Шипы Помнят Кровь

Глава 1

Блетесверг, где я родилась и выросла, был не самым большим городом, но он казался целым миром, ограниченным старыми каменными стенами, что помнили еще времена моих прадедов, и густыми, темными лесами, раскинувшимися вокруг, словно непроницаемый плащ, полный шорохов, вздохов и тайн, что никогда не раскрывались до конца. Узкие, кривые улочки Блетесверга мостили неровным, отшлифованным веками булыжником, по которому стучали подкованные копыта груженых лошадей и скрипучие деревянные колёса телег, разнося по воздуху пёструю смесь запахов: острый навоз с дороги, приторный запах свежеиспечённого ржаного хлеба из пекарни на углу, терпкий и кисловатый душок из кожевенной мастерской вниз по улице, где постоянно что-то вымачивали и скребли, и вездесущий легкий запах дыма из печных труб.

Днём город гудел: на площади у ратуши торговцы со всех окрестных деревень и даже из дальних земель расхваливали свой товар – грубые шерстяные ткани, льняное полотно, ремесленные изделия из дерева и металла, свежие овощи и фрукты по сезону, живую птицу в клетках. Ремесленники стучали молотками в своих мастерских, кузнецы звенели железом, дети играли в догонялки и прятки в переулках, визжа от восторга, а женщины полоскали бельё у городского фонтана, обмениваясь последними сплетнями. Но стоило солнцу начать клониться к закату, заливая небо кроваво-красными и оранжевыми оттенками, как атмосфера менялась. Шум стихал, двери лавок запирались на тяжёлые засовы, ставни на окнах домов опускались с характерным стуком. Люди торопились домой, их шаги учащались, а взгляды становились более осторожными, постоянно скользя по темнеющим углам. Город замирал, будто затаив дыхание в ожидании чего-то… чего-то, что могло прийти только с наступлением непроглядной темноты.

Над всем этим мирским существованием, над страхами и надеждами его жителей, возвышался шпиль нашей приходской церкви Святого Иоанна – острый, строгий, указующий тонким, отточенным пальцем на небеса, напоминая о высших силах и вечной жизни. Колокольный звон этой церкви был не просто звуком; он был ритмом нашей жизни, отмеряя часы, призывая на утреннюю и вечернюю молитвы, возвещая о радостях и печалях. От утренней зари, призывающей на молитву, и к работе до вечернего благовеста, напоминающего, что с закатом солнца лучше находиться под крышей, закрывшись на все засовы, под защитой освящённых стен и недремлющего покровительства Всевышнего.

Церковь Святого Иоанна была сердцем и душой Блетесверга. Её настоятель, почтенный отец Постумий, мужчина с пронзительным взглядом синих глаз, в которых словно отражалось само небо, и голосом, что мог быть твёрдым, как камень, когда он обличал грехи и наставлял заблудших, или мягким, как утешение, когда он отпускал их на исповеди и обладал огромным, неоспоримым влиянием. Он проповедовал веру, мораль, милосердие, но и неустанно напоминал о существовании Зла в мире, о необходимости быть бдительными и сильными духом. И самым страшным, самым осязаемым Злом для простых людей Блетесверга были вампиры.

Существа, лишённые благодати Божьей, проклятые, мёртвые, что ходили среди живых, извращенная пародия на человечность, питающаяся их кровью и жизненной силой. Страх перед ними был впитан с молоком матери. Он читался в глазах женщин, поспешно крестящихся при виде одинокой летучей мыши, промелькнувшей в сумерках; в нервных усмешках мужчин, пытающихся шутить о старых легендах в таверне, но поглядывающих на окно, в ожиданиях увидеть там бледное лицо.

Вампиры были воплощением всего, чего боялся набожный люд: внезапной, насильственной смерти без возможности исповеди и отпущения грехов, потери души, обречённой на вечные муки, осквернения всего святого. Образы бледнолицых тварей с горящими в темноте глазами, острыми, как бритва, клыками и сверхъестественной силой преследовали в ночных кошмарах и оживали в шёпотом уличных разговоров, в историях о пропавших без вести путниках или обескровленном скоте.

Я слушала все это, видела эту веру и этот страх. Кивала в нужных местах, крестилась, когда нужно. Но внутри… внутри я чувствовала себя чужой этому пылкому благочестию. Я не верила в Бога в том смысле, в каком верили они – как в милостивого Отца на небесах, который следит за каждым твоим шагом. Моя жизнь показала мне другой мир – мир, где борьба идет не за душу в загробной жизни, а за саму жизнь на земле. Мир, где есть силы, противостоящие не только церкви, но и самой природе. Для меня церковные ритуалы были не пустыми формальностями, а скорее… рабочими инструментами, чей истинный источник силы оставался загадкой.

Я видела своими глазами, как святая вода обжигает немертвую плоть, а освященный крест заставляет тварей отступать. Но была ли это воля всеблагого небесного Отца, о котором говорил отец Постумий? Или же это была иная, более древняя и нейтральная сила, которую церковь просто научилась использовать и назвала «божественной благодатью»? Сила, порожденная верой сотен людей, или просто закон природы, как огонь, который жжет, и вода, которая топит? Я верила в силу серебра. Верила в остроту кола. Верила в знания, собранные Орденом. Но не в Бога, что сидит где-то далеко на небесах. Это была моя маленькая, тщательно скрываемая тайна, не менее важная, чем тайна Ордена.

Наш дом стоял в отдалении от городской суеты и благочестия, там, где последние крыши Блетесверга уступали место дикой, необузданной природе, и где власть церкви ощущалась куда слабее. К нему вела узкая, утоптанная тропа, начинавшаяся как продолжение городской улицы, но постепенно погружавшаяся под сень древних, плотно стоящих деревьев леса Кадавер. Воздух здесь был прохладнее, чем в городе, запахи – острее: влажной земли, прелой листвы, сосновой хвои и чего-то еще, неопределенного, дикого, что заставляло инстинктивно ускорять шаг и оглядываться. Наш дом стоял на небольшой прогалине, прижавшись к лесу Кадавер, принимая его близость как неизбежность.

Со стороны дом выглядел неприметно – двухэтажный, из темного дерева, с крепкой черепичной крышей, надежно защищавшей от любой непогоды. Окна были небольшими, защищенными прочными ставнями, которые мы запирали на ночь на несколько крюков. Как любой дом охотника, он был функционален, но в нем чувствовалась и некая суровая красота: просторная кухня с огромным очагом из дикого камня, где всегда тлели угли, источая тепло и уютный запах дыма; массивная, прочная мебель из темного дерева; много места для хранения припасов – висящие под потолком связки сушеных грибов и ягод, ароматных трав с едким запахом (некоторые из которых, я знала, использовались не только для готовки, но и для ритуалов), вяленое мясо и рыба, висящие на крюках. Пахло в нем древесным дымом, воском, которым мы натирали полы до блеска, и терпким, чуть металлическим запахом звериных шкур, выделанных и развешанных для просушки в отдельной пристройке. На стенах висели охотничьи трофеи – массивные рога оленей, шкуры убитых волков.

Но наш дом был больше, чем просто жилище охотников. Под тяжелой дубовой доской в углу кладовой, где обычно хранились мешки с зерном и бочки с соленьями и квашеной капустой, находился скрытый люк, запертый на два массивных, кованых замка. Это был вход в тайник – сердце нашей настоящей жизни. Там, в прохладе и полумраке, пахнущем металлом, старой пылью и чем-то еще, необъяснимым, хранился арсенал Ордена Последнего Света.

Мои родители были Главы этого древнего Ордена, чья история, как я слышала из обрывков их разговоров и видела в потрепанных дневниках в тайнике, уходила корнями на многие века назад, к первым временам, когда вампиры появились в нашем мире, сея хаос и смерть. Они были сильными, немногословными людьми, чьи лица часто носили отпечаток усталости, ответственности и тайной тревоги, которую они не показывали посторонним. Отец, с его густой бородой с проседью и проницательными глазами цвета осенней листвы, излучал спокойную, непоколебимую силу и уверенность лидера. Мать, с ее быстрыми, точными движениями и редкой, но искренней, сияющей улыбкой, была воплощением стойкости и решимости. Их положение как Глав Ордена означало огромную ответственность и постоянное бремя – они не просто выполняли приказы, они их отдавали, принимали решения, от которых зависели жизни, планировали операции, обучали новых членов. Я знала, что для них это не работа, а призвание, долг, переданный по крови и по традиции Ордена, которому они посвятили свою жизнь.

Их «ремесло» было наукой и искусством одновременно, основанным на древних знаниях, собранных веками, и личном, часто кровавом, опыте. Выслеживание вампиров не имело ничего общего с поиском оленя по сломанным веточкам или следам копыт на влажной земле. Вампиры двигались легко, почти не оставляя обычных следов, их присутствие искажало саму реальность вокруг них, создавая ощущение холода, страха, неестественной тишины. Нужно было уметь читать по едва заметным изменениям в природе – внезапно увядшей траве там, где на нее не ступали, цветам, что увяли слишком быстро даже в разгар лета, неестественной тишине, что наступала в лесу, будто все живое замирало от ужаса. Нужно было улавливать тонкий, неосязаемый запах холода и чего-то кислого, затхлого, гнилостного, даже если вокруг тепло.

Они знали, где вампиры предпочитают укрываться днем (старые фамильные склепы с нарушенной печатью, заброшенные дома в стороне от больших дорог, глубокие пещеры в толще скал, куда не проникает солнечный свет), как они двигаются (сверхъестественно быстро, появляясь и исчезая из виду, словно тени), как они влияют на животных и людей, вызывая беспричинный страх, панику, смущение, иногда даже необъяснимое спокойствие, предшествующее нападению.

Использовались и особые средства, часто освященные церковью, несмотря на мое внутреннее отношение к вере. Серебро, как я знала из рассказов, причиняло им нестерпимую боль, обжигая их немертвую плоть. Деревянные колья, особенно изготовленные из боярышника или ясеня, могли пронзить их сердца и обездвижить навсегда, предав Последнему Свету. Святая вода и другие церковные реликвии, которые Орден прагматично использовал как оружие, вызывали жжение и отвращение. Но были и более сложные вещи, хранившиеся в тайнике: специальные травы, чьи сильные, неприятные для вампиров запахи могли использоваться как барьер или для дезориентации, например, аконит, вербена; освященная земля из церковного кладбища, способная блокировать путь вампира или временно пленить его, если рассыпать ее кругом; и древние молитвы или заклинания, чье точное назначение я не совсем понимала, но знала, что они были частью ритуала Последнего Света – окончательного упокоения вампира, разрывающего его связь с силами тьмы.

К счастью, и это было редкое слово в контексте нашего дома, где «спокойствие» всегда означало лишь временное затишье. Вампиров в окрестностях Блетесверга стало крайне мало – результат упорной работы Ордена, часто ценой жизни охотников. Они почти не показывались, предпочитая охотиться в более отдаленных, диких местах, где люди бывали редко, или в больших городах, где легче затеряться. Случаи нападений на людей здесь, как тот, что произошел с поросятами господина Леманна два года назад, были теперь редкостью и вызывали в городе не ужас повседневности, а настоящую панику, быстро сменяющуюся яростью и призывами к Святому Иоанну. Каждый такой инцидент поднимал волну страха, заставляя людей молиться усерднее, ставить кресты над дверями и окнами и проверять замки по нескольку раз. И каждый раз именно мои родители и их немногочисленные соратники из Ордена покидали дом, выходя на свою мрачную охоту. Они возвращались через несколько дней усталыми, иногда с мелкими ранами, следами борьбы, которые они тут же обрабатывали специальными мазями, но всегда принося с собой негромкое, уверенное слово о том, что опасность миновала – по крайней мере, на время.

Я знала обо всем этом с раннего детства. Видела родителей с оружием в руках, слышала обрывки их разговоров, касающиеся «следов» или «тени», «жажды» или «последнего света», знала о тайнике под кладовкой, куда мне было строго запрещено спускаться без разрешения. Я даже пару раз видела «результат» их работы – бледные, неподвижные тела, лишенные жизни, в которые, я знала, когда-то вернулась тьма, и которые теперь были преданы вечному покою. Но я никогда не была по-настоящему частью этого мира. Меня оберегали? Возможно. Или я сама не хотела в него погружаться, инстинктивно избегая его ужаса и мрака? Скорее второе. Вампиры не вызывали у меня того иррационального ужаса, который был у горожан, верящих в их дьявольскую природу. Они казались… существами, попавшими в ловушку своего существования. Несчастными в своей вечной ночи, обреченными на вечный голод и одиночество. Работа родителей казалась мне тяжелой, опасной и… не моей. Я не чувствовала призвания к этой борьбе, этой вечной войне с тенью. Мне не хотелось думать о крови, о смерти, о вечной тьме. Я не чувствовала себя охотником.

Куда больше меня интересовало другое. Я любила оружие, но не для охоты на чудовищ. Особенно меня привлекала стрельба из лука. Это было то немногое, чему отец учил меня лично, находя на это время, несмотря на свои тайные обязанности. Не для охоты на оленей – хотя я и это умела, если нужно было принести в дом мясо к столу. Он говорил, что умение владеть луком развивает меткость, сосредоточение и спокойствие духа – качества, полезные любому человеку, независимо от его пути.

Мы выбирались на небольшую, скрытую поляну за домом, чуть углубляясь в лес Кадавер, туда, где нас никто не мог увидеть. И там, среди шелеста листьев, пения птиц и запаха влажной земли, я забывала обо всем на свете, кроме цели. Ощущение гладкого, отполированного дерева моего лука под пальцами, натяжение тетивы, требующее силы и контроля, легкое покалывание в кончиках пальцев, когда я прицеливалась, глубокий вдох, выдох, полная, абсолютная сосредоточенность на мишени – будто весь мир сужался до этой одной точки, и ничего больше не существовало. Это было почти медитацией, моментом абсолютного контроля в жизни, где многое было скрыто, опасно и неконтролируемо. Звук упругого выстрела, резкий свист стрелы, рассекающей воздух, и глухой, приятный стук, когда она вонзалась точно в центр мишени на старом пне или специально поставленном щите, приносили чистое, ни с чем не сравнимое удовлетворение. Я знала, что могу использовать лук, если придется защищаться – от дикого зверя или от разбойника на дороге. Но мысль о том, чтобы направить стрелу в живое или, скорее, неживое существо с человеческим обликом, с глазами, пусть и горящими неестественным огнем, была мне глубоко неприятна. Мое мастерство было для меня, не для Ордена.

Мои дни проходили в основном в Блетесверге, подальше от тайн леса Кадавера и дома, где царили другие правила – правила торговли, ремесла и веры. Я работала в книжном магазине господина Леманна, что стоял на тихой улочке недалеко от главной площади, в окружении лавки свечника, где всегда пахло топленым воском, и мастерской переплетчика, откуда доносился стук молоточков. Это было уютное, пыльное место, пахнущее старой бумагой и выцветшими чернилами. Свет проникал сквозь небольшие, круглые окошки, подсвечивая взвешенные в воздухе пылинки, создавая атмосферу умиротворения. Книги здесь были в основном рукописные, многие – настоящие произведения искусства, богато украшенные инициалами, виньетками и миниатюрами, изображающими сцены из Библии или жизни святых. Были и старые хроники, летописи, философские трактаты на латыни и немецком, медицинские книги, сборники законов. Редко попадались сборники легенд и сказок, полные нелепых суеверий о вампирах, ведьмах и прочей нечисти, которые я читала тайком в свободные минуты, находя забавным, насколько эти вымыслы отличались от того, что я знала о вампирах на самом деле.

Господин Леманн был пожилым, кряжистым мужчиной с седыми бакенбардами и привычкой кряхтеть по любому поводу, будь то плохая погода, высокие налоги или неаккуратный писец, испортивший страницу. Он ворчал на нерадивых подмастерьев, которых у него не было, но он все равно ворчал, на пыль, что оседала на свитках, но ко мне он относился с отеческой заботой, часто угощая засахаренными фруктами или кусочком медового пряника, припрятанным в кармане жилета.

Он хорошо знал мою семью, как знают уважаемых, хоть и немного странных, охотников, что живут у леса, но, конечно, не знал всей правды об Ордене. Инцидент с его поросятами два года назад, которых утащил ослабевший и отчаявшийся вампир, стал для него настоящим потрясением – это было редкое напоминание о том, что Зло существует не только в церковных проповедях. Когда отец выследил и уничтожил тварь, избавив господина Леманна от напасти и спасение его маленького хозяйства и, возможно, его жизни, тот был так благодарен, что сам предложил мне работу, узнав, что я ищу занятие в городе. Это был его способ отблагодарить моего отца, не задавая лишних вопросов о его методах или о том, почему его дочь не идет по его стопам.

Я проводила там дни, помогая сортировать пергаменты, переплетать поврежденные книги, протирать от пыли тяжелые тома и расставлять их по полкам согласно их тематике или размеру. Это была тихая, монотонная работа, требовавшая аккуратности и сосредоточенности, но именно эта предсказуемость давала мне ощущение нормальности, причастности к миру, где самая большая драма – это найти нужную книгу, спор о цене на новую партию чернил из-за границы или потерянная закладка. Мне нравилось это место. Мне нравилась эта жизнь. Простая, предсказуемая, без теней, без крови, без постоянного ожидания опасности, без тайн, что давили на плечи моих родителей и витали в воздухе нашего дома. Я искренне верила и надеялась, что эта спокойная гавань останется моей навсегда, и я смогу построить здесь свое будущее, отличное от пути Ордена Последнего Света, отличное от вечной борьбы с тьмой.

Глава 2

Я как раз разбирала новую партию книг, привезенных купцом из дальних земель – тяжелые, пахнущие смолой и дальними дорогами тома в крепких кожаных переплетах, некоторые с металлическими уголками и застежками. Мои пальцы скользили по тисненым узорам на корешках, по гладкому пергаменту, пока я пыталась определить, куда поставить каждый экземпляр, чтобы не нарушить строгий порядок господина Леманна. В магазине было тихо, слышался только скрип половиц под моими ногами, шорох страниц, когда я аккуратно переворачивала титульные листы, и тихое посапывание господина Леманна, задремавшего за своим столом в глубине магазина.

Внезапно колокольчик над входной дверью звякнул, нарушив тишину устоявшегося дня.

Я подняла голову, ожидая увидеть кого-то из постоянных покупателей или просто праздного зеваку, и внутренне готовясь к вежливому приветствию и стандартным вопросам о наличии той или иной книги. Но в дверном проеме стоял мой отец.

Он не часто заходил в магазин, даже когда был в городе по делам Ордена, требующим общения с городскими властями или кузнецом. Сейчас он был одет как обычный охотник или фермер, пришедший на рынок – в добротную, но неброскую кожаную куртку, плотные штаны, высокие сапоги, пропахшие лесом и дымом, и с простой кожаной сумкой через плечо. Но даже в этой простой одежде, среди книг и мирской суеты, чувствовалась его собранность и готовность к действию, которая никогда его не покидала. Его глаза, привыкшие высматривать опасность в сумерках и видеть больше, чем видят обычные люди, всегда были насторожены.

– Клодия, – произнес он, его голос был негромким, чтобы не привлечь внимание господина Леманна, но теплым, с оттенком нежности, который он позволял себе только когда обращался ко мне или матери. На его лице мелькнула редкая, быстрая, но очень мягкая улыбка, которая всегда предназначалась только для нас.

Я тут же выпрямилась, отложив книгу, сердце пропустило удар от неожиданности и легкого беспокойства – его визиты без предупреждения всегда что-то значили, даже если это было просто желание увидеть меня.

– Отец? Не ожидала тебя увидеть в городе… сегодня.

Он вошел, и колокольчик за его спиной снова тихо звякнул. Отец огляделся по сторонам, его острый взгляд скользнул по рядам книг, по старым картам на стене, по моему рабочему месту у окна, словно он изучал помещение на наличие невидимых угроз, даже там, где их, казалось бы, не могло быть.

– Надо было кое-что забрать у кузнеца по Орденским делам, – ответил он, намекая на тайную часть своей жизни, которую он никогда не называл прямо здесь, в этом мирном уголке. – И… решил проведать тебя.

Он подошел ближе, остановившись у прилавка, понизив голос еще больше.

– Как дела? Господин Леманн не обижает? Справляешься с этими… писаниями?

– Что ты, отец. Все хорошо. Книг много, работы хватает, но она спокойная и понятная, в отличие от… – Я осеклась, не желая прямо упоминать об их делах. – Вот, разбираю свежий привоз из соседнего герцогство. Целая коробка трактатов по теологии.

