Псы войны

Глава 1

Джек Малруни грузно повернулся на брезентовой походной кровати под натянутой противомоскитной сеткой и стал смотреть, как на востоке в просвете между деревьями рассеивается темнота. Постепенно вершины деревьев начали вырисовываться на фоне светлеющего неба. Он достал сигарету, проклиная окружающие его девственные джунгли. Снова и снова Малруни спрашивал себя, почему он всегда возвращается на этот проклятый Богом континент.

Если бы он действительно попытался это проанализировать, ему пришлось бы признать, что он просто не может жить где-либо в другом месте, и уж тем более ни в Лондоне, ни даже в Англии. Малруни не принимал городской стиль жизни со всеми его условностями и равнодушием. Как все старые африканские трудяги, он одновременно любил и ненавидел Африку, дав ей за последние четверть века проникнуть в себя вместе с малярией, виски и укусами миллионов насекомых.

Он покинул Англию в 1945 году в возрасте двадцати пяти лет, отслужив пять лет механиком в Королевских ВВС. Часть срока службы он провел в Такоради, где собирал доставляемые по частям «Спитфайеры», предназначенные для дальнейшего перегона в Западную Африку и на Ближний восток. Это было его первое знакомство с Африкой. Демобилизовавшись, он получил свои наградные, распрощался в декабре 1945 года с холодным, живущим по карточкам Лондоном, и сел на корабль, отплывающий в Западную Африку. Ему доводилось много слышать о том, как в Африке делаются состояния.

Состояния он не приобрел, но, изрядно пошатавшись по континенту, сумел получить небольшую концессию на добычу олова в Бени Плато, находящуюся в восьмидесяти милях от нигерийского города Джоса. Он неплохо зарабатывал, пока действовали чрезвычайные меры против Малаи, и олово оставалось дорогим. Малруни трудился вместе со своими туземными рабочими, и в английском клубе, где колониальные дамочки судачили о последних днях империи, поговаривали, что он, «дескать, сам превратился в туземца» и подает «чертовски плохой пример». Но дело было в том, что Малруни просто предпочитал африканский образ жизни. Он любил необъятные пространства Африки, любил африканцев, которые, по-видимому, совершенно не обращали внимания на его ругань и тычки, когда он пытался заставить их работать лучше. Ему нравилось посиживать с ними, смакуя пальмовое вино и наблюдая их ритуальные обряды. Он никогда не относился к туземцам покровительственно.

Месторождение иссякло в 1960 году незадолго до провозглашения независимости, и Малруни устроился производителем работ в компанию, владеющую поблизости более крупной и более прибыльной концессией. Компания называлось «Мэнсон консолидейтед». Когда в 1962 году иссякли и эти ресурсы, он все же остался в штате компании. В свои пятьдесят лет Малруни был крупным и здоровым мужиком, сильным, как буйвол. Его громадные загрубевшие руки за годы работы в шахтах покрылись многочисленными рубцами и шрамами.

Одной рукой он пригладил свои густые с проседью волосы, а другой затушил сигарету в сырой красноватой земле под кроватью. Стало еще светлее, занималась заря. Малруни услышал, как повар начал разводить огонь на другой стороне поляны.

Он называл себя горным инженером, хотя не имел специального образования. Но двадцать пять лет упорного труда дали ему то, чему не мог научить ни один университет. Он искал золото на Рэнде и медь в районе Ндолы; бурил скважины в поисках драгоценной воды в Сомали и копался в земле в поисках бриллиантов в Сьерра-Леоне. Он инстинктивно определял опасный ствол шахты и ощущал присутствие залежей руды по запаху. И уж если он что-то утверждал, выпив вечерком в барочном городке свои привычные двадцать бутылок пива, никто не решался вступить с ним в спор. Фактически он был одним из последних романтичных старателей. Компания «МэнКон» давала ему небольшие задания в диких районах, вдали от цивилизации, куда ему нужно было суметь добраться. Но именно это и нравилось Джеку Малруни. Он предпочитал работать в одиночку – таков был стиль его жизни.

Последнее задание определенно ему подходило. В течение трех месяцев он проводил изыскания в отрогах горной гряды, называемой Хрустальными горами, в глубине республики Зангаро – небольшом государстве на побережье Западной Африки.

От одной границы республики до другой, параллельно побережью, в сорока милях от него протянулась цепь больших холмов, крутые вершины которых взмывали ввысь на две-три тысячи футов. Эта гряда делила страну на прибрежную и глубинную части. В горной цепи существовал лишь один проход, через который единственная дорога вела в глубь страны. Эта узкая избитая дорога спекалась, как бетон, летом и превращалась в непроходимое болото зимой. За горами обитали туземцы из племени винду, живущие практически в каменном веке.

Уж в каких диких местах Малруни ни бывал, но сейчас мог поклясться, что не встречал ничего более отсталого, чем внутренние районы Зангаро. На дальней от побережья стороне гряды возвышалась одинокая гора, давшая название всему горному массиву. Она не была даже самой крупной. Двадцать лет назад одинокий миссионер, пытаясь проникнуть через гряду внутрь страны, преодолел проход в горах и повернул на юг. Через двадцать миль он увидел стоящую отдельно от остальных гору. Предыдущей ночью прошел дождь, один из тех проливных дождей, которые дают в этом районе триста дюймов осадков в течение пяти дождливых месяцев. Когда священник посмотрел на гору, он увидел ее, искрящуюся в лучах утреннего солнца, и назвал Хрустальной горой. Миссионер занес это в свой дневник, а через два дня туземцы забили его дубинками и с аппетитом съели. Год спустя дневник обнаружил патруль колониальных войск. В местном селении он служил в качестве амулета. Солдаты, выполняя приказ, стерли деревню с лица земли и, вернувшись на побережье, передали дневник в миссионерскую общину. Так возродилось имя, данное священником горе, а все его остальные благие дела оказались забыты неблагодарным миром. Впоследствии это название присвоили всей гряде.

То, что миссионер увидел в утреннем свете, было вовсе не хрусталем, а несметным числом потоков воды, стекавших с горы после ночного ливня. Дождь обрушился и на другие горы, но их склоны были спрятаны под сплошным покровом джунглей, казавшимся совершенно непроницаемым со стороны и представляющим внутри сущий парной ад. Гора, казавшаяся священнику хрустальной, сверкала тысячами ручьев, потому что покров растительности на ее склонах был значительно тоньше. И ни ему, ни десятку других белых, видевших когда-либо эту гору, не пришло в голову этому удивиться. Проведя три месяца в душегубке окружающих Хрустальную гору джунглей, Малруни понял, почему так происходит.

Он начал с обхода подошвы горы и обнаружил, что между ее склоном, обращенным к морю, и остальной грядой действительно имелся проход. Получалось, что Хрустальная гора стояла как бы сама по себе восточнее основного хребта. Будучи ниже самых высоких пиков, находящихся ближе к морю, она была не видна со стороны побережья. Нельзя сказать, что она отличалась чем-либо особенным от других гор. Единственно, что число стекающих по ее склонам водных потоков в расчете на одну милю было гораздо больше, чем у других простирающихся на север и на юг гор.

Малруни сосчитал их все, как на Хрустальной горе, так и на соседних. Сомнений не было. После дождя вода стекала и по склону других гор, но там она в основном поглощалась двадцатифутовым слоем почвы. Туземные рабочие, нанятые Малруни из местного племени винду, пробурили ряд отверстий во многих местах Хрустальной горы, и он убедился, насколько там глубина плодородного слоя меньше. Теперь ему предстояло объяснить причину.

В течение миллионов лет плодородный слой формировался за счет разрушения скальных пород и наносимой ветром пыли. После каждого ливня водные потоки уносили часть наслоений вниз по склонам в реки, где они откладывались в их устьях на занесенных илом отмелях. Но оставшаяся земля скапливалась в небольших щелях и трещинах, не тронутая ниспадающими водными потоками, находящими свои собственные ходы в мягкой горной породе. Эти ходы превращались в водостоки, так что стекающие с гор потоки дождевой воды уже имели свои русла, становящиеся все глубже и глубже. Часть воды впитывалась в гору. Но определенные участки плодородного слоя оставались в неприкосновенности. Так слой почвы рос и рос, становясь чуть толще с каждым веком и тысячелетием. Птицы и ветер несли семена, которые находили себе в земле место и давали богатые всходы. Корни растений делали свое дело, закрепляя почву на горных склонах. Когда Малруни увидел эту гряду, слой земли был в состоянии удержать могучие деревья и сплетения лиан, покрывающих сплошным ковром склоны и вершины гор. Всех, за исключением одной.

На ней вода не нашла для себя постоянных путей. Не впитывалась она и в грунт, особенно на самом крутом склоне, обращенном на восток, внутрь страны. Земля на этой горе с трудом собиралась в складках, где и произрастали кусты, трава и папоротник. Растительность расползалась от одного прибежища к другому, образуя небольшие участки на голых склонах скалы, дочиста вымываемых ливнями в сезон дождей. Именно блестящую на солнце среди участков зелени воду и видел перед своей смертью незадачливый миссионер. Причина, по которой эта отдельно стоящая гора отличалась от других гор гряды, оказалась проста. Хрустальная гора была тверда, как гранит. Породы же других гор были гораздо мягче.

Завершив обход горы, Малруни убедился в этом вне всяких сомнений. Через две недели он узнал, что с Хрустальной горы стекает не менее семидесяти ручьев. Большинство из них сливалось в три основных потока, несущих свои воды дальше на восток с подножий горы в долину. Его внимание привлек своеобразный цвет почвы по берегам стекавших с горы ручьев, а также тип произрастающей там растительности. Некоторые растения имелись только на этой горе, другие же отсутствовали вовсе, хотя росли на других холмах. В общем-то менее богатая растительность на Хрустальной горе не могла быть объяснена только меньшим слоем почвы. В принципе, ее хватало. Дело было в составе почвы: что-то мешало флоре бурно разрастаться по берегам ручьев.

Обнаруженные ручьи Малруни нанес на составленную им карту. В каждом из них он брал по два полных ковша песка и гравия, все более углубляясь в дно ручья и высыпая содержимое на брезент. Процесс формирования пробы породы заключался в следующем. Малруни придавал куче гравия конусообразную форму, затем делил ее штыком лопаты на четыре части, брал две противоположные четвертушки, смешивал их и делал еще один конус. Снова делил его на четыре части и так далее, пока не получал пробу весом два-три фунта. После сушки проба ссыпалась в запечатываемый и аккуратно помечаемый брезентовый мешочек. За месяц он наполнил шестьсот мешков песком и гравием, взятым из русел семидесяти ручьев, общим весом 1500 фунтов. Затем Малруни занялся непосредственно горой.

Он уже знал, что окажется в его мешках при проведении лабораторных анализов. Частицы наносного олова, смываемого с горы в течение десятков тысяч лет, свидетельствовали, что в недрах Хрустальной горы есть касситерит или оловянная руда. Он разделил склоны горы на участки, стремясь определить места зарождения ручьев и скальные поверхности, по которым они стекали в сезон дождей. По прошествии недели он установил, что главной жилы в горе не было, но обнаружил то, что геологи называют вкраплениями. Признаки минерализации проявлялись повсюду. Под покровом растительности скальные породы были испещрены прожилками молочно-белого кварца шириной полдюйма.

Все, что он видел перед собой, говорило: олово. Малруни обошел вокруг горы еще три раза, и его наблюдения подтвердили вывод о наличии вкрапленных в породу залежей. При помощи молотка и зубила он прорубил глубокие отверстия в скале – картина оставалась той же. Порой он находил в кварце затемнения, что также подтверждало наличие олова.

Он начал старательно брать пробы чистых белых вкраплений кварца, а также скальной породы между жилами. Работа была закончена через три месяца после того, как Малруни вступил в первобытный лес восточной части горного хребта. У него скопилось еще тысяча пятьсот фунтов скальных пород, которые требовалось доставить на побережье. Полторы тонны пород было перенесено из рабочего лагеря на основную стоянку, где он теперь и лежал, ожидая рассвет.

Вскоре из деревни должны были прибыть носильщики, с которыми он договорился накануне о переносе добытых трофеев к дороге, связывающей внутреннюю территорию с побережьем. Там, в придорожном селении, остался его двухтонный грузовичок. Малруни надеялся, что туземцы не растащили машину по кусочкам. Все же местному вождю было уплачено достаточно, чтобы тот следил за грузовиком. Он рассчитывал погрузить пробы и быть через три дня в столице, взяв с собой человек двадцать на случай, если машину придется толкать или вытаскивать из канав. Там он даст телеграмму в Лондон и прождет несколько дней, пока за ним не прибудет зафрахтованное компанией судно. Он предпочел бы повернуть на север по береговому шоссе и проехать лишние сто миль до соседней республики, где имелся подходящий аэропорт. Оттуда вместе с грузом можно было бы отправиться домой. Но, согласно договоренности между компанией «МэнКон» и правительством Зангаро, он должен был прибыть со своими пробами в столицу.

Джек Малруни выбрался из койки, откинул противомоскитную сетку и пророкотал:

– Эй, Динджалинг, где, черт возьми, мой кофе?

Повар из племени винду, не понявший ни слова, кроме «кофе», радостно замахал ему от костра. Малруни направился через поляну к брезентовому ведру с водой, отмахиваясь от москитов, с яростью набросившихся на его покрытый испариной голый торс.

– Проклятая Африка, – пробормотал он, окуная голову в воду. Но тем не менее, этим утром он испытывал чувство удовлетворения. Малруни был убежден, что нашел как алювиальное олово, так и оловосодержащие породы. Вопрос был лишь только в том, сколько олова приходилось на тонну руды. Стоимость олова составляла три тысячи триста долларов за тонну, и теперь аналитикам и экономистам предстояло оценить его количество и решить, стоит ли организовывать здесь добычу. Ведь для этого потребовалось бы устанавливать сложное оборудование, нанимать рабочих, уж не говоря о прокладке узкоколейки, обеспечивающей сообщение с побережьем. А место это было воистину забытое Богом и труднодоступное. Как обычно, необходимо было все тщательно взвесить и выразить в фунтах, шиллингах и пенсах. Только так, и не иначе. Он прихлопнул еще одного москита на своей руке и натянул майку.

Шесть дней спустя Джек Малруни стоял на палубе небольшого каботажного судна, нанятого его компанией, и смотрел, как исчезает из виду берег Зангаро.

– Проклятые ублюдки, – бормотал он взбешенно. На его спине и груди осталось несколько синевато-багровых кровоподтеков, а по щеке тянулась свежая царапина – следы от ударов прикладами винтовок, полученных им при налете солдат на отель.

Два дня ушло у Малруни на то, чтобы перетаскать пробы из глубины леса к грузовику, и еще изнурительные сутки, чтобы дотащиться на нем по разбитой дороге до побережья. В дождливый сезон ему ни за что бы это не удалось. Прошедший сухой месяц превратил комья грязи в спекшиеся куски бетона. После проделанного пути его «Мерседес» стал не более чем кучей хлама. Тремя днями ранее он рассчитался с туземными рабочими и покатил на трещавшем по всем швам грузовике по последнему участку грунтовой дороги к асфальтированному шоссе, начинавшемуся лишь в четырнадцати милях от столицы. Ему потребовался час, чтобы добраться оттуда до города и отеля.

Откровенно говоря, вряд ли здесь годилось слово «отель». Со времени провозглашения независимости основная столичная гостиница превратилась в обыкновенную ночлежку, но автомобильная стоянка сохранилась. Именно на ней он запарковал и запер грузовик, а затем послал телеграмму. Шесть часов спустя начался весь этот кошмар, и морской порт, аэропорт и все другие коммуникации были перекрыты по приказу президента.

Впервые он узнал о случившемся, когда солдаты, больше походившие на бродяг, размахивая винтовками, которые они держали за стволы, вломились в отель и начали обыскивать номера. Спрашивать, что они хотят, было бессмысленно. Солдаты вопили на непонятном наречии, хотя порой Малруни казалось, что он узнает диалект винду, на котором разговаривали его рабочие.

Малруни стерпел два удара, нанесенные ему прикладами винтовок, а затем взмахнул своими кулачищами. Ближайший солдат, пролетев полкоридора, грохнулся навзничь, а остальные пришли в неописуемую ярость. Только благодаря милости Божьей не прозвучали выстрелы. Впрочем, солдаты предпочитали использовать свое оружие в качестве дубинок – механизм спускового крючка и предохранителя представлялся им слишком сложным.

Его отволокли в ближайшие полицейские казармы и, не обращая внимания на отчаянные протесты, бросили на два дня в подвальную камеру. Знал бы он, как ему повезло. Швейцарский бизнесмен, один из редких иностранных гостей, посещавших эту республику, видел, как схватили Малруни, и небезосновательно забеспокоился за его жизнь. Этот человек связался со своим посольством, – а в городе было всего лишь шесть европейских и североамериканских посольств, – и оно в свою очередь обратилось к компании «МэнКон». Название компании бизнесмен узнал, осмотрев оставшиеся вещи Малруни.

Двумя днями позже прибыло вызванное судно, и швейцарский консул договорился об освобождении Малруни. Несомненно, что дело не обошлось без взятки, которую пришлось заплатить компании «МэнКон». Но злоключения Малруни не кончились. Выйдя из камеры, он обнаружил, что грузовик сломан, а пробы разбросаны по всей автомобильной стоянке. Скальные породы были помечены, и их удалось собрать снова. Но песок, гравий и мелкие обломки полностью перемешались. К счастью, почти в каждом из мешков половина содержимого оказалась нетронутой. Он вновь упаковал мешки и переправил их на судно. Таможенники, полицейские и солдаты еще раз грубо обыскали лодку от носа до кормы, так и не сообщив, что они ищут. Повергнутый в ужас чиновник из швейцарского консульства, доставивший Малруни из полицейских казарм в отель, рассказал, что ходят слухи о покушении на президента, и войска ищут исчезнувшего высокопоставленного офицера, несущего за это ответственность.

