Айвен и омут души

Введение

Где-то в бескрайней выси, облаков, откуда мир кажется лишь причудливой картой, раскинулся континент Кальдония. Не огненное кольцо и не ледяная пустошь вцепились в его берега, но другое, куда более хрупкое и опасное состояние – равновесие. Оно висит на волоске, натянутом между амбициями титанов, и каждый день это напряжение ощущается в воздухе, в земле, в самой душе каждого жителя. Это не мир. Это перемирие, длящееся столько, что некоторые уже начали забывать его вкус, ошибочно принимая за покой. Но мудрые и старые знают: покой здесь – лишь иллюзия, обманка, за которой скрывается вечное движение гигантских машин власти, экономики и магии.

Континент дышит. Его дыхание – это шепот придворных интриг в мраморных галереях, лязг монет на счётных столах могущественных торговых домов, мерный шаг патрулей на границах, что прочерчены на картах куда четче, чем в самой реальности. И над всем этим – тихое, едва уловимое жужжание силы, той, что пронизывает самую суть бытия. Здесь ее называют Даром. Он – мерило всего. Он – и благословение, и проклятие, клеймо и корона с самого момента появления человека на свет.

Ибо души людские, как известно любому кальдонийцу, отнюдь не равны. Одни – словно тихие ручейки, едва питающие силу малого ростка, позволяющие лишь чувствовать легчайшие вибрации мира, угадывать настроение собеседника или, в лучшем случае, подогреть воду до кипения долгим усилием воли. Другие – это бурные, полноводные реки, способные крушить скалы и питать целые города энергией. А есть и такие, что подобны бездонным океанам, чьи глубины и истинную мощь не способен постичь никто. Сила души, ее врожденный потенциал, словно отпечаток пальца или цвет глаз, определяет судьбу человека куда вернее, чем знатность его рода или богатство предков. Обладатель сильной души, одаренный, с детства видит перед собой раскрытые двери. Обделенный – лишь прислушивается к шуму из-за них.

На этом фундаменте из человеческих душ и выстроены три колосса, чьи тени накрывают собой всю Кальдонию. Три империи, три философии, три пути к могуществу, чьи неровные, иззубренные границы напоминают шрамы от давних ран, что никогда не заживали по-настояшему.

На севере и в сердцевине континента лежит Империя Крадон. Это стальной кулак, сжатый в постоянной готовности к удару. Их земли – это бескрайние равнины и суровые плато, где ветер гуляет свободно, не встречая преград, и несет с собой запах расплавленного металла и сурового порядка. Их столица, Нордхольд, возвышается на каменном пьедестале, словно неприступная твердыня, смотрящая на свои владения свысока. Здесь не любят словесных кружев и дипломатических ужимок. Здесь ценят силу, дисциплину и прямолинейность. И магия Крадона – такая же. Это не искусство, не наука – это оружие. Острое, смертоносное, отточенное. Их одаренные – это элита армии, живые тараны и щиты, разведчики, способные выведать секрет из самой укрепленной крепости ума. Они культивируют свой Дар через слияние с душами свирепых хищников, древних волков с севера, медведей-великанов, орлов, видящих мышь за десятки миль. Это слияние делает их еще более грозными, добавляя к человеческому разуму звериную ярость, инстинкт и мощь. Они смотрят на мир через прицел будущей войны, и все в их империи – от плавки стали на периферии до обучения детей в столице – подчинено одной цели: быть готовыми к ней. Их давление на соседей – не открытое вторжение, пока нет. Это постоянный, неослабевающий нажим, проверка на прочность, как тиски, которые закручивают все туже и туже с каждым годом.

На западе, омываемая более спокойными морями, раскинулась Империя Веррания. Если Крадон – кулак, то Веррания – гибкие пальцы дипломата, ловко перебирающие нити влияния. Их земли чуть меньше, но благодатнее; здесь холмы плавно переходят в плодородные долины, а на западе вздымаются невысокие, но богатые горы, дарующие металлы и рождающие быстрые реки – идеальные артерии для торговли и сообщения. Их столица, Маринкор, – жемчужина Кальдонии, единственная столица-порт, ворота в мир. Здесь не пахнет гарью кузниц, здесь пахнет солью, пряностями, дорогими духами и свежей печатной краской с биржевых сводок. Веррания не верит в грубую силу. Она верит в силу золота, договора, выгодной сделки и хорошо подвешенного языка. Их девиз – «Дипломатия превыше силы», и они следуют ему с фанатизмом, достойным крадонских воинов. И магия здесь служит иной госпоже. Их одаренные – не солдаты, а дипломаты, советники, торговые маклеры, администраторы. Их школы учат не метать огненные шары, а читать мысли, обольщать разум, укреплять стены доверия (или, наоборот, находить в них бреши), анализировать потоки информации. Охота за душами животных ведется и здесь, но не с централизованной жестокостью Крадона, а скорее как частное предприятие – богатый купец может пожелать слиться с лисой для проницательности или с соколом для дальновидности. Но за этим внешним лоском и гибкостью скрывается системная язва – коррупция. Разделенная на три герцогства, империя плетет сама против себя бесконечные интриги, где каждое старается урвать кусок пожирнее. Герцогство Пограничье, что принимает на себя весь нажим Крадона, живет в одном ритме, в то время как Маринкор купается в роскоши, а Сердцеравье пытается всех снабжать и всех ублажить. Это государство-хамелеон, вечный лавировщик, который уверен, что сможет обойти любую бурю на своих быстрых кораблях и за счет чужой глупости.

И наконец, на юго-востоке, прикрытая грядой прибрежных гор, похожих на спину спящего дракона, лежит Империя Тальмарин. Она меньше Крадона, но именно здесь бьется самый частый пульс континента. Это самый густонаселенный, самый плодородный, самый… расчетливый из гигантов. Тальмарин не кричит о своей силе, как Крадон, и не плетет паутину интриг, как Веррания. Он просто владеет. Владеет торговлей. Владеет технологиями. Владеет самой землей. Их равнины, щедро поливаемые многочисленными реками, стекающими с гор, рождают немыслимые урожаи. Их столица, Речной Престол, – не крепость и не порт, а гигантский, идеально отлаженный административный механизм. Это мозг империи, холодный, рациональный и невероятно эффективный. Тальмарин – это тихий монополист. Его торговый флот – мощь, с которой не может сравниться весь военный флот Крадона и Веррании, вместе взятые. Их инженеры и механики творят чудеса, создавая машины и механизмы, которые уже начинают бросать вызов самой магии. А их одаренные… их одаренные – не воины и не дипломаты. Они – двигатели прогресса. Интегрированные в науку и экономику, они используют свой Дар для управления сложнейшими механизмами на кораблях, для увеличения урожайности полей, для извлечения руды из глубин земли. Их магия прикладная, практичная, доходная. Они системно охотятся за душами животных, но выбирают тех, чьи качества полезны для хозяйства: выносливость вола, способность к ориентированию кита, терпение и мудрость старого дуба. Тальмарин смотрит на соседей с вежливым безразличием удачливого ростовщика, который уже держит в залоге их будущее. Их нейтралитет – лишь ширма, за которой идет безжалостная экономическая экспансия, вызывающая и зависть, и страх.

А между этими гигантами зажаты те, кому выпала участь быть разменной монетой в большой игре. Буферные государства. Одни, как Четверка между Крадоном и Верранией, мастерски лавируют, продавая свою нейтральность то одним, то другим. Другие, как Пятерка между Верранией и Тальмарином, являются настоящей «пороховой бочкой» континента – клочки земли, вечно раздираемые мелкими, но кровавыми конфликтами за ресурсы, на которые могучие империи смотрят со стороны, применяя древний принцип «разделяй и властвуй». Их лояльность покупается и продается, их границы перекраиваются пером на карте, а не мечом на поле боя. Они – главная горячая точка, искра, которая в любой момент может воспламенить всю Кальдонию.

Именно в этом мире звенящей тишины перед бурей, в этом котле из амбиций, магии и страха, в одном из таких небольших феодальных владений, зажатом между стальным кулаком Крадона и гибкими пальцами Веррании, пришел в этот мир тот, о ком не знал пока никто. Он родился не в столице, не в семье могущественного мага или богатого купца. Его колыбелью была холодная каменная комната в доме его отца, мелкого феодала, чье родовое владение было столь мало, что на имперских картах его имя писали столь мелко, что разглядеть можно было лишь под лупой. Он рос, вдыхая этот воздух напряженного ожидания, слушая рассказы о великих империях и могущественных магах, как другие дети слушают сказки. Он не знал, что таится в его собственной душе, какой силы в ней сокрыт родник. И уж точно не мог предположить, что именно ему, сыну ничем не примечательного лорда с окраины мира, возможно, суждено перевернуть всю доску, на которой титаны играют свою великую игру. Он был лишь мальчиком с тихой душой и странными снами. Но именно такие, как он, рождаются в переломные эпохи, чтобы стать либо надеждой, либо погибелью для всего человечества. И чаша весов уже начала свое едва заметное движение.

Глава 1. "Айвен и испытание души"

Воздух в доме пахнет сушеным короставником и старой пылью. Этот запах Айвен привык ощущать с самого детства – густой, терпкий, с горьковатой ноткой боли и болезней. Он был таким же постоянным, как и серый свет, пробивавшийся сквозь запыленное свинцовое стекло окна, выходившего во внутренний двор их скромного жилища.

Их дом был встроен в толщу крепостной стены, как ласточкино гнездо в скале. Комнаты – холодные, каменные, с низкими потолками – больше напоминали кельи. Здесь, в торговом городе-крепости Виндхольме, каждый квадратный фут пространства был на счету, особенно для таких, как семья Айвена. Они были лекарями. Не придворными врачами с блестящим образованием, а скромными цирюльниками-целителями, чьи знания передавались от отца к сыну вместе с пожелтевшим свитком рецептов и ящиком с хорошо отточенными инструментами.

Семья… это слово сейчас отзывалось в душе Айвена пустотой. Она состояла всего из двух человек: него и отца. Мать, Элинор, скончалась прошлой зимой от внезапной горячки, оставив после себя лишь выцветший портрет, тишину за обеденным столом и невысказанную боль в глазах отца, лорда Каэлана.

Лорд! Титул звучал почти насмешкой, когда речь шла об их владении. Клочок каменистой земли у самой границы леса, крошечный замок, больше похожий на сторожевую башню, да право собирать налог с торговцев, идущих через одну из охраняемых троп. На имперских картах их род именовался «род Аррен», и имя это было настолько мелким, что его и впрямь можно было разглядеть лишь под лупой. Они были никем, песчинкой между жерновами великих империй – воинственного Крадона на севере и хитрой Веррании, чьи торговые корабли иногда заходили в их порт.

Отец, Каэлан, был человеком дела, не привыкшим выставлять чувства напоказ. Смерть жены он заглушил работой. Теперь их скромная лечебница, обслуживавшая в основном гарнизон Виндхольма и его окрестности, работала с утра до ночи. Айвен помогал как мог: растирал травы в ступке, готовил бинты, ассистировал при несложных процедурах. Он видел раны солдат, слышал их сдержанные стоны, чувствовал запах крови и жженой плоти. Эта реальность была далека от героических сказок об империях и магах, которые он в детстве читал при свете камина.

Сегодня утром Айвен стоял перед узким зеркалом в своей комнате. Ему исполнилось четырнадцать. Возраст, когда в Кальдонии ребенок официально переступал порог детства и должен был «идти в люди». Сегодня его судьба могла измениться.

Он внимательно разглядывал свое отражение. Рост – 165 сантиметров, телосложение скорее худощавое, но не щуплое – сказывались годы помощи отцу и беготни по крутым улочкам города. На нем было простое светло-бежевое одеяние из грубоватой шерсти, практичное и немаркое. Обувь – прочные кожаные башмаки, потертые, но надежные. Его волосы, пепельного оттенка, мягкими, неопрятными прядями падали на лоб. Мать говорила, что они цвета угасшего пепла. Глаза… глаза были странными. Голубоватые, но с холодным серебристым отливом, будто под слоем льда таилось мерцание далекой звезды. В них часто искали хоть каплю жизни, надежды, но находили лишь тихую, отрешенную мягкость.

«Совсем взрослый», – услышал он за спиной голос отца.

Каэлан стоял в дверях, опираясь на косяк. Его лицо, испещренное морщинами забот, выглядело усталым, но в глазах светилась твердая решимость.

«Сегодня твой день, сын. День проверки».

Айвен кивнул, не в силах вымолвить и слова. Проверка Души. Ритуал, который каждый год проходили все четырнадцатилетние подростки в городах, где были академические филиалы. От его результата зависело все: получит ли он право учиться в одной из великих академий или останется здесь, чтобы перенять ремесло отца.

В стране, вернее, в их буферном государстве Четверки, куда входил Виндхольм, было три главные академии: Военная, Дипломатическая и Медицинская. Но была и четвертая, о которой говорили шепотом, – Магическая. Ее маленький филиал, как побег редкого растения, ютился прямо в стенах Медицинской академии Виндхольма. Говорили, что по всей стране, в таких же городках, как их, были разбросаны подобные филиалы-классы, где выявленные одаренные проходили первоначальную практику, прежде чем отправиться в столицу для настоящего обучения.

«Не зазнавайся, каким бы ни был результат, – сказал отец, подходя ближе и поправляя воротник на одежде Айвена. – Сила Души – это не заслуга. Она либо есть, либо ее нет. Если твой Дар окажется слабым, как у меня… ну, мое ремесло тоже кормит. И людям помогает».

Айвен снова кивнул. Он знал, что у отца был минимальный Дар, едва заметный ручеек, позволявший чуть лучше чувствовать недуг пациента, ускорять заживление простых ран. Этого хватало для их скромной жизни. Но хватит ли ему?

Они вышли на улицу. Виндхольм встретил их привычным гомоном. Город был необычным творением, родившимся на стыке интересов и необходимости. Он стоял на границе с густым, почти непроходимым лесом, который все называли Мглистой Чащей. Лес был древним, полным тайн и опасностей, уходящим вглубь континента на неизвестное расстояние. Чтобы защититься от чудовищ, что иногда выходили из его глубин, город был окружен мощной каменной крепостью с высокими стенами и сторожевыми башнями. Но лес был не только угрозой; он давал ресурсы – ценную древесину, редкие травы, дичь. Поэтому государство содержало и охраняло несколько троп, уходящих в чащу. Эти тропы патрулировали отряды солдат и наемных охотников, создавая хрупкий коридор безопасности между цивилизацией и дикой природой.

Сам город, запертый в кольце стен, был шумным, тесным и многоязыким. Здесь звучала грубоватая речь крадонских купцов, привозивших металл, изысканные верранские диалекты торговцев шелком и вином, и быстрая, расчетливая речь тальмаринских коммерсантов. Улочки петляли между каменными домами с черепичными крышами, спускаясь к центральной площади, где шумел рынок, и поднимаясь к цитадели, где располагалась резиденция губернатора и тот самый академический филиал.

Именно туда, в цитадель, и вели сейчас свои шаги Айвен и его отец. Сердце юноши бешено колотилось, смешивая страх и надежду. Он рос, вдыхая воздух напряженного ожидания, слушая рассказы о великих империях. Он не знал, что таится в его собственной душе. Какой силы в ней сокрыт родник. Он был лишь мальчиком с тихой душой и странными снами, которые иногда приходили к нему по ночам – снами о бескрайних океанах и тишине, что громче любого грома.

Толпа у ворот цитадели была плотной. Родители с детьми, все нарядные и взволнованные, ждали своей очереди. Айвен поймал на себе несколько взглядов – одни смотрели с безразличием, другие с любопытством, третьей с затаенной завистью. Лорд Каэлан, пусть и мелкий, все же был известной в городе фигурой.

Наконец, они вошли внутрь. Прохладный полумрак коридоров сменился ярким светом большого зала, где за несколькими столами сидели люди в строгих мантиях – представители академий. Над одним из столов висел штандарт Медицинской академии – змея, обвивающая чашу, но на груди у одного из экзаменаторов Айвен заметил маленький, почти незаметный значок: стилизованную раскрытую ладонь, из которой исходили лучи. Знак Магического филиала.

