Послеобеденный сон

I

Стояла полуденная июньская жара. В такое время всякое существо, томимое солнцем, старается скрыть от него своё присутствие. И пока хозяева дачи сладко дремали, уставшие с дороги и наевшиеся до отвала, – Оно уже подходило к дому.

Оно предпочитало называть себя, вернее будет сказать, когда-то его называли Тихон. Тихон был самой обыкновенной дворнягой, каких миллиарды: они слоняются по миру, как прокажённые, избиваемые и гонимые всеми и отовсюду; в редкие минуты покоя, между вечным голодом, изнуряющими драками и диким ужасом, они видят сны. Люди полагают, что собакам снится охота, хищная игра, но лишь одним этим мученикам известно, что они видят на самом деле – они видят семью, те счастливые и беззаботные времена своего детства, бытия своего ещё несмышлёным щенком, когда кажется, что весь мир цветёт и благоухает радостью, распахнув свои дружелюбные объятия. Если бы они только знали…

II

С замиранием сердца я вперил взгляд в добычу. Мышцы натянуты, как канаты в шторм, готовые в любой момент совершить стремительный и смертоносный рывок. Сейчас! Лапы несут меня по мокрой от утренней росы траве. Попался! Жертва моего охотничьего мастерства бьётся в агонии из стороны в сторону! Но что это?.. Она растёт, быстро поднимаясь прямо к небу, мгновение тратит на ответный выпад, и вот я, поражённый, навзничь лежу на прохладной земле… Но она лижет меня, и такой знакомый запах… Это Папа! Виляет своим пушистым хвостом, который и являлся моей добычей.

Папа был крупным дворовым псом, но с благородным окрасом, как у добермана. Его, в общих чертах, интеллигентное лицо украшал шрам, проходящий через левый глаз. Папа не любил рассказывать об этой своей «тёмной» стороне жизни, но этот шрам, изредка хвастал он, был получен в неравном бою: он один выступил против чёртовой дюжины негодяев, чтобы защитить Маму! Мама, в свою очередь, имела свою, менее привлекательную для меня версию этой истории, и в ней Папа уже не такой храбрый. У Мамы была умная, светлая морда, отдалённо похожая на морду русских борзых, что придавало её лицу выражение как будто постоянного удивления. У Мамы сильно торчали рёбра, несмотря на то, что в ту пору мы не голодали. Теперь же голод преследует меня всюду, жадно наступая на пятки.

III

Внезапные заморозки бьют посевы. Волна, догоняя волну, несёт с собой колоссальные разрушения. Ветер, который больше не сдерживают мириады деревьев, не зная усталости, страдальчески гудит в городах, унося крыши домов и иных неосторожных, которые позволили себе зазеваться в бурном потоке жизни.

– Холод собачий, – буркнул Андрей, подняв воротник новокупленного пальто и всё сильнее вжимая голову в плечи. – Дёрнул же чёрт в такую погоду…

– У природы нет плохой погоды! – раздался слева весёлый звонкий голосок Карины.

– Ага, прям подарок судьбы, вот уж спасибо…

Встречая на своём пути лишь отважных старух, вечно куда-то идущих в любое время года со своими сумочками и пакетами, молодые люди наконец дошли до подъезда, чему Андрей был несказанно рад. Белая рваная стена снега освещалась светом фонарей и поблёскивала в окнах домов.

– Что ты там возишься? – стуча зубами, процедил Андрей.

– Не могу найти ключи.

– Для ключей есть карманы в куртке, а не эта бездонная сумка, – пробубнил он.

Ожидая того спасительного мгновения, когда стальная дверь подъезда наконец откроется под монотонное музыкальное сопровождение домофона, Андрей стал переминаться с ноги на ногу в тщетных попытках согреться. Шеи больше не существовало – голова росла из середины груди.

– Нашла!

