Тринадцать мертвецов на ром из сундука
Глава 1
Вечеринка умирала. Инди-поп из Bluetooth-колонки на подоконнике давно не спасал от неловкости, а только раздражал, отражаясь от голых кирпичных стен студии с грязным эхом. Звук смешивался с гулом разрозненных разговоров и тонул в нём. Воздух в лофте стал плотным и тёплым от дыхания тринадцати человек, и пространство будто заплывало вязкой, тёплой смолой. Повсюду – полупустые бутылки пива с размокшими этикетками, вскрытые пачки чипсов, опрокинутые пластиковые стаканчики в тёмных влажных кругах на паркете.
Лёша Третьяк ёрзал на диване, не находя себе места. Музыка скисла, слова окружающих липли друг к другу, распадаясь на бормотание. Любая пауза в общем гуле вызывала у него приступ паники. Он вскочил на продавленный диван, возвышаясь над остальными.
– Так, народ! Анекдот, свежак! Встречаются как-то социолог, экономист и, типа, декан…
Он говорил слишком громко, перекрикивая музыку. Пара человек вежливо обернулись, но их взгляды проскользнули мимо. Остальные даже не повернули голов. Кто-то показывал что-то на экране смартфона, кто-то лениво спорил о сериале. Лёша договорил анекдот в пустоту и сам же резко, лающе рассмеялся. Улыбка сползла с его лица, но челюсть свело. В горле мгновенно пересохло, а на языке выступил металлический привкус.
Его взгляд метнулся по комнате и наткнулся на пару у окна. Стас Арбенин с экономфака и его девушка, староста их группы Оля Тарасова. Они стояли особняком. Стас что-то говорил Оле, указывая подбородком на толпу, и на его губах застыло подобие холодной маски. Лёша не слышал слов, но был уверен, что тот раскладывает присутствующих на социальные атомы. Оля слушала, положив ладонь ему на плечо. Со стороны – жест нежности, но Лёша видел, как костяшки её пальцев побелели на ткани. Она не гладила. Она сжимала.
Оля перехватила его взгляд и ободряюще улыбнулась. Эта улыбка была сочувственным кивком, констатацией провала. Лёша спрыгнул с дивана, и натужная весёлость на его лице осыпалась.
В углу, на старом кресле с обивкой, похожей на выцветший ковёр, сидела Катя Зимина. Она не участвовала в разговорах, не смеялась, даже не смотрела в телефон. Просто наблюдала. Её взгляд скользнул по Лёше, задержался на его сжатой в кармане зажигалке, потом переместился на Олю, которая слишком крепко держала Стаса за плечо. Она коснулась экрана смартфона. Тихий щелчок, имитирующий затвор, потонул в общем гаме.
Резкий зуммер домофона ударил по ушам, мгновенно оборвав все разговоры. Музыка захлебнулась. В наступившей тишине остался только низкий рокот вентиляции. В этот миг все тринадцать человек, словно управляемые единым нервным импульсом, одновременно повернули головы к двери – единственной точке, в которую теперь стекалось всё внимание.
– Пицца? – неуверенно спросил кто-то.
– Я не заказывал, – отозвался хозяин квартиры, Илья, и пошёл открывать.
Внизу скрипнул и загудел старый лифт. Через несколько минут Илья вернулся, а за ним в комнату вошёл курьер: парень лет двадцати пяти в отсыревшей от мороси жёлтой куртке. Ссутулившись от веса, он с кряхтением втащил в центр комнаты тяжёлый предмет и с глухим стуком поставил его на пол. Это был сундук из тёмного, почти чёрного дерева, окованный по углам полосами ржавого железа. Он смотрелся в интерьере лофта неуместно.
– Доставка для… – курьер сверился с экраном смартфона, – …собравшихся. Адрес ваш. Распишитесь вот здесь.
– Погоди, – Илья преградил ему путь. – От кого это?
Парень пожал плечами с безразличием человека после двенадцатичасовой смены.
– Не знаю. В заказе написано «подарок». Всё оплачено. Мне только подпись нужна.
Илья расписался пальцем на треснувшем экране, курьер передал ему тонкий, потемневший ключ на кожаном шнурке, и не сказав больше ни слова, ушёл. Дверь за ним захлопнулась. Сундук остался посреди комнаты, немым и тяжёлым. Вокруг него воздух дрогнул, и все замерли, подпав под тяжесть его присутствия.
Стас Арбенин первым нарушил оцепенение. Он подошёл к сундуку, обошёл его и брезгливо ткнул носком ботинка. Присел, постучал по крышке костяшками пальцев. Звук получился глухим, плотным.
– Реквизит из квеста, – вынес он вердикт, поднимаясь. Его голос звучал нарочито скучающе. – Кто-то из вас решил устроить перформанс. Признавайтесь, чей креатив? Банально, но хотя бы что-то.
Он смотрел на Илью, но тот лишь растерянно развёл руками.
– Я не заказывал, – Илья оглядел всех, и в его глазах появилась настоящая растерянность. – Клянусь.
Лёша увидел в сундуке свой шанс. Он подскочил к нему, изображая пирата.
– Йо-хо-хо! Тысяча чертей! Что там, золото? Или ром?
Он попытался поднять крышку, но она не поддалась.
– Заперто. – Он пнул сундук носком кеда.