Я похлопала по стопке новых томов, иронично намекая на их содержание, учитывая мое внутреннее отношение к предмету.

Он кивнул, но взгляд его задержался на мгновение на моих руках, испачканных книжной пылью, затем поднялся к моему лицу, словно он искал там что-то, что нельзя было увидеть глазами обычного человека – следы усталости, страха, тени. Я знала этот его взгляд – взгляд охотника, оценивающего состояние добычи или товарища после долгого пути. Он часто смотрел так на мать, когда она возвращалась с вылазок, или на меня, если я казалась ему слишком бледной или уставшей, будто подозревая невидимую болезнь.

– Спокойная работа, – задумчиво повторил он, и в его голосе послышалась легкая грусть или… зависть к простоте моей жизни, к ее отдаленности от той вечной войны, в которую был погружен он? – Это хорошо, Клодия. Это очень хорошо, что у тебя есть такой уголок в этом мире.

Он сделал паузу, и я почувствовала невысказанный вопрос, витающий в воздухе между нами, понятный без слов, потому что он был частью нашей повседневности, как воздух, которым мы дышали. Все ли в порядке? Ничего необычного не почувствовала? Не видела? Не слышала ничего такого, чего не должно быть здесь? Это был язык нашего дома, язык постоянной предосторожности, язык тех, кто живет с тайной на грани двух миров.

– Все как обычно, отец, – ответила я, зная, что именно он имеет в виду. Никаких странных теней на улицах, никаких необъяснимых происшествий в городе. Никаких признаков их, тех, кого он выслеживал, – Город живет своей жизнью. Готовятся к завтрашнему дню. Говорят, вампира казнить будут на площади. Из соседнего города привезли.

Выражение лица отца мгновенно стало серьезным, почти суровым, будто упоминание о вампире в этом тихом месте было неуместным и опасным. Улыбка исчезла, а глаза стали жестче, как кремень, готовый высечь искру.

– Я знаю, – коротко ответил он. – Не ходи смотреть, Клодия. Держись подальше от площади. Тебе там делать нечего. Толпа, сильные эмоции – страх, ненависть… Это может привлечь… нежелательное внимание. Или скрыть его.

Его тон не оставлял места для споров. Я никогда и не ходила на подобные публичные мероприятия, связанные с Орденом. Мне это было неинтересно – зрелище смерти, пусть и вампира, не привлекало меня. И родители всегда запрещали – по тем же причинам, что он назвал сейчас. Слишком много… энергии. Слишком много взглядов, эмоций – страха, ненависти, кровожадного любопытства. Опасность всегда витает там, где собирается много людей с одним сильным чувством, особенно когда речь идет о вампирах, которые могут почувствовать это за версту.

– Я и не собиралась, отец, – заверила я его, искренне. Я действительно предпочитала остаться в безопасности книжного магазина. – У меня здесь дел хватает. Господин Леманн ожидает, что я закончу с этими книгами до следующего вечера.

Он кивнул, удовлетворенный моим ответом, его взгляд снова стал мягче, хотя напряжение не ушло полностью с его лица. Он достал из своей сумки небольшой, аккуратный холщовый мешочек, перевязанный простой веревкой.

– Это тебе. Мать передала. Она заметила, что ты стала бледной в последнее время, слишком много сидишь взаперти. Здесь травы для отвара – мята, ромашка, мелисса… Для спокойствия, – он чуть улыбнулся, показывая, что помнит о моих «мирских» нуждах. – И немного сушеной вишни. Твоей любимой.

Я взяла мешочек, ощущая его вес и тепло заботы, вложенное в него. Это был их способ показать свою любовь и беспокойство в мире, где обычные проявления нежности были роскошью. Несмотря на тайны и опасность их жизни, на пропасть между нашими мирами, они никогда не забывали обо мне.

– Спасибо, отец. И ей спасибо большое передай.

– Передам, – он задержал взгляд на моих руках еще мгновение, а затем тяжело выдохнул. – Ну, мне пора возвращаться. Дел еще много до ночи. Не задерживайся сегодня допоздна в городе. Идти одной по сумеркам… даже по знакомой дороге… Не стоит рисковать без необходимости.

– Хорошо. Я закончу пораньше и сразу пойду.

Он снова кивнул, коротко, но с теплотой взглянул на меня, повернулся и направился к двери. Колокольчик над дверью звякнул в последний раз, когда он вышел на улицу, оставляя после себя лишь легкий след холодного воздуха и терпкий запах леса и дыма, словно принесенного из другого, более сурового мира, который никогда полностью не оставлял его и к которому он всегда был готов вернуться.

После ухода отца я еще какое-то время стояла у прилавка, сжимая в руке мешочек с травами. Возвращение к работе, к сортировке тяжелых томов, помогло отогнать мимолетное беспокойство, оставленное его визитом и разговором о завтрашней казни. Их тайная жизнь, полная опасностей, о которых я знала лишь в общих чертах, всегда была где-то рядом.

Завтрашняя казнь на площади казалась средоточием всего этого – публичным проявлением их тайной борьбы, которая должна была оставаться в тени. Я снова посмотрела на дверь, сквозь стекло. Улица казалась обычной. Людей было немного, но все они были простыми горожанами, спешащими по своим мирским делам. На мгновение мне снова показалось, что за стеклом мелькнула тень, слишком быстрая, слишком… неуместная для этого тихого дня, слишком гладкая, чтобы быть просто прохожим. Но я тут же отмахнулась от этой мысли. Просто игра света на стекле, отражение моего собственного беспокойства. Или моя собственная нервозность, переданная отцом, его постоянной готовностью к опасности. В Блетесверге было спокойно. Моя жизнь была спокойной. И я очень хотела, чтобы так было и дальше.

Час тек за часом, в магазине становилось прохладнее по мере того, как солнце опускалось ниже за крышами домов. Золотистые лучи, пробивавшиеся сквозь пыльные окна, постепенно сменялись серым, приглушенным светом сумерек. Господин Леманн наконец проснулся от своей послеобеденной дремы, несколько раз громко крякнул, потер глаза и начал готовиться к закрытию, зажигая масляные лампы, которые отбрасывали пляшущие тени по полкам с книгами, создавая атмосферу уюта, но и таинственности.

– Ну что, Клодия, – проворчал он своим обычным, чуть брюзгливым тоном, – пора и по домам. День был долгий, а завтрашний обещает быть еще шумнее. Говорят, народу на площади будет, как на ярмарке. Божий Милостью, чтобы все прошло спокойно, без смут.

Он имел в виду казнь, конечно, и связанные с ней потенциальные беспорядки или… что-то еще.

Я кивнула, аккуратно закрывая последний том.

– Да, господин Леманн. Я почти закончила. Все книги на местах.

Я аккуратно сложила рабочие инструменты – костяной нож для разрезания пергаментов, гладкий деревянный брусок для выравнивания страниц, иглы для переплета, нити.

Мы вместе закрыли магазин, задвигая тяжелые засовы и опуская внешние ставни на окнах. Снаружи уже сгущались плотные сумерки, переходящие в преддверие ночи. Воздух на улице был свежим и прохладным, пахло сыростью от старых камней и дымом из печных труб – люди начали топить печи после захода солнца, готовясь к ужину и долгому вечеру. Улица, еще днем полная жизни, заметно опустела. Лавки были закрыты крепкими деревянными ставнями, ставни на окнах жилых домов тоже были опущены. Свет лился только из ярко освещенных окон таверны на углу, где собирались рабочие и путники, и из нескольких домов, где еще не ужинали.

Попрощавшись с господином Леманном, который запирал дверь магазина на несколько оборотов ключа и вешал над ней небольшой освященный крест – жест, который, я знала, был для него так же важен, как сами засовы, хотя для меня значил лишь привычный ритуал его мира – я направилась к окраине города. Мой путь лежал через весь Блетесверг. Я шла по неровным булыжным мостовым, стараясь ступать осторожно, чтобы не споткнуться в наступающей темноте. Звук моих сапог тихонько эхом отдавался от стен домов. Из некоторых окон доносились приглушенные голоса, смех, пение или плач ребенка, звуки обычной человеческой жизни, которая казалась такой надежной и желанной. Пахло ужином – тушеной капустой с копченостями, жареным салом, свежим хлебом, запахи, знакомые и утешительные.

Я миновала рыночную площадь, где днем кипела жизнь, а сейчас стояли пустые прилавки и одинокая телега, забытая хозяином до утра. Миновала церковь Святого Иоанна, чьи высокие стены казались еще более внушительными и темными в сумерках, а узкие окна-бойницы – словно слепыми глазами, смотрящими в пустоту. Слышался тихий, монотонный шум вечерней службы и пение псалмов. Люди спешили домой, сбиваясь небольшими группами ради безопасности, даже здесь, внутри стен города. Все знали, что сумерки – время, когда мир меняется, и тени становятся длиннее, гуще и опаснее, когда граница между известным и неизвестным истончается, и вера – их единственная защита.

Постепенно дома стали реже, а между ними появились небольшие сады и огороды, пахнущие увядающей ботвой и влажной землей. Я приближалась к окраине, к той части города, что граничила с лесом Кадавер. Шум Блетесверга постепенно угасал за спиной, уступая место другим звукам, звукам дикой природы, что просыпалась с наступлением темноты: шороху листвы на ветру, далёкому, печальному уханью совы, неустанному стрекотанию сверчков в высокой траве. Воздух здесь был чище, прохладнее, пахло хвоей и влажной землей после недавнего дождя.

Вот и последняя группа домов, чьи окна были закрыты ставнями, а над дверями висели выцветшие кресты, осталась позади. Я ступила на узкую тропу, ведущую к нашему дому. Здесь было уже совсем темно, только узкая полоска бледной зари еще тлела на западе, подсвечивая верхушки деревьев бледным оранжевым светом. Стволы деревьев по обе стороны тропы превратились в сплошную темную стену, полную загадочных форм и кажущихся движений. Тропа была мне хорошо знакома, я проходила по ней сотни, если не тысячи раз, в разное время дня и ночи. Каждый корень, каждый выступающий камень, каждая лужица после дождя были мне известны. Я могла пройти здесь почти с закрытыми глазами, доверяя своим ногам и памяти, а не молитвам.

Шаг за шагом, я шла домой, ускоряясь, но не из страха – просто хотелось скорее оказаться в тепле и уюте дома. Мои сапоги тихо шуршали по опавшим листьям и сухим веткам. Я старалась дышать ровно, прислушиваясь к звукам ночного леса, как учил отец – различать звуки ветра, животных, естественный шум от чего-то… иного, что могло таиться в тени. Но сегодня вечером он казался просто… лесом. Обычным лесом на краю обычного города. Да, в нем могли скрываться опасности и тени, что могли бы напугать набожного горожанина до смерти, но не сегодня.

Впереди, сквозь деревья, уже показался свет в окнах нашего дома – теплый, желтый, уютный, обещающий безопасность и покой, не от Божьей милости, а от крепких стен и силы тех, кто внутри. Признак того, что дома ждали, что мать уже разожгла очаг и, возможно, готовила ужин.

Я прошла последние метры по тропе, миновала старый, скрипучий колодец во дворе, чье колесо жалобно стонало на ветру, и подошла к двери. Она была массивная, из толстых дубовых досок, и обладала не только прочными засовами изнутри, но и невидимой защитой – знаками, нанесенными отцом или матерью, ритуалами, не связанными с молитвами, которые должны были отпугнуть нежелательных гостей из мира тьмы. Подняв руку, я постучала. Два коротких стука, один длинный – наш условный сигнал, означающий «это я, открывайте».

Почти сразу же послышался лязг внутреннего засова, затем наружного, и дверь приоткрылась. В проеме стояла мать, в свете лампы, которую она держала в руке. Ее лицо казалось уставшим после дня работы, с тонкими морщинками у глаз и рта, но они тут же разгладились, и глаза просияли, увидев меня целой и невредимой на пороге.

– Клодия, – сказала она тихо, с оттенком облегчения в голосе. – Наконец-то. Я уж начала посматривать на дорогу. Проходи скорее к очагу, продрогла, наверное, пока шла.

Я шагнула внутрь, в тепло и привычные запахи нашего дома. Скинула дорожный плащ, с которого осыпались сухие листья, принесенные из леса. Дверь за моей спиной тут же закрылась с глухим, окончательным стуком, отрезая меня от наступающей ночи июот мира за стенами, полного страха и веры. Я вдохнула глубоко, впуская в себя тепло и привычные запахи нашего дома: сушеные травы, легкий дымок из очага, воск и что-то еще, неуловимое, присущее только нашему жилищу.

– Нет, мама, я не продрогла, – ответила я, подходя к очагу, чтобы погреть руки. Тепло от камней было таким приятным после прохлады улицы. – Господин Леманн отпустил меня пораньше.

Мать кивнула и поставила лампу на полку у стены.

– Это хорошо, – она подошла к столу и разлила душистый травяной чай из глиняного заварочного чайника по чашкам. Пар поднимался в воздух, неся с собой аромат мяты и чабреца. – Садись, поешь. Ты, наверное, голодная после дороги.

Я села на низкий табурет у очага, принимая из ее рук горячую чашку. Обхватила ее ладонями, чувствуя тепло, которое разливалось по пальцам и вверх по рукам. Взяла ломоть свежего, еще теплого хлеба. Есть пока не хотелось, но я знала, что мать будет волноваться, если я откажусь. Сделала глоток чая. Он был крепким, чуть терпким, согревающим, нектар обычного, мирного вечера.

– Отец заходил в магазин сегодня, – сказала я, глядя на пляшущее пламя в очаге. – Передал привет от тебя и вот… травы и вишню.

Мать чуть заметно улыбнулась, тонкие морщинки у ее глаз собрались в уголки.

– Ах, да. Он сказал, что зайдет. Заметила я, что ты совсем бледная стала в последнее время, слишком много сидишь в своем магазине. Работа работой, но о себе забывать нельзя. Особенно сейчас, – последнее слово она произнесла тише, и в нем прозвучало то самое, невысказанное напряжение.

Мы сидели в тишине, нарушаемой лишь тихим треском дров в очаге, нашими неспешными вдохами и звуками ночного леса за стенами, которые здесь казались менее угрожающими, чем снаружи. Этот момент был для меня особенно ценен – тихий, спокойный вечер, защищенный не верой, а силой и знаниями. Таких моментов, как я чувствовала, всегда было слишком мало. Мать села напротив меня, тоже с чашкой чая, и стала смотреть на огонь. Ее руки лежали на коленях – сильные, жилистые руки, которые знали, как управляться не только с тестом и прялкой, но и с куда более опасными вещами, чьи прикосновения могли как утешать, так и убивать.

Не прошло и получаса, как снаружи послышались шаги. Уверенные, знакомые шаги двух человек. Затем раздался двойной, короткий стук, за которым последовал один длинный. Наш условный сигнал. Мать тут же поставила чашку на стол, ее спина выпрямилась, глаза стали более сосредоточенными. Я услышала, как лязгнули засовы – сначала наружный, тяжелый, затем внутренний, полегче. Дверь отворилась, впуская в дом поток более холодного воздуха и запах ночного леса.

На пороге стоял отец, его лицо было серьезным, усталым, но глаза все так же внимательно осматривали помещение. А за ним – еще одна фигура, в темном, просторном плаще, которую я не сразу узнала. Это была мать отца, моя бабушка. Я не знала, что она была с ними сегодня вечером. Она редко выбиралась из своей маленькой хижины еще глубже в лесу, куда даже мои родители не ходили без необходимости. Бабушка жила уединенно, занимаясь своими травами, снадобьями и древними, почти забытыми знаниями – она тоже была членом Ордена, одним из самых старых и, как говорили, знающих его самые глубокие секреты, часто связанные с природой вампиризма и способами борьбы, которые не одобряла бы даже церковь.

– Мы дома, – тихо сказал отец, снимая с головы капюшон. Его глаза мгновенно нашли меня у очага, и напряжение в его взгляде чуть спало, сменившись привычной, хоть и сдержанной, теплотой.

Мать подошла к ним, ее голос был тихим, но твердым.

– Слава Богу, – произнесла она, по привычке, хотя я знала, что это скорее выражение облегчения, чем истинное обращение к высшим силам. – Я уж начала волноваться. Все прошло хорошо?

Отец и бабушка вошли внутрь. Дверь за ними снова закрылась, запирая ночь снаружи. Бабушка была невысокой, сгорбленной, с лицом, изрезанным морщинами, похожими на кору старого дерева. У нее были острый, цепкий взгляд, казалось, видящий не только настоящее, и тонкие, сухие, будто покрытые пергаментом руки. От нее всегда пахло лесом, землей, какими-то горькими травами и чем-то еще, неопределенным, древним.

– Прошло… как должно было пройти, – ответил отец, снимая с плеча сумку и ставя у стены. – Никаких неожиданностей, с которыми не могли бы справиться. Но путь назад был долгим. И осторожным.

Он посмотрел на меня, и его взгляд снова стал оценивающим, проверяющим.

– Ты дома вовремя, это хорошо.

– Да, отец. Господин Леманн отпустил меня раньше, – ответила я, чувствуя себя немного неловко под тремя парами их пристальных глаз – отца, матери и бабушки, чьи взгляды всегда казались видящими насквозь, замечающими все, что я пыталась скрыть. Я встала.

– Чай горячий. Садитесь, пожалуйста.

Бабушка подошла к очагу, протягивая к огню тонкие, будто высушенные на солнце, пальцы.

– Ах, тепло. Вечерний воздух нынче колюч и недружелюбен. – Она повернула голову и посмотрела на меня своими цепкими глазами. – Бледная ты, внучка. Совсем бледная. Прав был твой отец, нужны тебе травы матери. Силы уходят с наступлением холодов, а тебе они скоро понадобятся.

Я промолчала, чувствуя, как под ее взглядом по коже пробегают мурашки. Они всегда видели то, что я пыталась скрыть – усталость, нервозность, даже простое недомогание. Это было частью их природы – быть внимательными, замечать малейшие изменения, потому что в их мире любая мелочь могла означать опасность.

Отец и мать сели за стол, приняв из моих рук чашки с чаем. Бабушка села чуть в стороне, на низкий табурет у самого очага, скрестив на коленях свои сухие руки.

– Завтрашняя казнь, – тихо сказал отец, глядя на пляшущее пламя в очаге. – В городе будет очень много народу. И не только обычных жителей, пришедших посмотреть на зрелище. Будут те, кто приедет специально. Те, кто интересуется. И те, кто… может ждать удобного момента в толпе. Вампир, которого везут, не был рядовым.

– Ты не пойдешь, Клодия, – твердо сказала мать, ее голос был лишен сомнений, подтверждая то, о чем мы уже говорили с отцом. – Останься дома. Займись своими книгами или стрельбой из лука. Но на площадь не ходи. Это опасно.

– Я знаю, мама, – ответила я, искренне соглашаясь. Я действительно не хотела идти. – Я и не собиралась.

Отец кивнул, удовлетворенный.

– Хорошо. Нам меньше забот. Это дело… оно привлекает лишнее внимание. И не только наше. – Он сделал глоток чая. – А послезавтра к нам должны приехать гости.

Я удивленно подняла брови. Гости у нас бывали редко, и почти всегда это были члены Ордена из других городов. Они приезжали, чтобы обменяться информацией, передать артефакты и договориться о совместных действиях.

– Гости? Кто-то из Ордена? Из какого города?

Мать и отец обменялись долгими, значительными взглядами, в которых читалось нечто большее, чем просто ожидание визитеров.

– Да, – ответил отец, медленно ставя чашку на стол. – Из Видербурга. Они приедут… договориться о кое-чем важном. У них там большие трудности, Клодия. Дела плохи, как никогда. И… нам придется принять непростое решение. Мы долго оттягивали этот разговор, надеялись, что этого не потребуется, но у нас не осталось выбора. Это касается и тебя.

Сердце у меня сжалось от этих слов, будто на него внезапно легла ледяная ладонь. Кое-что, что касается меня? В делах Ордена? Меня, которая так старалась держаться в стороне, построить свою жизнь вдали от их борьбы? Взгляд бабушки, сидящей у очага, стал еще более пристальным и проницательным, словно она знала, о чем идет речь, и оценивала меня.

– Что касается меня? – осторожно спросила я, стараясь сохранить спокойствие.

Отец взял чашку снова, но не пил. Его взгляд был серьезным, без привычной теплоты или мягкости, взгляд Главы Ордена, принимающего решение.

