Следствие ведёт некромант. Том 6. Кровавая ария

Глава 1 СМЕРТЬ НА СЦЕНЕ

Коронер его королевского величества, чародейка и практикующий некромант – мистрис Эрика Таками банально не могла уснуть. Несмотря на то, что им удалось блестяще раскрыть два убийства и арестовать военного хирурга, готового добровольно отдаться демону, было нечто, что продолжало беспокоить Рику, хотя время уже приближалось к рассвету. И этим чем-то было пари, которое они с четвёртым сыном Дубового клана заключили в самом начале расследования, точнее не само пари, а желание, которое победитель мог стребовать с проигравшего. И теперь Рика ломала голову, исполнения какого желания потребует Вилохэд Окку. Почему-то вспомнилось красивое лицо коррехидора, его ироничная улыбка, и уж совсем не к месту из глубин памяти вынырнуло волнующее ощущение мужской руки, крепко обнимающей её талию в том отвратительном подвале, где их пытались заточить, и собственное сердце, готовое выскочить из груди.

Не то, чтобы коррехидор Кленфилда, её непосредственный начальник и волею случая формальный жених, был неинтересен чародейке, скорее наоборот. Но Рика не уставала напоминать себе, что девушка её типа – невысокая, с выраженными выпуклостями спереди и сзади, пускай, даже считающаяся некоторыми красивой (что совершенно не соответствовало с её представлениями, какой должна быть настоящая некромантка!), без особого происхождения и высокопоставленных родственников вряд ли способна заинтересовать самого знатного из богатых и самого богатого из холостых древесно-рождённых молодых мужчин Артанской столицы. Фиктивный статус жениха и невесты имел свои преимущества и предоставлял необходимую свободу: они могли беспрепятственно проводить вместе время (хотя большую часть этого самого совместного времени занимали расследования убийств) и появляться в разных местах, не вызывая кривотолков и сплетен. Это было удобно – и всё. Они договорились продолжать прикидываться обручёнными и дальше, при этом Рика твёрдо решила не влюбляться в Вила. Ей слишком хорошо была известна его репутация светского шалопая и разбивателя женских сердец, хотя по отношению к ней коррехидор всегда был неизменно корректен и ни разу не позволил себе ничего лишнего. Но почему же тогда от одной мысли о его желаниях у неё так замирает сердце?

Поворочавшись с боку на бок, девушка, наконец, заснула, но наутро чувствовала себя раздражённой и разбитой.

Её подруга – учительница музыки Эни Вада, напротив лучилась энергией и пребывала по своему обыкновению в отличном расположении духа. Она относилась к той редкостной породе людей, которые умеют получать удовольствие от простых житейских радостей каждого дня. Теперь вот, к примеру, подобной радостью для Эни стала большущая чашка кофе со сливками и горка пухлых румяных оладий, что дымилась перед ней на тарелке.

– Доброго утречка! – полным ртом проговорила подруга, делая чашкой приглашающий жест, – присоединяйся, тётушка Дотти напекла на всех.

Тётушкой Дотти просила себя называть их квартирная хозяйка – Доротея Призм, бездетная вдова средних лет, обратившую всю нерастраченную материнскую любовь на двух своих постоялиц.

Рике не хотелось ни кофе, ни оладий, поэтому она с кислым видом налила себе зелёного чая и, подумав, сделала бутерброд с колбасой.

– Отчего такой вид? – прищурилась Эни, – вчера ты возвратилась очень поздно, я уже было подумала о Древесном праве, – закончила она с самым невинным видом.

Любые упоминания, а уж тем более многозначительные намёки о Древесном праве – разрешённой возможности для древесно-рождённых лордов иметь добрачные отношения жениха и невесты, всегда жутко раздражали чародейку. Сегодняшним же утром намёк буквально вывел её из себя.

– Не лезь не в свои дела, – чуть не поперхнулась чаем Рика, – и кому какое дело, в котором часу я возвращаюсь домой?

Эни, привыкшая за время их дружбы к подобным всплескам возмущения некромантки, даже не подумала обижаться. Хихикнула в остатки кофе и продолжила, как ни в чём не бывало:

– Однако ж, окажись на месте твоей почтенной матушки, я бы после твоего ответа ни на секунду не засомневалась бы в том, с кем и как ты провела минувшую ночь.

– По поводу «с кем» – ты, конечно, попала в точку, но вот где и как – нет, – Рика усмехнулась, – даже не представляешь себе в полной мере «романтики» ситуации. Я добивалась признания вины от маньяка, изнасиловавшего и зарезавшего заживо двоих женщин, а полковник Окку держал его всё это время на мушке. Затем нам довелось выслушать целую историю его грехопадения и дождаться прибытия Дурады с Меллоуном. А поскольку сии знаменательные события происходили в городе Моха́ре, то и дожидаться нам пришлось до позднего вечера, – чародейка дожевала остаток бутерброда, – добавь ко всем прелестям субботнего дня то, что мы не пообедали, и картинка будет почти полной.

– Ты говоришь о том самом убийстве в старых доках, о котором так интересно написал в «Вечернем Клефилде» Ру́ко Но́ри? – подалась вперёд Эни. Она буквально обожала читать криминальные истории в газетах. Составить им конкуренцию могла лишь светская хроника столицы Артании. Её Эни Вада читала с таким же вниманием.

– Очень бы хотелось пересечься с этим писакой, – заметила вместо ответа чародейка, – прямо руки чешутся наслать на этого Руко какую-нибудь порчу, чтобы думал, прежде чем в своей газетёнке выкладывать все подробности преступления и расследования.

– Ага, – засмеялась Эни, – видать, удалось господину Нори тебя зацепить! Неужто намекал, что коронер его королевского величества Элиаса недостаточно одарён женской привлекательностью? И как я только могла пропустить такое?

Чародейка запустила в подругу коркой мандарина, который как раз принялась чистить.

– Нам чертовски повезло, что убийца жил не в столице и не читал «Вечернего Кленфилда», – пояснила Рика, – этот твой Руко Нори должен сперва спросить у Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя, о чём можно писать, а о чём – нет.

– Так он и спросил, – с невинной серьёзностью заявила подруга, – прямо написал: «Сержант Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя Суно Меллоун был приветлив и общителен. Благодаря ему наши читатели получают эксклюзивную информацию, можно сказать, из первых уст», или что-то вроде того, – девушка сделала неопределённый жест рукой. Она не была уверена в точности цитаты.

– Я так и знала! – в сердцах воскликнула чародейка, – собаковод, обнаруживший труп, некоторые подробности не мог знать. Так и думала, это Меллоун разболтал! Ох и получат у меня эти первые уста, если ещё раз позволят себе выдавать эксклюзивную информацию!

Они поболтали с Эни о разных вещах, и подруга попросила чародейку составить ей компанию в походе за покупками.

– У Картленов как раз весенние скидки начались, – мечтательно проговорила она.

– Ты ж получила роскошное платье от Дубового клана взамен испорченного, – как бы невзначай заметила Рика, – неужели тебе мало?

– Одно платье является прекрасной отправной точкой в составлении нового сезонного гардероба, но не решает вопроса, – серьёзность тона подтверждала серьёзность намерений, – а после совершения покупок я обещаю угостить тебя твоим любимым мороженым.

Рике всё одно нечем было заняться в этот чудесный весенний день в конце апреля, и она согласилась.

Поход в Торговый квартал занял много времени. Основной точкой интереса Эни, естественно, оказался Торговый дом Картленов – большущий магазин, в котором можно было отыскать абсолютно всё: от головных уборов и обуви и нижнего белья до сумок, ремешков, духов, косметики и много чего ещё. Довершали этот триумф возможностей кафе первого этажа, славившиеся своей кухней и весьма божескими ценам.

Чародейка в который раз ругала себя, за то, что в который раз согласилась составить компанию подруге, клятвенно обещавшей: «Только по делу. Посетим отдел обуви, поглядим на платья – и всё!». В итоге отделов пришлось посетить много, пересмотреть десятки платьев, блузок, юбок и туфель. Положение не спасло даже мороженое.

– Проторчали у Картленов полдня, – ворчала Рика, когда они ехали в наёмном экипаже домой, а у неё на коленях лежала добрая половина пакетов и перевязанных фирменной «картленовской» ленточкой коробок.

– У тебя разве были какие-то дела? – спросила довольная подруга, – и потом: не проторчали, а прогулялись. И мороженое было такое вкусное!

Дома девушки застали гостя. Четвёртый сын Дубового клана сидел за столом на их кухне и вкушал свежеиспечённые оладьи тётушки Призм, безропотно запивая их гречишным чаем, который пожилая дама почитала особо полезным для здоровья.

– Рика, – обрадовался он, не обратив внимание на недовольный вид чародейки. Она терпеть не могла, когда коррехидор приходил к ним, – как неудобно, что у вас в доме нет магофона. Мне пришлось ехать к вам домой.

– Что-то случилось? – спросила чародейка и с некоторой тоской подумала об очередном трупе, способном начисто испортить остаток воскресного дня.

– Хвала богам, в Кленфилде всё в порядке. Вы же не забыли о нашем пари?

Госпожа Призм и Эни многозначительно переглянулись.

– Давайте поговорим об этом у меня. Если вы закончили наслаждаться выпечкой нашей дорогой тётушки Дотти, то пойдёмте наверх. Я буквально валюсь с ног.

Она, не дожидаясь ответа, потянула Вила за рукав. Тот послушно поднялся, а подруга многозначительно подмигнула. Рика показала ей кулак за спиной.

– Какая жалость, что день сегодня для вас выдался утомительным, – покачал головой коррехидор уже на лестнице, – а я как раз собирался стребовать с вас моё желание.

Чародейка захлопнула дверь своей комнаты.

– Что за спешка? Почему именно сегодня?

– Не вижу ничего плохого в сегодняшнем вечере, – Вил устроился на единственном в спальне стуле, а Рике пришлось сесть на кровать, – кроме вашей усталости, – кстати, я ведь тоже задолжал вам желание. Ведь никто из нас не угадал с убийцей. Так что я сам в любое время в полном вашем распоряжении.

Рика сначала удивилась, а потом обрадовалась:

– А моё желание может отменить ваше?

– Нет, – коррехидор удивлённо посмотрел на девушку, – вы так уверены, что я непременно потребую от вас чего-то подобающего?

– Ну, я не знаю, что обычно мужчины требуют от дам в подобных ситуациях, – смущённо залепетала чародейка, – так что…

– На всякий случай решили обезопасить своё целомудрие?

– Все так часто шутили насчёт Древесного права, что поневоле задумаешься, – решила положить конец недомолвкам Рика.

– Понятно, в каком направлении двигались ваши мысли. Однако ж нет. Для меня неприемлемо любое принуждение в отношениях с женщинами, – с некоторой холодностью проговорил Вил, – ни физическое, ни моральное. Если честно, я просто собирался пригласить вас в оперу. У Дубового клана там прекрасная ложа, а сегодня как раз премьера «Слепого мастера». Но и к этому я вас принуждать не собираюсь. Если вы устали, плохо себя чувствуете либо просто не расположены видеть мою физиономию сегодняшним вечером, я имею честь откланяться.

Мужчина встал, и тут чародейка поняла, что перегнула палку и обидела Вила на ровном месте.

– Постойте, – она тоже поднялась и почувствовала, как румянец предательски заливает щёки, – извините меня. Я приписала вам боги знаю что. Конечно же, я с радостью пойду с вами в оперу.

Королевский оперный театр заслуженно слыл одной из главных достопримечательностей Артанской столицы: роскошное здание по крайней мере с трёхсотлетней историей, где, несмотря на название давали не только оперные и балетные спектакли; имелась ещё драматическая сцена и ресторан вместо обыкновенного буфета. Самые верные поклонники без устали повторяли легенду, будто бы Королевскому театру покровительствует сам Гозёка́ми – бог, патронирующий разные виды лицедейства, и именно благодаря Гозёками в театре царит особенная неповторимая атмосфера и взращиваются необыкновенные таланты. Всё это Рика узнала, когда они ехали в театр.

– Если честно, я ни разу не была в опере, – чуть смущённо призналась Рика, – когда училась – даже в голову не приходило, а потом, – она махнула рукой, – сами знаете не хуже меня: работа, работа, работа.

– Однако ж, – улыбнулся Вил (он сегодня был необыкновенно хорош при параде, в национальной артанской одежде глубокого синего цвета с вышитым родовым знаком из трёх дубовых листьев), – всем известна старая мудрость: чтобы хорошо работать, нужно хорошо отдыхать. Вот этим мы с вами как раз и собираемся заняться.