Через четыре дня после того, как он покинул порт Кларенс, Джек Малруни, все еще оберегая свои пробы, прибыл в Англию, в Льютон, на борту зафрахтованного компанией самолета. Пробы увезли на анализ в лабораторию в Уатфорд, а ему после осмотра врача предоставили трехнедельный отпуск, который Малруни решил проводить у своей сестры в Дулвиче, и уже через несколько дней смертельно заскучал.

Ровно через три недели сэр Джеймс Мэнсон, рыцарь Британской Империи, председатель и генеральный директор компании «Мэнсон Консолидейтед Майнинг Компани Лимитед», откинулся на спинку кожаного кресла в своем фешенебельном кабинете на десятом этаже лондонской штаб-квартиры компании, взглянул еще раз на лежащий перед ним доклад и выдохнул: «Боже мой…»

Он поднялся из-за широкого стола, прошел через комнату к выходящему на юг окну и посмотрел вниз на раскинувшийся перед ним деловой район Сити, занимающий квадратную милю в центре древней столицы и являющийся сердцем все еще могучей финансовой империи. Для многих суетящихся внизу темно-серых фигурок, увенчанных черными котелками, Сити, возможно, представлял лишь место их работы – скучной, изнуряющей, отбирающей у человека его юность, зрелость…. всю жизнь до ухода на пенсию. Для других – молодых и честолюбивых – дворец надежд, где достойный и упорный труд вознаграждается продвижением по службе и прочным положением в обществе. Романтики жаждали найти здесь приключения. Прагматики видели перед собой крупнейший в мире рынок, а левые радикалы – место, где праздные и бесполезные для общества богачи, унаследовавшие свои состояния и привилегии, наслаждались роскошью. Джеймс Мэнсон был циником и реалистом. Он отдавал себе отчет, чем был Сити на самом деле. Здесь царил закон джунглей, и он был одной из пантер в этих джунглях.

Рожденный хищником, он вовремя понял, что существуют определенные правила, которые необходимо уважать в обществе, но в частной жизни можно напрочь отбрасывать; наподобие того, как в политике чтится лишь одиннадцатая заповедь: «Да не будешь ты разоблачен». Именно за то, что он безоговорочно следовал этой заповеди, месяц назад его удостоили рыцарского звания.

Он был рекомендован консервативной партией (якобы за вклад в развитие промышленности, но в действительности – за секретные взносы в партийный фонд на проведение избирательной кампании) и утвержден правительством Вильсона за поддержку проводимой в Нигерии политики. Именно благодаря своим правилам он составил состояние, владея двадцатью пятью процентами акций собственной компании, занимая шикарный офис и являясь мультимиллионером.

Ему был шестьдесят один год. Небольшого роста, энергичный, напористый, жесткий – он привлекал женщин и вызывал опасение у конкурентов. Мэнсон был достаточно хитер, не забывая выказывать свое уважение истеблишменту Сити и государства, сливкам промышленных и политических кругов, хотя прекрасно осознавал, что за их публичным имиджем скрывается полная нравственная беспринципность. Двух таких представителей – бывших министров из предыдущей администрации консерваторов – он ввел в совет директоров компании. Никто из них не возражал против солидного дополнительного вознаграждения, превышающего директорский оклад, и отпуска на Каймановых островах или Багамах. Один, по сведениям Мэнсона, любил развлечься, нацепив на себя наколку с передником и накрывая на стол для трех-четырех упакованных в кожу уличных девок. Мэнсон высоко ценил обоих, отдавая должное их влиятельным, не всегда разборчивым связям. Уважаемый сэр Джеймс Мэнсон занимал прочное положение в Сити, строго следуя своим, не имеющим ничего общего с человеколюбием, правилам.

Но так было не всегда, и именно поэтому попытки навести справки о его прошлом натыкались на одну непреодолимую стену за другой. Очень мало кто знал, как начиналась его карьера. Мэнсон позволил выяснить, что он – сын родезийского машиниста, выросший среди расползшихся повсюду медных рудников Ндолы в Северной Родезии, теперь Замбии. Он даже позволил выяснить, что мальчишкой начал работать в забое и позже сумел разбогатеть на меди. Но как это произошло, не знал никто.

В действительности он покинул рудники, когда ему еще не было двадцати, осознав, что люди, рискующие своими жизнями среди грохочущих механизмов глубоко под землей, никогда не смогут сделать деньги, большие деньги. Деньги лежали на поверхности, но даже не на уровне руководства рудниками. Еще юношей он изучал экономику и финансы. Ночные занятия открыли ему, как пользоваться и манипулировать деньгами. Уже тогда он четко усвоил, что на медных акциях за неделю можно заработать больше, чем за всю свою жизнь в забое.

Он начинал как мелкий торговец акциями на Рэнде[17]: вовремя «толкнул» несколько незаконно продаваемых бриллиантов, распустил несколько слухов, заставивших раскошелиться профессиональных спекулянтов, и сумел нескольким простакам всучить выработанные участки. Так к нему пришли первые приличные деньги. Сразу же после окончания Второй мировой войны он оказался в Лондоне, в возрасте тридцати пяти лет, имея нужные связи для жаждущей меди Британии, пытавшейся возродить свое былое промышленное могущество. В 1948 году он основал собственную горнорудную компанию, которая к середине пятидесятых годов приобрела известность, а через пятнадцать лет заслужила мировое признание. Он был одним из первых, кто почувствовал задувший из Африки и связанный с именем Гарольда Макмиллана[18] ветер перемен. Приближались времена независимости африканских республик, и он приложил немало усилий, чтобы встретиться и установить связи с большинством новых, жаждущих власти чернокожих политиков, тогда как многие бизнесмены из Сити все еще не воспринимали независимость бывших колоний.

При встречах с этими новыми политиками он всегда делал хорошую партию. Они проявляли заинтересованность в его дальнейшем успехе, а он разделял их подчеркнутую заботу о своем чернокожем народе. Таким образом, он подпитывал их счета в швейцарских банках, а они предоставляли «Мэнсон Консолидейтед» концессии на добычу полезных ископаемых по значительно заниженным ценам. Компания «МэнКон» процветала.

Не упускал Джеймс Мэнсон и возможности сделать деньги на стороне. Его последняя спекуляция была связана с акциями австралийской компании «Посейдон», занимающейся добычей никеля. В конце лета 1969 года, когда акции компании «Посейдон» шли по четыре шиллинга, до него дошла молва: геологоразведочная партия в центральной Австралии якобы кое-что обнаружила. Права на разработку представляющего интерес участка были у «Посейдона». Мэнсон вступил в игру и заплатил кругленькую сумму, чтобы получить копии отчетов о результатах проведенных изысканий. Из них явствовало: никель, много никеля… В действительности на мировом рынке не ощущалось недостатка никеля, но подобное обстоятельство никогда не останавливало спекулянтов, и именно они, а не инвесторы, заставляли взвинчиваться цены на акции.

Джеймс Мэнсон связался со своим швейцарским банком – заведением столь осторожным, что единственной возможностью обнаружить его существование в этом мире являлась маленькая золотая пластинка – по размерам не больше визитной карточки, врезанная в стену рядом с солидной дубовой дверью на одной из узеньких улочек Цюриха. Биржевых маклеров в Швейцарии нет, и все инвестиции осуществляются банками. Мэнсон проинструктировал доктора Мартина Штейнхуфера, начальника отдела инвестиций «Цвингли Банка», чтобы он купил от его имени пять тысяч акций компании «Посейдон». Швейцарский банкир связался с престижной лондонской фирмой «Джозеф Сибаг и Ко» и отдал соответствующее распоряжение. При заключении сделки акции «Посейдона» шли по пять шиллингов.

Буря грянула в конце сентября, когда стал известен размер залежей никеля в Австралии. Акции начали подниматься, и не без помощи умело распускаемых слухов подъем стал стремительным. Сэр Джеймс Мэнсон первоначально намеревался поднять продажу, когда цена достигнет пятидесяти фунтов за акцию, но, учитывая столь бурный рост, выжидал. Наконец, он решил, что пиковая точка будет достигнута на ста пятнадцати фунтах, и отдал распоряжение доктору Штейнхуферу начать продажу по сто фунтов за акцию. Осторожный швейцарский банкир именно это и сделал, избавившись от всей партии по средней цене сто три фунта за акцию. Фактически пик был достигнут на ста двадцати фунтах за акцию, прежде чем возобладал здравый смысл, и курс акций вновь упал до десяти фунтов. Мэнсона не огорчила потеря двадцати фунтов, ибо он знал: время продавать наступает именно перед пиком, пока покупателей все еще предостаточно. Со всеми неизбежными вычетами он получил чистый куш в размере пятисот тысяч фунтов стерлингов, которые так и остались в «Цвингли Банке».

Для британского подданного и гражданина представлялось явно незаконным иметь счет в иностранном банке, не уведомив об этом Министерство финансов, а также получить в течение шестидесяти дней полмиллиона фунтов стерлингов и не заплатить с этой суммы подоходный налог. Но доктор Штейнхуфер являлся швейцарским подданным и держал свой рот на замке. Для того и существовали швейцарские банки.

Оторвавшись от созерцания серого февральского дня за окном, сэр Джеймс Мэнсон вернулся к своему столу, сел в обитое кожей кресло и снова взглянул на лежащий перед ним доклад, который прислали в большом запечатанном конверте с пометкой «лично». Внизу стояла подпись Гордона Чалмерса, возглавлявшего научно-исследовательский отдел компании «МэнКон», размещавшийся в пригороде Лондона. Доклад касался проверки проб, доставленных неким Малруни из места под названием Зангаро.

Доктор Чалмерс слов зря не тратил. Выводы по докладу были краткими и содержательными. Малруни обнаружил гору или холм высотой тысяча восемьсот ярдов над уровнем земли и примерно в тысячу ярдов в поперечнике у основания. Она находилась несколько в стороне от гряды похожих гор на внутренней территории республики Зангаро. Гора содержала широко рассеянные залежи полезных ископаемых, по-видимому, равномерно плотно распределенных по всей горной породе. Залежи имели вулканическое происхождение и были на миллионы лет старше, чем песчаник и известняк окружающих гор.

Малруни нашел многочисленные и повсеместные прожилки кварца и предсказал наличие олова. Он вернулся с образцами кварца, заключенными в окружающую горную породу, и чистыми образцами, взятыми со дна стекающих с горы ручьев. Кварцевые прожилки действительно содержали небольшое количество олова. Но оказалось, что подлинный интерес представляет собой сама горная порода. Многократные и разнообразные проверки показали, что пробы породы и гравия содержат незначительное количество низкосортного никеля. Главное же, что почти во всех пробах явно присутствовала платина.

Самое богатое известное в мире месторождение платины – Рюстенбургские рудники в Южной Африке. Там концентрация платины достигает 0,25 тройской унции[19] на тонну породы. Средняя концентрация в пробах Малруни составляла 0,81. «С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш и т. д.…»

Сэр Джеймс Мэнсон, как и все разбирающиеся в горном деле, хорошо знал, что платина представляет собой один из наиболее драгоценных металлов и вдет по рыночной цене сто тридцать два доллара за тройскую унцию. Он был осведомлен, что при растущем мировом голоде на платину цена на этот металл в ближайшие три года должна подняться по крайней мере до ста пятидесяти долларов за унцию и, видимо, до двухсот долларов в течение следующих пяти лет. Вряд ли можно было рассчитывать на то, что она снова достигнет пиковой цены, составлявшей в 1968 году триста долларов за тройскую унцию.

На отрывном листке бювара он произвел кое-какие подсчеты. Двести пятьдесят миллионов кубических ярдов породы при двух тоннах на кубический ярд составляло пятьсот миллионов тонн. Даже по пол-унции на тонну это было бы двести пятьдесят миллионов унций. Если обнаружение нового источника платины мирового значения сбило бы цену до девяноста долларов за унцию, и даже если бы труднодоступность места разработки способствовала дальнейшему падению цены до пятидесяти долларов за унцию с учетом всех произведенных затрат, то все же это означало…

Сэр Джеймс Мэнсон снова откинулся в кресле и присвистнул:

– Боже мой! Гора ценой десять миллиардов долларов…

Глава 2

Как и все металлы, платина имеет свою стоимость. В основном эта стоимость определяется двумя факторами: незаменимостью металла в определенных технологических процессах и его распространенностью. Платина – металл очень редкий. Ежегодное мировое производство платины, не считая создания резервных запасов, которые держатся в секрете, лишь незначительно превышает полтора миллиона тройских унций.

Основное ее количество – более девяноста пяти процентов – поступает из трех источников: Южная Африка, Канада и Россия. Входя в эту группу, Россия, как обычно, не склонна к согласованным действиям. Производители платины предпочитали бы сохранять уровень мировых цен достаточно стабильным, чтобы иметь возможность планировать долгосрочные капиталовложения в передовое горнорудное оборудование и разработку новых месторождений в уверенности, что при неожиданном появлении на рынке больших количеств платины из резервных запасов цены резко не упадут. Русские же, имеющие совершенно непредсказуемые запасы и способные выбросить на рынок громадные количества платины в любой момент, когда они этого захотят, стараются по мере возможности сохранять постоянное напряжение.

Из одного миллиона пятисот тысяч тройских унций платины, поступающей на мировой рынок, Россия ежегодно реализует на нем около трехсот пятидесяти тысяч тройских унций. Это позволяет ей сохранять за собой 23–24 процента рынка – вполне достаточно, чтобы обеспечить значительную степень влияния. Свои поставки Россия осуществляет через организацию «Союзпромэкспорт». Канада предоставляет на рынок около двухсот тысяч унций в год. Вся продукция поступает из никелевых рудников компании «Интернешнл Никель» и почти целиком скупается американской корпорацией «Энгельхардт Индастриз». Потребуйся США большее количество платины, Канада вряд ли оказалась бы способна обеспечить эти запросы.

Третьим источником является доминирующая на рынке Южная Африка, производящая около девятисот пятидесяти тысяч унций в год. Кроме недавно открытых Импальских рудников, быстро приобретших важное значение, гигантом добычи платины являются Рюстенбургские рудники, дающие добрую половину всего мирового производства. Управляет и единолично распоряжается этими рудниками компания «Йоханнесбург Консолидейтед». Обогащение и поставки рюстенбургской платины взяла на себя лондонская фирма «Джонсон-Матфей».

Хотя Джеймс Мэнсон вплотную платиной и не занимался, но когда доклад Чалмерса лег на его стол, общее состояние дел он представлял себе так же хорошо, как нейрохирург представляет себе работу сердца. Даже в этот момент он знал, почему глава американской корпорации «Энгельхардт Индастриз» – Чарли Энгельхардт, широко известный тем, что обладал баснословно дорогой скаковой лошадью по кличке Ниджинский, – вел переговоры о покупке южноафриканской платины. Он знал, что к середине семидесятых годов Америке потребуется платины гораздо больше, чем может предоставить ей Канада.

А причина, по которой потребление этого металла в Америке к середине – концу семидесятых годов должно было увеличиться, и даже троекратно, заключалась в том, что платина требовалась для выхлопных систем автомобильных двигателей.

К концу шестидесятых годов проблема смога в Америке превратилась в национальное бедствие. Слова «загрязнение воздуха», «экология», «окружающая среда», не произносимые еще десять лет назад, стали слетать с уст каждого политика, желающего продемонстрировать озабоченность решением насущных проблем. Постоянно росло давление на законодательные органы с требованием установить контроль над загрязнением окружающей среды, и, благодаря мистеру Ральфу Надеру[20], целью номер один стали автомобильные двигатели. Мэнсон был убежден, что в начале семидесятых годов неизбежно произойдут перемены, и к 1975–1976 году в соответствии с законодательством каждый американский автомобильный двигатель будет оборудоваться устройством для очистки выхлопных газов от вредных примесей. Кроме того, он подозревал, что рано или поздно это коснется и таких гигантских городов как Токио, Мадрид и Рим.

Выхлопная система автомобильного двигателя включает в себя три составные части, две из которых предназначены для химической очистки – окисления, а третья осуществляет очистку при помощи иного процесса, называемого восстановлением. Процесс восстановления требует специального катализатора, а окисление достигается либо за счет сгорания выхлопных газов при очень высоких температурах с избытком воздуха, либо за счет их сгорания при низких температурах, что и происходит в выхлопной системе автомобиля. Низкотемпературное сгорание также требует катализатора – того же, что применяется при реакции восстановления. Единственным подходящим известным катализатором является платина.

Сэр Джеймс Мэнсон сделал для себя два вывода. Хотя уже ведется и в течение семидесятых годов будет продолжаться работа над выхлопной системой автомобиля, в основе которой лежит катализатор, не являющийся редким металлом, вряд ли до 1980 года смогут быть получены какие-либо реальные результаты. Таким образом, выхлопная система с платиновым катализатором останется единственным решением проблемы еще в течение десятилетия, а каждое подобное устройство потребует одну десятую унции чистой платины.

Во-вторых, когда Соединенные Штаты примут закон, – а он рассчитывал, что это произойдет к 1975 году, – требующий, чтобы начиная с этого момента все автомобили проходили строжайшую проверку на присутствие в выхлопных газах вредных примесей, стране ежегодно потребуется дополнительно полтора миллиона унций платины. Вряд ли американцы представляли себе, где ее взять, поскольку это было равносильно увеличению добычи драгоценного металла вдвое.

Джеймс Мэнсон знал, где взять платину – у него. И при абсолютной незаменимости этого металла в каждой выхлопной системе, устанавливаемой в течение десяти лет, а также в условиях, когда мировой спрос значительно опережает предложение, куш мог бы быть солидным, весьма солидным.

