Плотоядный омут

Предисловие

«Волхвы пороха» – серия детективных романов о приключениях Михаила Кисейского и Матрены Смирновой, дуэта экспедиторов Тайной канцелярии из XVIII века, который сражается с настоящими монстрами на просторах Российской империи и в своих собственных головах.

Книга «Плотоядный омут» – темнейший час судеб двух героев и пути, которого они прошли вместе. Пытаясь распутать мистическое дело об огромном морском чудовище, рыскающем в рукавах волжской дельты, боевые товарищи даже не догадываются, как сильно оно испытает их доверие и убеждения.

А ответы на вопросы: «как встретились Матрена и Кисейский?», «в каком пламени закалился их отважный дуэт?» и «что пыталось убить их ранее?» вы можете найти в романе «Ковры из человеческой кожи».

Глава 1. ЗЫБЬ

Российская империя, 1775

Холодные течения Волги, забредшие в паутину ее бесчисленных устьев из Каспийского моря, оказались заперты там как гурт овец под натиском пастушьей собаки. Только их надзирателем выступал немой ветер, а тюрьмой глухой штиль, напавший на Астраханскую губернию в ту ночь. С первого взгляда могло показаться, что жуткий раскрошенный архипелаг, напоминавший разбитый бокал, не был пригоден для человеческого выживания.

Но влиятельные столичные колонизаторы сумели добиться чего-то большего, чем простое «выживание» в монструозной волжской дельте. Они вставили мундштук в ее зубы и потянули за поводья, позволив порабощенной природе нести себя в светлое будущее. Десять лет назад союз четырех промышленных гильдий бросил первые якоря в Бузане вопреки протестам обитателей изолированных хуторов, живших там поколениями. Пять лет назад от коренных селян не осталось даже воспоминания.

Теперь устье Волги кишело столбами дыма от добывающих скважин, сосавших со дна реки известняк, калийную соль, уголь и даже песок. Толстые коты были рады наложить руки на что угодно, если бы это принесло им доход. И самая большая европейская дельта стала их сокровищницей, а ее главный бриллиант находился на краю архипелага, едва не заваливаясь в Каспийский бассейн.

Они хотели, чтобы любое судно, проходившее мимо, чувствовало силу и власть, заключенные в титанических каменнокирпичных сваях, державших конгломерат зданий на поверхности четырех островов. В ослепительных маяках, возведенных на кровлях жилых корпусов и флотилии изысканных лодок при их многоуровневых дебаркадерах.

Закрытый исследовательский центр «ЗЫБЬ» сиял славой открытий и человеческой наглости перед лицом бессмертной природы, которую четыре гильдии успешно подмяли под свои нужды. Монструозная тень комплекса, закрывавшая водную гладь каждый рассвет, знаменовала их триумф. И столичные колонизаторы не собирались останавливаться, пока в одну промозглую ноябрьскую ночь что-то не встало на пути их планов.

Случившееся было трудно и страшно даже пытаться описывать словами на следующее утро. Это не поддавалось логическому объяснению, оставляя лишь туманные догадки, но трусливые и суеверные богачи знали: это была природа. И ее праведный гнев…

Гробовую ночную тишину, которую боялось потревожить даже само море, разорвал наглый стук прюнелевых башмачков, резво спускавшихся по главной западной лестнице. Высокая женщина тридцати лет спешила к песчаному берегу миниатюрной бухты, соединявшей все корпусы ЗЫБИ как университетский парк. Судя по изысканному приемному платью из лазурного шелка и завидному фонтанжу в стиле Марии Антуанетты, эта дама располагала значительным капиталом. Она была дорогим гостем и при других обстоятельствах, несомненно, отдала бы предпочтение статной и увесистой обуви типа своих любимых козловых штиблетов.

Но богатейка не сделала это по двум причинам: никто не смог бы увидеть ее в темноте, и она просто хотела скорей намочить ноги, не возясь с проклятой шнуровкой пятнадцать минут.

– Фекла! – с ребяческим гоготом прошипела дама, остановившись на середине лестницы. – Ты там скоро, или мне ждать тебя к шапочному разбору?

– Я уже иду, госпожа Беринг! – чей-то высокий и осторожный голос донесся из темноты.

Внезапно на одну ступень со статной дворянкой наступила маленькая девушка в коричневом платье, которое было пошито скучно и блекло намеренно, чтобы лазурный шелк Беринг сиял еще ярче на фоне. Фекла, определенно, являлась послушной фрейлиной, следовавшей за своей хозяйкой лучше ее собственной тени.

– Госпожа Беринг, – заскулила она, взглянув в сторону черной бухты и тревожно сложив руки у фартука, – вам все еще кажется это хорошей идеей?

– Разумеется, баламошка ты моя! – усмехнулась хозяйка, безнаказанно постучав по лбу Феклы, словно по дереву. – Не бойся так! В отличие от тебя я умею плавать!

Дама продолжила спуск, меняя ноги вразвалку и уткнув одно запястье в бедро. Берег становился все ближе, хотя это трудно было сказать по звуку. Даже самые маленькие волны перестали перемывать песок с умиротворяющим шорохом, известным всем людям, которые хоть раз ночевали у моря.

– Я знаю, что вы очень хорошо плаваете, Дария Степановна! – возразила Фекла, с большой неохотой шагая следом. – Просто… сейчас…

– Ночь? – раздраженно вздохнула Беринг, развернувшись к служанке. – Это тебя беспокоит?

Девочка молчаливо кивнула. Беринг закатила глаза.

– Это место принадлежит мне на четверть, Фекла, – она всплеснула руками, – хотя, будем откровенными, я заслуживаю куда больше! Эти стены, острова, трава и песок, по которым ты ходишь своими косыми лаптями каждый день! Они принадлежат мне как и эта несчастная ночь! Как и эта вода! Тебе понятно?

Суеверная фрейлина кивнула вновь, хотя слова хозяйки ее совершенно не убедили. Как бы она ни боготворила Беринг, пылкая дворянка была простым человеком. Природа же виделась Фекле сущностью, перед которой стоит замирать в страхе и уважении, знавши ее истинную мощь. Ту самую мощь, которую так и не разглядела бесстрашная Дария Степановна.

– К тому же, – задорно вскрикнула богатейка, наконец спрыгнув в холодный песок и стряхнув туфли с ног в два маха, – при свете дня тут всегда слишком много людей. А я не люблю, когда на меня таращится кучка старых пентюх в лабораторных халатах.

Беринг начала снимать платье, и Фекла смущенно отвернулась, пока вдруг в ее голову не влетел скомканный лазурный шелк. Помимо фрейлины она также часто служила госпоже вешалкой.

– Если его унесет ветром, я сделаю так, что тебя унесет в том же направлении! – шутя, пригрозила Дария, ринувшись к морю в кружевных блумерах и фланелевой сорочке.

Беринг погрузилась в ледяную и непроглядную из-за черного неба воду по колено, даже не попробовав ее большим пальцем. Она знала море и не только не боялась его, но и воспринимала своей собственностью как и многие другие вещи на этом островном кластере. Возможно, Дарие действительно было холодно, но она просто не хотела признавать, что не сумела выудить максимум выгоды из своего самого большого и непокорного актива.

Не прошло и полуминуты, как толстокожая дворянка опустилась в воду по самую шею. Она не могла зайти глубже, ведь не хотела испортить фонтанж, который ей свили и накрахмалили еще в Астрахани, на большой земле. Дария намеривалась быть жемчужиной пятого общеимперского научного съезда, запланированного руководством ЗЫБИ всего через неделю.

Песчаное дно быстро ускользало из-под ее ног, пока Беринг не пришлось перейти на сдержанный брасс. Сначала женщина подумала, что ей показалось, но вскоре это стало очевидным: что-то все уверенней утягивало ее от берега даже в абсолютный штиль. Маленькие полукруглые волны принялись обвивать шею леди, а все ее тело ощущало странную спиральную траекторию, по которой таинственная сила отправила Беринг в невольный хоровод.

Дарие редко выпадала возможность искупаться в домашней бухте ЗЫБИ, пускай женщина посещала исследовательский центр каждый год. По этой причине она не была посвящена во все аспекты подводного рельефа и природных явлений архипелага, но очень хорошо помнила это крутящее чувство.

Беринг наткнулась на омут и медленно, но верно приближалась к его эпицентру. Имея опыт в русловедении, подкованная дворянка знала, что водоворот такого размаха мог быть обязан своим существованием только двум вещам: встречным течениям или огромной яме на дне. Штиль отметал первую версию.

Любопытство инфантильной дамы взяло верх, и теперь уже не только течение, но и собственные руки крутили ее по спирали. Дария хотела увидеть это собственными глазами, пускай через мутную водяную мембрану. И богатейка не разочаровалась.

Очутившись в самом центре невероятного вира с диаметром пяти или даже шести метров, но умело держась на его поверхности, гребя в противоположную сторону, женщина увидела ее. Громадная черная пропасть разверзлась под ее ногами как паровой котел: такая же идеально круглая, но в десятки раз глубже. Словно за край света, стоячая морская вода не переставала заливаться в эту яму вместе с редкими пузырьками воздуха, образовавшими тоненький вихрь.

Дария не знала, куда вела пропасть: к неизбежному и совсем скорому тупику, системе подземных пещер или даже центру земли. Какими бы странными ни казались эти версии, все они звучали логично в голове ошарашенной Беринг. Ведь она никогда не видела ничего подобного, а еще и так близко. Дворянка не могла перестать смотреть вниз, а в какой-то момент ей даже показалось, что бездна посмотрела в ответ.

– Госпожа Беринг! – знакомый отчаянный вопль донесся с берега. – У вас все в порядке?!

Наконец богатейка отняла взгляд от омута и заметила вдалеке маленькую человеческую фигурку в коричневом платье. Это была Фекла, и только сейчас Дария поняла, как далеко ее унесло течение и собственное любопытство. Хотя, конечно, ей не было страшно. Усмехнувшись, дворянка помахала фрейлине.

– Все хорошо, Фекла! – прокричала она, чтобы перебить водяной вихрь. – Я все еще умею пла… – Беринг не успела договорить, ведь почувствовала мягкое и скользкое прикосновение к своей правой ноге.

Она недоумевающе повела бровью и прислонила подбородок к ключицам, чтобы рассмотреть это внимательней, как вдруг продолговатый объект сомкнулся на ее икре как чесночный пресс! Дария вскрикнула от рокочущей боли, ведь объект не слабил хват, превращая ее берцовые кости и сухожилия в кровавую кашу под раклетом из толстой кожи.

Женщина разразилась протяжным воплем отчаянья, но только заглотила четверть литра соленой воды. Вероятно, это была та самая четверть, на которую острова, трава, песок и океан «принадлежали ей по праву». В любом случае голова Беринг была занята куда более насущными проблемами, чем проценты и доли, так беспокоившие дворянку минуту назад, когда склизкая, но неимоверно цепкая клешня потащила ее вниз. Возможно, на долю секунды леди почувствовала себя якорем, брошенным в этих водах столичными колонизаторами десять лет назад.

Она летела на дно так же стремительно.

Свет быстро меркнул на стенках ямы пропорционально тому, как кислород покидал легкие Беринг вместе с каждым новым раскатом ее истеричного визга. Визга, что драл глотку, но совсем не звучал в толще воды. Глубина бездонной пропасти росла, и свихнувшаяся от ужаса Дария молила судьбу, чтобы невидимое создание пучины перестало тянуть ее за собой. Десятки метров песка и редких каменных выступов пролетали перед ее мутным взором, а глубинное давление сжимало виски, пока…

Клешня, наконец, не остановилась.

Кружева ее блумеров пульсировали в невесомой толще, словно щупальца актинии, а правая нога была перекручена и вывернута вперед под углом в девяносто градусов. Но Беринг больше не чувствовала боли как и опасности, страха и неминуемой смерти. Теперь ее мозгу, обделенному кислородом, нужно было что-то покрепче, чтобы вернуться к работе. И пучина быстро преподнесла балованной дворянке повод для нового душераздирающего, но все такого же бесполезного крика.

Из темноты показались огромные клыки длиной с два человеческих плеча. Десны либо отсутствовали вообще, либо были такими черными, что полностью сливались с бездной. Ряды ужасающих бледно-зеленых зубов, покрытых моллюсками и тиной, но хорошо заточенных об обглоданные кости своих прошлых жертв, становились все ближе, готовые сомкнуться на шее, руках, ногах и туловище утопленницы в любую секунду. Исполинское морское чудовище, пришедшее из бездонного омута или самой преисподней, медленно, но неминуемо пожирало Дарию Беринг, пока та выпускала свой последний отчаянный вопль вместе с воздушными пузырями.

Вскоре пузыри наполнились бордовым туманом, ведь именно так свежая кровь выглядела под водой…

***

Неделю спустя.

Величественная двухпалубная беляна шла по одному из множества рукавов Волги, умело обступая мелководья и густые луга Нептуна. Белая обшивка солидной барки, едва покоробленная парой морских желудей, была разрисована золотыми виньетками, а обе деки кишели людьми. Только эти люди не кричали и не толкались, сбрасывая друг друга за борт, потому что не являлись каторжниками или крестьянскими рабочими. Их манеры соответствовали строгим фракам и сверкающим платьям, в которые пассажиры были одеты, попивая дорогие вина и читая газеты на плетеных креслах.

Ведь это судно несло сливки имперского общества на одну из самых престижных и закрытых научных конференций по западный берег Волги. Весомые гости, несомненно, уважали прогресс и достижения человечества во всех областях натурфилософии, раз съезд вынудил их одеться с такой острой иголочки.

И только два человека на борту изысканной беляны не соблюдали этикета. Вместо шелковых пиджаков и платьев-футляров, пара носила практичные околовоенные мундиры, чьи длинные подолы реял морозящий речной бриз. На плечах мужчины с длинными каштановыми волосами красовался темно-зеленый камзол с мятными выделками, что было яркой чертой формы секретных служб.

Внешность его молодой компаньонки отклонялась от служебных лекал, ведь ее мундир был таким же черным как острые патлы, струившиеся по спине бунтарской мещанки подранным плащом. Красные же выделки отлично сочетались с платком, которым волосы девушки были практично подвязаны на макушке, словно пиратской косынкой.

Михаил Святославович Кисейский и Матрена Смирнова, именитый дуэт экспедиторов Тайной канцелярии, работавший только вместе на протяжении последних четырех лет, стоял на корме. Облокотившись о фальшборт, боевые товарищи, старые напарники и лучшие друзья, познанные в беде, наблюдали за широким кильватерным следом, но на самом деле их внимание было заточено на куда более широкий спектр.

Неделю назад Трубецкой бастион получил срочный, но очень туманный донос, сообщавший о бесследном исчезновении уважаемой дворянки Дарии Беринг на территории исследовательского центра ЗЫБЬ. Письмо не уточняло обстоятельств, при которых женщина пропала, но по какой-то причине адресант настаивал на том, чтобы конкретный дуэт сыщиков взялся за это дело. Донос был подписан и спаян личной печатью Одиссея Чукотова, влиятельного промышленника и главного казначея ЗЫБИ, который и устраивал эти научные съезды каждый год, начиная с 1771.

Кисейский и Матрена знали: что бы ни скрывал Чукотов, он прекрасно осознавал катастрофический уровень опасности, излучаемый мистической силой, забравшей Дарию Беринг. И он поступил правильно, обратившись именно к ним.

– У вас уже есть догадки? – играючи и даже азартно хмыкнула Смирнова. Ей явно не терпелось приступить к расследованию, ведь юная сыщица пружинила ногами и раскачивалась из стороны в сторону, держась за фальшборт.

– Что ж… – спокойно произнес Кисейский в ответ, задумчиво постучав по тем же перилам указательным пальцем. – Учитывая нашу репутацию, я думаю, что это будет очередной монстр.

– Монстр? – усмехнувшись, переспросила его напарница. – Вы хотели сказать: очередной чужеяд в карнавальном костюме, вооруженный сточенным кортиком? – Сыщица сложила локти за затылком и потянулась с безынтересным зевком. – Этих «монстров» я ем на завтрак уже четвертый год службы!

Слова Матрены не были пустыми, ведь за последние четыре года дуэту сыщиков все чаще «везло» падать на хвост нового умалишенного убийцы, возомнившего себя нечистью, лесным духом или даже языческим божеством. Находчивые экспедиторы не могли объяснить эту извращенную моду, но все больше изуверов начало обращаться к жутким образам славянской мифологии, совершая свои кровавые деяния. Возможно, им так нравилось вселять животный ужас в сердца суеверных людей, а может преступники привлекали внимание дуэта намеренно, чтобы бросить тому вызов.

В любом случае маньяки не задерживались на свободе надолго, чтобы поведать Матрене и Кисейскому о своих глубоких внутренних переживаниях и мотивации. Каждый месяц «Волхвы пороха», как прозвали несокрушимых карателей мнимой нежити в народе, забивали казематы Трубецкого бастиона до краев. По этой причине Смирнова имела все права на то, чтобы дерзить и смеяться в лицо опасности, но прагматичный Кисейский это не оценил.

– Не советую расслабляться, Матрена, – он нахмурил брови, – если не хочешь, чтобы в один день монстр выковыривал уже твои останки из своих зубов.

Сыщица притупила азартную улыбку и покорно кивнула. Она искренне чтила слова своего наставника, ведь он занимался этим делом уже больше тринадцати лет и научил ее всему, что знал сам.

– Были времена, когда я думал как ты, – вздохнул мудрый экспедитор, почесав седеющую щетину. – Времена, когда я считал себя неуязвимым из-за того, как много побед одержал. – Он лояльно ощерился и положил большую ладонь на плечо своей протеже. – Но зима 1771 убедила меня в том, что ты можешь промахнуться, даже если метко стрелял в мишень целое десятилетие.

Смирнова тепло улыбнулась. Пускай кровавый декабрь 1771 отнял у нее многое, он подарил девушке свободу и новую жизнь. Именно тогда – четыре года назад – она встретила Михаила Кисейского, когда он прибыл в ее родной рыбацкий поселок Лазурное Марево, чтобы раскрыть очередную загадку.

– Знаете ли вы, чему научила та далекая зима меня? – поинтересовалась мещанка.

– Чему?

– Тому, что, пока мы вместе, мы способны одолеть самого дьявола.

Напарники улыбались и долго смотрели друг на друга, пока их внимание не привлекла огромная каменная арка, плывущая над беляной. Эта завораживающая структура нависала над целым речным рукавом, стоя на двух отдельных островах, и была оснащена огромными шлюзовыми воротами, отделявшими дикие воды от парковочной бухты. Барка принялась замедлять ход, зайдя в широкую гавань при научном центре ЗЫБЬ.

– Тогда, давай сделаем это еще один раз, – усмехнулся Кисейский, не успевший растерять всего своего ребяческого куража.

Обменявшись решительными взорами, Волхвы пороха свистнули подолами служебных мундиров и интенсивно зашагали к сложенному трапу, минуя десятки одинаковых фраков и сверкающих платьев. Их ждало новое приключение, но боевые товарищи ждали его даже больше.

***

Каблуки старых сафьяновых сапог Кисейского и лакированных штиблетов Матрены энергично стучали о пристань, пока лес мачт скрывался за спинами боевых товарищей. Напарники спустились на твердую землю самыми первыми, чтобы не стоять в очереди на лестничных клетках дебаркадеров. Поэтому до поры, до времени длинный каменный пирс принадлежал только им.

Воодушевленно ахая, Смирнова оглядывалась по сторонам, оценивая дорогие фрегаты, шатавшиеся на волнах возле высоких отвесных стен цитадели ЗЫБИ, загораживавших солнце. Этот комплекс был огромен и поистине являлся пиком человеческих достижений, но не сильно впечатлял Кисейского. Обыденно сунув руки в карманы зеленого мундира, старый сыщик раздраженно фыркал и мотал головой. Мысленно он подсчитывал, как много денег и, наверняка, невольной рабочей силы ушло на то, чтобы возвести это чудовище на кромке Каспийского моря, а еще и обслуживать его из года в год.

Михаил мог похвастаться аристократической родословной, и никогда не знал бедности, но даже ему такой размах казался перебором. Вероятно, масштаб крепости прогресса настолько заворожил Матрену, что та просто не успевала думать о том, каких жертв стоило ее существование. Сверкающий взгляд протеже блуждал по многочисленным водосточным желобам ЗЫБИ, декорированным настоящими гранитными горгульями. Только эти существа мало напоминали летучих мышей, а скорей непонятных подводных химер с перепончатыми пальцами, жабрами и выпуклыми рыбьими глазами.

Одиссей Чукотов, определенно, очень любил море.

Наконец экспедиторы остановились, ведь высокая и очень странная парадная дверь преградила им путь. Она не имела ручки, но была оснащена множеством извилистых труб с медными кольцами, напоминавшими проволочные уздечки от бутылок шампанского. Сыщики не могли знать, какую функцию несли эти устройства, ведь водопроводные клапаны еще не вошли в моду в том виде, к которому привыкнут обыватели через несколько десятилетий.

Казначеи ЗЫБИ были очень влиятельными людьми, раз сумели наложить руки на прототипы первых вентилей.

– Ох уж эти новомодные двери! – усмехнулся Кисейский, ткнув пальцем в навороченный механизм. – С каждым годом они становятся все сложнее и глупее! Как ее вообще открыть без входного крюка?

Матрена настороженно прищурила глаза, когда дверь начала шипеть и булькать. Сквозь узкие стеклянные вставки сыщики с удивлением наблюдали за тем, как паутину труб заполнила вода! Внезапно холодный пар прыснул из четырех толстых гидравлических замков, и дверь принялась медленно открываться. Кисейский разинул рот от удивления, пытаясь высмотреть швейцара, тянувшего на себя ворота, но они делали это сами.

Если бы Михаил был суеверным человеком, он, несомненно, подумал бы, что в эту дверь вселился неспокойный дух. Но удивительные достижения индустриальной революции все равно пугали закостенелого сыщика. Матрена же была в восторге.

– Вы это видели?! – воскликнула протеже, щупая трубы. – Она открылась сама! Прямо как в той сказке про сорок разбойников! – она выставила вперед руки и восторженно засмеялась. – СЕЗАМ ОТКРОЙСЯ!

– Да уж… – нервно хмыкнул Кисейский, спрятав руки в карманы. – Такими темпами махины скоро будут нас полностью обслуживать.

– А вам кажется, это плохо? – поинтересовалась Матрена, шагнув в темный коридор.

– Я удивлен, что тебе так не кажется, – вздохнул сыщик, неуверенно последовав за своей напарницей. – Я имею в виду… что мы будем делать, если в один момент эти махины ополчатся против нас?

– Я не думаю, что они способны на это, Михаил Святославович, – лояльно хихикнула Смирнова. – Больше того, я почти уверена, что кто-то привел в действие механизм двери, когда увидел нас через окно.

Кисейский обернулся и заметил, как ворота принялись медленно закрываться за его спиной, булькая и скрипя шестернями.

– Они просто хотят, чтобы мы поверили в их спектакль, – подвела Матрена, морально поддерживая наставника, – но для этого актеры специально не должны быть заметны.

Дверь закрылась, погрузив коридор в темноту, такую же холодную и тяжелую как пучина голодного океана, на чьих стиснутых зубах был возведен святотатственный комплекс.

***

Матрене и Кисейскому не пришлось ждать долго, прежде чем остальные гости собрались в главном зале западного корпуса. Купольный потолок и стены просторного холла были увешаны несколькими слоями нефритового бархата, из-за чего это место напоминало нечто среднее между обсерваторией и элитным клубом. Изысканные вышивки на ткани изображали водоросли и раковины, поэтому напарникам казалось, что над ними раскрылся самый большой мореведческий атлас на свете. В воздухе пахло одурманивающей смесью табачного дыма и морской соли, из-за которой тяжелела голова.

Как и другие люди, прибывшие на волжский архипелаг, сыщики сидели за одним из множества миниатюрных круглых столиков, чуть шире геридона. Взгляд Михаила был устремлен к невысокой сцене в конце зала, скрытой переливающимся изумрудным занавесом, но глаза Смирновой анализировали что-то другое. Протеже внимательно изучала таблички «зарезервировано» на соседних столах, с азартом сопоставляя имена эксцентричных гостей ЗЫБИ с их внешностью и повадками.

«Поликарп Охотский. Глава гильдии морских археологов» – говорилось на знаке сутулого и тощего джентльмена, нервно потиравшего свои бледные руки за тарелкой морской капусты. Его стол окружало несколько личных стражников, пока параноидальный боярин подносил к губам стакан минеральной воды. Его рука дрожала так сильно, что создавалось впечатление, будто господин Охотский страдал от мышечных спазмов, но скорей всего он просто нервничал.

«Максим Чернов. Глава гильдии глубоководных рудокопов» – такими словами табличка представляла коренастого мужчину с длинными черными усами от уха до уха. Фрак едва сходился на его широких плечах и трещал по швам, когда мускулистый феодал подносил к губам кружку медовухи, запивая той вареных раков. Охраны не было вокруг его стола, ведь господин Чернов с легкостью отметелил бы всякого нападавшего собственноручно.

«Доктор Джавхарали Ратишвили. Ученый-моревед» – такое необычное имя и степень принадлежали высокому господину восточной внешности. Он аккуратно разделывал запеченного сазана, чтобы случайно не капнуть лимонный сок на свою узорчатую жилетку под серым войлочным пиджаком. Это был человек высоких манер и большого ума.

«Сестры Мельниковы. Специалистки в области гидрохимии» – на сей раз табличка «зарезервировано» представляла не одного человека. Впрочем, это было ей простительно, ведь две молодые женщины, сидевшие за общим столом, были похожи как капли росы. Соединившись локтями, словно кружась в литовском танце, сестры-близнецы жевали морских гребешков, держа в свободных руках научные труды Бенедетто Кастелли и Блеза Паскаля.

Эти комплексные изыскания и геометрические доказательства измерения текущей воды, написанные на итальянском и французском языках, были их «легким обеденным чтивом».

Сначала Матрена очень удивилась, заметив сестер среди гостей ЗЫБИ, декорированных учеными степенями, ведь в те времена женщины не имели права на образование. Но, понаблюдав за эксцентричным и гениальным дуэтом несколько минут, протеже утратила сомнения. Двое, определенно, смогли найти лазейку в законе или заручиться дружбой нужных людей, чтобы оказаться под этим малахитовым куполом сегодня. И они заслуживали куда больше.