У здания оперы уже собралось много карет и магомобилей. Нарядно одетые мужчины и женщины выходили из них и неторопливо двигались к ширкой лестнице входа, каменные ступени которой производили в свете магических светильников заиндевевшее впечатление. Гостей встречали мужчина и женщина в национальной одежде, чьи лица из-за обилия старомодного грима более походили на маски. Они кланялись, проверяли билеты и мелодичными голосами желали получить удовольствие от спектакля.

– Не иначе, как ожидается прибытие королевской четы, – как бы сам себе сказал Вил, – обычно они не ставят у входа костюмированных билетёров.

В ложе Дубового клана, что располагалась как раз напротив ложи королевского клана Каэ́дэ, имелось всё для того, чтобы в полной мере насладиться спектаклем: были тут и мягкие, обтянутые тёмно-красным бархатом кресла, и бинокли, нашлось даже место для небольшого столика с напитками и угощением.

– Кроме нас, – чародейка оглянулась на пустующие кресла, – никого не будет?

– Кроме нас тут несколько сотен артанцев публики, человек тридцать артистов и полтора десятка обслуги, – подмигнул коррехидор, – и потом, у вас было достаточно возможностей убедиться в полной собственной безопасности наедине со мной.

– Я не об этом, – вспыхнула чародейка, – просто спросила, придёт ли кто-то ещё из вашей семьи.

– Нет, не придут. Отец в отъезде, а мама решила посмотреть этот спектакль вместе с ним. Близнецов, даже когда они приезжают в Кленфилд, сюда нипочём не заманить, а старший брат сильно занят в своём министерстве. Так что ложа Дубового клана сегодня безраздельно принадлежит нам одним.

Внезапно по театру пробежала невидимая волна, мгновенно подняв на ноги всю толпу партера. Разговоры, мерным гулом жужжавшие вокруг, стихли сами собой, а коррехидор тронул Рику за локоть, давая понять, что ей тоже надлежит встать. Она недоумённо поглядела на спутника.

– Прибыл король, – пояснил тот.

И действительно, дверь ложи напротив была отворена специальным лакеем в белоснежных перчатках, пропуская вовнутрь высокую фигуру короля Элиаса и его невесту – леди Камирэ. Все присутствующие тут же почтительно поклонились. Лишь древесно-рождённые лорды чуть наклонили голову, это им позволяла давнишняя привилегия, напоминающая, что король – всего лишь первый среди равных.

Рике уже доводилось встречаться с будущей королевой, и она не вынесла из этой встречи никаких приятных воспоминаний. Леди Камирэ, как всегда, была одета и причёсана с безупречным вкусом, и, как всегда, сохраняла на лице выражение безразличного презрения ко всему вокруг. Чародейка из-за близорукости не могла видеть этого самого выражения лица, но врождённая и планомерно развиваемая профессиональная эмпатия отлично позволяла чувствовать это.

Его величество подошёл к перилам своей ложи, милостиво поздоровался с поддаными, позволив всем сесть и выразил надежду на приятный просмотр спектакля.

– Теперь во время антракта придётся идти к королю и выказывать верноподданнические и родственные чувства, – досадливо проговорил коррехидор, – он никогда не упускает случая, напомнить мне, что я его «кузен Вилли».

Казалось, в театре только и ждали, когда королевская чета с комфортом разместится в своей ложе. Магические светильники принялись плавно гаснуть, а сцена напротив – осветилась. Тяжёлый занавес дрогнул и разъехался в разные стороны, открыв взорам зрителей великолепно выполненную декорацию какого-то южного города с замком на холме. Оркестр грянул бодрую увертюру. Рика поначалу не особо разобралась в том, что происходило на сцене. Из-за обеих кулис вышли артисты в ярких крестьянских костюмах и принялись пением и танцами изображать рынок, рассказывая при этом о прекрасной жизни в их чудесном городе. Рика усмехнулась про себя: кому только от души может нравиться подобное зрелище? Взрослые ряженые прыгают по сцене и поют банальности.

Тем временем магические светильники притухли, погружая сцену во мрак, а когда они разгорелись снова, перед глазами зрителей возник роскошный зал с прекрасной деревянной ра́нмой в глубине сцены. Появился толстый богатей, что с надменным видом поведал зрителям о том, как украшает его дом этот декоративный элемент традиционного артанского жилища, и что теперь ему будет чем похвастаться перед знакомыми.

Из противоположной кулисы появился молодой человек с блондинистыми (цвет, не часто встречающийся среди уроженцев Артанских островов) волосами. Он медленно шёл, позволяя всем вдоволь налюбоваться своей стройной фигурой и плавной походкой. Чародейка собиралась съязвить, что внешность, по всей видимости, является главным талантом парня, но тут он запел.

Все ироничные замечания буквально застряли у Рики в горле, и она замерла, чуть подавшись вперёд. Девушка была буквально поражена чудным голосом светловолосого певца, проникающим в самое сердце. От коррехидора не ускользнула перемена в настроении спутницы.

– Это как раз тот, кого я хотел послушать, – шёпотом проговорил Вил, – Э́йдо Фи́нчи – настоящая звезда зимнего сезона. Прекрасный тенор и потрясающее чутьё.

Рике не совсем было понятно о каком чутье идёт речь, но только опера перестала вдруг казаться ей таким уж странным развлечением, где люди вместо того, чтобы изъясняться обычным способом решили попеть и потанцевать. Светловолосый красавец пел о том, что он – художник, что в резную ранму он вложил частичку своей души, и именно поэтому деревья на ней кажутся такими живыми, бабочки над цветами, кажется, вот-вот затрепещут крылышками и улетят. Он скромно просил богача расплатиться с ним, ибо работа закончена. Богач театрально расхохотался ему в лицо, пропел оскорбительные и унизительные слова, предложив в итоге забрать в качестве оплаты бревно, что валяется второй год у него во дворе.

– Тому, кто глуп, бревну подобно, бревно в оплату в самый раз! – завершил он свою арию.

Следующая сцена показала убогую квартиру бедняка, в которой художника по имени Ма́ста встречала рассерженная женщина с высокой причёской со шпильками. Глубоким контральто она принялась упрекать Масту в том, что он – глупый и безвольный мужчина, опять работал бесплатно и вместо звонкой монеты приволок домой никому ненужное бревно, годное разве на то, чтобы спалить его в очаге в холодные зимние вечера. Он возражал, что, если они любят друг друга, их любовь должна быть выше житейских сложностей и не тратить драгоценную молодость на пустые ссоры и сожаления. Женщина возражала, обещая порвать с Мастой, тем более что он до сих пор не удосужился попросить её руки и сердца. В конечном итоге она удалилась, хлопнув дверью.

Происходящее на сцене и чудесная музыка незаметно начали захватывать чародейку. Под печальную мелодию сетовавший на собственное одиночество Маста принялся вытачивать из бревна скульптуру. Прекрасный голос свободно лился, поднимаясь до немыслимо высоких нот, повествовал о непонимании, которое всю жизнь сопровождает талантливого художника, талант которого отделял его от всех остальных людей. Певец жаловался на одиночество в большом шумном городе и сожалел о том, что на всём белом свете нет никого, кто готов был бы разделить с ним радости и печали. Постепенно сценическая магия превратила бревно в статую юной девы, единственной одеждой которой были её роскошные волосы. Художник пел о том, каким бы счастьем для него стала встреча с этой девушкой, если бы она оказалась живой и настоящей. Поставив статую в углу, художник улёгся спать, так и не дождавшись возвращения сердитой подруги.

Магические светильники изменили свет на сцене, заменив тёплую золотистость светильника серебристой лужицей лунного света, которая выхватила из фиолетового мрака статую, её изображала затянутая в трико артистка. Статуя потянулась, затанцевала по комнате под негромкие звуки мелодии, смахивающей на протяжную народную колыбельную. Девушка нежно запела про любовь, разделенность сердец, несовершенство мира и жестокость судьбы. Она пела о том, как любила бы своего создателя, если бы была обычной девушкой, а не деревянной статуей. Далее кружение сверкающих звёздчатых огоньков дало понять, что мы перенеслись в сон, где под смену мелькавших на заднем фоне пейзажей Маста объяснялся статуе в любви и их совместный дуэт буквально вызывал слёзы на глазах. Сон закончился. Девушка возвратилась на своё место в углу, а художник – в свою кровать. Музыка смолкла, опустился занавес и зажегся свет.

Ошарашенная необычными впечатлениями чародейка даже не сразу смогла вернуться в реальность. Публика в партере принялась вставать со своих мест и потянулась к выходу. Начался антракт. Поднялся и четвёртый сын Дубового клана.

– Пойдёмте, выкажем почтение его величеству, – он подал руку Рике, – а потом, если вы захотите перекусим. Нам даже в ресторацию театра идти не потребуется. Закажем, и еду принесут прямо в ложу.

– Нет, – покачала головой чародейка, – как-то не хочется перебивать волшебное ощущение от спектакля банальным жеванием закусок.

– Ага! – радостно воскликнул коррехидор, – я ждал этого. Мне было бы очень грустно, если бы вы, Рика, оказались из числа людей, которых оперное искусство оставляет полностью равнодушными. А так мы с вами можем в полной мере разделить прекрасные эмоции, что порождает в сердцах изысканное сочетание пения, танцев и игры освещения.

Они спустились по лестнице, миновали холл и снова поднялись, но уже с противоположной стороны. Вдоль всей лестницы на стенах были развешаны акварели, иллюстрирующие четверострочия стихов их классического сборника «Искорки поэзии», а большое зеркало на площадке отразило их, и чародейка не без удовольствия заметила, что выглядит вполне достойно в подаренном графиней Сакеда платье с вышитыми ласточками.

– Ах, кузен Вилли, – проговорил король, когда они вошли в Кленовую ложу и поклонились, – нисколько не удивлён. Такой любитель музицирования, как ты, просто не мог пропустить премьеру «Слепого мастера». А меня вот вытащила моя драгоценная невеста.

Он кивнул в сторону леди Камирэ, которая старательно делала вид, что ей нет дела ни до графа Окку, ни до его спутницы. Бывшая фаворитка внимательно разглядывала в театральный бинокль мозаику на потолке, изображавшую бога театра Гёзеками в окружении его помощниц и помощников в весьма фривольных одеждах, играющих на разных музыкальных инструментах под цветущей сакурой.

Король предложил выпивку и спросил Вила, когда его отец – сэр Гевин, вернётся из Оккунари в Кленфилд. Вил что-то отвечал, потом разговор перекинулся на общих знакомых, львиная доля имён которых была неизвестна Рике, не были забыты и государственные дела. Чародейка потягивала вино, но мысли её продолжали кружиться вокруг светловолосого Масты и его прекрасной статуи. Она даже испытала небольшой укол зависти по отношению к людям, которых боги одарили способностями к музыке и пению.

Вил плавно завершил разговор с его величеством и сказал, что антракт уже подходит к концу, и им пора отравляться в свою ложу.

– Вздор! – безапелляционно заявил король, – моя ложа гораздо удобнее расположена, поэтому говорю тебе, Вил, свою королевскую волю: желаю, чтобы вы с госпожой Таками оставались здесь и составили нам с леди Камирэ компанию при просмотре сопливой любовной галиматьи, что разыгрывают перед нами на сцене. У меня хоть появится возможность спокойно выпить с кем-то, да словечком перекинуться. Пускай дамы от души наслаждаются спектаклем, а у нас свои развлечения.

Коррехидор кивнул и уселся на место. Леди Камирэ бросила на гостей высокомерный взгляд, всем своим видом показывая, что никакая компания ей нынешним вечером не нужна.

«Ну и пусть, – подумала Рика, – Кленовая ложа и правда удобнее Дубовой, отсюда сцена видна лучше, да и оркестр подальше. Так что, госпожа королевская невеста, можете смотреть на меня уничижительным взглядом, сколь вам будет угодно, я просто стану наслаждаться музыкой».

Мужчины принялись о чём-то негромко разговаривать, а Рика замерла в предвкушении продолжения истории светловолосого художника по имени Маста и его прекрасной возлюбленной-статуи, с которой они повстречались с стране сновидений.

Об окончании антракта возвестил гонг, и последние, задержавшиеся в буфете зрители, спешили занять свои места под медленно гаснущими огнями люстр.

Спектакль продолжился арией ревности, которую неплохо исполнила артистка, игравшая любовницу Масты. Она носилась по сцене подобно фурии с разметавшимися чёрными волосами, заламывала руки, сетовала, угрожала убить себя и Масту, обещала страшные кары богов, уготованные человеку, осмелившемуся отдать своё сердце холодной деревяшке. Художник же ломал голову, каким образом вдохнуть жизнь в свою статую. Наконец, Маста находит решение: он под полную надежды арию отправляется в горы, в храм богини любви, чтобы там вымолить искру жизни для своей безжизненной возлюбленной.

