Мы все неидеальны. Других людей на эту планету просто не завезли!

Мы все неидеальны.

Других людей на эту планету просто не завезли!

Пролог.

Глава 1.

Начальник Управления уголовного розыска Главного управления Министерства внутренних дел Российской Федерации по городу Москве генерал-майор полиции Максим Викторович Обитоцкий в своем кабинете на Петровке, 38, редко бывал один. Только что закончилось очередное совещание, подчиненные покидали кабинет, и он уже с нетерпением ждал, когда останется один на один с начальником «убойного» отдела Главка Никитой Юрьевичем Булавиным.

Никита был для него не просто подчиненным, сын его погибшего больше двадцати пяти лет назад заместителя и лучшего друга, а ныне блестящий молодой офицер, к неполным 32 годам сделавший головокружительную карьеру – получив звание майора полиции, он недавно был назначен временно исполняющим обязанности начальника «убойного» отдела, сменив на этой должности самого Максима. Точнее сказать, сам то Максим был, конечно же, не временно исполняющим обязанности, а бессменным полноправным руководителем этого самого отдела, и руководил он им столько лет, что всех неоднократно менявшихся официальных названий и самого отдела, который временами и отделом то не был, даже само подразделение переименовывали, и, соответственно, своей должности он, не заглядывая в свои официальные документы, даже сам вспомнить бы не смог. Но менялись всегда только официальные названия, все сотрудники милиции, а потом и полиции всегда между собой называли этот отдел только «убойным», так как только это название четко и емко отражало самую суть того, чем отдел занимался.

И Максим был убежден, что от приставки ВРИО при упоминании должности Никита довольно скоро избавится, так как именно этой должности Никита заслуживает как никто другой, не просто же так именно его он так усиленно на эту самую должность продвигал и рекомендовал! И заслуживает вовсе не как его, Максима, протеже, а исключительно по своим деловым и человеческим качествам, ведь для руководства «убойным» отделом они нужны были не просто особые – должность эта никогда не была и не могла быть просто руководящей и кабинетной, она предполагала постоянное нахождение «на острие атаки», так сказать, и нахождение не пассивное, а очень и очень активное, сопряженное порой с риском для жизни, именно поэтому должность эта требовала, прежде всего, мужества.

Но не только его. Еще она требовала ума, и не просто ума, а умения мыслить нестандартно и очень быстро принимать решения даже в условиях неочевидности, моментально анализируя и сопоставляя разрозненную информацию, выстраивая на основе такого анализа комбинации, позволяющие найти и обезвредить самого матерого, самого изощренного преступника, не рискуя, однако, понапрасну ни собственной жизнью ни жизнью своих подчиненных.

И это еще не все. Наверное, самым главным, по мнению Максима, в этой должности было умение сопереживать и сочувствовать людям и желание их защитить, без этого самого главного умения и желания работать в этой должности было бы просто невозможно, человек не может рисковать своей жизнью просто так, во всяком случае, человек с нормальной психикой, он делает это ради кого-то. Кого-то одного конкретного – потерпевшего, его близких и друзей, или ради вообще всех людей – для того и существует закон, чтобы всех защищать, но он всегда делает это ради людей, людей, которым сопереживает и сочувствует, людей, которых хочет защитить!

Вот всем этим набором так необходимых для должности начальника «убойного» отдела качеств Никита, как раз, и обладал в полном объеме, что уже неоднократно доказал, доказал на деле, а не на словах, и каждый день продолжал доказывать, доказывать обычными, повседневными результатами своей службы. Обладал, как никто другой, во всяком случае, как никто другой из тех, кто мог на указанную должность претендовать.

И понимал и признавал это не только Максим, Никитину исключительную «подходящесть» именно на эту должность в Главке гласно или негласно признавали все, поэтому никто иной на нее и не претендовал. Единственным Никитиным «недостатком», который пока не позволял Максиму избавить его от приставки «временно исполняющий обязанности», была молодость. Ну, не готово было высокое начальство, даже несмотря на настоятельные рекомендации и поручительство Максима, отстаивать перед еще более высоким начальством постулат о том, что в неполных 32 года человек может иметь опыт, достаточный чтобы возглавить «убойный» отдел, да не где-нибудь на земле, а в Главке, да еще не в провинции, а в Москве. Вот и «зависла» ситуация с назначением Никиты полновесным начальником, без приставки ВРИО, но Максим надежды на благополучное разрешение проблемы не терял. Никита в должности фактически уже работал и работал отлично, еще немного времени и все окончательно поймут, что в должности этой он совершенно на своем месте, и молодость тому абсолютно не помеха, молодость, как известно, этот тот недостаток, который очень быстро проходит.

Разговора с Никитой Максим ждал не просто так, проработав всю жизнь в убойном отделе, на новой должности он порой откровенно скучал. Все происходящее в убойном по-прежнему интересовало его не только как начальника, но и как опера, быть которым он, несмотря на новую должность, согласиться на которую, трезво оценивая свой возраст, недавно все-таки пришлось, не перестал и не перестанет никогда. «Опером родился, опером и умру!» – всегда говорил про себя Максим.

Сегодня перед совещанием Никита дал ему понять, что после нужно будет кое-что обсудить один на один. Вот этого разговора Максим и ждал с нетерпением.

Но разговор вышел коротким и странным. Никита сказал, что в отдел по городскому телефону уже второй день настойчиво дозванивается какая-то женщина, спрашивает Максима, говорит, что они знакомы лично и просит, если не соединить, то передать ему ее координаты (так и говорит – «координаты», хотя имеет в виду свое имя и номер телефона, что для молодежи возраста Никиты звучит странно, для них передать координаты – это именно передать координаты, то есть сообщить данные точки местонахождения, определенной с помощью GPS), причем передать срочно, так как дело не терпит отлагательств (вот вам и еще одно странное выражение: «дело не терпит отлагательств», молодежь сейчас так тоже уже не говорит).

Слушая информацию Никиты, Максим смотрел на него с интересом, ждал как тот объяснит почему все-таки решил сообщить ему о звонке. С одной стороны, по городскому телефону напрямую в отдел могут позвонить, только попав случайно, в интернете этого номера нет, в официальных контактах Главка указывают только телефоны приемной, дежурных частей и т.п., а сами сотрудники уже лет десять как номер этот никому не сообщают, пользуются только мобильными, непонятно вообще зачем сам номер до сих пор сохранился, но так уж повелось с давних времен. Да и в словах женщины явная нестыковка: говорит, что знает его лично, а звонит на городской номер, то есть мобильного не знает. Вот и получается, что, на первый взгляд, это какая-то очередная сумасшедшая, нашедшая телефон отдела где-то в древних телефонных справочниках, вроде выходивших лет тридцать назад «Желтых страниц», и считающая, что ее вопрос имеет вселенскую важность, и решать его нужно вот только через самое высокое начальство, а почему уж именно его данные, взятые, скорее всего, как раз с сайта Главка, она сочла данными самого высокого начальства, об этом история умалчивает.

С другой стороны, Максим опер с огромным стажем, у него всегда была масса «агентов», связь с некоторыми из которых, за давностью лет и отсутствием необходимости в текущих делах, могла быть утрачена, как раз таким «потерявшимся агентом» и может быть эта женщина, и знает его, в этом случае, она действительно лично, а вот мобильного его у нее нет, слишком уж давно не общались, есть только номер отдела, по которому когда-то давно приходилось звонить и который, в этой ситуации – к счастью, до сих пор не изменился. И тогда этот звонок важен, может быть, даже очень и очень важен, просто так, без весомого повода, такие люди, как правило, о себе не напоминают.

Никита не подвел, именно вероятностью второго варианта и объяснил свое решение сообщить Максиму об этом звонке. Впрочем, никаких оснований сомневаться в Никите и не было, Максим все исключительные деловые качества Никиты давно признал, умом признал безоговорочно, признал для всех без исключения ситуаций и любых жизненных вызовов. Умом признал, но, по непонятным самому Максиму причинам, время от времени, в каких-то рандомных ситуациях ловил себя на том, что мысленно все еще относится к Никите как к пацану, которого нужно иногда учить и за которым нужно присматривать, видимо, просто разница в возрасте в 28 лет сказывалась или то, что Никита с рождения рос у Максима на глазах, и относился к нему Максим всегда как к сыну. Максим себя за такие мысли постоянно ругал, почти уже от них отучился, но, как сейчас выяснилось, все-таки не до конца.

Объяснил коротко и емко, бумажку с «координатами» передал и сразу попрощался и вышел из кабинета, про работу отдела ничего рассказывать не стал, счел, видимо, что на совещании все необходимое уже озвучено, а дел и у него и у Максима еще очень и очень много, нечего зря время тратить. Вот только Максим, глядя на закрывающуюся за Никитой дверь кабинета, о такой Никитиной немногословности мимолетно пожалел, все-таки дела родного убойного отдела интересовали и волновали его пока еще больше текущей работы.

На оставленной Никитой записке было написано: Любовь Алексеевна Серова и ниже телефон. Максим прочитал и моментально скомкал бумажку, не просто скомкал, а сжал в кулаке так, что аж суставы хрустнули, ни видеть это имя на бумаге ни вспоминать о его обладательнице он не хотел и не вспоминал, очень и очень давно не вспоминал, с тех пор, как больше двух десятилетий назад в одночасье понял, что она «ТВАРЬ», самая распоследняя продажная ТВАРЬ, для которой все в жизни измеряется деньгами и только деньгами! Перезванивать ей он, конечно же, не собирался, чтобы там у нее ни произошло – это ее и только ее проблемы, его они не касаются, интересоваться ими, а тем более помогать, он точно не станет.

Скомканная бумажка точным выверенным движением была отправлена в корзину для мусора, и Максим погрузился в работу, справедливо полагая, что именно работа позволит ему достаточно быстро выкинуть из головы то гадостное чувство, которое возникло внутри него, когда он прочитал написанное на этой бумажке.

Глава 2.

На следующий день ему почти одновременно позвонили два его лучших друга, Старшина и Слава, вернее, не лучших, а вообще единственных, третьим его другом, до своей гибели, был отец Никиты Юрка Булавин. С Юрой и Славой Максим дружил с детства, со Старшиной – со времен службы в армии, под его началом он воевал в Афганистане. Других друзей Максим за всю жизнь так и не приобрел, в его ближний круг входил еще Никита, но к нему и сам Максим и Старшина со Славой относились больше как к сыну, а не как к другу, так как знали его с самого его рождения, а после Юркиной гибели он вообще рос в семье Славы, так как опекунство над ним оформила Славина мама Тамара Сергеевна.

Первый звонок был от Старшины, Ильи Владимировича Вольного по паспорту, хотя так его только в официальных документах, да перед гражданскими именовали, ни друзья ни сослуживцы иначе как Старшиной никогда не звали, даже после того, как Старшине присвоили звание полковника.

Объяснялось это просто – Старшина и Максим в Главке были легендами! За три десятилетия службы в одном из самых «жарких» отделов, а именно к таким во все времена относился убойный, они не просто выполняли свою работу, и выполняли ее превосходно, они много раз рисковали жизнью, защищая гражданских, да и своих сослуживцев, не медля и не раздумывая, буквально закрывали людей собой, если того требовала ситуация. И основывалось это вовсе не их «безбашенности», а исключительно на действительной необходимости. Максим ситуациями, в которых приходилось геройствовать, вовсе не гордился, наоборот, все считал их своими просчетами и недоработками, как начальника, мол, оценил бы ситуацию правильнее, продумал бы все лучше и не нужно было бы рисковать, подставляясь под пули, ни ему ни тем более подчиненным. Старшина начальником не был, и ему такие рефлексии были несвойственны, он вообще считал, что, работая в убойном, по-другому просто нельзя, ну не бывает в убойном по-другому, и, если ты к этому не готов, просто найди себе другую службу, более спокойную, никто же тебя в убойном насильно не держит!

Второй не менее известной всему Главку чертой Максима и Старшины была привычка все и всегда доводить до конца. За все годы службы не было ни одного преступника, оказавшегося на их пути, с которым бы они рано или поздно не поквитались, хотя доказывание его причастности к преступлению и привлечение к ответственности порой занимало многие годы. Ситуации, когда они точно знали кто виновен, но доказать не могли, встречались довольно часто. В таких случаях дело производством приостанавливали «за невозможностью установить лицо, причастное к совершению преступления», сдавали в архив, фактический преступник продолжал «гулять на свободе», со временем о нем, казалось, все забывали.

Вот только Максим со Старшиной не забывали о нем никогда – неважно, что дело приостановлено, неважно, что других дел полно, и всем, казалось бы, не до поиска новых улик и сбора дополнительной информации по какому-то старому делу, о котором давно все забыли. Максим и Старшина об этом деле помнили, помнили всегда, и львиную долю своего свободного времени тратили как раз на поиск таких новых улик и сбор дополнительной информации, и эта работа рано или поздно всегда приносила результат – по делу появлялись новые доказательства. С учетом таких новых доказательств производство по делу возобновляли, доказательства виновности положенным по закону способом в деле закрепляли, и оно направлялось в суд, где преступник уже получал свое заслуженное наказание.

Вот эти две черты их характеров – готовность идти на риск ради защиты людей и способность свою работу всегда доводить до конца, плюс безусловное уважение к закону и безоговорочное признание необходимости всегда действовать в его рамках, и сделали Максима и Старшину легендами Главка!

Будучи на семь лет старше Максима и прослужив всю жизнь под его началом (после демобилизации из Афганистана Максим со Старшиной довольно быстро поменялись ролями, так как Максим получил профильное высшее образование и стал продвигаться по служебной лестнице, а Старшина к учебе был равнодушен, да и карьеру делать не стремился, быть под началом у Макса его вполне устраивало), Старшина два года назад вышел на пенсию и вместе со своей гражданской женой Лизаветой переехал жить в Подмосковье, купив небольшой деревянный дом, в котором с тех пор вся кампания, кроме тех, кто был на дежурстве, конечно же, неизменно отмечала каждый Новый год, 9 мая и все дни рождения. На пенсии Старшина отчаянно скучал, поэтому занимался только двумя вещами – смотрел новости и изводил Лизавету.

Лизавета – Елизавета Александровна Бояринова, была его гражданской женой уже 39 лет, они познакомились еще до его призыва на службу в Афганистан, но жить вместе стали только в 1985 году, после его демобилизации, и все эти годы мечтала стать его женой официально, мечтала, но так и не могла этого добиться, хотя прошла с ним «огонь, воду и медные трубы». Старшина жениться официально решительно отказывался, отказывался под разными предлогами все 39 лет, хотя Лизавету свою любил, ценил и уважал, тем более что, кроме Лизаветы и Тамары Сергеевны (и второй жены Славы Марины, но она умерла несколько лет назад), других настоящих преданных женщин на пути никого из друзей за всю жизнь так и не встретилось, что уважение к этим двум женщинам у всех членов кампании только многократно усиливало.

До определенного момента Максиму и Славе вообще казалось, что у Старшины и Лизаветы это игра такая – она все время хочет замуж, а он всегда говорит, что никогда на ней не женится, ну развлекаются люди так, могут себе позволить, раз живут вместе всю жизнь, как говорится, в любви и согласии! Вот только Тамара Сергеевна с ними не соглашалась, считала, что Лизавету такое поведение Старшины сильно задевает, тем более что детей ему родить у Лизаветы так и не получилось, и рано или поздно ангельскому терпению Лизаветы придет конец, и тогда мало Старшине точно не покажется.

Примерно это и начало происходить после выхода Старшины на пенсию, от скуки он совсем зарвался, шутки его по поводу женитьбы стали носить уже совсем другой характер, вместо привычного: «Я на тебе никогда не женюсь! Я лучше съем перед ЗАГСом свой паспорт!», стало все чаще звучать обидное: «Я не дедушка, чтобы жениться на бабушке!», сопровождаемое угрозами, и правда, взять, да и жениться на молоденькой, ведь он еще очень даже ничего, вон как девки прохожие на него заглядываются!

За два года таких шуточек характер Лизаветы заметно испортился, она даже несколько раз срывалась на разных более молодых женщин, случайно оказывавшихся возле Старшины в магазине или на автомойке, например, и проявивших к нему, как казалось Лизавете, повышенное внимание. Ненормальность сложившейся ситуации была очевидна уже даже друзьям, они пытались несколько раз поговорить по этому поводу со Старшиной, но он только отшучивался, мол, всем же очевидно, что она и так моя любимая жена, зачем на старости лет еще и в ЗАГС ее вести!

Вот как раз из новостей Старшина и узнал ту информацию, которой немедленно поспешил поделиться с Максимом, позвонив ему на мобильный. Информация была скудной и сводилась она к тому, что некая Любовь Алексеевна Серова (на самом деле, вовсе не некая – Любовь Серову Старшина прекрасно помнил и, не без оснований, ожидал весьма негативной реакции друга на одно упоминание ее имени, так знал всю историю их взаимоотношений и расставания) дала сразу в нескольких новостных и около новостных телеграм-каналах интервью по поводу своей связи с недавно умершим американским то ли миллионером то ли уже миллиардером русского происхождения Шульманом, сказав, что ее дочь никакого отношения к этому самому Шульману не имеет и наследницей его считаться не может, так как на тот момент, когда этот самый Шульман ее изнасиловал больше 27 лет назад, она уже была беременна от другого мужчины, и, соответственно, дочь ее с Шульманом ни кровного ни иного родства не имеет.

Интервью вызвало такой отклик, что уже через пару часов все сказанное Серовой многократно повторяли и обсуждали не только в телеграм-каналах, но и в телевизионных, включая федеральные. Обсуждали активно и «с придыханием», уж очень интересовал наших людей вопрос о том достанутся ли эти самые миллионы/миллиарды американца русской девчонке, которая якобы его дочь, или нет, и как ей за это вместе с мамашкой придется побороться!

Славка (Заместитель начальника Главного управления Министерства внутренних дел Российской Федерации по городу Москве – начальник Главного следственного управления генерал-майор юстиции Вячеслав Сергеевич Удачин) позвонил сразу, как только Максим, опешивший от информации, полученной от Старшины, повесил трубку.

В отличие от Старшины, Славка новости пересказывать Максиму не стал, просто коротко сказал: «Макс, через пять минут новости на «Москва 24», включи, там важно!», и сразу отключился. В этом был весь Славка, он никогда не тратил время на лишние разговоры, информацию сообщал только нужную и реакции собеседника на нее не ждал, так как знал, что, во-первых, Макс его информацию точно не проигнорирует, новости включит и внимательно выслушает, пока не поймет что в них важно, а во-вторых, отлично понимал как непросто будет его другу в первые минуты после того, как он вновь услышит имя той женщины, которая, в свое время, его практически уничтожила, а все, что тогда творилось с Максом он помнил очень и очень хорошо!

И никакая поддержка Максу в эти самые минуты будет не нужна, наоборот, ему гораздо легче будет справиться с болезненностью своей первой реакции самому, он ведь сильный мужик, и эмоции свои не любит демонстрировать никому, даже лучшим друзьям! Славка ведь не знал, что вчера это имя Максим уже видел на бумажке, а сегодня слышал от Старшины и само имя и новости, с ним связанные.

Глава 3.

Новости Максим посмотрел, с учетом всей новой информации, вопрос о нецелесообразности встречи с Серовой уже не казался ему таким однозначным, во всяком случае, для принятия окончательного решения стоило до вечера собрать всю возможную дополнительную информацию, чтобы за завтра ее проанализировать и, если понадобится, обсудить с друзьями. Благо, завтра выходной, да не просто выходной, а день рождения Тамары Сергеевны, все соберутся на даче у Старшины, как раз и будет возможность поговорить.

Пока Максим обдумывал все то, что услышал в новостях, он поймал себя на мысли, что само упоминание Серовой уже не вызывает у него никаких особых эмоций, мозг его как то сам собой переключился в привычный режим анализа информации, а Серова стала просто фигуранткой очередного дела, которую, как и всех прочих фигуранток на протяжении всей своей карьеры, он и мысленно и вслух называл просто по фамилии, не испытывая при этом никак особых эмоций. Нет, это не означало, что ко всем фигурантам Максим всегда относился равнодушно, сочувствовать людям он умел, без этого в его профессии просто существовать было бы невозможно, хотя кое-кому это и удавалось, но Максим никогда не был из их числа! Просто сочувствовать Максим начинал тогда, когда роль фигуранта, как обиженного и нуждающегося в защите и сочувствии, становилась очевидна, а до этого момента – просто фигурант, просто информация о фигуранте, никаких эмоций не вызывающая, так как эмоции вдумчивому анализу информации только мешают.

Для постановки задачи на сбор информации необходимо было определиться с основными вопросами и максимально вспомнить дополнительные данные, которые ему известны, чтобы облегчить аналитику этот самый сбор и улучшить качество выдаваемого аналитиком результата. Максим взял ручку и начал записывать:

1. Серова Любовь Алексеевна, 19 октября 1972 года рождения (надо же, ладно дату, даже год через столько лет сразу вспомнил, усмехнулся про себя Максим), уроженка города Москвы. Окончила МГУ, Юридический факультет. Работала юристом, примерно с 1992 года, а вот название компании, в которой она работала, он, как ни старался, вспомнить так и не смог, хотя компания тогда была очень известная, входила в число пяти крупнейших в тогдашней России. До 1998 года была не замужем. Больше ничего значимого вспомнить о ней Максим не смог, но и этого для работы аналитику было вполне достаточно.

2. Дочь Серовой, Ф.И.О. неизвестны, отец неизвестен, место рождения и дата рождения неизвестны (Максим задумался, место и дата рождения дочери Серовой были ему даже предположительно неизвестны, Серова начала встречаться с Шульманом в 1998 году или несколько ранее, а вот сколько продолжалось их общение, и когда произошло упомянутое в интервью Серовой изнасилование, если оно вообще было, и где – в России, в США, где умер и предположительно жил в последние годы Шульман, или в третьей стране родилась эта самая дочь – вот об этом он не знал ровным счетом ничего).

3. Шульман Александр Иванович, 1962 года рождения (в свое время, Максим данными Шульмана уже интересовался, но точную дату его рождения за давностью лет позабыл, помнил только, что он на десять лет старше Серовой), уроженец города Москвы, эмигрировал в США в 1998 году. Дальнейшая судьба неизвестна. Умер, предположительно, в нынешнем 2024 году там же в США.

Вроде это все, для первичного погружения в тему ему информации хватит, а дальше уже можно будет уточнить запрос на основе анализа этих основных данных.

По внутреннему телефону Максим набрал номер аналитика Антонины Дмитриевны и, услышав в трубке ее: «Здравствуйте, Максим Викторович! Чем могу помочь?», продиктовал ей все те данные, которые только что записал, добавив, что первичная информация нужна ему к вечеру, даже если Антонина Дмитриевна сочтет, что до вечера она еще не все доступные источники успела просмотреть, все-равно пусть приносит к концу рабочего дня все, что удалось собрать, потом, если понадобится, дополнит.

Больше пока по этой теме Максиму заняться было нечем, и он сразу же переключил все свое внимание на обычные рабочие дела.

Часть 1.

Какие мы? Женщина «с изюминкой»

и парень, за которым будущее.

Или

Бывает ли дружба между мужчиной и женщиной.

Глава 1.

Записав продиктованные Максимом Викторовичем установочные данные на поиск информации и повесив трубку, Антонина Дмитриевна Перова не удержалась от мысленного комментария: «Вот шеф дает, даже его эта распиаренная история с американским наследством проняла! Интересно, что именно он в этой истории углядел интересного по нашей тематике?».

Про давнее знакомство шефа с Серовой Антонина ничего не знала, но вот про способность Максима Викторовича вычленять из немыслимого потока ежедневной информации значимую именно для их деятельности, даже если никому другому таковой эта информация при первичном получении не казалась, была осведомлена очень и очень хорошо, за долгие годы совместной службы имела возможность в этой его феноменальной способности моментально не только анализировать информацию, но и интуитивно оценивать ее значимость неоднократно убедиться, поэтому к выполнению задания приступила сразу же и с заметным интересом. Ей всегда очень хотелось, по мере сбора информации, самой понять что же так заинтересовало шефа, в чем он увидел связь, казалось бы, совершенно бессмысленных и разрозненных фактов с их текущими делами, и часто увидеть эту связь ей довольно быстро удавалось, не даром же в свое время именно ее Максим Викторович выделил и назначил аналитиком, даже специально «выбив» под нее такую должность, которой раньше то и в штатном расписании не было.

Антонина пришла работать на Петровку сразу после окончания РГГУ в 1999 году на должность архивариуса, устроиться на эту работу ей оказалось совсем несложно, профильное образование именно в этом направлении (недаром РГГУ был создан в 1991 году именно на базе Московского историко-архивного института, основной специализацией которого как раз и было архивное дело) было для этого вполне достаточным пропуском. К 1999 году архивное дело и соответствующее ему образование всякую престижность утратили, впрочем, как и множество других, до развала СССР весьма востребованных специальностей, никто из сокурсников Антонины работать по специальности не собирался, учебу в РГГУ рассматривали исключительно как способ получения «корочек», поэтому и конкуренции в этой сфере на рынке труда не было ровно никакой. Работу на Петровке Антонина получила практически сразу, как только заявление подала. Пришлось, правда, пройти несколько согласований на предмет: «не был, не привлекался, не состоял», все-таки Петровка, но для Антонины, с ее почти «пролетарским происхождением», прохождение таких согласований никакой проблемы не составляло.

Именно эту работу Антонина выбрала неслучайно, очень поздний, по советским меркам, ребенок (на момент ее появления на свет маме было 44 года, а отцу 52), причем ребенок первый и единственный, она росла в атмосфере огромной любви и заботы. Родители – интеллигенты в сто пятом поколении, как любили шутить в семье, всю жизнь проработали в провинциальной подмосковной газете, мама – корректором, отец – выпускающим редактором, и до начала перестройки и помыслить не могли, что их совсем небогатая, но такая тихая и предсказуемая жизнь, к которой они и дочку Тоню готовили, в одночасье может круто поменяться.

Тоню с детства водили в музыкальную школу, вместе с ней разучивали и декламировали стихи, а вот на ее успехи в обычной учебе особого внимания родители не обращали, считали, что для девочки это не особенно важно, поэтому училась Тонечка, как говорится, ни плохо ни хорошо, зато романтична была совершенно не в меру, считая самым достойным образцом для подражания Татьяну из «Евгения Онегина»! Еще из умений у Антонины было экономное ведение домашнего хозяйства, в этой области мама ее с раннего детства ко всему настойчиво приучала, причем именно с упором на экономность, поскольку этот фактор родители считали едва ли не самым основным для построения дочерью достойной взрослой жизни в будущем.

А потом началась перестройка, а вместе с нею и гласность! Жизнь стала совсем другой, а уж журналистика и подавно! Родители в новую реальность встроиться не сумели, советская ментальность не позволила, да и возраст у обоих уже был пенсионный, поэтому с работы они, помучившись еще пару лет, почти одновременно уволились, что и без того небогатое материальное положение семьи сделало уже совсем плачевным.

Тоня тогда еще в средней школе училась, происходящих в обществе процессов, в силу излишней романтичности и совершеннейшей оторванности от действительности, абсолютно не понимала, меняться, подстраиваясь под них, даже не думала, так и доучилась до самого выпускного, окончательно отдалившись от сверстников и превратившись в их глазах в «синий чулок» – одета хуже всех, в голове одни стихи и прочие, по тем временам уже совсем немодные, романтические бредни, в аттестате все четверки, только по русскому языку и литературе пятерки, да по физре трояк. Ну куда еще поступать с такими данными, как не в историко-архивный! Даже в учительницы не пойдешь, там и то конкуренция выше!

Так она в РГГУ и оказалась, и за годы учебы там ничуть не поменялась – все те же очень дешевые совершенно немодные одежды, их даже нарядами не назовешь, все те же стихи и романтика в голове, все те же четверки в дипломе, и жила по-прежнему с родителями в их двухкомнатной хрущевке в старых Химках. Архив, с его ворохом бумаг и вечной пылью – самое для нее место.

Проработав в архиве на Петровке примерно полгода, Тоня в жизни разочаровалась окончательно. Устраиваясь на работу в милицию, где были практически одни мужчины, в глубине души, она все-таки рассчитывала выйти замуж, пусть и не за какого-нибудь предпринимателя, которые тогда считались самыми завидными женихами, а за самого простого парня, да хоть участкового, но все-таки так, чтобы по любви и один раз и на всю жизнь! Не получилось, от слова «совсем», никто из мужчин, заходящих в архив, ее, казалось, даже не замечал. С ней не шутили, не заигрывали, ей не улыбались, как любым другим девушкам, работавшим на Петровке, хоть уборщицами или поварихами в столовой, хоть молодыми следачками. Иногда ей вообще казалось, что люди смотрят сквозь нее, это было очень обидно, хотелось с такой работы куда-нибудь срочно сбежать, но никакой другой работы с ее то незавидными данными она боялась вообще не найти.

Глава 2.

Все переменилось почти моментально и совершенно непредсказуемым образом. Максим Викторович, тогда уже возглавлявший убойный отдел, однажды зашел к ней в архив с запросом материалов уголовных дел за 1990 – 1999 годы по нераскрытым убийствам женщин с малолетними детьми, совершенным в Москве и Подмосковье. Пока Антонина такие дела ему подбирала, она поразилась как много их оказалось, хотя особо удивляться было нечему – временной период четко покрывал 90-е – время безудержного разгула криминала. К концу рабочего дня все папки с такими делами были сняты с полок и сложены в углу на полу, больше девать их было просто некуда. Груда дел смотрелась неаккуратно, а из убойного за ними все никто не приходил.

Антонина, никакой неаккуратности не любившая, от скуки решила дела эти хоть как-нибудь рассортировать, хотя совершенно не понимала по какому признаку их можно одно от другого отделить и классифицировать. Стала листать и очень быстро поняла, что львиная доля всех этих дел – это не нераскрытые дела в прямом смысле слова, это дела, в которых лица, совершившие преступление, были очевидны, ну, или не конкретные лица, а преступные группировки, по заказу которых было совершено убийство, но доказать ничего не удалось, а возможно, учитывая специфику работы милиции в 90-е, никто ничего доказывать особо и не стремился, вот и попали дела в архив в качестве нераскрытых. Да и в категорию дел по убийствам женщин с малолетними детьми эти дела тоже вписывались только по формальному признаку, ни в одном из них собственно женщины и дети объектами преступления не были, жертвами они становились или вместе с реальными объектами, чаще всего – своими мужьями или сожителями, или вообще случайно, пострадав от преступления, совершенного так называемым общеопасным способом, от взрыва машины, рядом с которой они случайно проходили в том момент, например.

Реально же нераскрытых дел по убийствам именно женщин с малолетними детьми, как объектов, непосредственно в отношении которых совершается преступление, оказалось всего семь. Антонина отложила их отдельно и принялась читать более внимательно, пытаясь уловить между ними хоть какую-то связь, найти в них хоть какую-то общую черту или характеристику. Читала вдумчиво, долго, даже окончание рабочего дня пропустила. Опомнилась около 23.00 и решила домой уже не ехать, возвращаться так поздно с Петровки в подмосковные Химки было совсем небезопасно, да и связь в делах никак не улавливалась, а уж очень хотелось ее найти. Антонина позвонила родителям и сказала, что останется на работе до утра. Это был первый раз в ее жизни, когда она ночевала не дома.

К четырем утра все дела были прочитаны, никакой взаимосвязи между ними Антонина так и не нашла, из-за чего довольно сильно расстроилась. Спать легла там же в архиве, сдвинув в ряд несколько стульев, и к 8.00 уже снова была на ногах.

В 7.55 в архив зашел Максим Викторович, он вчера совершенно закрутился и забыл поручить кому-нибудь из своих подчиненных забрать из архива подобранные Антониной дела, опомнился только с утра, вот и забежал за ними сам первым делом. Отдавая ему дела, Антонина нехотя пояснила, что вот те, которые в углу на полу, они только условно нераскрытые, а вот эти семь на стойке – именно нераскрытые и именно по убийствам женщин с малолетними детьми.

«Тоня, я так понимаю, Вы их всю ночь сортировали? У Вас вид уставший!» – спросил Максим Викторович.

Он, оказывается, имя мое знает, удивилась Тоня, а в слух ответила: «Условно нераскрытые я быстро отсортировала, я вот эти семь всю ночь читала, пыталась уловить между ними связь, понять почему Вы их запросили, что хотите в них найти.».

«Ну и что, нашли?» – спросил Максим, глядя на нее с видимым интересом.

«Ничего, к сожалению, то есть вот вообще ничего, ни одной общей черты!» – расстроено ответила Тоня.

«Тоня, да что же Вы расстраиваетесь, Вы же основную работу за нас проделали, всю шелуху ненужную отсортировали! Спасибо Вам огромное! А что общих черт не нашли, так их между этими семью делами и нет. Я связь не между этими делами собирался искать, а между теми, что у меня сейчас в производстве, и одним из этих. У нас серия преступлений, вот только мне кажется, что самого первого эпизода в этой серии в текущих делах нет. Этот первый эпизод я и хотел в старых делах поискать.».

После этих слов Максима Викторовича настроение Тони заметно повысилось, во-первых, ее не только по имени назвали, но и искренне похвалили, а во-вторых, оказывается ничего она в тех семи делах не упустила, просто искала то, чего там и не могло быть, вот и не нашла.

«С собой в отдел я только эти семь дел для изучения заберу, их выдачу оформляйте, а остальные – назад на полки, пусть там пылятся пока, когда-нибудь и до них руки дойдут, в итоге никто не уйдет от ответственности, я уверен.» – сказал Максим.

Тоня оформила выдачу, протянула Максиму бланк на подпись, он молча его подписал, сгреб дела в охапку и направился к выходу. И уже от двери вдруг обернулся: «Тоня, а пойдемте со мной, у меня сейчас как раз оперативка в отделе, будем всю имеющуюся информацию по текущим делам обсуждать, вдруг, услышите что-то такое, что будет связано с этими семью делами, Вы же их читали. Это на полчаса, не более, сможете из архива на это время уйти?».

«Конечно, с удовольствием!» – даже не ответила, а выдохнула Тоня, схватила ключ от архива, быстро заперла дверь и побежала вслед за Максимом, «А разве можно? Я же не сотрудник Вашего отдела, разве можно при мне текущие расследования обсуждать?» – спросила Тоня уже в коридоре.

«В принципе, нет, но некритично, Вы же, как сотрудник архива, допуски оформляли, так что разберемся.» – ответил Максим.

В убойном уже все опера собрались, когда вошел Максим, а за ним Тоня, встали, приветствуя, затем расселись вдоль длинного приставного стола, ожидая начала совещания. Максим кивнул Тоне на стул в углу, она тут же на нем и устроилась, и Максим передал ей дела, принесенные из архива.

Обсуждение информации, собранной операми по текущим делам за вчерашний день, шло, на удивление Тони, очень оперативно, короткий доклад, изредка – обмен мнениями, и указания от Максима на текущий день.

Когда начали обсуждать дела той самой серии по убийствам женщин с малолетними детьми, Тоня поначалу вообще ничего хоть как-то связанного с прочитанными ночью делами не услышала. И только ближе к концу Старшина сказал, что вчера, при повторном опросе соседей последней жертвы, ему, наконец, удалось встретиться с жильцами квартиры 46, которых ранее не было в городе. Так вот они рассказали, что как раз в день убийства рано утром уезжали в аэропорт на такси, сами они ничего подозрительного не заметили, но таксист, который их вез, спрашивал не живет ли в их доме какая-то «большая шишка», а то, пока он их ждал, вокруг их дома крутился какой-то мужик, похож на охранника, территорию осматривал, явно встречать кого-то собирался, потом, правда, куда-то ушел и больше не возвращался. На вопрос таксиста им ответить было нечего, дом самый обычный, никто известный в нем, вроде, не жил. Никакой прямой связи этого мужика с убийством, которое было совершено в этом доме в тот же день, но уже поздним вечером, не просматривалось, но Старшина дело свое знал, не поленился, таксиста того нашел и в тот же день не только опросил, но и фоторобот неизвестно мужика заставил составить. Этот фоторобот сейчас по очереди и рассматривали опера, сидящие за столом. Тоне его видно не было, она то сидела не за столом, а в углу.

«А почему таксист решил, что мужик – охранник?» – спросил Максим у Старшины, «В том смысле, почему именно охранник, а не воришка, или наркоман, или мелкий наркоторговец какой-нибудь, например, те ведь тоже территорию вокруг осматривают, чем таким он выделялся?».

«Да уж больно внешность, по описанию таксиста, у него примечательная.» – ответил Старшина, «Ростом под два метра, огромные руки, ноги, плечи, даже шея – и та размером с голову обычного человека, а волосы – чисто солома, светлые, прямые, подстрижены под горшок, еще и борода с усами имеются. Прям типичный русский богатырь, как из сказки!». В этот момент Тоня замерла, практически такое описание она вчера точно видела в одном из прочитанных ночью дел!

«Надо бы его найти, да непонятно пока как. Ладно, пока просто запомним, что есть такой колоритный фигурант, если еще где встретится, тогда и будем его предметно искать.» – подвел черту под обсуждением Максим.

Опера продолжили обсуждение, перейдя уже к другим вопросам, Тоня же тихонько стала перебирать дела, сложенные у нее на коленях, ища то самое, в котором видела похожее описание. Нашла, пролистала и заложила нужную страницу пальцем.

Примерно через пять минут Максим объявил, что совещание окончено. Опера уже задвигали стульями, стали вставать, собираясь уходить. Тоню никто ни о чем не спросил, а она даже не знала как привлечь к себе внимание. И просто подняла руку, прямо как школьница. Максим этот ее жест моментально заметил и сразу отреагировал, подав рукой операм знак оставаться на местах. Все тут же снова сели.

«Антонина Дмитриевна, у Вас есть что сказать?» – посмотрел на нее Максим, за ним и все опера тут же на нее обернулись.

«Он и отчество мое знает, не только имя!» – поразилась Тоня, «И называет при всех так уважительно: Антонина Дмитриевна, а не просто Тоня, как ранее в архиве!».

У Тони даже руки задрожали от волнения и такого неожиданного уважения, и дела, лежавшие на коленях, тут же посыпались, но нужное, заложенное пальцем, к счастью, осталось в руках. Собирать посыпавшиеся дела Тоня не стала, тем более на них никто и внимания не обратил, все смотрели прямо ей в лицо, заинтересовано ожидая ответа. Вот только ответить Тоня не могла, у нее горло от волнения перехватило, поэтому молча встала, подошла к Максиму Викторовичу и положила на стол перед ним дело, открыв его на странице, заложенной пальцем.

Максим быстро просмотрел показанную Тоней страницу, поднял на нее глаза и сказал: «Ну, Антонина Дмитриевна, да Вы же только что, считай, серию раскрыли! Слов нет, какая Вы молодец!».

Потом окинул взглядом оперов, сидящих за столом: «Слушайте, мужики, что Антонина Дмитриевна за вчерашнюю ночь нам в своем архиве нарыла!», и коротко пересказал им прочитанное в деле, которое ему дала Тоня.

Вкратце, такой пересказ сводился к следующему: в июле 1998 года в своей квартире в Капотне были обнаружены трупы малолетнего Ивана Рязанцева, четырех лет, и его матери – Веры Рязанцевой, 29 лет. Оба были задушены, причем, сначала убили ребенка, и только потом мать. Трупы обнаружил отец семейства, придя вечером с работы, он же заявил в милицию. На момент приезда милиции мать с сыном были мертвы уже точно больше трех часов.

Отец семейства – Кирилл Владиславович Рязанцев, 32 лет, внешность имел весьма приметную (в деле были не только его фотография, но и довольно подробное описание, сразу было понятно, что следователь тогда его на подозреваемого «примерял») – рост 198 см., крупного телосложения, волосы русые, прямые, размер обуви 48. С фотографии, которую Максим показал операм, повернув к ним раскрытое на нужной странице дело, прямо в объектив смотрел огромный мужик, богатырского телосложения, коротко подстриженные русые волосы, усы, правда, без бороды.

Под описание, несколько минут назад озвученное Старшиной, мужик на фотографии подходил просто идеально. Но дело тогда так и осталось нераскрытым: исходя из собранных по делу данных, убить жену и сына мог только сам отец семейства Кирилл Рязанцев – квартира не вскрыта, следов взлома нет, из квартиры ничего не пропало, никаких следов сопротивления жертв обнаружено не было (ладно, малолетний ребенок, он мог вообще ничего не понять и даже испугаться не успеть, но мать то что? Просто смотрела как душили сына и даже вступиться не попыталась, а потом сама покорно дала себя задушить, даже не вскрикнула ни разу, ведь никаких криков, слез, просьб о помощи никто ни из соседей ни из случайных прохожих, которых операм удалось найти и опросить также не слышал (на дворе был жаркий июль, окна в квартире открыты, а сама квартира на третьем этаже, прохожие, по любому, крики о помощи должны были услышать)). И задушены фигуранты были голыми руками, а для этого нужно недюжинной силой обладать, далеко не каждому взрослому мужику это под силу, поэтому обычно различные удавки и используют, но тут душили именно руками.

Но все собранные следователем улики были косвенными, для обвинения Кирилла Рязанцева в убийстве жены и сына их было явно недостаточно – экспертиза следов на телах жертв никакого результата не дала, потому что следов ДНК на теле жертв не было, а следы от удушения оказались настолько расплывчатыми, что по ним также ничего определенно заключить было нельзя.

По показаниям всех знакомых, семья считалась благополучной, дружной, никаких особых ссор, а тем более драк, между ними никогда не было. Под конец еще и у старшего Рязанцева алиби на время убийства нарисовалось, не стопроцентное, но все-таки алиби – видела одна старушенция крупного мужчину, под стать Рязанцеву, вечером, когда Рязанцев, по его словам, с работы шел, как раз в нужном месте и в нужное время, видела, правда, только со спины! Следствие приостановили «за неустановлением лица, подлежащего привлечению к ответственности за совершение преступления», и дело сдали в архив.

Вели это дело следователи и опера «на земле», а не с Петровки, хотя дело по убийству малолетнего вполне могли и в Главк (на Петровку) передать, но не стали, сочли «бытовухой» и оставили «на земле», поэтому никто из отдела Максима никогда до этого дня об этом деле даже и не слышал.

Глава 3.

Ровно через двое суток после такого памятного для Тони участия в оперативке Рязанцев был задержан.

За эти двое суток опера из отдела Максима не только раскопали улики, свидетельствующие о его причастности к убийствам текущей серии, но и доказали, что никакого алиби на первый эпизод по убийству его жены и сына у него нет.

Повторный опрос той самой старушенции, которая его якобы видела в день этого первого убийства идущим по пути с работы вечером, позволил установить, что время, когда она видела Рязанцева, в ее показаниях было определено неверно. При первом опросе, она показала, что видела его примерно в 19.00, так как как раз вышла прогуляться на время новостей, которые показывали ровно в 19.00 в перерыве между сериями ее любимого сериала, уж очень ей этот перерыв не нравился, предыдущую серию закончили на самом интересном месте, а новую только после новостей покажут, от переживаний за героев и неясности последствий очередного поворота их любовной судьбы у нее аж сердце закололо, вот и решила она прогуляться.

Эту информацию еще при первом расследовании опера проверили и подтвердили, в деле была справка о том, что сериал латиноамериканского производства с таким-то названием действительно демонстрируется в эфире ежедневно по рабочим дням по две серии – одна до девятнадцатичасовых новостей, вторая после.

При повторном опросе Максим своим операм поставил задачу период, за который свидетельница будет давать показания, существенно расширить, спросить, что делала за день до этого, а что на следующий, расспросить о содержании сериала – такая любительница «мыльных опер», как такие сериалы тогда называли, уж точно должна общую канву сюжета и через год и через два помнить.

Ответ старушенции про все дни был один – сериалы смотрела, я вообще целыми днями их смотрю, благо, показывают их сейчас много. А вот с вопросом про содержание сериала вышла нестыковка – свидетельница начала рассказывать, а потом сама же и остановилась, мол, ой, да нет, это же в другом сериале было! Очень скоро стало понятно, что из-за однотипности сюжетов и похожих имен героев (сериалы то ее любимые почти все были латино-американскими, героев много, вот и имена их довольно часто повторялись, только в одном сериале условный Луис Альберто был одним из главных героев, а в другом – второстепенным) старушенция просмотренные сериалы между собой путает.

Запросили телепрограмму за июль 1998 года повторно и выяснили, что сериалы каждый будний день показывали дважды, один в дневном эфире, второй – в вечернем, и оба сериала между сериями на новости прерывали, только первый – на новости в 15.00, а второй – в 19.00.

В третий раз следователь, принявший к своему производству всю серию, включая тот самый первый эпизод, свидетельницу уже сам допрашивал. Вызвал ее повесткой к себе в кабинет, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний, старушка прониклась и на вопрос могла ли она прогуливаться не во время девятнадцати-, а во время пятнадцатичасовых новостей честно ответила, что совершенно не помнит, когда именно это было. Она одинокая, давно на пенсии, на часы практически не смотрит, просто незачем, живет от сериала до сериала, из дома выходит только когда в магазин нужно или вот как в тот раз прогуляться, если сердце прихватит. А сердце прихватить могло и во время дневного показа и во время вечернего, там же везде такая, ну такая, любовь!!!

Причастности Рязанцева к убийству семьи такие показания свидетельницы, конечно, не доказывали, но алиби на момент первого убийства у него уже не было, а в совокупности с собранными материалами по другим эпизодам серии его уже можно было задерживать и основательно допрашивать, что и сделали.

На допросе Рязанцев заговорил практически сразу, показания по каждому эпизоду давал подробные, следователь еле фиксировать успевал.

Из рассказа Рязанцева картина складывалась следующая: еще в конце 80-х – начале 90-х, когда на рынок сначала СССР, а потом новой России хлынул поток литературы сомнительного качества, но самых разнообразных направлений, Рязанцев увлекся книгами по философии, которые давали «новый взгляд», до того советской наукой не признаваемый и в литературе, соответственно, не упоминаемый. В чем состоял этот «новый взгляд» понять было сложно, уж больно много совершенно разных философских учений и течений, все и всех объясняющих, одномоментно стали доступны Рязанцеву со страниц ежедневно прочитываемых им книг. Постепенно Рязанцев стал понимать, что ни одно из этих многочисленных течений и учений, на самом деле, ничего не объясняет и объяснить не может, и, ища ответы, он обратился к религии.

Сначала к традиционной, но того самого одного, простого и все объясняющего ответа не нашел. Затем стал изучать менее традиционные религии, проповедников и адептов которых тогда со всего мира в Россию понаехало просто немеряно, а потом уже и вообще перешел к религиям, которые иначе, как альтернативными, и не назовешь. Но ответа все не находилось! И тогда Рязанцев понял, что для того, чтобы найти ответ, ему нужно самому создать свою собственную новую религию! Вот он выход из тупика непонимания и невежества, вот его собственный светлый путь к прозрению!

Непонятно, сошел ли с ума Рязанцев уже в этот момент или несколько позже, это предстояло установить профильной экспертизе, которую следователь уже точно принял решение по делу назначить, удивительно было другое – все эти трансформации в голове Рязанцева происходили как бы параллельно с течением его обычной жизни, до поры до времени никак на этой самой его повседневной жизни не отражаясь. За время своих исканий Рязанцев успел жениться на Вере, а в 1994 году у них родился сын Иван. На работу свою он также ходил исправно.

Суть новой религии Рязанцева была понятна, наверное, только ему одному, когда он на допросах основные ее постулаты следователю рассказывал, тот нить повествования терял моментально. В итоге, следователь, имевший отличное гуманитарное образование, понял только, что никакая это не новая религия, а безумный сплав из постулатов массы других религий, философских и около философских течений, постулатов, скрупулезно подобранных Рязанцевым под обоснование какого-то одного, только ему и понятного вывода.

Но главное для следствия было не в этом, необходимо было понять, доказать и закрепить мотив совершенных Рязанцевым убийств.

Такой мотив сам Рязанцев обозначил фразой, поначалу совершенно непонятной: «Очищение через молчание». Потом объяснил: «Все беды человечества, и каждого конкретного человека – от владения речью, недаром Бог никаких других живых существ речью не наделил! Звуками – да, но не речью. Речь – это проклятие, кара Божия, только вот люди совершенно этого не понимают, считают, безумные, что речь – это, наоборот, благо, и пользуются ею все более и более обширно. Сначала была только устная, а позже и письменная появилась, сначала только один пра-язык, теперь необъятное множество! За этой бессмысленной трескотней звуков не слышно, звуков, в которых вся Божья воля и выражается, которыми Бог со всеми живыми существами и общается!».

«Ты, вроде, неглупый мужик,» – обратился он к следователю (тот перебивать не стал, хотя подобной фамильярности со стороны подследственных на допросе раньше никогда и никому не позволял), «ты вдумайся, чем звук от речи отличается? Звук – он массу информации в себе несет, которую мы совершенно понимать разучились! Вот кричит раненый зверь! Что в этом звуке? Боль? Страх? Просьба о помощи? А может, вовсе и наоборот, не просьба о помощи, а мольба о смерти, как способе избавления от страданий? А может вообще все это сразу! Или ветер шумит – что в этом звуке? Какая информация и от кого? От самого ветра, от деревьев, от Бога? Слышать – слышим, да и то не всегда, а знать – не знаем!

Потому что слышим, но не слушаем, даже не пытаемся слушать! Слушать и слышать – это работа тяжелая, не хотим мы работать! Вот и придумали речь, с помощью которой, якобы, все объясняем! Говорим: мне страшно, мне больно, я голоден, ладно, когда про себя, тут еще хоть как-то можно предположить, что понимаем про что говорим, хотя все-равно уж очень примитивизируем. Что такое страшно? Спроси тебя – будешь долго пыжиться и с помощью речи объяснять, а все-равно до конца объяснить не сможешь, всего спектра испытываемых тобой ощущений в момент страха не опишешь! Да и ощущения эти, если брать их во всех оттенках и нюансах, у каждого свои, а ты взял и сказал просто «страшно», и думаешь, что все объяснил, а другой под «страшно» совсем другие ощущения понимает! Слышит от тебя «страшно», думает, что понял тебя, а не фига он не понял! Примитивно мыслим – примитивно объясняем! Но самое скверное, что реально думаем, что вот такого примитивизма достаточно для понимания!

Я, когда религии изучал, поразился просто – все: и христиане, и иудеи, и мусульмане, вот, буквально, все, говорят, что и в Библии, и в Торе, и в Коране одно и тоже написано, просто понимаем написанное мы по-разному, якобы, просто недостаточно пока наше понимание содержания этих книг, поэтому мы того, что во всех них одно и то же написано и не осознаем! Идиоты, ей Богу, просто клинические идиоты! Да эти книги не от Бога, они от главных его врагов, как этих врагов не назови, хоть бы и Сатаной с его прислужниками, хоть как по-другому, их там, в Преисподней придумали, и нам, дуракам, под видом донесения Божьей воли сюда закинули, чтобы мы тысячелетиями время тратили на их изучение, старались волю Божью через речь понять, а сама речь и есть главное препятствие к пониманию Божьей воли!

Знаешь, что такое эти книги – то, что разведчики называю «увод на негодный объект», тебе этот термин знаком?» – следователь кивнул (термин действительно был ему знаком, да и что Рязанцев с помощью этого термина хотел до него донести также понял – священные книги, смысл которых человечеству приходилось постигать тысячелетиями, и были, по мнению Рязанцева, тем самым «негодным объектом», на котором враги Бога специально внимание человечества сосредоточили, чтобы этому самому человечеству помешать истинную Божью волю понять и постичь).

«Я, когда до этого додумался,» – продолжил Рязанцев, «аж взвился весь внутренне, будто в бабу кончил! Да не в простую бабу, а в целку, которая до этого долго мне не давала, извела всего, а когда дала, еще и целкой оказалась! Взвился и стал думать что из этого моего понимания следует, как мне его теперь применить. И понял: молчание – вот ключ к постижению истиной Божьей воли!!! Очиститься через молчание от всей скверны, что через речь в жизнь мою вошла! А после очищения начать постепенно учиться слушать и слышать, надеясь, что Бог усилия мои оценит и понимание воли своей пошлет!

И так оно и произошло, стал я молчать по вечерам после работы и выходные, на работе мне этого, к сожалению, делать не давали, а есть то что-то нужно было, без работы как на еду заработать. Молчал упорно, ни слова ни звука себе не позволял, кто бы меня ни звал и о чем бы не спрашивал. Долго мне пришлось молчать, больше года прошло, пока от скверны очистился, очень уж необходимость на работе говорить очищению этому препятствовала, но добился, таки, своего, не только очистился, но и от Бога награду за свое упорство и послушание получил, постиг в чем его, Божья, в отношении меня воля!».

Глава 4.

Рязанцев перевел дух и попросил у следователя листок бумаги и ручку, тот молча протянул ему требуемое.

«Вот смотри», – продолжил Рязанцев после паузы, и написал в самом верху данного ему следователем листа А4 слово «Бог», от этого слова нарисовал совсем крохотную стрелку вниз и написал под ней, прямо там, куда она указывала «Я», потом нарисовал уже от этого «Я» еще несколько стрелок вниз, только уже очень длинных, ведущих в самый низ листа, и под ними написал: «Другие», и повернул листок к следователю.

«Видишь, насколько я к Богу приблизился!» – произнес Рязанцев самодовольно.

Следователь глянул на листок и кивнул, перебивать Рязанцева и возражать ему следователю не было никакого смысла, Рязанцев явно дошел в своем рассказе до того места, где собирался объяснить самое главное – мотив всех совершенных им убийств!

«А видишь, что я не только к Богу приблизился, но и между ним и остальными?» – продолжил Рязанцев.

Следователь в ответ опять кивнул.

«Так вот, воля Божья в отношении меня в том и состоит, чтобы я людям путь к очищению от скверны показал, тот путь, который сам прошел – через молчание! Вот только взрослым этот путь показывать бесполезно, они от Бога настолько далеки, скверной настолько замазаны, что не достучаться до них, не докричаться! Ну, да и фиг с ними, с ними Бог сам разберется, просто уничтожит всех разом, когда я миссию свою выполню, а миссия моя непростая – детей молчать научить, не дать им скверной проникнуться! Вот когда я смогу уже много детей от скверны защитить, когда станут они взрослыми, и сами к Богу приблизятся и смогут, за мной повторяя, волю Божью еще шире распространять и до все новых и новых детей доносить, вот тогда и уничтожит Бог разом всех оскверненных, и наступит на земле царство Божие, во всей его красе и великолепии!».

Рязанцев выразительно посмотрел на кувшин с водой, который стоял на тумбочке возле следователя, тот, все также молча, взял стакан, налил в него воды и протянул Рязанцеву. Рязанцев с жадностью выпил и вновь заговорил: «Вот только не знал я, что скверна в детей уж очень рано и очень быстро проникает, да так глубоко, что ее уже никак не выковырить!

Начал с сына своего Ивана, тому, вроде, всего четыре, да и говорить он начал поздно, когда ему почти три было, думал, легко мне будет его от скверны очистить! Сначала просто объяснял, замолчи, мол, не нужно тебе говорить, а он помолчит пару минут и опять за свое: «Мам, дай, хочу …». Я матери его все объяснил и строго настрого запретил на эти его «мамканья» откликаться, она даже, вроде, меня и послушалась, и сама стала молчать, и сыну помолчать приказывала, во всяком случае, при мне. Не помогло.

Я его побил пару раз, не сильно, так больше для острастки, да чтоб следов не осталось, скорее даже не побил, а поучил. Опять не помогло.

На следующий день с работы пришел, я молчу, жена молчит, он молчит, я даже обрадовался, все, думаю, пошло дело, а он возьми, да опять «мамкни». Я еще раз его поучил, да и жену свою заодно, думаю, пусть не только сам боль почувствует, но и на мать свою посмотрит, как она от боли извивается, может проникнется наконец.

Опять не помогло – вместо того, чтобы замолчать, он, наоборот, орать начал, мне аж от поучения матери его пришлось оторваться, чтобы рот ему заткнуть, а то мало того, что сам ничему не учится, еще и соседи на крик прибегут, придется мне с ним объясняться, то есть молчание уже свое прервать! А я и так, пока сначала ему, а потом жене своей объяснял зачем нужно молчать, свой обет молчания несколько раз нарушил, на что Бог мне тут же и указал – я тогда очень часто стал на улице спотыкаться, оступаться и падать, так Бог меня за нарушение обета через боль наказывал.

Так и жили несколько месяцев – я с работы прихожу, все хорошо, все молчим, жена ужин подает, сын в углу молча играет, благодать, а через полчаса-час Иван возьми, да и «мамкни», я его поучу, жену поучу, они хоть и извиваются и плачут от моего обучения, но молчат. Опять тишина наступает, и так до самого сна. Хорошо!

Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего – в полном молчании все-равно ни одного вечера не проходит, никак до конца скверна из сына моего не выводится!

И закралось у меня подозрение, что не просто так все это, решил я проследить как жена с сыном обет днем соблюдают, когда я на работе – если соблюдают, то непонятно почему до самого сна никак дотерпеть у сына не получается, давно бы уже должен был тогда привыкнуть без речи обходиться, а если не соблюдают, тогда в этом и ответ!

На следующий день я с работы пораньше ушел, около трех часов дня уже в сторону дома направился, подхожу, встал под окнами, стою, слушаю, благо июль, окна открыты, да и этаж у нас третий, если заговорят, по любому, услышу. И услышал, да такое, что просто озверел!

Жена моя Софья с сыном не только разговаривала, но и внушить ему пыталась, что отец у него идиот ненормальный, который совсем с катушек слетел со своим молчанием, и что потерпеть им совсем немного осталось, она себе другого мужчину приглядела, сейчас вовсю обхаживает, если сладится у них, то и от меня этот другой мужик их заберет и защитит!

Поднялся в квартиру, жена дверь открыла и обомлела, пришел то я невовремя, да и, видимо, почувствовала всю степень моего недовольства, если это можно так назвать, взгляд с меня на открытое окно перевела и сразу поняла, что я все слышал! Да и сын, при виде меня, испугался, хоть и малец, а понял, что спуску ни ему ни матери теперь не будет! Испугался и замолчал, и жена молчала, только тряслась вся и часто-часто сглатывала.

Я к сыну подошел, посмотрел на него молча, всю степень своего презрения к нему, воли Божьей не понявшему и не принявшему, одним взглядом выражая, перчатки рабочие надел (такие – с пупырышками, они как то сами мне на глаза в прихожей попались, будто знак Бог посылал, чтобы я голых рук об этого греховника не марал), да и задушил, быстро, одними руками, он даже пикнуть то ли не успел, то ли не посмел.

Жена все видела, но не закричала, только на пол осела, да сознание потеряла. Я ее в бессознательном состоянии душить не стал, по щекам потрепал, дождался, когда очухается, чтобы осознала, что не просто смерть к ней пришла, а кара Божия. А как она глаза открыла, так я уже готов был, руки на горле!».

Рязанцев замолчал, следователь поднял на него глаза – ни малейшего сожаления у Рязанцева не просматривалось, как и торжества, выражение было такое, как будто мужик просто сделал свое дело, самое обычное дело, повседневное, и сейчас об этом рассказывает.

По другим эпизодам Рязанцев также запираться не стал, все рассказал столь же обстоятельно и подробно.

Все было также, как и в случае с его семьей – он знакомился с одинокими женщинами, имевшими малолетних детей, ему это было нетрудно, мужик видный, да и язык хорошо подвешен, поначалу даже казалось, что интересно рассказывает, про историю, философию, религию много знает.

Постепенно начинал объяснять им про «очищение через молчание». Некоторые, которые поумнее, сразу сбегали, другие поначалу проникались его идеями, начинали вместе с ним молчать и детей этому учить, но дети учение не воспринимали, говорить продолжали, отчего Рязанцев быстро зверел.

Женщины хватали детей и тоже сбегали, Рязанцев ни первым ни вторым в таком побеге не препятствовал. Его час отмщения наступал в течение нескольких дней. Он находил новое место жительства своей пассии, в течение дня тщательно осматривался, примеривался, а ночью проникал в жилище и душил, душил прямо руками в тех же рабочих пупырчатых перчатках, всегда сначала ребенка, а потом мать, делал все так молниеносно, что очень редко или ребенок или мать проснуться и хотя бы вскрикнуть успевали.

Следов не оставлял, женщин выбирал не просто одиноких, а совсем недавно приехавших в Москву и ни родственников ни друзей пока здесь не имевших, да и с прежнего своего места жительства уехавших с малолетним ребенком не просто так, а, что называется, «на разрыв», стремясь оставить в прошлом не только само место, но и все старые связи и тяжелые воспоминания, с ним связанные, чтобы некому им было рассказать о своем знакомстве с новым, таким видным мужчиной.

Едва познакомившись с каждой женщиной, сразу перевозил ее вместе с ребенком на съемную квартиру, каждый раз разную и в разных, почти всегда самых окраинных, районах Москвы, причем все переговоры о съеме квартиры женщина вела всегда сама, копию паспорта, если кто из хозяев просил, оставляла тоже свою, он только деньги ей на оплату давал, всегда наличными, чтобы и здесь не засветиться. Хозяевам квартир просил говорить, что жить она будет только с ребенком, объяснял это тем, что неженатой недавно познакомившейся паре зарвавшиеся москвичи квартиру не сдадут, мол, будете тут любовным утехам придаваться, соседей беспокоить, слышимость то в панельных домах отменная, соседи в полицию настучат, а нам потом отвечать, еще и налоговая привяжется (сдавались то все квартиры тогда незаконно, с расчетами только наличными, никто из квартиросдатчиков налоги платить не хотел и не собирался).

Этим же объяснял и то, что сам он в съемную квартиру приходил только поздно вечером, а уходил рано утром, когда все соседи или уже или еще спали. Женщины не спорили, уж больно кавалер завидный, да и квартиру сразу оплатил, работать не разрешает, говорит, что дело женщины – детей растить, зачем ей работа, если мужик есть, первое время им всем казалось, что вытащили они таки, наконец, после всех своих страданий, счастливый лотерейный билет.

Так и удавалось Рязанцеву почти два года уходить от ответственности, пока дела наконец серией не признали, в одно производство не объединили и Главк для расследования не передали.

Единственное, о чем жалел Рязанцев после ареста, так это о том, что не сможет теперь миссию свою на земле выполнить, а ведь ему совсем чуть-чуть до первого «просветленного» ребенка оставалось!

Он, по его словам, совсем недавно понял, что все его неудачи по причине неправильно выбранного возраста детей, ему не просто малолетние были нужны, ему нужны были малыши в том возрасте и состоянии, когда они вот-вот заговорят, но еще ни одного слова не произнесли. То есть, уже понимают речь, могут почувствовать какую скверну она несет, но сами еще не осквернены.

Вот только найти именно таких ему до самого ареста не удалось, все время промахивался, дети или уже хоть по чуть-чуть, да лепетали, или никак говорить не начинали, а мать, наоборот, уже понимала, что от Рязанцева нужно бежать. Говорить то все дети в разное время начинают, вот и не смог Рязанцев нужного ему ребенка найти, не смог Божью волю в своем избрании оправдать!

И следователю все это так подробно он рассказывал, собственный обет молчания нарушая, не просто так, сохранялась у него еще, по его словам, надежда, что Бог не окончательно от него отвернулся, не счел еще миссию его на земле полностью проваленной, а просто послал ему испытание в виде ареста. Рассчитывал он, что следователь, осознав сейчас из его объяснений всю степень своей оскверненности речью, поймет, что перед ним мессия и не просто его отпустит, а станет первым и вернейшим его сторонником, молчаливым апологетом его веры.

Почему уж он именно следователя на эту роль выбрал никому неведомо, рассказав следователю все и не получив от него должного признания в виде немедленного отпущения на свободу, Рязанцев закрылся ото всех и молчания своего уже ни разу не прерывал, ни в СИЗО, ни перед экспертами, ни на суде, где был признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в специализированное психиатрическое учреждение.

Глава 5.

Для Тони же история Рязанцева и его ареста стала поворотным моментом во всей ее судьбе.

Максим Викторович участие ее в этом деле оценил не просто высоко, он потом почти два месяца добивался, чтобы специально под Тоню должность аналитика в штатное расписание ввели, а когда ее назначили, в убойном больше ни одна оперативка без нее не проходила. Тем более что аналитиком Тоня оказалась просто прирожденным, умела информацию и искать, перелопачивая тонны источников, и не только из архива, и анализировать, выбирая и запоминая из казалось бы нескончаемого потока только самое важное и нужное, и представлять в такой форме и в таком виде, что даже в первый раз попавший на оперативку новый сотрудник, сработанности, так необходимой в нелегкой работе оперов убойного, соответственно, совершенно не имевший, сразу эту информацию понимал и запоминал.

Да и опера из его отдела Тоню как-то сразу зауважали, звать стали исключительно Антониной Дмитриевной, да и привычку вставать при ее приходе, ранее свойственную только самому Максиму Викторовичу, тоже почти моментально приобрели. С этой привычкой вообще было забавно!

Максим, если в любое помещение, где он уже находился, входила женщина, всегда сразу вставал, вставал «просто на автомате», вообще об этом не задумываясь и на окружающую обстановку не обращая совершенно никакого внимания. Вставал во время совещания, вставал в кабинете начальника, когда секретарша этого самого начальника приносила кофе, вставал, если в его кабинет входила подчиненная, уборщица, да вообще любая женщина! Вставал и не садился пока вошедшая женщина первой не сядет. Исключение составляли только обвиняемые, ну да они, в большинстве своем, в кабинет Максима и не сами входили, их конвойные заводили, отдел то все-таки убойный.