Пока остальные обступили сундук, споря, Катя Зимина молча достала телефон. Она подошла к окну, будто подышать, но задержалась у сундука. Сделала несколько быстрых снимков оковки почти вплотную, приблизив изображение. На экране проступил узор ржавчины, крошечная царапина на дереве рядом с петлёй, едва заметный отпечаток пальца в пыли.
Илья вставил оставленный курьером ключ в замочную скважину. Раздался сухой скрежет, замок с трудом поддался, и Илья потянул тяжёлую крышку вверх.
Внутри, на подкладке из тёмно-красного бархата, который, казалось, впитывал свет, стояли тринадцать бутылок. Строгой формы, из почти чёрного стекла, без этикеток. Тишину нарушил восхищённый свист Лёши.
– Ого, элитное бухлишко! – он нетерпеливо протиснулся вперёд и выхватил одну из бутылок. Поднёс к свету, пытаясь разглядеть содержимое, но стекло было слишком тёмным. – Так, сейчас мы это…
Он замолчал. Его лицо вытянулось. Он медленно повернул бутылку, и все увидели на гладкой поверхности гравировку. Аккуратные, тонкие буквы, белеющие на чёрном фоне.
Алексей Третьяк.
Кто-то нервно хихикнул.
– Ни фига себе сервис, – пробормотал Денис, протискиваясь к сундуку. – А ну-ка…
Началась проверка. Каждый протягивал руку, вытаскивал бутылку и находил на ней своё имя. Шок нарастал.
Игорь Верес. Ирина Верес. Станислав Арбенин. Ольга Тарасова. Катя Зимина. Илья Нечаев.
Тринадцать бутылок. Тринадцать имён. Всех, кто был в этой комнате.
Возбуждение угасло. Стало тихо, но уже не неловко, а жутко. Это было слишком лично. Общий прикол, розыгрыш, перформанс – все слова испарились перед фактом выгравированных имён.
Стас держал свою бутылку двумя пальцами, словно сомнительный артефакт. Он поднёс её ближе к глазам.
– Лазерная, – процедил он, обращаясь больше к себе. – Качественная работа. Это дорогой пранк. Кто-то из родителей-олигархов решил развлечься. Объективно, это просто шоу.
– Возможно, – тихо ответила Оля. Она стояла рядом, но смотрела не на свою бутылку, а на него. – Но это… как-то слишком лично. В этом есть что-то целенаправленное.
– В любом хорошем розыгрыше должна быть персонализация, – парировал Стас, избегая её взгляда. – Это основы маркетинга.
– Маркетинг? – Она хмыкнула. – Ты правда думаешь, что это реклама?
– Я думаю, что у всего есть причина. И она, скорее всего, до смешного примитивна. Чья-то дипломная работа по социальной психологии.
Оля видела, как он скрестил руки на груди, создавая барьер. Видела, как напряглись желваки на его скулах. Она знала эту его защитную маску. Чем сильнее он боялся, тем больше сыпал терминами.
– Ладно, хватит теоретизировать! – прервал их Лёша. – Предлагаю практическую часть! Надо попробовать!
Никто не двигался. В тишине скрипнула кожаная куртка Дениса. Не выдержав пытки, Лёша вскочил на низкий кофейный столик.
– Ну что, скисли, интеллигенция? – крикнул он, и голос сорвался от напряжения. – Это же вечеринка! Время пить!
Он поднял свою бутылку, как факел.
– За нас! – Он застыл на мгновение, вбирая в себя их испуганное внимание, словно последний луч прожектора. – За обречённых! За мертвецов!
– Лёша, не надо, пожалуйста! – крикнула Оля, шагнув к нему.
Он запрокинул голову, приложился к горлышку и жадно глотнул несколько раз. Тёмная, густая жидкость, словно расплавленное железо, обожгла горло, но Лёша лишь сильнее втянул её. Он опустил бутылку, быстро вытер влажные губы тыльной стороной ладони и торжествующе оскалился.
– Ну и?.. – он попытался рассмеяться, но вышло только рваное сипение. – Обычный ром. Даже не очень. Так себе пранк…
По комнате пронёсся общий выдох облегчения. Кто-то издал короткий смешок. Стас саркастически хмыкнул.
Но ухмылка на лице Лёши застыла. Его зрачки резко расширились, затопив радужку чернотой. Фокус его взгляда сместился куда-то за периферию комнаты. В следующее мгновение пальцы, державшие бутылку, внезапно ослабли, и она с хлюпаньем выпала из руки.
Он не упал. Он осел. Тело просто потеряло кости и бесшумно стекло со столика на диван. Бутылка с гравировкой «Алексей Третьяк» выкатилась из его пальцев и со стуком покатилась по паркету, оставив небольшое влажное пятно.
На секунду все застыли. Картина была нереальной: только что кричавший Лёша теперь лежал на диване в сломанной позе, с открытыми, ничего не видящими глазами.
Женский вскрик вывел всех из ступора, и комната распалась на крики и панику. Оля и ещё пара человек бросились к Лёше.
– Скорую! Вызывайте скорую! – крикнул кто-то.
Оля дрожащими пальцами прижалась к его шее.
– Есть… – прошептала она срывающимся голосом. – Пульс есть… Но редкий, нитевидный…
Илья схватил его за руку.
– Блядь, он какой-то… ледяной! – отдёрнул он ладонь. – И мышцы будто свело.
Денис достал телефон, включил фонарик и посветил Лёше в глаза. Зрачки, расширенные до предела, впитывали свет, не меняясь.
– Он дышит… смотрите. Но… он не моргает.