«Платон Тарентский. Профессор механики и теории автоматов» – эта табличка была позолочена, а длинная седая борода ее уважаемого числителя едва не закрывала знак полностью. Это был низкий и горбатый старик, взобравшийся на дорогой вельветовый пуф с ногами и жадно поедавший фундук из круглой стеклянной миски, напоминавшей аквариум.

Строгий фрак смотрелся на этом неухоженном и даже диком человеке совсем не к месту, и Матрена наверняка сравнила бы позу и повадки профессора с западноафриканским шимпанзе, если бы хоть раз видела это животное.

Все гости комплекса ЗЫБЬ являлись чудными и туманными элементами. Они могли скрывать жуткие секреты или просто вызывать подозрение своей всепоглощающей эксцентричностью и нахальством. Пока Смирнова не имела ни малейшего понятия, кто из них нес ответственность за таинственное исчезновение Дарии Беринг. Но она знала одно: им с Кисейским было тут самое место.

Хаотичные перешептывания бояр стихли, когда изумрудный занавес начал раздвигаться. Под малахитовым куполом стало куда светлее, ведь главный зал оказался облит светом дюжины одинаковых устройств, закрепленных над сценой. Они напоминали короткие полевые пушки, внутрь которых кто-то засунул масляный фонарь. Чудные механизмы могли двигаться при помощи системы канатов, а вместо ядер стреляли прямыми лучами света, которые приземлялись только там, куда были направлены дула.

Это сильно облегчало задачу понять, куда именно зрителю следовало обращать внимание. И в тот момент гости знали, что главным действующим лицом «представления» был маленький человек в траурно-черном камзоле, стоявший в центре сцены рядом с высоким прямоугольным предметом, накрытым драпировочной тканью.

– Для меня большая честь приветствовать вас на твердой земле закрытого исследовательского центра ЗЫБЬ, дамы и господа, – объявил конферансье и сделал чувственную паузу, которую прервал громкий и протяжный хруст влажных досок под его ногами. Глашатай нервно откашлялся и сдвинулся в сторону. – Каждый год промышленник будущего великой Российской империи и самый щедрый казначей ее прогресса, уважаемый Одиссей Владимирович Чукотов делает это. Каждый год он собирает величайшие умы нашей необъятной земли под одной крышей, чтобы открыть миру что-то новое, невероятное, а иногда и совершенно необъяснимое.

Гости улыбались и кивали. Им очень нравилась калорийная и витиеватая похвала, пока Матрена только закатывала глаза от скуки. Сложив у груди руки, она перевела взгляд на своего наставника, с удивлением обнаружив, что он вовсе не смотрел на сцену и даже не анализировал реакции гостей, что было очень странно для пытливого сыщика. Но Смирнова понимала, что это значило.

Лишь одна вещь в зале была по-настоящему важна расследованию, и Михаил Кисейский ее уже обнаружил, пускай ничего не говорил. Это стало понятно по его маленькой, но очень ехидной ухмылке.

– И новый симпозиум не станет исключением, ведь даже сейчас я вижу десятки лиц, одухотворенных великими знаниями, смотрящих на меня из темного зала, – продолжил конферансье. Его голос пылал энтузиазмом, но по лбу катился пот, хотя в комнате было довольно холодно. – Наша великая держава до сих пор восстанавливается после крестьянского восстания кровожадного Емельяна Пугачева, но все вы нашли в себе храбрость собраться под этим куполом в смутное время! Я кланяюсь вам в пояс, господа и дамы!

– Тебе не кажется, – сдерживая хохот, прошептал Кисейский на ухо Матрене, – что кто-то держит мушкет у него на затылке?

Напарники неприлично расковано засмеялись, пускай вовремя прикрыли рты ладонями. Некоторые бояре принялись оборачиваться, недовольно фыркая в их сторону.

– Мне самому не терпится положить начало новому замечательному месяцу на борту ЗЫБИ, полному удивительных открытий и откровений для всего света. – Внезапно широкая улыбка пропала с лица конферансье так быстро, что, казалось, он отключил ее поворотом регулятора фитиля как масляную лампу. – Но сперва я бы хотел сделать кое-что куда важнее любых торжественных фанфар…

Глашатай поправил траурный камзол и аккуратно взялся за края драпировочной ткани, которой был закрыт высокий прямоугольный объект на сцене. Зал наполнился плеядой тревожных шепотов, когда мужчина стянул занавес с огромного портрета женщины, чье лицо было хорошо знакомо многим гостям. Изысканное приемное платье из лазурного шелка струилось по ее плечам, а на голове красовался завидный фонтанж в стиле Марии Антуанетты.

– Госпожа Дария Степановна Беринг, – произнес конферансье скорбным голосом, – была дорога каждому из нас. Ее прекрасная улыбка украшала всякий научным саммит, на котором она появлялась, а смех дарил радость всем вокруг. Но неделю назад мир был одарен этим звонким смехом в последний раз…

Матрена настороженно выпрямила спину и сделала глубокий вдох через нос. Донос, ставший причиной визита сыщиков, утверждал, что Беринг пропала без вести. Смирнова догадывалась, что это было лишь способом завуалировать слово «смерть», но сердце молодой сыщицы все равно пропустило удар, когда ее догадка подтвердилась. Ни один мускул на лице Кисейского не дрогнул, ведь он знал все это давно.

– В ночь на пятое ноября госпожа Беринг утонула в домашней бухте исследовательского комплекса, – продолжил глашатай, – когда как особый гость она прибыла на борт ЗЫБИ за неделю до начала симпозиума. – Формалист сложил руки за спиной и потупил взгляд. – Ее погубило то, что Дария Степановна любила больше всего на свете. Море. Почтим же ее память минутой молчания.

Иронично, но зал совсем не стих. Аристократы продолжали греметь посудой, пожирая морепродукты, а некоторые даже о чем-то сплетничали. Большинству было глубоко плевать на Дарию Беринг, но, казалось, господа Охотский и Чернов – главы гильдий – скорбели искренне. Их меланхоличные взгляды не сходили с полных тарелок, а пальцы нервно скребли скатерть.

Матрена и Кисейский последовали их примеру, хотя даже не знали усопшую. Напарники могли чувствовать жуткую ауру, окутывавшую главный зал и разрывавшую его на куски, словно глубоководное давление. Но это явно не была скорбь и сожаление о смерти невинной женщины, нет. Это была угроза, нависшая над головой каждого гостя далекого исследовательского центра, отгороженного от большой земли километрами извилистых волжских рукавов.

Стрелка часов подкрадывалась к шести вечера.

Вдруг тяжелый ментальный натиск перебил лязг двух тарелок, приземлившихся перед носами Волхвов пороха. Как и другие гости, сыщики заказали свой ужин задолго до начала мероприятия, и он прибыл к их столу в самый неподходящий момент.

– Приятно откушать, господа, – прошептал официант, став еще одним человеком, бесцеремонно нарушившим минуту молчания и мнимого уважения.

Кисейский взял себе изысканную копченую осетрину, щедро сдобренную древнегреческим гарумом, пока Матрена остановилась на ухе из речных окуней. Блюдо Смирновой было простым и очень дешевым, хотя каждый месяц Трубецкой бастион выплачивал мещанке завидное жалование за ее опасный труд. Прошло четыре года, но этот суп никогда не покинул сердца и гиппокампа чувственной девушки, ведь напоминал о детстве и рассвете юности, который та встретила в далекой рыбацкой деревушке.

– Благодарю, – наконец объявил конферансье, хотя, по большей части, благодарить тут было некого и не за что. – Что ж, – он энергично хлопнул в ладоши и улыбнулся, будто не оплакивал Беринг секунду назад, – теперь мы можем приступить! Пятый общеимперский научный съезд при волжской дельте и комплексе ЗЫБЬ объявляется открытым!

Вероятно, гости должны были поаплодировать, но никто из них этого не понял, просто уставившись обратно в тарелки, книги или стопки эмиссионных акций. Малахитовый купол вновь наполнился хаотичным бренчанием, шелестом и гулом.

– Вот так зрелище… – нервозно хмыкнула Матрена, не в силах поверить, что стала свидетелем такого невероятного цинизма и безразличия.

– М-да… – отстраненно согласился Кисейский, давно привыкший к такой холодной атмосфере в родных боярских кругах. – Но я заметил кое-что поинтереснее.

Перекинув руку за спинку стула, чудной экспедитор кивнул в сторону высокой балконной двери, сквозь которую хорошо виднелось темнеющее небо и неспокойное море. В дверном проеме стоял человек, пристально смотревший в одну точку на протяжении всей речи глашатая. Уверенно сложа за спиной руки, он наблюдал за дуэтом сыщиков. Таинственный незнакомец явно хотел, чтобы его заметили.

– Кажется, – вздохнул Михаил, поднимаясь на ноги, – кто-то желает с нами поговорить.

Настороженно прищурившись, Матрена вышла из-за стола следом, и друзья направились к балконной двери.

***

– Михаил Святославович… Госпожа Смирнова. – Чей-то мурлычущий голос протянулся по зернистой балюстраде, словно манящий аромат свежего пирога. – Добро пожаловать в ЗЫБЬ.

Стройный молодой человек с кудрявыми черными волосами сидел на одном из трех компактных войлочных кресел, впритык умещавшихся на отвесном балконе. Его строгий пиджак цвета мертвенного индиго был вольно расстегнут, а по груди струилась необычная заостренная полоска шелка, стянутая в узел у горла.

– Что это за удавка у вас на шее? – язвительно усмехнулся Кисейский, устроившись в свободном кресле, прямо напротив таинственного незнакомца, заманившего напарников сюда.

– Это называется «галстук», господин Кисейский, – совершенно не оскорбленно, а даже лояльно объяснил мужчина с ехидной улыбкой.

– Я знаю, как выглядят галстуки, ситный друг, – хмыкнул Михаил. – У них должно быть как минимум две петли, словно крылья у бабочки! – Старый и придирчивый сыщик облокотился о свое колено и ткнул пальцем в юного денди. – Может, ты забыл его повязать?

– Наверное, это – заморская мода, Михаил Святославович, – предположила Матрена, садясь в соседнее кресло. – Я видела такие длинные галстуки на многих гостях!

– Вы очень проницательна, госпожа Смирнова, – похвалил сыщицу незнакомец.

В тот момент он деловито положил ногу на ногу, и дуэт экспедиторов с удивлением взглянул на его туфли, инкрустированные серебристыми кольчужными носками с узором чешуи. Возможно, мужчина хотел напоминать рыбу, но больше смахивал на мокрицу. Когда он мелодично потряс стопой в такт волн, чешуя сыграла приятную трель, сравнимую с дребезжанием бубна.

– Откуда вы знаете наши имена? – насторожилась мещанка.

– Оу, господин Чукотов снабдил меня достаточными сведениями об именитых Волхвах пороха, – протянул денди, – героях народа и охотниках на монстров… – Личная неприязнь читалась в его голосе все отчетливее, особенно, когда он смотрел на Матрену.

– Раз вы знаете все о нас, – вопреки нескрываемому уничижению в свой адрес, Смирнова оставалась хладнокровной, – расскажите о себе!

– Меня зовут Валерий Усоногов, – назвался денди. – Я представляю интересы Одиссея Владимировича, являюсь его главным подьячим и ответственен за то, чтобы ввести вас в курс расследования.

Матрена и Кисейский переглянулись, едва сдерживая смех. Уверенность этого напыщенного мальчика на побегушках веселила профессионалов, ведь они уже знали, что его ждало.

– Господин Чукотов просил передать, – продолжил Усоногов, – что быстрое раскрытие этого происшествия является первостепенной задачей для вас двоих, ведь на самом деле…

– Дария Беринг не утонула в домашней бухте ЗЫБИ, – перебил его Кисейский.

– А была утащена под воду и убита, – добавила Матрена.

Два этих заявления чувствовались меткими выстрелами из мушкетов. В мгновение ока вся уверенность и мнимая помпа Валерия слилась из его тела вместе с холодным потом на посиневшем лбу. Брякнув железными носками, он спустил ногу с колена и сел в более приличную позу.

– Откуда… – пролепетал подьячий, – откуда вы это знаете?

– Лишь простое умозаключение, Побрякушкин. – Улыбнулась Матрена, наконец получив свою сладкую месть. – В начале ноября тут не бывает чудовищных штормов, которые бы смогли захлестнуть и утопить человека, но даже если так, шторм никогда бы не зашел в маленькую бухту.

– Также ваш потный конферансье сам сказал, что Беринг больше всего на свете любила плавать, – добавил Кисейский, – а значит, была в этом весьма хороша. Я сомневаюсь, что человек не сможет удержаться на воде, если плавал всю жизнь.

– И, наконец, – хмыкнула Матрена, положив ногу на ногу на глазах обескураженного Валерия, – такая важная птица как Чукотов никогда не приползла бы за помощью к нам без веской причины.

Наступила долгая пауза, и шумело только море, словно высмеивая Усоногова. Собравшись с мыслями и поправив взмокшие кудри, он тяжело сглотнул.

– Да… – с неохотой и стыдом признался денди. – Вы абсолютно правы. В ночь на пятое ноября Дария Беринг спустилась к суше домашней бухты вместе со своей фрейлиной Феклой. Госпожа Беринг погрузилась в воду по горло и отплыла на большое расстояние, прежде чем ее очертания скрылись под пеной в одном молниеносном рывке. – Он панически смял челку. – Словно к обеим ногам примотали по адмиралтейскому якорю…

Дуэт сыщиков повидал всякое, но даже им стало не по себе от такого описания. Это звучало не просто странно. Это звучало невозможно, мистически. В тот момент Михаил вытянул из внутреннего кармана мундира свой верный берестяной блокнот и графитовый мелок. Вместо того чтобы записывать слова подьячего, причудливый сыщик стал чертить изогнутые линии.

Это был его знаменитый способ расследования и упорядочения сведений, за которым каждый раз с таким интересом наблюдала Матрена.

– Мы до сих пор не знаем, кто или что утащило Дарию Степановну под воду, – продолжил Валерий. – Но нам точно известно, что ее тело скрылось в глубинах гигантского омута, образовавшегося здесь задолго до прибытия колонизаторов, и до сих пор не выплыло на поверхность.

– Что на дне омута? – внезапно выпалил Кисейский, совершенно серьезным тоном.

Даже Смирнова удивилась такому странному вопросу, а Усоногов и вовсе впал в ступор.

– Что? – пролепетал подьячий.

– Что на дне этого омута? – повторил экспедитор. – Если вы не обнаружили тело – оно до сих пор там. Что же там?

Наступила тишина. Валерий виновато прикусил губу и отпустил взгляд к неспокойному морю.

– Мы не знаем, господин Кисейский… – наконец признался он. – Омут никогда не был исследован…

Михаил вернулся к блокноту. Его последние линии стали куда короче, ведь артистичный сыщик завершал свою новую работу. Но также он начинал новое дело, полное тайн, опасностей и откровений. И на сей раз Кисейский не бился в одиночку.

– Что бы ни скрывалось на дне гигантского омута, – заключил храбрый экспедитор, – и кто бы ни являлся хладнокровным убийцей Дарии Беринг, – он будет обнаружен и пойман.

Наконец Кисейский опустил на колено берестяной блокнот, обзаведшийся новой графической иллюстрацией, которая изображала зловещую яму на морском дне. Ни одна рыба не осмеливалась проплывать над бездонной пропастью, чтобы вихрь воздушных пузырей не схватил ее за хвост. Даже сам экспедитор не догадывался, что скрывала эта пустота, но она точно была выкроена из кошмаров.

– Волхвы пороха сделают это, – Михаил Кисейский усмехнулся в лицо очередной опасности.

– Можете на нас положиться! – добавила верная и храбрая Матрена Смирнова.

Глава 2. Свинцовые струны

Море заметно успокоилось к утру. Теперь хилые волны с трудом могли захлестнуть длинный каменный променад, построенный на самой верхушке стены южного корпуса. Все гости исследовательского центра ЗЫБЬ, покидавшие занимательную выставку морских хронографов, проходившую в главном южном павильоне, шли по этому променаду к постоялому двору. Но лишь немногие бояре и аристократы имели доступ к элитным ложам на краю балюстрад, закрытых от посторонних глаз вазонами пушистых гортензий.

Два человека устроились на турецком диване, словно пара жемчужин в бархатном футляре. Вчера вечером казалось, что они не имели ничего общего, кроме того, что оба являлись главами гильдий. Но теперь тощий и нервозный Поликарп Охотский и спокойный и мускулистый Максим Чернов делили общую ложу как давние друзья.

– М-да… – протянул второй недовольным басом, почесав свою густую смольную бороду, – этот съезд не задался с самого начала.

– Как ты можешь быть таким спокойным, Максим?! – панически задребезжал первый. – Я всю ночь не мог уснуть, вздрагивал от каждой волны!

– Ты начинаешь спектакль по любой ерунде, Поликарп, – лояльно вздохнул коренастый боярин. – Я больше не знаю, когда тебе искренне страшно.

– По-твоему убийство Беринг – это ерунда?! – сорвался хилый промышленник.

– Не гони жеребцов и перестань пугать людей, – раздраженно, но смиренно вздохнул бородач, поднеся ко рту нервного собеседника руку.

– Но она… – тревожно запнулся Поликарп. – Дария! Она…

– Замолчи, – перебил его невозмутимый Чернов, выглядывая из-за кустов гортензии, чтобы проверить, не слышал ли их кто-то. – Замолчи и дыши медленно, как учил тебя доктор Радищев.

Хилый промышленник прислушался к совету коллеги и восстановил прерывистое дыхание.

– Ее убили, – обреченно заскулил он. – Ее убили, я знаю. Иначе этих канцелярских псов не вызвали бы сюда!

– Я понимаю, что тебе тяжело, Поликарп, – вздохнул Максим, заведя руку на балюстраду, – мне тоже. Все, кто любил Дарию, сейчас переживают. Но ее не убили. Ты сам прекрасно слышал, что сказал глашатай.

– Все это бред, – заладил Охотский. – Она не могла…

– Она могла… – повесил голову Чернов, когда даже его невозмутимость дала трещину. – Все мы могли, но жестокая судьба выбрала ее. Дария сейчас в лучшем месте…

Заведя за затылок длинную смольную шевелюру под стать бороде, лидер гильдии глубоководных рудокопов взял с геридона бокал минеральной воды.

– И я уверен, – улыбнулся Чернов, – она бы хотела, чтобы мы праздновали этот съезд, будто нас все еще четверо.

Вытерев слезы и убрав с усталых глаз светлые кудри, глава гильдии морских археологов поднял второй бокал. Приятели чокнулись тарами, позволив всем маленьким пузырькам сорваться с хрустальных стенок и полететь вверх.

На круглом столе осталось еще два полных стакана, хотя больше никто не торопился присоединиться к аристократам в тайной ложе.

***

Главная западная лестница, ведшая к домашней бухте ЗЫБИ, была перекрыта несколькими оборотами якорных цепей и кордоном стражников. Даже они не знали об истинной причине такого уровня предосторожности. Но в головы часовых давно стали закрадываться сомнения в том, что смерть Дарии Беринг не была насильственной. Поэтому рефлексы бравых гвардейцев обострились, когда они заметили на горизонте двух человек, вальяжно приближавшихся к лестнице.

Как холодный мираж, Михаил Кисейский и Матрена Смирнова появились из-за каменнокирпичного склона, пока ветер реял подолы их рабочих мундиров, а темные тучи сгущались над головами. Но Волхвы пороха не несли беду, а намеривались бросить ей вызов. Напарники уверенно смотрели вперед, не замедляя шага даже при виде несокрушимой стены стражи. Но периодически боевые товарищи обменивались легкими взглядами и ребяческими улыбками, потому что им просто нравилось смотреть друг на друга.

Приметив дерзких незнакомцев, приближавшихся к опечатанной территории, глава отряда часовых настороженно нахмурил брови и крепко сжал свое кремневое ружье. Догадываясь, что могло произойти, Михаил Кисейский вышел вперед Матрены и натянул дружелюбную улыбку при встрече с подозрительным воякой средних лет.

– Добрая зоря, господа-сослуживцы! – воскликнул экспедитор, взмахнув рукавом зеленого мундира в знак приветствия. – Мы не хотим отвлекать вас от службы, но нам нужно пройти к бухте!

Невозмутимый кордон промолчал и даже не посмотрел в его направлении, поэтому Михаил подумал, что те не были против. Пожав плечами, сыщик дал отмашку Смирновой и двинулся к забору цепей, пока усатый часовой в синем камзоле не преградил ему дорогу агрессивным рывком. Широкие и пульсирующие от злости глаза военного таращились на Кисейского из темноты козырька высокого гусарского кивера.

– Извольте, ваше благородие, – требовательно пробасил он, – но вы не можете пройти на пляж.

Матрена тревожно прищурилась. За четыре года службы она крайне редко видела, чтобы простой кавалерист перечил служащим Тайной канцелярии. Кисейский лишь лояльно усмехнулся.

– Должно быть, ты не совсем понял, кто перед тобой, милый друг. – Михаил ухватил лацкан своей зеленой формы. – Узнаешь?

– Много ума не надо, чтобы узнать человека из Трубецкого бастиона, – часовой перешел на ответное хамство. – Но, если у тебя есть зеленый мундир, это еще не значит, что есть ключ от всех замков. Я служу не короне, а господину Чукотову, и он дал нам четкий приказ.

Выслушивая пренебрежительные выпады в сторону наставника, Матрена нахмурила брови и сжала правый кулак, чтобы не схватиться за мушкет. Кисейский провел несколько секунд в недоумевающем молчании, пока не расплылся в лояльной улыбке.

– Что ж, – хмыкнул он, запустив руку во внутренний карман, – в таком случае, у нас с тобой есть хоть что-то общее.

Михаил вытянул из мундира исписанный берестяной лист, сложенный вчетверо, и протянул его настойчивому гвардейцу. Заметив на краю бумаги синюю печать с рисунком морской волны с четырьмя завитками, часовой взял ее. Он принялся внимательно читать, с недоверием поглядывая на мирного Кисейского и сердитую Смирнову за его спиной. Постепенно безумные глаза усатого вояки остыли, и тот вернул экспедитору личный донос с кривой и прерывистой подписью самого Одиссея Чукотова.

– Вы можете проходить… – недовольно вздохнул вояка, убравшись с дороги, – Михаил Святославович…

Ничего не ответив, а лишь продолжая нейтрально улыбаться, Кисейский сунул руку в карман и прошел мимо часового, даже не смотря на него. Матрена двинулась за наставником, но хищный взгляд мещанки преследовал лицо стражника до тех пор, пока ее шея больше не могла повернуться. Усатый гвардеец тяжело сглотнул, когда девушка, наконец, перестала на него смотреть.

Напарники резво переступили цепи и молчали до середины лестницы, чтобы часовые их не услышали. Только по умиротворенному лицу Кисейского казалось, что он не хотел ничего говорить, а Матрена была готова лопнуть от ярости.

– Я не могу поверить, что такому скоту доверили стеречь покой мирных людей! – воскликнула она, всплеснув руками. – Косо посмотришь, а он тебе голову из ружья прострелит!

– Уймись, – спокойно сказал Кисейский, не меняя скорости шага.

– Ну, вы видели рыло этого ходячего рундука?! – понесло Матрену. – Как вы вообще позволили ему так с собой—

Смирнова не успела договорить, как вдруг наставник вытянул бледную ладонь из кармана и схватил ее за ворот. Протеже смолкла и сделала острый вдох ртом, когда старый экспедитор притянул ее к своему лицу одним мощным рывком.

– Заткнись, пока мы не нажили проблем, – сказал он, смотря на боевую подругу холодными и пустыми глазами. В голосе Михаила не было злости и даже раздражения, его тон был стерилен.

– Простите, – ответила Матрена, пытаясь содрать все эмоции уже с собственного голоса, но ее страх все еще читался слишком явно.

Посмотрев на свою вспыльчивую протеже несколько поучительных секунд, сыщик отпустил ее и продолжил спуск. Выдохнув с облегчением и поправив красный воротник своего рабочего мундира, который постоянно колол ей щеки, Смирнова зашагала молча.

***

Каблук старого сафьянового сапога Кисейского, давно утратившего свой яркий изумрудный цвет в уродливых складках козьей шкуры, уткнулся в песок. Держась подальше от морских барашков, неохотно забегавших на берег, Михаил прошел по сырому пляжу, не спуская взгляда с одной точки в воде. Силой паранойи Одиссея Чукотова и стены часовых, бледно-золотой осередок был совершенно пуст, за исключением одинокого матроса, драившего лодку на мели. Замерев на равном расстоянии между центральными лестницами двух корпусов, экспедитор прищурил веки.

Он не смотрел на горизонт Каспийского моря, хотя тот был отлично виден сквозь раздвижные решетчатые ворота арочного тоннеля на другом берегу. Нет, сторожевой пес императрицы не позволял своему вниманию отклониться от дела, чтобы насладиться видом чистого неба, все еще не покоробленного тучами, которые он привел за собой. Михаил продолжал смотреть на одну часть морской глади, отличимую от других более темным цветом. Эта водная сажень уходила куда глубже остального дна бухты; не на дюймы, но десятки метров.

– Михаил Святославович, – знакомый высокий, но такой зернистый и боевитый голос оторвал Кисейского от раздумий.

Расслабив глаза, которые щурил где-то минуту и, помассировав веки с болезненным вздохом, он обратил внимание на Матрену, последовавшую за ним по пляжу. Девушка держала в руках золотистую подзорную трубу, которая, в сочетании с черно-красной косынкой и шнурованной рубашкой, заставляя Смирнову только сильнее напоминать морского разбойника.

– Спасибо, – улыбнулся Кисейский, взяв трубу и раскрыв ее в одно движение. Этот оптический прибор был совсем новым, и Михаил никогда раньше не замечал, чтобы напарница его использовала. – Где достала? – житейски поинтересовался он, приставив стекло к правому глазу.

– Они продаются прямо в постоялом дворе, представьте? – радостно воскликнула девушка, словно хотела рассказать товарищу это все утро. – Там, где мы ночуем, ага! Одна старушка тасует эти трубы как редьку за бесценок, бери – не хочу!

Став экспедитором Тайной канцелярии четыре года назад, Матрена посетила множество частных вечеринок и балов интеллигенции, раскрывая очередное убийство за наследство или супружескую измену. Но аристократские круги никогда не смогли вытравить из мещанки той деревенской радости, непосредственности и искренности, за которые так полюбил ее наставник. Порой Кисейскому казалось, что Смирнова не умела врать, высказывая ему все, что думала о людях и вещах с авторской лирикой.