Его очередь приближалась. Отец сжал его плечо в последнем ободряющем жесте и отошел в сторону.

«Айвен, из рода Аррен», – объявил секретарь.

Юноша сделал шаг вперед, к столу. Пожилой мужчина с умными, пронзительными глазами и сединой на висках внимательно посмотрел на него.

«Готов пройти проверку, Айвен?» – спросил он, и его голос прозвучал спокойно и властно.

Айвен смог лишь кивнуть, чувствуя, как подкашиваются ноги. Экзаменатор жестом указал на массивный камень темного кварца, лежавший на столе перед ним. Камень был испещрен мерцающими прожилками, и к нему были подведены тонкие серебряные провода.

«Положи ладонь на сефарский кристалл. Расслабься и не сопротивляйся. Он покажет, какой силой наделена твоя душа».

Глубоко вздохнув, Айвен протянул руку. Его пальцы коснулись прохладной, почти ледяной поверхности камня.

Сначала ничего не происходило. Кристалл лежал темный и безжизненный, как обычный булыжник. Айвен почувствовал легкое разочарование – видимо, его Дар так же слаб, как и у отца. Но он продолжал концентрироваться, пытаясь почувствовать хоть что-то, как учил отец: представить внутри себя ручеек, источник, ключ.

И вдруг кристалл дрогнул.

Не вспыхнул цветом, не засиял. Нет. Он… зазвенел. Тихо, на самой грани слышимости, словно тончайшее стекло треснуло под невыносимым напряжением. Мерцающие прожилки внутри камня вспыхнули ослепительно-белым светом, но не заполнили его, а лишь прочертили призрачный, дрожащий контур. Свет был не живым и теплым, а холодным, стерильным, как свет далекой звезды. Он не исходил изнутри Айвена, а казался лишь отражением чего-то невероятно далекого, что едва касалось кристалла.

В ту же секунду сам камень под ладонью Айвена стал меняться. Его темная, твердая поверхность помутнела, покрылась мельчайшей паутиной трещин и начала крошиться, словно пережженный известняк. От него посыпалась сероватая пыль.

Лицо пожилого экзаменатора исказилось не изумлением от мощи, а полным, абсолютным недоумением, граничащим с ужасом. Он вскочил с места, уставившись на кристалл, а затем на Айвена.

«Этого… этого не может быть…» – прошептал он, и его голос, прежде такой властный, дрогнул. Другие маги у стола перешептывались, указывая на умирающий камень и на бледного, испуганного мальчика.

«Сила… Да, здесь колоссальная сила души! Ее вибрации почти разрушили кристалл! Но… но сам Дар…» Маг растерянно провел рукой над осколками. «Пустота. Абсолютная, бездонная пустота. В тебе нет ни капли магического дара. Ни ручейка, ни даже капли. Ты… ты словно пустая оболочка. Сосуд, в котором нет ничего».

Айвен стоял, не в силах пошевелиться, чувствуя, как ледяная волна стыда и растерянности накатывает на него. Он видел, как его отец, Каэлан, побледнел, услышав вердикт.

«Как такое возможно?» – кто-то громко спросил в толпе.

Экзаменатор покачал головой, все еще не веря своим глазам. «Я не знаю. За всю свою практику я не видел ничего подобного. Сильная душа… но абсолютно нулевой Дар. Это противоречит всем законам. Ты аномалия, мальчик».

Айвен медленно отнял руку от рассыпающегося камня. Он не чувствовал ничего. Ни пробуждения Океана, ни тишины. Лишь тяжелый, давящий груз собственной неполноценности. Он был пуст. И все это видели. Его путь в академии, его будущее – все рассыпалось в прах вместе с сефарским кристаллом.

Глава 2. "Принятие"

Воздух в доме казался гуще обычного, тяжелым от невысказанных слов. Вечерний сумеречный свет, пробивавшийся сквозь свинцовое стекло, ложился на каменный пол унылыми пятнами, точно отражая настроение обитателей. Молчание между отцом и сыном было плотным, ощутимым, как стена. Никто не хотел первым нарушать его, боясь обронить не ту фразу, которая вскроет свежую рану еще глубже.

Айвен сидел на своей узкой кровати, глядя в потолок. Слова экзаменатора – «аномалия», «пустая оболочка» – звенели в ушах навязчивым, неумолкающим эхом. Он сжимал кулаки, пытаясь ощутить в себе хоть что-то: гнев, обиду, отчаяние. Но внутри была лишь та самая, озвученная вслух, пустота. Не холодная и не горячая, а просто… ничего. Казалось, даже тихий ручеек дара его отца был бурным водопадом по сравнению с этой бездонной тишиной в его собственной душе.

«Ужинать будешь?» – голос Каэлана прозвучал из дверного проема приглушенно, без обычной твердой нотки.

Айвен покачал головой, не глядя на отца. «Не хочется».

Каэлан постоял еще мгновение, затем раздался шорох его шагов. Спустя время до Айвена донесся знакомый запах – не еды, а целебных трав. Горьковатый аромат короставника смешивался со сладковатым дымком сон-травы и успокаивающим дыханием лунного корня.

Через полчаса отец снова появился на пороге, держа в руках глиняную кружку, из которой поднимался легкий пар. «Выпей. Не для утоления голода. Для сна».

Айвен молча взял кружку. Отвар был теплым, почти обжигающе горячим. Он сделал маленький глоток. Горький вкус ударил по рецепторам, но следом за ним пошло тепло, разливающееся по телу, снимающее мышечные зажимы. Он допил отвар до дна и почувствовал, как тяжелая пелена усталости накрывает его с головой.

«Спи, сын, – тихо сказал Каэлан, забирая пустую кружку. – Завтра будет новый день. Всегда будет новый день».

Айвен кивнул, уже почти не соображая, и уткнулся лицом в жесткую подушку. Мир поплыл, растворился в травяном тумане.

И ему приснился сон.

Он стоял на берегу озера, вода в котором была столь неподвижна и прозрачна, что отражала небо с абсолютной точностью, стирая грань между реальностью и отражением. Воздух был напоен сладким, медовым ароматом, которого он не знал. И там, у самой кромки воды, спиной к нему, стояла девушка.

Он не видел ее лица, но вся ее стать дышала такой гармонией и жизнью, что сердце сжалось от непонятного предчувствия. Ее кожа казалась нежной и живой, будто соткана из самого солнечного света. Вокруг нее, словно живые существа, вились тонкие, гибкие ветви плакучей ивы, касаясь ее плеч и спины с нежностью, недоступной смертным. Ее волосы… это были прекрасные, ухоженные каштановые волосы, отливающие медью и золотом. Их середина была заплетена в толстую, сложную косу, а остальные волны ниспадали на спину и плечи, создавая пышный, сияющий фон для этой единственной косы. Она была неподвижна, и от нее исходило ощущение такого спокойствия и силы, что Айвену захотелось подойти ближе, заглянуть в ее лицо, но ноги не слушались. Он мог только смотреть ей в спину, чувствуя, как что-то давно забытое и важное шевелится в той самой пустоте внутри него.

Резкий, яркий луч солнца, пробившийся сквозь пыльное стекло, упал прямо на лицо Айвена. Он вздрогнул и сел на кровати, сердце бешено колотившись. В ушах еще стоял шелест ивовых ветвей, а в ноздрях витал тот самый медовый запах. Сон был настолько ясным, тактильным, что казался реальнее, чем серые стены его комнаты.

«Ты какой-то встревоженный», – заметил Каэлан за завтраком, наблюдая, как Айвен рассеянно ковыряет ложкой в овсяной каше.

«Просто странный сон», – пробормотал Айвен, отпивая глоток воды. Он не стал рассказывать об увиденном. Это чувство было слишком личным, слишком хрупким, чтобы выносить его на свет дня, особенно после вчерашнего позора.

После завтрака, который прошел в почти полном молчании, Айвен нашел в себе силы сказать: «Я пойду в лес. Нужно пополнить запасы. Зверобой, луноцвет, может, кристальный мох, если повезет».

Каэлан посмотрел на него с нескрываемым удивлением. После провала на проверке он ожидал, что сын замкнется в себе на несколько дней. «Оденься потеплее. И не уходи далеко от тропы. В Чаще последнее время неспокойно» – предупредил он, но в его голосе сквозило скорее одобрение, чем беспокойство. Дело – лучшее лекарство от отчаяния.

Айвен кивнул. Он собрался быстро: надел прочные штаны и потертую куртку, за пояс заткнул небольшой, но острый ножик – подарок отца на двенадцатилетие. В холщовую сумку он аккуратно уложил пузатый флягер с водой, ломоть хлеба с сыром, небольшую книгу-определитель трав с закладками и пожелтевшими страницами и несколько холщовых мешочков, на каждом из которых его же рукой были выведены названия растений: «Зверобой», «Короставник», «Лун.корень», «Крист.мох».

Выйдя на улицу, он на мгновение ослеп от яркого солнца. Виндхольм жил своей обычной, шумной жизнью, абсолютно не интересуясь душевными терзаниями сына мелкого лорда-лекаря. Крики торговцев, скрип тележных колес, смех детей, бегущих по мостовой, – город был так же весел и полон жизни, как вчера. Это одновременно успокаивало и ранило. Мир не остановился из-за его неудачи. Он просто продолжал крутиться дальше.

«Эй, Айвен! Куда путь держишь?» – окликнул его приземистый мужчина с ящиком инструментов – кузнец Борн, постоянный клиент их лечебницы.

«В лес, за травами», – коротко ответил Айвен, стараясь не встречаться с ним глазами.

«Смотри, не заплутайся!» – добродушно хохотнул Борн и скрылся в толпе.

Айвен ускорил шаг. Ему не хотелось встреч и расспросов. Он двигался по извилистым улочкам, спускающимся к главным воротам цитадели. Чем ближе к стенам, тем больше чувствовалось военное присутствие. Вот и ворота – массивные, дубовые, обитые кованым железом. По обе стороны от проема, на невысоких каменных парапетах, стояли двое стражников.

Их латные доспехи, хотя и несли следы частой чистки, выглядели основательно и грозно. Сталь, покрытая мелкой сеткой травления от дождей и легких царапин, поблескивала в солнечных лучах. Шлемы с опущенными забралами придавали им вид безличных стражей порядка. В руках они держали длинные, хорошо сбалансированные копья с острыми наконечниками. У пояса каждого висел сигнальный рог, окованный медными обручами – на случай тревоги из Чащи.

«Куда, парень?» – один из стражников, более молодой, поднял забрало, открыв обветренное лицо и живые, оценивающие глаза.

«В лес. За целебными травами. Для лечебницы лорда Каэлана», – отрапортовал Айвен, стараясь говорить уверенно.

Второй стражник, старший, с сединой на висках, кивнул. «Знаю твоего отца. Хороший лекарь. Но не задерживайся. Перед закатом быть здесь!!! В Чаще слышали странные звуки прошлой ночью. Волки что ли» – он махнул рукой, давая разрешение пройти.

Айвен кивнул и быстрым шагом миновал ворота. Мост через неглубокий, но широкий ров привел его к началу Главной тропы. Она уходила вглубь Мглистой Чащи, широкой и утоптанной, патрулируемой солдатами. По ней двигались телеги с припасами для пограничных форпостов, группы военных, редкие отчаянные торговцы. Но Айвену туда было не нужно. Его цель росла в стороне, в более тихих и диких местах.

Пройдя от крепости метров двести, он замедлил шаг. Справа от тропы, за полосой вырубленного кустарника, начинался настоящий, древний лес. Айвен оглянулся – никто не обращал на него внимания. Глубоко вздохнув, он свернул с наезженного пути и шагнул под сень деревьев.

Мир изменился мгновенно. Шум города сменился оглушительной, живой тишиной, нарушаемой лишь щебетом птиц и шелестом листьев. Воздух стал влажным, прохладным и пьяняще свежим, пахлым хвоей, прелыми листьями и чем-то неуловимо сладким. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густую крону, рисуя на земле причудливые световые пятна. Лес и впрямь был густым. Столетние великаны теснились друг к другу, их мощные корни, словно гигантские змеи, вылезали из-под земли, образуя настоящие валы, покрытые толстым слоем мха.

Айвен наклонился, чтобы рассмотреть его поближе. Это был знаменитый кристальный мох Виндхольма. В зависимости от угла падения света, его нежная зелень отливала то серебристым, то глубоким синим цветом, словно усыпанная мельчайшими кристалликами льда. «Хороший знак, – подумал Айвен, доставая один из мешочков. – Кристальный мох ускоряет заживление ран, отец будет доволен». Он начал аккуратно срезать ножиком верхний, самый нежный слой мха, складывая его в мешочек. Мысли о вчерашнем дне понемногу отступали, вытесняемые знакомым, почти медитативным ритуалом сбора.

«Зверобой любит опушки… а луноцвет вообще цветет только ночью, его днем не найти. Может, стоит поискать корни мандрагоры? Но она опасна, отец сам ходит за ней…»

Продвигаясь глубже, он продолжал свой внутренний монолог, сверяясь с книгой. Лес принимал его, обволакивая прохладой и уединением. Здесь не было ни насмешек, ни жалости, ни ожиданий. Были только деревья, травы и он.

Примерно через двести метров тропинка, которую он интуитивно выбирал, пошла под уклон, выводя к небольшой, но быстрой реке. Вода здесь была темной, почти черной от ила, но на поворотах, где течение замедлялось, она отливала изумрудной прозрачностью. Айвен знал это место. Местные называли ее Серебрянкой, и неспроста. Вода здесь была насыщена духом земли, минералами, которые делали местную флору и фауну особенно ценной для лекарей. Рыба, водившаяся в реке, была не только съедобной, но и обладала легкими целебными свойствами. А водоросли, которые он иногда собирал, отец использовал для приготовления укрепляющих отваров.

Айвен остановился на берегу, глядя на воду. Раньше он никогда не решался здесь купаться. Суеверный страх, что вода, чувствительная к магии, может как-то прореагировать на его слабый, почти незаметный дар, останавливал его. Но сейчас… сейчас ему стало все равно. Что может случиться? Его душа и так пуста. Какая разница, что «увидит» в нем эта река?

Он огляделся. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь журчанием воды. Решившись, он снял сумку, отстегнул нож, скинул куртку и башмаки. Оставшись в простой рубахе и штанах, он сделал шаг в воду. Она оказалась леденяще холодной, заставляя его вздрогнуть всем телом. Стиснув зубы, он вошел глубже, по грудь, а затем, сделав глубокий вдох, нырнул.

Тишина снаружи сменилась оглушительным гулом в ушах. Холод обжигал кожу, но через несколько секунд тело начало привыкать. Он открыл глаза. Вода была мутной, но сквозь зеленоватую толщу он видел, как между камнями снуют маленькие серебристые рыбки, а со дна тянутся темные ленты водорослей. Он чувствовал, как течение обтекает его, словно живое существо. И тогда он почувствовал… странное ощущение. Не боль, не зуд, а скорее легкое распирание изнутри, будто по его жилам, вместо крови, начала течь сама эта холодная, насыщенная силой речная вода. Ощущение было едва уловимым, почти призрачным. «Просто холод сводит мышцы», – подумал он, отмахнувшись.

Он провел под водой еще несколько минут, позволяя течению нести его по мелководью. Постепенно слабость, о которой он предупреждал себя, начала накатывать всерьез. Руки и ноги стали ватными, в голове зашумело. С трудом выбравшись на берег, он почувствовал, что едва держится на ногах. Тело ломило, как после долгой болезни.

«Надо… надо просто немного отдохнуть», – пробормотал он сам себе, его зубы стучали от холода.

Он натянул на мокрое тело куртку, кое-как обул башмаки и, отползя на несколько шагов от воды, пристроился в небольшом углублении между корнями огромного старого дуба. Мох здесь был особенно мягким и густым, словно перина. Он прислонился спиной к шершавой коре дерева, намереваясь закрыть глаза всего на минуту, чтобы перевести дух.

Но едва веки сомкнулись, тяжесть, накопившаяся за сутки – и эмоциональная, и теперь физическая – навалилась на него всей своей массой. Сон настиг его мгновенно, как удар дубиной по голове.

Он не видел больше снов. Был только черный, бездонный, истощающий провал.