Сменились декорации, и пройдя двенадцать ритуальных ворот, Маста входит в храм. Там он горячо молит богиню исполнить его желание. Пение Эйдо Финчи достигло небывалых высот, голос его лился в самое сердце, от его жарких слов любви слёзы сами наворачивались на глаза. Богиня снизошла до просьбы художника.

Эффект созданного магией сияния над храмом возвестил о явлении богини, величественная фигура которой возникла в дыму и россыпи золотистых искр. Пела богиню любви статная женщина средних лет в богато расшитом золотыми нитями наряде. Она посоветовала художнику обратиться к волшебникам, которые своим колдовством прекраснейшим образом умеют оживлять предметы, а не беспокоить высшие божества по разным пустякам. Художник, заламывая от отчаяния руки, возразил, что ему не нужна пустая кукла, в которой колдуны взрастили некое подобие жизни, он мечтает о превращении деревянной статуи в настоящего человека.

Богиня задумалась, выдерживая паузу, во время которой смолк оркестр, лишь треньканье э́рху изображало звук священного бамбукового фонтанчика, символизирующего скоротечность времени. Затем она запела, она пела о том, что любое желание, исполняемое божеством, должно быть оплачено, и грозно вопрошала, готов ли Маста заплатить соответствующую цену?

Маста ответил целой арией, в которой клятвенно заверял, что не существует ни на этом, ни на том свете цены, которую он бы не отдал за свою любовь. Богиня расхохоталась и назвала то, чем Масте придётся пожертвовать: она заберёт его зрение. Ведь он – художник, а следовательно, зрение – самое важное для него чувство. Маста ответил, что готов и ни на секунду не пожалеет об этом обмене.

Снова последовали магические эффекты, стройные балерины, изображающие лесных нимф, закружились в немыслимо сложных пируэтах вокруг художника, а когда рассеялся дым и разбежались девушки, Маста на коленях стоял перед богиней, а вместо глаз на его прекрасном лице чернели пустые провалы глазниц. Видимо, жестокосердная богиня забрала зрение вместе с глазами. Потом последовала её ария с запретом приближаться и прикасаться к статуе до первых лучей солнца. Поцелуй восходящего светила вдохнёт жизнь, и бездушный кусок дерева обратится в человека.

Рика с интересом следила за происходящим на сцене, а краем глаза заметила унылое вытянувшееся лицо Вилохэда, которому вместо того, чтобы наслаждаться прекрасной музыкой и виртуозным пением, пришлось развлекать монарха, абсолютно равнодушного к опере. До её слуха долетали лишь отдельные слова, среди которых были «кланы», «субсидии», «префектуры». Отец Вила как-то с удовольствием заметил, что из всех древесно-рождённых только его величество способен часами обсуждать политику и получать от этого удовольствие.

На сцене тем временем события продолжали развиваться своим чередом. Оказалось, что черноволосая любовница, пенявшая Масте на его неприспособленность, заподозрила неладное и подслушала весь разговор с богиней в горном храме. И в голове женщины, которой грозило скорое расставание с возлюбленным, созрел коварный план. Она, памятуя о запрете для Масты прикасаться к статуе до первых лучей солнца, обогнала слепого художника и выкрала статую. В глубине леса женщина предала статую огню и сплясала ужасающий, исполненный торжества танец под дружный хор лесных чудищ, составивших ей компанию в этом деле. Когда от деревянной красавицы не осталось и следа (чародейка отметила, что иллюзия огня вышла на славу, зрители передних рядов даже инстинктивно отшатнулись от бушевавшего на сцене пламени), коварная возвратилась в дом художника скинула одежду, распустила свои длинные волосы и на рассвете заняла место в углу, приняв позу точь-в-точь, как сожжённая статуя.

Светловолосый Эйдо Финчи проникновенно пел о том, что никогда в жизни не ждал восхода солнца с таким трепетом. Он доверительно поведал зрителям, какой ему видится будущая счастливая жизнь с идеальной женщиной, что он создал своими собственными руками; гадал, что у неё будет за характер, какая еда придётся ей по вкусу. Даже имя придумал. «Я стану звать тебя Ао́й, – пел слепой мастер, – в имени этом слились воедино и зелень весны, и надежда на счастье!» Тем временем по сцене полз кругляш света от прожектора, который изображал первый луч восходящего солнца. Когда он попал на лицо Масты, оркестр грянул победную мелодию, а художник, протанцевав по сцене несколько балетных па, замер возле своей бывшей возлюбленной, продолжающей изображать статую.

Краткая неслышная молитва, объятия, и уста артистов слились в весьма натуралистичном поцелуе. Женщина начала исступлённо гладить художника по плечам, ерошить вьющиеся волосы и осыпать его целым дождём страстных поцелуев. Театр наполнили звуки нежной мелодии, только большой барабан отбивал глухой ритм всё учащающихся ударов сердца. Вдруг всё смолкло. Художник с силой отшвырнул от себя женщину, из его горла вырвался стон боли. Оркестр заиграл исполненную горечи мелодию, с солирующим гобоем, которому вторил искристый тенор Масты, певшего о предательстве и тщетной попытке обмана. Он с горьким смешком вопрошал рыдающую на сцене обманщицу:

– Уже ли ты реально полагала, что для моей любви нужны глаза? О милой говорят прикосновенья, её дыхание, тела красота. Ты сердце обмануть моё не в силах и никогда мне не заменишь милой!

Маста под тревожные всхлипывающие звуки флейт кинулся ощупывать комнату в попытке найти возлюбленную, которую должна была оживить богиня любви. Но поиски эти оказались напрасными. Тогда слепой художник рывком поднял женщину, продолжавшую сидеть на полу, и вопросил: «Где статуя?»

Громкие театральные рыдания перешли в не менее громкий смех, сменившийся откровенных хохотом.

– Статуя? – чуть хрипловатое контральто певицы прекрасно оттеняло высокие ноты Масты, – ты, действительно, жаждешь узнать, где она?

Они пели дуэтом. Вопросы – насмешки – вопросы, сожаление, беспокойство, – насмешки. Дуэт артистов кружил по сцене в красивом танце. Женщина дразнила и ускользала, а мужчина, изображая неловкие движения недавно ослепшего человека, пытался поймать насмешницу, но та всякий раз уворачивалась от него с жестоким смехом. Наконец, Маста поймал её и потребовал объяснений.

Гибким, текучим движением женщина вывернулась из его рук и под рваный ритм резкой мелодии со смехом рассказала, как горела статуя в ночном костре, как радостно танцевала вокруг жуткая лесная нечисть, как они отнесли и выбросили пепел в горную речку, чтобы ни единой крупинки не осталось до восхода утреннего светила.

Затем настроение музыки резко изменилось, женщина упала на колени, и начала умолять продолжать любить её – женщину из плоти и крови, а не холодную деревяшку.

Художник с отвращением отвергает бывшую возлюбленную, она закрывает лицо руками, и её чёрные длинные волосы окутывают её, словно плащ. Ослепший и ослеплённый горем художник выходит на авансцену и начинает петь. Он сначала пел акапелла о своей беспросветной тоске, предательстве и любви, и постепенно к его великолепному голосу начали по одному присоединяться разные инструменты. От мелодии замирало сердце, перехватывало дыхание, настолько был силён эмоциональный посыл этой арии. Её кульминацией стало решение уйти из жизни, которая без любимой женщины и без зрения не имела для художника никакой ценности.

Маста вытащил откуда-то огромный старинный револьвер, приставил его ко виску и на последних нотах нажал на спусковой крючок. Музыка успела угаснуть, со сцены прогремел выстрел, и Маста начал медленно заваливаться навзничь. Чародейка не могла не отметить высокое качество иллюзии: кровь, выплеснувшаяся из раны на голове, выглядела очень натурально. Она лужей разлилась по дощатому полу сцены, артисту удалось даже сдерживать дыхание, чтобы его грудь не поднималась, создавая полное впечатление смерти.

Зрительный зал взорвался рукоплесканиями, некоторые люди в партере вставали и аплодировали стоя. Крики «Браво!», «Великий Финчи!» раздавались со всех сторон.

Тут-то чародейку и накрыло явственное ощущение смерти. Театр с самого его входа обрушил на Рику такое количество отголосков магии, которой он был пропитан от крыши до подвала, что девушке пришлось приглушить своё магическое чутьё, дабы не отфильтровываться на отпечатки волшебства, творимого тут каждый вечер: свет, декорации, эффекты, даже омолаживающая магия ощущалась вполне себе явственно. Но теперь! Эманации смерти витали над сценой. Рике стало ясно: и пистолет, и выстрел, самоубийство на сцене были самыми, что ни на есть, настоящими.

– Браво, – присоединился к общему хору голосов король, хотя сам даже не смотрел на сцену, а, пользуясь компанией коррехидора, занимал себя разговорами, – блистательно!

– Ваше величество, – негромко проговорила Рика, – Эйдо Финчи застрелился по-настоящему.

К ней повернулось красивое, породистое лицо монарха:

– Вы просто первый раз в опере. Тут лучшие чародеи работали над эффектом крови, – покровительственно проговорил он, – вы же не вскакивали с криками: «Пожар! Горим!», когда на сцене бушевало пламя костра?

– Я ощутила смерть, – твёрдо стояла на своём чародейка, – как некромант, я просто не могла не почувствовать этого!

– Вилли, тебе несказанно повезло, – усмехнулся король, – твоя невеста только внешне производит впечатление колючей и несколько чёрствой особы. В душе она – романтична и легковерна, готова бежать на сцену, оказывать помощь, поверив виртуозной игре актёра и мастерству театрального чародея. Прелестно!

Оркестр продолжал играть, а отвергнутая женщина наклонилась над погибшим возлюбленным, напевая колыбельную песню (видимо так режиссёр решил показать, что она потеряла от горя рассудок). Она приподняла голову Масты, хотела отвести со лба пропитавшуюся кровью прядь кудрявых золотых волос, но уронила голову артиста и огласила сцену отнюдь не благозвучным воплем. Затем она вскочила и бросилась к рампе с криком:

– Финчи умер! – женщина со страхом и отвращением смотрела на свои выпачканные самой настоящей кровью руки.

Оркестр нестройно смолк. Артистку сотрясали самые настоящие рыдания. Из-за кулис вышел полненький господин в континентальной одежде и галстуком бабочкой. Он подошёл к распростёртому в луже крови слепому мастеру и со знанием дела пощупал пульс на шее. Рике подумалось, что этому кругленькому человечку доводилось сталкиваться со смертью.

– Господа, – проговорил он после того, как поднялся с колен и вышел вперёд, – Королевский оперный театр приносит всем вам, наши уважаемые и горячо любимые зрители, самые глубокие извинения, – поклон практически параллельно полу, – произошёл несчастный случай, который, увы, не позволяет нам доиграть спектакль до конца. Денежные средства, затраченные вами на билеты, будут возмещены администрацией театра и попечительским советом в полном объёме. Я с прискорбием вынужден сообщить, что золотой голос нашего театра, прекрасный человек и талантливый молодой артист Эйдо Финчи скончался.

Рике не единожды доводилось видеть реакцию людей на внезапную смерть, произошедшую на их глазах, и всякий раз она не уставала удивляться разнообразию этих самых реакций. Кто-то истерически зарыдал (наверное, это были самые преданные поклонницы артиста с хрустальным голосом), иные ринулись вперёд, чтобы собственными глазами увидеть мёртвую звезду, замелькали вспышки, – это ушлые журналисты не могли пропустить сенсацию. Часть публики спешно потянулась к выходу. Директор театра кланялся, извинялся и заверял, что все деньги будут возвращены в самые кратчайшие сроки. Одна женщина в партере даже упала в обморок, но чародейке показалось, что обморок этот был не совсем настоящим, просто зрительница чувствовала острую потребность продемонстрировать окружающим свою тонко чувствующую, глубоко ранимую натуру.

– Вот так всегда, Эли, – недовольно проговорила леди Камирэ, – наши подданные ухитрились испортить такой замечательный вечер! Вольно же было белобрысому красавчику публично застрелиться! Как будто он не мог доиграть спектакль, а потом, где-нибудь в тёмном парке пустить себе пулю в лоб. Нет ведь, артистическая душа, ему публику подавай. И не подумал даже, что своей выходкой портит настроение другим людям.

– Дорогая, – ответил король, – для человека, решившего расстаться с жизнью, вряд ли имеет значение настроение других.

– Прошу прощения, – вступил в разговор Вилохэд, чем вызвал недовольный взгляд невесты короля, которая и без того имела кисло-надменный вид, – в данном случае самоубийство – всего лишь один из возможных вариантов. Преднамеренное убийство тоже нельзя исключать.