В хаосе раздался тихий, неуместный щелчок.
Все инстинктивно обернулись.
Катя Зимина стояла на том же месте, медленно опуская телефон. Она только что сфотографировала тело Лёши на диване и искажённые ужасом лица вокруг. Её собственное лицо оставалось непроницаемым.
Глава 2
Визг Лены заставил всех вздрогнуть и оторваться от восковой фигуры на диване. Денис первым выхватил телефон, его дрожащий палец заметался по экрану.
– Я звоню в скорую! Что вы стоите? Его глаза! Они же закатились!
– Дышит, – тихо поправила Катя, не отрывая взгляда от Лёши.
– Да какая, блядь, разница! – взвился Денис, прижимая телефон к уху. – Алло! Скорая! Алло!
Денис ринулся по комнате – от окна к стене, к двери, отчаянно вытягивая руку вверх в тщетной попытке поймать сигнал. Аня Измайлова, вцепившись в свой айфон, тыкала в иконку такси. Белый кружок загрузки вращался на экране бесконечно.
Оля смотрела на этот хаос сквозь гул в ушах. В голове вспыхивали команды: «успокоить», «организовать», «решить». Но тело не подчинялось. Руки, которые всегда знали, что делать, просто висели. Она смотрела на них с отстранённым любопытством, будто они принадлежали кому-то другому. Не друзья – стая испуганных животных в клетке, в которую ударила молния. Боролись они не друг с другом, а с тем, что лежало на диване, сохранив лицо их друга. А против этого у старосты Оли Тарасовой не было протокола.
– Нет сети! Даже на 112 вызов не идёт! – выкрикнул Денис, швыряя телефон на диван. Тот отскочил от подушки и со стуком упал на пол.
– Такси тоже не ищет, – прошептала Аня, показывая всем экран с колесом загрузки. – Просто… ничего.
Илья, хозяин квартиры, бросился к выходу. Он дёрнул массивную металлическую ручку – раз, другой.
– Чёрт! – Ручка двигалась свободно на пару сантиметров и упиралась во что-то с глухим стуком. – Мы заперты!
Именно в этот момент раздался голос Стаса. Спокойный до неестественности.
– Успокойся, Денис. Ты ведёшь себя как истеричка.
– Истеричка? – обернулся Денис, глаза круглые. – Стас, ты видел его? Мы должны что-то сделать!
– Допустим, – Стас Арбенин скрестил руки на груди. – Допустим, ты чудом дозвонился. И что ты им скажешь?
– Что… что человеку плохо! Отравление! Что ещё?
– Отравление? – Стас криво усмехнулся. – Чем, позволь спросить? Ромом из пиратского сундука, который нам доставил хер пойми кто? Ты представляешь, что начнётся?
Он выдержал паузу. Оля смотрела на него, и дело было не в словах. Он стоял, скрестив руки, но не свободно, а так, что плечи чуть поднимались, инстинктивно защищая шею. Его взгляд на долю секунды метнулся к своей бутылке на столе, но он тут же стёр эту слабость, застыв, словно прикованный к полу. Он боялся. Но не полиции. Он боялся вопросов.
– Нас первыми загребут, – продолжал Стас, обводя всех тяжёлым взглядом. – Всю компанию. Проверят на наркоту, вывернут карманы. Устроят допрос. А когда выяснится, что никаких наркотиков нет, а есть только этот… реквизит, – он кивнул на сундук, – знаешь, что будет? Нас отправят в дурку. Всех. Как сектантов. Это подстава, ясно? Продуманная, дорогая подстава. И ты, Денис, хочешь лично позвонить организаторам и доложить, что их план сработал.
Денис сдулся. Аргументы Стаса, удушающие, как полиэтиленовый пакет на голове, били не по логике, а по страху последствий. Проблемы с родителями, с универом, клеймо на всю жизнь.
– Но… мы не можем просто сидеть и смотреть! – выдавил он, уже без прежней уверенности.
– Почему? – пожал плечами Стас. – Он же дышит, как сказала Катя. Пульс есть. Может, это просто… приход такой. Перебрал. Очнётся через пять минут и будет ржать громче всех.
Оля не выдержала.
– Стас, прекрати, – её голос был настолько низким и сдержанным, что прозвучал острее крика. – Ты не веришь ни единому своему слову.
– Объективно, Оля, паника сейчас – наш главный враг, – он посмотрел на неё холодно, расчётливо. Он даже не пытался с ней заигрывать. Он видел в ней ещё одно препятствие.
– А наш главный друг, по-твоему, – это сидеть и ждать, пока он умрёт? – её голос дрогнул.
В этот момент Катя Зимина, до этого неподвижная, без слова скользнула к Лёше. Она достала свой телефон. В полной тишине, нарушаемой всхлипами Лены, громко щёлкнула кнопка включения фонарика.
Холодный луч ударил в лицо Лёши, выхватив из полумрака восковую бледность кожи и широко распахнутые глаза, смотрящие в никуда. Катя медленно поднесла луч к правому глазу, затем к левому. Все, затаив дыхание, следили за этим лучом. Оле пришлось сжать кулаки, чтобы не отвернуться. Ей вспомнилась мёртвая ворона, которую она нашла в детстве во дворе – такие же стеклянные, пустые глаза, в которых ничего не отражалось.
Катя выключила фонарик. Комната снова погрузилась в полумрак, который теперь казался зловещим.
– Зрачки не реагируют, – сказала она своим ровным голосом.
