Клуб «Твайлайт». Часть 1

Глава 1

Мергелевск, наши дни

Первый день отпуска начался с семейной драки. Нет, это не мы с Валерой подрались, упаси господи. Это Тимоша с Кысей устроили разборки с погоней. Поскольку из-за жары мы с Саввой спали на матрасах в зале, поближе к кондиционеру, оба зверя пробежались когтями по нашим спинам, а потом унеслись в коридор.

Савва сел и начал хохотать. Я застонала, не отнимая головы от подушки. Ничто, никто и никогда не превратит наш дом в образцовое жилище. В нем всегда будут ободраны обои, разлита вода из мисок, и наши бедные молчаливые рыбы будут до конца недолгих дней своих смиренно предоставлять свой аквариум в качестве экологической поилки для двух розовых языков.

Валера сказал, что ссора произошла из-за говяжьей косточки, которую Тимоша спрятал на кресле под гобеленовой накидкой. Кыся всего-то принюхалась к складкам и покопалась там лапой, а Тимоша немедленно устроил «эль скандаль».

– Не понимаю, – за два дня до этого ворчал Валера, который обнаружил в своей наволочке порядком подтухшую куриную лапку (он ее по запаху как раз и обнаружил), – что ему, еды не хватает? Что за беличьи повадки?

– Это он из-за диеты, – объяснила я. – как только мы стали ограничивать его в питании, он подумал, что в нашей семье наступил устойчивый финансовый кризис и пора делать запасы.

Мы как раз сидели на кухне, и Валера то и дело подбегал к раковине и мыл руки после контакта с лапкой. Запах оказался стойким. Подушку пришлось выбросить, наволочку и простыни перестирать. Но Валера все равно принюхивался.

– Дурдом, – сказал Валера, показывая на Тимошу, который со скорбным видом стоял над миской с сухим кормом. – Цирк.

– Театр, – возразила я. – Посмотри, каков актер.

Тимоша глядел на нас, подпустив в глаза слезу и прижав уши. Если бы не пузо, растекшееся по полу, образ голодной, несчастной, всеми преданной собачки, был бы абсолютно правдоподобен. Пузо портило всю картину. Ветеринар-диетолог, к которой мы обратились после того, как песик в очередной раз устроил нам газовую атаку, увидев Тимофея, долго ругалась:

– Хотите сохранить собаке жизнь и относительно активную старость? Немедленно на диету!

Мы-то полагали, что Тимоша как «дворянин и потомок дворян» может позволить себе больше, чем его породистые собратья. Увы! Отныне альтернативой диете могла стать только покупка набора противогазов для всей семьи. Мы предпочли диету. Тимоша нас возненавидел. Внук встал на сторону собаки.

– Фу, гадость, – сказал Савва, попробовав коричневый комочек из пакета с диетическим собачьим кормом. – Сами бы такое ели.

– Дурдом, – сказал Валера, воздев руки к небу.

– Театр, – одобрительно прокомментировала я.

Теперь Савва сидел на матрасе и хихикал. Валера приоткрыл дверь в зал и шепотом сказал:

– Дай бабушке выспаться. Пойдем, я тебе гренки сделаю.

От счастья, что можно еще немного поспать, я опять застонала и обняла подушку, но запах гренок и кофе окончательно изгнал сон из моей головы. Я встала, накинула халат прямо поверх ночной рубашки и поплелась на кухню.

Вся семья встретила меня одобрительными нечленораздельными звуками. Все жрали. Даже Тимоша с подавленным видом жевал свой сбалансированный корм. Он бы предпочел истекающую маслом гренку, но кто ж ему ее теперь даст.

– Ты созвонилась с Норкиным? – спросил муж, когда я уселась, путаясь в полах халата.

– Угу, – сказала я, дуя на кофе, – договорились встретиться завтра в театре.

Валера отвернулся к мойке, загремел посудой.

– Не понимаю, зачем тебе это?

Я вздохнула:

– Зая, мы же уже все обсудили.

– Мы можем это обсуждать каждый день, – бросил муж через плечо, – а лучше все равно не станет.

Я опять вздохнула. Повесть «Любовь дель-арте», вышедшая в альманахе «Летопись Современности» и завоевавшая престижную литературную премию «Вавилон», была его любимым произведением.

Валера вообще всегда читает и хвалит то, что я пишу. Он – мой самый чуткий советчик и критик. Но «Любовь дель-арте» была его гордостью, его настольной книгой.

– Мало того, что из прекрасной повести, твоими, кстати, стараниями, получилась средненькая пьеса, – сказал Валера, – во что эту твою пьесу-переделку превратит Норкин? Ты же видела его «Мышеловку» 1! Из замечательного классического детектива сотворить эдакую пошлость! Вспомни, у него там…

– Не при ребенке, – предупредительно вставила я.

Ну да, у него там сержант Троттер полпьесы ходит по сцене в нижнем белье, миссис Бойл оказывается нимфоманкой и так далее, всего не перечислить. Новаторство новаторством, конечно, но за «Мышеловку» Норкину крупно влетело. Чтобы не получить пинка под зад, он резко конформировал и согласился популяризовать любого местного автора, на выбор городской театральной комиссии.

Комиссия выбрала меня. Завтра я иду знакомиться с местным «скандально известным, остро чувствующим, противостоящим ханжеской морали современности» и так далее. Валера уговаривает меня отказаться, иначе моя книга будет навсегда погублена. Я считаю, что она уже погублена.

Для того, чтобы превратить ее в пьесу, пришлось резать скальпелем по живому. Как ни пыталась я свести потери к минимуму, из истории о застрявшем в торговом центре лифте и разыгравшейся на фоне этого комедии положений с переодеваниями и персонажами, словно спустившимися с подмостков площадного театра, получился пошловатый фарс.

– Откажись, – сказал Валера, наливая себе еще одну чашку кофе. – Ты ничего не потеряешь. В деньгах мы не нуждаемся, сама знаешь, какие у нас с тобой скромные потребности. Слава у тебя уже есть, местечковая, правда, но ведь ты и об этом-то не мечтала. Глядишь, и издавать будут потихоньку.

– Как я теперь откажусь? – пробормотала я с тоской. – Даже в газете о пьесе писали, Норкин уже интервью дал. Мол, автор – лауреат, местная знаменитость, «писательский дар Веры Мутко распустился на фоне мергелевых2 гор и сияющей глади южной бухты».

– Капец, – согласился Валера.

– Не при ребенке, – машинально сказала я.

Мы помолчали. Муж угрюмо заметил:

– И все-таки ты можешь еще отказаться. Подумай.

… Когда в четверг я добралась до театра по пробкам, вся взмыленная и с колотящимся сердцем, там вовсю шла репетиция. Я слышала, что Норкин в очередной раз ставит что-то авангардное и провокационное.

Режиссер гонял по сцене субтильную девицу с огромными глазищами. Казалось, что ее вот-вот унесет за кулисы поток прохладного воздуха, дующий в зале с потолка и смягчающий летний зной.

Девица была одета в джинсы и теплую вязаную кофту. Норкин читал реплики за ее партнера. Сцена изображала захламленную квартиру. Анорексичная актриса бродила по периметру, брала с полок невидимые книги, падала в скрипучие кресла, восклицая: «Боже мой, пыль, сколько пыли! Антуан, ты решил превратить меня в платяную моль?» «Нет, Мадлен, я хочу превратить тебя в книжную чешуйницу!» – сумрачно бубнил режиссер.

Капец моей пьесе, мысленно повторила я за мужем. Минут через пятнадцать, когда я начала худо-бедно вникать в смысл действа, Норкин с неудовольствием оглянулся и объявил перерыв.

– Вера Алексеевна?

Мы пожали друг другу руки. Ладонь у Норкина была вялая, пессимистичная. Он не скрывал, что постановка «Любви Дель-арте» – это компромисс. Он, как наш Тимоша, хотел жирную котлету, а получал под нос сухой корм.

– Ознакомился с вашей пьесой, – суховато сообщил мне Норкин. – Будем работать?

– А что это было? – я кивнула на сцену, уклоняясь от прямого ответа. – Очень… новаторская вещь

– Да-да, – оживился Норкин, – исключительно глубокое произведение. Автор – малоизвестный пока драматург. В середине сюжета – драма молодого человека, до двадцати лет, в силу… э-э-э… семейных обстоятельств полагавшего, что он путешественник во времени. И вот, по ходу пьесы его душа, заточенная в теле вырывается…

– А девочка? – спросила я, запутавшись. – Вон та, худенькая.

– Это прототип, альтер-эго главного героя, – грустно сообщил постановщик. – По мнению автора, лишний персонаж, я ввел его самостоятельно … сам связывался с драматургом, скромно поделился своим видением пьесы… но тот, знаете ли… – Норкин скорбно поднял глаза к софитам. – Никто не чужд косности. Даже гении.

– О, – сказала я.

Мы помолчали. Я собиралась с духом, чтобы сказать твердое «нет». Черт с ней, с комиссией. Черт с ним, с грантом. Жила я скромным журнальным автором и проживу дальше. И вообще, не хочу видеть своих героев заточенными в пыли. Норкин говорил что-то о каких-то потерянных элементах, повторяя «Мозаика. Видите ли, паззл». Я кивала. Раскрыла рот, но тут нас отвлекли.

Кто-то вошел, дверь на старой скрипучей пружине под ложами громко ухнула.

– Простите, вы ко мне? – раздраженно крикнул режиссер, вглядываясь в проход между рядами.

– Нет, Велиамин Родионович, – весело ответили сверху.

– Ах, это вы, Ренат Тимурович – Норкин вдруг расплылся в улыбке. – Добро пожаловать в нашу скромную театральную обитель. Как поживаете?

– Хорошо поживаю, – ответил озорной голос.

Я обернулась, вежливо кивнула. Свет выносного софита слепил глаза, я с трудом разглядела вошедшего. Это был высокий молодой человек, широкоплечий с неуловимо знакомой походкой. Он спустился, все еще в ореоле от софита. Молодой человек широко улыбался, повернув ко мне голову. Я улыбнулась в ответ, удивленная восторженным вниманием незнакомца. Норкин тряс подошедшему руку, молодой человек поглядывал в мою сторону, я собиралась с духом:

– Велиамин Родионович, я понимаю, что…

– А это, Вера Алексеевна, позвольте представить – мой практически коллега Ренат Тимурович. А это наш автор Вера Алексеевна Мутко…

– Я хорошо знаком с Верой Алексеевной, – мягко вымолвил «практически коллега».

Он опять заулыбался, словно умиляясь моему смущению, «смуглый вьюнош востроглазый» (как любит выражаться Валера), с красивыми восточными чертами лица. Я всмотрелась в молодого человека и вдруг…

– Ренат, Ренат Муратов, боже мой! Я же совсем тебя не узнала!

– Вера Алексеевна!

– Ренатик, дай я тебя обниму. Как ты изменился! Повзрослел! Но взгляд тот же! Хулиганский! Прическу только поменял.

– Вера Алексеевна, а вы совсем не изменились. Стали еще красивее.

– Ой, Ренатик, Ренатик, мило врешь и не краснеешь. Все, как раньше. Девять лет прошло с вашего выпуска, ведь так?

– Да.

– Это мой бывший студент, – объяснила я Норкину, улыбающемуся удивленно, но терпеливо-сдержанно. – Лучший выпуск. Я преподавала у них историю искусства.

– Замечательно, – пробормотал режиссер. – Однако же…

– Да-да, Велиамин Родионович, конечно… По поводу пьесы… – начала я.

– По поводу пьесы, – вдруг повторил за мной Ренат. – Вера Алексеевна, могу я взять на себя смелость и переговорить с Велиамином Родионовичем тет-а-тет, так сказать? Всего пара минут.

Я кивнула. Раскрыв рот, смотрела, как Ренат берет Норкина под руку и отводит к сцене. Мне послышалось? Мой бывший студент упомянул мою пьесу? Норкин тоже выглядел изумленным. Ренат что-то ему втолковывал. Лицо у режиссера сначала вытянулось, потом сморщилось, потом разгладилось, и он затряс собеседнику руку.

Сумка завибрировала. Я выудила из нее мобильник, ответила на звонок Валеры:

– Что?! Зая, я не могу! Ты же знаешь, я на встрече!

– Тебе на домашний раз пять звонил какой-то Ренат, – возбужденно затараторил муж. – Сказал, что это по поводу постановки «Любви Дель-арте». Очень жаждал услышать знаменитую Веру Мутко и переживал, что не застал тебя дома. Ему в отделе культуры дали только твой домашний. Он оставил свой номер. Продиктовать? Верочка, мне кажется, он хочет поставить твою пьесу! Это ж надо! За тебя идет борьба! Я же говорил! Соглашайся на все! Лишь бы не Норкин! Номер продиктовать?

– Зая, не надо ничего диктовать. Он здесь. Это мой бывший студент, Ренат. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?

– Из той самой театральной группы? Как интересно!

– Да. Ой, зая, все потом. Перезвоню, как только будут новости.

Ренат уже поднимался ко мне по ступенькам. Я невольно им залюбовалась. Он окреп, возмужал, но остался таким же гибким, стремительным… и этот его внимательный, гипнотизирующий взгляд …

В университете Муратов был «золотым мальчиком», «плохим парнем» и большим специалистом по расщеплению девичьих сердец на атомы. Сколько слез было из-за него пролито! До четвертого курса Ренат ходил в компании трех таких же задиристых и бесшабашных друзей. Вечные драки в клубах, пьянки в общежитии, гремевшие на весь университет. А потом все изменилось… Как я могла забыть?! Как же я могла забыть об истории, свидетельницей которой случайно стала?!

Я никогда не воспринимала Муратова как мальчика-мажора. С того самого дня, как я увидела их всех перед собой – студентов, пришедших на прослушивание добровольно и загнанных туда деканом, откровенно скучающих и заинтересованных, серьезных и легкомысленно настроенных – я уже предполагала, что Муратов записался в студенческую труппу не из-за любви к опере и театру и не по моему настоянию.

Да, Ренат был щедро одарен природой, во всем: внешности, уме, голосе. Я помню его руки, крупные, нервные, жилистые, и сумасшедшие глаза с темной радужкой, словно растущая луна: жизнь, страсть, вера, тоска. И вот по прошествии лет Муратов каким-то образом связал свою жизнь с театром. Сейчас узнаем, каким.

Ренат на ходу развел руками, подошел и покаянно склонил голову. Норкин остался у сцены. Он говорил по телефону. В мою сторону режиссер не смотрел.

– Вера Алексеевна, я, наверное, ужасно самонадеян. Но вы не представляете, что я почувствовал, когда узнал, что вашу пьесу… – Ренат оборвал предложение на середине и бросил взгляд на Норкина. – Мы можем где-нибудь спокойно обсудить этот вопрос?

– Ренатик, – сказала я, – у меня не окончен разговор с Велиамином Родионовичем.

– Окончен, – мягко возразил Муратов. – Велиамин Родионович не будет ставить «Любовь Дель-арте»… Как насчет замечательного нового кафе на Малой Набережной? Только что открылось. Какой там штрудель!

– Ренат… – начала я.

– Я осмелился поговорить с вашим мужем – вы не хотите, чтобы Норкин вас ставил. Штрудель, – сказал мой бывший студент, подхватывая меня под локоть и увлекая к выходу. – Вы не пожалеете. Здесь, недалеко, довезу с ветерком. Сегодня жарко, не правда ли?

Норкин махнул нам рукой, не отрываясь от телефона. И я с облегчением помахала ему в ответ, послушно следуя за Ренатом. В конце концов, что я теряю?

***

Штрудель был хорош. Мы запивали его красным ройбушем, пахнущим африканской саванной. Я смотрела в окно на белые кораблики, застывшие на сапфировом полотне моря. Шум города, звон чашек о блюдца, крики чаек – среди всего этого многоголосия на меня вдруг нашел странный покой.

Мне уже ни о чем не хотелось говорить, хотя полчаса назад я изнывала от любопытства. Пьеса эта, чего я так переживала? Вот пришел юноша из прошлой жизни, разом обрубил туго натянутые мои нервы, и они обвисли, как оборванные в бурю провода. Нет проводов – нет напряжения.

Ренат первым прервал молчание, совсем, однако, не казавшееся нам неловким или затянувшимся:

– А вы замужем. Поздравляю.

– Спасибо, Ренатик. Уже девять лет как.

– Рад за вас. Ваш муж очень приятный в общении человек. И очень терпеливый. Кто-нибудь другой просто послал бы меня сегодня утром, когда я обрывал ваш телефон.

– Мой муж – святой, – без всякой иронии согласилась я. – И все же, Ренат, как все это… совпало? Как ты узнал о пьесе? Как получилось, что мы ни разу не встретились за эти годы? Ты ведь из Мергелевска?

– Из Альметьевска. Родители до сих пор там живут и братья, сколько уговариваю переехать к морю, ни в какую. А меня дядя взял, так сказать, под свое крыло, дал образование и путевку в жизнь, – Ренат кривовато усмехнулся. – Меня долго носило туда-сюда. Я здесь осел лишь пару лет назад, когда бизнес пошел в гору. А до этого где только не был!

– Женился?

Ренат взял ложечку и принялся водить ею по бумажной салфетке, вырисовывая узоры красными чайными каплями:

– Пока нет, – ложечка выскользнула из пальцев и задребезжала на стеклянной столешнице. – А помните театр наш студенческий: Люда Житкинская, Игорь Ферцман… Надя Колесова, помните ее? Ну с Надей-то вы встречались?

Я покачала головой.

– Встретитесь, мы работаем вместе.

– Театр … – я поморгала, чтобы убрать из глаз непрошенную влагу. – В университете до сих пор вас вспоминают. Вы тогда просто…

– …зажгли, – подхватил Ренат с волнением. – Это было самое счастливое время в моей жизни. Наша рок-опера, «Сын-соперник»… Мы пели. Мы ничего не боялись.

Ренат замолчал, глядя в окно, глаза его тоже подозрительно блестели. Я проглотила застрявший в горле вопрос, заела его остатками штруделя, тихо сказала:

– Это было чудесное время, Ренат. Жаль, что оно прошло.

– Оно не прошло, – встрепенулся Муратов. – Об этом и речь. Вера Алексеевна, наша сегодняшняя встреча – это не просто…

Тонкий золотистый телефон завибрировал и пополз по столу. Ренат бросил взгляд на экран:

– Извините, Вера Алексеевна, я должен ответить.

Он вышел на террасу кафе. Белые полотнища, свисающие с тента, хлопали вокруг него на ветру, как паруса. Я достала телефон, быстро подключилась к вай-фаю, пароль к которому был на карточке, поданной вместе с заказом.

Итак, Ренат Муратов. Ого! Википедия: «Тридцать один год. Бизнесмен, выпускник ЮМУ, владелец популярного на южном побережье театра-клуба «Твайлайт»3, основатель и меценат детского театра «Взморье». Продюсерская деятельность Муратова включает в себя такие проекты, как…»

– Там все вранье, – вкрадчиво произнес Ренат над моим ухом.

Он улыбался. Я вздрогнула, бросила телефон в сумку и смущенно пробормотала:

– Ренат, о тебе пишут в Википедии. Ты известная личность, оказывается. Теперь я понимаю, почему Норкин был с тобой так любезен.

– Норкин был со мной любезен, потому что любит покушать на халяву, – поморщившись, бросил Ренат. – Он завсегдатай в «Твайлайте». Ведет блог и хает там наши постановки и выступления под ником «Ираклий Мельпоменов».

– У тебя свой театр, – сказала я. – Поверить не могу и предположить не могла, что клуб принадлежит тебе. Мы с мужем один лишь раз пытались в него попасть, на концерт японской музыки, но билеты были распроданы за месяц вперед. Я даже смотрела какую-то передачу о «Твайлайте» пару месяцев назад, но тебя в ней не показали.

– Это я раньше лез в телевизор при каждом удобном случае, – объяснил Ренат, – когда реклама нужна была, а сейчас не успеваю отвечать отказами на просьбы об интервью. Вот и сейчас… – он кивнул на свой телефон, – очередное эксклюзивное предложение. Отключу-ка я звук, чтобы нам не помешали. Видите ли, Вера Алексеевна, «Твайлайт» – это не совсем театр, на столь высокий статус мое детище никогда не претендовало. Это клуб с хорошей едой и хорошей сценой. Я приглашаю в него музыкантов и танцоров, тех, кого хочу пригласить, вне зависимости от популярности и бабла. И да, сейчас «Твайлайт» – это хороший способ раскрутиться. Вы даже не представляете, кто теперь обрывает мой телефон. Но я разборчив, как богатая невеста, – Ренат рассмеялся. – Недавно отказал Дусе, знаете такую? Дусю? «Я теперь другая, совсем не такая. Ты мне снишься. Увидишь меня – удивишься». Одно из порождений скандальных реалити-шоу с диапазоном в три ноты. Зато группа «Угли» – моя находка, ребята сейчас уже вышли на столичный уровень…

Он продолжал рассказывать о своем клубе, сыпля неизвестными мне именами. Боже, как я стара! Я никого из них не знаю. Я ощущала неловкость. Легкость, которая сопровождала начала нашего разговора, куда-то исчезла.