Оставалась лишь одна проблема: абсолютная уверенность в том, что он и только он будет контролировать права на разработку Хрустальной горы. Как этого добиться – вот вопрос?!

Конечно, можно было бы посетить республику, где находится пресловутая гора, получить аудиенцию у президента, ознакомить его с результатами исследований и предложить сделку, в результате которой «МэнКон» обеспечит себе права на разработку, правительство оговорит свое участие в прибылях, что пополнит государственную казну, а президент получит солидный и регулярный доход, поступающий на счет в швейцарском банке. Но это был бы обычный путь.

Однако, кроме того обстоятельства, что любая другая горнодобывающая компания, узнав о содержимом Хрустальной горы, станет также добиваться прав на разработку, конкурируя с Мэнсоном, имелись три силы, более других заинтересованные в том, чтобы либо самим контролировать это месторождение, либо закрыть его навсегда. Эти силы – Южная Африка, Канада и, конечно, Россия. Появление на мировом рынке обширных поставок из нового источника поставило бы Советы в затруднительное положение, лишив их власти, влияния и возможности зарабатывать большие деньги в сфере торговли платиной.

Мэнсон смутно припоминал что-то, связанное с республикой Зангаро, но ему пришлось признать, что по сути он ничего о ней не знает. Прежде всего необходимо было получить информацию. Он подался к столу и нажал клавишу интеркома.

– Мисс Кук, зайдите, пожалуйста.

Он называл ее мисс Кук на протяжении всех семи лет, что она была его личным секретарем. Но и десять предыдущих лет, когда она, работая рядовым секретарем, восходила из машинописного бюро на десятый этаж, вряд ли кто-нибудь вспоминал, что у нее есть имя. Естественно, оно было. Ее звали Марджори, хотя уже давно никому не приходило в голову так ее называть.

Давным-давно, до войны, и она была юной девушкой. Вот тогда к ней обращались Марджори, мужчины пытались за ней ухаживать и иногда даже ущипнуть за соблазнительные места. Но это было так давно. Пять лет войны; скорая помощь, пробирающаяся сквозь лежащие в дымящихся руинах улицы; старание забыть гвардейца, навсегда оставшегося под Дюнкерком[21]; и двадцать лет ухода за капризной, вечно хнычущей матерью – прикованным к постели тираном, использующим слезы в качестве оружия, не оставили следа от молодости и былой привлекательности мисс Марджори Кук. В возрасте сорока пяти лет, строго одетая, деловитая и энергичная, работу в «МэнКон» она считала смыслом своей жизни, а ее ребенком и любовником был терьер, делящий с ней чистенькую квартирку в лондонском пригороде Чигвелле.

Итак, никто не называл ее Марджори. Молодые служащие звали ее сморщенным яблоком, а вертихвостки-секретарши – «эта старая ведьма». Другие, включая ее работодателя сэра Джеймса Мэнсона, о котором она знала гораздо больше, чем казалось, обращались к ней «мисс Кук». Она вошла через дверь в обшитой буковыми панелями стене. Закрытая, дверь казалась часть стены.

– Мисс Кук, я вспомнил, что в течение последних нескольких месяцев мы проводили небольшую разведку… Один человек был послан в республику Зангаро…

– Да, сэр Джеймс. Это так.

– О, вы знаете.

Естественно, она знала. Мисс Кук никогда не забывала ничего, что проходило через ее руки.

– Да, сэр Джеймс.

– Хорошо. Тогда выясните, пожалуйста, кто обеспечил нам разрешение местного руководства на проведение геологоразведочных работ.

– Это должно быть зарегистрировано, сэр Джеймс. Я посмотрю.

Она вернулась через десять минут, проверив сначала свои записи в еженедельнике, который вела с перекрестной индексацией по двум позициям: имена и тематика, а затем проконсультировавшись с отделом кадров.

– Это был мистер Брайнт, сэр Джеймс, – она сверилась с карточкой, которую держала в руке. – Ричард Брайнт из отдела зарубежных контактов.

– Я полагаю, он представил отчет? – спросил сэр Джеймс.

– Он должен был это сделать согласно обычной процедуре.

– Пришлите, пожалуйста, мне его отчет, мисс Кук.

Она снова вышла, а глава компании «МэнКон», сидя за столом, устремил свой взгляд на окна, за которыми уже опускались вечерние сумерки. На средних этажах включился свет – на нижних он горел весь день. Здесь, наверху, в этот зимний день света еще хватало, но читать уже было темновато. Когда вернулась мисс Кук, положила ему на стол требуемые бумаги и вновь исчезла за стеной, сэр Джеймс Мэнсон включил настольную лампу.

Отчет, представленный Ричардом Брайнтом, был датирован шестью месяцами ранее и написан в принятом компанией сжатом и выразительном стиле. В нем сообщалось, что в соответствии с инструкциями, полученными от начальника отдела зарубежных контактов, он вылетел в Кларенс, столицу Зангаро, и там, потратив неделю, договорился, наконец, о встрече с министром природных ресурсов. В течение шести дней состоялось три беседы. Была достигнута договоренность о том, что один представитель компании «МэнКон» может прибыть в республику для проведения минералогической разведки в районе Хрустальных гор. Компания умышленно не обозначила четко зону изысканий, так что геологическая партия могла в определенной степени действовать по своему усмотрению. После дальнейшей торговли, в течение которой министру стало ясно, что ему придется расстаться с мыслью получить с компании ту сумму, на которую он рассчитывал, и что какие-либо явные признаки наличия полезных минералов отсутствуют, плата была оговорена. В любом случае половина перечисленных по контракту компанией «МэнКон» денег попала на личный счет министра.

Это было все. Единственное, что хоть как-то характеризовало страну – упоминание о коррумпированном министре. Что ж, подумал сэр Джеймс Мэнсон, в наше время Брайнт с таким же успехом мог побывать и в Вашингтоне. Только ставки были бы другими.

Он снова подался к интеркому.

– Будьте добры, мисс Кук, попросите зайти ко мне мистера Брайнта из отдела зарубежных контактов.

Мэнсон щелкнул еще одной клавишей.

– Мартин, зайди, пожалуйста, на минутку.

Чтобы подняться из своего кабинета на десятый этаж, Мартину Торпу потребовалось две минуты. Он вовсе не был похож на финансового вундеркинда и протеже одного из наиболее безжалостных и предприимчивых дельцов в традиционно безжалостном и требующем особой предприимчивости бизнесе. Своей внешностью он скорее походил на капитана легкоатлетической сборной из хорошей частной школы – обаятельный, жизнерадостный, аккуратно подстриженный, с черными вьющимися волосами и темно-синими глазами. Секретарши называли его «лапочка», а бизнесмены, видевшие, как у них из-под носа уплывали акции, которые они уже считали своими, или вдруг обнаруживающие, что их компании попадают под контроль держателей акций, действующих в интересах Мартина Торпа, относились к нему отнюдь не так ласково.

Несмотря на свою внешность, Торп никогда не заканчивал привилегированную школу, не был спортсменом и уж тем более капитаном команды. Он даже не знал, как ведется счет в крикете, но зато в течение целого дня мог держать в памяти почасовые изменения курса акций всех дочерних компаний «МэнКон». В свои двадцать девять лет он вынашивал весьма честолюбивые планы и имел твердое намерение воплотить их в жизнь. Компания «МэнКон» и сэр Джеймс Мэнсон, как он полагал, могли предоставить ему для этого средства. В свою очередь, его лояльность обусловливалась исключительно высокой зарплатой, связями в Сити, которые он заводил благодаря работе на «МэнКон», и уверенностью в выборе очень удачной позиции для стрельбы по своей цели.

К его приходу сэр Джеймс сунул доклад о проведенных в Зангаро изысканиях в ящик стола, оставив лишь отчет Брайнта.

Он дружески улыбнулся своему протеже.

– Мартин, есть работа, которую надо сделать, соблюдая определенную осторожность. Сделать ее надо быстро, так что, возможно, тебе придется посидеть до полуночи.

Не в манере сэра Джеймса было спрашивать, свободен ли этот вечер у Торпа, а тот прекрасно понимал, к чему обязывает высокий оклад.

– Все в порядке, сэр Джеймс. Никаких особых планов на этот вечер у меня нет.

– Хорошо. Послушай, я просматривал кое-какие старые доклады, и один из них меня заинтересовал. Шесть месяцев назад наш человек из отдела зарубежных контактов был командирован в некую республику Зангаро. Я не знаю почему, но хотел бы это выяснить. Этот человек договорился с местными властями о проведении небольшой разведки возможных залежей минералов в неосвоенном районе, находящемся за грядой, называемой Хрустальными горами. Вот что я хочу теперь знать: упоминалось ли что-либо и когда-либо в связи с этой командировкой на совете директоров.

– На совете директоров?

– Именно. Упоминалось ли когда-либо на совете директоров или среди директоров, что мы собираемся проводить подобную разведку? Мне это важно. Возможно, что в повестке дня заседаний совета такой вопрос не стоял. Просмотри все протоколы, и если найдешь упоминание в пункте «разное», то проверь все документы заседаний совета за последние двенадцать месяцев. Далее, выясни, кто санкционировал командировку Брайнта шесть месяцев назад и на каком основании, а также кто и почему послал туда инженера для проведения изысканий. Фамилия инженера Малруни. Я хочу иметь о нем сведения. Эту информацию ты сможешь получить из его досье в отделе кадров. Понятно?

Торп был озадачен. Поручение не совсем соответствовало его обязанностям.

– Да, сэр Джеймс, но мисс Кук сделала бы все это в два раза быстрее. Можно было бы поручить кому-нибудь еще…

– Конечно, конечно. Но я хочу, чтобы сделал это именно ты. Если ты возьмешь досье из отдела кадров или документы из канцелярии совета директоров, подумают, что дело связано с финансами. Не будет никаких лишних разговоров.

Мартин Торп начал понимать.

– Вы имеете в виду… Там что-то обнаружили, сэр Джеймс?

Мэнсон посмотрел на уже темное небо и разлившееся внизу море огней, где брокеры и спекулянты, клерки и торговцы, банкиры и чиновники, страховые агенты и курьеры, покупатели и продавцы, юристы и те, кто несомненно нарушал закон, трудились в этот зимний вечер, ожидая конца рабочего дня.

– Не имеет значения, – грубовато оборвал сэр Джеймс. – Делай, что сказано.

Выходя из кабинета и спускаясь к себе, Мартин Торп посмеивался.

– Хитрый ублюдок, – подумал он на лестнице.

Сэр Джеймс Мэнсон обернулся, когда по интеркому раздался сигнал вызова.

– Пришел мистер Брайнт, сэр Джеймс.

Мэнсон пересек комнату и, проходя мимо настенного выключателя, зажег большой свет. Дойдя до стола, он нажал кнопку ответа:

– Впустите его, мисс Кук.

Было три причины, по которым служащего среднего уровня могли вызывать в кабинет на десятом этаже. Во-первых, деловые обстоятельства, когда сэр Джеймс хотел лично дать указания или выслушать доклад. Во-вторых, головомойка, представляющаяся служащим адом кромешным. И, наконец, когда шефу хотелось сыграть роль заботливого дядюшки по отношению к нежно любимым подчиненным.

На пороге Майкл Брайнт – тридцатидвухлетний средний служащий, хорошо и компетентно выполняющий свою работу, и очень ею дороживший, – гадал, какая из причин привела его сюда.

С радушной улыбкой сэр Джеймс направился к нему из середины кабинета.

– А, Брайнт, входите, входите.

Когда Брайнт переступил порог кабинета, мисс Кук закрыла за ним дверь и вернулась за свой стол.

Сэр Джеймс Мэнсон указал своему служащему на одно из кресел, расставленных в дальнем конце кабинета. Брайнт, все еще озадаченный, занял указанное кресло, опустившись на мягкие бархатные подушки. Мэнсон подошел к стене и распахнул дверцы, открыв взору бар с богатым выбором напитков.

– Выпьете, Брайнт? Я полагаю, солнце уже давно зашло.

– Спасибо, сэр, э… виски, пожалуйста.

Брайнт посмотрел на часы. Было без четверти пять, и тропический максим, позволяющий употреблять спиртное после захода солнца, вряд ли годился для зимних лондонских вечеров. Он вспомнил вечеринку, на которой сэр Джеймс посмеивался над любителями шерри, а сам налегал на шотландское виски. Стоит обращать внимание на подобные мелочи, подумал Брайнт, когда его шеф наполнил два красивых старинных хрустальных бокала своим особым «Гленливетом». Естественно, о льде не могло быть и речи.

– Плеснуть содовой? – спросил сэр Джеймс от бара.

Брайнт вытянул шею и разглядел бутылку.

– Спасибо, чистое.

Мэнсон несколько раз одобрительно кивнул и принес бокалы. Пожелав друг другу здоровья, они пригубили виски. Брайнт напряженно ждал начала разговора. Безусловно заметивший его состояние Мэнсон произнес в грубоватой дядюшкиной манере:

– Да будет так волноваться. Только что я разбирал кучу старых докладов в своем столе и наткнулся на ваш. Должно быть, прочитал его в свое время и забыл отдать мисс Кук.

– Мой доклад? – удивился Брайнт.

– Э… да. Тот, который вы представили, вернувшись из этой страны, как ее там? Зангаро, не так ли?

– О, да, сэр. Зангаро. Это было шесть месяцев назад.

– Совершенно верно. Конечно, шесть месяцев. Перечитывая его, я обратил внимание, что не так-то весело вам там было с этим министром.

Брайнт начал расслабляться. Теплая комната, исключительно удобное кресло, виски… Он улыбнулся своим воспоминаниям.

– Я все же добился разрешения на проведение изысканий.

– Чертовски хорошая работа, – одобрил сэр Джеймс. Он улыбнулся, как будто и сам что-то вспомнил. – Знаете ли, и я в свое время занимался такими делами. Разные неприятные задания, чтобы добыть кусок хлеба с маслом. Хотя в Западной Африке бывать не доводилось. В те времена. Позже, конечно, бывал. После того, как началось все это…

Чтобы пояснить слова «все это…», он обвел рукой свой шикарный кабинет.

– Ну, а сейчас я слишком много времени трачу за этим столом, зарывшись в бумаги, – продолжал сэр Джеймс. – Я даже завидую вам, молодым парням, делающим, как в старые времена, настоящее дело. Расскажите-ка мне о своем путешествии в Зангаро.

– Да уж, все действительно было очень похоже на старые времена. Пробыв несколько часов в этой стране, я не удивился бы, встретив туземцев с кольцами в носу, – промолвил Брайнт.

– Не может быть. Боже мой! Ну и местечко же это Зангаро.

Сэр Джеймс откинулся на спинку кресла, оказавшись в тени, и Брайнт почувствовал облегчение, не встречая внимательного взгляда, скрывающегося за ободряющим тоном.

– Жуткое место, сэр Джеймс. Не страна, а кровавая бойня. За пять лет независимости она откатилась в средневековье.

Брайнт вспомнил, как его шеф в свое время отпустил одно замечание:

– Это классический пример концепции того, что в большинстве африканских республик образовались властные группировки, действия которых совершенно не оправдывают их право на руководство. Естественно, в результате страдает простой народ.

Сэр Джеймс, узнав свои собственные слова, улыбнулся и, подойдя к окну, посмотрел вниз на кишащие людьми улицы.

– Кто же там правит бал? – спросил он тихо.

– Президент, или, скорее, диктатор, – ответил Брайнт, допив виски. – Человек по имени Жан Кимба. Он победил на первых и единственных выборах пять лет назад, сразу же после провозглашения независимости, вопреки чаяниям колониальных властей. Чтобы прийти к власти, он не чуждался ни террора, ни шаманства. Вы же понимаете, народ там крайне отсталый. Большинство и понятия не имеет, что такое выборы. А теперь им и подавно не узнать этого.

– Крутой парень этот Кимба, – подытожил сэр Джеймс.

– Дело не в этом, сэр. Он просто сумасшедший. Параноик, страдающий манией величия. Он правит исключительно единолично, окруженный несколькими подхалимами. Тому, кто не согласится с ним или вызовет малейшее подозрение, прямая дорога за решетку, в камеры старых казарм колониальной полиции. Ходят слухи, что Кимба бывает там, принимая участие в пытках. Живым оттуда никто не выходил.

– Хм, что же это за мир, в котором мы живем? И все имеют такие же права в ООН, как Британия или Америка. Хорошо, но ведь он слушается чьих-то советов, руководя страной?

– Он слышит голоса свыше.

– Голоса? – переспросил сэр Джеймс.

– Да, сэр. Он объявил народу, что им руководят божественные голоса. Даже дипломаты стонут от его пророчеств.

– О, господи, когда же это кончится, – задумчиво протянул сэр Джеймс, все еще глядя вниз на улицу. – Иногда я думаю, что, обратив африканцев к Богу, мы совершили ошибку. Похоже, что половина их лидеров с Ним на дружеской ноге.

– Кроме того, Кимба внушает людям некий гипнотический страх. Считают, что он обладает каким-то могущественным амулетом, или колдовскими чарами, или магией, или чем-то там еще… Толпа трепещет перед ним в ужасе.

– А как насчет иностранных посольств? – полюбопытствовал сэр Джеймс, оставаясь у окна.

– Такое впечатление, что они брошены на произвол судьбы. По-моему, они опасаются крайностей этого маньяка не менее местных жителей. Кимба представляет собой нечто среднее между Папой Доком Дювалье в Гаити, шейхом Абид Каримом в Занзибаре и Секо Туре в Гвинее.

Сэр Джеймс неторопливо отошел от окна и вкрадчиво спросил:

– Почему Секо Туре?