Осталось что-то, для чего у них не было ни названия, ни протокола действий.
Они были заперты в комнате с телом, которое дышало.
Никто не засекал время. Его отсчитывали иначе: скрипом паркета под ногами Дениса, тихими всхлипами Лены из угла, щелчком зажигалки Ильи – раз, два, три, четыре на один вдох. Оля сидела на полу, обхватив колени, и старалась дышать в такт этим щелчкам, но сбивалась каждый раз, когда её взгляд цеплялся за фигуру на диване. Тогда внутри, под кожей, словно сжималась тугая пружина, давящая на грудину.
И вдруг ожидание разорвал звук.
Громкий, судорожный, булькающий вдох. Словно утопленник, вырвавшийся на поверхность, глотнул воздуха вместе с водой. Он был настолько резким, животным, что несколько человек отшатнулись.
А потом Лёша сел.
Его тело согнулось в талии одним резким, угловатым движением, словно фигура, выскочившая из заводного ящика. Прямая спина. Руки отвалились от корпуса и безжизненно лежали на коленях. Глаза всё так же широко открыты и смотрят в одну точку.
На мгновение все замерли. Его губы едва шевелились, выпуская тихий, полный ужаса шёпот. Не им. Не в эту комнату.
– …смеются… все смеются…
И тут он моргнул. Один раз. Второй. Мрак, до этого поглощавший его зрение, раскололся, уступая место резкой, невыносимой ясности. Взгляд метнулся по комнате, цепляясь за лица, как у человека, выброшенного на незнакомый берег. На его лице на долю секунды отразился ужас пополам со жгучим стыдом. Лицо человека, которого застали на месте преступления. Голого. Униженного.
А потом – щелчок. Ужас исчез. Стыд спрятался. Маска весельчака, треснувшая и помятая, рывком вернулась на место. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение, и выдавил из себя кривую ухмылку.
– Жесть… – он заговорил, и слова вышли сиплым, сдавленным звуком. – Какой-то ром у вас… термоядерный. Меня так ещё никогда не накрывало.
– Что это было?
– Лёх, ты где был вообще?
– Это прикол такой, да?
Вопросы посыпались со всех сторон. Все подались вперёд, обступая диван. Они смотрели на него, как на астронавта, и отчаянно хотели услышать, что всё это была шутка.
Лёша чувствовал себя голым под их взглядами. Он всё ещё ощущал липкий пот под светом софитов, слышал тот самый смешок из темноты зала. Воспоминание билось под кожей, как пойманная птица. Единственный способ выжить – превратить казнь в комедию. Заставить их смеяться. Если они будут смеяться, значит, всё в порядке.
Он заставил себя рассмеяться. Громко, каркающе.
– Да вы чё, ребят! Успокойтесь. Это был какой-то лютый трип. Слушайте.
И он начал свой спектакль. Он рассказывал с преувеличенной жестикуляцией, перебивая сам себя, чтобы создать эффект импровизации.
– Короче, первый курс, посвяга. Театральный кружок. И мне, прикиньте, дают роль Ромео. Ро-ме-о! Я и Шекспир – вообще разные вселенные. Но надо, преподша сказала – или зачёт, или отчисление. Ну, я и вписался.
Он сделал паузу, ища улыбки. Нашёл несколько. Хорошо.
– Костюмы, понятное дело, – говно и палки. Из реквизита – пластмассовый кинжал и трико, которое, мне кажется, ещё Евстигнеев носил. А оно, типа, просвечивает. Вообще всё. И я, как дебил, под это трико надел свои любимые треники. Ну, такие, серые, с вытянутыми коленками. Для комфорта.
Он снова рассмеялся, и пара человек неуверенно хихикнули. Лёша вцепился в этот смех, как в спасательный круг.
– И вот, значит, финальная сцена. Я лежу, типа, мёртвый. Джульетта там над моим телом рыдает. Зал затих. И тут она должна меня обнять на прощание. И как-то неловко так наваливается, цепляет рукой резинку на этом сраном трико… Я чувствую – сползает. Медленно так. А я ж мёртвый, я двигаться не могу!
Он вскочил, чтобы нагляднее показать.
– И вот она встаёт, а трико, блядь, остаётся лежать у меня на щиколотках! И я лежу посреди сцены. Мёртвый Ромео. В серых трениках с пузырями на коленях. Перед полным, сука, залом!
Он закончил на высокой ноте, заливаясь громким, почти истеричным хохотом. Хлопая себя по коленям, он ждал. Ждал ответной волны смеха, которая смоет с него липкий стыд.
Но волны не было.
Когда он закончил, тишина в комнате стала плотнее прежней. Денис издал короткий, удушенный выдох, который мог сойти за смех, но тут же захлебнулся. Ира Верес, его сестра-близнец, попыталась смягчить лицо сочувствием, но мышцы вокруг её глаз остались жёсткими, выдавая болезненное напряжение. Лицо Стаса Арбенина скривилось, как от запаха гнили – в этой гримасе не было веселья, только брезгливость. Остальные просто молчали, глядя на него с неловкостью и жалостью.
Он вдруг понял, что, пытаясь превратить всё в шутку, выдал себя с головой. Тем, как дрожали его руки. Тем, что в его хохоте слишком явно слышалась истерика. Он не заметил, как его пальцы впились в ладони, словно он пытался удержать нечто, готовое вырваться наружу.