– Убийство? – картинно удивилась леди Камирэ, – кому придёт блажь публично расправиться со своим обидчиком, да ещё и на глазах сотен людей, преотлично видевших, что Эйдо Финчли своими собственными руками застрелился?

– Именно присутствие сотен людей и самостоятельное действие, приведшее к смерти, особенно ценны для убийцы, – вмешалась чародейка, – полагаю, для этой сцены пистолет либо вообще не был заряжен, либо же был заряжен холостым патроном. Убийце всего-то навсего потребовалось бы перед спектаклем заменить холостой патрон боевым. И готово дело.

– Вздор, – повела плечом бывшая фаворитка, – есть масса способов расправиться с каким-то там артистишкой: удар ножом в печень в тёмном переулке, упал с моста и утонул в Журакаве, выбросился из окна, попал под лошадь, в конце концов. Я полагаю, – она многозначительно прищурилась, – этот слепой мастер проиграл свою жизнь в карты, и должен был покончить с собой прямо во время спектакля!

– Великолепно! – воскликнул король, – моя малышка затыкает за пояс нашего коррехидора и чародейку! Право слово, кузен Вилли, как бы мне не пришлось заменить тебя на должности коррехидора Кленфилда. Леди Камирэ будет по силам обеспечить порядок и покой в столице Артании.

– Милый, – капризно протянула она, – ни за что не стану растрачивать бесценные дни своей молодости на поиски воров и убийц! Уволь меня от этого, хотя, если ты прикажешь мне это своей королевской властью, – она кокетливо поглядела на жениха, – я подчинюсь, как и во всех остальных случаях!

Упоминание об остальных случаях вызвало мимолётную, но чрезвычайно довольную улыбку на королевской физиономии, но под посторонними взглядами он внезапно посерьёзнел, кашлянул и приказал Вилу незамедлительно приступить к расследованию причин трагической смерти талантливого артиста.

– И не забывайте, кузен, о двух вещах, – монарх многозначительно поднял бровь, – дело на моём личном контроле, и непременно отработайте версию самоубийства, высказанную леди Камирэ, – он по материковому обычаю поцеловал даме руку, – отчитываться будете, как обычно. Я возмущён! – воскликнул король, склонный к мгновенным и неожиданным перепадам настроения, – в моей столице, в театре, находящемся под нашим патронажем, происходит не то убийство, не то самоубийство прямо на наших глазах. Возникают сомнения, достоин ли четвёртый сын Дубового клана того высокого жалования, которое он получает из казны?

– Я сделаю всё возможное, чтобы не разочаровать Ваше величество, – Вил чуть наклонил голову и опустил взгляд на вычурный узел королевского шейного платка. Монарх терпеть не мог, если в момент накатившего внезапно раздражения ему смотрят в глаза, – расследование будет проведено в самые сжатые сроки.

Он бросил предостерегающий взгляд на чародейку, у которой всегда имелось собственное мнение по всем вопросам.

– И чего же, собственно говоря, вы ждёте? – бровь короля вздёрнулась в немом вопросе, – надеюсь, вам не нужно напоминать, что у коррехидора Кленфилда просто не существует личного времени?

– Да, сир. Всё моё время, как и вся моя жизнь принадлежат Кленовой короне.

Он кивнул чародейке, та рванулась было с места, но быстро вспомнила о правилах этикета поклонилась и чинно вышла за дверь.

Глава 2 СЛЁЗЫ КОРОЛЯ

Утро понедельника для чародейки выдалось рутинным и шло своим чередом. Когда она привычно наколдовывала на руках защитную плёнку (перчатки Рика терпеть не могла: во-первых, чувствительность пальцев теряется, а во-вторых – всё равно что-то да просочиться) ей вспомнилась симпатичная девушка в одежде горничной. Девушка стояла возле кафе «Вкусные и полезные завтраки», и звонким девчоночьим голоском вопрошала у прохожих:

– С чего начинается Ваше утро? – и, не дожидаясь ответа, продолжала, – каждое утро во «Вкусных и полезных завтраках» начинается с жасминового чая и свежайших булочек с деревенским сливочным маслом. Посетите наше кафе, где милые горничные всегда составят компанию тем, кто не привык завтракать в одиночестве!

Рика улыбнулась про себя, подумав, вот бы удивилась девица в белоснежной наколке на волосах, если бы услышала, что утро чародейки не так уж редко начинается со вскрытия трупа.

Она обошла вокруг распростёртого на прозекторском столе артиста. Перво-наперво срезать всю одежду – шикарный костюм, в котором тот исполнил свою последнюю в жизни арию, пропитался засохшей кровью. Магией она удалила кровь с тела. Ни время, ни место, ни причина смерти не вызывали каких-либо вопросов или интереса. Чародейка сама, своими глазами видела вчера вечером, как Эйдо Финчи пустил себе пулю в лоб из старинного пистолета. Пистолет этот, богато изукрашенный серебром и перламутром, лежал у неё на рабочем столе в специальной коробке для вещдоков. Рике нужно было выяснить, не было ли какой причины, побудившей звезду уйти из жизни. Версию самоубийства выдвинула невеста его величества, и эту самую версию необходимо было отработать в первую голову.

– Ладно, – бормотала себе под нос чародейка, делая первый глубокий надрез, – поглядим, не страдали ли вы, господин Финчи, какими-либо скрытыми недугами, которые могли бы побудить вас свести счёты с жизнью.

Тут она обругала себя за торопливость. По регламенту перед вскрытием надлежало сделать тест на остаточную магию, дабы убедиться, что чары и заклятия не были наложены ни на жертву, ни на орудие убийства. Тест Пикелоу на многострадальном зеркале показал, что колдовскому воздействию артист не подвергался по крайней мере пару последних недель. Рика даже не удивилась, обнаружив единственный след косметической магии. Она уже увидела, что на самом деле Эйдо был брюнетом, а чудесный оттенок белого золота на его вьющихся волосах – эффект магического осветления.

Пистолет тоже был чист. Девушка вернулась к вскрытию. Примерно через час она вернула все органы на место и зашила тело. Рика не успела помыть руки, как к ней в кабинет буквально ворвался осанистый мужчина средних лет, в котором чародейка сразу же узнала директора театра. Это он приносил извинения почтеннейшей публике.

– Как я вижу, милочка, вы уже закончили? – спросил он, даже не поздоровавшись, – могу я забрать тело. Кстати, имею честь представиться: Дже́мени Оку́ра – директор Королевского оперного театра, – он протянул чародейке визитку с позолоченными витиеватыми буквами, – а вы, как я понимаю…

– Вовсе не милочка, а мистрис Таками – коронер его королевского величества. И, входя в кабинет к чародею, очень желательно стучаться. Для вас желательно, а то мало ли какие побочки от заклятий могут попасть на не вовремя зашедшего постороннего.

– Ах, великодушно простите! – поклонился господин Окура, – мой рассудок немного помутился от горя, что не могло не сказаться на забывчивости в отношении самой банальной вежливости. Но смерть нашей звезды, нашего великого таланта, нашего… – он, словно не находя слов, вытащил из кармана большой носовой платок и принялся промокать сухие глаза, – это невосполнимая утрата и гигантская трагедия для всего театра. Я со вчерашнего вечера только и занят тем, что готовлю подобающую церемонию погребения.

Мужчина вытянул шею и заглянул в прозекторскую, где на столе лежал Эйдо Финчи.

– Как неудачно, что парню пришла блажь выстрелить себе в голову. Ума не приложу, каким образом нам придать ему приличный вид? Ведь у него было столько поклонниц! Вы не могли бы сколдовать на скорую руку что-нибудь эдакое, чтобы хоть как-то скрыть отвратительную дырку в голове, которой вчера наш безумец ухитрился себя наградить?

– Нет, господин Окура, – ответила Рика, – я подобными вещами не занимаюсь.

– Жаль, очень даже зря, дело это денежное, – продолжал бормотать директор, пока рабочие в комбинезонах с логотипом театра выносили тело, – это могло бы всем облегчить жизнь.

Чародейка собиралась уже заявить, что последнее, о чём она задумывается в данный момент, так это – об облегчении жизни директору Королевского оперного театра, но Окура уже спешил выйти за дверь и в ответе её совершенно не нуждался.

С Вилохэдом они договорились накануне, что чародейка придёт к нему с готовыми результатами некропсии и своими предположениями о направлении расследования.

Турада несколько притух после остановки городских часов и напрасных поисков мастера вампиров в Кленфилде, с него слетела значительна часть апломба и высокомерия. Адъютант коррехидора воздержался от своей обычной гаденькой улыбочки, какой всякий раз встречал чародейку после того, как та стала невестой Дубового клана. Он поздоровался подобающей сдержанностью и без напоминаний бросился докладывать своему шефу о прибытии коронера.

Вил выглядел немного утомлённым. На вопрос чародейки он отговорился изменениями в погоде, которые всякий раз заставляют его мучаться головными болями.

– Что-то интересное обнаружили? – спросил он, выпивая зашипевшую в стакане пилюлю от мигрени.

– Докладываю, – Рика присела на стул, – о господине Эйдо Финчи могу сказать, что он был совершенно здоровым молодым мужчиной. Алкоголем и табаком не злоупотреблял, никакими серьёзными недугами не страдал – ни явными, ни тайными. Магическому воздействию не подвергался, исключение – осветлённые волосы. И осветлял он их где-то пару недель назад. Так что моё предположение об одной из причин, побуждающих человека уйти из жизни, не подтвердилось.

– Было бы здорово, если бы вы озвучили и само предположение.

– Я не сказала? – смутилась Рика, – просто подумалось, что человек может совершить самоубийство, если у него обнаружен неизлечимый недуг, который без всякий вариантов приведёт его к смерти. Нам в Академии рассказывали об одной «благодетельнице» из южных префектур. Она готовила быстродействующие яды и помогала смертельно больным прервать мучения.

Вил взглянул на чародейку и спросил:

– Мне показалось, или вы произнесли слово «благодетельница» с какой-то особенной интонацией?

– Нет, вам не показалось. Женщина попала в тюрьму, когда принялась подавать свои снадобья не только смертельно больным, но и жёнам, которым смертельно надоели их мужья, а также иным желающим, чьи богатые родственники слишком долго зажились на свете.

– Значит, оснований расстаться с белым светом из страха долгой и мучительной кончины у нашего певца не было?

– С ручательством. На момент смерти у Финчи единственным что могло бы вызвать хоть какое-то беспокойство, были малюсенькие узелки на голосовых связках, – проговорила Рика, удостоверившись, что она отразила это в отчёте.

– Такие узелки опасны?

– В том состоянии, что были у Эйдо, – совершенно нет. Уверена, он сам пока даже не подозревал о них. Лет через пять-семь проблемы могли возникнуть, – сказала чародейка, – я специально сверилась с медицинским справочником. Подобные узелки появляются на связках от перенапряжения, кода артист поёт на пределе своих возможностей.

– Удивительно, – покачал головой коррехидор, – мне вчера показалось, что Королевская опера обзавелась настоящим талантом. Хотя его величество очень старался лишить меня радости слушать оперу, вопреки его усилиям кое-какое удовольствие от прекрасной музыки мне получить удалось. Пение Эйды походило на пение птицы, его голос лился легко, естественно и свободно.

– Думаю, – прищурилась чародейка, – именно эта естественность стоила ему тех огромных усилий и тренировок, что привели к перенапряжению. По крайней мере, узелки на связках это подтверждают.

– Итак, – Вил забрал отчёт, – что кроме пошатнувшегося здоровья могло побудить молодого, успешного, красивого мужчину покончить с собой?

– Почему вы так держитесь за версию самоубийства? – раздражённо проговорила чародейка, – неужели всё из-за того, что её высказала эта надменная высокомерная кривляка из королевской ложи?

– Ох и не повезло леди Камирэ, – улыбнулся Вил, – не высокого же вы мнения о будущей королеве.

– Лучшего она не заслужила.

– Причина более банальна. Его величество не отстанет от нас, пока мы полностью не отработаем и не исключим данную версию. Кроме здоровья нам нужно рассмотреть и другие варианты: несчастная любовь, безвыходная финансовая ситуация, проблемы с психикой, в конце концов.

– Вы забыли упомянуть проигранное в карты желание, которое породила богатая фантазия леди Камирэ, – не без иронии добавила Рика.

Раздался деликатный стук в дверь, и Турада подал сервированный к чаю поднос.

– Благодарю, – удивлённо проговорил коррехидор, – однако ж мы не сможем воздать должное вашему искусству. Нас ждёт расследование. А вы наведите справки у практикующих мозгоправов, не обращался ли к ним Эйдо Финчи. Если обращался, спросите, по какой причине, и не было ли у него тяги к самоубийству.