Но в один момент он понял, что боевая подруга просто доверяла ему. И доверяла настолько, что чувствовала комфорт и безопасность, будучи с Михаилом настоящей собой. В тот момент, смотря на глупое темное пятно на воде сквозь мутное стекло, Кисейскому стало стыдно, ведь он вспомнил, что было важно на самом деле.

– Прости, что я схватил тебя и нагрубил, – вздохнул наставник, отнимая стекло от рваных ресниц. Он посмотрел на Матрену с искренним сожалением и тоской. – Это было неправильно, и мне следовало просто сказать тебе, что—

– Михаил Святославович, – перебила его Смирнова, – все нормально. – Мещанка аккуратно взяла напарника за мешковатый рукав, чтобы случайно не задеть саму руку, и расплылась в мирной улыбке, подчеркнувшей ямочки на ее румяных щеках. – Мы оба были неправы, и должны были держать эмоции в узде. И нет ничего страшного в том, что мы сделали это с запозданием.

Услышав очередной золотой манифест проницательной мещанки, которая всегда была так хороша со словами, Кисейский не смог сдержать улыбки. Он был тронут и наполнен уверенностью даже сильнее, чем до злосчастного происшествия на лестнице.

Эти люди были настоящими друзьями, познанными в пламени бед, потерь и предательств, и ничего никогда не смогло бы это изменить.

– Спасибо, – искренне произнес Кисейский.

– Ну, что вы там усмотрели, а? – повеселела Смирнова, уперев запястье в бедро.

– Омут именно там, где говорил Усоногов, – начал пытливый сыщик. – У него действительно гигантский диаметр, больше, чем у добывающей скважины, и при этом он нерукотворный.

– Вы уверены? – насторожилась Матрена. – Как такая громадина вообще могла тут появиться? В Малом цветочном озере я, бывало, находила омуты, но не в одном из них никогда никто не тонул! Не помещался даже!

– Обычно провальные воронки таких размеров образуются при обрушении свода подземной полости в карстующихся породах, – поразмыслил Михаил, – но я никогда не видел, чтобы это случалось под водой, полностью не меняя форму дна и глубину. Очевидно, эта яма тут действительно очень давно.

– Да, Побрякушкин сам говорил, что она была здесь до колонизаторов, – зевнула и потянулась Смирнова. Пасмурная погода и пряные булочки, которыми она позавтракала в постоялом дворе, клонили девушку в сон.

Не боясь намочить штиблеты, Смирнова подошла к волнам и, немного нагнувшись, устремила взгляд в воду, которая была достаточно чистой, чтобы дно просматривалось на несколько метров вперед. Внезапно глаза сыщица изумленно расширились.

– А что это за линии? – спросила она наставника.

– Линии? – удивился Кисейский.

– Ага, прямо тут, тянутся по дну! – подозвала его протеже.

Сунув руки в карманы, Михаил с неохотой шагнул к воде, и морская пена практически сразу ополоснула носки его сапог. Наклонившись к блестящей лазурной глади, экспедитор, наконец, понял, о чем твердила Смирнова. Частично скрываясь в песке, паутина тонких металлических, судя по солнечным отблескам на их поверхности, пористых трубок пролегала по всему дну бухты. Они переплетались друг с другом в четких серединах, создавая узор, похожий на огромную снежинку, но были такими тонкими и незаметными, что натурально сливались с песком.

– Вам не кажется, что это похоже на очень большую рыболовную сеть? – насторожилась Матрена, почесав подбородок.

– Да, – изумленно усмехнулся Кисейский, – но любая рыба сможет сбежать через такие широкие пустоты.

– Только если рыбешка сама не огромная! – внезапно чей-то кряхтящий голос донесся из-за спин Волхвов пороха.

Удивленно выпучив глаза, друзья обернулись и увидели перед собой того самого матроса с густыми седыми бакенбардами, который драил лодку неподалеку. Сам маленький деревянный карпот, выброшенный на мель как нечастый дельфин, выглядывал из-за сгорбленных плеч старика, накрытых полосатыми лохмотьями. Сыщики даже не заметили, как подошли к нему настолько близко.

– Ой, – вздрогнула Смирнова, – напугали же вы нас, милостивый государь.

– Не волнуйтесь, – раздраженно вздохнул Кисейский, вынимая из кармана донос Чукотова, – у нас есть право быть здесь.

Внезапно, когда Михаил уже хотел передать матросу письмо, старик остановил его руку, лояльно усмехнувшись и покачав головой.

– Все в порядке, ваше благородие, – дружелюбно пыхнул он, – мне не нужна береста. Я – лишь морской волк, что давно не ищет проблем на свои седые бакенбарды.

– Какое облегчение! – приятно удивился Михаил, комфортно сунув руки в карманы. – Как вижу, вы здесь один из немногих, кто не только не ищет, но и не любит создавать проблемы другим.

– Не обижайтесь на них, – меланхолично вздохнул моряк, отведя взгляд к западной лестнице. – После смерти Дарии Беринг мы все как на иголках. Многие тут знали ее очень давно.

– Неужели? – нахмурилась Смирнова.

– Да… – томно протянул старец, сделав долгую паузу. – Меня звать Петр, но все кличут Ершом!

Матрос широко улыбнулся и протянул Кисейскому морщинистую руку. Вместо того чтобы взять ладонь нового приятного знакомого, Михаил втянул подбородок в воротник и нервно посмотрел на Матрену. Мещанка знала, что делать, ведь не раз попадала в точно такую же ситуацию. Уверенно кивнув, она пожала руку Ерша за наставника, которого с ранних лет сильно нервировал физический контакт и особенно рукопожатия.

Конечно, будучи экспедитором Тайной канцелярии Кисейскому часто приходилось прибегать к нему в пылу драк и погонь. Но сыщик предпочитал сторониться прикосновения холодной и мокрой кожи, когда от этого не зависело его выживание.

– Мы – экспедиторы Тайной канцелярии, Михаил Кисейский и Матрена Смирнова, – представилась мещанка.

– Надо же! – воскликнул моряк, встав перед важными людьми смирно. – Никогда бы не подумал, что встречу уважаемых гостей из Трубецкого бастиона на своем веку! Чем я могу быть полезен вассальным ее величества? Отвечу на любой вопрос!

– Ой, только не беспокойтесь! – стыдливо хихикнула Матрена, замахав руками. – Нам от вас ничего не—

– Очень хорошо, что вы это спросили, господин Ерш! – перебил ее находчивый Кисейский, воспользовавшийся возможностью в тот же миг, когда она появилась на горизонте. – Наверняка вы знаете всех наймаков этого научного центра поименно, я прав? – даже не договорив, Михаил вытянул из кармана берестяной блокнот и графитовый мелок.

– Наймаков? – восторженно переспросил Петр. – Наймаков, да! Наймаков-то я знаю! – Он начал загибать пальцы. – Знаю Тамару, поварихой в постоялом дворе работает! Еще бабку-Серафиму, она там подзорными трубами под лестницей торгует! Ринат и Данила на доках трудятся, славные ребята!

– Возможно, мне следовало сузить область деятельности, – усмехнулся Кисейский. – Не могли бы вы указать направление ближайшего специалиста в сфере морской геологии, ответственного за сохранность грунта данного полузамкнутого водоема?

Ерш обескуражено хлопнул ресницами.

– А? – переспросил моряк.

– Мне кажется, я знаю, что Михаил Святославович имеет в виду, – подключилась Матрена, научившаяся мастерски переводить возвышенный язык Кисейского на нормальный за четыре года их знакомства. – Нам нужно поговорить с наймаком, который знает все про дно вашей бухты! В курсе каждого камешка, водоросли и огромного омута! Такой человек вам известен?

Ерш прищурил глаза и задумчиво погладил свои бакенбарды.

– Что ж… – с неохотой процедил он сквозь зубы, – есть одна. Но я не думаю, что она вам поможет.

– Почему? – удивился Кисейский.

– Помните тех гвардейцев? – моряк кивнул к западной лестнице. – ОНА не терпит приезжих еще больше. Сидит в своей конуре днями и ночами, с людьми не говорит, а откликается только на личные берестяные грамоты Чукотова.

– Господин Чукотов в таких близких отношениях с ней? – ахнула Матрена.

– Да, говорят, что он взял ее в ЗЫБЬ от большого ума, но я этого не вижу, – фыркнул Ерш, сложив у груди руки. – Полина Мезенцева – странная девка.

Волхвы пороха переглянулись, обменявшись азартными улыбками. Они точно знали: это был их человек.

***

– Ты хотя бы знаешь, куда мы идем? – эхо раздраженного голоса Кисейского разнеслось по узкому служебному коридору восточного корпуса ЗЫБИ. Именно сюда причалила двухпалубная беляна, которая доставила сыщиков в комплекс вчера.

– Ерш говорил, что это место трудно заметить! – обнадежила его Матрена. – Сейчас найдем!

Стены здесь не были выделаны мрамором или даже деревом, напоминая внешнюю сторону комплекса, об которую постоянно разбивались волны. Также было очень влажно и холодно. Откашлявшись и зарывшись в воротник, Михаил приложил руку к неказистой каменно-кирпичной кладке, с ужасом обнаружив, что она была мокрой. Служебные коридоры не построили и даже не спроектировали напоказ, поэтому они демонстрировали истинное нутро ЗЫБИ: уродливое и лицемерное.

Конечно, коридор, больше похожий на буферную зону между бушующей стихией и человеческой наглостью, был обделен любыми предметами интерьера, типа картин, войлочных кресел или даже окон. Именно поэтому большой вазон со странным кустарником, возникший из-за дуги виляющего тоннеля, так сильно удивил напарников.

Матрена жила в далекой губернской деревне до двадцати лет, а Михаил объехал почти весь континент за свои тридцать восемь, но ни один из них не встречал этот вид раньше. Его листья были темно-зелеными на длинных черешках широкоовальной формы и стремились вверх, хотя солнце в это помещение попадало, наверное, только пока тут не построили крышу. Хотя влаги странному кустарнику хватало с головой.

Отняв любопытный взгляд от растения, Смирнова прошла мимо, но Кисейский остановился. Он точно видел это. Вазон и густой кустарник прятали что-то за собой.

– Матрена! – подозвал он протеже. – Помоги мне.

Экспедитор взялся за край кувшина, наполненного мокрой и очень тяжелой почвой, начав толкать тот в сторону. Удивленно насупив бровь, Смирнова присоединилась к напарнику беспрекословно. Порой она не понимала, что ее чудной наставник видел в повседневных вещах, но это всегда стоило того.

С протяжным керамическим скрежетом вазон сдвинулся с места, разоблачив узкий проем в каменной кладке! Компактная спиральная лестница, спрятанная внутри стены, уходила вниз.

– Диво… – ошеломленно протянула Смирнова.

– Должно быть, эта Мезенцева действительно заботится о своем уединении, – с впечатлением усмехнулся Кисейский, глядя во тьму тайного спуска. – Я могу это уважать.

Свистнув лацканами своего зеленого мундира, экспедитор наступил на верхнюю ступеньку. Очутившись на самом дне цилиндрического тоннеля, в два раза уже служебного коридора, в котором те были минуту назад, сыщики встретились с толстой дубовой дверью.

– Вот это я понимаю дверь! – гордо хмыкнул Кисейский, проведя ладонью по доскам. – Никаких труб, уздечек и выкрутасов, а только старое доброе, надежное дерево! – Внезапно Михаил болезненно прошипел сквозь зубы, ведь поймал занозу.

Матрена лояльно улыбнулась и закатила глаза, выслушивая очередную тираду своего культурно замкнутого наставника. Откашлявшись и сделав вид, будто ничего не произошло, Кисейский постучал в дверь, отчетливо выбив первые ноты либретто Сумарокова. Он делал это всегда и неосознанно.

– Полина Мезенцева! – прокричал сыщик. – Вас беспокоят служащие Тайной экспедиции!

Никто не ответил. Михаил устало потер переносицу.

– Госпожа Мезенцева! – подключилась Матрена, подергав входной крюк. Конечно, засов был опущен. – Мы просто хотим задать вам несколько вопросов касаемо смерти Дарии Беринг! Это – очень важно и может сберечь много жизней!

Тишина. Вздохнув, Кисейский запустил руку во внутренний карман формы и вытянул злополучную грамоту Чукотова, помахав ей перед Смирновой. На сей раз лояльно улыбнулся уже он.

Ехидный сыщик опустился на колено и пропихнул бересту под дверь. Не прошло и минуты, как по другую сторону послышались осторожные шаги. Затем шелест бумаги. Она подняла письмо. Спустя еще минуту по узким лестничным сеням покатился сухой скрежет засова. Из-под двери пыхнули щепки и пыль, и проход вздрогнул, начав медленно открываться, ведь его тянул не человек, а гравитация из-за кривого фундамента.

Глаза экспедиторов ошеломленно расширились, когда друзей встретила целая стена кустарников в горшках! Они стояли на полу и многочисленных разделочных столах с несколькими ярусами, вроде тех, что часто можно было встретить на кухнях приличных таверн. И все растения выглядели в точности как тот зверь с овальными листьями, которого напарники встретили наверху.

Настороженно оглядываясь, Михаил Кисейский сделал первый медленный шаг внутрь. В тот же момент едкий душок пороха и металлической пыли ударил его слизистую. Эта тусклая коморка походила на ботанический сад, но пахла как мастерская инженера-испытателя.

Михаил не сразу заметил на разделочных столах подковные ключи, напильники, измазанные в железной пудре и целые коробы странных гвоздей с толстыми спиральными ножками. Следуя за наставником, Матрена тоже не уставала восхищаться диковинным убранством таинственных застенков. По бокам и потолку коморки струились тонкие трубы. Создавалось впечатление, будто они приходили со всех сторон света, чтобы сомкнуться тут, на краю зеленой мастерской, который становился все ближе.

Глаза напарников с трепетом расширились, когда пытливые экспедиторы высунулись из-за последнего кустарника на повороте разделочных столов.

Склонившись над долгим верстаком, от стены до стены заваленным плотницкими орудиями и частями странных машин, в шумных деталях рылась девушка. Короткий подол ее темно-синей покосной рубашки, какие носили крестьяне, выглядывал из-под узкого пикейного жилета из дорогого темного шелка. На ногах таинственной незнакомки красовались черные кожаные сапоги с блестящей отделкой, а на руках рабочие перчатки из того же материала. Наконец, по ее широкой спине струились две длинные косы, кривые и медные как лезвия мечей, выбитых на раскрошенной наковальне.

Матрена не могла оторвать от таинственной незнакомки взгляда, боясь потревожить ее усердный труд. Кисейский бесцеремонно вышел из-за куста и встал прямо за хозяйкой коморки, сунув руки в карманы.

– Полина Мезенцева, я полагаю? – выпалил он с заинтересованной улыбкой.

Металлический лязг деталей стих в ту же секунду. Оторвавшись от работы, загадочная девушка медленно развернулась к экспедитору на своем вращающемся табурете, прикрученном к полу как судовая мебель. На ее голове оказались громоздкие бронзовые очки с несколькими увеличительными стеклами на правой линзе, вероятно, предназначавшиеся для ювелирной работы с хрупкими деталями.

– Скажите мне сами… – холодно и даже слегка агрессивно произнесла Мезенцева. – «Полагать» – это ваша работа.

Ухватившись за гибкий сегментный ремень, державший оптический прибор на затылке, Полина стянула очки, взмахнув челкой; короткой и колючей как ежовые иголки. Черты ее лица были грубыми и мужественными, особенно плоский широкий нос и квадратный подбородок. Под темно-синими – почти фиолетовыми – глазами нелюдимой хозяйки зияли глубокие темные круги, сливавшиеся с рваной пенумброй пучка волос, закрывавшего ее брови и весь лоб.

Лояльная улыбка Кисейского быстро притупилась. Несмотря на то, что эмоции Мезенцевой было трудно распознать, он чувствовал в ее взгляде едкую неприязнь.

– Можно было и не грубить, – фыркнул Михаил.

– Можно было уйти, когда на ваш стук никто не ответил, – парировала Полина, решительно встав с табурета и взмахнув длинными косами.

Оппоненты прищурили глаза как два хищника перед схваткой.

– Господа! – нервно смеясь, воскликнула Матрена, выступив между ними с широко расставленными руками. – Я думаю, мы начали не с той ноты! И мы искренне просим вашего прощения, госпожа Мезенцева! – Смирнова посмотрела прямо в глаза новой знакомой и широко улыбнулась, в надежде хоть немного разрядить обстановку.

Внезапно Полина сложила руки у груди со скрипом длинных кожаных рукавиц и оценила сыщицу с ног до головы, удивленно насупив бровь. Кисейский высунулся из-за плеча своей обескураженной напарницы, надменно оценив Мезенцову в ответ.

– Ты… – недоверчиво протянула грубая рабочая, – тоже экспедитор Тайной канцелярии?

Должно быть, Мезенцева не услышала голос Матрены из-за двери, поэтому была шокирована, застав в мундире Трубецкого бастиона женщину. Но Полина не злилась и не боялась. Это ее впечатляло.

– Да, – усмехнулась Смирнова, привыкшая к этому вопросу за четыре года. – А вы – старшее сведущее лицо ЗЫБИ в области подводной акустики! Поставленное лично Одиссеем Чукотовым, стоит добавить!

Полина промолчала и закатила глаза с лояльной улыбкой.

– Послушай, соловей, – вздохнула она, – ты неплохо щебечешь, но меня мало заботят лавры. Я сама знаю, чего добилась, и кто протянул мне руку помощи в трудный час. – Она развернулась к столу и крепко сжала подковный ключ. – Мне пора возвращаться к работе.

Смирнова тревожно нахмурилась и обернулась, чтобы попросить совета у наставника, но Кисейский только пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Сделав решительный вдох, отважная сыщица затянула узел своего бордового платка и совершила длинный шаг к верстаку. Мезенцева продолжала возиться со странным устройством, напоминавшим металлический коробок, затягивая на его краях извилистые гвозди, чтобы отвлечься от рокового письма, подсунутого под дверь.

Донос об исчезновении Дарии Беринг, подписанный самим Одиссеем Чукотовым, лежал чуть выше на столе. И Матрене не понадобилось двух секунд, чтобы схватить и хлопнуть письмом по крышке машины прямо перед носом упрямой хозяйки. Полина вздрогнула, поняв, что теперь с ней общалась совсем другая девушка, чем минуту назад.

Смирнова тоже могла злиться.

– Люди умрут, Полина, – прохрипела она загробным голосом. – Люди умрут, если ты не оторвешься от своей чепухи, чтобы уделить вассальным ее величества пять минут своего времени.

Мезенцева тревожно нахмурилась и попятилась назад, когда грозная сыщица сбила с верстака горсть деталей экспрессивным махом руки.

– Поэтому возьми это, – Смирнова смяла письмо и ударила им рабочую в грудь, – и пересмотри свой график внимательней.

– Хорошо-хорошо… – пролепетала Полина, машинально взяв грамоту и упав на табурет, – боже…

Смирнова вновь перевела взгляд на наставника. Кисейский одобрительно кивнул, но на его лице не было радости. Они оба не хотели к этому прибегать, но привыкли, что некоторые люди слишком упрямы, чтобы понимать низкие тона. Михаил откашлялся и вытянул из внутреннего кармана блокнот, убедившись, что обескураженная и хмурая Мезенцева смотрела на него.

– Матрос по кличке «Ерш» рассказал нам, что ты имеешь доступ к некой махине, – начал сыщик, – для слежки за дном домашней бухты. Это правда?

– Вы имеете в ввиду мою систему определения водных колебаний? – спросила Полина.

– Я не понимаю большинство вещей, которые ты имеешь в виду, девочка, – сердито буркнул Кисейский, уставший от этого цирка.

– Проще показать, – смиренно вздохнула Мезенцева, развернувшись к тому самому железному коробку, над которым работала.

Приблизившись к верстаку, Матрена и Кисейский с удивлением обнаружили, что металлический ящик был привинчен к столу точно так же, как табурет нелюдимой хозяйки был привинчен к полу. И, что самое интересное, все трубы, тянувшиеся по стенам и потолку коморки, собирались внутри этого ящика и утыкались в его стороны и углы, теснясь с многочисленными рычагами и регулирующими ключами. Поднеся руки к своему творению, Полина трепетно подняла крышку, разоблачив маленькую паутину свинцовых струн, таившуюся на дне железного коробка как махорка в табакерке.

Кисейский недовольно нахмурился. Он не мог понять, что видел перед собой. В то же время глаза Матрены восторженно засияли.

– Это же… – ахнула она, вспомнив таинственный узор труб, который они с наставником обнаружили на дне бухты. Аппликация из свинцовых струн в ящике Полины в точности повторяла форму этого узора, словно была его репликой или чертежом.

– Да… – гордо усмехнулась Мезенцева. – Это – домашняя бухта ЗЫБИ. И она у нас на ладони.

– Что ж, схема дна из свинцовых прутиков мало поможет расследованию, – вздохнул Кисейский, раздраженно потерев переносицу. – Пока я не вижу ничего, что не смогла бы заменить обычная карта.

– А может ли ваша карта показывать… – триумфально усмехнулась Полина, поднеся пальцы к маленькому рычажку на боку коробки, – движения?

Мастерица щелкнула переключатель, и в тот же момент свинцовые струны начали вибрировать, издавая высокочастотный гул, слегка давивший на барабанные перепонки! Но дрожала не вся модель, а только конкретные ее регионы. К тому же они постоянно менялись, плавно циркулируя от прутика к прутику как… волны.

Теперь все стало ясно, и восторгу Матрены не было предела, пока Кисейский только настороженно озирался на трубы, которые тоже начали немного дрожать.

– Проект «Водомерка» был одной из моих первых и самых масштабных работ для ЗЫБИ, – гордо объяснила Мезенцева, начав потягивать другие рычаги и ключи на своем чудо-ларце. – С шести грузовых карпотов невод чувствительного свинцового волокна, способного улавливать малейшие колебания водных течений, был сброшен в домашнюю бухту центра.

– Трубы! – воскликнула Матрена. – Это были те трубы, которые мы видели!

– Так точно, соловей, – усмехнулась Полина, – схватываешь на лету как и положено! Чтобы нежные струны не обращали внимания на незначительные движения, вроде прибитых к берегу водорослей или рыбы, которая случайно задела их хвостом, волокно было помещено в толстую пористую оболочку.

– Неужели ты хочешь сказать, – ахнула Матрена, – что все трубы в этой комнате…

– Идут из моря! – радостно закончила за нее Полина. – Да! Поэтому я всегда знаю, когда в бухту заходит лодка, даже в кромешную ночную темноту!

Внезапно Мезенцева игриво подозвала к себе Смирнову и приставила ладонь к ее уху.

– Я убедила Чукотова в том, что это – несокрушимая защитная система наших вод, чтобы он выделил деньги на строительство, – едва сдерживая смех, прошептала Полина. – Хотя мне просто показалось, что выйдет зыко!

– Ты не ошиблась! – восторженно захохотала Смирнова, постучав мастерицу по спине. – Это просто невероятно! Неужели ты сама выдумала все это?

– На самом деле с подводной акустикой возился еще Леонардо да Винчи! – улыбнулась Полина. – Он писал: «если вы остановите свой корабль и поместите в воду головку длинной трубы, а внешний конец поднесете к уху, вы услышите корабли на большом расстоянии от вас»!

– Кто бы мог подумать?… – завороженно промычала мещанка. – А кто такой Леонардо да Винчи?

Пока девушки, совсем недавно сцепившиеся в разгоряченной склоке, мило беседовали за верстаком, Михаил Кисейский наблюдал за ними, враждебно сложа у груди руки. С усталым вздохом он закатил глаза и подошел к окну, вырезанному в каменной стене как застекленная бойница.

Экспедитор удивленно выпучил глаза, когда заметил, что оживальный иллюминатор в мастерской Мезенцевой выходил на парадный пирс. Это был тот самый причал, по которому они с Матреной шагали в одиночестве, когда только прибыли на архипелаг, и на конце которого встретили навороченную автоматическую дверь. Более того, Кисейский мог видеть края всех ее труб и вентилей, торчавших из углубления в стене.

Михаил подозрительно прищурил веки.

– А потом в 1687 году английский физик Сэр Исаак Ньютон впервые осуществил математическую обработку звука, – продолжала свой длинный рассказ Полина, – которую описал в книге «Математические начала натуральной философии»!

– Как интересно! – воскликнула Смирнова. – И это ты тоже прочитала в местной библиотеке?

– Да, – кивнула Мезенцева, – Чукотов держит большой архив старинных книг на подвальных этажах восточного корпуса! Впрочем, там у него все архивы! Могу сводить как-нибудь!

– Я с большим удовольстви—

– Матрена! – перебил ее Кисейский, вклинившись между собеседницами, чтобы лучше видеть мудреную карту колебаний. – Ты уже узнала, что ее свинцовые прутья видели в области омута в день убийства Дарии Беринг?

Мезенцева гневно поморщилась, когда погоны Кисейского уткнулись в ее щеку. Полина сразу невзлюбила сыщика, в отличие от его протеже, к которой мастерица испытывала заметную симпатию даже после их перепалки.

– Простите… – через силу выдавила затворница, – но я не была на посту в ту ночь. К тому же система «Водомерка» с трудом может определить движения в области ямы.

– Почему? – требовательно пробубнил Михаил.

– Струны, спущенные в верхние слои омута, не считывают ничего, кроме бесконечного смерча пузырей.

Мезенцева дернула запылившийся переключатель, и маленькая круглая область в левом верхнем углу невода струн начала хаотично вибрировать. Так трубы читали водоворот. Кисейский раздраженно цокнул языком.

– Этот надоедливый шум способны перебить только очень высокие волны, – усмехнулась Полина, – или корабли! Хотя ни один здравомыслящий капитан никогда не направит судно в омут!

Проведя по лицу рукой и растянув морщины, Кисейский выпрямил спину, вновь возвысившись над рабочим столом, Мезенцевой и живой картой домашней бухты. Презрительно прищурившись, он в последний раз взглянул на бушующий струнный омут как на своего злейшего врага, сумевшего стряхнуть экспедитора с хвоста после долгой погони.

– Идем, – монотонно скомандовал Михаил, зашагав к двери.

Матрена тут же рванула с места, послушно следуя за наставником. Они не говорили, пока не завернули в кусты безымянных и неприхотливых кустарников, отлично уживавшихся в темном и сыром помещении.

– Это была пустая трата времени, – раздраженно проговорил Кисейский.