Минуту назад это был мой студент, милый Ренатик Муратов, а сейчас передо мной богатый, известный человек, небрежно рассуждающий о славе и популярности. Ренат словно почувствовал напряжение, повисшее между нами, замолчал на середине предложения, прокашлялся и продолжил совсем другим тоном:

– Вера Алексеевна, я обещал Норкину денег на постановку его эротической лабуды. Он не будет к вам больше лезть, с управлением культуры я уже договорился, все довольны, – Ренат слегка откинулся назад. – Но это все ерунда…. Я подписан на ваш блог, я слежу за вашим творчеством с тех пор, как вы написали «Фею в магазине дешевых товаров». Я читал «Любовь дель-арте». Я выучил ее наизусть. Знакомый в Управлении рассказал мне о проекте постановки только вчера. Я прилетел первым же рейсом, прямо из аэропорта стал названивать к вам домой, но вас не застал… Норкин убил бы вашу книгу, а она… она прекрасна. Вера Алексеевна, я предлагаю вам ставить «Любовь дель-арте» в «Твайлайте». Это не бог весть какое утонченное место, но я готов слушаться вас во всем. Я даже согласен на время закрыть клуб, если это помешает репетициям. Единственное мое условие, нет, просьба, нижайшая просьба – герои «Любви дель-арте» должны запеть. Вы согласны переделать вашу новеллу в мюзикл? Я не жду, что вы мне сразу ответите, подумайте, любое ваше замечание… выбор актеров… все… ! Вера Алексеевна?

Он испугался, мой бедный мальчик, потому что я, видимо, смотрела сквозь него в тот момент. Он встревоженно повторял: «Так как же, Вера Алексеевна?» Он не понял. Боялся, что лауреат престижной премии «Вавилон» шокирована и возмущена предложением ставить ее пьесу в кафе-шантан. А я просто услышала, как запели мои герои: и Скарамуш, и Капитан, и Доктор, и милая Изабелла, и лукавая Коломбина – все они. И это было здорово, черт побери!

– Ренат, – сказала я. – Я согласна.

***

– Ты не боишься, что он превратит твою пьесу в самодеятельность? – спросил вечером Валера. – Одно дело студенческий театр, совсем другое – серьезное драматическое произведение.

Пока я творчески самореализовывалась, Валера дозвонился в компанию, в которой мы еще две недели назад заказали сплит-систему, и теперь мы нежились в прохладе своей спальни, а Савва тайком играл на планшете в своей.

Тимоша пометался между комнатами и принял решение в пользу детской. Вот и хорошо, пусть соревнуется с Саввой в мастерстве пуканья под одеялом. Кыся спала у нас в ногах. Она никогда не предаст наши ноги. Это только кажется, что она просто мурчит. На самом деле она перерабатывает исходящую от нас негативную энергию. Поэтому ее так сильно мучает голод в пять часов утра, перерабатывание негативной энергии – тяжкий труд. Сегодня Валерина очередь кормить Кысю на рассвете.

– В моей пьесе нет ничего серьезного и драматического, это же комедия, – отшутилась я, листая книгу, но не понимая ни слова.

– Я не это имел в виду, – сказал муж. – Я имел в виду подход.

– Боюсь, – призналась я, смирившись и захлопнув томик Джейн Остин. – Ренат – очень милый мальчик, но я не могу заглянуть к нему в голову и рассмотреть, как именно он видит «Любовь дель-арте» в качестве мюзикла. Я не хочу очередной бурлеск, вокруг меня в жизни и так много канкана.

– Для милого мальчика твой Ренат неприлично богат, – проворчал Валера, листая страницы в планшете. – Не иначе как отмывает деньги в своем клубе. Или торгует… сама знаешь чем. Невозможно так разбогатеть за пару лет.

– Его дядя был известным в городе адвокатом. И не только в Мергелевске. Гонорары у него были такие, что он у нас полфакультета спонсировал. Поговаривают, был связан с миром криминала в лихие девяностые. А кто не был? Потом он вроде бы ушел в бизнес. Ему принадлежал ресторан на набережной, – разъяснила я. – И кажется, до сих пор принадлежит. И отель… вроде.

– Деньги к деньгам, – веско заметил муж, потом хмыкнул, рассматривая фото Рената на экране планшета. – Симпатяга. Н-да… Самый успешный продюсер в своей возрастной категории и один из самых завидных женихов в нашем городе. Такого парня женщины должны рвать на части. Одни издания приписывают ему кучу романов. Ага! А вот тут сообщают о том, что он уже год состоит в тайном гражданском браке. Так-так-так, а это уже интересно: нас местный журнальчик раскопал что-то из его прошлого… м-м-м… несчастную первую любовь, студенческую. Подробности не приводятся, одни домыслы. Что молчишь? – Валера посмотрел на меня поверх полукружий своих элегантных очков. – Ты ведь что-то знаешь.

– Знаю, – медленно произнесла я. – Кое-что я знаю. Кое-что я помню.

– Вера, – сказал муж, – что за загадочный тон?

– Те журналисты правильно написали: была несчастная любовь…

…Я стою перед окном и смотрю на здание общежития ФПР: на перилах балкона четвертого этажа, на опасной высоте, ссутулившись, сидит Ренат; мне страшно, но я просто смотрю и ничего не предпринимаю. Он сидит там больше часа, потом уходит – спускается, ловко цепляясь за решетку вдоль балконных боковин. У меня замирает сердце каждый раз, когда он зависает над высотой…

– … и еще… – продолжила я, – насчет того, что витало в воздухе, там, в кафе. Я рассказывала тебе, помнишь? Вскоре после того, как ушла из университета.

– Это было давно. Мы отдыхали в Хорватии, ты хватанула местного винца и разоткровенничалась. Я не особо помню, в чем там было дело.

– Ладно ты, но я! Как я могла все забыть? Голову себе ломаю, сюжет ищу, а тут такая история!

Муж снял очки и потер переносицу:

– Так. Все с тобой ясно. А то я думаю: что ты такая тихая весь вечер. С таинственным блеском в глазах. Что ж, я рад. О чем будет книга?

– В мире существуют только три темы, достойные писательского труда: любовь, любовь и любовь. Выберу одну из трех и начну. У меня даже есть кое-что…некая хроника того, что случилось десять лет назад. Мне не хватает деталей. Как мне заставить Рената рассказать, Валер?! Это жестоко – бередить чужие раны!

– Я знаю, но это ведь ты только что с горящими глазами говорила о том, что хочешь написать историю любви. Тем более, неизвестно, что там еще за рана. Может, все уже позабыто.

– Не знаю. У меня было чувство, что Муратов… понимаешь, что он ждет, когда я упомяну… Но нет, ты прав! Ты прав.

– А как же пьеса? Как же ваш мюзикл?

– Валера, одно без другого не получится. Буду работать в клубе над постановкой, все разузнаю и растормошу Рената. Вот он, сюжет, который я так ждала!

Муж вздохнул и посмотрел на меня поверх очков:

– А Муратов не против того, что ты поведаешь читателям его историю?

– Не знаю. Я спрошу. Я надеюсь на его особое отношение к моему творчеству. В любом случае, я пойму, если он… не захочет пойти мне навстречу. Не каждый человек согласится предоставить кусок своей жизни в качестве основы для чьей-то книги.

– Честно говоря, с трудом представляю тебя в роли писателя любовных романов.

– Любовный роман? – задумчиво сказала я. – Нет, зая. Боюсь, это будет драма. Впрочем, история еще не окончена.

Валера помолчал.

– Удачи тебе, Верочка.

– Спасибо, – сказала я, обнимая подушку и зевая. – Не обижайся. Ты же знаешь, когда я начинаю новую книгу, становлюсь совершенно сумасшедшей.

У Валеры какое-то время горел торшер. Я слышала, как он листает своего любимого Воннегута, похмыкивая и наклоняясь, чтобы почесать за ушком Кысю, которая перебралась к нему на колени.

– Вера, ты не спишь?

– М-м-м?

– Напомни мне, как звали ту девушку? Ту… несчастную первую любовь?

– Марина. Тоже училась… они были с одного факультета. Марина. Леонора 4.

– Кто?

– Леонора. Невеста Дона Педро 5.

– Это который из Бразилии, где много диких обезьян?

– М-м-м?

– Ясно, ты уже спишь. Приятных сновидений

Я хотела возразить, что это не из сна, но потом засомневалась и промолчала, потому что уже шагнула в свою будущую книгу. Мне снился Ренат, который стоял среди хлопающих на ветру парусов, как Грей, высматривающий на берегу свою Ассоль. Это был хороший сон. Первая глава.

Глава 2

Марина никогда не любила летнее солнце. И несмотря на то, что пять лет жила в холодной северной стране, не испытывала особого пристрастия к загару – пряталась от него под шляпой и тентом, но все равно успевала схватить за день свою дозу. Лицо ее теперь было медное, и трескались от соли губы.

Она торговала всякой всячиной на «Каталке»: сувенирами, раковинами, надувными кругами. А что? Нормальное место, если бы не жара и покупатели с латентными психозами, активированными несусветным зноем.

«Каталкой» звался пляж неподалеку от поселка Лесенки, облюбованный виндсерфингистами и прочими представителями спортивной молодежи. Местные иногда именовали его «Катафалка», потому как здесь каждый год кто-нибудь погибал, в шторм, в штиль, на камнях и под водой.

Лесенки, небольшой поселок с инфраструктурой, развитой исключительно под нужды отдыхающих, свое название получил от скал с выбеленными ветром выступами. Пару лет назад его почти полностью смыло смерчем и селем, но он возродился к новой жизни с двухэтажными домиками, куда в сезон набивались отдыхающие, кафешками, клубами, рыночками и даже небольшим торговым центром.

Поначалу Марина каждый день ездила на «Каталку» из Дивноморска. Снимала там комнатушку у Вазгеновых родственников, недорого. Спала по пять часов. Иногда, правда, ей удавалось покемарить в маршрутке, если М-4 застревала в пробке, но в шесть утра такое случалось редко. Назад ее подвозили Соломон и Дейв, студенты габонцы, фотографирующиеся на Каталке со всеми желающими.

По пляжу Сол и Дейв бродили в «леопардовых» набедренных повязках, коронах из перьев и с барабаном, приставали к отдыхающим: «Чего голий малиш дьержишь? Нильзя так. Пи-пи закрой ему – это святое». «Ты бьелая красавица. Ты дольжна со мной фотографироваться. Эбони энд айвэри6. Красиво будьет». «Ай, бабушка. Ничайна наступаль. Пугать не хотель. Спи спокойна».

После заката, поев в шумной забегаловке у выхода и переодевшись в джины и футболки с надписью «I love Russia», сонные Сол и Дейв возвращались в Дивноморск. Марина ездила бы с ними и по утрам, но вставали они не раньше девяти и утренние, непроспавшиеся и заторможенные, были за рулем еще хуже вечерних, уставших.

Помучившись, Марина решила послать Вазгена с его точкой к чертям и поискать работу в Дивноморске или дальше по берегу. Тогда хозяин нашел для нее жилье в старом корпусе базы отдыха, предназначенной в скором времени под снос.

Там в советскую эпоху был профилакторий для работников медицинской сферы, и жила теперь Марина в некогда роскошном номере «со всеми удобствами». От прежнего гостиничного уюта, впрочем, ничего не осталось. Санузел был выкрашен ярко-зеленой краской поверх древнего кафеля. От старости и влаги краска пузырилась. Марина цепляла зеленое крошево на локти и спину, когда принимала душ.

Балкон осыпался, и она старалась поменьше на него выходить, даже постиранное белье развешивала, стоя на приступке. Кухни была на этаже, общая, но Марине было все равно. Она почти ничего не готовила, на жаре есть не хотелось. Имелся холодильник, постоянно зарастающий льдом и от того отключавшийся в самый неподходящий момент.

Двери в номере были картонные. Судя по заплаткам у замка, их уже не раз выбивали прежние жильцы, но Марина и по этому поводу не переживала. Что у нее брать? Доисторический ноутбук, несколько побрякушек?

Все заработанное, экономя каждый рубль, она клала на карту (вернее, на две карты: на первой она держала деньги на повседневные расходы, на второй скопилась приличная неприкасаемая сумма, которую Марина никогда не считала своей) и всегда носила их с собой. Вся ее одежда помещалась в один рюкзак. Пройдет лето – она ее выбросит и купит пару свитеров и джинсов. Пройдет зима – отоварится шортами и футболками.

Самым главным достоинством комнаты был кондиционер в форточке, старенький, дребезжащий, оставленный кем-то из прежних жильцов «Де-Лонги» с миниатюрным пультом. Марина включала его по ночам и хорошо высыпалась в прохладе. В соседях у нее оказались в основном гастарбайтеры, смуглые, густобровые, улыбчивые парни. Они иногда заходили попросить пакетик чая или помидор. Никогда ничего не возвращали. Вежливые, спокойные ребята, которых после работы интересовал лишь сон.

В восемь на пляже уже было знойно. Две дагестанки, Эмилия и Заира, тоже работницы Вазгена, жарили пирожки в небольшой пристройке у лимана. Возле плит был ад. Девушки по очереди выходили от своих духовок на воздух и блаженно вздыхали – хорошо, прохладно. Иногда они бежали к морю и окунались прямо в своих платьях-балахонах, но ткань сохла на глазах. Каждый вечер Марина получала от них большую самсу с пылу с жару – Вазген велел им ее подкармливать. Боялся, что ее ветром сдует. Правильно боялся. Ветер нынче был неслаб и переменчив.

Рядом с Мариной в массажном кабинете работал Боря Танников. Было ему лет тридцать – тридцать пять. Красавчик, чистый Голливуд-Болливуд: зеленые глаза, мужественные черты лица, рост, осанка. Поначалу Марина с ним почти не общалась, ей было страшно. Так и казалось, что как только она обратится к Танникову, из-за стоек с парео и надувных кроватей в соседних павильончиках полезут операторы и прочие режиссеры: «Дубль один. Сцена на пляже. Массовка готова? Борис, дорогой мой, в роль вжились?»

Боря сам сделал первый шаг навстречу – завел разговор о погоде. Вблизи сосед показался Марине нереальным. Она всегда побаивалась красивых мужчин, да и женщин тоже, зная, какие необратимые изменения в голове вызываются постоянным вниманием окружающих. Однако Борис оказался простым и веселым парнем, вежливым в общении с дамами. Марину он заметно выделял среди женского контингента работников «Каталки», а у контингента того его присутствие вызывало массовый психоз.

Сначала они перебрасывались отдельными словами: жарко, покупателей много сегодня; ветрено, покупателей вообще нет. За два месяца крепко сдружились. Если бы не Боря, Марине было бы совсем тоскливо. Вместе с другом она неожиданно приобрела врага, не очень страшного, но надоедливого: влюбленная в Бориса Катя из павильона с сувенирными кружками и тарелками ее всерьез возненавидела. А у Марины и в мыслях ничего такого не было, она любовалась массажистом как произведением искусства.

О втором заработке Танникова знала на всей Каталке лишь Марина. Он сообщил ей о нем с тем же непроницаемо-мягким выражением лица, с каким обычно встречал и «работал» хихикающих, полураздетых, истекающих при виде него негой пляжных девиц.

Это случилось в самый пик июльской жары, когда даже болтать стало невмоготу – из глотки ничего, кроме молитвы о дожде, не лезло. Они с Борисом сидели под вентилятором, нагонявшем больше тоски, чем прохлады. В массажном кабинете был кондиционер, однако, если не было клиентов, Боря из солидарности и скуки просиживал всю свою смену до пяти вечера рядом с Мариной.

В два часа дня на пляже было мало самоубийц, охотников за тепловыми ударами или раком кожи, но сиеста в контракте Марины не была предусмотрена, вдруг какой-нибудь меланиновый маньяк возжелал бы раковину с морскими стонами.

Боря достал из бумажного пакета небольшую коробку. Заглянул внутрь, присвистнул. Марина наблюдала за ним сквозь полуопущенные веки и размышляла, стоит ли сбегать к воде и окунуться, или лучше потерпеть до вечера, чтобы не чесаться от соли.

– Маринка, хочешь, подарю тебе свой смартфон? – спросил Боря.

– Да, – сказала Марина лениво. – Конечно. Подари.

Она думала, он шутит. Телефон у Бори был новый, по всем признакам, дорогой и навороченный. Марина ожидала, что он скажет, как обычно, в ответ что-то вроде: «А ты меня за это убей и прикопай у мола. Чем так мучиться, лучше обрести вечный, прохладный покой. Помимо телефона, завещаю тебе свою любимую губную гармошку».

Боря достал из кармана джинсовых бриджей свой мобильник, пощелкал по экрану, уколол мобильный в бок, вытащил сим-карту и протянул смартфон Марине со словами:

– Только зарядка дома, потом принесу. Ну? Берешь?

– Ты че, Боря, перегрелся? – спросила Марина, от удивления выпрямившись в кресле-шезлонге.

– Я серьезно, – сказал Танников. – Бери. Предложение века. Хороший смартфон. Камера хорошая, пиксели-шмиксели.

– В смысле… просто так? Без денег? – она машинально взяла в руки мобильник. – Я могу заплатить, если что…

– Не, – сказал Боря. – Надо хоть иногда творить добро. Может, моя жертва будет засчитана, – он посмотрел на безоблачное небо и поморщился. – Тем более что я тоже в накладе не остаюсь. И вообще, это старье, три месяца уже пользуюсь, и в море чуть не утопил спьяну, и бил, работает, правда. Даже гарантия есть.

– Спасибо, – сказала Марина безо всякой иронии.

Танников вынул из коробки новый смартфон, раскрыл, как книжку, провел пальцем по экрану, хмыкнул:

– А вот это – новье, две штуки баксов. Меня ценят.

Марина молчала. Все это было для нее странно и непонятно.

– Знаешь, Маринкин, – сказал массажист задумчиво. – Я раньше такое все продавал. Брал себе что-нибудь подешевле. Мне деньги нужны. Хочу дело собственное открыть, галерею. Это моя мечта – галерея искусств. Для курортного города – самое то. Мечта моя, да. Люблю искусство, учился даже на искусствоведа по второму образованию. Ты знала?

Марина помотала головой. Для нее Боря открывался с новой стороны.

– Вот этот, пожалуй, оставлю себе, – продолжал он равнодушно, рассматривая телефон. – Нужно рисануться кое перед кем в рамках продвижения к золотой мечте.

– Боря, – сказала Марина, – ты не обидишься, если я кое-что личное спрошу?

– Не обижусь. Прекрасно знаю, о чем ты меня спросишь. Откуда у меня все это? – бросил Танников, без особого воодушевления кликая по экрану. – Мобилы и шмотки. Тачка. Парфюмы.

– Ну… – смущенно пробормотала она. – У тебя вчера за весь день был только один клиент. И так часто бывает. А ты каждый вечер ужинаешь в ресторане и… Блин, я лезу не в свое дело, да? Прости. Забудь.

Боря посмотрел на нее с улыбкой.

– Та не проблема. Вот это все, – он махнул рукой на массажный павильончик, – шмарство официальное, налоги там, все тип-топ, законно, медицинское образование мое, опять же. Что, зря учился? Только нифига это все не покрывает, потребности у меня большие. Поэтому с семи и до конца ненормированного рабочего дня моего я чпокаю медуз.

Картина, вставшая перед глазами Марины, была так ярка и непотребна, что у нее вырвалось:

– Медузы размножаются ртами. Иногда. А так они почковаться могут.

Боря подумал и кивнул:

– Ну да, такое у меня случается. В смысле, и ртами, и просто почковаться.

Марина молчала. Аллегория до нее не доходила. Наверное, из-за жары. Боря посмотрел на нее, наклонив голову к плечу, и терпеливо пояснил:

– Там дальше, по берегу, за строящимся отелем – закрытый пляж. Нудистский, клубный. Очень дорогой. Я там пасусь. Цепляю только тех, кому за сорок-пятьдесят – «медуз». Состоявшихся, одиноких, разведенных, тех, у кого есть все, кроме одного. Поняла?

Марина кивнула. Пробормотала:

– Шмарство неофициальное?

– Умная девочка. Я сразу понял, почему Вазген в тебя так вцепился. Голос, рожица, харизма. А ну скажи что-нибудь.

– Что?

– Эх, харизма… Так сидел бы и слушал тебя целый день. Но ты еще и умная, для женщины страшное сочетание, я прав? Скажи еще что-нибудь.

– Ты прав. Отстань.