Когда Айвен открыл глаза, сквозь листву он увидел не солнечные лучи, а холодный, синеватый свет заходящей луны. Лес погрузился в глубокие, густые сумерки. Воздух стал еще холоднее. Крики ночных птиц и стрекот цикад оглушали его.

Сердце Айвена упало. Он проспал целый день. Он проспал до ночи.

Глава 3. "Тайны дремлющего леса"

Сознание вернулось к Айвену не резким толчком, а медленным, тягучим всплытием со дна бездонного колодца. Веки его были свинцовыми, и потребовалось немалое усилие воли, чтобы разлепить их. Первое, что он увидел, – это не знакомые серые потолки его комнаты, а густой, почти бархатный полог из листьев и хвои, сквозь который пробивался не солнечный свет, а холодное, синеватое сияние заходящей луны. Воздух был ледяным, и каждый вдох обжигал легкие колючим холодом.

Он лежал на спине, утопая в мягком, упругом мху, прислонившись спиной к шершавой, испещренной глубокими трещинами коре древнего дуба. Тело ломило, словно его переехали гарнизонной повозкой, а в голове стоял тяжелый, гудящий туман. Он попытался пошевелить онемевшими пальцами, и сквозь ватную слабость постепенно начала пробиваться тревога, острая и отчетливая.

«Какой… какой сейчас час?» – пронеслось в голове первая связная фраза. Он приподнялся на локтях, с трудом фокусируя взгляд. Лес погрузился в глубокие, непроглядные сумерки. Дневные звуки – щебет птиц, стрекот кузнечиков – сменились оглушительной симфонией ночи: переливчатые трели невидимых в темноте птиц, настойчивый, монотонный стрекот цикад и отдаленный, леденящий душу вой волка где-то в чаще. Сердце Айвена сжалось, а затем забилось с такой силой, что стало отдаваться болью в висках.

«Луна… так высоко… Я проспал целый день? Целый день!» – паническая мысль пронзила его, заставив резко подняться и тут же зашататься от приступа головокружения. Он уперся руками в колени, стараясь отдышаться, чувствуя, как по спине бегут мурашки от холода и ужаса. «Отец… он уже, наверное, с ума сходит от беспокойства. А стража у ворот… они же предупреждали, чтобы я вернулся до заката. Теперь мне и в город не попасть, ворота на ночь запирают. И где я, черт возьми, нахожусь?»

Он лихорадочно начал перебирать в памяти события прошедшего дня. Проверка Души. Рассыпающийся кристалл. Унизительный вердикт мага. Побег в лес… Купание в ледяной реке… Невыносимая слабость… Он сел отдохнуть всего на минуту. Всего на минуту!

«Из-за чего? Из-за чего я проспал так долго?» – он мысленно повторял этот вопрос, бессмысленно шевеля губами и ощущая, как по лицу разливается жар стыда и растерянности. «Это из-за того отвара, что дал отец? Нет, он всегда помогал заснуть, но не на целые сутки… Это вода в реке? Та странная слабость… Или это… это я? Моя пустота? Она высасывает из меня даже силы, чтобы просто бодрствовать?»

Отойдя от первоначального шока, он заставил себя глубоко вдохнуть и осмотреться. Нужно было оценить ситуацию. Ночь в Мглистой Чаще была не временем для самобичевания. Он был жив, и это было главное. Теперь нужно было понять, где он и как пережить до утра.

Он встал на ноги, которые, к его удивлению, после долгого оцепенения чувствовали себя на удивление крепкими и послушными, будто отдохнувшими. Вокруг царила кромешная тьма, которую лишь слегка разбавляли лунные лучи, пробивавшиеся сквозь разрывы в листве. Его сумка с инструментами и едой лежала там, где он ее и оставил. Нож надежно торчал за поясом. Это немного успокоило.

И тогда он обратил внимание на звук. Не на оглушительные крики ночных тварей, а на нежный, почти музыкальный переливчатый шум, доносившийся слева. Это было не похоже на спокойное, размеренное журчание Серебрянки, у которой он плавал днем. Та река днем была звучной и веселой, а сейчас, должно быть, затаилась, как и все вокруг. А этот звук был громче, настойчивее. И он сопровождался странным свечением.

Присмотревшись, Айвен увидел его: легкую, фантасмагорическую дымку, парящую меж деревьев, которая отливала нежным голубоватым светом, а по краям ее мерцали фиолетовые искры. Это было одновременно пугающе и завораживающе. Сердце снова забилось чаще, но теперь не только от страха, но и от пробуждающегося любопытства. В книгах, которые он читал, часто говорилось о местах силы, о родниках, питаемых духовной энергией земли. Может быть…

Решив, что сидеть на месте бессмысленно и что этот свет – единственный путеводный знак в ночном лесу, Айвен поднял сумку и двинулся на зовущий его свет. Пробираться сквозь чащу было непросто. В темноте каждый корень норовил стать капканом, каждая ветка – хлестнуть по лицу. Он шел медленно, нащупывая путь ногой, его дыхание казалось ему невероятно громким в окружающей тишине.

Вскоре он вышел к массивным, похожим на древних стражников, стволам деревьев, которые стояли плотной стеной. Просвет между ними был подобен вратам. Айвен протиснулся сквозь них и замер от изумления.

Перед ним открылась небольшая, но ослепительно красивая поляна. В центре ее, извиваясь серебристой лентой, струился ручей. Но это был не обычный ручей. Его вода светилась изнутри тем самым нежным голубовато-фиолетовым светом, который он видел издалека. Он казался сотканным из жидкого лунного камня. Пар, поднимавшийся от воды, тоже светился, окутывая все вокруг волшебным, сказочным маревом.

Айвен осторожно подошел ближе. Исток ручья бил прямо из расщелины в скале, поросшей изумрудным мхом и крошечными, незнакомыми ему цветами, лепестки которых тоже имели фосфоресцирующий отлив. Но больше всего его поразило не это. Вокруг родника, в самой скале и на дне ручья, росли кристаллы.

Они были разного размера и, что удивительнее всего, разного цвета. Словно радуга, рассыпанная могущественной рукой, застыла в толще породы. Он, затаив дыхание, рассматривал их. Ближе к краю, у воды, росли мелкие, почти прозрачные кристаллы, дававшие простой белый свет. Чуть дальше – более крупные, сияющие нежным голубым и зеленым. В центре, у самого истока, торчали мощные, сгустки фиолетового свечения. А глубоко в расщелине, в самой сердцевине ключа, ему померещился тусклый, но яростный отсвет кроваво-красного цвета.

«Похоже на ту теорию, что описывал старый травник…», – прошептал Айвен сам себе, пораженный. «Каждые пять лет кристалл меняет цвет, накапливая силу. Белый – молодой, фиолетовый – зрелый, а красный… красному, должно быть, не одно столетие. Это же невероятная удача!»

Он знал, что подобные кристаллы, насыщенные природной духовной силой, ценились на вес золота. Их использовали в сложнейших лекарствах, для зарядки оберегов, в мощных артефактах. Даже самый маленький белый кристалл мог в разы ускорить заживление тяжелой раны. Для их лечебницы это было бы спасением, настоящим кладом.

Руки его сами потянулись к самому близкому, небольшому белому кристаллу. Он был холодным на ощупь, и от его прикосновения по коже пробежали легкие мурашки. Аккуратно, с помощью ножа, он извлек его из породы. Кристалл лежал на его ладони, излучая ровное, успокаивающее сияние. Затем он взял один из фиолетовых, поменьше. От него исходила едва уловимая вибрация, словно крошечное сердцебиение.

«Нельзя жадничать», – строго сказал он себе, вспоминая отцовские наставления о том, что у природы нужно брать с благодарностью и не больше необходимого. «Пары штук хватит. Отец будет в восторге. Может, это хоть как-то искупит мою сегодняшнюю безответственность».

Положив драгоценные находки в самый надежный внутренний карман куртки, он вновь обратил взгляд на ручей. Он впадал в более крупный поток метров через пятьдесят. Решение пришло само собой: идти вдоль по течению. Рано или поздно оно должно было вывести его к знакомым местам, к Серебрянке или даже к стенам Виндхольма.

Путь вдоль светящейся реки был подобен путешествию по другому миру. Вся округа была окрашена в таинственные голубоватые и фиолетовые тона. Казалось, сама ночь отступила перед могуществом этого места. Деревья здесь были выше, их кроны пышнее, а воздух был густым и сладким, словно напоенным нектаром. Айвен с изумлением замечал, что по берегам в изобилии росли те самые редкие лекарственные травы, за которыми он и ходил: луноцвет, уже закрывший свои бутоны, но узнаваемый по серебристым листьям, зверобой невиданной пышности, и даже легендарный корень мандрагоры, который он раньше видел лишь в книге.

«Это место… его нет на картах. Я уверен. Ни у одной из великих держав, ни у нас в Четверке. Такое не могли бы не отметить. Значит… я, возможно, первый, кто сюда попал?» – эта мысль одновременно пугала и окрыляла.

Он шел уже около получаса, не чувствуя усталости, загипнотизированный красотой вокруг. Река делала плавный, но в то же время какой-то решительный поворот, огибая скальный выступ. Обогнув его, Айвен остановился как вкопанный. Дыхание перехватило, а разум на секунду отказался верить в реальность открывшейся картины.

Он стоял на берегу озера. Но такого озера не могло существовать в природе. Оно было огромным, и его воды не просто светились – они пылали изнутри тем же голубым и фиолетовым сиянием, что и ручей, но здесь свет был в тысячу раз интенсивнее. Вся водная гладь представляла собой колышущееся, живое полотно из сияния и теней. Озеро лежало в чаше, окруженное пологими берегами, которые представляли собой не просто поляну, а цветущий ковер из самых редких и мощных целебных трав. Он видел огненный папоротник, серебристый плакун-траву, сиящий адамовий корень – легендарные растения, которые искали годами и за которые на черном рынке платили целые состояния.

«Великие Маги…», – прошептал Айвен, и его голос прозвучал неузнаваемо тихо и благоговейно. «Это же… это место Силы. Настоящее. Такое, о котором в академиях только легенды рассказывают».

Он знал из книг, что подобные места – очаги концентрации духовной энергии – обычно находились под строжайшей охраной. Их использовали для культивации магов высшего уровня, для тренировки элитных воинов, для ритуалов имперского масштаба. Любого постороннего, приблизившегося к такому месту, ждала немедленная и жестокая смерть. Его внутренний голос кричал об опасности, требовал немедленно бежать, спрятаться.

Но он не видел ни стражей, ни магических барьеров. Лишь безмолвие и ослепительная красота. И в центре озера, на небольшом скалистом островке, росла ива.

Она была бесподобна. Ее длинные, гибкие ветви, усыпанные мириадами серебристо-зеленых листьев, спускались до самой воды, нежно касаясь ее сияющей поверхности. Каждое движение ветвей было исполнено такой грации, что казалось, будто не ветер, а сама вода ласкает их. Она стояла там, одинокая и величественная, похожая на спящую богиню или на стражницу, застывшую в вечной медитации. Ее кора отливала мягким перламутром, а в самых густых зарослях листвы пульсировал теплый, золотистый свет.

Атмосфера, несмотря на внешнюю безмятежность, давила на Айвена. Воздух был настолько насыщен силой, что его было тяжело вдыхать, словно он был не воздухом, а густым медом. По телу разливалась странная, приятная и в то же время изматывающая усталость. Он не делал ничего физически сложного, но чувствовал себя так, будто протащил на себе повозку с камнями от самого города.

И тут его живот предательски заурчал. Громко, настойчиво, и эхо этого звука, отразившись от водной глади, разнеслось по всему озеру. Айвен мгновенно покраснел, ощутив жгучий стыд, будто осквернил что-то священное. Он огляделся по сторонам, но, кроме него, среди этого великолепия никого не было.

«Точно ли никого?» – мелькнула в голове тревожная мысль.

И в этот самый момент ива на острове качнулась. Резко, однократно, словно от вздоха. Айвен замер, вглядываясь. Но на идеально гладкой поверхности озера не было ни единой ряби. Ветра не было. Совсем. Воздух стоял неподвижный, застывший.

«Показалось», – попытался убедить он себя, отмахнувшись от непонятного чувства тревоги. «Просто голод и усталость играют со мной злую шутку. Нужно поесть и подумать, что делать дальше».

Он отошел подальше от кромки воды, метров на десять, к опушке леса, где начинались кусты. Отсюда открывался отличный вид и на озеро, и на таинственную иву. Разведя небольшой, аккуратный костерок из сухих веток (он помнил отцовские строгие наставления о пожарной безопасности в лесу), он принялся готовить ужин. Рыбу, пойманную им еще днем в Серебрянке, он начинил грибами и овощами, которые нашел здесь же, на поляне. Все это он запекал в глине, которую нарыл у берега. Аромат готовящейся еды, обыденный и земной, казался здесь чем-то кощунственным, но невероятно успокаивающим.

Поев и утолив голод, он почувствовал, как на него накатывает новая, еще более сильная волна усталости. Тело требовало отдыха. Он снова подошел к кустам, устроил себе подобие лежанки из мягкого мха и своей куртки, и прилег, не в силах бороться со сном. Его последней осознанной мыслью было то, что вид на иву с этого места действительно завораживающий.

Едва веки его сомкнулись, как его сознание погрузилось в бездну. Но на этот раз сон не был черным и пустым.

Он снова оказался на берегу озера. Того самого. Но сейчас оно выглядело иначе. Вода сияла еще ярче, а небо над головой было усыпано звездами, которых он никогда не видел в реальности – огромными, разноцветными, мерцающими. Воздух был теплым и благоухающим.

И она была там. Та самая девушка из его предыдущего сна. Она стояла не на берегу, а прямо на поверхности воды, в нескольких шагах от своего острова, спиной к нему. И на сей раз она медленно, очень медленно начала поворачиваться.

Сердце Айвена замерло в груди. Он видел ее профиль, изгиб щеки, линию носа. И вот она повернулась к нему в пол-оборота, и он смог рассмотреть ее.

Это было лицо неземной, божественной красоты. Черты его были утонченными и одновременно полными жизни. Кожа казалась прозрачной и сияющей изнутри, словно сотканной из утреннего света и лепестков жемчужной розы. Длинные ресницы оттеняли огромные глаза, цвет которых невозможно было определить – они были то ли фиолетовыми, то ли серебристо-зелеными, и в их глубине мерцали искры, словно отражение звездного неба на поверхности озера. Ее губы, нежные и чуть приоткрытые, словно хранили тихую тайну. А ее волосы… те самые каштановые с медными и золотыми отсветами волосы, были заплетены в одну толстую, невероятно сложную косу, которая лежала на ее плече, а остальные волны мягкими волнами ниспадали на спину, достигая пояса. Она была одета в нечто струящееся и белое, похожее на туман или на лепестки лилии.

И она смотрела прямо на него. Ее взгляд был не просто направлен в его сторону – он видел его, Айвена, чувствовал это всем своим существом. И в этом взгляде была бездонная грусть, надежда и мольба.

И тогда он услышал Голос. Он звучал не снаружи, а внутри его собственного сознания, тихий, как шелест листвы, и в то же время ясный, как удар колокола. Это был женский голос, нежный, мелодичный и пронизанный такой древней печалью, что у Айвена сжалось сердце.

«Айвен…» – прошептал Голос, и его имя, произнесенное так, прозвучало как самая прекрасная и самая страшная молитва.

Девушка на воде подняла руку, протягивая ее в его сторону. Ее пальцы были тонкими и изящными.

«Помоги… мне…» – прозвучало в его разуме. «Освободи…»

Он хотел закричать, спросить: «Кто ты? Как ты знаешь мое имя? Что я могу сделать?» – но не мог издать ни звука. Он мог только смотреть, загипнотизированный, чувствуя, как его собственная пустота отзывается на этот зов, не болью, а каким-то странным, глубинным резонансом.

Он видел, как слеза скатилась по идеальной щеке девушки и упала на поверхность озера. В месте, куда она упала, вода вспыхнула ослепительно-белым светом.