– Совсем нет! – приободрила его Смирнова. – Благодаря Полине я узнала, что господин Чукотов держит в этом корпусе архивы! Наверняка там мы сможем найти строительные журналы времен возведения комплекса, а может и сведения об омуте!

В хмуром взгляде старого сыщика вспыхнули искры надежды, когда он с приятным удивлением посмотрел на свою эффективную протеже. Напарники оборвали интенсивный шаг.

– Да, Усоногов говорил, что яма никогда не была исследована, но, – девушка хмыкнула и пожала плечами, – кто-то из нас двоих верит этой скользкой мокрице?

Кисейский был мозгом Волхвов пороха, способным решать задачи в пылу кошмара, не отвлекаясь на сантименты, но Смирнова была их сердцем. Она знала толк в человеческих эмоциях и часто видела то, что не имело значения для расчетливого ума ее холодного учителя.

Медленно на сером и небритом лице Михаила вытянулась широкая улыбка; такое редкое для него выражение, что на щеках едва ли образовались мимические морщины за почти четыре десятка лет.

– Хорошая работа, Троша, – гордо и искренне произнес Кисейский, стукнув боевую подругу по плечу.

Матрена улыбнулась в ответ и потупила застенчивый взгляд. Только он мог называть ее «Трошей».

Тем временем Полина Мезенцева уже почти закончила собирать все спиральные гвозди и металлические бруски, которые Смирнова сбросила с ее верстака. Кинув в кучу последнюю деталь, нелюдимая изобретательница протянула руку к выключателю гудящей карты течений, чтобы, наконец, оборвать надоедливый шум.

Как вдруг хаотичное бурление сектора омута пропало… сменившись беспрерывным оглушающим гулом. Глаза хозяйки расширились.

– Черт! – воскликнул Кисейский, болезненно схватившись за уши. – Что это?!

Сыщики ринулись обратно, окружив Полину, нависшую над взбесившимися свинцовыми струнами. К удивлению сектор ямы больше не вибрировал, хотя именно он являлся источником чудовищного рокота.

– Что происходит?! – воскликнул Михаил. – Откуда этот шум, и почему омут замер?!

– Он… – ошеломленно протянула Полина, – он не замер! А вибрирует с ТАКОЙ скоростью, что мы этого не замечаем! Прямо сейчас что-то перебивает частоту водоворота пузырей, встав у него на пути!

Вспомнив слова изобретательницы, Кисейский бросил взгляд в окно, в надежде застать там шторм с высокими волнами или корабль, который смог бы потревожить струны. К скрытому ужасу экспедитора море было тихим, а все суда давно стояли при многоуровневых дебаркадерах. Тяжело сглотнув, следователь вновь посмотрел на дрожащий компас.

– Что… – жутко процедил он, пока волна воздушной дрожи развивала его длинные волосы, – это такое?…

– Я не знаю… – ответила Полина с таким же трепетом, но не страхом, а искренним любопытством в глазах. – Но это что-то большое. Очень большое…

А омут все гудел и гудел, пока подкосившиеся рассудки трех свидетелей не начали ассоциировать рокот струн с одним и тем же звуком.

Это был глухой рев, доносившийся до поверхности из морских глубин.

Глава 3. Мраморные стены

Единственная амбулатория ЗЫБИ делила ярус западного корпуса с тюремными камерами. Все потому, что вероятность принести на борт крепости прогресса болезнь была такой же маленькой, как шанс совершения тут преступления. Любой аристократ следил за своим здоровьем и безопасностью с параноидальным трепетом. Но не все недуги, достойные быть скрытыми в сыром каземате под ярусами выставок и актовых залов, являлись недугами тела.

Некоторых из них просто стыдились.

– Она продолжает бредить? – с усмешкой поинтересовался молодой мужчина в белом халате, ворочавший берестяные грамоты на столе при одиночных камерах.

– К несчастью… – вздохнул его пожилой коллега, перебиравший медицинские инструменты на соседнем залавке. – Навязчивые мысли о морском чудовище не покидают голову бедной девочки уже больше недели. Я начинаю подумывать, что лечение бесполезно.

– Не сдавайся так просто, – подбодрил его друг, отложив бумаги. – Вспомни как много людей прошло через твою терапию, и никто не жаловался после! – Он задумался. – Ну, на самом деле они больше не на что никогда не жаловались, но это даже лучше!

Молодой и веселый ассистент поднял со стола поднос с бледной долькой говядины, заплесневелым хлебом и полным стаканом воды. Заметив тару, он с опаской понюхал ее, выпил половину и вернул на место.

– Ну, ты готов? – рявкнул помощник, вытирая рукавом мокрые губы. – Время кормежки!

Раздраженно потерев переносицу, пожилой врач натянул длинные и плотные медицинские перчатки из овечьих кишок. Вооружившись большим шприцем, он вставил тот в деревянную ампулу, и с тягучим движением поршня прозрачный цилиндр наполнился яркой серебристой субстанцией.

Закрыв один глаз, доктор аккуратно щелкнул кончик иглы, и ртуть потекла по полой спице.

– Пошли, – отреченно скомандовал он, поправив толстые круглые очки, и поковылял к дверям одиночных камер.

С каждым мигом люди в лабораторных халатах становились все ближе, пока их гнетущие тени не окропили именную табличку над маленьким решетчатым окном:

«Фекла. Фрейлина Дарии Беринг»

***

Геридон в открытой столовой постоялого двора был усыпан кончиками сахарных голов, но не хаотично, ведь те стояли друг от друга на равном расстоянии, словно шахматные фигуры. Обычно эти забавные конусы застывшего сиропа подавали к завтраку, чтобы подсластить чай, но Михаил Кисейский использовал их, чтобы упорядочить все мысли, собравшиеся в его голове за два дня.

Пожевывая манжет своего зеленого мундира, старый экспедитор ворочал сахарные горки серебряной ложкой, пока Матрена, сидевшая напротив, заинтересованно наблюдала за этим, подперев подбородок запястьем. В отличие от наставника, который, казалось, никогда не выходил из рабочего состояния, Смирнова сняла свой мундир и повесила тот на спинку стула.

Теплое утреннее солнце струилось по белоснежному шелку ее шнурованной рубашки и объемным фиолетовым шароварам. Всех креативных элементов одежды сыщицы, которые она подобрала сама, когда только стала мещанкой, почти никогда не было видно под ее черно-красным кителем. Лишь величественные лакированные штиблеты выглядывали из-под подола формы Трубецкого бастиона, большой и скрывающей, как крылья жука-геркулеса.

Порой эта тяжелая и громоздкая «оболочка», сковывавшая ее эмоции и характер, раздражала Смирнову, но девушка никогда не забывала, какой силой обладали погоны на ее плечах. К тому же они отлично смотрелись на ее боевом товарище, из-за чего Матрена не так сильно переживала, что выглядела нелепо.

Но она все равно была рада отдохнуть от мундира хотя бы за завтраком.

– Михаил Святославович, – усмехнулась протеже, продолжая наблюдать за сахарными головами, – вам так не хватает доски свидетельств?

– Большое… – отреченно пробубнил сыщик, даже не подняв на собеседницу взгляда.

– Что? – переспросила Смирнова, кусая булку хлеба.

– Это было что-то большое, – повторил он, серьезно взглянув на свою ученицу, – так сказала Мезенцева, да? Нечто такое же размера, а может и больше штормовой волны или корпуса судна, – Михаил стукнул ложкой по крайней сахарной горке. – Оно перебило водоворот пузырей в считанные секунды. – Он отгородил ее от других голов, чтобы подчеркнуть исключительность.

Наступила долгая и гнетущая тишина. Казалось, Кисейский хотел что-то сказать, но целенаправленно этого не делал.

– К чему вы клоните? – не выдержала Смирнова, завернув булку в салфетку и сунув ту в карман шаровар. Аппетит девушки отступил, но мещанка, выросшая в нищете, не любила тратить еду, если та могла пригодиться позже.

– Как много ты понимаешь в мореведении, Матрена? – многозначно спросил сыщик.

– Не больше, чем в шарадах, – хмыкнула удивленная протеже, сложив у груди руки. – Ну, я, конечно, могу отличить карпа от осетра, но на этом мои познания заканчиваются. Что насчет вас?

– То же самое, – признался Михаил.

Вуаль безмолвия вновь опустилась на открытую столовую как густой туман. В тот миг Кисейский и Матрена словно оказались заперты в вакуумном пузыре. Лязг столовых приборов, голоса постояльцев трактира, шум волн за окном и другие звуки исчезли, будто у собеседников одновременно заложило уши. Рамки их восприятия потемнели.

– Я не буду врать, – отчетливо и механически проговорил старый экспедитор, – ни разу за свою тринадцатилетнюю карьеру я не встречался с делом, которое зажимало меня в тупик так быстро. Ворох подозреваемых, орудие преступления, следы и улики – каждый раз хотя бы что-то помогало мне упасть на хвост изувера и предать его закону. – Михаил тревожно нахмурился, но он не позволял своему мозгу паниковать не при каких обстоятельствах. – В этот раз у нас нет ничего… кроме мутных догадок.

Кисейский посмотрел в окно, и, конечно, его глухой взгляд остановился на злополучном темном пятне в сердце домашней бухты. Михаил пристально смотрел в бездну гигантского омута, и, казалось, та смотрела в ответ.

– Нет, – внезапно знакомый боевитый говор оторвал сыщика от тяжелых раздумий. – Вы не правы.

Повернув голову к столу, он увидел Матрену. На ее смуглом лице сияла уверенная улыбка, а локти были бесцеремонно сложены на скатерти, пока морской ветер развивал рукава ее пустого мундира вместе с длинными черными волосами. Смирнова не боялась и даже не противостояла невзгодам в равном бою. Она возвышалась над ними.

– У вас есть я, – гордо заявила протеже, – а у меня есть вы!

На хмуром лице Кисейского появилась легкая, смущенная улыбка. Старому сыщику всегда нравилось, когда он не был самым отважным человеком в комнате. Но он радовался куда больше, осознавая, что этим смельчаком была его ученица.

– Мы – Волхвы пороха, Михаил Святославович, – мещанка продолжила свой пламенный манифест, – и каждый монстр знает, на что мы способны! Поэтому они боятся нас.

Кисейский расправил плечи и развалился на стуле, наконец, оторвавшись от невротичной циркуляции сахарных голов.

– У тебя есть план? – заинтересовано спросил он, приставив кулак к подбородку.

– Возможно, в этот раз судьба действительно обделила нас орудием преступления, следами и уликами, – начала Смирнова, – но кому нужен ворох подозреваемых, когда мы до сих пор не допросили единственного настоящего свидетеля?

Глаза Михаила расширились.

– Позавчера Валерий Усоногов рассказал нам о том, что единственным человеком, который был с Дарией Беринг в ночь смерти боярыни, была ее фрейлина Фекла! – растолковала Матрена. – Более того, она видела, как что-то утянуло Беринг под воду, и это впечатлило девочку настолько, что та сумела в деталях описать происшествие! В тот момент травма вырезала целую картину в ее разуме, которую Фекла, наверняка, так и не сумела стереть…

Сначала голос сыщицы казался азартным и находчивым, но стал печальней к концу. Она знала многое о травмирующем опыте и потере не понаслышке, и с болью представляла, что сейчас испытывала бедная фрейлина. Но Кисейский этого не заметил, ведь его блеклое лицо налилось задорными красками. В ту же секунду следователь вскочил на ноги, бросив недопитый чай и откусанный ржаной пряник.

– Ты не перестаешь меня впечатлять, Смирнова! – гордо улыбнулся наставник, уверенно дернув свои зеленые лацканы. – А сейчас давай найдем эту Феклу!

Не без труда отбросив тоску, Матрена улыбнулась в ответ и стянула тяжелый рабочий мундир со спинки стула одним мощным рывком.

***

«МЫШЬЯК ДЛЯ РАЗБЕЖАВШИХСЯ ТАРАКАНОВ» – сообщал заголовок ноябрьского выпуска Петербургских ведомостей. Неделя понадобилась личному пакетботу ЗЫБИ, чтобы доставить эту газету с большой земли, и теперь ее с интересом листал старый будочник при входе в амбулаторию западного корпуса.

«Прошло девять месяцев со дня казни Емельяна Пугачева, – было напечатано в главной новостной статье номера. – В тот светлый январь голова коварного вора и злодея, предателя великой империи и самозванца, поведшего за собой бездумный скот, была отсечена на Болотной площади под рукоплескание честного народа. Бунтовщик и обманщик Емелька поплатился за свое жалкое крестьянское восстание, но отряды генерала Мансурова не остановятся, пока все сообщники кровопийцы не будут пойманы.

Силами бравых воинов империи на эшафоте уже болтаются Максим Шигаев, Тимофей Подуров и атаман союзного казацкого полка Никита Зимко, однако многие другие трусливые лейтенанты Пугачева до сих пор скрываются от правосудия. Но их счастье не продлится долго, ведь в кладовой ее величества найдется мышьяк для всех разбежавшихся тараканов…»

– Вот и допрыгались, – злорадно ухмыльнулся старый будочник, пустив слюну из беззубого рта. – Я всегда догадывался, что дрянные крестьяне ответят за свою дерзость…

– А ты догадливый, – внезапно сердитый и усталый женский голос послышался сквозь газету, за которой прятался сторож, заставив того вскрикнуть от неожиданности!

Едва не свалившись с табуретки, старик отложил Петербургские ведомости и выставил вперед руку с масляным фонарем. Тот обдал ярким белым светом лица двух людей в форме. Возвышаясь над стойкой регистрации, они требовательно смотрели на будочника, словно откупщики, пришедшие за оброком.

– Кто… – пролепетал ошеломленный старик, – кто вы?… что вы тут де—

– Привратник наверху сказал нам, что вы держите фрейлину Дарии Беринг здесь, – перебил его Михаил Кисейский, начав листать свой берестяной блокнот. – Это – объективная правда или лишь его взгляд на ситуацию?

– Его… – вахтер возобновил дрожащий бубнеж, – объек… тивная?

– Фекла! – грозно пробасила Матрена Смирнова, хлопнув по столу руками. – Фекла здесь или нет?!

– ЗДЕСЬ! – вскрикнул сторож и отпрыгнул на стуле, боясь, что мещанка вцепиться ему в горло. – Но… – боязливо булькнул он, – я могу пропускать в амбулаторию только учрежденных работников.

– У нас разрешение от Чукотова, – монотонно проговорил Кисейский.

– Одиссей Владимирович не является казначеем западного корпуса, – с фальшивым состраданием протянул сторож, постукав пальцами, – поэтому, к сожалению, я вынужден вам отказать, господа…

Глаза старика округлились, когда в следующий миг большая рука Кисейского с грохотом приложила к столу ударный офицерский мушкет и взвела кремневый замок.

– Проходите, господа… – тяжело сглотнул побледневший вахтер.

Свистнув табельное оружие в кобуру, Михаил прошел в амбулаторию. Матрена наступала на его следы.

Резкий душок плесени и медицинского спирта ударил слизистые дуэта экспедиторов, когда тот пересек границу гнетущего коридора казематов. Это жуткое подземелье пугало даже Кисейского, который не раз бывал в тоннелях тюремного отсека Трубецкого бастиона. По крайней мере, в нем сквозь узкие кормяки руки тянули отъявленные изуверы, желавшие сломать шею сыщику, отправившему их сюда. Здесь же ничего не пыталось выбраться наружу через решетчатые окна десятка дверей, кроме протяжных измученных стенаний. И, что самое странное, все они казались женскими.

– Что это за место? – тревожно протянула Матрена, нервно почесав плечо. – Это совершенно не похоже на лазарет, скорей на…

– Темницу… – вздохнул Кисейский. – И в чем-то ты права. Видишь ли, аристократы не любят, когда их пассии становятся слишком эмоциональными и выходят из-под контроля в разгар светских мероприятий.

Леденящая дрожь пробежала по спине Смирновой. Слова наставника не укладывались у нее в голове, пока девушка не заглянула в одно из решетчатых окон. Это была одиночная камера с ярко-белыми мраморными стенами и голой кроватью, крепившейся к стене диагональными цепями. Сыщица надеялась увидеть в этой гнетущей обители огромного бандита, усеянного шрамами и наколками, но ожидания невинной протеже не оправдались.

К ее цепенящему ужасу, свернувшись калачиком, на тюремной койке тряслась и стонала молодая женщина, лишь на пару лет старше Матрены. Она была одета в мешковатую голубую рубашку, напоминавшую арестантскую робу, хотя на крючке в углу комнаты висело прекрасное бордовое платье. Когда-то она имела право его носить.

– Но… – с неверием пролепетала мещанка, – за что с ними так?…

– Каждый здешний накрахмаленный мерзавец считает себя новым Джоном Харрисоном, после того как изобрел очередную дополнительную шестеренку для морского хронографа, – объяснил Михаил. – Их эго очень хрупкое, и они убеждены, что могут гнуть судьбу человека как хотят. Особенно если этот человек – женщина, а еще лучше – их собственная жена.

Неверие и отрицание начали медленно перерастать в кипящую ненависть в глазах Матрены. Она повидала многое на службе в Трубецком бастионе, но еще ни разу не встречалась с таким жалким зверством.

– Как это может быть законно?! – она повысила голос. – Держать людей в казематах только потому, что они нарушили дисциплину?!

– Это ужасно, Матрена, – вздохнул Кисейский, закрыв глаза, клейменные темными кругами тысячи бессонных ночей. – И, да… – он сделал смиренную паузу человека, который давно знал слишком много вещей, которые не стоило, – это законно…

Друзья не сбавляли шага и оба чувствовали себя некомфортно, но это проявлялось совершенно по-разному. Кисейский часто моргал и целенаправленно не смотрел в сторону тюремных дверей, пока шокированные, вылупленные глаза Смирновой не отрывались от них вообще. По примеру своего наставника девушка училась сдерживать эмоции и сантименты, но некоторые злодеяния больного человеческого ума до сих пор пробирали ее до костей.

Каждый по-своему, но сыщики были отвлечены от своего окружения так сильно, что не сразу заметили молодого мужчину в белом халате, который шел им навстречу, держа в руках пустой поднос. На его лице красовалась широкая улыбка, а глаза были уверенно прикрыты, пока ехидный лаборант и Матрена не врезались друг в друга плечами!

Металлический поднос рухнул на пол с оглушающим грохотом, а стакан, стоявший на его краю, разбился вдребезги!

– Э-Э-ЭЙ! – взвизгнул мужчина, схватившись за плечо. – Куда ты смотришь?!

– Куда ТЫ смотришь?! – возмутилась Смирнова, стряхивая со своего плеча пыль. – Это – моя сторона!

– Твоя сторона?! – удивленно пыхнул лаборант. – Это – мой КОРИДОР! – Внезапно он вздрогнул и тревожно нахмурил брови, словно только сейчас хоть какая-то мысль достучалась до его мозга сквозь толстый лоб. – Погоди минутку… – Мужчина обдал мечущимся взглядом Матрену и Кисейского. – Вы, вообще, кто?! Тарас должен пропускать в амбулаторию только учрежденных работников!

– А ты кто, чтоб так пререкаться?! – брыкнула Смирнова.

– Я – ассистент доктора Скуратова, – оскорбленно вскрикнул лаборант, погрозив пальцем, – гениального ученого и архиятера этого лазарета! А вот, кто ВЫ такие, – он с пренебрежением ткнул Матрену в грудь тем же пальцем, – я даже представления не имею!

Устало закатив глаза, Михаил отодвинул взбалмошного прихвостня одной рукой и прошел дальше, с хрустом раздавив осколки стакана каблуком.

– Тайная экспедиция, – отстраненно пробубнил Кисейский. – Нам необходимо осуществить допрос фрейлины Дарии Беринг.

Проведя дерзких незваных гостей ошеломленным взглядом, человек в халате сорвался с места и начал преследовать их, держась на безопасном расстоянии.

– Господа, вы не понимаете! – нервно хихикнул он. Приоритеты и тон жалкого лизоблюда резко изменились, когда Кисейский упомянул свою должность. – Мы не пускаем сюда людей не по собственной прихоти! Вмешательство из внешней среды может разрушить стерильные условия карантина! К тому же Фекла совсем недавно приняла свое лекарство и должна отдыхать!

– Лекарство? – переспросил Кисейский. – Разве она больна?

Трое юркнули в маленький кладовой закуток при крайней одиночной камере, уставленный залавками и ящиками. Попивая чай и разглядывая что-то в высоком журнале, напоминавшем переписную книгу, в углу комнаты сидел пожилой мужчина. Он тоже носил белый халат, а еще круглые очки, с чьих линз почти никогда не сходило бликов. На макушке пожилого схоласта зияло большое лысое пятно, а оставшаяся лохматая седина напоминала дьявольские рога.

Заметив приятелей в форме и своего нервного ассистента, старик отложил чтиво и пойло. Будто готовясь к отчету на научной конференции, он поднялся с табурета, поправил прическу и откашлялся еще до того, как Кисейский остановился рядом.

– Доктор Скуратов, я полагаю? – спросил Михаил, надменно поведя бровью.

– Какую помощь я могу оказать… – прохрипел ученый, заострив внимание на зеленых погонах сыщика, – вассальным ее величества?

Оппоненты долго смотрели друг на друга, анализируя почти одинаковыми глухими взглядами. Если подумать, Кисейский и Скуратов были похожи не только глазами, деля отстраненную позу, манеры и голос. Они оба выглядели как люди, которых не заботили конфликты, и, которые предпочитали наблюдать за развитием событий со стороны, пока не осядет пепел, хотя шестерни без остановки крутились в их тяжелых головах.

– Доктор! – лихорадочно проголосил запыхавшийся ассистент. – Я пытался объяснить им, что Фекла не принимает посетителей, но…

– Спокойствие, Ярослав… – перебил его старик, выставив вперед ладонь. – Если бравые экспедиторы Тайной канцелярии хотят поговорить с пациенткой, мы не имеем право отказать. – До сих пор было почти невозможно определить, говорил он искренне или нет, ведь голос Скуратова был суше переваренной клецки. – К тому же… – он медленно повернул голову к Кисейскому, – кажется, наши гости очень хотят с ней повидаться.

Жуткий ученый с большим трудом вытянул улыбку, едва заметную сквозь морщины и обвисшие щеки. Это было первой и единственной деталью, отличавшей его от Михаила, ведь бывалый сыщик не имел необходимости задабривать кого-либо фальшивым оскалом.

***

Поворот ключа в гремящем навесном замке. Протяжный скрип последней двери с маленьким решетчатым окном, в которое Матрена до последнего боялась заглядывать. Кисейский медленно прошел в узкую, но очень яркую комнату, сразу вступив в лужу или, скорей, ручей, который тянулся от плинтуса, и был заметен на лакированном полу только под определенным углом. В передней мраморной стене одиночной «палаты» зияла огромная, уродливая трещина, которая и вызвала течь. Должно быть, амбулатория находилась на подводном уровне стены, даже ниже служебных помещений.

Рядом с этой трещиной на крюке висело скучное коричневое платье, которое безрезультатно пыталось прикрыть брешь в стене мокрым рукавом.

Отведя от депрессивного натюрморта взгляд, Михаил ужаснулся еще больше, ведь увидел на койке измученную молодую девушку в голубой робе. Ее голые руки и ноги были тонкими как кости, а кожа мертвенно-синей. Фрейлина Дарии Беринг смотрела в пустоту, сгорбив зубчатую спину.

Войдя в комнату следом, Матрена оцепенела. Заметив между кроватных цепей истощенную девочку, больше похожую на ветку в синих лохмотьях, Смирнова почувствовала, как нервозно затряслась ее челюсть.

– Что за дьявольщина?… – продрожала сыщица.

С тяжестью вырвавшись из кататонического ступора, она бросилась вперед, случайно толкнув Кисейского плечом. Упав на колени рядом с бедной узницей, Матрена схватила ее за запястья и начала рассматривать сухую кожу, усеянную фиолетовыми пятнами.

– ФЕКЛА! – прокричала Смирнова ей в лицо. – Фекла, ты меня слышишь?!

Глаза фрейлины были глухими, и, казалось, она вовсе не видела сыщицу. Как вдруг голова девочки медленно и прерывисто поднялась, и они со Смирновой встретились взглядами.

– Дария… Степановна… – хрипло и невероятно тяжело протянула Фекла. – Это… вы?

– Нет, Фекла! – Сыщица аккуратно взяла ее за острые скулы, где когда-то были щеки. – Меня зовут Матрена! Как давно они тебя здесь держат?!

В тот момент в камеру вальяжно зашли доктора, с гордыми улыбками лицезревшие, во что они превратили несчастного и неповинного человека.

– Извольте, барышня, – пренебрежительно усмехнулся Скуратов, – но вы не имеете права приближаться к пациентке. Конечно, я разрешу вам поговорить с ней, но…

Матрена сорвалась бы с места еще пять секунд назад, но ей нужно было аккуратно положить невесомую Феклу набок, чтобы та случайно не свалилась с койки. Хрустнув шейным позвонком, пылающее сердце Волхвов пороха развернулось на сто восемьдесят градусов, все еще сидя на коленях, и бросилось на седого схоласта как гепард!

Ассистент Ярослав, стоявший в дверном проеме, в ужасе отпрыгнул в коридор, когда Смирнова схватила доктора Скуратова за шею и прибила его к стене! С мрамора посыпалась пыль.

– Что вы себе позволяете, черти?… – проговорила Матрена монотонным басом, пожирая синеющее лицо ученого хищным взглядом. Как два маячных фонаря ее глаза слепили кряхтящего старика сквозь непроглядную пенумбру лица.

– Прикажите… – выдавил Скуратов, жалобно смотря на Кисейского, – прикажите своей бесноватой прислужнице… чтобы она отпустила меня…

Сначала Михаил взглянул на старика с недоумением и абсолютным спокойствием, словно не замечал Матрену, которая пыталась его придушить. Спустя пару секунд молчания он наигранно ахнул, якобы только сейчас понял, что Скуратов от него хотел.

– Она не моя прислужница, – объяснил сыщик с улыбкой и житейским кивком. – Мы получаем одинаковые жалования.

Смирнова усилила хват. Для нее Скуратов был не сильно тяжелее Феклы. Ярослав болезненно ухнул, наблюдая за всем со стороны, но, естественно, боялся даже приближаться, чтобы не разделить судьбу своего покровителя.

– Что тебе надо?! – взвыл доктор.

– Отпускное письмо… – пробасила Матрена.

– Что? – запнулся схоласт.