IV

Сквозь несколько круглых отверстий проникал жёлтый свет, как от солнца, но от него не исходило совсем никакого тепла; наоборот, казалось, будто кто-то заставил солнце работать сверхурочно, без ночного перерыва на сон, и вот оно, лишённое долгожданного каждодневного отдыха, халтурит. Я хотел было приободрить его, но лишь вдохнув посильнее, чтобы точно докричаться до светила, я ощутил морозное прикосновение смерти. Меня охватил ужас – никогда в жизни я ещё не ощущал ничего страшнее. Я жалобно заскулил, ожидая, что Мама и Папа очутятся рядом, успокоят, согреют, спасут меня. Но никто не пришёл. Я был абсолютно один в этом тёмном нечто, не считая пары лучиков уставшего солнца и, почему-то, душераздирающе родного запаха.

– Кто-то тут, вроде, замёрз как цуцик, – шутливо сказала Карина, придерживая дверь подъезда. – Заходить не собираешься?

– Погоди, – ответил Андрей, хмурясь на картонную коробку, которую он приметил среди мусорных баков.

Никто бы не смог, включая самого Андрея, объяснить этот внезапный порыв покопаться в мусоре, но любопытство взяло верх над почти окоченевшим телом, и парень стал приближаться к коробке, не сводя с неё глаз, будто заворожённый. Быть может, это была невидимая рука судьбы? Скинув с верха ящика кем-то заботливо накинутый кусок ветоши, перед глазами Андрея предстала пара испуганных глаз, обладатель коих забился в угол. «Карина, смотри! Тут щенки!»

Сложно тогда было молодому человеку понять, что в картонной коробке у мусорных баков был лишь один щенок – и шесть маленьких несмышлёных трупов.

V

Внезапно небеса раскрылись, обнажив усталое солнце и сотни других каких-то квадратных звёзд, – а земля у меня под ногами затряслась, свалив меня в мягкие и пушистые… тела моих сородичей. Хотелось закричать, что было мочи, хотелось разбудить их, но никто из моих братьев не предпринял никаких действий – они не дышали. Не успел я осознать всю тяжесть своего положения, как стало неожиданно тихо: ветер больше не свистел оглушающе у меня над головой, а лишь гулко гудел, будто его заперли в стеклянной банке. Пытаясь хоть что-то понять, я принял волевое решение выглянуть наружу.

– Тише, тише, малыш, тише, – раздался низкий мужской голос, и рука великана усадила меня обратно.

– Бедненький, – чуть не плача, сказала девушка. – Не бойся, сейчас мы тебя отогреем, накормим – всё будет хорошо.

– А как же моя семья, мои братья, что будет с ними?! – задал я вопрос в пустоту, так как никто из двух гигантов так и не дал мне ответ. Сотрясая воздух своим возмущением, перемешанным с ещё не проходившим диким ужасом, спустя какое-то время я понял, что никто мне ничего объяснять не собирается, и замолчал. Как же в тот миг мне хотелось замолчать, подобно моим братьям… Я устроился поудобнее – если в такой ситуации это вообще применимо – на дне коробки, в этой братской могиле, и закрыл глаза…

VI

Я нашёл палку! Замечательную, очень удобную для игр палку! Таких палок много, но эта – моя! Спиной я почувствовал какой-то нехороший взгляд; обернувшись, пришло осознание, что он не один: шесть пар детских глаз смотрели на ветку, найденную мной, как волки смотрят на жертву, забравшуюся на дерево. «Ну уж нет, – подумал я, крепче сжимая челюсть и подыскивая маршрут для тактического отступления. – Не в этот раз, братцы!» Они грозно наступали на меня, поглядывая на палку, давая таким образом недвусмысленный намёк. «Не на того напали!» – перехватив палку поудобнее, я устремился в противоположную от стаи сторону. Погоня началась!