Когда он на службу только устроился, эта его привычка многих или смешила, или раздражала, или просто оставляла в недоумении, но его это совершенно не волновало, он был так воспитан и отказываться от этой своей привычки или как-то ее видоизменять совершенно не собирался. Кстати, точно также себя вели его друзья: Юрка, устроившийся на работу в убойный вместе с ним, и Слава, тогда только начинавший свою карьеру в следствии. А вот Старшина к таким этикетам был несклонен, друзей своих уважал, над такой их привычкой никак не подтрунивал, но и повторять за ними не собирался. Со временем, по мере того как уважение к Максиму и его друзьям среди сослуживцев росло, многие стали им подражать, эту привычку копируя.

Так и произошло в те памятные для Тони дни, так и стала она аналитиком, пользующимся огромным уважением сослуживцев, при входе которого все вставали, и с тех пор в работе Тониной уже ничего не менялось, в отличие от Тониной жизни, где перемены как раз еще только начинались!

Уже много позже, когда на службу в Главк поступил Никита, казалось тоже усвоивший привычку вставать, когда в помещение входит женщина, буквально «с молоком матери», все опера в убойном вообще стали считать такое поведение абсолютной нормой, они уже не подражали, не копировали, они просто всегда именно так себя и вели. Только Старшина так и остался «за бортом» этих церемоний, что и заставило Тоню однажды, когда они с Никитой уже были достаточно близкими друзьями, расспросить его «о природе» и самого столь органичного вхождения этой привычки в жизнь Максима, Славы и Никиты (Юру живым она не застала, он погиб примерно за год до ее первого появления на работе в архиве, она тогда еще в РГГУ училась) и о том, почему Старшине такое поведение абсолютно несвойственно.

Ответ Никиты: «Так нас же всех, по сути, Тамара Сергеевна, мама Славы, растила, она до пенсии директором детского дома была, где Максим и мой отец воспитывались, а когда отец погиб, я еще маленький был, и меня под опеку взяла.

Это ее воспитание, не воспитание даже, скорее внушение – с детства всегда говорила, что мужчина делать должен так и только так, а еще дверь перед женщиной открывать, вперед ее пропускать, пальто подавать, ну, и так далее, ты сама понимаешь (Тоня понимала, Максим, Слава и Никита, действительно, не только вставать при входе женщины были обучены, но и всем иным премудростям этикета, что очень выгодно отличало их от большинства других мужчин, с которыми Тоня сталкивалась и по работе и вне ее), иначе он и не мужчина вовсе, и делать, не рассуждая достойна ли этого женщина, не оценивая, просто потому, что он мужчина, а она женщина, самого этого факта, по ее мнению, для такого поведения более чем достаточно. А если мужчина так не делает, значит он, прежде всего, не женщину, а сам себя не уважает, мужчиной не считает, раз ведет себя не как мужчина, а как существо с «дополнительным» органом, который между ног болтается и танцевать мешает (здесь Тоня невольно улыбнулась, считав намек незнакомой ей Тамары Сергеевны на распространенную во времена СССР поговорку: «Плохому танцору всегда х.. мешает»).

И не только говорила, следила, чтобы все ее воспитанники всегда именно так и поступали, не забывали, чтобы в привычку вошло, а если видела, что кто-то не делает, никогда равнодушной не оставалась, всегда делала замечание, мимо не проходила.

Максим со Славой рассказывали, что они, когда только служить в милиции стали, тяжело отвыкали от этой привычки хотя бы в отношении подследственных, все время себя контролировать приходилось, чтобы совсем уж идиотом не выглядеть – она человека, а то и нескольких убила, ее конвой приводит, а ты встаешь и приветствуешь, как будто за совершенные зверства ее уважаешь и даже поощряешь!

Мне уже полегче, когда я рос эту грань мне мужики рано объяснили.

А у Старшины просто с детства другое воспитание,» – добавил Никита, «он в деревне рос, они с Максимом в Афганистане на войне познакомились, вот и не признает Старшина этикетов, да и не нужны они ему, он и без всяких этикетов Мужик с большой буквы, сама знаешь!», Тоню очень заинтересовал, захотелось ей с Тамарой Сергеевной поближе познакомиться и расспросить ее как ей удалось вырастить вот таких мужиков, вот ведь все прямо как на подбор, но возможность такого знакомства ей нескоро представилась.

Став аналитиком и приобретя уважение коллег, Тоня, тем не менее, в личной жизни была все также не просто несчастлива, этой самой личной жизни у нее вообще не было – опера при виде ее вставали, доклады ее слушали буквально затаив дыхание, чтобы ничего важного из сказанного ею не пропустить, но на кофе или просто прогуляться никогда не приглашали, а цветы дарили только на 8 Марта, даже когда у нее день рождения никто из них не знал, да как то и не интересовался.

С другими девушками, работавшими в Главке, ситуация была совсем иной – если какая-то девушка приходила на работу исключительно с целью найти мужа, замуж она, как правило, выходила уже примерно через полгода, максимум месяцев через семь-восемь, благо, мужчин и среди оперов и в следствие всегда было много, выбрать и охмурить нужного не составляло почти никакого труда. Исключениями были, пожалуй, только Максим и Слава, с которым Тоня познакомилась много позже, когда она только начинала свою карьеру, он где-то в другом регионе служил, вот они служебных романов не признавали никогда и ни в каком виде, как ни пытались разные девушки на них «пикировать», да еще Старшина, который уже около пятнадцати лет жил с Лизаветой, называя ее своей женой.

И даже если какая-то девушка на работу приходила вовсе и не с целью выйти замуж, все-равно в мужском внимании любая постоянно «купалась», любая, но не Тоня!

Тоню такое положение дел совершенно не устраивало, возраст ее уже приближался к тридцати, а на личном фронте полный штиль, иначе и не назовешь. Тоня была решительно настроена сложившуюся ситуацию изменить, а для того, чтобы изменить нужно сначала хорошенько проанализировать, чтобы понять, что не так, и как сделать, чтобы было так!

В аналитике Тоне не было равных! Очень скоро, путем наблюдения за другими девушками и манерой их общения с мужчинами, она пришла к выводу, что в основе первого интереса к женщине у мужчины всегда лежит внешность. Это потом он начинает оценивать тонкий ум и широкую душу (ну, или их отсутствие, что весьма нередко встречается), а первый интерес основан всегда и только на внешности. Да и потом внешность полностью на второй план не отходит, во всяком случае, точно не для всех мужчин тонкий ум и широкая душа вообще имеют значение! Красотка может быть той еще дурой или стервой, а иногда и оба эти качества иметь, «два в одном», как говорится, а мужики все-равно за ней как привязанные бегают, все дурости и прихоти ей прощают. И Тоня решила заняться своей внешностью.

Глава 6.

Итак, внешность! Внешность – это фигура, волосы и лицо, именно в таком порядке, а вовсе не наоборот!

Лицо макияжем можно нарисовать практически любое, волосы умелый парикмахер также сможет практически всегда правильно подстричь и уложить, сложнее, конечно, если женщина почти лысая, но такие, к счастью, в молодом возрасте в природе довольно редко встречаются, а вот фигуру одеждой можно чуть-чуть изменить, здесь подчеркнуть, там скрыть, но именно что чуть-чуть, лишний вес особо не скроешь, а неправильные пропорции, кривые ноги или практически отсутствующую грудь без операции вообще никак не изменишь.

Фигура у Тони, при внимательном рассмотрении в зеркале, оказалась вполне ничего – в меру худощавая, пропорции нормальные, ноги прямые, грудь маловата, конечно, но все-таки размер не нулевой и даже не первый, а вполне себе достойный второй. Есть над чем при выборе одежды поработать, но в целом – O’key.

В ближайший выходной Тоня отправилась на шопинг. Зарабатывала она немного, впрочем, как и все в милиции (полицией милиция тогда еще не стала), но это Тоню не смущало. Голодные 90-е остались позади, зарплату Тоне и пенсию родителям платили теперь регулярно, на жизнь им, учитывая сохранившиеся еще с советских времен привычки экономно вести хозяйство, вполне хватало, а на себя Тоня до этого дня тратила крайне мало, как то не понимала зачем часто покупать новую одежду, если старая еще не износилась, косметикой не пользовалась, маникюр делала всегда себе сама, к парикмахеру ходила самому дешевому, работавшему возле ее дома в чудом сохранившейся парикмахерской (салоном этот пережиток прошлого назвать было решительно невозможно) еще с тех пор, когда Тоня была ребенком, да и то только по необходимости, раз в несколько месяцев. Так и образовались у нее сбережения, не весть какие, но для сегодняшней ее задумки вполне достаточные.

Покупать Тоня собиралась с умом, про то, что в основе образа должен быть так называемый базовый гардероб из относительно небольшого количества красивых, добротных и качественных вещей, она уже все заранее прочитала, да и на дворе было начало лета, что позволяло пока покупкой верхней одежды особо не озадачиваться, а к зиме уже можно было и на эти цели денег подкопить. Вот только где покупать Тоня не знала, совершенно никакого релевантного опыта в этом вопросе у нее не было.

Начала с визита на вещевой рынок, таких тогда в Москве было несколько, поехала в Лужники, он считался не только самым крупным, но и наиболее «элитным» из всех, если такое определение к вещевому рынку вообще было применимо. Бродила по нему почти три часа, но ничего так и не купила, качество вещей явно не соответствовало ее запросам.

От неудачи здорово расстроилась, куда теперь ехать она решительно не знала, не в ЦУМ же, ей Богу, с ее то милицейской зарплатой. Ушла, когда случайно услышала разговор двух покупательниц вполне привлекательного внешнего вида: «Здесь мы ничего не купим, поехали в Крестовский!».

Про универмаг Крестовский, расположенный напротив Рижского вокзала, она знала, проезжала и проходила мимо него многократно, все-таки вокзал рядом, которым периодически для поездок в область в район Новорижского и Ильинского шоссе пользоваться приходилось, но внутрь никогда не заходила, просто как-то было ни к чему. Приехала, зашла и сразу поняла, что это, что ей нужно. Качественная европейская одежда, но не брендовая, как в ЦУМе, а более приземленная, для людей, собирающихся в ней по земле ходить, а не по подиуму. Дороговато, конечно, но опять же не ЦУМ, совсем не ЦУМ, базовый гардероб, если правильно выбрать, она вполне потянет.

Покупать Тоня не умела, просто опыта не было, да и без примерки не могла себе представить что ей подходит, а что нет, поэтому поначалу времени понапрасну потратила очень много – прошла мимо первого ряда вешалок, набрала штук двадцать разных юбок и брюк, так что нести стало неудобно, и направилась в примерочную, разделась, стала мерять и быстро поняла, что мерять нужно сразу с блузками, кофтами, футболками, в общем с верхом, иначе совершенно непонятно что подходит, а что нет.

Оделась, вышла в зал, направилась к другому ряду вешалок, где как раз блузки и прочая висели, стала выбирать. Опять набрала полные руки (из продавцов женского отдела к ней никто за все это время даже не подошел, видимо, покупательницей она им показалась бесперспективной), вернулась в примерочную, опять разделась и стала примерять. Вроде выбрала несколько комплектов, но окончательное решение что из них купить не приняла, стала смотреть состав – сплошной полиэстер, ну как в таких летом ходить, особенно на работу, где никаких кондиционеров тогда и в помине не было!

Опять оделась, вынесла все из примерочной, там уже просто места не было совсем, и направилась к кассам, где сгрудились все продавцы, решив передать не подошедшие вещи им, все-таки назад развешивать это их работа, а после сразу уйти, временно признав неудачу, чтобы вернуться в следующий раз уже с новым планом покупок, составленным на основе дополнительного анализа.

Еще не дойдя до кассы, Тоня услышала приятный женский голос: «Девушка, Вам помочь?», обернулась, на нее смотрела миловидная женщина средних лет в сером офисном костюме и с бейджиком на груди, явно не продавец, у тех одежда была одинаковая – синие платья, фирменный стиль, так сказать.

«Помочь!» – ответила Тоня, собираясь передать этой женщине часть одежды, которую несла, так как уже здорово от бесконечных неудачных примерок устала. Женщина сделала едва заметный жест рукой, и продавцы буквально наперегонки ринулись к ней. Женщина кивнула на Тоню, и всю одежду из Тониных рук как-то моментально забрали.

«Так ничего и не выбрали?» – спросила женщина.

«Несколько комплектов понравились, но сплошной полиэстер, это мне не подходит.» – ответила Тоня.

«Понимаю Вас, полиэстер действительно постоянно лучше не носить. Вам стоит посмотреть вот на тех стеллажах, там, я уверена, будут подходящие Вам варианты, и не один» – произнесла женщина, указывая рукой в противоположный конец зала.

«Да я вообще то уже устала,» – ответила Тоня, «наверное, в следующий раз приду.».

«А Вы идите в примерочную, а мы Вам все принесем, за полчаса выберете все необходимое, я Вас уверяю, и день не зря пройдет.».

Тоня послушалась и направилась к примерочной, а женщина, обернувшись к продавцам, стала давать им указания что нужно Тоне принести. Тоня обратила внимание, что указания эти были очень четкие, вот прямо конкретные: юбку серую Берже, размер 44, к ней блузку алую из последней коллекции, брюки синие, свитер голубой …, и указаний этих было совсем немного, создавалось впечатление, что женщина точно знала, что Тоне подойдет.

Ровно через двадцать пять минут, даже полчаса не понадобилось, Тоня, примерив все принесенные по указанию женщины вещи, твердо решила, что купит их все, на Тонин взгляд они все подходили просто идеально – прекрасно сочетались между собой и, главное, Тоню украшали, создавая тот самый эффект – где нужно скрыть, где нужно подчеркнуть! Женщина за примеркой наблюдала, но от комментариев воздерживалась.

«Беру все!» – сказала ей Тоня, выглянув из примерочной.

«Все не стоит.» – ответила женщина, «вот это, вот это и вот это (она отобрала юбку, блузку и футболку) брать не стоит. Просто лишнее, если правильно сочетать остальное, Вам всего вполне хватит. Лучше оставьте деньги на белье.».

Про белье Тоня совершенно не подумала. «Ну и дура ты, Антонина!» – мысленно отругала она себя, «Куда же в новую жизнь, да без белья?».

«Вам белье помочь подобрать?» – спросила женщина, «Оно, правда, в другом отделе, но я могу с Вами пойти.».

«Помочь.» – только и ответила Тоня.

В бельевом отделе все повторилось, Тоня с женщиной еще не успели подойти ко входу в него, а им навстречу уже бежали продавцы. Получив руководящие указания, они почти молниеносно их выполнили, Тоня в примерочной даже раздеться не успела, а уже все принесли.

Мерять пришлось меньше, всего два комплекта, и оба сразу подошли, но вот ситуация с покупкой сложилась ровно наоборот – Тоня хотела купить только один комплект, два ей казались просто ненужным излишеством, а женщина твердо сказала: «Белье – вещь особая, эти комплекты для совершенно разных ситуаций, берите оба, не пожалеете.». Тоня совета опять послушалась.

В обувной отдел женщина направилась вместе с Тоней, уже даже не спрашивая нужна ли ей помощь, туфли-лодочки, босоножки и невероятные летние сапоги (Тоня даже не знала, что такие вообще существуют, но когда увидела это чудо – натуральный сапог с голенищем выше щиколотки, но с открытыми мыском и пяткой на небольшом элегантном каблучке, просто обомлела, тем более что ее неизменной сопровождающей эти сапоги явно также казались самым необходимым приобретением, во всяком случае, Тоне на примерку первыми она подала именно их) были куплены совсем уж быстро. Денег, к счастью, хватило – про необходимость покупки обуви, в отличие от белья, Тоня подумала изначально, и деньги на это предусмотрела.

На прощание женщина посоветовала Тоне сразу домой не уезжать, выпить кофе в Венской кондитерской на первом этаже и отдохнуть, и протянула свою визитку. Судя по надписи на визитке, она оказалась директором этого магазина.

Тоня от души поблагодарила, попрощалась и направилась в кондитерскую. «Магазин и так неплох, ассортимент более чем достойный, да и цены приемлемые,» – думала Тоня за кофе, «а с таким директором вообще самым лучшим в Москве скоро станет. Уж она то порядок наведет и продавцов заставит любых покупателей обслуживать, а не только перспективных на их взгляд (безразличие продавцов к ней в самом начале шопинга ее все-таки обидело).».

Теперь необходимо было найти талантливого парикмахера.

Вопрос со стилистом по волосам решился, на удивление, легко. Тоня давно заглядывалась на прическу одной из молоденьких следовательниц, недавно устроившейся на работу в Главк (женщин в следствии в последние годы становилось все больше), и просто спросила у нее кто ее стрижет. «Катя, сестра моя двоюродная, она недавно училище окончила, берет совсем недорого, клиентуру то постоянную еще не набрала, но стрижет классно, потому что талантливая. Только ездить к ней придется далековато, она в районе станции Лось на работу в недавно открывшийся салон устроилась, там принимает.» – ответила та, параллельно записывая на клочке бумаги телефон и передавая Тоне. Тоня Кате позвонила, и уже вечером следующего дня была у нее в салоне.

Катя оказалась совсем не такой молоденькой, как ожидала Тоня от девушки, только что училище окончившей, а почти что Тониной ровесницей. Пока Катя занималась Тониными волосами, разговорились, выяснилось, что Катя – дипломированный художник, у нее Суриковка за плечами, вот только жить с такой специальностью оказалось решительно невозможно, после почти десяти лет практически голодного существования (Катины картины никто не покупал), Катя решительно переквалифицировалась в стилиста, окончила училище, и сейчас была вполне довольна тем, как складывается ее жизнь. Катя же порекомендовала Тоне визажиста и маникюрщицу, они работали в другом салоне, но не очень далеко, возле метро ВДНХ, Катя им позвонила, они согласились на работе после смены задержаться и Тоню принять прямо этим же вечером.

Так Тоня уже ближе к полуночи обзавелась не только знакомством с тремя отличными мастерами, услугами которых потом пользовалась многие годы, но и предстала в новом образе – потрясающая стрижка, аккуратный профессиональный маникюр, неброский, но очень выразительный макияж! Плюсом к этому шел полный набор знаний о том, как такой макияж повторить самой, и сумка с косметикой для этого самого макияжа и ухода за кожей в целом, которую, по совету визажиста, Тоня в салоне же и приобрела. Не хватало только новой одежды, ее Тоня пока ни разу не надевала, справедливо полагая, что для вау-эффекта нужно все факторы (и наряд, и прическу, и маникюр с макияжем) воедино собрать и сразу на суд окружающей публики, особенно мужчин с работы, и представить.

Глава 7.

На следующий день Тоня пришла на работу «при полном параде», все вау-факторы, наконец, собрались воедино – укладка за ночь не особенно пострадала и макияж Тоне вполне удалось повторить, а уж новый наряд был вообще безупречен. Тоня ожидала эффекта «разорвавшейся бомбы», но его не произошло. Вернее, он был не тем, который Тоня ожидала. Все женщины с работы изменения, произошедшие с Тоней, безусловно оценили, только повели себя по-разному: кто-то похвалил, порадовался за нее, кто-то стал вслед шипеть, мол, откуда только такие деньги взяла, чтобы так расфуфыриться! Тоню их реакция решительно не волновала, она, с замиранием сердца, ждала реакции мужчин! Но ее не последовало, вообще никакой!!!

Утром, когда она вошла в кабинет Максима для участия в оперативке, все привычно встали, в разнобой поздоровались, дождались пока Тоня сядет, затем сели сами. Совещание началось, но Тоне в этот день работать совсем не хотелось. «Могли бы хоть комплимент перед началом совещания сделать,» – подумала она, чувствуя себя слегка обиженной, «ну да ладно, наверное, им при Максиме Викторовиче неудобно так явно от работы отвлекаться, подождем развития событий!».

Никакого развития событий не наступило, ни после оперативки, ни в обед, ни вечером! К концу дня Тоня уже чуть не рыдала, спрашивала себя, где просчет, ну, где просчет, в ее безупречной аналитической логике? Получается, фактор внешности вовсе и не так важен? Все усилия насмарку?

Вечером, уже перед уходом с работы, выходя из туалета, случайно услышала часть разговора, происходившего в этот момент за соседней дверью мужской части санузла:

«Антонина Дмитриевна наша, оказывается, как хороша, я раньше даже не замечал!» – сказал один.

«Да, если бы не знал какой она профи, прямо приударил бы за ней!» – ответил другой.

«Согласен, женщину с такой головой по жизни не потянуть, а для разового перепихона она не годится, обидится, да и правильно сделает, не заслуживает она такого к себе отношения, не та женщина!» – согласился первый.

«Для разового перепихона в клубе в пятницу кого-нибудь снимем, там с этим проблем нет.» – подвел итог беседе второй.

Голоса через дверь Тоня не узнала, а дожидаться пока они выйдут, чтобы посмотреть кто конкретно это был, не решилась, резонно рассудив, что это и неважно – ответ на мучивший ее весь день вопрос она получила – стало очевидно, что на работе ей с ее репутацией «ловить» совершенно нечего, и внешность, хоть существенные улучшения в ней явно и оценили, изменить этого не поможет.

Тоня здорово расстроилась, ночью даже порыдала немного в подушку, но к утру невозможность найти себе мужчину на работе стала для нее уже совсем очевидной, мысленно она ее приняла и даже стала думать если не на работе, то где?

Ответ нашелся сам собой – в клубе, о котором говорили голоса в туалете, правда, они говорили вовсе не о поиске девушки для «большой и чистой любви», а о разовом сексе, но Тоня, уже давно тяготившаяся своей столь затянувшейся девственностью, решила, что для начала сойдет, тем более она была убеждена, что девственность в почти тридцать лет – это уже не достоинство, это существенный недостаток, который нормального мужика только отпугнет, вызвав у него закономерный, как казалось Тоне, вопрос – что с ней не так, если до тридцати лет она никому оказалась, в это смысле, не нужна?

Тоня твердо решила, что в пятницу пойдет в ночной клуб. В какой именно она не знала, говорившие в туалете куда пойдут не называли, да это было и не особенно важно, встречать в клубе знакомых в Тонины планы не входило, наоборот, следовало поискать такой клуб, где никого из ее знакомых точно не будет.

Клуб она, по совету все той же Кати, выбрала в Олимпийском. Катя сказала, что бывает там иногда, там много залов, тусовка разнообразная, от командировочных до бандосов, а вот менты (от употребления Катей этого слова Тоня поморщилась, коллег своих она уважала и считала недопустимым их так называть, но перебивать не стала) заходят только по службе, тусуются они обычно в других местах. Обещала позвать Тоню с собой, когда снова пойдет.

Но Тоня ждать не собиралась, идти одной было, конечно, рискованно, мало ли на кого нарвешься, но Тоня понадеялась на свои аналитические способности. «Выбирать буду командировочного, командировочных от бандитов легко отличить, да и намерения у такого мужика явно более честные – секс и только секс, на одну ночь, а потом домой. Мне, для первого раза, того же надо, чтобы с девственностью, наконец, покончить, и никогда потом не встречаться, не вспоминать как стыдно было перед мужиком, когда он узнал, что в тридцать лет я все еще девственница. И поеду только в гостиницу, на съемную квартиру не поеду, в гостинице точно не убьет, там люди в соседних номерах, персонал не спит, а грабить у меня нечего, я и так последние деньги на одежду да косметику потратила, до зарплаты живу в режиме: «коктейль в клубе сегодня вместо обеда завтра», да и послезавтра, невесело усмехнулась она про себя.

В пятницу вечером, нарядившись и накрасившись сообразно моменту, она около 23.00 приехала в клуб. Фейс-контроль, о котором ее предупреждала Катя, прошла без проблем, секьюрити на входе, едва окинув ее взглядом, пропустил без проблем (сумку Антонина с собой предусмотрительно не взяла, денег купить новую не хватило, а ее привычная сразу выдала бы в ней «лохушку» не из этого мира богатых и успешных, пришлось все необходимое распихать по карманам пиджака, да и из необходимого Антонина, подумав, оставила только наличные, помаду и ключ от дома, который много места не занимал).

Вошла, сразу ничего заказывать не стала, прошлась по залам, изучая окружающую обстановку. Немного потанцевала, потом, выбрав наиболее подходящий, на ее взгляд, зал, присела к стойке и заказала коктейль. Увиденное нужно было осмыслить.

Основную массу посетителей составляли: из мужчин «коммерсы» и «бандосы», причем одних от других даже Тоне сложновато было отличить, а из женщин – «светские львицы», как пришедшие в паре или кампании все с теми же коммерсами или бандосами, так и явно искавшие приключений и пришедшие в кампании таких же подруг, и «ночные бабочки».

На их фоне Тоня явно выделялась, ее ни к той ни к другой категории, на первый взгляд, было не отнести, что сразу привлекало к ней внимание, но и поведение и «прикид» говорили, что она «из своих». Это внимание, привлекаемое к ней, усиливало многократно, причем внимание это обращали почти в одинаковой степени и мужчины и женщины, всем хотелось понять, что за «редкая птица» к ним залетела.

С дальнейшей линией поведения Тоня еще не определилась, когда к ней вальяжно подошел одетый во все черное мужик – черные брюки, черная водолазка «с горлом», черный кожаный ремень явно из какой-то рептилии, черные туфли из этого же толи питона толи аллигатора, завязанные черными же шнурками. Дополняли образ крупноватые даже для мужского запястья часы, опять же, на черном ремешке с характерным для кожи рептилий рисунком. Ни колец-печаток на пальцах ни иных, столь модных у мужчин в недавно отгремевшие 90-е и еще до конца не утративших свою «ценность» атрибутов, демонстрирующих богатство и успех своего обладателя, на мужчине не было, что, впрочем, Тоню даже порадовало – на ее вкус, такие атрибуты свидетельствовали, скорее, о вульгарности их обладателя, о его стремлении выпятить свой успех, чтобы ни у кого даже сомнения в нем не возникло, хотя самого этого успеха, зачастую, могло вовсе и не быть, одни голые понты! «Как будто с похорон только что приехал!» – окинув мужчину взглядом, подумала Тоня, и тут же возразила сама себе: «Или иностранец, там то со вкусом у людей все в порядке, это у нас здесь сплошная вакханалия!».

«Рад Вас приветствовать в моей заведении!» – произнес подошедший мужчина. «Я хозяин этого клуба» – добавил он, кладя на стойку перед Тоней свою визитку, «Как Вам у нас?».

«Пока осматриваюсь.» – честно ответила Тоня, не понимая пока как на такой интерес со стороны хозяина клуба реагировать и что отвечать, если он спросит кто она.

«Осматривайтесь,» – доброжелательно ответил мужчина, «если захотите посетить любое помещение, просто покажите при входе мою визитку, Вас сразу пропустят.».

Мужчина замолчал, Тоня коротко поблагодарила и тоже замолчала, пытаясь мысленно просчитать дальнейшее развитие событий.

«И когда ожидается визит Самого?» – после паузы вновь заговорил мужчина.

Тоня замялась, решительно не понимая о ком идет речь, но мужчина ее замешательство истолковал по-своему: «Понимаю, не можете разглашать, служба у Вас такая, что ж, не буду мешать.», и, слегка кивнув, отошел.

«Надо же, без слов считал, что я из органов. Неплохо в людях разбирается.» – подумала Тоня, «Вот только бы знать, из каких я, по его мнению, органов, и чей готовлю визит. Как бы мне потом не прилетело на тему того, что не по чину представляюсь, впрочем, я и не представлялась, он сам все за меня сказал, я просто не возражала.».

Тоня взяла визитку хозяина клуба и вновь пошла осматриваться, позволив себе даже заглянуть в несколько помещений, двери которых были закрыты, а на входе стояли отдельные секьюрити. Все они, едва завидев в пальцах Тони визитку хозяина, почтительно ее пропускали, открывая перед ней дверь.

За дверями были обычные комнаты, с удобными диванами и креслами, некоторые – с искусственными каминами, иногда внутри встречались карточные столы, несколько комнат больше походили на рабочие кабинеты со всей необходимой оргтехникой, были и такие, в которых располагались огромные красиво заправленные кровати, а второй выход вел в роскошный санузел, оборудованный ванной-джакузи и всем иным необходимым. Но в целом, ничего и никого, кроме продуманного и богато украшенного интерьера, в таких комнатах не было, все они были пусты.

Вернувшись в один из общих залов, Тоня вновь заметила «мужчину во всем черном», тот тоже ее увидел и сразу подошел: «Ну как прошел осмотр? Все удалось посмотреть, Вас везде пустили?»

«Да, все хорошо, благодарю Вас!» – слегка церемонно ответила Тоня.

«Не стоит благодарности! Визит Самого, если он состоится, будет для нас огромной честью, впрочем, даже если не состоится,» – улыбнулся собеседник, «сами разговоры о возможности такого визита увеличат популярность моего клуба в разы, так что я, в любом случае, не внакладе! А Вы не торопитесь уходить, прошу Вас, сегодня пятница, работа Ваша, как я понимаю, на сегодня окончена, отдохните всласть! Все за счет заведения!».

«За счет заведения – не нужно, нам не положено!» – произнесла Тоня в ответ, «А вот за свой счет развлекусь, у Вас тут, и правда, интересно!».

«Конечно-конечно, извините за неуместное предложение! Не подумал!» – извинился хозяин клуба и сразу отошел.

Больше тем вечером Тоня его не видела.

Глава 8.

Ее вполне дружелюбное общение с хозяином клуба, за которым исподтишка наблюдал практически весь зал, как-то сразу сделало ее в этой тусовке почти что своей. Ей улыбались, сразу подвигались и давали место, если она выходила на танцпол, который все больше и больше заполнялся вновь прибывающими посетителями, пропускали вперед у стойки, когда она брала второй коктейль или просто присаживалась, чтобы немного отдохнуть. Постепенно в ряды веселящихся людей она влилась настолько, что на нее уже практически перестали обращать внимание.

Вот здесь на ее горизонте и появился Павел. Это огромного мужчину Тоня заметила в толпе посетителей клуба сразу, он был практически на голову выше всех и телосложением похож на медведя, и пробирался сквозь толпу весьма уверенно, явно направляясь именно к ней.

В первый момент Тоня испугалась, уж больно он ростом и телосложением был похож на того самого Рязанцева, после дела которого так стремительно изменилась ее карьера. Испугалась, и тут же мысленно пристыдила сама себя: «Совсем с ума сошла, что же теперь, каждого крупного мужчину в маньяки сразу будешь записывать?!?».

Мужчина подошел, поздоровался, сказал, что она потрясающе выглядит, не так, как все здесь. В чем состояло это самое «не так» Тоня уточнять не стала, мужчина вел себя культурно, обходительно, да и под критерии Тони подходил идеально – явно командировочный, в деловом костюме и при галстуке, да и говор не московский, скорее всего, откуда-то с севера. Решила пообщаться поближе.

Павел отвел ее к стойке, заказал выпивку, они разговорились. Он действительно был с севера, из Иркутска, 38 лет, по образованию – юрист, работает в лесозаготовительной компании. В Москву приехал по служебным делам еще в среду, поселился в гостинице «Космос», думал, к пятнице все вопросы решить и улететь домой, но не получилось. Придется задержаться в Москве до ночи на вторник, за понедельник дела дорешать, да ночью и улететь, как раз рейс на Иркутск будет. Впереди предстояли довольно скучные выходные в незнакомом городе, вот и решил развлечься, придя в этот клуб.

Клуб ему порекомендовали в гостинице на ресепшн, порекомендовали шепотом, так как в Космосе был свой ночной клуб, и рекомендовать постояльцам другие персоналу, конечно же, не разрешалось, но, по словам портье: «У нас Вам не понравится, Вам просто развлечься, а здесь у нас публика особая! А в Олимпийском клуб намного больше, и люди там самые разные.», Павел понял, что ему, и правда, лучше поехать в Олимпийский, где «люди самые разные», благо, ехать совсем недалеко, все здесь же в районе проспекта Мира. Не скрывал, что женат, и даже сын есть, но с женой, в последнее время, как-то все не очень, объяснять что «не очень» и вдаваться в подробности не стал, да Тоне это было и неинтересно.

Примерно через два часа Тоня оказалась в его номере. Оказалась легко и с удовольствием, выпитые коктейли кружили голову. Павел был обходителен, даже цветы для Тони на выходе из клуба купил (для Антонины это были первые цветы от мужчины в ее жизни, поэтому показались ей особенно ценными), и достаточно галантен, во всяком случае, дверцу такси перед ней открыл и при посадке и при высадке. Тоня думала только об одном – сказать ему, что она еще девственница, или не сказать? И так и не сказала, просто момента подходящего не смогла выбрать.

В эту ночь Тоня особенно ничего не почувствовала, ни боли ни, наоборот, какого-либо особого удовольствия, хотя Павел, до того, как «войти» некоторое время и целовал ее, и гладил, и комплименты говорил. По Тониным ощущениям, все получилось немного буднично, но самое главное произошло – так тяготившей ее девственности она, наконец, лишилась.

Правда, поняв, что он только что был с девственницей, Павел был обескуражен, но совсем не так, как ожидала Тоня, воспринимавшая свою столь позднюю девственность, как позор и что-то постыдное, Павел был, скорее, недоволен собой.

«Тонечка, если бы ты сказала, если бы только ты сказала! Я бы все делал гораздо медленнее, лучше бы тебя подготовил, чтобы боли не было, а только одна радость!» – воскликнул он.

«Да боли особой и не было, не переживай.» – ответила Тоня, умолчав, что и радости, впрочем, особой тоже не было.

Она встала, намереваясь одеться и поехать домой, и раздумывая удобно ли будет попросить у него денег на такси до самого ее Подмосковья или лучше потратить свои последние, оставшиеся у нее до зарплаты.

«Не уезжай!» – тут же попросил Павел, «Давай сейчас просто поспим обнявшись, а утром я постараюсь показать тебе, что способен доставить женщине радость!».

Тоня, почти не раздумывая, согласилась. В радость от занятий любовью (а тогда Тоня мысленно называла это именно так, слово «секс» она стала употреблять несколько позже) она особо не верила, но ехать ночью на такси в свое Подмосковье ей было тоже откровенно неохота, да и Павел никакого отталкивающего впечатления на нее не производил и страха не вызывал.

Утром Павел будить ее не стал, заказал завтрак в номер, а сам пока умылся и принял душ. Тоня проснулась, когда официант, доставивший тот самый завтрак, постучал в дверь.

Павел забрал у официанта поднос, который оказался не просто подносом – у него были такие смешные откидывающиеся ножки, фактически, это был сервировочный столик, как раз для размещения в кровати и предназначенный. Тоня села, оперлась спиной о спинку кровати, и Павел моментально откинул у подноса ножки и поставил его прямо над Тониными ногами поверх одеяла.

«Эй, я умыться вообще-то хотела, прежде чем есть!» – воспротивилась было Тоня, но Павел посмотрел на нее и сказал: «Ты так прекрасна, когда заспанная, выпей хотя бы кофе, а я полюбуюсь! Потом умоешься.». Тоня подчинилась.

То что произошло дальше, Тоня запомнила навсегда – она взяла с подноса чашку с кофе, а Павел вдруг головой залез под одеяло и стал ее целовать, прямо там, где начинались ее ноги, только поднос, стоящий на одеяле ему отчаянно мешал, было видно, как от движений Павла под одеялом поднос все время накренялся и то и дело грозился упасть. Тоня от действий Павла, в первый момент, так растерялась, что просто придерживала поднос рукой, не понимая, как ей реагировать, и вдруг ее проняло!

Она даже сама не поняла почему ей, казалось бы, ни с того ни с сего, вот прямо в один момент, нестерпимо захотелось сползти пониже, приближая к Павлу то самое место, в которое он ее так настойчиво целовал. И она сползла, даже сама не заметив, как одновременно отставила злополучный поднос на прикроватную тумбочку. Сползла, а Павел, почувствовав это ее движение, сразу же там под одеялом согнул ее ноги в коленях и слегка раздвинул. Это было единственное, что Павел сделал руками. Все остальное в этот раз он делал языком и только языком! Тоня стонала, извивалась, потом вся загорелась так, будто температура у нее внезапно поднялась до 40 градусов, а потом Тоня просто «улетела» куда-то в небытие, в то райское блаженство, откуда, как ей показалось, и возврата не было, да и не нужно было возвращаться! Из рая же не возвращаются, во всяком случае, добровольно!

Но она вернулась, на трясущихся ногах сходила в душ, потом вновь залезла в кровать, Павел повторно заказал им завтрак, так как ранее принесенный остыл. Они поели.

«Гулять пойдем или еще полежим, красавица моя!» – спросил ее Павел. Обескураженным он больше не выглядел, доставленную Тоне радость, совершенно непритворную, а вполне себе настоящую, даже не радость, а блаженство, с удовольствием записал себе в оправдание за вчерашний промах и сегодня был в отличном настроении.

Гулять они не пошли, из номера Павла они вообще первый раз вышли только утром в понедельник, когда обоим уже нужно было на работу. За два так молниеносно пролетевших выходных чем только они в постели не занимались, даже поесть не успевали, да и в душ заходили не по прямому назначению, а, скорее, чтобы продолжить там ранее начатое в постели. Тоня только родителям и успела позвонить, чтобы они совсем с ума не сошли от тревоги из-за ее столько долго отсутствия.

На ступеньках гостиницы попрощались, даже телефонами обмениваться не стали, понимали, что расстаются навсегда, но, уже расходясь, оба обернулись и практически одновременно сказали друг другу: «Я тебя навсегда запомню!».

С тех пор Тоня стала «Охотницей».

Глава 9.

«Охотницей» Тоня прозвала себя сама, прозвала мысленно, вслух этим своим прозвищем она ни с кем никогда не делилась. И прозвала не в этот день, а через несколько месяцев, когда понимание того, что же ей, на самом деле, нужно, чего она действительно хочет, даже не хочет, а жаждет, вот более подходящее слово, сформировалось в ее голове окончательно.

А в день расставания с Павлом Тоня просто ехала на работу, ехала и вспоминала все, что происходило с ней в прошедшие выходные. От воспоминаний в трусиках моментально становилось влажно, что в транспорте было явно неуместно, и Тоня с трудом заставляла себя отвлечься, переключиться, чтобы горячая волна, моментально прокатывающаяся по ее телу от всплывающих в ее памяти живописных картин с участием нее самой и Павла, немного отступила.

Волна отступала, Тоня вновь начинала вспоминать, и волна моментально возвращалась, и так весь путь от ВДНХ, где находилась гостиница «Космос», до самой Петровки. Но даже эти периодически накатывающие и очень мешающие думать волны не помешали Тоне к концу пути сделать два основных вывода.

Первый из них был даже скорее не выводом, а наблюдением – Антонина с удивлением отметила про себя, что ее абсолютная неопытность в «занятиях любовью» совершенно ей этой самой любовью заниматься не помешала, ее тело как будто само знало что, как и в какой момент нужно делать, откликалось на каждое движение Павла столь органично и в унисон, что не только Павел доставлял ей радость и удовольствие, но и она ему. Это было заметно и по тому, как он почти моментально распалялся от ее объятий и прикосновений, и по его прямо высказываемым оценкам, в абсолютной искренности которых Тоня совершенно не сомневалась! За эти два дня фразы: «До чего же ты хороша!», «Ох, и сладкая же ты, умеешь мужика в себя впустить, прям сразу чувствуется, что дружка моего там ждут с распростертыми объятиями!», и аналогичные им звучали от него в Тонин адрес неоднократно.

Вторым был именно вывод, и вывод этот состоял в том, что никакой «большой и чистой любви» Антонина, на самом деле, вовсе и не хочет, и «заниматься любовью» тоже не хочет, а хочет она секса, качественного классного регулярного секса, приносящего то самое чувственное удовольствие! И секса разнообразного, постоянно обеспечивающего новые, ранее неизведанные ощущения! А такой секс ни один мужчина, даже столько умелый и ласковый любовник, как Павел, в течение длительного времени обеспечить ей не сможет. С одним мужчиной ощущения будут разнообразными, но не долго, ну месяц, ну два, а потом та самая неизведанность неминуемо пропадет. Поэтому и мужчин в ее жизни должно быть много, много разных мужчин – вот что Антонине действительно нужно, вот в чем ее истинное желание, а вовсе и не в «большой и чистой любви»!

И Антонина приняла решение, что знакомиться с этими самыми разными мужчинами и брать от них то, что так ей необходимо, она теперь будет регулярно, каждую пятницу посещая то клуб, то бар, то какую-нибудь бильярдную или боулинг, в общем, те места, где как раз с мужчинами для разовых встреч и знакомятся. И только по пятницам, чтобы быстро не перегореть, не пресытиться, новизну ощущений не утратить.

Так она и стала делать, но ей понадобилось еще несколько месяцев, чтобы к двум ранее сделанным выводам добавить еще один, искренне ее поразивший – далеко не все мужчины, которые встречались на ее пути, на поверку оказывались хорошими любовниками! Даже наоборот, большинство мужчин любовниками вообще были практически никакими!

Примерно половина из тех, с кем Антонина оказывалась в постели в течение этих самых нескольких месяцев, совершенно искренне считали, что дело женщины в сексе только «ноги раздвигать», и не понимали зачем им вообще прилагать какие-то усилия, чтобы женщину удовлетворить, ведь для женщины «давать мужику – это долг», а не удовольствие, и все просьбы Антонины заняться и ее желаниями тоже воспринимали буквально в штыки, с явным неудовольствием, а то и откровенной агрессией!

Еще были такие, и Антонине их тоже встретилось немало, которые в постели не просто терпели неудачу (или кончали буквально через пару минут, или всякую эрекцию в середине процесса теряли, или у них вообще «не вставал», или, наоборот, кончить никак не могли, пыжились, пыжились, а все никак), а моментально начинали в этой неудаче Антонину же и обвинять, то она «бревно», такую никак не завести, не распалить, то слишком инициативная, пугает этой своей инициативностью, вот и «не встает» или «не кончив, опадает»!

В общем, если бы первым на пути Антонины встретился не Павел, а вот такой вот, неизвестно еще как все бы у нее сложилось, может и прожила бы всю жизнь так, как, на самом деле, живет огромное количество замужних женщин, верных, в этом случае – исключительно по собственной глупости и недалекости, своим вот таким вот мужьям, никогда в своей жизни оргазма не испытывавших и тщательно этот свой секрет от всех скрывающих, так как оргазмов у нее нет исключительно потому, что она сама с изъяном, а не потому, что муж ее не мужик, а ленивое недоразумение с яйцами. Но Павел в Тониной жизни был, и за это и ему и судьбе она была безмерно благодарна!

Да и, по правде говоря, некоторое, пусть и не очень в общей массе большое, количество хороших любовников за эти несколько месяцев на ее пути тоже встретилось, поэтому никакие обвинения в том, что это она плохая любовница ее не задевали, не расстраивали даже, она то прекрасно знала, что любовница она хорошая, даже очень хорошая, только раскрывается это ее не умение даже, а свойство исключительно в руках умелого и к удовольствию партнерши в сексе стремящегося мужика!

Сделав этот третий вывод, Антонина поставила перед собой цель научиться не просто с мужчинами для разовых встреч регулярно знакомиться, а выбирать для этих знакомств исключительно мужиков подходящих, которые не просто сексом с ней займутся, а смогут доставить то самое так необходимое ей удовольствие, да и она тогда в долгу не останется, тоже сможет их порадовать. Вот стремление к этому выбору и сделало ее «Охотницей», добычу свою тщательно высматривающей и оценивающей, и атакующей только наверняка.

Охотницей Тоня потом еще больше двенадцати лет была. Сменялись клубы, рестораны, появлялись не только новые места для знакомств, но и новые развлечения и способы времяпрепровождения, стремительно менялась жизнь вокруг, даже знакомства к обычным добавились виртуальные, вот только одно оставалось для Тони неизменным – каждую пятницу она непременно выходила на «охоту».

За двенадцать лет только несколько раз пропустила, когда родители, практически друг за другом, с разницей меньше года, из жизни ушли, да когда несколько раз она сама по пятницам температурила.

И «охота» ее практически всегда была успешной, без мужчины она вообще никогда не оставалась – не было подходящего в одном заведении, ехала в другое, и там неудача – в третье, рано или поздно выбор всегда делался, и, в большинстве случаев, выбор этот был безупречен, в том смысле, что мужчина, с которым Тоня оказывалась в постели, любовником был вполне достойным. Случались, конечно, и промахи, мужик, показавшийся Тоне вполне достойным, на деле оказывался никаким, но промахов таких было мало, все-таки анализировать информацию, в том числе, внешний вид, манеру говорить и поведение людей в целом, для Тони было отлично развитым профессиональным навыком.

И все эти двенадцать лет Тоне везло, в том смысле, что перед сослуживцами своими на такой «охоте» она ни разу не засветилась. Конечно, пересечения были, как Тоня ни старалась их избежать, тщательно выбирая заведения среди ее сослуживцев непопулярные, а лучше вообще неизвестные, но Тоне, увидев в клубе кого-то из знакомых, почти всегда удавалось уйти до того, как ее заметят, ну, а если уж замечали, то сделать вид, что она здесь совершенно случайно: подруга, мол, вроде сюда поехала, а на телефон не отвечает, вот Тоня и приехала ее поискать, подруга то у нее, если выпьет лишнего, с головой не особо дружит, может ненароком в неприятности вляпаться, вот и приходится оберегать. Такое объяснение всегда прокатывало, безбашенные подруги – явление обычное, практически у всех такие водились. «Не найдя» подругу, Тоня со знакомыми прощалась, говорила, что поедет в другом месте ее поищет и благополучно уходила.

Исключением стал только Никита Булавин, перед которым Тоня как раз на такой «охоте» и засветилась, но там ситуация была особая, после нее Тоня с Никитой близкими друзьями стали, несмотря на разницу в возрасте – Тоня была старше Никиты на пятнадцать лет.

Глава 10.

Никита Булавин на работу в Главк пришел в 2017, когда ему было 25 лет, и работа эта была для него не первой. Начинал он за год до этого «на земле», где, несмотря на совсем небольшой стаж, успел не только отлично поработать, но повышение в звании и рекомендацию на работу в Главк получить.

Начинать «с земли» ему, в один голос, порекомендовали и Максим и Слава, да и Старшина в этом всецело их поддержал, они вообще уверенно вели его по жизни тем путем, который когда-то прошли сами, с некоторыми исключениями, основанными, конечно же, не только на их более позднем опыте, давшем им основания путь Никиты немного скорректировать, но и на изменившейся за годы их службы жизни в целом.

Отец Никиты Юрка погиб, когда мальчишке было всего шесть, он даже в школу еще не ходил. Мама умерла еще раньше, Никите тогда вообще еще трех лет не исполнилось. Остался Никита сиротой, но в приют не попал, спасибо Тамаре Сергеевне, оформившей после гибели отца над ним опеку. Да и не только Тамаре Сергеевне, друзья отца – Максим, Слава и Старшина, никогда его своим вниманием не оставляли. В семье Славы он вместе с Тамарой Сергеевной жил, а с Максимом и Старшиной виделся чуть ли не каждый день, пару раз в неделю уж точно, каждый из мужчин относился к нему практически как к сыну, всячески оберегал и поддерживал.

Про отца они ему рассказывали много и очень подробно, он все в мельчайших деталях знал, прямо начиная с того момента, когда отец с Максимом и Славой в детском доме познакомились, им тогда всем по двенадцать лет было, и до самой его гибели.

Только настроением эти рассказы сопровождались разным, Слава и Старшина всегда радостно и охотно о Юрке говорили, а вот Максим друга вспоминал с неизменной и плохо скрываемой тоской. Никита долго не понимал почему, когда постарше стал решился спросить, Максим ответил: «Я Юрке не только другом был, я был его начальником, меня тогда уже убойным командовать назначили, и я его не уберег! Недооценил риски, не просчитал, слишком собственными проблемами тогда занят был, вот отец твой и погиб! Это моя вина! И вины этой мне никогда не искупить!».

В чем был просчет Максима, и какими своими проблемами он тогда был так занят, Никита у Максима спрашивать не стал. Расспросил об этом сначала Славу, потом Старшину, а потом и Тамару Сергеевну, и все они ему, не сговариваясь, по сути, одно и тоже ответили: «Зря Макс всю жизнь загоняется, нет в Юркиной гибели никакой его вины. Да, был он начальником, но начальником, а не Богом, а начальник – человек, ему не дано все предвидеть, все предугадать, все просчитать! Да и личные его проблемы здесь ни причем, они и начались то, эти самые проблемы, буквально за пару дней до того, как Юрка погиб, а ситуация, закончившаяся Юркиной гибелью, задолго до этого начала развиваться, и никто серьезности этой самой ситуации вовремя не увидел и не оценил, ни Макс, ни кто-то из нас, ни сам Юрка! Так что не за что Максу себя винить, а уж ты тем более не вздумай его обвинять, нет у тебя никакого права его судить, да судить то и не за что!». Никита этот их единогласный почти дословно одинаковый ответ принял и на всю жизнь запомнил, судить Максима не стал, и уважения своего к нему не утратил.

Про маму Никите рассказывали гораздо меньше, знал он только, что она была старше отца на пять лет, воспитывалась в том же детдоме, что и он, поэтому знакомы они были с детства, а вот жить вместе стали, когда отец уже из Афгана пришел. Родился Никита, а через неполных три года мама умерла. Болела сильно, вот и умерла, невнятно объясняли ему причину, но никакого другого объяснения маминой столь ранней смерти ни от кого он добиться не мог, поэтому был вынужден принять то, которое давали. Знал еще только, что звали маму уж очень причудливо Иоланта Трофимовна Шпалова, ну вот кому только в голову пришло девочку с фамилией Шпалова Иолантой назвать?

Про бабушек и дедушек ни с отцовской ни с маминой стороны Никите вообще ничего не рассказывали, да он, пока маленький был, особо и не спрашивал, непросто же так родители в детдоме оказались, видимо, и неизвестно ни о ком ничего, решил он для себя.

Еще для него сохранили довольно много фотографий, большинство папиных, но и мамины тоже встречались, как из детдома, так и более поздние. Вот эти фотографии Никита в специальном альбоме всю жизнь бережно хранил и в детстве часто любил рассматривать.

Растили и воспитывали Никиту все вместе, хотя основную роль взяла на себя Тамара Сергеевна, она даже, едва став его официальным опекуном, на пенсию вышла, чтобы мальчишкой непосредственно заниматься, но и все остальные никогда ни от общения с Никитой ни от его воспитания не отлынивали, внимания ему уделяли много и постоянно.

Тамара Сергеевна отвечала за быт и за учебу, а учиться Никиту она заставляла не просто хорошо, а максимально выкладываясь, причем выкладываясь не ради оценок, они как раз опытному бывшему директору детского дома были не особо важны, а ради знаний, которые, по мнению Тамары Сергеевны, и были тем практически единственным ценным навыком, который откроет перед Никитой путь к успешному будущему, причем, успешному во все времена, независимо от того, как жизнь вокруг поменяется, хоть назад во времена СССР вернется, хоть станет как в Америке, хоть вообще инопланетяне прилетят и землю завоюют! Ну, и воспитывала, конечно, воспитывала не менторски, не навязчиво, а постоянно и многократно разъясняя что такое хорошо и что такое плохо, разъясняя не сюсюкая, не миндальничая, а очень по-взрослому, учитывая возраст пацана, конечно же, но с детства уча смотреть на любую ситуацию не только с разных сторон и точек зрения, но и с осознанием своей ответственности.

«Любой человек, а мужчина в особенности, отвечает за свою жизнь сам и только сам, только ему принимать решение и только ему нести потом все последствия принятого решения, как бы тяжелы эти последствия ни были! Причем решения эти нужно принимать не то, что ежедневно, ежесекундно, вся жизнь человека – это принятие решений и расхлебывание их последствий! Чем более верное решение, тем меньше у него отрицательных последствий, а решений вообще без отрицательных последствий, в принципе, не бывает, бывают только решения, в которых положительные последствия перевешивают отрицательные.

Причем часто бывают ситуации, когда решения нужно принимать тяжелые и очень тяжелые, когда единственно верным оказывается как раз то решение, у которого огромные отрицательные последствия, но это не повод это решение не принимать, уклоняться от его принятия, пытаясь затянуть ситуацию, надеясь, что все как-то само разрешится.

Не разрешится, только хуже станет! Человек контроль над ситуацией утратит, и может оказаться вообще в положении, которое называют «цугцванг», когда любое его дальнейшее действие, любое его решение и без того патовую ситуацию только ухудшит, причем ухудшит многократно и уже практически неисправимо.» – говорила она.

«Да как же не бывает решений без отрицательных последствий,» – пытался спорить с ней, еще будучи подростком, Никита, «когда люди что-то героическое совершают, разве есть у их решения стать героями отрицательные последствия?».

«Есть и еще какие, например, в результате своего геройствования они погибнуть могут, что тогда их близким делать? Они ведь не только страдать по родному человеку будут, а это уже немалое отрицательное последствие, им без его поддержки, может, и выжить будет невозможно, ну, или очень тяжело! Вот тебе и отрицательные последствия! Сам то человек – герой, а близким каково?» – ответила Тамара Сергеевна.

«Что же тогда, никому не становиться героями?» – явно растерявшись, произнес Никита.

«Становиться! Только не безоглядно, не ставя во главу угла при принятии такого решения исключительно мотив: «Вот стану я героем, вот прославлюсь, будут люди меня чтить и помнить», а думая о минимизации отрицательных последствий, взвешивая все возможные варианты, и только тогда, когда четко понятно, что ситуация такова, что нельзя не геройствовать – если сейчас отступишь, потом самого себя уважать не сможешь, даже если люди ничего о твоей слабости не узнают, ты то сам о ней всегда помнить будешь! Вот это и есть то самое очень тяжелое решение, которое и принимать, ой как, не хочется, и не принимать невозможно!».

Никита задумался, молчал пару минут, ничего не говоря, Тамара Сергеевна его не торопила, а потом спросил: «Баба Тома, а вот ты вначале сказала: «Любой человек, особенно, мужчина», почему «особенно»?».

«Потому что за свою женщину всегда отвечает мужчина, за свою женщину и за ее детей, так испокон веков повелось, еще со времен, когда древними охотниками были только мужчины, только они могли пищу добыть и женщине и детям своим принести, обеспечивая им тем самым выживание, а женщины охотиться не могли, они физически слабее, такими их матушка-природа сделала, не справились бы просто со зверем, у них другая функция была – огонь в очаге поддерживать, чтобы пищу эту самую приготовить. Это конечно упрощенное объяснение, но основное ты, я думаю, из него понял.».

«Тогда получается, что все решения вообще всегда принимает только мужчина, а вовсе не любой человек, как ты сказала!» – воскликнул Никита.

«Не получается,» – улыбнулась Тамара Сергеевна, «во-первых, если женщина решения именно с этим мужчиной жить, именно в его жилище очаг поддерживать не примет, то и не за кого будет этому мужчине отвечать, а во-вторых, сейчас не древние времена, женщины уже давно самостоятельно выжить способны, им для этого мужская физическая сила не нужна, для этого другие навыки требуются, а они как раз у женщин и есть. Но обязанности мужчины отвечать за свою женщину и ее детей это никак не изменяет и не отменяет! А вообще, Никита, нормальный мужик не только за свою женщину и ее детей отвечает, а и за любых других, вообще всех женщин и детей, если оказывается в ситуации, когда они в помощи и защите нуждаются, а их мужчины или рядом нет или он отвечать за них оказался неспособен или не захотел.».

Никита до конца разъяснениями Тамары Сергеевны по поводу того, что любое решение, даже такое однозначно правильное, на его взгляд, как стать героем (а он героем стать даже не мечтал, он им стать «собирался», то есть был уверен, что обязательно станет, и ничто ему в этом помешать не сможет, что, кстати, здорово отличало его от большинства одноклассников, которые мечтали стать богатыми, а вовсе не героями), остался неудовлетворен.

«Вот папа мой был героем? Однозначно был! Он в милиции работал, людей защищал от убийц и прочих преступников, и погиб геройски! Разве мог он хотя бы подумать, что его решение стать героем может иметь отрицательные последствия, а значит быть хоть в чем-то неверным? Не мог он такого подумать! Не права баба Тома, все-таки решение стать героем – единственно верное!» – рассуждал он про себя, мысленно раз за разом возвращаясь к разговору с Тамарой Сергеевной.

«Нужно дядю Славу, дядю Максима и дядю Старшину об этом спросить! Вот они, наверняка, со мной согласятся! Они то герои, в милиции работают, как и мой папа, а баба Тома – женщина. Женщины редко бывают героями, вот и не понимают в этом ничего!» – решил он.

Глава 11.

Мужчины ни бытом ни учебой Никиты особо не занимали и не интересовались, им важно было другое – вырастить из него настоящего мужика! Тамара Сергеевна, в принципе, тем же занималась, но «со своей колокольни», а Слава, Максим и Старшина – со своей.

Вместе с мужиками Никита занимался единоборствами, только он в детских секциях, а они – со взрослыми, но в клубе все состояли в одном. Раньше это был и не клуб вовсе, а спортивный зал для работников Петровки, где еще Максим до детдома тренировался (его отец тоже на Петровке когда-то служил). В 90-е этот зал, да и все здание, в котором он находился, приватизировали, кое-как отремонтировали и создали в нем Клуб единоборств, в который мужики, по привычке, так и продолжили ходить, а когда Никита пошел в первый класс привели и его. Никита в занятиях весьма преуспел, и кубки у него были с побед в разных соревнованиях, и разного цвета пояса, которые в восточных единоборствах успехи обозначают. И единоборствами он занимался разными, начинал с самбо, потом попробовал рукопашный бой, потом и некоторыми восточными практиками увлекся. Мужики никак ему в этих его попытках сменить одно на другое не препятствовали, победы, кубки и прочая дребедень им были не особенно важны, важно было, чтобы парень все, что брался делать, стремился делать хорошо, и это их ожидание Никита полностью оправдывал – из одной секции в другую переходил только тогда, когда в первой значимых успехов достигал.

Еще также с детства Никита с мужиками ходил в баню. Они старались хотя бы раз в неделю все вместе выбираться, и Никиту брали с собой. Получалось, правда, не каждую неделю, уж очень служба была у них неспокойная, ненормированная, но два-три раза в месяц ходили обязательно. Ходили всегда не в общую баню, а все трое скидывались и снимали отдельный кабинет, только для себя и Никиты. Кабинетом это называлось весьма условно, состоял он из нескольких помещений: предбанник, моечная, парная, все помещения небольшие, но для их немногочисленной кампании вполне подходящие.

Самым примечательным там для Никиты были их разговоры, слушать которые Никита просто обожал, сразу чувствовал себя необыкновенно взрослым и сопричастным к тому делу, которому мужики посвятили свою жизнь, и которым он точно сам будет заниматься в будущем, он уже тогда это твердо решил. Разговоры мужики вели только о службе, от обсуждения иных аспектов жизни, для детских ушей не предназначенных, просто воздерживались. Каждое посещение бани для Никиты было праздником: сидел и в предбаннике и в парной наравне со старшими, жар терпел до последнего, первым никогда из парной не выходил, хоть иногда и хотелось не просто выйти, а выбежать с визгом, пил лимонад, не пиво, конечно, как они, но тоже вполне «в тему», даже воблой его закусывал, хоть и не очень сочетался сладкий лимонад с соленой воблой, но зато как взрослый, и столько всего узнавал!

Вот как раз в бане Никита и спросил мужиков о безусловной верности решения стать героем. Даже не спросил, а недавний свой диалог с Тамарой Сергеевной на эту тему им подробно пересказал и своими более поздними рассуждениями на эту тему, выводами о своем полном несогласии со сказанным ею поделился.

Первым заговорил Слава: «Ты, Никита, вопрос верного/неверного решения и вопрос наличия отрицательных последствий смешал. Мама моя тебе ведь довольно четко сказала, что решение может быть верным, единственно верным, но, как и любое решение в жизни человека, оно будет иметь последствия, и последствия эти не могут быть исключительно положительными или исключительно отрицательными, не бывает так. Жизнь слишком многообразна, слишком непредсказуема, не дано человеку, вообще ни одному человеку не дано, всех возможных последствий просчитать и предсказать, тем более что далеко не от него одного и принимаемых им решений такие последствия зависят.

Человек решение принимает, но ровно в эту секунду и другой человек решение принимает, да не один, а несметное множество других людей ровно в эту секунду решения принимают, и у каждого из принятых каждым из этих людей решений свои последствия, последствия эти друг на друга влияют, накладываются, переплетаются, порой столь причудливо, что вообще ни одно из ожидаемых при принятии решений последствий, ни положительное ни отрицательное, не наступает, а наступают совсем другие последствия, но тоже всегда и положительные и отрицательные.

Последствия всегда и положительные и отрицательные – для тебя положительные, для других – отрицательные, или сейчас положительные, а со временем станут отрицательными, или казались положительными, а на деле оказались отрицательными. И само по себе наличие отрицательных последствий принятое тобой решение неверным не делает!

Я вообще считаю, что неверным может быть только одно решение – то, при принятии которого ты последствия оценивать вообще поленился, ну не интересовали тебя последствия, лень было думать, просчитывать, оценивать, ведь думать, просчитывать, оценивать – это та еще работа, это тяжело, а тяжелую работу делать человеку иногда, ох как, не хочется! Вот и уклоняется от нее человек, по разным причинам уклоняется, но чаще всего потому, что за последствия он ответственность, в любом случае, нести не собирается, рассчитывает, что другие за него все «расхлебают» – прикроют, помогут, поддержат и сами все решат! Так безответственные люди и появляются!

Или человек на «расхлебывание» другими за него последствий вроде и не рассчитывает, но и на себя ответственность за возможные отрицательные последствия или неверную оценку последствий принять не готов, вот и не принимает он никакого решения, колеблется бесконечно, а ситуация только ухудшается, и дальше только «цугцванг», а он, как будто, этого не понимает, все затягивает и затягивает с принятием решения – вот такие люди бесхарактерными называются.

И настоящий мужик ни безответственным ни бесхарактерным быть не может, он тогда и не мужик вовсе – вот о чем тебе мама моя пыталась сказать.

А если ты решение принимал, не затягивая и не откладывая, работу тяжелую по оценке последствий добросовестно выполнив, обоснованно ожидая по результатам такой работы, что положительные последствия принятого тобой решения перевесят отрицательные, а в жизни получилось наоборот, то принятое тобой решение это неверным не делает, оно так верным и остается, хоть и с тяжелыми последствиями. Для тебя, с твоей точки зрения, верным, даже если окружающим оно таковым и не кажется!».

«Ну да, знаешь как люди говорят: «Лучшее решение – то, которое уже принято, хотя бы потому что оно уже принято!» – добавил Старшина.

«Ну как, Никита, понял ты мое объяснение?» – после небольшой паузы, явно предоставленной Никите для обдумывания, переспросил Слава.

«Понял.» – коротко ответил Никита.

«Макс, а ты чего молчишь? Не согласен?» – снова заговорил Слава.

«Согласен,» – ответил Максим, «только ты, Слава, забыл ему еще одну вещь сказать,» – кивнув на Никиту продолжил Макс, «жизнь – штука сложная, порой даже очень жесткая, если не сказать жестокая, и бывает так, что ты совсем крохотное решение принял, вроде совершенно незначительное, а от него самые страшные отрицательные последствия наступили! И ты потом всю жизнь думаешь, сам себя спрашиваешь: «А точно ли я тогда ту самую тяжелую работу добросовестно выполнил? Или именно в этот раз слегка поленился, так как решение счел уж слишком мелким и незначительным?». Спрашиваешь, и ответа не находишь! И это тяжелое испытание, к нему нужно быть готовым!».

«Вечно ты, Макс, загоняешься! Себя не жалеешь – мальца пожалей, не грузи его такими философскими экзерсисами. Жизнь такая, какая есть, и нельзя в ней за все ответ держать, ни одному человеку это не под силу. И тебе, Макс, не под силу, мы всю жизнь тебе об этом твердим, а ты никак не успокоишься, все тащишь и тащишь на себе этот непомерный груз бесконечных сомнений – все ты сделал или не все, мог ты сделать лучше или не мог!» – чуть раздраженно произнес Старшина.

На этом тот разговор и завершился, а Никита потом всю жизнь его вспоминал, силясь для себя решить прав был Макс или неправ, загоняется он понапрасну или более глубоко жизнь понимает, чем остальные. К 32 годам так и не понял, ну, да жизнь еще и не закончилась!

Был в бане и еще один памятный для Никиты момент – когда ему четырнадцать исполнилось, он для себя решил, что вот он уже взрослый, только как эту самую взрослость проявить до конца было непонятно.

Решил Никита с малого начать – перестать мужиков дядями называть, он же не малец уже, вот и будет к ним просто по именам обращаться: просто Слава, просто Максим (сократить до Макса при обращении вслух все-таки не решился, хотя про себя так и называл), просто Старшина. Решил и в ближайший поход в баню так и сделал, сделал демонстративно, так, чтобы они не пропустили, не подумали, что это он случайно, только в этот раз, чтобы поняли, что теперь он намерен так, и только так, всегда поступать! Сделал и внутренне весь подобрался, готовясь, при любом их возражении, при любом от них замечании сразу в ответную атаку кинуться, чтобы эту самую взрослость свою отстоять. Но ни возражений, ни замечаний, ни протестов с их стороны не последовало, приняли как должное, видимо, тоже уже понимали, что повзрослел их Никитос (так они его с детства ласково называли, когда разговор не особо серьезным был, и не нужно было Никиту на содержании этого разговора концентрировать).