– Вы о застрелившемся артисте, которого привезли вчерашним вечером? – зачем-то уточнил Турада.

– Да, именно о нём. Жду результатов к вечеру, – сказал коррехидор и велел унести чай к горькому сожалению чародейки.

– Мы, естественно, не собираемся замыкаться на версии самоубийства, – они шли к стоянке магомобилей, и Вил немного ёжился под внезапно налетевшим с залива холодным ветром, – начнём с театра. Я позвонил туда и узнал, что труппа собирается на репетицию как раз к одиннадцати часам. Так что все должны быть на месте.

Королевский театр нимало не производил траурного впечатления. Афиша с умершим артистом была снята, её заменяла другая, с красавицей в старинном платье и сказочной птицей в руках. «Сказание о золотом журавле», – прочла чародейка. Вил уверенно вёл девушку по коридорам той части театра, где обычным зрителям никогда не приходится бывать. В кабинете с надписью «Дирекция» молодая бойкая секретарша категорически заявила, что директора нет на месте, сообщив при этом о готовящейся завтрашней церемонии погребения «бедного, бедного господина Финчи».

– Наверное, вам поможет господин Сайн, – проговорила она, глядя на кленовый лист служебного амулета коррехидора, – проследуйте вон в ту дверь, – изящный кивок указал на одну из дверей приёмной, табличка на ней любезно сообщала, что кабинет сей занимает господин Ме́тью Сайн – старший администратор Королевского оперного театра.

Господина Метью Сайна они застали сидящим на столе и бурно обсуждающим что-то по магофону. Он не слышал их стука и удивлённо воззрился на непрошенных посетителей.

– Я тут немного занят, – недружелюбно проговорил он, – пытаюсь работать. У нас, видите ли, артист умер, и мне необходимо срочным образом подыскать тенора на замену. Насчёт компенсаций за билеты или контрамарок, справьтесь у секретаря и не мешайте, – он сделал прогоняющий жест рукой.

Этот развязный человек с начинающим выпирать из-под жилетки животиком и дымящейся сигарой в углу рта совершенно не понравился чародейке. Она собиралась было доходчиво разъяснить, кто перед ним находится и как в таком случае надлежит разговаривать, но её опередил Вил.

– Вы лишь пытаетесь работать, а мы работаем. Не соблаговолите ли слезть со стола, когда с вами разговаривает древесно-рождённый лорд? – надменно поинтересовался он, показав амулет коррехидора.

– Я перезвоню, – бросил администратор в трубку и сполз вниз. Он положил сигару, поправил галстук и потянулся за пиджаком, что висел на спинке его стула, – извините, ваше сиятельство, – проговорил он уже совершенно иным тоном, – Окура с самого утра где-то пропадает. Он, извольте ли видеть, взял на себя все тяготы подготовки церемонии. А мне остались тяготы отвечать на многочисленные звонки и отбиваться от армии контрамарочников, желающих таким вот образом получить возмещение морального ущерба за тот ужас, что их ранимым душам пришлось пережить вчера на вечернем спектакле, когда этому сукиному сыну Эйдо вздумалось красиво уйти из жизни. Просто в голове не укладывается! – Сайн вскочил и заходил по кабинету, – чего парню ещё надо было? Главные роли, жалование, о котором большинство артанцев даже и мечтать не смеет, поклонниц толпа! А он – пулю в лоб, и обходитесь без солиста, как хотите! Не понимаю! – администратор выразительно развёл руками, – ты же теперь вот ищи замену. А тенора, знаете ли, на дороге не валяются.

Сайн остановил кружение по кабинету, осушил стакан воды из графина, возвратился на своё место, вздохнул и спросил:

– Чем могу быть полезен Королевской службе дневной безопасности и ночного покоя?

– Я – верховный коррехидор Кленфилда, граф Вилохэд Окку, – представился Вил и сел на бархатный стул, – а со мной моя помощница – мистрис Эрика Таками. Мы ведём расследование смерти господина Финчи. Обеспечьте нам возможность опросить труппу артистов и работников сцены, кто имел непосредственное отношению к спектаклю вечером инцидента.

– Расследование? Да вы шутите! – воскликнул администратор, – в столице перевелись преступники? У Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя нет более важных дел? Эйдо застрелился на глазах сотен людей. По-моему, всё ясно и понятно: это просто не может быть ничем иным, нежели суицидом.

– А вот его величество Элиас придерживается иного мнения, – спокойно возразил Вил, – я действую по его личному поручению. Вчера ваш театр почтила своим присутствием леди Камирэ. Наша будущая королева стала невольной свидетельницей трагедии. Я полагаю, она обладает достаточным влиянием на своего жениха, дабы обеспечить вашему театру всяческие проблемы с финансированием на следующий год. В ваших интересах не задавать глупые вопросы, а всемерно содействовать нам во время расследования.

– Я вас услышал, – Сайн взял из пепельницы сигару, уже собирался раскурить её, но, встретив не особенно дружелюбный взгляд Рики, положил её обратно, – ваше право. С моей стороны, заверяю, что не встретите ничего кроме самого искреннего сотрудничества. В конце концов, это – содействие правосудию, что, в свою очередь, – священныйсвященный долг любого законопослушного гражданина королевства.

– Вот и чудно, – усмехнулся Вил, – с вас и начнём, – расскажите о Эйдо Финчи.

– Финчи, – повторил администратор, собираясь с мыслями, – боюсь, при всём моём желании много я сообщить вашим сиятельствам не могу, – он, по всей видимости не представлял, как обращаться к Рике, и решил перестраховаться, ибо каждому артанцу с детства известно, что избыточной вежливости не бывает, – я занимаюсь организационными вопросами. Что-то сломалось, Сайн позаботится о починке; актёр упал и сломал руку – Сайн найдёт замену за пару часов. Афиши задерживает типография, опять-таки Сайн поедет и уладит. Вы уже поняли, я штатный борец с неприятностями, коих в театре немерено. Вы даже не представляете, но у нас каждый день что-то происходит не так, как планировалось. А кому это что-то налаживать, устраивать, договариваться? Мне! Признаюсь, мне даже поссорившихся любовников мирить доводилось.

– Я понял, что ваши обязанности сложны и разнообразны, – уже, раздражаясь, произнёс Вил, – но я советую вам отвечать по существу дела и не отягощать нашу память не относящимися к делу подробности.

– Понял, понял, – поднял примирительно руки администратор, – извините моё проклятое многословие. Так вас интересует Финчи? – спросил он, напрочь позабыв, что всего несколько минут назад его спрашивали об нём, – парень был чрезвычайно талантлив. Да, тут не поспоришь. Всего за полтора года подняться с рядового артиста, которому лет пятнадцать полагалось петь в хоре, в худшем же случае, исполнять мелкие, незначительные роли вообще без слов. Он поднялся до солиста – уникума, чуда чудного, обладателя хрустального голоса. Вам, кстати, посчастливилось послушать его невообразимо прекрасное пение?

Вил заверил, что имел удовольствия слышать Финчи, умолчав при этом, что они вчера тоже были в зрительном зале.

Сайн крякнул: то ли с одобрением, то ли с сожалением и повёл чародейку и четвёртого сына Дубового клана за кулисы.

– У нас репетиция, – как бы извиняющимися тоном пояснил он, – смерть, тайфун, землетрясение, а спектакль должен идти. У нас просто не имеется времени ни на траур, ни на сожаления. Представляете, какую кругленькую сумму должны мы возместить почтеннейшей публике за злосчастную кровавую арию? Много! Очень много.

Рика никогда не задумывалась, что происходит за кулисами театра и была немного шокирована уровнем неразберихи, творившимся там. Тут и там сновали полуодетые танцовщицы, одни из них разминались, другие отрабатывали какие-то сложные движения. Между ними лавировали рабочие в запылённой одежде со стянутыми повязками-хатима́ки вспотевшими лбами. Они перетаскивали декорации. Костюмеры с озабоченным видом перетаскивали куда-то вороха костюмов, предназначение многих их них так и осталось для Рики тайной. Её воображение отказывалось придумать назначение всем этим сверкающим пайетками переливчатым тряпкам. Со стороны сцены доносилось пение под бравурный аккомпанемент рояля, а слева мужской голос ритмично отсчитывал: «Раз и, два и». Но самым удивительным было то, что и все присутствующие, и толстенький администратор в том числе, чувствовали себя в этой шумной неразберихе вполне комфортно.

– Какого чёрта ты, Ирэ́н, вышла на авансцену? – хорошо поставленным голосом вопрошал сидящий в зрительном зале мужчина с растрёпанной пачкой листов в руках, – у тебя сразу же под носом образуется тень, словно ты отрастила усы. Ушла на четыре шага назад и один влево! Осветитель! – рявкнул он, повернувшись в другую сторону, – Ке́ро? Ты заснул что ли? Когда Ирэн в этой мизансцене остаётся одна, свет должен измениться: мне нужен сиреневато-золотистый оттенок легчайших сумерек, а не яркое полуденное солнце. Быстро сделай, как надо!

– Это работает наш гений – Пе́рси Брэ́гги, – многозначительно сообщил администратор громким театральным шёпотом. При этом он постарался, чтобы сам гений хорошенько расслышал его слова, – «Золотого журавля» уже сняли с показов, да вот из-за вчерашнего события пришлось вернуть. Хорошо ещё, что афиша сохранилась в пристойном виде.

– Чего тебе? – недружелюбно вопросил Брэгги, – и по какой-растакой причине во время репетиции по театру шляются посторонние? – его взгляд вперился почему-то в чародейку.

– Это четвёртый сын Дубового клана, – со значением проговорил Сайн, – и он…

– А по мне хоть сам король! – оборвал режиссёр, – здесь я – и царь, и бог, и господин, и воинский начальник! Так что древесно-рождённый сын такого-то клана может катиться ко всем чертям! Ирэн! – его зычный голос гулко разносился по пустому зрительному залу, – я тебе велел влево, а ты за каким-то хером пошла вправо! Тебя в детстве не научили различать, где лево, а где право?

Вилохэду надоело слушать бесконечную ругань режиссёра, он прошёл между рядами кресел и что-то негромко проговорил, наклонившись к Брэгги. Гений как-то дёрнулся, покраснел, объявил для всех десятиминутный перерыв и в довершение сорвался отборной бранью на подошедшую к нему в недобрый час щуплую, тихую сотрудницу в фартуке. Она всего лишь пыталась выяснить, какое оружие режиссёр желает видеть в руках главного героя: гле́фу или нода́ти? Девица залилась краской, и опрометью кинулась прочь.

Кабинет гения производил впечатление комнаты, брошенной хозяином, но окружающие решили с толком использовать помещение в качестве склада и снесли сюда массу ненужных вещей.

– Как я понимаю, – не стал терять время Брэгги, – вас интересует погибший Эйдо?

Вилохэд кивнул.

– Могу сказать, парнем он был бесконфликтным, исполнительным и старательным, хотя в последнее время внимание поклонниц его немного подыспортило. Знаете, начала появляться в нём эдакая вальяжность, словно он узнал себе истинную цену.

– Совершенно бесконфликтных людей не существует, – заметила Рика, – вспомните, были ли у Эйдо враги? Завистники? Может быть, вы отдали ему роль, на которую претендовал другой артист?

– Госпожа сопровождающая древесно-рождённого коррехидора, – усмехнулся гений, – полагаете, что, успев прожить более половины жизни, я не изведал прописных истин? Когда я назвал покойного Эйдо бесконфликтным, я всего лишь имел ввиду, что при обострении ситуации он не стремился усугублять конфликт, а пытался уладить дело миром. Теперь касаемо зависти. Вы слыхали, должно быть, что театр нередко называют серпентарием единомышленников? – Вил кивнул, а Рика удивлённо посмотрела на него, – посему представить себе театр без зависти просто невозможно. Зависть – движущая сила, своеобразное топливо, что сжигает наши сердца, побуждает действовать, заставляя при этом преодолевать себя и становиться лучше. Но, поверьте, актёрская зависть – зависть белая, она – дама мирная. Побудить рассказать супруге о шашнях её половинки на стороне – это, пожалуйста. А вот убить – ни за что! Отдать роль Масты я никому, кроме Эдо Финчи не мог, ибо никто не справился бы с такой сложной вокальной партией.

– Странно, – проговорил коррехидор, – мне партия слепого мастера не показалась такой невозможной к исполнению.

– Есть отдельные нюансы, – снисходительно пояснил режиссёр, – профессиональные тонкости. Уже двадцать лет в театре не было певца, способного свободно брать теноровое «до» второй октавы. Так что «Мастера» я поставил только ради Эйдо. Никаких конкурентов у него не было.