Посмею предположить, что игрок в регби, когда мчится с мячом, ощущает нечто похожее: со всех сторон на тебя несётся озверелое нечто без единого проблеска разума в своих глазах; несётся неумолимо, беспощадно, не делая исключений и не давая поблажек. И у меня, как у игрока в регби, есть лишь одно спасение – бег.

Бежать было очень неудобно, лапы постоянно во что-то упирались и путались. Так бы эта игра и продолжалась, если бы не одно «но»…

VII

Без лишних прелюдий: меня помыли и закутали в полотенце. Видок у меня, как у той шаурмы на привокзальной площади, разве что пахну получше. Вообще, это место было полно запахов: резких и непривычных, перемешанных с человеческим потом и страхом.

Эти две пары рук явно дополняли друг друга: нежные, гладкие, как мокрый камень, пахнущие не то шалфеем, не то эвкалиптом, – с одной стороны; шершавые, сухие, грубые, как кора дерева, – с другой. «Странная парочка», – подумал я, как вдруг очутился в месте, где пахло варёной гречкой, салом, солёными огурцами, чёрным хлебом, зелёным чаем, лесными орехами и кашей быстрого приготовления. Из всего этого шведского стола мне досталась миска с водой. И гречка. И сетование женского голоса на то, что собаке вредно питаться такой едой, а следом посыл мужского ворчащего голоса прямиком в круглосуточный магазин. Я остался наедине с водой, гречкой и девушкой.

Она выглядела молодо, на её бледном лице было целое поле веснушек, на плечи величественным водопадом ниспадали рыжие локоны, а два изумруда её нежных глаз смотрели на меня.

– Шавка, – прыснула она с отвращением и вышла из комнаты.

Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем вернулся Андрей, как она его называла. Вместе с Андреем зашёл запах обжигающей морозной свежести, снег на чёрной вязаной шапке и чёрный пакет. Придвинув мне миску с новой порцией, Андрей пристроился на полу рядом со мной.

– Чавкает, – умильно улыбаясь сказал он.

– Ага! – весело подхватила Карина. – Он так жалобно скулил, пока тебя не было. Видимо, теперь ты его мама-утка!

– Почему утка-то?

– Ну а кто? Не мама-сука же! – хихикнула Карина.

– Да ну тебя, – мягко отмахнулся от неё Андрей.

Какое-то время мы сидели в тишине, которую нарушало лишь моё чавканье довольно безвкусной жижей. Шершавая и грубая рука, как у дорожного рабочего, погладила меня по голове. Вслед за ней – рука нежная и мягкая, но она не вызывала доверия; казалось, змея хочет обвиться вокруг моей шеи. Я не стал скрывать своего презрения и страха и зарычал.

– Тише, тише, маленький, – успокоил меня низкий голос. – Кстати, у него же нет имени! Как назовём? – обратился Андрей к Карине.

– Не знаю, милый, – раздался из-за его спины женский голос. – Может, Арнольд? Или Джек? А может, Чимин?

– Хах, всё твои сериалы да дорамы, – усмехнулся Андрей.

– Раз такой умный, может сам его назовёшь? – надулась Карина.

– Хм… Спрошу у него самого. Малыш, какое бы ты хотел себе имя?

– Ты сейчас серьёзно?..

Я уже закончил трапезу и повернул морду к своим спасителям к тому моменту, как на меня вопросительно глядели изумруды и топазы глаз.

Я молча глядел в ответ.

VIII

– Ты так странно выглядишь. И пахнешь не по-нашему.

– Ты тоже, если честно, не благоухаешь, – промурлыкала моя собеседница.

– Мама с папой говорили мне, что кошки – наши враги, но я не понимаю почему. Ты не похожа на врага, ты просто… другая.

– А разве нужны ещё поводы для вражды? Цвет шёрстки, цвет глаз, другой запах, другое строение тела, другая жизнь… Если отбиться от стаи – станешь её врагом.

– А где твоя стая? Ты потерялась?