– Поговорим позже, Клодия. Завтра. Не сейчас, после дороги. – Он сделал паузу, а затем добавил, и его слова прозвучали как приговор, от которого нельзя уклониться:

– Это важный вопрос. Твое будущее. Будущее Ордена.

Будущее. В их устах это слово всегда звучало как нечто тяжелое. Мое маленькое, спокойное будущее, о котором я мечтала, работая в книжном магазине, казалось таким хрупким, таким далеким в этот момент, когда их мир снова ворвался в мою жизнь. Я посмотрела на огонь в очаге, пытаясь прочесть в нем хоть какой-то намек на то, что меня ждет, какое «будущее» они для меня приготовили. Но пламя лишь молча лизало обугленные поленья, не давая ответов. Вечер, начавшийся так спокойно, в тепле и уюте дома, вдруг наполнился новым, острым, тревожным ожиданием.

Глава 3

Утро после разговора с родителями принесло лишь зыбкое облегчение. Солнце взошло, заливая мир бледным светом, и привычные звуки Блетесверга – дальний лай собак, стук копыт, ранний колокольный звон, призывающий первых прихожан к заутрене – казались такими надежными, такими прочными. Тревожные слова отца о моем будущем, о «будущем Ордена», висели в воздухе, но их реальность была отложена до «завтра». А сегодня был обычный день. Почти.

Первую половину дня я провела на кухне с матерью. Запах сушеных трав – мяты, мелиссы, чабреца, зверобоя – наполнял теплое помещение, смешиваясь с ароматом травяного отвара, который мать готовила для кого-то из нуждающихся в городе или, возможно, для одного из членов Ордена после тяжелой ночи. Мои пальцы, привыкшие к гладкой бумаге и кожаным переплетам, казались неловкими, когда я помогала ей отделять листья от стеблей, сортировать корни и цветки.

Мама не говорила много, лишь изредка давала инструкции или делилась короткими замечаниями о погоде или предстоящем приезде гостей.

– Нужно проверить запасы меда, – говорила она, или «убедись, что комнаты наверху проветрены и чисты». Эти обыденные слова звучали спокойно, но в ее глазах читалась та же сдержанная тревога, что и у отца. Приезд гостей, особенно из соседнего города и по делам, касающимся меня, явно был чем-то большим, чем просто визит вежливости.

Воздух в доме, несмотря на тепло очага и запах трав, казался немного разреженным. Я чувствовала тяжесть невысказанных слов, висящих между нами, тайну, которая вот-вот должна была обрести форму и войти в мою жизнь. Работа с травами, обычно успокаивающая, сегодня не приносила покоя. Я мечтала сбежать, хотя бы на несколько часов, туда, где мир был простым и понятным: на поляну, где меня ждал лук.

После обеда я решилась. Сказала матери, что хочу пойти попрактиковаться. Она лишь кивнула, не задавая вопросов – она знала, что стрельба из лука была моим способом найти равновесие. Я взяла свой лук, обтяжку которого я натерла воском до идеальной гладкости, колчан со стрелами, сделанными отцом, но оперенными мной, и небольшой узелок с остатками хлеба и сыра. Выскользнув из дома, я почувствовала на лице прохладу осеннего воздуха.

Тропа в лес Кадавер начиналась сразу за нашим двором. Она была узкой, по бокам ее теснились кусты и молодые деревца, а затем стена плотного леса поднималась вверх, загораживая небо. Днем лес был другим, не таким пугающим, как ночью. Свет, хоть и рассеянный, пробивался сквозь кроны, создавая мозаику теней и солнечных пятен на земле, усыпанной листвой. Пахло сырой землей, влажным мхом на камнях и прелой листвой. Звуки были другими: не шорохи и вздохи ночи, а многоголосый хор птиц – их щебет, трели, стук дятлов по стволам, мягкое гудение насекомых в воздухе. Лес жил своей, видимой, понятной жизнью.

Я шла по тропе, стараясь ступать бесшумно, как учил отец, но без его целенаправленной осторожности. Это была просто привычка, часть меня. Я знала эту тропу наизусть: каждый изгиб, каждый корень, выступающий из земли, камни, скользкие после дождя, места, где весной скапливались лужицы талой воды. Тропа вела все глубже под сень деревьев, воздух становился прохладнее, запахи – насыщеннее.

Наконец, я вышла на нашу поляну. Она была небольшой, окруженная со всех сторон высокими соснами и елями, скрытая от города плотной стеной деревьев. Здесь было тихо, только ветер шелестел в высоких верхушках сосен. Я поставила щит с мишенью, положила узелок с едой на гладкий камень. Размяла плечи и руки, взяла лук, его гладкое дерево приятно легло в ладонь, и вытащила стрелу из колчана.

Натянув тетиву, мышцы спины и рук напряглись, привыкая к знакомому усилию. Прицелилась в центр мишени, стараясь отбросить все мысли, сосредоточиться только на цели, на своем дыхании, на биении сердца. Момент абсолютного контроля.

И тогда это произошло.

Не звук. Не запах. Не увидела ничего. Это было ощущение. Пронзительное, резкое, как укол льда, ощущение невидимого взгляда. Оно пришло не спереди, не сбоку, а из ниоткуда, охватывая меня целиком. Словно кто-то стоял очень далеко, за стеной деревьев, может быть, даже не в этом лесу, но обладал зрением, которое могло пронзать пространство и плоть, видеть меня насквозь. Не враждебно. Не угрожающе. Пока. Просто… наблюдал. С холодной, отстраненной интенсивностью. Как охотник наблюдает за добычей, замирая, сливаясь с местностью, не выказывая себя ни звуком, ни движением, ни даже запахом.

Я замерла с натянутой тетивой, мышцы дрожали не от усилия, а от внезапного шока. Сердце пропустило удар, затем забилось быстрее. Я медленно, очень медленно повернула голову, осматривая опушку леса по всему периметру поляны. Мои глаза скользили по стволам деревьев, по тенистым нишам между ними, по кустам боярышника и дикой малины. Только деревья. Дневной свет, пробивающийся сквозь листву, создавал обманчивые формы, заставляя видеть то, чего нет.

«Это просто нервы», – подумала я, но стрела со свистом ушла в сторону от мишени.

Я попыталась сделать еще один выстрел, но ощущение взгляда усилилось, став почти осязаемым. «Отец учил, что паника – худший враг, – пронеслось в голове. – Я должна была сохранять спокойствие, попытаться определить направление, заметить следы…» Но страх был сильнее. Это не было воображение. Это было что-то реальное. И оно было здесь. Оставаться на открытой поляне, выставляя себя на всеобщее обозрение, было верхом глупости.

Затем появился холодный ветерок. Он пронесся по поляне, едва шелохнув листья у моих ног, но он был неестественно холодным для этого дня, для этого места. Не порыв ветра перед дождем, не обычный лесной бриз. Этот ветер был… мертвым. Он коснулся моей кожи и тут же исчез, оставив после себя только ощущение пустоты. Я резко обернулась, но вокруг было спокойно. Ничего не двигалось, кроме обычных листьев, шелестящих под действием обычного ветра.

Я чувствовала, как внутри нарастает паника. Это не было воображение. Это не были нервы. Это было что-то реальное. И оно было здесь, в лесу Кадавер, который я знала как свои пять пальцев.

Я провела на поляне еще около получаса, но сосредоточиться на стрельбе так и не удалось. Ощущение слежки становилось сильнее, более навязчивым, более… голодным. Казалось, тот, кто смотрел, медленно двигался вокруг поляны, оставаясь скрытым за стеной деревьев, приближаясь и отдаляясь с неестественной грацией. Иногда мне казалось, что я вижу мимолетное движение на периферии зрения – тень, промелькнувшую быстрее, чем могло двигаться любое животное, или вспышку неестественной бледности между стволами. Стоило мне повернуть голову, как там оказывалось лишь привычное переплетение ветвей и теней.

Это был предел. Я больше не пыталась бороться с паникой или анализировать. Инстинкт, вбитый годами родительских наставлений, кричал: «Уходи. Немедленно». Дрожащими руками я схватила лук и колчан, оставив узелок с едой на камне, и почти бегом бросилась обратно на тропу. Ощущение слежки не исчезло. Оно сопровождало меня, как тень, идущая чуть в стороне, за стеной деревьев. Я чувствовала его присутствие каждым нервом, видела мимолетные движения на периферии зрения, исчезающие, стоило взглянуть прямо.

Когда я выбежала из леса на тропу, ведущую к дому, ощущение стало слабее, будто наблюдатель не решался подойти ближе. Но оно не исчезло полностью.

Я вернулась домой более встревоженной, чем могла себе представить. Сказала матери, что просто устала, и поднялась в свою комнату. Я сидела у окна, глядя на темнеющую кромку леса, и пыталась убедить себя, что это игра воображения. Но глубоко внутри я знала, что это не так. За мной кто-то следил. И теперь я столкнулась с ужасной дилеммой.

Я должна была немедленно рассказать родителям. Это было бы правильно. Это было бы безопасно. Но я не могла. Ледяной страх сковал мой язык. Если я расскажу им, что меня преследует нечто из их мира, моя хрупкая свобода, моя иллюзия нормальной жизни закончится в тот же миг. Они больше никогда не отпустят меня одну. Меня запрут в этом доме, который станет моей тюрьмой. Мое будущее, о котором они говорили, наступит немедленно, и оно будет решено за меня. Я не хотела этого. Я отчаянно не хотела этого. И поэтому я промолчала, и тяжесть этой тайны легла на мою душу свинцом.

Позже, когда совсем стемнело и внизу, в гостиной, зажглись свечи, я услышала тихие, приглушенные звуки из кладовой. Звуки, которые редко доносились до верхнего этажа.

Я тихонько спустилась по скрипучим ступеням лестницы, стараясь не издать ни звука. Подошла к двери кладовой. Она была слегка приоткрыта, и сквозь щель пробивался тусклый свет масляной лампы. Я заглянула внутрь.

Там была мать. Она стояла у открытого люка в полу, из которого тянуло прохладным, сырым воздухом и запахом металла. Рядом с ней на столе лежали предметы, которые я видела лишь мельком, но чье назначение знала: несколько серебряных кинжалов с резными рукоятями, набор тонких деревянных колышков, аккуратно связанных вместе, небольшая кожаная фляга, от которой исходил резкий, специфический запах, – святая вода, я знала, или что-то похожее, усиленное ритуалами Ордена. Она проверяла крепления на ножнах для кинжала, висевших на ее поясе, протирала серебряные лезвия мягкой тряпицей. Ее лицо было сосредоточенным, а губы плотно сжаты. Это было лицо охотника, готовящегося к выходу.

– Мама? – тихо позвала я, не в силах сдержаться.

Она вздрогнула и резко повернулась, быстро закрывая собой содержимое тайника. Увидев меня, ее выражение лица смягчилось, но не полностью. Тревога и усталость все еще были там.

– Клодия. Ты не спишь?

Я подошла ближе, останавливаясь у порога кладовой. Слова о слежке рвались наружу, но страх за свою свободу был сильнее.

– Нет. Услышала шум, – я кивнула на стол. Ты собираешься… идти?

Мать опустила взгляд на серебряные кинжалы, затем снова посмотрела на меня.

– Будет большая казнь в городе, – тихо сказала она, будто напоминая о чем-то само собой разумеющемся. – Будет много народу. И… могут быть те, кто не хочет, чтобы она состоялась. Или те, кто захочет использовать момент суматохи.

Она жестом показала на оружие.

– Нужно быть готовой. Обеспечить порядок и безопасность.

– Но ведь… в городе же солдаты. И стража, – возразила я, хотя знала, что этого недостаточно.

Мать покачала головой. Горькая улыбка коснулась ее губ.

– Солдаты знают, как сражаться с людьми. Стража знает, как ловить воров. Они не знают, как иметь дело… с другим.

Она посмотрела на меня, и в ее взгляде я увидела всю тяжесть их ноши.

– Это наша работа, Клодия. Ордена. Следить за тем, чего не видят другие. Быть готовыми к тому, к чему не готовы они.

Я смотрела на нее – на ее усталое, но решительное лицо, на руки, привыкшие держать опасное оружие, на предметы, что лежали на столе, символы их тайной войны. Она была сильной. Намного сильнее меня. Готовой выйти навстречу тьме, в то время как я чувствовала себя уязвимой и напуганной даже от невидимого взгляда в безопасном лесу.

– Мама… – начала я снова, вспомнив слова отца. – Отец говорил… о гостях, которые приедут завтра. И сказал, что… их приезд касается меня. Что это значит? Как это касается меня?

Выражение лица матери стало еще более замкнутым. Тревога в ее глазах усилилась. Она отвела взгляд.

– Твой отец сказал слишком много, – тихо пробормотала она, больше себе, чем мне. – Это… сложный вопрос, Клодия. Он связан с… давними делами Ордена. И с твоим… положением.

Она снова посмотрела на меня, и в ее взгляде была мольба не настаивать.

– Не сейчас, дитя мое. Не перед… завтрашним днем. Поговорим позже. Когда приедут гости.

Но «позже» всегда означало «никогда» или «когда уже будет слишком поздно». Я почувствовала, как меня охватывает холод, не от сквозняка из тайника, а от этих уклончивых ответов, от тайны, что окружала меня, от будущего, которое, казалось, решалось без моего участия.

– Но… – попыталась я.

– Клодия, – прервала мать, ее голос стал тверже, возвращаясь к тону Главы Ордена. – Я сказала, не сейчас. Иди спать. Мне еще нужно закончить здесь. Завтра будет долгий день для всех.

Она подошла ко мне, обняла быстро, крепко, будто пытаясь передать свою силу или просто унять мою дрожь.

– Всегда осторожна, дитя мое. Этому нас учит Орден. – Она отстранилась. – Иди в постель.

Я кивнула, но не могла отвести взгляд от стола с оружием. Я ушла из кладовой, оставив ее наедине с ее приготовлениями. Поднялась обратно в свою комнату. Улеглась в постель, но уснуть не могла.

Ощущение чужого, пристального взгляда все еще было со мной, легкое, но неотступное, витающее где-то на границе моего восприятия. И теперь оно смешивалось с образом матери, готовящейся к схватке в мире, который я так отчаянно хотела избежать, и с тревожными, неясными словами о гостях и моем будущем. Мир Ордена. Мир вампиров. Мир, который, кажется, начал проявлять ко мне нежелательный интерес, и который уже определил для меня какую-то роль. Сегодня – публичная казнь. Событие, которое должно было быть демонстрацией силы против Зла, но которое, как чувствовалось, могло стать точкой притяжения для самой тьмы. И я, как будто, уже оказалась на ее прицеле. Ожидание, которое я почувствовала сегодня в лесу, нарастало. Оно было рядом. Очень рядом.

Глава 4

Утро нового дня лишь сменило острый страх перед невидимым на давящее ожидание. Накануне, после возвращения из леса Кадавер, ощущение чужого взгляда не оставило меня до самого сна, оно витало где-то на границе сознания, смешавшись с тревогой от разговора с родителями и бабушкой у вечернего очага. Неясные слова отца о моем будущем и уклончивость матери только усилили чувство неопределенности. Гости из Видербурга должны были прибыть сегодня, а это означало, что этот день нужно было посвятить напряженным приготовлениям, создавая видимость идеального порядка и спокойствия.

С самого рассвета, когда бледный свет только начал проникать сквозь щели в ставнях, дом уже гудел от тихой, сосредоточенной деятельности. Сегодня не было и речи о том, чтобы идти в город или даже заниматься стрельбой из лука на поляне, ставшей вчера местом моего беспокойства. День был расписан заботами по дому, которые требовали моего участия.

Мать уже хлопотала на кухне, где запах горящего торфа из очага смешивался с ароматами пекущегося хлеба и тушащегося мяса. Бабушка, несмотря на свой возраст, который я не знала точно, но который, я полагала, был весьма преклонным, оказалась на удивление энергичной и требовательной в вопросах порядка и чистоты.

– Клодия, ты не стой как истукан! – окликнула меня бабушка своим скрипучим, как старая дверная петля, голосом, когда я задумчиво смотрела в окно на серый рассвет. – Гости едут! Важные гости! Нужно, чтобы дом сиял, будто его святой водой омыли от порога до крыши! Неси ковры во двор, выбивай их, пока солнце не поднялось высоко и не припекло! Чтобы ни одной пылинки, ни одной паутинки!

Я вздохнула, но спорить не стала. Я потащила тяжелые шерстяные ковры во двор. Каждый раз, когда я поворачивалась спиной к лесу, по коже пробегал холодок, и я то и дело бросала тревожные взгляды на темную кромку деревьев. Мне казалось, что из-за любого ствола может выглянуть бледное лицо, что тень под соснами может шевельнуться неестественным образом. Монотонный стук выбивалки по плотному ворсу, облака пыли, поднимающиеся в воздух, помогали немного отвлечься от тяжелых мыслей.

Позже, когда солнце поднялось выше и его лучи, еще бледные, но уже обещающие дневное тепло, начали проникать в комнаты, мы с матерью принялись за уборку внутри дома. Мы тщательно протирали пыль с мебели, начищали до блеска медные рукояти дверей и оконные защелки, скоблили полы дочиста, используя жесткие щетки и горячую воду с травами, меняли подстилки в комнатах для гостей на свежие, пахнущие мятой, принесенными бабушкой из ее личных запасов.

Мать избегала моего взгляда, будто боялась, что я прочитаю в нем что-то, чего мне знать не положено. Я хотела спросить ее снова о гостях, но тут же вспомнила обрывок разговора, который подслушала ночью между матерью и бабушкой, когда ходила за водой. Бабушка говорила о «необходимости укрепить союз», а мать с горечью отвечала, что «для Клодии это слишком тяжелый долг». Тогда я не придала этому значения, но сейчас эти слова обретали новый, зловещий смысл.

Бабушка тем временем занималась своими делами в кладовой, куда свет проникал только от маленькой масляной лампы. Оттуда доносились тихие шорохи, негромкое позвякивание металла и стекла. Я знала, что там она работала со своими склянками и ступками, смешивая порошки и жидкости. Специфические, резкие запахи трав, многие из которых были мне незнакомы или использовались только в ритуалах, а не для лечения, доносились из-под двери. Я знала, что она готовила не только «травы для спокойствия» или отвары для здоровья, но и, возможно, что-то для защиты дома от нежелательных сил, которые могли бы сопровождать или преследовать гостей.

Мы работали почти молча, каждый погруженный в свои мысли и свои задачи. Я не спрашивала о казни, которая уже состоялась вчера в городе. Не потому, что забыла. Я давно усвоила урок: разговоры об этом бесполезны. Родители и бабушка никогда не рассказывали подробностей своих вылазок, если только это не было абсолютно необходимо для моего обучения. Например, опознание следов или запахов, знание слабых мест определенных существ. Все, что касалось их борьбы и целей, их потерь и побед, оставалось за закрытыми дверями тайника и пеленой недомолвок. Я знала, что они были вчера в городе, обеспечивая порядок и безопасность. Но как именно они это делали, что видели, с чем столкнулись – об этом не говорилось.

Я сосредоточилась на работе, стараясь заглушить тревогу монотонностью движений и физической усталостью. Вытирала пыль с полок в библиотеке, где стояли старые книги. Я проводила ладонью по гладкой, отполированной древесине стола в гостиной, где по вечерам мы пили чай при свечах и где сидели позавчера, обсуждая мое будущее. Потом чистила масляные лампы, наполняя их свежим маслом, подготавливала фитили, чтобы сегодня вечером в доме было светло и уютно.

К вечеру дом сиял чистотой. Ковры были выбиты, полы вымыты, каждый уголок блестел. В комнатах для гостей стояли вазы с ветками цветущей вишни, принесенными бабушкой из леса Кадавер.

Мать наконец села отдохнуть у очага. Её лицо было изможденным от дневных трудов. Но оно было удовлетворенным – работой и, возможно, результатом того, что случилось на площади. Бабушка вышла из кладовой, держа в руках небольшой деревянный ящичек, пахнущий травами и чем-то острым, а отец недавно вернулся из города.

Мы собрались в гостиной, ожидая у очага. Я сидела у огня, глядя на пляшущее пламя и чувствуя тяжесть в груди. Ощущение невидимого взгляда, преследовавшее меня вчера в лесу, сегодня было почти неощутимо, заглушенное суетой дня, усталостью и присутствием других. Но я знала, что оно не исчезло. Оно просто затаилось где-то там, снаружи, как хищник, ожидающий своего часа.

