Книга эмоций. Чувства и идентичность в цифровую эпоху
Umberto Galimberti
Il libro delle emozioni
© Giangiacomo Feltrinelli Editore Milano, текст, 2021
© Т. А. Быстрова, 2024
© ООО «Издательство АСТ», оформление 2025
Триесту,
где у линии горизонта море сливается с небом,
без четкого перехода,
где родилась и выросла Татьяна,
которой бы посвящалась эта книга,
не уйди она в мир иной.
А потому посвящаю ее Кате,
нашей дочери,
тоже выросшей в этих местах.
Пусть это посвящение перейдет детям,
которым подарили жизнь Катя и Йеспер
Введение
Планета, о которой мы все еще слишком мало знаем
Эмоция, изначально истолковываемая как хаос, не подчиняющийся закону, имеет самостоятельное значение и не может быть понята, пока не будет понято это значение.
Ж.-П. Сартр. Очерк теории эмоций (1939)
Зачем нам книга об эмоциях? Потому что к эмоциям, имеющим в наши дни немалую ценность в самых разных сферах жизни и часто столь необоснованно воспеваемым, когда-то относились с большой подозрительностью, поскольку они таили в себе немалые опасности. Где зарождаются эмоции, до сих пор точно неизвестно, и не потому, что последние исследования недостаточно глубоки, а потому, что эмоции берут начало в самой древней части нашего мозга. Последствия их проявления касаются самых возвышенных составляющих нашей души, чувств, опыта и воспоминаний, социальных отношений. Затрагиваются даже ментальные структуры, которые культура прошедших эпох стремилась взять под строгий контроль или вовсе подавить.
Планета эмоций до сих пор не изведана. И это, повторюсь, связано не с тем, что нам не хватает глубоких исследований по теме, а с самой природой эмоционального мира, который вовлекает в себя самые разные области: от нейробиологии до психологии, от педагогики до социологии. Проявление эмоций связано с особенностями построения логико-рационального мышления, которое принимает самые разнообразные формы в зависимости от культуры, в которой проявляется. Целесообразно сначала обозначить все теоретические модели, которые используются в качестве отправной точки для описания и трактовки мира эмоций.
Действительно, сказать, что я выступаю как невролог, психолог, социолог, нейробиолог, специалист по информатике или брокер, мало. Ведь все эти дисциплины, независимо от того, осознаем мы это или нет, берут свое начало в определенных философских течениях. И если игнорировать идеи, связанные с пониманием эмоций, разработанные предшественниками-философами, и оставаться замкнутыми в рамках какой-либо из вышеперечисленных современных дисциплин, невозможно полностью понять весь тот материал, что пишется о природе эмоций сегодня.
Первый корень, проиллюстрированный в первой части этой книги, был заложен более двух тысяч лет назад Платоном и продолжает расти и приносить плоды и по сей день. Платоновская теория представляет человека как существо, состоящее из души и тела, и, исходя из этой точки зрения, рассматривает эмоции как телесную составляющую, находящуюся то в конфликте, то в согласии с составляющей душевной. Именно такую модель мы обнаружим в основе научного взгляда, который под термином «тело» понимает «организм», а под термином «душа» (в наши дни заметно перегруженным религиозным контекстом) – «разум».
В противоположность этой модели, предложенной Платоном, выбранной и отточенной Декартом, а затем вознесенной на вершину современной научной мыслью, в первой половине прошлого века родилась другая модель, демонстрируемая во второй части этой книги. Она получила название «феноменологическая», поскольку описывает явления такими, какими их видит человек, а не такими, какими они предстают в гипотезах, сформулированных учеными.
Эта модель, возникшая в философских кругах, понимает человека как «тело» (не путать с «организмом») по отношению к миру, который его влечет, стимулирует и облекает обязательствами.
Разница между этими моделями подобна несходству между эмоциями, которые испытывают люди, смотрящие на географическую карту (платоническая модель) и настоящий, живой пейзаж этой же местности (феноменологическая модель).
После описания моделей следует третья часть, повествующая о том, в каком состоянии пребывают эмоции в наши дни, когда в мире активно распространяется и преобладает техническое «здравомыслие». Из-за него возникает своего рода амбивалентность: с одной стороны, чувства и эмоции подавляются человеком, а с другой – человек вступает в борьбу с чрезмерной рационализацией мира. Это проявляется в полном погружении в собственное чувство. Оно становится единственным законом, которым руководствуется человек, делая тот или иной жизненный выбор.