– Они, когда в одежде, – бабы как бабы, симпатичные, ухоженные. Разденутся – медузы. Не потому что некрасивые, нет. Некоторые и детей с собой притаскивают – приобщают. Дура ты, что торчишь здесь, у Вазгена. В стюардессы бы пошла, – Боря опять уткнулся в смартфон. Это было вполне в его духе – перескакивать с темы на тему. – Вся такая: юбочка в обтяжку, пилотка, присела – ножки, коленки круглые, улыбочка. Уважаемые пассажиры, экипаж корабля рад приветствовать вас на борту нашего самолета. Убедительная просьба пристегнуться ремнями безопасности до момента, когда наш лайнер наберет высоту. А ну, скажи.

– Отстань, – повторила Марина. – Покусаю.

– Мечтаю об этом с первого дня нашего знакомства.

Что-то такое о Борисе она подозревала с первого дня знакомства. Иногда ему звонили – он уходил в кабинет, и было слышно, как он разговаривает там нежно-воркующе. А однажды дверь открылась от ветра, и Марина увидела, как он смотрит в окно, растопырив пальцами жалюзи и лаская голосом собеседницу на том конце линии с пустым, равнодушным взглядом.

Марина подумала и достала симку из своего старого телефона. Борин подарок запиликал, как ручной зверек в руках у хозяйки, раскрыл несколько цветных рамочек, будто хвастаясь ярким оперением.

– Как можно без интернета? – буркнул Танников, наблюдая за ней искоса. – Хочешь, я тебе смартик настрою. Как жить без мессенджеров? Ты вообще ВКонтакте есть?

– Нет, – сказала Марина. – Меня нигде нет.

***

Поселок Гоголево, детство Марины

Всю дорогу от остановки мама оглядывалась по сторонам и хмурилась. Музыкальная школа была построена далеко от центра, здание было окружено самым настоящим лесом, и Марина подумала, что это здорово. Она любила лес.

У ворот школы было оживленно: подъезжали автомобили, из них бодро выскакивали или неохотно вылезали дети и подростки всех возрастов, многие волокли музыкальные инструменты в футлярах, и где-то впереди по коридору, в который они с мамой зашли по ошибке, Марине на глаза все время попадался очень полный мальчик с гитарой за спиной. В другое время она бы фыркнула ему в спину: "жиртрест", но гитара все меняла и, проходя мимо мальчика, Марина бросила на него уважительный взгляд.

Преподавательница вокала, к которой их по знакомству записала на прослушивание мамина подруга, была на больничном. Секретарь, молодая длинноносая барышня, выслушала мамины объяснения с милой, но равнодушной улыбкой и доверительным тоном, с явным удовольствием, ее отчитала:

– Но вы же взрослая женщина, что за идея приходить через два месяца после начала учебного года? У нас прослушивания еще в мае состоялись. И дополнительные уже закончились. На вокал всегда большой конкурс. Все по результатам конкурсного отбора, исключений не делаем. Со Светланой Вячеславовной договаривались? А кто вам сказал, что Светлана Вячеславовна здесь что-то решает?

Свидетелем разговора оказалась хрупкая невысокая дама с детским личиком. Она рылась в стопке пыльных папок и иногда чихала, органично попадая в ритм слов секретарши. Ольга Сергеевна выслушала поучения с каменным лицом, бросила: "Спасибо, милочка", оборвав барышню на полуслове, и вышла, потянув Марину за руку.

– Что ж, солнышко, – сказала она, нервно наматывая на шею шарфик, – по крайней мере, я не буду волноваться по поводу того, что эта школа черт-знает-где и черт-знает-кто тут по кабинетам…

Марина удивленно посмотрела на маму – та никогда раньше не чертыхалась и не любила, когда это делали при ней другие. Они пошли по коридору. Их догнала дама с детским личиком. Под мышкой она держала стопку тетрадей с надписью "Ноты" на обложках. Тетради были новенькие. Марина любила новые тетрадки, острозаточенные карандаши и мягкие стирательные резинки. Ей хотелось бы учиться вокалу, быть причастной к той тайне, что объединяла всех этих непривычно серьезных детей, владеющих секретным языком музыки.

Дама с тетрадками кивнула Ольге Сергеевне, открыла одну из выкрашенных в строгий коричневый цвет дверей и сделала приглашающий жест. Это был крошечный класс с разномастными партами и потертым фортепиано.

Ольга Сергеевна дернула плечом, но подтолкнула вперед Марину. Та оглянулась с волнением, ожидая, что маму попросят остаться в коридоре, но преподавательница, очевидно, не была против присутствия родительницы. От этого Марина почувствовала себя гораздо уверенней. Дверь медленно закрылась сама, оставив все звуки школы, создававшие приятную какофонию, плескаться у порога.

Мама, нарочито спокойная, с прямой спиной, готовая, как чувствовалось Марине, в любую секунду покинуть негостеприимное заведение, присела на стульчик у парты. Преподавательница открыла крышку пианино и повернулась к ней вполоборота на лаковом табурете:

– На музыкальном инструменте играете?

– Нет, – сухо ответила Ольга Сергеевна, – мы хотели на сольное.

– Песенки поем? Запоминаем? С телевизора, радио, – заученно обратилась учительница к Марине.

Та кивнула.

– А говорить умеем? – с ласковым упреком спросила дама. – Голосок есть?

– Умеем, – неожиданно хрипло отозвалась Марина и покраснела.

– Она хорошо поет, очень красиво. Нам посоветовали Светлану Вячеславну, – вдруг заволновалась Ольга Сергеевна.

– Славно, славно, – сказала учительница равнодушно. – А меня зовут Ирина Анатольевна. Ну что, начнем?

Марина опять кивнула. От волнения перед глазами у нее поплыло. Черно-белые клавиши вдруг показались зловещими драконьими зубами. Они звенели, зевали, пыхтели, проваливаясь под пальцами пианистки. Но по мере того, как Марина пропевала ноты, следуя за игрой Ирины Анатольевны, ее голос становился все уверенней.

Сначала она «дула» голосом через горло, как ее учили в школе на уроках музыки, но потом, увлекшись, привычно опустила «точку опоры» под ребра: так ей было удобнее, горло не сохло и не жгло, она дышала свободно, и поток воздуха превращался в звук, будто проходя через самое сердце. Марина заметила, что в тот момент Ирина Анатольевна удивленно вскинула на нее глаза от клавиш, но продолжила играть.

Марина, как всегда, увлеклась собственным пением. Нотные переливы представлялись ей лестницей из разноцветных ступенек, по которой девочка прыгала, как по классикам в школьном дворе, и нужно было не ошибиться, и если прыгаешь через две ступеньки, то это должны быть две ступеньки, а не три или четыре. С каждым разом задание становилось сложнее, и, в конце концов, Марина ошиблась – пропустила ступеньки и запуталась. Раскрасневшаяся Ирина Анатольевна медленно и плавно положила руки на колени.

У Марины кружилась голова. Она медленно возвращалась в реальность, словно опускалась на землю с еще трепещущими за спиной крыльями.

Ирина Анатольевна ожила и сунула Марине анкету. Она проводила их до самых ворот, кутаясь в свою старушечью кружевную шаль и вкрадчиво втолковывая маме что-то, от чего та приходила во все большее волнение. С этого дня для Марины началась учеба, дававшаяся ей так легко, что бабушка Нина, водившая ее в музшколу, крестилась и говорила: «Не проболвань, не проболвань, бог лентяям таланту як дал, так и забэрэ».

Шли годы. Не забрал, оставил. Лучше бы забрал.

Глава 3

Альбина была мокрая от пота. Засыпала она в прохладе, под уютным пледом из альпаки, а проснулась, едва дыша, с простыней, обмотанной вокруг бедер. Солнце било в распахнутое окно, пахло морем. Ренат не любил кондиционеры и, как только немного свежел летний воздух, открывал все окна в доме и устраивал сквозняк.

Альбина приподняла голову и осторожно осмотрелась. Рената в комнате нет, значит, можно выругаться сквозь зубы. Выпутавшись из влажной простыни, она вытянулась на кровати, глядя в потолок.

Тише, тише, нужно досчитать до десяти и успокоиться. Если она хочет стать хозяйкой в этом доме, нужно смиряться и терпеть. Она почти этому научилась. Но, черт возьми! Голова у нее мокрая, всклокоченная, флакон с шампунем она забыла дома, в ванной – только мужская косметика. Ренат никогда не предлагал ей переехать к нему, а все ее попытки оставить на полочке над раковиной что-нибудь свое вежливо пресекаются. Лишь с зубной щеткой в фарфоровом стаканчике он смирился. Конечно, кто же захочет, чтобы у любимой девушки по утрам воняло изо рта? А любимой ли?

– Что же тебе надо, сволочь? – с тоской пробормотала Альбина. – Что тебе еще не так?

Пахнет кофе. Значит, Ренат на кухне, колдует над туркой. По утрам у него чашка черного мокко, зато в течение дня никакого кофеина – еще один бесящий Альбину принцип. В офисе ее приучили к литрам латте и капучино, а Ренат в кафе рядом с «Твайлайтом» заказывает только неароматизированный ройбуш. И пьет он эту бурду с таким небрежно-отстраненным и одновременно серьезным видом, будто это лишь его, Рената Муратова, особая привилегия. Он все так делает: просыпается по утрам, работает, общается, смеется, слушает свою странную музыку всех эпох и стилей, словно имеет эксклюзивные права на жизнь.

Гибкий, длинноногий, с крепкими плечами и сильными руками. На улице на него оглядываются. Его провожают взглядами, даже когда после изнурительных репетиций новых программ или нудных кастингов он идет домой в мятой рубашке и пыльных туфлях.

Альбина впервые увидела его в консалтинговом центре, где работала после окончания юридического. Его взгляд – вот, что ее покорило, темный, тяжелый, из-под широких бровей. У нее мурашки побежали по телу, губы раскрылись, рука сама собой потянулась к волосам. Один его взгляд – и она сбежала под каким-то предлогом, а потом стояла в дамской комнате, смотрела в зеркало и дрожала, удивляясь самой себе.

Тогда Альбина собралась с духом, вернулась в офис и даже смогла непринужденно пообщаться с ожидающим ее пожилым клиентом, до боли завидуя сотруднице, которой по очереди достался темноглазый парень.

Она выполнила свою часть работы, связанной с заказом владельца «Твайлайта» с особым старанием. Начальство ее похвалило, а до Муратова ее заслуги само собой не дошли, хотя они несколько раз встречались в офисе и даже перебросились парой вежливых фраз.

Так Альбина незаметно увязла всеми лапками. Вечером того дня, когда Муратов в последний раз зашел в центр за документами, она напилась и долго плакала над его фотографией в журнале «Холостяк». Журнал вышел на пике Альбининой влюбленности. Для нее эти глянцевые страницы с непринужденными позами и улыбкой недосягаемого, прекрасного до жути мужчины стали настоящей болью, наркотиком, к которому она прибегала почти каждый день.

Альбина решительно начала охоту: вырезала заметки из газет, читала светскую хронику, дежурила возле «Твайлайта», выяснила, где живет Ренат, злилась, что в каждом новом интервью он дает противоречивые сведения о себе, о том, что любит и каких девушек предпочитает. Альбина перекрасилась в блондинку, потом в рыжую, потратила все сбережения на билеты в театр (окончательно возненавидев оперу, которую так любил Муратов) и светские благотворительные мероприятия, на которых Ренат появлялся с завидным постоянством, но где сама она чувствовала себя глупо и неловко.

Она уже начала приходить в отчаяние, когда удача, наконец, повернулась к ней лицом. На фуршете в честь открытия очередной ветки газопровода возле Муратова на секунду образовалось свободное пространство. Альбина ввинтилась в него со всей непринужденностью, на которую только была способна, дрожащей рукой положила на тарелку тарталетку и повернулась, словно случайно, к мужчине рядом, изобразив удивление.

Ренат тут же вспомнил сотрудницу консалтингового центра, он вообще хорошо запоминал людей. На какую-то секунду в ее голове мелькнула пугающая мысль, что он все знает, что он следил за всеми ее маневрами и ухищрениями и смеется над ними. Но Муратов заговорил о бизнесе и поблагодарил Альбину за выполненную работу.

Она сделала все, чтобы ему понравиться, превзошла саму себя, развлекая кавалера забавными историями из офисной жизни, не поскупилась на красноречивые взгляды и улыбки. Она могла быть очень привлекательной и желанной, а Ренат, при всей своей неотразимости, оставался обычным мужчиной. Он сам позвонил ей на следующий день, а через неделю свиданий они проснулись в одной постели.

С этого дня и на протяжении года единственной задачей Альбины было сохранить то, чего она добилась, не допустить, чтобы ее «сместила с должности» очередная такая же удачливая охотница. Иногда в голове Альбины мелькала гадкая мысль: по сути, она сотворила то, что до этого презирала – предложила себя парню и рада-радешенька была, что тот ею воспользовался. Но утешало ее то, что она влюбилась в Рената прежде, чем узнала, кто он. Да и год назад Муратов еще не был так богат, как теперь, когда клуб «Твайлайт» стал самым популярным местом на побережье.

Он никуда не брал ее с собой (она согласилась бы уже на оперу и ненавистный ей джаз), аргументируя отказы тем, что папарацци отслеживают каждый его шаг. Раньше Альбина посчитала бы это хвастовством, но не сейчас: популярность клуба росла, город знал по именам всех его танцоров и певцов, зрители дрались из-за билетов, и, само собой, Рената коснулся всеобщий ажиотаж.

Она знала о тех, кто был до нее – собрала информацию во время «охоты». Кара Ильменева, хореограф из «Твайлайта», их роман с Ренатом был коротким и необременительным, они до сих пор в прекрасных отношениях. Знаменитая Алена Донькова, журналистка местного журнала «Кофе», рыжая и нахальная бестия. Елена Стейз, выпускница Гарварда, они с Муратовым познакомились в Америке, сейчас Елена замужем за известным американским фотографом – тот редкий случай, когда бросили Рената, а не наоборот. И еще несколько имен, для кого-то лишь строчки на страницах желтой прессы, а для Альбины – вечное напоминание о том, как непостоянно взаимное влечение.

Иногда ей казалось, что она может ощущать запах всех женщин Рената в их постели, хотя дом был новым и Муратов переехал в него, когда они уже встречались. Но был кто-то еще! Кто-то, кого Альбина так и не смогла отследить по светской хронике. Кто-то, кому Ренат каждый вечер отсылал электронное письмо, сидя внизу, а если Альбина спускалась выпить воды, закрывал свой тонюсенький ноутбук и терпеливо ждал, когда она уйдет. Он делал это даже в Тоскане, в отеле, в их единственную романтическую поездку, когда думал, что она заснула после его страстных ласок. Рядом с ними всегда был кто-то третий.

Альбина трудилась изо всех сил, лелея их отношения, оставаясь мягкой, покладистой и желанной. Но в последние несколько недель Ренат словно задался целью вывести ее из себя – дать проявиться тому раздражению и страху, что незаметно копились и зрели в глубине ее души. Уже почти восемь месяцев прошло с тех пор, как Аля ушла из конторы, а Муратов снял ей милую квартирку в новом комплексе на набережной, но она ни разу не услышала от него признания в любви, не говоря уже о предложении руки и сердца.

И сверх того – выводящие из себя привычки, усиливающаяся мрачность и переменчивое настроение бойфренда. Ренат ничего не объясняли, а она не решалась потребовать объяснений. На днях он прервал деловую поездку, а потом весь день где-то пропадал, даже не предупредив Альбину, что вернулся. А еще это случай с браслетом, давний, но из-за которого в сердце, словно раковая опухоль, все больше разрасталась тревога…

Вчерашний день добавил переживаний. Муратова, как почетного выпускника, пригласили в ЮМУ на встречу с абитуриентами. Сначала в машине Ренат нервно признался, что не был в родном вузе девять лет и до этого дня отклонял подобные приглашения. Альбина легкомысленно спросила, почему, а Ренат ответил ей таким взглядом, что она поспешила замолчать и отвернуться к окну.

В университете он сократил подготовленное накануне выступление до пары предложений и ушел со сцены. Потом бродил по полупустым коридорам, все больше мрачнея, минут двадцать сидел, прислонясь к стене, на корточках в стеклянном переходе между зданиями.

Альбина измаялась, выглядывая из-за угла, но страшась поторопить любимого в его странном паломничестве. После этого она потеряла Рената в бесконечных закоулках и отправилась искать его снаружи, ковыляя на шпильках по щербленым дорожкам студенческого городка. Ренат нашелся возле факультетского общежития – там он стоял и пялился на балконы. Сказал с тоской:

– Убрали. Они убрали решетку. Вот там только остался кусок. И вон там.

Семиэтажное здание общежития радовало свежей краской и пластиковыми окнами. Лишь на втором этаже Альбина разглядела остатки гипсовой решетки в стиле архитектуры восьмидесятых по бокам балконов. Раньше, наверное, балконы соединялись между собой, и веселые студенты пользовались ими как лестницами.

– Что, к подружкам в спальни лазал? – осмелилась пошутить Аля.

И удостоилась вторым за день тяжелым, почти ненавидящим взглядом. По дороге домой Ренат не проронил ни слова. И сексом они в тот вечер не занимались, опять, она уже и не помнит, когда это было в последний раз. И проснулась Альбина под свист жаркого ветра. А если пожалуется сейчас, наверняка услышит:

– Вставать надо раньше.

Да, как ты, в шесть. И на пробежку вдоль моря до самых причалов. И гуляй потом, Альбина, без кофе и с темными кругами под глазами весь день.

Они давно не общались, доверительно и свободно, как раньше, когда между ними еще была новизна познания, и Ренат был совсем другим: он много говорил с ней, выпытывал ее секреты и пристрастия, оказывал ей трогательные знаки внимания.

Альбина со стоном поднялась и пошла в ванную. В безжалостном зеркальном свете ее лицо оказалось припухшим и помятым. Вот и куда ушли все усилия косметологов, на которые у Али уходило ползарплаты? Она тайком от Рената выпила перед сном большой бокал вина в ванной, хотя знала, что поутру будет «вознаграждена» отекшими веками и пальцами.

Наклонившись над раковиной, Альбина принялась кидать в лицо пригоршни ледяной воды. Целый год жизни – было двадцать восемь, стало двадцать девять. Молодость и красота – все, что у нее есть. Каждый потраченный впустую год, словно вырванная с кровью и нервами плоть. Да, они были прекрасны, эти двенадцать месяцев, но за все прекрасное рано или поздно приходится платить.

– Сволочь… чертов… долбанутый… не́русь, – бормотала Альбина, дрожа под ледяным душем.

Ренат опять отключил подогрев воды. Зачем он это делает? Ведь знает же, что Альбина не переносит холод.

Она закуталась в полотенце, пытаясь остановить дрожь, вытрясла на мраморную столешницу косметику из сумочки, больно ткнула щеточкой в глаз, подкрашивая ресницы трясущейся от холода и гнева рукой. Окончательно взбесилась, расшвыряла тюбики с помадой, разбила дорогую пудреницу, выхватила из шкафа в гардеробной первую попавшуюся рубашку Рената, натянула ее на еще влажные плечи и бросилась к выходу, намереваясь высказать все, что накипело. Но у дверей гардеробной остановилась и обернулась, задумчиво глядя на высокие деревянные шкафы с раздвижными дверцами.

Где-то здесь хранится вожделенная коробочка с вытесненным на крышке известным брендом. С самого Валентинова Дня Альбина борется с искушением смахнуть с полок аккуратно сложенные стопками свитера, сбросить с плечиков отутюженные рубашки, выкинуть из держателей дорогие часы, носить которые, как ей доподлинно известно, Муратов совсем не любит, и искать. Искать и найти.

После ссоры он отнес коробочку именно сюда, спрятал, пока она отходила от шока, сидя на кровати в спальне. Аля уже неоднократно пыталась обнаружить браслет, однажды Ренат чуть не застукал ее за поисками. Переложил? Убрал в сейф? Альбина вздохнула и, стиснув зубы, решительно направилась к лестнице. Она надеялась, что выглядит соблазнительно в мужской рубашке на еще влажном, голом теле.

Ренат стоял у раздвинутого окна с чашкой кофе в руке. Альбина поискала глазами свою чашку, но не нашла, сердце ее тревожно стукнуло. Солнце уже поднялось над морем, разогрело воздух до густоты и дрожания, залило террасу, ворвалось на первый этаж через высокие панорамные окна. Под легким морским ветерком в бассейне трепетала вода, перекатывая лепестки роз, сорванные ночным бризом с кустов кремово-розовой Акварели. Горько пахло бархатцами, скошенной травой и солью.

Альбина застыла на середине лестницы, щурясь и шмыгая носом. Вот-вот разыграется аллергия. Дом открыт всем ветрам, в нем слишком много солнца и запахов, а зимой придут бора и холод. Поэтому Альбина почувствовала странное облегчение и опустошение, когда Ренат обернулся и посмотрел на нее. Муратов сказал, отведя взгляд:

– Ты проснулась? Нам нужно поговорить.

– Говори сейчас, – хрипло сказала Альбина, собственными словами окончательно разрушая хрупкий сказочный мир двенадцати последних месяцев.

