я размышляю, заслуживает ли это рассмотрения или вашей казни.

– Вы не убьёте меня, Сехмет.

Голова женщины откинулась назад, и этот древний хохот снова прозвучал в зале.

– О, Рамсес, – сказала она наконец, – ваша самоуверенность забавна. Вы не более чем богач с армией.

– Армией, которая может сровнять этот храм с землёй за несколько недель, – сказал Рамсес, прекрасно понимая, что теперь рискует всем.

Женщина уставилась на него сквозь завесы, и Рамсес увидел на её сморщенном лице едва заметную улыбку.

– Вы мне угрожаете, Рамсес? – тихо спросила она.

Казалось, весь зал наполнился эхом шёпота невидимок, и, хотя он то и дело замечал движение краем глаза, как бы быстро он ни поворачивал голову, там никого не было. Даже драпировки, казалось, колыхались сами по себе, словно потревоженные скрытой угрозой. Рамсес сглотнул, осознав, что, вероятно, перешёл черту.

– Я не угрожаю вам, Сехмет, – сказал он, – лишь выражаю жажду знаний. Я разрываюсь между учениями моих предков и странной истиной ваших слов. Как я могу решить, каким путём идти, когда мои знания так ограничены, а иной путь манит?

– Иной путь? – сказала Сехмет. – Думаю, вы меня не так поняли. Вам доступен лишь один путь, Рамсес, и это тот, на котором вы уже стоите. Путь жизни, боли и смерти.

– Но если ваши слова правдивы, Сехмет, значит, бессмертие возможно. Вы провозглашаете себя бессмертной, но вы из плоти и кости, как и я. Завесы передо мной не могут скрыть того факта, что вы стареете, как и мы, и если бы не то, что отец моего отца называл вас старой, когда сам был ещё мальчиком, я бы немедленно отверг ваши притязания и сровнял это место с землёй. Несомненно, в подтверждение вашей собственной позиции вы должны верить, что бессмертие возможно, ибо вы тому доказательство. Либо так, либо ваши слова – ложь. Моя дилемма очевидна, и я не могу примирить оба этих факта.

Сехмет медленно шагнула вперёд, завесы расступились перед ней, и она оказалась на расстоянии вытянутой руки от царя. Смрад был невыносим, и Рамсесу стоило огромных усилий, чтобы не стошнить.

– Вы ищете истину, Рамсес? – спросила она.

– Да.

– И что вы будете делать с истиной?

– Я изменю умы своего народа, – сказал Рамсес. – Просвещу их, указав на истинный путь, каким бы он ни был.

– Даже если этот путь предполагает принятие меня и других, подобных мне, как истинных богов?

– Если такова истина, то именно это я и провозглашу, – сказал Рамсес.

Старуха отступила назад сквозь ткани и направилась к боковой двери в стене рядом со своим троном. Подойдя к дверному проёму, она обернулась вполоборота и бросила через плечо:

– Вы дали мне много пищи для размышлений, Рамсес, но сейчас не время для таких решений. Покиньте это место, и я обдумаю ваше предложение.

– Когда мне вернуться? – спросил Рамсес.

– Я дам вам знать, – ответила Сехмет и исчезла за дверью.

Сзади к нему подошли двое аколитов и проводили его обратно ко входу, остановившись там, где солнечный свет проникал на несколько шагов вглубь расщелины. Рамсес помедлил и оглянулся на храм, прекрасно понимая, что мог бы стереть это место с лица земли за несколько дней, но, хотя он и сомневался в словах старой карги, крошечная часть его души боялась, очень боялась.

Внутри храма Сехмет вошла в свою комнату, уставшая и голодная. Сама комната была предельно простой, высеченной прямо в скале. В ней не было никакой мебели, за исключением одной роскоши, которую она себе позволяла, единственной вещи, которая была данью культуре страны, где она в настоящее время обитала, – саркофага. Гранитный гроб был выстлан шёлком, и она проводила большую часть каждого дня лёжа в его каменных стенах. Хотя ей не нужно было там оставаться и, по правде говоря, она не спала дольше, чем могла вспомнить, она находила клаустрофобное уединение в гробу расслабляющим и умиротворяющим.

Движение в углу комнаты привлекло её внимание, и она увидела голого младенца не старше нескольких месяцев, который безмятежно лежал в корзине. Сначала мелькнуло лёгкое сожаление, но его тут же заглушило более насущное чувство, первобытная потребность, которая подавила все остальные её чувства. Голод!

––

В сопровождении своего ближайшего советника Рамсес вошёл в царский дворец в Иттауи. Хотя столица со времён его отца находилась в Аварисе, царская семья содержала дворцы во всех крупных городах Кемета. Повсюду слуги и рабы царского двора простирались ниц перед ним, когда он проходил мимо. Несколькими днями ранее многих прислали из Авариса, чтобы убедиться, что к приезду фараона всё будет на должном уровне, прекрасно зная, что любой серьёзный недочёт приведёт к увольнению с царской службы или к чему-то худшему.

– Визит был плодотворным, повелитель? – спросил Атмар на ходу.

– Я бы счёл это скорее вложением, нежели получением прибыли, – сказал Рамсес. – Её интерес пробудился, и она согласилась на новую встречу.

– И вы верите, что она поделится с вами тайнами?

– Не знаю, – сказал Рамсес, – но она определённо что-то обдумывает. – Он сел на инкрустированный золотом табурет, пока Атмар снимал с головы фараона корону-немес и передавал её стоявшему рядом ювелиру.

– Уже почти стемнело, повелитель, – сказал Атмар. – Прикажете приготовить вам ужин?

– Да, распорядитесь, – сказал Рамсес, – и устройте развлечение. После того места мрак на душе. Мне нужно что-нибудь беззаботное, чтобы поднять настроение.