Брайнт сел на своего конька, начав излагать тщательно собранные сведения о политической ситуации в Африке. Он был рад возможности продемонстрировать шефу свою эрудицию, накопленную усердными вечерними занятиями.

– Он сущий клад для коммунистов, сэр Джеймс. Его кумир – Лумумба. Позиции русских там чрезвычайно сильны. Даже их посольство… Это просто дворец. Чтобы заработать хоть какую-то валюту, правительство продает почти всю продукцию пришедших из-за скверного руководства в упадок плантаций так называемым русским траулерам. На самом деле это не что иное, как либо суда электронной разведки, либо корабли обеспечения подводных лодок, снабжающие их в океане свежими припасами. Естественно, деньги идут не на нужды народа, а на банковский счет Кимбы.

– Что-то не очень похоже на марксизм, – пошутил сэр Джеймс.

Брайнт широко улыбнулся.

– Деньги и взятки оказываются сильнее марксизма, – прокомментировал он. – Как обычно.

– Но русские там сильны, не так ли? Имеют большое влияние? Еще виски, Брайнт?

Пока Брайнт отвечал, глава «МэнКон» наполнил бокалы.

– Да, сэр Джеймс. Кимба фактически полностью некомпетентен во всем, что выходит за рамки его собственного жизненного опыта, который ограничивается не больше, чем парой визитов в соседние африканские страны. Так что порой он консультируется по вопросам внешней политики. Как-то вечером я разговорился в баре отеля с одним французским коммерсантом. Тот говорил, что русский посол или один из его заместителей бывают в президентском дворце чуть ли не каждый день.

Брайнт пробыл в кабинете Мэнсона еще минут десять, но сэр Джеймс уже узнал почти все, что ему требовалось. В пять двадцать он проводил Брайнта столь же любезно, как и принял. Затем Мэнсон пригласил мисс Кук.

– У нас в отделе изысканий работает инженер Джек Малруни, – начал он. – Только что возвратился из трехмесячной командировки в Африку. Там были жуткие условия, так что сейчас он, возможно, в отпуске. Постарайтесь разыскать его. Я хотел бы видеть его завтра в десять утра. Во-вторых, доктор Гордон Чалмерс, наш главный аналитик. Его можно найти либо в своей лаборатории в Уатфорде, либо уже дома. Я бы хотел видеть его здесь завтра в двенадцать. Отмените все дневные встречи и дайте мне возможность сходить с ним куда-нибудь пообедать. А лучше зарезервируйте мне столик у Уилтона на Барри-Стрит. Это все. Спасибо. Я ухожу. Распорядитесь, чтобы машина ждала меня через десять минут.

Когда секретарша вышла, он нажал одну из клавиш интеркома и тихо попросил:

– Саймон, будь добр, зайди на минутку.

Саймон Эндин был столь же двуличен, как и Мартин Торп, но несколько в ином духе. Под безупречной внешностью скрывалась сущность разбойника с большой дороги. В нем сочетались изысканность манер, безжалостность и определенная одаренность. Работа на сэра Джеймса Мэнсона была для него необходимостью, но и патрон столь же нуждался в его услугах.

Эндин относился к тому типу людей, которые во множестве встречаются в самых шикарных и престижных клубах Вест-Энда[22], – изысканно изъясняющийся рафинированный мужчина, никогда не забывающий поклониться миллионеру и в то же время отпустить пошлый комплимент певичке. Лишь незаурядный ум позволил ему занять положение помощника главы игорного клуба высшего разряда.

В отличие от Торпа, он не вынашивал честолюбивых планов стать мультимиллионером. Эндин полагал, что и одного миллиона будет достаточно, рассчитывая достичь своей цели. Пока ему вполне хватало на шестикомнатную квартиру, «Корвет» и девочек. Он поднялся по внутренней лестнице и вошел через дверь в обшитой буковыми панелями стене, которой пользовалась мисс Кук.

– Сэр Джеймс?

– А, Саймон. Завтра я обедаю с парнем, которого зовут Гордон Чалмерс. Наш главный ученый. Он будет здесь в двенадцать. До этого времени мне нужны сведения о нем. Естественно, досье из отдела кадров и все остальное, что удастся раскопать. Личная жизнь, отношения в семье, слабости, и, конечно, деньги… Нуждается ли он в них помимо заработка. Не забудь о политических взглядах, если они у него есть. Большинство этих ученых ребят – левые, но, впрочем, не все. Постарайся сегодня успеть поговорить с Эррингтоном из отдела кадров, пока он не ушел. Досье возьми сейчас, оставишь его мне на утро. Доложишь не позже одиннадцати сорока пяти. Ясно? Любые мелочи могут оказаться важными.

Эндин выслушал распоряжения с совершенно непроницаемым видом. Он знал, что сэр Джеймс не будет иметь дело с человеком, – будь то друг или недруг, – пока досконально не изучит его личную жизнь. Эндин кивнул и направился в отдел кадров, откуда как раз выходил Мартин Торп, но пути их не пересеклись.

Роллс-Ройс плавно отъехал от фасада здания фирмы «МэнКон», увозя своего пассажира, мечтавшего неторопливо принять горячую ванну и насладиться обедом от Капрайса, домой, в трехэтажные апартаменты «Арлингтон-Хауз», выходившие окнами на отель «Риц». Сэр Джеймс откинулся на спинку сиденья и закурил свою первую вечернюю сигару. Шофер передал ему последний выпуск «Ивнинг Стандард». Когда лимузин проезжал мимо вокзала Чаринг-кросс, на глаза Мэнсону попалась небольшая заметка. Он перечитал ее несколько раз. Затем стал задумчиво наблюдать за круговертью уличного движения и суетящимися пешеходами, упорно стремящимися сквозь февральскую изморось к своим домам в Эдинбридже и Севеноксе после изнурительного дня в Сити.

В его сознании рождалась некая идея. Иной бы расхохотался и выкинул ее из головы. Но сэр Джеймс чувствовал себя пиратом двадцатого века, чем немало гордился. Заголовок над привлекшим его внимание абзацем касался одной африканский республики. Конечно, не Зангаро, а какой-то другой. Ее название мало что ему говорило: там не было месторождений полезных ископаемых. Между тем заголовок гласил:

«Новый Coup d’Etat[23] в африканском государстве».

Глава 3

Мартин Торп уже ожидал в приемной, когда в пять минут десятого появился сэр Джеймс и пригласил его в кабинет.

– Ну, что у тебя? – требовательно спросил сэр Джеймс, снимая пальто и вешая его в стенной шкаф.

Торп достал из кармана блокнот и начал излагать то, что ему удалось выяснить накануне вечером.

– Год назад наша геологоразведывательная партия проводила изыскания в республике, лежащей на севере и востоке от Зангаро. Ее сопровождала группа воздушной разведки, нанятая в одной из французских фирм. Исследуемый район частично граничил с Зангаро. Они испытывали недостаток в топографических картах этого района, а аэрофотоснимков не было вовсе. Не имея ни радиомаяка, ни других сигнальных устройств, пилоту приходилось производить замеры, исходя из скорости и времени полета.

Однажды ветер оказался сильнее, чем предполагалось по прогнозу. Пилот взлетел, выполнил свое задание и, удовлетворенный, вернулся на базу. Однако он не знал, что с попутным ветром пролетел лишние сорок километров над территорией Зангаро, запечатлев этот участок на пленке.

– Кто первый обратил на это внимание? Французы? – спросил Мэнсон.

– Нет, сэр. Они проявили пленки и передали их нам без каких-либо комментариев. Так полагалось по контракту. Аэрофотоснимки должен был идентифицировать наш человек. Тогда и выяснилось, что на некоторых изображены участки, не входящие в зону разведки. Эти снимки отложили за ненадобностью, отметив, однако, что на них заметна гряда холмов, которой не могло быть в совершенно равнинном исследуемом районе.

В чью-то светлую голову пришла мысль еще раз взглянуть на эти никчемные фотографии, и вот тут-то заметили, что часть горного района несколько восточнее основной гряды отличается по плотности и типу растительного покрова. С земли на это не обратишь внимания, но на аэрофотоснимках, сделанных с высоты трех миль, все видно отчетливо, также как пятно на бильярдном столе.

– Я знаю, как это бывает, – перебил сэр Джеймс. – Продолжай.

– Прошу прощения, сэр. В общем, полдюжины фотографий были переданы в фотогеологический отдел и там, увеличив снимки, подтвердили, что растительный покров характерно отличается лишь на небольшой горе примерно конусообразной формы, высотой около тысячи восьмисот футов. Соответствующий отчет был передан в топографический отдел. Там определили, что привлекший внимание объект, по-видимому, является Хрустальной горой. Далее отчет был послан в отдел зарубежных контактов, и Уиллоби, начальник отдела, командировал Брайнта за получением разрешения на проведение геологоразведки.

– Уиллоби не докладывал мне об этом, – проговорил Мэнсон, уже сидя за столом.

– Он послал докладную записку, сэр Джеймс. Она у меня. Вы в это время были в Канаде и намеревались отсутствовать еще месяц. Уиллоби дал понять, как ничтожны шансы что-либо обнаружить, но поскольку аэрофотоснимки достались нам бесплатно, а фотогеологический отдел счел, что изменение растительного покрова связано с определенными причинами, расходы на проведение изысканий были бы оправданы. Кроме того, Уиллоби посчитал, что и Брайнту будет полезно провести переговоры самостоятельно. До этого он лишь сопровождал своего начальника.

– Так, так.

– Брайнт получил визу и поехал. Это было шесть месяцев назад. Он добился разрешения и через три недели вернулся. Четыре месяца назад отдел изысканий решил отозвать некоего Джека Малруни из Ганы и послать провести геологоразведку Хрустальной горы, не затрачивая на это больших усилий. Он вернулся тремя неделями ранее с полутора тоннами образцов, которые с тех пор находятся в лаборатории в Уатфорде.

– Вполне ясно, – проговорил сэр Джеймс после паузы. – Знает ли об этом совет директоров?

– Нет, сэр, – твердо ответил Торп. – Я просмотрел протоколы заседаний за последние двенадцать месяцев, а также все другие документы. Ни малейшего упоминания о задании Малруни. Поскольку расходы на проведение изысканий оказались незначительными, а аэрофотоснимки достались нам случайно, этот проект на совет директоров не выносился. Он прошел как обычное рутинное дело.

Джеймс Мэнсон кивнул с очевидным удовлетворением.

– Хорошо. Теперь Малруни. Насколько он умен?

Прежде чем отвечать, Торп раскрыл личное дело Джека Малруни, взятое им в отделе кадров.

– Специального образования нет, но громадный практический опыт, сэр. Большой трудяга.

Мэнсон быстро пролистал личное дело, задержав внимание на биографии и послужном списке с момента прихода на работу в компанию.

– Да, опыт у него богатый, – подтвердил Мэнсон. – Не стоит недооценивать этих африканских парней. Я сам начинал на Рэнде и знаю, чего они стоят. Запомни, юноша, что такие люди приносят подчас очень большую пользу. Они могут обладать громадной интуицией.

Он отпустил Мартина Торпа и пробормотал про себя:

– Посмотрим, посмотрим, как у тебя с интуицией, Малруни.

Мэнсон нажал кнопку интеркома и спросил:

– Малруни уже появился, мисс Кук?

– Да, сэр Джеймс, он ждет.

– Пусть войдет.

Мэнсон пошел навстречу к появившемуся в дверях Малруни. Он тепло поздоровался с инженером и подвел его к креслам, где они сидели с Брайнтом предыдущим вечером. Прежде чем отпустить мисс Кук, он попросил ее подать им кофе. В личном деле Малруни была отмечена любовь к этому напитку.

Неуклюжий, не знающий, куда девать свои большие натруженные руки, он чувствовал себя в шикарном лондонском офисе крайне неуютно. Ему впервые доводилось беседовать с шефом, но он так и не смог пригладить свои жесткие седые волосы, а бреясь утром, сильно порезался. Сэр Джеймс уж и не знал, как заставить этого человека избавиться от скованности.

Когда мисс Кук внесла поднос с чашками, кофейником, сливочником, сахарницей и бисквитами, она услышала, как ее начальник говорил ирландцу:

– …в этом-то и дело. У вас есть то, чему ни я, ни кто другой не сможет научить окончившую колледж молодежь. Опыт, добытый двадцатью годами упорного труда, стоит любого диплома.

Всегда приятно, когда тебя хвалят; не был исключением и Джек Малруни. Он просиял и кивнул. Когда мисс Кук вышла, сэр Джеймс указал на кофейные чашечки.

– Только взгляните на эту чепуху. Сюда бы добрую кружку, а тебе дают наперсток. Помню, как-то на Рэнде, в конце тридцатых, это было еще до вас…

Малруни пробыл в кабинете около часа. Уходя, он чувствовал, что его шеф – чертовски хороший парень. В свою очередь, и сэр Джеймс Мэнсон решил, что с Малруни можно иметь дело. Он будет упорно долбить скалы, не задавая лишних вопросов.

Перед тем, как уйти, Малруни еще раз повторил:

– Там есть олово, сэр Джеймс. Ручаюсь головой. Дело лишь в том, окажется ли выгодно его добывать.

Сэр Джеймс похлопал его по плечу.

– Не беспокойтесь. Из Уатфорда пришлют отчет, и мы все узнаем. Будьте уверены, если окажется, что хоть одну унцию можно доставить на побережье дешевле рыночной стоимости, мы начнем добычу. Лучше подумаем о вас. Куда отправитесь теперь?

– Не знаю, сэр. У меня еще три дня отпуска, а потом явлюсь в свой отдел.

– Хотите снова за границу? – с улыбкой спросил сэр Джеймс.

– Честно говоря, да, сэр. Терпеть не могу этот город и эту погоду, и вообще…

– Снова на солнышко, а? Слышал, что вы любите дикие места.

– Да. Там ты сам себе хозяин.

– Это точно, – улыбнулся Мэнсон. – Я почти завидую вам. Да нет, черт возьми, еще как завидую! Посмотрим, что для вас можно будет сделать.

Через две минуты Джек Малруни ушел. Мэнсон распорядился, чтобы мисс Кук отправила личное дело обратно в отдел кадров, позвонил в бухгалтерию, велев выписать Малруни заслуженную премию в размере тысячи фунтов и вручить ее до следующего понедельника. Затем он позвонил начальнику отдела изысканий.

– Где в ближайшее время у вас начинаются или планируются изыскания? – спросил он напрямик.

Начальник назвал три таких места. Одно из них находилось на севере Кении, недалеко от границы с Сомали. Полуденное солнце способно было расплавить вам мозги, ночью вас трясло от жуткого холода, и на каждом шагу подстерегали хищники. Работа ожидалась длительная, почти на год, и найти желающего туда отправиться на столь долгий срок было почти невозможно.

– Пошлите Малруни, – распорядился сэр Джеймс и повесил трубку.

Он взглянул на часы. Было одиннадцать. Мэнсон взял личное дело доктора Гордона Чалмерса, которое Эндин оставил у него на столе прошлым вечером.

Чалмерс окончил с отличием лондонский геологический институт, по праву считающийся лучшим в мире. Он получил ученую степень по геологии, позднее по химии, и стал доктором, когда ему не было еще и тридцати. Проработав пять лет в колледже, он поступил в научный отдел компании «Рио Тинто Зинк», откуда «МэнКон» переманила его шесть лет назад, прельстив более высокими заработками. Последние четыре года он возглавлял научно-исследовательское подразделение компании. В личном деле имелась фотография, с которой на вас смотрел бородатый человек в возрасте примерно сорока лет. Он был одет в твидовый пиджак и фиолетовую рубашку с неаккуратно повязанным шерстяным галстуком.

В одиннадцать тридцать пять зазвонил телефон, и сэр Джеймс услышал гудки, которые бывают, когда звонят из автомата. Наконец, монета провалилась в щель и раздался голос Эндина. Он говорил с вокзала в Уатфорде.

– Спасибо. Это полезно знать, – поблагодарил его Мэнсон. – Теперь возвращайся в Лондон. У меня для тебя есть еще одно дело. Мне нужна полная информация о республике Зангаро. Да, да, З-А-Н-Г-А-Р-О, – он произнес название по буквам.

– Начни со времени ее открытия. Я хочу знать ее историю, географию, экономику, сельское хозяйство, минералогию, политику, словом, все. Особое внимание обрати на десятилетний период, предшествующий независимости, а также на то, что происходило после ее провозглашения. Я хочу знать все что можно о президенте, его кабинете, парламенте, если таковой имеется, администрации, исполнительной и судебной власти, а также о политических партиях. Наиболее важны для меня три момента. Во-первых, русское и китайское вмешательство и влияние их, а также местных коммунистов на президента. Во-вторых, никто, хоть сколь-нибудь отдаленно связанный с этой страной, не должен знать, чем ты интересуешься. И в-третьих, ни при каких обстоятельствах не говори, что ты из «МэнКона». Можешь даже воспользоваться другим именем. Понял? Хорошо, тогда доложишь мне, как только будешь готов, но не позже, чем через тридцать дней. Деньги получишь наличными в бухгалтерии. Официально считай себя в отпуске.

Мэнсон повесил трубку, а затем позвонил Торпу, чтобы дать ему дальнейшие указания. Через три минуты Торп поднялся на десятый этаж и положил на стол своему шефу требующийся тому листок бумаги. Это была копия письма.

Внизу доктор Гордон Чалмерс, расплатившись, вышел из такси на углу Мургейт. В темном костюме и пальто он чувствовал себя не очень-то удобно, но Пегги убедила его, что для беседы и обеда с председателем совета директоров это необходимо.

Направляясь к подъезду здания компании «МэнКон», он краем глаза заметил в газетном киоске афишу, призывающую купить «Ивнинг Ньюс» и «Ивнинг Стандард». То, что было написано на афише, заставило его губы искривиться в горькой усмешке, но все же он купил обе газеты. Рекламируемая заметка находилась не на первой полосе, а внутри под заголовком «Родители, принимавшие талидомид[24], настаивают на урегулировании конфликта».