С тех пор так и повелось. А вот Тамара Сергеевна так и осталась для Никиты «бабой Томой», перед ней взрослость таким образом демонстрировать он, почему то, не захотел. Осталась навсегда.

И совершенно никого «баба Тома» в устах доблестного молодого офицера Никиты Булавина не смущало, все принимали не просто как должное, а как единственно возможное. На праздновании шестидесятилетнего юбилея Славы, где не только друзья и близкие, а и много высших чинов собралось, почти тридцатидвухлетний Никита, взявший на себя роль тамады, Тамару Сергеевну, собравшуюся произнести тост за сына, так и представил: «А сейчас моя баба Тома будет говорить, мама нашего сегодняшнего юбиляра!». И все, даже самые высокопоставленные генералы, сразу заулыбались, замолчали и к Тамаре Сергеевне обернулись, приготовившись слушать со всем возможным вниманием и уважением женщину, которая не только мама Славы, но и для Никиты, не имевшего с ней кровного родства, сумела настолько близким человеком стать, что по-другому, кроме как «моя баба Тома», он ее и не называет.

Глава 12.

Ну а потом в банных Никитиных приключениях наступила самая кульминация!

До поры до времени Никита не знал почему, а главное куда и зачем из зоны видимости Никиты в бане минут на тридцать исчезал то один из мужиков, то другой, причем исчезали всегда порознь, вместе не ходили.

Никита давно обратил внимание, что Макс исчезал вообще каждый раз, вот прямо каждое посещение был момент, когда он уходил и довольно долго не возвращался, Слава делал тоже самое время от времени, а Старшина никогда.

Годам к четырнадцати, когда о таком аспекте жизни, как секс, Никита уже слышал и даже, как ему казалось, довольно много из разных доступных источников знал, он стал догадываться, что исчезают они не просто так – Макс всегда, насколько знал Никита, жил один, женщины у него не было, хотя может и были, и, возможно, даже не одна, но ни с Никитой ни с друзьями он никогда никаких женщин не знакомил, ни на праздники ни просто в гости никого не приводил, так вот Макс исчезал из бани каждый раз именно потому, что к женщинам ходил, к особенным таким женщинам, которых в баню специально для занятий сексом приглашали – вот что однажды понял Никита.

И поведение Славы и Старшины эту его догадку только подтверждало: Слава уходил из бани только тогда, когда постоянной женщины в его жизни не было (он уходил еще до женитьбе на своей второй жене Марине, первую его жену Никита толи не застал толи не помнил, знал только, что она была, и что развелся с ней Слава очень быстро, буквально двух месяцев не прожил, а после свадьбы с Мариной уходить перестал), а Старшина вообще не уходил, «Он же с Лизаветой постоянно живет, все время, что я его знаю, вот и нет нужды ему уходить.» – сделал вывод Никита.

Вывод сделал, но как-то подтверждать его у мужиков постеснялся, не знал пока как их о таком спросить, да и зачем, ему то от того, что он узнает, куда да зачем они уходят какой прок? Никакого – с собой они его явно не возьмут, вот и спрашивать незачем!

Так и томился Никита в незнании подробностей этого аспекта человеческой жизни, довольствуясь только от, на самом деле, таких же непросвещенных друзей, да и из тогда еще не особо развитого интернета, информацией полученной, информацией скудной, противоречивой, порой откровенно лживой, но столь будоражещей сознание и вызывающей в теле довольно бурную и не слишком управляемую реакцию. Томился, пока через несколько дней после своего шестнадцатилетия неожиданный подарок от мужиков не получил!

Все в той же бане, все, вроде, было как обычно, пришли, разделись, сходили в парную, пива выпили (Никите тогда уже немного именно пива, а не лимонада разрешали), Макс бедра полотенцем обернул и вышел. Остальные сидят, разговаривают. Вдруг у Славы телефон где-то в шкафчике запиликал, тот его достал, посмотрел сообщение и, обращаясь к Старшине, сказал:

«Старшина, у нас форс-мажор, нужно на работу срочно подскочить, съездишь со мной?»

«Съезжу, чего не съездить.» – чуть лениво ответил Старшина.

«А ты Макса дождись,» – обернулся Слава к Никите, «он, как придет, пусть меня наберет, решим нужно вам с ним срываться, к нам ехать, или, наоборот, мы к вам сюда в баню еще успеем вернуться.».

Никита кивнул. Слава со Старшиной довольно быстро оделись и вышли. Никита в предбаннике остался один, посмотрел на часы на стене, прикидывая сколько ему здесь Макса еще ждать, и заскучал. Макс всего минут десять как ушел, вернется не раньше, чем минут через двадцать, а то и полчаса, чем себя занять Никита решительно не знал, и через моечную пошел в парную, действительно, чем еще в бане заняться, кроме как париться. В парной положил на полок небольшое полотенце, сел сверху, и тут дверь в парную приоткрылась и в нее даже не вошла, а буквально просочилась молоденькая девчонка, на вид немногим старше Никиты. Девчонка была абсолютно голой, даже полотенца с собой не взяла.

Никита, едва ее увидев, физиологическую реакцию выдал моментально, между ног у него все буквально вздыбилось, и тут же этой самой реакции своей ужасно застеснялся, попытался вытащить из под себя полотенце, чтобы прикрыться, но от волнения привстать с этого самого полотенца забыл, поэтому только несколько раз судорожно дернул его за край, вытащить не смог, и кое-как попытался прикрыться просто рукой.

Пока Никита пытался совладать с полотенцем, девушка приблизилась и сказала: «А он у тебя красавчик! Не прикрывай!», потом окинула уже всего Никиту оценивающим взглядом и добавила: «Да ты и сам ничего! Ты мне понравился! Развлечемся?». И, не дожидаясь ответа, стала пристраиваться к Никите на колени.

В своей внешней привлекательности Никита не сомневался. К шестнадцати годам от уже был высоким (рост его составлял почти 185 см.), статным, накачанным (сказывались регулярные занятия единоборствами) красавцем со светлыми, слегка вьющимися, несмотря на достаточно короткую стрижку, волосами и голубыми глазами. Особой прыщавостью, как многие его сверстники, также не страдал. В общем, девчонки со всей школы, не только его ровесницы, но и из старших классов, при виде него буквально млели или, как в шутку выражалась Тамара Сергеевна, «пускали пузыри».

Но дураком он не был, то, что девчонка в бане профессионалка, а профессионалкам нужно платить, каким бы ты ни был красавчиком, за бесплатно с тобой она развлекаться не станет, он понимал прекрасно. А денег у него с собой не было, не было совсем, он же ни за что в бане платить не собирался, да и сколько стоит развлечься с такой красоткой он решительно не представлял, скорее всего, даже если бы он взял с собой все свои карманные деньги, которые ему раз в неделю выдавал Слава, их бы все-равно не хватило.

Все эти мысли молнией пронесли в его голове, но девчонка уже плотно угнездилась у него на коленях, да еще и стала целовать, да не просто так, а с языком – о таких поцелуях Никита только слышал, но сам пока, кроме мимолетного соприкосновения губами с одной из одноклассниц, ничего не пробовал. Оттолкнуть девчонку, отказаться от предлагаемого ей развлечения он уже не смог. «Макс вернется, разберусь как-нибудь!» – решил он и тут же переключил все свое внимание на то, что делала с ним девчонка.

Кончил он почти мгновенно, уж очень необычными оказались ощущения. Сам он, конечно, уже все делал, но вот с женщиной был в первый раз, и это были совсем другие ощущения!

Девчонка его разрядку почувствовала, слезла с колен, Никита невольно посмотрел себе между ног и удивился – на его опавшем члене был надет презерватив, наполненный белесой жидкостью. «Когда только она успела его надеть?» – изумился Никита, который этот момент совершенно пропустил и не почувствовал, «А главное, откуда она его достала, в парную то она вошла абсолютно голая?». Ответа на этот вопрос у него не было, да это было и не особенно важно, поэтому Никита решил не заморачиваться.

«Для первого раза неплохо,» – оценила его девчонка, «передохни чуток, и повторим. Только из парной давай выйдем, жарковато здесь этим заниматься!».

По пути в предбанник, в моечной Никита забежал в душ, охладиться ему, и правда, было необходимо, охладиться и дух слегка перевести, уж больно захватывающим получилось «приключение», в предбаннике Никита глянул на часы на стене и понял, что повторить у них вряд ли получится – судя по времени, Макс вот-вот должен был вернуться, не при нем же им повторять, понял и сразу расстроился. Девчонка его взгляд на часы и последовавшее за ним изменение настроения сразу заметила.

«Ты переживаешь, что третий ваш придет?» – спросила она (Никита догадался, что девчонка имела в виду как раз Макса, видимо, заметила, как Слава со Старшиной уходили одетые), «Не переживай, я еще когда к тебе в парную шла, видела, как он одевался, собираясь вслед за первыми двумя уходить.».

После этих ее слов Никита уже даже не расстроился, скорее, испугался – проблема оплаты девчонке за только что состоявшееся развлечение, с таким непредвиденным уходом Макса, становилась практически неразрешимой. Но едва возникнув, эта проблема тут же и решилась.

«И да, забыла сказать, за все оплачено! Так что у нас с тобой (здесь девчонка мимолетом посмотрела на часы) есть еще минут сорок, успеем повторить» – добавила она.

Никита удивился, но быстро понял, что мужики всю сегодняшнюю историю предусмотрели заранее, просто решили, что ему уже пора.

«Ну, пора, значит, пора,» – мысленно возликовал Никита, «отказываться я точно не собираюсь!». И посмотрел на девчонку, которая встала прямо перед ним, сидящим на лавке, уже совсем другими глазами – она была хороша: невысокая, чуть полноватая, что ее нисколько не портило, а, наоборот, придавало фигуре какую то необыкновенно притягательную женственность, с округлой грудью, увенчанной торчащими вперед большими коричневыми сосками, сочные губы, светлые волосы, на голове от влаги завившиеся «мелким бесом», а на том самом сладком для Никиты месте подстриженные аккуратным коротким треугольничком в форме сердечка. Едва глянув на это самое сладкое место, Никита тут же сглотнул.

«Чего просто так смотришь?» – спросила девчонка, «Не смотри, потрогай, тебе понравится!».

Дважды просить Никиту не пришлось, он протянул руки вперед и аккуратно взял ее грудь в ладони, чуть сжал, грудь оказалась упругой, но главное, соски, они уперлись в самый центр Никитиных ладоней. Никита пошевелил руками, и соски под его ладонями слегка заерзали.

«Нравится?!?» – скорее не спросила, а утвердительно заявила девчонка.

Никита кивнул, говорить не хотелось. Потом медленно стал спускаться руками вниз, попутно поглаживая все встречающиеся на этом пути изгибы ее фигуры, поглаживал не торопясь, наслаждаясь необычными, но такими приятными ощущениями, дошел до треугольника, с двух сторон по контуру пальцами обвел очертания выстриженного сердечка. Живот девчонки вдруг слегка дернулся и как бы поджался.

«А ты ласковый!» – сказала она, «Отличный любовник из тебя в будущем получится, раз буквально с первого раза делаешь все так, что даже меня слегка проняло!».

Окрыленный ее похвалой, Никита решился – скользнул рукой по треугольнику вниз, у самого его края продвинул ладонь немного вперед, слегка раздвигая ее ноги, и потрогал там пальцами, средний палец моментально нащупал место, где смыкались невидимые губы, Никита аккуратно подвигал этим пальцем взад-вперед, слегка надавливая, и ощутил, как невидимые губы под его пальцем раздвинулись, там внутри было жарко и влажно, почти как в парной! И тут же у него между ног опять все вздыбилось!

«Проказник,» – улыбнулась девчонка, «давай помогу резинку надеть!», сказала и тут же раскрыла ладонь, в которой оказалась нераспечатанная упаковка с этой самой резинкой.

«Где только она упаковку до этого прятала?» – мимолетно в своих мыслях удивился Никита.

Резинку надевать она его научила буквально мигом, практически одним совсем несложным движением, просто прислонила к кончику и сжатой ладошкой раскатала вниз до самого основания. Потом легла на спину, жестами призывая его ложиться сверху.

В этот раз все прошло совсем не так быстро, как в первый, хотя накатывало на Никиту несколько раз, но он сдерживался, да и девчонка помогала, ловила по выражению его глаз, что он на грани разрядки, и отстранялась, меняя позу или снижая темп, желание разрядки немного отступало.

Никита кончил, девчонка, как ему показалось, тоже, но точно он не был уверен, а спросить постеснялся. Напоследок она его поцеловала и тут же убежала, оставив временно обессиленного Никиту лежать на спине в предбаннике.

Никита слегка отдохнул, поднялся, сходил в душ, оделся и поехал домой. Дома была только Тамара Сергеевна, она его ни о чем не спросила, может, и не знала ничего. Потом из магазина вернулись Слава с женой Мариной, но тоже ни о чем его спрашивать не стали. Его вообще никто ни о чем не спросил, ни в этот раз, ни потом, видимо, все посчитали, что все когда-то начинали, все естественно, и спрашивать ни о чем нет причин. Тем более что ни расстроенным, ни подавленным, ни обиженным Никита не выглядел, как раз наоборот, светился весь «как медный пятак».

Следующего похода в баню Никита ждал с нетерпением, и так и этак прикидывал как все пройдет. Закажут ему мужики опять девчонку или решат, что первый опыт получил, а дальше уж пусть сам разбирается.

Приехали в баню, зашли в кабинет, разделись, сходили в парную «на первый пар», открыли пиво, немного поговорили – все, как всегда. Потом Макс встал, взял полотенце, обернул его вокруг бедер, второе протянул Никите, коротко сказал: «Пошли.». Никита молча вскочил, тоже завернулся в полотенце и двинулся за Максимом, уже в коридоре Макс его спросил: «Тебе ту же девочку, что в прошлый раз, или других хочешь посмотреть?»

«Ту же.» – коротко ответил Никита.

«Тебе туда,» – Макс жестом указал на первую закрытую дверь справа по коридору, «оплатили на час.» – коротко добавил он.

Никита вошел, внутри было почти пустое помещение без окон, только посередине стояла большая заправленная кровать. Дверь приоткрылась, вошла та же девчонка…

Вернулся Никита в кабинет, где сидели его мужики, ровно через час, буквально ни одной минуты оплаченного времени не потратив понапрасну. Вернулся и увидел, что Макс пришел раньше него, причем, видимо, довольно существенно раньше, во всяком случае, пустых бутылок из-под пива перед Максом стояло уже две, а не одна, как было, когда они уходили.

«Молодой…» – усмехнулись с унисон мужики, но на эту усмешку Никита ничуть не обиделся, в ней не было пренебрежения, наоборот, именно в этот момент он понял, что его окончательно приняли в круг взрослых мужиков, ребенком для них он больше не был!

Походы в баню продолжились и дальше, никто от этой традиции не отказался. Единственное, что изменилось в этих походах для Никиты, после того как ему исполнилось восемнадцать лет – теперь девочек для себя он и выбирал и оплачивал сам.

Глава 13.

И даже у Лизаветы в жизни маленького Никиты оказалась своя и весьма немаловажная роль. Конечно, она и присматривала за ним иногда, если Тамара Сергеевна была занята, и в отпуск они со Старшиной его пару раз с собой брали, но главным было не это.

Когда погиб Юрка, жить уже почти шестилетний тогда Никита переехал к Славе и Тамаре Сергеевне, там и оставался до совершеннолетия. Отцовская двушка в панельной девятиэтажке, доставшаяся ему по наследству (слава Богу, Юрка успел ее приватизировать), пустовала недолго – Лизавета предложила ее сдавать, в 1998-м это вполне уже было возможно, сдавать, а деньги, заработанные от такой сдачи, откладывать, чтобы отдать Никите всю сумму, когда ему исполнится 18 лет. Будет ему неплохое такое подспорье для начала взрослой жизни. Спорить с Лизаветой никто не стал, только вот заниматься такой сдачей тоже никто, кроме нее, не захотел, все-таки поиск арендаторов и общение с ними довольно геморройное дело, да и в перспективу сохранить аж на двенадцать лет заработанные деньги, учитывая еще не забытую Павловскую денежную реформу и общее, тогда совсем плачевное, состояние экономики страны, все считали нереальной. «Ты предложила, ты и занимайся.» – сказали все в один голос Лизавете.

Она и занялась, и занималась этим все двенадцать лет, пока Никита рос. И не просто занималась, на все заработанные деньги она сразу покупала наличные доллары и хранила их дома, «под подушкой», как тогда говорили, что позволило ей эти деньги в течение всех двенадцати лет не только сберечь, но и существенно приумножить. В результате, к восемнадцатилетию Никиты скопилась очень приличная сумма, о чем Лизавета всем торжественно и объявила в сентябре того года, когда Никита перешел в одиннадцатый выпускной класс. Объявила и сказала, что нужно решать, как и на что они будут потрачены.

Решили так – примерно половину – на ремонт в двушке, от постоянного использования арендаторами квартира к этому моменту существенно поизносилась, переехать туда по достижению восемнадцатилетия, как все безоговорочно запланировали (парень же, нечего «возле мамкиной юбки сидеть», пусть сразу самостоятельную жизнь начинает), Никита без ремонта вряд ли бы смог, а вторую половину – оставить на оплату обучения, если Никита «на бюджет» не поступит. Никита возражать не стал, но учился он совсем неплохо, поэтому сразу решил уточнить: «А если я «на бюджет» поступлю, тогда вторую половину на что?».

«Сам тогда и решишь.» – ответили ему.

«Я тогда машину себе куплю!» – воскликнул Никита, мечтавший о собственной машине буквально с младенчества.

Отговаривать его никто не стал.

С того памятного разговора прошло одиннадцать месяцев.

Окончив школу, Никита поступил на Юридический, да не просто так, а «на бюджет», немалые усилия Тамары Сергеевны, постоянно контролировавшей его обучение, в этом смысле, не пропали даром.

А вот выбор университета обсуждался долго и всесторонне – в МГУ, или в Кутафинку (МГЮА имени О.Е. Кутафина), или в один из специализированных ВУЗов МВД России подавать документы – это зависело от того, по чьим стопам намеревался дальше пойти Никита. Если становиться опером, как Максим, Старшина и его покойный отец, то лучше всего в специализированный МВДшный ВУЗ идти, если следователем, как Слава, то можно и на МГУ замахнуться!

Обсуждали мужики этот вопрос горячо, даже спорили между собой, каждый свой путь для Никиты лучшим считал! Никита в этих обсуждениях и спорах больше отмалчивался, на вопрос: «А сам то ты чего хочешь?», отвечал неизменно: «Точно буду в милиции служить, это дело решенное. А куда поступать – когда до дела дойдет, тогда и решу!», уж очень его тогда опека старших раздражала, хотелось, чтобы они во всем его уже не пацаном, а равным себе признали, вот и отстаивал свое право самому решить, где учиться. Поступил в Кутафинку, выбрал средний вариант, так сказать. Мужики спорить не стали, поступление «на бюджет» было безусловным Никитиным достижением, которое неоспоримо давало ему право самому выбрать университет.

В августе ему исполнилось восемнадцать, и тут выяснилось, что планы на накопленную Лизаветиными усилиями сумму меняются не только фактом поступления «на бюджет», но и еще рядом обстоятельств, вернее, подарков.

Машину Никите на восемнадцатилетие подарил Макс, подарил от себя, ни с кем из друзей не объединяясь и не скидываясь, сказал, что это самое малое, что он может сделать для парня, лишившегося отца, в том числе, и по его вине (вины то этой Макс, несмотря на все протесты друзей, никогда с себя не снимал, всегда о ней помнил и особенно остро ощущал ее именно перед Никитой). А вот Слава с женой Мариной и Тамарой Сергеевной и Старшина с Лизаветой как раз объединились, скинулись и купили Никите в квартиру полный комплект новой техники – и в кухню, и в ванную, и даже телевизор со встроенным музыкальным центром. В итоге, из скопленной суммы Никите пришлось потратиться только на косметический ремонт в двушке, да на покупку мебели, которая, благодаря открывшемуся за несколько лет до этого в Химках огромному магазину «ИКЕА», обошлась не так уж и дорого.

Уже к окончанию первой в своей жизни зимней сессии Никита стал обладателем не только двухкомнатной квартиры со свежим ремонтом, но и собственной машины, права на управление которой он тоже уже получил, учась в автошколе параллельно с университетом, а также вполне приличной суммы на счете, которая позволяла ему не только учиться на дневном, о заработках не заботясь, но и девочек в кафе и клуб водить практически без ограничений.

И еще один момент нельзя не упомянуть про Никитино восемнадцатилетие – прямо в тот день, когда все собрались за праздничным столом, Никита, дождавшись завершения основной части тостов и поздравлений и немного прядя в себя от обилия подарков, проводив до такси уезжавших раньше других Славиных жену Марину и трехлетнюю дочку Сашку, которая уже изрядно зевала, явно устав от шумного празднования, вернулся вместе со Славой к столу и задал своим близким давно волновавший его вопрос:

«Я хочу знать правду о своей семье. Понимаю, раньше я был ребенком, и вы не хотели мне рассказывать некоторые аспекты, например, почему так рано умерла моя мама, но сегодня пришла пора. Я хочу знать правду, всю правду!» – сказал он.

Старшие переглянулись, первой откликнулась Тамара Сергеевна:

«Никита, а ты к правде то этой точно готов? Вопрос же не в том, что ты уже вырос, вернее, не только в этом – бывает такая правда, которую даже взрослому человеку знать тяжело. Сначала стремится человек ее узнать, упорно ищет, спрашивает, в итоге, добивается своего – узнает, а потом всю жизнь живет и думает: «Лучше бы не узнавал», так как жить, зная такую правду, ой как, нелегко! Ты хорошо подумал, когда спрашивал? Точно хочешь получить ответ? Не получится потом как в той поговорке: «Бойтесь своих желаний, они могут исполниться!»?».

«К правде я готов и хочу ее услышать,» – твердо ответил Никита, потом, слегка помедлив, добавил: «прямо сейчас.».

«Хорошо, Никита, давай я начну, а остальные дополнят, если я что-то важное упущу.».

Остальные молча кивнули, соглашаясь, и Тамара Сергеевна начала свой рассказ.

Глава 14.

Твоего отца Юру я впервые увидела в мае 1976 года, когда ему вот-вот должно было исполниться двенадцать лет. Меня тогда только-только директором детского дома назначили, до этого я в другом детдоме работала, и не директором, в общем, перевели меня с повышением.

Увидела из окна своего кабинета участкового, который буквально за шкирку тащил извивавшегося, пытаясь вырваться, пацана. За ними шла представитель «детской комнаты милиции», как тогда называли. Завели они пацана в мой кабинет, сели, пацана рядом посадили и говорят: «Вот, Тамара Сергеевна, принимайте, воспитанника. Зовут Юрий Тимофеевич Булавин, в июне ему 12 лет будет. Отца нет, умер, мать только что лишили родительских прав.».

Необыкновенно рослый для своих лет паренек, худ был невообразимо, этакий «мешок с костями», по-другому и не назвать. Смотрел на меня зло, но одновременно, как-то уж очень потеряно, и руками своими со сбитыми в кровь костяшками пальцев по коленям все время ерзал, будто мешали они ему, эти самые руки, не знал куда их деть, как пристроить.

Я вызвала в кабинет педагога-воспитателя, она работала в этом детдоме давно и парня сразу узнала: «Что, Юрка, опять к нам? В третий раз уже! Ладно, пойдем, устрою тебя в группу. Обед скоро.». Юрка встал, прошипел: «Все-равно сбегу, сбегу и к матери вернусь, она у меня самая лучшая!», но за воспитательницей пошел, уже особо не сопротивляясь. Ушли и милиционеры, а я решила личное дело нового воспитанника поподробнее изучить, надо же с контингентом знакомиться, вот с него и начну.

Информация в личном деле была скудной – родился 9 июня 1964 года. Отец умер, когда Юре еще и трех лет не исполнилось, мать, на целых 29 лет младше отца, что по тем временам было почти в диковинку, жива-здорова. В школе-интернате был до этого уже два раза.

Здесь нужно пояснить, что вверенный мне детдом предназначен был исключительно для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, а в прошлые разы, когда мальчик Юра попадал в сиротские учреждения, мать его еще родительских прав лишена не была, она его в приют просто по заявлению сдавала, мол, замуж выхожу, уезжаю далеко и надолго, не могу ребенка с собой забрать, прошу государство за ним приглядеть (тогда так можно было, написать заявление, сослаться на личные обстоятельства и добровольно ребенка в государственное детское учреждение передать, как сейчас собачек «на передержку» отдают). Принимали таких детей не в детские дома, а в так называемые школы-интернаты, откуда их родители в любой момент могли назад забрать также по заявлению. За пребывание ребенка в школе-интернате родители даже какие-то деньги государству платили, а еще из школ-интернатов родители могли детей на выходные и праздники домой забирать. Вот именно в школу-интернат, а не в наш детский дом Юра два прошлых раза и попадал, так что формально он у нас в первый раз был.

Вот только детский дом и школа-интернат, так уж сложилось, исторически располагались в двух соседних зданиях, и практически все педагоги-воспитатели в одном учреждении работали, а во втором подрабатывали, зарплаты то тогда в сиротских учреждениях были совсем невысоки, вот и приходилось совмещать. Благодаря такому почти поголовному совмещению, а также тому, что львиная доля воспитанников рано или поздно из школы-интерната в детский дом перемещалась, родители то практически у всех неблагополучные были, что к такому перемещению, за редкими исключениями, неизбежно и приводило, воспитанников что одного, что второго учреждения воспитатели практически не делили, не различали, поэтому и сказала тогда вызванная мною к Юре педагог-воспитатель, что он к нам уже в третий раз.

В первый раз в школу-интернат Юра попал в 7,5 лет, как уже было сказано, по заявлению матери, пробыл восемь месяцев, потом мать, вроде, опомнилась, вернулась и мальчишку забрала. В 10 лет опять в школе-интернате оказался, и опять по заявлению матери, пробыл 1,5 года, и опять она его забрала. Только получается ненадолго, и нескольких месяцев не прошло, как сына у нее изъяли, теперь уже именно изъяли, а не по ее заявлению привезли – пить стала сильно, ребенком не занималась, вот милиция судьбой отца твоего и озаботилась. Изъяли и в детдом передали, так как мать лишили родительских прав, и Юра уже стал считаться «ребенком, оставшимся без попечения родителей», а таких именно в детдом и помещали.

«Совсем мать его, что ли, не кормила?» – помню подумала я тогда, «Худющий, аж жуть берет. И руки сбиты, явно дрался, с матерью или с кем другим пока непонятно.». Решила ту самую воспитательницу, кто давно работает, о мальчишке и судьбе его незавидной поподробнее порасспросить.

Рассказ воспитательницы, не только давно в этот детском доме работавшей, но и живущей всю жизнь неподалеку, как и большинство других воспитателей, а также воспитанников (детдома то тогда по районному признаку формировались), был гораздо более обширным, чем информация из личного дела Юры, и изобиловал множеством подробностей, за достоверность которых я не поручусь – проверить их не было возможности, ни тогда не было, ни потом не представилось, а сплетничать обо всем и обо всех тогда страсть как любили, могли любой рассказ так переиначить, что настоящая ситуация в таком рассказе вообще на противоположную менялась. Недаром тогда поговорка в ходу была: «Толи он украл, толи у него украли, в общем, была там какая-то некрасивая история!». Я сейчас перескажу как мне воспитательница та рассказывала, за давностью лет и невозможностью проверить, примем, условно, за правду.

Бабушка твоя, отцу твоему Юре, стало быть мама, та самая, которая его в детдом (для удобства повествования уточнять когда это школа-интернат была, а когда именно детдом, больше не будем, если по сути, детдом – он и есть детдом, как его формально ни называй) все время передавала, звали ее Анна, в Москву приехала в самом начале 60-х годов. Приехала «по лимиту», так тогда называли своеобразные квоты, которые выделяли московским промышленным предприятиям для покрытия дефицита рабочих рук, в основном, или совсем неквалифицированных или очень низкоквалифицированных, за счет привлечения людей из регионов. Устроилась на завод, тот самый, который ее «по лимиту» и нанял, поселилась в общежитии при заводе. Откуда она родом, и почему решила в Москву поехать, я не знаю, знаю только, что ей тогда только-только восемнадцать лет исполнилось.

Уже через несколько месяцев после приезда в Москву молоденькая Анечка, что называется, «ухватила Бога за бороду» – в нее без памяти влюбился сорокасемилетний инженер с того же завода Тимофей Булавин, твой будущий дед, стало быть, да не просто влюбился, а сразу жениться предложил и к нему переехать. Жил он в двухкомнатной кооперативной квартире, которую ему все тот же завод «за долгую службу» предоставил возможность приобрести. Квартиру в Москве тех времен получить можно было практически только двумя способами – или ее государство давало бесплатно, но только нуждающимся и только по очереди, а ждать эту самую очередь порой приходилось десятилетиями, или в жилищно-строительный кооператив вступить, их как раз в самом конце 50-х опять разрешили (до этого они во времена НЭПа существовали, но вместе с НЭПом и в Лету канули), внести первый взнос, дождаться, пока построят, поселиться, а потом лет двенадцать еще так называемый пай выплачивать («Напоминает, кстати, нынешнюю ипотеку» – подумал в этот момент Никита, но вслух ничего говорить не стал, чтобы рассказ Тамары Сергеевны не перебивать).

Жилищно-строительные кооперативы образовывались также при предприятиях, где люди работали, тогда вообще очень многое в твоей жизни зависело от того, где ты работаешь. И, кстати, вступить в кооператив дозволялось далеко не всем, такое право еще заслужить нужно было, да и деньги на первый взнос собрать, по тем временам, совсем немалые. Но дед твой все эти преграды благополучно преодолел, в кооператив вступил и к появлению в его жизни Анечки был уже полноправным обладателем квартиры, той самой, которая тебе потом по наследству от отца досталась, и в которой ты в скором времени как раз и поселишься.

И не просто квартиры, а квартиры двухкомнатной, что, думаю, ему тоже немалых усилий стоило – и дело здесь далеко не только в размере первого взноса, который для двушки, очевидно больше, чем для однокомнатной. В те времена жизнь была «принудительно рациональной», людям никакие излишества приобретать просто не позволяли, все же в дефиците (про дефицит Никита понимал, про это в школе рассказывали), а дед твой на момент вступления в ЖСК был одинок, непонятно, как ему двушку купить позволили, но факт остается фактом – была у него не просто квартира, а именно двушка.

Анечка дважды просить себя не заставила, выйти за Тимофея замуж мигом согласилась и в квартиру его в тот же день и переехала, благо, переездом это назвать было сложно, только через двор перейти – кооперативный дом построили аккурат напротив заводского общежития, так тоже тогда повсеместно принято было. Переехала и тут же прописалась, да по-другому и быть не могло, тогда институт прописки четко работал – вышла замуж за москвича, можешь к нему прописаться и навсегда уже москвичкой стать, никто уже тебя из Москвы никогда никуда не выпишет, разве что в тюрьму попадешь и после отсидки за 101-й километр отправят (некоторым судимым тогда в Москву возвращаться после отбытия наказания не позволялось, селиться им разрешали не ближе 100 км. от Москвы).

Зажили, вроде, ладно, да только Анечка очень быстро заскучала, Тимофей то был немолод, а по тем временам, так считай, что даже очень немолод, тогда другое отношение к возрасту было, на танцульки с ним не сходишь, в парке до рассвета не прогуляешь, кино, книги, музыка – все ему другое нравится. Анечка годик потерпела, помучилась, да и загуляла, вот только загулы свои от мужа она тщательно скрывала, не чувствовала еще окончательной уверенности в устойчивости своего положения в Москве. Гуляла-не гуляла, а вскоре забеременела.

В 1964 году родился твой отец. Тимофей, на радостях, супруге сервиз импортный на двенадцать персон в подарок за сына преподнес, где только достал, это же один из самых недоступных, один из самых дефицитных товаров тогда был.

Первый год после Юркиного рождения родители его, вроде, неплохо друг с другом жили, вместе растили мальца, Анечка как-то даже подуспокоилась. Но как только сыну год исполнился, и она его от груди отняла, так сразу вновь и загуляла, только теперь уже мужа своего совершенно не стеснялась, почувствовала уже неуязвимость своего положения.

Так еще почти два года прошло, Анечка от Тимофея гуляла все разнузданнее, совсем уже ничего не стесняясь, он пытался ее уговорить, усмирить, урезонить, да ничего не помогало, а развестись не мог – он в сыне буквально души не чаял, а если с супругой расходиться, то она сына заберет! Тогда малолетних детей отцам вообще никогда при разводе не оставляли, если только мать сама не отказывалась.

Терпел, ребенком, по большей части, сам занимался, матерью Анечка уже тогда никакой была, хотя любила сыночка без памяти, но любовь ее какая-то очень однобокая была – когда рядом с сыном, давай его целовать-миловать без устали, все разрешает, балует безмерно, а вот воспитывать, да и просто обихаживать – кормить, одевать, спать укладывать – это не к ней, ей эти занятия совсем ненужные и неинтересные.

Глава 15.

Накануне трехлетия Юры мать объявила, что встретила она свою неземную любовь и с отцом его разводится, а квартиру потребует разменять, да так, чтобы все ей с сыном досталось, а Тимофей, в лучшем случае, где-нибудь в коммуналке комнату получит, у нее же все права, на ее стороне правда – у нее же малолетний РЕБЕНОК!

Тимофей не стерпел, ответил, что за сына судиться с ней будет, и, несмотря на всю кажущуюся невозможность своей победы, суд этот обязательно выиграет, он, мол, за эти годы много материалов разных собрал, доказывающих, какая никудышная из Анечки мать! Поэтому вовсе не он, а Анечка в комнату в коммуналке, а может и вообще назад в общагу съедет.

И Анечка в ответ не смолчала, объявила, что на суде скажет, что Юрка и не от Тимофея вовсе, и доказательства приведет – притащит на суд настоящего Юркиного отца, с которым она еще до рождения сына периодически жила, да только Тимофей ничего об этом не знал. Толи правду сказала, толи соврала, о том история, как говорится, умалчивает, только итог у ее слов оказался один – у Тимофея той же ночью сердечный приступ (так в народе инфаркт тогда называли) случился, а через два дня его не стало.

Тимофея похоронили, Анечка с Юркой в его квартире остались полноправными хозяевами, даже разменивать ничего не пришлось, тем более что, как оказалось, пай за квартиру Тимофей в ускоренном порядке к тому моменту уже выплатил, видно, о сыне так заботился, чтобы случись с ним чего, мальчишка на улице не остался. Таков был его прощальный подарок сыну.

Очень быстро Анечка начала осознавать, что жить без мужа ей вовсе и нелегко и не нравится. Заработок ее на заводе невелик, а малец растет, не по дням, а по часам растет, кормить нужно, одежду каждые полгода менять приходится, да и самой хочется и платьице, и колечко, и на море поехать! В общем, несладкой, совсем даже несладкой жизнь без мужа оказалась! И стала себе Анечка этого самого мужа усиленно искать, да вот только среди местных ее историю все знали, никто с гулящей связываться не хотел.

Когда Юрка уже в первый класс пошел, нашла себе какого-то толи геолога толи моряка откуда-то с Севера, Юрку в первый раз в детдом сдала, а сама уехала, уезжая рыдала, молила сына о прощении, клялась забрать его, как только сама устроится, говорила, что все это для него делает, чтобы отец у него появился, да такой, который и обеспечит и приголубит.

Юрке в детдоме несладко пришлось, мало того, что в детдомах обстановка и так не сахарная, так у него еще и мать гулящая, о чем вся округа знает. Крепко ему в первое пребывание в детдоме доставалось и от старших пацанов, и от ровесников, и даже от старших девчонок, в детдоме то слабых нет, не выживают там слабые, поэтому и девчонки, тем кто, в силу возраста, слабее, навешать так могут, мало не покажется! Потом мать вернулась, устроилась опять на завод, забрала его, не сложилось у нее там что-то толи с геологом толи с моряком.

Почти два года они с матерью более-менее спокойно прожили, только Юрка дрался все время, опытом детдомовским наученный всегда бить первым. Все время в драку бросался, за мать заступаясь, если кто ее оскорблять начинал, ну, или ему казалось, что оскорблять.

Исполнилось ему десять, и опять мать «за счастьем» уехала, а его в детдом вернула. Только Юрка уже готов был к детдомовским порядкам, с первого дня покоя никому от него не было, в драку ввязывался по несколько раз на дню, повод всегда находился – то на него не так посмотрели, то не то сказали, то перебили, не дослушав. Воспитатели только за голову хватались, не знали как с ним справиться.

Через год узнал он, что мать вернулась, да только его забирать не торопится. Она к тому моменту окончательно замуж выйти отчаялась, на завод вновь устроиться не смогла, надоели начальству ее систематические приезды/отъезды, жить самой было не на что, куда уж ей пацана забирать.

Постепенно нашла она другой способ заработка, сдружившись с местной знаменитостью по прозвищу «Шпала». Шпала прозвище свое неслучайно получила, с одной стороны, фамилия у нее была подходящая – Шпалова (в этот момент Никита весь внутренне напрягся, готовясь к следующей порции, прямо сказать, не самых приятных для него новостей, мама то его тоже Шпалова была, Иоланта Трофимовна Шпалова), а с другой стороны, на жизнь она зарабатывала проституцией на вокзале, только таких тогда не проститутками называли, а шалавами (наличия проституции в СССР официально не признавали, ну не может советская гражданка на пути к коммунизму таким способом на жизнь зарабатывать), так вот и получилось, что вокзальная шалава Шпалова стала Шпалой, ну как ее еще назовешь? Вот с ней мама Юркина и сдружилась на почве совместного заработка, так сказать.

У Шпалы дочка была на пять лет старше Юрки, в том же детдоме периодически оказывалась, когда мать в запои уходила. Когда девочка только родилась, мать назвала ее Ирой, а летом 1964 года вышел на экраны фильм под названием «Иоланта», Шпала, на что уж шалава, а туда же – мечтала, оказывается, о романтике и неземной любви, фильм этот посмотрела и, под влиянием так поразившего ее сказочного романтического сюжета, имя дочери в метрике (свидетельстве о рождении) официально поменяла на Иоланта. Про отца Иры/Иоланты вообще ничего никому известно не было, в ее свидетельстве о рождении в графе «отец» прочерк стоял, откуда отчество взялось Трофимовна, наверное, одной Шпале и было ведомо.

Как ты, Никита, наверное, уже понял, дочь Шпалы и станет в будущем твоей мамой.» – произнесла Тамара Сергеевна и остановилась, с беспокойством глядя на Никиту, все-таки открывавшаяся ему правда, которую он так хотел узнать, была далеко не самой приятной, но Никита ответил ей твердым взглядом, значит, уверенности своей в необходимости эту самую правду узнать, какой бы она ни была, за время рассказа не утратил. Пришлось Тамаре Сергеевне продолжить.

«Так вот, бабушка твоя по отцовской линии на жизнь стала зарабатывать также как и Шпала, и пила вместе с ней, а потом Шпале пришло в голову дочку из детдома забрать, Иоланте тогда уже шестнадцать исполнилось, хотела она ее к «ремеслу» своему пристроить. Никто Шпале помешать дочь забрать не смог, ни милиция, ни школа, ни детдомовское начальство, хоть и понимали все зачем ей девочка понадобилась, да доказать это никак невозможно было, за мысли же не судят. Я поэтому времена, когда мама твоя в детдоме жила, не застала, познакомилась с ней уже намного позже.

Бабушка твоя зачем то решила, что раз Шпала дочку из детдома забирает, то и ей сына нужно забрать. Забрали детей, через несколько месяцев Юрку назад вернули, так как пила бабушка твоя к тому моменту уже практически беспробудно. У нее, в отличие от Шпалы, опыта особого в потреблении алкоголя в большом количестве не было, вот и спивалась она намного быстрее.

Это как раз тот момент был, когда я Юру впервые и увидела. И все, что я до этого излагала, я как раз от той воспитательницы тогда и услышала. Дальше уже от себя рассказывать буду.» – подытожила эту часть рассказа Тамара Сергеевна.

Все сидели примолкшие, похоже было, что так подробно именно эту часть из Юркиной жизни до этого вообще никто, кроме Тамары Сергеевны, и не знал.

Глава 16.

После небольшой паузы Тамара Сергеевна продолжила.

«Больше Юра из детского дома в родительский уже не возвращался. Мать его Анна года через полтора примерно окончательно спилась и умерла, вот Юрка так в детдоме, уже как сирота, и остался. И квартиру отцовскую кооперативную, как тогда казалось, потерял навсегда.

Тогда квартира не наследовалась, переходила тем, кто в ней прописан, а если никого прописанного не оставалось, переходила самому ЖСК. Юру, когда в детский дом передали, из отцовской квартиры выписали, так тогда положено было, прописали в детдоме. Потом мать умерла, и квартира перешла ЖСК, только перешла как бы не полностью – сама квартира не наследовалась, а вот пай, выплаченный за нее, наследовался. Вот и получилась ситуация, что квартира находится в распоряжении ЖСК, но, когда Юра совершеннолетним станет, ЖСК придется ему за нее пай, отцом внесенный, выплатить, а где деньга на выплату взять, непонятно. Квартиру для этого нужно кому-то передать, кто за нее в ЖСК весь пай внести сможет за оставшиеся до Юриного совершеннолетия шесть лет, а это огромные, по тем временам, деньги, люди на первый то взнос с трудом наскребали, а тут все и практически сразу. И огромность этих денег с годами совсем незначительно уменьшалась, так как обесценения денег, инфляции по-нынешнему, тогда почти не было.

Был и еще один момент – когда ребенка в детдом выписывали, за ним право прописку восстановить после возвращения, если квартира еще другим людям не передана, сохранялось. Работало это так – если у ребенка до помещения в детдом прописка была, и к его совершеннолетию в квартире, из которой его в детдом выписывали, продолжали быть прописаны те же люди, его лишенные родительских прав родители, например, то право на жилье за ним восстанавливалось путем восстановления его прописки в той же квартире. Если же из квартиры все прежние жильцы в связи со смертью или по другим причинам за время нахождения ребенка в детском доме тоже были выписаны, то саму квартиру передавали другим людям, а выросшего ребенка уже государство обеспечивало жильем, считалось, что в первоочередном порядке. Хотя ждать такой первой очереди, порой, приходилось очень и очень долго.

В общем, с жильем у бывших детдомовцев тогда во всех вариантах проблема была – вернуться в квартиру, где родители твои, которых родительских прав лишили, живут – то еще удовольствие, сами понимаете, а другое жилье получить от государства мало реально – или ждать будешь слишком долго или такое дадут, что и жильем то назвать нельзя, для жизни оно непригодно, только для существования, да и по площади и местоположению жилье такое с тем, что у ребенка до детдома было никто сопоставлять даже и не пытался – вполне могло быть так, что в детдом уезжал из двушки в кирпичном доме в центре, а в восемнадцать лет получал комнату в бараке с окнами на МКАД.

Но Юре повезло, причем повезло несказанно – Правление ЖСК решило квартиру его отца никому не передавать, а разместить в ней это самое Правление, посадить бухгалтера с Председателем, прием жильцов вести по положенным дням, собрания проводить. Так шесть лет и делали, а когда Юре восемнадцать исполнилось, они ему предложили пай отцовский унаследованный не забирать, а квартиру отцовскую же снова этим паем и оплатить, он, конечно же, согласился и вновь в квартире этой прописался.

Ну а позже, когда уже приватизацию жилья разрешили, Юра ее в собственность и оформил, что позволило после его гибели за тобой, Никита, ее сохранить, оформив наследство.» – резюмировала эту часть своего рассказа Тамара Сергеевна.

«С мая, когда Юру к нам привезли, и до сентября, когда следующий учебный год начался, натерпелась я от Юриных выходок не на шутку.» – продолжила Тамара Сергеевна, «Дрался он практически беспрерывно, и опять со всеми – с ровесниками, со старшими ребятами, даже на воспитателей кидался. Никак я подход к нему найти не могла, чтобы хоть как-то урезонить.

Днем еще ничего, а вот ночью, когда в детдоме одни дежурные воспитатели оставались, начинался просто ад – Юрка из таких же как он пацанов, своих ровесников, живущих в нашем детдоме, практически банду сколотил, вернее, не банду, а стаю, а он в ней был вожак, вожак авторитетный, сильный, всеми признанный. Стаю эту из трех пацанов и Юрки во главе даже старшие пацаны опасались, уж больно они были в этой стае все «безбашенные», как сейчас говорят, дрались с остервенением, нападая сразу всем скопом, им главное повалить противника, а там уж допинают. Ну, а причины для драк находились всегда, порой самые ничтожные, но это было неважно, кто ищет, тот всегда найдет!

Наступило первое сентября, все дети в школу пошли, и детдомовские, как вы понимаете, тоже. Причем в школу детдомовские ребята ходили в самую обычную, районную, учились вместе с домашними детьми в одних классах. Тогда как все было устроено: если детдом большой, по количеству воспитанников, я имею в виду, то школа могла быть при нем своя, и в ней только детдомовские дети учились, но в Москве таких не было, в Москве детдома были относительно небольшие районные, и в школу дети из детдома, соответственно, также ходили в районную. А вот соседняя с нами школа-интернат, та самая, в которую Юру первые два раза мать сдавала, как раз, в этом смысле, была совершенно обособлена – это была именно школа, все дети и жили там и учились там же. Ничего удивительного в этом не было, тогда не только местоположение было важно, но и административное подчинение, а подчинение у детдома и школы было разным – школами, включая школы-интернаты, органы образования заведовали, а детдомами – органы социальной защиты.

В новую школу, ту же, что и все детдомовские дети, и Слава мой пошел, меня же из другого района назначили, квартиру служебную рядом с детдомом выделили, мы переехали, возможности сына через весь город в старую школу возить у меня не было, вот и перевела я его. Так и оказался Слава мой, отца твоего ровесник, с ним в одном классе, с ним и со всей его стаей. И вот это мне, поначалу, настоящей бедой показалось – Слава ростом в 12 лет был совсем невелик, значительно ниже большинства пацанов, да и девчонок тоже, полноват, на голове ярко рыжие кудряшки, глаза, густо-густо такими же рыжими длинными ресницами обрамленные, и … веснушки, вот прямо по всему лицу, этакий мальчик-одуванчик, по-другому и не назовешь.».

В этот момент Тамара Сергеевна рассмеялась, заметив растеряно-недоуменные взгляды, которые Никита, Старшина и Лизавета устремили на Славу. Нынешний Слава на того парнишку, которого она только что описала, не походил совершенно – высокий, худощавый, абсолютно лысый мужчина, практически совершенно лишенный растительности на лице, даже ресницы и брови были настолько редкими и светлыми, что на лице их было почти незаметно, который сейчас сидел вместе с ними за столом, просто не мог быть тем Славой, про которого она рассказывала. Но мог и был, что и Максим и сам Слава тут же и подтвердили утвердительными кивками.

Тамара Сергеевна продолжила рассказ.

«Полноват Слава был по моей вине, перекармливала я его тогда, да и спортом заниматься совершенно не заставляла. Рос он у меня без отца, с его отцом мы еще до рождения Славы разбежались, он военный был, за ним ехать нужно было в дальний гарнизон, да я не захотела, я уже тогда твердо решила, что жизнь свою посвящу безнадзорным детям, а не семье.

Общались мы со Славиным отцом до этого всего несколько месяцев, он замуж звал, торопил с решением, так как ему уже предписание на отъезд к месту службы выдали, я отказалась, он уехал, а только потом я узнала, что беременна. Письмо ему написала, он не ответил, может не дошло, а может не захотел, я не знаю. Дальше искать его не стала, а ребенка оставила, решила, что так даже лучше, как можно безнадзорных детей воспитывать собственного опыта не имея, а так будет у меня собственный опыт.

Только опыт этот до того момента как-то однобоко у меня формировался – спорту в жизни моего сына места не было, он сам никогда не говорил, что хочет заниматься, да и я не настаивала, а вот книжкам было, да еще какое, книжки в Славиной тогдашней жизни место занимали самое основное, самое почетное.

В общем, понимала я, что сыну моему с Юркой и его стаей в одном классе очень несладко придется, им и меньшего для ненависти и презрения хватало, а тут такой набор «недостатков». Боялась за него, даже решила, что сразу в другую школу переведу, если только тронут. Но первые несколько учебных дней, на мое удивление, довольно спокойно прошли, во всяком случае, ни сам Слава мне ни на что не жаловался ни из школы не звонили.

Глава 17.

А четвертого сентября, уже совсем под вечер, когда даже ужин в детдоме уже закончился, привезли мне еще одного мальчишку, и тоже двенадцати лет. О том, что у меня еще один воспитанник будет я еще в конце августа узнала, когда мне личное дело его передали, узнала, оформила все документы, в том числе, и в школу его записала, в тот же класс, что и Славу с Юрой.

И ждала пока самого мальчишку привезут, там заминка какая-то вышла, он, вроде, с начала лета в пионерском лагере был, да не в простом, а на Черном море, под Анапой, куда его еще отец, пока жив был, от своей работы отправил. Вскоре отец погиб, пока мать искали, родительских прав лишали и парня в детдом оформляли, находился он под временной опекой у какого-то знакомого своего отца, который его из этого самого лагеря забирать не стал, просто оставил там до конца лета. Пацан из лагеря должен был прямо к началу учебного года вернуться и сразу ко мне в детдом прибыть, да в дороге заболел, живот у него в поезде прихватило. Сопровождающие перестраховались, сняли его с поезда где-то в середине пути, да на скорой в какую-то больницу местную отправили. Сами дальше поехали, у них же полный поезд других детей под надзором был, все с последней летней смены в Москву возвращались. Мальчишка несколько дней в больнице пробыл, оклемался, вот опекун его и забрал и в детдом привез. Звали того мальчишку Максимом (на этих словах бабы Томы Никита посмотрел на Макса, тот кивнул, подтверждая, что речь теперь идет именно о нем).

Я мальчишку кое как покормила, ужин то уже закончился, столовая детдомовская закрыта, а он только что из больницы, где животом маялся, ему не пойми чего съесть и не дашь, и отвела в группу, где ему место было заранее отведено. Там все уже спали, эта ночь вообще, на удивление, спокойно прошла, даже Юра со своими не куролесил.

Утром все как в детдоме водится – подъем, умывание, завтрак.

Потом все в школу пошли, и Максим со всеми.

А около 11 утра мне из этой самой школы позвонили, беда, говорят, Тамара Сергеевна, сына Вашего Ваши же детдомовские бьют, учитель физкультуры побежал разнимать, да не уверены, что справится, они же сущая стая. Прибегайте скорее, заберите Славу, пока беды не произошло.

Я и побежала, со всех ног побежала, да все-равно только минут через пятнадцать до школы добралась, она же хоть и ближайшая, да на другом конце района. Вбегаю, пот градом, ноги не держат, мне навстречу завуч: «Не переживайте, говорит, уже все успокоилось. Дети на уроке, Слава не пострадал. Пойдемте, я Вам все расскажу.».

Сели в ее кабинете и стала она рассказывать: «Славу Вашего все предыдущие четыре дня подзуживали, эти самые – Юрка Булавин и его кампания, да Слава терпел, не отвечал, а сегодня не сдержался, сам в драку кинулся. Учительница как увидела, что они на него всем скопом, сразу за физруком и Вам звонить побежала, сама разнимать не решилась, репутация Булавинской стаи всем известная, все рядом живем, воспитатели Ваши много чего про этих ребят за лето соседям порассказывали. Скажу честно, мы их в школе с опасением ждали, заранее понимали, что проблем не оберемся, вот и дождались.

Позвала она сначала физрука, тот прыгалки схватил и с ними побежал, наверное, с их помощью разнимать пацанов собирался, а учительница – ко мне, отсюда из этого кабинета мы Вам и звонили.

Как с Вами поговорили, побежали туда же на второй этаж, в класс, где драка, посмотреть, что да как, подбегаем, а учитель физкультуры в дверях стоит, стоит, в раскрытую дверь смотрит и ни во что не вмешивается. Я уж было решила, что там совсем беда, а оказалось, что нет. Там драка продолжается, только похожа она уже не на драку, а скорее на бой. И Слава Ваш в ней вообще не участвует, он в стороне стоит и только моргает растеряно, впрочем, как и все остальные, кто в драке непосредственно не участвует.

А в центре боя новый Ваш, Максим, один против всей Булавинской рати, но его это нисколько не смущает. Они нападают, а он в центре стоит, и от большинства их ударов просто уклоняется, причем технично так уклоняется, что они почти все время промахиваются, бьют по воздуху. Когда уклониться не может, блокирует, руку вперед выбросит и удар противника как бы в сторону отбрасывает. Отвечает только когда они сразу с нескольких сторон нападают, причем как отвечает: одного отбросит ударом, а от остальных опять или уклоняется или блокирует. Когда они, в суматохе, забывают, что нападать всем вместе нужно, и только кто-то один из них «на острие атаки» оказывается, Максим такого атакующего с ног сбивает моментально, но тут же и отходит, на лежачего не бросается, ждет, пока тот поднимется. Вот и получается, что это уже не драка, а именно бой, бой, в котором лежачего не бьют. Булавинские от такого боя аж подрастерялись, пыл свой поутратили, когда звонок на урок прозвенел, такое впечатление, что даже рады были поводу остановиться, моментально драку прекратили и по местам расселись.

В общем, тихо все у нас, не думаю, что Вам сейчас нужно вмешиваться, только сыну навредите, еще больше дразнить станут, раз мамочка, чуть что, прибегает.».

Выслушала я ее, согласилась, да и пошла назад на работу. Только мысли у меня в голове были невеселые – мало того, что у сына проблемы, так теперь еще и ночью непонятно что будет, Максим то хоть, судя по сказанному, постоять за себя и умеет, но он же один, не может всю ночь не спать, а когда уснет вообще неизвестно что с ним Булавинские вытворят, они же никому ничего не прощают, точно решат с ним поквитаться, и поквитаться жестоко.».

Тамара Сергеевна замолчала, а Никита к Максу обратился:

«Максим, а ты что уже тогда единоборствами что ли занимался? Уж больно описание твоих действий в той драке похоже на то, чему тренеры меня всю жизнь учат!».

Глава 18.

«Не всеми единоборствами, а только самбо,» – ответил Максим, «практически в том же самом зале, что мы все и сейчас занимаемся. Я туда вместе с отцом ходил, только меня в детской секции спортивному самбо обучали, а отец и его сослуживцы там же в боевом самбо регулярно тренировались. Мой отец же тоже в МУРе (Московском уголовном розыске) на Петровке служил, ну да об этом, ты, думаю, не раз слышал.».

«Слышал,» – ответил Никита, «но подробностей не знаю, почему ты в детдом то попал? Отец погиб, это ты говорил, а мама?».

Максим поморщился, вспоминать о своей матери он не любил, и попытался уклониться от ответа: «Да как все попал, истории у всех детдомовских детей примерно одинаковые, да и не обо мне сейчас речь, ты же о своей семье спрашивал.».

Но Никита «соскочить» Максиму не позволил: «Так ты тоже моя семья, как и баба Тома, и Слава, и Старшина с Лизаветой. Все вы моя семья. Я про всех вас спрашивать буду, хочу знать все, что до сегодняшнего дня вы мне не рассказывали, маленьким считая, чтобы понять, до конца понять: кто я? А для этого мне нужно про всех вас все значимое узнать, потому что каждый из вас на меня влияние оказал, каждый тому, каким я стал сейчас, кем я стал поспособствовал!».

Максим едва заметно вздохнул, но что возразить Никите не нашел, пришлось рассказывать: «Все что я знаю не об отце, мне, в основном, соседка, которая со мной сидела, когда я еще совсем мальцом был, а отец на работе, рассказывала. Она языком молотила почти беспрерывно, ничуть не задумываясь о том, нужна ли мне тогда, в совсем еще детском возрасте, такая информация. Я потом кое-что у отца переспрашивал, он злился на нее за неуемное сплетничанье, конечно же, да поделать ничего не мог, не с кем больше было ему меня оставить, если по вечерам и в выходные работать приходилось, или я болел и в детский сад не ходил, или сам детский сад на карантин закрывали.

Отец мой родился еще до войны в 1940 году, деда на фронт призвали, там он и погиб. Бабушка с отцом оставались в Москве. Когда зимой 1941 года немцы подошли к Москве, объявили всеобщую эвакуацию, но бабушка ехать в эвакуацию не захотела, отец тогда болел сильно, побоялась, что он дороги не перенесет, вот и спряталась. Спряталась, да плохо, ее участковый нашел, который как раз проверял все ли, подлежащие эвакуации, выехали. Нашел и должен был арестовать, тогда отказ ехать в эвакуацию приравнивался к предательству и желанию сдаться врагу. Должен был, но не стал, как мне потом отец, со слов бабушки, рассказывал, он когда младенца синего от болезни да недоедания (у бабушки молоко от стресса пропало) на руках у нее увидел, понял, что никакое это не предательство, а одна только безграничная материнская любовь. Остались, немцев в Москву не пустили, кое как выжили. Бабушка потом этого участкового всю жизнь добрым словом вспоминала, благодарила, говорила, мол, вот это и есть настоящий мужик, даже в самых тяжелых условиях сумел правильное решение принять и людей пожалеть, такими и должны быть работники милиции. Может поэтому отец мой, когда вырос, милиционером и стал.

После войны отец в школу пошел, а когда в старших классах учился, бабушка заболела, диагноз – лейкемия (рак крови), тогда это неизлечимо было. Несколько лет держалась, хоть и страдала порой очень сильно от боли и слабости, об одном только Бога молила – дать ей дожить до совершеннолетия сына, чтобы успеть поднять его на ноги. Дожила, умерла месяца через три после того, как отца в армию призвали.

Отец бабушку похоронил, ему отпуск в части дали, да на службу и вернулся. Отслужил, приехал в Москву и сразу на работу в милицию устроился как раз участковым, а параллельно учиться поступил в Школу милиции.

Еще в первые месяцы после демобилизации, когда на душе у него без матери очень тяжело было (он, пока служил, тосковал по ней как то меньше, все-таки в части ничто о ней не напоминало, а как в Москву в пустую квартиру вернулся, хоть на стену лезь, до какой вещи не дотронешься, буквально каждая тепло материнских рук хранит), познакомился он с соседями, они недавно в этот район переехали, вот и зашел познакомиться, участковому так по службе положено, контингент свой знать, ну, да это всем известно.

Соседи те – бабулька-божий одуванчик, уже сильно пожилая, да и внучка ее Машенька, которой едва восемнадцать лет исполнилось. Обе какие-то потерянные, иначе и не скажешь. Зашел отец, представился, спросил не нужно ли чем помочь. Бабулька его за стол усадила, чаем стала поить, да про жизнь свою рассказывать. Оказалось, что она вдова недавно умершего очень высокопоставленного чиновника, и жили они до последнего времени, ни много ни мало, в самом центре Москвы в одной из сталинских высоток. Муж умер, квартиру служебную в высотке отобрали, а им с внучкой дали вот эту вот, самую обычную, на окраине, хорошо хоть отдельную, а не коммуналку. Родителей у внучки нет, только вот она, бабушка, сбережений особых дед не накопил (тут, как позже выяснилось, бабулька лукавила), вот и перебиваются они с внучкой с хлеба на воду на одну бабушкину пенсию. Да еще и внучка в театральный не поступила, а это ее самая-самая большая с детства мечта, если бы дед жив был, смог бы помочь, а так, по конкурсу, ее не взяли, туда же без блата вообще не поступишь.

«А что же друзья мужа Вашего, не помогают?» – спросил тогда отец.

«Да друзей, почитай, никого уж и не осталось, они же все воевали, у всех контузии, ранения, вот долго и не зажились, ушли даже раньше нашего деда.» – ответила бабулька.

На том тот первый разговор и завершился, но отец мой все забыть их никак не мог, ни бабушку, которая ему маму его любящую и заботливую напоминала, ни внучку ее с невероятными испуганными оленьими глазами. Стал заходить, поначалу время от времени, а потом, почитай, каждый день, он им по хозяйству поможет, дел то мужских в доме в связи с переездом огромное множество – там полку повесить, тут шкаф перетащить, а они его чаем поят и про жизнь свою рассказывают, советуются. Машенька все никак на работу идти не хотела, говорила, что ей к поступлению через год нужно готовиться, а не работать, но не работать тогда было непринято, вот и посоветовал ей отец совместить работу с подготовкой – в один из московских театров на какую-нибудь подсобную должность устроиться и там «атмосферой актерской проникнуться», поучиться, так сказать, на практических занятиях, за игрой актеров ежедневно наблюдая. Машенька согласилась и так и сделала.

Очень быстро отец понял, что без Машеньки ему буквально жизни нет – она смеется, для него на небе тучи расступаются, она плачет – он с ума сходит, кулаки сжимает до боли, готовый всякого, кто ее обидел, тут же и растерзать. Стал за ней ухаживать, она не отказывала, но и интереса особого не проявляла, ей будущее актерство ее главнее всего в жизни казалось. Она то не проявляла, а вот бабушка ее очень даже вопросом их отношений была озабочена, денно и нощно твердила внучке – не упусти парня, второго такого не найдешь, он с тебя всю жизнь пылинки сдувать будет, проживешь всю жизнь как у Христа за пазухой, как я с твоим дедом. Аргумент про деда для Машеньки очень весомым был, она отлично помнила, как им при жизни деда сладко жилось, и как потом все в один миг разрушилось. Очень хотела к той сытой и беззаботной жизни вернуться, вот и согласилась выйти за отца замуж.

Сыграли свадьбу, а через несколько месяцев бабушка Машенькина умерла, остались они с отцом вдвоем. Тем временем опять лето наступило, отправилась Машенька в театральный поступать и вновь провалилась. Плакала потом несколько недель горючими слезами, отец от сопереживания и невозможности ничем помочь аж почернел весь. Потом утешилась и выдвинула отцу ультиматум – мне бабушка, когда уговаривала за тебя замуж пойти, обещала, что ты мне положение и достаток обеспечишь не хуже, чем при жизни деда были, так вот давай, обеспечивай, выполняй обещание! И есть у тебя на это год, если через год ты меня обратно в центр жить не перевезешь и в театральный поступить помочь не сможешь, значит, ты обманщик и самый распоследний неудачник, не стану я с таким жить. Отец такой постановке вопроса сначала очень расстроился, но Машеньку свою он очень любил, стал думать, как действовать.

За год он многое сделать успел – квартиры свою и Машенькину разменял, въехали они в одну, трехкомнатную и к центру заметно ближе, не в высотке, конечно, и не внутри Садового кольца, но уже и не совсем на рабочей окраине, на работу в МУР устроился и даже первое повышение получил, но Машеньке этого было совершенно недостаточно! Тем более что с поступлением в театральный он ей все-равно никак помочь не мог, и через год она опять провалилась. Провалилась, и стала его упрекать, изводить, но уже не ультиматумами, поняла, видимо, что ультиматумом своим уже максимума добилась, дальше только или угрозу свою выполнять и уходить от него или жить дальше уже без ультиматумов, а слезами, страданиями и жалобами.

Каждый день, приходя с работы, отец слышал только одно – я страдаю, неимоверно страдаю – от дома до работы ехать больше часа, сначала автобус ждешь-не дождешься, потом в него не впихнешься, потом еще в метро стоять, места то только пожилым уступают. Продукты домой не купить, везде очереди, да еще и сумки с ними пудовые приходится из цента через весь город тащить, здесь то в нашей тьму-таракани вообще ничего нет. Пальто и сапоги у меня мало того, что немодные, так еще и холодно в них, денег то нормальные вещи у спекулянтов купить нет. И все в таком духе. Отец от этих ее жалоб, страданий лицом чернел, худел, болел буквально, но изменить ничего не мог, он и всю зарплату до последней копейки всегда домой приносил и ей отдавал, и все вечера свободные и выходные в очередях проводил, чтобы продуктами на неделю затариться, да только ей все было мало, не делало ее это менее страдающей, не примеряло хотя бы немного с окружающей суровой действительностью.

Решил отец, что в качестве последнего средства нужно ей с работы уйти, а как уйти, если всем положено работать? Да очень просто – ребенка родить, вот тебе и официальный повод не работать! Предложил, Машенька согласилась, только сначала обещанием его заручилась, что с ребенком он ей во всем-во всем помогать будет, чтобы не получилось, что ребенка растить хуже и тяжелее, чем на работу каждый день ездить. Так я на свет и появился.

Глава 19.

Только еще до того, как я родился, маменька моя уже меня невзлюбила. Сначала ей беременной быть не нравилось, самочувствие плохое, фигура изменилась, ну, и все такое, а ближе к родам начались истерики другого рода – боюсь, мол, рожать, боли невыносимой боюсь, или хуже того, боюсь, что умру. В общем, к моменту родов она постоянно только и говорила, как она и отца, ребенка этого ужасного ей заделавшего, и самого этого ребенка ненавидит! Что погубят они ее, вот как пить дать, погубят. Отец все терпел, успокаивал, уговаривал, умасливал, а про себя думал, что родится ребенок, и Машенька успокоится, проснется в ней материнский инстинкт, она малышом и утешится. И так почти все девять месяцев.