– Фекла – крестьянка, так? – Смирнова повысила грозный голос. – Когда вы бросили ее сюда, у нее наверняка было отпускное письмо! Разрешение на отлучку! Похвальные грамоты! Любые документы удостоверения личности! – За четыре года на службе Матрена накачала не только свои мышцы, но и голову. Она знала множество сложных юридических терминов, ведь они не раз пригождались в ее работе. – Сюда!

– Ярослав! – Скуратов махнул рукой в проем.

– Доктор! – вздрогнул ассистент.

– Дай ей, что она хочет…

Недолго думая, Ярослав метнулся к многочисленным ящикам в закутке амбулатории и вынул пыльную папку берестяных грамот из одного. Скривив враждебную мину, он протянул документы Матрене, но та отпустила гордо Скуратова только тогда, когда увидела имя «Фекла» на строке. Наконец, каблуки седого ученого коснулись земли, и тот отчалил к соседней стене вместе с непутевым помощником.

Несмотря на то, что секунду назад Скуратова пытались задушить, доктор выглядел совершенно спокойным. Он лишь преследовал Матрену изучающим взглядом, словно та была представителем нового и очень странного вида птиц, пока девушка вновь приближалась к измученной Фекле, сунув стопку бумаг за пояс.

– Не беспокойся, малышка… – прошептала Смирнова ей на ухо. – Сейчас мы вытащим тебя отсюда, и все будет хорошо.

Эти слова заставили пугливого Ярослава покраснеть от гнева. Высунувшись из-за спины своего пожилого коллеги, ассистент подошел к Матрене. Дерзость мещанки пугала его, но она так и не навредила доктору физически, поэтому молодой ученый все еще чувствовал весомое превосходство.

– Послушай, ты! – рявкнул Ярослав, пихнув Смирнову в плечо из-за спины. Она едва шелохнулась. – Возможно, на своем Заячьем острове ты чего-то стоишь, но здесь наши порядки!

Матрена обыденно повернулась к молодому доктору и надменно оценила его взглядом с головы до пят.

– Так что оставь больную в покое, – Ярослав продолжал гневно извиваться и брызгать слюной, схватив сыщицу за рукав, – и катись отсюда, вонючая трясогу—

Бум! Он не успел закончить, как вдруг молниеносный кулак Матрены оставил вмятину в его лице как в ведре! Это было так быстро, что Кисейский, наблюдавший за всем со стороны, едва увидел замах! Схватившись за нос, сложившийся гармошкой, ассистент отшатнулся назад и чуть не упал. Вцепившись в стену, он прочертил на белоснежном мраморе два длинных кровавых следа.

– ТЫ СУМАСШЕДШАЯ?! – гнусаво завопил Ярослав, забившись обратно в угол.

– Хочешь выяснить? – угрожающе пробасила Матрена, выставив вперед костяшки, покрывшиеся ссадинами.

Заскулив как дворовая псина, которой наступили на хвост, гадкий ассистент вновь спрятался за плечи Скуратова.

Смирнова вернулась к койке, убедившись, что в этот раз ей никто не помешает, и нежно подняла Феклу на руки. Затем она подошла к крюку, где висело коричневое платье фрейлины, но Кисейский остановил напарницу и взял платье сам. Матрена улыбнулась – молчаливо, но очень признательно – и покинула проклятую тонущую клетку. Кисейский последовал за ней. Пускай он контролировал эмоции и сантименты куда лучше молодой напарницы, бывалому сыщику хотелось оставить это жуткое место позади не меньше. Мраморные стены давили на него.

Как вдруг противный старческий голос пробежал по спине экспедитора как рой тараканов:

– Мне будет очень интересно послушать, как вы попытаетесь оправдать преступления вашей прислужницы перед тайным советником, – холодно протянул доктор Скуратов сквозь стоны боли своего ассистента.

Кисейский не дрогнул, а лишь лояльно усмехнулся и откашлялся, даже не поворачиваясь к своим оппонентам.

– По долгу службы и в рамках полномочий, возложенных на меня ее императорским величеством, – продиктовал Михаил своим лучшим формальным голосом, – я заявляю о необходимости взятия под мою опеку крестьянской девицы Феклы, ранее состоявшей во владении покойной Дарии Беринг на основании нижеследующих причин… – Он поднял над плечом ладонь и стал загибать пальцы. – Предотвращение неминуемой гибели, отсутствие законного попечения и вольно предоставленные документы.

Доктора ошарашено хлопнули глазами. Наконец, чудной экспедитор повернулся к ним, чтобы обдать неудачников последним ехидным взглядом.

– И она не моя прислужница, – он процитировал себя, чтобы ответить на самый первый выпад Скуратова. – Мы получаем одинаковые жалования.

– ЭТА СВОЛОТА СЛОМАЛА МНЕ НОС! – взорвался Ярослав, наконец выйдя из панического ступора.

– Я не вижу орудия преступления, – Кисейский пожал плечами. – К тому же сейчас я расследую убийство Дарии Беринг и не могу отвлекаться на какие-то мелкие потасовки.

Указав на собственный нос, чтобы уведомить Ярослава о том, что его кровь капала на ботинки, Михаил вышел в коридор и скрылся за поворотом.

***

Постоялый двор ЗЫБИ, являвшийся частью внутренней стены восточного корпуса, имел от традиционного постоялого двора, пожалуй, только название. Даже коридоры фешенебельного трактира, выделанные золотистой английской парчой и устеленные багровыми паласами, напоминали вестибюли герберов. Так назывались первые гостиницы, построенные в Петербурге для иностранных приезжих по приказу императрицы Елизаветы в 1745.

Казначеи ЗЫБИ, воздвигнувшие цитадель науки в диких водах волжской дельты пять лет назад, несомненно, обожали выставлять напоказ свое богатство и роскошь даже в самых маленьких вещих. Пожалуй, они любили это ровно настолько же, насколько хотели плевать на безопасность и комфорт своих грязных рабочих, слуг и даже других аристократов, только потому, что они не были мужчинами.

Сегодня Волхвы пороха убедились в этом на все сто и не переставали прокручивать жуткие события минувшего дня в тяжелых головах, таща изможденную Феклу сквозь золотой коридор. Матрена до сих пор несла девочку на руках, пока Кисейский держал только ее коричневое платье. Пускай Смирнова не жаловалась и даже не дышала прерывисто, Михаил часто косился на боевую подругу с виноватым взглядом.

– Ты точно не хочешь поменяться? – повторил наставник в десятый раз, протянув девушке платье. – Не надо терпеть, если тебе тяжело.

– Спасибо, Михаил Святославович, – вздохнула Матрена, взглянув на старого сыщика с благодарной улыбкой, – но вы уже сделали слишком много ради моей прихоти сегодня. Дальше я сама.

– «Твоей прихоти»? – удивленно хмыкнул Кисейский. – Эти мерзавцы пытали ее. Я сам планировал выторговать у них документы на Феклу, но ты решила не играть в шарады, а перейти к делу, да?

Смирнова посмотрела на свой правый кулак, покрывшийся ссадинами от удара. Она тревожно сжала пальцы, смяв голубую робу спящей фрейлины.

– Михаил… – стыдливо протянула она, – Святославович, я знаю, что должна была поступить более дипломатично, но в тот момент, когда я увидела ее… – сыщица поморщила глаза, чтобы не дать слезам сбежать, – я потеряла себя.

Кисейский мягко вздохнул и освободил от коричневого сарафана ладонь, положив ее на узкую, но твердую спину сестры по оружию.

– Послушай, Матрена, – начал он, чуть сбавив их общий шаг, – очень давно один великий и самый храбрый человек, кого я только знал, сказал мне вещь, которая не покинула моей головы даже спустя долгие десятилетия. Я не верю в высшие силы, но до сих пор живу по этому совету как по заповеди…

Решительный взгляд мещанки обмяк и оторвался от коридора, перейдя на улыбающееся лицо учителя, когда тот заговорил. Она знала: это было по-настоящему важно, и Михаил хотел, чтобы протеже запомнила эти слова так же как он сам.

– Как бы тебе ни было страшно, – начал он, – и в какой-бы тесный угол не зажимала тебя судьба… – Кисейский сам отвел взгляд, но не в коридор, а пустоту, словно говорил с кем-то еще, – твоя голова всегда должна оставаться холодной.

Глаза невозмутимой Смирновой задрожали. Она не просто слышала и понимала эти слова, а чувствовала их, потому что впервые наставник писал их не расчетливым мозгом, а своим опасливым сердцем.

– Ничего себе… – ахнула сыщица. – Неужели эту тайну открыл вам ваш учитель, знаменитый экспедитор «Торок» Яровой?

– Что ж, – меланхолично усмехнулся Кисейский, – я думаю, что человека, сказавшего это, можно считать моим первым и самым важным учителем…

Смирнова воодушевленно приоткрыла рот и стала кивать в такт хлестким шагам ее лакированных штиблетов, пока Михаил не ударил протеже новым серьезным взглядом.

– И речь не только о том, чтобы не упасть в обморок при виде лужи крови или разбухшего трупа, – он покачал головой. – Ты должна уметь управлять людьми и событиями так, чтобы они сами приносили тебе желаемый результат, а не выбивать его силой.

– Я поняла… – стыдливо поникла девушка. – Теперь у нас будут проблемы, да?

– Проблемы преследуют нас на каждом шагу, Смирнова, – чудной сыщик улыбнулся и ободряюще похлопал подругу по спине. – Одной больше, одной меньше. Но я буду очень признателен, если с твоей стороны их не прибавится.

– Есть… – легко произнесла Матрена, расплывшись в улыбке благодарности и облегчения.

Наконец, друзья остановились у двери, помеченной числом 046. Это была комната Кисейского, а спальня Матрены находилась по соседству. Поэтому старый сыщик вынул из кармана номерной ключ, который ему выдали на стойке регистрации два дня назад, и прокрутил тот в скважине позолоченного замка.

Дверь, дорогая и толстая, чтобы предотвратить попытки взлома, медленно отворилась, пролив свет в опочивальню столичного гостя. Все комнаты постоялого двора выглядели одинаково, но были одинаково престижными. Сплошной красный палас от плинтуса до плинтуса тянулся в них из коридора, придавленный двумя уютными плетеными креслами и большим столом с подарочной бутылкой байкальской воды. Также каждый номер у внешней стены имел балкон, соединенный со всеми другими, поэтому соседи по комнатам могли пожелать друг другу доброе утро, только выйдя на веранду.

Напарники прошли внутрь, начав заниматься обязанностями, так внезапно свалившимися на них. Горько вздохнув, Матрена положила измученную Феклу в кровать и укрыла ее пледом, пока Кисейский зажигал масляную лампу. Сыщица села на колени и долго рассматривала бедную девочку, пытаясь понять, что могло предать ее коже такой болезненно-фиолетовый цвет и усыпать пятнами.

– Что они делали с ней? – жалобно продрожала мещанка, убирая отросшие и неухоженные волосы фрейлины с ее лица.

– Я не могу сказать точно, – вздохнул Кисейский, открывая байкальскую воду, – но лично мне это напоминает симптомы тяжелого отравления. Скорей всего в те моменты, когда они не морили Феклу голодом, они скармливали ей испорченную еду.

Михаил налил немного воды в граненый стакан, подошел к кровати и сел на колени рядом с напарницей, протянув ей тару. Выхватив воду, Смирнова тут же приставила стакан к губам Феклы, желая напоить бедную терзаемую душу как можно скорее.

– Тише! – предостерег ее наставник. – Нельзя давать людям с обезвоживанием слишком много воды сразу, это приведет к отекам и скоплению жидкости в легких.

– Ой, – спохватилась Смирнова, сбавив темп, – я поняла.

Конечно, большая часть воды из стакана лилась мимо рта Феклы, струясь по ее подбородку, однако горло девочки начало пульсировать. Сначала сыщики подумали, что это был простой глотательный рефлекс, но внезапно тощие руки фрейлины вытянулись из-под пледа, чтобы помочь Матрена держать стакан. Девочка была в сознании, но ее тело все еще нуждалось в отдыхе, лечении и насыщении.

Когда тара опустела, Матрена поставила ее на тумбочку рядом со стопкой берестяных зарисовок домашней бухты ЗЫБИ, злосчастного омута и морского дна, устеленного паутиной труб, которые Кисейский любил чертить на досуге. Смирнова была счастлива, что Фекла нашла в себе силы хотя бы немного попить, но этого точно не было достаточно. Запустив руку в карман шаровар, сыщица достала ту самую румяную и ароматную булку, которую припасла с завтрака.

Сыщице стоило только положить хлеб на широко расставленную ладонь и ласково постучать Феклу по плечу, чтобы девочка нащупала хрустящую корочку и взяла булку, запустив зубы в свежую еду впервые за долгие дни. Пока изможденная фрейлина «уплетала» хлеб так стремительно как позволяли ее ослабшие мышцы, Волхвы пороха поднялись на ноги. Возвысившись над кроватью, друзья разделили очередной скорбный и ошеломленный взгляд. Им нужно было многое обсудить.

Не прошло и десяти минут, как давние напарники заняли плетеные кресла возле стола с тусклым, но очень теплым масляным фонарем, напоминавшим миниатюрный камин. По крайней мере, он издавал тот самый приятный звук, похожий на потрескивание поленьев, пока тлел фитиль.

Выцветшие сафьяновые сапоги Кисейского и лакированные штиблеты Матрены стояли у входа, опираясь друг о друга, из-за чего не падали и даже не складывались, хотя были такими высокими. Оба экспедитора Тайной канцелярии сидели в плетеных бержерах, но делали это очень по-разному. Позиция Михаила была строгой и фиксированной, словно он читал книгу, держа ее на коленях, пока Смирнова расплылась в кресле как мертвец. Ее руки лежали на подлокотниках плетьми, а макушка едва не упиралась в спинку.

Несмотря на совет наставника, сыщице было очень сложно сдерживать себя.

– Я не хочу верить, что все это правда… – тяжело вздохнула она, в очередной раз прокручивая в памяти страшные события. – Я пыталась… – Смирнова прикрыла ладонью глаза, – как бы мерзко это ни было, я пыталась выдумать хотя бы одну мнимую причину, по которой кто-то способен подвергать невинных людей таким пыткам. Но у меня не получилось…

– Я знаю, что тебе трудно это понять, – потупил скорбный взгляд Кисейский, – ты все еще знаешь, что такое человечность, и я горжусь тобой за это. Честно, я даже завидую. – Он сделал паузу и поднял взгляд на напарницу через силу, ведь знал, что это нужно было для них обоих. – Объяснение истязаний Феклы кроется в той же самой причине, по которой аристократские жены были заперты в казематах. Человек, держащий под контролем западный корпус ЗЫБИ, не хотел, чтобы гости съезда услышали вещи, которые не должны…

Усталые глаза Смирновой медленно округлились, когда та вспомнила слова гадкого сторожа Тараса, преградившего им дорогу при входе в амбулаторию:

«Одиссей Владимирович не является казначеем западного корпуса…»

– Постойте… – настороженно протянула мещанка, наконец выпрямив спину и поднявшись в кресле, – вы хотите сказать, что этот человек – кем бы он ни был – упрятал Феклу в эту Кунсткамеру намеренно? – Она нервно смяла короткую челку. – Чтобы…

– Чтобы она не рассказала никому, что действительно увидела в море в ночь смерти Дарии Беринг… – закончил за нее сыщик. – Да. И, если мы узнаем, кому было выгодно ее молчание, возможно, мы найдем нашего главного подозреваемого.

В тот момент Матрена почувствовала, как каждый атом ее тела наполнился решимостью и жаждой справедливого возмездия. Монстр, допустивший страдания невинной фрейлины, должен был гнить за решеткой, и Смирнова была счастлива, что у нее появился законный повод отправить его туда собственноручно.

Как вдруг ее отвлек чей-то тихий и жалобный лепет, донесшийся из-за спинки кресла. Развернувшись, мещанка с радостью обнаружила, что Фекла пришла в себя и говорила. Но ее радость быстро сменилась разочарованием, когда стало ясно, что девочка просто бредила.

– Дария Степановна… – мямлила она сквозь лихорадочный сон, ворочаясь в кровати, – голодная яма… змеиная голова…

– Девочка совсем плоха… – вздохнула Матрена, поворачиваясь к наставнику. – Мы обязаны найти для нее нормального лекаря в этой чертовой плавучей скверне!

– Конечно, – кивнул Михаил, – это не составит труда. В ЗЫБИ много ученых, и, пускай, большинство из них сосредоточены на мореведении, я уверен, что нам удастся найти хорошего врача в списке постояльцев.

Матрена подарила своему напарнику очередную благодарную улыбку, которая имела для нее такое же большое значение как и каждая до этого.

– Спасибо, Михаил Святославович… – искренне проронила она.

Кисейский ничего не ответил, а лишь приятно улыбнулся в ответ. Он был прав, и проблемы действительно преследовали Волхвов пороха на каждом шагу, но они находили выход из любой передряги, подчиняясь мозгу и слушая сердце.

***

Вахтер Тарас вновь перечитывал главную статью свежего выпуска Петербургских ведомостей, ухмыляясь и пуская слюну от садистского удовольствия как в самый первый раз. Как и многим другим гостям и членам персонала ЗЫБИ сторожу бесчеловечной амбулатории нравилось узнавать о несчастьях членов крестьянского восстания Емельяна Пугачева, пускай то было подавлено почти год назад. Души этих людей были чересчур вольными для них.

Старый привратник был так заворожен чтивом, что вновь не услышал медленные и вальяжные шаги, пока кто-то не остановился прямо перед его столом.

– Амбулатория закрыта! – рявкнул беззубый сторож через газету. – Приходите завтра, и мы пускаем в палаты только учрежденных работников!

– Рад снова тебя видеть, Тарас… – внезапно чей-то мурлычущий голос пробежал по спине вахтера как сороконожка. Он узнал бы его из тысячи.

Со смесью трепета и леденящего ужаса, Тарас опустил газету и встретился с важным гостем дрожащим взглядом.

– Мы тоже всегда рады вам, Валерий Остапович… – запинаясь, пролепетал лживый льстец.

Не прошло и минуты, как чьи-то длинные туфли энергично шлепали по коридору больничных казематов, становясь все ближе к служебному закутку. Призрачные стоны женщин, доносившиеся сквозь решетчатые окна, едва ли были слышны, ведь их перебивал задорный звон серебристой кольчуги с узором рыбьей чешуи. Именно таким изощренным аксессуаром были инкрустированы носки обуви нового гостя амбулатории.

Возможно, так он хотел напоминать рыбу, но больше смахивал на мокрицу.

– Это просто немыслимо! – постепенно чьи-то истеричные и очень гнусавые крики начали доноситься из-за поворота. – Кем возомнила себя эта расфуфыренная свинья, чтобы похищать пациентку и бить в лицо САМОГО ВЕЛИКОГО ЗНАХАРЯ ПО ЗАПАДНЫЙ БЕРЕГ ВО—

– Сомкни свой вокальный сфинктер, Ярослав, – перебил его раздраженный старческий голос, – и дай мне обработать твою рану!

Вальяжно шагнув из-за угла, гость застыл в полутьме, заинтересованно наблюдая за доктором Скуратовым и его непутевым ассистентом, словно хищник, решивший поиграть с едой. Маньяки в белых халатах были очень расстроены, что фрейлина Фекла, которую те чуть не довели до смерти от голода и отравления, покинула «уютные» мраморные стены, но насущные проблемы терзали их еще больше.

Умело игнорируя стоны боли своего молодого напарника как и слезы, которые текли по его синим щекам ручьями, Скуратов филигранно вталкивал в его сломанный нос целый кулак перевязочной корпии, пропитанной спиртом. Хлопковая ветошь должна была обеззаразить раны внутри и вернуть носу форму, но сильнее это лечение походило на средневековую пытку, которой, в принципе, Ярослав был весьма достоин.

– ТЫ ЕЩЕ ПО ЛОКОТЬ ЗАСУНЬ ЕЕ МНЕ В ЧЕРЕП, СТАРЫЙ ХРЫЧ! – гневно завопил он.

– Господа ученые, добрый вечер… – мягкий и тягучий, но при этом такой зловещий тон незваного гостя заставил доктора Скуратова вздрогнуть от неожиданности.

Ярослав поскользнулся на луже морской воды, дотянувшейся сюда из открытой камеры Феклы, и едва схватился за ящик, прежде чем рухнуть на пол. Его глаза вылезли на лоб, когда гнусавый ассистент увидел в коридоре знакомую тощую фигуру, облаченную в строгий костюм цвета мертвенного индиго. На ее шее до сих пор болталась шелковая удавка, а извилистая улыбка выглядывала из-под длинной кудрявой челки.

– Добрый вечер, господин Усоногов, – спокойно представился Скуратов, покорно сложив у пояса руки. – Какую помощь мы можем оказать ЗЫБИ сегодня, ваше высокородие?

– Ой, не волнуйтесь… – ехидно протянула правая рука Одиссея Чукотова, которую персонал научного центра страшился даже больше самого директора. – Одиссею Владимировичу пока ничего не нужно от вашего блестящего дуэта. Более того, он просил передать свое признание за то, как умело вы управляете западным корпусом во время отсутствия его главного казначея. – Побрякушкин вальяжно прокрутил запястье, чтобы оценить свой маникюр. – Я уверен, госпожа Беринг гордилась бы, что вы сделали с ее корпусом.

– Благодарю, Валерий Остапович, – зловеще прохрипел жестокий доктор.

– В любом случае, – отрезал формалист, – я надеюсь, что вы не откажите в одолжении старому другу?

– Какому… – нервно пробубнил Ярослав, – другу?

Скуратов раздраженно вздохнул и пнул напарника в колено, вновь заставив того заскулить по-собачьи.

– Конечно, мы вам поможем, господин Усоногов, – одобрительно кивнул старый доктор. – Просто скажите как, и мы это сделаем!

– Что ж… – хмыкнул лощеный денди, вытянув из кармана стопку берестяных грамот и длинный графитовый стержень. – Я бы хотел, чтобы вы в деталях описали незаконное проникновение на территорию амбулатории двух подозрительных постояльцев… – он сделал томную и зловещую паузу, – Михаила Кисейского и Матрены Смирновой…

Сперва ученые были обескуражены, но удивление на их бледных лицах быстро сменилось общим дьявольским оскалом. Они поняли, что получили шанс отомстить Волхвам пороха, не бросив в огород дерзких сыщиков пару жалких камней, а накрыв их братскую могилу килограммом чернозема. И Усоногов не мог дождаться, чтобы выдать безумцам пару лопат.

«ДОНОС НА РАССМОТРЕНИЕ ОДИССЕЕМ ЧУКОТОВЫМ» – такой заголовок красовался в шапке каждой берестяной грамоты из стопки, что страстно сжимали его костлявые пальцы.

Глава 4. Вешапи

– Морские левиафаны дразнили мое любопытство как натуралиста и мореведа с самого детства, проведенного в чудесном прибрежном Сухуми! – чей-то голос разносился эхом по огромному актовому залу. Он был громким, уверенным и ревел мажорным грузинским акцентом. – Я коротал ночи в книжных домах, изучая мореведческие атласы Луи Ренара, и с упоением расспрашивал матросов торговых шхун о том, что они увидели за бортом в этот раз!

Главный лекционный павильон северного корпуса был увешан занимательными панно рыб и моллюсков, ограненными рукавами виноградной лозы, что тянулась из многочисленных подвесных горшков. Это место величало природу, но не экспроприировало красоту океана, а славило ее так же громко и искренне как спикер на сцене, чья речь сумела привлечь внимание даже напыщенных аристократов. Десятки бояр во фраках и блестящих платьях заняли места под кудрявым виноградом и с интересом слушали исповедь мечтателя, надменно кивая и посасывая свои мундштуки.

– От радулы в ротовой полости брюхоногих моллюсков, – продолжал уверенный грузинский говор, – до локомоторного органа и роговых пластин усатых китов – морская фауна была моей музой на протяжении тридцати двух лет! Именно она сделала из меня человека, которого вы видите на сцене, и именно о ней теперь я хочу поведать вам, калбатонэба да батонэбо!

Спикер всплеснул руками и широко расставил их в стороны, будто обнимая весь зал. Это был высокий молодой мужчина восточной внешности со смуглой кожей и кудрявыми черными волосами, державшимися в очень объемной и экстравагантной прическе. Натуральный фонтанж, напоминавший пышную африканскую шевелюру, был разделен на два неравных сегмента височным пробором, создавая двоякое впечатление ухоженности и хаотичности.

Чувственный оратор был одет в длинные оранжевые брюки и яркий вязаный жилет, выглядывавший сквозь расстегнутый пиджак из серого войлока. Пестрая бузурунка, несомненно, являлась самым цепляющим элементом образа молодого мужчины. Изобилуя традиционными грузинскими узорами ромбов и крестов, она также обладала детальными вышивками профилей рыб и каракатиц. Морские гады выглядывали из-за строгих форм, прячась за теми как за камнями.

Доктор Джавхарали Ратишвили, ученый-моревед, прибывший на борт ЗЫБИ из далекого Сакартвело, любил океан больше всего на свете, и это можно было понять по одному его виду. Единственной вещью, которая нравилась доктору больше моря, была возможность поделиться своей любовью к нему с множеством людей, упоенно внимавшим его лекции. Однако не все слушатели пришли в главный актовый зал северного корпуса, чтобы насладиться интересными фактами о китах и устрицах.

Нет, кто-то прибыл сюда специально, чтобы омрачить звездный час Джавхарали, к которому испытывал личную неприязнь, пускай никогда не был знаком с доктором лично.

– Да что, позвольте узнать, грузин может понимать в мореведении?! – внезапно чей-то напыщенный, булькающий выкрик послышался с первого ряда.

Публика взорвалась плеядой восхищенных вздохов! В мгновение ока десятки любопытных боярских глаз собрались вокруг старого, лысого аристократа, развалившегося в партере кверху пузом, на котором едва сходились пуговицы. Надменно постукивая подлокотник опухшими пальцами, надменный дворянин смотрел на сцену с кислым лицом. Он ожидал от Джавхарали ответа, но пока не получил даже внимания.

– Эй! – требовательно крякнул лысый. – Ты глухой?!

– А, вы это мне? – удивился Ратишвили, наконец посмотрев на своего «изысканного» критика, чудом влезшего в секционное кресло. – Простите, меня просто немного смутило, что вы назвали меня «грузином»! – легко и вежливо засмеялся мужчина.

– А ты не грузин? – недовольно насупил бровь аристократ.