И тогда сон поглотил его полностью, унося в пучину видений, где он видел ее заточенной в сердце дерева, связанной невидимыми цепями с этим местом, томящейся в вечном одиночестве. Он видел, как ее сила питает озеро, кристаллы, все живое вокруг, но сама она является пленницей этого великолепия.

Айвен проспал до утра, его сон был глубоким и целительным, но наполненным одним-единственным образом – образом плачущей девушки с острова и ее мольбой, которая навсегда отпечаталась в его пустой, но более не спокойной душе.

Глава 4. "Обретение"

Синеватый туман, в который растворились ветви и листья ивы, был не просто дымкой. Он был плотным, шелковистым, наполненным миллиардами мерцающих частиц, похожих на светящуюся пыльцу. Айвен, погружаясь в предобморочное состояние, чувствовал, как этот туман не рассеивается, а наоборот, сгущается вокруг него, обволакивая его тело, проникая в легкие с каждым прерывистым вздохом. Он падал, но падение было медленным, словно в густом меду. Боль, что молнией пронзила его от конечностей к центру груди, была не жгучей, а странно… преображающей. Казалось, миллионы невидимых игл выжигали из его сосудов, из его мышечных волокон, из самых потаенных уголков его существа что-то чужеродное, наносное.

«Мать… отец…» – промелькнуло в его затуманивающемся сознании. Он вдруг с болезненной ясностью вспомнил теорию, которую читал в одной из отцовских древних книг по герметической медицине. В ней говорилось, что душа младенца при рождении – не чистый лист. На нее, как отпечаток, накладываются «вибрации» предков, их нереализованные амбиции, их слабости и даже болезни. Эти «примеси» засоряют периферические меридианы – невидимые каналы, по которым должна свободно течь врожденная энергия души. Его собственные меридианы, должно быть, были забиты этим наследственным шлаком, что и делало его «пустым», неспособным к магии, несмотря на сильную душу. Зелье, которое он только что выпило, сожгло эти наслоения.

Боль начала отступать, сменяясь ощущением невесомости и невероятной, кристальной чистоты внутри. Он словно стал сосудом, который не просто опустошили, а вымыли до блеска, до стерильного сияния. И в эту вычищенную пустоту хлынуло нечто новое.

Туман вокруг него начал принимать очертания. Сначала это были лишь размытые тени, но постепенно они становились все четче. Он больше не падал, а стоял, вернее, парил в центре сиящей сферы, сотканной из света и тумана. И перед ним, из самой гущи этого сияния, проявлялась она.

Девушка из его сна.

Она была еще прекраснее, чем в видениях. Ее фигура казалась одновременно плотной и невесомой. Светящиеся одежды, похожие на струящуюся воду и лунный свет, обвивали ее стройный стан. Те самые каштановые волосы с медными и золотыми искрами были расплетены и рассыпались по плечам живыми, волнистыми прядями, достигая ее бедер. Ее кожа светилась изнутри мягким перламутровым светом. Но больше всего Айвен, затаив дыхание, смотрел в ее глаза. Теперь он мог разглядеть их цвет – это был меняющийся оттенок серебристо-зеленого, как листва ивы под луной, с глубокими фиолетовыми всполохами в глубине зрачков. В них читалась многовековая усталость, надежда и бездонная, щемящая грусть.

«Айвен», – ее голос прозвучал не в ушах, а прямо в его разуме. Он был тихим, как шелест листвы, но каждое слово отзывалось в его очищенной душе ясным, чистым звоном.

«Я… я не сплю?» – смог выдавить он, и его собственный мысленный голос показался ему чужим, таким легким и свободным.

«И спишь, и бодрствуешь, – ответила она, и в уголках ее губ дрогнула тень улыбки. – Твое тело отдыхает, погруженное в целительную силу этого места. А твой дух… твой дух сейчас здесь, со мной. В моем святилище».

«Кто ты?» – это был главный вопрос, который волновал его изнутри.

«Мое имя… его давно не произносили смертные, – ее взгляд стал отрешенным, словно она вглядывалась в глубины веков. – Когда-то меня звали Лираэль. Я – дух этого места. Дух Озера Изумрудных Снов, Страж Древнего Источника». Она сделала паузу, и ее светящаяся рука жестом очертила пространство вокруг. «То, что ты видишь снаружи – озеро, кристаллы, травы – это мое физическое воплощение, вернее, его отражение в мире смертных. Я – это озеро. А оно – это я».

«Ты… дерево?» – с глупым упорством спросил Айвен, все еще не в силах совместить образ девушки и величественной ивы.

Лираэль мягко улыбнулась. «Ива – мой якорь, мой фокус. Как дух, я не имею постоянной формы. Но много веков назад, когда я была слабее, я выбрала это дерево, чтобы обрести стабильность, чтобы говорить с миром. Оно впитывало мою силу, росло и стало… моей кожей, моими волосами, моими глазами, смотрящими в твой мир».

Мысли Айвена путались, но ясность, царившая внутри, помогала ему схватывать суть. «Ты сказала… ты была заточена. Кто? За что?»

Грусть в глазах Лираэль стала глубже. «Это долгая история, Айвен. Кратко… меня заключили в эти оковы не по злому умыслу. Моя сила, сила жизнетворного источника, слишком велика. Она питает землю на многие мили вокруг, дает жизнь лесам, животным. Много лет назад маги одной из исчезнувших ныне цивилизаций, опасаясь, что моей силой могут завладеть темные существа или что я сама, будучи свободной, могу непреднамеренно нарушить хрупкий баланс, создали ритуал привязки. Они не уничтожили меня, нет. Они… зацементировали мой дух в этом месте, сделав так, что я могу существовать лишь как его сердце, не в силах покинуть его. Я стала вечным узником собственного дома».

«Но… зачем тогда тебе нужно было меня освобождать?» – не понял Айвен. «Ты же и так здесь».

«Свобода – это не только возможность уйти, – голос Лираэль прозвучал с горькой страстью. – Свобода – это выбор. Сейчас я не могу его сделать. Я не могу прекратить питать землю, даже если захочу. Я не могу сдвинуться с места, не могу по-настоящему взаимодействовать с миром. Я – великолепный фонтан, но вода в нем застоялась. Мне нужна… перемена. Новый симбиоз».

Она приблизилась к нему, и ее сияющая рука едва не коснулась его груди. Айвен почувствовал исходящее от нее тепло и мощную, ритмичную вибрацию.

«Ритуал, который мы начали, Айвен, – это не просто мое освобождение. Это обмен. Ты, своей волей и своей кровью, очищенной огненными травами, разорвал древние печати. Ты дал мне шанс. А я… я даю тебе то, в чем ты так отчаянно нуждаешься».

«Что?» – прошептал он, уже догадываясь, но боясь поверить.

«Форму. Наполнение для твоей пустоты, – ее глаза загорелись. – Твоя душа – это идеальный, кристально чистый сосуд, Айвен. Но сосуд пустой. В тебе нет внутреннего источника магии, как у других одаренных. Но в тебе есть нечто большее – безграничная емкость. Ты можешь стать проводником. Моим проводником».

Ошеломленный, Айвен отступил на шаг. «Ты… ты хочешь вселиться в меня?»

Искренний, серебристый смех Лираэль прозвучал в его сознании. «Нет, дитя мое. Не вселиться. Связаться. Симбиоз. Я останусь здесь, у своего источника. Но часть моего сознания, крупица моей силы, будет пребывать в тебе. Ты получишь доступ к магии, но это будет не твоя магия. Это будет моя сила, которую ты научишься направлять. Ты станешь моими руками и ногами в мире людей, моим голосом. А я… я получу через тебя то, чего была лишена веками – новые впечатления, эмоции, связь с живыми, а не просто пассивное наблюдение. Мы поможем друг другу».

Мысли Айвена неслись с бешеной скоростью. Это было безумием. Связать свою судьбу с древним духом? Но разве его собственная судьба была лучше? Он – изгой, аномалия, пустое место. А здесь ему предлагали силу. Не просто силу, а цель. Высокую, пугающую, но цель.

«Почему я?» – снова задал он свой коронный вопрос, глядя в ее сияющие глаза. «Почему не могучий маг? Не прославленный воин?»

«Потому что могущественный маг или воин пришли бы сюда со своей, уже сложившейся силой, – объяснила Лираэль. – Их душа была бы подобна кувшину, наполненному собственным вином. Чтобы влить в него мое, пришлось бы вылить его содержимое, сломать его суть. А твоя душа… твоя душа – это чистый хрустальный кубок. И он достаточно прочен, чтобы вместить каплю океана. Ты – единственный, кто может принять мой дар, не сломавшись и не исказив его. Я чувствовала тебя, Айвен. Чувствовала твою пустоту и твою боль. И твою чистоту».

Она протянула к нему руку. Ее пальцы светились.

«Решение за тобой, Айвен из рода Аррен. Примешь ли ты мою сущность? Станешь ли моим Посланником? Это не сделает тебя всемогущим. Это наложит на тебя великую ответственность. Но это даст тебе силу изменить как свою судьбу, так и, возможно, судьбу многих других».

Айвен посмотрел на ее протянутую руку. Он вспомнил насмешки экзаменаторов, боль в глазах отца, давящую тяжесть собственной неполноценности. Он вспомнил сны о бескрайних океанах и тишине. И он вспомнил мольбу в ее глазах: «Помоги мне».

Он сделал шаг вперед.

«Я согласен».

Его собственная рука, мысленная, но ощущаемая так же реально, как и физическая, встретилась с ее ладонью.

В тот же миг все вокруг взорвалось светом.

Внешний мир, тем временем, переживал собственное чудо. Тело Айвена, лежавшее у корней ивы, вдруг выгнулось в немом крике. Из его рта, глаз и ушей хлынул поток ослепительного бело-голубого света. Ветер, которого до этого не было, взметнулся над озером, закручивая воду в спирали и срывая с ветвей ивы мириады светящихся листьев. Само дерево затрепетало, его кора засветилась изнутри тем же сиянием, что и тело Айвена.

Кристаллы на берегу и в расщелине вспыхнули в унисон, заливая поляну радужным сиянием. Цветы распустились за секунды, испуская пьянящие ароматы. Казалось, все место Силы пробудилось от долгого сна и ликовало.

Процесс соединения был подобен удару молнии и последующему тихому дождю. Айвен чувствовал, как в него входит нечто огромное, древнее, бесконечно сложное. Это не было болезненно. Это было… подавляюще. Как если бы в его чистейший сосуд начали вливать не воду, а целый океан. Он чувствовал воспоминания, что не были его – древние леса, первых людей, возведение и падение царств, тихую грусть одиночества, растянувшегося на тысячелетия.

Но океан не переполнял сосуд. Он лишь заполнял его ровно настолько, насколько тот мог вместить. И сосуд, к своему изумлению, начинал растягиваться, вмещая все больше и больше.

Внутри сияющей сферы Айвен все еще стоял, держась за руку Лираэль. Но теперь их фигуры были связаны тысячью светящихся нитей, пульсируют в унисон.

«Я… я чувствую…» – начал он и замолчал, пытаясь описать неописуемое.

«Все, – закончила за него Лираэль, и в ее голосе впервые зазвучала надежда, чистая и яркая. – Ты чувствуешь дыхание леса. Ты чувствуешь пульс земли под ногами. Ты чувствуешь воду в ручьях и жизнь в каждой травинке. Это мой мир, Айвен. И теперь он отчасти твой».

Она ослабила хватку, и нити света постепенно стали тускнеть, растворяясь в них обоих.

«Связь установлена. Отныне мы – часть друг друга. Я буду с тобой всегда, как тихий голос в твоей душе, как источник силы в твоих руках. Учись слушать меня. Учись слышать мир вокруг».

Ее образ начал бледнеть, становиться прозрачным.

«Проснись теперь, мой Посланник. Твой путь только начинается».

Айвен открыл глаза. Настоящие, физические глаза.

Он лежал на спине, глядя в предрассветное небо, окрашенное в нежные персиковые и лиловые тона. Он был все там же, у корней ивы. Но мир… мир был другим.

Он не просто видел его. Он слышал. Оглушительно.

Шепот листьев над головой был не просто шелестом. Он был музыкой, сложной и прекрасной. Он различал в нем отдельные «ноты» – радость молодого побега, мудрость старого сучка, легкую дремоту мха на коре. Он слышал, как по стволу дерева течет сок – это был тихий, бархатный гул, похожий на отдаленный звон колоколов.

Он слышал озеро. Каждая его молекула пела свою партию в гигантском, не умолкающем ни на секунду хоре. Он слышал, как кристаллы на берегу вибрируют, испуская едва уловимые звуковые волны, которые сливались в гармонию.

И он чувствовал. Он чувствовал под собой землю – не просто холодный грунт, а живой, дышащий организм. Он чувствовал, как от его тела вглубь уходят невидимые корни, связывая его с этим местом. Он чувствовал каждую травинку на поляне, каждое насекомое, ползущее в траве. Это было не подавляюще. Это было… естественно. Как если бы он всю жизнь был глухим и вдруг обрел слух.

Он поднял руку перед лицом. Та же ладонь, те же пальцы. Но теперь, если он сосредотачивался, он видел сквозь кожу. Видел, как по его венам течет кровь, но вместе с ней – тонкие, серебристые нити света. Энергия Лираэль.

«Это… я?» – прошептал он вслух.

В ответ в его сознании, тихо и нежно, прозвучал знакомый голос. «Да, Айвен. Это ты. Но теперь и часть меня. Добро пожаловать в мой мир».

Это было не похоже на чужой голос в голове. Это было как его собственная мысль, но более мудрая, более спокойная, наполненная знанием тысяч лет.

Он медленно сел. Тело слушалось его беспрекословно, движению не предшествовала команда мозгу – оно происходило одновременно с мыслью. Он был полон сил. Не просто отдохнувшим – он был заряжен, как грозовая туча.

Он посмотрел на иву. Теперь он видел ее иначе. Он видел не просто дерево. Он видел сложнейшую энергетическую структуру, якорь, удерживающий в этом мире сознание озера. Он видел, как сияние Лираэль пульсирует в ее стволе, переливается по ветвям, струится в каждую почку.

«Спасибо», – сказал он, и слова были обращены и к дереву, и к тому, что теперь жило внутри него.

Ива мягко качнула ветвями, и ему показалось, что он слышит в ответ тихий, невыразимо добрый смех.

Внезапно его взгляд упал на его старую холщовую сумку, лежавшую рядом. И его осенило. Отец. Виндхольм. Он пропал на целые сутки! Паника, острая и человеческая, на мгновение захлестнула его.

«Не бойся, – успокоила его Лираэль. – Время здесь течет иначе, чем в мире людей. Твоя ночь длилась дольше, чем кажется. Но тебе пора возвращаться. Они беспокоятся».

Айвен кивнул, поднимаясь на ноги. Он чувствовал себя новым, другим. Но вместе с тем – самим собой. Пустота ушла. Ее место заняло не просто наполнение, а целая вселенная.

Он собрал свои вещи. Кристаллы, травы – теперь они казались ему не просто ценными ресурсами, а частью знакомого, живого существа. Он бережно уложил их в сумку.

«Как мне… пользоваться этой силой?» – спросил он мысленно, поворачиваясь, чтобы идти.

«Учись, – был простой ответ. – Слушай мир. Слушай себя. Сила придет сама, когда будет нужна. Пока… просто иди. И помни, я с тобой».

Айвен сделал первый шаг по направлению к дому. Лес вокруг приветствовал его. Деревья склоняли ветви, очищая ему путь. Цветы поворачивались к нему, испуская ароматы. Он шел, и каждый его шаг отзывался в земле тихим, одобрительным гулом.

Он был пустым сосудом. Но теперь этот сосуд был наполнен до краев светом древнего озера, мудростью духа и отголосками песен целого леса. Его путь только начинался, и он больше не был один.

Глава 5. "Эхо войны"

Воздух за барьером был иным – не насыщенным магией святилища, а простым, свежим и прохладным, пахшим хвоей, влажной землей и далеким дымком. Он ударил в легкие Айвена, вернув его к привычной, суровой реальности. Сознание, еще несколько минут назад плывшее в океане сияющих ощущений, с резким щелчком вернулось в тело, заставив его осмотреться.