– Я уже предвидел это, повелитель, и распорядился, чтобы были готовы прославленные танцовщицы Иттауи. Нужен лишь ваш приказ.

– Хорошо, – сказал Рамсес, – сначала я приму ванну, а потом поем. Танцовщицы могут выступить после ужина. Найдите других, чтобы проследили за вечером, Атмар. Сегодня вы будете ужинать со мной.

– Для меня это честь, повелитель, – сказал Атмар и повернулся, чтобы выйти из покоев.

– И ещё одно, Атмар, – сказал Рамсес, – удвойте сегодня стражу во дворце. Мы ведь не хотим, чтобы к нам проникли незваные гости, не так ли?

– Нет, повелитель, – сказал Атмар и оставил Рамсеса одного в комнате.

––

Глава третья

Лондон, 2012

Джон и Бекки переместились в местную библиотеку, чтобы продолжить разговор, поскольку кафе оказалось для этого слишком людным. Они нашли пустой читальный зал и устроились поудобнее.

– Бекки, – сказал Джон, когда они уселись, – прежде чем мы продолжим, ты должна знать кое-что ещё. Я не работал с твоим отцом с тех пор, как его уволили. Это было больше года назад, и с тех пор я его не видел.

– За что его уволили? – спросила Бекки. – Ты не сказал.

– Ну, уволили не только его, но и меня. Чем дольше мы вели незаконные раскопки в катакомбах, тем труднее становилось объявить о находке публично. Если бы мы рассказали властям, они могли бы немедленно отобрать у нас лицензии, а к тому времени, когда мы осознали, что нашли, было уже почти слишком поздно. Несмотря на это, твой отец настоял, чтобы мы поступили правильно. В конце концов мы обратились к доктору Самари, главному египтологу Каирского музея, и всё ему рассказали.

– Что он сказал? – спросила Бекки.

– Ну, он выслушал очень внимательно и поначалу был весьма воодушевлён. О, нам, конечно, влетело за то, что мы не сообщили о находке раньше, но в целом он нас очень поддержал. Более того, он пообещал сделать всё, чтобы получить финансирование для официальных раскопок, и не только это – пообещал, что признание открытия будет разделено поровну между нами.

– Это же потрясающе! – сказала Бекки. – И что, получилось?

– Нет, – ответил Джон. – На самом деле всё затихло, и несколько недель мы даже не могли дозвониться до Самари. На электронные письма он не отвечал, сообщения на телефоне игнорировал, и нам даже запретили доступ в его кабинет.

– И что же вы сделали?

– Ну, как только смогли, мы вернулись в Иттауи и обнаружили, что входная шахта засыпана. Когда мы начали задавать вопросы, кто-то вызвал полицию, и нам пришлось убираться оттуда поскорее.

– Они скрыли вашу находку, – сказала Бекки.

– Вот именно, – сказал Джон, – это было чертовски досадно.

– Вне сезона раскопы часто засыпают, – заметила Бекки, – возможно, чтобы дождаться, когда появятся ресурсы.

– Мы тоже так подумали, – сказал Джон, – и на какое-то время отступили, но что-то было не так. Самари игнорировал все попытки связаться с ним, так что в итоге нам удалось припереть его к стенке после одной конференции.

– Что он сказал?

– Ничего, просто попытался протолкнуться мимо и пробормотал что-то о домогательствах. Чёрт, он даже пригрозил, что сам пойдёт в полицию, если мы не оставим его в покое.

– В этом нет никакого смысла, – сказала Бекки.

– Да, но в его поведении было что-то ещё, – произнёс Джон. – Он казался очень напуганным. В общем, после долгих попыток мы услышали, что музей выпускает пресс-релиз об открытии Иттауи. Наконец-то, подумали мы, во всём этом появится какой-то смысл. Но когда он вышел, там было сказано лишь, что, вопреки слухам, точное местоположение всё ещё остаётся загадкой, а два неназванных учёных, ответственных за распространение необоснованных заявлений, уволены. И хотя их имён не назвали, угадай, кто это был?

– Ты и папа, – сказала Бекки.

– Точно. Разумеется, мы немедленно поехали в музей, чтобы выяснить, в чём дело, но на ресепшене нас уже ждали наши вещи вместе с уведомлением об увольнении.

– Ты кого-нибудь видел?

– Нет, а когда мы подняли шум, нас арестовали и продержали в тюрьме два дня, пока готовили документы на депортацию.

– Но на это уходят недели.

– Знаю. К счастью, посольство нас оттуда вытащило, но власти успели дать понять, что если мы останемся в стране, то проведём очень много времени за решёткой.

– По каким обвинениям?

– Заговор с целью свержения правительства, – сказал Джон, – в Египте за это дают пожизненное.

– Это абсурд! – воскликнула Бекки. – Неужели не было способа защититься?

– Возможно, но лично я не собирался оставаться и выяснять. Сел на ближайший самолёт и улетел.

– А папа?

– А вот в этом-то и дело. Он должен был встретить меня в аэропорту, но не появился. Сначала я забеспокоился, но он позвонил и сказал, чтобы я не волновался и что у него всё под контролем. Конечно, я с ним спорил, но он решил остаться, и переубедить его было невозможно.

– Ты получал от него вести после этого?

– Несколько раз, но через пару месяцев связь с ним прервалась, и я стал жить дальше своей жизнью. Так было до вчерашнего дня.

– Почему? Что случилось вчера?

– Я получил от него письмо. Оно было отправлено меньше недели назад, и оно очень тревожное.

– Оно у тебя с собой? – спросила Бекки.

– Да, – ответил Джон, – но должен тебя предупредить: оно может тебя расстроить.

– Ничего страшного, – сказала Бекки. – Можно я его прочту, пожалуйста?