– Я – картвел! – гордо выпалил моревед, дружелюбно улыбнувшись своему оппоненту.

Критик раздраженно закатил глаза. Доктор Ратишвили предпочитал использовать родное название своей национальности его русскому варианту, и это очень не нравилось напыщенному боярину, пришедшему из богатой родословной русских помещиков.

– «Картвелы», «гурджи» или другие выдуманные слова, которыми вы себя кличете, – продолжал недовольно хрюкать он, – единственная вещь, в которой хоть что-то смыслят грузины – это сельское хозяйство! Но я крупно сомневаюсь, что на главный общеимперский научный съезд приглашают за экспертизу в чечевице и ячмене!

Другие аристократы продолжали слушать толстяка с открытыми ртами, но не потому, что они были в шоке от его желчи и ксенофобии. Жирные сливки общества просто находили интерес в любом конфликте, следя за тем как за сражением гладиаторов, а, может, даже делая в голове ставки.

– Я повторяю, – зловредный боярин вытянул ехидный оскал, – что грузин может понимать в мореведении, чего не знает каждый из нас?!

Наступила долгая тишина, и десятки голодных взглядов окружили доктора Ратишвили, который даже не шелохнулся. Он продолжал стоять на сцене смирно, легко улыбаясь и придерживая лацканы своего пиджака как лямки походного рюкзака. Внезапно ученый сделал глубокий вдох носом, наполнив легкие вольным и окрыляющим морским бризом, веющим через приоткрытые окна.

– На самом деле это зависит от того, что именно вы бы хотели узнать! – начал Джавхарали. – Например, я с радостью могу поведать вам о сравнительной анатомии и физиологию Cetacea, то есть китообразных, с акцентом на их адаптацию к водной среде! Вы, конечно, знаете, что эти создания, внешне напоминающие рыбу, на самом деле принадлежат к классу Mammalia, и, следовательно, обладают легкими и нуждаются в воздухе для дыхания. Примечательно, что их ноздри, именуемые дыхалами, сместились к верхней части головы, что позволяет им дышать, практически не выходя на поверхность!

Публика с упоением слушала доктора, пока тот без труда выдавал целые абзацы научных справок, жонглируя латинскими терминами.

– Следом давайте рассмотрим Balaenoptera physalus, или финвала, – продолжал он, вальяжно расхаживая по сцене с закрытыми глазами, – и его уникальную структуру бахромчатых китовых пластин, baleen! Конечно, вы в курсе, что они используются для фильтрации мелких организмов, таких как криль, Euphausiacea, из толщи воды! В отличие от них, Physeter macrocephalus, кашалот, оснащен зубами, которые он использует для охоты на Cephalopods, головоногих моллюсков!

Чем дольше лысый аристократ слушал доктора, тем сильнее он жалел, что начал эту коллизию. Из-за широкой спины боярин слышал все больше усмешек в свой адрес, чередовавшихся с восхищенной хвальбой интеллекта, лексикона и ораторских способностей Джавхарали.

– Что же касается самих моллюсков, которые занимают меня не меньше Cetacea, – подвел гениальный картвел, пройдя мимо покрасневшего от стыда и злости критика, – с особым вниманием стоит отнестись к их раковинам и способам передвижения! Ни для кого не секрет, что эта группа удивительно разнообразна и включает в себя Gastropoda, Helix pomatia и Bivalvia: Mytilus edulis, Cephalopoda, Nautilus pompilius и многих других!

Наконец, Ратишвили остановился в центре сцены и открыл глаза, смотря прямо на жалкого провокатора.

– Вы бы хотели, чтобы я рассказал про каждого из них подробнее, батоно? – вежливо поинтересовался доктор.

Сначала красный боярин хотел что-то ответить, недовольно кряхтя и пружиня в кресле как старый паровой мотор, но сдался. Он обиженно сложил на груди руки и отвел от сцены лицо, не в силах терпеть, насколько гордому ученому было плевать на его подстрекательство. Надув щеки, аристократ стал еще больше напоминать помидор, дозревавший под ветками винограда, пока публика осыпала Джавхарали аплодисментами и одобрительными возгласами.

И овации не стихали все полтора часа его лекции, пока пламенный оратор не покинул сцену, глубоко поклонившись рукоплещущей публике. Он понимал, что был лишь их очередным развлечением на досуге, но картвел искренне уважал и ценил толпу господ за то, что они уделили ему внимание, потому что это было для него важно.

Проходя мимо своих слушателей, каждый раз доктор любил невзначай подслушивать, что те говорили о нем, и этот раз не стал исключением.

– А он умный малый! – доносилось из толпы. – Даже мой придворный моревед не знает всех этих латинских названий!

– А какой ухоженный и приятный! – ахнул женский голос. – Он часто тут бывает?

Джавхарали смущенно улыбнулся и провел рукой по гладковыбритому подбородку.

– Ты слышал? Говорят, Волхвы пороха рыскают по северному корпусу целый день! – Глаза доктора с интересом расширились, когда тот услышал чей-то таинственный шепот среди урагана похвал.

– О чем это ты? – ответил другой шепот.

– Ты знаешь! Кисейский и Смирнова, экспедиторы Тайной канцелярии, которые живут тут уже четыре дня! Он ходит в зеленом мундире, а она в черном! Неужели никогда не читал про них в Петербургских ведомостях?

– О-о-о, что они делают в ЗЫБИ?

– Уж явно не слушают лекции про ламинарии! Если Волхвы пороха здесь, это значит только одно: совсем скоро кого-то уведут в кандалах…

Сердце доктора Ратишвили дрогнуло, и он пожалел, что его слух зацепился за этот жуткий разговор. «Волхвы пороха» – картвел не слышал этого имени раньше, но теперь оно вызывало у него трепет. Джавхарали точно не хотел, чтобы суровый дуэт экспедиторов постучал в его дверь.

Ученый ускорил шаг, минуя лекционные залы, светлые холлы и каменные променады, забрызганные морской водой. Вскоре он оказался в уютном золотом коридоре постоялого двора и зашел в свою комнату. Стянув с широких плеч войлочный пиджак, доктор прислонился к двери и сделал протяжный выдох облегчения после тяжелого рабочего дня.

Ему очень нравилось давать лекции по мореведению, но гордый картвел совсем не был в восторге от постоянных нападок в свой адрес, пускай и прятал грусть под маской незначительности. Расовое уничижение было такой же нормой в Российской империи как и безумные лженауки, считавшие, что простые человеческие эмоции нужно лечить ртутью. И даже образованному и финансово обеспеченному Джавхарали приходилось сталкиваться с этим ужасом, сосавшим из него энергию и энтузиазм, каждый день.

Тяжело вздохнув, доктор взял со своего рабочего стола первое издание «Естественной истории Норвегии», богатого исследования датского епископа Эрика Понтоппидана, которое приобрел у одного коллекционера в прошлом году. Будучи ценителем насыщенных исторических трудов, Ратишвили смаковал эту книгу который месяц, ведь она всегда помогала ему расслабиться.

Плюхнувшись в хрустящее плетеное кресло, доктор открыл фолиант на иллюстрации гигантского морского змея, угрожающе приближавшегося к беззащитной лодке. Его длинное, извилистое туловище выглядывало из-под воды целых семь раз, чтобы подчеркнуть размеры. Конечно, будучи человеком науки, Джавхарали не верил в легенды о морских монстрах, но всегда находил эту фантазию очень занимательной.

«Вешапи» – так подводные чудовища назывались в его культуре.

Погрузившись в чтение, доктор чуть не свалился с кресла от испуга, когда внезапно кто-то постучал в его дверь! Это не могла быть камеристка, потому что они всегда убирались в комнатах постояльцев в полдень, поэтому картвел заволновался еще сильнее. Оставив книгу в кресле, он медленно приблизился к двери и открыл ее с протяжным скрипом.

Сердце ученого ушло в пятки, когда его самые страшные ожидания оправдались. На пороге стояло два человека в околовоенных мундирах: зеленом и черном.

– Доктор Джавхарали Ратишвили? – поинтересовалась Матрена Смирнова, азартно улыбаясь побледневшему лектору.

– Эм… – запнулся картвел. – Чем могу помочь?

– Мы бы хотели воспользоваться вашей профессиональной экспертизой, – объяснил Михаил Кисейский, – конечно, если у вас есть время…

Ученый тяжело сглотнул.

«Если Волхвы пороха здесь, – совсем скоро кого-то уведут в кандалах…» – эти слова пронеслись в его памяти леденящим эхом.

***

Номер Кисейского оказался не так далеко от спальни Джавхарали, поэтому дорога не заняла много времени, однако с каждым шагом авантюра, в которую доктор ввязался со страху, все больше тревожила его. Еще никто не просил его о таком, поэтому ученый был обескуражен, но так и не осмелился отказать, пока здравый смысл не достучался до его сознания на самом пороге комнаты 046.

– Извольте, генацвале! – с волнением произнес картвел, постучав Кисейского по плечу. – Возможно, вы не совсем правильно поняли направление моей научной деятельности! Я не врач, а моревед и знаю о человеческом организме лишь на поверхностном уровне! Поэтому я не уверен, что смогу оказать вашему пациенту достойную помощь!

– Ваша скромность очень похвальна, доктор, – улыбнулся Михаил, – но вы – лучшая кандидатура, которую мы смогли выкроить из списка постояльцев. К тому же, нашему человеку нужна срочная и серьезная помощь, а мы искали вас по северному корпусу целый день.

Картвел потупил тревожный взгляд, и его глаза забегали из стороны в сторону. Он не знал, какой выбор будет правильным, и Матрена это заметила.

– Послушайте, господин Ратишвили, – меланхолично вздохнула Смирнова, приблизившись к мореведу, – мы понимаем, что вам страшно, но вещи могут стать куда страшнее, если никто ничего не предпримет прямо сейчас. – Она сцепила руки в замок. – Просто осмотрите ее, пожалуйста.

Внезапно доктор перестал дрожать и поднял решительные орлиные глаза к лицу чувственной мещанки. Ее слова убедили мужчину, ведь не были похожи на напыщенный аристократский новояз, давно пропитавший эти стены хлеще морской воды. Это был настоящий человеческий язык.

– Каргад! – кивнул Джавхарали. – Давайте сделаем это.

Обменявшись твердыми взглядами, Волхвы пороха отворили дверь в номер, и волна болезненной духоты ударила лицо Ратишвили в тот же момент. Прикрыв нос воротником, доктор энергично прошел внутрь, словно в пещеру огнедышащего дракона, но искренне опешил, наконец встретив своего пациента. Кашляя и ворочаясь в пледе, на большой кровати лежала девочка с синей, пятнистой кожей.

– Гмерто чемо… – обреченно прошептал моревед, ринувшись к бедняжке в ту же секунду. – Что с ней произошло?! – он аккуратно взял руку Феклы, тощую как кость, и рассмотрел кожу бедняжки вблизи.

– Со мной все в порядке… – прохрипела фрейлина. Она все еще была ужасно изнеможена, но первый здоровый сон и человеческая пища за неделю вернули девочке крупицы рассудка, которым та, казалось, была полностью обделена только вчера. – Я просто проходила лечение у доктора Скуратова… он хороший доктор… он знает, что для меня лу—

– Скуратов?! – воскликнул Ратишвили. – Он сделал это с тобой?!

Матрена резво подошла к мореведу, пока Кисейский запирал дверь.

– Неужели вы знаете о нем? – настороженно спросила мещанка.

– Ох, кто же не знает про Скуратова?… – гневно вздохнул Джавхарали, покачав головой над кроватью Феклы. – Гости ЗЫБИ постоянно сдают ему своих бедных супруг на «лечение», – с омерзением выдавил он, – но я еще не видел, чтобы этот старый черт доводил человека до ТАКОГО состояния…

– В том то и дело, что Фекла никому не супруга, – объяснил Кисейский, вальяжно шагнув в разговор, – но, как и аристократских жен, Скуратов хотел заставить ее замолчать. – Он сделал паузу. – И, видимо, замолчать навсегда…

Джавхарали посмотрел на Кисейского с недоумением и тревогой, но быстро вернулся к больной.

– Здесь нечем дышать! – воскликнул доктор. – Быстрее откройте балконную дверь!

– Фекла сказала, что ей было холодно, – объяснила Матрена, но все равно подошла к веранде, предпочитая следовать указаниям самого близкого человека к специалисту, которого они имели в распоряжении.

– Активный воздухообмен минимизирует количество заразы в воздухе! – парировал Ратишвили, укрывая фрейлину пледом по самый подбородок. – Чем бы ни была больна гого, от свежего воздуха ей станет лучше!

Услышав это, Смирнова тут же открыла дверь, впустив в номер свежий морской бриз и приятный шум вечерних волн.

– У вас уже есть варианты, что с ней? – проговорила Матрена, не в силах больше смотреть на страдания невинной девочки. – Как мы можем ей помочь?

– Это не просто недомогание или дизентерия, – тревожно вздохнул моревед, в очередной раз проведя пальцами по фиолетовой коже фрейлины. – Я боюсь предположить, что это – отравление тяжелым металлом…

Дыхания напарников дрогнули, и даже Кисейский был в шоке, услышав заявление врача. Старый сыщик ожидал многого, но уж точно не этого, погрузившись в молчаливое замешательство. Матрена медленно вскипала от ярости, которую очень старалась держать в узде, ведь обещала это наставнику.

– Тяжелым… – продрожала она, – металлом?…

– Ртутью… – обреченно вздохнул Джавхарали, вытерев со лба холодный пот. – Я уже видел это раньше…

– Пожалуйста… – запнулся Михаил, – объясните, доктор.

Картвел завел руку за голову и некомфортно помассировал шею. Ему явно не хотелось посвящать сыщиков в страшные подробности.

– Ртутные инъекции – это вредительская лженаука, которая была опровергнута еще в прошлом веке, – неохотно проговорил Ратишвили. – В темное время средневековья считалось, что ртуть способна излечить болевые синдромы, заболевания суставов и сердца, но также… – он вновь сбился.

– Что? – протянула Смирнова загробным голосом, сдерживая целый пантеон демонов внутри себя. – Также что, доктор?

– Также люди верили, что ртуть была ключом к искоренению женского неповиновения… – наконец вымолвил моревед, борясь с приступами тошноты, – которое считалось психическим отклонением в ту эпоху…

В номере повисла долгая и гнетущая тишина, и только морской ветер с шумом волн не умели читать комнату. Бывалый экспедитор, опытный врач или молодая мещанка, жаждавшая справедливости, – леденящий ужас поглотил всех как лавина. В воздухе витали безысходность и обезоруживающая апатия. И только Матрена Смирнова нашла в себе силы сделать первый шаг из густой мглы страха.

– Мы должны помочь Фекле прямо сейчас, – сказала она с холодной головой, – пока у нас еще есть шанс!

– Ты… – стыдливо откашлялся Кисейский, осознав, что выпал из реальности на несколько минут, – ты права! Доктор! – Он согнул колено и приблизился к Джавхарали. – Знаете ли вы как поставить девочку на ноги?

– Диах! – воскликнул ученый, встряхнув щеки и поднявшись на ноги, чтобы расправить пиджак. Он вышел из ступора третьим. – В первую очередь нам необходимо предоставить гого собственную комнату и четырехразовое питание, состоящее из фруктов и овощей, богатых витаминами и питательными консервантами!

Кисейский достал свой берестяной блокнот и стал записывать.

– Петрушка или можжевельник тоже нужно включить в рацион, – продолжал доктор, – ведь они обладают мочегонным эффектом и теоретически могут вывести яд через почки!

– Наверняка мы сумеем заказать все эти продукты из трактира! – воскликнула Матрена. – Я займусь этим!

– Я подберу девочке хорошую комнату! – вызвался Ратишвили.

– Я за все заплачу! – скомандовал Михаил, звеня калитой, набитой червонцами.

– Вы… – внезапно ликование группы оборвал чей-то хриплый, но такой милый голосок, донесшийся с кровати, – вы все такие хорошие…

Спасательная команда Феклы замерла, одновременно взглянув на причину своего существования. Тощая и болезненная девочка нежилась в постели и широко улыбалась, наблюдая за усилиями трех людей, которые искренне заботились о ней. Такой опыт был ей в новинку.

В тот момент новые знакомые поняли очевидный факт, который был у них под носом все время. Теперь фрейлина сама могла рассказать, что с ней произошло.

– Фекла… – ласково продрожала Смирнова, приблизившись к девочке и взяв ее за руки. – Ты помнишь кто я?

– Да… – служанка прищурилась, – да, я помню вас, госпожа… Матрена! Вы нашли меня в белой комнате…

– Да, – радостно закивала мещанка, – и ты больше не в белой комнате! Ты в безопасности!

– Я… – ахнула Фекла, оглядываясь по сторонам, – я в безопасности… Ой, – спохватилась девочка. – Это не моя спальня! Чья это спальня?

– Моя, – усмехнулся Кисейский, подняв руку. – Не волнуйся, на этом ковре спать было даже удобнее.

Фекла удивленно выпучила глаза и посмотрела на пол. Возле плинтуса было постелено запасное одеяло, и лежала твердая декоративная подушка, которую Кисейский позаимствовал с одного из диванов в зале ожидания постоялого двора. Вдруг глаза бедняжки наполнились слезами, и она закрыла чумазое лицо руками, начав плакать.

– Какой позор… – горько хныкала служанка, – что я наделала?…

– Эй! – спохватилась Матрена, подползя к девочке ближе и прижав ее к себе. – Успокойся, маленькая, ты не сделала ничего плохого!

Кисейский и Джавхарали наблюдали за печальной картиной со стороны и качали головами.

– Если бы я не заболела, я бы не отняла постель у этого господина… – ревела девочка.

– Он не против! – утешала ее Смирнова. – Он – мой друг, и он сказал мне, что не против!

– А все потому… – погрузившись в пучину тоски, бедная фрейлина не воспринимала слов мещанки, – что я рассказала доктору Скуратову про змеиную голову…

В тот момент глаза Кисейского настороженно прищурились. Он уже слышал слова про «змеиную голову» из уст Феклы прошлой ночью, но они с Матреной списали это на бред. Теперь же девочка была совершенно вменяемой и даже строила сложные, пускай очень самоедские логические цепочки.

– Фекла! – крикнул Кисейский, присоединившись к Матрене возле кровати. – Пожалуйста, повтори, что ты только что сказала!

Бедная девочка была уверена в том, что сыщик ненавидел ее за отнятую постель, но слезы стали высыхать на рваных ресницах служанки, когда Михаил приблизился к ней со спокойным и даже немного веселым лицом. Ласка и объятья Матрены помогли Фекле быстро восстановить дыхание.

– Змеиная… – произнесла она с последним мокрым всхлипом, – голова…

– Да! – обрадовался Кисейский, словно нашел вторую перчатку, которую потерял прошлой зимой. – Что ты имеешь в виду, когда говоришь «змеиная голова»? Это что-то, что ты видела в день смерти Дарии Беринг?

– Михаил Святославович! – нахмурилась Матрена. – Не будьте таким грубым!

– Ой, – спохватился сыщик, – прости, я не хотел…

– Все нормально… – с дрожью вздохнула Фекла, успевшая смириться с кончиной своей дорогой хозяйки за десять дней. – Я отвечу на все вопросы насчет Дарии Степановны, если вы хотите, господин… – она протянула последнее слово, потому что не знала имени экспедитора.

– Кисейский, – спокойно улыбнулся сыщик. – Меня зовут Михаил Кисейский. И мы с моей ассистенткой будем очень рады, если ты ответишь на наши вопросы, Фекла.

Фрейлина долго думала, пока не посмотрела на Матрену через плечо, словно ожидая от девушки разрешения или совета. Учтиво улыбнувшись, Смирнова с одобрением кивнула своей новой маленькой подруге, после чего та опасливо кивнула Кисейскому.

***

Атмосфера в комнате изменилась до неузнаваемости за каких-то полчаса. Благодаря рекомендации доктора Ратишвили вся духота выветрилась через открытый балкон, а на смену ей пришел чудесный запах морской соли, который отлично вентилировал легкие. Как она и обещала, Матрена принесла из трактира целую кору еды; от полной фруктовой корзины до тарелки куриных яиц и четырех кружек молока.

Ученый утверждал, что эти продукты помогут «связать ртуть в желудочно-кишечном тракте и воспрепятствовать ее всасыванию». Смирнова мало понимала, что это значит, но доверяла Джавхарали, поэтому теперь вся кровать была заставлена едой, которую скромная Фекла даже потихоньку начала есть. Это наполняло сердца мещанки радостью и надеждой, пока она смотрела на фрейлину из угла спальни.

Тем временем картвел ушел на балкон, где листал номерной фонд постоялого двора, чтобы подобрать для фрейлины идеальную комнату. Все верно, несмотря на то, что работа доктора была завершена, и его больше ничего здесь не держало, он все равно остался, чтобы помочь. Джавхарали всегда держал свое слово и, конечно, он не мог бросить в беде несчастную девочку.

Как всегда Михаил Кисейский был занят своим делом. Придвинув к кровати плетеное кресло и вооружившись верным берестяным блокнотом с обломком графитового мелка, сыщик ждал, пока Фекла догрызет грушу, чтобы задать свидетельнице первый вопрос.

– Вы… – внезапно девочка опередила его, – вы правда не злитесь, господин… Кисейский?

– Из-за чего? – опешил Михаил.

Фрейлина протянула дрожащую руку мимо него и указала на спальное место сыщика на полу. Когда толстокожий экспедитор, наконец, понял, что так расстроило зашуганную служанку, он громко засмеялся.

– Поверь, Фекла, – вздохнул сыщик, утирая счастливые слезы, – я ночевал в куда худших местах.

– Правда? – удивилась девочка, до сих пор перебарывая свербящий позор.

– Конечно! – задорно фыркнул Кисейский, положив ногу на ногу. – Помнится, в 1766 меня завалило в пещере, когда я пытался раскрыть таинственное исчезновение в уральских горах! Я спал на острых камнях три дня и едва не помер с голоду! – Михаил засмеялся вновь и хлопнул себя по колену, словно рассказывал анекдот, а не вспоминал ужасающий опыт.

– Ой… – ахнула Фекла. – Как же вы выбрались?

– Он использовал старую корягу, которую в пещеру принесла рысь или волк, в качестве рычага, – внезапно к разговору подключилась Матрена, – чтобы сдвинуть булыжники с места. – Девушка тепло улыбнулась, ведь Михаил рассказывал ей эту байку уже много раз. – Обожаю эту историю!

В тот момент Фекла удивленно приоткрыла рот, и ее невинный сверкающий взгляд стал любопытно тикать между женщиной и мужчиной, которые спасли ее жизнь. До сих пор бедняжка не понимала, зачем они сделали это, и почему продолжали выхаживать ее, но была искренне благодарна, пускай не находила слов, чтобы это выразить.

– Итак, – откашлялся Кисейский, поудобнее усевшись в кресле, – я бы хотел попросить тебя задуматься, Фекла. Задуматься и выудить из памяти ту ночь, когда твоя хозяйка… – Михаил запнулся, ведь вспомнил слова Матрены про «грубость», – исчезла.

Фрейлина вылезла из-под пледа и облокотилась о спинку кровати, чтобы сыщику не пришлось нагибаться к ней. Она сложила дрожащие пальцы в замок и сделала долгий вздох, точно набираясь решимости.

– Это была туманная ночь… – меланхолично прохрипела девочка, – и море бушевало, но Дария Степановна все равно захотела искупаться в домашней бухте, хотя я пыталась ее остановить. Это место всегда значило для нее очень многое, пускай она никогда не говорила мне почему…

Пока Матрена пристально наблюдала за Феклой, чтобы убедиться, что ей было комфортно делиться всеми этими переживаниями, а Кисейский записывал показания в блокнот, напарники не заметили, как приоткрылась балконная дверь. В спальню вернулся доктор Ратишвили, чтобы тоже послушать рассказ фрейлины.

– Я стояла на берегу все время, следя за ее лазурным платьем, пока госпожа Беринг отдалялась от меня… – продолжала служанка. – Я могла чувствовать, что-то было не так. Что-то рыскало в воде и угрожало ее жизни, но Дария Степановна была неуступной… – Фекла сжала плед, словно все еще держала в руках лазурный шелк. – Момент, когда госпожа Беринг подплыла к голодной яме и помахала мне рукой издалека… это были последние секунды ее жизни…

Волхвы пороха затаили дыхания. Они уже слышали эту историю от Усоногова, но еще ни разу она не была наполнена такими чувствами; сильными и клокочущими как неспокойный океан.

– Оно утянуло ее под воду… – вымолвила бедная травмированная девочка. – Спустя лишь миг на поверхности не осталось никого…

Фрейлина замолчала, однако было видно, что история не заканчивалась на этом. Она хотела рассказать еще, но опасалась, ведь в прошлый раз это привело к ее заключению в чудовищной амбулатории Скуратова. Вновь посмотрев на лица добрых людей, которые вытащили ее из преисподней, Фекла пришла в себя. Она знала, что могла им доверять.

– Но затем я увидела кое-что еще… – добавила она.

Уши Волхвов пороха навострились, и друзья склонились над кроватью с сосредоточенными лицами, словно готовясь подхватить сачком рыбу. Еще ни разу сыщики не были так близки к истине.

– Лишь на мгновение воду всплеснул длинный, извивающийся отросток в шесть локтей… – тяжело выдавила Фекла, сама не до конца веря в то, что говорила. – Как гигантский червь он поднялся над волнами и взмахнул зубастыми челюстями, прежде чем скрыться в пучине вновь…

Кисейский перестал записывать, а лишь с недоумением взглянул на Матрену. Мещанка тревожилась не меньше наставника, ведь никогда не слышала ничего подобного. Но сыщики были правы в своих догадках: Усоногов многое от них утаил.

– Я не знаю, было ли это то же создание, что утянуло Дарию Степановну на дно, – вздрогнула фрейлина, – или они пришли в косяке, чтобы наверняка ухватить ее за ногу… – Наконец, она подняла к Михаилу широкий взгляд, наполненный ужасом и темнотой. – Но я точно знаю, что это была змеиная голова…

– Змеиная… – переспросил Кисейский, оглушенный всей нереальностью и сказочностью слов единственной свидетельницы, – голова? Постой, Фекла… – он лояльно усмехнулся и помассировал переносицу, – ты уверена, что тебе не привиделось?

– Точно так же говорил доктор Скуратов… – прошептала девочка, медленно надвинув на себя плед в защитной манере.

– Нет! – воскликнул Кисейский, осознав, что ему не стоило ставить показания Феклы под сомнение публично. – Я не это имел в виду, извини!