Ребенок родился, нормально родился, мать ни от боли невыносимой ни от чего другого, конечно же, не загнулась. Вот только никакого материнского инстинкта в ней не проснулось, и ненависти не убавилось, объявила она, что от ребенка отказывается, не нужен он ей. Отец ее умолял, уговаривал, на коленях стоял, она ни в какую. Требовала от него: «Я отказываюсь, и ты, если любишь меня, откажись, не нужен нам этот ребенок, пусть государство воспитывает! А не откажешься, я от тебя уйду, и квартиру назад разменяю, ни дня с этим молокососом под одной крышей жить не стану!». Отец не отказался, забрал меня, и даже врачей уговорил отказ матери не оформлять, сказал: «Ребенка я все-равно забираю, сам о нем позабочусь, помощь государства не требуется, а жена одумается, это у нее сейчас просто истерика, одумается и жалеть будет. Не надо ее отказ оформлять». К ситуации сложившейся врачи отнеслись с пониманием, к отцу-милиционеру с уважением, в общем, не стали ничего оформлять.

Приехали мы все домой, да-да, и мать приехала, квартира то одна, куда же ей еще идти. Отец все еще верил, что все наладится – не наладилось, мать ко мне даже ни разу не подошла, на руки не взяла, едва плач заслышав, уходила в другую комнату, со всей силы шваркнув закрываемой за собой дверью об косяк. И отца к себе не подпускала, так и жили, как соседи в коммуналке.

У отца отпуск закончился, он его на работе брал, чтобы жену с сыном из роддома забрать и помочь по первости, надо было на работу выходить, а с кем меня оставишь? Пришлось к той самой соседке обратиться. Тогда няню официально было не нанять, а так соседка, вроде просто по доброте душевной, за малюткой присматривает, какие к кому претензии? Делала соседка это конечно вовсе не по доброте душевной, отец теперь ей, а не Машеньке почти всю зарплату отдавал, но и Машеньку не забывал, она работать не пошла, дома сидела, а есть то что-то надо. Не мог он ее голодной оставить, считал, что не по-мужски это, ответственным себя за нее считал, несмотря на все ее закидоны, да и любил по-прежнему, хотя ни сам себе никому другому в этом уже не сознавался. В общем, первые полтора года моей жизни мы еле-еле концы с концами сводили, потом отец меня в ясли определил, стало полегче, помощь соседки уже не круглый день требовалась, вот и платить ей отец стал поменьше.

Мать все это время жила рядом, но как бы сама по себе. Квартиру разменивать не стала, зудела только беспрерывно, что если бы отец нормальным мужиком был, он бы сам съехал, и ей квартиру бабушкину оставил (о том, что квартира эта вовсе не ее бабушки, а выменяна отцом из двух – ее и своей, и съезжать отцу, да еще и с ребенком, соответственно, совершенно некуда, она предпочитала не вспоминать), он молчал, терпел, ничего не отвечал. Потом она вообще смерти ему желать стала, вот, мол, если бы ты на службе своей погиб, то как бы мне хорошо было – и квартира свободная, и почести мне, как жене погибшего сотрудника, и от ребенка этого противного я бы сразу отделалась. Отец терпел, терпел пока мне три не исполнилось и не начал я кое-что понимать и вопросы задавать по поводу материнского ко мне отношения. В этот момент отец понял, что, и правда, нужно размениваться да разъезжаться, иначе она мне психику совершенно сломает своей необъяснимой ненавистью. Только собрался с матерью об этом поговорить, а она вдруг возьми, да исчезни. Только записку на столе оставила: «Не ищи, к тебе не вернусь, я свое счастье в другом месте нашла.».

Отец не послушал, нашел, убедился, что она в Ленинграде с другим мужчиной живет, в целом, неплохо живет, не обижает он его Машеньку. Ну, и не стал ничего предпринимать, решил, что раз ей так надо, раз в этом ее счастье, пусть будет счастлива. Кстати, так до самой гибели своей с ней официально и не развелся, она потом выплаты от государства получала, как вдова погибшего при исполнении сотрудника милиции.

Следующие почти девять лет спокойно прошли, я рос, отец меня любил и воспитывал, работал, в МУРе пользовался большим уважением, довольно регулярно получал повышение. Женщин в дом не приводил, вообще не приводил, может меня тревожить не хотел, может и не было их у него, очень уж мать, как я думаю, его сумела своим поведением от женщин «привить». А в тот год, когда мне двенадцать должно было исполниться, уехал я на лето под Анапу в спортивный лагерь для детей работников милиции, самбо должен был там заниматься, к соревнованиям готовиться, с отцом на перроне обнялись, попрощались, больше я живым его уже и не увидел.».

Максим вздохнул, дух перевел и продолжил.

«Обстоятельства его гибели и передачи меня в детдом я только много позже узнал, когда уже после Афгана мне друзья отца на работу в МУР помогали устраиваться, тогда они все мне и рассказали, а тем летом – отец погиб 24 июня, как раз первая смена в лагере к концу подходила. Домой после первой смены я не собирался, меня отец сразу на все три смены в лагерь записал, так тогда не положено было, но ему на встречу пошли, знали, что он меня один воспитывает. Ждал только, что отец меня в июле на день рождения навестит, он обещал, все-таки двенадцать лет должно было исполниться.

Так вот, когда 24 июня меня на КПП лагеря отправили и сказали, что меня там один из друзей отца дожидается, я очень удивился. Подхожу, стоит Вадим Павлович, действительно, начальник и один из ближайших друзей отца, смотрит на меня как-то странно. Я к нему, обрадовался, даже обнял, а он мне глухим, каким-то неживым даже голосом: «Максим, отца твоего больше нет. Погиб, геройски погиб. Я за тобой, на похороны повезу, попрощаешься. Собирайся, у нас самолет через четыре часа.».

Я смотрю на него и не понимаю, что он говорит, как это нет отца. Не может такого быть! Не поверил, решил, что они с отцом меня так разыгрывают, хотят между сменами забрать на пару дней, наверное, отец уже знает, что на день рождения навестить меня в лагере не сможет, вот так и компенсирует. Я тогда еще не понимал что такое смерть, знать-знал, но не понимал, и того, что смертью никогда не шутят тоже не понимал! Побежал собираться, а внутри радость, я на самолете никогда раньше не летал, отец знал, что это моя мечта, вот, думаю, наверное, этот полет и есть мой подарок на день рождения. Весь полет сидел и наслаждался, даже на необыкновенную молчаливость Вадим Палыча внимания не обращал.

Прилетели в Москву уже почти ночью, поехали почему-то не к нам домой, а к Вадим Палычу, там меня жена его встречает, глаза прячет, быстро покормила и спать. Я уже начал понимать, что на розыгрыш непохоже, но в смерть отца все-равно еще не верил. Поверил только на следующий день, уже на похоронах, когда в гробу его увидел. Так ошалел от этого осознания, что даже плакать не мог, просто стоял все прощание и в землю смотрел, мне кажется, даже не думал ни о чем, просто землю рассматривал.

На поминки меня не взяли, жена Вадим Палыча домой к ним увезла. Я, как в квартиру зашел, сразу в комнату ушел, где ночевал до этого, на кровать лег и в стену уставился, лежал, опять ни о чем не думал, просто бесконечно рисунок на обоях рассматривал. Вадим Палыч с женой заходили пару раз, есть звали, но я не откликался, они настаивать не стали, ушли. На следующее утро меня совсем рано разбудили, повезли в аэропорт, на самолете в лагерь возвращаться.

Вот в самолете меня и накрыло, я как вспомнил, что всю дорогу в Москву летел и радовался, дурак, а отец уже мертвый был, а я ведь знал, а все-равно радовался, я себя буквально проклял, решил, что предал я отца своей радостью. В общем, в лагерь меня Вадим Павлович уже совсем смурного привез, я ни говорить ни с кем не хотел, ни смотреть ни на кого не мог, с ним даже не попрощался, решил, что такому распоследнему предателю, как я, на земле вообще не место, не должны нормальные люди со мной разговаривать, а я с ними.

Спасла меня вечерняя тренировка, вернее тренер. Мы из Москвы вылетели совсем ранним рейсом, около четырех часов дня уже в лагере были, Вадим Павлович меня на КПП привел, вожатой передал и уехал. Вожатая молоденькая совсем, посмотрела на меня, поняла, видимо, мое состояние, но что делать не знала, вот и решила просто на вечернюю тренировку отвести, которая как раз в это время начиналась, перепоручить меня чьим-нибудь заботам, чтобы самой за меня не отвечать.

Привела, оставила, парни другие выстроились, началась тренировка, а я стою и в пол смотрю, молчу, мат на полу рассматриваю. Так и простоял до конца тренировки, тренер меня не звал, не трогал.

Тренировка закончилась, ребята стали уходить, я за ними, тут тренер меня и окликнул: «Максим, а ты куда? Ты всю тренировку отлынивал, ничего не делал, так не положено. Будешь сейчас со мной индивидуально заниматься.». Я обернулся, посмотрел на него и прорвало меня, я его почему-то в этот момент возненавидел, реально решил, что это он во всех моих бедах виноват, ну и бросился. Бросился с ненавистью, с иступлением, сразу в драку, забыл в тот момент, что самбо у нас спортивное, перед поединком нужно ритуал определенный соблюдать, приветствовать, так сказать, противника.

Тренер меня останавливать не стал, принял бой, ну, как принял, я бросался, он уклонялся или блокировал, потом аккуратно так меня отбрасывал (это я потом понял, что аккуратно, тогда в голове туман был, казалось, что он взаправду со мной бьется, по-настоящему, не на жизнь, а насмерть), я вскакивал и опять в атаку на него шел. Сколько тот бой длился я не знаю, думаю, что долго. Тренер не отступил, пока меня совсем не измотал, а когда понял, что я сдуваюсь, проигравшим себя почувствовать не дал, сам бой остановил, сказал: «Молодец, Макс, отработал пропущенную тренировку, качественно отработал.».

Я остановился, и понял, что ноги меня почти уже не держат, устал я дико, да и ел последний раз утром еще в Москве дома у Вадим Палыча. Сел на мат дух перевести, да и отрубился, так и проспал до утра в зале, и тренер со мной всю ночь там же провел, не стал одного оставлять.

Утром я понял, что меня отпустило. Ненависти к себе уже не было, только грусть по отцу осталась. Тренер меня водой холодной из ведра облил, отправил умыться и переодеться, потом на завтрак. Дальше уже до самого конца августа была обычная лагерная жизнь.».

Максим остановился, посмотрел на близких, все как будто притихли, только Лизавета откровенно ревела, ревела молча, просто слезы по лицу текли, а ни звука не было.

«Да ладно тебе, Лиза, ты чего? Это же все в прошлом давно уже!» – смутился, увидев ее реакцию, Максим.

Старшина только тут обратил внимание, что Лизавета плачет, потрепал ее по руке, успокаивая, а Максим, желая, видимо, поскорее отвлечь внимание, от этой части своего рассказа (он не любил, когда его жалели, никогда старался повода для жалости не давать, а тут на тебе), продолжил: «Для полноты картины осталось только рассказать как я в детдоме оказался.

Глава 20.

Как мне потом друзья отца рассказали, он все почти девять лет, что мать отдельно жила, не терял ее из виду, присматривал, так сказать, чтобы чего плохого не случилось. За это время она трех мужчин сменила и три дислокации, ни один ее высоким стандартам не удовлетворял, не мог ей уровень жизни, сопоставимый в дедом-большим чиновником, обеспечить.

Первый, к которому она в Ленинград переехала, квартиру имел в самом центре профессорскую, где еще с бабушками-дедушками и родителями жил, но сам, по ее меркам, ничего из себя не представлял – ни положения в обществе у него не было, ни зарплаты, позволяющей жить-не тужить. Машенька с ним дольше всех остальных продержалась, почитай целых пять лет.

Потом в Нижний Новгород (тогда Горький) сбежала, к режиссеру местного любительского театра при крупном комбинате, даже стала с этом самом театре играть, но видно таланта у нее особого не было, не зря, в свое время, в театральный институт не взяли, успеха у зрителей она не имела, а в остальном с того режиссера толку ноль, как с козла молока.

Через год уехала в Сочи, причем не к очередному мужчине, решила сама по себе жить. На что, спрашивается? Оказалось, есть на что, дед ее не дурак был, понимал, что супруга и внучка без него пропадут, оставил заначку, да не маленькую. Ни мой отец, ни ленинградский профессорский сынок, ни горьковский режиссер ничего об этой заначке не знали. Бабушка Машенькина, пока жива была, ее очень аккуратно тратила, у того поколения вообще привычка была все на черный день откладывать, не тратить понапрасну. Сама Машенька, после смерти бабушки, позволяла себе траты немного побольше, но так, чтобы незаметно было, во-первых, не хотела объяснять откуда деньги, если муж-сожители дополнительные траты заметят, да и делиться с ними не хотела, это были ее деньги, и только ее, а во-вторых, считала, что эти самые муж-сожители должны сами ее обеспечивать, а если узнают, что у нее деньги есть, расслабятся, зачем чего-то добиваться, если и так все в ажуре, денег дедовых ей до конца дней хватит?

Вот с остатками этой заначки и подалась она в Сочи, одна пробыла недолго, прибилась к местному красавчику, он в ресторанах пел, на гитаре играл, и чуб имел казацкий, в общем, не смогла она устоять перед такой красотой, влюбилась, похоже, первый раз в жизни. Только денег у этого ее кавалера никогда не было, зарабатывал от случая к случаю, а тратил регулярно и помногу, жить любил «на широкую ногу», как тогда говорили. Вот ему то она о своей заначке и рассказала.

Только проблемка была – заначку дед оставил часть в рублях, а часть в валюте (для него, видимо, покупка долларов особой проблемой не была, хоть и запрещено это тогда было категорически, и не только запрещено, но и уголовно наказуемо, вот дед, похоже и решил, что рубли могут еще раз обнулить (он аккурат в момент денежной реформы 1961 года умер), а доллары всегда можно будет найти у кого обменять), так вот рублевая часть к тому моменту уже вся и растратилась, нужно было доллары продавать, а знакомств и связей необходимых у Машеньки и не было.

Сочинский красавчик проблемку решил мигом, разных знакомств и связей у него было предостаточно, только валютчиков он не в Сочи нашел, а в Грузии, в Кутаиси. Отправились Машенька с красавчиком в Кутаиси.

Вот тогда-то основная трагедия и разыгралась. Каким образом Машенька узнала, что красавчик ее в Кутаиси на заклание везет точно никому неизвестно, просто подслушала, скорее всего, или заподозрила что-то, когда поехали они не морем напрямую, а через Тбилиси (красавчик ей, вроде, сказал, что сначала в Тбилиси нужно будет кое с кем переговорить, кто уже в Кутаиси все организует), только из Тбилиси позвонила она отцу моему, спасай, мол, погибель моя пришла.

Он и рванул. Как он ее в Тбилиси нашел и даже смог вытащить и на самолет до Москвы посадить, никто не знает. Она улетела, а он остался, решил деньги дедовы, которые у нее к тому моменту, конечно же, уже отобрали, забрать и ей вернуть. В местную милицию обращаться не стал, не мог просто, не говорить же им, что его жена в незаконной валютной операции участвовала, и ее обокрали, посадят тогда Машеньку, и деньги, даже если найдут, изымут. Попытался сам все порешать, нашел красавчика, заставил его рассказать у кого из воротил Машенькины деньги осели, отправился туда, там его и порешили.

Позже, когда друзья отца, совместно с тбилисской милицией, и воротилу того, что деньги забрал, и прислужников его, которые отца порешили, нашли и арестовали, арестованные «за голову хватались», что такая ошибка вышла – милиционера убивать они бы не стали, за это тогда очень сурово наказывали, все, как один, говорили на допросах, мол, мы же не знали, что он милиционер из Москвы, в МУРе служит, решили, что просто мужик какой-то из Москвы приперся за бабу свою заступаться, вот и разобрались с ним радикально, не долго думая, чтобы другим неповадно было на нашу территорию соваться.

Когда дело раскрыли и всех арестовали, перед друзьями отца еще одна проблема встала – роль Машеньки в этом деле – если ее арестовать, да еще и за валютные махинации, то это на моей будущей жизни очень негативно могло отразиться, отказ то от родительских прав, как я раньше говорил, отец ей, в свое время, не дал оформить, вот и получалось, что будет у меня во всех характеристиках информация, что мать осуждена за валютные махинации, а это мне бы сразу путь не то что в милицию, в любое приличное место тогда бы закрыло. Да и память о моем отце осквернять этой историей они не хотели.

Пришлось им и с МУРовским начальством и с местной милицией как-то договариваться, по документам получилось, что это была милицейская комбинация по выявлению и поимке банды валютчиков, отцом моим организованная, где мать моя изначально была задействована в качестве «подсадной утки». Вадиму Павловичу пришлось на себя весь удар принять, ему тогда крепко досталось – мало того, что подчиненный его (отец мой, стало быть) операцию организовал несанкционированную и сам в ходе нее погиб, так он еще и жизнь гражданского лица (матери моей) под угрозу поставил, но Вадим Павлович все вытерпел, он с отцом много лет дружил, уважал его безмерно и всю ситуацию сложившуюся понимал.

Только когда ситуация с ролью матери в этой драме разрешилась, друзья отца решили меня и от будущих ее неминуемых «косяков», как сейчас говорят, сразу защитить, настояли, чтобы она отказ от родительских прав оформила. Решили, что в детдоме мне и то лучше будет, чем с такой мамашей, и не ошиблись.».

Глава 21.

Максим замолчал, а Тамара Сергеевна продолжила: «Так вот, в тот день, когда Максим в школе за Славку моего вступился и с Юркиной сворой подрался, я в детдоме ночевать осталась. Как я уже говорила, боялась я за Максима, ожидала ночью больших неприятностей.

Наступила ночь, час примерно после отбоя прошел, и прибегает ко мне дежурный воспитатель: «Началось, похоже, Тамара Сергеевна, зашевелились.» – говорит (а я еще с вечера всех предупредила почему ночевать в детдоме остаюсь, и чего мы все ждем, вот и были все начеку).

Я побежала, воспитатель за мной, по пути сторожу ночному рукой махнула, он к нам присоединился. К спальне мальчиков подхожу, дверь приоткрыта, воспитатель ее специально чуть приоткрытой оставила, еще когда вечерний обход делала, отбой проверяла, за дверью голоса, довольно громкие, но не агрессивные, я удивилась, остановилась, прислушиваюсь. Воспитатель со сторожем тоже замерли у меня за спиной.

«Новенький, тебя как звать? Училка представляла, да я не запомнил.» – это Юрки Булавина голос.

«Максим, можно Макс, а тебя? И остальных?» – Максим в ответ.

«Я Юрка, можно Юрка!», здесь раздался смешок, «он – Петюня, а это Генка и Мишка. Остальные так, ко мне отношения не имеют, просто здесь живут, пока я позволяю, потом познакомишься.».

«А ты что, здесь главный?».

«А то! Самый главный и есть, и не только здесь, а во всем детдоме! Меня даже старшие слушаются.».

«Понятно.» – это «понятно» Максим как-то так произнес, с растяжкой как бы, что сразу стало ясно, что с Юркиным главенством он соглашаться не собирается, во всяком случае, с главенством над собой.

«А ты че, не согласен?» – сразу полез в атаку и набычился Юрка.

«Главным должен быть тот, кто самый справедливый. Я что-то сегодня в школе не заметил в тебе справедливости, к пацану тому вы не по делу придрались, потом накинулись всем скопом на него одного, разве так по справедливости поступают?».

«Да он слабак, Славка этот! Славка – козявка, недоразумение, а не пацан!» – запальчиво отреагировал Юра.

«Ну, я то не слабак.» – спокойно, но с явным нажимом произнес Максим.

«Слушай, а где ты так драться научился?» – вдруг вмешался в разговор Генкин голос.

«И правда, где? Дерешься ты классно!» – не стал возражать Юрка.

«В секции по самбо, а еще меня отец учил, он у меня в МУРе служил, самых лютых преступников ловил, только погиб этим летом, геройски погиб.» – последние слова Максим произнес хоть и со вздохом, но с явной гордостью.

«Так уж и геройски?» – не поверил Юра.

«Геройски!» – уверенно ответил Максим, «У меня про него целая подборка статей есть из Милицейской правды, потом покажу.».

«А меня научишь так драться?» – спросил Юрка.

«Драться – не научу, драка – это для несправедливости, а бою рукопашному – могу попробовать, что сам знаю. В спортивном бое все по справедливости.» – ответил Максим. «А еще лучше, я завтра отцовским друзьям позвоню, они разрешили звонить, если что, спрошу, может, кто из них заедет как-нибудь с нами позанимается, они то настоящие профи, это я начинающий.».

«Да, здорово будет! Ладно разбегаемся, спать пора, завтра ни свет ни заря (так директриса наша новая говорит, вот же дурацкое выражение, а привязалось) в школу поднимут, у нас с этим строго!» – произнес Юрка.

Мальчишки разбрелись по кроватям, мы с воспитателем и сторожем постояли еще немного перед входом в их спальню, да и пошли по своим местам, ясно было, что пацаны сами между собой мирно разобрались, наше вмешательство не требуется.

С того дня Максим с Юркой стали неразлучны, первенства один другому не уступал, соперничали все время и буквально во всем, но дружили при этом крепко. Петька, Генка и Мишка, раньше составлявшие Юркину стаю, были за периметром этой дружбы, первое время они еще, по привычке, бегали за Юркой хвостом, но он только от них отмахивался, как от блох надоедливых, потом сами поняли, что рядом с Юркой им больше не место и отстали.

Но самое удивительное для меня было в другом – третьим, и совершенно полноправным, участником в этой дружбе очень скоро стал мой Слава, уж не знаю, как так получилось, но буквально к концу сентября пацаны все время проводили только втроем. В школе – это понятно, но и после школы Слава шел с ними в детдом, и был там до вечера, пока я его чуть ли пинками домой не загоняла. И все выходные, и праздники, и каникулы Слава проводил только в детдоме. Уговорить его уехать со мной в отпуск без пацанов было решительно невозможно.».

«Да очень просто получилось,» – вмешался Максим, которому, судя по улыбке, эта часть повествования Тамары Сергеевны, в отличие от рассказа о его собственной семье, доставляла явное удовольствие, «Славка же уже тогда умный был до невозможности! Умный и начитанный! Да и трусом он никогда не был, просто справиться с несколькими противниками не мог! Отличный был пацан, одним словом, как было не подружиться!

А подружились мы так: я тогда, как водится, героем хотел стать, как отец. Рассказал об этом Юрке, тетрадку свою с вклеенными вырезками статей из Милицейской правды, в которых про отца и его друзей писали, ему показал. Вырезок этих было довольно много, только отец нигде не упоминался, просто «один из сотрудников МУРа» (фамилии оперативников не указывали, уже тогда понимали, что нельзя их преступникам засвечивать), но Юрка проникся и сразу сказал, что тоже станет героем.

«Только вот, чтобы в милиции служить, учиться, наверное, нужно хорошо, а у меня с этим проблемы, уже не наверстаю.» – вздохнул он.

«Так героем не только в милиции можно стать!» – заявил вдруг стоявший на некотором расстоянии Славка. «На войне героями часто становились люди практически без образования, семилетка, в лучшем случае, а у тех, кто постарше, вообще – три класса церковно-приходской школы.».

«Так то на войне! Войны то больше не будет!» – с некоторым сожалением ответил Юрка.

«Да не только на войне!» – воскликнул Славка, «Герои – это те, кто людей спасает, врачом ты, конечно, с такой учебой уже вряд ли станешь, а вот пожарным, например, вполне можешь или пограничником, границу Родины с оружием охранять – это разве не геройство?».

«Да, границу охранять – это здорово, мне подходит.» – моментально отреагировал на такую неожиданную подсказку Юрка.

«А еще герои всегда там, где приключения! Я обожаю фильмы про приключения! Мы с отцом в кинотеатре их буквально все посмотрели.» – добавил я.

«А я ни одного не видел, не был я ни разу в кинотеатре,» – с явным сожалением и некоторой завистью в голосе произнес Юрка, «а теперь уже и не увижу, они, поди, закончились все давно!».

«Новые выйдут, вместе потом сходим.» – попытался успокоить его я.

«Так это когда будет! Новые! Не дождешься!» – все-равно расстроенный отозвался Юрка.

«Так не нужно ждать. В книгах про приключения намного больше написано, фильмов совсем мало снято, да и в кинотеатр идти нужно, чтобы их посмотреть, а книг про приключения много, у меня они дома есть, завтра я вам принесу.» – произнес Славка.

И принес, мы ими зачитывались потом пару лет, из рук в руки передавали, такого количества приключенческой литературы я себе и представить не мог. Мне отец покупал кое-что, конечно, еще немного я в кино видел, но чтобы столько!

А еще Славка необыкновенно интересно умел прочитанное нами дополнять, он то, в отличие от нас, все доступные приключенческие книжки давно прочел и уже интересовался книгами по истории, географии, биологии. Вот и получалось, что прочли мы «Д”Артаньян и три мушкетера», например, и начинаем с Юркой обсуждать что лилия на плече Миледи означает, что она шалавой была, а Славка нам возражает, мол, по одной из версий, так вовсе не шалав клеймили, а воровок, причем, попавшихся на воровстве не в первый раз, а по другой версии, такое клеймо вообще только у одной преступницы, прототипа Миледи, и было, так как она на всю Францию тогдашнюю прославилась тем, что, будучи совсем юной, не только совратила священника, но и заставила его церковные ценности украсть и продать. И все в таком духе. Рассказывал так, что заслушаешься!

А еще Славка очень быстро втянулся в занятия единоборствами. И втянулся вполне себе наравне и с Юркой и с другими пацанами. А дело было так: я, как и обещал парням, позвонил на следующий день друзьям отца, спросил не смогут ли они как-нибудь в выходной к нам заехать, показать пацанам несколько приемов, да и про службу рассказать, чтобы было на кого равняться.

Друзья отца идеей загорелись, да не просто загорелись, уже много позже они мне рассказывали, что очень виноватыми себя передо мной чувствовали, что я в детдом попал, оказывается, они оба, когда мать мою заставили отказ от родительских прав оформить, надеялись меня к себе под опеку забрать, жен уговаривали, да те ни в какую, не согласилась ни одна чужого пацана в семью взять, вот и готовы они были безоговорочно любую помощь, любую поддержку мне оказать, лишь бы вину эту свою передо мной да перед другом своим погибшим хоть как то загладить.

И организовали друзья отца целую кампанию по взятию нашего детдома МУРом под шефство, тогда такое шефство очень практиковалось, в почете было, а тут все в одном – и детдом, и сын погибшего при исполнении сотрудника в нем, вот начальству МУРовскому эта идея вполне по душе и пришлась. В рамках такого шефства к нам два разу в неделю и стали тренеры по самбо из МУРовской детской секции ездить, отдельную секцию на базе детдома организовали и с нами занимались. Тренеры по будням учат, друзья отца по выходным на спаринги выходят.

В секцию эту поначалу вообще все детдомовские пацаны ходить стали, да и Славка с нами, потом, правда, некоторые интерес потеряли, единоборства – это труд, большой труд, и физический и умственный, это ты, Никита, сам знаешь, а трудиться далеко не все любят, вот и отпали многие.

Многие, но не Славка, он когда на первое занятие пришел, парни ржать над ним стали, мол, куда ему колобку-козявке, он же ростом маленький, его любой из нас «соплей перешибет», да только тренер им тут же первый урок и преподал, сказал, что в самбо дело вовсе не в росте и весе, а в умении владеть своим телом, а еще в стратегическом мышлении – умении противника правильно оценить, тактику его разглядеть и моментально свою стратегию боя выстроить. Владению телом любого научить можно, было бы желание, тут, как говорится, рецепт один – «терпенье и труд все перетрут», а вот стратегическое мышление – это штука редкая, далеко не у всех она встречается, а вот у Славки есть, по нему это сразу видно. Так и остался Славка в секции, и вскоре уже боец был получше многих других.».

Глава 22.

Максим замолчал, а Тамара Сергеевна продолжила: «Так и прошли следующие три года, троица моя неразлучная росла, и влияла друг на друга только положительно.

Юрка, глядя на Максима со Славкой, намного лучше учиться стал, да и драк с его участием больше почти не было, сам он ни на кого не нападал, потому что поводов для этого нарочно больше не искал, а уж к нему не по делу задраться мало кто решался – и сам ответит, мало не покажется, да и задрать не по делу любого из этой троицы – это бросить вызов сразу всем троим, они же друг за друга горой, а всю троицу задирать мало кто решался, втроем они были совершенно непобедимы.

Максим, с его обостренным чувством справедливости, за порядок в детдоме отвечал, следил, чтобы младших не обижали, девчонок не притесняли, к нему за защитой все бегали, да и не только за защитой, а еще за разрешением споров, почти что за судом справедливым.

Славка мой мужал, мужал прямо на глазах, сначала, правда, внешне это мало было заметно – как был колобок, он не низок не высок, так и оставался, только жир стал в мышцы превращаться, ну, да это до поры до времени не очень было заметно, а вот потом… Смешной эпизод был летом того года, когда им всем пятнадцать исполнилось.

Для Максима и Юры это был последний год в детдоме, он у нас был для детей от семи до пятнадцати лет, в пятнадцать лет тогда как раз восьмой класс (аналог нынешнего девятого) заканчивали, после у ребят было два пути – кто десятилетку хотел окончить мог в другой детдом перевестись, который позволял нахождение воспитанников старше пятнадцати лет, а остальные во всякие училища поступали, профессию сразу получали, им места в общежитиях давали при таких училищах, там и жили до 18 лет. Максим с Юрой в другой детдом не захотели, подали документы в ПТУ на специальность ремонтного рабочего для троллейбусного и трамвайного парков.

Накануне первого сентября должны были уже в общежитие переезжать, а пока лето, уехали они в тот же лагерь спортивный под Анапой, из которого Максима три года назад к нам и привезли.

Путевки в лагерь аж на две смены (на июль и на август, в июне они еще окончанием восьмого класса и поступлением в ПТУ были заняты) детдомовским в МУРе также в порядке шефской помощи дали. Путевок было три, поехать изначально должны были Максим, Юрка и Генка, тот самый, который раньше в Юркиной стае состоял. Для Славы путевки не предусматривалось, он же не детдомовский.

Пацаны сначала здорово расстроились, им так надолго расставаться никак не хотелось, но проблему эту тренер решил, у него поощрительная путевка была для победителя соревнований, вот про нее он еще в марте Славке и сказал – победишь, будет твоей по праву. Славку уговаривать не нужно было, он в возможность эту не руками, зубами вцепился и уже не выпустил, победил, таки, и с пацанами поехал.

А вот Генка поехать не смог, ногу сломал аккурат накануне отъезда, и заменить его никем уже невозможно было, для отправки детдомовских ребят в лагерь нужно было такое количество бумаг оформить, я уже никак на другого воспитанника не успела бы их сделать, вот и пропала путевка. Уехали они втроем.

А как третья смена закончилась, приехала я на вокзал их встречать, выхожу на перрон, он родителями встречающими почти целиком заполнен – на этом поезде сразу вся третья смена возвращалась, ребятами из лагеря несколько вагонов было занято. Кое-как пробилась к нужному вагону, стою жду. Выскочили Максим с Юркой, наперегонки, как всегда, поздоровались и за спиной у меня встали, стоят болтают, я голоса их среди других ребят хорошо различаю. Я стою, жду Славу, а он все не выходит. Уже весь вагон почти опустел, даже самые медлительные уже вышли, с родителями обнялись и к выходу потянулись, а Славки все нет.

Я беспокоиться начала, но Максим с Юркой за спиной у меня болтают совершенно спокойно, даже смеются, я это отчетливо слышу, и сама себя успокаиваю, с такой дружбой как у них с моим Славкой, если бы случилось что-то они бы так себя не вели, не смеялись бы, уже давно бы мне про беду рассказали. Стою, жду.

Вдруг сзади голос мужской, совершенно мне незнакомый: «Мать, а мы кого ждем то? Вроде вышли уже все. Может поедем, надоело стоять на перроне, да и жрать уже охота.».

Я на голос обернулась и обомлела: передо мной пацан, ростом с Максима (до Юрки не дотянул, конечно, тот всегда рослый был, а к пятнадцати годам уже больше метр девяносто, но и Максим немаленький, тоже уже за метр восемьдесят перевалил), не худощавый, но и не полный, такой спортивный, подтянутый, волосы выцвели абсолютно, солома-соломой, коротко подстрижены и не вьются, ресницы с бровями светлые, и ни одной веснушки, вот вообще ни одной.

Я не сразу поняла, что это Слава и есть, представляете, не узнала я родного сына – за эти два месяца Славка-козявка куда-то исчез, вот просто растворился, а вместо него вот этот незнакомый пацан с мужским голосом. Я даже растерялась, а пацаны за спиной как начали гоготать, что, говорят, Там Сергевна (это они имя мое так сокращали), изменился Славка, родная мать не узнает!».

В этот момент за столом уже все хохотали, первыми Максим со Славой рассмеялись, вспоминая, а потом и остальные, оживив в памяти данное раньше в этом же разговоре Тамарой Сергеевной описание Славы в двенадцать лет и представив себе представшую перед ее глазами картину несопоставимых изменений, не удержались и начали смеяться.

Глава 23.

«Следующие два года, пока Максим с Юрой в ПТУ учились и работали до армии, а Слава школу оканчивал, прошли без особо примечательных событий, только Слава теперь все свободное время проводил у парней в общежитии, домой только ночевать приходил, да и то не всегда. Видела я их всех теперь только по праздникам, особо про этот период мне и рассказать нечего» – продолжила Тамара Сергеевна, отсмеявшись.

«Как же нечего,» – вмешался вдруг в разговор молчавший до этого момента Слава, «как раз в это время Ланка (так мы Иоланту, маму Никитину все называли) первый раз на Юркиной орбите и появилась.

Идем мы как-то все от общаги ПТУшной к детдому, праздник какой-то был, 9 мая, кажется, мы как раз хотели тебя после концерта в детдоме встретить и к нам праздновать пойти, ты нам пироги обещала, а навстречу нам девчонка, постарше нас явно, но ненамного, на вид ей лет девятнадцать-двадцать. Фигуристая такая девчонка, мимо не пройти, мы тогда в таком возрасте были и состоянии, что вообще вслед любой крале оборачивались, а тут такая – как глянешь, так аж сглатываешь невольно, уж больно воображение будоражит мысль о возможности когда-нибудь вот к такой фигуристой прикоснуться, полапать от души, так сказать! Она нашу реакцию заметила, но не заругалась, а наоборот, рассмеялась только и губы язычком облизнула, да так, что мы все в землю взгляд моментально перевели, чтобы воображение свое успокоить.

Вдруг подходит к нам та девчонка и, обращаясь к Юрке, говорит: «А ты, никак, Юрка, Аньки, подружки матери моей, Шпалы, сынок? Не помнишь меня? Мамашки наши раньше крепко дружили, нас с тобой даже на какое-то время из детдома вместе забрали.».

«Помню,» – ответил Юрка, «только больно ты с тех пор изменилась, сразу и не признал. Как мать твоя поживает?».

«Никак не поживает, померла год назад, вернее, не померла, убили ее, убили и расчленили, остатки потом по всем окрестным помойкам собирали. Нашелся какой-то упырь заезжий, сначала насиловал, да не сам, сам не смог, наверное, вот и разошелся, насиловал какой-то палкой грязной, как мне потом в ментовке сказали. Дня три держал где-то, где – никому неведомо, насиловал, потом убил и расчленил, разбросал по помойкам. Так и померла моя мамашка!» – произнесла все это Ланка как-то нарочито спокойно, как будто не про мать свою говорила, а книжку прочитанную пересказывала или сводку милицейскую.

А вот мы все втроем от ее рассказа аж замерли, у меня, во всяком случае, мурашки по спине ползли и озноб, как сейчас помню.

«Упыря того нашли?» – спросил первым пришедший в себя Юрка.

«Не нашли, да и не искал особо никто, я думаю. Репутация то у мамашки моей та еще была, небось решили, что туда ей и дорога.» – ответила Ланка.

«А почему решили, что заезжий, ну, упырь, я имею в виду?» – продолжил диалог Юрка.

«Так больше у нас на районе ничего подобного не происходило. Если бы местный был, он бы от повторения не удержался, так мне в ментовке сказали, а раз больше ничего не было, значит заезжий. Это очень может быть, мать же клиентов, в основном, на вокзале и находила, так что ничего удивительного.».

Ланка немного помолчала, а потом продолжила: «Юрка, пойдем погуляем, пообщаемся, сто лет же не виделись.».

Юрка не отказался, только рукой нам махнул, идите, мол, пацаны, я потом к вам присоединюсь. В общаге ПТУшной он только на следующее утро появился, довольный, аж светится весь, стала Ланка его первой женщиной! Опередил он все-таки Макса, хоть в этом да опередил.».

Слава посмотрел на Максима с улыбкой, тот поднял на него глаза и улыбнулся в ответ: «Опередил, признаю, ненадолго, правда, но опередил!» – произнес вальяжно, растягивая слова, как-то так, что было очевидно – превосходство друга в этом он признает, но совсем-совсем небольшое превосходство, вот прям крошечное.

«Потом они с Ланкой еще какое-то время встречались, но недолго, разница в пять лет, да не в пользу Юрки, тогда еще очень большой казалась, да и что Юрка предложить ей тогда мог, он же еще в ПТУ учился, ни жилья ни заработков.».

«Наступил 1983 год, пацанам как раз время в армию идти пришло.» – продолжила Тамара Сергеевна.

«Максим с Юрой ПТУ окончили, даже поработать немного до призыва успели, они уже точно решили, что будут проситься в Афганистан – там война, а где еще, как не на войне, становиться героями! Мечты то этой своей детской – быть героями, они ничуть не забыли, не утратили.

Слава хотел с ними, даже поступать после школы сначала отказывался, несмотря на золотую медаль. Я была просто в ужасе, плакала, умоляла, отговаривала, Максима то с Юрой потерять боялась, не сказать до какой степени, они мне родными за эти годы стали, а уж всех троих на войну отправлять было просто выше моих сил!

Максима с Юрой не отговорила, не смогла переубедить, а Славу мне, неожиданно, Максим помог уговорить от решения в Афганистан, да и вообще в армию пойти отказаться. Он ему тогда сказал: «Слав, если мы все трое в Афган, мать твою кто защищать, оберегать останется? Она нам всем, почитай, единственный родной человек, не дай Бог что с ней случится в наше отсутствие, мы же себе не простим!».

«Вот сам и оставайся, почему я то?» – сначала набычился Слава.

«Да потому, что ты самый из нас умный!» – ответил Максим, «Ты точно поступишь, выучишься, в милицию работать пойдешь, там сможешь очень много хорошего сделать, там станешь героем. А мы с Юркой ПТУшники, нам высшего образования не видать, мы, если не в Афган, то так в троллейбусном парке и останемся. Для нас Афган – шанс на героическое будущее, а для тебя – шанс, но с обратным знаком, шанс это самое будущее себе испортить, а хуже того, вообще потерять!».

В общем, убедил он Славу. Тот, после окончания школы, подал, таки, документы на Юрфак в МГУ, подал и поступил. А ребят в Афганистан призвали, как они и хотели. В следующий раз они все уже только в 1985 году встретились, после демобилизации Максима и Юры.

Вот только из Афганистана они очень в разном настроении вернулись. Оба с наградами, воевали, сразу было понятно, что оба достойно, Юра даже с ранением, слава Богу, не тяжелым, Максим живой-здоровый, но вот настроение по возвращению было у них совсем разным.

Служили они порознь, как ни просились в одну часть, не пошли им навстречу. Юру на границу в Таджикистан отправили, он все время там и прослужил, охранял границу, только не с нашей стороны, а с Афганской, наши пограничники ста-километровый коридор вдоль границы со стороны Афганистана держали, чтобы моджахедов даже близко к границе не подпустить. Максим в составе мотострелковой дивизии был под Пандшером.

Юра, по возвращению, почти не изменился, даже доволен был своей службой, гордился достигнутыми на ней успехами, а вот Максим про службу говорить не любил, да и до сих пор не любит, первое время совсем мрачный ходил, даже не просто мрачный, а какой то сам не свой, будто смысл жизни утратил, вел себя так, что казалось живет он, скорее, по привычке, чем осознанно, ничего не хочет, ни к чему не стремится.».

«Макс, а что так? Что там случилось в Афгане?» – тут же спросил Никита, но ответил ему не Максим, Максим сидел мрачный, молчал, будто и сейчас, через столько лет, не хотел и не мог говорить про те события.

Ответил ему Старшина: «Да как тебе сказать, Никит, особенного ничего не случилось, просто Макс – он всегда был про справедливость, на отсутствие этой самой справедливости спокойно реагировать не мог, больно близко принимал к сердцу такие ситуации, а война – нет на войне справедливости, и не может быть!

Ты, вроде, с врагом воюешь, тут все справедливо – или он тебя или ты его, а вот только на войне, порой, непонятно кто враг, а кто так – моджахеды с оружием – понятно, враги, а мирные из подполья? Кто этим самым моджахедам информацию собирает и передает – где ты есть, в чем ты слаб, как тебя получше достать, чтобы уничтожить – они враги? Вроде враги, а вроде и нет. С одной стороны, враги – делают все, чтобы ты погиб, а с другой стороны – они у себя на родине, они ситуацию совсем по-другому видят – это ты к ним с оружием пришел, они тебя не звали, это ты их отцов, сыновей, братьев, мужей, которые на другой стороне воюют, уничтожаешь с оружием.

И оправдание, что тебя как раз звали, правительство их официальное и позвало, в этой ситуации для таких как Макс, думающих, то есть, и поступки свои критерием справедливости постоянно измеряющих, мало применимо – для этих конкретных мирных правительство оно где-то там, а близкие, против которых ты с оружием воюешь, они то как раз здесь, вот этим близким они тебя уничтожить и помогают, потому что война – если не они тебя, то ты их, близких их уничтожишь, в смысле.

Так что тебе делать в этой ситуации? Терпеть, прощать, вторую щеку подставлять? Или и этих мирных врагами считать и воевать с ними наравне с прочими, не щадя и не задумываясь? Нет на этот вопрос однозначного ответа.

У тебя нет, а у твоих сослуживцев есть, они такими рассуждениями не мучаются, для них все понятно: враг – это тот кто им угрожает, жизнь их пытается отобрать, и неважно в какой форме, с оружием против них выходит, или информацию собирает и передает, или вообще просто друг/брат/сват (читай, мать, жена, сестра) врага твоего, рассуждают по известному принципу: «скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты», и действуют соответственно.

Отсюда и «зачистки», почитай, что это, если не знаешь, я сейчас про них рассказывать не буду.

Мы с Максом, да и все ребята из моей роты непосредственно в зачистках не участвовали, не по нутру нам они, но нагляделись достаточно, и, главное, иногда просто бессильно смотрели, против своих то не попрешь!

Вот тебе и объяснение Максова настроения после демобилизации – шел героем становиться, а вернулся с такими вот неоднозначными, мягко говоря, наблюдениями и ощущениями.».

«Мы с отцом твоим тоже все это видели и понимали, только не так глубоко переживали, нам казалось, что главное, что уже вернулись, к мирной жизни вернулись, где не будет уже больше места этим моральным переживаниям!

И хотели только одного – поскорее в эту самую мирную жизнь как можно глубже погрузиться, к бабе какой притулиться, теплом от нее напитаться, работу найти, сына родить, дом построить, дерево посадить, да и дальше жить, не тужить!» – добавил Старшина после паузы.

«Вот и притулились, я – к Лизавете, слава Богу, была она уже тогда в моей жизни и до сих пор остается, батя твой – к Ланке.

Глава 24.

Ланка в его жизни сразу после демобилизации как черт из табакерки выскочила, они, оказывается, переписывались все время его службы, писала, что любит, ждет.

Встречать приехала демобилизованного прямо к поезду, да от него уже и не отходила. Жила она все в той же общаге при заводе, что и мать ее когда-то, работала там же, на заводе, «ремеслом» материнским, вроде, не занималась, во всяком случае, Юрку горячо заверяла, что завязала еще тогда, когда мать ее убили, испугалась сильно судьбу материнскую повторить, вот и завязала.

Как только они Юркину квартиру вернуть смогли, сразу к нему переехала. Жили неплохо. Юрка сначала в трамвайном парке работал по ПТУшной специальности, потом Макс всех нас к себе в убойный на Петровку перетащил. Ланка с завода ушла, из общежития ее выгнали, продавцом в ларек пивом торговать устроилась. Через семь лет ты родился.

В общем, до 1994 года, пока тебе два года не исполнилось, не было у них с батей твоим особых проблем.

А в 94-м «грянул гром» – выяснилось, что Ланка, глядя на жизнь окружающую, в которой богатеи из всех щелей повыскакивали, с небогатым существованием, а оно тогда именно что небогатым и было (Юрка, хоть и на Петровке, да простым опером служил, зарплаты там совсем невелики тогда были, да и выплачивали их не сказать, чтобы регулярно, она вообще после твоего рождения только пособие копеечное на ребенка и получала), мириться не пожелала и решила вернуться к материнскому «ремеслу». Зазорного ничего в том не видела, тогда жизнь вообще вся с ног на голову перевернулась, рухнули куда-то все прежние ценности, а новые еще не народились, у большинства людей бандитами да проститутками быть зазорным уже совершенно не считалось, наоборот, оценивалось как вполне неплохой способ заработка.

К «ремеслу» вернулась, Юрке, понятно, ничего не сказала, у него то все с ценностями по-прежнему в порядке было, он бы, мягко говоря, не одобрил, да новых реалий не учла, заразилась довольно скоро «дурной» болезнью, да не какой-то давно известной, а новой инфекцией, кем-то из ее клиентов из тропических стран, в которые тогда как раз возможность ездить появилась, недавно привезенной. Поняла, что что-то не в порядке, слава Богу, быстро, ни Юрку ни тебя «наградить» не успела, но и скрыть не смогла, они же с батей твоим как муж и жена жили, как тут скроешь.

Юрка ее чуть не прибил, к тебе даже приближаться запретил, комнату тут же снял в какой-то общаге, отселил ее туда, велел не возвращаться, пока не вылечится, ну и потащил, конечно, в вендиспансер.

А в вендиспансере как лечить эту заразу не знают, она же новая, недавно завезенная из другой страны, но как-то лечить стали, первые результаты лечение, правда, только через пару месяцев начало давать.

Все выдохнули, про «проблему» то Ланкину мы все знали, Юрка к тебе ее не подпускал все это время, а куда тебя девать, пока он работе, если матери рядом нет, непонятно было, вот и пришлось нас то одного то другого просить за тобой присмотреть, заодно, и объяснять нам что произошло пришлось, мы тебя тогда «переходящее красное знамя» прозвали, потому что передавали постоянно с рук на руки – один прибежал с работы, другого, кто за тобой до этого присматривал, сразу сменил, потом третий появился, и так изо дня в день.

Только выдохнули мы рано, Ланка вылечилась, вернулась домой, даже покаянно выглядела, вроде, решили мы, что все теперь у вас наладится. Да не тут то было, настоящая беда еще впереди оказалась. Не прошло и двух недель, как у всех, кто с вами жил деньги пропадать стали.».

«А жили мы тогда, считай, что коммуной,» – вмешался тут в рассказ Старшины Максим, «квартира эта была Юркина, двухкомнатная, то, что он там с Ланкой и тобой жил, это понятно. А во второй комнате я обитал.

Там какая история получилась – мы еще когда из ПТУ выпустились, еще до Афгана, стали выяснять, где нам жить положено, по закону, так сказать.

Про историю с Юркиной квартирой тебе Тамара Сергеевна сегодня рассказала, а вот у меня история другая – мне сказали, что после детдома я назад в квартиру отца могу прописаться, я удивился как она сохранилась, а оказалось, что удивляться нечему – мать то моя все это время была в ней прописана, как они с отцом вместе много лет назад туда прописались, так по ту пору мать и не выписывалась, вот и сохранилась квартира. А что мать родительских прав на меня была лишена, так это неважно, мои права на жилье это никак не затрагивает. Ну, я и прописался, даже пожили мы там с Юркой какое-то время до Афгана, он то со своей квартирой окончательно уже только после демобилизации разобрался, прописался, как и я, едва восемнадцать исполнилось, а Правление своего ЖСК окончательно оттуда только после возвращения выгнать смог.

До Афгана матери моей в квартире этой не было, не знаю, где она тогда моталась, я не интересовался. Пожили мы с Юркой, потом служить ушли друг за другом, я квартиру запер, ключи Тамаре Сергеевне отдал. А когда я после Афгана вернулся, меня Тамара Сергеевна со Славкой прямо на платформе встречали, поедем, говорят, сначала к нам, поговорить нужно.

Поехали. Вот тут то они мне и рассказали, что с полгода назад мамаша моя объявилась, замки в квартире поменяла и поселилась. Тамару Сергеевну, приехавшую однажды, как обычно, проверить все ли в квартире в порядке, даже на порог не пустила. Тамара Сергеевна пыталась выяснить нельзя ли ее выгнать к моему приезду, но оказалось, что нельзя, она жить в этой квартире равное со мной право имеет. Вот и получается, что идти мне после демобилизации нужно было к мамашке своей, которую я лютой ненавистью ненавидел, гибели отца простить ей не мог, жить под одну крышу. Я твердо сказал, что лучше на вокзале ночевать стану, а к ней не пойду.

Так первое время и перебивался, не на вокзале, конечно, а то у Славы с Тамарой Сергеевной, то у Старшины с Лизаветой ночевал, то в общаге у Ланки, где они с Юркой до того, как квартиру его отбили, обитали. А потом вместе с Ланкой и с Юркой к нему и переехал, они в одной комнате, я в другой.

Так и жили все годы, поначалу втроем, в 90-м у меня …» – здесь Максим сделал странную паузу, как будто слово подходящее подыскивал, «мамзель появилась, с нами, со мной в смысле, поселилась.».

«Не мамзель, а ТВАРЬ!» – неожиданно и весьма эмоционально вдруг отреагировала Лизавета.

«Ну, что она тварь мы много позже поняли, да и не в связи с этой историей, не будем сейчас ее обсуждать, это к делу не относится, здесь пусть будет «мамзелью.» – осадил ее Максим.

«Так вот, с 90-го года жили мы уже вчетвером, а в 92-м ты появился.» – продолжил он, «Жили чисто коммуной: все заработки мои и Юркины в общий котел, все траты из него же, денег то все-равно только на еду, да самое-самое необходимое хватало.

Ланкины заработки в ларьке, где она работала до твоего появления, и доходы мамзели моей, которая с конца 92-го года тоже работать начала, правда, не учитывали и не объединяли, мы же не альфонсы на заработки баб жить, это им оставалось, что называется, «на булавки».

Никогда ничего не делили, друг от друга не прятали. Стоит сумка в прихожей или кошелек лежит, кому очень надо, залезет без зазрения совести, возьмет пару купюр, в следующий раз назад положит, когда деньги появится. Никого никогда это не напрягало.

А тут, вскоре после Ланкиного возвращения с лечения, влетает моя мамзель на кухню, где мы с Юркой сидим после работы, ужинаем, красная вся, чуть не плачет. Спрашиваем что случилось, а она нам в ответ: «Совесть у вас есть? Ладно зарплату мою всю подчистую, которую я вчера получила, прямо тут же из сумки вытащили, здесь я не в претензии, все на всех всегда делим, без обид, как говорится, но вы бы хоть на заправку мне деньги оставили, знаете же, что машину заправлять – это моя обязанность!».

У нас тогда машина одна на всех была, вернее, машина то была Лизаветиной тетки, от мужа ей покойного в наследство осталась, довольно приличная, по тем временам, Волга, тетка пожилая, понятно, машину эту не водила, а я, Юрка и Старшина все свободное время на ней таксовали, лишнюю копейку на жизнь зарабатывали единственным доступным тогда способом.

А когда мамзель моя появилась, выяснилось, что она чуть ли не с пеленок машину водить мечтает, вот прямо как ты сейчас, Никит, попросила меня научить, ну, я и научил, она потом даже на права сдала. Права то она получила, но ездить ей на машине было совершенно некуда, таксовать я ей, понятно, не позволял, тогда время такое стремное было, сами то все время настороже были при этом занятии, хоть и здоровые тренированные мужики, чтобы по башке не дали, заработок не отобрали и машину не угнали, куда уж тут девчонке таксовать.

Вот и придумала она, что будет ездить машину заправлять и от нас к Старшине и обратно перегонять, мы то с Юркой рядом жили, а Старшина в другом месте, вот и получалось, что один таксовать закончил, на работу или спать побежал, а машина другому нужна, чтобы на ней зарабатывать отправиться, не могли мы себе тогда позволить, чтобы машина даже короткое время простаивала, деньги всем уж очень нужны были. Вот мамзель и взяла на себя эту функцию – у одного машину забирает, другому перегоняет, а по дороге заправляет, и ей в радость, уж больно порулить хочется, и нам облегчение.

«Я сегодня на заправку приезжаю, на новую по импортному образцу, которая только появилась, на ней оплата после заправки, я же не думала, что у меня вообще все из кошелька выгребли, заправилась, пошла к кассе расплачиваться, кошелек открываю, а он пустой, даже мелочи, и той не осталось. Так мне стыдно было, на меня кассирши орать начали, правы они – нет денег, нечего заправляться! Я растерялась, бензин то обратно в колонку не сольешь. В общем, оставила машину на заправке, сама сюда поехала, теперь езжайте расплачивайтесь, разбирайтесь, как вам ее забирать!».

Мы с Юркой, не сговариваясь, в один голос: «Я не брал!», и смотрим друг на друга. «Мамзель,» – говорю, «может, у тебя деньги просто украли, с чего ты решила, что это мы?». А она в ответ: «Ага, воры кошелек из сумки достали, деньги вытащили, а кошелек обратно вернули, не поленились! Макс, ты же опер, сам понимаешь, что это бред. Кроме как дома, так взять было негде и некому!».

Согласились мы с ней, я поехал, машину забрал, а Юрка сказал, что с Ланкой вечером поговорит, по всему выходило, что это она все деньги выгребла, про бензин не подумала, только непонятно на что ей с ходу вся мамзелина зарплата понадобилась, мы тогда на такие деньги все вместе неделю жили.

Но Ланка в отказ ушла, категорически заявила, что ничего не брала. Мы поначалу поверили, решили, что у мамзели деньги на работе вытащили, вот там то как раз могли именно деньги из кошелька в день зарплаты забрать, а кошелек назад положить, чтобы сразу не хватилась. Мамзель тоже поверила, удивилась, правда, что никто больше в офисе на пропажу денег не жаловался, получалось, только в ее сумке поживились, ну, да так бывает.

А потом деньги стали пропадать регулярно и уже у всех, и у Юрки, и у меня, и у мамзели, ни сумку ни кошелек уже в прихожей без присмотра нельзя было оставить. Стали мы их в комнаты уносить, да только скоро заметили, что и там все выгребает вор невидимый, не стесняется, что в нашей с мамзелью спальне, что в Юркиной. Понятно стало, что это Ланка, больше некому.

Юрка ее поприжал, заставил сознаться, да и выяснил, что она на игле плотно сидит еще со времен лечения в вендиспансере. Якобы испугалась тогда страшно, что болезнь неизлечимая, хотела расслабиться, от страха избавиться. Встретилась с клиентом, который ее этой болезнью и заразил, хотела ему предъяву кинуть, он ей и дал наркотики попробовать, сказал, что отпускает с них сразу, никаких переживаний не останется, не о чем и незачем станет ему предъявлять. Подсела сразу, прямо с первого раза, без дозы уже не могла.

Юрка пытался бороться, в наркодиспансер ее отвез, сбежала, там тогда контроля за больными практически никакого не было, немудрено было сбежать, дозу нашла в каком-то притоне, там и укололась.

Юрка нашел, забрал, привез домой, наручниками к батарее приковал, чтобы опять не сбежала, а тебя, Никита, оттуда увез, чтобы ты этого не видел. Два дня держалась, плакала, каялась, клялась завязать. Через два дня, когда все на работе были, стала орать, ломка ее не отпускала, соседи услышали, вызвали милицию. Милиция ее от батареи и отцепила, еще и Юрке на работу представление написали об издевательствах над сожительницей, он потом долго объяснялся.

Ланка опять в притон, опять дозу. Дальше ее было уже не остановить, года не прошло, 95-м так и умерла в одном из притонов, даже не от передоза, просто «скололась», сердце не выдержало.».

Максим замолчал, взял со стола бутылку, молча разлил: «Помянем Ланку, пусть земля ей будет пухом!». Все выпили не чокаясь.

Глава 25.

«А дальше?» – спросил Никита после паузы, «Дальше, как жили?».

«Да дальше ты, вроде, знаешь все, мы же про то, что с отцом твоим произошло, рассказывали тебе раньше, не скрывали.» – немного удивленно произнес Максим.

«Давай я дальше расскажу,» – вмешался Слава, «мне кажется, я понимаю, чего он хочет.

Итак, вернемся немного назад, в 1985 год, когда батя твой с Максом и Старшиной только из Афгана дембельнулись. Как мы тебе уже рассказали, приехали они очень в разном настроении и с разным бэк-граундом, как сейчас говорят.

Юрка весел, жизнью доволен, с Ланкой милуется, особо вопросами будущего не заморачивается, сначала хотел пожарным устроиться, да не взяли – он у тебя высокий очень был, почти под 2 метра, высокий и очень худой, вернее, не худой, а жилистый, а тогда ограничения по росту были у пожарных, связанные с габаритами пожарных машин. Не взяли и не взяли, он и не особо расстроился, недолго думая, пошел работать в трамвайный парк по ПТУшной своей специальности.

Старшина тоже в нормальном настроении, во-первых, счастлив, что с военной службы «соскочить» удалось, он же в Афгане не срочную служил, а попал туда после военного училища, ему, как кадровому военному, демобилизовываться было не положено, не отслужил он еще свое, да вот как-то договорился и дембельнулся, не знаю как, сам потом тебе расскажет, если захочешь. Во-вторых, благодаря Лизавете и теткам ее, в Москве остался, домой в деревню ехать не пришлось. Устроился таксистом, работает, тоже живет, не тужит.

Я третий курс Юрфака оканчиваю, со следующего учебного года мне уже специализацию выбирать, да сомнений у меня в выборе никаких нет, мне уже совершенно понятно, что в следствии мое будущее. Девчонок на курсе немного, тогда на Юрфаке парней процентов шестьдесят-семьдесят от набора было, не то, что сейчас, почти что «женский» факультет стал, но мне хватает, то с одной погуляю, то с другой!

А вот Макс смурной какой-то все время ходит, не отпускает его Афган.

Не злись, Макс, знаю, что не нравится тебе, когда состояние твое в то время вспоминают, ну, да «из песни слова не выкинешь», не получится объяснить, если про тебя и терзания твои вечные моральные не упомянуть» – добавил Слава, обращаясь к Максу.

«Ладно, чего уж там, давай рассказывай.» – поморщившись ответил Макс.

«Так вот, ходит Макс смурной,» – продолжил Слава, «домой не идет, там мать объявилась, которую он видеть не может, на работу не устраивается, он о милиции всю жизнь мечтал, а тут что-то не торопится документы для поступления на службу подавать, таксует, только не как Старшина официально, работая в таксопарке, а сам по себе на той самой тетки Лизаветиной Волге, и девчонок нормальных всех стороной обходит, они на него гроздьями вешаются, он же у нас красавчик, а он ни на одну внимания не обращает, шалав предпочитает для удовлетворения естественных потребностей.

Потом вообще тренером по самбо пошел работать в какую-то «качалку», такие тогда как раз повсеместно открываться стали. И все время задумчивый да нерадостный, будто камень у него на душе какой, который он никак сдвинуть не может, и так уже больше полугода после дембеля. В общем, беспокоить нас всех эта ситуация здорово начала, Макс наш сам на себя не похож, будто и не он это вовсе.

Решили мы с мужиками с ним поговорить. Собрались у меня, когда матери дома не было, сели, водки налили, да и стали его пытать, что, мол, и как, чего тебя гложет, друже.

Напоили, сильно напоили, без этого не разговорить его было, втроем старались, сменяя друг друга, чтобы его до кондиции довести, а самим раньше времени не свалиться.

Разговорили, тут он нам и поведал, что после того, на что он в Афгане во время зачисток нагляделся, у него только одно желание – застрелиться! Ни мечты ни осталось, ни смысла, а только одно непреодолимое разочарование, в самом себе разочарование.

Мы аж слегка прибалдели, «Макс,» – говорим, «а в себе то почему разочарование? Ты, вроде, сам никаких зверств в Афгане не творил, воевал честно и доблестно, за что же ты себя то винишь?».

«Да за то, что решения сплошь неправильные принимал, последствия их неправильно оценивал, вот буквально все решения были неправильными, необдуманными, пацанскими, а не мужскими, все героем хотел стать, да побыстрее, прийти к этому результату кратчайшим путем, трудиться не хотел особо для этого результата, вот чего хотел, то и получил – результата очень скоро достиг, вот только вовсе не того результата, на который изначально рассчитывал, теперь вот думаю, что мне с этим результатом делать, думаю, да никак не придумаю.».

«И какие же решения твои были уж такими неправильными?» – спрашиваю я.

«Да вообще все,» – отвечает, «вот смотрите: в другой детдом переводиться отказался, а ведь мог, чтобы десятилетку окончить, а не в ПТУ идти.».

«Ага, мог,» – отвечает ему Юрка, «ты то мог, да меня бы с тобой все-равно не взяли, я учился хоть и относительно неплохо, да не на том уровне, чтобы мне, детдомовскому, десятилетку окончить разрешили. Так что в другой детдом ты не перевелся и в ПТУ пошел, считай, не ради себя, а ради меня, друга своего, чтобы нам не расставаться. И я об этом решении ни твоем ни своем ничуть не жалею! Вот и получается, что у решения этого твоего последствия вполне положительные, для меня, во всяком случае.».

«Да, решение, ради друга принятое, вряд ли можно совсем уж неправильным считать,» – согласился я, «а что оно, как ты выразился, пацанское, так ты тогда пацаном и был, тебе же тогда только пятнадцать исполнилось. Давай дальше разбираться, какие еще свои решения ты считаешь неверными?».

Дальше я тот диалог здесь пересказывать не буду, он весь был в этом ключе, Макс на все только с одной, черной, стороны смотрел, а мы ему другую подсвечивали, с которой решения его имели как раз существенные положительные последствия.

Долго тогда проговорили, почти до утра, но своего добились, Макс, конечно, не полностью с нами согласился, думать на эту тему продолжал, да и по сию пору, мне кажется, продолжает, но духом воспрял, поверил, что жизнь продолжается, и все еще можно изменить, да ошибки сделанные успеть исправить.

Буквально на следующий день стал узнавать, что нужно, чтобы в милицию на службу поступить. Приняли его быстро и без проблем, опыт боевой есть, почетным знаком за воинскую службу отмечен. Стал он опером, только пока не в МУРе, а «на земле». Еще и во ВЮЗИ (Высший юридический заочный институт, так тогда Кутафинка твоя называлась) на вечерний поступил, с сентября 87-го года начал там учиться. За четыре с лишним года, которые до его перевода в МУР в ноябре 90-го прошли, опером стал таким, что вся милицейская Москва его уже знала, о нем уже тогда легенды ходили.

В 88-м Юрка из трамвайного парка ушел и к Максу в райотдел на службу поступил, в 90-м, когда Макс в МУР в убойный перевелся, он сначала батю твоего туда подтащил, а в 91-м уже и Старшина к ним подтянулся. Я же на Петровку в следствие еще в 87-м попал, после окончания МГУ, по распределению. Так и стали мы все вместе на Петровке работать.

А в 92-м, как Макс ВЮЗИ, тогда уже МЮИ, Московский юридический институт, окончил и диплом получил, назначили его начальником убойного отдела МУРа, а Юрку его заместителем.

Следующие шесть лет, аккурат до кризиса 98-го года, мы не служили, мы воевали, воевали не на жизнь, а насмерть, почти постоянно спину друг другу приходилось прикрывать, в прямом смысле этого слова – если друг спину тебе с оружием в руках не прикроет, не выживешь.

Годы были бандитские, система милицейская на глазах разваливалась, все продавалось и покупалось, а уж служба милицейская и подавно, только некоторые не сдавались, в основном «старая гвардия», кто еще при отце Максима служить начинал, но их с каждым годом все меньше оставалось, а из молодых вообще только мы вчетвером и сопротивлялись.

Сколько раз нас свалить пытались, то так, то эдак заходили, не смогли, вчетвером мы всегда справлялись, сдюживали. Нам дружба наша лучшим и чуть ли не единственным оберегом тогда была, только благодаря ей и выжили. У меня немного потише, все-таки следователь, не опер, а мужики за шесть лет каждый по несколько раз в больничке побывали с ранениями, порой, очень и очень тяжелыми, бывало, что они друг друга из-под пуль вытаскивали уже практически в безнадежном состоянии, вытаскивали и в больничку тащили, уговаривая бороться, за жизнь бороться, не сдаваться. Получалось до поры до времени.