Смеялся только он. Один. И его натужный, каркающий хохот, отражаясь от молчаливых, осуждающих лиц, звучал как грубая, неуместная ошибка.
– Ну… зато теперь знаете, что у меня… ээ… большое сердце! – выпалил Лёша.
Шутка разбилась о молчание, и осколки неловкости впились в каждого. Его оружие дало осечку. Он проиграл.
Он больше не был центром внимания. Он был проблемой. Объектом неловкости. Человеком, который показал всем свою слабость, а они не знали, что с этим делать.
Он замолчал. Медленно, как старик, встал, прошёл в самый тёмный угол дивана и сел, сжавшись. Достал телефон, но экран остался чёрным. Он прислонил гладкое стекло к вспотевшей щеке, используя неработающий гаджет как непроницаемый щит от двенадцати пар глаз.
И взгляды, один за другим, оторвались от него. Словно он стал невидимым. Они скользнули по комнате и неотвратимо остановились на деревянной громаде сундука, стоявшего посреди комнаты.
Теперь это был не просто ящик с выпивкой. Это был оракул. Судья. Палач. Игорь и Ира, близнецы, обменялись взглядом, который был плоским и серым, как зимний лёд. В их глазах читалась одна мысль: если у Лёши, самого открытого из них, нашлась такая рана, то что же ром вытащит из них?
– Я же говорил, – тихо произнёс Стас, обращаясь скорее к себе. – Просто глюки от палёного алкоголя. Сильное внушение.
Оля, стоявшая рядом, медленно повернула голову. Её взгляд был холодным.
– Он не глючил, Стас, – в её голосе звучала непоколебимая, почти научная уверенность. – Он вспоминал.
В её голосе не было ни спора, ни истерики. Только констатация факта.
Внимание Кати Зиминой было приковано к кластеру страха и позора. Она фиксировала данные. Сломленный Лёша в углу. Самодовольный Стас, оперативно построивший удобную для себя теорию. Испуганные глаза остальных, уже подсчитывавших риски и очередность.
Внутри неё не было страха. Было холодное любопытство и… решимость.
Она наблюдала за ними. Все они боялись, что их увидят. А она? Тень. Всегда тень. Что хуже? Быть разоблачённой – или остаться незамеченной навсегда?
Она встала.
Её подъём нарушил застой тишины. Этот резкий, решительный переход из статики в кинетику прозвучал, как порванная струна. Все взгляды метнулись к ней. Даже Лёша оторвал голову от тёмного экрана. Удивление было осязаемым, словно Катя Зимина, вечная тень, впервые материализовалась.
Она не сказала ни слова. Подойдя к сундуку, Катя опустилась на колени, и её ладони, лишённые нервной дрожи, начали перебирать холодные, тяжёлые бутылки. Её пальцы, работая с механической точностью, остановились на той, где имя «Катя Зимина» было вытравлено на стекле.
– Кать, ты чего? – нервно спросил Денис.
– Стой! Не надо! – сорвался голос Ани.
Но она их не слышала. Она смотрела на своё имя на стекле. Как на надгробие. Подцепила ногтем сургучную печать, и та со щелчком отлетела. Открутила пробку.
И сделала глоток. Один. Второй. Ром обжёг горло. Она посмотрела на Олю. В глазах старосты был испуг и непонимание. Катя улыбнулась лишь губами. «Теперь увидишь», – подумала она.
Эффект был мгновенным. Мир потерял резкость, звуки утонули в нарастающем гуле. Она успела увидеть, как расширяются от ужаса глаза Оли, прежде чем темнота и холодный сквозняк тоннеля поглотили её.
Тело Кати обмякло и безвольно завалилось на бок, едва не разбив почти полную бутылку.
На этот раз никто не закричал. Никто не бросился к телефону. Ира инстинктивно сделала шаг назад. Лена издала сдавленный всхлип. Игорь замер, глядя на второе неподвижное тело с суеверным ужасом.
Стас медленно провёл рукой по лицу и произнёс сквозь зубы всего два слова:
– Блядь. Опять.
Вечеринка закончилась. Начался сеанс. Одиннадцать человек смотрели на одиннадцать оставшихся бутылок. Вопрос был один: кто следующий?
Глава 3
Семь минут – время, за которое пылинка в луче настольной лампы успевала осесть от потолка до пола. Когда Катя Зимина, вторая за вечер, обмякла на паркете, паника не взорвалась криком – она свернулась тугим узлом в животе. Они больше не были студентами на вечеринке. Они стали участниками ритуала, правил которого не знали, но от которого першило в горле.
Денис, будущий педиатр, единственный, кто не растерялся, протиснулся к Кате, жестом велев остальным не подходить. Опустился на колени, прижал два пальца к тонкой шее. В наступившей тишине скрипнула половица.
– Пульс есть, – наконец произнёс он. Голос был тихим, но в наступившей тишине прозвучал отчетливо. Денис чувствовал, как полтора десятка взглядов впились ему в спину. – Но нитевидный. Очень слабый.
Он достал мобильник, и резкий, чужой свет вспыхнул, направившись прямо Кате в глаза. Широко раскрытые, они смотрели в потолок, не видя его. Яркий луч лишь подчеркну: зрачок оставался мёртв.
– Не реагируют, – глухо сказал Денис, и рука со смартфоном опустилась. Он обвёл всех взглядом, в котором профессиональная собранность сменилась тупиком. – Это не похоже ни на что из учебников. Ни на эпилепсию, ни на анафилактический шок, ни на отравление.