Фрейлина боязливо убрала плед, но продолжала хмуриться.

– Просто… – Михаил запнулся, – я не считаю, что «огромная змеиная голова в шесть локтей» может вынырнуть из моря и утащить на дно человека. Более того, я вообще сомневаюсь, что такие существа бывают в природе!

– Очень зря, чэмо мэгобари… – внезапно знакомый восточный говор донесся из-за спины экспедитора.

Обернувшись, Кисейский увидел доктора Ратишвили, который стоял у балконной двери, сложив у груди руки. Моревед слышал все, и явно хотел облагородить разговор сам.

– Еще Бенедикт Спиноза говорил, что не все то, что кажется невозможным, действительно невозможно, – объяснил Джавхарали, медленно обходя кровать, словно давал очередную лекцию.

– Вы… – ошарашенно протянула Матрена, которая еще не определилась, какую сторону занять, – вы знаете животное, совпадающее с описанием Феклы, доктор?

– Скажем так: я знаю нескольких, – выпалил картвел, сунув руки в карманы. – Ведь гого обрисовывает сразу двух морских гадов в одной особи!

Напарники изумленно выпучили глаза.

– Как это? – фыркнул Михаил, демонстративно отложив берестяной блокнот.

– В первую очередь ее описание «извивающегося отростка» напомнило мне Teuthida, отряд десятируких головоногих моллюсков, также известных как кальмары! – подметил доктор. – Эти удивительные существа обладают щупальцами; удлиненными придатками с поразительной адаптацией к морской среде и функциям охоты!

Вопреки тому, что Кисейский выражал скептицизм каждым мускулом своего лица, он в тайне достал блокнот и прятался записывать слова мореведа. С каждым латинским термином они обретали все больше логики.

– Вероятней всего, «зубастые челюсти» на конце щупальца – это клешня, цепкий парный коготь передних ходильных конечностей Brachyura! Из тех немногих сведений, которые находятся в нашем распоряжении, я могу предположить, что в домашней бухте ЗЫБИ обитает совершенно новое и неизвестное науке существо. Сверххищник, перенявший лучшее от нескольких глубоководных видов и не брезгующий полакомиться человеческим мясом, но чья истинная сущность покрыта мглой неизвестности…

Речь Джавхарали была наполнена торжественными оборотами и пылала триумфом открытия, но Волхвы пороха не разделяли его энтузиазма. Смотря в бушующее море сквозь балконную дверь, сыщики не могли смириться с мыслью, что в этот раз им бросил вызов самый настоящий мифический монстр.

– «Вешапи»… – трепетно произнес доктор Ратишвили. – Так этих существ называют в моей культуре.

***

Солнце давно скрылось за западной стеной исследовательского комплекса, и кромешный космос в очередной раз окрасил море в черный цвет. Почти все окна в лекционных павильонах и номерах постоялого двора потухли, и лишь четыре маяка на кровлях корпусов продолжали разрезать ночь лучами света.

Пляж вокруг домашней бухты ЗЫБИ пустел уже вторую неделю, но один служащий доков был слишком ответственным, чтобы покинуть свое рабочее место даже ночью. Облокотившись о лодку и протянув в холодный песок босые ноги, старый матрос Ерш хлебал ром прямо из горла, наслаждаясь прохладой и соленым бризом. Морской волк редко покидал пляж и свой любимый дырявый карпот, коротая под солнцем прибои. Многие аристократы, проходившие по променаду при свете дня, интересовались, в чем заключались его настоящие обязанности, но никто не знал точного ответа. Должно быть, Ерш просто всем нравился.

И его заслуженная идиллия могла продолжаться до последней капли рома, пока старик не заметил на воде что-то странное. Морская гладь выгибалась в строгом секторе бухты, словно что-то толкало ее снизу, и водный горб быстро менял положение, становясь все ближе к суше. Ерш выронил бутылку и тревожно пополз назад, лишь сильнее упершись в борт лодки, когда мистическая сила, искривлявшая черную воду, остановилась прямо напротив него.

Нечто замерло. И матрос глубоко вздохнул, проведя ладонью по своим густым бакенбардам, как вдруг два огромных и неимоверно ярких фонаря ослепили его белым сиянием. Этот свет сводил с ума, и бедный старик мог чувствовать жар на своей коже, пускай двум фонарям нужно было преодолеть толщу воды, чтобы добраться до его лица.

Они горели хлеще маяков на кровлях ЗЫБИ, но их вряд ли питало рукотворное топливо.

В конце концов, это были глаза…

Глава 5. Перстень

Целые туманности пыли витали в маленькой темной комнате, доверху уставленной голубыми соляными лампами. Пахучие лечебные светильники выделяли клубы кожаного пепла люминесцентной аурой, делая те похожими на большие рыбьи косяки, пойманные среди кромешной морской пучины.

Сама же узкая клеть создавала впечатление сапфировой пещеры, ведь ее панорамные окна были закрыты толстыми занавесками из дорогой турецкой парчи, а единственным источником света выступали лазурные соляные лампы. Лишь несколько полосок яркого утреннего солнца проникало сквозь щели в шторах, подсвечивая очертания огромного письменного стола и кресла. Они тянулись по одеялу и мигали в безграничном количестве склянок с медикаментами, которыми была уставлена прикроватная тумбочка.

Обитатель этой многозадачной комнаты, несомненно, был важным, но тяжело больным человеком, чья кожа могла рассыпаться в прах от одного прикосновения солнца. Протяжный загробный хрип, донесшийся сквозь три пуховые перины, стал тому подтверждением. Кровать зашевелилась, и края одеяла подцепили тонкие, морщинистые пальцы, усеянные странными струпьями, напоминавшими морские желуди, нередко покрывавшие днища кораблей и сваи причалов.

И они не заканчивались на костяшках. Бледные руки, покрытые жуткими волдырями от запястий до локтей, медленно вылезли из-под перины. Не без труда они дотянулись до конверта, который кто-то любезно оставил на тумбочке вместе с полным бокалом сверкающей минеральной воды.

Поднеся письмо к мутным, прищуренным глазам, ороговевший человек вскрыл конверт и выдвинул верхнюю половину берестяной грамоты на голубой свет соляных ламп.

«РЕЛЯЦИЯ О РОЗЫСКНОМ ПРОЦЕССЕ АЛИСЫ И ВИКЕНТИЯ ЗИМКО, – сообщал заголовок, – СО СЛОВ ГЕНЕРАЛА МАНСУРОВА»

Оголив мокрые зубы, таинственный обитатель кромешной спальни вытянул злорадный оскал, болезненно хрустя струпьями на щеках. Он неуклюже извлек донесение дрожащими пальцами и принялся читать, кивая и маниакально посмеиваясь, пока не смял и не кинул письмо на пол как опустевшую бутылку вина. Удовлетворенно вздохнув, ороговевший человек утопил голову в подушке, а его левая рука повисла плетью над ковром. Что бы ни таилось в той берестяной грамоте, это было его личным сортом опиума, и зернистый силуэт не мог дождаться следующей дозы.

Передохнув от экстаза, он с большим усилием сократил воспаленные мышцы и открыл верхний ящик прикроватной тумбочки, вытянув оттуда крошечный предмет. Сентиментально улыбнувшись, человек покрутил перед лицом увесистый перстень, выточенный из мажорного темного лазурита. Постоялец вряд ли сумел бы натянуть кольцо на свои деформированные пальцы, но когда-то оно точно предназначалось ему.

Величественный перстень был оснащен детальной гравировкой морской волны с четырьмя завитками.

***

Море поутихло.

Пляж вокруг домашней бухты был таким же пустынным, как всегда, и, возможно, именно поэтому Матрена с Кисейским выбрали это место, чтобы успокоить и разложить по полкам общий ураган мыслей. Уперев спины в каменную стену, отделявшую променад от пляжа крутым спуском, напарники сидели на выступе, предназначавшемся для людей, которым не досталось лежака или даже места для полотенца на песке.

Однако друзья выбрали его не по этой причине, ведь пряж пустел, и даже старый Ерш куда-то исчез со своего поста. Они просто не хотели приближаться к воде, ведь опасались, что мистическое создание пучины, утянувшее Дарию Беринг на дно, все еще рыскало в холодной и мутной глубине, выглядывая на них из гигантского омута. После всего, что случилось вчера, даже у двух самых больших скептиков империи появились причины рассматривать такую вероятность.

Очень долго никто из них не решался начать разговор, в котором боевые товарищи нуждались, чтобы сдвинуть расследование в мертвой точки. Они надеялись услышать ответы, но получили еще больше вопросов. И это тревожило их, но точно не пугало, ведь Волхвы пороха не боялись монстров.

– Вешапи… – произнес Кисейский. – Так назвал его Джавхарали? Сверххищник, чья истинная сущность покрыта мглой неизвестности…

– Я не думаю, что важно, как он назвал его, Михаил Святославович, – вздохнула Матрена, – ведь никакого сверххищника не существует.

– Ты настолько уверена? – хмыкнул Михаил, насупив бровь. – Для меня это звучит так, будто ты отчаянно пытаешься себя в этом убедить.

– Нет, – легко отрезала Смирнова, заведя за затылок руки, – просто я знаю, кто такие монстры, потому что видела их много раз, – она уверенно усмехнулась, – и победила каждого. Монстры – это люди, которые хотят, чтобы другие поверили в их спектакль. И я не собираюсь плясать под их дудку. Я не собираюсь верить.

Сгорбившись над своими коленями, Кисейский смотрел на Смирнову снизу вверх, пока та наслаждалась солнцем, вдыхая морской воздух полной грудью. В тот момент протеже казалась куда уверенней своего наставника, и Михаил гордился ей, но им обоим была хорошо известна цена этого хладнокровия.

Матрена говорила правду. Монстры были обыденностью ее новой жизни. Более того, самое страшное и жестокое из всех чудовищ направило ее на этот путь долгих четыре года назад, когда Смирнова приложила руку к его мучительной и заслуженной гибели. С каждой новой победой эта хрупкая девушка становилась сильнее и крепче, но монстры никогда не уходили, даже после смерти. Она обрастала их трупами как ментальной броней. И багровый одноглазый фантом, обмотанный короткозвенными цепями, главенствовал над плеядой тел, до сих пор пытаясь вонзить в спину мещанки кровавый секач.

– Убийца играет с нашими умами, – усмешливо заявила Смирнова, точно глумясь над своей новой добычей, возомнившей себя охотником, – и вы должны знать это лучше меня. – Она обратилась к Кисейскому с азартной улыбкой. – Пока я не уверена, как он делает это, но сомневаюсь, что нам будет трудно докопаться до истины.

– Что ж, – вздохнул Кисейский, выпрямив спину, – если так, нам понадобится лопата покрепче, ведь старая наткнулась на камни. Я рад, что мы смогли найти для Феклы безопасное жилье, пока подручные Беринг не прибудут за ней, но вместе с фрейлиной мы потеряли последнего человека, который знал хоть что-то о потерпевшей.

– В таком случае… – Матрена сложила руки у груди и запальчиво повела бровью, – что мешает нам «пообщаться» с самой потерпевшей?

Кисейский удивленно выпучил глаза.

***

– Почему вы думаете, что мы не сможем найти полезных улик в бывшей комнате Беринг? – удивленный голос Смирновой разнесся эхом по отдаленной ветке постоялого двора, предназначавшейся только для самых важных персон.

Если золотые коридоры трактира казались многим гостям пиком роскоши, эти гости, несомненно, упали бы в обморок от восторга, очутившись здесь. Сыщики интенсивно шагали по черному паласу, пушистому как неухоженный газон. Английская парча на стенах тут тоже была смолянистого оттенка, сверкая, словно гладкий обсидиан, а плинтус переливался белыми кристаллами. Только это вряд ли были драгоценные камни, а застывшие соляные наросты, пытавшиеся выдать себя за предмет роскоши.

Одиссей Чукотов и люди, построившие ЗЫБЬ вместе с ним, любили эстетику моря на нездоровом уровне.

– Начнем с того, что ее комнату обчистили еще неделю назад, – объяснил Кисейский, неохотно следуя за напарницей. – Людям как Беринг всегда есть, что скрывать, и ее партнеры по гильдии наверняка вынесли из номера все обличающие документы вместе с половиной улик, которые бы нам пригодились.

– Разве они могут так делать? – насторожилась Матрена.

– Нет, но кто их остановит? – усмехнулся Кисейский.

– Что ж, – хмыкнула Смирнова, покрутив на пальце номерной ключ от комнаты Дарии Степановной, который им без труда выдали на стойке регистрации, – хорошо, что у нас есть все законные разрешения!

– Точно, – ехидно улыбнулся Михаил, вытянув из внутреннего кармана мундира личный донос от имени Одиссея Чукотова. – Пока эта бумажка при мне, все двери для нас открыты. – Он неаккуратно сунул ее обратно.

Друзья были поглощены триумфом безнаказанности перед лицом невзгод и неотвратимостью победы, что было вредно для их холодных умов. Как вдруг, точно по указке судьбы, мощный удар выбил голову Кисейского из облаков обратно в суровую реальность! В его плечо врезался молодой парень в фартуке и бежевом картузе. Судя по чумазому лицу и венику в руках, он был простым уставшим уборщиком.

– ОЙ! – вскрикнул юноша, пока его лицо синело от ужаса. – Ради бога, простите, ваше высокородие! Я немного зазевался и не заметил вас! Я все исправлю! – выронив метлу, он начал судорожно отряхивать костюм Михаила и поправлять его лацканы.

– Эй, а ну угомонись, малек! – смущенно ахнул экспедитор, схватив парня за запястья. – Я не из стекла сделан, знаешь ли, били меня и сильнее!

– Вы точно в порядке? – продрожал уборщик. Его глаза были наполнены искренним сожалением и стыдом и уже почти слезились.

– Само собой! – лояльно усмехнулся Кисейский, отставив юношу к стене и похлопав его по плечу. – Иди с миром. И выспись.

– Спасибо, ваше высокородие! – чуть не плача пролепетал тот, подняв веник. – Человеческое спасибо…

Посмотрев на ошарашенного Михаила еще несколько секунд, парень сорвался с места и побежал по коридору, пока не скрылся за поворотом. Матрена и Кисейский обменялись удивленными взглядами и пожали плечами. Они не раз сталкивались с лизоблюдством и даже искренним страхом перед высшими чинами, поэтому встреча с таким человеком не была для них чем-то совершенно новым.

Однако Кисейский все равно чувствовал себя плохо, осознавая, что был страшимым чудовищем в чьих-то глазах. Это покрывало туманом его рассудок и перемешивало ценности, но бывалый сыщик не мог позволить сантиментам взять над собой верх.

Напарники прибыли на место.

Расписная дверь под номером 004, мастерски выточенная из мореного дуба, отворилась с протяжным скрипом. Ее петли давно не смазывали, как и не протирали входные крюки, поэтому на пальцах Кисейского отпечатался толстый слой пыли, когда он повернул ручку. Михаил закатил глаза и житейски ухмыльнулся, пройдя в бывшую комнату Дарии Беринг, ведь его опасения подтвердились.

Все ящики и тумбочки были открыты и опустошены, а на полу валялась немногочисленная скомканная береста и одежда с вывернутыми карманами. В мохнатом ковре отпечатался рой следов от ботинок, одержимо метавшихся от стены к стене. Эта комната не намекала, а буквально вопила, что в нее уже проникали до этого.

– Следы взлома налицо, – вздохнул Кисейский, беззаботно сунув руку в карман, – как я и говорил. Мне до сих пор трудно понять, что ты собираешься тут найти.

– Да, – не теряя энтузиазма, признала Матрена, прыгнув вперед апатичного наставника, – возможно, заемщики Беринг обчистили клеть, но они наверняка упустили что-то! Ведь именно на этом строится наша работа, не так ли? Замечать то, что не могут другие!

Михаил подошел к письменному столу и поднял с него единственную берестяную грамоту, в которой значился список всех банных принадлежностей, которые Фекла должна была принести своей хозяйке со склада ЗЫБИ.

– Мне нравится твой настрой, – саркастично протянул Кисейский, смяв и выкинув последний лист покойницы.

Напарники разделились и начали поиски в разных частях номера. Пока Михаил обследовал балкон и ванную комнату, Матрена проверяла расправленную кровать и подбирала с пола комки бересты. Как и предполагал ее дальновидный учитель, люди, обчистившие спальню Беринг еще неделю назад, оставили за собой только бесполезные документы.

Словно хлебные крошки челобитные на шум строительных работ за окном, списки полезных советов по выравниванию морщин от личного травника и рецепты мятной пастилы быстро привели сыщицу к прикроватной тумбочке. На маленьком комоде лежал пузатый бокал, покрытый старыми прозрачными разводами. Это означало, что скорей всего Беринг пила из него не алкоголь, а простую или минеральную воду.

Но стакан не привлек внимания Матрены так же сильно, как это сделал верхний ящик тумбы. Его открыли и обчистили как и другие шуфлядки, но что-то казалось Смирновой подозрительным. Это был объем. Ящик выглядел очень вместительным со стороны, но внутри становился узким как спичечный коробок; девушка едва могла просунуть туда ладонь.

Матрена уже видела это раньше. Два года назад они с Кисейским пробрались в дом серийного душегуба Лаврентия Яганова, который записывал имена всех своих жертв в особую берестяную тетрадь. Безумный изувер был уверен, что именно тетрадь убивала всех этих людей, поэтому хорошо спрятал ее от посторонних глаз, но Волхвы пороха сумели решить эту головоломку.

Запустив руку под ящик, Матрена нащупала небольшое круглое отверстие и ткнула его ногтем, приподняв фальшивое дно!

– Есть! – восторженно прошептала она, прикусив губу, чтобы сдержать глупую детскую улыбку. Девушка была рада, что опыт службы пригодился ей в новом деле, ведь именно в таком тайнике Лаврентий Яганов и прятал свою тетрадь.

Теперь же Смирновой не терпелось узнать, что скрывала Дария Беринг, и удивлению сыщицы не было предела, когда та извлекла второе дно. В ящике не лежало стопки секретных документов, коллекции беличьих черепов или кровавого ритуального кинжала.

Это был перстень.

– Михаил Святославович! – прокричала Матрена, непонятливо насупив бровь. – Можно вас на минуту?

***

Нагнувшись над пыльной тумбой рядом со своей протеже, Кисейский внимательно разглядывал величественное синее кольцо с детальной гравировкой морской волны с четырьмя завитками. Это явно не было простым ювелирным украшением.

– Что это такое? – удивленно протянула Матрена, выглядывая из-за плеча наставника. – Какой-то дорогой камень?

– Лазурит, – уточнил Михаил. – Да, он весьма дорогой, находят только в горах Бадахшана, но я не думаю, что это – причина, по которой Беринг так хорошо его спрятала.

– Да? – ахнула Смирнова.

– Подобные перстни с символами часто носят участники закрытых клубов или секретных обществ, – объяснил экспедитор. – Чтобы продемонстрировать свою принадлежность к организации и обозначить статус, – он посмотрел на напарницу и гордо кивнул в знак благодарности за такую находку, – чтобы быть заметными среди своих.

– То есть, – насторожилась мещанка, – Дария Беринг могла состоять в одном из таких обществ?

– Вполне возможно, – кивнул Кисейский. – И, учитывая, что тайник в ящике был подготовлен для нее заранее, штаб этого общества находится прямо в ЗЫБИ, как и его другие участники.

В тот момент ледяной ветер из открытого балкона пробежал по спине Смирновой роем тараканов, а глаза расширились в тревожном осознании. В очередной раз таинственный заговор разворачивался прямо под носом дуэта сыщиков, и они, наконец, осознали это, пускай не могли ничего предпринять. Пока улик было слишком мало, чтобы не только делать выводы, но и даже строить предположения. Но одно стало ясно: Дария Беринг не являлась случайной жертвой ради первой крови.

Ее убийство было мотивировано.

– Гравировка вам о чем-то говорит? – поинтересовалась протеже.

– Я не уверен, – задумался Кисейский, рассматривая узор волны с четырьмя завитками. – Мне кажется, что я видел этот символ раньше, но не могу вспомнить где.

Раздраженно вздохнув, Михаил сжал перстень в кулаке и погрузил лазуритовое кольцо в маленький кожаный футляр для улик. Он так и не вспомнил.

– Пора убираться отсюда, – заявил сыщик, настороженно оглядевшись по сторонам, – пока мы не привлекли ненужное внимание.

Смирнова молчаливо кивнула и задвинула фальшивое дно обратно в ящик, словно вовсе его не трогала. Спустя минуту напарники вновь шагали по мажорному черному коридору, быстро отдаляясь от гнетущей мертвой комнаты. Рыться в ней было неприятно, но друзья отыскали серьезную зацепку.

– Не следует задерживаться в этой ветке, – не переставал повторять Кисейский. – Пускай твоя идея с проникновением в номер оказалась неплохой, мы ходим по тонкому льду.

– Почему? – дерзко усмехнулась Смирнова. – Вы забыли про разрешение от Чукотова?

– У большинства людей здесь достаточно денег и влияния на свою собственную повестку дня. И никакой Чукотов не сможет остановить их, если эти люди захотят вставить палки в колеса нашего расследования, – объяснил Михаил. – Мы можем совершить множество ошибок, пока не докопаемся до правды, но самой большой из них будет нажитый враг. Подлый и назойливый как…

Сыщики завернули за угол и мгновенно остановились, ведь увидели в конце коридора тощую фигуру в строгом костюме цвета мертвенного индиго. Прерывистый ветер неспокойного моря из арочного окна, вырезанного в стене на стыке смолянистой парчи и каменного кирпича, реял его галстук и кудрявую челку.

– Усоногов… – раздраженно вздохнул Кисейский, закатив глаза.

Главный подьячий Одиссея Чукотова подпирал каблуком плинтус, а его руки были сложены у груди. В сочетании с ехидной улыбкой этот образ источал уверенность и коварства, и казалось, что сыщики попались на глаза вездесущему чиновнику по совершенной случайности, но он давно поджидал их здесь.

– Друзья! – с вымученным уважением прокричал Валерий Остапович, не двигая телом и едва шевеля губами, словно голос исходил из его чрева. – Мои любимые Волхвы пороха!

Наконец он оторвался от стены, подтвердив, что был настоящим человеком, а не одной из жутких гранитных химер, свисавших с желобов научного центра. Но сыщики не вздохнули с облегчением, ведь Усоногов стал медленно и угрожающе приближаться к ним, не слабя хищного оскала. Их прошлая встреча оставила подьячего в скорченных дураках, но теперь он выглядел еще более уверено и ядовито, мелодично звеня кольчужной чешуей на своих ботинках в такт вальяжных шагов.

Это насторожило Кисейского, и экспедитор сделал стратегический шаг назад, когда Усоногов остановился в полуметре от него, демонстративно сунув руки в карманы.

– Могу ли я поинтересоваться, – мяукнул тощий силуэт, – что вы делаете в элитной ветке постоялого двора?

– Послушай, Побрякушкин, – раздраженно усмехнулась Матрена, – мы посреди важного расследования, и у нас правда нет времени на твои…

– Знаете ли вы, что проникновение в клеть покойницы без ведома ее родственников или разрешения хозяина имущества является государственным преступлением? – внезапно Усоногов перебил девушку целым шквалом формального лексикона.

Напарники опешили и удивленно хлопнули ресницами. Они не понимали, как пронырливый подьячий мог знать, что они сделали, ведь были уверены в отсутствии слежки.

– Постойте-постойте, – Кисейский прикрыл глаза и лояльно покачал головой. – Давайте начнем с того…

– Что уж говорить о краже личных вещей! – добавил Валерий, протаскивая все новое едкое замечание сквозь зубы.

Дыхание невозмутимого сыщика дрогнуло, и он буквально почувствовал как лазуритовое кольцо, взятое из тумбы Беринг, обжигало его кожу сквозь карман.

– Мы… – Кисейский умело отыграл возмущение. – Мы ничего не брали! И у нас есть письменное разрешение, чтобы быть тут!

– Неужели? – хмыкнул Усоногов. – Могу я взглянуть?

Нахмурив брови, Михаил сдержанно отодвинул лацкан своего мундира и запустил руку во внутренний карман. Как вдруг его глаза удивленно расширились. Вытянув ладонь из-за пазухи, экспедитор стал судорожно общупывать форму и проверять все карманы.

– Михаил Святославович, – насторожилась Матрена, – все нормально? Где записка Чукотова?

– Она… – запнулся Кисейский, – она исчезла…

– «Записка Чукотова»? – с издевкой переспросил Усоногов, словно не знал, о чем шла речь. – Не этой ли «запиской» вы воспользовались, чтобы незаконно пробраться на территорию амбулатории доктора Скуратова? Ах, нет… – он обыденно взглянул на свой маникюр и потер ногти о воротник, – это был ударный мушкет, которым вы пригрозили привратнику.

Друзья остолбенели от ужаса, словно их тела целиком пронизало ударами молний. Усоногов просто не мог знать этих фактов в таких подробностях, если не опросил всех свидетелей лично.

– Может быть именно эта вымышленная «записка», – продолжил истязающий монотон, – позволила «великим» Волхвам пороха сломать нос ассистенту Скуратова и похитить его пациентку путем вымогательства документов?

Гадкий чиновник играл по-грязному, и Матрена не собиралась спускать ему это с рук, пускай Валерий полностью обезоружил ее одними словами.

– Все было совершенно не так! – воскликнула девушка.

– Оу, – вздохнул денди, плохо эмитируя сострадание, – возможно. Но я могу заверить вас в том, что именно так это будет написано в донесении на имя Одиссея Чукотова. По вкусу ли вам такая перспектива, Матрена?

Сыщица ошеломленно цокнула языком и нахмурила брови.

– Для тебя я – госпожа Смирнова, запомни… – прошипела мещанка.

– Ой, простите, – Усоногов улыбнулся еще шире, осознавая свою абсолютную безнаказанность. – Мне до сих пор трудно привыкнуть, что у батрачек могут быть фамилии…

Лицо сыщицы покраснело от ярости, и она сделала угрожающий шаг вперед, пока Кисейский не схватил ее за плечо. Рассудительный наставник не мог позволить своей ученице пойти на поводу провокации коварного чиновника. Молчаливо покачав головой, Михаил отвел Смирнову в сторону и подошел к Усоногову сам.

– Что тебе нужно? – несмотря на бурю, которая бушевала внутри него, экспедитор оставался стойким снаружи.