К вышесказанному добавляются публичная демонстрация и разглашение собственных эмоций и переживаний с целью стать известным и узнаваемым персонажем. При этом бесстыдство нередко выдается за искренность, а чувства выкладываются на прилавок, как всякий другой товар. Рынок пользуется ситуацией, чтобы склонить человека к выбору рекламируемых продуктов путем давления на эмоции и отключения голоса разума.
Подобный подход используется и в политике, в ее популистском варианте. Не стоит забывать и о все более набирающей популярность модели счастья, отождествляемого с эмоциональным здоровьем и способностью выходить из любых форм страдания с минимальными потерями (для описания этого умения даже придумали новое и совершенно бесполезное слово: «резилентность»).
В результате такой изящной фальсификации нас заставляют поверить, что проживание эмоций – это единственная сфера, в которой мы можем выразить собственную уникальность. Лишь затем мы понимаем, что она давно уже перестала быть «нашей», потому что ее у нас отняли, дабы запрограммировать в соответствии с требованиями общества и рынка, проповедующих успешность и публичность.
В четвертой части я предлагаю посмотреть на будущее цифровых аборигенов, которые еще не осознали, что виртуальные сети – это не «средство», которое они могут использовать по собственному усмотрению, но «среда обитания» (что относится совсем к иной категории, нежели «средство»), в которую они погружены. Это мир, который управляет ими за их же спиной, преобразуя образ мыслей и чувств, нарушая связь с реальностью. Они уже не всегда способны различить границу между реальным и виртуальным, ведь площадь, на которой встречаются цифровые аборигены, – это уже не настоящая городская площадь, но виртуальная площадка социальных сетей. Она создает эффект «десоциализации», которая процветает вследствие массового одиночества. Изолированность присуща тем, кто существует, работает и общается только в виртуальном пространстве, теряя во все более сложном сообществе необходимые навыки социального общения, которые не скачаешь с интернет-сайта.
Наконец, пятая часть посвящена влиянию цифровизации школьного образования на воспитание чувств и проявление эмоций у наших детей, начиная с «антропологической трансформации», которая после появления информационных технологий привела к постепенному преобладанию homo videns над homo sapiens.
Школа, которая ограничивается тем, что «дает знания», поскольку по объективным и субъективным причинам не может заниматься «воспитанием», не учитывает эту трансформацию. В таком случае невозможно не только разглядеть различия и специфику интеллекта каждого ребенка, но и осознать, что без адекватного воспитания в сфере эмоций и чувств никакого интеллекта в ребенке не раскрыть.
Я говорю о таком воспитании, которое способно пройти путь, ведущий от «порывов», заложенных в нас природой, к «чувствам», позволяющим нашим детям приобрести эмоциональный навык, который сразу помогает «почувствовать» разницу между добром и злом, серьезным и не слишком проступком.
Этот образовательный путь заканчивается переходом от природных эмоций к чувствам, являющимся не естественным (природным), но культурным феноменом. Чувствовать тоже нужно учиться. А что еще так способно представить все разнообразие чувств, как не литература? Оттуда человек узнает, что такое радость, грусть, восторг, скука, трагедия, надежда, иллюзия, грусть и воодушевление.
Воспитанные на произведениях литературы, наши дети смогут воспользоваться ментальными картами, которые при возникновении тех или иных событий (например, переживании боли) смогут им указать если не выход из ситуации, то хотя бы способы с нею справляться.
Однако до восемнадцати лет человек учится в такой школе, которая, независимо от профиля, будь то научный, технический или гуманитарный, является учебным заведением. Она заточена на то, чтобы дать знания. Навыки приобретаются позже. Ведь как стать профессионалом, если человек не имеет за плечами образования, позволяющего понимать суть предмета и адекватно осуществлять работу по профессии, которую он впоследствии выберет.