Никто не ответил. Все взгляды метнулись в угол дивана, где сидел Лёша, а потом вернулись к неподвижному телу Кати. Первый. Вторая. Паттерн сложился. Это была очередь.
Лёша видел, как открываются и закрываются рты, но слова до него не долетали. Он сидел, обхватив колени руками, вжавшись в самый угол дивана. Вокруг него образовалось пространство радиусом в метр. Никто не подходил, никто не заговаривал с ним.
Почти забавно. Час назад он был готов глотку перегрызть за то, чтобы оказаться в центре внимания. Сбылось. Только смотрят теперь иначе. Не скользят взглядом, а впиваются. Будто ищут на нём трещину, первый симптом. Будто он – ходячий инкубационный период. Он чувствовал их взгляды, даже не поднимая головы. Косые, испуганные, брезгливые. Взгляды, которые раньше он ловил с жадностью, теперь вызывали внезапную, нервную сухость во рту.
Его унижение отошло на второй план, вытесненное общим кошмаром. Но стыд никуда не делся. Он мутировал, превратившись в холодное, отстранённое знание. Он был первым. И теперь, глядя на Катю, он не чувствовал ни жалости, ни страха. Только глухую солидарность. Добро пожаловать в клуб, Катюха. Теперь и ты знаешь. Теперь и ты – пустое место.
Шут, который жил у него в голове и заставлял сыпать остротами, замолчал. Внутри черепа вместо мыслей – белый шум. И этот шум был спасением. Он был лучше, чем необходимость снова открывать рот. Пусть теперь другие стараются. Пусть теперь Стас, гений логики, попробует объяснить, как человек на ровном месте превращается в куклу, а потом ревёт без причины. Пусть попробует. Лёша был уверен, что у него не выйдет. Логика здесь закончилась в тот момент, когда курьер поставил на пол этот сундук.
Он огляделся. Люди разбились на шепчущиеся группки. Кто-то тыкал в экран смартфона, всё ещё надеясь поймать несуществующую сеть. Кирилл, качок с обычно добродушным лицом, теперь бледный и осунувшийся, что-то доказывал Илье, хозяину квартиры. Показывал на дверь. «Давай выломаем, нахер». Илья мотал головой, бормоча про полицию, про то, что «нас же всех потом…».
– Это бессмысленно! – голос Стаса прозвучал так резко, что несколько человек вздрогнули. Он стоял в центре комнаты, руки плотно прижаты к груди. Поза была вызывающе уверенной, но слишком напряжённой. – Проблема не в двери. Вы что, до сих пор не поняли? Мы заперты не снаружи.
Он обвёл всех тяжёлым взглядом.
– Это массовая истерия, – чеканил он. – Спровоцированная каким-то психотропным веществом в этом роме. Галлюциноген сильного действия. Лёша поймал бэд-трип на почве своего комплекса, Катя – на почве детской фобии. Всё логично.
Слова повисли в воздухе. Объяснение было стройным и неубедительным. Оно не объясняло ни отключившихся телефонов, ни ледяного холода тел, ни идентичности симптомов. Стас говорил уверенно, но так сильно стиснул собственное предплечье, что пальцы побелели. Он ни разу не посмотрел в сторону Кати.
В этот момент Аня, молчавшая до сих пор, подошла к тому месту, где упала Катя. Она была известна своей дотошностью, которую многие принимали за занудство. Сейчас это качество оказалось бесценным. Она наклонилась и подняла с пола Катину бутылку. Стекло тускло блеснуло в свете лампы. Аня повертела её в руках и подняла на уровень глаз.
– Смотрите, – произнесла Аня, и слова, лишённые интонации, прорезали напряжённый воздух. – Она сделала всего два глотка. Два.
Кто-то рядом сдавленно охнул. Илья отшатнулся от бутылки, будто та была раскалённой. Доза не имела значения. Осторожность не спасёт. Это был не яд. Это был триггер.
Возвращение Кати началось с одной-единственной слезы. Она родилась в уголке правого, всё ещё неподвижного глаза и поползла по виску, оставляя мокрый след.
Это заметила Оля. Она сидела ближе всех, на корточках, не решаясь прикоснуться к ледяной руке девушки.
– Смотрите, – её голос стал ломким.
Все замерли. Слеза докатилась до волос и впиталась в них. А потом веко Кати дрогнуло. Раз, другой. Стеклянная плёнка в её глазах будто пошла трещинами, и взгляд начал пробиваться наружу. Она обвела склонившиеся над ней лица. Взгляд метался без узнавания, полный животного ужаса.
И она заплакала.
Это был не крик, не истерика. Её тело сотрясалось, но из горла не вырывалось ни звука. Только плечи мелко, судорожно вздрагивали, словно от внутреннего электрического разряда. Она не закрывала лицо руками, не пыталась свернуться в клубок, оставаясь открытой и беззащитной. Просто лежала на спине, глядя в потолок, и слёзы непрерывным потоком текли из её глаз.
Оля осторожно опустилась рядом, протянула руку, чтобы коснуться её плеча, но замерла на полпути.
Сквозь рыдания Катя начала говорить. Её голос был тонким, срывающимся, полным детских интонаций. Слова были обрывками, осколками воспоминания.
– Ушёл… ушёл… красный… огонь… холодно… Папа… – она вдруг замолчала, потом снова, громче: – Гудит! Гудит!
Она говорила, глядя в одну точку на потолке, будто снова видела своды станции метро. Её пальцы слабо скребли по паркету, словно по холодному граниту платформы.