Джон достал из внутреннего кармана пиджака сложенный конверт и протянул девушке. Бекки надела очки для чтения и тихо прочла письмо про себя, ахнув от первой же строчки.

Дорогой Джон,

К тому времени, как ты прочтёшь это, я, вероятно, буду мёртв. Знаю, ты бы никогда не ожидал услышать такое от человека вроде меня, но, честно говоря, я не вижу другого выхода из положения, в котором оказался.

Джон, меня подставили, обвинив в преступлении, которого я не совершал. Две недели назад в музее нашли тело Самари. Похоже, кто-то проломил ему затылок железным прутом, когда он работал допоздна. Дело в том, что главным подозреваемым, судя по всему, оказался я, и меня допрашивали два дня. В итоге они конфисковали мой паспорт и отпустили до дальнейшего разбирательства.

На прошлой неделе я узнал от своего человека в полиции, что у них есть запись с камер видеонаблюдения, как я вхожу в музей поздно ночью, и они собираются арестовать меня за убийство. По причинам, которые я не могу здесь изложить, я действительно возвращался в музей той ночью и, поскольку у меня до сих пор есть ключи от бокового входа, сумел без особого труда попасть внутрь. Несмотря на это, Джон, клянусь, я не имею никакого отношения к смерти Самари. Сама мысль, что я мог быть замешан, абсурдна, но это было именно то доказательство, которое им требовалось. В общем, я успел вовремя сбежать из города и с тех пор скрываюсь. Джон, у меня не осталось ни денег, ни репутации, и бежать мне больше некуда. Моё лицо на плакатах по всей стране и по телевизору. Я этого не делал, но улики, которые им удалось состряпать против меня, убедительны. Они даже раздобыли какие-то ДНК-улики и говорят, что они с орудия убийства.

Если они меня найдут, меня арестуют, и, честно говоря, после всего, через что я прошёл, нет ни малейшего шанса, что меня признают невиновным. Учитывая это, я решил, что не стану гнить остаток жизни в египетской тюрьме, и выберу путь труса. Не беспокойся, я устал от этой жизни и с нетерпением жду великого приключения, что ждёт меня впереди.

Спасибо, что был другом, Джон, и я надеюсь, что жизнь даст тебе всё, чего ты желаешь. Но есть ещё кое-что, прежде чем я уйду. Не могу вдаваться в подробности на случай, если это письмо перехватят.

Мы были правы, Джон, и теперь я знаю, что наше открытие затмило бы находку Картера. Я знаю это, потому что я там был и видел такое, что поразило моё воображение. Я не жду, что ты мне поверишь, поэтому отправил тебе сообщение через мою дочь. Я не могу заставить себя написать ей, но, пожалуйста, скажи ей, чтобы она не слишком расстраивалась. У меня была чудесная жизнь, и теперь я снова смогу быть с её матерью. Возможно, на этот раз я всё сделаю правильно.

В общем, скажи ей, что я её люблю и знаю, что однажды она станет одним из лучших археологов в своей области.

И последнее: в сообщении, которое я отправил, содержатся неопровержимые доказательства того, что может стать величайшим открытием в истории археологии. Я не уверен, оказываю ли я тебе услугу, отправляя его, или подвергаю тебя риску. Однако даже на этом последнем этапе учёный во мне не позволяет оставить это неисследованным. Разумнее всего было бы сжечь сообщение и жить дальше, но с точки зрения науки следовало бы действовать, потому что если это то, о чём я думаю, то оно навсегда изменит наш взгляд на мир. Это больше не мой выбор. Решение за тобой.

Хорошей тебе жизни, Джон, и прощай.

Бекки положила письмо на стол, и Джон протянул ей чистый носовой платок, чтобы она вытерла слёзы.

– Прости, что тебе пришлось это прочесть, Бекки, но, думаю, это было важно.

– Я рада, что ты позволил мне, но представить его в таком отчаянном положении… у меня сердце разрывается. Он ни за что не убил бы того человека, Джон. Я знаю своего отца, он так же неспособен убить кого-то, как и полететь на Луну. Он просто был не таким человеком.

– Я знаю, – сказал Джон, – и чертовски обидно, что человека с таким добрым сердцем, как у него, сделали козлом отпущения за чужие проступки. Это отвратительно.

– Мне нужно пойти в полицию, – сказала Бекки. – Взять с собой письмо.

– Зачем? – ответил Джон. – Какая от этого будет польза твоему отцу сейчас?

– Ну, это может очистить его имя, – сказала она. – Хоть что-то.

– И как ты себе это представляешь? – спросил Джон. – Всё, что у нас есть, – это письмо, в котором он заявляет о своей невиновности. У египетской полиции есть мотив, возможность и ДНК. Они просто укажут на улики и заявят, что его самоубийство – это поступок отчаявшегося и виновного человека. Если ты пойдёшь в полицию и начнётся расследование, то его имя просто смешают с грязью, только на этот раз в международном масштабе.

– Но я не могу просто так это оставить, – сказала Бекки дрожащим голосом. – Он был невиновен. Как я могу позволить, чтобы мой отец ушёл в могилу с таким пятном на имени? После всего хорошего, что он сделал, это просто нечестно.

– Согласен, – сказал Джон, – и именно поэтому я собираюсь кое-что предпринять.

– Что ты собираешься делать? – спросила Бекки.

– Я намерен вернуться в Египет, – сказал Джон, – и пройти по его следам обратно в катакомбы. Что бы он там ни нашёл, звучит чертовски важно, особенно учитывая, сколько усилий приложили тамошние власти, чтобы это скрыть.

– Это разумно? – спросила Бекки.

– Нет, нисколько, – ответил Джон. – Но именно поэтому мне нужна твоя помощь.