– Понятно. А в личной жизни? Чем он интересовался? – Вил сделал пометку в блокноте.

– Вот что меня ни капельки не волнует, так это частная жизнь моих артистов. Кто, где, когда и с кем – увольте меня от такого. Никогда не влазил в личную жизнь подчинённых и не стану этого делать впредь, то же самое могу заявить и об их делах вне театра. Пока то, что они творят, не выходят за рамки закона, не моё дело. А коли выходят, то это – дело дирекции.

Рика подумала, что амбициозный режиссёр хоть и наговорил много чего, по сути-то дела ничего нового им не сообщил.

Несколько мужчин курили за кулисами, когда они заслышали шаги, папиросы были тотчас потушены, а сами артисты усиленно делали вид, что просто разговаривают. Чародейке они напомнили студентов-младшекурсников, которых в Академии нещадно наказывали за курение. По всей видимости гений режиссуры также был категорическим противником данного пагубного пристрастия.

Вил в который раз представился, а артисты закивали головами. К удивлению Рики они были уже в курсе дела, что в театре работает Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя.

– Да вы не удивляйтесь, – махнул рукой невысокий, смуглый, смахивающий на подростка, парень в лихо завязанной красной бандане и половине артанского национального костюма, – у нас тут секреты долго не держатся. Все про всех всё знают. Ну, или более-менее всё.

– Что вы можете сказать об Эйдо Финчи? – спросил Вил в надежде, что более-менее осведомлённые артисты скажут хоть что-то полезное.

– Что тут сказать, – пожал плечами хорошо сложенный парень с каштановыми волосами, – о мёртвых, сами знаете: либо хорошо, либо…

– А вам, выходит, есть, что сказать кроме как «хорошо»?

– Да нет, – смутился парень, – просто дурацкая профессиональная привычка цитаты вставлять по поводу и без. Эйдо не особо с труппой сошёлся. Может неудачу в драме переживал, а, может, просто необщительным человеком был. Бывают такие. Талант, он, знаете ли, тоже не просто так даётся. В чём-то другом человеку непременно расплата выйдет: одному с женщинами не везёт, другой осиротел в раннем детстве, а у Эйдо с людьми ладить не особо получалось.

– А вот господин Брэгги утверждает, что ваш солист бесконфликтным человеком был, – возразила чародейка, – как одно с другим стыкуется?

– Очень даже хорошо стыкуется, – затарахтел низенький, чуть повыше чародейки, парень в бандане, – Ва́ку вам о чём толкует? Не о скандалах и склоках, а о том, что Финчи вообще ни с кем близко не сходился. Не то, чтобы избегал или нос перед нами, простыми смертными, задирал. Нет, просто не пускал к себе в душу. Друзей не завёл, поклонниц сторонился. Я как-то напоил его и спросил, что, мол, ты товарищей по театру избегаешь? А он ответил, будто искусство его ото всех отделило. На самом деле вовсе не искусство, а талант. Не зря же говорят, что истинный талант – пустынник в большом городе. Жаль, что всё так обернулось. Беда.

– Вас не удивило его решение уйти из жизни? – повернулся Вил к двоим артистам, что скромно стояли у коррехидора за спиной, чем его жутко раздражали.

– Самоубийство? – пожалуй, слишком картинно удивился парень, опиравшийся на нагинату стражника, – нет, самоубийством тут даже и не пахнет. Беда, она и есть беда.

– Беда, это понятно, – коррехидору показалось, что артисты смесью самоуверенности, открытости и наивной хитрости смахивают на подростков, – однако ж, в пистолете у Финчи оказался боевой патрон, который разнёс ему голову. Как он там оказался?

Артисты переглянулись.

– По всему видно, вы, господин граф, далеки от театра, – второй вихрастый стражник запустил пятерню в свою растрёпанную шевелюру, – пред премьерой, да и самой премьере часто различные беды происходят. Сказывают, будто так сам бог Гозёками собирает свои жатвы.

Остальные согласно закивали головами, а вихрастый продолжал:

– Некоторые пытались нарочно какую-нибудь беду устроить: доски на сцене подпиливали, чтобы кто-то упал и поранился, или там декорации попортить. Да только с Гозёками сие не прокатывает. После только бо́льшая беда случалась. А у нас уже несколько лет, тьфу-тьфу-тьфу, – он демонстративно поплевал во все стороны, – тишина, покой, порядок. А с Эйдо случилось, то, что случилось.

– Значит, – не выдержала Рика, – вы, взрослые люди, всерьёз полагаете, будто бы это ваш бог Гозёками самолично спустился с небес только затем, чтобы заменить в театральном реквизите холостой патрон боевым?

Мужчины в ответ дружно закивали, а маленький подтвердил за всех:

– Вы не представляете, на что способны боги. Ему даже никуда спускаться не пришлось. Просто театральная беда, и всё.

– Я, между прочим, посвящена богу смерти с пяти лет, – как бы невзначай, сказала чародейка и о богах знаю не только из книг и изустных преданий. Можете мне не объяснять.

– Бог смерти и наш Гозёками – не одно и тоже, – возразил вихрастый, – в театре и не такие чудеса бывали. Мы только на первый взгляд кажемся болтливыми и открытыми, а на деле сыщется немало секретов, о которых мы не за что не расскажем посторонним.

– Если вы приметесь со мной придерживаться данной доктрины, – несколько раздражённо проговорил Вил, – то рискуете попасть под одну из статей Атранского кодекса уложений о наказаниях за препятствование проведению следственных действий.

– Да он о другом, – вступился за коллегу тот, которого называли Ваку, – само собой, мы никоем образом не собираемся препятствовать правосудию, но театральную беду к делу не пришьёшь. Эйдо поплатился за свой талант, это видит любой, кто поварился в театральном котле более одного сезона.

– Получается, врагов у него в труппе не было? – коррехидора люди искусства начинали утомлять и раздражать.

– Нет, – нестройно подтвердили артисты.

Из их совместного, слегка сбивчивого рассказа выходило, что Финчи ни с кем особо не сходился, но и не враждовал. В традиционных артистических гулянках и фуршетах участвовал неохотно, словно бы через силу. Горло и голос берёг, до самых тёплых дней шарф с шеи не снимал.

– Что же получается, человек больше года в вашей труппе, а так ни с кем и не подружился?

– Ему, вроде как, и не надо было, – почесал лоб под банданой невысокий, – ходили разговоры, будто бы он с кем-то из драматических приятельствует. Но с кем, и правда ли это, не знаю.

– Может за ним какие-то грешки или сомнительные привычки водились? – спросила чародейка, записав в блокноте с кружевной отделкой про приятеля из драматической труппы, – он азартными развлечениями не увлекался? Карты или скачки, например.

– Вроде, нет, – пожал плечами артист.

Другие отвечали, что не слышали или же не знают.

– Да какие азартные игры! – воскликнул Ваку, – у нас иногда шутили, что у всех людей в жилах течёт кровь, а у Эйдо молоко, да ещё наполовину разбавленной ледяной водой. Его невозмутимость вошла у нас в поговорку. Такой карты в руки на возьмёт. Точнее, возьмёт, но только лишь затем, чтобы пасьянс разложить.

– Что у него было по части женщин, – не собиралась сдаваться Рика, – ведь у Финчи было много поклонниц?

– И тут Эйдо, да простят меня бессмертные боги, и на десятую долю не пользовался своей красотой и известностью! – с горечью воскликнул невысокий обладатель банданы, – они ж его даже у чёрного хода караулили, письма с признаниями в любви прямо в фойе театра подбрасывали, один раз рубашку на кусочки порвали и растащили. А он?!

– Что же сделал он? – иронично вскинул бровь коррехидор.

– А он только недовольно морщился и старался выходить незаметно, торты нам отдавал, букеты разрешал забрать любому, кому охота есть. Выпадает же некоторым счастье в виде внешности и голоса!

– А также пули в пистолете, – как бы про себя заметил Ваку, – за такую цену никакого успеха не надо.

– Получается, у него даже любовницы не было? – уточнил Вил.

– Этого я не говорил, – покачал головой не желающий успеха Эйдо Ваку, – видал один раз, как он из «Дома шоколадных грёз» с женщиной выходил. Кто такая – не разглядел. На ней шляпка была с вуалью. Заметил лишь, что у женщины хорошая фигура, хотя в наше время подобное смело может быть заслугой портного. Они сели в наёмный экипаж и укатили. При этом Эйдо блаженно так улыбался. Вот уж не думал, что наша ледышка на такое способна.

– Интересно, – проговорил Вил, когда они попрощались с артистами, – кто у них заведует реквизитом. Этому человеку проще других было заменить патрон в пистолете.

– Кто угодно мог совершить подмену, – возразила чародейка, – пистолет использовался лишь в третьем акте, а всё остальное время он поди лежал где-нибудь за сценой. При творящейся в театре сумятице, а она, похоже, здесь – обычное дело, человек тридцать могли незаметно забрать пистолет, перезарядить его и положить на место. И никто, решительно, никто данного действа не заметил бы.

– Да, – согласился коррехидор, – но начнём мы с реквизитора.

Откуда-то из боковой кулисы вынырнул вездесущий администратор.

– Что-нибудь ещё, господа? – спросил он, и в его вежливом в вопросе откровенно слышалась надежда на обратное.

– Проводите нас к реквизитору, – велел Вил.

– Да вы, что, ваше сиятельство! – воскликнул Сайн, – наша А́ри – чистое золото. Это невинное создание просто не способно причинить кому-то вред.

Рике стало очевидно: невинное создание покорило сердце стареющего ловеласа.

– Если бы Королевская служба дневной безопасности и ночного покоя в расследованиях убийств руководствовалась вашими принципами, – усмехнулся Вил, – то преступность Кленфилда поставила бы вам памятник, отлитый из чистейшего золота. Мы же оперируем фактами, доказательствами, уликами. Проводите нас к этой вашей замечательной Ари, – администратор согласно кивнул, – и ещё: многие артисты толковали мне про какую-то «театральную беду», каковой, по их мнению, и явилась кончина солиста.

– Ах, беда! – воскликнул администратор, – глупые театральные поверья. Мы – люди искусства, жутко суеверны. Да оно и понятно: месяцы труда, напряжения всех сил, ночи без сна и всё такое, а в результате спектакль проваливается. Ну, пускай я преувеличил, не проваливается, а просто остаётся никем не замеченным. Это, господа, у нас порой равносильно провалу. Вот и формируются разные поверья и ритуалы: одни заходят на сцену только с левой ноги, другие в зеркало поверх другого человека не глядятся, а один вон четыре гвоздя из доски на сцене выковырял, да и унёс домой. Доска на репетиции балета вывернулась и артистке по ноге дала. А мерзавец извинился и объяснил: мол, четыре гвоздя центральной доски по четырём сторонам света, на счастье, на удачу. Да, если желаете, я вам и не такое могу рассказать. У меня все ихние причуды с отсутствием гримёрки с четвёртым номером и пожеланиями убиться о кулису перед премьерой уже во, где сидят, – он приложил руку ко лбу, словно показывал глубину воды в реке.

– Пожалуй, отложим до другого раза, – остановил поток словоизлияний администратора Вил, – что с бедой?

– Беда – это ещё одно суеверие нашего театра. Не скажу, как обстоят дела у других, не знаю. Но вот у нас уже лет сто пятьдесят каждое новое поколение артистов свято верит, что удачную премьеру всегда сопровождают некие несчастные случаи. Бывает, декорации упадут и придавят кого, иной раз кто-то сам по собственной дурости или лихости травмируется. Или ещё что-нибудь в том же роде.

– Любопытно, – заинтересовалась Рика, – ваше святилище в фойе сделано, чтобы подобные беды отвращать?

– Святилище в фойе бога Гозёками – покровителя искусств, в особенности связанных с лицедейством через вокал и танец. Ему в качестве служения и подношений выступают наши спектакли и эмоции зрителей. До которых этот ками, говорят, великий охотник. Но беды ему ни к чему. Кто только не пытался переубедить твердолобых артистов, даже жреца приглашали, только без толку всё. Упёрлись, как бараны, и верят! Хоть говори, хоть нет. Что бы перед премьерой не случилось – беда.

Они прошли по коридору, администратор постучал в дверь с номером семнадцать и сладким голосом поинтересовался, можно войти. Ответ был положительным, и Сайн вежливо приоткрыл дверь.

– Не помешаем?

– Нет, дядя Метью, что случилось?

Хозяйкой кабинета, а точнее будет сказать, склада самых разнообразных предметов, что в музейном порядке выстроились на многочисленных полках, оказалась та самая девушка, на которую наорал гений в зрительном зале.