– Нам нужно расстаться, – сказал Ренат. – Давай расстанемся.

***

Боря поколдовал над бывшим телефоном и вернул его Марине со словами:

– Ты теперь тоже рыбка в мировой сети. Пользуйся моей добротой.

Не рыбка – муха в паутине, подумала Марина, разглядывая смартфон, даже паук по ее душу имеется. И неожиданно для самой себя провела вечер, с головой погрузившись в новейшие развлечения интернета. Древний ноутбук, купленный еще в Швеции, с выбитыми клавишами и рябым дисплеем, жадно пожирал мегабайты обновления через мобильный вай-фай. Марина подключила один из популярных мессенджеров и тут же получила от Бори яркую картинку с радостной глупомордой собакой и сообщением:

> эй, подруга, похоже, мы завтра выходные!!!

> почему? – набрала Марина.

> мчс передает штормовое. не улети!

Марина раскрыла балконную дверь, задохнулась от влажного, удушающего порыва. Южак. Даже бора более предсказуема, чем южный ветер. Море в белых барашках. Отсюда волны кажутся небольшими, но и в Черном, и на Азове капитанами небольших судов южак проклинается больше, чем норд-ост.

Телефон звякнул:

>я подъеду завтра, посмотрю крепления на контейнере.

>что, все так серьезно?

>береженого бог бережет

Марина сладко зевнула. Выходной, это хорошо. Рука опять потянулась к телефону. Книги, новые книги – вот, по чему она истосковалась. Вся ее цифровая библиотека в ноутбуке пропала весной, когда пришлось менять жесткий диск.

Смартфон охотно открывал страницы сайтов. Марина задумчиво набрала в поиске: «Большие надежды». Сначала загрузились ссылки на библиотеки с одноименным романом Диккенса. Рок-группа «Большие надежды», уточнила Марина. Почти ничего, лишь несколько упоминаний в местных новостях, все годичной давности.

Где сейчас Миша? А бог его знает. Колесит где-нибудь со своей группой, мечтая, чтобы «Большие надежды» заметили в мире большого шоу-бизнеса. В отличие от Миши, Марина мечтала только о том, чтобы ее подольше не замечали. Но это ей поступали заманчивые предложения, это ее несколько раз пытались переманить в другие, более успешные группы. Во время очередных гастролей по дешевым приморским клубам она просто бросила группу и осела на побережье, незаметно для себя самой подбираясь все ближе к Мергелевску. У нее были серьезные причины так поступить.

***

Утром по пляжу носило мусор. Море гудело, палатки трещали. Вазген приехал с сыновьями, свернул торговлю, закрыл контейнеры. Пляжники разбежались. Марина прогулялась до Лесенок, купила клубнику, половину жареной курицы и финики – все то, о чем ненавязчиво мечталось в последние дни, когда похолодало и мысли о еде стали приходить чаще. По дороге домой она увидела Борю. Тот восседал в шезлонге на самом ветру, в темных очках и бейсболке, натянутой на самый нос и смотрел на волны. Вид у массажиста был загадочный.

Марина хотела пройти мимо, но Борис повернул к ней голову, поднял вверх указательный палец и кашлянул. Она подошла, он приподнял очки. Выглядел Танников скверно: красивое лицо его было припухшим на щеках, веки набрякли и отливали лилово-красным.

– Что, плохой день? – поинтересовалась Марина.

– Я бухал, – сухо сообщил Боря, надевая очки и отворачиваясь. – Почти всю ночь.

– Один?

Борис неодобрительно поджал губы:

– Вот зачем ты сейчас так, а? У меня есть, с кем от стресса прокапаться. Сядь, – приятель указал на стопку пластиковых лежаков.

Марина с тоской посмотрела в сторону профилактория, но села, пристроив на песке пакеты с покупками. Боря ее забавлял. А она, похоже, забавляла его. Но не больше. Массажист сунул руку в ее пакет, достал бутылку минералки и с наслаждением забулькал. В ответ на жалостливый взгляд Марины буркнул:

– У меня осмотический дисбаланс.

– Эт че, сушняк? Говори по-человечески.

– Я и говорю. Не всем же зэ о жэ?

– Выглядишь, как чучело. Не пей, козленочком станешь.

– А сама? В пять утра в штормовое купаться. Ты часом не чокнулась, подруга?

– Чокнусь я, если хоть один день не поплаваю. Только так и выживаю, – сказала Марина, устраиваясь на лежаке и постепенно проникаясь атмосферой предураганного моря. – Так ты тут неподалеку, что ли, заливался?

– В Лесенках, в «Ступеньках», знаешь такую забегаловку? Уютный подвальчик с невзрачной вывеской. Очень популярное местечко среди любителей живой музыки и хорошего пива. Мне друг показал, иначе я бы не нашел. Вчера здорово посидели. Пришлось в кабинете досыпать. Пошел на рассвете отлить, а там ты. В смысле, не там, а в море.

– Ко мне дельфины подплывали, двое, – сказала Марина. – Страшно. Издалека они милые, а вблизи такие махины. Захотят поиграть, а плаваю я средненько.

– Не скромничай.

Марина дернула плечом:

– Есть много подтвержденных случаев, когда дельфины толкали утопающих к берегу, но о тех, кого они толкали от берега, статистика, само собой, умалчивает.

– Ты убийца романтизма.

– Я такая.

– И чего так?

– Жизнь, – Марина потянула из пакета вторую бутылку, борясь с непослушной прядью волос, выбившейся из-под полотняной шляпы и липнущей ко лбу.

– А я романтик до мозга костей, – Боря с хрустом потянулся.

– Медузы твои ценят?

– Еще как! Дай!

– Эй, я вообще-то из нее уже отпила!

– Моя микрофлора твою сожрет и не подавится, – Борис быстро приговорил отобранную у Марины вторую бутылку. – Эх, глюкозки капель двести внутривенно.

– Иди спать.

– Не могу. У меня встреча с дамой.

– В таком виде?

– Да это только к лучшему. У нас с моей нынешней медузкой не все гладко. Она поверит, если скажу, что переживал грядущий разрыв и плакал всю ночь?

– И ароматизировался перегаром?

– Ладно, пил от горя и плакал всю ночь от чувств-с. В кабаке. Под грустный анплаг. Как там группа называлась? «Большие Надежды», – Боря прочитал название на помятом флаере, вынутом из кармана. – Подходящее название. У меня на наше с Валюшей расставание большие надежды, если фатум не вмешается… Солистка у них хорошенькая. А так – фигня полная. Башка болит…

Марина взяла из рук массажиста флаер, рассмотрела серьезные лица рок-музыкантов и протянула рекламку приятелю.

– Оставь, – сказал тот. – Они здесь еще недели две торчать будут. Сходи, пива выпей, проветрись. Хотя о чем это я? Тридцать метров в секунду, сиди дома.

– Глобальное потепление, – вставила Марина.

– Глобальное охренение, – согласился Боря. – Ладно, пойду.

Марина доплелась до профилактория, поднялась к себе на третий этаж под неодобрительные взгляды стилизованных мозаичных фигур с пошарпанных кафельных простенков. Таджики тоже бездельничали, носились по коридорам с кастрюлями, приветливо здороваясь, – начальство с удовольствием выгнало бы их на работу и в ураган, но боялось проверок, которые участились на подходящей к концу стройке. Поговаривали, что ветшающий профилакторий скоро расселят и пустят под снос. Пора искать себе другую работу, подумала Марина, желательно подальше от Мергелевска.

День пролетел незаметно, как это часто бывает с щедро отмеренным на безделье временем. К вечеру непогода совсем разгулялась. Казалось, ветер вот-вот выдавит стекла из старых рам. Марина побродила по комнате под вой урагана, поужинала курицей, устроилась в кровати с телефоном, бездумно полистала веб-страницы и незаметно заснула.

В начале девятого в дверь глухо постучали. Марина сонно потопала в прихожую, костеря про себя неугомонных гастарбайтеров, отперла и отлетела к стене коридорчика под весом рухнувшего на нее тела. Безвольные руки повисли у нее на плечах, с них капала кровь.

– Боря?! Какого?! – просипела Марина, с трудом удерживая сползающего на пол массажиста.

Тот оторвал от ее плеча заплывшее багровое лицо и коряво проговорил разбитым в мясо губами, пытаясь криво улыбнуться:

– Фатум… вмешался… все-таки.

– Ты в аварию попал?!

– Не-а, – весело отозвался Борис и закашлялся.

– Тебя избили?!

– А похоже, что… я упал?

– Твою ж…!

Боря что-то прохрипел. Дорогая его футболка была порвана и залита кровью у ворота. Кажется, он начал отключаться. У Марины подгибались колени. Она собрала в кулак все самообладание, ударом ноги захлопнула раскрытую настежь дверь и, стиснув зубы, оторвалась от стены.

Глава 4

– Звонил? – спросил Валера.

Я молча продемонстрировала ему свой телефон. Я так часто проверяла, нет ли пропущенных звонков, что экран не успевал гаснуть.

– Не нервничай. Отпусти. Ты же знаешь, что когда ждешь, ничего не происходит. Зато, как только перестанешь ждать, тут твой Ренат и объявится. А пока сходи с внуком на пляж. Тимошу прихватите, пусть проветрится.

Из комнаты внук, конечно же, вылетел в маске и с трубкой в зубах. Я с трудом уговорила его убрать подводную экипировку в рюкзачок.

… Когда начинается пляжный сезон, мое видение города меняется. Приезжает Савва, еще пахнущий московскими дождями. Мы идем на пляж. И Город, чуя наше особое настроение, принюхиваясь к запаху резины от надувного матраса и пучеглазой маски в сумках, перекатываясь мышцами улиц под серой асфальтовой шкурой. Он задвигает банки, офисы и учреждения в подворотни, выкатывает на середину улиц лотки с лимонадом, квасом и мороженым, смахивает пелену невидимости с кофеин и сувенирных лавок, услужливо выгибается, направляя все дороги к Морю.

Я размышляю о том, каким видит этот город мой внук. Он рвется в него каждое лето, воспринимая его как приключение, не зная его НЕЛЕТНЕЙ версии. Он смотрит на людей, спешащих по своим делам, и все они для него – обитатели рая на земле, вечные отдыхающие, жители У МОРЯ. И Город с охотной снисходительностью старого фокусника кружит его в золотом аттракционе улиц, с клумбами роз и бронзовыми статуями, у которых фотографируются туристы в шортах, катает его на рогатых троллейбусах, которые (Савва был бы удивлен, узнав, что это не так) все, как один, идут по маршрутам к пляжам.

Но меня чудо-зверь уже не пытается зачаровать и закружить, лишь изредка, лениво играясь, напускает морок, в котором я вдруг теряюсь посреди знакомых переулков и нахожу что-то новое там, где годами спешила по своим делам, опустив глаза к холодной серой плитке.

Когда я пишу очередную книгу, Город становится мягким и ласковым. Он урчит, пахнет кофе, отражает в лужах небесную красоту, услужливо доставляет на мои остановки автобусы, троллейбусы, а лучше – юркие маршрутки, где люди вынуждены сидеть близко-близко друг к другу, и в этом интимном единении, где трудно избежать человеческого тепла и мокрых зонтов, я подслушиваю Истории.

Женщина около сорока везет от восьмой поликлиники дочку-подростка. Та цепляется за мамино плечо рукой в бинте, пальцами прижимая к сгибу локтя другой руки пожелтевшую ватку. Женщина обзванивает ветеринарные клиники. Девочку покусал кот. Если взять справку о том, что кот не бешеный, вместо шести уколов будет только три.

«Что можно было с ним делать, чтобы он тебя укусил? Такой спокойный котик… Я не понимаю… Алло, здравствуйте, это ветеринарная клиника?» – скорбно вопрошает мать. Девочка молчит, по ее глазам видно, что ничуть она не раскаивается. Наоборот, пелена мечтательности накрывает ее лицо: то ли она сладко грезит о мести, то ли шесть уколов – малая плата за успешный контакт с загадочным миром дикой природы.

Но Городу надоели моноспектакли и безыскусные миниатюры. Что же еще я могу высосать из своей бедной на впечатления жизни? Пусть радуется, что я в свои пятьдесят девять не сижу на лавочке перед подъездом и не помечаю проходящих мимо соседей клеймом «наркоман» и «проститутка». Хотя, если честно, и те, и другие в нашем доме имеются, а у них свои Истории.

Город задумывается. На фоне его молчания я встречаю дочь и внука на вокзале, как примерная бабушка жарю пирожки и уговариваю Савву:

– Ну потерпи еще недельку, пока вода прогреется.

Но Город уже придумал. Похихикивая и играя солнечными лучами на лобовых стеклах проезжающих машин, он ловит меня у свежепрокрашенной «зебры», среди колясок и толп отдыхающих. Я отвечаю на один-единственный звонок и… вот оно, Норкин, Ренат и новая книга.

Поэтому сегодня часть меня шагает рядом с Саввой и поддакивает ему, а часть парит в воображаемом непознанном…

На море я решилась окунуться всего один раз, а потом сидела на бамбуковом коврике, накрывшись полотенцем, и крепко держала Тимошу за ошейник. Наш пес – нервное и самоотверженное существо. На море он всегда всех «спасает», поэтому находится с ним в воде опасно: он лезет «утопающим» на плечи и отчаянно царапается.

Савва исчез под водой, и Тимоша принялся еле слышно поскуливать.

– Савва! – крикнула я, когда внук вынырнул. – Не ныряй так часто, Тимоша нервничает!

– Хорошо, бабушка! – булькнул внук и снова «погрузился».

«Бабушка» всегда звучит у него как «башка».

Я взялась за поиски столь энергично, что пропустила звонок от дочери. Перезвонила, приплясывая от нетерпения. Лена сидела на больничном с мелкой и, как она сама выразилась, находилась на последней стадии нервного истощения. Активная и изобретательная на шалости Аришка изнемогала от скуки, в трубку было слышно, как она неустрашимо громит детскую.

Отвлеклась Арина только на то, чтобы шмыгая простуженным носом, изложить мрачному Савве, пропустившему из-за непогоды поход на пляж, очередную душераздирающую историю из детсадовской жизни. Кажется, у моей внучки ярко выраженный талант рассказчика. Аришка – очаровательный ребенок. Жду-не-дождусь, когда она выздоровеет, и Лена привезет ее к нам.

Новостей у нас было немного, поэтому разговор с дочерью закончился быстро. Савва неохотно, но без особого сопротивления, помог искать в квартире коробку с розочками на крышке и моими учебными заметками. Разумеется, отыскав ее, он тут же сунул нос внутрь. Я не успела выхватить лежащую на самом верху приметную книжечку с осенними листьями на обложке, и внук, зевая, принялся ее пролистывать. Замелькали странички, исписанные аккуратным круглым почерком синей ручкой с простенькими рисунками.

– Это что? Дневник? Девчачий? Мамин?

– Нет. Не мамин. Одной девочки, моей студентки. Она забыла его в аудитории после семинара. Это было давно. Почти десять лет назад.

– Ты его читать будешь? – допытывался Савва. – Разве можно так?

– Нельзя, – я вздохнула. – Но надо. Мне для работы нужно.

Савва закрыл книжечку, уложил ее обратно и решительно прикрыл коробку крышкой.

– Не читай. Верни. А то работа получится нечестная.

И мне пришлось-таки солгать:

– Хорошо. Ты прав, надо вернуть. Дай-ка мне его сюда.

Когда внук пошел гулять во двор, я села за стол и положила перед собой дневник Марины. Не знаю, сколько я просидела так, вперившись взглядом в осенние листья на вздувшейся пузырями обложке. Скрипнула дверь.

– Ты уверена?

Я подавила тяжелый вздох и честно ответила Валере:

– Нет. Но не могу сопротивляться. Это сильнее меня.

– Ты ведь уже читала его?

– Читала, тогда, десять лет назад, очень бегло. Поняв, кто владелец, пыталась вернуть дневник, но было уже поздно – я не смогла найти Марину. Кажется, именно тогда она уехала.

– Ты могла бы отдать ее Муратову… как его… Ренату.

– Личный дневник? Не знаю… зая, там все тогда так завертелось. Ты ведь как раз в то время в моей жизни появился. Мне было не до чужих переживаний, своих хватало. Хотя…

Я потянулась к книжке, радуясь созревшему в голове плану:

– Еще не поздно. Прочитаю повнимательнее и выясню, что случилось. Может, помогу Ренату. Он не с ней, уверена. Он так тщательно избегал любого упоминания ее имени… Бедный мальчик искал Марину после того, как она уехала, я знаю точно. А вдруг он ее помнит? А вдруг до сих пор ищет?

Муж с сомнением покачал головой:

– Столько лет спустя? Хотел бы – нашел бы. С его-то возможностями.

– Да, ты прав, – я убрала руку от дневника. – Это мои авторские фантазии. Я опять все выдумала. Может, у человека проблемы с бизнесом! Может, он не здоров! И жениться, кажется, собирается. А я, старая, приняла рассеянность за нерешительность, желание поделиться болезненными воспоминаниями… У кого что болит, тот о том и говорит.

Валера пожевал губами и сказал:

– Ладно, решай сама. Тебе с этим жить.

Знаю, знаю, дорогой. Думаешь, легко идти на компромисс с собственной совестью? Но вот уже несколько дней, после звонка Рената, в голове прокручивается одно и то же воспоминание. Я постепенно восстанавливаю его в деталях. И эти осенние мотивы на обложке…

… Тот день… Осень отцветала. С деревьев облетали акварельные листья. Я остановилась перед зданием университета, впитывая остатки солнечного тепла. Скоро похолодает. Буду просыпаться в остывшей квартире, спешить на электричку и дремать в промороженном вагоне. Будут ледяные дожди и ветра. И колючие свитера. И промокшие ботинки. И сонные, вялые студенты. Но сегодня еще есть повод для радости. А мне так немного нужно, чтобы стать счастливой, пусть даже ненадолго.

У меня было несколько «окон» в расписании, и в начале третьей пары я решила выпить кофе в кафетерии. Замок на двери аудитории был старым и плохо закрывался, я каждый раз мучилась, дергая ключ из стороны в сторону. Прозвенел звонок. Мимо заметались студенты, расслабившиеся во время большой перемены. Я почему-то подняла голову и выхватила взглядом рыжую девочку, неспешно направляющуюся в сторону лестницы. Кажется, о ней упоминал на днях наш хоровик. Маша или Марина, первокурсница, поет в хоре у Тараса Семеновича – новая «звездочка» нашего факультета.

Нужно, кстати, с ним поговорить. Энергичный, говорливый старичок-хоровик все уши мне прожужжал. Надо, Вера Алексеевна, создавать студенческий театр, надо, дорогая. Есть КВН, есть несколько музыкальных групп. Но театра нет! Я и сама знаю, Тарас Семенович, что театр нужен. Я не против, но скоро зима. Вот именно, Вера Алексеевна, именно потому, что зима. Пусть будет веселье! Пусть будут песни! Давайте поставим оперетту! Нет, оперу! С вас режиссура, с меня – голоса!

Я бездумно следила за рыжей девочкой. Очень хорошенькая, белокожая, с пухлыми щечками, очаровательными веснушками и голубыми глазками. Волос целая копна в мелких кудряшках. Настоящая Пьеретта. Среди общего гомона и суеты шагает себе спокойненько, за плечами рюкзачок, в ушках – наушники, они все теперь ходят с маленьким, плоскими коробочками, полными трескучей музыки. А вон, в нескольких шагах позади, вырулил из вестибюля Ренатик Муратов. Хороший мальчик, но избалованный и хулиганистый, мы с ним дружим, а вот другие преподаватели на него жалуются, но сделать ничего не могут: дядя у Муратова в спонсорском комитете. Не могу плохого сказать о Ренате – знаю его только по своему факультативу, «истории искусства». На семинарах он активный, вдумчивый, любит каверзные вопросы.

Вот Ренат идет по коридору, засунув руки в карманы черных джинсов, растопырив локти и подняв плечи, чтобы с них не скатывалась лямка сумки. Резковатый, модно растрепанный и сосредоточенный. Рыжая девочка вдруг остановилась и оглянулась. Муратов стремительно прошел мимо, исподлобья глядя вперед, почти коснувшись ее плечом, поток воздуха от его движения всколыхнул рыжую копну. Девочка проводила Муратова взглядом огромных голубых глаз, поворачиваясь вслед за ним, словно флюгер. Пушистые ее бровки поднялись, свелись вместе, она застыла посреди коридора.

Я стояла возле двери с чертовым ключом в пальцах и с изумлением рассматривала свои руки, покрывшиеся гусиной кожей. Что это только что было? Что меня так взволновало? Почему из всей студенческой толпы, носящейся взад-вперед перед парой, я разглядела лишь этих двоих?}

… Я вернулась в настоящее из далеких воспоминаний и решительно раскрыла дневник Марины. Нет, ребята, не нужно больше читать мне морали, слушать вас все равно не стану, а с совестью своей я как-нибудь договорюсь.