– Моя? Чем я могу помочь?

– Во-первых, – сказал Джон, – в письме он говорит, что отправил тебе примерно на прошлой неделе сообщение с доказательствами того, что он обнаружил. Нам нужно получить это сообщение и подтвердить его теории, какими бы они ни были.

– Я не получала никаких сообщений, – ответила Бекки, – если только их не отправили в музей.

– Твой отец часто пишет тебе туда?

– Иногда. Обычно личные письма приходят ко мне домой, а всё, что связано с работой, – в офис.

– И ты пока ничего не видела?

– Нет, если только оно не попало в общую администрацию наверху. Моя почта часто задерживается, пока Эми не соберётся пойти туда и забрать всё.

– Кто такая Эми?

– Моя ассистентка, она очень толковая.

– Ты ей доверяешь?

– Конечно. Ей семнадцать, и у неё сейчас немного каши в голове, но тем не менее она заслуживает доверия.

– Хорошо, так, должно быть, и случилось. Нам нужно заполучить это письмо и посмотреть, что в нём. Когда ты собираешься вернуться на работу?

– В понедельник, – ответила Бекки. – Бессмысленно сидеть дома и утопать в жалости к себе, отец бы мне за такое надавал по заднице отсюда до Каира и обратно. К тому же работа отвлечёт меня от всего этого.

– Резонно, – сказал Джон.

– А второе? – спросила Бекки. – Ты говорил, что тебе нужна помощь в двух вещах.

– Да, верно. Очевидно, мне нужно вернуться в Египет, но в любом аэропорту мой паспорт отметят как запрещённый для въезда в страну. У меня есть связи, и я смогу без проблем туда попасть, но, оказавшись там, я буду очень ограничен в своих действиях. Любые операции по кредитной карте, бронирование отелей, аренда оборудования – всё в таком духе – отразятся в правительственных записях, и меня арестуют в течение нескольких дней. Как и твой отец, я не горю желанием провести остаток жизни в какой-нибудь вонючей египетской тюрьме, так что мне нужна твоя помощь.

– Ты хочешь, чтобы я поехала туда? – спросила Бекки.

– Нет, конечно нет, это слишком опасно. Мне нужно, чтобы ты оказывала поддержку отсюда. Если мне что-то понадобится, я позвоню тебе, а ты сможешь оплатить всё отсюда, используя счёт, который мы откроем специально для этой цели. Я положу на него немного денег, чтобы ты не тратила свои, и таким образом в Египте не останется никакой электронной записи о моём местонахождении.

– Логично, – сказала Бекки. – Полагаю, в наши дни большинство операций проводится онлайн.

– Верно, так что, пока власти не пронюхают о моём псевдониме, я должен быть в относительной безопасности.

– Тебя не узнают?

– Нет, это достаточно далеко от Каира, чтобы избежать встречи с большинством тех, кто меня знает.

– А как насчёт людей возле места раскопок? Они тебя не знают?

– Если бы я пошёл тем же путём, то да, но я собираюсь проникнуть туда иначе. Когда мы были в катакомбах, мы также нашли первоначальный туннель, которым пользовались грабители гробниц много лет назад. Сейчас он завален щебнем, но раскопать его должно быть довольно легко. Мне нужно только найти вход, и я должен управиться за несколько недель.

– Как ты собираешься найти вход? – спросила Бекки.

– У меня есть свои способы, мисс Райан, поверьте мне.

Они продолжали строить планы ещё около часа, пока Бекки не взглянула на часы.

– О боже, – сказала она, – посмотри на время. Мне нужно идти.

– Конечно, – сказал Джон, – я тебя слишком надолго задержал. – Он вытащил бумажник и дал ей визитную карточку.

– Возвращайся к работе, – сказал он, – и посмотри, сможешь ли найти письмо. Когда найдёшь, позвони мне, и я снова приеду. Хорошо?

– Хорошо, – сказала она, читая карточку на ходу. – «Джон Дикон, торговец антиквариатом», – прочла она и с недоумением подняла глаза.

– Пусть это тебя не смущает, Бекки, – сказал он. – Когда я вернулся из Египта, мне нужно было как-то зарабатывать на жизнь. Всё законно, обещаю. Если есть сомнения, поищи информацию. Я начинаю завоёвывать себе доброе имя.

Бекки улыбнулась.

– Если это поможет очистить имя моего отца, – сказала она, – мне всё равно, будь ты хоть сам Сатана. – Они вместе дошли до автостоянки, и, пожимая ей руку, Джон ещё раз её заверил:

– Бекки, если всё пойдёт хорошо, имя твоего отца будет очищено в течение нескольких месяцев.

– А если нет?

– Пришлёшь мне торт с напильником внутри, – сказал он, – желательно кокосовый.

– Почему кокосовый? – спросила она, не уловив смысла.

– Я люблю кокос, – сказал он с улыбкой. – До свидания, мисс Райан, до скорой встречи.

– До свидания, мистер Дикон, – сказала она и проводила взглядом его машину, скрывшуюся в вечерних сумерках.

––

На выходных Бекки занималась уборкой в своей квартире. В последнее время она её запустила, и, несмотря на случайные неконтролируемые приступы слёз, ей удалось отчистить квартиру до такого состояния, какого она никогда раньше не видела. В понедельник утром она отметилась в музее и направилась прямиком в архив. Прошло две недели со смерти её отца, но, когда она шла по знакомым коридорам, казалось, будто её не было всего пару дней. Приближаясь к кабинету с ключами в руке, она услышала неожиданный звук и невольно замедлила шаг. В такое время здесь никогда никого не бывало.

– Здравствуйте, – сказала она, – кто здесь? – Медленно она толкнула незапертую дверь и чуть не подпрыгнула до потолка, когда из-за двери кто-то вышел.