Наступала ночь, та самая ночь, что приносила страх горожанам и требовала особой бдительности от Ордена, чьи дела вершились и в тени, и при свете дня. Я смотрела на огонь, на лица матери и бабушки, освещенные его отблесками – лица сильных, стойких женщин, принявших свою судьбу как должное, как часть себя. Я не была такой. Я все еще цеплялась за остатки своей простой, мирной жизни, за мечты о другом будущем, вдали от этого мрака.

Именно в этот момент, когда последние лучи солнца окончательно погасли за горизонтом и дом окутала полная темнота, нарушаемая лишь светом очага и ламп, снаружи послышался шум. Не обычные звуки ночного леса, шуршание ветра в кронах деревьев или крики ночных птиц, хоть они и присутствовали, как всегда. Это был отчетливый, усиленный тишиной ночи звук приближающихся лошадей, их фырканье, стук подкованных копыт по твердой земле тропы и по камням во дворе. За ними послышался скрип тяжелых колес – значит, они прибыли не налегке, а с экипажем или повозкой, груженной их вещами.

Мать и отец тут же встали. Бабушка подняла голову от своих трав, ее острый взгляд устремился к двери. Все трое замерли в полной тишине.

Затем раздались глухие удары в дверь – не вежливый стук, а скорее уверенный, требовательный толчок, не оставляющий сомнений, что прибывшие ожидают немедленно быть впущенными в Дом Ордена.

Отец и мать обменялись взглядами – кратким, но наполненным пониманием и готовностью к предстоящему разговору, к разворачиванию планов, о которых я знала лишь в общих чертах. Отец направился к двери, его шаги по деревянному полу были бесшумными. Мать подошла к нему, становясь чуть позади. Её рука незаметно скользнула к поясу, где был прикреплен один из ее серебряных кинжалов. Бабушка осталась у очага. Её тонкие пальцы опустились на крышку деревянного ящичка с травами, лежащего рядом.

Лязг внутреннего засова, затем наружного. Скрип двери, отворяющейся внутрь, впуская в дом поток более холодного ночного воздуха и запахи извне – пыли дороги, кожи сбруи, пота уставших лошадей и… чего-то еще. Чего-то чужого, не принадлежащего нашему дому или городу.

В дверном проеме, в ярком свете ламп, стоявших в прихожей, и мягком, колеблющемся свете очага, появилось несколько фигур в темных дорожных плащах с глубокими капюшонами, скрывающими их лица от посторонних глаз и от ночной прохлады, которая, казалось, цеплялась за них. Высокие. Стоящие с уверенностью, не свойственной обычным путникам или торговцам. Это были члены Ордена, или те, кто имел к нему отношение.

Первым вошел мужчина примерно возраста отца, широкоплечий, с властным видом и тяжелым посохом в руке. За ним последовала женщина, примерно возраста матери, с благородной, прямой осанкой и проницательными глазами, которые она не прятала под капюшоном, глядя вперед. Но за ними…

За ними стоял юноша.

Он был одет в такой же темный дорожный плащ, но двигался с легкой, пружинистой грацией, свойственной молодости и, возможно, особой тренировке, которая отличалась от тяжеловесной уверенности старших. Его лицо, молодое, с резкими, правильными чертами, показалось мне совершенно незнакомым – я не видела его прежде ни в городе, ни среди редких посетителей нашего дома. Ему было, пожалуй, чуть больше двадцати, возможно, моего возраста или немного старше, но в нем уже чувствовалась какая-то внутренняя сила, скрытая за юным обликом. Он снял капюшон, открывая темные, гладко зачесанные волосы и бледное лицо. Его глаза – в полумраке я не могла различить их цвет, но чувствовала их интенсивность – казались такими же, как у его спутников, привыкшими видеть в темноте, настороженными. Он огляделся по сторонам, осматривая дом, свет, тени. Он посмотрел на меня с легким, мимолетным интересом, как смотрят на кого-то, кто просто присутствует в комнате, но тут же перевел взгляд, сосредоточившись на моих родителях.

Но почему он здесь? Приехал со своими родителями по делам Ордена… Но зачем в таких важных делах Ордена, даже касающихся меня, присутствие молодого человека? Его место, казалось бы, было среди оруженосцев или на передовой в их регионе, а не на переговорах Глав Ордена в чужом доме. Его присутствие было неуместным, если речь шла только о делах Ордена.

Мозг лихорадочно искал объяснение, пытаясь связать те слова отца с присутствием этого незнакомого юноши. Гости из Видербурга. Важные дела Ордена. Что-то, что касается меня. И этот юноша, который не следил за мной, но все равно здесь, как часть этой делегации.

И вдруг, как вспышка холодного света, я поняла. Не всю правду, но ее часть – ту, что заставила меня застыть от ужаса, совершенно не связанного с невидимой слежкой или вампирами. Этот ужас был другим. Ужасом неизбежности и потери выбора.

Это был не просто визит по делам Ордена, требующим присутствия юного члена для обучения или представления. Не только. Была и другая причина. Причина, связанная с ним. С этим юношей, чьи глаза сейчас просто спокойно смотрели на моих родителей, ожидая представления или указаний. Причина, которая касалась меня самым непосредственным образом, но не имела отношения к моей борьбе с тьмой или Ордену, к которому я не чувствовала принадлежности.

Будущее. Мое будущее. То самое, о котором говорил отец, когда его голос стал серьезным и окончательным.

Мое маленькое, выстроенное будущее в тишине книжного магазина, вдали от тайн и опасностей Ордена, будущее, которое я так лелеяла, в этот момент рухнуло, погребенное под тяжестью этого нового, ужасного осознания. Гости прибыли. И один из них, этот незнакомый юноша, был ключевой частью «кое-чего, что касалось меня». Их приезд касался меня не как будущего члена Ордена, не как потенциального охотника, а как… невесты.

Я чувствовала, как холод пробирается под кожу, несмотря на жар очага, который теперь казался далеким и бессильным. Сватовство. Под личиной важных дел Ордена. Меня должны были выдать замуж за этого незнакомого юношу. Как часть какой-то договоренности какого-то союза, который должен был скрепить Орден в нашем регионе и Орден в Видербурге. Меня собирались использовать как пешку в их большой игре.

Наступающая ночь, та самая ночь, что приносила страх горожанам и требовала бдительности от Ордена, вдруг стала еще темнее, еще более пугающей. Я стояла у очага, чувствуя, как меня разрывает между двумя угрозами: одной, что вошла в мой дом под видом почетных гостей и несла с собой предопределенное, нежеланное будущее, в котором я теряла себя; и другой, что оставалась снаружи, в темноте леса Кадавер, и чья цель была пока неизвестна, но чье присутствие ощущалось.

Глава 5

Дверь Дома Ордена Последнего Света закрылась за спинами вошедших с тем же глухим стуком, с которым она закрывалась за моими родителями, уходящими на охоту, или за мной, возвращающейся из города. Этот звук всегда символизировал границу – между нашим миром и тем, что оставалось снаружи. Сегодня эта граница, казалось, стала еще более ощутимой, вместив внутрь не только привычный холод ночи и запах леса, но и нечто новое – присутствие чужаков, пусть и названных братьями по Ордену, чье прибытие предвещало перемены, от которых нельзя было укрыться.

Мои родители встретили гостей с формальным, сдержанным достоинством, присущим главам Ордена, знающим цену протоколу и первому впечатлению. Отец, несмотря на усталость, которая, была на его лице, излучал спокойную силу и невозмутимость. Мать стояла рядом. Ее рука все еще незаметно лежала на поясе, но глаза внимательно изучали каждого прибывшего, оценивая их не только как членов Ордена, но и как людей, пришедших с определенной целью. Бабушка оставалась у очага.

Первым, кто шагнул через порог, был мужчина, за ним женщина и юноша. Они еще не сняли плащи и капюшоны, когда мужчина произнес:

– Мир вашему дому, Глава Розессилбер, – обратился он к отцу.

Отец кивнул, но я видела, как он внутренне собрался, готовясь к предстоящему разговору.

– И вашему, братья и сестры. Проходите, пожалуйста, к очагу. Дорога, должно быть, была долгой и утомительной, особенно через лесные тракты в это время года.

Снимая тяжелые дорожные плащи, они вошли в прихожую, где висели шкуры и связки трав, с которых сыпались сухие листья и частички земли дальних земель. Отец жестом пригласил их в гостиную, где тепло очага обещало уют, но напряжение первых минут встречи не исчезало.

– Клодия, – произнес отец, поворачиваясь ко мне. – Это наши гости из Видербурга, Главы Ордена Первой Жизни, Господин Кёниг и Госпожа Кёниг.

Господин Кёниг был примерно возраста отца, высокий, широкоплечий, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, которые говорили о долгих годах, проведенных под открытым небом, в опасностях и принятии трудных решений. У него были карие глаза, которые быстро и цепко осматривали все вокруг. Он кивнул мне. Его взгляд задержался всего на мгновение, прежде чем переключиться на мои, видимо, бледные от волнения и невысказанных страхов, щеки.

Госпожа Кёниг была несколько ниже своего спутника, но держалась с не меньшим достоинством и внутренней силой. Ее лицо, обрамленное длинными, аккуратно собранными на затылке седыми волосами, было строгим. У нее были голубые глаза, такие же пронзительные и внимательные, как у ее спутника, но с оттенком холодной стали, не лишенной при этом глубокого знания мира и его опасностей. Она улыбнулась, но ее улыбка не достигла глаз, оставаясь лишь формальностью, вежливой маской.

– Рады познакомиться с дочерью Глав Ордена Последнего Света, госпожа Клодия Розессилбер. Мы много слышали о ваших родителях и их особых талантах в выслеживании и уничтожении.

Я сделала небольшой формальный поклон, как было принято при представлении важным особам, стараясь, чтобы дрожь в руках не была заметна.

– Добро пожаловать, – мой голос прозвучал тихо. Я чувствовала, как он дрожит.

– И это их сын, – продолжил отец, жестом указывая на юношу, который стоял чуть позади своих родителей. – Эмилиан Кёниг.

Юноша подошел. Он был высоким, даже крупным для своих лет, с широкими плечами и подтянутой фигурой. Он снял капюшон, открывая темные, гладко зачесанные русые волосы и бледное лицо, на котором читалась легкая усталость от дороги. Его глаза – голубые, как чистое дневное небо после грозы – казались такими же, как у его спутников, настороженными и оценивающими.

Мы все прошли в гостиную к очагу, где горел яркий огонь. Тепло огня, казалось, ненадолго разогнало прохладу ночи, принесенную с улицы, но не развеяло напряжение. Я стояла в стороне, чувствуя себя неуместной и лишней в этом собрании Глав Ордена, наблюдая за их движениями, их мимикой, их скрытыми знаками. Три пары глаз, привыкших высматривать тьму, оценивали меня – не как девушку, а как… кого-то другое, кто имел ценность в их мире.

Мать принесла свежий, горячий травяной чай и поставила на низкий стол дополнительные чашки, расставляя их с тихим позвякиванием. Мы сели у очага. Мои родители заняли свои привычные места, а гости расположились напротив. Их фигуры в свете огня казались еще более внушительными и значимыми. Бабушка по-прежнему сидела чуть в стороне, у самого очага, скрестив на коленях свои сухие руки.

Разговор начался с обмена формальными любезностями о дороге, о новостях из Видербурга, о состоянии Ордена в других регионах. Они говорили на особом языке Ордена, полном намеков, понятных только посвященным. Это язык, который я понимала, но который не был моим. Обсуждали погоду, урожай, но за этими обыденными темами чувствовалось ожидание перехода к главному. Затем отец перешел к сути визита.

– Мы получили ваше письмо, братья Кёниг, – начал он. – Ситуация с перемещающимся объектом действительно требует скоординированных действий двух ветвей Ордена. Вампир, ускользающий от Ордена Первой Жизни в Видербурге и появляющийся в окрестностях Блетесверга… Это необычно и опасно для обоих наших городов, для спокойствия людей, которые живут на границе наших земель.

Господин Кёниг кивнул.

– Именно так, Глава Розессилбер. Это существо хитрое и быстрое. Оно не оставляет обычных следов, пользуется древними путями, о которых мы знаем лишь из старых записей Ордена. Такие пути мы не можем полностью контролировать в наших землях. За последний месяц было несколько инцидентов в окрестностях Видербурга. Исчезновения, обескровленные животные… И теперь, судя по донесениям и по приметам в лесу Кадавер, он переместился ближе к вам, на границу ваших земель.

– Мы тоже это заметили, – ответила мать. – Были признаки активности в лесу Кадавер за последние дни. Пока это незначительные тени, шорохи… Но опытный глаз видит. Нам уже известно о паре случаев обескровленного скота на хуторах у границы леса. Это почерк вампира. Нужно остановить его, пока он не набрал сил.

– Поэтому мы и прибыли, – продолжила госпожа Кёниг. Её голубые глаза смотрели прямо на моих родителей. – Чтобы объединить усилия наших Орденов в поимке этого существа. Ваш Орден Последнего Света славится своей способностью выслеживать и уничтожать даже самых неуловимых тварей в лесной местности, действовать тихо и эффективно. Вы – настоящие профессионалы своего дела. Мы надеемся перенять ваш опыт в этой совместной охоте и узнать ваши методы.

Отец и мать кивнули, принимая комплимент сдержанно, как подобает настоящим мастерам своего дела, знающим цену своих навыков и репутации.

– Мы сделаем все возможное. Безопасность наших земель – наш главный долг перед людьми. И обмен опытом всегда полезен для Ордена в целом, его сила – в единстве знаний и действий перед лицом тьмы, – ответила мать.

Разговор о вампире становился все более подробным. Они обсуждали его возможные убежища, его скорость, его хитрость. Говорили о необходимости действовать быстро и скоординированно, чтобы не дать ему уйти снова. Мои родители делились своими наблюдениями за последними днями, гости – своими неудачами в Видербурге.

– И мы привезли нашего сына, Эмилиана, – добавил господин Кёниг, жестом указывая на юношу, который сидел тихо, внимательно слушая и впитывая каждое слово. – Это будет его первое участие в поимке такого опасного существа. До сих пор он обучался под нашим присмотром, изучал теорию, историю Ордена, основы выслеживания и борьбы. Но участие в поимке такого объекта под руководством опытных охотников, как вы, Главы Розенссилбер, станет для него бесценным опытом. Он должен учиться у лучших, видеть их работу в реальных условиях, а не только у своих родителей.

Я слушала этот разговор, чувствуя себя странно, как будто я присутствовала при обсуждении каких-то далеких, абстрактных вещей, которые не имели ко мне никакого отношения, хотя и происходили в моем доме. Охота на вампира. Перемещающаяся цель. Объединение Орденов. Обучение молодого охотника. Я смотрела на Эмилиана – высокого, подтянутого юношу с ясными голубыми глазами, который завтра отправится на свою первую охоту, полный решимости и, наверное, гордости.

И вот тут разговор плавно, но неуклонно, начал сворачивать в другое русло.

– Но наш визит имеет и другую, не менее важную цель, – начала госпожа Кёниг. Её тон стал мягче, переходя от делового к более личному, но при этом слова прозвучали с особой, официальной значимостью, не оставляющей места для недопонимания. Её взгляд скользнул с моих родителей на меня, и в нем появилась какая-то новая оценка – не моих навыков или происхождения, а меня самой как объекта обсуждения. – Как вы знаете, сила Ордена – не только в оружии, знаниях и опыте охотников, в их способности выслеживать и уничтожать тьму, но и в союзах. В крепких связях между семьями, посвятившими себя нашему великому делу – борьбы с тьмой на протяжении веков. Мы издавна уважаем ваш Орден и его древние, проверенные временем, традиции и методы. И вас лично, Главы Розессилбер, за вашу мудрость и преданность.

Господин Кёниг продолжил, и его слова прозвучали как приговор, который я уже знала, но от которого не могла уклониться, словно моя судьба была уже предрешена до моего рождения.

– У нас есть прекрасный сын Эмилиан, который готовится стать полноправным членом Ордена, нести его знамя и продолжить дело Ордена Первой Жизни, оберегая людей. А у вас есть дочь, Клодия. Красивая, умная и обученная вашим методам. Искусный стрелок из лука, владеющий древними знаниями вашей ветви Ордена, – он повторил то, о чем, видимо, уже велись переговоры до их приезда, подтверждая мои худшие опасения.

Мать и отец сидели прямо. Их лица были серьезными, но не удивленными. Они знали, к чему идет разговор. Это был тот самый важный вопрос, о котором говорил отец.

Госпожа Кёниг снова заговорила:

– Наш Орден и ваш Орден сильны каждый по-своему, обладают уникальными знаниями и подходами. Но объединение наших сил через кровные узы, через союз наших семей сделало бы нас еще сильнее и укрепило бы позиции Ордена перед лицом растущей активности тьмы в последнее время, о которой мы говорили. Знания Ордена Последнего Света и Ордена Первой Жизни… их объединение, передача следующим поколениям, которые будут связаны не только долгом, но и кровью… это было бы бесценно для будущего Ордена, для его выживания и победы в этой вечной войне.

Я чувствовала, как кровь окончательно отхлынула от лица, оставляя его ледяным, как будто я погрузилась в холодную воду. Сердце забилось так быстро и неровно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, и этот стук отдавался в ушах, заглушая все звуки мира. Мои ладони вспотели и стали липкими, пальцы дрожали. Они говорили о женитьбе. О браке. Моем браке.

– Мы приехали просить руки вашей дочери, Клодии Розессилбер, для нашего сына, Эмилиана Кёнига, – закончил господин Кёниг.

Комната погрузилась в звенящую тишину, нарушаемую лишь тихим треском поленьев в очаге, моим прерывистым дыханием и стуком собственной крови в висках. Я сидела, как в кошмаре наяву, не в силах пошевелиться и произнести ни слова, не в силах даже взглянуть на Эмилиана, чье имя теперь звучало для меня как имя моего тюремщика. Вот оно. Мое будущее, решенное за меня, без моего согласия, без даже намека на мое желание или мои чувства. Я была средством для укрепления Ордена, для объединения каких-то знаний, каких-то сил, которые казались им важнее моей собственной жизни и моих собственных стремлений к простой, мирной жизни. Меня просто собирались передать как элемент стратегического союза для скрепления двух ветвей Ордена кровными узами.

Я перевела взгляд на Эмилиана. Он по-прежнему сидел спокойно, глядя на огонь. Его лицо было бесстрастным, будто он слушал доклад о погоде или обсуждал план охоты. Когда его мать упомянула его, он лишь слегка склонил голову как знак принятия. В его лице не было ни радости от предстоящего брака, ни неловкости от этой формальности, ни даже простого интереса ко мне как к человеку и к моей реакции. Будто это была для него такая же формальность, как и для его родителей, как и для моих. Он был просто послушным сыном Ордена, готовым выполнить приказ, даже если этот приказ – жениться на незнакомой девушке из дальнего города которую он видел впервые в жизни, ради блага Ордена.

Я была в ярости. В отчаянии. В ужасе. Но больше всего я чувствовала себя преданной родителями, которые всегда оберегали меня от физических опасностей их мира, от клыков вампиров и теней леса Кадавер. Но теперь они без колебаний бросали меня в самый его центр, связывая с другой ветвью Ордена, с этим незнакомым юношей, чья жизнь будет посвящена борьбе и тайнам, и который, видимо, ожидал от меня того же. Они защищали мое тело, но продавали мою душу.

– Детали мы можем обсудить позже, – сказал мой отец, наконец нарушая очередную, тягостную паузу. – Гости устали с дороги. Давайте сначала ужинать. Отдохните. А завтра займемся делами Ордена и всеми сопутствующими вопросами, касающимися этого союза.

Его слова были сигналом к завершению этой части разговора и к переходу на следующий этап – ужин, для создания видимости гостеприимства и нормальности, несмотря на произошедшее. Мать встала, приглашая гостей к столу, накрытому в гостиной, где уже дымились горячие блюда. Их запах казался чужеродным в этой атмосфере. Я последовала за ней, чувствуя, как ноги меня едва держат.

Во время ужина разговор был более общим и, казалось, намеренно уходил от только что произошедшего. Обсуждали дорогу, новости из Видербурга, состояние Ордена в других регионах, делились опасениями по поводу растущей активности сил тьмы. Я почти не ела, не слышала большей части их слов, погруженная в свой собственный кошмар, разворачивающийся прямо здесь, в моем доме. В голове звенело одно: «просить руки вашей дочери». «Будет хорошим мужем». «Объединение знаний через кровные узы». Мой мир, выстроенный так старательно, рухнул за один вечер, оставив лишь обломки надежд.