Тот самый барьер, через который он прошел, даже не заметив его вчера в кромешной тьме и отчаянии, теперь ощущался как легкое, почти невесомое сопротивление, похожее на паутину, сотканную из света и тишины. Обернувшись, Айвен увидел лишь густую, неприметную стену чащи. Никакого сияющего озера, никакой дивной поляны. Лишь обычный, хотя и древний, лес. Лираэль и ее владения были надежно спрятаны от посторонних глаз этим невидимым фильтром, отсекающим случайных путников и, возможно, что-то куда более опасное.

«Она… она защищается», – прошептал он про себя, и в глубине души, там, где теперь жила тихая, мудрая теплота, он почувствовал легкое, одобрительное биение – эхо сознания духа.

Солнце уже стояло высоко, пробиваясь сквозь редкие облака. По его положению Айвен определил, что сейчас ближе к полудню. Он проспал не просто ночь, а большую часть следующего утра. В груди комом застряла тревога за отца. Каэлан, наверное, уже с ума сходит от беспокойства.

Путь через лес к знакомой тропе теперь не казался таким уж сложным. Вчерашняя ночь, темная, полная ужаса и растерянности, искажала восприятие. Сейчас же, с новой силой, пульсирующей в жилах, и с обострившимися до невозможности чувствами, он шел легко и уверенно. Он не просто видел тропинку – он чувствовал ее под ногами, каждую кочку, каждый камень, будто его стопы срослись с землей. Лес приветствовал его, ветви мягко расступались, не цепляя одежду.

Вскоре он вышел на мощеную тропу. Она была шириной метров пять, не больше, но выглядела основательно и ухоженно. Крупные, плотно подогнанные булыжники образовывали ровное, прочное полотно, по которому могла проехать тяжелая повозка. По обеим сторонам тянулись невысокие, в пояс человеку, каменные ограждения, а через равные промежутки – примерно каждые пятьдесят шагов – стояли странные сооружения. Это были каменные столбы, чуть выше человеческого роста, увенчанные сложными конструкциями, напоминающими семигранные башенки с заостренными шпилями. Внутри этих «башенок», в специальных углублениях, мерцали кристаллы, испускавшие слабый, ровный эфирный свет.

«Эфирные маяки, – вспомнил Айвен отцовские уроки географии. – Освещают путь ночью и… вроде как отпугивают некоторых тварей из Чащи. Значит, это Главная тропа, что ведет от Виндхольма на север, к Лазгону».

Мысль о Лазгоне заставила его невольно поморщиться. «Весьма скверный городишко», – прошептал он, сдерживая разочарование. Лазгон был военным форпостом, второй линией обороны после их собственного Виндхольма. Серый, угрюмый, насквозь пропитанный запахом пота, металла и постоянного напряжения. Там не было ни уюта, ни привычной жизни, только казармы, плацы, кузницы и бесконечные тренировки солдат. Но, как говаривал его отец, грех жаловаться – это все-таки оплот, сдерживающий волну с севера.

Пройдя по тропе еще немного, он увидел небольшой каменный обелиск – целеуказатель. На отполированной дощечке были высечены направления и расстояния. Стрелка «На Виндхольм» указывала назад, в сторону, откуда он пришел, а под ней было выбито: «2 часа пешим шагом». Айвен с облегчением выдохнул. Он не так далеко забрел.

Он уже собрался двинуться в путь, как до него донесся ритмичный стук копыт и скрип колес. Обернувшись, он увидел приближающуюся повозку. Это была не простая телега, а длинная, крытая брезентом армейская фура, запряженная парой выносливых, коренастых лошадей. Возница, мужчина в потертой кожанке и с мушкетом, засунутым за спину, придержал вожжи, завидев одинокую фигуру на тропе.

«Эй, парень! Куда путь держишь пешком в таких дебрях?» – окликнул его возница, голос его был хриплым, но с добродушной ноткой. – «Редко тут пеших встретишь, разве что дезертиров, а ты на них не похож».

Айвен, отойдя на край тропы, чтобы уступить дорогу, поднял голову. «Я… я из Виндхольма. Заблудился в лесу вчера, ночевал под открытым небом. Возвращаюсь домой».

«А, так ты тот самый пропавший сынок лекаря? – удивился возница, внимательнее всматриваясь в его лицо. – Каэлан, кажись? О нем по всему гарнизону сегодня слух прошел. Бегает, всех спрашивает, не видели ли парня. Садись, подбросим. Место есть».

Айвен кивнул, чувствуя, как от этих слов в горле снова встает комок. «Спасибо. Меня Айвен зовут. Айвен Аррен».

«Боргард, – отрекомендовался возница. – А это, – он большим пальцем ткнул в сторону кузова, – наше грустное пополнение. Везу в Виндхольм. Забирайся сзади».

Айвен обошел повозку и забрался в кузов, откинув тяжелый брезентовый полог. Внутри пахло кровью, потом, пылью и чем-то еще, горьким и знакомым – запахом смерти. Вдоль бортов, на жестких скамьях, сидели человек десять-двенадцать. Солдаты. Их форма, когда-то серая с синей отделкой, теперь была в грязи, пятнах засохшей крови и разрывах. Лица – бледные, осунувшиеся, с темными кругами под глазами. У одного была перевязана голова, у другого – рука на импровизированной перевязи, третий просто сидел, сгорбившись и глядя в пол, не видя ничего вокруг.

А за ними, в глубине повозки, лежало нечто, накрытое грубым белым холстом. Контуры угадывались четко и беспощадно – человеческие тела. Несколько. И оттуда, из-под полотна, тянуло тем самым сладковато-тяжелым запахом, от которого сводило желудок.

Айвен молча пристроился на краю скамьи рядом с солдатом, у которого, помимо повязки на предплечье, был глубокий порез на щеке. Тот лишь коротко кивнул, не глядя на него.

Повозка тронулась, заскрипев на ухабах. Некоторое время все молчали, оглушенные стуком колес и собственными мыслями. Наконец, Айвен не выдержал.

«Вы… вы откуда?» – тихо спросил он, обращаясь ко всем сразу.

Солдат с порезом на щеке повернул к нему усталое лицо. «Из-под Клеймоны. Крепость на самой границе с Крадоном. Там сейчас жарко».

«Клеймона? – переспросил Айвен. – Я слышал, но… что случилось? Я ничего не знал о нападении».

«Так о них и не трубят, – хрипло усмехнулся другой, более молодой, с перебинтованной ногой. – Штатное событие. У крадонцев это в порядке вещей. Устроили осаду три дня назад. Небольшими силами, но яростно».

«Штатное? – не понял Айвен. – Но… люди гибнут». Он кивнул в сторону накрытых тел.

«Гибнут, – холодно подтвердил первый солдат. – Но не в таких количествах, как они. Их командование бросает своих солдат на убой, как дрова в топку. Для них это – отсев. Проверка нашей обороны на прочность, разведка боем. Одновременно они таким образом избавляются от слабых, немотивированных или просто лишних ртов. Выживут сильнейшие. А погибшие… так, статистика».

Айвен с ужасом смотрел на него. Он знал, что Крадон – воинственная империя, но чтобы так… так хладнокровно относиться к собственным людям?

«Но зачем?» – выдавил он.

«Чтобы найти слабое место, – вступил в разговор третий, старший по возрасту, с сединой в волосах и шрамом через левый глаз. – Чтобы измотать нас перед настоящим ударом. У них есть одно, очень важное направление, говорят, на юго-западе, где сходятся границы всех трех империй. Там вечная мясорубка. Вот они и экономят силы для него, а на нас, на второстепенных участках, отправляют пушечное мясо».

«Значит… это не настоящее нападение?»

«Настоящее? – старший солдат горько усмехнулся. – Для парня, который получает крадонским клинком в горло, оно самое что ни на есть настоящее. Для нас – рядовые будни. Таких нападений бывает до сорока в год. Мы отбиваемся. Несем потери, но несравнимые с ихними. Наша оборона выстроена грамотно. Стены Клеймоны высоки, артиллерия точна. Мы держимся».

Айвен слушал, и ему становилось не по себе. Весь его мир, состоявший из лечебницы, отца, учебы и тихих улиц Виндхольма, рушился, открывая жестокую и безразличную реальность войны. Эти люди говорили о смерти и тактике так, как он говорил о свойствах трав.

«А почему… почему не поднимают по тревоге всю страну? Не оповещают все города?» – спросил он, вспомнив свое удивление.

«В этом нет нужды, парень, – ответил возница Боргард, не оборачиваясь, но его голос был хорошо слышен из-под полога. – Чтобы народ зря не волновать? Чтобы паники не было? Да и что сделают мирные жители? Бросятся с вилами на крадонских магов-зверей? Нет, это наша работа. Солдатская. Мы сдерживаем. А вы, цирюльники, потом нас латаете».

В повозке снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком колес да сдержанными стонами раненых. Айвен смотрел на солдата рядом с собой. Тот сидел, прислонившись головой к брезентовому верху, и его лицо искажала гримаса боли. Айвен разглядел его раны подробнее. Два глубоких, скользящих разреза на левом боку, будто от когтей огромного зверя, и аккуратный, но неприятно выглядевший прокол на правом бедре, сантиметров на пять выше колена. Повязки на них уже проступили кровью.

Повозка налетела на особенно крупный камень, и все дружно подпрыгнули. Солдат рядом с Айвеном резко вдохнул от боли, и его лицо побелело. Инстинктивно, желая как-то поддержать его, Айвен положил ему руку на плечо, ближе к шее.

«Держись», – тихо сказал он.

И в тот же миг в его голове промелькнула ослепительная искра. Он не увидел ее глазами – она вспыхнула где-то в глубине сознания. И перед его внутренним взором, с пугающей, анатомической точностью, проступила картина – мышечные волокна, порванные сосуды, надкостница, тронутая ушибом. Он увидел эти раны изнутри, во всех деталях, будто держал в руках медицинский атлас.

А потом он почувствовал, как из него самого, из той бездны, что теперь была наполнена светящимся океаном Лираэль, хлынул поток энергии. Теплый, живительный, невероятно нежный. Он тек по его руке, через ладонь, и проникал в тело солдата. Айвен ощущал, как под его невидимым взором плоть начинает шевелиться, стягиваться, срастаться. Словно невидимые руки зашивали разрывы, восстанавливали сосуды, убирали гематомы. Это было похоже на то, как если бы время для этих ран ускорилось в сотни раз.

Одновременно с этим Айвен почувствовал, как его собственные силы начали стремительно таять. Словно кто-то выдернул пробку, и жизненная энергия уходит вместе с силой Лираэль. В глазах потемнело, в ушах зазвенело. Он едва не потерял сознание, но тут поток энергии сам собой иссяк. Силы перестали тратиться так же внезапно, как и начали.

Солдат рядом с ним вздрогнул всем телом и резко выдохнул. Он потрогал свою щеку, где еще секунду назад был кровавый порез. На его месте осталась лишь тонкая розовая полоска, похожая на старый, почти заживший шрам. Затем он судорожно расстегнул мундир, ощупал бок. Ни ран, ни кровоподтеков. Только чистая, чуть побледневшая кожа. Он с изумлением посмотрел на свою ногу – прокол бедра тоже бесследно исчез.

«Что… что это было?» – прошептал он, уставившись на Айвена широко раскрытыми глазами. Взгляды других солдат, понявших, что произошло нечто невероятное, тоже устремились на юношу.

Айвен сидел, опершись о борт, чувствуя легкую слабость, но не такую, как после купания в реке. Словно после долгой пробежки. Он не знал, что сказать. Он и сам не понимал до конца, что только что сделал.

И тогда в его сознании, тихо и нежно, прозвучал знакомый голос. Он был похож на его собственную мысль, но более плавный, мудрый и наполненный теплом, словна луч солнца, пробивающийся сквозь листву.

«Ты использовал мою силу, Айвен. Неосознанно. Твоя воля, твое желание помочь направили ее. Суть этой силы – восстановление утраченного и замена недостающего. Возвращение формы к ее изначальной, целостной сути».

«Но… как?» – мысленно спросил Айвен, все еще не в силах оторвать взгляд от изумленного лица солдата.

«Ты – проводник. Чистый сосуд. Я – источник. Ты лишь дал энергии путь, направил ее, как русло реки. Твоя собственная жизненная сила тоже участвует в процессе, но в малой степени. Вскоре ты поймешь все лучше. Пока… просто прими это».

«Эй, парень, – солдат тронул его за рукав, все еще не веря своему счастью. – Это… это ты? Ты маг? Целитель? Но вчера на проверке…»

Айвен резко встрепенулся. Слух о «пустой оболочке» должен был разнестись по всему городу. Теперь его выдал собственный, неконтролируемый поступок.

«Я… я не знаю, что это было, – с трудом выдавил он, отводя взгляд. – Наверное… наверное, вам просто показалось. Или… или это остаточный эффект какого-то зелья».

Солдат с недоверием покачал головой, но спорить не стал. Он был слишком потрясен собственным исцелением. Остальные перешептывались, глядя на Айвена с суеверным страхом и надеждой.

Путь до Виндхольма занял не больше часа. Вскоре впереди показались знакомые серые стены, высокие башни и шпиль цитадели. Повозка, миновав ворота под пристальными взглядами стражников, которые на сей раз лишь молча кивнули Боргарду, въехала на главную площадь.

Здесь царила мрачная, давящая атмосфера. Посреди площади, на каменных плитах, были аккуратно разложены в несколько рядов гробы. Не простые, грубые ящики, а красивые, резные, сделанные из темного дуба – последняя дань уважения павшим защитникам. Некоторые из них были закрыты, в других, как Айвен с содроганием заметил, лежали не тела, а лишь аккуратно сложенные клочки военной формы, иногда с положенным сверху оружием. Там, где не осталось даже этого.

Вокруг собралась толпа. В основном женщины – матери, жены, сестры. Их лица были искажены горем, у многих на глазах блестели слезы. Мужчины, отцы и братья, стояли рядом, с каменными, ничего не выражающими лицами, но сжимали кулаки так, что кости белели. Чиновник в мантии гарнизонного писаря, стоя на невысоком помосте, зачитывал с свитка имена и, коротко, заслуги погибших.

«…рядовой Элиан Торн, пал, прикрыв отход товарищей, посмертно награждается Звездой Доблести… капрал Мартин Вель, уничтожил двух магов-зверей противника перед тем, как пасть… рядовой первый статьи Лорн Кеттер, погиб при обороне северной башни…»

С каждым произнесенным именем из толпы вырывался сдавленный стон или рыдание. Какое-то имя заставило молодую женщину с ребенком на руках с криком броситься к одному из гробов, прежде чем ее успели удержать. Другая, пожилая, просто беззвучно опустилась на колени, уткнувшись лицом в холодный камень мостовой, и ее плечи бессильно содрогались. Мужчины, пытавшиеся их утешить, выглядели потерянными и беспомощными.

Айвен стоял, прислонившись к колесу повозки, и не мог оторвать взгляд от этой картины. Его сознание, еще не оправившееся от чуда исцеления, теперь сжималось в крошечный, беззащитный комок от чужой боли. Каждое рыдание, каждый стон отзывались в его собственной, теперь не пустой, душе резкой, физической болью. Слезы текли по его щекам самопроизвольно, без его воли, горячие и соленые. Он не думал о приличиях, не думал ни о чем. Просто смотрел и чувствовал. Чувствовал всем существом это всепоглощающее горе.

«Война… – прошептал он, и слово это, знакомое с детства по книгам и рассказам, обрело теперь страшный, кровавый вкус. – Это и есть самое настоящее отражение Смерти».

И тут его взгляд выхватил из толпы знакомую фигуру. Высокую, чуть сутулую, в простом, но опрятном плаще. Отца. Каэлан стоял в стороне от основной массы людей, его лицо было бледным и напряженным. Он не смотрел на гробы. Его глаза, полные тревоги, бегали по живым – по раненым, которых выгружали из повозок, по толпе, вглядываясь в каждое лицо. Он искал его. Искал своего сына.

Подходить к нему сейчас, в эпицентре всеобщего горя, показалось Айвену кощунственным. Он отступил в тень у стены, наблюдая, как отец, так и не найдя его среди живых, с отчаянием провел рукой по лицу и отвернулся, его плечи бессильно опустились.