В ней сообщалось, что после очередного раунда бесконечных переговоров между представителями родителей четырехсот с лишним британских детей, искалеченных из-за талидомидных препаратов, выпущенных десять лет назад, и компанией, производящей эти препараты, дело опять зашло в тупик. В дальнейшем переговоры будут продолжены.

Мысли Гордона Чалмерса вернулись домой, в Уатфорд, где остались его жена Пегги, достигшая лишь тридцати лет, но выглядевшая на все сорок, и Маргарет, – безногая, однорукая Маргарет, – все свои неполные девять лет нуждающаяся в специальных протезах и всевозможных приспособлениях, которые стоили ему состояния.

– В дальнейшем переговоры будут возобновлены, – пробормотал он, ни к кому не обращаясь, и швырнул газеты в урну. В любом случае он редко читал вечерние газеты, предпочитая «Гардиан», «Прайвэт Ай» и левую «Трибюн». Наблюдая около десяти лет попытки группы почти неимущих родителей получить хоть какую-то компенсацию от гигантской фармацевтической корпорации, Гордон Чалмерс питал в себе горькие мысли о воротилах большого бизнеса. Через десять минут ему предстояло встретиться с одним из самых крупных.

Сэр Джеймс не мог так же легко ввести в заблуждение Чалмерса, как это у него получилось с Брайнтом и Малруни. Подав своему шефу виски, а ученому пиво, мисс Кук удалилась. Поймав твердый взгляд Чалмерса, Мэнсон решил, что лучше сразу перейти к сути дела.

– Полагаю, что вы догадались, почему я назначил вам встречу, доктор Чалмерс.

– Догадываюсь, сэр Джеймс. Отчет по поводу Хрустальной горы.

– Именно. Кстати, вы поступили совершенно правильно, что послали его лично мне в запечатанном конверте. Совершенно правильно.

Чалмерс пожал плечами. Он поступил так, поскольку был осведомлен о правилах компании, в соответствии с которыми все важные сведения, касающиеся проведенных лабораторных исследований, должны были направляться непосредственно председателю совета директоров. Как только он понял, что означают результаты анализа проб, то поступил согласно правилам.

– Позвольте задать вам два вопроса, на которые я хочу получить точные ответы, – проговорил сэр Джеймс. – Абсолютно ли вы уверены в полученных результатах? Не может ли быть других возможных объяснений?

Чалмерс не почувствовал себя ни обиженным, ни уязвленным. Он понимал, насколько непонятна для непрофессионала работа ученого. Уже давно он оставил попытки объяснить тонкости своего дела.

– Абсолютно уверен. С одной стороны, существует множество методик установления наличия платины, и все они дали почти одинаковые результаты. С другой стороны, я не только применил все известные методики к каждой из проб, но проделал все анализы дважды. Теоретически возможны какие-то влияния на элювиальные пробы, но посторонние воздействия совершенно исключены для внутренних структур самих скальных пород. Выводы моего отчета вне всяких сомнений.

Сэр Джеймс Мэнсон выслушал эту небольшую лекцию с весьма заинтересованным видом, одобрительно кивая.

– И второе. Сколько сотрудников вашей лаборатории знает о результатах анализа проб Хрустальной горы?

– Ни одного, – ответил уверенно Чалмерс.

– Ни одного? – переспросил Мэнсон. – Полноте, неужели ни один из ваших помощников…

Чалмерс глотнул пива и покачал головой.

– Сэр Джеймс, когда пробы прибыли, они были обычным образом упакованы и сданы на хранение. В сопроводительной записке Малруни говорилось о наличии олова – в неопределенных количествах. Поскольку большого значения этим изысканиям не придавалось, я поручил проведение анализов младшему ассистенту. Не имея достаточного опыта, он предположил, что либо в пробах есть олово, либо нет ничего вообще, и, руководствуясь этим, провел проверку. Отрицательный результат он показал мне. Я предложил провести новые проверки, но результат снова был отрицательным. По этому поводу я прочел ему лекцию о том, насколько не следует доверять мнению изыскателей, и показал ряд дополнительных тестов. Ответ был тот же. Лаборатория закончила работу, но я решил задержаться и оставался там совсем один, когда начал получать положительные результаты. К полуночи я уже знал, что в некоторых пробах содержатся небольшие количества платины. Заперев лабораторию, я ушел.

На следующий день дал ассистенту новое задание, а сам вплотную занялся этими пробами. Там было шестьсот мешков гальки и гравия и 1500 фунтов скальных пород – свыше трехсот проб, взятых из различных участков горы. Имея фотографии Малруни, можно было отчетливо представить эту гору. Во всех частях формации присутствовали вкрапления платины. Это я указал в отчете.

С некоторым вызовом он отпил свое пиво.

Сэр Джеймс, продолжая кивать, смотрел на ученого с притворным благоговением.

– Невероятно, – произнес он наконец. – Я знаю, что вы, ученые, любите казаться невозмутимыми, но наверняка и вас это потрясло. Здесь же может оказаться новый источник платины мирового значения. Вы же знаете, как редко случается подобное. Раз в десятилетие, а может и лишь однажды в жизни…

Конечно, это открытие потрясло Чалмерса, который засиживался допоздна в течение трех недель, чтобы проверить каждый мешок и каждый кусок породы, взятый из Хрустальной горы. Но он не подал вида, а лишь, пожав плечами, произнес:

– Что ж, для компании «МэнКон» это определенно сулит выгоду.

– Не обязательно, – тихо возразил сэр Джеймс, впервые за всю их беседу.

– Нет? – удивился ученый. – Но это же огромное состояние!

– В земле – да, – проговорил сэр Джеймс, вставая и подходя к окну. – Но все зависит от того, кому оно достанется, если достанется кому-то вообще. Видите ли, есть опасность, что месторождение не будут разрабатывать долгие годы, или будут всю добычу складывать про запас.

И за полчаса он обрисовал Чалмерсу ситуацию, упомянув и финансовые, и политические аспекты, в которых ученый не был силен.

– Вот так, – заключил он. – Скорее всего, как только мы объявим о нашем открытии, месторождение будет преподнесено русским на блюдечке.

Доктор Чалмерс, который, собственно говоря, ничего не имел против русских, лишь слегка пожал плечами.

– Я не могу изменить факты, сэр Джеймс.

Брови Мэнсона поползли вверх в притворном удивлении.

– Боже упаси, доктор, конечно, нет.

Он взглянул на часы и воскликнул:

– Ого, почти час. Должно быть, вы голодны. Я – так точно. Пойдемте перекусим.

Он думал вызвать «Ролле», но после звонка Эндина из Уатфорда этим утром и полученной информации о том, что Чалмерс регулярно выписывает «Трибюн», решил воспользоваться обычным такси.

Перекусили они pâte[25], омлетом с трюфелями, зайцем, тушенным в соусе с красным вином, и бисквитами, пропитанными ромом и залитыми взбитыми сливками. Как Мэнсон и предполагал, Чалмерс не одобрял подобные излишества, но в то же время и не страдал отсутствием аппетита; ему не удалось противостоять простым законам природы, когда хорошая еда доставляет ощущение сытости, довольства, эйфории и несколько снижает моральную сопротивляемость. Мэнсон также сделал ставку на то, что любитель пива непривычен к выдержанным красным винам, и две бутылки Коте дю Рон действительно побудили Чалмерса заговорить на интересующие его темы: работа, семья, взгляды на жизнь.

А когда Чалмерс упомянул о своей семье и их новом доме, сэр Джеймс Мэнсон, изобразив глубокое сочувствие, вспомнил, как год назад он видел Чалмерса в телевизионной передаче.

– О, как мне жаль, – проговорил он. – Я не знал этого раньше… Я имею в виду вашу малютку… такая трагедия.

Чалмерс кивнул, вперив взгляд в стол. Сначала неохотно, а затем все более доверительно он начал рассказывать своему шефу о Маргарет.

– Вряд ли вы сможете это понять, – вырвалось у него.

– Я могу попытаться, – мягко произнес сэр Джеймс. – Знаете ли, у меня тоже дочь. Она, конечно, старше.

Когда спустя десять минут в разговоре наступила пауза, сэр Джеймс Мэнсон достал из внутреннего кармана сложенный листок бумаги.

– Просто не знаю, как вам это предложить, – проговорил он смущенно, – но я осведомлен, сколько сил и времени вы отдаете компании. Несомненно, это нелегко дается и вам, и миссис Чалмерс. Поэтому я этим утром отдал своему банку распоряжение…

Он передал Чалмерсу копию письма, где управляющему «Котс Банк» предписывалось первого числа каждого месяца посылать заказным письмом доктору Гордону Чалмерсу по его домашнему адресу пятнадцать банкнот, каждая достоинством десять фунтов стерлингов. Это распоряжение должно было действовать в течение десяти лет, если не поступят дальнейшие указания.

Чалмерс поднял глаза. Весь вид его шефа выражал озабоченность и смущение.

– Спасибо, – прочувствованно сказал ученый.

Сэр Джеймс протянул руку, которую Чалмерс с благодарностью пожал.

– Хватит об этом. Давайте выпьем бренди.

В такси, по дороге обратно в офис, Мэнсон предложил подбросить Чалмерса до станции, где он мог сесть на поезд до Уатфорда.

– А мне надо возвращаться на работу и что-то делать с этим Зангаро и вашим докладом, – проговорил он.

Чалмерс смотрел в окно автомобиля, наблюдая, как машины спешат из Лондона в этот предвыходной день.

– Что же вы собираетесь делать? – спросил он.

– Просто не знаю. Конечно, не хотелось бы распространять эти сведения. Обидно будет видеть, как все уйдет в чужие руки, что несомненно случится, когда ваш доклад станет известен в Зангаро. Но рано или поздно мне придется что-то им сообщить.

Последовала еще одна длинная пауза, пока такси подъезжало к станции.

– Могу ли я чем-нибудь помочь? – поинтересовался ученый.

Сэр Джеймс Мэнсон вздохнул.

– Да, – проговорил он. – Поступите с пробами так же, как вы поступаете со всеми ненужными образцами породы и грунта. Полностью уничтожьте все записи, касающиеся проведенных анализов. Возьмите ваш доклад и сделайте его точную копию, но с одним отличием – укажите, что проведенные проверки показали наличие небольших количеств низкопробного олова, разрабатывать которое с экономической точки зрения бессмысленно. Сожгите свою копию первоначального доклада. И никогда больше не упоминайте ни слова об этом.

Такси остановилось, но поскольку ни один из пассажиров не двинулся с места, водитель, опустив перегородку, напомнил:

– Приехали.

– Клянусь вам, – прошептал сэр Джеймс, – что если политическая ситуация станет более благоприятной, «МэнКон» поднимет вопрос о концессии на добычу в соответствии с обычно принятыми процедурами.

Доктор Чалмерс выбрался из такси и, оглянувшись на сидящего в углу шефа, произнес:

– Я не уверен, что смогу сделать это, сэр. Мне нужно подумать.

Мэнсон кивнул.

– Конечно, конечно. Я знаю, что прошу слишком многого. Послушайте, а почему бы вам не обсудить все это со своей женой? Уверен, что она все поймет.

Он захлопнул дверь и велел таксисту ехать в Сити.

Этим вечером сэр Джеймс ужинал с одним высокопоставленным чиновником из Министерства иностранных дел, пригласив его в свой клуб. Клуб не был одним из самых престижных в Лондоне, ибо Мэнсон не намеревался посягать на бастионы старого истеблишмента, опасаясь получить отпор. Кроме того, он не имел ни времени, ни желания карабкаться по социальной лестнице, чтобы на самом ее верху оказаться в окружении претенциозных и чванливых идиотов. Все, что касалось светской жизни, он оставил своей жене. Посвящение в рыцари было полезно, и этого ему хватало.

Мэнсон терпеть не мог Адриана Гула, которого держал за педантичного дурака. Именно поэтому он и пригласил его на ужин. Ну, конечно, еще и потому, что этот человек работал в отделе экономической разведки МИДа.

Несколько лет назад, когда деятельность компании «Мэнсон Консолидейтед» в Гане и Нигерии достигла определенного уровня, ее глава стал членом действовавшего в Сити Комитета по Западной Африке. Эта организация была своего рода профсоюзом всех главных лондонских фирм, осуществляющих операции в Западной Африке. Периодически Комитет обсуждал происходящие там события, представляющие коммерческий и политический интерес, и высказывал Министерству иностранных дел свое мнение по поводу того, какие внешнеполитические меры, на их взгляд, могли бы послужить во благо Британии.

Вряд ли это удовлетворяло сэра Джеймса Мэнсона, который считал, что они могли бы, по существу, указывать правительству, какие действия предпринять в этой части мира для увеличения получаемых оттуда прибылей. И был бы прав. Он присутствовал на заседании Комитета, когда обсуждалась гражданская война в Нигерии, и слышал, как представители различных банков, горнорудных, нефтяных и торговых компаний выступали за быстрый конец войны, что, по-видимому, означало победу федеральных сил.

Комитет пророчески предлагал правительству поддержать федеральную сторону, при условии, что она продемонстрирует желание победить и сделать это быстро, а британские источники на месте подтвердят это. Но им осталось лишь наблюдать, как, по совету МИДа, правительство породило еще одну великую африканскую бойню. И вместо шести месяцев война продолжалась все тридцать. Ответственный за такую политику Гарольд Вильсон был отнюдь не склонен признать ошибки своих любимых советчиков, как, впрочем, и свои собственные.

В доходе Мэнсона была пробита ощутимая брешь из-за падения курса его горнорудных акций и возникших во время войны производственных проблем, но еще больше пострадал глава нефтедобывающей компании «Шелл-BP» Макфаздин.

Основная служебная обязанность Адриана Гула заключалась в том, чтобы обеспечивать взаимодействие между МИДом и Комитетом по Западной Африке. Сейчас он сидел напротив сэра Джеймса Мэнсона в алькове клубного ресторана, манжеты его сорочки были видны ровно на дюйм с четвертью, а лицо казалось немыслимо серьезным.

Мэнсон частично обрисовал ему истинную картину, не упомянув, однако, о платине. Он придерживался версии с оловом, но преувеличил его запасы. Разработка была бы, безусловно, стоящим делом, но, говоря откровенно, он опасался сильной зависимости президента от русских советников. Участие правительства Зангаро в прибылях принесло бы ему кругленькую сумму, а с ней – еще большее могущество. Но поскольку правящий тиран был практически марионеткой в руках русских, то кто же захочет посредством денег усиливать нынешнюю республиканскую власть? Гул выслушал все это. Его лицо выразило искреннюю озабоченность.

– Чертовски трудная проблема, – проговорил он с пониманием. – Но я восхищен вашим политическим чутьем. Пока Зангаро пребывает в нищете и невежестве, это одно. Но если страна станет богатой, то да… вы совершенно правы. Действительно, дилемма. Когда вы должны отослать им отчет об изысканиях и результатах анализа?

– Рано или поздно придется, – сказал Мэнсон. – В том-то и проблема. Если они покажут отчет в русском посольстве, то торговый советник непременно поймет, что залежи олова пригодны для разработки. Встанет вопрос о подряде, и неизвестно, кто его получит. Кроме того, кто знает, какие проблемы возникнут перед Западом, если в руки диктатору попадет богатство?

Гул задумался.

– Я полагал, что должен проинформировать ваше ведомство, – добавил Мэнсон.

– Да, да, спасибо, – Гул был все еще погружен в раздумья.

– Скажите мне, – произнес он, наконец, – что бы произошло, если бы вы в своем отчете наполовину уменьшили цифры, показывающие содержание олова в породе?

– Наполовину уменьшили?

– Да. Наполовину уменьшили эти цифры, сообщив, что содержание чистого олова в тонне породы на пятьдесят процентов меньше действительно полученных результатов.

– Ну, при таком количестве олова разрабатывать месторождение было бы экономически невыгодно.

– А могли бы образцы породы быть взяты из другого места, скажем, в миле оттуда? – спросил Гул.

– Да, полагаю, что могли бы. Но мой геолог обнаружил самые богатые пробы породы именно там.

– Ну, а если бы он этого не сделал? – настаивал Гул. – Если бы он взял свои пробы в миле от того места, где действительно проводил изыскания? Могло бы содержание олова снизиться на пятьдесят процентов?

– Да, вполне. А может быть и больше, чем на пятьдесят процентов. Но он работал там, где работал.

– Под чьим-либо контролем? – поинтересовался Гул.

– Нет. Один.

– И не осталось никаких следов его работы?

– Нет, – ответил Мэнсон. – Лишь несколько сколов породы, ставших уже давно незаметными. Кроме того, там никого нет. Это далеко от цивилизованных мест.

Он замолчал на несколько мгновений, раскуривая сигару.

– Знаете ли, Гул, вы чертовски умный парень. Официант, еще бренди, если вы не возражаете.

Довольные друг другом, они расстались на ступеньках клуба. Швейцар остановил для Гула такси, которое должно было отвезти его обратно в Холланд-Парк.

– И еще одно, – произнес чиновник МИДа уже у дверцы такси. – Никому об этом ни слова. Я документально оформлю, естественно, засекретив, все это у себя в отделе, и пусть так оно и остается только между вами и нами, в МИДе.

– Безусловно, – ответил Мэнсон.

– Я очень благодарен, что вы сочли возможным сообщить мне все это. Вы даже не представляете себе, насколько нам облегчает работу знание истинного положения вещей. Я буду пристально следить за Зангаро, и если там наметятся какие-либо политические перемены, вы узнаете об этом первым. Спокойной ночи.