В феврале 98-го Юрка от рук киллера погиб, он каким-то образом толи узнал толи догадался, никогда уже не узнаем каким, как доказать, что фигурант один, которого мы тогда на заказчика «примеряли» по делу о заказном убийстве, не сам по себе действует, что он член Ореховской ОПГ. То, что именно он заказчик, нам ясно было, но доказательств не было, никак не могли мы доказательств его связи с застреленным при задержании киллером найти, да и не было там прямой связи – он член ореховской ОПГ, киллер тоже из этой ОПГ, только уровень у них в преступной иерархии совсем разный, вот и нет между ними прямого контакта, там команды на устранение киллерам по-другому передаются. Доказывать нужно было не связь киллера с заказчиком, а связи их обоих с Ореховской ОПГ.

По киллеру особых проблем не было, он для этой ОПГ «штатным» киллером считался, по многим ранее не раскрытым эпизодам мы его привязали.

А вот по заказчику – вроде все в деле ясно: коммерс, которого заказали, у Макса и его оперов на примете давно был, уж очень рисково он дела вел, ОПГ ни одной, правда, до определенного момента, дорогу не переходил, как то без этого обходился, потом ошибся, и оказался у Ореховских на пути, они его и приговорили. О том, что к коммерсу этому ореховские киллера отправили, мужики тоже почти вовремя узнали, немного времени не хватило, чтобы задержание подготовить, когда приехали на место, оставалось только в киллера на поражение стрелять, иначе коммерса уже было не спасти.

Киллера застрелили, дело возбудили, коммерса допросили, он к тому моменту со страху уже «в штаны наложил», все, как на духу, выложил. Да и без его допроса было ясно, где, когда и, главное, кому он дорогу перешел, за что его заказали. Ясно то ясно, а доказательств никаких.

Вот Юрка то и нашел эти доказательства, только мы об этом уже после его гибели узнали, когда все дни, смерти его предшествовавшие, буквально по минутам разобрали – что и когда он делал, где был, с кем встречался, восстановили всю картину и поняли, что он в архиве в деле еще 93-го года нашел связь того самого заказчика с Медведковской ОПГ, которая потом в Ореховскую влилась, причем связь прямую, доказанную, не отвертелся бы уже фигурант.

В 93-м сама по себе эта связь ничего не значила, не было еще тогда даже понятия такого «организованная преступность», а в 98-м ситуация уже «созрела», мы уже понимали, что это именно организованная преступность, в которой особые связи и особая иерархия, и само по себе наличие этой связи уже может служить доказательством.

И не только мы уже это понимали, это уже и преступники понимали, поэтому и напряглись, как-то узнав, что Юрка в архиве то дело 93-го года поднимал, поэтому и решили его убрать, пока он доказательства этой связи всем не показал. Решили и убрали, прямо на следующий день киллер его и застрелил.».

Слава замолчал, потянулся к бутылке, разлил, все молча выпили, вновь не чокаясь.

Глава 26.

«Это я виноват,» – мрачно произнес Максим, «Юрка утром с дежурства пришел, дома должен был мне доложить, что в архиве накануне нарыл, да я не в себе был. Если бы я его тогда слушать мог, может и понял бы насколько опасная ситуация, понял бы и смог его прикрыть.».

«Макс, опять ты начинаешь,» – перебил его Слава, «сколько раз мы тебе со Старшиной говорили, что никто тогда не смог бы оценить опасность той информации, которую Юрка в архиве нарыл, никто, даже сам Юрка ее оценить до конца не смог. Он же не просто так на следующий день вел себя как обычно, ни о чем таком не думал, не ждал проблем, даже делом другим занялся. Никто, я повторяю, никто не мог знать, что информацию о том, что он в архиве именно то дело поднимал, уже бандитам слили, и что бандитам одной этой информации хватит, чтобы опера из МУРа приговорить, и приговор этот немедленно привести в исполнение!».

«Никто бы не смог, а я должен был. Должен, потому что я начальник. Должен, и все тут. А я … не … сделал!» – раздельно и с нажимом произнес Максим, «Не сделал, и друга потерял, да и Никиту вот сиротой оставил!».

«Кстати, о Никите,» – переключил разговор Слава, «после Юркиной гибели с тобой, Никит, действительно, проблема была. Тебе еще шести лет не было, шесть только в августе должно было исполниться, а ты уже сирота! Куда тебя девать было совершенно непонятно, не в детдом же отдавать, там в 90-е совсем швах был! Хорошо мама моя согласилась на пенсию выйти, чтобы за тобой присматривать. Хотя мы на то, что она от работы своей любимой откажется, которой всю жизнь посвятила, совершенно не рассчитывали, даже не просили ее об этом, она сама предложила.».

«Конечно предложила,» – улыбнулась Тамара Сергеевна, «я, на самом деле, давно уже подумывала на пенсию уйти, слава Богу, у меня к тому моменту стажа педагогического было уже для этого достаточно. Только вам не говорила.

Система детских домов в 90-е практически развалилась, уж на что мне, когда я только директором детдома стала, нелегко пришлось, в системе то этой даже в советские времена все непросто было, но в 90-е совсем все плохо стало, так плохо, что я уже ни справиться с этим не могла, ни сил мириться в себе не чувствовала, хотела уйти, только пока не решалась, все повод подходящий искала. Сначала думала, вот Слава мой женится, детки пойдут, сразу я на пенсию и выйду, чтобы на ними присматривать, да только Слава все не женился. У Юры уже Никита почти шестилетний, а Слава только «девок портит», и никак не женится.

А когда Юра погиб, похоронили мы его, сидим поминаем. Максим говорит: «Завтра рапорт подам, уйду в отставку, буду в трамвайном парке работать. С такой работой, как у меня сейчас, Никиту не вырастить». Мы сидим, смотрим на него ошалело, уж очень неожиданное заявление, а он наши взгляды, видно, не так понял: «Что вы все на меня так смотрите?» – говорит, «Никита в детдом не попадет, ни при каких обстоятельствах, я так решил. И дело тут не в том, виноват я или не виноват в гибели его отца, даже если считать, что не виноват, все-равно я ему, если в детдом отдам, в глаза потом смотреть не смогу! Не смогу и не хочу, помню я как друзья моего отца глаза отводили, когда меня самого в детдоме оставляли. Я такого не допущу.».

Вот тут я моментально и решила, что самое время мне на пенсию выходить, не Максиму же, правда, дела жизни лишаться, раз уж все так сложилось. А мне самое оно, тем более я давно уже повода для этого подходящего ждала.

Решила и сразу же и объявила. Наши все удивились, но меньше, чем заявлению Максима о возможной отставке, даже по первой реакции было понятно, что мое предложение всем более правильным, более разумным кажется. Правда, сразу не приняли, не согласились, даже попытались переубедить, но я им четко объяснила, что это решение не только для твоей, Никита, судьбы правильное и разумное, но и для моей. Рассказала им вкратце что в детдоме моем в последнее время творится, они послушали, оценили «масштаб бедствия», так сказать, да и согласились.

«Еще бы нам было не согласиться,» – отозвался Максим, «во-первых, меня в уходе со службы, несмотря на казавшуюся мне тогда безальтернативность принятого решения, одна вещь очень сильно напрягала – уходить нужно было сразу, не поквитавшись за друга. А поквитаться я не просто хотел, я понимал, что жить спокойно не смогу, пока не поквитаюсь. Потом, может, тоже спокойно не смогу, все-равно не прощу себе своей ошибки, к смерти друга приведшей, но не поквитавшись не смогу точно, дышать не смогу, не то, что жить спокойно. А во-вторых, нам, когда Тамара Сергеевна вкратце тогда рассказала, что в детдоме нашем творится, сразу стало понятно, что уходить ей оттуда, по любому, нужно, и уходить как можно скорее, иначе она с ума сойдет.

Детдом ведь во все времена только на директоре и держался, что при Союзе, что позже, в новой свободной (от кого только свободной?) России. Мы то с Юркой ничего плохого в детдоме не видели, не застали, попали туда уже во времена директорства Тамары Сергеевны, а вот Ланка нам много чего порассказывала, она то на пять лет старше, пока в школе-интернате была с детдомовскими много общалась, знала какие там были порядки при старом директоре. И про то, что детей тухлым мясом кормили, а персонал весь каждый вечер пудовыми сумками домой у воспитанников украденное тащил, и про одежду, вдрызг рваную да и не по размеру, в которой и на улицу то выйти стыдно, и про то, что девчонок, а иногда и не только девчонок, начиная лет с двенадцати-тринадцати старшие парни систематически принуждали их в сексуальном плане обслуживать, а директор и воспитатели, порой, и под нужных людей «подкладывали».».

«Да,» – не стала спорить Тамара Сергеевна, «я когда пришла, от меня за первый год практически девяносто процентов технического и административного персонала уволилось: кастелянши, сестры-хозяйки, работники столовой, все, кому я воровать больше не позволяла, кого стала заставлять и белье постельное детям отдавать, государством предоставленное, и одежду менять, и кормить нормально. Но тогда я справиться могла, система так была организована, что директор, если хотел, и правда, мог работу наладить, а в 90-е сама система сломалась.

В 90-е просто ничего не стало, вообще ничего – сначала просто нерегулярно необходимое привозили, например, продукты могли по три дня не завозить, приходилось детей одними крупами кормить, хорошо хоть они были, мыла, обычного мыла, месяцами не завозили, детям руки помыть было нечем, не то что голову в душе, да и зарплату, и так копеечную, стали задерживать, из-за чего педагоги-воспитатели нормальные стали разбегаться.

Потом перевели нас на новую систему учета потребностей, все стали еще жестче, чем во времена СССР, нормировать, в СССР то нормы все-таки учитывали, что в детдоме дети, они растут, согласия администрации на это не спрашивают, поэтому одежду им, например, нужно новую каждый год покупать, а тут норма износа одежды появляется, откуда только такую взяли – юбка женская (нигде не сказано, что для девочки, которая растет, именно женская, видимо, так обосновывали ненормальный срок использования) – одна на ТРИ года, блузка – на год, а пальто, не поверите, на ДЕСЯТЬ лет, про обувь я вообще не говорю. У меня дети в семь лет приходят, в пятнадцать уходят, так им на все время пребывания, получается, одно пальто положено!

А потом вообще новая система финансирования появилась – нам деньги из бюджета переводят, а мы сами на них все должны закупать, ладно, что денег тех ничтожно мало, в стране инфляция бешеная, а нам лимит по ценам за прошлый год определяют, так хоть бы переводили эти самые деньги! Так нет же, весь год ждем, просим, спрашиваем: «Когда?», ответ один – ждите, нам самим из федерального бюджета еще не перевели. А как ждать? Дети что есть должны, пока мы ждем? Нет ответа!

А под самый конец года, числа 25 декабря примерно, вдруг «сваливаются» все деньги сразу, и их обязательно нужно до конца года потратить, не потратишь, на следующий год урежут финансирование – раз не потратили, значит вам столько не нужно. И начинается сущий кошмар – все или в дефиците или стоит у коммерсантов денег немыслимых, а ты возьми и за пару дней на целый год вперед на весь детдом все купи, от продуктов до одежды с обувью.

А к середине 90-х еще одна беда прибавилась – здание самого детдома стало ветшать, крыша течет, трубы лопаются, штукатурка кусками осыпается, а денег на ремонт нет, от слова совсем, их на ближайшие несколько лет вообще не запланировали, решили, что не нужен детдому ремонт. Дошло до того, что у нас зимой температура в спальнях выше +12 градусов не поднималась!

В общем, к 98-му году у меня никаких сил уже на эту борьбу «с ветряными мельницами» не осталось, я уже не педагог была, а исключительно хозяйственник, поэтому и дело свое перестала любить.».

«Так и решили,» – продолжил Максим, «Тамара Сергеевна опеку над тобой оформила и сразу уволилась, наоборот нельзя было поступить, могли в опеке отказать, мол, нет источника дохода, чтобы ребенка содержать, а так все практически без проблем прошло и быстро.

Ты к ним со Славой жить переехал, я квартиру себе снял и тоже с Юркиной съехал, а Лизавета, умница, твою квартиру стала сдавать, ну, да это мы уже обсуждали.

За Юрку мы поквитались, уже к концу 98-го года не существовало больше Ореховской ОПГ, посадили их всех, конечно, позже, но к концу 98-го они уже разбежались, да попрятались, бандитствовать больше не могли. Вот так и дожили до сегодняшнего радостного дня, когда тебе восемнадцать исполнилось.».

«За это и выпьем!» – радостно откликнулся Старшина, «Выпьем, и по домам, поздно уже.».

Все разошлись, остались Никита с Тамарой Сергеевной вдвоем, стали убирать со стола.

Никита молчал, «переваривал» услышанное, Тамара Сергеевна его от мыслей не отвлекала, понимала, что уж очень много он в этот день узнал, нужно уложить как-то эту информацию в голове, передумать, переосмыслить.

Так минут пятнадцать прошло, со стола уже почти все убрали, посудомойку запустили, и тут Никита сказал: «Да, баба Тома, понимаю я теперь почему Макс никого никогда так полюбить и не смог, всю жизнь к проституткам ходит, а постоянно ни с кем и не жил никогда – с такой мамашей, как у него, это просто невозможно! Уж на что мои мамка и обе бабки шалавы были, да вот погубили они только себя, а его мамаша и отца погубила и его, нелюбовью своей ничем не обоснованной, практически уничтожила! Она, кстати, сам то жива до сих пор или как?».

«Жива, что ей сделается,» – ответила Тамара Сергеевна, «живет все там же, поэтому Максим до сих пор на съемном жилье и обретается. И живет на деньги Максима, хоть он ни разу с ней и не виделся и не разговаривал.

Видеть не видел, а все годы содержит, в этом весь Максим, не может бросить на произвол судьбы даже такую, не знаю уж, как и назвать!

Он вскоре после Афгана ездил в тот дом, где квартира отцовская, не к матери, к той соседке, что за ним еще при жизни отца присматривала. Соседка все такая же сплетница, все про всех знает, вот она то ему и рассказала, что мать его буквально голодает, работать не работает, и пенсии не получает, ей по возрасту до пенсии еще, ой как, далеко, хоть и выглядит старухой, а лет то ей, на самом деле, слегка за сорок, злость ее старит, злость на все и на всех и неудовлетворенность. Комнаты в квартире сдает торговцам с ближайшего рынка, сама в одной живет, а две другие сдает, только торговцы те платят нерегулярно, да еще, как напьются, и поколотить могут.

Максим тогда приехал сам не свой, пришел ко мне посоветоваться, рассказал, спросил как ему быть, мол, не может он ее голодной оставить, какая ни есть, а она ему мать, то есть женщина, за которую он отвечает, но и общаться с ней сил нет никаких, даже исключительно на денежную тему.

Я сказала, что все решу, не нужно ему общаться. Съездила к ней на следующий день, поговорила, она даже в этом разговоре не стерпела, все пыталась до меня донести как она Максима ненавидит, что всю жизнь он ей, якобы, сломал своим появлением на свет, мерзкая баба, да я ее быстро осадила, сказала – денег хочешь, заткнись и номер счета давай, куда вносить. Дала она мне номер счета, куда бы делась.

Вот на этот счет Максим в тех пор каждый месяц деньги и кладет, ровно половину того, что зарабатывает. Даже в начале 90-х, когда, как сегодня говорили, вы все на квартире Юрки коммуной жили, и денег совсем ни на что не хватало, все-равно всегда половина всех его заработков ей шла.».

Тамара Сергеевна сделала паузу, даже вздрогнула, как бы отряхиваясь, видимо, сбрасывая мысленно с себя то отвратительное ощущение, которое вызвали у нее воспоминания о том разговоре с мамашей Максима.

Потом улыбнулась грустно и продолжила: «А насчет того, что Максим никогда не любил, не прав ты, Никита, он то как раз любил, любил так, как, наверное, один Максим любить и умеет! Любил ту самую мамзель, которая сегодня в разговоре упоминалась, и прожили они вместе почти восемь лет, всем казалось, что в такой любви – только позавидовать. Всю душу Максим ей отдал, вернее, не саму душу, а ту любовь, которая в душе его была, всю, без остатка. А она ему в эту самую душу и плюнула, да так, что с тех пор и правда, не может он никого полюбить, не осталось в его душе этой самой любви. Я раньше боялась, что Славка мой такой же, что он также не сможет пережить истории со своей первой женой, а он, видишь, ничего, оправился, слава Богу, теперь у него Марина и Сашенька!».

На этом тогда и разошлись, подробностей у бабы Томы Никита спросить не решился, подумал, что лучше со Славой об этом поговорить при случае, раз уж он в похожей с Максом ситуации был, но смог от нее, как баба Тома выразилась, оправиться.

Глава 27.

Разговор со Славой состоялся вскоре, был он коротким, но емким, во всяком случае, Никите из него многое стало понятно.

Больше всего Никиту интересовало две вещи:

– что произошло у Макса с мамзелью и у Славы с первой женой;

– и если, как баба Тома говорит, произошедшее у них похоже, то почему такая разная реакция – Максим никого больше полюбить не может, а Слава оправился.

В подробности того, что у Макса не сложилось с мамзелью Слава вдаваться особо не стал, сказал только, что мамзель эта самая просто бросила Макса, променяв его на деньги, сбежала от него к богатому, да еще и нормально уйти не смогла, унизила его напоследок, ясно дав понять, что раз он нормально заработать не может, то и такой «прынцессы» он недостоин, лузер он, одним словом, конченый в ее глазах, да и для всех окружающих.

«А, ну теперь понятно, почему Лизавета в прошлый раз тварью эту мамзель хотела назвать, хоть Макс и не дал тему развить, мужика лузером выставить – это уже беспредел, а уж такого мужика, как Макс – это вообще за гранью! Хоть мамзелью ее назови, хоть как, тварь – она и есть тварь!» – подумал в этот момент Никита.

Про свою первую жену Слава рассказал довольно подробно, вопреки свойственной ему обычно немногословной манере, увлекательная, да и поучительная вышла история: «С момента гибели твоего отца прошло буквально несколько месяцев, мы все едва в себя начали приходить, и тут я влюбился. В Новосибирск поехал в командировку, вечером иду со службы, поздно уже совсем, темно, хоть в июне и поздно темнеет. Подхожу к гостинице, где остановился, и тут из кустов ко мне девчонка бросается, вся зареванная, мол, помогите.

Я ей говорю: «Не бойся, пойдем со мной с гостиницу, там в холле и расскажешь мне что с тобой приключилось, я постараюсь помочь.».

А она в ответ: «Нельзя мне в гостиницу, им сразу доложат, что я там, меня найдут и убьют!».

«Кому им, кто доложит и почему тебя должны убить?» – спрашиваю.

«Им – это тем, кто родителей моих убил, чтобы бизнес отцовский себе забрать, убить они меня хотят, так как я наследница, мешаю им, значит, а доложат из гостиницы, кто увидит, тот и доложит, у них тут все схвачено. Я поэтому к Вам и обратилась, случайно узнала, что Вы милиционер из Москвы, а значит, с ними не связаны, почти весь день здесь возле гостиницы пряталась, ждала, когда Вы придете.».

Рассказ ее меня не удивил, по тем временам, к сожалению, весьма обычная ситуация.

Отправил я ее к себе в номер, да не через холл, а через балкон, благо он открыт был, а номер на втором этаже. Сначала сам залез, потом ее затащил, в номере оставил и также через балкон вылез, чтобы зайти уже одному через холл на глазах у всех. Камер никаких, благо, тогда и в помине не было, не было риска особого засветиться.

По пути в номер в баре еды набрал, немного, чтобы не привлекать внимание, решил, что сам я вполне и без ужина обойдусь, а вот ее нужно покормить.

Поела она, в душ сходила, даже порозовела, уже не такая напуганная и зареванная, оказалась красоткой.

«Рассказывай,» – говорю, «что с тобой приключилось, постараюсь помочь, чем смогу.».

И рассказала она мне такую историю: отец ее бизнесмен, колбасное производство у него было, не супербогатый, но вполне обеспеченный. Еще в начале 90-х оборудование импортное купил, производство наладил, стал колбасы и другие копчености всякие выпускать по импортным же рецептам. Спрос был офигительный, во-первых, страна голодная, вся еда в дефиците, во-вторых, все импортное в таком почете, будто и не производили у нас никогда ничего своего, в том числе колбасы, а тут все прямо как надо – и рецепты, и оболочка с надписями на иностранном, и упаковка!

Через два года отец уже ферму ближайшую животноводческую купил, производство расширил. Еще через год развернулся так, что конкурентов у него практически не осталось, нет, были, конечно, старые, еще советские заводы по производству мясных продуктов в городе, и они работали, но их продукция – для бедных, не модная, не престижная, ее рекламу по телевизору не показывают, а отцовские колбаски – для элиты, исключительно для новых хозяев новой жизни, так они в рекламе и позиционировались: «Новая жизнь, новая элита, новая колбаса! Покупай мясное от Нового!». Новый – это стала фамилия отца, он ее даже официально в паспорте у себя и всей семьи поменял. «Представляешь, была я Ксюша Новикова, а теперь – Ксюша Новая!» – говорила тогда она.

К концу 1995 года у Ксюшиного отца, помимо собственно производства и животноводческой фермы, было пять магазинов в городе и два в области. Тогда же появилась огромная квартира в самом центре Новосибирска и дом трехэтажный в престижном пригороде, все с «царским», как тогда называли, «евроремонтом».

Для Ксюши прикупили квартирку в Питере, тоже в самом центре и тоже немаленькую, она туда учиться ехать собиралась после школы на искусствоведа, на кого же еще такой умнице-красавице Ксюше еще учиться, как не на искусствоведа, да и где ей на него учиться, как не в Питере, Питер же культурная столица, а вовсе и не Москва.

В 1996 году Ксюша школу окончила, папочка, любящий, ее в Ленинградскую художественную академию имени Репина, тогда уже Санкт-Петербургскую, но еще институт, а не академию, пристроил, уехала она в Северную столицу в свою новую студенческую жизнь. Там благополучно и существовала все это время, даже на каникулы к родителям не приезжала, предпочитала где-нибудь в Европе с ними встречаться.

Только в этом году все пошло не по плану, отец ее срочно домой вызвал, потребовал вылететь первым рейсом, сразу после последнего экзамена. Она и вылетела. Только в аэропорту ее никто не встретил, ни родители ни хотя бы водитель.

Она удивилась, села в такси, поехала сначала на городскую квартиру, там все заперто, никого нет.

Вышла на улицу, хорошо, что такси не отпустила, предполагала, что в загородный дом ее нужно будет везти, только хотела в такси сесть, сзади свист, знакомый такой, так ее одноклассник один с ней еще в школе общался. Она и в школьные то годы на свист не оборачивалась, а тут тем более! Только любопытство пересилило, все-таки не видела она никого из одноклассников уже два года. Обернулась, он ей из кустов машет, мол, отпускай такси, иди сюда, есть что сказать. Сама не поняла, почему она ему поверила, расплатилась, отпустила такси, подошла.

Одноклассник то ей и рассказал, что весь город «на ушах», вчера ночью ее родителей расстреляли прямо в загородном доме, положили всех, включая прислугу, охрану, водителей. Утром, когда все узнали, он стал ее телефон в Питере искать, чтобы рассказать, да не сразу нашел, стал звонить, да она не ответила, видно в самолете уже была. Еще сказал, что прятаться ей нужно, пока никто, кроме него, не знает, что она в городе. Бандосы, по слухам, киллера за ней в Питер отправили, они же не знали, что отец ее домой вызвал, вот и поручили ее там порешить, не нужна она никому живой, она же наследница. Он сам очень удивился, когда увидел ее из такси выходящей, хорошо, что так произошло, успел предупредить.

Следующую ночь она дома у этого одноклассника провела, утром поехала в аэропорт, билеты купила не в Питер, там же ее киллер ждет, а в Москву, на вечерний рейс. Вернулась домой к однокласснику, а он на пороге зарезанный лежит.

Она сбежала, металась по городу, не зная куда деться, в Москву решила не лететь, понимала уже, что в аэропорту ее ждать будут.

Хотела в милицию местную пойти за защитой, уже почти дошла, да передумала, решила, что в милиции у бандитов все схвачено.

В этот момент меня и увидела, я в форме был, на обед как раз вышел. Решила, что московский милиционер, с местным криминалитетом, вроде, не связанный, ее последняя надежда. Побежала к гостинице, в городе то их много, да приезжих милиционеров всегда в одной селили, она еще со школы знала в какой. Прождала в кустах до самого вечера, в нужный момент ко мне и выбежала.

Выслушал я ее историю, проникся, понял, говорю, сейчас спать ложимся, ты в кровать, я вот здесь в кресле пристроюсь, утро вечера мудренее, как говорится, не бойся, не брошу я тебя, к утру придумаю как помочь. Легли свет потушили, минут через пятнадцать зовет она меня к себе, не могу мол уснуть, очень страшно одной в постели. Я сначала отнекивался, не хотелось состоянием ее испуганно-возбужденным пользоваться, но уж очень она была настойчива, не устоял я.

Не устоял, а на утро понял, что без Ксюши этой жизни мне больше нет! Вот она – моя женщина, единственная и на всю жизнь!

Глава 28.

На утро оставил ее в номере, сам пошел на службу. Проверил аккуратно сводку по Новосибирску и области за предыдущие дни, все подтвердилось: и зверский расстрел в пригороде бизнесмена Нового со всеми чадами и домочадцами, кроме дочки, которая в Питере учится, и то, что в самом Новосибирске пацана 19-тилетнего зарезанным нашли, который в той же школе, что и дочь Нового, одновременной с ней учился.

Да, непросто мне будет ее из города вытащить, подумал я тогда, и никто не посмотрит, что я следователь из Москвы, засвечусь рядом с ней, грохнут обоих, не задумываясь, сейчас не советские времена, грохнуть милиционера, хоть местного, хоть приезжего, «как два пальца об асфальт», потом даже оправдываться, что не знали, мол, о моей принадлежности к милиции не станут, как это во времена отца Макса было. Помощь друзей мне была необходима, та самая ситуация, когда если они спину не прикроют, не выжить.

Позвонил Максу, прямо со службы позвонил, не скрываясь, знал, как разговор построить так, чтобы он сразу понял, что мне помощь нужна, и какая именно, а посторонним наш разговор простым трепом бы показался – была у нас с детства одна фишка, мы когда только в детдоме познакомились, книжку про трех мушкетеров много обсуждали, как и многие мальчишки нашего возраста, наверное, даже звали друг друга какое-то время по их именам, я – Атос (самый рассудительный), батя твой – Арамис (худой, высокий), Макс, понятно, Д”Артаньян. Потом быстро перестали, просто выросли. А в начале 90-х, когда вся жизнь наша в войну бесконечную превратилась, договорились мы, что упоминание мушкетеров в разговоре – это знак, что помощь нужна, Старшину предупредили, стал он, разумеется, Портосом.

Вот в том разговоре я Максу на вопрос как дела и ответил, что все нормально, собираюсь завтра, как тот мушкетер, за подвесками для королевы смотаться, только не через Ла-Манш, а всего лишь из Новосибирска в Томск, заодно, с Портосом бы неплохо там повстречаться.

Макс сходу все понял, ответил в том же духе, повстречаетесь, мол, с Портосом, отчего не повстречаться, Портос же в Томске прямо возле пристани самой обитает, только не небольших рыбацких лодок, а самых что ни на есть скоростных парусников. Последнее, как ты, наверное, понял, означало, что Старшина будет ждать меня прямо в аэропорту.

После службы взял я в аренду машину, тогда конторы по аренде машин уже вовсю работали, дорого только в них было неимоверно, но деньги у меня с собой были. В то время еще почти всегда и везде только налом и платили, поэтому, уезжая куда-нибудь, в ту же командировку, люди деньги с запасом брали, если не хватит – проблема, нужно звонить домой, там родственники в банк пойдут, перевод оформят, он, мало того, что стоит недешево, так еще три дня идти будет, пока ты его снимешь… Короче, все понимали, что тяжеловато придется без денег в чужом городе, вот и запасались заранее.

Поздно вечером тем же путем, через балкон, вытащил я Ксюшу из своего гостиничного номера, в машину посадил и в Томск погнал. К четырем утра добрались. Я ее в машине оставил, а сам пошел в местную гостиницу, номер снял и девочку заказал, я на следующий день планировал в Новосибирск вернуться, чтобы подозрения своим внезапным отъездом не вызвать, а если бы спросили, какого лешего, я в Томск ночью гонял, планировал ответить, что как раз девочку и хотел снять, а что «за семь верст киселя хлебать», так это я репутацию берегу, не хочу, чтобы коллеги местные узнали и начальству моему доложили, что у меня с моральным обликом проблемы. Покувыркался с той шалавой сколько положено, расплатился и к машине вернулся. Поехали в аэропорт.

В аэропорту я ее опять в машине на стоянке оставил, пошел внутрь, дождался Старшину, который с московского рейса вышел, жестом ему показал, чтобы не подходил ко мне, не демонстрировал нашего знакомства.

Сходил в машину за Ксюшей, засветил ее Старшине, он кивнул, понял, мол, кого под охрану принять нужно.

Дальше нужно было билеты им взять на Москву, отлет через несколько часов, рейс то обратный тому, которым Старшина в Томск прилетел. Вот это, кстати, мне тогда казалось самой большой проблемой – рейсы то из Томска в Москву не каждый день, в тот день как раз был, но вот билетов на него вполне можно было и не достать, но оказалось, что об этом Макс со Старшиной позаботились. Пошли мы с Ксюшей к кассам, смотрю, Старшина нас опередил и в сортир заруливает, я паспорт любви моей ненаглядной взял и за ним. В сортире мужик отирается, оказалось, спекулянт местный, таких тогда в любом аэропорту найти можно было, если знаешь кого искать, отдали мы ему паспорта, я Ксюшин, Старшина свой, через двадцать минут я там же у спекулянта этого паспорт Ксюшин и забрал, но уже со вложенным билетом на нужный рейс.

Пошли мы с ней к выходу, по пути я ей аккуратно на Старшину показал, сказал, что это мой друг, он тебя до Москвы довезет и там спрячет, пока я не вернусь, ему ты полностью доверять можешь.

Отставил ее у выхода, поцеловал на прощание, и ушел. Уже выходя, обернулся, Старшина на морду улыбочку свою знаменитую нацепил, знаешь ее – ему когда надо, он откуда то из закромов своей памяти улыбочку свою деревенскую достает, сразу на вид становится этаким провинциальным дурачком, и не узнать в нем тогда крутого московского опера, не догадаться, чем он по жизни занимается, и делает вид, что за Ксюшей приударить собрался, мол, что же это парниша Ваш такую красотку да без присмотра оставил, а давайте я Вам помогу, сумочку поднесу и все такое, короче, повел ее в самолет под белы рученьки.

Я понял, что все в порядке будет, вернулся к машине и в Новосибирск погнал. Приехал, машину сдал, пришел на службу, ждал вопросов, но никто ничего не спросил, не заметили моего опоздания или заметили, да спрашивать ни о чем не стали. Так и доработал до конца командировки, а потом вернулся в Москву.

В Москве меня Макс со Старшиной встретили, доложились, что с Ксюшей все в порядке, долетели они без проблем, поселили ее на съемной квартире, приглядывают, активности никакой возле нее незаметно, похоже, гладко все прошло, не узнали Новосибирские бандосы о ее со мной знакомстве, вот и не ищут ее в Москве.

Я только к вам с матерью на полчаса заскочил, отметился по возвращению, вещи собрал и рванул на ту квартиру, не мог я уже без Ксюхи.

Дальше подробно рассказывать не буду, так мне хорошо было, что больше мы ни на день не расставались, и в середине октября уже поженились.

Глава 29.

После свадьбы решил я Ксюше своей ненаглядной подарок сделать – разобраться с тем кто, за что и почему родителей ее убил, да заодно, и вопрос с наследством как-то решить, деньги ее родителей меня не интересовали, даже напрягали, не очень я хотел, чтобы жена у меня была главная по деньгам в семье, но вот опасность то для нее никуда не делась, она же по-прежнему наследница, .ее могут до сих пор искать. Ей ничего не сказал, она, вроде, забыла уже ту историю, расслабилась, зачем по новой пугать.

Макс со Старшиной подключились, с энтузиазмом вызвались помочь. В Новосибирск мы с налету решили не соваться, сначала мне в Питер слетать, в институте у Ксюши носом поводить, узнать кто ей после исчезновения интересовался, а потом уже, с учетом этой первичной информации, в Новосибирск заходить.

Взял я отгулы, билет на Красную Стрелу и помчался в славный наш город на Неве, вот там то я «первый звоночек» и получил, мне в деканате сказали, что Ксюша Новая уехала домой вовсе не в июне, сразу после последнего экзамена, как мне говорила, а еще на Новый год, да больше и не возвращалась, поэтому к июню ее уже из института отчислили.

Удивился я очень, решил подружек ее среди студенток поискать, с ними побеседовать.

Побеседовал, еще больше удивился: девчонки сказали, что Ксюша в Питере с первого дня учебы зажигала нереально, деньгами отцовскими направо и налево разбрасывалась, жила на широкую ногу и еще на первом курсе в клубе каком-то познакомилась с одним типом, пацан молодой, но скользкий какой-то, девчонкам он не нравился, а вот Ксюша от него без ума была. В квартире своей, родителями для нее купленной, вместе с ним поселилась, да и стали они зажигать уже вдвоем.

Родители Ксюшины что-то просекли, мать примчалась, посмотрела на этого красавчика и велела гнать его в шею, Ксюша не послушала, матери сказала, мол, сама проваливай, а он для меня самый лучший! Следом папаша Ксюшин пожаловал с инспекцией, тоже недоволен остался ни образом жизни Ксюшиным ни кавалером, пригрозил денег лишить, если она не одумается.

Не одумалась, отец денежный кран то и перекрыл, очень Ксюша по этому поводу возмущалась, на Новый год сказала, что домой полетит разбираться, нет у ее отца никакого права денег ее лишать, нашелся тоже «учитель жизни»! Улетела, да больше и не появлялась.

Сходил я еще перед отъездом на ту квартиру, что Ксюхе отец купил, думал, может там что еще узнаю, но там тихо все, заперто, соседи сказали, что давно никого не видели.

Вернулся я в Москву, мягко говоря, озадаченный, хотел Ксюхе с ходу все вопросы задать, что у меня накопились, но меня Макс на Ленинградском вокзале прямо на перроне перехватил, поехали, говорит, на Петровку, нужно побеседовать.

Приезжаем, Макс мне справку дает, которую ему из Новосибирска пока я в Питере был по официальным каналам прислали, а там информация по Ксюшиному делу.

Охренительная, прямо скажем, информация – местные следователи с операми все это время без дела не сидели, дело о гибели Ксюшиных родителей расследовали, качественно так расследовали, информации уйму собрали и докопались – по всему выходило, что это как раз дочка Ксюшенька родителей своих и заказала. Отец ей кран денежный перекрыл, и, несмотря на все ее протесты и истерики, назад открывать не собирался, а кавалер ее питерский, который вовсе и не питерским оказался, а одноклассником ее из того же Новосибирска, с которым они еще до Ксюшиного отъезда любовь крутили, да вместе в Питер и поехали, а историю про знакомство с ним в клубе Ксюша для подружек, похоже, просто выдумала, предъяву ей кинул, мол, я за тобой в Питер не просто так поехал, а чтобы жить как человек, а раз денег теперь у тебя нет, то и меня тебе не видать, останусь дома, не стану после Нового года в Питер с тобой возвращаться.

Вот Ксюша на родителей и осерчала, да так осерчала, что заявилась к местному авторитету, который давно на бизнес отца ее поглядывал, но пока тот ему за «крышу» отстегивал, как положено, не трогал. Заявилась и предложила сделку – ты родителей моих убираешь, я все наследую, бизнес тебе отдаю, а квартиры в Новосибирске и Питере и дом в пригороде мне остаются, я в Новосибирске все продам, в Питер окончательно перееду и заживу там, как мне хочется.

Больше в справке той никакой информации не было, да и доказательства изложенного, судя по всему, у новосибирских коллег были только косвенные, в основном, со слов разных информаторов полученные, они даже авторитета того пока не допрашивали, понимали, что к нему с такой доказухой не подступишься, не тот человек, а вот Ксюху они уже разыскивали, правда только в местный розыск пока объявили, не в федеральный, да в Питер в институт ее запрос послали.

Я как прочитал, аж взвился весь, не может такого быть, оговорили мою Ксюшеньку ненаглядную, собрался прямо в ту же минуту в аэропорт ехать и в Новосибирск лететь, разбираться, жену свою защищать от такого страшного оговора.

Я то собрался, да Макс не дал.

«Нельзя тебе туда соваться,» – говорит, «если до истории о том, кто и как ее после убийства родителей из города вывез докопаются, ты, если не сядешь, со службы вылетишь точно! А твой приезд такие подозрения вполне может породить – сам подумай, тебя там знают, что ты там был именно в это время легко вспомнят, а тут ты, ни с того ни с сего, опять являешься и начинаешь справки о ней наводить. Езжай к жене и не высовывайся, в Новосибирск разбираться я сам поеду, уже рапорт на отпуск подписал, если Ксюша твоя ни при чем, постараюсь сделать так, чтобы про нее, в связи с этим делом, вообще и думать забыли. И не звони мне туда, не свети своего к этому делу интереса, и я тебе звонить не стану, пока не вернусь, вся связь через Старшину.».

Прав был Макс, во всем прав, пришлось мне согласиться.

Вернулся я домой, жене ничего не сказал, живем как раньше, я на службу каждый день хожу, она дома обретается, хозяйство ведет.

Макс уехал, уехал и пропал, я дня через три беспокоиться начал, не случилось ли чего, Старшину спрашиваю, а он в ответ: «Нормально все, работает Макс, информацию собирает, нечего ему пока тебе сказать.».

Через две недели Макс вернулся, информацию такую привез, что мне только застрелиться и оставалось – мало того, что все, в справке коллег новосибирских про участие жены моей в убийстве своих родителей изложенное, подтвердилось, так история еще и продолжение имела.

Глава 30.

В общем, явилась моя женушка к авторитету с предложением об убийстве родителей, явилась, курица безмозглая, в гости к крокодилу! Это еще в январе было, почти сразу после Нового года.

Авторитет тот не дурак был, на то и авторитет, они дураками не бывают, выслушал ее предложение внимательно и задался он простым вопросом – дом в пригороде и квартира в центре Новосибирска денег, конечно, приличных стоят, но Ксюше, с ее образом жизни, их от силы на несколько лет хватит, а что она потом делать собирается, на что жить?

Подумалось ему, что есть у отца ее, кроме бизнеса и недвижимости, еще что-то, о чем авторитет не знает, а вот дочка любимая колбасного короля как раз знает, знает и рассчитывает себе забрать после гибели родителей, с ним не поделившись.

Очень он осерчал от такой мысли, не хватало еще, чтобы малолетки всякие его в темную пытались использовать, его руками жар загребать! Нельзя такое позволять, даже мысли о таком допускать позволять нельзя! Решил он выяснить, что еще у папаши – колбасного короля имелось.

Решил и сделал. Дружка Ксюшиного любимого, одноклассничка, который с ней в Питере вместе тусил и в Новосибирске с нею же объявился, нашел, поприжал маленько, тот и рассказал, что папашка Ксюхин последний год деньги из бизнеса выводил активно, никак кризис приближающийся чувствовал, не иначе, поэтому бизнес его, почитай, пустой, а вместо бизнеса у него теперь доллары в одном питерском банке в ячейке хранятся, и доступ в ту ячейку и у него и Ксюши есть по доверенности.

Так вот Ксюша в ту ячейку перед самым отъездом сходила, отец то ее кран денежный ей перекрыл, а доверенность отзывать не стал, был уверен, что не решится дочка ею воспользоваться и семейные деньги откровенно украсть, убоится папаши своего, да просчитался, дочка его, как потом оказалось, и не на такое способна, и денежки забрала, но не все, немного оставила.

Кавалеру так объяснила – если с родителями что случится, еще неизвестно как с наследством дело сложится, что ячейка в питерском банке была точно все узнают, а вот сколько денег в ней было, это недоказуемо, не пустая, и ладно, и после смерти родителей я в нее не ходила, значит, столько и было, сколько сейчас лежит, видно, тогда уже задумала родителей приговорить, если требования ее восстановить в нужном объеме денежное довольствие не выполнят.

Авторитет как об афере, молокосоской колбасной против него придуманной, узнал, так даже не осерчал, а озверел, велел ее к нему немедля притащить.

Доставили Ксюху к нему, он ей расклад весь мигом объяснил, а также то, что за такие расклады с молокососками бывает. Прониклась Ксюха его объяснениями, так прониклась, что в ногах потом долго ползала и о пощаде молила.

Он пощадил, только отработать заставил по полной, во-первых, сказал, родителей твоих, раз ты так просишь, мы уберем, только вот наследства никакого ты за ними не получишь, деньги, из ячейки украденные, прямо сейчас мне все отдашь, а бизнес и все остальное имущество потом, когда в наследство вступишь, на меня перепишешь, все, до последней копеечки.

Но это с тебя только за выполнение заказа на родителей плата будет, а за попытку меня обмануть отработаешь «медовой ловушкой», знаешь, что это значит?

Ксюха не знала, да он объяснил – ты девка смазливая, неглупая в целом, да и биография у тебя пока не особо запятнанная, подложим мы тебя под правильного мужика, не на раз подложим, не как шалаву, а надолго, лучше всего, если замуж его уговоришь тебя взять, и будешь ты, его ублажая, информацию нам добывать для дела нужную, особо ценную, а мы уж сумеем этой информацией распорядиться, муженька твоего так за яйца возьмем, будет нам верой и правдой до конца жизни служить, не отвертится. Вот так, глядишь, долг и отработаешь, и жива останешься, и при муже. Согласилась Ксюха, куда ей было деваться.

До самого лета выбирал авторитет новосибирский на кого ему «медовую ловушку» расставить, он уже давно хотел в один из столичных регионов начать продвигаться, да стремно было без поддержки, вот и искал подходящую кандидатуру в Питере, но там кандидатура все не находилась. А в июне узнал он, что заезжает к ним в город по одному резонансному делу – убийству кандидата в депутаты Совета Федерации от Новосибирской области, большая следственная группа во главе с московскими следаками, да не простыми, а с Петровки. Вот среди этих следаков и выбрал он подходящую, по его мнению, для целей его кандидатуру, мою то есть.

Обстряпали все молниеносно, все же давно подготовлено было – родителей Ксюхиных убрали, одноклассника, который мог на нее вывести, тоже, ее под меня подложили.

Она действовать начала мигом, быстро справилась, женила меня на себе, только одного они не учли, что не успокоюсь я по поводу убийства ее родителей, начну копать, и копать столь скоро.

Им чуть-чуть времени не хватило, они первой значимой информации от Ксюхи ждали, чтобы меня ею прижать, дальше, думали, уже неважно буду я копать по ее родителям, не буду, узнаю, что про Ксюхины похождения или не узнаю, все-равно я буду уже у них на крючке, и шанса вырваться у меня не будет – заказчицу убийства нескольких человек из города вывез, помог уйти от ответственности, женился на ней, да еще и информацию служебную через нее криминальному авторитету сливает! Полный набор компромата, с таким набором или сотрудничать дальше всю жизнь или стреляться!

Выслушал я Макса и сказал, что даже обсуждать дальше нечего, не стану я бандитам служить, никогда не стану, ни при каких обстоятельствах, пойду стреляться, а мужиков прошу мне в этом не препятствовать, позволить таким образом честь мужскую да офицерскую сохранить.

«Да погоди ты стреляться,» – ответил Макс, «информации через тебя Ксюхе пока никакой добыть не удалось, с бандитами ты не сотрудничал, получается, чести не посрамил. Когда и если тебя бандиты к стенке прижмут, тогда и застрелишься, это дело быстрое, всегда успеть можно, а пока соберись, давайте, мужики, все вместе подумаем, как нам из этой ситуации выпутаться, да за подставу Славки поквитаться.».

Я сначала совсем думать не мог, несколько дней не в себе был, даже не пил, просто в ступор какой-то впал, мужики без меня мозговали, потом немного очухался. Макс мне идею, ими за это время придуманную, в общих чертах обрисовал, я оценил, классная была идея, потом мы уже вместе детали докрутили.

Суть идеи была проста, да простотой своей и прекрасна – откуда авторитет идею «медовой ловушки» почерпнул? У разведки, это их методы. А какие еще в разведке идеи используют? Правильно, слив нужной информации противнику через специальных людей, которым этот противник доверяет, считая, что они на него работают. Вот таким человеком я и должен был стать, для этого авторитет сам все необходимые предпосылки и создал.

Оставался вопрос какую информацию сливать. Но и он не особо сложным оказался, мы же тогда первыми в стране ОПГ разгромили, ту самую, Ореховскую, чей киллер батю твоего порешил, я имею в виду. Вот и знали мы во всей стране больше всех про ОПГ – как у них все организовано, кто за что отвечает, кто кому подчиняется, как потоки организуются и контролируются и т.п. Решили мы, что информацию я буду сливать такую, которая поможет новосибирским коллегам их местную ОПГ, тем самым авторитетом возглавляемую, не просто разгромить, а с железобетонной доказухой, чтобы потом не тратить по несколько лет на доведение дел до суда, как нам это по ореховским делать приходилось.

Только совсем роли моей во всей этой истории скрыть нам все-равно бы не удалось, никак не получалось выстроить все так, чтобы выглядело, будто мы изначально это задумали, что с Ксюхой я познакомился и женился на ней уже в рамках операции.

Пришлось идти к МУРовскому начальству, им все подробно рассказывать и о том, как я вляпался, и о том, как вытащить меня можно. Начальники меня не похвалили, конечно, но и помогать не отказались – придуманная нами идея выхода из ситуации позволяла не только меня вытащить, она и им позволяла «честь мундира» сохранить.

В результате, общими силами так и сделали. Уже чуть больше, чем через полгода, в конце лета 1999-го, новосибирские коллеги вторыми в стране разгромили у себя ОПГ, подчистую разгромили, там вообще ни одному фигуранту отвертеться не удалось.

Ксюху еще за месяц до окончательного разгрома прямо у нас на квартире и взяли, не нужна она уже стала для слива информации, все и так уже было решено, а нам с мужиками ее охранять постоянно приходилось, чтобы не пристрелили. Члены ОПГ о роли ее в этом деле уже тогда начали догадываться, была реальная угроза расправы, а мы же не палачи, просто на заклание ее отдать были не готовы, хотели, чтобы ответила она по закону.

Полностью без последствий для меня та история, конечно, все-равно не прошла, когда все закончилось, вызвали меня «на ковер», велели рапорт писать о переводе на службу в Чеченскую республику. Там как раз в сентябре 1999-го КТО (контртеррористическая операция) в рамках так называемой Второй чеченской кампании началась. Сказали: «Будешь там преступления боевиков против гражданских расследовать наряду с военными следователями и прокурорами, которые военными преступлениями занимаются. Смоешь «грязь с мундира» доблестной службой в таком непростом месте. Если достойно служить будешь, когда-нибудь сможешь и в Москву вернуться.».

Я спорить не стал, мне самому, после истории с Ксюхой, жить, как прежде, муторно было, все время «отмыться» хотелось, вот и написал рапорт.

Пять лет там прослужил, только в 2004 вернулся, уже с Мариной.».

Глава 31.

«Да, Слава, ну у тебя и история, похлеще Максовой с мамзелью будет!» – воскликнул Никита. «Как же ты после нее оправился? Веру в людей, особенно в женщин, не потерял? Почему ты смог забыть, простить, на Марине жениться, а Максим нет? В чем между вами разница?».

«Разница не между нами, а в ситуации,» – ответил Слава, «мне поквитаться удалось, вот меня и отпустило. Не с Ксюхой поквитаться, она в этой истории хоть и № 1, да с конца, с теми, кто ее под меня подложил. Я с ними со всеми поквитался, поквитался и успокоился. А Макс поквитаться не может, ни с матерью своей за отца, ни с мамзелью, всю жизнь не может поквитаться, вот и не отпускает его. Просто не с кем ему поквитаться! С бабами то не станешь квитаться, а в его случае, за бабами никого нет, они сами всю эту дичь натворили. За Ксюхой бандюки стояли, я с ними и поквитался, отца твоего Ореховские заказали, мы с ними поквитались, а Макс не поквитался и никогда не поквитается. В этом вся проблема.».

Никита помолчал, обдумывая Славин ответ, а потом спросил: «Слав, а бабы что вообще все на деньгах долбанутые, любая за копейку продаст?».

«Ты с чего так решил?» – искренне удивился Слава.

«Как с чего? Мать Макса отца его погубила, пытаясь денежки своего деда в оборот пустить, мамзель просто тупо его на деньги променяла, ушла к богатому, Ксюха твоя родителей своих заказала опять же ради денег, матери моей чего при отце нормально не жилось, зачем она к «ремеслу» своему вернулась, чего уж ей так не хватало?» – эмоционально произнес Никита.

«Ну да, но это же не повод всех под одну гребенку!» – возразил ему Слава. «Ты и в другую сторону посмотри – мама моя всю жизнь директором детского дома была, это же в любые времена «золотое дно», если им «правильно» распорядиться, деньги можно было лопатой грести, а она, наоборот, всю жизнь воевала, чтобы все до копеечки на детей шло, а не кому-нибудь, ей в том числе, в карман.

Или Лизавета у Старшины – они больше 25 лет вместе, через все испытания рука об руку прошли, а испытаний этих на их долю немало выпало, ты уж мне поверь, и никогда, ни разу Лизавета ни в чем его не упрекнула, в денежной части, я имею в виду. Не упрекнула, хотя могла бы, они живут всю жизнь в квартире, которая Лизавете от теток досталась, машина их первая оттуда же, заработки у него, как и у всех нас – прожить можно, да жить трудно!

Или Марина моя, она вообще никогда ничего у меня не просит, что муж дает, то и благо, за любую копейку мне почет и уважение, иногда даже неудобно бывает от такой ее не слишком обоснованной благодарности, а живем то мы, опять же, в квартире, на деньги, в приданое ей ее родными данные, купленной. А ты говоришь, любая за копейку продаст!».

Слава помолчал, а потом добавил: «Знаешь, Никит, я ведь всю жизнь об этом думаю – как важно мужику бабу правильную выбрать, причем, прямо с первого раза, ведь второго шанса может и не быть! Мы все, кроме Старшины, с первого раза не тех женщин выбрали, а второй шанс судьба только мне дала.

Батя твой и отец Макса до второго раза просто не дожили. Макс еще жив, слава Богу, да и не стар, 46 ему всего, но, в его случае, на второй раз надежды уже нет практически.

Вот и получается, что выбирать нужно сразу правильно, один раз и навсегда. Подумай об этом, когда решишь какую-то кралю своей единственной назвать, крепко подумай!

И еще один момент учти – я думаю, что проблема наша с выбором в том, что ни у кого из нас перед глазами нормального примера родительской семьи с детства не было, Юрка с Максом детдомовские, меня мама одна растила, без отца, а вот Старшина с Лизаветой, хоть и из деревни оба, а с детства в нормальных семьях росли, и при отце и при матери, да и Марина моя так же.

Посмотри на них – Старшина с Лизаветой четко оба понимают, что семья – это всегда не только любовь, но и труд, огромный ежедневный труд по поиску компромиссов, по принятию друг друга со всеми недостатками и закидонами, и по умению и желанию прощать.

Прощать, не чувствуя себя от такого прощения проигравшим и ущемленным, прощать, понимая, что человек, который рядом с тобой, он не со зла так поступает, не из желания тебя обидеть, унизить, наказать, а просто потому, что он такой же, как и ты человек, он также решения принимает. И эти решения для него, с его точки зрения, верные, порой, единственно верные, хоть тебе последствия этих решений и кажутся отрицательными, а может и не кажутся, может для тебя они и есть отрицательные, но ты же не один на этом свете, ты в паре живешь, поэтому должен быть готов принимать на себя отрицательные последствия, если это последствия решения, принятого самым близким для тебя человеком!

И доверять этому человеку ты должен, должен априори быть готов считать, что, принимая то или иное решение, человек этот работу нелегкую по оценке его последствий выполнил добросовестно, выполнил, думая не только о себе, но и о тебе, потому что ты для него важен, нужен и ценен не менее, чем он сам.

Или Марина моя, у нее, конечно, для нас, московских, пример родительской семьи немного непривычный, она хоть и в русской семье росла, да на Кавказе, там женщинам право принимать решения редко дается, но зато уважение к мужу от этого резко возрастает, равно, как и его, этого самого мужа, ответственность перед семьей.

Я, кстати, к этой модели до сих пор до конца не привык, сначала думал – вот класс, нашел женщину, которая ни во что вмешиваться не будет, как я сказал, так и хорошо, так и ладно, не нужно мне московско-питерских излишне самостоятельных баб, а когда в повседневной жизни плоды этого воспитания стал пожинать, задумался, как и у всего на свете, у этой медали тоже оборотная сторона имеется.

Вот сейчас все время думаю, как мне Сашку свою растить, как сделать так, чтобы она и от материнского воспитания и от московских правил и привычек только все самое лучшее взяла, чтобы получилась из нее в итоге та самая «золотая середина».

Так что вот тебе от меня еще один совет – не только на кралю смотри, когда выбирать свою единственную будешь, на семью тоже внимание обрати, какие там между родителями взаимоотношения, как к детям относятся, за стариками приглядывают. Это все важно, очень и очень важно.».

Разговор тот Никита на всю жизнь запомнил, стал он для него не менее важен, чем давний про принятие решений, и не только запомнил, он твердо решил при выборе жены именно Славой озвученными принципами в будущем и руководствоваться.

Глава 32.

На курсе Никита, и так пользовавшийся немалым успехом благодаря своим внешним данным, уму и чувству юмора, отличному воспитанию и мужскому поведению, с того момента, как по окончанию первой сессии обзавелся и квартирой и машиной, стал просто «звездой», звездой первой величины.

Но относился сам Никита к этой своей звездности весьма равнодушно, он еще в школьные годы четко понял, что его мечты и установки от мечтаний и установок большинства его сверстников довольно сильно отличаются.

Он хотел стать героем, а его одноклассники хотели стать богатыми, нет, героями, конечно, тоже неплохо, но богатство важнее, именно оно всегда на первом месте! И установка эта на стремление к богатству все школьные годы среди одноклассников не просто проявлялась, она всячески выпячивалась, сквозила, что называется, из всех щелей, именно с ней соизмеряли каждое желание, каждое решение, каждое достижение и каждый поступок. Пока были помладше, бесконечно соперничали из-за вещей: сначала – «у меня игрушка новее, одежда моднее», потом – «а у меня телефон круче», и так далее.

Никита в этом соперничестве участия не принимал, вещи у него были только необходимые и приобретаемые по принципу: «максимальное качество за минимальную цену», такими не похвастаешься, даже если захочешь, но Никита и не хотел, он к стремлению к богатству и его внешним проявлениям был совершенно равнодушен, жил по принципу, который баба Тома называла: «нужно быть, а не казаться».

Изгоем, правда, среди одноклассников это его не делало, во-первых, красавчик, по нему чуть ли не с первого класса девчонки вздыхали, спасибо природным данным и регулярным занятиям единоборствами, во-вторых, ведет себя уж очень по-взрослому и по-мужски – и сам никогда никого понапрасну не обидит и за слабого всегда заступится. И не стукач – любые проблемы предпочитает решать своими силами, без информирования взрослых, да и равнодушие свое к материальным благам не выпячивает, жить, в этом смысле, никого не учит и сам демонстративно ни от чего не отказывается, живет по принципу: «есть – хорошо, нет – обойдусь»!

Так и просуществовал Никита до самых старших классов – общался со всеми дружески, во всех «тусовках» участвовал, но ни с кем по-настоящему близко не дружил. Не было у Никиты лучших друзей, ни одного ни нескольких, только приятели, о чем Никита здорово жалел.

А к окончанию школы и выбор места учебы и будущей профессии одноклассники Никиты стали опять же только по этому критерию измерять – учиться, по их мнению, стоило только в том случае, если эта учеба будет полезна в качестве «пропуска в мир больших «бабок»», идти работать только туда, где эти же самые «большие бабки платят».

Для Никиты, с его непоколебимым решением работать идти только в милицию, где за честную службу «больших бабок» никогда не заплатят (про возможность «нечестной службы» он даже мысли не допускал, пример его мужиков, в этом смысле, был для него основополагающим), зато героем стать – самое место, такой подход к выбору профессии был, мягко говоря, странным, ну, не укладывалось у него в голове как можно за перспективой «больших бабок» все остальное не замечать, при принятии решений не учитывать. Не укладывалось, и ладно, в конце концов, он для себя просто решил, что одноклассники его еще повзрослеть не успели, вот в универе будут другие ребята, уже более взрослые и правильно ориентированные, не просто же так они именно в этот универ, который и Никита выбрал, поступили.

Но и в универе ничего, по большому счету, не поменялось. Сокурсники Никиты ничем от одноклассников его не отличались – все тоже стремление к «большим бабкам» и оценка универа и всего, чему в нем учат, только с этой одной единственной точки зрения.

Только зависть к Никите прибавилась, у него то теперь, Лизаветиными, в основном, стараниями, и квартира была, и машина, и деньги.

Никита этому сначала сильно удивлялся, а потом для себя решил, что сокурсники его просто решений принимать не умеют, в том смысле, что делать тяжелую работу, просчитывая и оценивая последствия принимаемых решений, они или не хотят, ленятся, как в свое время Слава ему и говорил, или не могут, решимости не хватает решения принимать и отвечать за них. Вокруг него оказались только те самые люди – одни безответственные, другие – бесхарактерные, вот и нет среди них никого, кто бы ему лучшим другом мог стать, а не только приятелем, а жаль, очень жаль, что нет.

Друга такого, хотя бы одного (о трех лучших друзьях, как было у его отца, он уже даже и не мечтал), Никите иметь очень хотелось! Но, как говорится «не сложилось», ни в школе не сложилось, ни здесь в универе. Ну, да жизнь длинная, какие его годы! Найдется еще друг, самый лучший, самый близкий, самый надежный друг!

И еще один вывод сделал Никита в университетские времена, и вывод этот касался девушек – удивительно, но именно среди девушек встречались особы, которых ни безответственными ни бесхарактерными назвать было нельзя. Их было немного, но они были, и решения принимать и хотели и умели и отвечать за последствия принятых решений не боялись! Вот только Никите они не нравились, именно как девушки не нравились, ему импонировали другие – те, кого нужно постоянно защищать, поддерживать и оберегать, за кого он, как мужчина, всегда сам принимает решения.

Вот в нескончаемом общении с этими вторыми девушками, многие из которых еще до первого свидания уже мечтали замуж за Никиту поскорее выйти, и пролетели Никитины университетские годы. Жениться ни на ком он не стал, все хороши, но ни одна не зацепила по-настоящему, ни одна даже не заставила задуматься подходит она на роль той самой, единственной, или нет.

К концу универа Никите казалось, что в вопросах принятия решений он уже до конца разобрался, и решения научился принимать только «правильные», а значит и ответственность за принятые решения он всегда готов нести в полном объеме, без оглядки и сомнений!

Один только вопрос оставался для него пока не до конца проясненным – прав Макс, который почти всегда любое свое решение уже после осознания всех его последствий пытается не то чтобы переоценить, скорее, переосмыслить, надеясь обязательно докопаться до самых корней, понять мог ли он в сам момент принятия решения лучше и точнее последствия просчитать или не мог, сделал ли он ту самую тяжелую работу до конца или все-таки поленился! Или Макс неправ, а правы остальные, говоря, что Макс напрасно рефлексирует и загоняется?

Не было пока у Никиты окончательного ответа на этот вопрос, ну, да и жизнь ему пока, по большому счету, задачек таких не подкидывала, повода особо рефлексировать не давала. Все принятые им решения пока оставались без ощутимых тяжелых последствий.

Через четыре года Никита выпустился, получил диплом бакалавра юриспруденции «с отличием» и почти сразу ушел в армию. Это тоже было его решение, армию он считал для мужчины этапом в жизни абсолютно необходимым, и в этом мужики были с ним совершенно согласны.

Отслужил, вернулся и твердо заявил, что будет опером, как покойный отец. И здесь мужики с ним спорить не стали, да и обид ни у кого не было – он ведь не между ними пусть и косвенный выбор сделал, он решил пойти по стопам отца.

Устроился на работу опером в один из райотделов полиции, в нее тогда как раз переименовали столь любимую всеми его мужиками милицию.

И опером Никита очень быстро стал классным, сказалось не только правильное воспитание и подходящее образование, он все детство с упоением слушал рассказы своих мужиков об оперской работе, впитывал их как губка, запоминал, обдумывал, анализировал, вот и получилось, что опыт оперской работы у него уже как бы был, не прямой опыт, конечно, а мысленный, но и это очень и очень немало.

Уже за первый год службы Никита сумел себя так зарекомендовать, что перевод в Главк заслужил сам, без всякой со стороны своих мужиков протекции.

Глава 33.

А дело было так: выехал Никита в составе опергруппы на очередное дело, ничем не примечательное дело – бытовое убийство, каких на его «земле» в месяц всегда не по одному случалось.

Приехал мужик, звали его Николаем Всеволодовичем Демидовым, после отсидки домой, а там баба его с новым сожителем на кухне милуется да винишко попивает, увидела его, пошел вон, говорит, не нужен ты мне такой. Он слова ее больно близко к сердцу принял, видимо, решил, что она о том, что с ним на зоне произошло, знает, потому его так и встречает. Обиделся сильно, обозлился, нож кухонный прямо со стола схватил, да и порешил и бабу свою и ее сожителя, потом посмотрел на содеянное, в ванну пошел, да и вскрыл себе вены тем же ножом.

Ситуация неудивительная, особенно учитывая имеющуюся информацию о том, за что Николай Всеволодович сидел и, главное, как, а сидел он относительно недолго, но по «нехорошей» статье – за изнасилование. Было реально то изнасилование или нет, вопрос, по мнению Никиты, был, несмотря на вынесенный приговор, не до конца проясненным.

Согласно материалам того дела, Демидов этот, на момент совершения изнасилования 47-летний, самый обычный научный сотрудник в каком-то заштатном НИИ, лысенький, плюгавенький, тихонький такой интеллигентишка, практически без гроша в кармане по причине крайне низкой зарплаты, решил однажды гульнуть, внести в жизнь свою серую красок необычных и разнообразия, так сказать. Подкатил к коллеге своей, такой же интеллигентной старой деве, которой уже глубоко за сорок, а перспектив никаких, с такой же мизерной зарплатой, и начал за ней ухаживать. Ну, как ухаживать, на обед в столовую их НИИ вместе пару раз сходили, до остановки автобусной после работы прогулялись, провожал он ее так, гвоздички даже как-то принес, да не по случаю, не на день рождения или 8 марта, а просто так. Она и растаяла, домой его пригласила, на чай. Он приехал, а дальше …

Толи дама та, и правда, только чай имела в виду, а Николай Всеволодович не понял, толи все он понял правильно, да впечатления на нее произвести не смог достойного, и она передумала, толи еще что между ними не сложилось, да только на следующее утро принесла она в полицию на него заявление. Так, мол, и так, снасильничал, гад такой, без всякого моего на то согласия и разрешения. И к заявлению тому справку от гинеколога приложила об имеющихся следах сексуального контакта с дополнительными признаками, свидетельствующим о возможном принуждении.

Демидов клялся и божился, что все по взаимному согласию было, а дополнительные признаки – ну увлекся, признаю, с кем не бывает, с женой у меня давно уже все очень в этом плане серо и обыденно, а тут яркие эмоции, вот и перестарался чуть, но исключительно от страсти и желания, стремления перед новой партнершей как можно ярче себя проявить. Сожалею, что она не оценила.

Сожалеешь, не сожалеешь, а заявление есть и дополнительные признаки имеются, в общем, осудили его, по минимуму дали, но все же. Отправили на зону, а там сидельцев с такой статьей, ох как, не любят, а он еще и слабый, постоять за себя совсем неспособный, вот и «опустили» его, и был он в этой роли до конца отсидки.

Информацию эту в опергруппе мигом получили, еще пока место происшествия осматривали, Демидов же по всем учетам проходил. Решили, что в деле все ясно, вот только ясно – не ясно, а обычные следственные действия никто не отменял, доказательства то собирать все-равно надо.

Работают, эксперты нож изымают, отпечатки со всего снимают, тела погибших осматривают, следователь протокол осмотра места происшествия составляет, он записывает, а один из оперов ему диктует, остальные опера огляделись, да пошли на поквартирный обход, соседей расспрашивать кто что видел, слышал, да пояснить может. И Никита пошел на поквартирный обход.

Заходит в одну из квартир, а там старичок совсем древний, сухонький, маленький, кожа вся сморщенная и в крапинках, и волосики реденькие белые-белые на голове. Никита огляделся, а старичок то заслуженный, в шифоньере на планшете ордена с медалями выставлены, и времен войны и более поздние. Стал он дедулю про происшествие сегодняшнее расспрашивать, а дедуля ему в ответ: «Нечего мне тебе сказать, не слышал и не видел я ничего, да и не найдете вы никого, просто искать не станете, вот Оленьку мою две недели назад убили, а меня до сих никто даже про нее и не спросил. Думаете, небось, старуха, так зачем убийц ее искать!».