Айвен подождал, пока основная толпа начала понемногу расходиться, унося с собой свое горе и закрытые гробы. Когда Каэлан, тяжело переставляя ноги, пошел в сторону их дома, Айвен бесшумно последовал за ним.

Он догнал его уже на узкой, пустынной улочке, ведущей к их жилищу в стене. Подойдя сзади, Айвен тихо окликнул: «Отец…» – и, не в силах сдержать переполнявшие его чувства, обнял его сзади за плечи.

Реакция была мгновенной и неожиданной. Каэлан, человек дела, привыкший к опасностям, резко дернулся, приняв объятие за нападение. Раздался звонкий шлепок, и Айвен отшатнулся, потирая щеку, по которой пришелся ответный удар локтем.

«Ой! Это я!» – успел выкрикнуть Айвен, пока отец разворачивался, готовый к обороне.

Каэлан замер. Его лицо, секунду назад напряженное и грозное, преобразилось. На нем смешались абсолютно все эмоции – шок, невероятное, ослепительное облегчение, ярость, испуг и такая всепоглощающая радость, что она не могла выразиться ничем, кроме как новым приступом слез. Он не заплакал, нет. Слезы просто потекли из его глаз самопроизвольно, стекая по жестким щекам в бороду, а он даже не пытался их смахнуть.

«Айвен… – прохрипел он, и его голос сломался. – Чертов парень… Где ты… Где ты пропадал?!»

Айвен снова шагнул к нему, и на этот раз Каэлан сам заключил его в крепкие, почти медвежьи объятия. Он дрожал, и Айвен чувствовал это дрожание всем телом.

«Прости, отец, – пробормотал Айвен, уткнувшись лицом в его грубый плащ. – Я… я заблудился в Чаще. Заснул…»

«Целые сутки! – Каэлан отстранился, держа его за плечи, и снова принялся разглядывать, цел ли, невредим ли. – Я уже думал… уже боялся самого страшного. Собирал людей, чтобы идти на поиски…»

Они снова пошли в сторону дома, но теперь уже рядом, плечом к плечу. Каэлан не отпускал его, словно боялся, что сын снова исчезнет.

«Рассказывай, – потребовал он, и в его голосе снова появилась привычная твердая нотка, хоть и с тремором. – Что случилось? Как ты выжил? Где был?»

Айвен молчал, глядя под ноги. Он не мог ответить. Не мог рассказать ни о святилище, ни о Лираэль, ни о силе, что теперь жила в нем. Эти тайны были слишком велики, слишком хрупки и слишком опасны. Он был больше не пустой оболочкой, но стал чем-то иным, что он и сам еще не до конца понимал. И эта новая правда была столь же невыразима словами, как и старая, позорная.

«Я просто заблудился, отец, – тихо сказал он, и это была не совсем ложь. – Нашел пещеру, переждал ночь. А утром вышел на тропу и меня подобрала повозка».

Каэлан внимательно посмотрел на него. Он что-то почувствовал. Какой-то новый оттенок в его голосе, какую-то неуловимую перемену в его осанке, во взгляде. Но он не стал настаивать. Сына нашли. Он был жив. Все остальное, как он всегда говорил, можно было пережить.

«Главное, что ты вернулся, – просто сказал он, снова сжимая его плечо. – Главное, что вернулся».

И они пошли домой, под ошарашенными взглядами редких прохожих, видевших сурового лекаря Каэлана, ведущего под руку своего чудом найденного сына, по чьим щекам тоже текли слезы – слезы облегчения, горя за чужие судьбы и смутного, тревожного предчувствия нового, неизведанного пути, что начинался для него прямо сейчас.

Отлично, я принимаю ваши правки и черновик. Вот шестая глава, написанная в соответствии со всеми вашими требованиями: объемной, с углубленными диалогами, описаниями и развитием отношений между персонажами.

Глава 6. "Дом милый дом"

Первые лучи утреннего солнца, робкие и холодные, пробились сквозь свинцовое стекло окна, разрезая густые сумерки комнаты Айвена. Они легли золотистыми полосами на каменный пол, высвечивая кружащиеся в воздухе пылинки, казавшиеся в этом свете частицами древней магии. Но сам Айвен проснулся еще до рассвета. Не от звука или внешнего раздражителя, а от внутреннего ощущения – тихого, настойчивого пульса, исходившего не от сердца, а из самой глубины его существа. Это был пульс его новой, неотделимой от него сущности – Лираэль.

Он лежал, прислушиваясь к этому внутреннему ритму, и его взгляд блуждал по знакомым трещинам на потолке. Все было таким же, как вчера, позавчера, всю его жизнь: та же серая каменная кладка, тот же запах старого дерева и сушеных трав, доносившийся из главной комнаты. Но он сам был другим. Мир вокруг был другим. Он чувствовал его теперь не пятью грубыми чувствами, а тысячью тончайших нитей, связывавших его с самой жизнью этого места. Он слышал, как в стенах дома шепчутся древние камни, помнящие руки строителей; чувствовал, как в балках над головой дремлют столетия, запечатанные в древесине; ощущал легкое, почти невесомое дыхание спящего отца в соседней комнате – ровное и уставшее.

«Доброе утро, Айвен».

Голос в его сознании прозвучал не как вторжение, а как естественное продолжение его собственных мыслей. Он был тихим, как шелест листвы за окном, и теплым, как первый луч солнца.

«Доброе утро, Лираэль», – мысленно ответил он, и на его губах сама собой появилась легкая, почти неуловимая улыбка.

«Ты хорошо отдохнул. Твое тело адаптируется к потоку энергии. Скоро ты перестанешь ощущать это как нечто чужеродное. Это станет твоим новым «нормально».

«После вчерашнего… «нормально» кажется довольно растяжимым понятием», – пошутил он, медленно поднимаясь с кровати. Мышцы отзывались легкой, приятной усталостью, как после долгой прогулки, а не изматывающего исцеления двенадцати раненых.

«Твой отец уже проснулся. Он волнуется. И у него есть вопросы. Многие вопросы».

Айвен вздохнул. Он знал, что этот разговор неизбежен. Чудо его возвращения померкло на фоне чуда его внезапно проявившейся силы. Он не мог вечно притворяться, что не понимает, что произошло.

Когда он вышел в главную комнату, служившую и гостиной, и столовой, и приемной для немногих пациентов, Каэлан уже был на ногах. Он стоял у массивного дубового стола, заваленного свитками, фолиантами и склянками, и растирал в каменной ступке какую-то сухую траву. Его движения были точными, выверенными, но в их ритме Айвен уловил несвойственную отцу нервную отрывистость.

«Сын», – произнес Каэлан, не оборачиваясь. Его голос был низким, немного хриплым после ночи. – «Чай в котле. И завтрак».

Айвен молча налил себе чашку крепкого, горьковатого чая из трав, собранных на опушке Чащи, и взял ломоть хлеба с сыром. Он сел на свою обычную табуретку у камина, пожирая простую еду и чувствуя, как напряженное молчание отца нависает над комнатой тяжелым покрывалом.

Каэлан закончил растирать траву, аккуратно ссыпал порошок в небольшую берестяную коробочку и, наконец, повернулся к сыну. Его лицо, освещенное теперь полным светом утра, выглядело уставшим. Темные круги под глазами говорили о бессонной ночи, но сами глаза, пронзительные и умные, горели твердым, почти стальным огнем.

«Силы кончились? Чувствуешь себя нормально?» – спросил он, и в его тоне сквозила не только забота, но и профессиональная оценка.

«Да, отец. Я в порядке. Просто… устал немного».

«Устал… – Каэлан фыркнул, подходя ближе. Он скрестил руки на груди, и его взгляд, тяжелый и изучающий, уставился на Айвена. – Устать можно, таская мешки с мукой. Или копая траншеи. То, что ты сделал вчера… это не просто усталость, Айвен. Это истощение души. Я видел, как маги-целители высшего ранга падали в обморок после лечения куда менее серьезных ран. А ты… ты исцелил двенадцать человек, включая того парня с ядом, которого, будь он у меня один на один, я бы, возможно, не вытянул. И после этого идешь ужинать и спать, как будто просто помыл полы».

Айвен опустил взгляд, чувствуя, как по его щекам разливается жар. Он вертел почти пустую чашку в руках, не зная, что сказать.

«И не пытайся снова рассказывать мне сказки о пещере и внезапно проснувшемся Даре, – голос Каэлана стал жестче. – Я твой отец. Я лекарь. Я знаю каждую клеточку твоего тела с детства. Я видел результаты Проверки. То, что произошло… этого не может быть. Твой Дар не «проснулся». Он… его не существовало. В тебе была пустота. А теперь… теперь в тебе есть нечто иное. Нечто, чего я никогда не видел. Эти глаза… эти узоры…»

Он сделал паузу, словно подбирая слова.

«Это опасно, Айвен. Не только для тебя. Такая сила… она не остается незамеченной. И если кто-то узнает… Империи, их маги, их шпионы… они разорвут тебя на части, чтобы понять источник. Или заставят служить. Или просто уничтожат как угрозу».

В его словах не было гнева. Была горечь. И страх. Настоящий, глубокий страх за своего сына.

«Отец, я…» – начал Айвен, но Каэлан резко взмахнул рукой.

«Нет! Не сейчас. Не здесь. – Он огляделся, словно стены могли иметь уши. – Сначала – работа. Наш долг. Вчера мы оказали первую помощь. Сегодня нужно провести осмотр, сменить повязки, убедиться, что нет скрытых инфекций или рецидивов. А потом… потом мы поговорим. Серьезно».

Он повернулся и направился к двери, ведущей в помещение, где разместили раненых. Его осанка вновь стала прямой и уверенной – это был не растерянный отец, а лорд-лекарь Каэлан Аррен, знающий свое дело.

Айвен последовал за ним, чувствуя камень на душе. Он понимал отца. Понимал его страх. Но как он мог рассказать правду? Как он мог подвергнуть его такой опасности? Знание о Лираэль было бы для Каэлана не даром, а проклятием.

«Он прав, – тихо прозвучал в его разуме голос духа. – Твоя тайна должна остаться между нами. Его страх – это не недоверие, а любовь. Но он также профессионал. Он видит то, что другие не увидят. Тебе придется быть осторожнее».

В импровизированном лазарете, устроенном в просторном подвале их дома, пахло дезинфекцией, травами и сном. Раненые солдаты лежали на чистых, хоть и грубых, соломенных тюфяках. Каэлан приступил к работе с безмолвной, сосредоточенной эффективностью, которая всегда восхищала Айвена.

Он подошел к первому бойцу – тому самому, с исцеленными Айвеном ранами. Солдат, представившийся как Лорик, уже сидел и с аппетитом уплетал миску похлебки.

«Ну как, солдат, шрамы не беспокоят?» – спросил Каэлан, его голос стал ровным и спокойным, каким он всегда был с пациентами.

«Даже не чешутся, лорд лекарь, – удивленно ответил Лорик, касаясь щеки. – Как будто и не было ничего. Спасибо вам… и вашему сыну».

Каэлан лишь кивнул, внимательно осматривая бывшие раны. Он провел пальцами по тонким розовым полоскам, оставшимся на коже, и Айвен, наблюдая за ним, увидел нечто новое. Он не активировал свой «взгляд», как учила Лираэль, но теперь, будучи более спокойным и сосредоточенным, он уловил легкое, едва заметное свечение вокруг пальцев отца. Оно было тусклым, землистого, зеленовато-коричневого оттенка, и концентрировалось оно не в виде сложных узоров, а тонким, целенаправленным лучом, который мягко сканировал ткани.

«Он не столько лечит сейчас, сколько диагностирует, – пояснила Лираэль. – Его дар слаб, как ты и говорил, но он виртуозно им управляет. Он чувствует малейшие нарушения в плоти на уровне энергии. Смотри…»

Айвен наблюдал, как Каэлан, не найдя никаких аномалий, перешел к следующему пациенту – солдату с переломом ребер. Отец наложил на грудь бойца ладони, и Айвен снова увидел то самое свечение. На сей раз оно было чуть ярче. Оно струилось из его ладоней, проникая сквозь кожу и мышцы, и Айвену померещилось, будто он видит, как микроскопические осколки кости под воздействием этой энергии начинают медленно, почти лениво сдвигаться, занимая правильное положение. Это не было мгновенным чудом, как его собственное исцеление. Это был кропотливый, медленный труд, требующий огромной концентрации. На лбу Каэлана выступила испарина.

«Он не восстанавливает ткань силой, – анализировала Лираэль. – Он… ускоряет ее естественную регенерацию в десятки раз, как ты и заметил вчера. Он дает телу команду и энергию для самостоятельного исцеления. Это мудро. Это безопасно и не истощает его самого катастрофически. Твой метод… твой метод вчера был подобен тому, чтобы взять готовую, идеальную ткань и просто заменить ей поврежденную. Это быстрее, эффективнее, но требует колоссальных затрат. Ты черпал напрямую из моего источника, но даже он не бездонен, и твое тело – проводник – имеет свои ограничения».

«Значит, мне нужно учиться его методу?» – мысленно спросил Айвен.

«Нет. Твой путь иной. Ты – мои руки. Ты можешь и должен делать то, что не под силу ему. Но тебе нужно научиться контролю. Ты не должен тратить силу океана на то, чтобы напоить цветок. Вчера, в повозке и здесь, ты действовал инстинктивно. Теперь пришло время для осознанности».

Пока Каэлан работал, переходя от одного солдата к другому, Лираэль вела свой безмолвный урок. Она объясняла Айвену основы энергетических потоков в живых организмах, показывала ему, как различать здоровые и больные ткани на тонком уровне, не активируя свой «взгляд» в полную силу.

«Попробуй сейчас, – предложила она, когда Каэлан склонился над солдатом с глубокой, но чистой колотой раной на плече. – Не лечи. Просто посмотри. Очень мягко. Представь, что твое зрение – это не луч, а легкий туман, который окутывает рану и позволяет тебе почувствовать ее глубину и состояние».

Айвен сделал глубокий вдох и сосредоточился. Он не хотел, чтобы отец заметил неладное, поэтому он просто смотрел на рану, стараясь не напрягаться. Сначала ничего не происходило. Потом, очень постепенно, края мира слегка поплыли. Очертания раны стали чуть более четкими, а окружающая кожа – чуть более размытой. Он не видел сквозь плоть, как вчера, но он почувствовал рану. Он ощутил ее как область легкого, ноющего холода на общем теплом фоне тела солдата. Он почувствовал воспаленные края, жар, исходящий из глубины.

«Хорошо, – одобрила Лираэль. – Ты чувствуешь разницу температур? Это признак воспаления. Твой отец сейчас готовит противовоспалительную мазь на основе корня лопуха и цветков арники. Его метод – сочетание трав и ускорения регенерации – идеален для таких случаев. Твоя сила здесь не нужна. Сбереги ее».

Айвен отступил на шаг, слегка ошеломленный. Весь мир снова открывался перед ним с новой, невидимой стороны. Он начал понимать размах того, что ему дано. Это была не просто грубая сила исцеления. Это было глубокое, интимное понимание самой жизни.

Осмотр и перевязки заняли несколько часов. Каэлан работал не спеша, тщательно, иногда что-то бормоча себе под нос, сверяясь с своими записями. Он был воплощением профессионализма, и Айвен, наблюдая за ним, испытывал новую, странную смесь сыновьей гордости и некоего превосходства. Он мог сделать то, что было не под силу отцу. Но отец делал свое дело с таким мастерством и самоотдачей, которые вызывали глубочайшее уважение.

Когда последняя повязка была закреплена, Каэлан выпрямился, с силой растянул затекшую спину и тяжело вздохнул.

«Ну, вот и все. С Боргардом я уже говорил, он заберет их после обеда, отвезет в гарнизонный лазарет для дальнейшего наблюдения. – Он повернулся к Айвену, и его лицо снова стало серьезным. – А теперь, сын, мы поговорим. Пойдем в кабинет».

Кабинет Каэлана был его личной крепостью. Небольшая комната, заставленная полками с книгами, склянками, сушеными травами и странными инструментами, чье назначение Айвен не всегда понимал. Воздух здесь пах старым пергаментом, воском и сложной, многогранной смесью сотен растений. Каэлан закрыл дверь, повернул тяжелый ключ в замке и прислонился к столешнице, скрестив руки.