– Мне не нужна стая, мне и одной прекрасно живётся. И нет, я не потерялась. Ты удивишься, мальчик, какой огромный мир вне этого захудалого дворика, поросшего травой, где кирпичные стены, отдающие плесенью, окружили тебя как физически, так и ментально. Разве можно потеряться там, где у тебя нет ориентира? нет цели? не к чему стремиться? Весь мир – наш дом, мальчик.

– Ты такая умная… – протянул я в изумлении.

– Уж поумнее некоторых, – съехидничала она.

– А откуда ты знаешь всё это, ну, про мир?

– О, это лишь малая его часть, – нараспев сказала кошка. – В сравнении с миром мы с тобой – лишь две маленьких песчинки на пляже, два маленьких атома во Вселенной – так говорит мой хозяин, он профессор.

– Профессор? – переспросил я, пытаясь припомнить хоть что-то похожее на это слово. – Это как… доктор? Докторская колбаса, да? Я люблю докторов! И профессоров люблю!

– Глупый мальчик, – улыбнулась кошка. – Профессор – это тот, кто знает всё обо всём.

– Значит, ты тоже профессор?

Немного помолчав, она ответила:

– В общем, да.

– Когда я вырасту, я тоже стану профессором! А как тебя зовут?

– Они называют меня Мэри, но называй меня Мария, пожалуйста, – терпеть не могу имя «Мэри», – сказала кошка и сморщила мордочку, видимо, для большей выразительности.

– Мария, а как мне найти тебя в следующий раз?

– Мои окна, к сожалению, выходят прямо на твою… – она запнулась, – …твой двор. Я сама тебя найду – от меня не скроешься, – кошка подмигнула янтарным глазом, махнула белоснежным хвостом, ловко прыгнула с бетонного забора на водоотвод и забралась в открытое окно квартиры.

– А меня зовут!..

IX

– Тихон. Будешь Тихоном, раз такой молчун. Как тебе, Карин?

– Называй как хочешь, – буркнула она в ответ.

– Да ладно, не дуйся, тебе вредно, – вон, лицо всё в морщинах, как у бабки старой, – зычно рассмеялся Андрей, потискав Карину за щёки. – Да и ему от этого мало пользы, – добавил он, погладив рукой её живот.

И в самом деле, у Карины был крупный выпирающий живот, будто змея проглотила страусиное яйцо. Впрочем, я, наевшийся до отвала, в тот момент выглядел так же. Спустя время, моё шарообразное тело перенесли на красный шерстяной плед, и я уснул, но не видел снов.

Прошло несколько дней, или недель, или месяцев, или лет мучений, в числе которых были: неоднократные души и вычёсывания шерсти, поездки в ветеринарную клинику, кратковременные прогулки и изменение диеты с «уличной» на «сбалансированную», как Они любили это называть. Не сказать, что меня это сильно тяготило, напротив, такое внимание к моей персоне было мне очень лестно и по-хорошему необычно. Но это не сравнится с молоком Мамы или с докторской колбасой, которую нам в зубах приносил Папа; с играми в траве с моими вечно резвящимися братьями; с философскими беседами с Марией… Может, то, что сейчас происходит, – к лучшему, но разве я хотел этого? Впрочем, что желания маленького атома для огромной Вселенной, да, профессор?

X

Море! Нет, океан!!! Или озеро. В общем, как-то так Они назвали это – огромную лужу, окружённую песком и камнями. На водной глади играет лучиками вечернее солнце, по небу мерно плывут мелкие облака; это мирное место окружено соснами-исполинами, мусорными кучами, пьяницами и машинами, из которых наперебой орёт, заставляя дребезжать стёкла, музыка. Красиво, ничего не скажешь. В середине этой какофонии и хаоса человеческих отбросов – мусорных куч в том числе, – тихо притаилась наша «тачка», как звал её Андрей: с Андреем, Кариной и мной внутри, соответственно.