Вот почему процесс обучения может состояться лишь при наличии двух условий:
объективного: в классе должно быть двенадцать, максимум пятнадцать учеников, потому что иначе невозможно определить особенности мышления каждого, не говоря уже об эмоциальной составляющей;
субъективного: учителя, помимо соответствующей подготовки в области психологии развития, поскольку имеют дело с детьми, находящимися в сложном подростковом возрасте, еще должны обладать эмпатией, добродетелью, обучиться которой невозможно, поскольку она заложена от природы. Люди, не обладающие эмпатией, не должны заниматься преподаванием, как ради учеников, так и ради самих себя. Только так можно будет хоть немного уменьшить пропасть между вопросами, в душе интересующими каждого ученика, и ответами, которые предлагает школа.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Платоническая модель: эмоции и дуализм тела и души
Пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от сего зла, нам не овладеть полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, – истина. <..> Но пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою. <..> Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, как и мы, чистыми сущностями и собственными силами познаем все чистое, а это, скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено.
Платон. Федон, 66b–67a
Таким образом, из одного того, что я уверен в своем существовании и в то же время не замечаю ничего иного, относящегося к моей природе, или сущности, помимо того, что я – вещь мыслящая, я справедливо заключаю, что сущность моя состоит лишь в том, что я – мыслящая вещь. И хотя, быть может (а как я скажу позднее, наверняка), я обладаю телом, теснейшим образом со мной сопряженным, все же, поскольку, с одной стороны, у меня есть ясная и отчетливая идея себя самого как вещи только мыслящей и не протяженной, а с другой – отчетливая идея тела как вещи исключительно протяженной, но не мыслящей, я убежден, что я поистине отличен от моего тела и могу существовать без него.
Р. Декарт. Размышления о первой философии (1641). Шестое размышление
1
Разум и чувства
Мы думаем головой, а любим и ненавидим сердцем. Таково существование человека, которого притягивает разум, контролирующий страсти, и в то же время одолевают страсти, выходящие из-под контроля разума.
Данное состояние человека описывается Платоном в мифе о вознице, направляющем в небо крылатую колесницу, запряженную двумя лошадьми, белой и черной[1]. Возница представляет собой разум, который поводьями сдерживает белую лошадь, символизирующую гневливость, черная же лошадь символизирует желания. В каждом человеке есть все три составляющие. Если преобладает разум, ему удается одержать верх и над гневливостью (ее можно обратить в мужество), и над желаниями (их можно обуздать воздержанием).
В какой-то момент черная лошадь понесла и увлекла за собой всю колесницу и возничего. Согласно Платону, так происходит, когда человек позволяет желаниям взять верх над разумом. Колесница теряет управление и упускает цель, заключающуюся в том, чтобы достичь небес. Там находятся мысли, модели и меры всех вещей, без которых разум терпит крушение и теряет верное направление жизни.
Платон предлагает нам отдать предпочтение разуму, способному управлять сердечными страстями. Но жизнью наших предков управляло сердце, которое, при помощи инстинктов и ощущений, как происходит у животных, достаточно быстро и без лишних раздумий подавало сигнал, что полезно, а что опасно. Сердце побуждает действовать быстрее, чем разум. Человек не задумывается о том, как поступить: мир не добр, а опасности, которые подстерегают на каждом шагу, требуют мгновенного принятия решений.
Это подтверждает и то, что, если мы заглянем вглубь времен, нельзя не отметить: не руководствуйся древний человек инстинктами, люди, скорее всего, давно бы вымерли. Ведь добывая пищу для выживания, древний человек должен был заботиться о том, чтобы самому не стать пищей. И как бы ему это удалось, если бы поиск не сопровождался страхом, предупреждающим об опасности стать, в свою очередь, добычей других животных?
Естественно, в первобытном мире принятию решений способствовали такие чувства, как страх, который человек испытывает перед лицом опасности, или желание, которое ведет к спариванию ради сохранения вида. И все это без рефлексии, потому что свет разума еще не явился.
Чтобы выжить, временной зазор между восприятием события, вызвавшего эмоцию, и действием, побуждаемым этой эмоцией (например, дабы защититься от надвигающейся опасности или не дать уйти добыче), должен быть очень коротким, а нужное действие – мгновенным.