Очень удивился Никита такому ответу, не было в этом доме убийств ни две недели назад, ни месяц, ни раньше, ни позже, в этом доме убийство это первое за много лет. Расскажите, говорит, дедушка что за Оленька и когда ее убили, я поинтересуюсь ее делом и Вам потом доложу, как идет расследование.

Так Оленька Бергман, в девичестве Егорова, отвечает ему старичок, она в двух кварталах отсюда жила в семнадцатом доме.

Никита чуть на стуле не подпрыгнул!

Глава 34.

Дело об убийстве Ольги Дмитриевны Бергман, 1919 года рождения, произошедшем, действительно, около двух недель назад в семнадцатом доме, он знал очень хорошо. Не просто знал, он лично сам его на Петровку десять дней назад отвез и Максу, возглавлявшему там убойный отдел, официально передал для дальнейшего расследования в Главке.

Дело это с «земли» не просто так забрали, старушка Бергман оказалась человеком совершенно выдающимся, начав еще в годы войны, она почти всю жизнь была на нелегальном положении, вернулась на Родину только в конце 70-х, о достижениях ее во времена службы ходили легенды, а вот официальные материалы об этих самых достижениях были до сих пор в соответствующих архивах под грифом «совершенно секретно». С момента возвращения на Родину жила одна, и до самого последнего дня, несмотря на очень преклонный возраст, не только сама себя обслуживала, но и сохраняла отменную ясность ума.

Две недели назад ее судьбой озаботились соседи, позвонили в полицию, сказали, что пожилую женщину уже несколько дней не видно, и звуков из ее квартиры никаких не слышно. Приехали полицейские, вскрыли квартиру, старушку обнаружили мертвой в своей кровати.

На первый взгляд, смерть криминальной не выглядела, сначала даже вскрытие не собирались проводить, вызвали эксперта только для установления точного времени смерти, но эксперт оказался внимательным, при осмотре тела выявил некоторые нехарактерные для естественной смерти признаки.

Назначили вскрытие и обнаружили в организме следы наркотиков, от передозировки которых бабуля и скончалась, а вовсе не от естественных причин. Никаких наркотиков ей врачи не назначали, не выписывали, да и наркотики были не медицинские, один из новейших препаратов, который даже в самых «крутых» московских и питерских клубах и то совсем недавно появился, а уж где его могла старушка раздобыть было вообще непонятно.

Началось следствие, учитывая личность потерпевшей, доложили в соответствующее ведомство, вот оттуда и прилетела команда дело расследовать как особо важное, поэтому Максим его с «земли» Никитиной официально и забрал.

За десять дней опера Максима буквально всю землю носами изрыли, но ничего существенного не узнали. Информации была масса, но вся какая-то бесполезная. Ни в день смерти ни накануне никто к старушке не приходил, да к ней вообще, кроме врача участкового, за последние несколько лет никто никогда не приходил. В подъезд в эти дни также входили только жильцы и их родственники, гости и т.п., еще были несколько посторонних – ремонтники, почтальон, их всех поименно установили и опросили, никто из них отношения к убийству не имел. Отсмотрели все материалы со всех окрестных камер, сотни часов видео, тот же результат – никого ранее не установленного и неопрошенного не выявили. Получалось, что старушка наркотик все-таки сама приняла, добровольно, никто ей в этом не помогал. Но откуда она его взяла? Максим, пока это не будет установлено, дело переквалифицировать на самоубийство и закрывать решительно отказывался.

И вот сейчас перед Никитой сидел человек, которого до сих пор не опросили, не просто не опросили, о его знакомстве с потерпевшей до сих пор никто ничего не знал. Понятно, что в поквартирный обход по делу об убийстве Бергман старичок этот не попал, все-таки в двух кварталах живет, нельзя же полгорода опросить, но вот почему никто никогда его вместе с Бергман не видел, об их знакомстве не сообщил, вот это была загадка.

Никита старичку сказал, что про убийство его Оленьки знает, следствие по делу идет, никто его закрывать не собирается, убийц такой выдающейся женщины обязательно найдут и накажут, это он лично дедушке обещает, а вот помощь дедушкина в этом будет неоценима. Попросил рассказать все, что тот знает.

Долго старичок рассказывал, что знакомы они с Оленькой были еще до войны, жили тогда в одном дворе, что потерялись потом на многие десятилетия, а увиделись только пять лет назад, случайно пересеклись на Ваганьковском кладбище, они москвичи коренные оба, у обоих там могилы родителей.

Он тогда уже из дома почти не выходил, слишком стар стал, ориентировался в городе с большим трудом, не понимал как с транспортом разобраться, а пешком особо никуда не дойдешь. Это был его, считай, последний визит на могилу родителей. «Теперь уже только там встретимся.» – мысленно попрощался он с ними, стоя возле могилы в последний раз. Попрощался и побрел к выходу, а на центральной аллее его и окликнули, Олюшка как раз узнала и окликнула.

Олюшка, казалось, возрасту не поддавалась, шла вполне уверенно, ногами не шаркая, в транспорте прекрасно ориентировалась, безошибочно довела его до нужной остановки, да вместе с ним до самого его дома и доехала.

Зашли к нему на чай, по пути все та же неугомонная Олюшка плюшек купила, да не где-нибудь в магазине, а в пекарне. Старичку сказала, что пекарня эта ее любимая, она долго в Европе жила, там пекарен всегда много было, вот и привыкла она каждый день в пекарню ходить, да пить кофе с плюшками, а когда в Москве пекарни стали массово открываться возобновила эту традицию. Теперь каждый божий день около четырех часов пополудни заходит она в эту пекарню, кофе с молоком берет в большой чашке, плюшечку, садится в уголок и наслаждается! Девочки, которые в пекарне работают, ее все знают, если работы нет, подходят, присаживаются, женихов своих с ней обсуждают, советуются, вот такая у нее ежедневная светская жизнь и развлечение.

Никита быстро записывал: Ваганьковское кладбище – могилы родителей, пекарня – ходила пешком, поискать возле ее дома, но по пути с кладбища, поговорить с персоналом.

А дедуля дальше стал рассказывать, что дружба их с Олюшкой с тех пор возобновилась, только вот приходила она к нему всегда сама, он вскоре из дома совсем выходить перестал, ему продукты и лекарства социальные работники приносили, приходила, они беседовали, вспоминали былые времена. Сначала часто, почти каждый день приходила, потом уже реже, все-таки и ее возраст стал в оборот брать. Зимой уже почти не заходила, два квартала все-таки неблизкий путь, особенно по плохой погоде, а летом навещала, как силы позволяли. В основном они созванивались, по городским телефонам, мобильные ни он ни она не освоили.

«Неужели Макс телефоны городские до сих пор не дал поручение проверить?!?» – подумал в этот момент Никита, но старичок тут же и разрешил его сомнения, сказал, что в последние несколько месяцев они уже не созванивались, ему телефон отключили, видимо, за неуплату, а он все забывает социального работника попросить с этим разобраться. Поэтому в последние несколько месяцев он практически и не общался со своей Олюшкой, один раз только она заходила, как раз две недели назад. Сказала, что все у нее хорошо, с телефоном его пообещала прямо в этот день сама разобраться, а то, что за дела – ни ей не позвонить, ни врача не вызвать, ни социального работника.

Ушла и с тех пор пропала, и телефон так и не заработал, и вот это самое странное, Олюшка, в отличие от него, ничего не забывала и обещания свои всегда выполняла, сказала разберусь с телефоном сегодня, значит, сегодня и точка.

А неделю назад к нему социальный работник приходила, вот ее то он и попросил узнать, как там его Олюшка, та куда-то со своего переносного телефона позвонила, ей и ответили, что Олюшка умерла, да не сама, следствие идет по ее убийству. Он стал ждать, когда к нему придут про Олюшку спрашивать, ждал-ждал, а никто так и не пришел.

«Спасибо, дедушка, много Вы мне сегодня полезного для расследования рассказали,» – уже собираясь прощаться, сказал ему Никита, «я всю Вашу информацию тем, кто дело ведет, передам, мы обязательно в деле о гибели Вашей Олюшки разберемся. Телефон Вам в ближайшее время включат, теперь я об этом позабочусь, и звонить буду, докладывать, как дело продвигается.».

Глава 35.

Попрощались, Никита, первым делом, Максиму позвонил и всю новую информацию подробно доложил, а сам поехал с телефоном дедушкиным разбираться, это обещание нужно было выполнить в первую очередь.

Разобрался, задолженность оплатил, тут же и подключили, номер свой оставил как контактный, чтобы ему позвонили, если дедуля опять забудет оплатить. Деду, в принципе, компенсацию оформить можно было по оплате за телефон, ну, да это позже, сейчас легче было оплатить, чем с бюрократическими формальностями разбираться. По этому поводу Никита решил потом соцработнику дедову позвонить, бюрократические формальности за стариков выполнять – это как раз соцработника обязанность.

Только освободился, звонит Максим, я, говорит, в следственную группу по делу Бергман тебя включил, будешь нам на «земле» содействие оказывать теперь официально, ты информацию нарыл, тебе ее и отрабатывать.

Никита обрадовался, да тут же отработкой информации и занялся, на Ваганьковское кладбище в этот день уже поздно идти было, там в администрации вечером уже никого, скорее всего, нет, а вот пекарню поискать самое то. Правда про пекарню дедуля рассказывал применительно к тому, что было пять лет назад, сейчас ее уже могло и не существовать, или пекарня то сама была, да Ольга Дмитриевна Бергман в последние годы в нее не заходила, вот и не вспомнит ее там никто. Но отработать информацию все-равно нужно было, отработать по максимуму.

Никита поехал к себе в отдел и стал выстраивать все возможные маршруты от Ваганьковского кладбища к дому дедули и самой Бергман, ища и помечая на них все возможные пекарни и кофейни. Следующие три дня он беспрерывно мотался по району, отрабатывая весь этот список, только на само кладбище один раз заехал, там информацию о могилах родителей Брегман быстро получил, а все остальное время пекарни, пекарни, пекарни…

К концу третьего дня, когда от запаха кофе и выпечки, которые он раньше любил, его уже натурально тошнило, нужную пекарню он все-таки нашел. Нашел случайно, никто из нынешних ее сотрудников Бергман уже не помнил, но пекарня была одной из самых старых в районе, сохранившейся еще с тех времен, когда на стенах модно было делать коллаж из фотографий, что-то типа «наши постоянные посетители». Вот на одной из фотографий этого коллажа он и увидел Бергман.

Дальше дело пошло легче, на фотографии Ольга Дмитриевна позировала в окружении нескольких девушек в форменной одежде этой кофейни, никто из них давно уже в заведении не работал, но установить их данные для Никиты не составило особого труда. Следующие несколько дней он их последовательно находил и опрашивал.

Все они Ольгу Дмитриевну вспомнили, одно время она действительно бывала у них каждый день и про женихов с ними беседовала, все очень расстроились, узнав о ее смерти, и все, все до одной, попросили Никиту обязательно передать родственникам или кто там будет ее хоронить, чтобы колечко ее знаменитое не забыли ей на палец перед погребением надеть, уж очень она его любила это колечко, говорила, что непременно нужно ее в нем похоронить, оно ей там проводником к любимому, которого уже больше полувека нет в живых, будет.

Никита историей с колечком заинтересовался, уже первую девушку, которая о нем рассказала, попросил его подробно описать, и с этим описанием позвонил Максиму. В описи вещей, которые были на месте преступления, колечка не было, ни описанного девушкой ни какого другого, ни в доме Бергман ни на ней самой вообще ни одного кольца найдено не было.

Никита, на всякий случай, всех девушек подробно о колечке расспросил, все описали его одинаково, а одна так даже нарисовала, и все уверенно заявили, что на Ольге Дмитриевне оно было всегда, и ни продавать ни дарить кому-то она его никогда бы не стала. Ценности в нем особой не было, серебро обычное, даже без камня, денег за него никаких не выручишь, родственников, кому по наследству его передать, у нее нет, а вот памятью о том самом давно усопшем любимом человеке, в колечке этом спрятанной, она необыкновенно дорожила.

Колечко сделано было необычно, вокруг пальца обычный круг из серебра вообще без затей, а сверху как бы совсем маленький медальон, у которого, аккуратно нажав чем-то острым с тонким концом, шилом, например, можно было крышечку открыть, а под крышечкой той хранился совсем крошечный лоскуток с пятнышком крови. Ольга Дмитриевна рассказывала, что это ей так любимый, когда они на войне расставались, каждый на свое задание отправляясь, на крови своей поклялся в вечной любви и верности – колечко у него с собой было, отец его ювелир его и изготовил, а лоскуток тот он от рубашки своей отрезал с внутренней стороны, где пуговицы крепятся, палец шилом уколол, да на тот лоскуток и капнул. Больше Ольга Дмитриевна никогда со своим любимым уже не увиделась, погиб он на войне, а она всю жизнь колечко бережно хранила, считала, что приведет оно ее к любимому, не здесь на земле, так там на небе.

Поехал Никита к деду, которому про расследование убийства Бергман обещал докладывать, звонить специально не стал, а именно поехал. Рассказал, как дела идут и спросил про кольцо.

И дедуля уверенно вспомнил, что в тот день, когда Ольга Дмитриевна к нему в последний раз заходила, кольцо точно было на ней. Получалось, что кольцо она или по пути домой потеряла, что странно, всю жизнь носила, не снимала, поэтому и не теряла, а тут вдруг зачем-то сняла и тут же и потеряла, или его убийца снял с нее и с собой унес.

Нужно было искать кольцо, Никита уже понял, что именно оно ключ к разгадке загадочного убийства.

Глава 36.

На следующий день утром у Максима в кабинете была оперативка, на которой собрались все участники следственной группы по делу об убийстве Бергман.

Опера из отдела Максима доложили информацию о результатах своих поисков по линии приобретения наркотиков – по-прежнему ничего, не покупала, да и не могла купить этот наркотик Бергман, ну негде ей было это сделать, не было у нее ни одного знакомого в этих кругах. И никто из иных фигурантов этого дела также никак причастен к покупке такого наркотика не был. В этом направлении «копать» дальше было просто некуда, все уже со всех сторон изучили, проверили, оценили, очевидный тупик.

Никита доложил свои изыскания про кольцо, эта линия расследования, в отличие от наркотической, как раз была очевидно перспективной, Максим тут же дал относительно нее поручения своим операм:

1. провести в квартире Бергман повторный обыск, чтобы точно убедиться, что кольца там нет;

2. начать розыск кольца по всем ломбардам, антикварным магазинам и лавкам, скупкам лома драгоценных металлов и т.п.

С первым поручением вопросов ни у кого не возникло, а вот второе вызвало среди сотрудников некоторое недовольство, работа предстояла «адова» – таких магазинов, лавок и скупок в Москве не счесть, а результат ее был весьма сомнителен, очевидно же было, что кольцо это никакой особой ценности не представляет, такое найти почти нереально.

Тут в обсуждение вмешалась Тоня, Никита тогда ее первый раз на оперативке увидел и познакомился, хотя слышал о ней до этого от мужиков часто, и отзывы их всегда были просто превосходными – аналитик, каких поискать.

«А почему все решили, что кольцо никакой ценности не представляет?» – спросила она, «Сделано то оно из серебра, да без камня, ювелирная его ценность, может, и невелика, а вот историческая – это совершенно неизвестно. Кольцо, как минимум, довоенной работы, а если раньше, еще дореволюционной, например? Кому оно принадлежало до Бергман, может его историческая личность носила первой величины? Или кто его изготовил, может ювелир, в свое время, был очень известен, и работы его высоко ценятся за свои художественные качества, а вовсе не за драгоценность металла, из которого они изготовлены?».

«Очень хорошие вопросы, Антонина Дмитриевна,» – поддержал ее Максим, «очень правильные. Нужно заняться отработкой и этого направления. Давайте подумаем, как нам это установить.».

«А тот возлюбленный, который Бергман кольцо подарил, сын ювелира, он ведь, наверное, Бергман и был, в том смысле, что девичья то фамилия нашей убитой Егорова, а вовсе не Бергман, как мне старичок мой рассказал. Значит замужем она была, раз фамилию меняла, возможно как раз за тем, кого всю жизнь и любила. А если возлюбленный Бергман, то и отец его ювелир тоже Бергман. Может нам ювелира Бергмана и поискать?» – спросил Никита.

«Нет, Никит, здесь, к сожалению, мимо,» – ответил Максим, «я интересовался у наших коллег из конторы, в которой Ольга Дмитриевна Бергман всю жизнь служила, не была она замужем никогда, а фамилию меняла в рамках «оперативной комбинации», прожила под этой фамилией всю свою жизнь, привыкла, вот вернувшись на Родину, назад на Егорову менять и не стала. А старичок твой, видимо, до войны ее знал как Егорову, а потом она ему свою новую фамилию назвала, он и решил, что она замуж выходила, поэтому Егоровой была в девичестве.».

«Жаль,» – ответил Никита, «а у этих, из конторы, нельзя спросить, как возлюбленного Бергман звали, у них в архивах же это вполне может быть?».

«Спрошу, только ответа быстро ждать от них не приходится, они там долго думают можно нам информацию сообщать или нет, взвешивают со всем сторон возможность ее раскрытия.» – ответил Максим.

«А я в архивах, да в интернете поищу информацию, очень уж примечательное кольцо Вам, Никита, нарисовали, может что и удастся узнать,» – добавила Тоня, «только это тоже не быстро, массу возможных источников перелопатить придется.».

«Ладно, пока поручений других нет, расходимся и работаем, работаем.» – завершил оперативку Максим.

Никита вышел с оперативки немного расстроенный, ему по делу Бергман делать пока больше было нечего, отработкой всех поручений займутся опера Максима и Антонина Дмитриевна, а он остался не у дел.

Пока возвращался с Петровки к себе в отдел, обдумывал Никита еще один вопрос, которые его здорово беспокоил – как так получилось, что на старичка своего он наткнулся при отработке совсем другого дела? Это что? Случайность, чисто оперское везение, про которое он неоднократно от мужиков своих слышал? Или все-таки два эти дела как-то связаны? И если связаны, то как?

Пока никакой связи совершенно не просматривается. В первом деле о бытовом убийстве двух человек и последующем самоубийстве Демидова, вроде, все ясно, там ни у экспертов, ни у следователя никаких вопросов нет – четкая картина без каких-либо недопониманий. Производство по делу прекратить собираются в связи со смертью подозреваемого. То есть все-таки случайность? Или нет? Или есть между этими делами связь, да ее пока просто никто не видит? Нужно покопаться самому в первом деле, посмотреть на него повнимательнее, вдруг, да и появится какая-то ценная мысль, найдется какая-нибудь зацепка. Но как Никита первое дело ни изучал, просто вдоль и поперек, чуть не наизусть каждую страницу в нем выучил, никакой связи с делом Бергман там не находилось.

Через три дня опять была оперативка у Максима, кольцо не нашли, ни дома у Бергман при повторном обыске, ни в ломбардах, ни где-либо еще. Не нашли, да и не слышал о таком кольце никто, все, кто дело с ювелиркой имел, отнекивались, мол, вещица малоценная, как изделие никому не интересна, ищете среди лома. Но и среди лома тоже не нашли, что, впрочем, неудивительно, скупщиков лома драгоценных металлов в Москве той поры было столько, что и не счесть – помимо массы официальных и полуофициальных контор, практически на каждом рынке стояли автомобили с надписью: «Куплю лом драгоценных металлов. Дорого.», да часто и не по одной, как тут найти.

А вот Антонина Дмитриевна порадовала, нашла она, таки, упоминание об этом кольце, нашла в перечне номенклатуры ювелирных изделий, выпускаемых одной из артелей ювелиров в Москве, от 1936 года. Фамилия ювелира, придумавшего именно это кольцо, там упомянута не была, только название артели в которую он входил, но интересно было другое – кольцо это было помолвочным, выполнялось из серебра в технике скани (так тогда филигрань называли) и дополнялось зернью (маленькими шариками из серебра, впаянными в основной узор из тонкой серебряной проволоки), но самое главное, кольцо это было парным – покупались одновременно два кольца, одно для жениха, другое – для невесты. Все кольца изначально выпускались одинаковыми, т.к. по размеру они легко регулировались за счет не замкнутости круга, который непосредственно на палец надевался, только открывание медальона у мужских и женских колец было на разные стороны, как пуговицы пришиваются на современных пиджаках, например, на женских застежка на одну сторону – женскую, а на мужских, соответственно, на другую. Всего выпущено таких колец было немного, делали их в артели только под заказ и только до начала войны, но и штучным товаром назвать их было нельзя.

Информация, которую добыла Антонина Дмитриевна, была интересная, вот только к разгадке исчезновения такого кольца с руки убитой Бергман она мало приближала. Оставалось одно – продолжать искать кольцо по скупкам, на том и порешили.

Глава 37.

Разошлись, только Никита не ушел, он в архив пошел за Антониной Дмитриевной, она, хоть и числилась аналитиком, место рабочее по-прежнему в архиве имела, да и состояла формально именно в штате архива, просто на должности аналитика, а не архивариуса, хотел с ней сомнения свои относительно случайности появления информации об одном деле при расследовании другого обсудить. Просто поговорить было интересно на эту тему с таким нестандартно мыслящим человеком.

Поговорили, тогда же поближе и познакомились, Антонина Дмитриевна попросила Тоней ее назвать. И Никитины сомнения в случайности появления информации Тоня подтвердила, сказала, что, по ее личной статистике, за годы работы в Главке наработанной, случайности составляют примерно пять процентов, все остальное, даже если изначально чистой случайностью и кажется, на поверку, оказывается вовсе и неслучайным, а очень даже логично взаимосвязанным, только связь эту найти бывает, ох как, непросто.

После разговора с Тоней Никита еще больше поиском связи двух дел озаботился, и решил он еще глубже копнуть, изучить уже не только первое дело о бытовом убийстве, но и в предшествовавшее ему дело об изнасиловании, за которое Николая Всеволодовича Демидова первоначально осудили и на зону отправили.

Пошел к Максиму за запросом в архив на это дело, Максим возражать не стал, он инициативу подчиненных всегда поощрял и приветствовал, тем более что Никита во все аспекты расследования убийства Бергман погружен был так глубоко, как никто другой из всей следственной группы, кому, как не ему, неожиданные светлые мысли в голову могли прийти.

Получил Никита дело об изнасиловании, стал изучать. Почти всю ночь просидел, сначала ничего не нашел, лег спать, и только утром, пока завтракал, понял, что ему покоя не дает: фамилия изнасилованной женщины – Попова, казалось Никите, что где-то он эту фамилию уже видел, правда, мог и ошибаться, фамилия то довольно распространенная.

Стал свои записи по всем делам пересматривать и нашел – соседка убитой Бергман с первого этажа тоже Попова, Екатерина Попова, 1973 года рождения. Позвонил Максиму, уточнил полные данные соседки из материалов дела, и данные эти полностью совпали, получалось, что Екатерина Попова, изнасилованная Демидовым, примерно через год после того, как Демидова этого самого за изнасилование нее посадили, поменяла квартиру и жить переехала в тот же дом, где убиенная Бергман жила, только Попова на первом этаже поселилась, а Бергман жила на третьем.

Сразу после убийства Бергман Попову, как и всех других жильцов этого дома, опрашивали, рассказала она тогда тоже, что и все: с Бергман близко знакома не была, здоровалась только при встрече, но даже как зовут не знала, в квартиру к Бергман никогда не заходила и к себе не приглашала.

Поскольку в дом этот Попова переехала еще за два года до смерти Бергман, показания ее вопросов ни у оперов ни у следователя не вызвали, соседка и соседка, одна из многих, что с нее взять. Теперь же, с учетом новой информации, Попову следовало, как минимум, повторно опросить.

Никита все свои изыскания Максиму доложил, тот его похвалил, но к Поповой велел пока не соваться, велика вероятность спугнуть и ничего не узнать, в случайность появления Поповой возле Бергман он теперь уже и сам не верил, но предъявить ей пока было решительно нечего, она, скорее всего, если к ней прямо сейчас сунуться, именно на такую случайность и сошлется.

«Поезжай в дом Бергман, и устрой там полный повторный опрос,» – велел Максим Никите, «вообще всех соседей повторно опрашивай и начинай не с Поповой, к ней где-нибудь в середине зайди, когда слухи о повторном опросе уже по дому разнесутся. Глядишь, что-то дополнительное и удастся узнать.».

Так Никита и сделал. Обаянием своим мужским пользоваться он умел отменно, поэтому бабушки, сидящие на лавочке возле детской площадки во дворе дома Бергман, уже через пять минут называли его «хорошим мальчиком» и с удовольствием рассказывали об Ольге Дмитриевне Бергман.

Ну как рассказывали, Ольгу Дмитриевну они не любили, она на лавочке никогда не сидела, от общения с ними уклонялась, все необыкновенную из себя корчила, этакая европейская фифа, кофе ходит пить в кафе, где это видано, чтобы в России такая пожилая и в кафе? У нас же не Париж, не принято у нас так, дорого для пенсионерки, да и как-то стыдно – бабка, а туда же, в кафе. И ведь мозгов то уже особо и не было, года полтора назад, аккурат под Новый год, ключи даже от квартиры, всю связку, в замке почтового ящика забыла, их Катька Попова с первого этажа нашла и ей отдала, а все туда же, в кафе.

Никита, при упоминании Катьки Поповой, аж замер, во-первых, информация ценная – раз ключи от квартиры Бергман в руках у Поповой были, значит, и возможность их не сразу отдать, а сначала изготовить дубликат была, вот тебе и шанс в квартиру Бергман попасть незамеченной, наркотик ей дать и кольцо забрать, а потом уйти и дверь за собой снаружи запереть. Во-вторых, это был отличный повод с этой самой Поповой поговорить, сославшись на старушек, уточнить у нее информацию о ключах.

Поблагодарил Никита старушек, попрощался с ними, пошел пока по другим соседям с опросом, так как Поповой дома не было, «На работе Катька еще, после половины шестого приходи, она как раз уже вернется, сегодня пятница, в нее в НИИ короткий день.» – сказали ему старушки.

Опрос других соседей ничего интересно не дал, Никита его даже раньше 17.30 закончил, оставалось еще время уточнить один момент – что в заключении эксперта по замку в двери Бергман написано, установлены ли признаки открывания его неродным ключом. Позвонил Максиму, уточнил, но тот сказал, что эксперт ничего по этому поводу установить не смог, замок старый, похоже, что с конца 70-х годов, когда Ольга Дмитриевна на Родину вернулась и в этом доме поселилась, его не меняли, царапин внутри полно, ключи, похоже, за это время не раз новые изготавливали, но совсем свежих царапин нет, поэтому непонятно когда и какими ключами открывали.

Оставалось только дождаться Попову.

Попова с работы пришла вовремя, уже в 17.27 входила в свой подъезд, Никита сразу к ней и подкатил, прямо на улице, когда она дверь подъезда открывала. Представился, рассказал про повторный опрос, спросил нельзя ли прямо сейчас к ней зайти, чтобы и ее тоже повторно опросить, а то он здесь уже почти целый день, мало кто неопрошенным остался.

Попова удивилась, спросила что же все остальные соседи не работают что ли, раз еще только половина шестого, а он уже всех опросил, но Никита ответ на этот вопрос продумал заранее – опросил он не всех, а только тех, кто дома был, к остальным после нее пойдет, пока нет никого, не у всех же по пятницам короткий день. Так что работать ему еще и работать, несмотря на пятницу, а он уже подустал, хотелось бы время зря не терять, раз уж он такую симпатичную женщину уже встретил. Сказал и улыбнулся своей фирменной улыбкой, видя которую ему все женщины почему-то всегда верили, что симпатичными ему показались. И Попова не устояла, не только на опрос сразу согласилась, но и на чай пригласила, сказала, что самое время перекусить, она, мол, за фигурой следит, и после семи вечера старается не есть, так что сейчас самое время.

Зашли в квартиру, она на кухню чай накрывать отправилась, а Никита руки помыть попросился, она только рукой махнула – ванная там. По пути в ванную Никита в комнату заглянул, заходить не стал, чтобы она, не дай Бог, чего не заподозрила, не спросила что он в комнате ее делает без спроса, да только заходить ему и не понадобилось – прямо справа от входа в комнату стоял туалетный столик, на нем подставка под кольца, простенькая, в виде дамской кисти с пальчиками, на которые кольца надеваются, и на этой самой подставке прямо на безымянном пальце то самое кольцо, кольцо покойной Бергман!

Никита руки помыл, прошел на кухню, пили чай с бутербродами, беседовали, про ключи Никита решил не спрашивать – раз кольцо здесь, значит Попова почти наверняка к убийству Бергман причастна, нельзя ее сейчас никак к нему привязывать, только спугнешь. Опросил ее формально, она ничего нового не сказала, только полностью подтвердила свои ничего не значащие ранее данные пояснения.

Никита сделал вид, что все записывает, минут через пятнадцать поблагодарил за чай, попрощался и ушел. К другим соседям зайти не поленился, ходил по дому еще почти час, беседовал со всеми, чтобы она особого его интереса именно к ней ни в коем случае не заподозрила.

Глава 38.

Задержали Попову через два дня, за это время и того, кто дубликат ключа от квартиры Бергман ей изготовил, нашли и путь приобретения ею наркотиков проследили. И то и другое оказалось относительно несложно.

Ключ она рядом с домом изготовила, и мастер, несмотря на прошедшие полтора года, по фотографии ее вспомнил, сказал, что у него практически все клиенты постоянные и весьма обеспеченные, это же Пресня, тут аренда дорогая, вот цену на услуги он и держит соответствующую, чтобы аренду окупать, за изготовление простого ключа, включая болванку и работу, берет 500 рублей. А местные все на две категории делятся, кто в старых домах живет, которые здесь еще с советских, а то и досоветских времен стоят, 500 рублей за ключ никогда не заплатит, это им невероятно дорого, легче к метро сбегать, там более чем в два раза дешевле. А кто в новых домах квартиры недавно купил, те, наоборот, люди весьма обеспеченные, они из-за пятисот рублей к метро не пойдут, не тот для них расход, да и не знают они, что там другая мастерская есть, они же на метро и не ездят практически, только на машинах. Вот эти вторые и есть его постоянные клиенты, да и не только его, здесь весь «дом быта» только на них и работает, и изготовление ключей с ремонтом обуви и сумок, и ателье, в котором мастера брюки им подшивают да платья брендовые по фигурам подгоняют, и химчистка.

А эта женщина явно не из его клиентов была, как цену за ключ услышала, ругаться начала, он сам ей сказал, хочешь дешевле, беги к метро, но она очень уж торопилась, сказала, что некогда ей к метро бежать, прямо сейчас ключ нужен, согласилась заплатить 500 рублей, хоть и ворчала все время, пока ждала, вот он ее и запомнил. Тем более это под самый Новый год было, 31 декабря, он уже домой собирался уходить, чтобы праздновать, из-за нее решил задержаться.

С наркотиками тоже все не так сложно оказалось, им в отделе кадров НИИ, где Попова работала, на вопрос не происходило ли у них в последнее время чего необычного, сказали, что ничего не происходило, если не считать того, что месяца полтора назад один новенький научный сотрудник с ума сошел, молоденький, сразу после окончания университета к ним устроился, да видно учиться сейчас в технических ВУЗах больно уж тяжело, вот он умом и тронулся. Однажды утром на работу пришел сам не свой, сначала кричал что-то неразборчиво, а потом стулья стал хватать и в стыки стен и потолка в разных углах лаборатории кидать, будто от невидимых врагов отбивался, говорят, черти ему там померещились. Покуда скорая приехала да забрала его чуть всю лабораторию не разгромил, долго потом другие сотрудники убирались.

«А Попова была среди этих других сотрудников, которые убирались?» – спросили опера.

«Была конечно, она же в этой же лаборатории и работает, все, считай, на ее глазах и происходило.».

Описание сумасшествия сотрудника лаборатории один в один соответствовало описанию побочки от передозировки того самого нового наркотика, которым Бергман отравили. Недавно один депутат Госдумы в гостиничном номере почти такое же творил, тоже от чертей в углах защищался, только не отбивался, а отстреливался, у него при себе травмат был, шуму тогда было на весь интернет.

Съездили опера в больницу к тому сотруднику, врачи содержание именно этого наркотика в его крови в момент госпитализации подтвердили, да и сам он отнекиваться не стал, сказал, что купил несколько доз накануне вечером в одном известном клубе, благо, деньги у него были, он на бирже пробовал играть, несмотря на маленькую зарплату, провернул удачную операцию, почти полторы зарплаты заработал, вот и поехал в клуб отмечать, там и решил наркотики попробовать. Только с непривычки дозу не рассчитал, ему и одной бы для кайфа хватило, а он, на кураже, сразу двумя закинулся, да еще парочку с собой домой прихватил. Утром третью принял, вот его и накрыло, даже четвертая, что в кармане оставалась, не понадобилась.

Попову задержали, в квартире ее обыск устроили, кольцо то самое изъяли, все материалы опера положили Славе Удачину на стол, он следователем как раз был по тому делу.

Слава на допросе Попову и расколол, причем расколол, когда показал, как кольцо Бергман открывается, поначалу то она твердила, что ничего не знает, к убийству Бергман отношения не имеет, а кольцо у нее в семье испокон веков хранилось, от старости даже открываться перестало.

«Да как же перестало,» – спросил ее Слава, «вот же открывается без всяких проблем!», и нажал в нужном месте. Кольцо тут же и открылось, на женскую сторону открылось, разумеется, это же Бергман было кольцо, женщине возлюбленным подаренное, вот оно на женскую сторону и открывалось.

Попова, увидев, как открылось кольцо, сначала побледнела, а потом заревела и начала каяться, и рассказала она Славе вот такую историю.

Глава 39.

Точно такое кольцо у нее в семье, действительно, еще с довоенных времен хранилось, перешло сначала от деда с бабушкой ее родителям, а уже от них к ней самой. Хранилось до того злополучного дня пока не решила она ухаживания коллеги своего Николая Демидова принять, да в дом к себе его пригласить на ночь любви. Ночи целой не получилось, он же женат, не мог до утра дома не появляться, но им и пары часов хватило, уж больно они бурно их провели.

Он ушел, а она на тумбочку прикроватную посмотрела и увидела, что кольца нет. Вот всегда было, на этом самом месте было, она точно помнила как сняла его, ложась с Демидовым в постель, и на тумбочку положила, а после ухода Демидова его на тумбочке не стало. А кольцо это, почитай, ее единственная ценность, очень оно ей нравилось, она его всю жизнь, практически не снимая, носила, да и память о предках. Стала она кольцо искать по всей квартире, думала, может завалилось куда, но не нашла, нигде не нашла.

Решила она, что Демидов его с собой забрал, больше некому, тем паче, Демидов на кольцо это раньше постоянно внимание обращал, говорил неоднократно какое же оно элегантное, сразу видно, что старинная работа, сейчас таких не делают, а уж когда она ему показала, что колечко открывается, вообще чуть ли не дар речи потерял от такой загадочной красоты.

Ужасно она по этому поводу разозлилась, позвонила Николаю Всеволодовичу, потребовала вернуть, он ей в ответ: «С ума ты сошла что ли, не брал я ничего, поищи получше!».

Она всю постель перетрясла, перестелила, потом всю квартиру пропылесосила и грязь в пылесборнике чуть ли не под микроскопом всю изучила, нет кольца.

Позвонила еще раз Демидову, сказала: «Не вернешь, завтра заявление в полицию на тебя отнесу, да не за кражу, кольцо это недорогое, только для меня ценное, его полиция и искать то не станет, а на изнасилование. Или кольцо мне к утру верни или сядешь.».

Демидов кольца не вернул, она и отнесла заявление. Демидова осудили, но кольцо это ей вернуть не помогло.

Но даже после отбытия Демидова в места не столько отдаленные не могла она успокоиться, стала думать куда он кольцо это мог деть, пришла к выводу, что продать бы не успел, его почти сразу после подачи ею заявления задержали, значит, дома спрятал, больше негде, а дома у него кто? Правильно, жена, вот за ней то и решила Екатерина Попова проследить – может она то кольцо когда и наденет, решив, что уже все улеглось, и момент подходящий, может в квартиру к ней как-то удастся прорваться и самой там поискать, в общем стала она практически все свободное время проводить в наблюдении за домом Демидова.

Месяца полтора там ошивалась, пока однажды ей не повезло, столкнулась она возле подъезда Демидова с Ольгой Дмитриевной Бергман, которая из того подъезда как раз выходила, и увидела у нее на руке свое кольцо. Вот тут правда вся ей и раскрылась – успел, стало быть, Николай Всеволодович колечко продать, соседке своей и продал, ну, не совсем соседке, жила то Ольга Дмитриевна в другом месте, это Попова быстро установила, но в подъезд этот наведывалась регулярно, был у нее там полюбовник, такой же дед, как она сама. Дед из дома уже почти не выходит, из самой бабки Бергман уже песок не просто сыпется, а почитай почти весь высыпался, а, гляди, туда же, полюбовники.

С этого дня стала Попова следить уже не за женой Демидова, а за Ольгой Дмитриевной Бергман, сначала думала кольцо свое у нее просто украсть, надеялась, что та снимет его как-нибудь в общественном месте, а она изловчится и заберет, но Бергман кольцо никогда и нигде не снимала, только в пекарне официанткам с руки показывала и небылицу им рассказывала, будто это ее кольцо, возлюбленным ей подаренное. Сплошное вранье, а эти дуры слушают, уши развесив.

Попова вернуть кольцо уже почти отчаялась, и вдруг, два года назад, увидела на подъезде Бергман объявление, что квартира на первом этаже продается или обменивается на большую с доплатой. Сорвала она это объявление, позвонила. Сначала думала просто в аренду квартиру эту взять пока не продадут, чтобы попробовать еще поближе к Бергман подобраться, но квартира ей понравилась, хоть и однокомнатная да на первом этаже, зато в кирпичном доме и на Пресне, да и первый этаж высокий. Хорошая квартира оказалась, вполне ей подходила взамен ее собственной трешки на окраине, да и зачем ей одной трешка, ни детей ни родственников то у нее нет. Хозяева этой квартиры тоже на обмен были согласны, только уже без доплаты, сказали, что у нее хоть и трешка, да на окраине и в панельке, а здесь и район престижный и качество дома совсем другое, в общем, сговорились на простой обмен. Так Попова в дом Бергман и переехала.

Переехала и стала ждать пока старуха помрет, убивать ее она тогда не собиралась, вполне обоснованно считала, что старухе лет уже столько, что ждать недолго осталось, главное, о смерти ее первой узнать, чтобы успеть в квартиру попасть и кольцо свое забрать, пока другие соседи не подсуетятся.

Даже с врачом участковым потихоньку договорилась за денежку малую, что та ей о состоянии здоровья Бергман сообщать будет, интерес свой объяснила просто – квартира у меня маленькая и на первом этаже, хочу побольше купить, но и дом и район мне очень нравятся, вот и присматриваю себе прямо здесь что-то подходящее, а Ольга Дмитриевна женщина очень пожилая, наследников не имеет, после ее смерти квартира государству отойдет, наверняка, будет продаваться, не хочу упустить. Врач ничего особенного в ее просьбе не усмотрела, все мы люди, вот кому-то квартирка старухина приглянулась, что не пособить, тем более просьба пустяковая, просто говорить как у соседки со здоровьем.

Вот только Ольга Дмитриевна помирать никак не собиралась, хоть неизбежные признаки одряхления и стали появляться, и выходить уже стала гораздо реже и ключи в почтовом ящике оставила, забыв его запереть и связку с собой унести, но Попова не расстраивалась, наоборот, считала, что сама судьба ее к колечку заветному ведет, раз ключи от квартиры Бергман так удачно именно к ней в руки попали, и она даже дубликат их сумела изготовить настолько быстро, что Ольга Дмитриевна, когда она их ей возвращала, даже удивилась, так как пропажи ключей еще и заметить не успела.

Но время шло, Бергман все еще была жива, а срок освобождения из колонии Демидова неуклонно приближался, и беспокоило это Екатерину Попову все больше и больше. Выйдя на свободу, Демидов мог попытаться сам забрать колечко у Бергман, оставшись неудовлетворенным соотношением уплаченной ему Бергман за колечко суммы и той цены, которую ему самому пришлось заплатить за кражу этого кольца, а мог Бергман и не тронуть, она то ему, судя по всему, ничего плохого не сделала, просто заплатила за кольцо столько сколько он попросил, а вот саму Попову разыскать и за ложное обвинение в изнасиловании ей предъявить, или еще что похуже вытворить, неизвестно же как на него отсидка повлияла.

Нужно было действовать, кольцо забирать, квартиру продавать и уезжать. Куда уезжать Попова давно уже придумала – ей знакомая рассказала, что на ГОА можно прекрасно жить на 30 долларов в день, при таком раскладе, ей денег от продажи московской квартиры до конца жизни хватит, а там море, солнце, и Демидов ее уже никогда найти не сможет. Вот и стала Попова пытаться вопрос с кольцом «в ускоренном порядке» решить.

Один раз она рискнула, узнав у врача участкового, что Бергман в больницу на несколько дней кладут, чтобы немного подлечить, ночью залезла к ней в квартиру и до утра там все углы исследовала, надеясь, что Ольга Дмитриевна кольцо в больницу надевать не стала, решила дома оставить, поберечь от возможных неприятностей, вот тогда то она его и заберет. Действовала, на удивление, грамотно, пришла глубокой ночью, убедившись предварительно, что в подъезде ни одно окно уже не горит, оделась как врач, причем не участковый, а из больницы, нацепила белый халат, волосы под специальную медицинскую шапочку тщательно заправила, перед входом в квартиру еще и перчатки с бахилами надела. Рылась-рылась, но кольца своего не нашла, не стала, видимо, Бергман его снимать, поехала с ним в больницу.

Очень Попова неудачей той расстроилась, но буквально через пару дней у них в лаборатории один новый сотрудник погром устроил, последствия которого потом всем миром устраняли, вот в ходе устранения тех последствий и подобрала Попова с пола капсулу растворимую с непонятным содержимым. Думала сначала, что это какое-то лекарство, поискала в интернете, но никаких лекарств в похожих капсулах не нашла, а еще через день они все узнали, что сотрудник тот от передозировки наркотиков взбесился.

Вот и созрел у Поповой план – наркотик из капсулы Бергман подсунуть, а когда та взбесится, ей то для передозировки намного меньше, чем парню молодому нужно, ей и одной капсулы вполне хватит, оказаться первой возле нее, и, делая вид, что помогает усмирять, колечко с пальца и стянуть. Вернулась она следующей ночью в квартиру Ольги Дмитриевны, взяла с прикроватного столика баночку с похожими капсулами, в которых лекарство сердечное было, Бергман врачом прописанное для ежедневного приема, да содержимое одной из капсул на наркотик и заменила. Оставалось только возвращения Бергман из больницы да шума характерного в ее квартире после приема наркотика дожидаться.

Ольгу Дмитриевну из больницы вскоре выписали, Попова каждую ночь бегала к ее двери прислушиваться, но ничего не происходило, а потом уже соседи забеспокоились, стали обсуждать, что давно не слышно Бергман, из квартиры не выходит, нужно бы участковому позвонить. Говорить то говорили, но позвонили не сразу, все им недосуг было, вечером с работы придут, увидятся, поговорят, решат утром позвонить, а утром и позабудут.

Решила Попова сама все проверить, врачом, как и в прошлый раз, тщательно облачилась, дождалась пока все соседи уснут, да в квартиру Бергман и поднялась.

Старушка на кровати лежит, видно, что умерла уже пару дней как, Попова кольцо с пальца сняла, баночку с таблетками с прикроватной тумбочки прихватила, да и ушла потихоньку, дверь за собой снаружи заперев.

На следующий день дубликат ключа от квартиры Бергман и ту самую баночку с таблетками по пути на работу в Москву-реку выбросила, наряд медицинский в помойке при доме престарелых на другом конец города оставила, и решила для себя, что все вообще отлично получилось – умерла Бергман от естественных причин, наркотик даже не попробовала, раз шума не было и скончалась старушка в своей собственной кровати, вот и нет ее, Екатерины Поповой, в том вины, нет на ней греха, не сделала она ничего плохого, только колечко свое сокровенное, ценность семейную, по наследству переходящую, себе вернула.

Еще через день соседи наконец сподобились до участкового дозвониться, квартиру Бергман вскрыли и мертвую старушку в ней нашли.

Попова, не будь дурой, с продажей своей квартиры и отъездом на ГОА торопиться не стала, чтобы внимание к себе не привлекать. Только одно ее расстраивало – сломала покойная Бергман колечко, сколько не нажимай в привычном месте, больше оно не открывалось, про то, что кольца то эти парными выпускались, и механизмы открывания у мужского и женского колец с разных сторон располагались она ведь и не знала ничего.

А тут следователь взял, да на глазах у нее колечко открыл! С другой стороны нажал, не там, где Попова всю жизнь открывала, да и открылось колечко на другую сторону, поняла Попова в этот момент, что не ее это колечко, а просто похожее, и что Ольгу Дмитриевну она совершенно ни за что убила! Поняла, ужаснулась содеянному, разрыдалась и стала каяться!

Глава 40.

Вот такая история получилась неожиданная, в самом начале Никита в возможность просто совпадения, случайности, в том, что он свидетеля по одному делу нашел в рамках мероприятий по совершенно другому, никак не связанному делу, не поверил, и правильно не поверил, но жизнь все-равно без случайностей и невероятных совпадений не обходится – два колечка довоенного производства больше чем через 70 лет после окончания войны почти встретились, одно у Поповой пропало, а совсем скоро второе на руке Бергман на глаза Поповой попалось, хотя до этого Попова даже представить себе не могла, что такие кольца не в единичном экземпляре существуют, всю свою жизнь думала, что кольцо ее уникально.

Никиту это совпадение долго не отпускало, очень ему хотелось узнать было ли пропавшее у Поповой кольцо кольцом погибшего возлюбленного Бергман или просто мужским вариантом такого же кольца, ранее принадлежавшим кому-то третьему, но узнать этого ему, к сожалению, так никогда и не удалось, хотя следы кольца Поповой он и нашел.

Съездил к новым хозяевам квартиры, в которой Попова до переезда в дом Бергман жила, их про кольцо порасспрашивал, но они ничего рассказать не смогли, сказали только, что никакого кольца не находили, да и не могли найти, они перед переездом в эту квартиру ремонт в ней капитальный делали, все меняли, от пола до потолка, под жизнь семьи с детьми приспосабливая, поэтому когда они въехали, там вообще никаких следов прежней хозяйки не было. Дали ему телефон бригадира той бригады, что ремонт у них делала.

Бригадира Никита нашел, тот и вспомнил, что находили его рабочие кольцо, когда плинтус в спальне демонтировали, вот за плинтусом, в том месте, где он, по виду, уже давно от стены немного отходил, они и нашли кольцо. Бригадир его мельком видел, как раз такое, как Никита описывает.

«Да, ночка то та присно памятная у Поповой с Демидовым, похоже, и правда бурная была, просто слетело кольцо в зашатавшейся прикроватной тумбочки, да за плинтус отстающий и завалилось, а Попова, когда искала его, за плинтусом посмотреть то и не догадалась. Вот как бывает – одна бурная ночь жизнь стольких человек погубила: и Демидова с его бабой и ее новым сожителем, и Бергман, и самой Поповой!» – подумал тогда Никита.

Ремонтники кольцо хозяевам решили не отдавать, рассудив, что тем, кто раньше здесь жил, оно без надобности, раз переехали и искать его не стали, а к новым хозяевам оно никакого отношения не имеет, они в этой квартире не жили еще ни одной минуты, сразу после обмена ремонт начали. Отнесли работяги найденное кольцо в ближайший ломбард, думали сдать, да выручку между всеми поделить, но им за него такие копейки предложили, что смысла не было, приемщик в ломбарде сказал, что кольцо только на лом тянет, как изделию ювелирному ему цена «пятак в базарный день». Не стали сдавать, отдали самому молодому в бригаде, он как раз на этом заказе на свадьбу себе зарабатывал, решили, пусть невесте подарит, порадует. Вот этот молодой кольцо куда-то в далекую молдавскую деревню, откуда он родом был, и увез, там его следы навсегда и потерялись.

Попову осудили и отправили в колонию, а Никита, роль которого в раскрытии этого дела недооценить было невозможно, сразу получил и повышение в звании, и рекомендацию на работу в Главк, и первую свою государственную награду – медаль «За отличную службу по охране общественного порядка».

Поздравляя Никиту с этой наградой, тогдашний начальник Главка не только его хвалил, он свою поздравительную речь завершил словами: «Молодцы твои бати, отличного мужика из тебя вырастили и смену достойную себе готовят!».

Именно в этот момент Никита окончательно осознал две вещи: что у него, действительно, по сути, три отца, не считая давно погибшего родного, и что, раз они отцы, то и отношение у них к нему вполне отеческое, а значит, не нужно обижаться когда время от времени в их словах покровительственные нотки звучат или поучения, это они не от непризнания его заслуг, не от неуважительного отношения как к пацану неразумному, а исключительно от заботы отеческой. Осознал и с тех пор никогда уже на них за это не обижался, реагировал с улыбкой на такое их поведение: «Бати мои чудят», говорил, да и чудили они, нужно отдать им должное, уже таким образом все реже и реже, понимали, что Никитос их окончательно вырос, и ни к чему его уже наставлять и поучать, нет уже никаких поводов и оснований в зрелости его сомневаться.

Глава 41.

За первые пару лет работы в Главке Никита репутацию свою геройскую только утвердил, в связке Максима и Старшины стал полноправным третьим, и не потому, что те кого-то другого задвинули, место ему своим покровительством освобождая, а исключительно за счет своих личных качеств – среди всех остальных оперов отдела он всегда был лучшим, во всем лучшим: и по уму, и по старательности и дотошности в раскрытии, он любое дело всегда до конца доводил, никогда на полпути не бросал даже самую кажущуюся бесперспективной версию, и по отваге своей неизмеримой, на защиту людей направленной.

Была у Никиты только одна слабость, да и не слабость даже, скорее, особая черта – женщин он любил неимоверно, любил вообще всех и любых, а вот свою единственную выбирать не торопился. За два года в его постели перебывало вообще все женское население Главка младше 35 лет, с кем то он один раз время провел, с кем то два, максимум три раза «пообщался», но в постоянные отношения ни с одной не вступал, но самое удивительное, что ни одна из девушек обиженной на него не осталась, все вздыхали по поводу не случившихся отношений, но ни одна обиды не держала. Создавалось впечатление, что все девушки понимают, что такого мужика как Никита в единоличное пользование получить просто невозможно, не того полета птица, чтобы окольцевать ее удалось, да гнездо с ней свить.

Тоня такому отношению девушек к ситуации и удивлялась и забавлялась, с Никитой они тогда еще близко не дружили, общались тепло, но как коллеги, интимных отношений с ней Никита не заводил, Тоне, когда Никита в Главк работать пришел, уже слегка за сорок было, не попадала она в его возрастную категорию, да и не стремилась, наблюдала со стороны как мальчишка забавляется, наблюдала и недоумевала, ну как ему так удается, что ни одна не в обиде?

Ответ на этот вопрос получила случайно, в туалете разговор услышала между молоденькими коллегами, даже усмехнулась про себя, вспомнив, как много лет назад вот также в туалете услышала разговор оперов, из которого поняла, что замуж ей не светит, вот уж ценный источник информации получается – туалет, он же сортир!

Одна, совсем новенькая, двум другим рассказывала, что Никита сейчас как раз ее обхаживает, а она боится соглашаться, но не потому боится, что бросит он ее потом, а не понравиться ему боится, переживает из-за своей неопытности в постели. Никита у нее, конечно, не первым будет, но опыт предыдущий у нее неяркий, да и маловато его, а тут такой «орел». Только более опытные коллеги над такими ее переживаниям посмеялись, дурочка, говорят, да в том то и дело, что Никите не понравиться невозможно, он от женщины никаких умений не ждет, на них не рассчитывает, он, наоборот, сам только о женщине и заботится, ведет себя в постели так, что под ним буквально любая кончит! «Мне вообще кажется,» – заявила одна из них, «что если бы Никите в голову пришло с куклой резиновой однажды любовью заняться, то и та бы под ним кончила, да так кончила, что лопнула бы натурально от невыносимого удовольствия! Уж больно он ласковый, умелый да старательный!».

«Да, необычный экземпляр этот Никита, в этом плане Максима Викторовича с пьедестала уже скинул, тот, правда, отношений интимных в Главке никогда и не заводил, ни разу не ходили о нем такие слухи, видимо, только на стороне предпочитал всегда с женщинами общаться, но до появления Никиты всегда считался самым желанным мужчиной в Главке, а теперь, видишь, уже нет, у нынешних сотрудниц другой фаворит. Интересно было бы поближе с Никитой познакомиться, но не для интима, а исключительно для общения!» – подумала тогда Тоня.

Вот такая возможность поближе познакомиться Тоне вскоре и представилась. На очередной еженедельной охоте пошла она в один новый паб, недавно в Москве открывшийся. Заходит, смотрит, возле барной стойки Никита спиной к ней сидит, девицу какую-то угощает да обхаживает.

«В Главке всех уже, наверное, перепробовал, да все ему мало!» – с усмешкой подумала Тоня.

Подумала и уже хотела уйти, встречаться на охоте с коллегами, в том числе и с Никитой, в планы ее никогда не входило. Только собралась к выходу развернуться, как Никита встал и в другой конец паба в сторону туалета направился.

Тоня глазами спину его проводила, решила, пока минутка есть, девицу его поближе рассмотреть, оценить, взгляд на нее перевела, а та в Никитин стакан что-то подсыпает.

«Вот же, дурачок, на клофелинщицу нарвался и не заметил, а еще опер легендарный называется, совсем не смотрит с кем знакомится, видно, тем, что в штанах у него, выбор делает, а голову не подключает!» – с неудовольствием подумала Тоня.

И пошла навстречу Никите в сторону сортира, хоть и не входило в ее планы ему свое присутствие в пабе этом демонстрировать, да просто так ситуацию оставлять нельзя было, жалко было парня, ладно без денег останется, а если на службе известно станет, вылетит же в два счета, никто ему не поможет, даже Максим Викторович, а жалко, опер то он, действительно, отличный. Подходя к сортиру, повстречалась с выходящим Никитой глазами и жестом ему показала знакомство их никак не обозначать, а поравнявшись произнесла негромко: «У тебя в стакане клофелин, сама видела, как девица твоя подсыпала», сказала, да и мимо прошла, скрылась в туалете.

Через десять минут фиаско Никиты превратилось в блестяще проведенную полицейскую комбинацию по задержанию клофелинщицы, все честь по чести, с изъятием стакана и его содержимого для исследования и снятия отпечатков пальцев и с обнаружением при девушке остатков запрещенного вещества.

А уже в отделе Никита девушку ту «дожал», дала она показания на целый сомн своих подельниц и их заказчиков, которые всю схему по обиранию мужиков с помощью клофелина в разных барах Москвы и организовали, а учитывая, что там, помимо уворовывания денег и ценностей, и эпизод со смерть потерпевшего от передозировки клофелином имелся, раскрытие получилось громким.

Вот только Тониного участия во всей этой ситуации скрыть было невозможно, она когда из туалета вышла, четко поняла, что уходить сейчас уже бессмысленно, Никита задержание уже организовал, даже если сейчас уйдешь, все-равно потом по камерам то, что она в пабе была, установят и вопросы задавать будут.

Никита Максиму сказал, что задержание клофелинщицы давно готовил, но ему помощник был нужен в зале, лучше девушка, чтобы внимание не привлекать, вот он Тоню и попросил поучаствовать.

Максим его не похвалил, совсем не похвалил, наоборот, отчитал прямо при Тоне, жестко отчитал, как мальчишку, и за то, что операцию организовал его, Максима, начальника своего, не предупредив, и за то, что делом не своим занимается, клофелинщицы и их жертвы, это же не уровень Главка, по ним на земле работать должны, вот и нужно было просто туда информацию передать, а не самому операцию по задержанию организовывать, и главное, за то, что Тоню привлек, она же не опер, нельзя ей рисковать и втягивать в сомнительные операции.

«А если бы что-то пошло не так, как бы ты Антонину Дмитриевну вытаскивал? Как смог бы ее защитить, сам, один, не сказав никому, индюк ты самонадеянный?» – почти сорвался под конец Максим.

«А Вы, Антонина Дмитриевна, тоже меня удивили, Вы то зачем на его дурацкое предложение согласились, зачем повелись? Почему мне не сообщили что этот дуралей задумал?» – слегка поостыв, обратился Максим к Тоне.

«Я никогда в практической работе не участвовала, все только в теории, вот и было мне интересно посмотреть, что да как, тем более риски я оценила как незначительные.» – только и смогла ему ответить Тоня.

«В следующий раз не ведитесь на такое, пожалуйста, сразу мне сообщайте о всяких сомнительных предложениях от таких вот коллег» – уже совсем спокойно попросил ее Максим.

На том и разошлись. Никита от Максима красный как рак вышел, понятно, неприятно, когда тебя так отчитывают, да еще и публично, но промолчал, возражать ничего не стал.

Уже в коридоре Тоне предложил в ближайшем баре встретиться, выпить, да и обсудить произошедшее, Тоня согласилась – для охоты ночь уже все-равно была безнадежно потеряна.

Глава 42.

Сели в баре, сначала молча выпили, видно было, что Никита все еще болезненно переживал недавний инцидент с Максимом, но быстро успокоился, начал улыбаться, даже шутить.

«Ты на Максима Викторовича уже не в обиде?» – аккуратно спросила Тоня.

«Да прав он, как ни крути, если бы я не знал, как все на самом деле было, также, как он, наверное бы реагировал. Во всем прав: и дело не мое, и ему не доложил, и тебя под риск поставил. Да и ты на него не обижайся, сама подумай, если бы ты там случайно не оказалась, а я бы тебя попросил вот так, с бухты барахты, с панталыку, в операции поучаствовать, ты бы ведь не согласилась, сразу бы ему доложила, верно ведь?» – ответил ей Никита.

«Верно,» – согласилась Тоня, «да я и не обижаюсь!» – добавила она.

«Кстати, а на самом то деле, ты как там оказалась?» – спросил Никита, и Тоня, сама даже до конца не зная почему, взяла и рассказала ему о своей охоте.

Никита слушал внимательно, не перебивая, и смотрел на нее в течение всего ее рассказа отнюдь не с осуждением, даже скорее восхищенно.

«Ох, и нестандартная ты женщина!» – резюмировал в конце, «Во всем необыкновенная, что в работе, что в увлечениях! Интересно с тобой было бы почаще общаться.».

С этого момента они и подружились, договорившись на охоту ходить теперь всегда вместе, подстраховывая друг друга, что и делали потом еще больше года, сближаясь все больше и больше.

В какой то момент Никита с удивлением понял, что друга ближе Тони у него теперь нет, вот такая странная судьба – он о близком друге всю свою жизнь мечтал, и в школе, и в универе, и в армии, да и на службе, мечтал, мужикам своим завидовал, дружбе их необыкновенной, через все годы и все испытания с честью пронесенной, а у самого у него такого друга все не было, и вот теперь появился, только не мужик, а женщина. Вот такой необычный поворот мироздания!

И ни Никита ни Тоня дружбу эту ни за что и никогда ни на что бы не променяли, предрассудков о том, что не может быть дружбы между мужчиной и женщиной, потому что для одной из сторон это всегда не дружба, а желание любви, они решительно не понимали и не поддерживали. Не было ни у того ни у другого никакого любовного интереса, дружба в чистом виде, хотя может быть это все-таки значительной разницей в возрасте объяснялось, для дружбы возраст неважен, а вот для любви женщина на пятнадцать лет старше – это, чаще всего, и не любовь вовсе, а лишь взаимный «рациональный интерес», расчет вместо любви, хоть видимостью любви и прикрытый.

И дружба эта была настоящей, в которой один за другого горой, в которой друг друга почти всегда без слов понимают, в горе сочувствуют, и радость разделяют. Вот такая это была дружба, причем, судьбой не раз проверенная, испытанная на прочность в самых разных ситуациях.

Благодаря этой дружбе, Тоня однажды даже в «круг избранных» попала, о чем давно мечтала, да ее не звали. А дело было так: еще с тех времен, когда Максим только начальником убойного отдела стал, ввел он у себя в отделе традицию – каждый год на День милиции (как бы название этого праздника, да и самой милиции за годы службы не менялось, для Максима и его близких это всегда был именно День милиции, всегда только так и никак иначе) они всем отделом ходили куда-нибудь праздновать, да обязательно не одни, а с женами, подругами, другими членами семьи, каждый опер брал с собой кого хотел.

Как только официальная праздничная часть в Главке заканчивалась, и все прочие сотрудники по домам расходились, опера из отдела Максима шли в какое-нибудь кафе или бар неподалеку, там с семьями своими встречались и все вместе праздновали. Из тех, кто в отделе не работал, на такие праздники приглашали всегда только Славу и обязательно с Тамарой Сергеевной, а больше никого и никогда в этот самый «круг избранных» не звали, хотя многие хотели попасть. И Тоню многие годы не звали, она же формально в убойном отделе не числилась.

В организации таких праздников у Максима свой интерес был, он к операм своим там приглядывался в неформальной, так сказать, обстановке, да и не только к операм, а и к их семьям, ему важно было понять в какой обстановке живут его сотрудники, чем «дышат». Он прекрасно понимал насколько любому мужику «тыл» надежный важен, а уж при их работе – это вообще «первое дело», вот и наблюдал он за своими операми и их семьями, как ведут себя, как общаются, у кого все отлично, а у кого просто ровно, а кто на грани, на грани срыва, развода, неважно чего, главное, на грани.

Того, кто на грани, всегда поддержать потом старался, чтобы человек не сорвался, грань эту самую не переступил или переступил, но переступил осознанно, без тяжких для самого себя последствий. Сам наблюдал, и Тамара Сергеевна наблюдала, он изнутри, а она как бы снаружи, потом делились они своими наблюдениями, мнениями обменивались, и часто много пользы для дальнейшей работы убойного отдела из этого извлекалось.

Когда Никита в Главке стал работать, и он на такие праздники, конечно же, стал ходить, он же опер в отделе Максима, ему там самое место. Только ходил один, девчонок с собой не брал, не без оснований считая, что праздник этот хоть и не семейный, но для присутствия случайных людей не предназначенный, а девушки в его жизни пока были только случайные, на «тыл» ни одна из них явно не тянула, и им в таком качестве не рассматривалась. А вот с Тоней подружившись, он тут же ее на следующий такой праздник и пригласил. Тоня сначала отнекивалась, хоть и мечтала там побывать уже давно, да смущало ее, что за столько лет работы в Главке ее туда никогда не звали, боялась «не ко двору прийтись» и только проблемы создать себе и Никите, но Никита ее убедил.

Пришли, и Максим им искренне обрадовался, даже воскликнул: «Какой же ты, Никита, молодец, что Антонину Дмитриевну сообразил к нам позвать, а я за столько лет не додумался! Она же самый что ни на есть полноценный член нашего коллектива, хоть формально в убойном и не числится.».

И не только Максим обрадовался, все опера с Тоней тепло поздоровались, а Тамара Сергеевна, когда Слава их друг другу представил, даже Тоню рядом с собой сесть попросила, много, говорит, я о Вас наслышана за эти годы, давно хотела познакомиться и пообщаться. Тоня тоже давно хотела Тамаре Сергеевне вопрос свой задать, тот самый, о воспитании настоящих мужиков.

Глава 43.

Праздник уже явно за половину перевалил, из-за стола все повыходили, кто танцевать пошел, кто курить, несколько мужиков в углу зала сгрудились и что-то по работе бурно обсуждали, остались за столом только Тамара Сергеевна, Тоня да Лизавета.

Вот тогда и задала Тоня Тамаре Сергеевне свой вопрос.

Та в ответ улыбнулась, «Это Никита тебе сказал, что их всех я воспитывала?» – спрашивает.

«Да, он, а разве это не так?» – удивилась Тоня.

«В чем-то так, а в чем-то и нет. Я имею в виду, что это только Никите кажется, что именно я и именно воспитывала, потому что для него это, в определенной мере, так и есть. Просто, когда он рос, я уже сама воспиталась и ему это воспитание передавала, а со старшими мужчинами это не совсем так. Вот смотри…» – сказала Тамара Сергеевна, и Тоня сразу сосредоточилась, приготовившись к поучительному рассказу с явно нестандартными выводами.

«Историю Максима и отца Никитиного Юры ты, наверное, знаешь?».

«Да, в общих чертах, Никита рассказывал.»

«Так вот, когда они ко мне в детдом попали, то скорее не я их воспитывала, а они меня, да и друг друга.

Из меня тогда воспитатель не ахти какой был, несмотря на профильное образование и должность директора детского дома. Я мужиков растить совершенно не умела, Слава мой тому тогда ярким примером был, умный, начитанный, но без огромного количества необходимых для мужчины качеств и навыков.

И осознала я свое неумение мужиков растить далеко не сразу, только когда Максим ко мне попал, вот его до меня отец воспитывал, очень по-мужски воспитывал, и во всем его поведении, во всех аспектах отношения к жизни, это уже тогда, несмотря на возраст его совсем еще юный, ему двенадцать только исполнилось, было очень явно видно.