Муратов позвонил через четыре дня, когда я измаялась, все вспомнила и все отпустила.

***

Ренат стоял в проеме раздвижного окна на террасу. Он заспался и припозднился с пробежкой (солнце уже поднялось и слепило бликами от воды). Все потому, что он опять долго не мог заснуть – ворочался и пинал подушки, потом сполз на пол и задремал у окна под пение цикад из сада и унылые вопли чаек.

Прошло несколько недель с их расставания. От Альбины он ожидал слез и упреков, а она просто сообщила ему о своих претензиях и требованиях, сухо, деловито, и пошла собирать немногие свои остававшиеся в доме вещи. В тот момент Ренат почувствовал такое облегчение, что условия уже бывшей подружки показались ему ерундой, скромной платой за год совместной жизни, компенсацией за разбитое, а может, судя по поведению Альбины, и не столь уж разбитое сердце. Они договорились встретиться у нотариуса на следующей неделе, а пока агент подыщет девушке жилье и подготовит необходимые документы. Уходя, Альбина задержалась у двери, опустила к ногам небольшую дорожную сумку и посмотрела на стол, где на экране открытого ноутбука крутилась заставка (Ренат с утра проверял отчеты по авторским отчислениям), потом вздохнула и… вышла.

Ничего не поняв, Ренат проводил Альбину до такси – воспользоваться его машиной и услугами Макара она наотрез отказалась, чему Макар был несказанно рад и даже проявил какие-то положительные эмоции на вечно невозмутимом лице. Неприязнь между подружкой и шофером (по совместительству личным помощником Муратова) уже давно не была секретом. С чего она началась? Рената это никогда не интересовало. Но сегодня, похоже, праздник не у него одного.

Программа в «Твайлайте» менялась два раза в месяц. Пока один состав труппы работал текущий проект, второй репетировал новый. Программа открывалась определенной песней, и все музыкально-танцевальные номера подбирались под ее тематику. Свет, подтанцовка, сценические спецэфффекты – в первом выступлении задавалось настроение всего вечера.

По традиции выбор кавера принадлежал генеральному директору, то бишь Ренату, и тот относился к нему со всей серьезностью, заранее обсуждая и прорабатывая нюансы будущего номера с музыкальным постановщиком Сергеем Лопановым, хореографом Карой Ильменевой и художником по костюмам Надей Колесовой.

«Твайлайт» принципиально не работал с концертными агентствами, за несколько лет выработав свой стиль и концепт. Команду Муратов подбирал долго и тщательно. После нескольких лет странствий, когда носило его по миру с парой долларов в кармане, потерялись старые университетские связи, но по возращении лучшие друзья вспомнили, поверили и поддержали. Пусть своему появлению «Твайлайт» был обязан деньгам дяди, без хорошей команды клуб, в том виде, в каком задумывался, не продержался бы и полгода.

Ренат не любил, когда к названию клуба в анонсах и интервью добавлялась приставка «ретро». Смешение стилей и эпох как раз и было визитной карточкой «Твайлайта», и современная музыка в нем исполнялась, быть может, чуть реже, чем ставшие классическими хиты, но достаточно часто, чтобы не потерять молодую аудиторию.

Ренат вдохнул и выдохнул. Воздух разогревается. День обещает быть жарким. Муратов потянулся, с наслаждением хрустнув суставами. Жизнь прекрасна. Он свободен. В голове мелькнуло сожаление. Нет, разрыв с Альбиной Рената ничуть не печалил. Но послевкусие, разочарование, смешанное с облегчением, неприятно щекотало сердце.

С одной стороны, все эти месяцы вместе Альбина, как ему казалось, сильно и открыто жила своими чувствами (что, впрочем, сначала льстило, а под конец стало утомлять). С другой, расставание переросло в сделку, из влюбленной лапушки девушка на глазах превратилась в расчетливую стерву. Но пусть лучше так – так привычнее. И дядя будет спокоен. В последнее время он все чаще задает вопросы о личной жизни любимого племянника.

Андрей Эльмирович, как всегда, только делает вид, что совершенно не в курсе его отношений с девушками. Но задержись Ренат с расставанием хоть на пару месяцев, пошли бы звонки, предупреждения и… разоблачения. В этом дядя большой специалист. В истории любого человека можно найти что-нибудь некрасивое, какую-нибудь историю с душком, с девушками же это вообще очень просто.

Ренат и сам знал об Альбине нечто нехорошее, но это не отвращало его… до последнего времени. Просто их история любви подошла к концу. Ему не было с ней тепло, она не согрела его душу. Так он теперь будет повторять, чтобы оправдать себя в своих же глазах – впрочем, это чистая правда.

Ренат вышел на террасу, сбежал в сад мимо кирпичной тропинки, с удовольствием ощущая колючую травку на лодыжках. Цвела розовым пухом шелковая акация, высаженная Сергеичем на солнечный пригорок, горько пахло от ореховых деревьев, шуршащих на ветру яркой листвой. Любой знаток ландшафтного дизайна назвал бы садик Рената старомодным и запущенным, не сочетающимся с современной архитектурой дома, но садовником Муратов был доволен – Сергеич делал ровно столько, сколько любой поселковый житель, заботящийся об урожае и здоровье растительности.

И трава в саду росла «дикая», вперемежку с клевером, радующим глаз голубеньким цикорием, ромашкой и маслянистыми лютиками. И вместо вычурного мангала было кострище, в котором Муратов любил печь картошку. И тянул к солнцу рыхлые ветви старый абрикос, доставшийся в наследство от прежних хозяев участка. И виноград, тоже старый, – куст душистой «Изабеллы», винной, мало пригодной для стола, но аккуратно подъедаемый Ренатом каждую осень, тянулся вверх по ажурной опоре. Сад жил своей жизнью, и Сергеич эту жизнь поддерживал именно так, как желалось хозяину дома. Ренат озаботился лишь устройством автоматического полива, сам соорудил прудик с толстыми кои и иногда занимался розами.

Он остановился в тени плакучей ивы, раскинувшей свои ветви над прудом, задрал голову, ожидая, когда на лицо упадет капелька влаги. Мысли его замедлились и совсем остановились.

…Я в детстве очень мечтала попасть в настоящий лес, чтобы бродить одной и все увидеть: как растет трава, и жужжат насекомые, хотела зайца заметить или лису, как в сказке, понимаешь? Вокруг нас только степи были. Я степи тоже люблю. Выйдешь на пригорок и стоишь на ветру, слушаешь, как он травой шуршит. Но деревья я люблю сильнее. Я все их знала: вокруг нашего дома и в парке возле школы. Дерево – это мир. Там и земля, и небо, и дом, и в нем древесные жители. Я ложилась под деревья и лежала. Часами. И мне никогда не было скучно…

Ренат прижал руку ко лбу. Почему приходят слова из прошлого? Такие четкие, словно он только что их услышал. Это больно, но… терпимо, главное, не обращать внимания, игнорировать странные выплески памяти. Ренат и так хорошо справляется в последнее время: выдержал визит в ЮМУ, которого долго избегал, смог пообщаться с Верой Алексеевной, один только вид которой с такой силой всколыхнул в нем воспоминания, что он даже запаниковал. Все хорошо. Все в норме.

Еще полчаса, и будет совсем жарко. Ренат немного размялся в тени, поправил беговые часы на запястье, настроил плейлист, решив еще раз прослушать все песни предстоящей программы.

> как джейн? справляется?

Часы пикнули:

> о, он просто секси! так бы и съела!

Ренат покачал головой и улыбнулся. Колесова в своем репертуаре. Он воткнул в уши наушники и с первыми аккордами песни ступил на дорожку вдоль моря.

Глава 5

Мергелевск, ЮМУ, за десять лет до основных событий

В начале августа Марина с волнением и радостью увидела свою фамилию в списке зачисленных в ЮМУ абитуриентов, а конец лета провела в состоянии эйфорического счастья, которое не испортила даже необходимость работать.

До самого сентября она была девочкой на побегушках в магазине «Все для ремонта» и знала теперь всю палитру колеров для водных и акриловых красок, ассортимент дверных ручек и пластиковых плинтусов. Зато заработала денег на новую одежду – не ходить же в том, в чем школу заканчивала, все-таки начинается новая, студенческая жизнь, насыщенная событиями (хоть бы, хоть бы!) и почти самостоятельная.

Почти, потому что от ЮМУ, Южного Медиа Университета, до Мергелевска, где мама снимала крошечную однокомнатную квартирку, было сорок минут на маршрутке или час с небольшим на электричке. Предполагалось, что Марина будет утром ездить в университет, а вечером обратно, как делали многие студенты и преподаватели, потому что мама слышать не хотела ни о какой общаге, средоточии разврата и неотвратимой умственной деградации.

В день общего сбора, по пути в универ, Марина еще раз попыталась уговорить маму позволить ей подать заявление на предоставление общежития. Безрезультатно. Стоя в очереди в деканат факультета, Марина с завистью поглядывала в окно на здания студенческого городка. Не видать ей веселых вечеров с новыми друзьями, жареной на общей кухне картошечки, «дошираков», попоек и прочих запретных удовольствий. После последней пары мама будет ждать Марину дома со скучным, питательным ужином и громким ежедневным отчетом по телефону глуховатой бабушке.

С другой стороны, чего жаловаться? Из ее класса повезло нескольким счастливцам, пробившимся в Москву и Питер, да ей, Марине, уехавшей на юг и поступившей на «бюджет» в университет, в котором даже чихнуть и сморкнуться стоит немалых денег. Остальные одноклассники удовлетворились местными вузовскими филиалами и колледжами. А Ольга Сергеевна, бросив работу и поручив престарелую маму заботам тети Веры, отправилась в Мергелевск вместе с дочерью.

Мама у Марины была решительной и верила, что Господь Бог одобряет каждый ее шаг. Поэтому, возможно, в жизни ее все спорилось и складывалось, не так, так эдак, и ее, Марины, рождение в свое время тоже попало под категорию «что ни делается, все к лучшему».

В Мергелевске Ольга Сергеевна довольно быстро собрала клиентуру, не стесняясь заходить в офисы, раздавать визитки и фото с примерами работ, размещать объявления в местной газете и предоставлять невиданные скидки новым клиенткам. Целый день она моталась по городу с чемоданчиком, перекусывая на бегу и работая даже по ночам, если были желающие.

Работа мамы была для Марины неиссякаемым источником чувства вины. Она пыталась убедить Ольгу Сергеевну, что той будет гораздо удобнее трудиться на дому, в их съемной квартире, если Марина поселится в общежитии.

– Мариночка, – вздыхала мама. – Я здесь словно на свет божий заново родилась, а ты меня хочешь опять в четырех стенах запереть? Я хоть людей вижу, город узнаю. У меня после работы в горле комок, вся эта пыль от коррекции, хоть в маске, хоть без, а так я там прошлась, тут пробежалась, воздухом морским подышала… Город не такой большой, не мегаполис, где-то на маршрутке, в центре – на трамвае.

– Отговорки, – ворчала Марина. – Дома ты могла быть отдыхать между наращиванием. Видно же, что устаешь. Губы синие, похудела, круги под глазами. Где тебе высыпаться? В трамвае?

Ольга Сергеевна сердито махала на дочь рукой, продолжая обзванивать клиенток и редактировать расписание в маленьком сереньком блокнотике. Она не любила опаздывать и очень заботилась о своей репутации исполнительного и точного мастера. По сравнению с крошечным Гоголево, Мергелевск был избалованным городом. Клиентки постоянно требовали новинок и ревностно следили за последними веяниями ногтевой моды.

Чтобы выдержать конкуренцию, Ольга Сергеевна записалась на очередные, очень продвинутые курсы нэйл-дизайна. Это был последний компромисс, на который она пошла по требованию дочери. Из-за дорогих курсов, по ее мнению, Марине пришлось целый месяц батрачить по жаре в помещении без кондиционера, рядом с вредной строительной химией.

Марина дождалась своей очереди и вошла в приемную деканата. Секретарь прочитала фамилию на титульном листе папки, но, вместо того, чтобы отксерить документы и вбить данные новой студентки в компьютер, почему-то пожевала губами и спросила:

– Портфолио у нас оставляли?

Марина испуганно кивнула. В голову тут же полезли страшные мысли. В портфолио были олимпиадные листы и грамоты с разных вокальных конкурсов. Что-то не так? Нужно было что-нибудь еще туда положить?

Секретарь уже куда-то звонила:

– Тамара Даниловна, вы спрашивали… Михеева… Марина … Да, поняла, отправляю.

– Вот, – секретарь написала несколько цифр на листочке, – номер кабинета. Там сейчас Тамара Даниловна. Она хочет с тобой поговорить. Подойдешь туда.

– Хорошо, – пролепетала Марина и на негнущихся ногах вышла из приемной.

Ольга Сергеевна, выслушав бессвязные объяснения дочери, попыталась войти в деканат, но туда как раз хлынула толпа студентов. Тогда она решительно взяла дочь за руку и двинулась по коридору, читая номера кабинетов и негромко ворча:

– Может, какую-то справку забыли? Ты же зачислена? Зачислена, приказ был. Не паникуй раньше времени.

Кабинет был в другом крыле университета. Здесь располагался относительно новый коммерческий факультет продюсирования и рекламы. Ольга Сергеевна ахала и восхищалась, оглядываясь по сторонам. Но Марина не замечала ни сверкающего ремонтом здания, ни удобных диванчиков в коридорах, ни уютных ниш с растениями в кадках и настенными телевизорами. Она шла, кусая губы и сдерживая слезы. Почему у нее всегда все не так, как у других? Все остальные первокурсники сейчас спокойно отправятся на ознакомительную лекцию, одну ее зачем-то послали невесть куда.

Под нужным номером оказался деканат ФПР. Ольга Сергеевна пожала плечами и постучалась. Вежливая секретарша тут же пригласила их в кабинет Тамары Даниловны. Увидев приветливое лицо декана, Марина сразу успокоилась. Тамара Даниловна достала из ящика стола папку с портфолио, пролистала несколько файлов, потом положила на папку руку и с улыбкой обратилась к вошедшим:.

– Понимаете, у нас, в ЮМУ, очень высокая творческая активность: конкурсы студенческой песни, фестивали, благотворительные концерты. Вы, должно быть, знаете: мы на Московском КВНе в прошлом году в полуфинал вышли. Между факультетами конкуренция тоже очень велика. Мы, ФПР, с момента создания факультета ни на одном музыкальном конкурсе не проигрывали, ни разу. Это было бы позором. Продюсеров и рекламщиков выпускаем, а каким-нибудь маркетологам уступить? У нас три музыкальных коллектива: народной песни, популярной музыки и рока. Факультет хорошо финансово обеспечен, таких спонсоров имеем! Общежитие у нас прекрасное, после ремонта! Во времена советского педвуза, на базе которого был создан ЮМУ, в нем жили иностранные студенты – сами понимаете, отдельные комнаты, в каждой душ, туалет. Библиотека у нас какая! С интернетом! Столовая отдельная, спонсоры оплачивают обеды стипендиатам, питание очень хорошее, – декан многозначительно покивала Ольге Сергеевне, – вы же понимаете, если ребенок сыт, и беспокойства меньше…

Марина, раскрыв рот, переводила взгляд с лица мамы на лицо Тамары Даниловны. Деканша, оформленная в стандартном административном стиле, была молодящейся дамой под шестьдесят: крашеные в блонд, начесанные в пух волосы, яркая помада, строгий костюм с треском на бюсте. Она смотрела на них с надеждой, но Марина все еще не понимала, чего от нее хотят. Зато Ольга Сергеевна все поняла и сидела, строго поджав губы. Но глаза ее блестели знакомым азартным блеском. Обычно с таким блеском в глазах мама торговалась с рыночными торговцами или выбивала скидки на рекламу своих услуг.

Ольга Сергеевна мягко перебила Тамару Даниловну:

– Мы все понимаем. Таких талантливых детей, как моя Мариночка, очень мало. Она тоже с десяти лет ни одного вокального конкурса не проигрывала, – Марина потянула маму за рукав, но та недовольно на нее зыркнула. – Там, в портфолио, все есть. Но дело в том, что Мариночка уже зачислена на «управление персоналом».

Деканша снисходительно улыбнулась:

– Это не проблема. ФУП идет навстречу, задним числом оформим приказ. Занятия еще не начались. Вместо недостающих экзаменов организуем собеседование, но это, опять же, формальность. Могут возникнуть проблемы с английским языком, у нас есть предметы, преподавание которых ведется специалистами из США и Великобритании. Но раз девочка у вас талантливая, с такими высокими баллами по предметам, то догонит и перегонит.

Марина заволновалась и снова вцепилась в мамин рукав. Ольга Сергеевна с притворным сожалением вздохнула:

– Нам ваш факультет финансово не потянуть. Мы ж потому и на бюджет…

Тамара Даниловна радостно замахала руками:

– Если ЭТО ваша главная проблема, то это не проблема. У факультета есть спонсорский фонд, для одаренной молодежи. Оплатим все обучение! Некоторые дополнительные услуги можно провести через профсоюз. Не волнуйтесь! Главное – соглашайтесь! Потом жалеть будете! Управление Персоналом и ФПР… пф-е-е…ну не сравнивайте даже! Я же вас у ФУПа зубами выгрызла! Отбила с таким боем! Не подведите!

– А кем она сможет работать по окончании?

– Выбор огромный! Кино, радио и телеиндустрия, рекламные агентства, пи-ар, и это только в общих чертах. Возьмите брошюру.

Ольга Сергеевна полистала яркую рекламку и обратилась к Марине:

– Ну что, солнышко, что ты решишь? Подумай, не спеши.

– Я согласна! – выпалила Марина. – А в общежитии можно поселиться?

– Конечно, – с заметным облегчением кивнула Тамара Даниловна.

– Марина, – строго одернула дочь Ольга Сергеевна. – Мы же договорились: никаких общежитий! Будешь ездить домой.

– Ох, подумайте хорошенько, – декан неожиданно поддержала Марину. – На маршрутках – вечером пробки, утром пробки, зимой гололед и поломки. Электричка – два, три часа в сутки, отобранные у сна и отдыха, летом – жара, зимой – холод. Да и недешево это, а проездные для студентов не предусмотрены. Общежитие у нас хорошее, теплое. В этом году выделили деньги на стиральные машины в цокольном этаже. Торговый центр скоро откроется в поселке, базарчик есть у трассы. У нас многие студенты даже на выходные остаются, самостоятельность тоже нужно воспитывать.

Ольга Сергеевна, растерявшись от вескости доводов, молчала.

– А вы сходите, посмотрите условия, – предложила декан. – Скажете коменданту, что от меня. Если понравится, возвращайтесь писать заявление. Очень на это надеюсь.

В общежитии Марина с мамой прошлись по этажам, заглянули в несколько комнат. Марина чувствовала себя странно. То, что она приняла за насмешку судьбы, оказалось на деле невиданной удачей. ФПР был престижным факультетом. Первый его выпуск (четыре года назад) почти в полном составе был известен по именам в индустрии кино, музыки и рекламы. На День открытых дверей даже сам Мамонтов из Москвы приезжал, общался с абитуриентами.

– Неплохо, – признала Ольга Сергеевна. – Я в твои годы, студенткой технологического, о таком и не мечтала, комнату с тремя девчонками делила. И ничего, нормально жили. Готовили вместе, весело было.

– Зачем ты сказала, что я все конкурсы выигрывала? – вспомнив, возмутилась Марина. – Я два раза даже в полуфинал не вышла!

– А что она расхвасталась? Мы тоже не лаптем деланы. Ты себя не недооценивай. Ты у меня могла бы в консерваторию поступить! Сама же решила на юг ехать, к морю…. Нет, солнышко, бог нас любит! Велел тебе петь, вот и будешь петь! И по профессии можно по музыкальному направлению пойти… Двери здесь хлипковаты.

– Значит, ты согласна? Разрешаешь?

Ольга Сергеевна остановилась у окна, потерла пальцем разводы на стекле. Поднеся руку к горлу и громко сглотнув, сдавленно произнесла:

– Боязно мне что-то. Как ты здесь, одна? Самой за покупками, самой готовить.

– Ты же жила самостоятельно в мои годы.

– Эх, ты мои годы и ЭТИ годы не сравнивай! Знаю я, что сейчас за общаги. Одно только успокаивает: комната отдельная – заперлась и сиди. Слышишь, вечерами сиди, никому не открывай! И днем тоже! Каждые выходные – домой! С девочками дружить – только хорошими! С мальчиками – если не хулиганы, учатся хорошо и не пристают! Каждый вечер – звони! Мне звони! Бабушке звони! Рюкзак тебе нужно купить хороший для продуктов, мало ли что у них тут за рынок. Я готовить буду на два дня. Мясо сама не покупай! Холодильник! Как здесь с холодильниками?! Не спросили!