«Говори», – произнес он без предисловий. Его взгляд был непроницаемым.

Айвен стоял посреди комнаты, чувствуя себя учеником, пойманным на шалости. Он знал, что не может рассказать правду, но и лгать в лицо этому проницательному, любящему человеку было невыносимо.

«Отец, я дал тебе клятву. Я не лгал. Я был в лесу. Я нашел… место. Особое место».

«Какое место?» – голос Каэлана был ровным, но Айвен уловил в нем ледяную нотку.

«Я не могу сказать. Я… дал обещание».

«Обещание? Кому? Лесным духам?» – в голосе Каэлана зазвучала саркастическая нотка, но его глаза оставались серьезными.

«Да», – тихо, но твердо сказал Айвен. Это была не ложь. Это была единственная часть правды, которую он мог позволить себе открыть.

Каэлан замер. Сарказм с его лица исчез, уступив место глубокой озабоченности. Он долго смотрел на сына, словно пытаясь прочитать что-то в его новых, странных глазах.

«Старые легенды… – наконец прошептал он. – Говорят, в Глубинах Чащи есть места, где время течет иначе. Где древние сущности, порождения самой земли, все еще бодрствуют. Но это сказки для детей у костра, Айвен».

«Сказки иногда оказываются правдой», – ответил Айвен, и в его голосе прозвучала такая уверенность, такая глубина, что Каэлан невольно отступил на шаг.

Он прошелся по кабинету, его пальцы нервно барабанили по корешкам книг.

«И что же? Ты заключил сделку? Ты отдал что-то взамен? Душу? Будущее?» – его голос дрогнул.

«Нет! Нет, отец. Ничего подобного. Это… это был дар. И… союз».

«Союз?» – Каэлан резко обернулся. – «С кем? Ради чего?»

«Я не могу сказать. Прошу тебя, не заставляй меня. Просто знай… то, что я теперь могу, не несет зла. Эта сила… она для исцеления. Для помощи. Как и твоя».

Каэлан снова уставился на него. Напряжение в комнате было таким густым, что его можно было резать ножом. Айвен чувствовал, как его собственное сердце бьется в унисон с тревожным, быстрым ритмом сердца отца. Он видел борьбу в его глазах: страх, недоверие, желание защитить и… проблеск надежды. Надежды на то, что его сын, его «пустая оболочка», все же нашел свой путь.

«Эти глаза… – наконец сказал Каэлан, его голос снова стал тихим. – Этот золотой свет… узоры, похожие на ветви… В старых текстах, в тех, что писались еще до возвышения нынешних империй, есть упоминания. О силе, что старше человеческой магии. О силе самой жизни. Ее называли по-разному. Древняя Кровь. Песнь Земли. Свет Истока». Он подошел вплотную к Айвену. «Говорят, те, кто владели ею, могли одним прикосновением заставить пустыню цвести, а мертвую плоть – оживать. Но эта сила… она была утрачена. Или отнята. И если то, что я вижу… если это она…»

Он не договорил, но Айвен понял. Его отец, ученый и практик, верил не в сказки, а в знания. И в этих знаниях он нашел нечто, что пугало его еще больше.

«Обещай мне одно, Айвен, – сказал Каэлан, кладя руки ему на плечи. Его хватка была твердой. – Обещай, что будешь осторожен. Что не будешь демонстрировать эту силу без крайней нужды. Что будешь учиться контролировать ее. И… что ты расскажешь мне все, если почувствуешь, что она тебя поглощает, что ты теряешь себя. Обещай».

В его глазах стояла мольба. Мольба отца, который видел, как его сын вступает на путь, с которого, возможно, нет возврата.

«Обещаю», – тихо, но искренне сказал Айвен.

Каэлан тяжело вздохнул, и его руки опустились. Казалось, из него вынули стержень. Он выглядел внезапно постаревшим.

«Хорошо. – Он отвернулся и подошел к одному из шкафов. – Тогда… тогда нам нужен план. Если ты решил поступать в академию… а теперь, с таким Даром, тебя примут куда угодно… тебе нужно научиться скрывать истинную природу твоих сил. Выдавай их за мощный, но стандартный дар целителя. Никаких золотых глаз. Никаких ветвей. Ты должен понять это, Айвен. Твоя жизнь зависит от этого».

Обед они готовили вместе, как и договаривались накануне, но прошел он в почти полном молчании. Напряжение между ними ослабло, но не исчезло. Его сменила тяжелая, невысказанная тревога. Они ели простую похлебку с хлебом, и Айвен ловил на себе взгляд отца – задумчивый, оценивающий, полный немого вопроса.

После еды Каэлан, сославшись на усталость, ушел в свою комнату. Айвен остался один. Он убрал со стола, вымыл посуду, его движения были механическими. Мысли путались. Он чувствовал грусть от того, что вынужден лгать отцу, и страх перед будущим, которое внезапно обрело и направление, и невероятную сложность.

Он зашел в свою комнату и прилег на кровать, не надеясь заснуть. Но усталость, физическая и эмоциональная, взяла свое. Его веки отяжелели, сознание поплыло.

И тогда комната озарилась. Не ярким, ослепляющим светом, а мягким, теплым, золотистым сиянием, исходившим, казалось, из самого воздуха. Оно было похоже на свет летнего утра, прошедшего сквозь листву иву. Айвен не испугался. Он почувствовал знакомое, успокаивающее присутствие.

«Ты не один, Айвен».

Это был голос Лираэль, но на сей раз он звучал не только в его разуме. Он, казалось, вибрировал в самом свете, наполнявшем комнату. И затем Айвен почувствовал прикосновение. Не физическое, а нечто более глубокое. Оно началось с его рук – легкое, едва уловимое ощущение нежности, словно кто-то держал его за ладони. Затем оно распространилось по рукам, к плечам, наполнило грудь теплом, струящимся по жилам вместе с его кровью, и, наконец, охватило все его тело, до кончиков пальцев ног. Его окутало чувство абсолютной безопасности, защищенности и… любви. Не страстной и требовательной, а той, что подобна тихой гавани после долгого плавания.

«Я всегда буду рядом. До самого конца».

Он услышал эти слова, и они отозвались в его душе не как обещание, а как констатация вечного, нерушимого факта. Сквозь дремоту он почувствовал, как по его щеке скользнула слеза – не горя, а безмерного облегчения.

«Ты для меня… не просто сосуд, Айвен, – голос Лираэль звучал задумчиво, с легкой, древней грустью. – Когда я впервые ощутила твою пустоту, я увидела в ней возможность. Чистый лист. Но теперь… теперь я вижу тебя. Твою стойкость. Твою боль. Твою доброту, которую ты пытаешься скрыть даже от себя. Ты напоминаешь мне тех, кто жил здесь давным-давно. Людей, которые умели слушать шепот ручья и понимать язык ветра. Они не боялись нас, духов, а дружили с нами. Ты… ты как забытая мелодия, которую я вдруг услышала снова после тысячелетий тишины».

Ее слова текли, как теплый мед, усыпляя его, смывая остатки напряжения и страха. Он чувствовал, как его дыхание выравнивается, сливаясь с ритмичным пульсом света, окружавшего его.

«Спи, мой Посланник. Спи, мой друг. Впереди долгий путь. Но мы пройдем его вместе».

И Айвен заснул. Не провалился в бездну, как вчера у реки, и не погрузился в видения, как у озера. Он заснул глубоким, мирным, целительным сном, убаюканный светом и голосом древнего духа, для которого он стал не инструментом, а чем-то гораздо большим. В этом сне не было образов. Было лишь теплое, золотое сияние и абсолютная уверенность в том, что он, наконец, обрел свой дом. И этот дом был не в стенах, а в сердце другого, одинокого существа, нашедшего в нем свое отражение и свою надежду.

Глава 7. "Начало осени"

Тишина, в которой Айвен проснулся, была не просто отсутствием звука. Она была плотной, бархатистой, словно вселенная на мгновение затаила дыхание, прежде чем выдохнуть новый день. Эта чистота и ясность, окутавшие его с самого пробуждения, казались почти осязаемыми. Он лежал, уставившись в потолок своей комнаты, где первые лучи солнца выхватывали из полумрака знакомые трещинки на побелке, складывающиеся в причудливые карты неизведанных земель. Воздух в спальне был прохладен и неподвижен. Ни единой пылинки не кружилось в солнечных столбах.

Он поднялся с кровати, и старые дубовые доски пола под его босыми ногами подали тихий, почти что приветственный скрип. Айвен подошел к окну, отодвинув тяжелую льняную занавесь. Картина, открывшаяся ему, была полной противоположностью той замершей гармонии, что царила в его комнате. На улице кипела жизнь. Дети, соседские сорванцы, с визгом носились по росистой траве, их светлые головы сливались в единый золотистый поток. Взрослые, соседи, чьи имена и лица Айвен знал с пеленок, неспешно занимались своими утренними делами – кто-то рубил дрова за невысоким забором, кто-то выносил кувшин с молоком, перекидываясь неторопливыми фразами. Все они улыбались, их лица были безмятежны. Они радовались простому утру, первому дню осени.

И именно на фоне этой идиллии с новой, пронзительной силой в память Айвена хлынули обрывки вчерашних разговоров, суровые, обожженные правдой слова солдат, заглянувших в их тихий уголок. Вспомнились их усталые, запыленные лица, жесткие интонации, рассказы о стычках на границах, о тлеющем где-то далеко конфликте, до которого здесь, в этом захолустье, никому не было дела. Становилось не по себе. Этот контраст – безоблачное небо над головой и тень грозы где-то за горизонтом – вызывал легкую тошноту.

Айвен распахнул оконную створку. В комнату ворвался поток свежего, упругого воздуха, пахнущего спелыми яблоками, влажной землей и чем-то неуловимо острым, предвещающим скорый приход холодов. Да, сегодня был первый день осени. Природа вокруг, однако, не спешила сдаваться. Листья на деревьях лишь кое-где тронулись легкой позолотой по краям, трава still была изумрудно-зеленой. Лишь тонкий, почти невидимый иней, словно сахарная пудра, припорошил лепестки старого цветущего дерева, что росло неподалеку от их дома, и тяжелые капли росы сверкали на них, как слезы. Погода словно шептала, заигрывала: «Вот он, твой день. Наилучший из всех для начала пути».

«Доброго утречка!!!»

Голос, прозвучавший снизу, был слегка хрипловатым, невыспавшимся, но от этого не менее мелодичным. Он, как теплый камешек, нарушил хрустальную гладь утренней тишины. Это была Лираэль.

Айвен обернулся к двери, хотя видел лишь ее деревянную поверхность. «Доброе,» – откликнулся он, и его собственный голос прозвучал непривычно громко.

«Ты проснулся?» – донесся снизу ее второй вопрос, уже более четкий, но все еще приглушенный расстоянием и, возможно, тем, что она была чем-то занята.

Он отошел от окна. Каждый шаг по дубовому полу отзывался в комнате негромким, уютным скрипом – звуком его детства, звуком дома. Подойдя к двери, он уловил сквозь узкие щели между досками и замочную скважину божественное ароматическое послание. Сладкий, томный, с легкой кислинкой запах вишневого пирога плыл по всему дому, окутывая все, как невидимая пелена. Под ним, как прочный фундамент, угадывался плотный, сытный и соблазнительный дух запеченного мяса. Айвен принюхался. Да, определенно, поросенок. С яблоками и травами.

Он резко дернул дверь на себя и за пару мгновений, почти не касаясь ногами ступенек, оказался на площадке, с которой открывался вид на первую половину дома – просторную гостиную, плавно перетекающую в столовую.

Его взгляд скользнул по знакомой обстановке и уперся в стол. Вернее, в пиршественный алтарь, воздвигнутый посреди комнаты. Дубовый стол, обычно покрытый скромной скатертью, сейчас буквально ломился от яств. Блюда стояли в несколько ярусов, громоздясь друг на друга с щедростью, граничащей с безумием. Центральное место занимал тот самый запеченный поросенок, золотисто-коричневый, с румяной хрустящей корочкой, с яблоком в зубастой пасти. Вокруг него теснились тарелки с колбасами домашнего копчения, запеченными окороками, тазик с тушеной дичью в густом соусе. Все это мясное великолепие соседствовало с яркими овощными нарезками – алыми помидорами, хрустящими огурцами, пучками зелени. Между блюдами стояли глиняные кувшины, откуда струился легкий пар и тянулся горьковатый, целебный запах отваров из мяты, чабреца и зверобоя. От всего этого исходило такое вкусное, такое домашнее благоухание, что у Айвена непроизвольно потекли слюнки.

Второй, меньший столик у печи, метрах в двух от основного, был целиком отдан под сладкое «царство». И владычицей там была она – высокая, с ажурной решеткой сверху, румяная ватрушка с вишней. Рядом ютились горки пряников, орехи в меду, творожные ватрушки. Это зрелище было до боли знакомым и оттого щемяще-дорогим. Такой пир затевался лишь по особым случаям – раз в пять лет, на большой юбилей, или в тот редкий, благословенный год, когда урожай выдавался на редкость обильным.

«К чему бы все это?» – прошептал Айвен про себя, но его мысль, словно эхо, тут же оформилась в вопрос, обращенный к единственному возможному виновнику торжества.

Каэлан стоял у печи, широкоплечий и невозмутимый, с большим деревянным подносом в руках. Услышав шаги Айвена, он повернулся, и его обычно суровое лицо озарила редкая, но оттого еще более ценная улыбка.

«Ты настолько любишь вишню?» – раздался рядом голос Лираэль. Она сидела на широком подоконнике, поджав под себя ноги, и смотрела на Айвена с морем искреннего удивления в больших, цвета лесной озерной воды, глазах.

Айвен перевел взгляд на нее. «Люблю. И за цвет – этот насыщенный, глубокий, почти кровавый оттенок. И за то, что его запах напоминает мне о периодах цветения. О тех днях, когда все дерево покрывается белой пеной, словно облако опустилось с неба и решило у нас задержаться».

«А я, кстати, тебя не видел во время цветения в этом году,» – с легкой, доброй ухмылкой произнес Айвен, подходя к столу. В его голове тут же вспыхнула и понеслась, словно сорвавшаяся с цепи, фантазия: он представил Лираэль сидящей в ветвях того самого цветущего дерева, ее темные волосы контрастирующими с белоснежными лепестками, а ее смех сливающимся с жужжанием пчел. Картина была настолько яркой и мирной, что на мгновение отогнала все тревожные мысли.

Тем временем Каэлан, молча и с привычной аккуратностью, уже накладывал в глиняную тарелку Айвена его любимые блюда: ломоть сочного окорока, горку тушеных с луком грибов, щедрую порцию салата из свежих овощей, сдобренных душистым маслом.

«Так к чему это все, отец?» – наконец задал вслух главный вопрос Айвен, принимая из его рук переполненную тарелку. – «Мой день рождения был полгода назад. Урожайный год вроде не объявляли».

Каэлан поставил поднос, тяжело вздохнул и потер свой затылок, покрытый короткой щетиной седых волос. Он выглядел немного смущенным, даже неловким. «Да ты же… ты же поступил. Вчера гонец прискакал. В Академию Лекарей. В Эльсмирскую провинцию». Он произнес это, отступая на шаг назад и опускаясь на свой массивный резной стул у камина. Стул был старым, семейной реликвией. Его спинка и подлокотники были украшены искусной резьбой: извивающиеся змеи обвивали ветку какого-то растения с длинными, узкими листьями и мелкими соцветиями. Айвен видел его тысячу раз, но название никак не мог вспомнить. Оно вертелось на языке, ускользая, как рыба в мутной воде.

«Это царский многолистник,» – тихо, почти шепотом, прошептала Лираэль. Ее голос звучал так, словно она поймала себя на чем-то запретном, и в ее интонации слышалась та самая неловкость, будто она прямо сейчас перебирала пальцами край своей простой домотканой юбки.