– Красные огни… – её дыхание сбилось. – Они мигают… и гаснут. Далеко-далеко… Гудит… В тоннеле гудит… страшно…
Группа стояла вокруг неё, заворожённая этим тихим кошмаром. Пустая, гулкая платформа поздно вечером. Последний поезд увозит тепло и свет, оставляя после себя лишь холодный сквозняк и два угасающих красных огонька. И маленькую девочку, одну в огромном каменном подземелье, где из темноты тоннеля доносится низкий, угрожающий гул.
– Одна… совсем одна… – Катя замолчала, и только плечи её продолжали мелко вздрагивать.
Голос Стаса вырвал всех из оцепенения. Он прозвучал оглушительно громко, нарочито скептически.
– Это бред. Чистой воды психосоматика.
Он стоял, отделившись от остальных, его лицо было жёстким, почти злым. Он обращался не к конкретному человеку, а ко всей ситуации, пытаясь силой воли вернуть её в рамки привычной логики.
– Детские страхи есть у всех. У кого-то пауки, у кого-то темнота, у неё – метро. Ром сработал как катализатор, она поддалась общей панике и выдала то, что от неё ждали. Драму.
Жестокие и неуместные, его слова повисли в воздухе на фоне тихих рыданий Кати, на которую Илья заботливо набросил свою куртку. Несколько человек посмотрели на Стаса с откровенным отвращением.
Оля смотрела на него иначе. Не с отвращением, а с холодной ясностью. Ты боишься, Стас, – поняла она. – Не Катю, не ром. Ты боишься своей бутылки. И чем громче орёшь про «бред», тем яснее я вижу твой страх.
Словно услышав её мысли, Стас двинулся с места. Резко, почти агрессивно. Подошёл к сундуку.
– Хватит этого цирка, – бросил он через плечо. – Я докажу вам, что это химия и сила внушения.
Он наклонился и вытащил из сундука свою бутылку. Выгравированное имя «Станислав Арбенин» блеснуло под лампой. Этот жест был не актом храбрости. Это был акт отчаяния, последняя попытка уничтожить иррациональное, чтобы сохранить свой мир. Он должен был доказать, что магии не существует, чтобы спасти собственный рассудок.
Выпрямившись, он обернулся и поискал глазами Олю. Их взгляды встретились. В его глазах на долю секунды мелькнула мольба: поддержи меня, скажи, что я прав, помоги мне поверить в мою собственную ложь, потому что мне до чёртиков страшно.
В этот момент Оля должна была бы кивнуть, улыбнуться, сказать что-то вроде «Стас, не надо». Сделать то, что она делала всегда – сгладить, успокоить. Но она смотрела на него и видела не своего парня, а чужого, лживого человека. Она видела его не здесь и сейчас, а той ночью, три недели назад, когда он вернулся под утро с запахом чужих духов и неубедительной ложью про «посиделки с ребятами». Она видела его глаза тогда, и она видела их сейчас. Они были одинаково лживыми.
Она знала. Я знаю, что ты лжец. Я знаю, что ты боишься не рома, а того, что он покажет. И я не спасу тебя. Не в этот раз.
Её зрение сфокусировалось на одной точке, игнорируя его лицо. Этот тихий уход взгляда был разрывом. Стас понял, что проиграл. Он остался один. И тогда он сделал то единственное, что ему оставалось – пошёл до конца.
– Смотрите, – сказал он громко, демонстративно откручивая тяжёлую пробку.
Он поднёс бутылку к губам, будто причащаясь собственному безумию. Сделал жадный, демонстративный глоток. Напряжение, с которым он ожидал провала, превратилось в мимолётное, судорожное торжество. «Вот видите? Ничего…».
Он не договорил. Ухмылка на его лице застыла, а потом лицо исказилось недоумением. Вызывающий огонь в глазах погас. Выражение торжества сменилось волной чистого ужаса.
Тело его окаменело на секунду, а затем колени подогнулись, и он мешком осел на пол. Бутылка выпала из ослабевших пальцев и с глухим стуком покатилась рядом. Третий. Комната замерла, глядя на неподвижное тело Стаса на полу.
Несколько человек инстинктивно дёрнулись к нему, но тут же замерли. Их остановило бездействие Оли. Она сидела на корточках рядом с всё ещё всхлипывающей Катей и смотрела на застывшую фигуру своего парня. Её лицо было неподвижным, словно с него стёрли все мимические мышцы. Ни страха, ни удивления, ни жалости. Только безжалостное, холодное ожидание.
Именно это её спокойствие, противоестественное и жуткое, остановило всех. Группа поняла: она чего-то ждёт. Она знает больше. И то, что сейчас произойдёт, касается не всех, а только их двоих.
Она действительно ждала. Внутри неё не было бури. Только ледяное спокойствие. Момент, которого она боялась и которого бессознательно желала последние три недели, наступил. Момент истины. Она знала, что он ей изменял. Его лучший друг, Игорь, не выдержав её допроса, всё рассказал той самой ночью. Она знала имя. Ира. Их общая знакомая. Она знала всё. И она молчала.
Зачем? Из-за страха остаться одной? Из-за родительской установки «не выносить сор из избы»? Она жила в этой лжи, убеждая себя, что всё можно исправить. Она играла роль, зная, что всё это – обман. И вот теперь эта бутылка должна была снести её хрупкую конструкцию. И она чувствовала не страх. А странное, тёмное облегчение.