– Эми, – вскрикнула она, – ты меня чуть до инфаркта не довела.

– Прости, Бекки, – ухмыльнулась её ассистентка, – я думала, устрою тебе сюрприз.

– Ну, в этом ты определённо преуспела, – сказала Бекки, входя в кабинет.

Раннее появление Эми было не единственным сюрпризом – кабинет полностью преобразился. Грязные стены были выкрашены, мебель переставлена, и на стене даже появились какие-то картины. Вдобавок ко всему стопки бумаг на её столе были аккуратно разобраны, а в углу стоял новый шкаф для документов.

– Ух ты! – сказала Бекки. – Что здесь произошло?

– Как я и сказала, – ответила Эми, – хотела сделать тебе сюрприз. Я поговорила с техниками, и они помогли мне всё вытащить, чтобы я могла освежить краску. Картотечный шкаф я умыкнула у администраторов и хорошенько всё прибрала.

– О, Эми, это очень мило с твоей стороны, – сказала Бекки.

– Ну, это не только я, – сказала Эми, – ребята тоже помогли. Мы подумали, что тебе будет приятно вернуться после… ну, сама знаешь.

– А картины? – спросила она, взглянув на полуголого актёра, взиравшего на неё со стены.

– А, да, это, – сказала Эми. – Я просила в художественном отделе несколько рембрандтов, но они не очень-то хотели их давать.

– Неудивительно, – сказала Бекки. – Но всё же, сверкающие вампиры?

– Да, я знаю. Я принесла постеры из дома. Они у меня в спальне на стене висели.

– Спасибо, – сказала Бекки. – Не в моём вкусе, но я всё равно очень это ценю. Только одно: ты ведь не выбросила мои записи?

– Не-а, – сказала Эми, – все они в алфавитном порядке разложены по папкам в шкафу. Если на чём-то не было заголовка, я подшивала это в «Разное». В «Разном» довольно много всего.

– Я не знаю, что сказать, – произнесла Бекки, – кроме как «спасибо».

– Без проблем, – сказала Эми. – Только не начинай реветь. Это будет так некруто.

– Обещаю, никакого рёва, – сказала Бекки. – А теперь давай начнём с чашечки хорошего кофе, а?

– Уже сделано, – сказала Эми, – и стоит на твоём столе. С возвращением.

Бекки села за свой чистый стол и взяла кофе. На блюдце лежало несколько печенек, а также экземпляр еженедельного музейного журнала.

– К такому можно привыкнуть, Эми, – сказала она между глотками.

– Как скажешь, – безучастно ответила Эми, уставившись в экран своего компьютера, и, хотя Бекки не видела, на что та смотрит, она догадалась, что та сидит в соцсетях.

«Некоторые вещи никогда не меняются», – подумала она про себя и открыла журнал на своём столе. День для Бекки прошёл относительно быстро, и, хотя она знала, что у коллег были добрые намерения, ей не хотелось проходить через строй их соболезнований. Поэтому когда Эми предложила принести ей сэндвич из столовой, она с благодарностью согласилась.

– С сыром и пикулями, пожалуйста, – сказала она, – и яблоко. О, и раз уж ты пойдёшь наверх, не могла бы ты зайти к администраторам и забрать почту?

– Уже забрала, – сказала Эми.

– Где она? – спросила Бекки, глядя на простор своего чистого стола.

– В шкафу, в папке на букву «Н» – «Нераспечатанная почта», – ответила Эми.

Бекки затаила дыхание, пока Эми не вышла из комнаты, и впервые за две недели позволила себе рассмеяться. К этой новой Эми придётся привыкать.

Она извлекла стопку писем, лежавшую на дне ящика, и положила её на стол, сняв резинки, которыми та была скреплена. Следующий час или около того она разбирала их на три кучи: макулатура, работа и срочное. Макулатура отправилась в корзину для вторсырья, а стопка срочного была помещена поверх рабочей. К концу рабочего дня она разобралась с электронными письмами, письмами и служебными записками, но так и не увидела ничего от своего отца.

– Где-нибудь ещё что-то есть, Эми? – спросила она, когда девушка натягивала своё чёрное пальто до щиколоток.

– Не думаю, – ответила Эми. – А что, ты что-то потеряла?

– Нет, просто жду личное письмо, вот и всё.

– Может, придёт в течение недели, – сказала Эми. – Почта сейчас ужасно работает.

– Вероятно, так и будет, – вздохнула Бекки, – подожди, я пойду с тобой. – Через несколько минут они уже рука об руку выходили из музея.

– До завтра, – сказала Бекки, когда они дошли до станции метро.

– Ага, ладно, – ответила Эми и пошла дальше, к своей автобусной остановке.

– Эми! – крикнула Бекки вслед уходящей девушке.

Эми обернулась.

– Да?

– Можно мне завтра шоколадное печенье?

– А вот это уже наглость, – рассмеялась Эми и помахала на прощание, садясь в свой автобус.

Бекки дождалась, пока войдёт в вагон метро, прежде чем позвонить Джону Дикону.

– Привет, Джон, – сказала она, – это Бекки Райан.

– Привет, Бекки, – последовал ответ, – как ты?

– Я в порядке, – сказала Бекки. – Я просто звоню сказать, что письма ещё не видела, но оно может прийти в течение недели.

– Хорошо, – сказал Джон, – без проблем, мне тут ещё нужно кое-что организовать, так что спешки нет.

– Я просто подумала, что должна тебя предупредить, – сказала Бекки.

– Отлично, – сказал Джон, – до скорой встречи.

– Да, хорошо. Пока.

– Пока, Бекки, – сказал Джон, и в трубке наступила тишина.

Через полчаса она была уже в своей квартире, где её встретил голодный Смоки. В общем, всё было так, словно за последние две недели ничего не произошло.