Вот он и воспитывал в друзьях своих мужские качества, только не в классическом смысле, который под словом «воспитание» понимается, а в жизненном, он просто так жил, и пацаны, глядя на него, также жить учились.

И я училась, наблюдала, выводы делала, каждый поступок его обдумывала, каждую реакцию запоминала, чтобы мужиков растить хоть немного научиться, мне это, с учетом моей должности, было совершенно необходимо, иначе это уже профнепригодность.

История про привычку вставать, когда женщина входит, или дверь перед ней открывать и стул отодвигать, ну, да и про весь прочий этикет, она, кстати, отсюда же. Я же понимала, что к двенадцати годам еще далеко не все успел отец в Максима вложить, а отца то уже и нет, очень мне не хотелось, чтобы мужское воспитание и Максима и других пацанов на этом и остановилось. А как мне отцов им заменить? Да никак, не могу я мужчину заменить, при всем желании не могу, просто потому что сама я не мужчина, а женщина. И других мужчин у нас ни в детдоме ни в школе, где они учились, не было, у нас вообще в образовании почти всегда одни только женщины работали и работают, так откуда им примеры мужского поведения брать? Да, приезжали иногда друзья отца Максима, навещали его, тренеры по единоборствам с парнями занимались, но это же мало, безнадежно мало для пацанов, у которых самый сложный возраст, период самого становления.

Вот тогда я и поняла, что примеры этого самого мужского поведения им только из книг я и могу дать, благо, книги они приключенческие обожали, просто ими зачитывались, все героями хотели стать, вот я им книги, соответствующие, через Славку своего и подсовывала. Правильные книги старалась выбирать, не идеологически правильные, как тогда положено было, а с точки зрения мужского поведения героев правильные, вот из этих книг они основы этого самого этикета и почерпнули, мне только оставалось внимание их на это обратить, показать, что дворяне в «Войне и мире» у Толстого или в «Белой гвардии» у Булгакова, например, не только за Родину воюют, но и на балу или даже в быту особым образом даму сопровождают, и это для них это такой же вопрос чести, как и доблесть в сражении.

И не только этикет, как ты понимаешь, они из книг тех брали, они про доблесть и честь, как главные мужские качества, про любовь к Родине и готовность ее защищать, про «силу в правде» оттуда же впитывали.

Вот с Никитой, в этом плане, мне уже совсем легко было, с ним я за мужское воспитание не отвечала и не беспокоилась, здесь наши старшие мужчины уже сами, без меня могли разобраться и разобрались.

И еще одно важно в воспитании, это я на Никите также очень ярко заметила и поняла – важно всем взрослым в семье быть готовыми на вопросы хоть и детские, да очень непростые отвечать, отвечать честно, отвечать именно то, что сам думаешь, не уклоняясь, не прячась и не боясь, что ответ твой ошибочен и не туда может увести.

И ничего страшного нет в том, что даже в самом обычном, казалось бы, но таком важном, таком основополагающем вопросе: что такое хорошо, а что такое плохо, мнения у взрослых разойдутся. Один одно ребенку расскажет, другой другое, они между собой даже поспорят, при ребенке поспорят, но именно поспорят, от темы не уходя и на личности не переходя, а не поругаются, ребенок сам потом все услышанное сто раз обдумает, взвесит и собственные выводы сделает, главное, что ему все точки зрения на проблему показали, все аспекты подсветили, всем возможным опытом, которого ребенку так не хватает, поделились.

Вот так мы все Никиту растили: он меня спросит, я начну рассказывать, он у мужиков переспросит, они со мной согласятся или не согласятся, или один согласится, а другие нет. В одной ситуации со мной Максим со Старшиной согласны, а Слава нет, в другой уже мы со Славой на одной стороне, и Старшина с нами, а Максим против. В третьей вообще все по-разному на проблему смотрят, по-разному оценивают, о разном думают.

А бывали и ситуации, когда мы все вообще не на тот вопрос отвечали, Никита об одном спрашивает, а мы его не понимаем, про другое начинаем ему отвечать, потом только кто-нибудь из нас одумывается, догадывается, что мальчишка совсем не то хотел спросить, догадывается и возвращается к Никите, теперь уже сам переспрашивает: ты, наверное, вот про это хотел спросить, да мы не поняли? У нас на эту тему у всех история есть любимая, «Про Анголу» мы ее называем, попроси вон Лизавету, она тебе ее расскажет, там как раз Старшина ее очень вовремя догадался, что мы все совершенно не про то, что Никиту на самом деле волнует, ему говорим.

Тоня обернулась к Лизавете, и та моментально и с видимой охотой включилась в разговор. Возможность рассказать о своем Старшине человеку, который его неплохо знает, но исключительно в рабочей, так сказать, обстановке, для Лизаветы была ценна. В глубине души она всегда считала, что Старшину ее совершенно незаслуженно недооценивают, всегда он при Максиме как бы на вторых ролях: Максим начальник, он зам, Максим – легендарный опер, и он легендарный, но вот именно что «и», опять как бы после Максима получается.

И судьба у Старшины, на первый взгляд, не такая тяжелая, рос в семье, а не в детдоме, живет всю жизнь с одной женщиной, с ней, с Лизаветой, которая его никогда не предавала и не предаст, в отличие от тех прошмандовок, с которыми Максима, Славу и Юру жизнь столкнула. И дружит с ними со всеми не с детства, получается, как бы пришлый в кампании.

Да и в воспитании Никиты, на взгляд Лизаветы, как-то так всегда получалось, что самые важные ответы для пацана формулировали или Максим или Слава, а Старшина лишь с ними соглашался, конечно, он не особый мастак говорить, но это же не значит, что он в жизни не разбирается и важный опыт мальчишке передать не может.

Все эти «недооценки» существовали исключительно в голове Лизаветы, она своими переживаниями по этому поводу никогда ни с кем не делилась, а если бы поделилась, все, включая самого Старшину, очень бы сильно удивились, так как не было у нее, на самом деле, ровным счетом никаких оснований для подобных «загонов», но Лизавета всю жизнь об этом думала и всю жизнь пыталась при любой возможности привлечь внимание к важности роли Старшины, донести до всех людей, кто с ним хоть как то взаимодействует, его исключительность и право считаться номером один.

Именно поэтому поворот в разговоре с сослуживицей любимого, который давал ей возможность подчеркнуть его особую роль в важной истории, так ее порадовал.

Глава 44.

«Это было в 2001 году, в мае, Никите восемь лет, девять только в августе будет, он второй класс заканчивает.» – начала она.

«Слава тогда в Чечне служил, приехал на несколько дней в начале мая в отпуск, там 8 мая у Тамары Сергеевны день рождения, и 9 праздник, сама понимаешь. Приехал он еще 7 числа утром, мужики его ждали с нетерпением, очень хотели все вместе вечером в баню сходить, есть у них такая традиция. Слава домой зашел, с Тамарой Сергеевной поздоровался, да и пошел за Никиткой в школу, после занятий его забрать. Забрал, приводит домой и матери говорит: «Не пойму, Никита смурной какой-то, меня встретил радостно, а потом как-то «сдулся», молчал всю дорогу, шел и в землю смотрел.».

«Ты тоже заметил,» – отвечает Тамара Сергеевна, «значит и мне не показалось, он уже несколько дней такой, а что случилось не говорит, делает вид, что все в порядке. Никак не могу его разговорить, может вам всем сегодня в бане удастся что-то у него узнать, попробуйте.».

Слава кивнул.

Приехали они с Никитой в баню, Никитоса мужики с собой в баню с самого детства брали, еще с тех времен, когда Юрка, отец его, жив был и с ними ходил, лет с четырех примерно, Макс с Ильей моим уже там.

Ты хоть знаешь, что по паспорту Старшина мой Ильей зовется?» – отвлеклась она на Тоню.

«Конечно знаю,» – улыбнулась Тоня, «я же с официальными документами работаю, а их не на Старшину оформляют, а на Илью Владимировича Вольного, хоть и непривычно это никому.».

«Так вот,» – продолжила Лизавета. «Слава Никитоса в баню привез и коротко мужикам рассказал, что его и Тамару Сергеевну в поведении мальчишки волнует, те согласились, что нужно постараться аккуратно расспросить пацана, может помощь какая нужна, но как ни спрашивали, что происходит понять так и не смогли.

Он с ними только несколько раз разговор заводил про правдивость недавно здесь же в бане от одного их знакомого услышанной истории из времен его службы в Анголе, но разговор этот каждый раз каким-то неоконченным оставался – Никита спрашивает, мужики, вроде, отвечают, да видно, что Никита не такого ответа ждет, его что-то другое беспокоит, а что никак не говорит, и самим не понять. Они и так пытались и этак, так и не смогли вывести мальчишку на нужный лад.

Да и как тут выведешь, если из его вопросов совсем ничего непонятно?

Сама история про Анголу была совсем короткой, суть ее сводилась к следующему: этот самый знакомый служил там во времена Ангольской войны, которой официально то и не было, в охране советского посольства. Жили и он и такие же его сослуживцы на территории посольства с семьями, так как официально они обычными сотрудниками посольства числились, да и занимались, по бумагам, вовсе не охраной.

Участие СССР в гражданской войне в Анголе официально называлось военно-техническим сотрудничеством, вот только «пригласила» СССР для участия в таком сотрудничестве только одна из трех основных местных группировок, между которыми и шла гражданская война, поэтому огромная часть местных повстанцев всех советских граждан, находящихся на территории Анголы, тогда считала оккупантами, и, соответственно, ненавидела.

Ненависть эта имела самые разные проявления, выражавшиеся, в том числе и в угрозах нападения на посольство. И нападения эти периодически и случались, только не глобального плана, а скрытого, например, повстанцы между собой в карты играли на убийство советских граждан, кто проиграет, должен ребенка или женщину с территории посольства выкрасть и убить, и не случайного, а какого-то заранее определенного, так им плата за проигрыш существеннее казалась. Однажды так сына малолетнего этого самого знакомого один повстанец другому проиграл, знакомый сына еле спас, вот и осталось в нем на всю жизнь ответная ненависть к ангольскому населению, про которую он тогда в бане мужикам при Никите и рассказывал.

Сам рассказ, как всем тогда показалось, особо сильного впечатления на Никиту не произвел, не потому, что мальчишка был бесчувственный, просто он много чего к восьми годам от мужиков наслушался и про Афган и про службу их в убойном отделе нелегкую, но до поры до времени всех их рассказы воспринимал как сказку или роман приключенческий, в котором добро всегда в конце побеждает, а зло скорее абстрактное, чем настоящее, тем более что в рассказах мужиков добро то как раз всегда побеждало.

К восьми годам, правда, начал уже понимать, что это не сказки, а жизнь, и жизнь эта порой очень и очень жестокой бывает, но одновременно с этим пониманием научился на рассказы об этой жестокости правильно реагировать, не психовать, а воспринимать как то неизбежное зло, не абстрактное, а самое что ни на есть натуральное, с которым все настоящие мужчины по жизни борются, и ему также бороться предстоит, когда вырастет, поэтому сильно негативного, болезненного впечатления такие рассказы на него и не производили.

Да и прошло с того рассказа уже больше двух месяцев, все это время Никита о нем не вспоминал, а сейчас вдруг вспомнил. Вспомнил и несколько раз к нему возвращался с разных сторон, больше всего его интересовало откуда тот знакомый узнал, что ему сына нужно спасать?

Ответа на этот вопрос мужики не знали, о чем сначала так прямо Никите и сказали, он примолк, явно разочарованный.

Сходили в парную, вышли, опять сели разговаривать, а Никита опять к ангольской истории возвращается, теперь спрашивает, мол, если как на самом деле было не знаете, то расскажите, как могло быть. Мужики особых предположений придумать не смогли, ответили, что, скорее всего, там, зная о самой возможности такого исхода, просто все взрослые постоянно начеку были, вот и среагировали в нужный момент.

Никита посидел, помолчал, подумал, потом опять спрашивает: «Ну а о самой то возможности такого исхода они откуда могли узнать?». Старшие были вынуждены ответить, что и этого не знают, наверное, этот случай уже не первый был, вот отсюда и знали, а может какие разведданные были.

Никита больше ничего не спрашивал, но видно было, что все-равно что-то его изнутри гложет, не дает покоя, да непонятно что.

Мужики решили прямо спросить: «Никит, ты чего такой задумчивый? Что тебя беспокоит?», но ответ был уж очень неопределенный, из разряда: «Да так…». На том и разошлись, так ничего от пацана толком и не добившись.

Глава 45.

На следующий день все опять собрались, дома у Славы, день рождения Тамары Сергеевны отмечать.

Мы с Ильей приехали, он всем и говорит: «Слушайте, я всю ночь думал к чему Никитос вчера в бане клонил, о чем на самом деле нас спрашивал…».

«Ну и?» – обернулись к нему все.

«Мне кажется, он какую-то информацию случайно услышал, она ему важной кажется, даже не важной, а пугающей, а как нам ее рассказать не знает, думает, что если напрямую сказать, то получится, что он ябедничает или жалуется, этого он делать не хочет, мы же ему все время твердим: «Мужик не ноет и не жалуется, мужик всегда свои проблемы решает сам!», вот и дотвердились до того, что он помощи у нас не решается попросить. А сам, наверное, с той ситуацией, о которой у него информация есть, справиться не может, вот и пытается найти пути до нас эту информацию донести, но так, чтобы как бы не от него она исходила, чтобы каким-то окольным путем к нам попала, чтобы не получилось, что он ябедничает, или жалуется, или, хуже того, доверие чье-то придает.».

«Слушай, а ведь ты прав, Старшина,» – согласились мужики, «похоже на то, его ведь вчера именно этот вопрос из всей ангольской истории больше всего интересовал – как узнали?».

«Вот и я про то,» – отвечает Старшина, «сегодня попробую его по-другому на этот разговор вывести, я даже уже придумал как.».

Ближе к концу вечера рассказывает нам Илья за столом такую историю: «Я, когда еще в Афгане служил, столкнулся один раз с вопросом о том, где границы между трусостью и предательством и просьбой о помощи проходят, и очень удивился насколько такие границы у некоторых людей в голове размыты.

А дело было так: я тогда еще взводом командовал, относительно небольшим, всего три отделения у меня в подчинении было, общая численность около 30 человек, почти все срочники. Парни все разные, кто отважно воюет, кто откровенно побаивается, но мне нужно к каждому подход найти, чтобы все, как говорится, были «в едином строю», в бою это важно, жизненно важно быть уверенным в каждом бойце, чтобы в самый горячий момент не получилось, что один на товарища за спиной рассчитывал, действовал так, будто спина у него прикрыта, а за спиной то никого и нет, струсил товарищ, который за спиной.

Всех своих бойцов я знал неплохо, старался тактику и общения с ними и боя так выстраивать, чтобы сильные стороны их использовать, а слабые нивелировать. И были у меня, как всегда и водится, несколько самых бравых, много средних и один – самый слабый.

С бравыми вопросов у командира обычно нет, они на то и бравые, чтобы на них положиться можно было, средние тоже вполне в бою пригодны.

Со слабыми сложнее, слабым на войне труднее всех выжить, ему кажется, что он не слабый, он осмотрительный, и благодаря этой своей осмотрительности от опасности получше остальных укроется, да только не знает он, что это страх, а не осмотрительность, а страх в самый важный момент буквально парализует, воли лишает. Смелый до последнего в руках себя держит, ему уже дулом автомата в грудь целятся, а он в последнюю секунду ямку увидит, сиганет в нее и от пули скроется, не всегда, конечно, так получается, но шанс есть, а у слабого шанса в этой ситуации нет, совсем нет, он, когда автомат в грудь ему нацеленный видит, всякую волю мигом теряет, не спасет его уже никакая ямка, он ее просто не ищет, потому что сразу сдается, ни на какой шанс, ни на какое спасение уже не надеется.

Только иногда бравые слишком бравыми бывают, тяжеловато их в узде держать, могут решить, что лучше всех остальных, включая командира, знают, что в той или иной ситуации делать нужно, и повести себя непредсказуемо, смело, но глупо и, главное, для всех остальных неожиданно, от неожиданности такой все остальные теряются, не успевают вовремя сориентироваться и подстроиться, в результате все страдают, нет того самого – «единым фронтом», наоборот, каждый «кто в лес, кто по дрова».

Я все это неустанно бойцам своим объяснял, тысячу раз повторял на все лады в самых разных ситуациях, слабых силу в себе воспитывать призывал, а слишком бравых – в узде самих себя держать, не задаваться, не перебарщивать с той самой бравостью, и до поры до времени все у меня получалось.

И вот однажды предстоит нам операция, да непростая, скрытый марш-бросок при полном обмундировании – разведка донесла, что километрах в восьми группа моджахедов замечена человек из пятидесяти, двигается скрытно, похоже, в тыл к нам пытается зайти, и решено было их опередить, моему подразделению ближайшей ночью в тыл к ним зайти, да там закрепиться, а другое подразделение утром пойдет на них в атаку, постарается в бегство обратить, вот там мы их и встретим.

Приказы отданы, поднял я бойцов, да повел. Вроде и дистанция относительно невелика, двенадцать километров обычные для тренировочных марш-бросков, которые все в учебке проходили, десять совсем незначительно превышают, да и времени у нас побольше, чем на тренировочном, а только слабый мой буквально изнылся весь, уже через пять километров начал говорить: «Все, не могу больше, умираю!», отставать и тормозить весь взвод.

Ребята мои мне и говорят: «Командир, задолбал он совсем, давай его здесь оставим, выживет, на обратном пути подберем.».

Он, как услышал, от страха чуть не обделался, решил, что мы, и правда, бросить его можем прямо здесь, в горах, где вокруг одни моджахеды, тогда уж он точно не выживет. Смотрит на меня как собака больная, бездомная, ждет, что я решу.

Я им в ответ: «Мы своих не бросаем!», и дальше двинулись. Слабый с нами бежит, даже видно, что старается, уже не так сильно всех тормозит. Дошли, заняли позицию, отдыхаем, ждем рассвет, с которым бой должен начаться.

Вдруг подползает ко мне тот самый слабый и шепчет: «Командир, ты меня сегодня не бросил, вот и я от тебя информацию скрывать не буду, хоть и обвинят меня остальные опять в слабости да предательстве, ну, да мне не привыкать. Да и не должен я им ничего, они же меня на смерть сегодня бросить намеревались.».

Только я ему возразить хотел, что вопрос не в том кому он что должен, а кому нет, а в том, что со слабостью своей ему, действительно, бороться нужно, да и предательство, в любом случае, совершенно недопустимо, да, слава Богу, не успел, так как он продолжил: «Бравый наш (и называет фамилию того бойца, который, как раз, слишком бравый, очень уж своевольный, мне его в узде труднее всех держать было) бойцов подбивает в атаку на моджахедов самим пойти и не на рассвете, а раньше, он всеми командирами и тобой, в том числе, и тактикой ведения боя ими предлагаемой, давно недоволен, трусы кругом, говорит, все время приказывают прятаться, ждать, выступать единым фронтом, а нужно в штаны не срать и первыми бить, не сговариваясь, и особо не обсуждая, тогда и победа будет и быстрее и звонче!

Вот сегодня, говорит, какого лешего мы рассвета ждем, если мы уже здесь, а до рассвета еще несколько часов? И зачем нападать будут основные силы с другой стороны, а мы в тылу врага прятаться, дожидаясь, пока на нас побегут? А если не побегут? Лучше самим прямо сейчас скрытно к лагерю моджахедов подойти, да положить их всех тепленькими, пока спят. Без шума и пыли, как говорится! Вот это достойная будет победа!».

У меня от такой перспективы аж дыхание перехватило, вот, думаю, идиот, подобьет ребят на эту авантюру, все и погибнут, с чего он решил, что моджахеды дураки совсем и дадут к себе ночью скрытно подойти? Нельзя противника недооценивать, это и есть самая главная ошибка, да и командовать браться, полной информации не имея, тоже никак нельзя.

Глава 46.

Пополз я быстрее туда, где этот бравый с сотоварищами залег, подползаю к ним и говорю: «Бойцы, давайте еще раз тактику завтрашнего боя обсудим, чтобы я убедился, что всем все понятно!».

А бравый тот мне в ответ: «Да ни хрена непонятно, за каким чертом мы здесь прячемся да отлеживаемся, а прямо сейчас в атаку не идем?» – спрашивает.

Я ему отвечаю: «Нас тридцать человек всего, их, по данным разведки, около пятидесяти, да и в подразделении у меня большинство срочников, у которых подготовка боевая не самая лучшая, а там могут быть самые подготовленные бойцы. Куда я со срочниками на превосходящий по численности спецназ полезу? Положу только всех напрасно.».

Но он не унимается: «А мы скрытно подойдем, пока спят, окружим их лагерь и начнем атаку сразу со всех сторон, не успеют опомниться, будет паника, мы их всех и положим, даже в ближний бой вступать не придется! Решайся, командир, а то мы сами, без тебя решимся, надоело нам все время выжидать и прятаться без всяких на то веских причин.».

«Без меня,» – говорю, «ну, ну, и кто тогда командиром над вами будет?» – спрашиваю.

«Я и буду командиром!» – отвечает, «За кем большинство пойдет, тот и командир!».

«Дурак ты, а не командир! Со всех сторон дурак и есть! С чего ты решил, что к ним скрытно подойти можно? Они что, по-твоему, идиоты, не понимают, что столь малочисленную группу именно ночью окружить и уничтожить у нас соблазн велик будет? Не подстраховались, думаешь, на такой случай?».

«Ну выставили они ночных дозорных, ну и что? Я и еще пара проверенных бойцов вперед пойдем, к тем дозорным незаметно подкрадемся, да снимем их по-тихому.».

«Ты, видать, кино пересмотрел перед армией, сюжеты здесь из известных кинофильмов мне пересказываешь, да на реальную жизнь их примеряешь! Только сюжеты для кинофильмов люди придумывают, от реального боя очень далекие, там все сплошь выдумка! А в реальной жизни моджахеды не просто так место выбрали где на ночь остановиться, там ущелье, с нашей стороны скалы отвесные, мы наверху, а под нами карниз, вот под тем карнизом они и укрылись, такая естественная природная пещера получается. Подойти можно только с одной стороны, с той, с которой основные наши силы пойдут, с нашей подойти нельзя, да и местность не простреливается, они же под карнизом.».

Озадачился он от моего описания реальной ситуации, но сразу сдаваться не захотел: «А как же они тогда на нас побегут, если со всех сторон зажаты? Получается, как наши основные силы на них ломанутся, они к скалам прижаты окажутся, некуда им будет бежать! Что же они сами себя как бы к стенке поставили, что ли? А ты говоришь – не дураки!».

«Не дураки,» – отвечаю, «из-под того карниза множество мелких пещер вглубь гор расходится, почти все пещеры для передвижения человека пригодны и выход на поверхность имеют, они все эти ходы-выходы знают, а мы нет. Да, собственно, они через эти пещеры туда под карниз и попали, иначе им обходить далеко бы пришлось, и их бы не разведка случайно, а наши основные силы бы засекли и всех положили. Почему, думаешь, мы сегодня двенадцать километров прочесали, чтобы сюда попасть, хотя по прямой от нашего базового лагеря досюда около восьми?».

«Если мы места выходов из пещер не знаем, почему именно здесь встречать их приготовились?» – спрашивает он уже озадаченно. «Может, это не мы у них в тылу окажемся, а они у нас за спиной?».

«Нет,» – говорю, «мы на достаточное расстояние отошли, обрати внимание, здесь характер местности другой, в таких местах естественных выходов из пещер уже не бывает, это же не рукотворные подземные ходы, а естественные пещеры, у них выходы не там, где людям нужно, а где природа позволяет таким выходам образовываться, поэтому, выбравшись из пещер на поверхность, они все соберутся, сгруппируются, да в нашу сторону пойдут, больше им некуда будет деваться, вот здесь мы их и встретим.».

Понял тот бравый мои объяснения, поутих. «Ладно,» – говорит, «командир, твоя взяла, ждем здесь до рассвета.».

Дождались, все прошло, как и задумано было, разгромили мы ту группу моджахедов подчистую, кого-то основные силы спереди с фронта достали, кого-то в пещерах положили, остальных уже мы встретили плотным огнем. Хорошо прошла операция, для моего подразделения без потерь, все на базу вернулись живые и невредимые.

А я уже на базе того слабого к себе вызвал и долго ему разъяснял чем трусость и предательство от просьбы о помощи отличаются.».

Илья замолчал,» – продолжила Лизавета, «а мы все посмотрели на Никиту. Сразу стало понятно, что попал Илья со своим рассказом, прямо куда нужно попал, мальчишка сидит замерев, смотрит на него, почти не моргая и кажется даже не дыша, и каждое слово буквально впитывает.».

Глава 47.

Потом Никита выдохнул: «И чем же они отличаются?» – спрашивает.

«Ну, однозначных критериев нет, конечно же, все от ситуации зависит,» – говорит ему Илья, «но я обычно как ситуацию анализирую, чтобы для себя вопрос этот решить: сначала оцениваю какую информацию я узнал – о хорошей ситуации или о плохой, если о хорошей, например, какой подарок Славка бабе Томе твоей на день рождения приготовил, то я молчу, в ситуацию эту никак не вмешиваюсь, информацию, которую узнал, никому не сообщаю, потому как ситуация и так хорошая, в исправлении не нуждается, зачем в нее вмешиваться.

Если ситуация плохая, то я второй вопрос себе задаю: а насколько она плоха? Ведь не в каждую плохую ситуацию нужно вмешиваться, иногда ситуация, хоть и не очень хорошая, должна сама по себе разрешиться, без внешнего вмешательства, потому что так всем лучше будет. Например, узнал я, что ты вазу бабы Томы любимую разбил, я ей об этом говорить не буду. Ты сам должен сознаться, сознаться и стерпеть, что она тебя отругает, так как, во-первых, отругает, и на том ситуация и завершится, не будет иметь других далеко идущих негативных последствий, а во-вторых, из этой ситуации ты урок важный можешь извлечь – когда сознаешься, на душе легче становится, даже если сначала и страшно, что отругают, потом все-равно легче.».

«Так баба Тома же из-за разбитой вазы может сильно расстроиться!» – воскликнул Никита, «Дело не в том, что меня отругает, а в том, что сама переживать будет! Жалко же ее!».

В этот момент Тамара Сергеевна чуть от такой искренней мальчишеской заботы и сочувствия не прослезилась, но Илья тут же нашелся: «Ну, если я пойму, что ваза та, и правда, так для Тамары Сергеевны ценна, постараюсь как можно скорее похожую найти или даже лучше и ей подарить.».

Никиту такой ответ вполне устроил, и он с нетерпением спросил: «Ну, а дальше что? Как быть если ситуация совсем плохая?».

«Тогда я третий вопрос себе задаю – а могу ли я плохую ситуацию сам, единолично исправить? Если понимаю, что могу, то я опять же ничего никому не говорю, а просто делаю. Например, мне кто-нибудь сказал, что Лизавету мою сосед какой-нибудь часто оскорбляет, а она мне почему-то сама об этом не рассказывает, так я просто пойду и с соседом этим разберусь по-мужски, дам ему в зубы, чтобы больше к женщине моей на пушечный выстрел не приближался.

А вот если я понимаю, что сам я ситуацию плохую никак исправить не могу, например, не дай Бог, Лизавету мою бандиты похитили, и мне одному их всех явно не победить, вот тогда я к друзьям своим обращаюсь, рассказываю им все, что мне стало известно, и помощи прошу.».

«А как же быть с тем, что мужчина все свои проблемы должен сам решать?» – спросил Никита, «Вот здесь же получается, что ты и пожаловался друзьям и проблему свою не сам решаешь, они ее решают?».

«Нет, Никита, не пожаловался, а помощи попросил, и проблему я именно что сам решаю, решаю путем просьбы о помощи, к друзьям адресованной. В этой ситуации это и есть самый правильный, самый достойный путь самому проблему решить. На то человеку друзья и нужны, чтобы было кого о помощи попросить в тяжелый момент, и было кому самому помочь, и радость было с кем разделить!».

Никита кивнул, вылез из-за стола и в комнату свою ушел. Мы уже понимали, что ответы на мучившие его вопросы он получил, теперь пошел обдумывать, оценивать свою проблему по этим критериям, решать, стоит ли нам довериться и о помощи попросить.

Вернулся он к столу небыстро, минут двадцать прошло, если не полчаса, и говорит так солидно, обращаясь к мужикам: «Мне нужно с вами поговорить, только с вами, без бабы Томы и Лизаветы.».

Тамара Сергеевна встала, помоги, говорит, сначала, нам с Лизаветой со стола убрать, мы потом пойдем на кухню чай готовить, а ты как раз с мужчинами и поговоришь.

Мигом со стола все собрали, мы с Тамарой Сергеевной на кухне остались, болтаем о своем, о девичьем, а Никитос к мужикам побежал, о чем-то в гостиной с ними секретничает.

Минут через пятнадцать Слава на кухню заходит, с порога нам палец большой вверх показывает, все хорошо, мол, не волнуйтесь, разобрались мы с пацаном.

Стали мы чай накрывать, торт порезали, а Никитка, чая не дожидаясь, ложку схватил и торт наворачивает, ничего себе, думаю, стресс у пацана был, что так заедает.» – закончила свой рассказ Лизавета.

«Да, вот такая у нас история про то, как взрослым, порой, тяжело ребенка понять, разобраться что, на самом деле, его беспокоит! Да и про взвешенный подход в воспитании – твердили мы ему: «Решай свои проблемы сам», и не догадывались, что он нас столь буквально понимает, что помощи у нас попросить из-за этого не решается! Думали, как лучше делаем, правильно его воспитываем, а чуть утрату доверия с его стороны не проглядели.» – резюмировала Тамара Сергеевна, «Спасибо Старшине, сумел вовремя разобраться, и мальчишке помочь!».

Глава 48.

«А что беспокоило то так Никиту?» – спросила Тоня, «Что-то, и правда, серьезное или так?».

«Еще какое серьезное!» – ответила Лизавета, «Мне потом Илья, когда домой ехали, рассказал.

За несколько дней до этого, в самом конце апреля, Никитос с друзьями в прятки играл на школьном дворе. Они с еще один пацаном, Никиткиным одноклассником, спрятались за школой под пожарной лестницей. Сидят, хихикают, что «вода» их никак найти не может.

В какой-то момент на ступеньках пожарной лестницы два старшеклассника уселись из выпускного класса, один из них того одноклассника Никитиного, с которым он под лестницей прятался, старший брат. Старшеклассники сидят, курят, младшеклашек под лестницей не замечают. Вдруг подходит к старшеклассникам мужик, совсем взрослый уже, Никите он даже старше наших мужиков показался, и спрашивает хотят ли они заработать. Те в ответ: «Хотим, что делать нужно?».

Мужик им и говорит: «Мне одноклассница ваша одна денег должна, я с ней некоторое время назад замутил, в кино водил, в кафе, подарки дарил, потратился изрядно, а эта сучка «хвостом махнула» и послала меня подальше. Я ей предъявил: «Возвращай,» – говорю, «хотя бы подарки, раз хочешь меня продинамить!», а она в отказ. Вот бегает теперь от меня, никак не могу с ней наедине поговорить, так, чтобы без свидетелей. Это же несправедливо, чтобы сучки всякие голову нормальному мужику морочили, наживались на нем, а потом «в кусты», сами понимаете, вот и хочу свое у нее забрать. Вы не переживайте, я ее не трону, объясню только, что подарки вернуть нужно, заберу свое и отвалю.».

«От нас то что требуется?» – спрашивают старшеклассники.

«Как узнаете, что она одна по улице вечером должна пойти, с занятий каких или вечеринки, вы мне маякните, а уж я в долгу не останусь.».

«И сколько платишь?».

«По штуке на нос. Подойдет?»

«Подойдет. У нас 12 мая Днюха у одного одноклассника, его родители на дачу обещали свалить, все у него гулять будем, вот когда она домой пойдет, мы тебе и маякнем, жди.».

Мужик ушел, и старшеклассники засобирались, один из них сумку свою стал со ступенек поднимать, да и заметил Никитоса с другом.

Поманили они младших к себе, те из-под лестницы и вылезли, куда им деваться.

«Слышали,» – спрашивают, «наш разговор?».

Младшие кивнули.

«Если расскажете кому, вам кранты!» – говорит один из старших, а второй ему отвечает: «За братана своего я ручаюсь, он у меня не сыкло и не предатель, не станет мамке ябедничать, да брата родного подставлять, а вот про этого» – и кивком на Никиту показывает – «мне ничего неизвестно.».

«Я тоже не сыкло и не предатель!» – восклицает наш Никитос обиженно.

«Ладно тогда,» – отвечают им старшие пацаны, «живите пока. Если никто ни о чем не узнает, значит, и правда, нормальные вы пацаны, а если заикнетесь кому, на всю школу ославим, над ябедами трусливыми, маменькиными сынками все тогда потешаться будут!».

На том и разошлись.

Никитка сначала, действительно, никому ничего рассказывать не собирался, он же не трус и не предатель, да только потом задумался, девчонку ту пожалел, что мужик этот с ней сделать может он тогда, конечно же, еще не понимал, больше беспокоился откуда она деньги возьмет, чтобы мужику тому отдать, хотел помочь ей эти деньги найти, да самому то, понятно, ему взять их было неоткуда, разве только у мужиков в долг попросить. Вот он мучился как ему с этим вопросом к ним обратиться так, чтобы ничего не рассказать, никого не предать, а деньги для девочки той получить.

Мужики, когда он им рассказал, успокоили его, не переживай, говорят, Никит, поможем мы той девочке, и все сделаем так, что о твоей роли в этой истории никто никогда не догадается.

Организовали все честь по чести: 12 мая вечером подъехали к дому, в котором день рождения одного из старшеклассников праздновали, для них то узнать адрес этого старшеклассника не проблемой было, встали на дежурство, дождались, пока девочка выйдет, пошли аккуратно за ней до дома провожать. Когда мужик тот к ней подкатил, мигом вмешались, сделав вид, что случайно мимо шли, да на происходящее внимание обратили.

Илья мой остался мужика того вызванному наряду передавать, а Максим девочку домой проводил и маме с рук на руки передал, думал ее уговорить заявление написать, да она отказалась, побоялась дочь опозорить связью с педофилом.

Пришлось мужика того отпустить, но Илья успел его жестко уму разуму поучить, пока наряд дожидался, была надежда, что одумается, но, на всякий случай, решили все-таки за мужиком тем приглядывать.

Не одумался, буквально через неделю, как только он от последствий обучения, Ильей учиненного, немного очухался, застукали они его с другой школьницей, там уже у родителей иной подход был, сразу написали нужное заявление, вот мужика того и посадили.

Но и про роль негативную старшеклассников во всей этой истории наши не забыли, заставили мужика показания дать по эпизоду 12 мая, откуда он узнал, что девочка одна вечером домой пойдет, вот по его показаниям материал на этих ухарей продажных в ПДН (Подразделение по делам несовершеннолетних в милиции) и КДН (Комиссию по делам несовершеннолетних при администрации муниципального образования) и направили.

Никита потом рассказывал, что вся школа гудела, когда узнали, как они одноклассницу свою педофилу продали за «ломанный грош», никто уже больше с ними не общался и даже не здоровался.

Так и получилось, что и проблему решили, и Никиту это никак не затронуло.».

Глава 49.

«Да, завидую я прямо Никите, что он с такими прекрасными воспитателями рос!» – искренне восхитилась Тоня. «Вы все друг друга дополняли, с разных сторон на него влияли, каждый по-своему, но в основополагающих вещах всегда были едины, вот и нет у него в душе раздрая, нет сомнений в том, что такое хорошо, а что такое плохо. Поэтому он у вас такой уникальный и получился! И даже раннее сиротство на это не повлияло, сумели вы, общими силами, ему родителей заменить.».

Лизавета, довольная ее комментарием, улыбнулась, а вот Тамара Сергеевна слегка покачала головой: «Да, с воспитанием Никиты мы, объединившись, вроде неплохо справились. Самого главного смогли достичь – чтобы он счастливым человеком себя чувствовал, потому как, по моему мнению, главное в воспитании не только и не столько хорошего человека вырастить, не менее важно, чтобы человек этот жить мог в гармонии и согласии с самим собой, чтобы ему жилось более-менее легко и свободно, а не как скале, вернее, утесу, который в одиночестве над морем возвышается, и всем ветрам и волнам один противостоять пытается, борется всю жизнь и никак покоя не обретет.» – сказала она со вздохом.

«Это Вы все за Максима переживаете, Тамара Сергеевна?» – обратилась к ней Лизавета.

«За него, за кого же еще, остальные то все у меня более счастливые!».

Тоня смотрела на Тамару Сергеевну с таким удивлением (ну, никак в Тониной голове не укладывалось, что Максим Викторович, по мнению близких, так бесконечно одинок, как тот, только что описанный Тамарой Сергеевной, утес, ей всегда казалось, что у него то все просто отлично – и друзей лучших двое, а раньше вообще трое было, когда другим людям часто и одного лучшего друга за всю жизнь не удается обрести, и Тамара Сергеевна мать заменила, и Никита вместо сына, и отец, судя по только что услышанному, хоть рано и умер, но сумел много любви сыну подарить, ну а что женщины постоянной нет, так ему, похоже, и не нужно, такой же гуляка в этом плане, как Никита, только вот за Никиту они, почему то, в этом смысле не переживают), что ей пояснить пришлось: «Не удивляйтесь, Тоня, Максиму любви материнской не хватило, а я ее дать достаточно не смогла, к сожалению. У него мать родная, мягко говоря, очень проблемная была, она его с первого дня его жизни не просто не любила, ненавидела и отвергала всячески.

И не думайте, что так у всех детдомовских – вот Никитин отец Юра тоже в детдоме рос, у него тоже с матерью не все в порядке было, но она, пока жива была, сына любила, всегда совершенно искренне говорила, что все ее попытки мужчину найти, из-за которых она сына периодически оставляла, только из любви к этому самому сыну и предпринимаются, чтобы жизнь ему лучшую обеспечить, чтобы отчим у него появился, который отца заменить может. И любовь эту Юра чувствовал, верил в нее, всегда чувствовал и верил – и когда мать рядом была, и когда отсутствовала, и когда умерла. И он мать любил, все ей прощал, всегда защищал. Он любовью этой напитаться успел, поэтому и во взрослом возрасте смог счастливым стать.

А Максим не смог, так и не смог он понять, что женщина рядом нужна, чтобы любовью этой самой согревать, оберегать и поддерживать, да и самому в ответ ее дарить! Он всю жизнь без женщины, которая бы его любила, живет, не стремится такую найти, считает, что не нужна она ему. Сам, да, любил, сильно любил, глубоко, но взамен ничего не ждал, не требовал, думал, его любви на все хватит, а не хватило! Предала его любимая некогда женщина, и не осталось в его душе любви, а подпитаться не от кого, не ищет он с тех пор женщины для любви, не ищет, вот и не находит, с того момента для него женщины – это про секс, а не про любовь!».

«И с Никитой его в этом смысле не сравнивайте,» – после паузы ответила она на невысказанный Тоней вопрос, «Никита совсем другой, он женщин любит, просто пока вообще всех женщин, с каждой готов любовью обменяться, от каждой сам подпитается и ее подпитает, а свою единственную, любви с которой ему не на пару раз хватит, а на всю жизнь, просто пока не встретил, но он ищет, именно такую ищет, а кто ищет, тот всегда найдет! Так что за Никиту я спокойна, здесь у нас, и правда, пока, кажется, что все получилось.» – закончила Тамара Сергеевна и улыбнулась.

Памятное для Тони празднование Дня милиции, на котором она, благодаря приглашению Никиты, в «круг избранных» попала, закончилось, как все хорошее, которое когда-нибудь заканчивается, по поводу чего Тоня слегка грустила, но она уже не сомневалась, что в следующем году ее обязательно пригласят, если не Никита, так сам Максим Викторович, который рад был ее там появлению совершенно искренне.

Празднование закончилось, а последствия его, как позже выяснилось, только начинались! С этого дня по Главку поползли упорные слухи, что у Тони с Никитой любовная связь. В просто дружбу между ними и до этого не особенно верили, в представлении людей не бывает все-таки просто дружбы между мужчиной и женщиной, а уж после того, как Никита Тоню на этот праздник пригласил, куда, по мнению всех, кто на нем никогда не бывал, звали только самых близких, все решили, что Никита там Тоню как свою женщину всем представлял, со всеми знакомил.

Конкретного источника у этих слухов не было, опера из отдела Максима были весьма «закрытой кастой», с ними такое не обсудишь, не посплетничаешь, просто сразу много людей, узнав о самой ситуации, сделали из нее одинаковые выводы, обсудили эти выводы между собой и, поскольку выводы совпали, утвердились в непоколебимости своего мнения об этих выводов правильности. Убедились и стали вопрос этот обсуждать, обсуждать часто, со всех возможных сторон, даже не обсуждать, а «обмусоливать».

Ни Тоня ни Никита на слухи эти внимания не обращали, им до этих обсуждений и дела никакого не было, пусть сплетничают сколько хотят и как хотят, пусть осуждают, ни на их дружбу ни на рабочие дела ситуация эта никак не влияет, и ладно, «собака лает, караван идет», как говорится.

Только в самом начале, едва узнав об этих слухах, Никита Тоню спросил насколько они ее задевают, в том смысле, что если кто ему в лицо что плохое про нее скажет, то он, понятно, в зубы даст не задумываясь и не медля ни секунды, но в лицо то никто ему ничего не говорит, поэтому просто в зубы не дашь и проблему, если она есть, так не решишь. Нужно другие методы решения придумывать, не такие «линейные». Но это только если проблема есть, то есть, если Тоню эти слухи задевают, а если ей все-равно, то и проблемы нет, и решать нечего. Тоня только посмеялась в ответ, отреагировала несколько перефразированной реакцией из известного фильма: «В мои годы иметь такую безупречную репутацию, как у меня, уже стыдно!». На том и порешили, забыли и успокоились.

Но и месяца не прошло, как сплетни эти им аукнулись, да еще как.

Глава 50.

Максим в самом начале декабря в понедельник утром оперативку у себя в отделе проводит, а Никиты нет, и не звонил, и не предупреждал.

Максим удивился, но виду не подал, оперативка закончилась, сам Никиту набрал – телефон выключен.

«Что-то накопал Никита, видать, за выходные такое, что срочно отрабатывает, аж телефон выключил, чтобы не засветиться, видать, «пасет» кого. Знать бы еще кого и по какому делу? Вот опять ведь самовольничает, действует, не предупредив.» – подумал он с определенным неудовольствием, но вслух своими соображениями делиться ни с кем не стал.

А через час Никита сам ему позвонил и каким-то слегка развязанным голосом сказал: «Макс, привет! Тут такое дело, загулял я в выходные мощно, как тот Арамис, серенады пел двум девчонкам сразу аж с вечера пятницы. Двух подружек снял, одна черненькая, другая беленькая, прям лед и пламень, представляешь!» – и хмыкнул пошленько и как бы доверительно, «Да еще каких горячих подружек! Короче, очень потрудиться пришлось, чтобы не посрамить мужской чести, ну, сам понимаешь. Только выпроводил их, прикрой меня, а? Оформи отгул на сегодня. Я хоть высплюсь чутка, а то работник из меня сегодня совсем никакой.».

Максим все понял еще на упоминании Арамиса – Никита в беде, нужна помощь, только вида не подал, ответил: «Твою мать, совсем ты обнаглел, парень! Дружка своего в узде держать нужно! Молодой, я понимаю, но с вечера пятницы да с двумя, перетрудиться слишком быстро не боишься? Не дотянуть до старости в «товарном виде»? Да и с Антониной Дмитриевной у тебя, вроде, роман, весь Главк от слухов сотрясается, не боишься, что она просечет? А она дама у нас мало того, что с характером, так еще и очень изобретательная, не посмотрит на твои заслуги, обидится, да жестко посчитаться может!» (про слухи о романе Никиты с Тоней, которые не утихали в Главке с самого Дня милиции, Максим конечно же знал и в разговоре этом упомянул их неслучайно, уж больно отмазка Никиты про двух подружек с вечера пятницы со слухами этими не вязалась. Могло конечно быть, что похитители Никиты никак с Главком не связаны, про слухи эти знать не могут, вот он и блефует про подружек, особо не заморачиваясь. Но могло быть и по-другому – похитители про слухи знают, тогда нестыковка в версии Никиты – у него женщина постоянная есть, а он все выходные непонятно с кем развлекался, и она его что не искала, не звонила, и про то зачем ему отгул на понедельник понадобился тоже потом не спросит что ли – им очевидна, но главное не в том, что очевидно им, а в том, что и Максиму она должна быть очевидна, он же опер со стажем, не может он пропустить такую нестыковку, должен как то на нее отреагировать, вот Максим и подстраховался, отреагировал).

«Да с Тонькой мы поругались как раз в пятницу, я вечером в клуб и пошел, сначала думал просто от наездов ее бесконечных отдохнуть, воспитывает все меня, надоело, сил нет, нашла тоже пацана, а как девах этих увидел, не удержался, подружки – это же как в кино, да еще какие отвязные девахи, буквально в штаны мне на пару полезли, едва подкатил, короче, решил оторваться, пока возможность есть!» – имитируя некоторое раздражение по поводу выдуманного менторского поведения Тони и одновременно бравируя перед Максимом таким же выдуманным успехом у двух нестандартных девчонок, отозвался Никита.

«Ладно, прикрою, куда мне деваться, с меня же голову за твои похождения и снимут, если узнают, как опер в моем подчинении зажигает. Завтра чтобы был, прямо с утра, как штык!».

«Завтра буду.» – коротко ответил Никита.

Уже через пятнадцать минут все службы Главка начали отрабатывать поручения Максима: установить местонахождение телефона Никиты, отследить по камерам, где его машина, постараться установить весь маршрут его передвижений, начиная со вчерашнего вечера. Только поручил начальник убойного отработку эту не просто службам, а своим доверенным и годами проверенным друзьям в этих службах, допустить утечки информации, что Максим ищет Никиту было никак нельзя, ситуация была совершенно непонятной, пересуды в Главке по поводу исчезновения Никиты могли его розыску и спасению только помешать.

Параллельно Максим позвонил Славе и Старшине и срочно вызвал их к себе в кабинет. Пришли друзья, Максим коротко сообщил им всю имеющуюся информацию, все понимали, что проблема нарисовалась серьезная, но пока было совершенно непонятно как ее решать.

В любом случае, с Тоней следовало поговорить первым делом, была надежда, что она сможет хоть что-то прояснить по поводу времяпрепровождения Никиты, начиная с вечера пятницы.

Максим набрал Тоню, но телефон был выключен, мужики встревожились, не дай Бог, Никиту похитили не одного, а вместе с Тоней, тогда ситуация усложнялась, во много раз усложнялась. Если при вытаскивании одного Никиты можно было ожидать максимально просчитываемых действий с его стороны, все-таки мужик, способный в любой ситуации сохранять хладнокровие, плюс не просто в хорошей физической форме, а отлично тренированный боец, да еще и мыслящий с ними на одной волне, способный просчитать их ходы и, при появлении малейшей возможности, включиться и поспособствовать, то спасать женщину, хоть и хорошо знакомую женщину, но все-таки не настолько, чтобы быть уверенным в предсказуемости и адекватности ее поведения в жесткой стрессовой ситуации, будет не просто сложнее, это уже задача совсем другого уровня, «задачка со звездочкой» как такие в школьных учебниках называют.

И то упоминание Тони, которое было в разговоре Максима с Никитой, никак этой ситуации не проясняло, так про нее ответить Никита мог и если она похищена вместе с ним и если ей ничего не угрожает, он же, находясь под полным контролем похитителей, очень ограничен был в возможности донесения информации в этом разговоре.

«Антонина Дмитриевна с утра в Министерство должна была ехать, у них там какой-то очередной толи отчет толи заслушивание, если она там, то понятно, что телефон выключен.» – заметил Слава.

«Надо это срочно уточнить.» – моментально отреагировал Максим.

«Уже делаю.» – ответил Слава, одновременно набирая сообщение следователю из своего отдела, который также как и Антонина Дмитриевна с утра должен был быть в Министерстве на этом самом толи отчете толи заслушивании, но, в отличие от нее, звание и должность имел достаточные, чтобы позволить себе телефон полностью не выключать, а лишь перевести в беззвучный режим. «Все в порядке, она в Министерстве,» – добавил он после небольшой паузы, прочитав поступивший на его телефон ответ, «я попросил ей передать, чтобы связалась с нами, как только появится возможность.».

Максим облегченно кивнул. Раз разговор с Тоней пока откладывался, нужно было заняться всеми другими возможными направлениями поиска.

Глава 51.

Поехали к Никите домой посмотреть обстановку. Дома было все тихо, дверь заперта, Максим открыл ее снаружи своим ключом, внутри никаких признаков присутствия посторонних, попыток нападения на жильца и т.п. Нет обычной Никитиной зимней одежды, в ней он, видимо, и ушел, и документов на машину. Машины во дворе также нет, похоже было, что именно на ней Никита и уехал.

Вернулись в Главк. Стала поступать первая информация из служб – телефон Никиты выключился сразу после звонка Максиму, в момент звонка находился где-то на территории нового, только что сданного в эксплуатацию жилого комплекса в Новой Москве, вернее, даже не одного жилого комплекса, а целого микрорайона, так как застройку в этом месте одновременно вели три крупных застройщика, возводя сразу несколько ЖК, состоящих из двух-трех корпусов каждый. Установить конкретное местонахождение там выключенного телефона не представляется возможным, так как порядка семи домов сданы в эксплуатацию буквально в октябре, там почти в каждой квартире ремонтная бригада работает, торопятся новые жильцы заселиться к Новому году. В каждой квартире не по одному телефону и не от одного оператора. Получается, что все эти телефоны в момент звонка Никиты находились с ним плюс-минус рядом, в одной соте, такой массив не отработать.

Домой Никита пришел вчера около 18 часов, был спокоен, при себе имел пакет с продуктами из ближайшего магазина, больше, судя по записям с камеры на подъезде, из дома до двух часов ночи не выходил. Около двух часов ночи вышел, сел в свою машину, и поехал в сторону центра, ехал в своей обычной манере, излишне не гнал, похоже было, что не нервничал, за рулем был сам – на нескольких камерах его довольно отчетливо было видно, ехал, скорее всего, в машине один, во всяком случае, на переднем сиденье рядом с водителем камеры никого не зафиксировали. Выехал из города по Ленинградке, на сороковом километре свернул в сторону дачного товарищества «Огонек». Дальше камер не было, в обратную сторону машина не выезжала, на других шоссе или на бетонке также не засветилась.

Максим срочно отправил Старшину и еще одного опера в этот самый «Огонек», в первую очередь нужно было понять как Никита из Огонька попал на другой конец города в Новую Москву, откуда утром звонил Максиму.

Еще несколько оперов выехали в ЖК, хотя узнать там хоть что-то было практически нереально – постоянных жильцов нет, одни ремонтные бригады, почти все нелегалы, от оперов будут бегать «как черт от ладана», да и если поймать, не скажут ничего, одни сотрудничать не захотят, другие русского языка совсем не понимают, но проверить все-равно нужно было.

Сами же Максим со Славой срочно пересматривали все текущие дела, которыми занимался Никита в последнее время, было жизненно важно понять откуда ему могло «прилететь».

И еще один момент вызывал непонимание – Никита отлично тренированный боец, если он дал себя захватить, значит, нападения не ждал, будь он настороже никогда бы не подпустил врага так близко к себе. Существовал, конечно, вариант, что его «вырубили» с расстояния, а только потом захватили, но на это было мало похоже – в разговоре с Максимом Никита вел себя абсолютно адекватно, было очевидно, что соображал и реагировал он в момент этого разговора не хуже чем всегда, а так не может быть всего через несколько часов после того, как тебя «вырубили» с расстояния, такие способы «вырубания» без последствий не проходят, так быстро от них в себя не придешь. Значит все-таки подпустил к себе, значит не ждал нападения, совершенно не ждал, почти безгранично доверял человеку, на встречу с которым поехал. Сделав этот вывод, мужики тут же дали указание получить и предоставить им распечатку всех звонков и сообщений с Никитиного телефона за последние сутки, как-то же должны были Никиту на эту встречу вызвать.

К обеду стало понятно, что по всем направлениям поиска полный тупик: в ЖК, как и ожидалось, узнать не удалось вообще ничего, машину Никиты Старшина нашел, она спокойно стояла на окраине Огонька, пустая, запертая. По следам, ведущим от машины (хорошо, что ночью снегопада не было, и хоть они сохранились), было видно, что Никита прошел через поселок насквозь и с другой его стороны сел в какой-то другой автомобиль. След протектора этого автомобиля Старшина сфотографировал, но след был от самой обычной зимней резины, подходящей вообще для всех легковушек с 19-м радиусом, по такому следу машину не найти. Уехала машина в противоположную относительно того места, откуда пришел Никита, сторону, выехала на проселочную дорогу, там ее следы терялись, на эту дорогу стекались потоки автомобилей из нескольких окрестных деревень и дачных кооперативов, а с момента как там проезжала нужная машина прошло несколько часов, никаких следов именно нужной машины на этой дороге было уже не найти, камер там, конечно же, тоже не было.

Сам Огонек представлял из себя старый дачный поселок еще советского типа, с летними домиками, в которых зимой никто не жил, территория не огорожена, занесена снегом, было очевидно, что, кроме Никиты, там в последнее время вообще никто не проходил.

Искать машину, которая увезла Никиту, по камерам на шоссе, куда выходила проселочная дорога, также было практически бесполезно – непосредственно в месте выезда на шоссе камер не было, а мимо установленных как до, так и после этого места камер в любое время дня и ночи проезжали потоки машин, Москва же никогда не спит, как в известной песне поется. Да и анализировать эти потоки тоже было бесполезно, между ближайшими камерами к шоссе примыкало несколько проселочных дорог, с каждой из которых в нужное время в поток могли влиться далеко не по одному автомобилю, это только Огонек зимой пустует, а вокруг полно вполне себе круглогодичных деревень и поселков, во всех люди живут, туда-сюда ездят по этим самым проселочным дорогам. Можно, конечно, каждую машину, которая под камерами в нужный промежуток времени проезжала, установить и отработать, но времени на это нужно очень и очень много, а времени этого не было, совсем не было. По тому, с какой интонацией Никита в последнем разговоре с Максимом произнес: «Завтра буду», сделав явный акцент на слове «буду», Максим четко понял, что до этого самого завтра ждать нельзя, никак нельзя.

Оставался анализ звонков и сообщений с телефона Никиты, но и здесь мужиков ждало полное разочарование – судя по распечатке, практически все воскресенье Никита просто был дома, только в магазин ближайший вечером сходил за продуктами и все. И даже не просто был дома, а скорее всего весь день спал, так как активность его в телефоне практически равнялась нулю, была только короткая переписка с Тамарой Сергеевной на тему подарков всем на предстоящий Новый год.

И в текущих делах, в расследовании которых Никита хоть как-то был задействован, также никакой, совсем никакой зацепки не находилось, не просматривалось.

Тупик, полный тупик.

Глава 52.

Мужики уже почти пришли к выводу, что исчезновение Никиты в Главке больше скрывать нельзя, нужно было срочно начинать опрос всех его знакомых, всех кто с ним работал, общался, хоть как-то контактировал в последнее время, вдруг что-нибудь и получится узнать.

Это было рискованно, очень рискованно, если информация о том, что Никиту ищут, «утечет» из Главка наружу, те, кто его захватил, могут понять, что в разговоре с Максимом тот успел передать сигнал с просьбой о помощи, хоть первоначально они этот самый сигнал и не заметили, а может и не только этот один сигнал, а и что-то еще успел в завуалированном виде сообщить, понять и начать действовать в ущерб Никите, пытаясь «замести следы».

Но другого выхода ни Максим, ни Слава, ни Старшина из создавшейся ситуации просто не видели.

В этот момент в кабинет Максима заглянула Тоня: «Можно, Максим Викторович?».

«Антонина Дмитриевна, заходите, хорошо, что Вы уже вернулись, есть разговор. А Вам разве не передавали, что мы Вас с утра разыскиваем?» – отозвался Максим.

«Не передавали,» – ответила Тоня, «да и некому было передать, наши все раньше уехали, мой отчет последним был, уже после второго перерыва, а все остальные еще до первого перерыва «отстрелялись» и уехали.»

«И у меня тоже к Вам есть разговор.» – с каким-то странным вздохом добавила Тоня.

Максим сразу напрягся, странные вздохи ближайшего друга Никиты, а именно так они Тоню называли, именно друг, а не подруга, им казалось, что такое наименование гораздо лучше отражает суть отношений Никиты и Тони, ничего хорошего не сулили.

«Рассказывайте.» – коротко ответил он.

«Мне Никита звонил, сразу, как только я из Министерства вышла и телефон включила. Не со своего номера звонил и с какой-то странной просьбой – попросил, чтобы я дело одно из архива вечером, когда домой поеду, с собой взяла и ему по дороге передала.».

«И что Вы ему ответили?».

«Да попыталась напомнить, что выносить архивные дела из Главка без специального разрешения нельзя, а разрешение такое мне до вечера никак не оформить, но он попросил сделать без разрешения, сказал, что очень надо.».

«И что Вы, согласились?».

«Сказала, что подумаю, он согласился, что подумать мне нужно, обещал вечером, перед концом рабочего дня мне перезвонить, но в конце еще раз повторил, что ему это очень и очень нужно.».

Тоня посмотрела на Максима, на остальных мужиков в кабинете, еще раз вздохнула и добавила: «Чувствую себя отвратительно сейчас, пришла к Вам и как будто друга предаю. С другой стороны, мы с ним, когда историю с клофелинщицей обсуждали, он мне сам сказал, что, на самом деле, было бы правильнее, если бы я Вам тогда про просьбу его странную доложила. В общем, вот…».

Она горестно замолчала.

«Антонина Дмитриевна, Вы друга сейчас не предаете, Вы его спасаете, и не от служебного прокола спасаете, как тогда, с клофелинщицей, Вы жизнь ему сейчас спасаете!» – воскликнул Максим. «Он мне утром позвонил и сумел передать, что он в беде, что помощь ему нужна, а больше ничего не смог сказать. Мы полдня его ищем, везде тупик, никаких следов. А тут Вы со своим сообщением! Никита молодец, тоже ваш разговор давешний вспомнил, все рассчитал правильно, знал, что Вы ко мне пойдете! А Вы говорите, отвратительно!».

От этих слов Максима Тонино выражение лица моментально изменилось, она испугалась, явно испугалась за друга и спросила встревоженно: «А теперь мы его найдем? Сможем помочь?».

«Теперь у нас появился шанс, очень хороший шанс.» – успокаивающе произнес Максим. «И мы его не упустим!» – добавил он.

Дальнейшие действия были понятны: пробили номер, с которого Тоне звонил Никита, он выключился сразу после звонка, как и номер самого Никиты, но звонок был сделан из того же ЖК, что и утренний от Никиты, уже было очевидно, что именно там его держат, только пока неясно, где именно.

Тонин телефон поставили на прослушку, чтобы местоположение Никиты сразу установить, когда он ей перед окончанием рабочего дня будет звонить.

Тоня в архив к себе пошла то дело, которое Никита вынести попросил, изучать вдоль и поперек, ища зацепку.

Старшина с парой проверенных оперов из отдела Максима в ЖК рванули, чтобы заранее там на месте оказаться и начать действовать, как только представление о местонахождении Никиты появится.

А вот Максим и Слава на месте остались. Когда они после получения Тониной информации план действий обсуждали, пришли к двум выводам. Во-первых, искать Никиту в ЖК до получения более конкретных данных о его точном местонахождении нельзя, быстро не найти, нужно квартиры подряд проверять, а пока они будут это делать, слух о полицейской облаве между ремонтниками мигом распространится, мигранты на редкость быстро умеют друг друга предупреждать об опасности, даже если и не знакомы, все-равно из одной диаспоры, а значит, братья. Конечно, в ЖК ремонты не только мигранты из одной страны делают, там практически со всех республик бывшего СССР народ есть, но все-равно это все диаспоры, просто не одна, а несколько. Не дай Бог, прознают Никитины тюремщики о кипеже, могут и убить его, пытаясь сбежать. Поэтому там до вечера делать особо нечего, только разве что оглядеться, сориентироваться да подготовиться, а на это и одного Старшины более чем достаточно. Макс со Славой к вечеру подгребут, когда ближе к делу будет.

Во-вторых, если они сейчас все с работы сорвутся, на это в Главке обратить внимание могут, зачем это и куда они втроем вдруг так дружно двинулись, что, опять же, чревато «утеканием» наружу небезопасной для Никиты информации о том, что близкие его суетятся, а значит, заподозрили что-то. Вот Макс со Славой и остались в Главке и даже по рабочим местам разошлись, чтобы внимание совсем уж усыпить.

Разошлись по кабинетам, да только обсуждение проблемы ни на минуту не прекращали, просто не сидели друг напротив друга, а по телефонам общались. Не зря, надо сказать, общались.

Пришли они к еще одному выводу – что совершенно не факт, что Никита Тоне вечером позвонит. Те, кто его держат, несмотря на все предпринятые мужиками меры по нераспространению информации, могут не знать, что Никиту ищут, не знать, но предполагать. Если они что-то такое предполагают, то давать возможность Никите Тоне второй раз позвонить им никак нельзя – а если она, не взирая на дружбу с Никитой, доложила, таки, начальству о его странной просьбе, тогда начальство могло уже организовать его поиски, проделать ту самую работу, которую мужики уже проделали, и выйти на ЖК, возможности то у этого самого начальства немаленькие, это же Главк, как ни крути. Тогда звонить Тоне второй раз нельзя, никак нельзя, ее телефон точно на прослушке, мигом вычислят и точное место, откуда звонок исходит засекут.

Первые два звонка, в этом смысле, были относительно безопасны – в момент самого первого звонка прослушки точно не было, после разговора с Максимом на прослушку могли его номер поставить и Никитин, а вот предположить, что второй звонок будет Тоне, тогда вряд ли кто мог, а значит и телефон ее не должны были прослушивать, нельзя же на прослушке все телефоны Главка держать. А вот к повторному звонку Тоне все точно уже подготовятся, поэтому звонить ей нельзя.

А если не звонить, но рассчитывать, что просьбу Никиты она все-таки выполнит, не докладывая начальству, тогда нужно как-то дело у нее забрать, но как, если не звонить? Вывод простой – звонить, но не ей, кому-то другому звонить и просить, чтобы Тоне информацию передали. Вычислить кому Никита позвонит было решительно невозможно, практически к любому, кто работал в Главке, Никита мог обратиться и попросить в архив зайти и Тоне от него короткую информацию передать, не поставишь же, правда, телефоны всех сотрудников Главка на прослушку. А еще можно было позвонить с этой просьбой людям, которые вообще в Главке не работают и отношения к нему никакого не имеют, Тониным родителям, например, или любым другим их общим знакомым, которые информацию от Никиты примут, Тоне перезвонят и передадут, удивятся, конечно, чего напрямую не перезвонить, но сделают.

Вот и получалось, что вероятность просто вычислить конкретное местонахождение Никиты в ЖК в момент звонка стремится к нулю.

И что делать? Да ясно что – готовить операцию по задержанию тех, кто у Тони дело будет забирать, другого выхода нет. Вот им контакта с Тоней никак не избежать, кроме нее дело из архива могут вынести только еще несколько человек, которые там работают, но, если бы их можно было заставить это сделать, раньше бы заставили, не стали бы Никиту похищать, ведь ради спасения Никиты они этого точно делать не станут, значит только Тоня.

И еще одно это значит – есть у похитителей Никиты сообщник в Главке точно есть. Кто им мог про дружбу, не дружбу даже, а, если по сплетням судить, то вообще роман, Тони с Никитой рассказать, рассчитывая на которую они всю операцию и организовали? Только работник Главка.

Кто им мог дать информацию, что Тоня хоть и работает уже сто лет аналитиком, но числится то по-прежнему в архиве, что должность аналитика именно в штате архива, в свое время, создали, и что именно это позволяет ей неограниченный доступ в архив иметь, дела там брать без всяких дополнительных разрешений и согласований и самой брать, напрямую, без участия других работников архива? Ответ тот же – только работник Главка.

Да и Никита похитителей к себе не просто так близко подпустил, он не ожидал нападения, совсем не ожидал, знал похитителей, или хотя бы одного из них, знал и доверял ему, значит, и здесь вероятность того, что человек этот именно из Главка очень и очень высока.

Стали пытаться вычислить кто в Главке мог такую операцию организовать, вернее, сначала даже не кто, а зачем, они прекрасно понимали, что именно в ответе на вопрос «зачем» кроется и ответ на вопрос «кто», ну, или хотя бы путь к ответу на этот вопрос открывается.

Глава 53.

И ответ на вопрос «зачем» они нашли, вернее, не они сами, а Тоня. Именно она, бросившись первым делом изучать содержание того самого архивного дела, вынести которое попросил Никита, зацепилась в нем за фамилию следователя, который его вел на начальном этапе до передачи в Главк, а фамилия эта была в последнее время в Главке на слуху, именно такую фамилию носил человек, недавно назначенный заместителем начальника Главного управления Министерства внутренних дел Российской Федерации по городу Москве – начальником Главного следственного управления.