Прошла минута, вторая. В тишине слышалось лишь неровное дыхание и тихие всхлипы Кати. Наконец, Стас дёрнулся. Из горла вырвался хриплый, короткий вдох. Он открыл глаза, ошарашенно глядя в потолок, затем медленно, с усилием сел на полу. Первое, что он сделал – лихорадочно нашёл глазами Олю. В его взгляде был не стыд, не раскаяние, а голое, животное желание исчезнуть. Он увидел её холодное, спокойное лицо, лишённое эмоций, и понял всё: пути к отступлению перерезаны.
Он попытался выпрямиться. – Ничего… – пробормотал он, и язык, казалось, приклеился к нёбу. Голос был хриплым. – Там ничего не было… просто… какой-то старый разговор… бред.
Ложь была настолько жалкой, что не вызвала даже неловкости. Она породила волну тихой паранойи. Каждый в комнате лихорадочно прокручивал в голове всё, что знал о Стасе. Кто-то, посвящённый в тайну его измены, бросил испуганный взгляд на Иру, которая стояла у окна и была белее стены. Кто-то, кто сам изменял своей девушке, побледнел ещё сильнее. Грех Стаса стал зеркалом для чужих грехов. Но он этого не замечал. Он смотрел только на Олю, пытаясь переложить на неё всю тяжесть своего ужаса.
Оля не ответила.
Она не закричала. Не заплакала. Не бросила в него обвинения. Она просто медленно поднялась, подошла и остановилась в двух шагах от него. И посмотрела ему в глаза.
Этот молчаливый взгляд был страшнее любой истерики. В нём не было ненависти. Не было боли. В нём была абсолютная, пугающая инертность. Взгляд, которым смотрят на вещь, переставшую существовать и ставшую просто мёртвой материей. И этот взгляд окончательно его уничтожил. Воздух между ними, казалось, загустел. Никто не смел пошевелиться.
Глава 4
Кто-то закашлялся. В углу Лёша с шумом втянул воздух сквозь зубы. Стас Арбенин, ещё минуту назад – центр любого спора, теперь стоял в центре вакуума, который сам и создал.
Его лицо стало маской, натянутой на кости, в глазах металась неспособность сфокусироваться. Спина подогнулась, словно невидимый пресс давил ему на плечи, сжимая в тугой ком.
Страшнее всего было то, что Оля знала. Знала, и в её глазах не было ни тени прощения. Каждый ее жест, каждое слово за последние месяцы теперь обрели иной смысл. Не забвение. Приговор, который она вынашивала, как смертельную болезнь, день за днем.
Он шагнул к ней, нога подвернулась. Протянутая рука застыла в воздухе. Из горла вырвался сдавленный выдох, в котором утонули все слова.
– Оль… – само это слово царапало горло. – Оль, мы можем… это просто…
«Биохимия», «ошибка», «эпизод» – привычные слова застревали где-то в груди, там, где раньше была уверенность, а теперь не было ничего.
Оля не отступила. Просто подняла руку, ладонью вперед. Жест был спокойным, и оттого окончательным.
– Не сейчас, Стас, – произнесла она с такой тихой, невозмутимой ясностью, что эти слова оглушили его.
Она выдержала паузу, глядя ему в лицо. Ее взгляд ничего не выражал – он просто был, как объектив камеры.
– Может быть, никогда.
Никто больше не смотрел на них. Взгляды упёрлись в пол, в стены, в спасительные экраны телефонов, где текла другая, безопасная жизнь. Ира и Игорь сбились в кучу на диване. Аня с механическим остервенением печатала сообщение, ноготь отстукивал по стеклу паническую дробь. Стас почувствовал, что ноги перестали держать его, и он рухнул на ближайший стул. Глухой удар – его колено стукнулось о ножку. Этот тихий, тупой звук был пошлее крика.
Лёша Третьяк, сидевший в своем углу, впервые за вечер не улыбался. Он смотрел на трясущуюся спину Арбенина с мрачным пониманием. Добро пожаловать в клуб, мудак.
Аня обновила ленту. Раз. Второй. Стас все так же обмякал на стуле. Всхлип Кати заставил всех вздрогнуть. Прошла минута, а казалось – час. Дышать стало трудно, каждый делал короткие вдохи, экономя воздух. Два полюса этого нового мира – ледяная Оля и раздавленный Стас – создавали такое напряжение, что находиться между ними было физически больно. И над всем этим – ритмичное капанье из кухонного крана. Кап. Пауза. Кап. Словно кто-то отсчитывал секунды до следующей казни.
Денис Погорельский ощущал, как эта пытка сверлит ему череп. Он ненавидел ссоры, презирал выяснение отношений и панически боялся неловких пауз. А сейчас он был заперт в эпицентре самой чудовищной из них.
Господи, пусть это кончится, – билось в голове. – Что угодно. Лучше бы наряд вне очереди по туалетам на военной кафедре. Нужно что-то сделать. Сказать. Разрядить. Как Лёша пытался. У него не вышло, но я же не буду шутить… Просто предложу что-то нормальное.
Он боялся этой тишины больше, чем содержимого своей бутылки. Ром – это быстрый рывок. Эта пытка – медленная. Лица вокруг были бледными, искаженными, как у сектантов в ожидании конца света. Он не выдержал.
Скрипнувший стул заставил всех вздрогнуть. Денис стоял. Его голос, неестественно бодрый, прозвучал оглушительно.