– Мама! – взмолилась Марина. – Все будет хорошо. Не накручивай себя заранее. Не нужен мне холодильник! Сама же слышала, стипендиатам талоны дают на обеды в столовой. И комендантша подтвердила. А столовая совсем рядом, у главного входа в корпус.

Ольга Сергеевна смахнула с ресниц слезу и строго сказала:

– Посмотрим еще, что там за обеды. Все, пошли заявление писать.

Прекрасная, замечательная комната досталась Марине. С приятными, свежими обоями, еще не отмеченными сыростью и прикосновением грязных рук, крошечной кухонькой за перегородкой с узенькой душевой кабинкой и совсем миниатюрным туалетом.

Из мебели имелось только кухонное, встроенное, да косоватый платяной шкаф. Старшекурсники-практиканты под чутким руководством молодой и симпатичной комендантши приволокли матрас, подушку, маленькую тумбочку и стол, то ли обеденный, то ли рабочий. Все, впрочем, было новое, с наклейками мебельной фабрики, и в блоке на некоторое время поселился приятный древесно-лаковый запах.

До кровати дело так и не дошло. Комендантша обещала, просила зайти и напомнить, но каждый раз ее кабинет был занят другими студентами, и Марина просто бросила матрас в угол, нарядив подушку в красивую наволочку и застелив импровизированную постель ярким пушистым пледом.

Мама привезла полочку для книг, и те же мрачные старшекурсники помогли повесить ее над столом, который все-таки оказался единственным, а значит, – письменным. На полочке выстроились учебники, тумбочку украсили полотняные коробочки с косметикой и разной мелочовкой. Лампа с уютным желтоватым светом, подушечки, бязевые занавески, несколько литографий на стене – девочка с одуванчиком и ползущая по яблоку улитка – и безликое жилище на четвертом этаже под номером четыре-одиннадцать, стало домом, местом, куда приходят, чтобы быть счастливыми.

Через несколько дней после заселения практиканты притащили в комнату странную невысокую конструкцию из досок, шириной примерно в метр, придвинули ее к окну и прикрутили к полу шурупами, объяснив Марине, что «раньше так и было». Конструкция действительно аккуратно встала на старые полосы и вмятины. На ней были ровные круги и разводы, словно от воды, и Марина предположила, что кто-то из прежних жильцов соорудил ее как подставку под цветочные горшки. Поразмыслив, она сделала перестановку, и цветочный «подиум» стал ее кроватью. Засыпая, она видела огни на горах и кораблях вдалеке.

Первые дни, вернувшись из универа, Марина несколько раз обходила свое личное двадцатиметровое пространство, с трудом веря в выпавшее на ее долю счастье. Она обедала в студенческой столовой, где борщи, сероватые диетические котлеты и вечная перловка вполне ее устраивали. А вечерами, сбегав в магазин, готовила салат, а иногда тратилась на йогурт или фруктовое пирожное.

Хранить продукты в блоке было негде, и хотя мама грозилась накопить денег и купить маленький холодильник, Марина ее отговаривала. Она и так была всем довольна. Месяц пролетел в сплошных удовольствиях. Но настоящая учеба, после вступительных лекций и семинаров, началась не так радужно, как ожидалось, причем неприятности вылезли, откуда их не ждали.

В третьей группе, куда попала Марина, к ее удивлению и облегчению, ребята подобрались вполне обычные, было даже несколько стипендиатов, таких же, как она. На первой паре по истории Марина познакомилась и подружилась с соседкой по парте, аккуратной стобалльницей Леночкой, постоянно краснеющей и всего опасающейся. Завелся в группе и свой «ботан», очкарик Сергей, к которому тут же прилипла кличка Сережик.

Сережик быстро выделил Марину как «своего человека», и каждую перемену развлекал ее разговорами на умные темы, странно двигая глазами под толстыми очками и брызгая слюной. Марина вежливо слушала, ей было интересно.

Постепенно знакомясь с одногруппниками, она наполнялась уверенностью в своих силах. Преподаватели, большинство, насколько можно было судить по редким парам и многочисленным лекциям, тоже подобрались хорошие. На факультете говорили, что Тамара Даниловна переманила к себе лучшие кадры со всего ВУЗа.

Марину хвалили. Вот только большинство студентов в группе, в отличие от нее, было выпускниками престижных школ, учениками лучших репетиторов, и даже те, кто полностью оплачивал свое обучение, не смогли бы попасть на престижный ФПР без серьезного отбора. Впервые Марина почувствовала разницу в предвузовской подготовке на «Введении в мировую экономику.

И Леночка, и очкастый Сережик, и чудаковатые друзья-не-разлей-вода Виталик и Слава (с первых же дней откровенно и запланированно филонящие), и остальные одногруппники, как и весь первый курс ФПР, слушали преподавательницу без особого напряжения, конспектируя лекцию. Лишь иногда по аудитории шел шепоток, и преподавательница, уловив непонимание на лицах студентов, охотно объясняла отдельные термины, от чего Марине было ни холодно, ни жарко, поскольку объяснения были на том же быстром и сложном английском.

Закусив губу, она кое-как исписала одну страничку тетрадки, и то как можно более непонятным почерком, чтобы соседка по столу не заподозрила, чтобы она ничего не понимает. Одолеть ей удалось лишь схемы, благодаря тому, что они проецировались на доску.

Выйдя из лекционного зала, Марина сползла по стене, почти сев на пол, и отстраненно уставилась в противоположную стену. На коленях сминалась тетрадка с конспектом. Восемь лекций, а потом восемь семинаров, по одному на каждую тему. И зачет. Все, ей конец! Можно, конечно, переписать конспекты у одногруппников, несколько человек даже носит на лекции мощные диктофоны, но смысл? Она вообще только отдельные слова понимает. А это «ебитда»7 вообще звучит как ругательство.

Окончательно добило Марину то, что кто-то из однокурсников, выходя из лекционного зала, похвалил преподавательницу за простоту изложения. Простоту?

Студенты расходились на большую перемену. Коридоры возле лекционных залов опустели. И только Марина сидела у стены, оплакивая свою жалкую судьбу. Никто не виноват, только она сама. Поверила в сказку, приняла иллюзию за реальность. Кого пыталась обмануть? Нужно позвонить маме. Пусть она приедет. Они вместе пойдут к Тамаре Даниловне, будут каяться и умолять вернуть все, как было. А с другой стороны, какое Марина имеет право волновать маму? Она сама принимала решение. Ей самой все и исправлять.

– Алло, гараж! Марлон ушла уже?

– А?

Марина вздрогнула. Перед ней стояла девушка с яркими зелеными глазами, длинными темными волосами, в коротенькой юбочке и блузке на тонких бретельках. На блузку был пришпилен бейджик с аббревиатурой факультета и номером курса, цифрой четыре. В руках четверокурсница держала стопку разноцветных папок.

– Марья Арлановна здесь еще? – нетерпеливо спросила девушка

– Кто?

Девушка цокнула и немного наклонилась, вглядываясь в бейджик Марины.:

– Первый курс? А, тогда понятно. Лекторша еще здесь?

– Нет, – пробормотала Марина, вставая. – Все уже ушли.

– Бли-и-ин! – девушка подергала дверь аудитории и с досадой покачала в руке стопку папок. – Меня убьют теперь. У нее расписание какое-то странное. Придется по всем этажам мотаться.

– Она, кажется, в кафетерий пошла, – робко предположила Марина. – Вроде говорила, что пойдет.

– Да? – приободрилась четверокурсница. – Я как раз туда собиралась. А ты чего здесь? Плакала, что ли?

– Я? Нет! – Марина потерла глаза и обнаружила, что ресницы мокрые.

– Да видно же! Че, обижают? У-у-у… Первый курс, терпи!

– Никто меня не обижает, – предательски жалобно проговорила Марина. – Я не поэтому…

– Блин, волосы какие у тебя классные, – девушка без всякого стеснения взяла в руку прядь Марининых волос и покрутила ее между пальцами с длинными алыми ноготками. – Как отрастила?

– Не знаю, само как-то, – польщенно пробормотала Марина.

– Красишь?

– Нет.

– Химия?

– А? Нет. Такие… с детства…

– Сами вьются? – девушка завистливо присвистнула. – Везет. Вот бывает же так, что кому-то сразу все, а кому-то ничего. И глаза свои?

– В смысле?

– Цвет? А у меня линзы. Смотри, прикольно да? Некоторые почему-то пугаются. Я вот все думаю перекраситься в рыжий. Буду как ведьма. Сексуально, да? Но мне, кажется, не пойдет. Как думаешь, пойдет?

– Не знаю.

– Не, не буду. Я смуглая. Это таким, как ты, идет, белокожим. Ну, так что? Чего ревела?

– Долгая история.

– Пожрать пойдешь? Пошли. Я мадам Марлон поищу, а ты мне расскажешь.

– Я в столовую, у меня талоны.

– В столовой ешь? И жива еще? Поэтому худая такая? Может мне тоже там есть? Похудеть хочу.

– Ты и так… очень стройная.

– Что, правда? А так? – девушка повернулась боком. – Задница нормальная, не телевизор?

– Ну… нормальная. Красивая.

– Уф! Первые приятные слова за сегодняшний день! Кстати, меня Надя зовут. Надя Колесова. А тебя?

– Я Марина… Михеева…

– Так, Марина Михеева, сейчас выкидываешь свои талоны и идешь со мной в кафетерий. Если Бергерша там, я тебя… горячим бутербродом угощу, со всем, что захочешь. И чай. Или кофе. Кофе будешь? Латте? Капучино?

– Я…

– Я пью по-венски, в нем калорий меньше.

Марина сама не поняла как, но через несколько минут уже шла по коридору, болтая с Надей о достоинствах разных видов кофе.

… В кафетерии было людно. Надя с радостным воплем выхватила взглядом сутуловатую спину преподавательницы. Пообщавшись с ней, избавившись от папок, с облегчением на лице, она устремилась к стойке и потребовала у Марины выбрать начинку для сэндвича:

– Ветчина? Грибы? Соленый огурчик? Перчик, перчик острый возьми!

Немного растерявшись, Марина согласилась попробовать все, что предложила ее новая знакомая. От запахов забурчало в животе. Нагрузив подносы, девушки направились к стеклянной стене кафетерия. Но стоило им подойти ближе, к вожделенному столику с видом на парк и мягкими креслами подскочила компания ребят.

Четыре студента с хохотом и кривлянием попадали в кресла. Одного кресла им не хватило, и высокий красивый парень с длинными светлыми волосами, собранными в хвостик, с грохотом потащил к нему тяжелый стул от стойки. Другой парень, растрепанный черноволосый, откинувшись в кресле и ухмыляясь, глумливо салютовал Наде средним пальцем.

Надя остановилась и с досадой топнула ногой.

– Блин! А-а-а-а… День так хорошо начался, слишком хорошо! Так и знала!

– Чего ты? – удивилась Марина. – Давай сюда сядем. Здесь тоже красиво.

– Да я не из-за столика! – сказала Надя, разворачиваясь и унося поднос в глубину зала. – Видела квартет? Муратов с компанией! Практика еще в августе закончилась, а они только сейчас явились! И конечно, справки предъявят! Ва-а-а! Как меня это бесит! Я три недели, как дура, за них рапортовала! И кто меня надоумил в старосты пойти?! А пожалуюсь в деканате, Муратов меня задолбит! Я тебе вот что скажу: запомни эти лица и держись от них подальше.

– Хулиганы? – спросила Марина, вспомнив заветы мамы.

– Не то слово, – Надя выбрала место и села, кивнув светловолосой девушке за соседним столиком. – Дана, привет… Первокурсниц едят, пятикурсницами закусывают.

– Да? – удивилась Марина, вытягивая шею и всматриваясь в «хулиганский квартет».

– Ладно, проехали, много чести дебилам. Рассказывай, что у тебя стряслось. Нет, сначала пожуй. Давай, я тебе еще половинку своего бутера отломаю, мне и так много!

Марине понравился и ее сэндвич, хрустящий, с полосками расплавленного сыра, и кусочек Надиного бутерброда, с острым соусом и каперсами. Она украдкой почитала чек, прилипший к картонному стаканчику с латте, и немного расстроилась. Дорого. Придется оставаться стройняшкой на столовском меню.

Попивая вкусный кофе, чувствуя, как сыто оттопырился под футболкой живот, Марина рассказала Наде о своем экономическом провале. Колесова призадумалась. Марина ожидала, что Надя скажет что-нибудь утешительное, но та только молчала, покусывая губы.

– Знаешь, это только начало, – наконец произнесла Колесова. – Дальше будет хуже. Сложнее. Маркетинг, реклама. У тебя что, экономики в школе не было?

– Была. Как бы.

– Понятно.

– Буду переводиться, – обреченно вздохнула Марина.

– Не вздумай. Что-нибудь сообразим, – Надя машинально взяла с тарелки кусочек каперса и отправила его в рот. – Есть одна идея. Может, и хорошо, что Муратовская компания вернулась. Один из них, по крайней мере, в учебе относительно адекватный. И он у меня в долгу.

– Кто?

– Вадим. Вечером с ним поговорю. Мне все равно у него отчет по практике забрать надо. Ты, кстати, в каком блоке живешь?

– В четыреста одиннадцатом.

– Супер! Я в четыреста двадцатом. Почти соседи. Значит, так. С экономикой поможет Вадим. Он долбанутый перфекционист: хранит лекции за все курсы, все записывает, набирает и распечатывает. «Введение в экономику» у него точно есть. Разберешь и вызубришь. А потом… нет, лучше прямо сегодня… начинай зубрить английский, иначе здесь не выживешь. На репетитора деньги есть? Тогда придется долбиться самостоятельно. Сейчас в интернете куча всяких сайтов и подкастов. Можешь взять мою карточку, по ней работать в сети в библиотеке, у меня там сто часов оплачено. Я тоже помогу, чем смогу.

– Вау! Спасибо!

– Подожди меня благодарить. Поверь мне, скоро взвоешь. Сама знаю, в десятом классе язык запустила, потом так пахала! Забыла, что такое отдых и развлечения! Ничего, зато на первом курсе за все оттянулась! Сок будешь?

Марина и Надя еще немного поболтали за стаканом сока, и Марина не скрывала, как рада была завести такое знакомство. Их разговор прервало появление того самого черноволосого и черноглазого парня, что так едко ухмылялся Наде за столиком. Парень подошел и резко наклонился над Колесовой со спины, почти коснувшись ее шеи губами и дурашливо заглядывая в складки блузки. Марина растерялась и не успела предупредить новую знакомую – слишком стремительно приблизился лохматый хулиган.

– Ва! – взвизгнула Надя, прижимая руки к груди. – Муратов! Охренел?! Я так заикой останусь!

Парень поднес к Надиному лицу ладонь, раскрыл ее и чем-то звякнул. С его пальцев свисала флэшка с серебристым брелоком в виде скорпиона.

– Что за прикол?! – рявкнула Надя. – Нормально нельзя было отдать?!

Колесова гневно зашипела, схватила флэшку одной рукой и оттолкнула голову парня другой. Муратов не смутился, тряхнул волосами, мельком глянул на Марину и, так и не произнося ни слова, отвернулся и двинулся прочь.

– Господи! – воскликнула Марина. – Какой страшный!

Наверное, воскликнула слишком громко, потому что Муратов резко остановился, обернулся и посмотрел прямо не нее долгим взглядом из-под тяжелых век. Марина первой опустила глаза. Когда она подняла взгляд, Муратов уже был далеко. Он шел к столику, сунув руки в карманы джинсов, а она несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь выровнять дыхание.

– Да, жуткий тип, – согласилась Надя, рассматривая необычный брелок. – И в чем я перед Богом провинилась? Попала бы в пятую группу, там одни ботаны.

Глава 6

Дойти до кровати Боря смог почти самостоятельно. Разодранная на плече футболка была мокрой, и Марина, попав под ворот пальцами, в последний момент не удержала массажиста липкими от крови ладонями. Тот повалился из ее рук на постель и со стоном перевернулся на левый бок. Схватил Марину за локоть:

– Свет не включай… видно… со стоянки…

– Очумел совсем?

– Не вздумай! Ранку обработать сумеешь?

– Что?! Ранку?! Пластырь тебе, что ли, налепить?! Ваточку приложить?! Ты весь в крови! Я в «скорую» звоню! Телефон, где мой телефон?!

Марина нащупала упавшую под столик трубку, включила на телефоне фонарь-подсветку, навела его на плечо раненого и ахнула: на месте татуировки, шаманского пера, было кровавое месиво, словно кто-то хотел срезать рисунок, с особой жестокостью, вместе с кусками плоти. О смысле татуировки Танников когда-то рассказывал, значение ее было сложным, мистическим, но в Бориных устах неизбежно свелось к пошловато-эротическому.

– Что там? – спросил массажист, поднимая голову и выворачивая шею.

От его движения рана запульсировала, вспузырилась кровью и сукровицей. Марина сглотнула.

– Боже, здесь еще один порез, синяки…!

– Пару раз дали по ребрам, морде и почкам, ничего страшного. Я же врач, знаю…

– А я – нет! Я в «скорую»….

Борис здоровой рукой схватил ее за запястье и с силой пригнул к кровати. Марина вскрикнула, выпустила телефон, сотовый упал на подушку, мигнув экраном.

– Прости. Не надо. Не звони. В окно… выгляни.

Зло зашипев, она подошла к окну, разминая ноющую руку. На стоянке перед профилакторием под мотающимися на ветру липами стоял черный джип с непроницаемыми стеклами. Разглядеть, кто внутри, было невозможно. Поглядывая на машину, Марина наклонилась к тумбочке, отыскивая в свете уличного фонаря коробку-аптечку.

– Дошло? Насколько я понимаю этих ребят, они будут ждать. Куда я побежал, они видели, в какую комнату вошел, не знают. Если приедет скорая, мне крышка, – заговорил массажист, с трудом шевеля распухшими губами. – Мне тогда крышка и здесь, и в любой больнице.

– Ты денег им должен?

Борис фыркнул и неожиданно застонал, уткнувшись в подушку и по-детски жалуясь:

– Щиплет… жжет… адски просто…

– Терпи, – Марина с садистским удовольствием лила перекись на рану, в голове прыгали тревожные мысли. В какую историю втравил ее приятель? Чем ей это грозит?

Смыв кровь, она рассмотрела порезы.

– Даже я могу тебе сказать, что здесь нужно шить, – сообщила она.

– Зеркало есть? Подержи, посвети, – Боря снова вывернул шею, вздохнул. – Ты прав, мой верный Маринкин, повелитель дельфинов. Хорошая новость – сегодня я не помру. Плохая – тебе нужно будет кое-что для меня сделать.

…Марину чуть не снесло ветром с бетонного парапета, на который она вылезла из окна душевой. Зато здесь можно было пробежать, не привлекая внимания гостей на джипах. Даже дурак сообразит: если сразу после того, как раненый вошел в здание, а через полчаса из него вылетела лохматая взволнованная девица, жертва послала за помощью.

С парапета Марина спрыгнула в траву, пригнувшись, перебежала открытое пространство до тропинки, уходящей в ельник, и понеслась между деревьев, цепляясь волосами за ветки и проклиная свою забывчивость, из-за которой оставила на крючке в прихожей шляпу. Ветер даже сюда доносил солоноватые брызги, на небе, закрывая луну, клубились дождевые облака. Марина перешла на шаг, прислушиваясь: у обрыва справа был каменистый пляжик, «дикари» ставили там палатки и ночами бренчали на гитарах, светя в темноте кострами. Но ветер, видно, разогнал отдыхающих, позади тоже никого не было.

Минут десять постояв у входа на Каталку, Марина убедилась, что на месте драки никто из напавших на массажиста не дежурил. На берегу даже стоять было сложно. Море бушевало, скрипели контейнеры, на одном с грохотом бился о стену сорванный кусок обшивки. Непонятно было, то ли море кидает на берег воду, то ли начинается дождь.

Чертыхаясь, Марина боком спустилась к лиману сразу за массажным вагончиком, принялась шарить в кустах полыни, светя своим телефоном, нашла Борин мобильный именно там, куда он выбросил его перед нападением, нажала на кнопку включения, молясь, чтобы телефон не пострадал от удара, в списке контактов нашла нужное имя и позвонила. Номер не отвечал. Борис предупредил, что его знакомый, врач, рано отключает мобильный, поскольку не любит поздние звонки.

– Такси, такси, – бормотала Марина, листая приложения на своей трубке.

Она нашла значок с желтой эмблемкой и шашечками, мокрыми пальцами с трудом вбила адрес – въезд в пляжную зону. Пришла эсэмэска. Служба требовала надбавку в десять процентов за погодные условия. Да, да, она согласна, только довезите. Приложение показало стоимость и расстояние. К счастью, дом врача был не в самом Мергелевске, а в пригороде, иначе поездка туда и обратно заняла бы полночи.

– Зачем я это делаю? Почему я это делаю? – рассуждала Марина, прячась от ветра за стеной остановки. – Это в последний раз, в самый распоследний.