И правда, сердце способно воспринимать разные ситуации во всей их полноте одновременно. В процессе эволюции наши предки, еще не обладавшие способностью разумно мыслить, действовали интуитивно, ведомые эмоциями. Они могли ошибаться и даже погибнуть, если, столкнувшись с опасностью, немедленно не предпринимали нужных действий. В этом смысле мы можем сказать, что эмоции были необходимы для выживания человеческого рода. Следует согласиться с Дэниелом Гоулманом, который отмечает, что «эмоции мудро вели человека на длинном пути эволюции»[2].
Таким образом, если верно, что онтогенез, или эволюция каждого из нас, повторяет филогенез, или эволюцию вида, можно понять, как ребенок ориентируется в мире, движимый эмоциями, и, не имея возможности защититься, плачет, когда ему плохо или страшно, и успокаивается, когда ему хорошо и его основные потребности удовлетворены.
С появлением разума эмоции не только не угасли, но и стали еще выраженнее и противоречивее. Эти противоречия достигают пика в подростковый период. Тогда чувства, продиктованные сердцем, слишком сильны, а инструменты, предлагаемые разумом для управления ими, еще недостаточно развиты.
Вот почему, когда дело касается осознания, что такое хорошо и что такое плохо, у подростков эмоции и чувства превалируют над разумом.
Более того, как раз потому, что эмоции, испытываемые в подростковом возрасте, уходят корнями в детство, осознание, откуда они взялись, помогает понять, на какие эмоции стоит опираться, а на какие нет, чтобы не испытывать лишней тревоги и избегать поражений в процессе взросления.
Известно, что подростковый возраст характеризуется поступками, еще не закрепившимися в качестве принципа поведения и не ставшими образом жизни. Это проявляется отдельными эпизодами, планами, мечтами. А также временными страстями, исчезающими к следующему утру, недооформленностью тела, которое то нравится, то нет. Важна и непоследовательность стратегий поведения, эпатаж, к которому подростки нередко прибегают, чтобы установить свои правила.
Подростковый возраст – период жизни, когда проявляется сексуальность. Сначала она едва наметившаяся и неуверенная. Сердце не знает, довериться ли идеалам, сопровождавшим тебя в процессе взросления, или же следовать призывам собственной страсти, на данном этапе довольно сумбурной и не имеющей ясных очертаний.
Злые взгляды, направленные то на себя, то на других. Ночные бдения, заполненные мечтами о другой жизни, за пределами установленных границ, в радостном смятении, где нередко заявляет о себе даже мимолетная тень смерти. Всепоглощающая тоска, которую не в силах вместить ни один дневник, ведь сила эмоций и чувств слишком явственно выходит за пределы лексических возможностей подростка. Потому он неуверенно продвигается вперед, следуя неясным этапам будущего пути, неведомого ему даже наполовину[3].
2
Что такое эмоции?
Эмоция – это сильная аффективная реакция, характеризующаяся острым началом и короткой продолжительностью, вызванная раздражителем из окружающей среды (например, опасной ситуацией) или психическим раздражителем (например, воспоминанием). Этимология слова «эмоция» (от лат. emovere) указывает на то, что речь идет о динамической силе, позволяющей до вмешательства рациональной составляющей существовать в мире, стремясь к удовольствиям и избегая негативных моментов с целью сохранения вида. В этом смысле можно сказать, что эмоции направляли путь эволюции до появления у высших млекопитающих неокортекса головного мозга, в котором коренится осознанное мышление.
Такое определение намекает на связь человека с животным миром. Общим у нас является самая примитивная часть мозга, которую мы для удобства назовем «древним мозгом». Она состоит из ствола, окружающего цефалический конец спинного мозга. В этой примитивной структуре, регулирующей основные вегетативные функции (например, дыхание и метаболизм других органов), располагаются регулирующие центры, запрограммированные на поддержание правильного функционирования органов и соответствующих реакций организма, необходимых для обеспечения его выживания.
В этой структуре размещаются эмоциональные центры. Вот почему при сильных эмоциях всегда возникают физиологические реакции, затрагивающие вегетативные функции: кровообращение, дыхание, потоотделение, двигательные функции с мышечным гипертонусом, сенсорные функции с различными нарушениями зрения и слуха. Влияние оказывается и на висцеральные реакции, проявляющиеся во временной потере контроля и неспособности абстрагироваться от эмоционального контекста. Не забудем и экспрессивные реакции, касающиеся выражения лица, положения тела и привычных форм общения; а с ними – и психологические, проявляющиеся в трудности при логической формулировке действий и реакций, снижении способности критического мышления.