Я украдкой смотрела на Эмилиана. Он ел с аппетитом, участвовал в разговоре, когда к нему обращались, отвечал коротко и по существу, проявляя осведомленность в делах Ордена и искренний интерес к предстоящей охоте. Он казался совершенно нормальным для члена Ордена. Спокойным, собранным, готовым к действию, готовым исполнять свой долг, каким бы он ни был. Но он не был моим кошмаром. Моим кошмаром было то, что он представлял – предопределенное будущее, в котором не было места мне самой, моей свободе и желаниям. Он был лишь символом моей тюрьмы, золотой клетки, которую Орден построил для меня.

Вечер закончился. Гостям отвели комнаты на верхнем этаже – те самые, которые я сегодня убирала с таким усердием. Родители проводили их, обмениваясь последними фразами о планах на завтрашний день. Я осталась внизу с бабушкой у очага.

– Бледная ты, внучка, – тихо сказала она. – Но это лишь начало. Тебе понадобится вся твоя сила. И не только та, что в руках с луком. Сила духа, она важнее сейчас.

Я промолчала, не зная, что ответить. Сила в руках? Я могла стрелять из лука, но разве это имело значение теперь, когда моя судьба была решена за меня? Моя сила заключалась в моей способности быть собой, в моем выборе не быть частью их мира, их войны. Теперь у меня не было ни выбора, ни себя, ни силы, чтобы этому противостоять.

Я поднялась в свою комнату. Дом казался чужим, наполненным присутствием незнакомых людей, чьи жизни теперь были неразрывно связаны с моей, независимо от моего желания. Я легла в постель одетой, глядя в темноту потолка, не в силах сомкнуть глаз.

Глава 6

Ночь после прибытия гостей прошла без сна. Я лежала в своей постели, завернувшись в шерстяное одеяло, но холод, который я чувствовала, исходил не извне, а изнутри.

Нарастающее чувство паники, холодными волнами подкатывающее к горлу, сменялось острой, обжигающей яростью. Как они посмели?! Как могли родители, которые любили меня по-своему – присуще их суровому, скрытному миру – так спокойно распорядиться моей жизнью? Как будто мои чувства, желания, планы и моя мечта о простом, мирном будущем, о жизни, где я сама выбираю свой путь, не имели никакого значения перед лицом «блага Ордена»? Ордена, к которому я никогда не чувствовала себя принадлежащей, чьи тайны и опасности всегда ощущались мной как тяжелое бремя, а не как призвание, которое я должна была бы принять. Я хотела кричать от этой чудовищной несправедливости. Хотела сбежать, исчезнуть, вернуться в мой пыльный, тихий книжный магазин, где самым большим моим беспокойством было найти нужную книгу для прихотливого клиента или вытереть пыль с бесчисленных полок – мир, который теперь казался недостижимым раем, утерянным навсегда. Но я знала, что это бесполезно. Бежать было некуда. Их мир настиг меня.

С первыми, еще бледными лучами солнца, едва проникающими сквозь щели в ставнях, еще до того, как колокола в городе возвестили начало дня своим звоном, дом снова ожил. Не тихими, привычными хозяйственными хлопотами, не запахом свежей выпечки, а сдержанной, целенаправленной активностью, присущей охотникам, готовящимся к выходу на опасное дело, чья жизнь может оборваться в любой момент. Я слышала шаги внизу, негромкие голоса, позвякивание металла, скрип кожи – звуки, которые раньше вызывали лишь смутное беспокойство, а теперь звучали как подготовка к моей собственной казни. Они готовились к охоте. К охоте на вампира, который перемещался между городами, представляя угрозу для обоих Орденов и для людей, живущих на их границах.

Я поднялась с постели, чувствуя себя разбитой не только от бессонницы, но и от тяжести произошедшего. Подошла к окну, отдернув плотную занавеску. Лес Кадавер выглядел мрачным и равнодушным в утреннем свете. Его деревья стояли плотной стеной. Позавчера я чувствовала там угрозу извне, исходящую из самых его глубин. Вчера угроза пришла изнутри, приняв форму улыбчивых, но решительных гостей. Невидимый наблюдатель… Где он сейчас? Все еще там, в лесу, наблюдает за домом, за мной?

Спустившись вниз я увидела, как мужчины готовятся в гостиной. Отец, Господин Кёниг и Эмилиан склонились над большой, старой картой нашего города и окрестных лесов, расстеленной на столе. Их пальцы скользили по линиям дорог, рек, обозначениям деревень и глухих лесных участков, обсуждая возможные маршруты вампира и его потенциальные убежища – старые склепы, заброшенные шахты, глубокие пещеры. На столе лежало их снаряжение: охотничьи ножи с серебряными лезвиями, тяжелые арбалеты с отполированным деревом, колчаны, полные болтов с серебряными и освященными наконечниками, кожаные фляги с зельями и святой водой, мешочки с освященной землей и пучки трав с резким запахом. Эмилиан стоял рядом с отцом. Он выглядел серьезным и сосредоточенным, полным предвкушения и ответственности за свою первую настоящую охоту, чья опасность была очевидна даже мне. Мать и Госпожа Кёниг не готовились к выходу. Они сидели чуть в стороне, проверяя карты, сверяясь с записями в старых дневниках Ордена. Значит, на охоту отправлялись только мужчины.

Я вошла в комнату, и на мгновение все взгляды, привыкшие высматривать опасность в тенях, обратились на меня. Господин Кёниг кивнул с той же формальной вежливостью, что и вчера вечером. Госпожа Кёниг улыбнулась холодной, вежливой улыбкой, приветствуя будущую родственницу по расчету. Её глаза, казалось, видели насквозь мое притворное спокойствие. Мои родители просто посмотрели, оценивая, как я пережила ночь, насколько сломлена или насколько готова принять новую реальность, которую они для меня выбрали. Эмилиан… он тоже посмотрел, его голубые глаза задержались на мне чуть дольше, чем у других. В них читалось любопытство и, возможно, легкая неловкость или смущение от вчерашнего объявления. В его взгляде не было ни триумфа победителя, ни отвращения к предстоящему браку. Только спокойное наблюдение за девушкой, которая теперь должна была стать его женой.

– Доброе утро, Клодия, – произнесла мать, возвращаясь к проверке записей. – Ты как? Выспалась?

– Да, – солгала я, чувствуя, как горят глаза от бессонницы и невыплаканных слез. – Чем я могу помочь?

Я понимала, что должна предложить свою помощь. Это было частью порядка в доме.

Отец поднял голову от карты. Его палец остановился на обозначении какой-то древней руины в глубине леса.

– Ты можешь помочь матери и Госпоже Кёниг с приготовлением запасов в дорогу для нас троих. Еда, вода, травы для отваров.

Я пошла на кухню, чтобы начать собирать припасы, чувствуя, как внутри закипает негодование, которое я не могла высказать в присутствии гостей. Слышала, как из гостиной доносится разговор: голоса мужчин – глубокие и низкие, обсуждающие маршруты и тактику, особенности местности, известные Ордену Последнего Света, и то, как их сочетать с методами Ордена Первой Жизни, сравнивая подходы, делясь опытом; голоса женщин – более звонкие, касающиеся специфики снаряжения для охоты в лесу и защитных ритуалов, которые могли бы потребоваться, их различия и сходства в двух Орденах.

Позже, когда я собирала травы для отваров, из кладовой, где всегда пахло сушеными растениями и землей, вернулась бабушка. Она пришла помочь матери, явившейся только что на кухню с Госпожой Кёниг.

– Они говорят о нем, – тихо сказала она. – Хитрый. Быстрый. Один из старых. Тех, что помнят другую тьму. Такой не отдаст свою жизнь легко. Будет биться до последнего вздоха… или последнего шороха ночи.

Я знала, что она имеет в виду вампира, на которого они собирались охотиться. Бабушка редко говорила прямо, предпочитая намеки и иносказания.

– Эмилиан идет с ними, – произнесла я, не задавая вопроса, а просто констатируя факт, который казался мне одновременно абсурдным для него, еще не имевшего опыта в реальной охоте, и неизбежным для его пути.

Бабушка кивнула. Её лицо было серьезным. На нем не отразилось ни сомнения в правильности решения, ни сочувствия к моему состоянию.

– Это его путь. Путь Кёнигов. Путь Ордена Первой Жизни. Его отец хочет, чтобы он стал сильным Главой – таким же, как он сам, или даже сильнее. А это требует опыта, полученного в самых опасных условиях, лицом к лицу с истинной тьмой.

Она помолчала, перебирая в пальцах сухие листья какого-то растения с едким запахом, затем добавила, глядя на меня своими проницательными глазами, в которых я видела только непоколебимость:

– Твой путь теперь тоже с этим связан. Хочешь ты того или нет.

Эти слова, сказанные человеком, который видел больше, чем обычные люди, и чье понимание мира основано на веках борьбы и жертв, были, как всегда, правдой, от которой нельзя было укрыться. Именно эта холодная правда, данная мне бабушкой, сломала последнюю преграду внутри меня, сдерживающую боль, ярость и отчаяние.

Я поставила корзину с травами на деревянный стол с такой силой, что несколько веточек мяты и чабреца рассыпалось по столу. Ярость, которую я сдерживала всю ночь и все утро, пытаясь казаться спокойной в присутствии гостей, наконец вырвалась наружу.

– Но почему?! Почему вы не спросили меня?! Почему никто из вас не сказал мне ничего до их приезда, почему я должна была узнать об этом вот так?! – мой голос сорвался на крик, полный боли и глубокого негодования. Я обернулась к бабушке, стоявшей возле меня. Её лицо казалось далеким, холодным и незнакомым в этот момент, словно я видела не свою семью, а только представителя Ордена.

– Вы просто решили за меня! Как будто я не человек, а вещь! Как будто мое желание, мои чувства и моя жизнь не имеют никакого значения перед вашими планами! Как вы могли так поступить со мной?!

Мать и Госпожа Кёниг, работавшие рядом, сортируя ритуальные предметы, вздрогнули от неожиданности и резкости моего крика, прервав свои дела и переглянувшись. Лицо Госпожи Кёниг выражало легкое неодобрение, словно она видела проявление несдержанности, недопустимой для будущей супруги Главы. Бабушка медленно повернулась ко мне. Её лицо стало жестким, а терпение, казалось, иссякло.

– Дитя мое, ты думаешь, нам это легко? – голос бабушки был твердым, но в нем не было злости, скорее глубокая, вековая усталость. – Думаешь, сердце твоей матери не разрывается, видя твои слезы? Но есть долг, который выше нашего счастья. Выше твоего, выше моего. Если мы, Главы, начнем ставить свои желания выше долга, Орден падет, и тогда некому будет защитить тех, кто живет в твоих любимых книгах.

– Но почему мое желание не имеет значения?! – повторила я, чувствуя, как меня захлестывает волна обиды и глубокой несправедливости. – Моя жизнь! Мое будущее! Разве это ничего не стоит?! Разве я не имею права выбирать?! Я не хочу этого! Я не хочу быть частью вашего мира тайн и опасностей, от которого я всегда бежала! Я не хочу выходить замуж за незнакомца, которого вижу в первый раз!

– Ты родилась в этом мире, Клодия! – голос бабушки стал громче, в нем зазвучала сталь, не терпящая возражений. – В Доме Ордена! Это твоя кровь! Кровь Охотников! Это твой долг, хочешь ты этого или нет! Твои мечты о книгах и спокойствии в городе – это детские сказки, придуманные, чтобы сбежать от реальности, от того, кто ты есть на самом деле! Реальность здесь! Тьма реальна! Она стучится в наши двери! Она становится сильнее с каждым днем! И Орден должен быть силен, объединен, чтобы ее остановить! А твой брак с сыном Главы другого Ордена – это способ укрепить его! Это цена! Цена нашей безопасности! Цена выживания всех, кто находится под нашей защитой! Цена, которую платят все, кто принадлежит Ордену, с момента своего рождения!

– Цена моей жизни! Моей свободы! Моего счастья! – крикнула я, чувствуя, как слезы снова текут по щекам. – Вы продаете меня! Вы меня предали!

Мать, которая до этого момента молчала, наблюдая за нашей перепалкой с невозмутимым лицом Главы Ордена, наконец вступила в разговор, положив твердую руку на плечо бабушки в знак поддержки и согласия.

– Достаточно, Клодия, – сказала она. Её глаза не выражали никакого сочувствия к моему состоянию, лишь твердость. – Твоя бабушка права. Есть вещи, которые важнее личных желаний. Гораздо важнее для Ордена. Этот союз необходим. Он выгоден Ордену в стратегическом плане. Твоя жизнь принадлежит не только тебе, но и Ордену. Мы не продаем тебя, а предоставляем шанс выполнить свой долг перед Орденом. Шанс быть частью чего-то большего, чем ты сама. Шанс выжить в мире, который становится все темнее, рядом с сильным мужем из другого Ордена.

Она посмотрела мне прямо в глаза, и я почувствовала, как ее воля давит на меня, как физическая сила, не оставляя возможности для маневра.

– Решение принято. Оно не изменится. Больше не будет никаких разговоров об этом. Ты выходишь замуж за Эмилиана Кёнига. Это окончательно.

Приговор, не оставляющий надежды, не оставляющий возможности для сопротивления. Я почувствовала, как последние остатки сил покидают меня. Гнев угас, оставив лишь всепоглощающую пустоту и боль. Слезы высохли на щеках, превратившись в соляные дорожки, стягивающие кожу.

Я повернулась и, не сказав больше ни слова, выбежала из кухни. Пронеслась через гостиную, где мужчины уже поднимали свое оружие, готовые к выходу. Выбежала на задний двор, к самой границе леса. Добежала до старого, узловатого дуба, что рос на краю прогалины. Его мощные, искривленные ветви казались протянутыми руками, пытающимися удержать меня. Я рухнула под ним, прислонившись спиной к шершавому, холодному стволу. Его твердость была единственным, что я чувствовала.

Здесь, вдали от их глаз и от этого дома, ставшего моей тюрьмой, я наконец дала волю всему, что накопилось внутри. Рыдания душили меня, сотрясая всем телом. Я закрыла лицо руками, позволяя горю и ярости выплеснуться наружу без свидетелей и осуждающих взглядов. Плакала о своей разрушенной жизни, о потерянных мечтах и предательстве тех, кто должен был защищать. Плакала о своей беспомощности перед лицом решения, принятого без меня, которое сломало мою волю, сломало меня. Казалось, я рыдаю не только о себе, но и обо всех поколениях женщин Ордена, чьи жизни, возможно, так же были принесены в жертву. Я плакала долго, пока боль не стала притупляться, переходя в тихое, изматывающее отчаяние, оставляя после себя лишь опустошенность и выжженную землю внутри.

Постепенно рыдания стали затихать, переходя в тихие всхлипы, едва слышные в шуме утреннего леса. Дыхание начало выравниваться, хотя все еще было прерывистым и неглубоким, как будто я боялась вдохнуть полной грудью. Я опустила руки, вытерла мокрые от слез щеки и глаза рукавом платья. Голова кружилась от напряжения и недостатка сна. Все тело болело от эмоционального истощения.

Я сидела у корней дуба, прислонившись к его коре, глядя на край леса Кадавер. Утренний свет уже уверенно проникал под сень деревьев, золотистыми лучами пробиваясь сквозь листву, но там все равно оставались глубокие тени, казавшиеся черными провалами в другой мир. Птицы начинали петь свои утренние песни, их голоса звучали в ветвях. Жизнь в лесу продолжалась, равнодушная к моей личной трагедии.

Я подняла голову, пытаясь унять остатки дрожи и собраться с силами. Взгляд скользил по привычным очертаниям стволов, по переплетению веток, по кустам на переднем плане, которые я знала наизусть. Все казалось обычным, мирным, за исключением меня самой, чья жизнь была только что необратимо изменена.

Именно в этот момент, там, где свет утреннего солнца встречался с глубокими тенями леса и где начинался неизведанный, дикий мир, я увидела это.

Что-то большое. Очень быстрое.

Это был не быстрый промельк тени, как у животного. Это было то самое ощущение, обретшее форму. Присутствие. Невидимый наблюдатель, которого я чувствовала позавчера, теперь был виден – на долю секунды. Он не двигался с бешеной скоростью. Он просто… был там. Фигура, сотканная из сумрака, стояла между деревьями, глядя в сторону дома. Она не выглядела агрессивной. Она просто наблюдала. И в этом спокойном, пристальном наблюдении было нечто куда более пугающее, чем в любой атаке. Затем фигура так же плавно и бесшумно растворилась в тенях, будто ее никогда и не было.

Я замерла. Весь мир сузился до этой одной точки на опушке леса, где мгновение назад промелькнула тень, подтвердившая мои худшие опасения. Усталость, горе, ярость, отчаяние – все это мгновенно исчезло, вытесненное внезапным, леденящим страхом и инстинктивной реакцией. Мое сердце снова сорвалось в бешеный ритм, но теперь это был не страх сломленной девушки, а ужас перед лицом реальной, физической, сверхъестественной опасности. Перед лицом того, что могло убить.

Я медленно перевела взгляд с опушки леса на дом. Дом Ордена Последнего Света. Теплый, светлый, защищенный стенами, ритуалами, силой охотников и ставший для меня местом, где меня лишили свободы. Внутри него меня ждало будущее, в котором не было места моим мечтам, желаниям и мне самой как личности. Будущее, выбранное для меня другими.

Я чувствовала, как отчаяние снова поднимается из глубины души, вытесняя страх перед увиденным. Угроза из леса была страшной. Неизвестной. Смертельной, возможно. Но угроза внутри дома казалась еще более ужасной. Она обещала не быструю, чистую смерть, а медленное, мучительное угасание. Смерть моей души, моей воли, моей сущности, всего, что делало меня мной.

И в этот момент, сидя у корней дуба, с пыльными щеками и глазами, полными засохших слез, глядя на границу между миром, который меня отверг и миром, который меня поглощал, я осознала нечто пугающее, но странно успокаивающее своей абсолютной ясностью.

Тот, кто в лесу, наблюдал, но не тронул меня. Дважды. А те, кто в доме, уже сломали мне жизнь. Может быть, та угроза не так однозначна, как эта?

Ужас перед невидимым наблюдателем, перед тем, что скрывалось в тенях леса Кадавер, был велик. Но ужас перед предопределенным будущим в золотой клетке брака без любви был сильнее. Участь, уготованная мне в доме, казалась хуже любой опасности, хуже любой тьмы. Свобода, пусть даже краткая и ведущая к гибели, казалась предпочтительнее пожизненного заключения в мире, где я должна была стать кем-то другим, где меня не видели как человека.

Я посмотрела обратно в темноту леса, где только что промелькнула тень. На удивление, в этой панике появилось странное, темное спокойствие, рожденное осознанием отсутствия выбора в «нормальном» мире. Если моя судьба решена за меня и у меня нет выбора в мире людей, в мире Ордена, то, возможно, есть другой путь. Не тот, что выбрали они – путь долга и расчетливых союзов, ведущий к жизни-функции. Не тот, что ведет к алтарю с незнакомцем, к жизни без света, к медленной смерти души.

Может быть, тьма снаружи менее пугающая, чем тьма внутри – тьма жизни без света, без любви и без выбора. Может быть, лучше броситься в объятия неизвестной угрозы, встретить свой конец в дикой, неконтролируемой стихии, сражаясь за себя, за последние крохи своей воли, чем медленно умереть и стать послушной марионеткой?

Я встала, все еще дрожа, но с новой решимостью. Я не знала, что там в лесу. Но я знала, что ждет меня здесь в доме. И я вдруг поняла, что, если придется выбирать между двумя этими мирами, я, пожалуй, предпочту второй. Предпочту смерть.

Глава 7

Я вернулась домой. Дверь закрылась за мной с тихим щелчком, и я снова оказалась внутри. Атмосфера дома изменилась после ухода мужчин. Исчезло напряжение подготовки к охоте, наполненное мужской энергией и предвкушением действия. Теперь здесь царила другая атмосфера – женская, тихая, но не менее напряженная. Мать и Госпожа Кёниг находились в гостиной с бабушкой, склонившись над картами и старыми записями, продолжая свои изыскания и обсуждения.