––

Глава четвёртая

Деревня Иттауи

1245 г. до н. э.

Обычно в это время ночи Яфеу крепко спал. Тяжкий труд в каменоломнях Рамсеса этому способствовал. Яфеу был каменотёсом, о чём свидетельствовали его мозолистые руки. Каждый день он являлся в каменоломни и работал бок о бок со своим другом, Сераписом. Они по очереди держали долото над отмеченным участком камня, пока другой бил по нему колотушкой, чтобы проделать в граните отверстие. Когда оно становилось достаточно глубоким и у них получался ряд таких же отверстий, они забивали в них деревянные клинья, а затем пропитывали их водой, чтобы те расширились. Клинья регулярно вбивали и поддерживали во влажном состоянии, и по мере их разбухания напряжение в скале становилось невыносимым, пока не появлялась трещина. Добавляли ещё клиньев, и в конце концов скала раскалывалась насквозь и отваливалась, предоставляя архитекторам ещё один строительный блок для любого проекта, который был в тот момент угоден царю.

Яфеу трудился от рассвета до заката в обмен на еду, пиво и крошечное пособие для своей семьи. Хотя в его мире не было физических денег, ценность его труда подсчитывалась надсмотрщиком, и ему выдавали её эквивалент из числа товаров, предоставленных царскими купцами. В качестве платы можно было получить еду, одежду, кожу или даже крошечные статуэтки богов, но, несмотря на то что Яфеу был работником довольно высокого разряда, он испытывал финансовые трудности из-за долгов, которые наделал его сын. Один из соседей пригрозил донести на него чиновникам, если он не выплатит долг, и если бы это случилось, то с большой вероятностью его сына продали бы в рабство, чтобы расплатиться с тем человеком.

Яфеу знал, что если это произойдёт, жизнь его сына превратится в ад, и его, вероятно, отправят в пустынные каменоломни, куда ссылали всех преступников страны. Там его жизнь измерялась бы месяцами, а не годами, и хотя сын, надо признать, был негодяем, Яфеу не желал, чтобы тот умер рядом с убийцами, насильниками и хеттской мразью.

––

В его мире никому не было резона бродить по улицам Иттауи в тёмное время суток, но эта ночь была особенной. Его напарник по долоту, Серапис, рассказал ему о возможности, которую нельзя было упускать, а Яфеу уже доходил до отчаяния.

– Всё просто, – сказал Серапис несколькими днями ранее в уединении хижины Яфеу, – каждый месяц торговец проезжает через деревню Непум. Ходят слухи, что его вьючные мешки полны драгоценностей и пряностей, но он настолько неприятный и нечестивый человек, что ни один жрец не предлагает ему приют в его странствиях. Он останавливается в хижине крестьянина на краю пустыни и думает, что никто не знает о его местонахождении. Но мой двоюродный брат знает того крестьянина, и он сказал, что раз в месяц торговец остаётся без охраны. Он должен прибыть снова через три ночи.

– Не знаю, – сказал Яфеу, – слишком уж это просто.

– Потому что так и есть, – ответил Серапис. – Мы могли бы пробраться туда, убить его и продавать его товары в соседней деревне в течение следующих нескольких месяцев.

– А если нас поймают?

– Как нас могут поймать? Нам всего-то и нужно, что оставить его тело на съедение шакалам. Пока мы будем держать рот на замке, о нём скоро забудут. Уж по нему-то точно никто слёз лить не станет.

– Я не молодею, Серапис, – сказал Яфеу. – Откуда мне знать, что я смогу одолеть этого человека?

– Предоставь это мне, – ответил его друг, и вместе они состряпали план, который должен был избавить их обоих от долгов, а также обеспечить им жизнь вдали от каменоломен.

––

Когда пришло время, ночь была особенно тёмной, и Яфеу был этому рад. Хотя в тёмное время суток по улицам часто бродили банды юнцов, Яфеу вырос на этих улицах и знал их достаточно хорошо, чтобы оставаться незамеченным от любопытных глаз. Он прижимался к стенам, спеша по городу, держась в самых густых тенях самых тёмных переулков. В течение часа он достиг окраины Непума и обошёл её, направляясь туда, где, по словам Сераписа, он найдёт хижину. Просвет в облаках позволил лунному свету осветить двух ослов, привязанных у хижины – верный знак того, что внутри действительно кто-то есть.

Яфеу ждал Сераписа. Они договорились идти поодиночке, чтобы не вызвать подозрений, и дали торжественную клятву, что если одного из них схватят, другой не выдаст его имени даже под страхом смерти. Дать клятву – одно, но, случись такое, Яфеу сомневался, что его болевой порог позволит ему молчать.

Час спустя Яфеу уже был готов сдаться, когда наконец шёпот сзади заставил его подпрыгнуть, и он в испуге обернулся.

– Серапис, во имя богов, не делай так, – рявкнул он. – Ты напугал меня до смерти.

– В чём дело? – тихо рассмеялся его напарник. – Призраков испугался, что ли?

– Слушай, – сказал Яфеу. – У меня было время подумать, и мне всё это не нравится. Я передумал.

– Не глупи, – сказал Серапис. – Мы уже здесь, давай покончим с этим.

– Серапис, ты меня не слушаешь, я не могу этого сделать.

Повисла неловкая тишина, прежде чем Серапис схватил Яфеу за руку.

– Слушай, – сказал он, – я проделал весь этот путь не для того, чтобы теперь сдаться. Я войду внутрь и использую вот это. – Он вытащил из-под своего одеяния топор. – Ты оставайся здесь и стой на страже. Если кто-нибудь появится, просто крикни, и я уберусь оттуда.

– Я не уверен… – начал Яфеу.