– Мне нужен порядок и соблюдение законов на борту ЗЫ—

– Хватит паясничать, – на этот раз Михаил перебил Валерия. – Мы не можем тратить на тебя слишком много времени, иначе Беринг не станет последней жертвой. Просто назови свои условия.

Несмотря на то, что Кисейский и Усоногов были совершенно разными людьми в сотнях аспектов, кое-что объединяло их. Подьячий тоже скрывал свои эмоции под слоем бюрократической любезности. Только это было не беспокойство, граничащее с паникой, а коварный триумф, такой яркий и полыхающий, что едва не вырывался наружу через глаза. В какой-то момент Михаилу даже показалось, что склеры подьячего светились сквозь его мокрую, кудрявую челку, напоминавшую копну водорослей.

– Я не мешаю вашему делу, господин Кисейский, – гнусаво протянул Валерий. – Напротив, моя работа заключается в том, чтобы обеспечивать его успешный и безопасный ход. Именно поэтому я вынужден настоять на том, чтобы вы не выходили за очерченные границы и не обращали внимания на вещи, которые не относятся к расследованию… – Он бросил пренебрежительный взгляд в сторону Матрены. – Какими бы «несправедливыми» они вам ни казались…

– Мы услышали вас, – наотмашь выпалил Михаил, только, чтобы бюрократ отстал от них, – и сделаем все в наших силах, чтобы не выбиваться из рамок.

Сыщик был знаком со многими сортами мерзавцев, и большая их часть просто нуждалась в хорошем подзатыльнике, чтобы вспомнить свое место. Но Усоногов был самым сложным типом мерзавца, который Кисейский предпочитал предусмотрительно обходить стороной. Он был страшным человеком.

– Я рад, что мы поняли друг друга, – Валерий продолжал улыбаться, пока Волхвы пороха осторожно миновали его, прижимаясь к стене.

Наконец, подьячий заставил дуэт отважных сыщиков остерегаться себя и был готов упиваться триумфом сколько угодно, пока из темноты соседнего коридора не послышались чьи-то шаги. Они казались легкими, медленными и пугливыми, поэтому это точно не был страж или аристократ, живущий тут. Но Усоногов знал, кому принадлежали эти шаги, ведь давно ждал его.

Молодой парень в фартуке и бежевом картузе, тот самый, что врезался в Кисейского в коридоре, возник из мглы смолянистой парчи. Его лицо до сих пор было очень грустным, а костлявые пальцы сжимали что-то у груди.

– Валерий… – прошептал уборщик, запинаясь, – Остапович…

– Ты сделал, что я тебе сказал? – требовательно спросил Усоногов.

– Да… – разочаровано вздохнул парень, протянув что-то чиновнику в тощей руке, дрожащей как осенний лист; то ли от страха, то ли от стыда за содеянное.

Недоверчиво насупив бровь, подьячий выхватил из его кулака скомканную берестяную грамоту, но широко улыбнулся, развернув лист. Ведь Усоногов держал письменное разрешение, подкрепленное дрожащей подписью Одиссея Чукотова. Именно эту записку Михаил Кисейский безрезультатно пытался найти, роясь по карманам, и именно ее молодой уборщик выкрал у экспедитора, когда целенаправленно врезался в него в коридоре.

– Хорошая работа, Богдан, – похвалил его Усоногов, подкинув парню один червонец, который тот судорожно схватил в воздухе, словно кость для голодной собаки.

Поклонившись своему «щедрому» благодетелю, уборщик убежал прочь, в очередной раз оставив коварного Усоногова в тишине и одиночестве триумфа. Прерывистый морской ветер вновь взвил его кудрявую челку и чуть не вырвал из цепких лап чиновника бересту, отмеченную красивой лазурной печатью с символом волны с четырьмя завитками…

Умиротворенно прищурив веки, Валерий разорвал ключ от всех дверей на дюжину клочков и выставил те в окно на открытой ладони. Как горстку песка ветер унес их в Каспийское море.

***

Сыщики могли разойтись по своим комнатам и отдохнуть после тревожной коллизии со зловредной бюрократической пиявкой, изрядно попившей их кровь, но не хотели. Они чувствовали, что оступились и проиграли, пускай до сих пор не могли понять, как Усоногов сумел нарыть на них такое огромное количество обличающих сведений. Чтобы проветрить головы, боевые товарищи коротали время в гостях у прохладного морского бриза, стоя на общественном балконе, выходившем на внешнюю стену.

В кои-то веки экспедиторы не наблюдали за домашней бухтой и гнетущим омутом, который сводил их с ума все больше. На этот раз они любовались удивительной паутиной рукавов Волги, сеченных и прерывавшихся сотнями маленьких островов. Этот вид олицетворят истинную свободу и силу природы, но столбы черного смога от добывающих скважин, устилавшие устье реки, напоминали о том, что железная рука человечества медленно сжимала природе горло.

Дельта Волги и цитадель ЗЫБИ являлись воплощением свербящих противоречий, которые стягивали головы Волхвов пороха сильнее тисков. Друзья хотели говорить и даже кричать о несправедливости, но оба понимали, что их возмущения не решат вопрос. Ни один человек, даже самый идейный, никогда не пошел бы на такие ухищрения ради саботажа двух незнакомцев, поэтому Усоногов, несомненно, теплил личные мотивы.

Матрена и Кисейский чувствовали, будто тонули в болоте. И мерзкая зеленая тина поднималась все выше, сковывая их движения, пока внезапно кто-то не бросил в воду канат.

– Не холодно вам тут? – бойкий, шершавый голос послышался из-за спины сыщиков.

Обернувшись, они застали в арке две знакомые медные косы, тянувшиеся по подолу покосной рубашки, выглядывавшей из-под узкого пикейного жилета из темного шелка. Старшее сведущее лицо в области подводной акустики не находилось на рабочем месте, поэтому могло позволить себе снять длинные кожаные рукавицы и громоздкие ювелирные очки. Полина Мезенцева сбросила «оружие».

– Полина? – приятно удивилась Матрена, сразу узнав женщину, с которой завязала хорошие отношения три дня назад. – Что ты здесь делаешь? Я думала, ты не выходишь из мастерской!

– Так и есть, соловей, – усмехнулась Мезенцева, тревожно смяв свою колючую челку, – и я была бы рада оставаться там до сих пор, если бы терзания думы не будили по ночам…

– О чем ты говоришь? – насторожился Кисейский, не сильно импонировавший резкой и грубой Полине, но считавший ее навыки полезным ресурсом.

Мезенцева замялась и потупила взгляд. Было видно, что она не хотела говорить об этом, но понимала, что это необходимо для общего блага. Кратко вздохнув через нос, женщина прошла на балкон и сложила локти на каменной балюстраде, наблюдая за течением бесчисленных рукавов глухими глазами.

– Я родилась тут… – меланхолично произнесла таинственная изобретательница, – в одном из изолированных хуторов, стоявших на дельте Волги целыми поколениями, пока столичные колонизаторы не бросили в Бузане первые якоря. – Она взглянула на Кисейского пульсирующим взглядом, полным тоски и потаенного осуждения. – Еще до того, как первый кирпич в фундаменте ЗЫБИ был заложен на этом архипелаге, я знала каждую бухту и утес здесь.

Сыщики не понимали, к чему клонила Мезенцева, но эти слова имели большой вес, если скрытная и нелюдимая женщина решилась раскрыть двум незнакомцам такие детали своей жизни. Полина никогда не болтала языком без причины.

– В детстве… – трепетно произнесла она, – очень часто… мой дед рассказывал мне истории про эти места. Он говорил, что здесь живет огромное подводное чудовище, которое утаскивало за собой беспечных рыбаков… – Мезенцева сделала паузу, – на дно морское…

Друзья выпучили глаза и тревожно переглянулись, но не смели перебивать чувственную исповедь.

– Чудовище поистине исполинских размеров, – уточнила изобретательница, – со спиной, такой широкой, что на ней уместился бы город, а зубами, такими крепкими, что перекусят и якорную цепь. С взглядом, таким ярким и пронизывающим, что может свести с ума, а рыком таким громким, что слышно даже на берегу…

Кисейский и Матрена посмотрели на течение вновь, но сделали это совсем другими глазами. Мысленно экспедиторы считали метры, насколько внешняя стена цитадели науки уходила под воду, и вскоре их стало укачивать.

– Живет оно под океаном, – подвела Мезенцева, – но порой, терзаемое голодом, выбирается на поверхность воды через гигантскую яму. – Она сделала последний и самый долгий интервал. – «Плотоядный омут» – так ее прозвали в народе…

История одинокой изобретательницы подошла к концу, но Волхвы пороха видели женщину насквозь. Суровая Полина не пришла сюда, чтобы травить рыбацкие байки.

– Всю жизнь я была уверена, что дед врал, – призналась Мезенцева с меланхоличным смешком, граничащим с паникой, – пугал меня сказками о морском монстре, чтобы закалить характер с ранних лет. Но после того, что случилось в моей мастерской три дня назад… после того, как что-то ударило по свинцовым струнам с мощью, что смогла перебить водоворот пузырей… – женщина тяжело сглотнула. – Я больше не уверена…

В тот момент показания Феклы о «змеиной голове» и справки доктора Ратишвили о щупальцах, клешнях и мистических Вешапи начали проноситься в умах дуэта сыщиков. Этот мокрый пазл, покрытый тиной и водорослями, медленно собирался в гнетущую картину. Наконец, все балконное трио смотрело в бурлящую бездну с одинаковой безысходностью и тревогой.

Ветер крепчал.

– Возможно… – смиренно прошептала Полина, – оно, правда, существует…

Глава 6. Автоматон

Ветер листал десятки метров высокой травы с умиротворяющим шелестом и гнал по темному небу облака. Михаил Кисейский любил тихие и холодные летние ночи, потому что в такое время в его голову, свободную от вычислений и догадок, приходили самые личные и счастливые мысли, о которых он тайно грезил. Но старый сыщик точно не хотел быть здесь. Это место запускало свои мерзкие щупальца в самые глубокие и затуманенные отделы его подсознания, на которых было построено все мировоззрение экспедитора, но к которым он никогда больше не хотел возвращаться.

Михаил стоял посреди огромного зеленого луга; не плоского и равномерного, но усеянного окопами, канавами и буераками; шрамами древних войн, канувших в забвение поколений. Пускай Кисейский был военным человеком и едва выбрался живым из пепла Кунерсдорфа, эти баталии были для него чуждыми и непостижимыми. Прошло слишком много времени, чтобы он заботился.

Но было кое-что еще. Кое-что личное, связывавшее сыщика с этой безмолвной лощиной так же прочно, как дюжины неспокойных душ, воющих из ее канав и окопов. Знакомый и страшимый голос, шептавший ему на ухо одну и ту же фразу снова и снова:

«Как бы тебе ни было страшно… – хрипел он, – твоя голова всегда должна оставаться холодной…»

На многие километры в лугу не было ни одного деревца или камня, за которым мог бы прятаться этот человек, но экспедитор всегда чувствовал его за своей спиной. Он всегда мог ощущать его кровь в своих жилах.

«Запомни, Миша… никогда не теряй бдительность».

Кисейский открыл глаза.

Совсем недавно эта мягкая и теплая кровать принадлежала Фекле, и Михаил даже успел отвыкнуть от нее после нескольких ночей, проведенных на ковре. Но искренне сыщик не отдавал ни одному из спальных мест предпочтения, ведь они чувствовались одинаково некомфортными для него. Хотя, скорей всего, некомфортным было его собственное тело. Да, старый экспедитор с военным прошлым никогда не мог позволить себе жаловаться на боль, усталость или даже ранение. Он не охал и не стонал, когда его кости начинало ломить, а мышцы ныли от излишних нагрузок, но это не означало, что Михаил не испытывал всех этих неприятных чувств.

Он просто не давал другим людям знать о собственной человечной натуре. Слабости и искренние чувства Кисейский доверял лишь одному человеку, с которым был знаком уже четыре года и преодолел множество передряг.

Игнорируя скрежещущую боль в суставах, сыщик поднялся с кровати и прошел в ванную, начав пристально наблюдать за своим уставшим, небритым лицом в зеркале. Михаилу было тридцать восемь лет, и в наши дни многие думают, что жизнь только начинается в этом возрасте, но в былые времена пятидесятилетний мужчина считался долгожителем. Эпидемии, голод и неразвитая медицина делали долгую и приятную жизнь недостижимой мечтой, и с каждым годом Кисейский чувствовал это все сильнее.

Угрюмо прищурившись, он провел пальцами по «гусиным лапкам» по бокам своих глаз, безрезультатно пытаясь выпрямить морщины. Взяв себя за небритую челюсть, Кисейский тревожно скрипнул зубами, обнаружив на скулах несколько седых волос. С детства он страдал легкой формой лейкотрихии или полиоза, генетического заболевания, которое усеивало длинные каштановые волосы сыщика тонкими и едва заметными седыми прядями. Михаил никогда не переживал из-за своей маленькой особенности, ведь знал, что его организму просто недоставало пигмента.

Но настоящая седина пугала экспедитора, напоминая о неминуемой и нарастающей слабости, уязвимости и, конечно, смерти. И, что самое тревожное, Кисейский никогда не смог бы отличить подлинную седую прядь от мнимой, вызванной полиозом, ведь и тех и других становилось все больше.

Подойдя к зеркалу в один день, больше всего на свете отважный сыщик боялся увидеть в отражении немощного старика, который не может помочь не только другим, но и даже себе самому. Тяжело вздохнув, экспедитор вцепился в ванную полку и повис над сухой раковиной, закрыв глаза длинной челкой, чтобы не смотреть на себя.

Кисейский знал: не только его тело, но и душа нуждалась в отдыхе.

***

Южный корпус ЗЫБИ был известен среди постоянных гостей симпозиума как неформальный центр всех выставок и развлекательных мероприятий научного комплекса. В подробности Матрену посвятил доктор Ратишвили, упомянув, как ему нравится посещать павильон китовых скелетов. Именно поэтому единственная и самая верная напарница, ученица и лучшая подруга Кисейского подсчитала, что это место отлично подойдет Михаилу, чтобы взять выходной и расслабиться.

Смирнова часто сбрасывала рабочий мундир, когда ходила в трактир или просто гуляла по набережной, но Кисейский, казалось, сросся со своей формой, которая стала его второй кожей за столько лет службы. Поэтому строгому экспедитору было так дико снять свой именитый зеленый мундир для похода в галерею павильонов. Матрена предложила ему сделать это, и сыщик нехотя согласился, пускай его ударный мушкет все еще болтался в кобуре у ремня.

– Я очень благодарна, Михаил Святославович, – тепло проронила сыщица, шагая рядом с экспедитором, – что вы искренне признались в своей усталости. Сказать честно, – она нервно усмехнулась, – мне и самой становится не по себе от такого огромного количества откровений и загадок, которые засыпают нас с головой…

– Это точно, – вздохнул Кисейский. – Морские чудовища, заговоры и секретные общества. От всего этого сруб поедет у любого неподготовленного человека, но и мы не железные.

– Что есть, то есть! – согласилась протеже. – Вы всегда говорите, что нужно уважать свои потребности, чтобы добиваться от организма желаемых результатов!

– Я… – удивленно запнулся Кисейский. Он действительно так считал и жил по этому принципу, но не помнил, чтобы делился им с Матреной. Должно быть, сыщик упомянул это вскользь один или два раза и забыл, но Смирнова помнила его слова до сих пор. Это заставило гордую и смущенную улыбку вытянуться на лице наставника. – Да… точно.

Наконец, Волхвы пороха остановились в центре галереи павильонов, окруженные палитрой экспозиций. Расширенная выставка хронографов, парусов и революционных систем рулевого управления, вернисаж морских гадов, законсервированных в спиртовых банках и коллекция сверкающих бронзовых гарпунов. Шведский стол знаний и изумления предстал перед Кисейским, но его взгляд остановился на одном павильоне; не из любопытства, а язвительной антипатии.

«ВЫСТАВКА ИНДУСТРИАЛЬНЫХ ЧУДЕС ПРОФЕССОРА ТАРЕНТСКОГО» – кричала серебристая вывеска над входом в зал, трясущийся от тиканья шестерней и рокота паровых двигателей.

– Мне кажется, – ядовито усмехнулся Михаил, – я знаю, куда хочу пойти в первую очередь.

– Индустриальные чудеса? – Матрена удивленно почесала затылок, помяв свой пестрый платок. – Но мне казалось, вы не очень любите механику.

– Да, махины – это не мое, – признался Кисейский, напыщенно сложив руки на взъерошенном жабо своей рубашки, впервые не закрытой мундиром. – Но, раз я решил отвлечься от дела, почему бы мне не… – он раздраженно закатил глаза, словно сам не верил, что говорил, – узнать пару или тройку вещей про механику?

В тот момент взгляд Матрены засиял от радости. Девушка была счастлива, что ее закостенелый наставник решил погрузиться в пучины неизвестности и разобраться в теме, которою так давно отвергал без видимой причины. Ей всегда нравилось наблюдать за тем, как кругозор Кисейского расширяется, ведь вскоре новое увлечение обязательно приносило ему искреннее удовольствие.

Так Смирнова приучила наставника к зерни, азартной крестьянской забаве, в которую любила играть, когда жила в деревне.

– Я думаю, – тепло улыбнулась мещанка, – это – замечательная идея, Михаил Святославович.

***

Атмосферная паровая машина Ньюкомена, огромное устройство для откачки воды в шахтах высотой с трехэтажный дом, едва не скребла потолок павильона, перегоняя окрашенную жидкость из стеклянной бочки для демонстрации. Гора сложных механических часов громко шла вразнобой неподалеку от публичного полигона ткацких станков и арифмометров, где люди могли подержать и опробовать дивные устройства. Рядом с каждым экспонатом стояли мольберты с чертежами, разобраться в которых мог только человек, плотно замешанный в инженерном деле.

Это место было построено изобретателями для изобретателей, но Матрена получала от экспозиции не меньше удовольствия, пускай не знала про ее тему почти ничего.

– Диво! – восторженно ахнула девушка, ткнув пальцем в самовар, который крутился на платформе из двух шестерней и разливал чай по нажатию рычага. – Только посмотрите, сколько тут этих пыхтящих железок! Видно, что они были построены руками человека, но все как живые!

– Точно… – неловко протянул Кисейский, не до конца понимая, раздражали его гудящие и жужжащие монстры или пугали. – А я еще что-то про навороченную дверь бухтел…

Когда Михаил носил служебный мундир, его широкие плечи и горбатая спина заставляли сыщика напоминать грозную каменную стену, но теперь он больше смахивал на промокшего енота. И Матрене нравилось это, ведь так ее наставник – хищный, агрессивный и непреступный как огнедышащий дракон, – наконец, казался проще и уязвимее.

Плюс, – и сыщица боялась не то что говорить, но даже думать об этом слишком громко в присутствии Михаила, – он казался ей очень милым, когда снимал мундир. Так его лохматая голова выглядела больше на контрасте, из-за чего Кисейский напоминал все того же енота, которого непоседливые дети впихнули в кукольную кружевную рубашку ради забавы.

– Наверное, – задумалась Смирнова, – нам стоит разделиться и узнать больше о разных механизмах, а потом встретиться на выходе и поделиться впечатлениями о любимых! Что скажете?

– Мне нравится! – заинтересовано кивнул Михаил. – Только смотри, чтобы твои патлы не заживало шестернями, я не горю желанием тебя оттуда вытаскивать!

– Хорошо, – громко засмеялась мещанка, заведя за плечи свои длинные черные волосы.

Кисейский часто сравнивал их с каскадом изогнутых кинжалов или подранным плащом воеводы у себя в голове и всегда искал повод, чтобы встать ближе, потому что ему нравился их запах. Матрена практиковалась в перезарядке ударного мушкета почти каждый день, поэтому ее руки и волосы всегда отдаленно пахли порохом, как бы она их ни мыла. Этот факт делал образ отважной воительницы, которая смогла выбраться из ямы отчаянья вопреки всем трудностям и лишениям, еще ярче в голове Михаила.

Матрена знала, что ее наставник увлекался рисованием даже во внерабочее время. Но Кисейский никогда не рассказывал девушка о секретном кармане своего походного погребца, где он держал все ее графитовые портреты, которые получились достаточно хорошо. В которых сыщик сумел отразить всю силу и величие боевой подруги, которые считал ее лучшими качествами.

– Только, пожалуйста, – воскликнула Матрена, – не занимайте голову расследованием сегодня! Вы заслуживаете настоящего и полноценного отдыха!

– Хорошо, – кивнул экспедитор с лояльной улыбкой, – я понял, спасибо.

Волхвы развернулись друг к другу спинами и зашагали в противоположных направлениях, словно сражались на дуэли.

Выставка была до краев набита самыми разными движущимися и жужжащими устройствами, плюющими белым паром, но один сектор павильона завораживал Михаила Кисейского больше всего. Он был заселен жуткими силуэтами, напоминавшими животных и даже людей, но не являвшимися ими на самом деле. Ведь эти животные и люди были собраны из листьев металла, их глаза и зубы сияли стеклом и мрамором, а суставы и мышцы заменяли водопроводные трубки.

– Какого?… – недоумевающе прошептал сыщик, с опаской разглядывая лицо бронзового человека.

Он мало напоминал статую, ведь его конечности могли сгибаться, словно у огромной куклы. Оглядевшись, Михаил осторожно взял холодную руку бронзового мужчины и ткнул его ладонь пальцем. Как вдруг силуэт сомкнул кисть с громким лязгом, точно челюсти медвежьего капкана! Кисейский вздрогнул, бросил проклятую руку и попятился назад с вылупленными глазами.

– Неплохо, а? – внезапно чье-то хриплое хихиканье послышалось из-за спины экспедитора. – Сам его построил!

Развернувшись, Михаил встретил маленького старичка в коротком бежевом сюртуке, филигранно украшенном пятнами машинного масла. Его голова была отпечатана огромной лысиной, а неухоженная седая борода едва не доходила до штанов. Он опирался на трость с интересным мраморным набалдашником в форме голубиного крыла и сжимал в свободной руке устройство, похожее на ударный мушкет без дула. Да, это был только курок, оборудованный широкими спусковыми скобами для удобного хвата, а также длинной эластичной трубкой, которая тянулась по полу и заходила прямо в ногу бронзового человека.

Заметив, что он поймал внимание Кисейского, старик без особого усилия нажал на спусковой крючок. Внезапно трубка принялась извиваться, словно что-то бежало по ней, пока нога огромной человеческой реплики не начала двигаться вперед и назад в кордебалетных взмахах.

– Как это… – завороженно прошептал Михаил, пока страх и отчуждение медленно сменялись любопытством и восторгом в его глазах, – как это возможно?

Лояльно усмехнувшись, бородатый аристократ подковылял к сыщику и приклонил перед ним голову.

– Платон Тарентский, – представился старик, – профессор механики и теории автоматов! Это отродье кошмаров, – пухло засмеялся ученый, постучав медного человека по голове тростью, – автоматон! Самодвижущаяся кукла на паровом приводе, контролируемая с помощью гидравлики! Древнегреческая технология, доведенная до ума при помощи современных открытий и ресурсов! – Он поднес к лицу Кисейского курок. – Около пятидесяти метров каучуковых трубок наливаются водой по мановению переключателя, сокращаясь, подобно мышцам!

– Как рычаг… – пробубнил Михаил, обомлевший от чуда механики.

– Рычаг? – переспросил Тарентский.

– Да! – воскликнул сыщик. – Рычаг создает выигрыш в силе за счет правильного распределения энергии и подбора расстояния до опоры. Поэтому мы можем сдвинуть целую груду камней одной только корягой, если вставим ее под нужным углом!

– Интересная мысль… – приятно удивился профессор, пригладив свою огромную бороду. – Да, можно сказать, что гидравлика работает по похожему принципу! Ведь, согласитесь, трудно вообразить, чтобы простая вода могла поднимать килограммы металла!

– Мягко сказано! – восторженно усмехнулся Кисейский, уткнув запястье в бедно и покачав головой, не отрываясь от удивительного чуда техники.

Бронзовая реплика действительно отдаленно напоминала человека, но Михаил не мог сказать, что это шло ей на пользу. Автоматон обладал многими чертами внешности, присущими людям, но вся его сущность, отреченная и холодная, ненастоящая, побуждала Кисейского думать, что эта фальшивка его очень нагло и неумело обманывала.

– А зачем ему зубы и глаза? – поинтересовался экспедитор. – Он может есть и видеть?

– Изначально планировалось, что так он будет выглядеть человечнее, – объяснил Тарентский, – но выяснилось, что людей это пугает! – Он вновь непринужденно засмеялся и облокотился о крылатую трость двумя руками.

– М-да… – вздохнул Кисейский. – В наши дни люди так хотят чувствовать себя уютно среди винтов и шестерней, забывая, что порой махинам лучше оставаться простыми махинами.

– Машинами! – невзначай выпалил профессор.

– Что? – насупился Михаил.

– Правильно говорить «машинами», не «махинами»! – поправил его Платон. – Ну, если вы не в прошлом веке застряли, конечно!

Веселый старик вновь захохотал, чуть не падая. Было ясно, что он не воспринял ошибку Михаила всерьез, чего нельзя было сказать о самом экспедиторе.

– Да… – неловко засмеялся Кисейский, поняв, что всю жизнь использовал устаревший термин, – в прошлом веке…

– На самом деле это ничего не значит! – ободрил его бородатый профессор, хлопнув сыщика по спине тростью. – Главное, что вас заинтересовали мои работы! Я очень польщен!

Развернувшись, Тарентский зашагал между рядами живых кукол, экспрессивно сгибая колени и запястья как западноафриканский шимпанзе, и потянул за собой Михаила, не отнимая трости от его спины. Эти автоматоны были куда меньше и не подражали людям, а разным животным. Пыхтя паром, они совершали цикличные движения, свойственные зверям, которых имитировали.

Фальшивая утка хлопала железными крыльями. Фальшивая собака шевелила каучуковыми лапами, пытаясь бежать, а рыба медленно пересекала небольшой резервуар с водой, двигая деревянным хвостом.

– Неужели вы сделали их всех сами? – не переставал удивляться Кисейский.

– Это – моя страсть! – гордо заявил Тарентский, прикрыв глаза. – Чаще всего автоматонов животных заказывают у меня аристократы и правители государств, чтобы побаловать своих детишек, которых больше нечем удивить! Но я точно знаю, что в ЗЫБИ мой труд ценят по-настоящему! – он широко улыбнулся, взглянув на Кисейского. – Разве это не лучшее чувство на свете?