Я прошла мимо, стараясь быть незаметной, но чувствуя, как их взгляды скользят по мне. Мать бросила на меня быстрый, оценивающий взгляд – убедиться, что я вернулась и не натворила еще больших глупостей после нашего разговора – и тут же снова сосредоточилась на разговоре с Госпожой Кёниг. Госпожа Кёниг просто посмотрела. Её глаза отметили мое присутствие, но в них не было ни сочувствия, ни даже любопытства к моему состоянию после увиденной ею сцены на кухне. Бабушка тоже не сказала ни слова, лишь чуть заметно кивнула головой. Недавний конфликт, мои слезы, крики, их холодные, окончательные слова – все это, казалось, уже осталось в прошлом. Теперь были дела Ордена – планирование, ожидание.

Я поднялась в свою комнату. Сил не было ни на что, кроме как сидеть у окна, глядя на лес, где недавно промелькнул силуэт. Что это было? Вампир? Другая тварь? Или тот самый наблюдатель, который следил за мной? Я не знала. Но мысль о нем теперь не вызывала только страх. Она вызывала… странный интерес. Интерес, рожденный желанием найти альтернативу уготованной судьбе. Альтернативу, которая, возможно, таилась там, в тенях.

Время тянулось медленно. Изнизу доносились тихие, приглушенные голоса женщин, занятых своими расчетами и изучениями. Они, вероятно, обсуждали повадки вампира, его вероятные пути отхода, слабые места. Возможно, обменивались знаниями двух Орденов, как и предполагалось, объединяя свой опыт. Моя мать – Глава Ордена Последнего Света, чья специализация, заключалась в выслеживании и борьбе в лесу и в использовании природных сил и древних знаний. Госпожа Кёниг – Глава Ордена Первой Жизни, чьи методы, возможно, были иными, более официальными, более связанными с городами или укрепленными поселениями и с более структурированным подходом. Они были разными, но объединенными одной целью – защитой людей от тьмы. И одной договоренностью – моим браком с ее сыном.

Напряжение в доме росло. Каждая минута, проведенная в этих стенах, казалась часом. Я чувствовала себя пойманной, запертой.

Именно в этот момент, когда я сидела у окна в своей комнате, снаружи раздался звук. Необычный. Не просто звук ветра или деревьев. Резкий, нарастающий гул, а затем стена воды.

Начался сильный ливень. Крупные, тяжелые капли забарабанили по крыше, по стеклам окон с такой яростью, что, казалось, они могут их разбить. Шум дождя был таким сильным, что заглушил все звуки в доме, даже тихие голоса женщин внизу.

Я замерла у окна, глядя, как вода потоками льется по стеклу, искажая вид леса. Звук ливня был оглушающим, но он не пугал меня сам по себе. Он… подтолкнул. Дом, который должен был защищать, теперь казался душным и тесным, а его стены давили, как стены темницы. Каждая минута здесь, под этой крышей, казалась ожиданием неизбежного. Я не могла оставаться здесь после всего, что услышала от родителей и после увиденной тени в лесу.

Я должна была выбраться. Пусть даже под этот ливень. Уйти. Сейчас.

Я встала и пошла к двери.

Спустилась вниз и прошла на кухню. Мать сидела там, наливая себе чай. Рядом стояла Госпожа Кёниг, вытирая руки полотенцем. Они обе выглядели уставшими и озабоченными, видимо, и погода, и мысли об охоте, и, возможно, о нашем утреннем разговоре давили на них. Звук дождя был таким сильным, что, казалось, стены дрожат, а дом вот-вот рухнет под его натиском.

Я подошла к матери. Пришлось почти кричать, чтобы она услышала меня сквозь грохот ливня и ветра, завывающего в щелях.

– Мама! – крикнула я. – Мне нужно в магазин!

Мать повернулась, ее глаза расширились от удивления и, возможно, легкого раздражения, вызванного и моим появлением, и непогодой.

– В магазин?! Клодия! Ты разве не видишь?! Какой магазин сейчас?! Там… там просто стена воды! Ты же только что пришла с улицы!

– Мне нужно! Очень нужно! – настаивала я. – Я обещала господину Леманну! Там… там новая партия свитков! Очень важные свитки! Он сам не справится к завтрашнему дню! Я должна пойти!

Ложь вырвалась сама собой, прикрывая истинное, гораздо более глубокое желание сбежать. Слова вылетали быстро, сбивчиво, но звучали почти убедительно, словно это была действительно моя единственная, неотложная обязанность.

Лицо матери стало жестким. Она посмотрела на меня, затем на Госпожу Кёниг, которая наблюдала за нами с невозмутимым выражением лица, словно эта семейная сцена была лишь частью местных обычаев, достойной лишь беспристрастного наблюдения, не вызывающей эмоций или сочувствия. В глазах матери я увидела смесь недовольства моей несвоевременной «обязанностью», беспокойства за меня, выходящую под такой ливень, и усталости от всего происходящего. И, возможно, нежелание продолжать спор.

– Клодия, это не время для прогулок! – сказала она, стараясь перекричать дождь. – Мужчины только что ушли. Дорога опасна в такую погоду! Лес не прощает беспечности, особенно сейчас, когда там активно!

– Я буду осторожна! Я быстро туда и обратно! – убеждала я, чувствуя, что это моя единственная возможность вырваться. Либо сейчас, либо никогда.

Мать вздохнула. Возможно, она решила, что спор отнимет больше сил, чем моя прогулка под ливнем. Или просто не хотела, чтобы ее гостья видела, как ее дочь спорит с ней.

– Хорошо, – наконец произнесла она. – Иди. Но будь предельно осторожна. Не сходи с тропы. И не задерживайся. Вернись, как только закончишь. Мы будем ждать.

– Спасибо, мама! – я едва сдержала вскрик облегчения, который мог бы выдать мое истинное состояние.

Я поспешила в прихожую, пока она не передумала. Быстро накинула самый теплый плащ, натянула глубокий капюшон. Взяла плотную кожаную сумку, которая хоть немного защитит книги, если вдруг придется что-то взять. Натянула высокие, крепкие сапоги, привычные для жизни у леса Кадавер.

Открыла входную дверь. Ветер хлестал в лицо, крупные капли больно ударяли по коже, по капюшону, шумели так, что, казалось, оглушают. Резкий, очищающий запах мокрой земли и деревьев наполнил легкие.

Я шагнула наружу, в бушующую стихию. Дверь закрылась за мной, отрезая от тепла и напряжения дома. Я шла по двору, утопая в мгновенно образовавшихся лужах, чувствуя, как холодная вода проникает сквозь одежду. Ливень был такой силы, что почти невозможно было видеть что-либо на расстоянии вытянутой руки. Тропа превратилась в грязный, бурлящий поток. Но я шла вперед, чувствуя, как каждый шаг по этой мокрой, скользкой земле уводит меня дальше от дома.

Ощущение невидимого взгляда в центре бушующей стихии, казалось, вернулось, смешавшись с хаосом дождя и ветра. Оно стало его частью, его дыханием. Или это был просто страх перед неизведанным, усиленный мрачной погодой и одиночеством? Я не знала. Но я шла. Шла в Блетесверг. В мой мир, который, все еще существовал, и где, возможно, я могла найти передышку.

Тропа наконец вывела меня к Блетесвергу. Дождь не ослабевал, но здесь, среди строений, его грохот о крыши и стены стал иным, более приглушенным, менее диким и более привычным. Город встретил меня сонной тишиной, нарушаемой лишь шумом стихии. Улицы, обычно полные людей даже в будний день, сейчас были почти пусты. Фигуры редких прохожих, спешащих под навесы, мелькали в тусклом свете. Закрытые ставни окон на первых этажах, дым, лениво вьющийся из печных труб, мокрый блеск мостовой под ногами. Город казался притихшим и укрывшимся от бури, но продолжающим жить своей, понятной, предсказуемой жизнью.

Я шла по узким улочкам, утопая в лужах, чувствуя, как холод пробирается под плащ, как мокрая одежда липнет к телу, как волосы прилипли к лицу, но не обращала на это внимание. Мимо меня проплывали силуэты знакомых домов, чьи камни потемнели от влаги, с которых стекали потоки воды по водосточным желобам, шум воды был повсюду. Запахи города – мокрого камня, дерева, дыма из печных труб, иногда слабый аромат выпечки из закрытой пекарни – были такими привычными, такими утешающими по сравнению с запахами леса, трав и напряжения Дома Ордена.

Я наконец вышла на Рыночную площадь, где располагался магазин Господина Леманна. Она казалась огромной и голой под этим ливнем. Ее обычно оживленная брусчатка была пуста, только ветер гонял по ней воду. Фонтан в центре площади безмолвствовал. Его чаши были переполнены дождевой водой, переливаясь через края. Я быстро пересекла площадь, направляясь к знакомому зданию на углу.

Вот он. Книжный магазин Господина Леманна. Двухэтажное здание с широкими окнами на первом этаже, за которыми обычно виднелись ряды полок с книгами. Сейчас окна были темными, отражая серое небо и бушующий ливень.

Я подошла к двери, ощущая, как подступает новая волна усталости, как ноют мышцы от напряжения долгой ходьбы и пережитого. Прислонилась лбом к холодному, мокрому дереву. Шум дождя здесь был громче всего, сливаясь с шумом крови в ушах и с отдаленным грохотом грома. Дом остался позади. Я выбралась.

Я отпрянула от двери, опустилась на колени у каменной кладки стены, прямо у порога, там, где небольшой выступ крыши давал минимальную защиту от ливня, но вода все равно стекала по камням. Пальцы, заледеневшие от холода и влаги, начали ощупывать щели между старыми, поросшими мхом камнями, ища знакомую выемку. Господин Леманн, будучи человеком рассеянным, но доверяющим мне, иногда оставлял запасной ключ для меня, когда уходил по делам или уезжал на короткое время, чтобы я могла заниматься магазином или принять поставку, если бы она пришла неожиданно. Не всегда, но иногда. Он прятал его в одном месте, известном только нам двоим, надеясь, что никто другой не догадается.

Вот. Что-то твердое и холодное. Металл. Я нащупала его, протолкнула пальцы глубже в узкую, влажную щель между двумя камнями. Запасной ключ.

Борясь с дрожью, я вытащила его. Сжимая ключ в дрожащих пальцах, я поднялась на ноги. Вставила в замочную скважину бронзовой совы. Повернула.

Щелчок. Тяжелый засов отошел с тихим скрежетом, звук которого едва был слышен сквозь шум дождя.

Я потянула дверь на себя. Она со скрипом отворилась, впуская волну холодного, влажного воздуха изнутри, пахнущего иначе, чем воздух дома. И слабый, но такой знакомый и родной, утешающий запах старой бумаги, кожи и пыли.

Я быстро шагнула внутрь. Дверь за спиной тут же захлопнулась. Внутри было тихо. Очень тихо, после грохота ливня. Только отдаленный, приглушенный шум воды по стеклам и крыше напоминал о буре снаружи.

Я стояла в темноте прихожей, промокшая до нитки, задыхаясь от усталости, напряжения и облегчения. Ощущение безопасности, пусть и временной, накрыло меня с головой, как теплое одеяло, хоть в магазине и не было тепла. Сняла мокрый плащ. Он тут же начал оставлять темные, влажные следы на деревянном полу. Скинула мокрые сапоги, чувствуя, как холодный воздух касается ног.

Я прошла вглубь магазина, окруженная запахом книг, рядами полок, смутно виднеющихся в темноте. Здесь я была одна. У меня было время, пока мать и Госпожа Кёниг заняты своими делами. Время просто побыть собой – Клодией, которая любит книги, а не тайны, опасности и предопределенные браки.

Но в магазине было очень темно. Солнце, даже в середине дня, не могло пробиться сквозь плотные тучи и дождь. Стены полок, заставленные книгами, лишь усиливали мрак. Я поняла, что мне нужен свет. И, возможно, немного тепла от живого огня, чтобы согреться.

Я нашла на одной из полок, где хранились упаковочные материалы, коробку со свечами и спички. Дрожащими пальцами взяла свечу, поднесла к ней спичку. Маленький огонек вспыхнул в темноте, отбрасывая дрожащие, пляшущие тени на стены, на корешки книг и на пыльные обложки. Я зажгла еще несколько свечей, расставив их по магазину. Свет оживил магазин, сделал его менее пугающим и более моим, наполняя его мягким, колеблющимся сиянием, которое боролось с мраком. Тени отступили в углы, но не исчезли полностью, лишь сгустились там. От свечей исходило слабое, но такое желанное тепло, которое начало постепенно прогонять холод из моего тела. Ливень продолжал барабанить. Его звук теперь казался отдаленным, монотонным рокотом.

Я сняла остальную мокрую одежду – платье, нижнюю рубашку, шерстяные чулки – и отжала ее, насколько могла. Развесила все на стульях у прилавка, надеясь, что хоть немного высохнет в прохладном воздухе магазина, который, по крайней мере, был сухим. Осталась в легкой, сухой исподней рубашке из тонкого льна, которую носила под основным платьем. Холод все еще чувствовался, но он был переносимым.

Я подошла к своему столу, который стоял у большого окна, выходящего на площадь. Мой рабочий стол, за которым я проводила так много спокойных часов, погруженная в мир книг, забывая обо всем другом – о мире за стенами магазина и Дома Ордена. На нем всегда царил легкий беспорядок – открытые книги, стопки бумаг, исписанные пергаменты, перья, пузырьки с чернилами. Мой маленький, привычный мир.

Я взглянула на стол, собираясь сесть, и замерла.

Прямо посреди этого привычного беспорядка, на стопке чистых пергаментов, лежала роза. Ярко-красная. Насыщенного, почти бархатного цвета, глубокого, живого оттенка. Ее бутон был большой и полный, словно цветок только что распустился под солнечными лучами. И выглядела она так, как будто только что была срезана. В этом пыльном, пахнущем старой бумагой магазине, посреди серого дня и бушующего ливня, она выглядела совершенно чужеродной, почти нереальной.

Удивление вытеснило усталость, холод и страх перед бурей. Откуда здесь роза? Магазин был закрыт. Дверь была заперта снаружи, ключ был у меня. Никто не мог войти. Никто, кроме меня… или Господина Леманна, но он никогда не оставлял цветов, к тому же он вряд ли пошел бы под такой ливень, чтобы оставить розу.

Я медленно подошла ближе, осторожно, словно боясь спугнуть ее или разрушить это странное видение, которое принесло с собой ощущение чуда и тревоги одновременно. Протянула руку. Лепестки были мягкими и прохладными на ощупь, бархатистыми под пальцами, живыми. Я взяла розу в пальцы, чувствуя ее хрупкость, ее живую свежесть, контрастирующую с пылью вокруг, с запахом старой бумаги. И в этот момент…

Острый укол.

Я не заметила шипа, или он был скрыт среди листьев на стебле. Палец на правой руке был проколот, чуть выше подушечки. Боль была острой. Я невольно вскрикнула, выпустив розу из пальцев от неожиданности. Она упала обратно на стопку пергаментов. Её яркий цвет выделялся на фоне старой, пожелтевшей бумаги, словно кровавое пятно.

Капля крови, ярко-красная, как сама роза, вырвалась из проколотого пальца и упала на стол. Прямо на чистый пергамент, лежавший сверху стопки, оставляя маленькое, круглое, темное пятнышко, которое тут же начало расползаться по волокнам бумаги, впитываясь в нее.

И в этот же миг, когда капля моей крови коснулась стола, когда боль от укола только начала пульсировать, я услышала его.

Звук. Откуда-то из глубины магазина.

Звук шагов.

Четкий, размеренный. Только два шага. Тук… Тук… Словно кто-то прошел совсем рядом, прямо за стеллажами. А затем… тишина. Полная, внезапная тишина, звенящая в ушах.

Я замерла. Мое сердце сорвалось в бешеный ритм, но теперь это был не страх, а острый, инстинктивный ужас внезапности и нарушения безопасности.

– Здесь кто-нибудь есть?! – голос прозвучал испуганно, но с ноткой вызова, эхом отразившись от полок, словно я говорила с пустотой.

Ответа не последовало. Только тишина.

Я стояла у стола, глядя на розу, на пятнышко крови на пергаменте, и чувствовала, как холодный пот выступает на лбу, как дрожат руки, как напрягается все тело. Шаги. Пятно крови. Роза, появившаяся из ниоткуда в запертом магазине. Это не было совпадением. Знак. Послание. Связь. Но от кого? И зачем?

Инстинкт, отточенный годами жизни в Доме Ордена, годами тренировок, которые я так старалась игнорировать и от которых бежала, инстинкт выживания, мгновенно взял верх над страхом и замешательством.

Я быстро огляделась. Оружие. Где здесь может быть оружие, способное защитить от того, кто может войти через запертые двери? Господин Леманн… У него должен быть какой-то нож для работы с бумагой и кожей.

Взгляд упал на полку под прилавком, где обычно хранились упаковочные материалы, инструменты для ремонта книг, ножницы, канцелярские принадлежности.

Я быстро, но стараясь двигаться бесшумно, как учили родители, подошла к прилавку, нырнула под него, нащупала знакомый, тяжелый предмет в одном из ящиков. Большой переплетный нож. Его лезвие было длинным, острым, предназначенным для разрезания плотной кожи и картона. Он не был предназначен для боя, но это было лучше, чем ничего. Его тяжесть в руке давала хоть какое-то ощущение контроля.

Сжимая нож в руке, я выпрямилась. Вернулась к столу, глядя на розу, словно она могла дать ответ. Осторожно, кончиками пальцев, чтобы не уколоться снова, взяла розу и положила ее обратно на пергаменты, рядом с пятном своей крови.

С ножом в руке, прислушиваясь к каждому звуку, я вышла из за прилавка. Медленно пошла вперед, вглубь магазина – туда, откуда, как мне показалось, раздались шаги. Я двигалась вдоль рядов книжных полок, вглядываясь в тени, готовая к чему угодно – к появлению человека, к появлению… чего-то другого, нечеловеческого.

Темнота в глубине магазина казалась особенно плотной. Свечи не доставали до дальних углов, лишь отбрасывали длинные, извивающиеся тени. Запах старой бумаги и пыли здесь был сильнее. Он смешивался с запахом влаги, принесенной с улицы. Я обходила стеллажи, заглядывая за них, осматривая каждый угол, каждый проход между полками и каждый темный закуток.

Никого.

В магазине никого не было. Ни в проходах, ни за стеллажами, ни в маленьком заднем помещении, где хранились запасы бумаги и старые книги.

Я вернулась к своему столу, чувствуя, как дрожат руки, сжимающие нож, и как дрожит все тело от напряжения. Роза лежала там, ярко-красная на фоне белого пергамента и темного, расплывающегося пятна моей крови.

Я была одна в магазине. Но я слышала шаги.

Глава 8

Я стояла посреди книжного магазина, сжимая в руке тяжелый переплетный нож. Только что я слышала шаги в пустом помещении, видела розу, появившуюся из ниоткуда, и чувствовала, как капля моей крови впиталась в пергамент на столе.

Стараясь успокоить бешеное сердцебиение и выровнять прерывистое дыхание, я опустила нож, но не выпустила его из руки, держа крепко, словно он был единственным связующим звеном с реальностью. Каждый шорох мокрой одежды, каждый скрип старых половиц под моим весом казался шагами, приближающимися из темноты. Мой взгляд метался от стола, где лежала алая роза, к темным проходам между высокими стеллажами.

Постепенно острота первого, панического страха начала отступать, сменяясь холодной, въедливой тревогой и жгучим недоумением. Что это было? Кто это был? Как кто-то мог войти в запертый магазин, оставить розу, вызвать… что бы ни было вызвано каплей моей крови, и исчезнуть бесследно?

Я подошла обратно к столу. Взгляд остановился на розе. Она была такой же яркой и свежей, как и мгновение назад. Её алый цвет казался почти зловещим в мягком, колеблющемся свете свечей. Лепестки манили и отталкивали одновременно своей совершенной, неестественной свежестью в этом пыльном месте. Рядом с ней, на пергаменте, темнело пятнышко моей крови, уже не круглое, а расплывшееся, словно бутон миниатюрной темной розы расцвел прямо на столе.

Осторожно, кончиком ножа, я приподняла розу, не решаясь коснуться ее пальцами снова. Осмотрела стебель – на нем не было видно места среза, он был ровным.

Зачем? Зачем кому-то понадобилось проникать в мой магазин и оставлять розу? Что означают шаги, которые я слышала, но чьего обладателя не нашла? Связано ли это с наблюдателем в лесу? Это был он? Или нечто другое, что пришло по его следу?