Что касается природы эмоций, то на этот счет существуют две противоречивые теории. Эволюционная теория Чарльза Дарвина[4] настаивает на врожденном происхождении эмоций. Эмоциональные реакции являются остаточным проявлением реакций, когда-то весьма важных для эволюционного процесса. Например, глумливый смех является остаточным проявлением грозного рыка, сопровождавшего атаку у наших животных предков. И есть антиэволюционная идея, базирующаяся на утверждении, что многие эмоции имеют различное значение, в зависимости от культуры, субъекта или момента. Потому установить четкую связь между ситуацией и эмоцией не представляется возможным. Однако вполне возможно интерпретировать эмоцию как индивидуальную переменную при восприятии ситуации как потенциально опасной, желаемой или просто нейтральной.
Если о природе возникновения эмоций ведутся споры: врожденное это качество или приобретенное, то с устройством эмоции все ясно. Она включает в себя три стадии: восприятие, толкование и амортизацию.
Первая стадия соответствует восприятию ситуации или провоцированию таковой, что вызывает дестабилизацию на всех уровнях. Потому установить соразмерность между возбудителем и реакцией на него невозможно. Эта фаза может быть мгновенной или запоздалой: в таком случае реакция будет сильнее и продлится дольше. Как бы то ни было, любое восприятие всегда имеет эмоциональный оттенок.
Вторая стадия характеризуется состоянием напряжения, «потерей» привычных средств, к которым обычно прибегает субъект, и поиском потенциала для актуализации нового поля возможностей. Чем больше разрыв между «потерей» и этим потенциалом, тем более сильным и деструктивным будет проявление эмоции.
Третья стадия характеризуется включением гомеостатических механизмов, которые перестраивают паттерны организованных реакций, способствуя «разрядке». Она не возвращает человека к состоянию, предшествовавшему напряжению, а представляет некую пользу, полученную в результате высвобождения потенциала.
На данном этапе будет также полезно отличать «эмоцию-в-действии», которая периодически возникает в связи с приятным или неприятным событием, от эмоциональной предрасположенности, характерной для тех, кто склонен испытывать эмоции-в-действии.
Это не одно и то же, потому что человек может выражать себя в акте гнева, не являясь склонным к гневу, так же как другой, имеющий предрасположенность к гневу, не гневается постоянно, но делает это всякий раз, когда того требуют обстоятельства.
Эмоциональная предрасположенность включает в себя все наши предрассудки и стереотипы, как, например, женоненавистничество или расизм, когда достаточно любого раздражителя (встреченной на улице чернокожей женщины или мужчины), чтобы вызвать эмоцию, которая не возникает у тех, кто не имеет подобных предрассудков.
Кроме того, эмоция-в-действии всегда возникает внезапно, отличается интенсивностью, но испытывается непродолжительное время. Эмоциональная предрасположенность к любви или, например, презрению не настолько интенсивна и уж совсем не внезапна, но может продолжаться всю жизнь и будет возникать всякий раз, когда происходит событие, способное ее вызвать.
Наконец, следует подчеркнуть адаптивную роль эмоций, в том смысле, что, благодаря эмоциям, в важных ситуациях мы приспосабливаемся и не тратим времени на размышления.
Исключением являются те эмоции, которые медленно и незаметно зреют в нас без всякого осознания их, до такой степени, что мы не ощущаем их силу и опасность, пока, как писал Мишель де Монтень, «опасность уже настолько велика, что более невозможно отыскать средство от нее»[5].
Так происходит в случае любовной страсти, которая, не будучи распознанной с самого начала, постепенно и незаметно овладевает субъектом вплоть до того, что становится необратимой и человек уже не в силах контролировать себя.
В данном примере мы вводим понятие «страсть» как синоним определенной эмоции, но в самом этом слове подразумевается пассивное состояние[6]. На самом деле мы не выбираем эмоции, а пассивно переживаем их. Это события, а не действия, хотя, как мы увидим, в ответ на переживаемое они вызывают действия.
Эти действия подчеркивают адаптивную природу эмоций, без которых мы бы не могли адекватно среагировать на опасность или любое другое событие, о котором сигнализирует нам эмоция.