Сэр Джеймс Мэнсон проводил взглядом такси и махнул рукой своему «Роллс-Ройсу», ждавшему его дальше по улице.

– Вы узнаете об этом первым, – передразнил он. – Ты чертовски прав, парень. Именно я буду первым, потому что я все это и начну.

Он наклонился вперед через боковое стекло к сидящему за рулем своему шоферу.

– Если бы жалкие людишки вроде этого ссыкуна создавали нашу империю, Крэддок, то у нас никогда бы не было ни одной колонии, кроме острова Вайт[26].

– Вы абсолютно правы, сэр, – подтвердил Крэддок. Когда его шеф забрался на заднее сиденье, водитель отодвинул переговорную панель.

– Глочестершир, сэр Джеймс?

– Глочестершир, Крэддок.

Снова пошел мелкий дождь, когда сверкающий лаком лимузин прошуршал по Пикадилли к Парк-Лейн, вырвался на шоссе А40 и направился на запад, унося сэра Джеймса Мэнсона к десятикомнатному особняку, приобретенному для него три года назад благодарной компанией за 250 тысяч фунтов стерлингов. Там его ждали жена и девятнадцатилетняя дочь, но уж их-то он заполучил самостоятельно.

Часом позже Гордон Чалмерс лежал рядом с женой, измученный и злой из-за спора, которые они вели уже два часа. Пегги Чалмерс, лежа на спине, смотрела в потолок.

– Не могу я этого сделать, – в который раз повторил Чалмерс. – Не могу просто взять и подделать отчет, чтобы помочь этому проклятому Мэнсону заграбастать еще кучу денег.

Повисло долгое молчание. Они возвращались к этому снова и снова с тех пор, как Пегги прочитала письмо Мэнсона своему банкиру и узнала от мужа об условиях будущей материальной обеспеченности.

– Да какая же разница? – тихо донеслось до Чалмерса из темноты. – Раз уж все сказано и решено, то какая же разница? Получат ли эту концессию русские, или никто ее не получит. Поднимутся цены или упадут. Какая разница? Все это полнейшая чепуха.

Пегги Чалмерс приподнялась и склонилась над мужем, пристально вглядываясь в смутно вырисовывающееся в темноте лицо. Снаружи ночной ветер шевелил ветвями старого вяза, рядом с которым они выстроили свой новый дом, снабженный специальным оборудованием для дочери-калеки.

Пегги заговорила снова со страстным напором:

– Но вот Маргарет – это не чепуха, и меня ты тоже не сбрасывай со счетов. Нам необходимы эти деньги, Гордон, необходимы сейчас и в ближайшие десять лет. Умоляю тебе, дорогой, забудь ты хоть раз о своих принципах и сделай, что они хотят.

Гордон Чалмерс продолжал смотреть на видневшийся между шторами кусочек полуоткрытого окна, через которое в спальню проникал свежий ночной воздух.

– Ладно, – произнес он, наконец.

– Ты сделаешь это? – спросила она.

– Да, черт возьми, сделаю.

– Ты клянешься, дорогой? Дай мне слово.

Последовала долгая пауза.

– Я даю тебе слово.

Пегги прижалась лицом к его груди.

– Спасибо, милый. Не беспокойся. Пожалуйста, не беспокойся. Через месяц все это забудется. Увидишь.

Вскоре она уснула, измученная ежевечерней борьбой с Маргарет во время купания и укладывания спать, а затем неожиданной ссорой с мужем. Гордон Чалмерс продолжал упорно смотреть в темноту.

– Они всегда побеждают, – тихо проговорил он с горечью. – Эти ублюдки, они всегда, черт возьми, побеждают.

На следующий день, в субботу, он проехал пять миль до лаборатории и составил совершенно новый отчет для республики Зангаро. Затем он сжег все заметки и первоначальный вариант отчета, а образцы пород и грунта свез на свалку, откуда местные подрядчики черпали материал для бетона и садовых дорожек. Чалмерс отправил отчет заказным письмом в офис на имя сэра Джеймса Мэнсона, вернулся домой и постарался обо всем забыть.

В понедельник отчет был доставлен в Лондон, и распоряжения банку относительно Чалмерса вступили в силу. Далее отчет был передан в отдел зарубежных контактов, где Уиллоби, ознакомившись с ним, передал его Брайнту. На следующий день Брайнту предписывалось отбыть в столицу Зангаро, Кларенс, и представить отчет министру природных ресурсов. Отчет сопровождался письмом, в котором компания выражала свое сожаление по поводу несостоявшейся концессии.

Во вторник вечером Ричард Брайнт уже был в лондонском аэропорту Хитроу, ожидая рейса авиакомпании «БЕА» на Париж, где он должен был получить соответствующую визу и пересесть на самолет «Эр Африк». В пятистах ярдах от него в соседнем зале Джек Малруни, пройдя досмотр, поднимался по трапу лайнера компании «БОАК», следующего рейсом до Найроби. Как ему было хорошо! Лондон уже сидел у него в печенках. Его ждали Кения, джунгли и, возможно, охота на львов.

К концу недели только два человека знали, какие сокровища таит в себе Хрустальная гора. Один дал клятву жене молчать, а второй… второй уже действовал.

Глава 4

Саймон Эндин вошел в кабинет сэра Джеймса Мэнсона с объемистой папкой, содержащей изложенный на ста страницах доклад о республике Зангаро, альбомом с большими фотографиями и несколькими картами. Он продемонстрировал все это своему шефу, и тот одобрительно кивнул.

– Никто не догадался, кто ты и на кого работаешь, собирая весь этот материал? – спросил Мэнсон.

– Нет, сэр Джеймс. Я пользовался псевдонимом, да никто и не спрашивал.

– А в Зангаро не осведомлены, что кто-то проявляет интерес к их стране?

– Нет. Я использовал архивные материалы, побывал в нескольких университетских библиотеках, здесь и на континенте, еще у меня был туристский путеводитель, изданный в самом Зангаро, правда, пятилетней давности, колониальных времен, – словом, обычная реферативная работа.

– Хорошо, – одобрил Мэнсон. – Я изучу доклад позже. Изложи мне основные факты.

Для ответа Эндин взял одну из карт и разложил ее на столе. Он показал участок африканского побережья с отмеченной на нем республикой Зангаро.

– Как видите, сэр Джеймс, с севера и востока она граничит вот с этой республикой, а с юга – вот с этой. С четвертой стороны – море.

Она похожа на спичечный коробок, обращенный короткой стороной к морю и углубляющийся в материк. Границы в давние колониальные времена были проведены абсолютно произвольно и являлись лишь линиями на карте. Фактически никаких границ не существует. Имеется лишь один пограничный пункт на дороге, где начинается и кончается все автомобильное движение Зангаро. Она ведет на север, в соседнюю страну.

Сэр Джеймс, внимательно изучая карту, спросил:

– Как насчет восточной и южной границ?

– Там нет никаких дорог, сэр. Пробраться можно только через джунгли, и во многих местах там просто непроходимые заросли.

– Площадь Зангаро составляет семь тысяч квадратных миль, – продолжал Эндин. – Ее территория тянется на семьдесят миль вдоль побережья и на сто миль в глубину. Столица – Кларенс, названная в честь капитана, впервые высадившегося здесь на берег в поисках пресной воды, – находится в самом центре побережья, в тридцати пяти милях от северной и южной границ.

Позади столицы лежит узкая прибрежная равнина. Только здесь и находятся возделываемые земли, не считая небольших лесных делянок, обрабатываемых туземцами. За равниной протекает река Зангаро, а дальше начинаются Хрустальные горы, за которыми на много миль до самой восточной границы простираются джунгли.

– Есть ли какие-нибудь другие коммуникации? – поинтересовался Мэнсон.

– Дорог практически нет совсем, – рассказывал Эндин. – Река Зангаро течет с севера близко к побережью и впадает в море почти у южной границы. Там есть несколько пристаней и бараков, которые служат в качестве небольшого порта, предназначенного для экспорта древесины. Но со времени провозглашения независимости этот бизнес пришел в упадок. Шестьдесят миль река тянется почти параллельно побережью, слегка сближаясь с ним, и фактически делит республику на две части. Болотистое побережье прибрежных равнин недоступно для подхода судов и лодок. А на востоке, за рекой и горами, находятся дикие внутренние районы. По реке можно было бы организовать доставку грузов, но это никого не интересует. Заканчивается река мелководным заиленным устьем.

– А что там насчет экспорта леса?

Эндин достал крупномасштабную карту и разложил ее на столе. Карандашом он указал устье реки Зангаро.

– Лес валили выше, по берегам реки или на западных склонах гор. Там еще много хорошей древесины, но со времени провозглашения независимости это мало кого интересует. Бревна сплавлялись вниз по реке до устья и там складировались. За ними приходили суда, бросавшие якорь на рейде. Связки бревен переправлялись на корабли, буксируемые катерами и моторными лодками. На борт их поднимали с помощью корабельных лебедок.

Мэнсон пристально разглядывал крупномасштабную карту с простирающимся на семьдесят миль побережьем, рекой, текущей почти параллельно на расстоянии двадцати миль от него, полоской непроходимых болотистых зарослей между морем и кромкой берега и встающими за рекой горами. Он мог бы разыскать на карте и саму Хрустальную гору, но не намеревался о ней упоминать.

– А основные дороги? Хоть какие-то должны там быть?

Эндин продолжил свои объяснения.

– Столица находится на конце небольшого широкого полуострова, вот здесь, в середине побережья. Она обращена в открытое море. Есть маленький порт, пожалуй, единственный настоящий порт в этой стране. Почти сразу же за чертой города полуостров сливается с материком. Есть там одна дорога, проходящая через весь полуостров и на шесть миль углубляющаяся прямо на восток. Вот здесь она разветвляется. Одно шоссе ведет на юг и через семь миль переходит в грунтовую дорогу, которая миль через двадцать теряется в дюнах эстуария[27] Зангаро.

Вторая ветвь сворачивает налево и идет на север по западному равнинному берегу реки до границы. Здесь находится пограничный пункт, охраняемый дюжиной сонных продажных солдат. Очевидцы рассказывали мне, что они даже не умеют читать, так что им все равно, есть в паспорте виза или нет. Чтобы пересечь границу, достаточно дать им пару фунтов.

– А как насчет дороги в глубь страны? – задал очередной вопрос сэр Джеймс.

Эндин ткнул в карту пальцем.

– Она настолько мала, что даже не отмечена. В действительности, если после развилки ехать на север, то через десять миль будет поворот направо. Это и есть дорога на восток. Она проходит по оставшейся части равнины, затем через реку Зангаро по шаткому деревянному мосту…

– Так что же, только этот мост и связывает две части страны по разным берегам реки? – удивленно перебил Мэнсон.

Эндин пожал плечами.

– Автомобили могут перебраться через реку только здесь. Но вряд ли там кто-нибудь ездит на автомобилях. Туземцы переплывают Зангаро на каноэ.

Мэнсон сменил тему, хотя взгляд его не отрывался от карты.

– Какие племена там обитают? – спросил он.

– Два, – ответил Эндин. – На восток от реки тянется территория винду. Большинство их живет у восточной границы, хотя, как я уже говорил, границы там – понятие довольно относительное. Винду живут практически в каменном веке. Они почти никогда не пересекают реку и редко выходят из леса. Равнина на западе от реки и дальше до моря, включая полуостров, на котором стоит столица, – страна кейджу. Эти два племени ненавидят друг друга.

– Население?

– Сосчитать население во внутренних рейсах невозможно. По официальным данным – двести двадцать тысяч, то есть тридцать тысяч кейджу и сто девяносто тысяч винду. Но цифры очень приблизительные, хотя население кейджу подсчитано более точно.

– Так как же, черт возьми, они проводили выборы? – изумился Мэнсон.

– Одна из загадок мироздания, – произнес, усмехнувшись, Эндин. – В любом случае это была сплошная профанация. Половина из них не имела представления ни о голосовании, ни о том, за кого они голосуют.

– Экономика?

– Вряд ли от нее что-нибудь осталось, – ответил Эндин. – Винду вообще ничего не производят. Большинство из них существуют на то, что им удается вырастить на грядках с картофелем и маниокой, возделываемых среди зарослей женщинами, которые, кстати, выполняют и всю остальную работу. Мужчины охотятся. За хорошую плату их можно нанять носильщиками. Впрочем, утруждать себя они не любят. Большинство детей больны малярией, трахомой, глистами и хроническим недоеданием.

В колониальные времена на прибрежной равнине были плантации низкосортного какао, кофе, хлопка и бананов. Управляли и владели ими белые, используя местную рабочую силу. При наличии в Европе гарантированных покупателей этого хватало для получения небольших количеств твердой валюты и оплаты минимального импорта. После провозглашения независимости плантации были национализированы президентом и розданы своим сподвижникам. Сейчас они почти полностью погибли, заросли сорняками.

– У тебя есть какие-нибудь цифры?

– Да, сэр. За год до провозглашения независимости общий урожай какао – основной культуры – составлял тридцать тысяч тонн. В прошлом году была лишь тысяча тонн при полном отсутствии покупателей. Весь урожай пропал на корню.

– Ну, а кофе, хлопок, бананы?

– Бананы и кофе выращивать практически перестали. Хлопок был побит тлей из-за отсутствия инсектицидов.

– Каково экономическое положение теперь?

– Полная катастрофа. Банкротство, деньги – бумага, экспорт почти отсутствует, соответственно, нет и импорта. Поступали кое-какие дотации от ООН, русских и бывших колониальных властей, но поскольку все идет в карманы правительства, даже эти поступления прекратились.

– Настоящая банановая республика, а? – пробормотал сэр Джеймс.

– Во всех отношениях. Коррупция, пороки, зверства. Прибрежные воды полны рыбы, но они не могут организовать ее ловлю. У них было два рыболовных судна под командованием белых капитанов. Одного из них избили армейские головорезы, и оба сбежали. Сейчас суда брошены, двигатели ржавеют. Местные жители испытывают острый дефицит протеина. Разводимых коз и цыплят явно не хватает.

– Как насчет медицины?

– В Кларенсе есть одна больница, действующая под эгидой ООН. Она же единственная на всю страну.

– Врачи?

– Было два квалифицированных зангарских врача. Один после ареста умер в тюрьме, другой был вынужден бежать. Миссионеров президент прогнал как пособников империализма. Среди них в основном были медики и священники. Монахини, обычно выполняющие роль сестер милосердия, тоже вынуждены были покинуть страну.

– Сколько там европейцев?

– Во внутренних районах их нет вообще. На побережье – пара агрономов и техников, присланных ООН. В столице около сорока дипломатов: двадцать из них в русском посольстве, а остальные – во французском, швейцарском, американском, западногерманском, восточногерманском, чешском и китайском посольствах, если китайцев причислять к белым. Кроме этого, пятеро работают в столичной больнице, еще пятеро техников обслуживают электростанцию, диспетчерскую в аэропорту, водопроводную станцию и тому подобное. Есть еще около пятидесяти торговцев и бизнесменов, надеющихся на лучшие времена.

Недель шесть назад там была небольшая заваруха, и одного из присланных ООН специалистов чуть не забили насмерть. Все пятеро техников пригрозили уехать и попрятались в своих посольствах. Возможно, они уже и уехали, тогда столица скоро останется без электричества и аэропорта.

– Где находится аэропорт?

– Здесь, в начале полуострова, позади города. Он не отвечает международным стандартам, поэтому если вы захотите полететь в Зангаро, вам придется добираться вот сюда, в эту страну севернее, на рейсе «Эр Африк», а оттуда местным рейсом на небольшом двухмоторном самолете, который летает три раза в неделю. Местная авиалиния принадлежит французской фирме, и вряд ли себя окупает.

– Кто же у этой страны друзья, как говорят дипломаты?

– У нее нет друзей. Подобный бардак никому не нужен. Даже Организация африканского единства пребывает в недоумении. В этой стране такая неразбериха, что о ней предпочитают не упоминать. Журналисты туда не ездят, и, следовательно, в прессе отсутствуют публикации. В правительстве явно антибелые настроения, поэтому никто не хочет посылать туда специалистов. Не возникает также желания вкладывать туда капитал, поскольку нет никаких гарантий, что какой-нибудь партийный лидер не захочет все это конфисковать. Есть там еще партийная молодежная организация, которая терроризирует всех подряд и держит население в страхе.

– А что там делают русские?

– У них самое большое представительство, и, вероятно, они дают кое-какие советы президенту в области внешней политики, где он совершенно не разбирается. Его советники – в основном подготовленные Москвой зангарцы, хотя сам лично он там не обучался.

– Есть там все же хоть какой-то экономический потенциал? – полюбопытствовал сэр Джеймс.

Эндин медленно кивнул.

– Полагаю, что при разумном руководстве и упорном труде они могли бы обеспечить населению приемлемый уровень жизни. Число жителей невелико, потребности незначительны, можно было бы самим обеспечивать себя пищей, одеждой, заложить основы местной здоровой экономики и даже зарабатывать немного валюты на необходимые дополнительные расходы.

– Ты сказал, что винду не любят работать, а как насчет кейджу?

– Эти тоже, – ответил Эндин. – Они готовы бездельничать целый день, а когда им что-то угрожает, прячутся в зарослях. Им хватает того, что произрастает на плодородных землях, и они довольны своим образом жизни.

– А кто же работал на плантациях в колониальные времена?

– Колониальные власти собрали отовсюду около двадцати тысяч чернокожих рабочих. Те осели и живут там до сих пор. Вместе с семьями их насчитывается около пятидесяти тысяч. Но колониальные власти никогда не предоставляли им политических прав, и в выборах они участия не принимали. Вся та работа, которая еще делается, выполняется ими.

– Где же они живут? – поинтересовался Мэнсон.