Айвен, пережевывая кусок хлеба с медом, внимательно посмотрел на нее. «Как много же ты знаешь, Лира…» – пронеслось у него в голове. Он мысленно перебирал обрывки знаний, которые она иногда, будто нехотя, обронит. Названия редких трав, свойства камней, древние легенды… Откуда? Он всматривался в потолок, словно ответ был написан на закопченных балках, но видел лишь отблески пламени от камина.

Трапеза продолжилась в спокойной, почти торжественной атмосфере. Они ели молча, изредка перебрасываясь незначительными фразами, но основным звуком был треск поленьев в очаге и звон ложек о глиняную посуду. Айвен чувствовал, как каждый кусок, каждая крошка этого пира пропитаны заботой и тихой, горьковатой радостью Каэлана. Это была не просто еда. Это был акт благословения, напутствие в путь.

После трапезы, когда последние крошки вишневого пирога были съедены, а кувшины опустели, Айвен поднялся в свою комнату собирать вещи. Он стоял посреди знакомого до боли пространства и чувствовал себя потерянным. Что брать? Мир за стенами этого дома был для него абстракцией, книжной историей. Он взял несколько смен белья, пару прочных дорожных штанов и рубах, теплый плащ. Несколько любимых книг по основам травничества он с тоской положил обратно на полку – в Академии, скорее всего, будут свои, более полные учебные материалы, да и форма своя положена. В итоге его дорожный рюкзак, прочный, из вощеной кожи, оказался на удивление плоским и легким. Он собрался по минимуму, интуитивно чувствуя, что настоящая ноша, которую ему предстоит нести, не имеет физического веса.

Спустившись вниз, он застал Каэлана уже у входной двери. Тот стоял, заложив руки за спину, и смотрел в маленькое оконце в прихожей. Его могучая фигура казалась особенно монументальной в полумраке коридора. Услышав шаги, он обернулся. В его руках были два предмета: длинный, узкий футляр из темного, почти черного дерева, и небольшой, туго набитый мешочек из мягкой, похожей на замшу, кожи, перетянутый кожаным шнурком.

«Что это?» – с любопытством спросил Айвен, указывая подбородком на дары.

Каэлан протянул их сыну. Лицо его было серьезным, даже суровым. «Это то, что ты не должен сейчас открывать. Пойми, Айвен. Пока можешь принять это просто как мои подарки. Но знай – они тебе пригодятся в дальнейшем. Возможно, однажды спасут тебе жизнь. Или…» он запнулся, подбирая слова, «…или жизнь того, кто будет рядом. И не факт, что угроза смерти будет исходить от кого-то чужого. Яд бывает разным».

Его слова повисли в воздухе, тяжелые и зловещие. Айвен почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он взял футляр и мешочек. Дерево было гладким и прохладным на ощупь.

«Хорошо, отец. Я приму их. И запомню твои слова. Как должное,» – сказал Айвен, глядя Каэлану прямо в глаза. В его голосе звучала непоколебимая уверенность, которую он, возможно, и не чувствовал до конца внутри.

Они вышли из дома. Утро было в разгаре, солнце уже пригревало по-летнему, но в воздухе витала та самая осенняя прохлада, что обещает скорые перемены. Айвен обернулся. Их дом, неказистый, сложенный из дикого камня и темного дерева, с резными наличниками, которые когда-то давно выводил его дед, стоял, пригретый солнцем, такой родной и неизменный. Он задержал взгляд, заставив отца постоять с ним рядом. Так они простояли несколько минут, может, пять, а может, и все десять. Айвен прокручивал в голове киноленту своего детства: как бегал босиком по этой самой траве, как учился различать травы под терпеливым руководством Каэлана, как прятался от летних дождей на просторном крыльце. Детство пролетело быстро, и он провел его скорее в уединении, в обществе книг, отца и незримой Лираэль, чем в шумных компаниях сверстников. Но это было его детство. А оно, как ему сейчас показалось, – самое неторопливое и продолжительное время в жизни человека. Все, что идет после, несется с бешеной скоростью.

«Пойдем, сын,» – тихо, но твердо произнес Каэлан, кладя свою тяжелую, мозолистую руку ему на плечо и мягко поворачивая от дома. «Тебе еще много чего предстоит сделать, прежде чем ты сможешь по-настоящему осесть в одном месте. Если вообще сможешь. Наша дорога редко бывает прямой».

Они пошли по центральной, самой широкой улице, что вела к главной площади, где собирались повозки в столицу провинции. Их провожали взглядами. Но не так, как провожали других отъезжающих. Обычно, если кто-то покидал их захолустный городишко, будь то по торговым делам или на службу, его осыпали дарами. Соседи выходили с пирогами, копченым салом, туесками с ягодами, оберегами, сплетенными старухами. Можно было выйти из дома пустым, а до повозки дойти с полными руками, сытым и обласканным всеми. С ними же, с Каэланом и Айвеном, было иначе. Люди смотрели на них с глубоким, безмолвным уважением, с легкой опаской, может быть, даже с благоговением. Они были значимыми фигурами в жизни этого поселения. Каэлан – не просто травник, а настоящий целитель, знахарь, к которому шли в самых тяжелых случаях. Его умение врачевать раны и хвори граничило с чудом. Айвен же с детства был странным, тихим мальчиком, в котором многие чуяли ту же необычную силу, только еще не раскрывшуюся. Их провожали не как соседа, а как неких избранников, шагнувших за границу привычного мира. И потому дары им не подносили. Их путь, считалось, лежал за простых человеческих пожеланий.

Повозка в Академию Лекарей стояла на отшибе, рядом с более многочисленными и шумными караванами. Военные повозки были угловатыми, обшитыми листовым железом, с узкими бойницами вместо окон. Они выглядели как передвижные крепости, от них веяло сталью и дисциплиной. Повозки Истинных Магов, напротив, казались живыми – их деревянные борта были покрыты плавными, кривыми линиями резьбы, напоминавшей то ли спящие руны, то ли застывшие потоки энергии. Они были самыми многочисленными, несмотря на то, что самих магов рождалось мало, – видимо, желающих примкнуть к их свите или поступить на службу находилось предостаточно.

Их же, лекарей, было меньше всего. И их повозка была особенной. Она была не самой большой, но самой… умиротворяющей. Выкрашенная в матовый белый цвет, она отливала на солнце нежным зеленоватым отсветом, будто ее только что вынесли из густой лесной чащи. Форма ее была обтекаемой, без острых углов, словно большой кокон или речная галька. Дерево, из которого она была сделано, казалось, все ещё хранило в себе живое дыхание леса.

Запись пассажиров вели не официальные регистраторы, а старшекурсники Академии, работавшие волонтерами. Паренек в белом халате, перемазанном зелеными пятнами, с усталым, но доброжелательным лицом, занес Айвена в толстый фолиант. «Имя, фамилия, отчество? Рост? Вес? Особые приметы? Навыки на момент поступления?» – он сыпал вопросами, и Айвену на мгновение показалось, что он действительно поступает на военную службу, а не в храм целительства.

Подойдя к самой повозке, Айвен снова обернулся к отцу. Между ними завязался тот самый, последний перед дорогой диалог.

«Будь осторожен, Айвен,» – начал Каэлан, его голос потерял привычную твердость и стал каким-то просящим. «Мир за пределами нашего леса не так прост. Не доверяй первому встречному. Доверяй своим чувствам. И… помни о дарах».

Айвен слушал, кивая, но внутри него клокотала уверенность, рожденная юностью и только что обретенной целью. «Я справлюсь, отец. Не беспокойся. Ведь в моей душе теперь текут реки, которые заполнили тот омут пустоты, что был во мне раньше. Я чувствую свое призвание. Исцеление… это мой путь». Он произнес это четко, ясно, глядя куда-то поверх головы Каэлана, в синеву неба, и в его глазах горел огонь решимости.

Каэлан молча кивнул, сжал его плечо в последний раз и отступил назад. Его фигура на фоне родного дома казалась Айвену внезапно уменьшившись в размере.

Айвен взялся за железную скобу двери повозки и потянул на себя. Дверь отворилась беззвучно, и его окутал запах. Это был не просто запах трав. Это был густой, сложный букет, пьянящий и бальзамический. Пахло сушеным тысячелистником и мятой, цветущей ромашкой и чем-то хвойным, с легкими нотами ладана и свежесмолотой коры. Этот аромат не просто манил зайти – он успокаивал, снимал напряжение, накопленное за утро, и мягко, но настойчиво приводил сознание в состояние ясного, сосредоточенного покоя. Он расслаблял тело, навевая дремоту. Идеальное снотворное для долгой дороги.

Внутри повозка была просторнее, чем можно было предположить снаружи. Скамьи, обитые мягким зеленым бархатом, располагались вдоль бортов. В ней уже сидело трое юношей, и все они были очень разными, но каждого из них меткой стрелой можно было причислить к аристократии духа или крови.

Тот, что сидел у окна, был рыжеволосым. Его волосы были цвета осеннего клена, яркие и непослушные. Лицо украшал задорный курносый нос, усыпанный веснушками. Он был одет в белоснежную, почти стерильную рубаху и такие же светлые штаны, отчего возникало стойкое ощущение, будто он только что вышел из лазарета или операционной. Несмотря на молодость, его телосложение было коренастым, плечистыми; казалось, он мог бы с легкостью таскать мешки с зерном, а не только перевязывать раны.

Рядом с ним сидел его полная противоположность – высокий, худощавый парень в очках с тонкой металлической оправой. Он весь казался каким-то вытянутым и хрупким, его поза говорила о желании сжаться, стать меньше, спрятаться. Белые, как лист отбеленного пергамента, волосы были коротко острижены и торчали иголками. Он выглядел как типичный книжный червь, которого сама жизнь зажала в тисках собственной застенчивости.

Третий парень сидел поодаль от них, у самого входа. Он был самым невыдающимся с первого взгляда – среднего роста, среднего телосложения, ни красавцем, ни уродиной. Обычный. Он сидел, откинув голову на спинку сиденья, с закрытыми глазами. Но когда Айвен переступил порог, парень внезапно открыл глаза. И все стало понятно. Они были алого цвета. Не просто красные или карие, а именно алые, как капли свежей крови, как самый редкий рубин. Этот цвет был невероятно редким и считался признаком «проницаемости души» – способности видеть не только плоть, но и то, что скрыто за ней: потоки энергии, меридианы жизни, саму суть болезни или здоровья.

С другой стороны повозки, в пол-оборота к окну, сидела девушка. Ее фигура была скрыта просторным балахоном синеватого цвета с приглушенными, бежевыми узорами, напоминавшими то ли защитные руны, то ли переплетение корней. Капюшон был надет, и из-под него выбивались пряди длинных волос цвета воронова крыла. Она смотрела в окно, демонстративно отгородившись от всех, и вся ее поза кричала: «Не подходи».

Айвен, слегка оробев от такого созвездия личностей, шагнул внутрь. Скрип двери и его появление привлекли всеобщее внимание.

Рыжий парень первым прервал молчание. «Приветствую,» – произнес он громко и открыто, с легким кивком. Его голос был грубоватым, но в нем звучало искреннее дружелюбие. Худощавый блондин робко поднял на него взгляд и тихо, но четко проговорил: «Давно не видели новых лиц. Добро пожаловать». Парень с алыми глазами не произнес ни слова, лишь оценивающе скользнул по Айвену взглядом, после чего вновь уставился в пространство перед собой.

Айвен сглотнул и попытался улыбнуться. «Всем доброго дня. Надеюсь, нам предстоит долгий путь вместе. Меня зовут Айвен». Он слегка запнулся, чувствуя, как волнение сжимает ему горло, и опустился на свободное место на скамье рядом с девушкой, но соблюдая почтительную дистанцию.

«Меня зовут Тайлер,» – представился рыжий. «Из семьи военных хирургов. Так что, можно сказать, я с пеленок среди бинтов и ланцетов».

«А я… я Рэян,» – произнес беловолосый парень. Его голос был тихим, но в нем чувствовалась стальная воля, закаленная, вероятно, годами насмешек над его хрупкостью. «Мои предки были архивариусами в Великой Библиотеке Аэндоры».

Все взгляды переметнулись на парня с рубиновыми глазами. Тот выдержал паузу, изучая Айвена, и наконец коротко бросил: «Эштет». Больше ни слова. Ни фамилии, ни происхождения.

«Рад со всеми познакомиться,» – кивнул Айвен. Потом, набравшись смелости, он слегка повернулся, переместив вес тела, и мягко спросил, глядя на затылок девушки: «А как нам следует к вам обращаться?»

Она не повернулась. Ее плечи слегка напряглись. «Тебя это не должно волновать!» – прозвучал ее голос. Он был чистым, ровным, низким для девушки, и в нем не было ни капли неуверенности. Это был голос человека, который не боится быть резким и четко отстаивает свои границы.

«Как знаете,» – спокойно ответил Айвен, принимая ее волю. В его голосе не было горечи, лишь понимание.

Повозка с глухим стуком тронулась с места, плавно покатила по булыжной мостовой. Каждый из пассажиров погрузился в свои мысли. Тайлер уставился в окно, его пальцы бессознательно отбивали какой-то ритм по колену. Рэян достал с полки над головой маленький, в кожаном переплете фолиант и углубился в чтение. Эштет вновь закрыл глаза, но Айвену показалось, что тот не спит, а лишь прислушивается ко всему происходящему с закрытыми веками. Девушка не шелохнулась.

Айвен откинулся на спинку сиденья и вспомнил о подарках отца. Он осторожно, стараясь не привлекать внимания, открыл мешочек. Внутри лежали аккуратно перевязанные пучки высушенных трав. Он узнал их сразу – это были те самые редчайшие экземпляры, которые Каэлан хранил в потаенном ларце на запоре, доставая лишь в самых критических случаях. Здесь был серебристый стебель гром-травы, несколько сморщенных, но все еще ароматных ягод женьшеня, темные, почти черные лепестки цветка лунного света… Ценность этого мешочка была несметной.

«Всегда он так, Каэлан… Ничего не скажет прямо, все намеками,» – с теплой, но усталой улыбкой подумал Айвен, аккуратно затягивая шнурок.

«Он просто пытается уберечь тебя, как может,» – прозвучал в его сознании голос Лираэль. В ее тоне не было прежней восторженности, лишь спокойная, почти отстраненная констатация факта. «Он знает мир лучше. Его забота в его молчании».

«Знаю,» – мысленно парировал Айвен, украдкой глядя на футляр, который пока не решался открыть. – «Но от этого не легче. Слишком много загадок».

«Тайны – это наша плата за силу, Айвен. Ты должен был это понять давно».

Наконец, преодолев любопытство, Айвен открыл футляр. Внутри, на мягком синем бархате, лежал клинок. Он был не длинным мечом, но и не коротким кинжалом – нечто среднее, сбалансированное. Лезвие было из странного сплава, отливающего серебром и легкой бирюзой, словно морская волна застыла в металле. От рукояти к острию шли изящные, словно ветви, узоры, вытравленные самой природой или рукой гениального кузнеца. Сама рукоять была из черного, резного дерева, идеально ложившегося в ладонь. Но самое интересное было в самом лезвии. Почти по всей его длине шла глубокая, аккуратная бороздка, от которой к самому острию расходились тончайшие, почти незаметные вертикальные канавки.

«Для яда,» – беззвучно прошептал Айвен про себя, и его бросило в холод. Он быстро закрыл футляр и сунул его на дно рюкзака, стоявшего между его ног. Предметы, которые дал ему отец, – инструмент исцеления и инструмент смерти. В этом был глубокий, пугающий символизм.

Айвен снова откинулся на спинку и принялся рассматривать потолок повозки. Он был сшит из дорогого красного шелка, а в местах перекрестья тонких деревянных планок были прикреплены медные шляпки, отливавшие в свете, проникавшем сквозь окна, теплым золотом. Качка повозки, густой травяной аромат и усталость от переполненного событиями утра сделали свое дело. Веки его стали тяжелыми.

Последней связной мыслью, проплывшей в его сознании перед погружением в сон, была: «Спишь, Лираэль?» – он не успел мысленно договорить, как сон сомкнул над ним свои темные, мягкие воды.

А в глубине его разума, в том тихом уголке, что она называла своим домом, прозвучал ее тихий, ровный голос: «Спокойной ночи, Айвен». И затем воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным стуком колес и дыханием спящих.