Я провела пальцем по краю пятна крови на пергаменте, не прикасаясь к самой крови. Чувствовала легкое, но отчетливое онемение там, где был укол. Капля моей крови. Связь. С чем? С кем? Древние тексты Ордена, которые я иногда читала в тайне, говорили о крови, о ее силе и связях, которые можно установить через нее, о ритуалах, требующих крови, о подношениях. Но это были ритуалы, известные только Охотникам, используемые ими против сил тьмы. Мог ли кто-то другой, кто-то… не из мира людей, кто-то из мира тьмы использовать это? Нечто, обладающее знанием, недоступным даже многим в Ордене?

Я оглядела пустой магазин, медленно поворачиваясь в свете свечей. Ряды книг, уходящие в темноту. Тени, пляшущие в углах. Мокрая одежда на стульях, от которой поднимался пар в прохладном воздухе. Это было мое убежище. Место, где я чувствовала себя в безопасности от мира Ордена. Но теперь даже сюда проникло нечто странное. Мой мир здесь, в стенах книжного магазина, перестал быть неприкосновенным. Опасность последовала за мной и нашла меня, оставив свой след.

Я посмотрела на окно. Ливень все еще хлестал, хотя и с меньшей силой, не давая возможности возвратиться домой. Дорога в такую погоду была бы слишком опасной, даже для тренированного Охотника, а тем более для меня, промокшей и уставшей. И, честно говоря, перспектива вернуться в Дом – к ожиданиям, к разговорам о браке, к необходимости снова притворяться или молчать – казалась сейчас более пугающей, чем тайна в магазине, какой бы зловещей она ни была. Здесь, по крайней мере, была неизвестность, а не несчастье.

Что я могу сделать? Сидеть и ждать? Ждать, пока прекратится дождь и придется возвращаться домой? Ждать, пока опасность проявит себя снова? Нет. Я должна была что-то понять. Узнать.

Мой взгляд упал на книжные полки. В этом магазине хранилось знание, собранное годами, даже веками. Знание о мире, о его тайнах, о его обитателях и о том, что скрыто от обычных глаз. Не только обычные книги по истории или философии, но и старые фолианты, которые собирал господин Леманн, порой странные, пугающие, посвященные древним верованиям, символам, легендам, проявлениям сил, которые Орден называл тьмой. Книги, которые я читала в тайне от родителей, ища ответы на свои вопросы о мире Ордена, о его врагах, о том, что скрывалось в лесу Кадавер.

Может быть, ответы были здесь. Ответы о розах, что появляются из ниоткуда? О шагах, что не оставляют следов? О символах, что могут нести послания?

Я подошла к стеллажам, где хранились самые старые и редкие книги. Я искала что-то необычное. Книги о символах? О редких проявлениях потустороннего? О связях между мирами? О значении крови в древних верованиях? О посланиях, оставленных нечеловеческими сущностями?

Я двигалась вдоль полок, проводя пальцами по истертым корешкам, вдыхая знакомый запах старой бумаги и кожи, смешанный с ароматом влаги и слабым, чужеродным запахом розы, доносящимся от стола. Страх не ушел полностью, но он отступил, уступив место сосредоточенности и любопытству. Я должна понять, что это было. И что это означает для меня.

Наконец, мой взгляд остановился на одном из фолиантов. Он был старым, в истертом кожаном переплете, без названия на корешке. Его возраст ощущался кожей под пальцами. Я осторожно вытащила его с полки. Он был тяжелым. Его страницы просели под тяжестью времени и, возможно, знаний, которые он хранил.

Я отнесла фолиант к своему столу, поставила его рядом с ярко-красной розой и пятном моей крови – символами этой новой, пугающей реальности. Открыла его. Страницы были плотными, пожелтевшими, исписаны мелким, неровным почерком на языке, который был мне знаком – языке старых текстов Ордена, полном архаичных оборотов и специальных терминов, требующих усилий для понимания. Рисунки, странные символы и руны дополняли текст.

Я принялась читать, погружаясь в чужие мысли, записанные много лет назад, в попытке найти хоть какую-то нить, ведущую к разгадке того, что только что произошло и того, кто наблюдал за мной. Я перелистывала страницы, просматривая заголовки разделов, останавливаясь на тех, что казались хоть сколько-то релевантными – «Знаки, оставляемые тьмой», «Проявления», «Символы в мире сокрытого», «Пересечение Порогов», «Взаимодействие».

Время шло. Я углублялась в текст, читая о различных символах, которые могут служить предупреждениями или посланиями. Не тем, что использовались Охотниками в ритуалах, а тем, что появлялись сами по себе, имея скрытое, часто зловещее значение. Мои глаза скользнули по странице, ища что-то… необычное. Сочетание, которое привлекло бы внимание. Сочетание, которое я видела своими глазами.

И вот, среди описаний значения различных рун, трав, минералов и природных явлений, связанных с миром тьмы, я наткнулась на небольшой абзац, посвященный сочетаниям символов, которые появляются сами по себе. Несколькими строками ниже, среди символов предостережения и опасности, я увидела упоминание, которое заставило меня замереть, почувствовать, как все звуки мира исчезают, оставляя только стук сердца.

Было написано о красной розе и крови. О символическом сочетании, несущем важное послание. Текст был краток и лишен подробностей о том, кто мог оставлять эти знаки, словно автор лишь записал наблюдение, не имея полного понимания его природы и источника, или не решаясь назвать его.

«Алый бутон, явившийся без руки, что его срезала, и кровь, его коснувшаяся», – прочитала я шепотом, чувствуя, как напрягается все тело. – «Знаменуют осторожность. Призыв к бдительности вдвойне. Ибо могут означать не только жертву, что грядет или уже принесена, но и месть, что следует по пятам».

Я перечитала эти строки несколько раз, пытаясь вникнуть в их смысл и почувствовать их истинное значение. Красная роза и моя кровь. Осторожность. Жертва. Месть. Эти слова кружились в голове, накладываясь на шум ливня за окном, который постепенно стихал, становясь более редким, предвещая скорое окончание бури.

Но почему мне? Кому могла быть адресована такая весть? И главное – о какой мести могла идти речь, и почему ее символ оказался на моем столе, связанный с моей кровью? Это было слишком лично, слишком… странно.

Я сидела, обхватив себя руками, дрожа не только от остатков холода, но и от потрясения и непонимания, пытаясь осмыслить эти символы применительно к своей жизни. Моя жизнь была тихой. Предсказуемой. За пределами Дома Ордена, где я была лишь помощницей книготорговца. У меня не было врагов в городе, не было личных конфликтов, способных породить такое послание мести. Мои самые близкие отношения – это отец, мать, бабушка, господин Леманн. Никто из них не имел причин или возможности оставить такое послание, да еще таким странным, пугающим способом.

А что касается Ордена? Я родилась в нем, да. Моя кровь – кровь Охотников. Но я всегда держалась в стороне от его дел и политики. Мои знания о борьбе с тьмой были теоретическими, книжными. Я изучала их для себя, ища понимания, а не для участия в битве. Я не участвовала в охотах, не принимала решений, не знала всех глубоких тайн Ордена, которые были доступны только посвященным. Я не была ни героем, ни злодеем в их борьбе. Я была никем достаточно значимым для внешней тьмы, с которой сражались Охотники, чтобы стать целью для мести. Это казалось бессмысленным, абсурдным, неправильным. Если бы это была месть Ордену, разве послание не было бы оставлено в Доме или адресовано кому-то более значимому, более вовлеченному в дела Ордена, чем я?

А «жертва»? Это могло быть предупреждение о жертве – например, требование принести жертву? Или указание на то, что я сама являюсь жертвой, выбранной кем-то для какой-то цели? В контексте предстоящего брака, который уже ощущался как акт самопожертвования ради Ордена, это слово звучало особенно зловеще и пугающе, связывая внешнюю, таинственную угрозу с моим внутренним, личным несчастьем.

И «осторожность»… Это был самый понятный символ, но даже он был наполнен угрозой. Будь осторожна. В мире, который вдруг перестал быть безопасным даже в моем убежище. Будь осторожна, потому что тебя заметили. Будь осторожна, потому что оставили знак, который что-то значит. Будь осторожна, потому что ты пролила кровь, и это, кажется, установило связь.

Но даже «осторожность» приобретала пугающий оттенок в свете «мести» и «жертвы». Осторожность от чего? От того, кто мстит? От необходимости принести жертву? От самой себя, которая оказалась в центре этого, не понимая почему?

Я снова посмотрела на розу, на кровь, на пустой магазин, на темные, притаившиеся в углах тени, которые, казалось, наблюдали за моим замешательством. Чувство изоляции было почти абсолютным. Мужчины ушли на опасную охоту. Женщины в Доме Ордена заняты своими делами, не желая слушать меня и видеть мое отчаяние и страхи. Господин Леманн в городе, но понятия не имеет о том, что творится в его магазине, о госте, что побывал здесь. И я… я одна. С посланием от невидимого существа, чьи мотивы мне абсолютно непонятны и чье существование нарушает все известные мне правила.

Это послание казалось адресованным не совсем мне или, по крайней мере, я не понимала, по какой причине я стала получателем, почему меня выбрали. Если только… Если только это не было связано не с тем, кто я, а с тем, что я собой представляю для них. Моя кровь Охотника, текущая в моих жилах? Моя связь с Домом Ордена? Или что-то еще, о чем я даже не догадывалась, какая-то сила или потенциал, скрытые во мне, что привлекли их внимание?

Мысль о том, что это может быть связано с моим нежеланием принимать свою судьбу в Ордене, с моим стремлением к обычной жизни мелькнула в голове, но показалась слишком простой и незначительной для такого знака и такого способа его передачи. Сущности из древних текстов, о которых писал этот фолиант, не действуют из-за таких мелких человеческих причин и не оставляют таких личных, пугающих символов просто так.

Нет. Это было что-то другое. Что-то большее. Что-то, что увидело во мне того, чего не видели даже мои родители, даже сам Орден. И я, по какой-то неизвестной причине, оказалась в центре этого. Роза и кровь. Осторожность, жертва, месть. Послание, которое лишь породило еще больше вопросов, чем дало ответов, оставив меня в полной темноте относительно истинных мотивов.

Глава 9

В тот вечер, когда буря стихла, оставив после себя лишь мокрые улицы, сияющие в свете фонарей, и свежий, омытый воздух, пахнущий влажной землей, я вернулась из книжного магазина домой.

Последующие два дня проходили в гнетущем, однообразном ожидании и в давящей рутине, которая должна была, наверное, успокоить, но лишь усиливала внутреннее напряжение. Утро сменялось днем, день – вечером, а мужчины все не возвращались с охоты, и каждый час ожидания натягивал невидимую струну. Атмосфера в доме оставалась напряженной, пропитанной сдержанной тревогой и концентрацией. Мать, бабушка и Госпожа Кёниг проводили долгие часы в гостиной, склонившись над старыми картами и записями. Их тихие, серьезные разговоры о маршрутах передвижения вампира, признаках его присутствия, особенностях поведения и возможных опасностях эхом отдавались в пустых помещениях дома, наполняя его тревожным гулом. Присутствие Госпожи Кёниг постоянно напоминало мне о причине ее приезда.

И вот сегодня, на третий день после той бури и странного знака в магазине, я, как обычно, возвращалась из Блетесверга домой. День уже клонился к вечеру. Солнце садилось за холмы, окрашивая небо в багровые и золотистые тона, а темная стена леса на горизонте казалась еще более мрачной, чем обычно, словно вбирая в себя последние лучи света. Я шла по знакомой дороге, усталая от дня, но с привычной настороженностью, ощущая легкое покалывание на коже затылка.

Но когда я вышла на последний изгиб дороги, откуда открывался вид на Дом Ордена, я сразу поняла – что-то не то. Атмосфера вокруг дома была иной. Напряжение долгого ожидания, которое висело в воздухе последние два дня, исчезло, сменившись… чем-то другим. Возле дома было больше движения, чем обычно в это время дня – люди, не похожие на жителей нашего дома, лошади у коновязи, которые не принадлежали нам. И у входа в дом стояли трое мужчин. Мой отец. Господин Кёниг. И Эмилиан.

Мужчины вернулись.

Их походное снаряжение, следы усталости на лицах говорили о долгом и трудном пути. Они были измученными, с тенями под глазами. Одежду покрывали следы борьбы и непогоды, несмотря на то, что сегодняшняя дорога, вероятно, была сухой. Но в их позах, в том, как они стояли, чувствовалось не только усталость, но и завершенность. Охота закончилась. Они вернулись.

Увидев меня, вышедшую на дорогу, они на мгновение замерли. В глазах отца мелькнуло удивление от моего появления в этот момент, затем, возможно, облегчение от того, что я в порядке, и, как всегда, легкое неодобрение, что я так долго отсутствовала, когда все ждали. Господин Кёниг просто кивнул. Эмилиан посмотрел дольше, его голубые глаза казались темнее в сумеречном свете, в них читалась усталость. Что-то изменилось в его взгляде, в его осанке. Он держался иначе.

Не теряя ни минуты, движимая смесью тревоги, любопытства и предчувствия неизбежности, я подбежала к ним. Отец, увидев меня, положил тяжелую, уставшую руку мне на плечо.

– Клодия, – сказал он. – С тобой все в порядке?

– Да, отец, – ответила я, стараясь отдышаться, чувствуя себя неловко под его внимательным взглядом. – Со мной все хорошо. Я была в магазине.

– Пойдем в дом, – сказал он, мягко подталкивая меня к двери. – Входи, дитя. Там поговорим. Есть новости.

Мы вошли внутрь. В гостиной, куда мы направились, мать и Госпожа Кёниг уже встречали своих вернувшихся мужчин более полно, в более интимной обстановке дома. Сцена была короткой, но наполненной эмоциями, которые редко позволяли себе проявлять люди Ордена, особенно перед посторонними, даже если эти «посторонние» были будущими родственниками. Мать, обычно сдержанная и строгая, шагнула навстречу отцу, и на мгновение ее лицо смягчилось, а усталые линии разгладились. Она обняла его крепко, уткнувшись лбом ему в плечо, словно сбрасывая с себя груз дней ожидания, страха и ответственности за дом и за наше благополучие. Отец прижал ее к себе. Рядом Госпожа Кёниг сделала шаг навстречу Господину Кёнигу. Она не проявила бурных, видимых эмоций, не было слез или громких слов, но в том, как она коснулась его руки, как задержала на нем взгляд, в легком, почти незаметном наклоне головы, чувствовалась глубокая, молчаливая привязанность и беспокойство, которое она скрывала, и огромное облегчение от его возвращения из опасного мира тьмы, с которым они боролись.

Я стояла чуть в стороне, наблюдая за ними, и чувствовала себя лишней в этой сцене близости и принадлежности, к которой я не имела отношения. Усталые, но живые, вернувшиеся из мира, где смерть была рядом. Мой взгляд невольно скользнул к Эмилиану. Он стоял рядом с отцом, его голубые глаза оглядывали комнату. В его взгляде была усталость, как и у других, но и… удовлетворение? Опыт? Тень пережитого? Он вернулся другим, отличным от того юноши, которого я видела три дня назад, полным предвкушения, но еще не закаленным реальностью. Он прошел через что-то опасное и вернулся победителем. Теперь он был закален. На мгновение наши взгляды встретились, и в его глазах мне показалось что-то новое, что я не могла прочесть, но я тут же отвела глаза, чувствуя, как холод проходит по спине при воспоминании о розе, крови и словах из книги. Я не знала, что читать в его взгляде после осознания того, что наши жизни теперь связаны планами наших родителей.

– Сядьте, – предложила мать, разрывая момент воссоединения, указывая на кресла у очага, где уже горел огонь, добавляя уюта, который казался неуместным после их возвращения из опасности, но который был необходим для уставших путников.

Мы все расселись. Мужчины в креслах, все еще в походной одежде. Женщины напротив них, а я чуть в стороне.

– Ну, – начал отец. Его взгляд скользнул по нашим лицам, остановившись на матери, словно он делился новостями прежде всего с ней, чье мнение и понимание он ценил превыше всего. – Охота завершена. Мы нашли его. Вампир повержен.

Огромная волна облегчения пронеслась по комнате, почти физически ощутимая, снимая напряжение дней ожидания, которое давило на всех. Вампир. Тот, что перемещался между городами, угрожая людям, сея страх и смерть. Они его нашли. И повергли. Победа.

– Он был опытным и хитрым. Такой не сдается легко. Была схватка. Непростая. Ушло много времени и сил. Потеряли одного человека из дозорных по пути туда, уже до нас добрались печальные вести. – Он сделал паузу, его лицо омрачилось на мгновение, отдавая дань павшему товарищу, чья жизнь оборвалась в борьбе с тьмой. – Но наша группа справилась без потерь.

– Но мы его одолели, – завершил Господин Кёниг, кивнув, подтверждая успех. – И проходя через Блетесверг по пути сюда, мы договорились с городскими властями. Казнь состоится завтра утром. На Рыночной площади. При восходе солнца. Горожане должны почувствовать себя в безопасности.

Казнь. Публичное уничтожение существа тьмы на глазах у всех людей. Это было частью порядка Ордена, частью их работы – показать людям, что тьма может быть побеждена, принести им уверенность и безопасность, укрепить веру в силу Охотников. Отец посмотрел прямо на меня, и его следующий слова обрушились, как новая буря, более предсказуемая, более ожидаемая, но не менее разрушительная, чем та, что прошла два дня назад.

– И в этот раз, – сказал он. – Ты пойдешь, Клодия.

Я невольно выпрямилась в кресле, чувствуя, как слова впиваются в меня, как они связывают меня с этим миром, от которого я бежала, как они затягивают меня в водоворот, которого я боялась. Я? На казни? Зачем? Я не была частью этой охоты, не была членом Ордена, участвующим в этой борьбе. Мои руки не обагрены кровью тьмы, мои знания получены из книг, а не из опыта.

Отец продолжил. Его голос стал чуть громче, обращаясь уже ко всем присутствующим, объясняя это решение, которое, видимо, было согласовано заранее.

– Этот вампир был особенно важен. Угроза для всего региона. Символ зла. И охота была трудной. Но мы справились. И во многом благодаря Эмилиану.

Он посмотрел на Эмилиана, кивнув в сторону молодого человека, сидящего напротив меня. Эмилиан сидел с серьезным лицом, слушая слова моего отца. В глазах читалась сдержанная гордость, но явное удовлетворение от признания его заслуг в присутствии родителей Главой другого Ордена. Он выглядел старше, чем три дня назад. Он прошел через что-то, что навсегда изменило его.

– Эмилиан проявил себя, – продолжил отец. – В решающий момент он показал смекалку, ловкость, бесстрашие, понимание врага, которое не ждешь от юноши его возраста. Без его действий исход мог бы быть иным. Это была его первая серьезная охота и он справился с честью. Он доказал свою готовность. Доказал свою силу. Доказал, что достоин быть членом Орден.

Затем отец снова посмотрел на меня.

– И поскольку Эмилиан Кёниг твой будущий муж, Клодия, и именно благодаря ему и его усилиям мы словили этого вампира, ты, как его будущая супруга, как та, кто скоро будет делить с ним жизнь и путь Ордена, кто будет стоять рядом с ним во всем, должна присутствовать на казни. Это часть твоего места рядом с ним, рядом с Орденом. Это твой долг, Клодия. Твой долг перед Орденом. И перед твоим будущим мужем.

Слова «это твой долг» прозвучали как окончательный приговор, не оставляющая места для возражений или споров. Мое присутствие на казни не было связано с моими собственными заслугами или желаниями; оно было связано с его заслугами и планами Ордена на нас, на наше объединение, на укрепление их власти и репутации.

Я поняла, что спорить бесполезно. Решение было принято. Мое место завтра утром на площади. Мир Ордена, от которого я бежала, символом которого была роза и кровь, затягивал меня все сильнее, не оставляя путей к отступлению.

– Казнь…? – только и смогла выдохнуть я, чувствуя, как горло сжимается и слова застревают внутри. – Я никогда не была на казнях, отец. Я не хочу на ней присутствовать.

Я посмотрела на него, затем на мать, на Госпожу Кёниг, на Эмилиана. Их лица были непроницаемыми, их глаза видели только долг и путь Ордена. В их мире не было места для подобных слабостей или нежеланий, для моей брезгливости или страха. Мое присутствие там, видимо, считалось чем-то само собой разумеющимся.

– Почему я должна идти? – спросила я, словно минуту назад не получала ответа на этот вопрос. – Я не имею отношения к этой охоте. Я не член Ордена в полном смысле. Мне не интересно смотреть, как казнят какое-то существо.

Последние слова я произнесла с трудом, чувствуя, как они звучат неправильно в этом доме, наполненном Охотниками, чья жизнь посвящена борьбе с тем, кого я назвала «каким-то существом». Смотреть, как казнят вампира для меня это был акт жестокости, зрелище смерти, даже если это смерть нечеловеческой твари. Зрелище, которое не приносило никакого удовольствия.