– Около пятнадцати тысяч все еще живут в своих хижинах на плантациях, хотя делать там практически нечего. Остальные подались поближе к Кларенсу и как могут зарабатывают себе на жизнь. Они обитают в лачугах, разросшихся на окраине столицы вдоль дороги в аэропорт.

Минут пять сэр Джеймс пристально смотрел на разложенную перед ним карту, размышляя о Хрустальной горе, безумном президенте, обученных в Москве советниках и русском посольстве. Наконец он вздохнул.

– Что за проклятое Богом место.

– Метко сказано, – вставил Эндин. – Они все еще практикуют ритуальные публичные казни перед собирающейся на главной площади толпой. Приговоренного изрубают мачете на кусочки, как капусту.

– И кто же создал этот райский уголок?

Вместо ответа Эндин достал фотографию и положил ее поверх карты.

Взгляду сэра Джеймса Мэнсона представился африканец средних лет, в шелковом тюрбане, черном сюртуке и хлопчатобумажных брюках. Очевидно, это был день его вступления в должность, ибо чуть поодаль на ступеньках большого особняка стояли несколько колониальных чиновников. Лицо под блестящим серым шелком было не круглым, а вытянутым и изнуренным, с глубокими, пролегающими от носа к углам рта морщинами. При этом уголки рта были опущены вниз, и казалось, лицо выражает сильное неодобрение. В настороженном взгляде угадывалось нечто фанатичное.

– Вот этот человек, – проговорил Эндин. – Маньяк и мерзавец. Западноафриканский Папа Док. Галлюцинирующий, общающийся с духами избавитель своего народа от белого ига, мошенник, грабитель, шеф полиции и мучитель заключенных, его превосходительство президент Жан Кимба.

Сэр Джеймс Мэнсон еще более пристально вгляделся в лицо человека, который, не ведая того, владел запасами платины ценой десять миллиардов долларов.

«Хотел бы я знать, – подумал он про себя, – заметит ли мир его исчезновение».

Выслушав Эндина, он ничего не сказал, но именно эта мысль четко сформулировалась в его мозгу.

Шестью годами ранее колониальные власти, управляющие территорией, называемой теперь республикой Зангаро, под нарастающим давлением общественного мнения решили даровать ей независимость. Не имеющее ни малейшего представления о самоуправлении население поспешно готовилось к назначенным на следующий год всеобщим выборам и провозглашению независимости. В этой неразберихе возникло пять политических партий. Две из них были исключительно племенными: одна отстаивала интересы винду, а вторая – кейджу. Три остальные партии вышли со своими собственными политическими платформами и претендовали на преодоление племенных разногласий. Одна из них представляла собой консервативную группировку, возглавляемую преданно служившим колониальным властям и обласканным ими человеком. Он заверял, что будет сохранять тесные связи с метрополией, которая, кроме всего прочего, обеспечивала местные бумажные деньги и покупала производимую на экспорт продукцию. Вторая партия, центристская, была небольшой и слабой, возглавляемой профессором-интеллектуалом, получившим образование в Европе. Во главе третьей, радикальной, стал человек, отсидевший несколько лет в тюрьме как политический заключенный. Это был Жан Кимба.

Двое его помощников в свои студенческие годы в Европе вступили в контакт с русскими, обратившими внимание на их участие в антиколониальных демонстрациях. Им предложили стипендии для окончания образования в Москве, в университете имени Патриса Лумумбы. Еще задолго до выборов они тайно покинули Зангаро и вылетели в Европу, где встретились с эмиссарами из Москвы, получив в итоге определенную сумму денег и ряд практических рекомендаций.

На полученные деньги Кимба и его люди организовали отряды политических бойцов из туземцев племени винду, абсолютно игнорируя бывших в меньшинстве кейджу. Отряды взялись за дело во внутренних районах, населенных совершенно аполитичными людьми. Агенты были разосланы во все концы, и ни один из вождей кланов не был обойден вниманием.

После нескольких публичных казней на костре и выкалывания глаза у инакомыслящих на вождей снизошло откровение. Когда наступил день выборов, они приказали своим людям голосовать за Кимбу, поступая в соответствии с простой и действенной логикой: делай то, что тебе велит человек, имеющий силу и готовый на скорую ужасную расправу. Жан Кимба получил среди винду абсолютное большинство, а общее количество поданных за него голосов перевесило и всю оппозицию, и кейджу вместе взятых. Немало этому способствовало то, что число туземцев из племени винду почти удвоилось, поскольку вождь каждого селения считал своим долгом завысить заявленное число жителей. Элементарная перепись населения, проведенная колониальными властями, основывалась целиком на сведениях, предоставленных этими вождями.

Колониальные власти сами себе создали кучу проблем. Вместо того чтобы обеспечить победу своему протеже на этих первых, жизненно важных выборах, затем подписать договор о взаимной безопасности и прислать подразделение белых десантников для утверждения у власти на веки вечные прозападного ставленника, колонизаторы позволили победить своему злейшему врагу. Через месяц после выборов Жан Кимба был возведен в должность первого президента Зангаро.

Дальнейшие события развивались традиционно. Четыре оставшиеся партии были запрещены как пособники империализма, а их лидеры арестованы по сфабрикованным обвинениям. Они умерли в тюрьме под пытками после того, как добровольно передали партийные фонды освободителю Кимбе. Колониальная армия и полиция были распущены, и на смену им пришли военные формирования исключительно из представителей племени винду. Одновременно была распущена жандармерия, состоявшая при колонизаторах в основном из обученных солдат кейджу. Шесть грузовиков покинули столицу, чтобы развезти бывших солдат по домам, но доставили их в безлюдное место на берегу Зангаро. А здесь заговорили пулеметы. Таков был конец солдат кейджу.

Столичным полицейским и таможенникам из племени кейджу было разрешено остаться, но оружие и амуницию у них отобрали. Власть перешла к армии винду, и воцарился террор. Не прошло и восемнадцати месяцев после выборов, как началась конфискация поместий, имущества и предприятий колонизаторов. Экономика неуклонно сползала вниз. Среди винду не было подготовленных специалистов, которые могли бы взять на себя управление немногочисленными предприятиями и обеспечить пусть хотя бы скромную экономическую эффективность. А поместья и плантации разошлись по рукам сподвижников Кимбы. Когда колонизаторы покинули страну, на самых жизненно важных объектах появились технические специалисты ООН. Но то, чему они становились свидетелями, заставляло их рано или поздно обращаться к своим правительствам с настоятельными просьбами об отзыве из страны.

Нескольких жестоких актов террора оказалось достаточно, чтобы привести оробевших кейджу к беспрекословному повиновению. И даже за рекой на территории винду был учинен ряд свирепых расправ над вождями, пытавшимися что-то бормотать о предвыборных обещаниях. После этого винду просто попрятались в своих лесах. Их больше не интересовало, что творится в столице. Кимба и группа его приспешников, поддерживаемые набранной из туземцев племени винду армией, а также крайне непредсказуемыми и опасными подростками, организовавшими молодежное партийное движение, захватили безраздельную власть.

Некоторые методы, применяемые правящей верхушкой, были просто уму непостижимы. В докладе Саймона Эндина приводился достоверный случай, когда Кимба, взбешенный тем, что никак не мог получить свою долю в одной из сделок, арестовал и бросил в тюрьму участвовавшего в ней европейского бизнесмена. К его жене был послан эмиссар с заверением, что она получит по почте пальцы ног, рук и уши своего мужа, если не будет заплачен выкуп. Это подтверждало и письмо заключенного в тюрьму мужа. Бедная женщина собрала необходимые полмиллиона долларов у его партнеров по бизнесу и заплатила. Человек был освобожден, но, напуганный на всю жизнь, хранил молчание. До журналистов эта история так и не дошла. В другом случае двух представителей бывших колониальных властей арестовали и подвергли жестоким избиениям в армейских казармах. Их освободили лишь после солидной взятки министру юстиции, большая часть которой, очевидно, перешла к Кимбе. Вина несчастных состояла только в том, что они не поклонились проезжавшему мимо автомобилю президента.

В прошедшие после провозглашения независимости пять лет вся возможная оппозиция была либо стерта с лица земли, либо выслана из страны, и последним, надо сказать, крупно повезло. В результате в республике не осталось ни врачей, ни инженеров, ни иных сколь-нибудь квалифицированных специалистов. Всех образованных людей Кимба рассматривал как потенциальных противников.

Годами в нем копился патологический страх перед покушением на свою жизнь, поэтому он никогда не выезжал из страны. Редко выбирался и из своего дворца, а уж если покидал его, то только под усиленной охраной. Все огнестрельное оружие любого типа было выявлено и конфисковано, включая охотничьи ружья и дробовики, что отнюдь не способствовало увеличению добычи богатой протеином пищи. Импорт патронов и черного пороха был прекращен, и охотникам племени винду, добиравшимся из глубинных районов до побережья в надежде купить боеприпасы, ничего не оставалось, как, вернувшись с пустыми руками, подальше забросить свои бесполезные допотопные винтовки. В черте города даже запрещалось носить мачете. Нарушение любого из подобных распоряжений каралось смертью.

Когда сэр Джеймс Мэнсон наконец осилил этот объемистый доклад, изучил фотографии столицы, президентского дворца и самого Кимбы, а также внимательно ознакомился с картами, он снова послал за Саймоном Эндином. Последний был в высшей степени озадачен интересом шефа к этой мрачной республике. Он даже поинтересовался у Мартина Торпа, занимающего соседний с ним кабинет на девятом этаже, в чем тут дело. Торп лишь ухмыльнулся и дотронулся указательным пальцем до кончика носа: «Держи, мол, нос по ветру…»

Он подозревал, что все это значит, но абсолютно уверен не был. Оба хорошо знали, что не следует задавать лишних вопросов, когда у шефа зреет новая идея, и ему требуется информация.

На следующее утро Мэнсон стоял на своем излюбленном месте у окна с зеркальными стеклами и, ожидая Эндина, наблюдал за суетящимися внизу пигмеями.

– Имеется два момента, о которых я хотел бы знать поподробнее, Саймон, – начал сэр Джеймс без предисловий и возвратился к столу, где лежал доклад Эндина. – Ты упоминал о каких-то волнениях в столице то ли шесть, то ли семь недель назад. Я уже слышал об этих событиях от другого человека, очевидца. Он говорил, что ходили слухи о попытке покушения на Кимбу. В чем там дело?

Эндин облегченно вздохнул. Все это он знал из собственных источников, но сведения показались ему слишком незначительными, чтобы включать их в доклад.

– Всякий раз, когда президента мучают дурные сны, начинаются аресты, и распространяются слухи о покушении на его жизнь, – сказал Эндин. – В действительности это лишь означает, что ему нужны оправдания для расправ. Тогда, в январе, это был армейский командир полковник Боби. Мне рассказывали, что между ним и Кимбой возникла ссора, поскольку последнему показалось, что Боби надул его в одной из совместных афер. Для больницы ООН прибыла партия лекарств и наркотиков. Армия конфисковала их и половину украла. Дело это организовал Боби, который и продал украденный товар на черном рынке. Часть выручки должна была достаться Кимбе. Главврач больницы заявил президенту протест и указал истинную стоимость украденного. Цифра оказалась гораздо больше той, какую называл Боби.

Обезумевший от гнева президент велел арестовать Боби. Охрана перерыла весь город, хватая кого ни попадя.

– А что случилось с Боби? – задал вопрос Мэнсон.

– Он исчез. Сел в джип и, доехав до границы, пересек ее пешком, а машину бросил.

– К какому племени он принадлежит?

– Наполовину винду, наполовину кейджу. Скорее всего, появился на свет в результате набега винду на селение кейджу лет сорок назад.

– Доводилось ему служить в колониальной армии? – поинтересовался Мэнсон.

– Он был капралом в жандармерии, так что имеет кое-какую элементарную подготовку. Незадолго до провозглашения независимости его выгнали за пьянство и недисциплинированность. Когда к власти пришел Кимба, он сразу же взял Боби к себе. Ему нужен был хотя бы один человек, который мог бы отличить ствол винтовки от приклада. Во времена колонизации Боби причислял себя к кейджу, а при Кимбе божился, что он винду.

– Почему Кимба его держал? Что, Боби поддерживал президента с самого начала?

– Как только Боби понял, откуда дует ветер, он пришел к Кимбе и поклялся ему в верности. Он оказался прозорливее губернатора, не верившего, что Кимба выиграет выборы. Кимба даже назначил Боби командовать армией, поскольку ему казалось, что будет лучше, если репрессии против его противников кейджу будет осуществлять наполовину кейджу.

– Как он выглядит? – спросил Мэнсон задумчиво.

– Здоровый парень, – ответил Эндин, – настоящая горилла. Туп, но обладает звериной хитростью. В общем, вор у вора украл.

– Коммунист? – продолжал выспрашивать Мэнсон.

– Нет, сэр. Полностью аполитичен.

– Взяточник? Будет сотрудничать за деньги?

– Естественно. Сейчас ему, должно быть, не очень хорошо живется. Вряд ли он смог много прихватить с собой из Зангаро. Большие деньги там только у президента.

– А где он сейчас? – задал очередной вопрос Мэнсон.

– Не знаю, сэр. Живет где-то в изгнании.

– Хорошо, – проговорил Мэнсон. – Разыщи его.

– Мне нужно будет увидеться с ним?

– Пока нет, – сказал мэнсон. – Есть еще одно дело. Доклад прекрасный, очень подробный, но не освещена военная сторона. Я хочу иметь полное представление о том, как поставлено дело с охраной президентского дворца и поддержанием порядка в городе. Какова численность войск, полиции и особых телохранителей президента, где они размещаются, степень их подготовки, боевой опыт, вооружение, имеющиеся резервы, где находится арсенал, есть ли бронетехника или артиллерия, обучают ли армию русские, какое сопротивление смогут оказать войска в случае нападения. Одним словом, все.

Эндин удивленно посмотрел на своего шефа. В его мозгу засела фраза «в случае нападения». Хотел бы он знать, что, черт возьми, затевает старик. Но лицо сэра Джеймса оставалось бесстрастным.

– Это означает, что мне придется там побывать?

– Возможно. У тебя есть паспорт на другое имя?

– Нет, сэр. Но, видите ли, я вряд ли смогу собрать эту информацию. Она требует определенных специальных знаний, а я совершенно не разбираюсь в военном деле.

Мэнсон оказался снова у окна и посмотрел на Сити.

– Понимаю, – сказал он тихо, – чтобы составить такой доклад, потребуется солдат.

– Где же нам взять военного, которого можно было бы отправить в Кларенс для сбора нужных сведений?

– Есть такие люди, – ответил Мэнсон. – Их называют наемниками. Они сражаются за тех, кто им платит, и платит хорошо. Я готов к этому. Так что найди мне наемника, инициативного и неглупого. Лучшего в Европе.

Кот Шеннон лежал на кровати в номере небольшого отеля на Монмартре и наблюдал за поднимающимся к потолку дымком сигареты. Он бездельничал. За несколько недель, прошедших со времени возвращения из Африки, Шеннон потратил большую часть полученных денег, мотаясь по Европе в поисках новой работы.

В Риме, у знакомых католических священников он узнал, что требуется послать людей в Южный Судан – оборудовать там взлетную полосу для доставки по воздуху продовольствия и медикаментов. Ему было известно, что в Южном Судане действуют три различных группы наемников, помогая неграм в гражданской войне против арабского Севера. В Бар-эль-Газаре два британских наемника, Рон Грегори и Рип Керби, осуществляли небольшую операцию по минированию дорог. На юге, в провинции Экватория, Рольф Штайнер обучал в тренировочном лагере искусству войны туземных солдат, но уже несколько месяцев о нем не было известий.

К востоку, на верхнем Ниле, четыре израильтянина организовали гораздо более эффективное обучение негров, снабдив их советским оружием, в больших количествах захваченным Израилем у Египта в 1967 году. В военных действиях, ведущихся в трех провинциях Южного Судана, принимали участие значительные силы суданской армии и ВВС, поэтому египтяне вынуждены были сосредоточить в районе Хартума пять эскадрилий своих истребителей. Это, несомненно, мешало Египту противостоять Израилю на Суэцком канале.

Шеннон побывал в израильском посольстве в Париже и минут сорок беседовал с военным атташе. Последний вежливо выслушал его, вежливо поблагодарил и еще вежливее проводил. Офицер заявил, что в Южном Судане на стороне мятежников нет израильских военных советников, и поэтому он ничем не может помочь. Шеннон не сомневался, что записанная на пленку беседа будет послана в Тель-Авив, но ни на что не рассчитывал. Признавая, что у Израиля первоклассные летчики и хорошая разведка, Шеннон был уверен, что они плохо понимают чернокожую Африку и вряд ли смогут помочь обеспечить победу.

Кроме Судана, мало что оставалось. Ходили слухи, что ЦРУ вербует наемников для подготовки антикоммунистических формирований в Камбодже, а пара шейхов в Персидском заливе, желая избавиться от засилья британских военных советников, ищет наемников, готовых взять на себя их личную охрану. Все эти истории вызывали у Шеннона сомнения, ибо ни ЦРУ, ни арабам он не доверял.

Вне Персидского залива, Камбоджи и Судана перспектив не было вообще. В ближайшем будущем он предвидел наступление отвратительно мирных времен. Оставался шанс получить работу телохранителя у одного европейского торговца оружием, опасавшегося за собственную безопасность и нуждавшегося в хорошей защите.