– Подумай о своём сыне, Яфеу, – прошипел Серапис. Прежде чем его друг успел возразить, Серапис сбежал по склону к хижине на краю кукурузного поля.

Яфеу ждал, казалось, целую вечность и уже собирался спуститься, чтобы позвать друга, когда движение на кукурузном поле с другой стороны хижины привлекло его внимание. Со своего немного возвышенного положения он видел появляющуюся тропу, словно кто-то шёл сквозь посевы. Однако, поскольку кукуруза была очень высокой, он не мог разглядеть, кто или что оставляло этот след.

Он в замешательстве оглядел кукурузное поле. Облака теперь рассеялись, и луна осветила сцену, словно сотнями факелов. Теперь он видел больше троп – он насчитал их более дюжины, каждая из которых шла с разных сторон и сходилась у хижины.

Первым порывом Яфеу было крикнуть, но он знал, что уже слишком поздно и ничто не спасёт его друга. Ему хотелось бежать, но любопытство приковало его к месту, и он, затаив дыхание, ждал исхода этого странного явления. Он не был уверен, чего ожидать из кукурузы – возможно, грабителей или даже скота, – но меньше всего он ожидал увидеть женщин.

Его сердце пропустило удар, когда одна за другой несколько женщин в белых одеждах, казалось, выскользнули из кукурузы, образуя полукруг перед хижиной. Некоторые подошли к двум ослам и успокоили их, в то время как другие заглядывали сквозь щели закрытых ставнями окон. Наконец одна из них вошла в хижину, и зловещая тишина, казалось, окутала всю сцену.

Яфеу снова сосредоточился на тех, кто успокаивал ослов. Они постоянно прикасались к ним: гладили их по головам, проводили пальцами по гривам, ласкали шеи животных. Яфеу присмотрелся. Успокаивающее внимание женщин казалось очень неестественным. На самом деле, если он не ошибался, они, казалось, целовали их в шеи.

Яфеу почувствовал приступ отвращения и едва сдержал возглас омерзения. Он не знал, что здесь происходит, но что бы это ни было, это было противоестественно. Как раз когда он подумывал уйти, из хижины донёсся тошнотворный крик беспрецедентного ужаса, пронёсшийся над кукурузными полями и леденящий его душу до самого основания. Словно остальные женщины только и ждали этого пробирающего до костей сигнала, те, что стояли у ослов, без единого звука широко перерезали животным глотки и отступили назад, пока ослы пытались вырваться из привязи. В течение нескольких секунд животные рухнули, и остальные женщины набросились на них в припадке ярости, раздирая раны голыми руками и погружая лица в фонтаны крови, сражаясь друг с другом за лучшие места.

Несмотря на отвращение, Яфеу был как заворожённый и смотрел, как обезумевшие женщины терзают бедных животных лезвиями и зубами, оставляя всё новые потоки крови на каждом свободном участке плоти, какой только могли найти. Даже когда кровь перестала течь, они вырывали куски сырого мяса из туш и яростно вгрызались в свои кровавые трофеи, а по их лицам стекал сырой животный сок.

Яфеу пришёл в себя и поднялся из своего укрытия. Ему нужно было убираться оттуда, и он понял, что сейчас самое подходящее время, пока их внимание отвлечено. Как раз когда он собирался повернуться, его взгляд приковало к дверному проёму хижины, и его глаза расширились от ужаса, когда он понял, что женщина, которая изначально вошла в здание, теперь вышла и стояла в дверях, глядя прямо на него. На секунду он замер, в ужасе глядя на кровь, которая была вокруг её рта и капала с подбородка, пачкая белое платье, в которое она была одета. Яфеу с замирающим сердцем осознал, что кровь на её лице, должно быть, человеческая и, скорее всего, принадлежит Серапису.

Казалось, целую вечность они смотрели друг на друга, каждый со своими намерениями, но, когда она начала двигаться к нему, Яфеу пришёл в себя и в ужасе бросился бежать тем же путём, которым пришёл.

––

Рамсес стонал во сне, терзаемый кошмарами, порождёнными его жизнью, полной насилия. Девушек из гарема отпустили, и они оставили его крепко спящим под шёлковыми покрывалами на его спальном ложе. За пределами его покоев стояли на страже двое его верных воинов, готовые отдать жизнь, чтобы защитить своего любимого царя. По всему дворцу солдаты тихо переговаривались между собой, разочарованные тем, что из-за дополнительного дежурства им пришлось отказаться от посещения борделей, которыми мог похвастаться любой город.

Офицеры прохаживались по роскошным коридорам, следя за тем, чтобы каждый был на своём месте, и, хотя никто не знал, почему была запрошена дополнительная охрана, каждый понимал, что его собственная судьба зависит от безопасности царя. Если бы с ним что-нибудь случилось во время их дежурства, то каждый офицер, солдат и придворный слуга был бы казнён, независимо от тяжести нападения. Это было жестокое последствие, но оно гарантировало, что каждый член царской свиты лез из кожи вон, чтобы обеспечить его безопасность.

Полночь давно миновала, и время приближалось к самой глухой поре ночи, когда земля погружалась в тишину и даже животные замирали в ожидании грядущего рассвета.

Рамсес открыл глаза, на мгновение растерявшись, не понимая, где он находится. Его замешательство быстро сменилось отвращением, когда запах смерти ударил ему в нос. Он резко сел и в страхе вжался в стену, пока его глаза привыкали к темноте. Этот запах мог означать только одно – присутствие Сехмет.

Он испуганно оглядел комнату. Несмотря на её возраст, Рамсес видел, как Сехмет убивала мужчин крупнее него, прежде чем те успевали даже обнажить меч. Её скорость передвижения на близком расстоянии была поразительной, и неважно, насколько сильна была жертва, – с перерезанным горлом она обычно теряла сознание, прежде чем могла дать отпор. Рамсес не собирался её недооценивать, и, хотя он держал под простынями нож, он заговорил спокойно и отчётливо.