– Прошу любить и жаловать нашу малышку, – Сайн сделал широкий жест рукой, как на сцене перед поклоном, – Ари Да́ро. Золотые ручки и золотое сердце. Нет такой вещи, которую бы она не придумала, как изготовить, и, прошу заметить, безо всякой магии, одно лишь только чистейшее мастерство!

– Ну, что вы, – замахала руками миниатюрная симпатичная девушка с коротко остриженными волосами, – я всего лишь делаю то, что должна и что умею.

Чародейка не без удовольствия заметила, что ростом Ари Даро гораздо ниже её самой, что позволяло смотреть на реквизитора королевского театра сверху вниз.

– Перед тобой же, Аричка, сам верховный коррехидор Кленфилда – сэр Вилохэд Окку, а с ним… – тут администратор замялся, и Рика решила, что он просто не запомнил её имени, – его верная помощница. Они хотят задать тебе несколько вопросов.

Ари энергично закивала головой.

– Не стану мешать, – Сайн вышел и с преувеличенной осторожностью прикрыл за собой дверь.

– Господа, – проговорила Ари и, сделав пару шагов, задёрнула шторку между шкафами, где в нише чародейка успела рассмотреть домашнее святилище-камида́ну, – я догадываюсь, что ваш визит вызван вчерашней смертью нашего артиста, – голос её чуточку дрогнул на последних словах.

– Да, вы не ошиблись, – подтвердил Вил. Он обратил внимание, что глаза девушки слегка опухли и покраснели от слёз. По всей видимости, грубость режиссёра глубоко ранила её, и коррехидор решил быть помягче, – вы занимались оружием для главного героя во вчерашнем спектакле?

– Да, я, – ответила Ари, её рот чуточку кривился влево, она старательно выговаривала слова, как человек, которому удалось преодолеть дефект речи, – я сама зарядила пистолет парой холостых патронов. Парой, – она поспешила предвосхитить следующий вопрос коррехидора, – потому, как пистолет у нас пожилой, можно сказать прапрадедушка современных красавцев, может и осечку дать. Зато самый взаправдашний, не бутафорский. В нём и тяжесть настоящая, и звук выстрела, и аромат старины ощущается с первого взгляда. Можно сказать, музейный экземпляр. Я вообще стараюсь больше настоящих вещей использовать, так артистам проще в роль входить.

– Рика, вы проверили пистолет? Каким был оставшийся в стволе патрон? – обратился Вил к чародейке.

– Нет, – та залилась краской смущения, – вернее, я проверила пистолет на магическое воздействие, и он оказался чист. Но вот патрон я не проверила. По честности сказать, я даже не представляю, как на него можно посмотреть…

– Я сам потом проверю, – нахмурился коррехидор, – патроны вы сами делаете?

– Нет, что вы, господин Окку, – с готовностью отозвалась Ари, – я работаю тут около года и всегда заказываю патроны в одной и той же оружейной лавке: «Союз клинка и курка». Вот, – она быстро встала и практически, не глядя, сняла с полки коробку с фирменной надписью на коричневой крышке, – видите?

В коробке аккуратными рядами лежали большие патроны. В самом верхнем ряду не хватало ровно двух.

– Какие огромные! – невольно воскликнула чародейка.

– Это самый первый унитарный патрон центрального воспламенения, – охотно пояснила Ари, вертя один в пальцах, – в наше время такие уже не выпускаются. Нужно делать на заказ. О нашем чудо-пистолете зимой даже в газетах писали, а Королевский музей диковинок даже предлагал выкупить его, но, хвала богам, дирекция не повелась на выгодное предложение. Они предпочли иметь раритет в своём собственном распоряжении.

– Выходит, все остальные ваши патроны на месте?

– Да.

– А переделать холостой патрон в боевой можно? – спросила Рика.

– Нет, – покачала головой Ари, – там материалы совсем иные требуются, проще новый изготовить.

– В какой момент реквизит, в частности, пистолет, попадает на сцену, – это был уже вопрос Вила.

– Весь реквизит к спектаклю всякий раз доставляется заранее и раскладывается на удобных местах. По ходу представления артисты берут то, что им нужно. Пистолет, к примеру, лежит на полке возле старого зеркала в правой кулисе. Именно оттуда Маста, – её рот дёрнулся книзу, – выходит в последнем акте.

***

– Ну и как вам посещение театра? – спросил Вил. Он после работы настоял, чтобы отвезти чародейку домой.

– На меня он произвёл впечатление наполовину студенческого общежития, наполовину сумасшедшего дома, и обе половины худшие. Вот уж где не хотела бы работать!

– А многие девушки готовы душу продать за возможность приобщиться к высокому искусству, – усмехнулся коррехидор, сворачивая с бульвара на улицу, где жила Рика.

– По этому вопросу я в явном меньшинстве. Какой вывод сделаем по Ари Дару? – чародейке хотелось хотя бы какой-то определённости в версиях.

– Я осмотрел пистолет, – ответил Вил, – он остановился, как того требовала Рика в некотором отдалении от её дома так, чтобы клонящееся к горизонту солнце не светило в глаза, – второй патрон тоже боевой. Тот, кто убил артиста, – человек обстоятельный, он хотел быть абсолютно уверен, что его план сработает.

– У убийцы было два варианта, – Рика с удовольствием присоединилась к обсуждению, – он мог заменить патроны в пистолете перед спектаклем, либо спрятать их прямо в коробке. Тогда сама Ари рано или поздно зарядила бы их.

– Нет, – покачал головой Вил, – реквизитор Королевской оперы на меня произвела впечатление человека знающего. Вес, вид патрона сразу бы насторожили её своей необычностью. Я уверен, подмена произошла за кулисами.

Они попрощались, и чародейка отправилась домой. Она отказалась от обеда в ресторане, сославшись на утомление, усталость и полнейшее отсутствие аппетита.

Но избежать обеда ей всё же не удалось.

– Юная леди! – строго остановила чародейку тётушка Призм, заметив, как её жилица тихонечко собирается проскользнуть к себе на верх, – немедленно идите на кухню и извольте садиться за стол!

– Я ела, – попыталась отговориться чародейка.

– Не верю! – заявила квартирная хозяйка, – когда вы обедаете с полковником Окку, вы возвращаетесь домой поздним вечером, а сейчас только шесть двадцать. Сей факт красноречиво указывает, что вы, юная леди, пытаетесь меня обмануть. Ваше здоровье теперь принадлежит не только вам, оно – достояние Дубового клана. И я не могу вам позволить проявлять бессовестную беспечность по своему адресу. Вам ещё наследников клана рожать! Поэтому молчите, не спорьте со мной. Обед – главная трапеза дня.

Рика вздохнула, помыла руки и уселась за стол, где они обычно ели по будням.

На другой стороне этого стола, накрытого любимой клетчатой скатертью госпожи Призм, давилась смехом Эни Вада – невольная свидетельница выговора невесте Дубового клана.

– Да, да, Рикочка, – добавила она, сквозь смех, – кушай хорошенько, поправляйся. А то тощую невесту замуж никто не возьмёт! (это она повторила напутствие, наверное, всех бабушек в Артании, которым они пугали привередливых по части еды внучек).

– Умолкни, – Рика схватила свежую газету с тумбочки и запустила в подругу. Это был единственный подходящий снаряд, что попался ей под руку. Ибо полёта домашнего тапочка шутка Эни явно не заслуживала.

Та, продолжая хихикать, развернула пойманную на лету газету и принялась громко зачитывать заголовки, а госпожа Призм поставила перед чародейкой полную тарелку супа. Пока Рика ковыряла ложкой в густом вареве (это был её самый нелюбимый вариант первого блюда, в котором помимо крепкого наваристого бульона имелось ровным счётом всё, что осталось у тётушки Призм от недельной закупки продуктов), Эни «учительским», хорошо поставленным голосом принялась зачитывать заголовки статей.

– «Перестановки в кабинете министров. Дубовый клан уступил портфель министра сельского хозяйства Кипарисовому клану».

– Не удивительно, что этот клан теперь поднимается, – тонкой улыбкой дипломата на важных переговорах улыбнулась госпожа Призм, – леди Камирэ скоро станет королевой.

– Что-то там про биржевые ставки, – продолжала Эни, – отделение Коллегии магов по предсказанию погоды обещают хорошие виды на урожай риса, но опасаются, что из-за недавнего внезапно налетевшего похолодания абрикосовые деревья в северной части королевства могут сбросить цвет. Делящая небо уже заверила, что готова полностью покрыть потребность Артании в абрикосах и персиках. Отлично, я люблю персики, – прокомментировала новость девушка, – есть мнение, что модным цветом грядущего летнего сезона может стать золотисто-жёлтый с небольшим оранжеватым отблеском. А вот это – очень даже плохо.

– Почему? – Рика выбрала из супа грибы, кусочки батата и принялась за мясо.

– Потому, что я не люблю этот цвет. Более того, считаю, что он любой девушке придаёт измождённо-болезненный вид, подчёркивая малейшую желтизну в оттенке кожи. Нет, я решительно не согласна!

– Не нравится, не носи, – пожала плечами Рика.

– Да, – протянула Эни, – все станут ходить в модных платьях, а я одна, как дурочка, буду носить своё розовое, цвет, что был в фаворе прошлым летом.

– На тебя не угодишь! – чародейка съела половинку сваренного в мешочек яйца и отодвинула от себя тарелку. Она совершенно точно знала, будет ещё и второе блюдо.

И оно было. На второе тётушка Призм наделала симпатичных котлеток, к которым подала всю ту же, люто не любимую Рикой капусту.

– Наконец-то интересненькое, – воскликнула Эни, добравшись до разворота второй страницы «Вечернего Кленфилда», – слушайте: «Очередная трагедия в Королевской опере». Я так и думала – опять Руко Нори – мой любимый журналист. Говорят, он ещё и хорош собой, – мечтательно произнесла она, – читаю:

Вчерашним вечером сотни артанцев посетили Королевский оперный театр, дабы насладиться шедевром минувшего столетия – оперой «Слепой мастер», что принадлежит бессмертному перу великого Ибу́ро Сано́тти, ушедшему из жизни в возрасте тридцати семи лет. Его внезапная кончина, которой ваш покорный слуга посвятил отдельное исследование, лишила мир талантливого композитора, чья музыка, словно сотканная из новаторских идей и аллюзий на народные мотивы, является сияющей вершиной оперного искусства.

Но музыка Санотти обладает и ещё одной особенностью. Ох, не зря его так редко ставят на сцене! Проклятие, напрямую связанное с теми мрачными преданиями, уже не одну сотню лет окутывающими Королевскую оперу, словно передаётся через произведения великого композитора. Например, – Эни сделала паузу, отхлебнув из любезно поставленной перед ней чашки чая, – при исполнении его ноктюрна девушка из знатного семейства, клан коего я не указываю из скромности, как и имя несчастной девушки, выбила себе глаз скрипичным смычком. Кто-то припишет происходящее неумелому обращению с новомодным континентальным инструментом. Это их полное право. Только я уверен, мы имеем дело с проклятием театра и проклятием самого Санотти. А уж когда они сложились вместе…

Вчерашним вечером я сразу ощутил зловещую ауру сразу, как только перешагнул порог театра, — взахлёб читала Эни, – даже дым ароматических палочек, что воскурили на алтаре бога Гозёками в холле, нёс в себе явственную, чуждую струю горечи. Зрители были притихшими, словно в ожидании чего-то плохого.

– Какая чушь! – воскликнула Рика, – и не стыдно этому господину Нори писать столь откровенную халтуру. Зловещая аура! Горькая струя, – сразу видно, ничегошеньки он не почувствовал, просто выдумал задним числом, чтобы привлечь внимание читателей.

– Не только одни чародеи чувствительны к проявлениям духовной энергии и тонкого мира, – со значением заметила госпожа Призм, – вот, когда пропал мой любимый котик Бо́ки, я сразу ощутила самое дурное предчувствие. Так оно и вышло. Бедняга скушал отравленную мышь (соседей одолели грызуны, а они по жадности не стали звать мага) и умер.

Эни спрятала смешок за газетой, выдав его за покашливание. Трагическую историю гибели полосатого питомца девушки слышали по меньшей мере раз двадцать, но госпожа Призм никогда не уставала её повторять. Чтобы не позволить старушке и дальше погружаться в горестные воспоминания, Эни поспешила продолжить:

– Спектакль с первых нот уносил зрителя в чарующий мир любви, предательства, находок и потерь. Главный герой – Маста ступил на путь, который уготовили боги для любого талантливого человека. С замиранием сердца полный зрительный зал сопереживал ослепшему мастеру, навеки потерявшему свою великую любовь. Эйдо Финчи был великолепен. Его невыразимо прекрасный голос то взлетал к нотам, высоту коих никому иному было бы не под силу взять, то опускался в бархатный баритональный рай, рокочущих низов, и от этого перехода буквально пробегали мурашки по спине.