Лицо отца стало жестче, его терпение, казалось, окончательно иссякло. Он выпрямился в кресле, и его взгляд, только что бывший усталым, теперь стал острым и непреклонным, как лезвие охотничьего ножа. Он говорил не с дочерью, выражающей личные предпочтения, а с тем, кто ставил под сомнение порядок Ордена, его методы и саму суть.

– Не какое-то существо, Клодия, – произнес он. – Это тьма. Это монстр, который питался жизнью людей, который убивал без жалости, сеял страх и разрушение на протяжении десятилетий. Это враг всего, что мы защищаем.

Он сделал паузу, позволяя своим словам осесть в воздухе, подчеркивая их вес и значение. Затем добавил:

– И он достоин смерти. Его смерть – это не жестокость. Это справедливость для тех, кого он убил. Это защита для тех, кто еще жив.

Отец говорил о морали их мира, морали Охотников, для которых уничтожение существ тьмы было не просто работой, а священным долгом, единственным способом защитить человечество от зла и гибели. Казнь была кульминацией этого долга, публичным подтверждением победы Ордена над тьмой.

– И смерть эта, – продолжил он, глядя на меня прямо, словно пытался внушить мне эту истину, сделать ее частью моего понимания, – довольно простая. И быстрая. В сравнении с тем, что творят подобные ему с людьми, и с тем, что пережили его жертвы, прежде чем умереть.

Его слова были холодными и логичными с точки зрения Ордена. Вампир – это не «какое-то существо», а воплощение тьмы, заслуживающее уничтожения. Его казнь – не жестокое зрелище, а акт справедливости и защиты. А тот факт, что смерть будет «простой и быстрой», был, видимо, даже своего рода милостью, которой эти существа не заслуживали, но которую Орден предоставлял, чтобы показать свою власть и порядок, чтобы не опускаться до уровня своих врагов и чтобы сохранить свое достоинство даже в борьбе с бесчеловечным.

Но мои чувства не изменились. Я слушала его слова, каждое из которых несло в себе тяжесть их мира, но внутри меня все противилось этому, все восставало против необходимости стать частью этого, наблюдать это.

– Но почему я, отец? – снова спросила я, возвращаясь к главному, – Я не из вас. Я не такая.

– Я уже сказал, Клодия. Эмилиан сыграл решающую роль в поимке этого вампира. Это его первая крупная победа. Это важно для его пути в Ордене. И ты будешь его женой. Скоро. Твое место – рядом с ним. Во всем.

Я опустила глаза, чувствуя, как холодная тяжесть оседает в груди, тяжесть неизбежности. Слова «осторожность, жертва, месть» снова прозвучали в голове, обретая новый, зловещий смысл в свете завтрашнего дня. Завтра будет жертва. Чья? Вампира, конечно. Но возможно, и моя. Жертва моего спокойствия, моих остатков свободы, моего «я», которое должно было исчезнуть, чтобы уступить место «будущей жене Эмилиана».

Разговор закончился. Я сидела тихо, чувствуя себя опустошенной, в то время как мужчины, пережившие опасную охоту, и женщины, пережившие напряженное ожидание, перешли к другим, более важным для них темам. Они продолжили обсуждать детали, касающиеся Ордена, безопасности, возможно, что-то о вампире, что не было сказано вслух при мне, и планов на будущее, в центре которых теперь находились Эмилиан и я.

Мать, повернувшись ко мне, прервала их обсуждение.

– Клодия, – сказала она, без намека на ту редкую мягкость, что промелькнула при встрече с отцом. Лишь взгляд Главы Ордена на дочь, которая должна выполнять свою роль. – Ты можешь принести нам еды? Мужчины устали с дороги и голодны.

Я кивнула, вставая с кресла. Это была привычная просьба.

– И после, – добавила мать. – Ты можешь идти к себе. Дальше мы будем обсуждать дела Ордена. Это не для твоих ушей. Тебе не нужно беспокоиться об этом.

Она сказала это не грубо, не с целью обидеть, а просто как признание моего текущего статуса и моей «непригодности». И, к моему внутреннему удивлению, меня это не обидело. Нисколько. Не было никакой боли или чувства неполноценности от этих слов, сказанных так прямо. Я не хотела быть членом Ордена. Я не хотела знать их тайны, их опасности, их жестокость, их бремя и их потери. Мне было хорошо быть «непосвященной».

– Хорошо, мама, – спокойно ответила я, чувствуя, как внутри поднимается странное, холодное безразличие к ним. Мне было все равно, что они будут обсуждать. Мне было все равно, что меня исключают из их круга и их разговоров.

Я пошла на кухню. На столах стояла еда, которую мы с бабушкой приготовили ранее – тушеное мясо, овощи, свежий хлеб и сыр. Я взяла поднос и расставила на нем тарелки, наполняя их едой. Поставила кувшин с водой, приборы, стараясь не думать ни о чем, просто выполнять простые механические действия.

Вернулась в гостиную, неся поднос. Поставила его на низкий столик перед ними. Они уже возобновили свой разговор, их голоса были тихими, обсуждая что-то, чего я не слышала и не пыталась расслышать. Мое появление с едой было лишь кратким перерывом в их важных делах.

– Спасибо, Клодия, – негромко сказала мать, не поднимая глаз от стола, на котором лежала карта. Госпожа Кёниг лишь слегка кивнула. Её взгляд оставался сосредоточенным на обсуждении с моим отцом и Господином Кёнигом.

Не сказав больше ни слова, я тихо вышла из гостиной. Прошла по коридору, чувствуя тяжесть шагов, удаляющихся от центра власти Ордена. Поднялась по лестнице. Направилась в свою комнату. Дверь закрылась за мной, отрезая звуки их голосов и их планов на будущее, в которых мне была отведена лишь одна роль, роль символа.

Глава 10

Наступило утро казни. Меня разбудила мать. Еще стояла глубокая предрассветная мгла, окутывая Дом Ордена и окрестности плотной серой завесой, скрывая очертания деревьев леса Кадавер и холмов вокруг. Но сквозь щели в ставнях, которые я не закрыла полностью прошлой ночью, уже пробивались первые, едва заметные, робкие лучи света, окрашивая край горизонта в бледно-серый цвет стали или пепла. Это означало, что времени осталось совсем немного, неумолимо приближая неизбежное. Скоро солнце взойдет над лесом, проливая свой свет на мир, и на Рыночной площади Блетесверга начнется казнь. Пора было собираться.

Я поднялась с постели, чувствуя себя совершенно разбитой, словно и не спала вовсе. Тело было тяжелым, мышцы ломило от напряжения прошедших дней. Ночь была беспокойной, полной тревожных, обрывочных снов, в которых переплетались образы алой розы, чьи лепестки казались окровавленными; темного пятна крови на пергаменте, расплывающегося и растущего; невидимых шагов в пустом магазине, приближающихся из ниоткуда; лицо Эмилиана, строгого и далекого, говорящего слова о долге и союзе. Холод в комнате пробирал до костей, несмотря на тяжелое одеяло, под которым я лежала. Но это был не только физический холод раннего утра, но и холод предчувствия, которое сжимало сердце.

Я начала собираться. Надела чистое, темное платье из плотной ткани – цвета, приглушающие яркость жизни, подходящие для такого торжественно-жуткого события, цвета траура и официальности. Заплела волосы в тугую, аккуратную косу, пытаясь придать себе хоть какую-то внешнюю собранность, которая совершенно отсутствовала внутри, где все было хаосом страха, тревоги и непонимания.

Я почти закончила, завязывая шнурки на высоких, плотных сапогах, которые должны были защитить от утренней сырости и грязи улиц, когда раздался тихий стук в дверь. Негромкий, нерешительный, совсем не похожий на властный, требовательный стук матери или других взрослых в Доме Ордена, привыкших к немедленному подчинению. Странно для этого часа. В Доме Ордена не принято было стучаться в двери утром перед выходом на важное дело, тем более в комнаты женщин, когда все должны быть заняты подготовкой к выходу. Времени на вежливости и лишние церемонии не оставалось.

Я замерла, чувствуя, как сердце замирает в груди. Стук повторился, чуть громче, настойчивее, но все еще осторожно.

– Клодия? – прозвучал приглушенный голос из-за двери, его тон был… неуверенным?

Это был Эмилиан.

Удивление и недоумение заставили меня встать и подойти к двери. Что ему здесь нужно? Почему он не готовится с мужчинами? Почему он пришел ко мне? Я не ответила сразу, пытаясь понять причину его прихода.

– Клодия, это я. Эмилиан. Открой, пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить. Всего пара слов.

После секундного колебания, поддавшись любопытству, которое всегда пересиливало страх, или просто не зная, как иначе поступить, я подошла к двери и открыла ее. Эмилиан стоял в коридоре. Его фигура выделялась на фоне серого утреннего света, проникающего из окон в конце коридора. Он был уже одет в свою походную одежду – темная кожа, тяжелые сапоги, пояс, на котором могло висеть оружие, но сейчас оно отсутствовало. Он выглядел не так, как я его запомнила по первому, поверхностному впечатлению три дня назад, когда он только приехал полным юношеского предвкушения. Охота изменила его, добавила что-то новое в его облик, что-то более жесткое, более определенное. В его глазах читалась нечто, похожее на… задумчивость? Или даже неуверенность? Смущение? Его лицо, молодое, но уже с жесткими линиями, высеченными, вероятно, опасностью и ответственностью, было спокойным.

– Эмилиан? – тихо спросила я.

– Прости, что беспокою так рано, Клодия. Я знаю, мы скоро выходим. Все готовятся. Но я хотел поговорить с тобой до того, как мы пойдем. Это важно.

Поговорить? О чем? О предстоящей казни? О нашем будущем, которое висит над нами, как тяжелая, давящая туча?

Я отступила от двери, позволяя ему войти в комнату. Он вошел, остановившись у порога, словно не решаясь пройти дальше, чтобы не вторгаться в мое личное пространство больше, чем это было необходимо. Свет свечей, которые я зажгла, чтобы было удобнее собираться в полумраке комнаты, бросал на его лицо колеблющиеся тени, делая его черты более резкими, выделяя усталость в глазах. Он выглядел немного неловко, стоя там, в моей комнате, что было совершенно неожиданно для будущего Главы Ордена, для человека, который только что вернулся с победой над вампиром.

– Я хотел извиниться, – начал он. Он смотрел на меня. Его голубые глаза искали что-то в моем лице, какую-то реакцию, какое-то понимание, может быть, прощение. – За то, что отец настоял на твоем присутствии на казни сегодня.

Извиниться? Это было еще более неожиданно, чем его приход. Извиниться за приказ отца? За то, что моя судьба связана с его успехом? Я не знала, как реагировать, мои мысли путались.

– Я не знал, – продолжил он, делая шаг ближе. Его руки были опущены вдоль тела. – Я не знал, что ты никогда не была на казнях. Я думал, что все дети Охотников проходят через это с юных лет, что это часть вашего воспитания, часть вашей жизни. Что ты привыкла к этому. Как привык я.

Он сделал паузу, словно подбирал слова, пытаясь объяснить свои действия.

– Возвращение после охоты выдалось непростым. Опасности подстерегали на каждом шагу, но мы преодолели их, и я испытал гордость. Гордость за эту охоту, за поверженного вампира. Это моя первая столь значимая победа. Она имела для меня огромное значение, как для моего становления в Ордене, так и для моего отца. И я… я желал, чтобы ты была рядом, как моя будущая жена. Я хотел, чтобы ты стала частью этого момента, разделила его со мной. Я сам обратился к твоему отцу с просьбой о твоем присутствии. Мне казалось, это было единственно верное решение.

Он говорил относительно спокойно, но в его голосе чувствовалось напряжение, словно он признавался в чем-то важном, раскрывая часть себя, которую, возможно, не показывал другим так открыто.

– Но отец сказал… – тихо произнесла я.

– Я знаю, что сказал твой отец, – перебил он, слегка кивнув, словно признавая авторитет отца, но подчеркивая свою роль в принятии решения. – Он сказал то, что должен был сказать с точки зрения Ордена. Он представил это как необходимость. Но причина, по которой он согласился настоять на твоем присутствии… это был я. Я думал, это будет честью для тебя.

Он запнулся, словно понял, что его слова могут звучать бесчувственно.

– Я просто хотел, чтобы ты была там.

Он выглядел искренним. Смущенным своей неожиданной откровенностью. Виноватым? Он не знал, что я не хотела этого. Он не знал, что публичные демонстрации Ордена, казни, борьба с тьмой – это не то, к чему я стремилась, не то, что интересовало меня, не то, что было частью моего мира. Он видел во мне будущую жену Главы Ордена, ту, кто должна разделить с ним его жизнь, его бремя и его победы. И для него было естественным желание, чтобы я разделила с ним этот важный момент его становления как Охотника. Он не видел Клодию, которая пряталась в книжном магазине, которая читала книги о символах и тайнах, которая чувствовала себя чужой в этом доме.

– Если бы я знал, – тихо сказал он. – Если бы я знал, что ты так чувствуешь, что ты так далека от мира Ордена – я бы никогда не попросил твоего отца. Мне жаль. Я решил сказать тебе об этом сам. Чтобы ты знала, почему так вышло. Прости. Нам пора идти.

Он извинялся за свое желание, за то, что его видение нашего будущего не совпало с моей реальностью и моими чувствами. Он решил сказать правду о том, почему меня обязали идти. Возможно, чтобы снять с себя груз вины и почувствовать себя честным перед собой и передо мной. Или, возможно, чтобы я знала, что это не просто бездушный приказ Ордена, а его личное желание, которое обернулось для меня нежелательной обязанностью.

Неужели он думал, что его слова как-то облегчат мою участь? Что его раскаяние заставит меня почувствовать себя лучше, менее… жертвой? Что его признание сделает ситуацию не такой принудительной? Или он просто хотел очистить свою совесть, прежде чем мы отправимся на казнь, чтобы его первый великий успех не был омрачен мыслью о том, что он причинил мне неудобство и не учел мои чувства? Его забота казалась далекой и поверхностной перед лицом той тьмы, что оставила розу и кровь.

Я стояла, чувствуя пустоту внутри. Его извинения были лишь звуком, не способным изменить реальность. Он не понимал меня, не видел меня настоящую, так же, как не видели мои родители, так же, как не видел никто в этом доме. Он видел лишь ту, кем я должна быть – будущую жену Охотника Ордена, которая должна гордиться его победами и разделять их.

Думать об этом было бесполезно – это лишь усиливало чувство одиночества и отчаяния.

Я повернулась к окну. Первые лучи солнца уже чуть ярче пробивались сквозь щели, обещая скорое наступление утра, обещая свет, который должен был рассеять мрак, но не рассеивал мрак в моей душе, мрак моих страхов и непонимания.

В этот момент, снизу, из прихожей, раздался голос бабушки.

– Клодия! Ты готова?! Почему так долго?! Солнце скоро взойдет! Не заставляй нас ждать!

Я сделала глубокий вдох, пытаясь собрать последние силы и подавить дрожь, которая все еще ощущалась в теле.

Спустившись по лестнице, я вошла в прихожую. Там уже ждали мать, Госпожа Кёниг, Эмилиан и бабушка. Они были одеты в темные, строгие одежды, соответствующие официальному мероприятию Ордена – акту правосудия над существом тьмы. Я присоединилась к ним, чувствуя себя неуклюжей и лишней, даже просто стоя рядом. Я не видела ни отца, ни Господина Кёнига. Вероятно, они уже отправились на площадь заранее. Я предположила, что они должны были проследить за подготовкой и убедиться, что все готово к казни. Вампиры, как я знала из книг Ордена, были физически сильнее обычных людей, обладали невероятной силой и скоростью, и для того, чтобы справиться с ними, для их удержания и окончательного уничтожения требовалась не только сила, но и знание их слабостей – серебра, святой земли, освященного оружия и правильное снаряжение, чтобы их сдержать.

Я лишь смутно задумалась о том, где вампир находился всю эту ночь после поимки, как его доставили в город и где держали до утра, в каком подвале или темнице, чтобы он не представлял угрозы. Но эти мысли не вызывали острого, жгучего любопытства, лишь отстраненное понимание того, что это часть их мира. Главное, что меня заботило сейчас – чтобы эта казнь поскорее закончилась и я могла вернуться в свою комнату или в магазин, куда угодно, подальше от всего этого зрелища и от этих людей.

Мы вышли из дома в предрассветную мглу, которая уже начинала светлеть. Воздух был свежим и холодным, пахло влажной землей после недавнего ливня и угасающим дымом из очага. Тишину утра нарушали лишь наши шаги по дороге, хруст гравия под ногами, и далекий, нарастающий гул – звук собирающейся в городе толпы, который становился громче с каждой минутой по мере того, как мы приближались.

Чем ближе мы подходили к городу, тем плотнее становился поток людей, идущих в том же направлении. Жители города, фермеры из окрестных деревень, люди из других поместий и даже, возможно, гости из других городов, привлеченные вестями о поимке столь опасного вампира – все спешили на Рыночную площадь, чтобы стать свидетелями публичной казни существа тьмы и увидеть собственными глазами триумф Орденов над силами, что угрожали им.

Я часто видела из окна магазина, как увеличивается количество людей, проходящих мимо в дни, когда проводились казни. Но никогда не представляла себе, насколько много людей собирается на самом деле, насколько велико любопытство и страх, порождающие эту тягу к зрелищу. Это была целая река человеческих тел, движущаяся к центру города.

Когда мы вышли на улицы Блетесверга, уже полностью рассвело. Небо на востоке было озарено первыми, яркими лучами солнца. Город гудел, наполненный тысячами голосов, сливающихся в единый, мощный звук человеческого гомона, ожидания, страха и возбуждения. Мы двигались сквозь толпу, прокладывая себе путь, и мне казалось, что каждый шаг затягивает меня все глубже в эту дышащую и шумную массу людей, которая жаждала увидеть смерть.

Наконец мы добрались до Рыночной площади. Она была сердцем города, местом торговли, встреч, праздников и местом, которое я любила. Но сегодня она выглядела иначе. Вся огромная площадь была заполнена людьми. Толпа была настолько плотной, что, казалось, дышать стало труднее. Воздух был спертым от дыхания тысяч людей.

Посреди площади был сооружен деревянный помост. Он был простым, но внушительным, достаточно высоким, чтобы происходящее было видно из любой точки площади. На нем стояли фигуры, которые я сразу узнала – отец и Господин Кёниг. Их строгие, темные силуэты выделялись на фоне утреннего неба, они казались монументальными. И между ними то, ради чего все собрались.

Вампир.

Он был закреплен на деревянной конструкции, напоминающей крест, стоящей вертикально на возвышении. Руки его были подняты над головой и прикованы к горизонтальной перекладине, ноги привязаны к основанию, удерживая его в вертикальном положении – в позе распятия, но не символа спасения, а символа поражения и пленения. Он висел, почти не двигаясь, его тело казалось изможденным. Мой взгляд сразу привлекли цепи. Они были массивными, толстыми и блестящими в лучах восходящего солнца, которое уже начинало касаться вершины помоста, освещая его. Даже с расстояния, сквозь плотную толпу, я видела их отчетливый, холодный, серебристый отблеск, который казался неестественным, сияющим в утреннем свете, как что-то неземное. И я сразу поняла – это были серебряные цепи. Мой опыт жизни в Доме Ордена, книги, которые я читала в тайне, научили меня различать металлы, особенно те, что использовались против существ тьмы. Серебро. Чистое, освященное серебро. Оно не просто сковывало его физически, лишая возможности двигаться; оно, казалось, жгло его, ослабляло, причиняло невыносимую боль, высасывало последние силы, разрушало его сущность.

Я смотрела на вампира, на это существо, пойманное Охотниками, на воплощение тьмы, как его называли. Он был не таким, каким я видела вампиров пару раз до этого, не таким, какими они описывались в большинстве книг, где часто подчеркивалась их хищная красота и обманчивое сходство с людьми, их способность сливаться с толпой. Те, что я видела раньше, промелькнувшие в отдалении или описанные в старых текстах, выглядели почти как обычные люди, если только они не были голодны или разгневаны. В книгах говорилось, что голод или сильные эмоции заставляют их кожу бледнеть, почти до фарфоровой белизны, глаза приобретать красный оттенок, а черты лица искажаться, проявляя их хищную, звериную природу, скрытую под маской человека. Этот же…