– Я знаю, что вы здесь, Сехмет, – сказал он, – покажитесь.

– Уж не дрожь ли страха я слышу в вашем голосе, великий царь? – спросил нежный голос из темноты.

– Я не ведаю страха, Сехмет. Вы слышите осторожность.

– Вы правы, что осторожны, Рамсес, но не бояться меня – ошибка. Уж вам-то следовало бы это знать.

– Как вы сюда попали, Сехмет? – спросил он.

– У меня свои способы, – донёсся ответ.

Взгляд царя проследил за тенью, скользнувшей по тёмной комнате, и рука его сжала рукоять ножа. Он не мог представить себе иной цели визита этой женщины, кроме его смерти.

– Если вы посмеете покуситься на мою жизнь, – сказал царь, – вы и ваш род навсегда сотрутся с лица этого мира.

– Рамсес, – произнёс голос, – я устала от ваших пустых угроз. Если бы я хотела забрать вашу никчёмную жизнь, вы были бы уже мертвы.

– Вы смеете угрожать фараону?

– За свою жизнь я убила многих, Рамсес, и среди них было немало царей. Не ждите от меня снисхождения. Я потакаю вашим высокопарным речам лишь потому, что вы меня забавляете.

– Тогда зачем вы здесь? – спросил он.

Постепенно из самого тёмного угла комнаты появилась женщина; казалось, она скользила над роскошным ковром, покрывавшим мраморный пол.

– Я говорила со многими царями, Рамсес, и только вы выделяетесь среди них. Все они съёживались от страха передо мной, подавленные присутствием бессмертной, но лишь вы осмеливаетесь мне перечить. Никто и не смел вести подобные речи – все лишь бездумно принимали моё величие. Вы же ставите под сомнение само моё существование, мои притязания на бессмертие и даже облекаете угрозы в изящные словеса. Я не раз подумывала о том, чтобы задуть тот огонёк, что вы зовёте душой, и пойти дальше. И всё же в вас есть высокомерие, которое влечёт меня, словно мотылька на пламя свечи. Отчего так, Рамсес? Что это за магия, которой вы владеете и которая не раз спасала вас от моего гнева?

Рамсес с трудом сглотнул. От одной мысли, что она подумывала убить его, его бросило в холодный пот, ибо её месть не знала границ.

– Я не знаю таких вещей, Сехмет, – сказал он, – но я рождён в длинной череде царей. Величие в моей крови, и мой долг – сделать так, чтобы мой народ служил богам в полную силу своих возможностей. Те, кто правил до меня, были лишь притоками Нила моих амбиций. Моё имя будут помнить, пока не померкнут звёзды на небе, ибо я – величайший фараон, которого когда-либо видела или увидит эта земля. Моё имя пребудет в вечности, и для своего народа я – истинный живой бог. И всё же в самые тёмные часы, в такие моменты, как сейчас, бесы сомнения терзают мою душу, и я задаюсь вопросом о своей смертности.

– Тогда вы осуждены собственными словами, Рамзес, – сказала Сехмет. – Ни один бог не сомневается в своём бессмертии. Я бы расценила это не как слабость, а как принятие реальности. Я наблюдаю со стороны, как ваши люди тратят время и богатства на подготовку гробниц лишь для того, чтобы их тела сгнили, как и у самого бедного раба. Ни золото, ни молитвы бессмысленным богам не купят вам бессмертия, Рамзес. Вы – человек, рождённый от человека, и одно лишь это бремя унесёт вас в могилу в мгновение ока.

– Тогда ответьте на вопрос, который я задал в вашем храме, Сехмет. Если лишь вы одна можете видеть жизнь до скончания времён, то докажите своё утверждение, хотя бы для того, чтобы открыть мне глаза на тщетность моих поисков. Какова ваша история, Сехмет? Поделитесь своей повестью с тем, кто ищет истину.

– А если я это сделаю, Рамзес, чего можем я и мой род ожидать взамен?

– Всего, чего пожелаете, – сказал Рамзес, – земли, золота, драгоценностей. Назовите свою цену, и вы получите вдесятеро больше с радостью в моём сердце. Я отдам вам своё царство, если вы того потребуете. Всё, что я прошу взамен, – это истина.

– Я не ищу золота, Рамзес. Я знала богатства, которые вы и представить не можете, и любовь, о которой женщины лишь мечтают. Я исходила этот мир от океана до океана и видела то, что за гранью воображения. И всё же ваше предложение пробуждает во мне желание. Есть нечто, что мне нужно, Рамзес, нечто простое, что в вашей власти мне дать.

– Назовите, и это будет вашим, – сказал Рамзес.

– Всему своё время, Рамзес. Близится рассвет, и мне нужно покинуть это место, чтобы вернуться к моим сёстрам. Этой ночью они хорошо попировали и жаждут вернуться туда, где чувствуют себя в безопасности.

– Где они сейчас? – спросил Рамзес.

– Повсюду, – ответила Сехмет и направилась к двери.

– Когда вы вернётесь? – спросил Рамзес.

– Я не вернусь, – сказала Сехмет. – Явитесь ко мне в следующее полнолуние. Приходите один, и всё вам откроется.

– Постойте, – сказал Рамзес, – я должен организовать вам безопасный выход. Если вас увидят выходящей из моих покоев, вас убьют без лишних вопросов.

– В этом нет нужды, – ответила Сехмет, – всё уже устроено. – С этими словами она вышла из комнаты и медленно пошла по коридору к дальним дверям.

Когда она ушла, Рамзес встал с кровати и позвал своего слугу из соседней комнаты.