Не зря старался Эйдо: из королевской ложи на него внимательно смотрели две пары глаз, принадлежащих царственной чете влюблённых, чьим сердцам в самом ближайшем времени предстоит соединиться навеки.

– Ага, – подумала Рика, решившая не комментировать вслух чтение глупой статьи, – я не уверена, что король вообще смотрел куда-то, кроме своего бокала. Он пошёл по обязанности, и чтобы доставить удовольствие бывшей фаворитке. Хотя, – чародейка усмехнулась, – если судить по недовольному виду, вряд ли что-то в этой жизни способно доставить ей удовольствие.

– Артист под печальную музыку пел об утраченной любви, – пафос в голосе Эни нарастал, – о предательстве, ранившем его в самое сердце, о напрасной жертве и несправедливости несовершенного мира. Зрительный зал замер, готовясь встретить окончание арии овацией. Однако ж конец этой арии потряс всех: в оркестровой паузе громыхнул выстрел, и неподражаемый, великий, талантливый Эйдо Финчи упал на сцену, окропив доски своей собственной кровью из простреленной головы.

Я одним из первых понял, что случилось, и бросился на сцену, ибо в моём сердце ещё теплилась надежда на то, что великий тенор жив. Но увы. Ровно на третьем шаге я понял, смерть омрачила прекрасную арию, сердце артиста остановилось навсегда! Его величество встал в своей ложе и со слезами на глазах произнёс прекрасные слова соболезнования. Эти слёзы короля стали самой наилучшей эпитафией Эйдо Финчи, прозванному Хрустальным соловьём.

– Боже, король плакал, – проговорила потрясённая госпожа Призм, – я всегда повторяла, что у его величества Элиаса чувствительная натура.

– Слёзы короля? – не выдержала чародейка, – да он на сцену-то не смотрел. Они с Вилохэдом пропьянствовали два последних акта. Это, когда леди Камирэ посетовала на никчёмных подданных, испортивших ей вечер неуместным самоубийством, его величество произнёс несколько приличествующих случаю слов.

– Ты была вчера там?! – воскликнула Эни Вада, и было непонятно, обвиняет она Рику или восторгается.

– Была, – подтвердила чародейка, ругая себя в душе, что не смолчала. Теперь от вопросов не будет покоя.

Вопросов, действительно, последовало немало. Рике пришлось поведать обо всём, от смерти на сцене до фасона платья и причёски будущей королевы Артании. Интерес по поводу буфета она удовлетворить не смогла, заявив, что в королевскую ложу всё приносили лакеи.

Воспользовавшись тем, что тётушка Дотти и Эни принялись обсуждать смерть артиста между собой, строя самые фантастические предположения, чародейка прихватила газету и удалилась к себе.

Глава 3 ЖУРНАЛИСТ И ДРАКОН

Посреди галиматьи вокруг слёз короля и якобы витавшей вчерашним вечером трагической атмосферы журналист Руко Нори описал нечто, что проскользнуло по краю сознания чародейки, и это самое нечто заставило ворохнуться воспоминание о театральной беде. Беду упоминали несколько опрошенных. Конечно, существовала вероятность, что господин Нори пообщался с теми же самыми персоналиями и у них подцепил сплетню, но дочитать дурацкую претенциозную статейку до конца всё же следовало.

Рика надела очки и принялась читать. Морщась в душе, она по новой прочла о рыдающем короле и необыкновенно прозорливом и восприимчивом к эманациям смерти журналисте, который, по его же собственным словам, правда, совершенно не вязавшимся с реальностью, одним из первых кинулся оказывать помощь застрелившемуся артисту.

Но вместе с этим обнаружилось в статье и ещё кое-что: в последнем абзаце господин Нори высказывал гипотезу о многовековом проклятии, что тяготеет над Королевским оперным театром. Ссылаясь на собственное расследование, которое он опубликовал в «Вечернем Кленфилде» минувшей осенью, журналист предполагал будто бы театр построен на месте святилища давным-давно забытого божества.

«Всем известно, что подобные святотатства, пускай даже невольные и непреднамеренные, откликаться самыми зловещими последствиями, – писал журналист, – как бы не хмыкали скептики, которые всегда и во всём норовят увидеть рациональную составляющую бытия, я ЗНАЮ, что проклятие демона Королевского театра существует в действительности, ибо ни одно практическое, приземлённое и глубоко рациональное обоснование не способно объяснить трагические внезапные кончины талантливых молодых артистов этого театра. Пускай упомянутые мною оппоненты-скептики попробуют найти подоплёку периодичности смертей, что с ужасающей точностью колеблется от пяти до десяти лет и строго связана с премьерами. Попытайтесь! Коли вам это удастся, я первый сниму перед вами шляпу и даже пообещаю съесть её».

Вот оно! Рика отложила газету. Беда, так артисты скромно назвали внезапную смерть Эйдо Финчи, случалась и раньше. Если верить журналисту, то по крайней мере уже полторы сотни лет. И композитор, написавший «Слепого мастера», тоже не исключение. Если только журналист Руко Нори не насочинял по привычке приукрашать реальность в угоду красного словца, то здесь есть над чем подумать: потусторонним сущностям, возникающим или проникающим в наш мир из-за разрушения святилищ, вполне по силам подобным образом вмешиваться в жизнь людей. А уж кровавые жатвы вообще по их части! Если периодичность несчастных случаев подтвердиться, в данном направлении можно копать.

Утром, когда чародейка пришла на работу, у входа в коррехидорию она столкнулась с четвёртым сыном Дубового клана.

– Я узнал кое-что любопытное, – проговорил Вил после приветствия, – мне казалось, что я давно читал про всяческую чертовщину, связанную с оперой «Слепой мастер», и оказалось, что это произведение, как ни с какое другое окутано огромным количеством суеверий. Возможно, причина этого в ранней смерти композитора. «Слепец» (так предпочитают называть оперу в театральных кругах, ибо само название, произнесённое вслух сулит несчастья) – его последнее произведение, не полностью даже завершённое, но успешное. Его редко ставят на сцене, следуя при этом множеству неписанных правил, нарушение коих может привести к фатальным последствиям. Например, нельзя до премьеры ни в театре, ни каком ином месте произносить последнюю фразу; запрещается напевать, а уж, тем паче, насвистывать мелодии арий. Все костюмы должны быть пошитыми сызнова, опасно использовать даже элементы костюмов из других спектаклей. Но главное, постановка «Слепого мастера» изобилует разными необъяснимыми несчастьями: от вывихнутых конечностей до смертей. Правда, не всегда во время спектакля, а после или же до него. Мне в голову было залетела шальная мысль: вдруг кто-то решил поддержать репутацию про́клятого спектакля и подменил патрон в реквизите? Но по здравом размышлении я посчитал свою версию несостоятельной. Смерть солиста, компенсационные выплаты принесут администрации Королевской оперы гораздо больше проблем и не окупят скандальную славу.

– Как ни странно, – слегка улыбнулась чародейка, – я тоже размышляла в похожем направлении. Вы читали вчерашний «Вечерний Кленфилд»?

– Нет, – качнул головой Вил, они подошли к его кабинету, – а что там было?

– Статья этого ушлого Руко Нори, – ответила Рика, кивком приветствуя Тураду, усиленно изображавшего утреннюю кипучую деятельность за своим столом.

– За что же вы так о бедном журналисте? – вскинул бровь коррехидор, – говорят, господин Нори – восходящая звезда, у него бойкое перо, он хваткий и не боится браться за дела, которые другие его коллеги по цеху обходят стороной.

– Перо у него чересчур бойкое, – подтвердила Рика, – а ещё парень обладает нерядовой фантазией, и склонен пускать её в ход по любому поводу.

Она поведала, о чём прочитала в статье.

– Демон театра? – усмехнулся коррехидор, – вот это – полнейший бред!

– Почему? – обиделась чародейка. Не такой реакции она ожидала.

– Да потому, что за полторы сотни лет кто-нибудь да догадался бы пригласить жреца, заклинателя или чародея. Театр бы обследовали, выявили вашу потусторонняя сущность и она была бы благополучно уничтожена либо отправлена в духовный план.

– Если бы так поступили, то Эйдо Финчи пел бы спокойно свои арии, а не погиб на сцене во время премьеры, – проворчала Рика.

– Хорошо, – сказал коррехидор, – поскольку никаких иных зацепок в деле артиста у нас нет, предлагаю посмотреть изыскания господина Нори, которыми он, по вашим словам, так гордится.

– Неужели опять полдня просидим в Королевской библиотеке! – в сердцах воскликнула чародейка, – нам там пора абонементами обзаводиться. У нас ни одно расследование без библиотеки не обходится. Сразу вспоминаются славные студенческие годы!

– Если у вас сегодня нет охоты рыться в пыльных подшивках газет, могу предложить навестить господина Нори и узнать всё, что называется, из первых рук.

Чародейка согласилась. Перед тем, как поехать в издательство, Вилохэд затащил её в чайную, сославшись на то, что у него в доме гостит отец, а это значит, что все на завтрак едят рис с сырым яйцом – пищу простую, но чрезвычайно здоровую по мнению герцога Окку.

– Вот я и постарался пораньше улизнуть из дома, – подмигнул коррехидор, – меня буквально наизнанку выворачивает от одного запаха сырах яиц. Так что прошу составить мне компанию за чашкой крепкого порохового чая.

Рика была не против. Теперь ей стало понятно, почему они встретились у входа в коррехидорию. Обыкновенно четвёртый сын Дубового клана, пользуясь привилегиями должности и знатности, редко появлялся на службе раньше половины десятого.

В редакции одной из самых популярных газет ничего не изменилось с момента их последнего посещения. Только на этот раз Вил прекрасно знал, куда нужно идти, чтобы попасть к главному редактору.

В приёмной их встретила всё та же секретарша с кислым лицом и предложила обождать, пока у господина Ба́ру совещание. Присев на кожаный, изрядно потёртый диван, чародейка подумала, что кое-какие изменения в «Вечернем Кленфилде» всё же произошли. Секретарша главного явно собиралась стать матерью, а место безвременно отошедшей в мир иной пальмы занял разлапистый фикус с крупными зелёно-белыми листьями.

Не прошло и пятнадцати минут ожидания, как из кабинета начали выходить несколько возбуждённые люди. По всей видимости это были журналисты.

– А́дочка, свари-ка мне кофейку, да покрепче! – послышался громкий голос главного редактора.

Адочка осторожно вышла из-за стола и прошла в кабинет, по всей видимости доложить о посетителях, затем появилась и гостеприимно распахнула дверь.

– Рад, очень рад видеть вас снова, – сообщил редактор. Встрёпанный вид которого по всей видимости был для него самым обычным повседневным видом, – какое новое расследование привело в нашу газету коррехидора и его верную помощницу. Или лучше будет сказать «невесту»? – он многозначительно прищурился, и чародейке стало ясно, что кленфилские газеты уже в курсе.

– Помощница более подходит к случаю, – спокойно ответил Вил, усаживаясь на предложенный стул, – а совсем хорошо будет, если вы станете обращаться к госпоже коронеру – мистрис Таками.

– Ладно, ладно, – поднял руки Бару, – я понял. Дубовый клан пока предпочитает не особо разглашать вашу помолвку, полковник. Итак, к делу, – он поглядел на часы, – чем, как говориться, могу?

– Руко Нори у вас же служит?

– У меня, у меня, – удовлетворённо проговорил редактор и закурил. В кабинет, неслышно ступая, вошла секретарша с подносом, – умница, – похвалил ей Бару, – сама додумалась поставить ещё две чашки. Что же касаемо Нори, – он аккуратно налил кофе гостям, а потом себе, – сокровище, а не сотрудник. Журналист от бога, и нашему Ко́ринзу конкурент тоже не помешает. Тем более, что амбиции у Нори, о-го-го какие. Самого Коринза потеснил с пьедестала. Они сейчас знаете как друг у дружки сенсации из рук рвут! Прелесть! А газете это только на пользу. Чем больше интересного материала, тем выше продажи. Так что там с Нори?

– Я хотел бы встретиться с этим господином и поговорить с ним по некоторым аспектам расследования, которое мы в данный момент проводим.

– Дайте-ка я угадаю, – Бару прищурился и выпустил аккуратное колечко дыма, – смерть артиста на сцене Королевской оперы на поверку оказалась вовсе не суицидом?

Коррехидор спокойно разъяснил, что не вправе разглашать тайну следствия.