Таксист оказался молодым парнем, разговорчивым и любопытным, даже попытался от скуки пофлиртовать с поздней пассажиркой. Марина соврала, что отстала в Лесенках от группы друзей и едет к ним. Таксист предположил, что друзья у нее богатые, раз живут в элитном прибрежном поселке, излюбленном месте Мергелевской творческой элиты. И не только Мергелевской. Многие дома покупаются москвичами и питерцами, шоуменами, актерами, музыкантами, для летнего отдыха.

Марина заволновалась: ее могли просто не пустить в поселок без предварительной договоренности. Но будка охранника у шлагбаума, до которого довез ее болтливый шофер, попытавшийся напоследок взять телефончик, была пустой. В ней горел свет, с шипением и помехами орал старенький телевизор. Марина пробежала мимо шлагбаума. Ветер стал стихать, а дождь припустил во всю. Мимо, пробивая фарами водную пелену, проехало несколько машин.

Поселок оказался большим. Поближе к трассе улицы разматывались однообразной лентой кирпичных коттеджей, но чем дальше Марина шла, тем изысканнее и разнообразнее становились дома и тем больше ландшафтных выкрутасов наблюдалось у построек. Если бы Боря не описал подробно, где искать нужный дом, она могла бы бродить по поселку всю ночь. Однако приметный забор, башенки и флюгер на крыше подсказали, что ей удалось не заплутать.

Еще сутки назад Марине трудно было представить, что можно промокнуть и даже продрогнуть посреди знойного лета. С волос текло, футболка липла к телу, размокшие тапочки соскальзывали. Повернув ручку калитки в заборе без домофона, с облегчением убедившись, что во дворе нет собаки,

Марина подошла к двери коттеджа, нашла звонок и несколько раз нажала. Отступив назад, подняла голову: в нескольких окнах горел свет, на первом – в выступающем эркере возле входа, на втором – почти во всех. Она позвонила еще раз, нервно прислушиваясь. Что делать, если хозяин не отзовется, испугается ночного визита или не позволит объяснить ситуацию, она просто не представляла.

Дверь открылась, выпустив тепло, свет и тихую музыку. Марина сощурилась, рассматривая сквозь капли на ресницах мужскую фигуру в дверях.

– Простите за беспокойство, – крикнула Марина. – Мне нужен Георгий Терентьевич Кардашев. Это срочно. Он не берет трубку, поэтому я…

Фигура в дверном проеме молчала. Марину тоже рассматривали. Она подошла ближе, смахнула с лица и глаз воду:

– Передайте, что я от Бориса Танникова.

Открывший оказался молодым парнем, лохматым, в мятой футболке и спортивных штанах, мешковато висящих на самых бедрах под белой резинкой трусов. Парень отступил к лестнице, задрал голову:

– Дед! Тут к тебе!

Сверху неясно откликнулся мужской голос. Парень выслушал и проорал, с подозрением глядя на Марину:

– Девчонка какая-то! Вся мокрая! Говорит, срочно. Говорит, от дяди Бори. Пускать?… Ладно.

Подросток показал жестом наверх. Марина вошла, с хлюпом сняла тапочки, неловко вытерла мокрые ноги о половичок. Парень кисло поджал губы. Он был светловолосым, курносым и пухлогубым, довольно симпатичным. Марина дала бы ему лет семнадцать. Мальчишка пошел вперед по ступенькам, постучал в одну из дверей в уютном коридорчике, сунул голову в комнату и, совершенно не стесняясь гостьи, повторил:

– Дед. Какая-то барышня. Подозрительная. На регулярную дядьборину подружку не очень похожа. Точно пускать?

– Игнат! – в голосе, раздавшемся из комнаты, прозвучали нетерпеливые нотки.

– Ладно, – парнишка отступил, пропуская Марину, но встал у косяка так, что ей пришлось мимо него протискиваться.

В комнате пахло деревом, табаком и книгами. На секунду (так взволновали ее выхваченные из широкого пространства звуки и запахи: под босыми ногами скрипнули теплые доски, шторы поднялись под сквозняком и впустили влагу и шум дождя, «на-а-а-а том ка-а-а-амне…» сладко пропела пластинка на проигрывателе-чемоданчике) Марина растерялась и не сразу разглядела мужчину у окна.

Он сидел в одном из кресел с потертыми подлокотниками под бьющейся на ветру шторой. Край шторы задел иглу, пластинка взвизгнула и зашипела. Мужчина протянул руку и щелкнул кнопкой на проигрывателе. Это был пожилой человек, худощавый и горбоносый, с седыми волосами, все еще густыми и пышными, несмотря на возраст. Кардашев поправил очки на носу, окинул Марину спокойным взглядом и строго обратился к мальчику:

– Игнат, наша гостья промокла. Прими меры.

Парнишка тяжело вздохнул и вышел. Слышно было, как он сбегает по лестнице. Примерно до половины.

– Вы Марина?

– Д-да.

– Боря мне о вас много рассказывал.

– Да? – Марина опять растерялась: они с Борисом виделись почти каждый день и подолгу болтали, но она и представить не могла, что массажист станет сообщать третьим лицам о таком незначительном факте, как дружба с соседкой по павильону.

– Итак, – терпеливо обратился Кардашев к Марине.

Та собралась с мыслями и начала рассказывать. Хозяин дома немедленно встал, попросил гостью присесть, толкнул незаметную дверь в ванную и принялся бросать в пластиковую коробку шприцы, бинты и упаковки лекарств из шкафчика над раковиной. При этом он внимательно слушал и выкрикивал вопросы медицинского характера, на которые Марина, оставшись стоять, чтобы не дай бог не намочить гобеленовую кушетку, отвечала громким голосом со всей возможной точностью. Из немного бессвязных объяснений Бори она знала, что Кардашев еще до выхода на заслуженный отдых бросил медицину и начал заниматься чем-то другим.

Вернулся Игнат с полотенцем, от которого уже не было особого толку, потому что часть воды с Марины стекла на пол, а часть впиталась в джинсы, ставшие тяжелыми и тесными. Кардашев вышел из ванны с пластиковым чемоданчиком, бросил подростку:

– Как она поедет назад вся мокрая, представляешь себе? Футболку и штаны, живо.

Игнат так же тяжко, страдальчески, со свистом, вздохнул, подхватил крест-накрест край мятой футболки и принялся тянуть ее на голову, медленно обнажая крепенький торс.

– Отставить цирк! – рявкнул Кардашев. – Сбегал к себе в комнату – принес все чистое. Простите моего внука, он олух. Ну! Быстро! Там дядя Боря умирает!

– Что, опять?!

– Игнат! – слышно было, что Георгий Терентьевич не на шутку рассердился.

Подросток покладисто, с очередным фарсом, сорвался с места, чуть не растянувшись на натекшей с гостьи луже, и через минуту уже стоял перед Мариной со стопкой чистой одежды. Она быстро переоделась в ванной, сняв все мокрое, и сразу же согрелась. Внук врача пожертвовал ей футболку с огненно-рыжим драконом через всю грудь и мягкие спортивные брюки на веревочках.

Выйдя из ванной, Марина еще раз окинула взглядом волшебную комнату, попытавшись запомнить все детали: подвесные светильники со стеклянными вставками на цепях, свисавшие с низких балок, и заплывшие воском, и с целыми свечами, этажерки с крошечными полочками, а в них грубоватые глиняные статуэтки, стопки книг на полу, японские маски на стене и глобус у кресла, не старинный, но прекрасно имитирующий пиратскую карту с изображениями чудовищ в испещренном меридианами «oceano orientalle».

В гараже Кардашев бросил чемоданчик на заднее сидение, а перед Мариной распахнул переднюю дверцу. Дождь был таким же сильным – ветер, как это часто бывает с южаком, уступив место ливню, немного стих.

Кардашев, видимо, хорошо знал дорогу. Он казался спокойным, только пальцы на руле, выбивавшие тихую дробь, выдавали его тревогу. Что за отношения могли быть между степенным пожилым врачом и ветреным молодым массажистом? Родственные? Профессиональные? Словно услышав мысли Марины, Георгий Терентьевич произнес:

– Боря – сын моего старого друга, тоже врача. Не могу сказать, что одобряю образ жизни молодого разгильдяя, но Бориного отца уже нет в живых, а я еще здесь. Он не в первый раз попадает в… передряги. Помогаю, чем могу. Были также случаи в моей жизни, когда Борис меня здорово выручал. Вот так… Заедем в круглосуточную аптеку на трассе? У меня с собой не все требуемое… Простите моего внука. Он ужасно избалован. Мальчик он не злой, но любит ломать комедию.

– Ничего. Это… даже забавно.

– Вы не против? – Кардашев нажал на кнопку автомагнитолы.

Марина послушала глубокий протяжный голос, поющий по-английски, произнесла:

– Нет. Мне нравится.

Кардашев улыбнулся:

– Могу включить что-нибудь менее старомодное. Радио?

– Нет, оставьте, пусть. Вам, наверное, хочется дослушать…то, что вы не дослушали, когда я пришла.

– О! – врач качнулся назад, выражая удивление. – Так вы ее узнали?

– Да, в комнате вы слушали Лемешева, пятьдесят шестой год, если не ошибаюсь, а здесь у вас Марио Ланца, год не знаю, середина пятидесятых, думаю. И то, и это – ария индийского гостя из «Садко».

– Поражен, – Кардашев покачал головой и оторвался от дороги, чтобы повнимательнее взглянуть на пассажирку.

– У меня музыкальное образование, – Марина пожала плечом, постаравшись скрыть, как ей приятно.

Кардашев потер узкие губы:

– Пятьдесят четвертый год. И пятьдесят третий.

Остаток пути они проехали в молчании. Марина думала о комнате с глобусом и свечами в покрытых патиной бронзовых подсвечниках, стопках книг на разных языках с мелкими флуоресцентными закладками и глиняных статуэтках в темных нишах.

Мергелевск, ЮМУ, за 10 лет до основных событий

Общежитие двух факультетов, продюсерского и журналистики, закрывалось ровно в двадцать три ноль-ноль – по щелчку замка в вестибюле можно было сверять часы. Припозднившихся «своих» бдительная вахтерша Евгения Викторовна еще пускала, после долгих уговоров и челобитных, но чужие, к категории которых принадлежал и Ренат Муратов, за малейшую попытку несанкционированного проникновения даже вносились к книжечку с подробным описанием внешности и указанием номера комнаты адресата. И если уйти утром он еще мог, смешавшись с толпой спешащих на пары студентов, то просочиться внутрь мимо вахтерши вечером не представлялась возможным даже для него.

Поэтому Ренат привычно отправился к заднему фасаду общаги, под балконы. Там он нагнулся, покрепче затянул шнурки на кедах и осторожно покачался в полуприсядь – мышцы еще ныли: физкультурник накануне заставил «прогульщиков», на три недели продливших каникулы Муратова, Ярника, Спелкина и Олейникова, бежать восемь кругов по стадиону.

Из четырех друзей Леха свалился уже на шестом, Вадим и Артем выдержали семь, и только Ренат осилил все наказание, а потом три дня за это и расплачивался. И две ночи, что самое обидное, потому что от Даны Рудниковой, со дня возвращения в универ в подтверждение продолжения прошлогодней лав-стори шли недвусмысленные эсэмэски.

Ренат подпрыгнул, уцепился за край решетки, подтянулся и полез. На первом этаже была подсобка, на втором жил странный второкурсник, загромоздивший весь балкон пластиковыми водопроводными трубами, на третьем обитали веселые пятикурсницы с журналистики, с которыми Муратов познакомился еще в прошлом году – если Ренат заставал девчонок в момент перекура, те выпускали его в коридор через свой блок. В этот раз их балкон был пуст, окно было темным.

В прошлом семестре комната на четвертом этаже пустовала, сейчас в ней горел свет, позволяя рассмотреть весь блок. Ренат осторожно выгнулся и заглянул в окно: шторы были раздвинуты, балконная дверь приоткрыта, в глубине просматривалась проход-арка в неосвещенные коридор с кухней. В блоке явно жила девчонка: рюшечки, картинки, плюшевый мишка на столе. Хозяйка комнаты где-то шаталась на ночь глядя, наверняка распивала чаи по соседям. Нужно сказать Дане, чтобы та предупредила соседку снизу, во избежание паники в очередной раз, когда Ренату захочется навестить подружку.

Левую ногу Муратова свело судорогой, такое с ним после тяжелых физических нагрузок случалось часто. Пройти через открытый блок, пока хозяйки нет дома? Рискованно. Морщась от боли, Ренат шагнул здоровой ногой на перила и аккуратно присел на угол балкона, растирая мышцу. Потом перевел взгляд вниз и замер.

Хозяйка блока нигде не болталась. Она безмятежно дрыхла у самого балконного окна. Свет от настольной лампы над ее головой просвечивал сквозь рыжие кудри. На девчонке была веселенькая пижамка с розочками. Она спала, лежа на животе поверх стеганого одеяла, тоже в милых цветочках, обняв подушку и согнув в колене одну ногу. Лицо девочки было умильно сосредоточенным, рот приоткрылся, на щеках дрожала тень от ресниц, из-под коленки торчала раскрытая тетрадь. Ну, понятно – что-то повторяла и уснула с открытым балконом в теплую сентябрьскую ночь.

Ренат осторожно пошевелился. Девчонка спала, ногу постепенно отпускало. Над ухом противно запищал комар, Муратов машинально хлопнул по щеке и опять застыл. Хозяйка блока продолжала спать, лишь перевернулась на спину и во сне почесала лодыжку.

Ренат недобро прищурился, вглядываясь в лицо девочки. Он узнал ее и пробормотал сквозь зубы:

– Это кто тут у нас такой смелый? Или безмозглый?

Девчонка дернулась во сне и почесала нос. Ренату нестерпимо захотелось взять несмываемый маркер и научить первокурсницу уму-разуму, чтобы в голове завелось какое-никакое благоразумие. Как можно поселиться в новом месте и не заметить под самым носом опасное архитектурное излишество? А если бы на его месте оказался маньяк? Ренат покачал головой, поднялся и схватился за край решетки. Мимо уха прожужжал комар. Муратов вздохнул и, прежде чем продолжить свое романтическое путешествие, потянулся, чтобы прикрыть балконную дверь.

Мергелевск, наши дни

Валера готовил обед для себя и Саввы. Он резал куриное филе и бросал его в жерло мультиварки. У его ног, провожая каждый кусок взглядом, дежурил Тимоша. Я с подозрением всмотрелась в улыбающуюся собачью морду. Ох, сдается мне, не все куски долетели до места. Кыся тоже выглядела сытой и довольной. Я заглянула в кастрюльку, громко втянула носом запах и заискивающе почмокала. Муж, не оборачиваясь, отодвинул меня локтем. Даже его плечи выражали обиду и огорчение.

– Как вкусно пахнет! – не сдавалась я.

– Вкусно, – подтвердил Валера. – Скромный холостяцкий ужин. Как раз на две порции. На две! Да-да!

– Ну за-а-ая…

– Кого-то сегодня развлекут и покормят. А мы с Саввой, одинокие и брошенные, удовольствуемся банальным рагу.

– Зая, – вкрадчиво повторила я, поправляя на муже фартук, – как будто я не в курсе, что вы с Саввой сговорились за моей спиной и вечером идете в батутный зал. А потом в пиццерию. Хотя я категорически против батутов и фастфуда. И весь этот обед для отвода глаз.

– Ничего не для отвода! Откуда я знаю, как там тебя твой Ренат накормит! – Валера перешел в оборону, а потом вновь в атаку. – А по поводу наших планов – нет у тебя сегодня права голоса! Не-ту!

– Я и сама это понимаю, – покладисто сообщила я. – Поэтому буду не веселиться, а переживать. Не сломайте шеи и не отравитесь там.

– Будет она переживать, как же! – хмыкнул Валера. – У ней вон прическа новая, от ней вон духами разит… всю кухню мне провоняла… вон у кошки уже аллергия!

Я посмотрела на Кысю. Кыся с недоумением посмотрела на меня.

– Тебе не нравится моя новая прическа?

Муж покосился через плечо:

– Ну, я не специалист, конечно… А твой Ренат случайно не дам постарше предпочитает? Влюбится и увезет тебя… куда-нибудь.

– Валера, какой ты милый! – я обняла мужа со спины. – Только ты умеешь говорить такие приятные комплименты.

– Это не комплимент. Я обиделся. Я тоже хочу на концерт камерного оркестра. Я хочу смокинг, бабочку и флиртовать с женами чиновников и предпринимателей. Среди красивых женщин тоже много спонсоров, я найду их гораздо быстрее, чем твой студент-выскочка.

– Не сомневаюсь, – поддакнула я. – Ты прекрасен. Все жены чиновников и предпринимателей мигом в тебя влюбятся. Поэтому я тебя с собой и не беру.

– Все-таки призналась… коварная, – польщенно пробормотал муж в бороду и вдруг спросил совершенно обыденным тоном: – Ты именно сегодня хочешь обсудить с Ренатом… свой проект?

– Да, зая, – я присела на стул и куснула ломтик моркови, – даже не знаю, как к нему подступиться. Захочет ли он поделиться личным?

Муж захлопнул мультиварку и сел за стол, вытирая руки о полотенце:

– Чем больше я об этом думаю, тем сомнительнее выглядит твоя идея. Написать книгу о двух людях, имея лишь дневник одного из них…

– Я знаю, знаю. Сама не понимаю, на что надеюсь. Но эта история не выходит у меня из головы. Зачем только все это вспомнилось?

– Давай так, Вера, – муж положил руки на колени и наклонился, серьезно заглядывая мне в глаза, – если Ренат тебя сегодня… пошлет с твоей идеей, ты смиришься и не станешь больше читать чужие дневники и шпионить за бывшими студентами. Если он согласится – берись за весла: добывай информацию, придумывай хэппи-энд, которого не было… Договорились?

– Да.

– Вера, посмотри мне в глаза.

Я посмотрела:

– Да, Валера, мы договорились. Но если однажды история продолжится, я не просто возьмусь за весла, я поставлю все паруса.

Муж помолчал и обреченно кивнул.

Наступали сумерки. Позвонил Ренат, сказал, что пришлет за мной машину с шофером. Валера с балкона с интересом наблюдал, как в наш крошечный дворик, почти под самые окна, медленно въезжает роскошный черный автомобиль.

– Там за рулем какой-то мальчик! – громко прокомментировал увиденное Валера, заглядывая в комнату, где я мучилась с последним штрихом наряда – жемчужным ожерельем, подарком бабушки из сороковых годов. – Не татарин, скорее, монгол! Вышел и ждет тебя, весь по струнке.

– Угу, – просипела я. – Помоги с застежкой, зая. Как же живут все эти знаменитости и богачи? Я за один вечер со сборами так умаялась, что уже никуда не хочу.

– Надо, Вера, надо, – наставительно сообщил муж, застегивая ожерелье. – Это у тебя с непривычки. Вот сама станешь знаменитостью – втянешься.

Я вышла на лестницу и начала осторожно спускаться по ступенькам, привыкая к новым, купленным по такому случаю дорогим туфлям на высоком каблуке. Давно позабытые ощущения молодости. Хотя почему давно? Я до самого ухода из университета носилась везде на шпильках и танкетках, с мужем благодаря им и познакомилась.

Шофер, скуластый молодой человек в строгом костюме, скучающий у машины, при виде меня любезно отворил заднюю дверцу. Садясь в прохладный салон, я слышала, как Валера с балкона всячески меня подбадривает, а Савва гудит в дудочку болельщика. Когда я уселась на заднем сидении, шофер поймал мой взгляд в зеркале заднего вида и суховато сообщил:

– Я бурят.

Отъезжая, вся красная от смущения, я показала мужу в окошко кулак.

Город просыпался от дневного зноя. Мы ехали вдоль моря в потоке машин и струях света от фонарей, разгоравшихся в городских сумерках. Мелькали разноцветные фонтаны, в бухте медленно разворачивался огромный контейнеровоз, на другом ее берегу зажглись огни вдоль трасс, краны в порту двигались словно в такт особой, только им слышимой музыки.

Как прекрасен наш город в этом переходе от дня к ночи! В такие дни нельзя оставаться дома, нужно выходить и смешиваться с этой толпой взрослых и детей, перетекающей по изгибам набережной: уворачиваться от велосипедов, есть мороженое, пить газировку из автоматов, слушать мексиканские барабаны, наблюдать за мальчиками и девочками, танцующими хип-хоп у кромки моря, дышать морской влагой и тратить деньги на глупые развлечения.

Вечер в «Твайлайте» получился насыщенным. Я не знала, что с противоположной стороны клуба есть летняя площадка. Именно там на маленькой сцене прошел концерт небольшого питерского оркестра. Звучали Штраус, Вивальди, Гайдн и переработанные на классический лад известные рок композиции.