Услышав, что Шеннон был в Париже, и зная его опыт и реакцию, тот послал к нему своего человека. Не отвергнув предложения, Шеннон все же не был убежден в необходимости его принять. Торговец оружием попал в затруднительное положение из-за собственной глупости. Он переправлял партию оружия одному из подразделений ИРА[28] и стукнул британским властям, где это оружие будет получено. Последовал ряд арестов. Ирландцам удалось дознаться, откуда произошла утечка информации. Они пришли в бешенство. Торговцу требовался телохранитель, чтобы обезопасить себя, пока страсти не улягутся, и дело не будет предано забвению. Один лишь факт того, что Шеннон взял на себя защиту этого человека, мог бы охладить много горячих голов и заставить большинство профессиональных убийц убраться подобру-поздорову. Но ирландцы были просто бешеными псами, да к тому же недостаточно осведомлены о достоинствах Шеннона. Поэтому стрельба будет непременно, и вряд ли французской полиции понравятся истекающие кровью трупы на улицах. Кроме того, будучи протестантом из Ольстера, Шеннону не очень хотелось браться за эту работу. Вопрос пока оставался открытым.

Уже прошло десять дней марта, но погода была сырой и прохладной. Каждый день шел дождь, и только необходимость могла выгнать человека на улицу. Шеннон как только мог экономил оставшиеся у него деньги. Он дал номер своего телефона как минимум десятку людей, которые могли бы им заинтересоваться, и теперь ждал, убивая время за чтением бульварных романов в гостиничном номере.

Шеннон лежал, уставившись в потолок, и думал о доме. Не то чтобы у него был теперь свой дом, но это слово лучше всего подходило к местечку на границе Терона и Донегала, откуда он происходил.

Шеннон родился и вырос вблизи небольшой деревушки Каследерг, расположенной в графстве Тирон, но лежащей на границе с Донегалом. Дом его родителей стоял в миле от деревни на склоне холма, обращенном к Донегалу.

Его отец имел собственное льняное производство и являлся главным землевладельцем прихода. Он был протестантом, а почти все местные рабочие и фермеры – католиками, и поэтому молодой Карло не имел товарищей. Он завел себе друзей среди лошадей и стал ездить верхом раньше, чем сумел взобраться на велосипед. В пять лет у него был собственный пони, и он еще помнил, как ездил на нем в деревню покупать за полпенни шербет в кондитерской старого мистера Сэма Гейли.

В восемь его отправили в общеобразовательную школу в Англию по настоянию матери, которая была англичанкой и происходила из зажиточной семьи. Следующие десять лет он учился быть англичанином и намеренно старался изжить в себе речь и манеры уроженца Ольстера. Каникулы он проводил дома в одиноких прогулках верхом по насквозь продуваемым ветром с Северной Атлантики вересковым пустошам.

Шеннону было двадцать два года, и он служил в чине сержанта в Королевских ВМС, когда его родители погибли в автомобильной катастрофе на дороге в Белфаст. После похорон он продал почти обанкротившееся предприятие, запер дом и возвратился в Портсмут.

Это было одиннадцать лет назад. Он дослужил оставшийся срок в морской пехоте и вернулся к гражданской жизни. Перепробовав несколько занятий, он устроился клерком в лондонский торговый дом, имеющий широкие интересы в Африке. После года испытательного срока он хорошо разобрался в торговых делах и секретах банковских прибылей. Еще через год его назначили на должность помощника управляющего филиала компании в Уганде. И оттуда, не сказав никому ни слова, он однажды сбежал в Конго. Последние шесть лет Шеннон вел жизнь наемника, часто оказываясь вне закона. В лучшем случае его называли солдатом удачи, в худшем – наемным убийцей. Пути назад у него уже не было. И вопрос был не в том, что он не мог получить работу где-нибудь еще, воспользовавшись, наконец, другим именем. Он всегда мог бы наняться водителем грузовика, охранником или, на худой конец, разнорабочим. В действительности он уже не мог жить иначе. Он не смог бы сидеть целый день в конторе, смотреть в окно и вспоминать джунгли, качающиеся пальмы, запах пота и пороха, переправы на джипах вброд через реки, пронзительный страх перед атакой и дикую животную радость от сознания того, что остался жив. Вспоминать все это и возвращаться к гроссбухам и ежедневным поездкам на службу в переполненных пригородных поездах было выше его сил. Он знал, что извел бы себя. Яд, впрыснутый Африкой в кровь, остался в нем навсегда.

Шеннон лежал на кровати, курил и размышлял, какой будет следующая работа.

Глава 5

Саймон Эндин был уверен, что в Лондоне ему удастся в конце концов получить информацию об имени и адресе первоклассного наемника. Хотелось бы только знать, с чего начать поиски, и к кому в первую очередь обратиться.

Поразмышляв за чашкой кофе в своем кабинете, он покинул офис и взял такси до Флит-Стрит. Через приятеля, работающего в одной из крупных ежедневных газет, он получил доступ к библиотеке газетных вырезок и заказал интересующие его материалы. В течение двух последующих часов он был погружен в досье, содержащее все вырезки из британских газет за последние десять лет, в той или иной мере касающиеся темы наемников. Там были материалы о Катанге, Конго, Йемене, Вьетнаме, Камбодже, Лаосе, Судане, Нигерии и Руанде – новости, заметки, комментарии, редакционные статьи, очерки и фоторепортажи. Он читал все, обращая особое внимание на фамилии авторов.

Сейчас он искал, собственно, не самого наемника. Уж слишком много мелькало имен, псевдонимов, прозвищ. Наверняка большинство из них были фальшивыми. Он искал имя специалиста по проблеме наемников, писателя или журналиста, чьи материалы показались бы достаточно авторитетными. Автор должен был уверенно ориентироваться в запутанном лабиринте конкурирующих команд, претендующих на свершение геройских подвигов, и вынести разумное суждение. Через два часа он нашел то, что искал, хотя впервые слышал об этом человеке.

Последовал еще один звонок знакомому газетчику, и Эндин получил адрес писателя. Тот жил в Северном Лондоне.

Эндин вернулся в свой офис, а когда снова покинул его, уже в собственном «Корвете», взятом с подземной стоянки, почти стемнело. Он двинулся на север с намерением разыскать квартиру журналиста. Когда он добрался до нужного дома, свет в окнах не горел, и на звонки никто не отвечал. Эндин надеялся, что журналист не в отъезде, и это ему подтвердила женщина из квартиры в цокольном этаже. Выйдя на улицу, он удовлетворенно посмотрел на небольшой и не особо шикарный дом. Видимо, репортер не откажется от небольшой суммы наличными, что свойственно журналистам, не связанным с определенной редакцией. Эндин решил вернуться на следующий день.

Утром, в начале девятого, Саймон Эндин надавил на кнопку звонка рядом с именем писателя, и через полминуты до него донесся голос из установленного рядом переговорного устройства: «Да?»

– Доброе утро, – произнес Эндин в микрофон, – мое имя Харрис, Уолтер Харрис. Я бизнесмен. Могу ли я переговорить с вами?

Дверь открылась, и он поднялся на четвертый этаж, где на лестничной площадке стоял человек, встречи с которым он искал. Когда они прошли в квартиру и расположились в гостиной, Эндин сразу же приступил к сути дела.

– Я бизнесмен, из Сити, – спокойно начал он. – В некотором смысле я представляю сейчас группу деловых партнеров, имеющих определенные общие интересы в одном западноафриканском государстве.

Писатель ободряюще кивнул и сделал глоток кофе.

– Последнее время оттуда поступают все более настораживающие сообщения о возможном coup d’etat. Президент достаточно разумный человек, естественно, для тех условий, и весьма популярен среди своего народа. До одного из моих деловых партнеров дошли сведения, что уж коли там произойдет путч, то прокоммунистический. Вы следите за мной?

– Да, продолжайте.

– Так вот. Видимо, сейчас лишь немногие военные поддерживают эту идею. Однако, если ситуация начнет стремительно меняться, и они останутся без своего лидера, большая часть армии, почувствовав успех путчистов, может их поддержать. С другой стороны, в случае сомнительного исхода военные сохранят верность президенту. Вы, наверное, знаете: опыт свидетельствует, что решающими являются двадцать часов после переворота.

– А какое все это имеет отношение ко мне? – спросил журналист.

– Я как раз подхожу к этому, – ответил Эндин. – Общее впечатление таково, что для успеха путча заговорщикам необходимо убрать президента. Останься он жив – путч провалится или вообще не состоится. Поэтому жизненно важным является вопрос охраны его резиденции. Мы посоветовались с нашими друзьями в МИДе. Там считают, что не может быть и речи об откомандировании кадрового британского офицера для обеспечения безопасности президентского дворца.

– И что же? – писатель еще отпил кофе и закурил сигарету.

– Поэтому президент готов воспользоваться услугами профессионального военного на контрактной основе. Ему нужен человек, готовый туда поехать, изучить всю систему охраны президента и выявить малейшие огрехи и изъяны. Насколько я понимаю, такого рода люди – хорошие солдаты, не всегда сражающиеся под флагом собственной страны, – называются наемниками.

Журналист несколько раз кивнул. Он весьма сомневался, что история, изложенная его собеседником, назвавшимся Харрисом, правдива. Прежде всего, если бы целью являлась охрана дворца президента, британское правительство вряд ли возражало бы против командировки советника для ее совершенствования. Во-вторых, именно по этим вопросам специализировалась широко известная фирма «Вотчгард Интернешнл», располагающаяся в Лондоне на Слоан-Стрит, 22.

Именно это он вкратце и изложил Харрису, что не смутило того ни в малейшей степени.

– Да, – вздохнул он, – наверное, мне нужно быть с вами немного откровеннее.

– Не помешало бы, – ответил писатель.

– Дело в том, что Вооруженные Силы Ее Величества, может быть, и согласились бы послать специалиста в качестве советника, обязанности которого заключались бы в усилении подготовки войск, несущих охрану дворца. А если именно здесь и окажется слабое место? Естественно, по политическим соображениям правительство вряд ли решится послать кадрового военного. Та же ситуация возникает, если президент захочет предложить этому человеку должность на длительный срок в своем штате. Что же касается фирмы «Вотчгард», то один из ее сотрудников, какой-нибудь бывший десантник, мог бы прекрасно подойти. Но если он будет состоять в штате дворцовой охраны, и, несмотря на его присутствие, попытка путча осуществится… Вы же знаете, что думают в Африке о людях из «Вотчгард», считая их тесно связанными с МИДом. Не стал ли президент игрушкой в руках грязных империалистов… Здесь подходит лишь посторонний человек, не связанный с официальными организациями.

– Итак, что же вы хотите? – подытожил журналист.

– Имя хорошего наемного солдата, – ответил Эндин, – умного и инициативного, способного за деньги сделать требующуюся от него работу.

– А почему вы обратились именно ко мне?

– Ваше имя всплыло в связи со статьей, написанной вами несколько месяцев назад. Материал показался нам весьма авторитетным.

– Этим я зарабатываю себе на жизнь, – проговорил писатель.

Эндин, не торопясь, достал из кармана двадцать десятифунтовых банкнот и разложил их на столе.

– Напишите кое-что для меня, – попросил он.

– Что именно? Статью?

– Нет, доклад. Перечень имен вместе с послужными списками. Но, если хотите, можете сообщить устно.

– Я напишу, – сказал журналист. Он направился в угол комнаты, где письменный стол с пишущей машинкой и стопкой чистой бумаги составляли его рабочее место. Сев за машинку и заправив в нее лист бумаги, он начал печатать, иногда заглядывая в разложенные на столе папки. Через час он вручил Эндину три машинописных странички.

– Это лучшие на сегодня. Старое поколение, которое еще помнит Конго, и молодая поросль. Здесь нет тех, кто не может командовать хотя бы взводом. Вряд ли вас заинтересуют рядовые наемники.

Эндин взял листки и начал внимательно читать.

«Полковник Ламулайн. Бельгиец, возможно, правительственный чиновник. В Конго попал в 1964 году при Моисе Чомбе[29], скорее всего, с полного одобрения бельгийского правительства. Первоклассный солдат, но наемником в полном смысле этого слова его не назовешь. Организовал шестое подразделение коммандос (франкоязычное) и возглавлял его до 1965 года, когда передал командование Денару и покинул Конго.

Роберт Денар. Француз. Бывший полицейский, а не военный. Был в Катанге в 1961–1962 годах при попытке ее отделения, возможно, в качестве советника по линии жандармерии. Уехал после провала и изгнания Чомбе. Возглавлял операции французских наемников в Йемене. Возвратился в Конго в 1964 году, присоединившись к Ламулайну. Командовал после него шестым отрядом до 1967 года. Принял участие во втором стенливильском мятеже в 1967 году. Получил тяжелое ранение в голову отрикошетившей пулей со своей стороны и был вывезен на лечение в Родезию. В 1967 году попытался организовать вторжение наемников в Конго с юга Дилоло. Операция, откладываемая, по слухам, в результате подкупа со стороны ЦРУ, сразу же потерпела фиаско. С тех пор он живет в Париже.

Жак Шрамм. Бельгиец. Плантатор, превратившийся в наемника. Прозвище – Черный Жак. В начале 1961 года организовал в Катанге собственное подразделение из местных жителей и принимал видное участие при попытке отделения от Конго. Потерпев поражение, он одним из последних нашел убежище в Анголе вместе со своим отрядом и ждал там возвращения Чомбе, а затем снова предпринял поход на Катангу. В период войны 1964−1965 годов против повстанцев Шимбы его десятое подразделение действовало более-менее независимо. Он не участвовал в первом стенливильском мятеже 1966 года, но ввязался в следующий, 1967 года, к которому позже присоединился Денар. После ранения Денара принял на себя командование и повел отряд на Букаву. В 1968 году был репатриирован и с тех пор ни в каких боевых действиях не участвовал.

Роже Фольк. Многократно награжденный французский профессиональный офицер. Возможно, был послан французским правительством в Катангу при попытке ее отделения. Позже под его командованием был Денар, осуществляя французские операции в Йемене. В конголезских операциях наемников не участвовал. По приказу французского правительства организовывал операции во время гражданской войны в Нигерии. Безумно храбр, но в настоящее время от полученных ран почти инвалид.

Майк Хор. Британец, ставший южноафриканцем. Личный друг Чомбе, был советником при мятеже в Катанге. Когда в 1964 году Чомбе вернулся к власти, был снова приглашен в Конго. Организовал англоязычное пятое подразделение коммандос. Участвовал в войне против Шимбы. В декабре 1965 года подал в отставку и передал командование Петерсу. Хорошо обеспечен и практически считает себя в запасе.

Джон Петерс. В 1964 году присоединился к Хору. Дослужился до заместителя командира. Бесстрашен и совершенно безжалостен. Некоторые офицеры, служившие при Хоре, отказались подчиняться Петерсу и либо перевелись, либо ушли из пятого отряда. В 1966 году он благополучно подал в отставку.

Примечание. Шестеро вышеупомянутых – это так называемое „старое поколение“, поскольку именно они занимают видное место в войнах Катанги и Конго. Пятеро следующих – младше по возрасту, за исключением Ру, которому за сорок. Их можно считать „младшим поколением“, так как они занимали подчиненные должности в Конго и проявили себя уже потом.

Рольф Штейнер. Немец. Впервые участвовал в операциях группы фолка на гражданской войне в Нигерии. Оставался дольше всех и возглавлял остатки группы наемников в течение девяти месяцев. Потом уволился. Сейчас служит в Южном Судане.

Джордж Шредер. Южноафриканец. Служил под командованием Хора и Петерса в пятом подразделении в Конго. Завоевал в отряде уважение среди своих соотечественников. Был предложен ими в командиры вместо Петерса, и тот уступил свое место. Несколькими месяцами позже пятое подразделение было распущено. С тех пор сведений о нем нет. Живет в Южной Африке.

Шарль Ру. Француз. Участвовал в попытке отделения Катанги. Довольно скоро через Анголу перебрался в Южную Африку. Оставался там, пока снова вместе с южноафриканцами не вернулся для участия в боевых действиях под командованием Хора в 1964 году. Далее он что-то не поделил с Хором и перешел к Денару. Перевелся во вспомогательный шестой отряд, а затем в четырнадцатое подразделение коммандос в качестве заместителя командира. Принял участие в стенливильском мятеже 1966 года, когда его отряд был практически уничтожен, а сам он переправлен из Конго Петерсом. В мае 1967 года вернулся с несколькими южноафриканцами и присоединился к Шрамму. Снова участвовал в стенливильском мятеже 1967 года. После ранения Денара он предложил принять на себя командование слившимися шестым и десятым подразделениями. Ему отказали.

Был ранен в Букаву, уволился и вернулся домой через Кигали. С тех пор бездействует. Живет в Париже.

Карло Шеннон. Британец. Служил под командованием Хора в пятом подразделении в 1964 году. Отказался подчиняться Петерсу. В 1966 году перешел к Денару, вступив в шестой отряд. Под командованием Шрамма командовал в походе на Букаву. Сражался в осаде. Был репатриирован одним из последних в апреле 1968 года. Добровольно пошел на нигерийскую гражданскую войну, служил под началом Штейнера. Взял под свою команду остатки наемников после отставки Штейнера в 1968 году и сражался с ними до конца. Предположительно находится в Париже.

Люсьен Брюн. Вымышленное имя Поля Лероя. Француз, свободно говорит по-английски. Принимал участие в алжирской войне как кадровый офицер французской армии. Обычным образом ушел в запас. В 1964 году оказался в Южной Африке и завербовался в Конго. Прибыл туда вместе с южноафриканским подразделением, вошедшим в пятый отряд Хора. Отлично сражался, в конце 1964 года был ранен. Вернулся в 1965 году. Отказался служить под командованием Петерса и с начала 1965 года перешел к Денару в шестое подразделение коммандос. Предчувствуя приближающийся бунт, покинул Конго в мае 1966 года. Принимал участие в гражданской войне в Нигерии под командованием Фолка. Был ранен и репатриирован. Возвратился и пытался создать собственный отряд, но потерпел неудачу. Окончательно репатриирован в 1968 году. Живет в Париже. Очень умен и образован, с большим вниманием относится к политике».