Само собой, мы можем запустить эмоцию, просто вспомнив какое-то событие. Тем не менее очевидно, что эта эмоция зависит от того, что мы испытывали прежде по случаю этого события.
3
Интерпретация эмоций
Существуют различные теории эмоций, в зависимости от принятых концепций и научных школ.
Среди самых значимых отметим следующие.
1. Теория Дарвина предлагает эволюционистское прочтение, основанное на трех принципах, как то: a) принцип ассоциированных привычек: если во время борьбы показывают зубы, то это способ выразить гнев, а если вытягивают губы, чтобы плюнуть, то это способ демонстрации отвращения; b) принцип антитезы: наклоняться, съеживаться – это способ защититься от агрессии, а позиция, при которой встаешь и раскрываешься в полный рост, демонстрирует ровно противоположное; c) принцип прямого воздействия нервной системы: некоторые действия, такие как напряжение или корчи от боли, являются интенсивным и весьма распространенным физиологическим ответом. Сегодня он называется «активация» и включается в «ассоциированные привычки».
Эволюционный принцип способен доказать распространенную гипотезу о том, что в эмоциях содержатся первобытные составляющие, среди которых – и способность держать их под контролем. Это регулируется самой древней частью нашего мозга[7].
2. Теория Уильяма Джеймса[8] и Карла Ланге[9] говорит о важности соматического ответа при субъективном восприятии эмоций. Согласно данной теории, «человек испытывает страх, потому что убегает», «человек испытывает гнев, потому что встречает физическое сопротивление».
Такая интерпретация, несмотря на свою парадоксальность, подчеркивает факт обратной связи соматических реакций, вызванных эмоциями. Если за нами кто-то гонится, мы убегаем, не успев осознать свое эмоциональное состояние. Правдоподобность теории заключается именно в том, что осознание эмоции происходит уже после физиологической реакции.
3. Функционалистская теория, разработанная Джоном Дьюи[10], объединяет теорию Дарвина с теорией Джеймса и Ланге и интерпретирует эмоции как психические функции, позволящие оценивать события окружающей среды с точки зрения возможности адаптации. При наличии значимого препятствия, мешающего адаптации, эмоции усиливаются, а, следовательно, если борьба и бегство являются адаптивными действиями, их эмоциональные коннотации ограничены, когда сохраняется возможность их реализации.
Связь между дезадаптацией и эмоциональными реакциями подчеркивает и Пьер Жане[11], который характеризует эмоции как «реакцию на шах», описывая их как форму поведения, вызванную недостаточной степенью адаптации.
Адаптивную функцию эмоций (без реакции «шах и мат») также подчеркивают представители американского функционализма Стэнли Холл и Джеймс Роуланд Энджелл. По мнению Энджелла, эмоции увязаны только с физическим организмом и тесно связаны с телесными структурами через наследственность. Таким образом, они служат либо для защиты от повреждения, либо для достижения преимуществ, без какого-либо вмешательства рефлексии[12]. Что объединяет теории последователей функционализма, так это сосредоточенность на значении эмоциональных функций, а не на их описании. Важна и связь эмоций с окружением, средой, а не с сознанием или нервной системой.
4. Бихевиористская теория Джона Бродеса Уотсона и Розали Рейнер[13] объясняет эмоции как периферическую реакцию организма на периферические возбудители. Руководствуясь этим принципом, Уотсон выделяет три основные эмоции: страх как реакцию на громкие звуки или недостаток внимания; гнев как реакцию на дискомфорт, доставляемый тугим пеленанием; и любовь как реакцию на ласку и укачивание. Все прочие эмоции формируются в организме в процессе развития и происходят из этих трех примитивных эмоций. Бихевиоризм разработал классификации, которые выводятся не из «значения» эмоции, а из поведения в процессе адаптации или дезадаптации к ситуации.
Так, например, Чарлз Осгуд[14] выводит среди критериев привлекательность ситуации (П), ее запуск (З) и контроль над нею (К). Различное сочетание этих параметров и является для него основными эмоциями, как то: радость (П+, З+, нейтральный К), удовольствие (П+, З, нейтральный К), ужас (П, З+, К+), скука (П, З, К+) и отчаяние (П, З, К).