Время после концерта Ренат почти полностью посвятил мне и постановке «Любви-дель-арте». Меня представляли, со мной знакомились, и известные люди, которых я прежде видела лишь на страницах местных журналов, обрели в моих глазах плоть и кровь. Когда гости разъехались, мы с Ренатом долго разговаривали у полупустого фуршетного стола и пирамиды поставленных друг на друга плетеных кресел.

Вечер немного попортили дождь и ветер, Мергелевск задело краем антициклона. Южак. Он всегда приносил дождь.

Домой я вернулась за полночь. Муратов сам довез меня на своей быстрой маленькой машине, пообещав позвонить, когда будет подобран состав исполнителей главных ролей. Я чувствовала себя молодой, значительной и очень… несчастной.

– Не согласился, – констатировал муж, увидев мое лицо.

Я покачала головой:

– Есть хочу.

Валера разогрел тарелку с рагу, и я села ужинать прямо в своем сиреневом шелковом «лауреатском» платье до пят, положив ноги на стул. Муж уселся напротив, снял с меня туфли и принялся массировать мне ступни:

– Чем аргументировал?

– Ничем. Я просто подошла ближе к этой теме и столкнулась с полным ее неприятием.

– А поточнее?

Я задумалась, жуя и прокручивая в голове разговор с Муратовым:

– Мы вспоминали университетское время, я немного рассказала о тебе, о дочери, о внуках. Ренат рассказал, как собирал друзей после возвращения из Штатов. Я вспомнила, что их с Артемом, Вадимом и Алешей называли Д’Артаньяном и тремя мушкетерами. И тут он как-то… он усмехнулся и сказал, что один из них все-таки оказался «гвардейцем кардинала». Я знаю, кто это был, читала в дневнике. Но когда я спросила, как так вышло и что это была за история, он замкнулся и сказал, что давно вычеркнул из памяти всех предателей. Понимаешь, всех. Не только Лешу Спелкина. Думаю, он и Марину имел в виду. И все. Ренат завел разговор о чем-то другом.

– И что теперь? – спросил муж, помолчав.

– Сушу весла, – с горечью признала я.

– Постой, а пьеса?! Что с пьесой-то?

– Будет мюзикл. Все хорошо. Спонсоры нашлись.

– Вера, как славно! А ты расстраиваешься!

– Вовсе нет!

– Тогда забудь, смирись и ложись спать. Уверен, совсем скоро, а может, даже завтра, у тебя появится новая идея. Будешь опять стучать по клавиатуре с утра до ночи.

– Иду, – послушно сказала я. – Иду спать, смиряться и забывать. И ждать новую идею. Пусть твои слова услышит моя муза.

Глава 7

Черный джип никуда не делся, лишь отъехал от угрожающе скрипящей липы. Марине и Кардашеву повезло – в профилакторий как раз возвращалась толпа диких серферов, пристроившихся в нем за символичные деньги.

Непогода им была нипочем. Из-за них Марина уже несколько ночей не могла нормально выспаться – двор профилактория был как колодец с гулким эхо: каждое слово, каждый крик веселой компании, повадившейся возвращаться под утро из ночного клуба в Лесенках, влетал к ней в окно.

Но сегодня Марина приветствовала неугомонных любителей волны и ветра как лучших друзей, втащив Кардашева в самый центр толчеи, пьяных прощаний и громкой музыки из телефонов. Врач оставил машину у въезда на пляж, а коробку с медикаментами завернул в плед, который прихватил для промокшей пассажирки. Все эти конспиративные ухищрения Марину совсем не радовали. На душе у нее было тревожно, хотелось поскорее выяснить, во что вляпался Боря и чем это грозило.

Кардашев тоже не был в восторге от происходящего. Хмуро поздоровавшись с раненым, он быстро и деловито занялся лечением. Марина была на подхвате. Ее нервировали короткие взгляды гостя. Некоторая непринужденность, установившаяся между ними при встрече и во время поездки, сменилась напряжением. Во взгляде врача был закономерный интерес: что связывает ее и массажиста, кроме соседства по работе и приятельства?

Но Боря, бодрячком с обколотой анестезией раной, сам расстарался и объяснил: после нападения идти ему было некуда – от машины его отрезали. Позвать на помощь на обезлюдевшем из-за непогоды пляже было некого, слава богу, он вообще вырвался, иначе пацаны покромсали бы его на лоскутки. О «пацанах» Танников говорил с непонятной иронией, словно ему было забавно вспоминать о своих мучениях и страхе, и собственная глупость его веселила.

– Что на этот раз? – спросил Кардашев, орудуя пинцетами и иглой.

Боря приглушенно хохотнул в подушку:

– Рогатый муж.

– Чего вдруг? Сколько раз говорил, что никогда не связываешься с замужними.

– А я как бы и не связывался. Медузка моя в разводе. Вот только бывший этим фактом так и не проникся. У нее сейчас забавная жизнь: дочь-школьница с заскоками и тень-муж, серьезный мужик со связями в серьезных кругах, – полный контроль и нейтрализация всех потенциальных ухажеров.

– Значит, тебя нейтрализовали. Муж участвовал?

– Что ты! Он осторожный человек, если что, он не в теме, хотя знал прекрасно, что я жаловаться не побегу. И убивать меня его ребятки не собирались, так, перестарались немного.

Кардашев хмыкнул:

– Ничего себе, немного! Чем им твоя гравировка-то помешала?

– А вот это – вопрос интимного характера, – весело отозвался массажист. – Знаешь, Терентьич, что такое фетиш?

– Знаю, Боренька. Однако давай по существу. Так, чтобы я не отвлекался. Мне сейчас предстоит послойный шов, а я этим с интернатуры не занимался. Поэтому в двух словах: почему я сейчас не дома с книжкой, а штопаю твое плечо?

– Моя татуировочка была у Валюшки в телефоне. В мобильном по наущению папочки рылась доча. От такой паролем не защитишься, это я тебе как специалист по ушлым девочкам говорю. С перепиской была полная конспирация, типа у Валюши спинка бо-бо, часто и густо, я опытная массажистка, снимаю, так сказать, мышечное напряжение. А вот с фетишами моя медузка попалась. Одно, другое, мы-то не особо, если честно, и скрывались, так, для дочери больше… Я ж не знал… – Боря сдавленно закряхтел. – Если бы она мне сразу все рассказала! Я сам подозревать начал, заметил, не дурак. Справки навел, хотел еще вчера все прекратить. Не успел. Телефон только сумел в кусты закинуть, когда они набросились, там у меня в облаке такой интимный дневник – одним плечом бы не отделался. Как назло, пароль не успел ввести, мобильный новый.

– Понятно. Боренька, даже не рассчитывай на то, что мы с тобой ограничимся штопкой и поверхностным осмотром. В больницу и срочно!

– Терентьич, сам все понимаю! Как только ребятки из-под окон свалят, я сам с превеликим удовольствием отдамся коллегам. Но сейчас… пойми, имеются у меня другие части тела, что мне тоже дороги.

– Ох, Боренька, одно меня радует: такими темпами я с тобой очень скоро по всем долгам рассчитаюсь.

– Не надо так, Терентьич. Какие к черту долги? Я не со зла и не за процентами, просто жизнь заставила.

– Ты это вот Марине… простите, отчества не знаю… Марине Павловне расскажи. Чем перед ней расплачиваться будешь? – Кардашев приподнял раненого, пока Марина вытягивала из-под него перепачканное кровью белье и меняла одноразовые медицинские простыни.

– Маринкин, – просипел Борис, – проси, что хочешь. Я твой навек.

Марина раздраженно дернула плечом и обратилась к Кардашеву:

– Сварить вам кофе?

– Буду признателен. Черный, крепкий, одна ложечка сахара.

– Мне тоже, – отозвался массажист из подушки.

Кардашев с задумчивым лицом влепил ему шелбан по затылку.

Марина, взяв турку, пошла на общую кухню. Там две уже слегка протрезвевшие кайтсерферши с грустью поведали ей о конце халявы – «хостельные» комнаты в профилактории закрывались, а через две недели и сам профилакторий будет опечатан, просьба всех на выход с вещами. Марину почему-то это совсем не тронуло, мысленно она уже давно была готова к переезду. Ей до смерти надоела торговля сувенирами.

Деньги у нее есть, можно какое-то время отдохнуть. А там что-нибудь найдется, в сезон работы на побережье хватает.

Кардашев осторожно сделал один глоток, потом приподнял брови, отпил еще и попросил долить из турки. Кофе был неплохой – свежемолотый бразильский «Бурбон». Его Марине подарил поклонник из недавней гастрольной жизни. Имя поклонника она не помнила, по некоторым признакам, он был психом и сталкером, избравшим Марину в качестве объекта для поклонения. Хорошо, что она ушла из группы. Впрочем, произошло это не из-за поклонника – он, по сравнению со Степаном, был просто душкой.

Кофе ей жарил и молол сосед по этажу, бригадир отделочников Анзур. Сосед очень кстати ей вспомнился – у него был запасной ключ от пожарного выхода.

Кардашев допил кофе, послушал у Бориса пульс, еще раз прошелся пальцами по телу раненого, прощупав пострадавшие места. Марина разбудила Анзура. Тот заставил себя поуговаривать, не потому, что боялся репрессий со стороны коменданта, а просто потому, что любил внимание.

– Анзурик, дорогой, очень нужно.

– Ну́жна – не ну́жна, – тянул Анзур, а потом неожиданно выдал, зевая и почесываясь. – Шайтан-баба, зачем волос черный красила? Я думал черный волос, а ты рыжая. Как моя Суман. Зачем красила?

Марина не сразу поняла, чем недоволен таджик – потянула от уха прядь, рассмотрела в тусклом свете коридорной лампочки. В последнее время она частенько забывала мыть голову оттеночным шампунем, да и морская вода поработала в направлении «а ля-натурель» – сквозь остатки черной краски проглядывала предательская рыжина.

Она беззлобно хмыкнула:

– Не буду больше. Только ключ дай.

– Покормишь? Хорошо чтобы.

– Покормлю. Давай солянки сварю из говядины.

– С помидором?

– С солеными помидорами. Как ты любишь. Целую кастрюлю. Тебе с братом на три дня хватит.

– Эх, бери, – бригадир махнул рукой и отдал Марине плоский ключик. – Утром верни. Неприятности только не ну́жна.

– Не будет, – пообещала Марина.

– Почему солянку? – спросил Кардашев по пути к пожарному выходу.

– Анзур с братом целый день на стройке, жены дома. Оба на еде экономят – все деньги домой отправляют, скучают страшно по домашней пище, русская кухня им нравится… да любая нравится, лишь бы кто-нибудь приготовил.

– Мы вам с Борей добавили хлопот?

– Вы-то при чем?

– Верно. Но с Борисом всегда тяжело… смерть отца его очень…

– Так, стоп, Георгий Терентьевич. Я не с Борисом. Я просто помогла – обычное человеческое сострадание. Я Боре благодарна, он душевный человек. Но у меня своя жизнь, у него – своя, подробности мне не нужны, мне их и так хватило за сегодня. И готовить я люблю и умею, так что никто никому ничего не должен. Одним одолжением больше, одним меньше… Я буду рада, если для Бориса все хорошо закончится, но если что-то пойдет… не так, мое дело – сторона. У меня своих проблем столько, что еще одна – это явный перебор.

Они подошли к торцевой двери. Марина говорила тихо: на первом этаже жил в основном рабочий люд, уставший после дневных трудов, спать ему оставалось лишь несколько часов.

– Ясно,– так же тихо произнес Кардашев, внимательно вглядываясь в лицо Марины, словно искал в нем тайные знаки.

Марину это внимание стало всерьез раздражать. Она устала, и физически, и морально. Посторонних снаружи у незаметной снаружи дверцы не было, команда ревнивого мужа этот вариант не просчитала.

Дождь все еще шел. Южак брал побережье на измор. Завтра на Каталке будут одни серферы, это хорошо.

– Вон тропинка. Выйдите как раз к стоянке. Я позвоню вам, как у нас и что.

– Позвоните. Пока все под контролем, но Боре нужно на осмотр и чем раньше, тем лучше, а его клятвенным обещаниям я доверять не склонен. Боря – трепло.

– Это точно, – Марина вымученно улыбнулась. – Удачи вам, Георгий Терентьевич.

– И вам, Марина.

Когда она вернулась в комнату, накачанный лекарствами Борис спал. Марина достала из старого шифоньера в прихожей надувной матрас, прозрачный, веселенькой раскраски, с лупоглазыми рыбками. Спать на нем было неудобно – матрас скрипел и где-то пропускал воздух. Вместо того чтобы заснуть, Марина начала вспоминать. Довспоминалась до студенческих времен, и позволила себе немного углубиться в прошлое, хотя много раз уже обещала себе не давать памяти возвращаться и до сегодняшней ночи обещание держала… почти.

Мергелевск, ЮМУ, за 10 лет до основных событий

В блоке у Колесовой было уютно. Все в нем говорило о достатке хозяйки: мягкая мебель, диванчик и кресло, удобный угловой стол, удачно вписавшийся в тесное общажное пространство, а на нем новый компьютер и принтер.

Вид немного портил солидный трехстворчатый шифоньер, совершенно неуместный в узком блоке, временами непроизвольно изрыгающий из своих недр прозрачные блузки, короткие юбки и туфли на острых каблучках. В углу комнаты стоял пошивочный манекен, Марина сначала думала, для интерьера, но оказалось, Надя умеет шить и сама моделирует одежду.

Марина тонко нарезала дорогой сыр и сервелат, достала из упаковки рыбную нарезку, красиво выложила все на полупрозрачное блюдо с цветочным орнаментом, полюбовалась столом. Попереставляла тарелки, накрыла полотенцем стеклянный чайничек с паром из носика. Надя говорила, что Вадим пунктуален до тошноты, но мало ли…

Ярник пришел минута в минуту, сел за стол, удивленно хмыкнул при виде угощения, подал Марине папку-скоросшиватель, в которой каждый листок был вложен в отдельный прозрачный файл:

– Основы экономики. Первый курс. Даже если что-то изменилось, то вряд ли многое: преподша – фанатка канона. Как экономист она ноль без палочки, но теорию дает хорошо. В конце папки – примерные вопросы на зачет. Она их вам в конце семестра раздаст, но ты сейчас начинай готовиться. И главное – язык учи.

– А я что говорю, – поддакнула Надя.

Марина, слегка запинаясь, принялась благодарить четверокурсника. Тот коротко кивнул и сложил себе двухэтажный бутерброд.

Застольная беседа у него с Мариной и Надей получилась странная: Вадим односложно отвечал на жадные расспросы Колесовой (ту интересовало, где и как Муратовская банда провела халявные три недели), зевал, поворачивался к Марине и замолкал, задумчиво рассматривая первокурсницу сквозь полуприкрытые веки. Надя все больше нервничала и раздражалась, Марина все больше смущалась. Выпив три чашки чая, гость отбыл, поманив за собой в коридор хозяйку блока.

– Слышь, Колесова, где это чудо рыжее обитает?

– Зачем тебе? – Надя приподняла бровь.

– Откуда мне лекции забирать?

– Я отдам, – сказала одногруппница, делая ударение на первом слове.

– А если что-то непонятно будет?

– Я объясню.

– Ты теперь спец в экономике?

Надя зло прищурилась, аккуратно прикрыла дверь в блок и набросилась на одногруппника:

– Ярник, считаешь, я не вижу, что ты задумал?! Забудь вообще! Больше я тебе в эти игры играть не позволю!

Вадим привалился к стенке и скрестил на груди руки:

– Чего так? Раньше ты всегда промоутила своих подружек.

– Ничего подобного! – рявкнула Надя, перепугав проходящих мимо первокурсниц с полотенцами на головах и тазиками выстиранного белья. – Не надо чушь молоть! Я за чувства других людей не отвечаю! Я просто человека хорошего хочу защитить! Чтоб не как в тот раз… И на фиг я к тебе за помощью обратилась, а?! – Надя раздраженно сморщила нос.

– Да-а-а? – протянул Ярник. – Значит, я ошибся? Ну, бывает… Нет, честное слово, был о тебе худшего мнения. Думал: и чего это Колесова себе в подружки только страшненьких манипуляторш собирает? А теперь понял: ошибся. Стыдно, честное слово.

– Слушай, Ярник, – процедила Надя сквозь зубы, вплотную подходя к Вадиму. – Марина – мой друг и протеже. Она славный, милый, наивный ребенок. Я вашей банде к ней даже приближаться запрещаю!

Вадим поднял к потолку скучающий взгляд, потом перевел его на одногруппницу – в нем было столько скрытой насмешки, что Надя побагровела от возмущения, стараясь не показать, насколько беспомощной и смешной она чувствовала себя перед этим странноватым парнем. Не зря она считала его вторым по опасности человеком в Муратовском окружении после самого Муратова. Именно Ярника, а не Спелкина. Леха был хамоват, пошловат и понятен, Вадим – абсолютно непредсказуем.

– Ладно, – Ярник отделился от стены. – Я еще не уверен, нужно мне твое разрешение или нет. В каком она блоке, я и сам узнаю. Если захочу. Может, и не захочу. Так что, раньше времени не переживай. Пока, староста.

Вадим ушел, насвистывая. Надя проводила его обеспокоенным взглядом. Большую часть времени «мушкетеры» тусовались у Рената на его квартире в Мергелевске, хотя у всех, кроме Муратова, были комнаты в общаге.

Ярник проводил в своем блоке гораздо больше времени, чем остальные трое. Он и учился лучше всех. Выглядел уравновешенным и в меру доброжелательным, хотя и холодновато сдержанным.

И все-таки Надя его побаивалась – видела не раз, как Вадим оперирует своей харизмой, сначала из прихоти добиваясь к себе расположения, а потом по собственному непонятному капризу его уничтожая. Складывалось ощущение, что ему просто скучно жить, и он играет с людьми, как с высокотехнологичными, но однообразными игрушками. Колесова боялась за девочку из четыреста одиннадцатого блока. Получается, сама подставила подругу под внимание того, от кого можно ожидать любой подлости. Вспомнить хотя бы Леру…

Марина пролистала папку, поражаясь аккуратности и педантичности Вадима: нумерация, маркированные списки, текстовыделение. Проблема только в том, что текст она понимает через слово. Дурья ты голова, Мариночка! Ты как та стрекоза, которая лето пропела, а тут, блин, зима суровая. Кто тебе мешал в старших классах самой подтягивать экономику?

Или вот… английский? Уж загружена ты была не больше, чем остальные одиннадцатиклассники. И преподаватель по вокалу не раз намекала, что у тебя скверное произношение и интонация ( в репертуаре учеников музыкального училища было много зарубежных шлягеров).

– Песен больше слушай на инглише, – устало порекомендовала вернувшаяся из коридора Колесова. – А с терминами я помогу.

– Спасибо, – сказала Марина, разливая чай.

– Короче, Марин, – с неохотой продолжила Надя, – если Вадим начнет к тебе подъезжать…ну, клеиться…

– Чего вдруг?

– Вдруг… Если что, просто молчи. Делай вид, что ты дурочка и ничего не понимаешь.

– Почему? – Марина действительно почувствовала себя дурочкой.

– Потому что. Делай, как я сказала, и все. Он за лето еще хуже стал. Пыталась я с ним по-хорошему, но…

– Странно. Вадим мне приличным парнем показался. Я думала, вы нормально общаетесь.

– Никогда мы нормально не общались. Ну может, на первом курсе, недели две. Муратовцы сразу всех в группе строить начали. А меня строить бесполезно. Пока до них это дошло… И еще кое-что, – Надя вздохнула. – Ладно. Расскажу. Никому, хорошо? Хотя… все все и так знают. На первом и втором курсах со мной в блоке жила моя лучшая подруга, Лера. Мы вместе поступали, в одной школе учились еще. Вадим…как тебе сказать… был ее типаж. Она влюбилась почти сразу. Я-то знаю, что он ей подыграл, со скуки. Может, на спор. Я тоже их свести пыталась, признаюсь. Думала сначала, он прикольный парень, от отличие от остальных. Лера – скромный и робкий человек, из небогатой семьи, очень добрая, но… С его стороны пошел от ворот поворот. Лера говорит, они переспали, Вадим говорит – нет, полностью отрицает. Я подруге, конечно, больше верю. Она год за ним ходила, сохла жуть. А он видел все и издевался. Сказал ей, что может познакомить ее с каким-нибудь другим парнем. Представляешь? Ляпнуть такое влюбленной девушке?! Ну, она и не выдержала.

– И что? – с ужасом спросила Марина, роняя в чай половинку мятного пряника.

– Перевелась тем летом, – скорбно сообщила Надя. – В другой вуз, вообще непрестижный. Со мной не общается. Короче, потеряла я подругу. Ярник узнал, типа высказал соболезнования… козел. Сказал, как-нибудь компенсирует. Опять издевался, конечно. Но я, вон, – Колесова кивнула на папку с лекциями, – воспользовалась. Не пожалеть бы теперь.