Назначения на эту должность давно ожидал Слава, да и не только он, весь Главк до недавнего времени был уверен, что лучше Славы кандидатуру на эту должность не найти, но назначили не его, назначили пришлого из Бурятии, а Славе на самом верху четко дали понять, что причин его отбытия на службу в Чечню ему до сих пор не забыли, поэтому нынешняя его должность для него пока «потолок», в Москву разрешили вернуться, и на том должен быть благодарен. Ну, не назначили, так не назначили, мужики все расстроились конечно, но жизнь то продолжается, дело свое делать надо независимо от должностей.

Так вот этот самый новый начальник ГСУ почти двадцать лет назад и был первым следователем по делу, которое Никита попросил Тоню вынести, еще когда дело только возбудили в Бурятии, так как по нему тогда был всего один эпизод, как раз там – в Улан-Уде. Уже потом стало понятно, что бурятский киллер по всей стране заказы берет, убийства с характерным одинаковым подчерком потом еще пять лет случались в разных регионах, поэтому дела и объединили, создав единую следственную бригаду с руководством как раз из московского Главка, но ничем создание единой следственной бригады не помогло, дело так и осталось нераскрытым. Но самое интересное было даже не в этом – все убийства, совершаемые этим киллером, как по мановению волшебной палочки, прекратились сразу после объединения дел и создания единой следственной бригады, создавалось полное впечатление, что киллер о создании этой самой бригады очень вовремя узнал и «залег на дно».

И теперь вот всплывает цепочка: бывший следователь по этому делу из Улан-Уде – он же член объединенной следственной группы – он же через почти двадцать лет новый начальник ГСУ, а плюсом к этой цепочке буквально полгода назад созданный в Главке новый отдел по расследованию преступлений прошлых лет, с выделением которого в самостоятельное подразделение работа по расследованию таких преступлений заметно активизировалась. Заставляет задуматься, как ни крути!

Больше ничего Тоня в деле за столь короткое время найти не смогла, в деле то больше сорока пяти томов, но вот это ее как раз и смутило – как похитители Никиты предполагают, что она почти пятьдесят томов должна незаметно вынести? Каждый том минимум килограмм весит, а реально и больше, как можно 50 килограммов незаметно вынести, если женщина их не то, что вынести, даже поднять не сможет? Ответ был очевиден – будет дополнительная информация от Никиты какой конкретно том нужно вынести.

Вариант, что похитители Никиту у себя держать будут пока Тоня им все дело потомно не перетаскает, отбросили сразу, на один день Никите отгул дали и внимания на это особого не обратили, но со второго дня уже точно начнут разыскивать, здесь сказочкой про подружек уже не отмажешься. И разыскивать начнут очень и очень активно, о том, что Никита Максиму, Славе и Старшине фактически сыном приходится в Главке то все знают, знают и понимают, что мужики все свои немалые возможности в поисках «сыночка» мигом задействуют, а возможности эти, да еще помноженные на опыт многолетний и отвагу нешуточную, позволяют рассчитывать на достижение достаточно быстрого результата.

И еще одним вопросом Тоня задалась – почему для выноса этого дела столь непростую комбинацию с задействованием Никиты пришлось организовывать? В архиве ведь, кроме нее, и другие сотрудники есть, любой из них, теоретически, дело из Главка может вынести, задача это непростая, но вполне решаемая, всегда можно придумать как дело из архива забрать и наружу переправить. И у всех этих работников семьи, дети, казалось бы, легче их близких похитить и заставить делать что говорят, чем с тренированным опером Никитой комбинацию проворачивать. Но сделали именно с Никитой, с Никитой и с ней, причем Никитина роль относительно неактивная, цель то конечная – дело вынести, а делать это будет именно она, значит, именно ее участие в этой операции заказчику важно. Почему именно она?

Да потому, что об исчезновении дела из архива никто никогда узнать не должен! То есть, нужен человек, который не просто дело вынесет и заказчику передаст, нужен человек, который сам потом сумеет очень профессионально следы этого должностного преступления скрыть, чтобы никто как можно дольше дела отсутствующего не хватился, чтобы не привлечь ненароком внимание излишнее именно к этому делу. А вот на эту роль из всего архива как раз только Тоня и подходит, все остальные сотрудники работают относительно недавно, в архиве текучка бешеная, нет у них такого опыта, как у Тони, если они чего унесут, то как раз Тоня, скорее всего, пропажу и заметит. Вот так заказчик видимо и рассуждал, выбирая Тоню на роль исполнителя. А достать ее непросто, из родных только родители были, да и те уже умерли, вот поэтому и Никита, особенно учитывая слухи об их романе с Тоней, которые в последнее время так активно в Главке муссируются.

Когда Тоня мужикам эти свои выводы рассказала, все они крепко призадумались. Во-первых, противник у них очень и очень непростой, из Бурятии в московский Главк попасть связи недюжинные нужны, причем на таком уровне связи, что им и не снилось, они максимум с начальником Главка могут переговорить по поводу всей сложившейся ситуации, но начальник сам от назначения ему зама прямиком из Бурятии слегка в шоке, когда со Славой по этому поводу объяснялся, сказал, что документы на назначение варяга этого вообще мимо него прошли, ему поступили уже подписанными, и кто варяга этого двигает, он и сам не знает, кто-то из замов министра, вроде, но и это не факт.

И умный, очень умный и хитрый у них противник, за короткое время такую комбинацию организовать далеко не каждому под силу, и ведь неизвестно еще как Никиту выманили. Не сам же новый начальник ГСУ его на встречу пригласил, после которой его похитили, на такую встречу Никита, зная о претензиях Славы на эту должность, никому ничего не сказав, точно бы не поехал! Значит, есть в Главке у этого самого начальника еще сторонники, причем давно работающие и Никиту прекрасно знающие, могущие ему что-то такое предложить, чтобы он, не ожидая подвоха, на встречу с ними ночью поехал в пригород. И не только Никиту знающие, а всех их, может прямо сейчас в соседнем кабинете сидящие, наблюдающие за всеми их поисками и начальнику-сообщнику о результатах таких поисков чуть ли не поминутно докладывающие. И кто эти самые сообщники пока совершенно непонятно, отсюда и, во-вторых, вырисовывается – доверять они не могут сейчас никому, вообще никому, кроме самих себя, да Тони. И этот второй вывод задачу по спасению Никиты усложняет еще больше, как им втроем разорваться, чтобы везде успеть.

Ох, и непростая им предстоит операция, наверное, одна из самых непростых за всю их жизнь! И времени на подготовку мало, совершенно почти не осталось, вот-вот конец рабочего дня, когда Тоне уже должны информацию от Никиты куда дело везти передать, и тогда сразу придется действовать. За такое короткое время все детали операции не проработать, придется ориентироваться на месте, «по ситуации», как говорится, а в таких условиях риск ошибки многократно возрастает. А ошибки, во всяком случае, фатальной ошибки, которая к гибели Никиты приведет, они себе позволить никак не могут.

Глава 54.

В том, что Никиту, дело от Тони получив, живым не отпустят, они не сомневались, живой Никита молчать не будет и дело так не оставит, найдет своих похитителей непременно и поквитается, но дело даже не в этом – если Никиту отпустить живым, он будет точно знать какое дело пропало, в каком направлении «копать», а если знаешь где копать, то обязательно рано или поздно докопаешься.

Нет, Тоня должна была остаться один на один со своим должностным преступлением, не имея возможности никому о нем рассказать, ведь после гибели Никиты друзей у нее совсем не останется, да и довериться она никому не сможет, ее же сразу и обвинят – знала, что с Никитой беда, но никому не доложила, вот ты в гибели его и виновата. Тонина роль в другом – мучаясь угрызениями совести от своей роли в гибели любимого и совершенного должностного преступления, не видя никакого выхода и не имея поддержки, прятать следы этого самого преступления, прятать со всей возможной тщательностью и изобретательностью, оказывая тем самым невольное содействие заказчику всей этой комбинации в достижении его преступных целей.

А значит Тоне в момент передачи дела ничего не угрожает, ее постараются максимально мягко использовать, чтобы после того, как о гибели Никиты всем станет известно, у нее был шанс просто сказать, что она не знает ничего, поругались, мол, они накануне, вот и не общались все выходные. Проверят ее и Никиты телефоны, камеры возле его дома – и правда, не общались и не встречались, вот и не будут ее сильно трясти, списывая все видимые переживания на скорбь о гибели любимого, только так можно ей поспособствовать огласки пропажи дела из архива избежать.

То, что Тоне ничего не угрожает, это хорошо, снижается значимость задачи по обеспечению ее безопасности, полностью не снимается, конечно, в оценке резонов заказчика, только что обсужденной, ведь и ошибка может быть, но все-таки именно безопасности Тони можно чуть меньше внимания уделять, что в условиях предельно ограниченных ресурсов очень и очень важно.

С учетом этого оставался последний вопрос – действительно Никиту самого выпустят, чтобы он у Тони дело забрал, или все-таки кого-то другого пошлют? Мужики пришли к выводу, что самого Никиту не выпустят, слишком тяжело такого бойца под контролем держать при такой передаче, слишком рискованно, если у Никиты хоть малейший шанс самостоятельно действовать появится, он его использует, обязательно использует. Значит другого пошлют.

Вопрос кого, и как эту информацию Тоне передадут? Просто так другого посылать, ее не предупредив, глупо, она же Никиту ждет, на встречу с ним надеется, увидев неожиданно другого, испугается, кричать может начать, в дело вцепится, придется силой отбирать, это внимание привлечь может, совершенно ненужное в данной ситуации внимание, не станет заказчик так рисковать.

Значит, тот кто Тоне информацию от Никиты о месте передачи дела передавать будет, должен или человека ей назвать, кому передать, или место, где дело оставить и уйти. Но тогда получается, что тот, кто информацию Тоне передаст, становится человеком, который слишком много знает – мало того, что после гибели Никиты вспомнит и рассказать может о том, что Никита перед самой гибелью через него Тоне информацию передавал, так еще и назвать сможет или курьера, который должен был с ней встретиться или место такой встречи. Вывод простой – информацию Тоне будет передавать человек не случайный, а заказчиком проверенный, как раз тот или один из тех, кто в Главке заказчику помогает. Вот его то и нужно будет брать, брать и колоть, брать по-тихому и колоть быстро, надеясь, что до заказчика информация о его исчезновении небыстро дойдет, можно будет успеть вытрясти из него душу, узнать в какой квартире в ЖК Никита и Старшине информацию эту передать, чтобы тот успел его вытащить.

Вот такой пока план вырисовывался, очень рискованный план, но другого шанса пока не просматривалось.

На том и порешили, позвали Антонину Дмитриевну, чтобы соображениями своими с ней поделиться и весь план подробно обсудить.

Но Тоня в план почти сразу внесла коррективы, и довольно обоснованные: «Мне кажется,» – выслушав все аргументы мужиков, сказала она, «никто со мной встречаться для передачи дела вообще не будет. Легче сумку у меня по дороге домой просто украсть, я же женщина, дело повезу в дамской сумке, поеду домой в Подмосковье на самой обычной электричке, вот там у меня сумку и «подрежут», ну, или не в самой электричке, а на вокзале, например. Вот в этом случае, я и не пострадаю и шума особого не подниму, это же не моментальная реакция, когда ждешь одного человека, а к тебе другой подходит и требует что-то отдать или вообще силой начинает отбирать, это ситуация, первая реакция на которую – растерянность, ой, а где моя сумка?

Женщина, заметив пропажу, начинает эту самую сумку искать, вспоминает, думает, где оставить могла. Думает, а значит и эмоционально себя более-менее контролирует, когда сообразит, что украли, шум уже поднимать не будет. Поймет, что тогда о том, что она дело вынесла из Главка, а его украли, сразу станет известно, а ей этого не нужно, она же ситуации совсем не понимает – толи случайно украли, тогда капец – и любимому не помогла, и должностное преступление совершила, толи как раз в связи с просьбой любимого и украли, просто она пока не понимает почему. Но, в любом случае, шум ей поднимать самой невыгодно. Вот, я думаю, как они рассуждают.».

«И еще,» – добавила она после паузы, «не думаю, что мне вообще кто-то еще какую-то информацию от Никиты передавать будет. Я бы, на их месте, не стала так рисковать, «светить» своего человека передо мной, мало ли как ситуация потом обернется, при расследовании убийства Никиты, я ведь и «поплыть» могу и расколоться, и человека их, соответственно, сдать, да за собой и утянуть. А если я никого не знаю, то даже «поплыв», ничего рассказать не смогу, только на деле, пропавшем, акцент окажется, да еще и на деле, пропажа которого непонятно как с убийством Никиты связана, сумку то у меня, теоретически, и правда случайно украсть могли. Акцент на деле все-равно, конечно, будет, но на деле, а не на конкретном человеке, которого тоже ведь расколоть можно. Вот и зачем им так рисковать?

Легче предположить, что я, не получив дополнительного звонка от Никиты, дело это просто с собой домой возьму, рассчитывая на то, что он мне позже позвонит и скажет, что с этим делом делать, а если не позвонит, утром просто назад в архив дело верну, да и все. Вот только один вопрос у меня остается, который в логику этих моих рассуждений не совсем вписывается – дело то многотомное, как они предполагают я буду рассуждать, выбирая какой том из дела с собой взять для Никиты? Он же ничего мне по этому поводу в разговоре не сказал, не дал никакого намека, так какой том и почему я должна выбрать?».

«Х…во, если они так рассуждают,» – напряглись мужики, «и вопрос с томом тут, скорее всего, просто решается, они ждут, что Вы первый возьмете или несколько, но первый точно, с делом то всегда с первого тома начинают знакомиться, иначе не понять ничего, а Вы, по их логике, предполагаете, что Никите именно для ознакомления дело это и понадобилось, он же Вам в разговоре конкретную причину не назвал, значит хочет в деле что-то найти, но не знает где, вот и начнет искать с первого тома, прося Вас, по мере прочтения, один том по утрам назад уносить и в архив возвращать, а другой взамен ему по вечерам из архива выносить. А им первый том как раз то и нужен, Вы же сама это и вычислили.

И х…во это потому, что при таких их рассуждениях у нас только один шанс остается – сумку эту самую отследить. Кто ее заберет, да куда понесет. Сразу брать того, кто ее украдет, бесполезно, в отличие от нашего первоначального предположения о сообщнике – сотруднике Главка, который, по любому, знает достаточно, поэтому и смысл его колоть есть, воришка, который сумку подрежет, может вообще ничего не знать. Его наймут за копейки, велев позвонить, когда сумку заберет, или вообще не самому звонить, а ждать пока ему заказчик позвонит и скажет, куда сумку привезти, чтобы деньги получить. Возьмем мы его, а толку ноль, только заказчика спугнем, заставим действовать с Никитой, а не ждать уже ничего.».

«А как вы думаете, Никита вообще жив еще?» – напряженно спросила Тоня. «Если по моему сценарию рассуждать, то получается, что Никита им как бы уже и не нужен, достаточно давно не нужен, с того момента, как он мне позвонил. Получается, весь механизм уже тогда запущен был, и нет смысла его в живых до сих пор оставлять! Не требуется от него уже ничего.».

«Думаю, жив,» – успокаивающе ответил Максим, «даже если они так, как Вы, Антонина Дмитриевна, предположили рассуждают, все-равно сбои всякие возможны, например, дело Вы с собой домой не возьмете, решите, что раз Никита не перезвонил, значит, и не нужно уже. Тогда им Никита еще понадобится, чтобы все-таки убедить Вас дело это из Главка вынести. Для Никиты непосредственная угроза появится в тот момент, когда представится им возможность убедиться, что дело в сумке Вашей, которое они раздобыли, есть, и что оно то самое.».

«Дай то Бог!» – резюмировала Тоня. «Так может мне, и правда, дело сегодня с собой не брать, до завтра у вас больше времени будет подготовиться?».

«Нет, нельзя рисковать, до утра много чего произойти может. Да и Никита же не знает об этих наших рассуждениях, он в разговоре со мной четко дал понять, что времени у нас только до завтра, решит, что не получилось у нас его найти, может ночью попытаться сам освободиться, а это для него очень и очень опасно. Делаем все сегодня.» – ответил Максим.

«Тогда пойду домой собираться, если вовремя с работы не уеду, у них уже вопросы могут появиться. Мне еще полную копию первого тома сделать нужно, чтобы на будущее остались материалы для расследования этого дела. Не оригиналы, конечно, рисковать, передавая заказчику копию дела вместо оригинала, мы не можем, мало ли как ситуация повернется, узнает заказчик раньше времени о том, что я ему копию подсунула, да с Никитой и покончит, поняв, что замысел его раскрыт. А копии оставшиеся, хоть никакого доказательственного значения иметь и не будут, но для дальнейших наших действий очень даже пригодятся. Мы же, когда все закончится, не собираемся это дело без внимания оставлять!» – со вздохом произнесла Тоня. «Вы мне только скажите, где мне лучше сумку с делом без присмотра оставить, чтобы вам легче было ее отследить?».

«Нигде, нельзя создавать искусственную ситуацию, нереалистичность происходящего заметна может быть. Мы Вас прямо от Главка поведем, где у Вас сумку подрежут, оттуда и будем действовать. И не переживайте, что нас не видно, просто помните – мы рядом. И верьте в благополучный исход.» – подвел черту Максим.

Глава 55.

Оставшись вдвоем, Максим со Славой переглянулись. Сценарий развития событий, который спрогнозировала Тоня, был самым негативным из всех возможных.

Сопроводить Тоню от Главка, потом отследить сумку, да все это вдвоем, да еще учитывая, что не одни они могут Тоню от Главка вести, заказчик то тоже может подстраховаться и «ноги за ней выставить», тогда их сразу и «срисуют», личности то они в Главке больно известные, задача почти нереалистичная. И Старшину от ЖК снимать никак нельзя, при любом негативном раскладе он единственной надеждой на спасение Никиты останется, так как просто физически будет ближе всех к месту событий. Нужно срочно искать помощников, только где их найдешь, если доверять никому нельзя, а два самых проверенных опера со Старшиной в ЖК, и они там ему нужны, там самые главные для выживания Никиты события будут разворачиваться.

«Придется связи мои по другую сторону черты задействовать,» – сказал Максим, отвечая и самому себе и Славе на невысказанный вопрос где взять помощников, «только там есть надежда найти людей, среди которых нет агентов нового начальника ГСУ. Не думаю, что он за столь короткое время уже и там обширные связи приобрел.».

«Придется, куда деваться.» – согласился Слава.

У Максима, как и у любого опера с многолетним стажем, связи «по ту сторону», конечно, были, как без них, без них опер работу свою делать просто не может. Разнообразные были связи: и агенты, и просто стукачи, и сутенеры с проститутками, и всякие иные и прочие. Все, кого Максиму, в свое время, крепко «прижать» удавалось, но не сажать, а заставить сотрудничать. Какой смысл начальнику убойного, например, воришку мелкого, случайно в ходе розыскных мероприятий по основному делу с поличным взятого, сажать? Ущерб от его действий невелик, а вот в расследовании убийств он потом очень даже полезен может оказаться, будет информацию всякую разную «сливать» с той стороны, хоть и мелкую, да нужную. Из таких крупинок информации, из разных источников полученной, порой вполне целостную картину можно собрать.

Были у Максима по ту сторону связи и посерьезнее, во много раз серьезнее, на самом верху преступной иерархии, среди тех, про кого все знают, что они «в авторитете», да доказать ничего не могут, «авторитетные» люди сами то ничего давно уже не совершают, только руководят самыми разными процессами, да и то не напрямую, а через множество помощников. Вот и с ними Максим был знаком, да и они его признавали, за много лет немало происходило такого, что заставляло их с Максимом общаться, понимая, что лучше ему беспредельщиков каких сдать, чем его на жесткие поиски этих самых беспредельщиков внутри их епархии провоцировать.

Но сейчас «верхние» связи Максиму были не нужны, ему нужны были лишние руки, вернее, ноги, которые можно было бы за Антониной Дмитриевной и сумкой ее выставить до того момента, пока самим уже можно будет засветиться. Лучше всего проститутки, их у каждого сутенера достаточно, сменять могут друг друга по ходу действия, в любом месте их нахождение ни у кого вопросов не вызовет, они же всегда и везде или прямо сейчас есть или вот-вот могут появиться, да и наблюдательные они дамы, привычные к осмотрительности в самых нестандартных ситуациях, что делу также не повредит, а скорее даже здорово поможет. Только заплатить им придется за работу, по их обычному тарифу за каждую и заплатить, они же время свое бесплатно тратить не обязаны, им помогать Максиму просто так обидно будет, могут нарочно подвести в самый нужный момент, а за деньги отработают качественно, какая им разница что делать, коли время оплачено. Ну, да деньги у мужиков для такого дела найдутся, хорошо, что уже не девяностые, вот тогда мужики буквально нищими были с их то милицейскими зарплатами, а сейчас уже легче, есть достаточные сбережения.

Позвонил Максим сутенеру знакомому, тот задачу выслушал, цену назвал, сказал, что все понял, девочки ровно в 18.00 у входа в Главк будут, Антонину Дмитриевну, фотографию которой Максим ему выслал, под наблюдение примут и поведут до самого дома, сменяя друг друга, а как сумку у нее украдут, так они и воришку заприметят и за ним направятся, Максиму на него также указав.

И просьбу Максима о скрытой съемке всего процесса сопровождения Антонины Дмитриевны, уворовывания у нее сумки и последующего этой самой сумки маршрута вплоть до самой передачи какому-либо интересанту девочки его также выполнят и запись эту Максиму передадут (камеры небольшие, которые им незаметно на одежде для этого нужно будет закрепить, Максим уже нашел, договорившись об их предоставлении во временное пользование и последующем монтаже получившихся записей с разных камер в единый ролик с еще одним своим знакомцем «с той стороны черты»). С Максима только оплата за труды причитается. Недешевая, надо сказать, история получалась, и сутенер немало потребовал за свои «услуги» и «прокат» камер с последующим монтажом фильма не в пять копеек обошелся, ну, да дело того стоило.

Съемка всего процесса мужикам была просто необходима, они ее на жизнь Никиты обменять собирались. Было у мужиков еще одно очень, мягко говоря, неприятное соображение, о котором они Антонине Дмитриевне говорить не стали, чтобы ее не пугать, с настроя нужного не сбивать, и состояло оно в следующем – даже отследив дело до заказчика, они все-равно, скорее всего, информации где именно Никиту держат не получат, совершенно ведь не факт, что Никита с заказчиком в одном месте окажется, скорее, все будет ровно наоборот – заказчик в одном месте, а Никиту держат в другом, уже понятно, что Никита в ЖК, но вот где конкретно?

И получив на руки дело заказчик просто удаленно даст команду от Никиты избавиться, и ничем мужики, в этом случае, Никите помочь не смогут, так как где он по-прежнему знать не будут. А еще хуже, если заказчик даже получения дела на руки дожидаться не станет, если воришка сам сумку украденную проверит, убедится, что дело в ней есть и том нужный, позвонит заказчику, а тот решит, что дело сделано, Никиту и приговорит. Мало вероятно, конечно, воришка только обложку дела проверить сможет, так что, скорее всего, Никита жив останется, пока или сам заказчик или его проверенный человек дело непосредственно в руки не получат и сами содержание не проверят, но шанс на приговаривание Никиты сразу после звонка воришки был, и допускать реализацию этого шанса было никак нельзя.

Вот для этого и нужна была запись. В критический момент ее следовало заказчику отправить, сопроводив звонком, что мы все знаем, следим за тобой, предлагаем встретиться и условия обмена этой записи на жизнь Никиты обсудить. Заказчик поймет, конечно, что запись эта никакой доказательственной силы не имеет, но сам факт, что и замысел его провален – к делу то, получается, он уже внимание привлек, да такое, что его даже вычислить сумели, и по сопровождению этого дела целую операцию организовали, в результате которой ведь не только эта запись могла быть получена, но и много чего еще, а что конкретно, этого заказчик не знал, заставит его крепко задуматься и с избавлением от Никиты повременить, попытавшись выяснить что у мужиков на него еще есть, кроме этой записи. А вот такая встреча с заказчиком – это уже шанс, отличный шанс или действительно уговорить заказчика разменяться или хотя бы время дополнительное выиграть на поиски Никиты.

Все коммуникации с заказчиком мужики решили осуществлять через Славу, чтобы выглядело так, будто Слава не случайно во всей этой истории оказался только после исчезновения Никиты, а с самого момента назначения за новым начальником ГСУ приглядывал, разобиженный, что должность, так давно ожидаемая, ему не досталась. Приглядывал, искал и собирал компромат, чтобы «свалить» варяга пришлого в нужный момент и на месте его теплом устроиться, вот и нарыл.

Нарыл, да до поры до времени не использовал, ждал подходящего момента, когда четко поймет на каком уровне у этого самого варяга поддержка, и оценит хватает ли ему компромата нарытого, чтобы противника «свалить». Тут история с Никитой и произошла, не стал больше ждать, жизнь «сыночка» ему дороже должности показалась, вот и раскрылся раньше времени, предложив просто обменяться, готовый отказаться на время от своих претензий на должность.

На том и порешили, да и начали действовать.

Глава 56.

Ровно в 18.00 Тоня вышла из Главка, как и ожидалось, никто ей не позвонил и инструкций никаких от Никиты не передал.

Дело, в сумке запрятанное, вынесла без особых проблем, добежала до метро «Цветной бульвар», ежась от холода (на самом деле, ее от предстоящих событий слегка потряхивало, но, благодаря зиме на улице, это довольно легко было скрыть, изображая поеживание от холода). Вошла в метро, поехала на Комсомольскую. Ей большого труда стоило не оглядываться, не искать глазами того, кто ее сопровождал, казалось странным, что она человека этого вычислить не может, но мыслями о том, что сейчас час пик, народу с работы полно едет, как его в толпе вычислишь, она себя успокаивала. Сумка пока была при ней, никакой непривычной активности ни вокруг нее ни вокруг сумки не наблюдалось.

Села в электричку, сумку на колени положила и сделала вид, что задремала, постоянно сканируя окружающую обстановку из-под чуть приоткрытых ресниц. Тишина. Сумка при ней.

Проехали уже прилично, народ в электричке постепенно начал рассасываться, место рядом с Тоней освободилось, и она, сделав вид что проснулась, сумку с коленей на соседнее сиденье переложила, выпрямилась и стала смотреть в окно. Такое поведение было для нее вполне обычным, достаточно тяжелая и объемная, хоть и дамская, сумка, набитая всякими непременно нужными женскими мелочами, на коленях всегда мешала, и, при первой возможности, она зачастую перемещала ее на соседнее свободное сиденье, поэтому привлечь своими действиями излишнее внимание, создать ощущение искусственности ситуации она не боялась.

Вскоре через одно сиденье от нее села женщина, также как и Тоня, положив свою сумку на соседнее свободное сиденье, то самое, между ней и Тоней, на котором уже лежала Тонина сумка. Тоня интуитивно поняла, что женщина эта и есть тот самый «воришка». Скорее всего, просто выходя, не ту сумку возьмет, если я замечу и крик подниму, извинится, взяла, мол, не глядя, оказалась не та, ничего плохого в виду не имела, воровать не планировала, моя то сумка на сиденье осталась, что и есть лучшее доказательство чистоты моих намерений и невольности ошибки.

«Странно, что сумка не точно такая же, как у меня,» – подумала Тоня, «если бы такая же была, то прямо как в шпионских боевиках – поставили агент и шпион рядом два портфеля, потом разошлись, каждый нужный забрав. Могли бы уж покупкой точно такой же сумки заморочиться.».

Еще через две станции соседка по электричке вышла, ожидаемо взяв Тонину сумку вместо своей.

«Ну, вот и все, моя миссия на этом окончена,» – подумала Тоня, мысленно обращаясь к Никите, «дальше бати твои будут действовать, дай Бог им удачи. Отличные у тебя бати, надежные, в этом плане я тебе даже завидую, друг ты мой дорогой, надеюсь, справятся.».

Первая часть записи, сделанная сопровождавшими Тоню от самого Главка сменяя друг друга девушками, наскоро смонтированная с разных камер в единый ролик силами того самого еще одного знакомца Максима «с другой стороны черты», улетела к Славе на компьютер. Он, ожидая сигнала от Максима, ее просмотрел.

То, что сумку не просто украли, а как бы заменили, в их прогнозы не совсем вписывалось, на записи получалась почти случайная история – взяла девушка, не глядя, не свою сумку, да и вышла с ней из электрички, невольная ошибка, а не воровство, такой записью заказчика труднее прижать будет, умысел то совсем не просматривается. Оставалась надежда только на усиление позиции второй частью записей, если удастся воровку эту до самого контакта с заказчиком или его доверенным лицом довести.

«Что же, будем ждать, ждать и надеяться, что не потеряют наши сопровождающие воровку эту из вида, доведут до нужного места и передачу сумки зафиксируют.» – подумал Слава, «Если потеряют, совсем ва-банк придется идти с такой слабой доказухой, да выхода то другого нет.».

Воровку девушки вели, вели параллельно с Максимом, которому информацию о переходе сумки в ее руки сразу же и сообщили. Максим все время ехал на своей машине в том же направлении, что и Тоня, в городе, и пока Тоня в метро была и пока в электричке за МКАД не выехала, отставал из-за пробок сильно, если бы тогда сумку украли, не успел бы перехватить никак. Надеялся, что после МКАДа полегче будет с трафиком и тогда, узнав на какой станции воришка с сумкой выйдет, успеет он там появиться и сам его перехватить.

Все-таки после попадания сумки в руки воришки задача ее отслеживания усложнялась существенно, до этого то девушки маршрут Тонин знали, да и темп ее движения был предсказуем, а после перехода сумки в руки вора была опасность, что девушки его потеряют, его машина может ждать, например, а они пешком, или он так внезапно из электрички выскочит, что никто из девушек за ним просто не поспеет. В общем, там уже профессионально нужно было вести, а это лучше делать самому Максиму, тем более что опасности быть узнанным теми, кто Антонину Дмитриевну от Главка сопровождает, если такие есть, там уже практически не было – они дамочку с сумкой от Главка до нужного момента довели, сумку у нее на их глазах украли, любопытных посторонних возле дамочки не было, никто ее не сопровождал, задуманному заказчиком не мешал, все по плану, зачем им на сопровождение воришки переключаться, он и так, сам, к заказчику с сумкой направится, ему же именно за это и платят.

Максиму повезло, женщина, укравшая у Тони сумку, выйдя из электрички, никуда спешить не стала, в машину не села, осталась на платформе, ожидая электричку в обратном направлении. Он даже успел на ту самую платформу подняться и к женщине приглядеться, пока она в сторону Москвы не уехала. Женщина, как женщина, самая обычная, ничем не примечательная. Оставил девушкам ее сопровождать, сам вернулся к машине, поехал в сторону Москвы, теперь уже не торопясь, чтобы электричку сильно не обгонять, в обратную сторону то трафика практически не было, а выйти воровка могла на любой станции. Но не вышла, доехала до самого Ленинградского вокзала и только там вышла.

Вышла и села в такси, Максим уже ждал, сразу таксисту почти в хвост пристроился, да не один, успел парочку сопровождавших воровку девушек к себе посадить, вдруг пригодятся, поехали по городу в сторону Петровки.

«Охренеть,» – подумал Максим, «он что, прямо в Главк ее везет? Там заказчик самолично дело у нее забирать будет? Вообще он что ли ничего не боится?».

Но такси на Петровку сворачивать не стало, проехало прямо, через весь центр, остановилось у гостиницы «Балчуг».

Женщина с Тониной сумкой вышла и направилась в гостиницу, девушки из машины Максима за ней. Балчуг, слава Богу, место им привычное, одно из самых «рабочих», вошли без проблем, даже в лифте в одном, как потом выяснилось, с воровкой ехали. Довели ее до самого номера на четвертом этаже, за дверью которого она, постучав и дождавшись пока откроют, и скрылась.

Подъехал Слава, ему Максим еще от вокзала позвонил и вел его за собой всю дорогу по телефону, понятно уже было, что развязка истории приближается.

Медлить дальше было нельзя, Слава, получив от сопровождавших девушек информацию в какой номер ему нужно, направился туда с первой частью записей в ноутбуке, продолжение ролика Максим ему на почту должен был прислать, как смонтируют.

Дальше события развивались стремительно, увидев Славу на пороге номера, новый начальник ГСУ все понял практически моментально. Судя по тому, как он озирался, впуская Славу в номер, он вообще решил, что тот вовсе не один пришел, что это санкционированная операция по его задержанию. Не дав Славе и слова сказать, схватил телефон, видимо, «крыше» своей, которая его в Главк притащила и прикрывала, звонить собрался. Слава еле успел этому помешать, сказав: «Да подожди ты суетиться, не кипешуй, я один пришел, договариваться.». Начальник ГСУ так и замер с телефоном в руках.

Вторая часть записи Славе даже не понадобилась, хватило рассказа о том, что он все знает: и про похищение Никиты, и про вынос дела из Главка, и про роль этого самого начальника в этом деле (вот здесь был самый тонкий момент, про фактическую роль начальника в деле они то как раз практически ничего не знали, только догадывались кое о чем, если бы тот стал более глубоко вникать, спрашивая, что именно Славе известно, выкручиваться бы на грани фола пришлось, но повезло, начальник настолько поверил в то, что Слава с первых дней его работы в Главке только и делает, что компромат на него собирает, чтобы должность под себя освободить, что уточнять ничего не стал, решил, что Славе, и правда, вообще все известно), и доказательства в виде видеозаписи имеются, что Слава тут же на ноутбуке и продемонстрировал, запустив первую часть записи.

Не просмотрев и нескольких минут записи, новый начальник спросил каковы Славины условия.

«Очень простые мои условия,» – ответил Слава, «Никита живой и здоровый прямо сейчас должен оказаться на свободе, как только мне подтвердят, что он в безопасности, я запись тебе отдаю, и мы про эту историю оба забываем. Дело украденное тебе остается, мне информацию о твоей в нем роли тогда будет не доказать, а распространять невыгодно, только Антонину Дмитриевну под удар подставлю, а не добьюсь ничего. Против «крыши» твоей без прямой доказухи на одних косвенных, вроде этой записи, переть можно только в самом крайнем случае, если ты Никиту, который мне как сын, живым и здоровым не отпустишь, а в более спокойной ситуации, сам понимаешь, мне легче заткнуться и забить всю эту историю.».

«И что, прямо вот просто так и забудем?» – спросил Славин оппонент. «И Никита твой, и Обитоцкий с Вольным, и ты сам даже поквитаться не захотите, это ты хочешь сказать?».

«Поквитаться захотим, но не на основе этой истории,» – ответил Слава, «просто знай с этого дня, что мы по следу за тобой все время идем, ни одного промаха не упустим, ни одного прокола тебе не спустим. Да и мы знать будем, что ты нам враг, который за каждым нашим шагом следит, тоже будем настороже. Так что один-один получается, на равных мы будем, обнулим, считай, ситуацию».

«Согласен.» – кивнул начальник, взял телефон и позвонил тем, кто Никиту охранял.

Переговорив с ними, добавил: «Парень твой спит, уж больно буйный, утихомирить пришлось, мои сейчас оттуда просто уйдут, Никиту оставят, а твои пусть едут, забирают его, вот тебе адрес.», и адрес назвал, адрес того самого ЖК, только с указанием корпуса и номера квартиры.

Полученную информацию Слава тут же передал Максу, а тот Старшине. Уже через десять минут Старшина отзвонился, Никиту нашли в той самой квартире спеленутым, как младенец, спит, видимых повреждений нет, кроме двух следов от уколов, видимо, через них снотворное и вводили. Кроме него в квартире никого.

Слава молча отдал начальнику запись, вышел из номера и спустился к Максиму. Погнали в больничку, куда Старшина уже вез Никиту, нужно же было удостовериться, что с парнем все в порядке. По дороге позвонили Тоне, успокоили.

В больнице никаких проблем со здоровьем у Никиты не нашли, оставили, на всякий случай, до утра, пока не проснется.

Глава 57.

На следующее утро мужики и Тоня собрались возле больнички, где лежал Никита, ни Тамаре Сергеевне, ни Лизавете, ни Славиной жене Марине про вчерашние проблемы Никиты они ничего рассказывать не стали, зачем пугать, тем более что все обошлось, они уже знали, что с парнем все в порядке, и после утреннего обхода его выписывают.

Дождались Никиту, он вышел, позевывая, выглядел слегка растерянным, все сразу накинулись на него с вопросами что да как с ним произошло.

«Может поедим где-нибудь сначала?» – почти жалобно спросил Никита. «Я с вечера воскресенья ни хрена не ел, а сейчас уже утро вторника, как мне в больничке сказали. Там я вам все и расскажу. Да и вы мне поведаете как найти меня смогли и освободить, а то я то только спал, ни в чем участия не принимал, сутки последние из жизни моей просто выпали.».

Все согласились, расселись за большим столом в ближайшем кафе, усмехаясь размеру Никитиного заказа, здорово, видать, оголодал парень, если сразу и омлет, и кашу, и сырники заказывает, да еще и кофе самую большую чашку и сок свежевыжатый. Дождались пока тот немного наестся и начнет рассказывать.

Рассказ Никиты сводился к следующему: когда он еще на земле работал, был у него сослуживец, такой же опер, как и он, вернее, почему был, он и до сих пор там работает. Парень не москвич, родом из Бурятии, приехал в Москву за несколько месяцев до того, как с Никитой познакомился, не приехал даже, после демобилизации из армии ехал домой через Москву, да не доехал, решил в Москве на работу в полицию устроиться и попытаться закрепиться.

Пока они с Никитой вместе служили, не то, чтобы дружили, скорее, приятельствовали, и после перехода Никиты на работу в Главк связи не потеряли, пересекались пару раз в месяц пива вместе попить, пообщаться «за жизнь».

Неделю назад сидят они с этим приятелем в баре, тот и говорит, что жениться собрался, нашел здесь в Москве, вернее, не в Москве, а в Подмосковье, да какая собственно разница, себе девушку, тоже бурятку. В следующие выходные собирается ей предложение делать, да не просто, а по бурятскому обычаю, как положено.

В Бурятии чуть не в каждом селе свой обычай сватовства, где-то обязательно четное или нечетное количество сватов, где-то будущий жених в процессе сватовства должен поднос деньгами покрыть, а где-то ящик водки родне невесты поставить. Так вот, в его случае, нужны минимум два свата, четное, стало быть, количество, и как раз ящик водки. Одного свата он нашел, есть у него приятель, они сейчас вместе служат, а вот второго пока нет, и просит Никиту помочь, выступить вторым сватом. Там делать то, собственно, ничего не нужно, просто приехать и поприсутствовать. Только одна загвоздка имеется – ехать нужно аккурат к четырем утрам в понедельник через неделю. Никита такому странному выбору времени удивился, спросил почему, мол, или это тоже часть обычая.

Приятель отвечает, что нет, по обычаю свататься едут вечером в субботу, а вовсе не в ночь на понедельник, но в этой части обычай никак соблюдать нельзя – на подношение они повезут ящик водки, а тесть будущий у него пить такой мастак, что пока весь ящик не «уговорят» ни сам из-за стола не встанет ни их не выпустит, а если сбежать попытаются от такого «испытания» или пить не наравне с ним, обидится и свадьбу дочери не одобрит. Невесте его очень неохота по этой причине отцовского неодобрения хлебнуть, а приятель Никитин ящик водки на четверых выпить не может, это для здорового то мужика с непривычки немалое испытание, а у него с желудком проблемы, язва наклевывается, сдохнет он, в таком случае, скорее, чем женится.

Вот будущая теща выход и подсказала – отцу невесты в понедельник в шесть утра в рейс отправляться, он дальнобойщик, если к этому времени подъехать посвататься, то и водку пить не придется, ящик нераспечатанным до следующего раза останется, и есть надежда, что тесть его с кем-нибудь другим выпьет, не дожидаясь следующей встречи с женихом дочкиным. Свадьба то уже будет им одобрена, нет, вроде, ему резона отказывать жениху, если не по причине слабости в питие.

Никита помочь согласился, договорились обо всем сразу же, в четверг приятель Никиту набрал, убедился, что все договоренности в силе, больше и не звонил.

Никита все воскресенье дома поэтому и отсыпался, знал, что ночь будет бессонная, а утром ему на службу. Около двух часов ночи собрался, поехал на Ленинградку, в тот самый Огонек.

Приехал, из машины вышел, запер ее, да насквозь через поселок и пошел. Они с приятелем сразу договорились, что Никита машину возле Огонька со стороны Ленинградки оставит, поселок насквозь пройдет и в машину к приятелю, которая его там уже ждать будет, сядет. Объяснение у такой договоренности было простое, сомнений никаких у Никиты не вызвало – на улице зима, его седан для передвижения по бездорожью мало предназначен, до Огонька то от Ленинградки Никита без проблем доберется, а вот дальше рискует застрять, а у второго свата джип полноприводный, лучше в него всем пересесть и оставшиеся до дома невесты примерно 4 километра всем вместе проехать. И описал весь маршрут приятель ему еще неделю назад в баре очень подробно, ссылаясь на то, что, если Никита где-то возле Огонька заблудится, созвониться будет очень проблематично, там связи мобильной почти нет, хоть и недалеко от Москвы.

Прошел поселок, с другой стороны джип стоит, как и договаривались, заметили его, помигали приветственно фарами. Подошел Никита, приятель его за рулем, еще один парень, ранее ему незнакомый, наверняка тот самый второй сват, на заднем сиденье. Сел Никита справа от водителя. А дальше … приятелю руку протянул, поздоровались, хотел обернуться ко второму, чтобы тоже поздороваться, да представиться-познакомиться, и почувствовал укол под воротник куртки в районе шеи. Дернулся, сначала даже не понял, что не случайно обо что-то поцарапался, а намеренно его укололи, а когда понял, поздно уже было, перед глазами все поплыло, и потерял он сознание.

Очнулся уже в той квартире в ЖК, где его потом Старшина и нашел, спеленутый, как младенец. За окном светло, решил, что утро уже или вообще день. Вырваться из пут попытался, да связали его на совесть, с ходу не выберешься. В этот момент и подошел к нему тот приятель, подошел и весь расклад объяснил – ты нам не нужен, не рыпайся понапрасну, все-равно не выберешься, только себе навредишь. Убивать мы тебя, без нужды, не собираемся, а будешь пытаться выбраться, так нужда у нас может и появиться.

Ты сам нам не нужен, нужно нам содействие от бабы твоей из Главка, с которой ты роман крутишь, да и содействие, в общем, небольшое, пустяковое, прямо скажем, содействие – дело одно из архива вынести и нам передать. Ты ей позвони, попроси дело нужное вынести, скажи, что это для тебя, тебе она не откажет, а мы ее после работы встретим, да дело то и заберем. Бабу твою не тронем, не бойся, сделаем все по-тихому, никто ничего не заметит, мы сами не заинтересованы, чтобы об исчезновении дела из архива известно стало, наоборот, нам надо, чтобы баба твоя следы пропажи дела как можно тщательнее скрыла и вела себя как ни в чем не бывало, тогда ни тебя, ни ее, ни нас никто ни в чем и не заподозрит.

Никита сначала наотрез отказался, Тоню в эту историю вовлечь он никак позволить себе не мог, но и погибать вот так бесславно, ох, как не хотелось. Стал он думать, как или самому из этой ситуации выпутаться или близким просьбу о помощи передать.

Сообразил про звонок Максу и мушкетеров упоминание. Сказал тому приятелю: «Дураки вы, уже рабочий день начался, оперативка у Макса идет, а меня нет. Да Макс, если до меня не дозвонится, после оперативки не то, что весь Главк, всю Москву на уши поставит, чтобы меня найти, даже если бы я вам помочь и согласился, вы бы все-равно до вечера меня здесь продержать не смогли, он меня раньше найдет, я же ему как сын.».

«Да не станет он кипеж особый поднимать,» – отмахнулся от него приятель, «ты же опер, мало ли где шляешься, если тебя на работе нет, это еще не повод для беспокойства, носишься где-то по городу, информацию собираешь, а что телефон выключил, так это чтобы по пустякам не беспокоили, когда тема горячая идет. Ты же не пацан, чтобы постоянно ему докладываться!».

«Пацан, не пацан, а после истории с клофелинщицей все время докладываюсь. Это для всех я тогда героем предстал, а Макс меня потом чуть не урыл, орал битый час, что я придурок, с какой стороны не посмотри – и операцию организовал его, начальника своего, не предупредив, и делом не своим занимался – клофелинщицы и их жертвы, это же не уровень Главка, и Тоню втянул в сомнительную операцию и подставить мог. А когда проорался и выдохнул, сказал, что, если я еще хоть раз хоть на минуту из поля его зрения пропаду без предупреждения и на звонок его не отвечу, он меня найдет тут же и сам, собственноручно, закапает! Ну, и как тут не докладываться?».

Приятель призадумался, позвонил кому-то, доложился, на том конце провода ему и ответили, что нужно звонок Никиты Максу организовать, но так, чтобы у Никиты даже шанса не было лишнего сказать. Приятель его телефон принес, набрал Макса, но перед этим предупредил, что одно неправильное слово, и бабу Никитину, Антонину Дмитриевну, стало быть, после работы такие отморозки встретят, что она молить о смерти потом всю жизнь будет, чтобы встречу эту забыть.

Поговорил Никита с Максом. Приятелю понравилось, как поговорил, он про мушкетеров ничего не понял, решил, что это в рамках обычной для Никиты с Максом манеры общения, тем более Макс ничем того, что понял сообщение Никиты о грозящей ему опасности не выдал. Перезвонил тому, кто звонок Никиты Максу разрешил, отчитался, а тот спросил: «Чем ты ему пригрозил, что он так правильно вести себя стал?». Узнал, что угрозами в адрес Антонины Дмитриевны и велел этими же угрозами заставить ей позвонить по поводу выноса дела.

Никита вновь отказался, но приятель даже слушать ничего не стал, набрал Тонин номер со своего телефона и ко рту Никитиному поднес, пригрозив: «Скажешь не то, ей конец, я тебя предупредил, потом не жалуйся.». Но телефон Тони был выключен, она же в Министерстве с этот момент была.

Появилась у Никиты пауза, чтобы подумать. Думал он мучительно и все никак не мог найти способ Тоню из-под удара вывести: если не станет он ее просить дело из Главка вынести, они другой способ найдут на нее воздействовать, который может оказаться гораздо более жестким, о чем его и предупреждают. Позвонит ей, попросит, втянет в ту жуть, в которой сам уже находится, и помочь выбраться не сможет. И ведь никак ее не предупредить, нет у них с Тоней такого же сигнала, каковым для Макса упоминание мушкетеров является. Если только она сама к Максу не обратится за помощью.

«Макс ее защита сейчас, а вовсе не я,» – подумал Никита, «Макс точно с ней поговорить должен, меня разыскивая, а если она узнает, что я в беде, то и про просьбу мою странную ему расскажет, вот тогда он ее точно без внимания не оставит, прикроет, от любых бед и опасностей защитит. Главное, чтобы она не решила сама меня спасать, Максу о странной моей просьбе ничего не сказав, чтобы не показалось ей, что, вынеся дело из архива и передав его моим похитителям, она проблему решит лучше, и для меня и для себя безопаснее, чем Макса подключив.».

«Не станет она самостоятельно действовать, Максу не доложив,» – успокоил он сам себя после паузы, «она историю с клофелинщицей не хуже меня помнит, вспомнит, как мы тогда обсуждали как ей правильно на просьбы мои безумные реагировать. Вот и сделает все как надо.».

Придя к этому выводу, Никита позвонить Тоне согласился, и позвонил, а после его опять усыпили, боялись они его, следить за ним ежесекундно надо, а то найдет способ выбраться, тогда мало им не покажется, вот и предпочитали в спящем состоянии постоянно держать.

Очнулся он уже только сегодня ночью в больнице.

Глава 58.

Так и закончилась эта история с похищением Никиты, и вывод из нее был однозначный – в архиве еще, ой как, много тайн кроется.

Юрка, в свое время, доказуху на Ореховских в архиве нашел, сейчас новый начальник ГСУ так на архивных материалах погореть боялся, что решил ни перед чем не останавливаться, чтобы их добыть, да и в делах Рязанцева и Бергман без архивных материалов было бы не разобраться, и это не считая всех других, в их практике почти ежедневно встречавшихся примеров.

И не просто тайны в архиве хранятся, эти «скелеты в шкафу» до сих пор опасны для «сильных мира сего», недаром отдельное подразделение по расследованию преступлений прошлых лет в Главке создали, вся работа которого как раз на архивных делах и будет строиться. Похоже, предстоит им всем в ближайшие годы новый «большой передел».

Ну, да это на будущее выводы, а сейчас им предстояло с обидчиками Никитиными поквитаться. Всех, кроме нового начальника ГСУ, они довольно быстро выявили и на долгие сроки за решетку «упаковали», им для этого особых усилий и не понадобилось.

Пригляделись попристальнее к деятельности Никитино «бурятского приятеля с земли», да и нашли там много за что зацепиться. Зацепились и пошли «по следу», до поры до времени не вмешиваясь ни в то, что сам этот приятель творил, ни в деятельность тех, с кем он при «вытворениях» своих взаимодействовал. Просто материалы накапливали, выявляя всех фигурантов, которые внутри системы «бабки заколачивали» для себя да для начальства, а не закону служили.

Всех не выявили, конечно, всех вообще никогда не выявишь, одних «сметешь», сразу другие на освободившееся место приходят, место то больно «сладкое», такие никогда пустыми не бывают. Ну, да их все и не интересовали, у них совершенно конкретные враги были, те, которые с новым начальником ГСУ из «одной песочницы», те, на кого у них «зуб».

Когда материалов тех достаточно накопилось, слили их все аккуратно ФСБ, чтобы уже контора по материалам этим смогла «реализоваться», своему начальству сливать не стали, «крыша» у нового начальника ГСУ оказалась уж больно влиятельная, которая любые материалы смогла бы «утопить» так, что и «кругов на воде» бы не осталось.

Конторские дело в долгий ящик откладывать не стали, уже через полгода по всей Москве в системе МВД порядка двадцати «посадок» оформили, и в Главке людей немало приняли и на земле, дела все до суда красиво довели, громкие были процессы, да с такой «доказухой», что за фигурантов вообще никто вступиться не решился.

Вот только фигуранты эти все были уровнем ниже, чем начальник ГСУ, а тем более его «крыша». Те то сами ничего не делали, только руками этих самых фигурантов, а показания на ЛДПР (так, в шутку, лиц, действительно принимающих решения, в полицейской среде называют) фигуранты давать не стали, толи не дожали их конторские, толи страх мести со стороны ЛДПР был для этих фигурантов намного значимее, чем те преимущества, которые им конторские за сотрудничество со следствием пообещали, в общем, до главного врага мужики тогда не дотянулись, хотя руки ему связали своими действиями ощутимо, у него «своих» людей ни в Главке ни на земле почти не осталось, пришлось ему надолго притихнуть.

Мужики таким результатом до конца довольны не были, конечно, но рук не опускали, сейчас не поквитались, значит, не пришло еще наше время, потом поквитаемся, считали они. Вот только это «потом» внезапно отложить пришлось, достаточно надолго отложить и по совершенно иной причине.

Глава 59.

В середине 2019 года Славиной жене Марине страшный диагноз поставили – мелкоклеточный рак, да не просто диагноз, а приговор, четвертая стадия, жить осталось от полутора до четырех месяцев. И с этого момента Славина жизнь в ад превратилась, и ничего друзья его с этим поделать не могли, старались только поддерживать, да как могли помогали. Не до разборок с прежними врагами им всем стало.

И жизнь Славы в ад не только Маринина болезнь превратила, он сам ее в ад превратил, а все потому, что, узнав о Маринином диагнозе, стал себя во всем винить, считая, что это он жену погубил, погубил своею нелюбовью, нелюбовью не в смысле любви противоположности, а в смысле просто отсутствия той самой любви.

Слава Марину никогда не любил, женился на ней без любви, разумом, а не сердцем приняв это решение, да так и прожил с ней все годы не полюбив, хотя никакого настоящего повода, да что там настоящего, никакого маломальского повода ее не полюбить Марина ему никогда не давала. Во всех смыслах была достойная женщина, двоих дочек ему родила, сначала Сашку, а через шесть лет Настю, мужа никогда и ни в чем не попрекала, мать его уважала, хозяйство вела прекрасно, ну вот за что ее не любить?

Но Слава не любил, ни когда женился не любил ни позже не полюбил, вот за это, по его мнению, и стала ее болезнь ему наказанием, даже не наказанием, карой Господней, по-иному и не назовешь. Говорить о таких своих переживаниях он никому не говорил, разумеется, ни друзьям, ни матери, ни самой Марине, но всем было понятно, что в душе у него такая чернота вдруг образовалась, из которой ему и самому не выбраться и как вытащить непонятно.

Когда Слава после истории с первой своей «женой» Ксюшей в Чечню служить уехал, он себе сначала о любви вообще думать запретил, и вовсе не потому, что в женщинах после предательства Ксюши так сильно разочаровался. Причина была в другом – Ксюшу он продолжал любить, несмотря ни на что, не мог никак из сердца ее вырвать, воспоминания о ней из памяти выкорчевать. Каждую ночь во сне только ее и видел. Ругал себя последними словами за эту слабость необъяснимую, но поделать ничего с собой не мог.

Нет, о том, что Ксюха за свои «заслуги» приговор получила, он не жалел, тут все было не только по закону, но и «по правде», и из жизни своей он ее навсегда выбросил, в этом он тоже не сомневался, но вот только что с сердцем своим делать, которое любить ее продолжало, он не знал. И тогда он сердце это самое решил навсегда закрыть, для всех женщин закрыть, чтобы не было больше в нем никогда и никакой любви ни к одной женщине, а женщин себе впредь выбирать исключительно разумом.

С выбором женщины, в принципе, можно было бы и не торопиться, если бы не Чечня. Приехав туда, Слава очень быстро понял, что здесь ему не Москва или Питер, здесь просто так с женщиной в постели не окажешься. Профессионалки, если и есть, да не про его честь, пришлому мужику там связываться с местной женщиной, даже если и казалось, что она как раз профессионалка, никак не стоило, местные бы не простили, да так отомстили, что жизни можно было мигом лишиться, как говорится, какая ни есть, а она наша!

А уж с обычной местной женщиной, не женившись, нечего было и помышлять о постельных утехах, и сами женщины на это никогда не пойдут, и родственники их многочисленные, если узнают, не просто жизни лишат, о смерти годами молить будешь, как об избавлении от невыносимых мук.

А естество мужское своего требует, да еще как требует, мужиком то Слава тогда еще молодым был. Вот и решил Слава жениться, выбрать умом и с умом достойную женщину, да на ней и жениться, любви то все-равно никакой в его жизни больше не будет, так чего бы и не жениться.

Решил и стал выбирать себе жену, что, кстати, с учетом местных особенностей и обычаев совсем непросто было, чеченку бы за него никто не отдал, зачем чеченке русский муж. Равно, как и даргинку, ингушку или осетинку, например. Искать нужно было среди русских семей, живущих здесь хоть и испокон веков, но по своим правилам.

Нашел, познакомился с Мариной однажды во время командировки в большое село прямо на границе с Чечней, но формально находящееся в Северной Осетии, да, в долгий ящик не откладывая, через пару месяцев и сделал ей предложение.

Марина была последним четырнадцатым ребенком в многодетной русской семье и, по местным меркам, считалась «старой девой», совершенно никаких перспектив замуж выйти не имеющей – ей на момент знакомства со Славой уже почти тридцать исполнилось, ну кто к такой посватается. Братья и сестры ее давно все разъехались по миру, едва границы открыли, отправились все счастья искать в других странах, а Марина осталась за родителями приглядывать. Да так при них и засиделась, образования никакого, помимо школьного, не получила и жениха себе найти не смогла – для местных она русская, а для русских – с Кавказа, вот так и осталась она одна.

Родители уже совсем пожилые, других родственников нет, из всех жизненных навыков только ведение хозяйства, да работа в местной гостинице, которую со времен СССР «приезжей» называли, да не зря называли, это и была приезжая, ничего со времен СССР в ней не поменялось, все та же ванная одна на этаж, почерневшая от грязи, все тот же умывальник, с двумя кранами, в одном вода горячая, в другом холодная, поэтому под проточной водой не умыться, только в том самом умывальнике смешать, а на него смотреть не хочется, не то что в нем умываться, в комнатах все те же кровати панцирные с продавленными пружинами и соломенными матрасами, накрытыми серым от старости постельным бельем с многочисленными прорехами, и тумбочки, шкафы, стулья с дверцами не закрывающимися и ножками ломающимися. Вот в этой приезжей и числилась Марина администратором, работая одна за всех, она и ресепшн, она и кастелянша, она же и уборщица. Работы этой было немного, мало кто в село их в командировку в последние годы приезжал, и к границе с воюющей Чечней близко, а потому боязно, да и просто незачем, бизнеса то никакого в селе их нет, зачем туда приезжать.

В этой приезжей однажды Слава и остановился, остановился, с Мариной познакомился, увидел, что явно ей приглянулся, она даже белье постельное ему из дома вполне приличное принесла и полотенца, да и накормила своими руками приготовленным. Запомнил ее хорошее отношение, информацию о ней аккуратно собрал, он, после истории с Ксюхой, жизнью был наученный информацию о будущей жене сначала максимальную собрать, а только потом жениться, оценил, что в информации той ничего отрицательного не было, еще пару раз съездил в село ее пообщаться да посмотреть на будущую жену, да и посватался.

Родители Маринины сразу же на их брак и согласились, да не просто согласились, на Кавказе принято приданое за девушкой давать, так они со всеми братьями-сестрами ее связались и насобирали такое приданое, что Слава только поразился, им с Мариной денег, родней ее на свадьбу подаренных, по возвращению в Москву хватило на совсем небольшую трешку в панельке девятиэтажной на окраине Москвы по соседству с хрущевкой, в которой Тамара Сергеевна жила. Не ахти какая квартира, но своя и отдельная, Славе тогда, с его милицейской зарплатой, отдельная квартира даже не снилась.

Свадьбу сыграли тихо, Маринины родственники на Родину даже ради такого дела приезжать не захотели, отделались деньгами, в приданое данными, своих родных и друзей Слава также решил близко к зоне военных действий не везти, матери пообещал свадьбу потом сыграть настоящую, уже в Москве, по возвращению.

Да и стали жить, совсем неплохо, кстати, жили, Слава служил, Марина за домом и родителями присматривала, Славу теплом да лаской радовала, детей пока не было, ну, да они пока и не очень хотели, зачем детей рожать там, где война, вот вернутся в Москву, тогда и о детях можно будет подумать. Родители Маринины буквально в один год друг за другом еще до окончания Славиной службы в Чечне из жизни ушли, поэтому, когда у Славы вернуться, наконец, возможность появилась, они только вдвоем в Москву и поехали.

Приехали в Москву, и тут стало понятно, что адаптироваться Марине к московской жизни совсем непросто будет. Уж очень у нее привычки и традиции из другого мира.

Даже Тамара Сергеевна, у которой они поначалу поселились, пока квартиру себе покупали, глядя на Марину, только головой качала. Упрекнуть, вроде, не в чем, даже наоборот, жена у Славы хозяйство вести и за мужем ухаживать приучена очень даже хорошо, можно сказать не по-московски, в Москве так стараться уже давно никто из женщин не хочет и не станет. Вот только бессловесная она какая-то, ни мужу, ни матери его, ни даже Никите, который по московским меркам еще совсем пацан, слова поперек никогда не скажет, не возразит, любую просьбу воспринимает скорее как указание и тут же ее беспрекословно выполняет. И все время пытается угодить, понравиться, что также, как ни странно, здорово Тамару Сергеевну напрягало, создавалось впечатление, что у Марины как бы нет собственной личности, собственных интересов, ей самое главное Славе угодить, да семью его ничем не потревожить, не разозлить. Из всех занятий, помимо хозяйства, одно бесконечное рукоделие, да и с образованием явные проблемы, о чем не заговори при ней, всегда отмалчивается, потому что сказать ей нечего, ни на одну тему, кроме готовки, стирки, да уборки, ничего путного сказать не может. «Как только интеллектуалу Славе с ней не скучно?» – задавалась периодически вопросом Тамара Сергеевна.

Первое время Марина и из дома лишний раз старалась не выходить, и в городе плохо ориентировалась, да и не особенно правильным считала без сопровождения мужа или свекрови по городу шастать, к тому же одета и причесана она была не по моде, сразу внимание каждого встречного этим на себя обращала.

Переживала Тамара Сергеевна, что, вернувшись в Москву, Слава быстро поймет, что жена у него не самая подходящая, а развестись не решится, как ее такую оставить, она же сама по себе в Москве и жить то не сможет! Будет сын молча страдать, терпеть, а он и так натерпелся уже, достаточно историю с его первой женой вспомнить. Даже на повторной свадьбе, которую Слава обещал в Москве отгулять с приглашением всех родных и близких, настаивать не стала, да и какая свадьба, когда они уже несколько лет вместе.

Но постепенно все стало налаживаться, Слава с Мариной квартиру купили и съехали, жили хоть и неподалеку, да отдельно, поэтому и поводов ежедневно переживать, видя их «неподходящесть» друг другу, стало меньше, да и Слава ни разу ни намека на разочарование в своей жене не выказывал, всегда был в отношении к ней спокоен, сдержан, да уважителен.

И Марина к московской жизни не до конца, конечно, но все-таки адаптировалась, из дома уже выходила вполне свободно и одеваться и причесываться стала по-московски, не выделялась уже на улице особо ни внешне ни по поведению.

Детей только у них долго не было, Сашенька аж в 2007 родилась, когда Славе уже 43 исполнилось. С другой стороны, может оно именно так и хорошо, зато растила дочку уже вполне «московская» Марина, да и Слава души в дочери не чаял, с первого дня с огромным удовольствием с ней занимался, купал, пеленал, кормил, да спать укладывал, сказки на ночь рассказывая, видно, совсем уже был готов к отцовству. А в 2013 Настюшкой Бог их одарил, оставалось только жить и радоваться.

Так и жили бы, если бы не рак.

Глава 60.

Диагноз, озвученный Марине летом 2019 года, всю эту жизнь мигом перечеркнул.

Слава принять его не смог, смириться был не готов, сказал: «Будем бороться, я костьми лягу, но жену не отпущу, все сделаю, чтобы она выздоровела.».

Хотел даже со службы уволиться, чтобы жену в Америку, в Германию или в Израиль повезти на лечение, как следователь то он же невыездной, но друзья отговорили, здраво рассудив, что в семье он единственный источник дохода, если со службы уйдет, ему не то что жену не на что очень скоро станет лечить, ему детей не на что кормить будет.

Стали лечиться в Москве, во всех государственных клиниках Славе сразу сказали, что никаких шансов у Марины нет, нельзя ее вылечить, лучше оставить в покое и дать дожить сколько отмеряно дома в кругу семьи.

Слава с таким подходом не согласился и Марину убедил, что нужно бороться, устроил ее в очень известную частную московскую клинику, по европейскому стандарту организованную, цены в которой только иностранцам, живущим в Москве, и были под силу, с рублевыми зарплатами их было не потянуть, но Слава решительно заявил, что нужно продать квартиру, тогда и лечение, невероятно дорогостоящее, получится оплатить.

Встал вопрос какую квартиру продавать – их с Мариной, тогда Сашке с Настюшей (Никита, к тому моменту, уже давно отдельно жил в родительской квартире) к Тамаре Сергеевне в двухкомнатную хрущевку перебираться, это и само по себе неудобно, но еще хуже, что Славе там совсем места не остается, не с матерью же в одной комнате ему ночевать, да и Марина, когда из больницы выпишется, где существовать будет? Нужно продавать квартиру Тамары Сергеевны, вот в трешке всем вместе кое-как разместиться уже можно. Тамара Сергеевна согласилась, на вид, даже не раздумывая, но тут вмешался Никита.

Он, как никто другой, наверное, знал как любит баба Тома свою квартиру, как прикипела она к ней душой, несмотря на то, что хрущевка, ведь все самые лучшие годы ее жизни в этой квартире прошли, здесь она сына своего вырастила, друзей его детдомовских, которые ей тоже как дети, здесь же принимала, сюда Никиту привела, когда он осиротел, да и Сашка с Настюшкой здесь же все детство тусовались, когда родители были заняты. Баба Тома не раз ему говорила, как боится она московской реновации, и не потому, что людей в новое качественное жилье переселять это плохо, для людей это, как раз наоборот, очень и очень хорошо, просто она старая стала, ей 77 уже исполнилось, дожить бы уже в своей квартире до самой смерти, сохранив прекрасные свои воспоминания!

«Мою квартиру будем продавать,» – решительно заявил он, «а я к бабе Томе вернусь, где я прожил самую счастливую часть своей жизни, и не отговаривайте меня, это самое малое, что я для самых близких моих людей сделать могу.».

«Никита, да как же, твоя квартира, почитай, единственное, что тебе от родителей досталось, в память о них осталось!» – бросилась возражать ему Тамара Сергеевна.

«В память о родителях у меня фотографии да рассказы ваши, любовью к ним пронизанные, а квартира – это просто квартира, место жительства, а не память!» – ответил Никита. «Да и они, думаю, с таким моим решением бы согласились, в благодарность вам всем за то, что не бросили их сына, не оставили сиротой, заменили ему родителей.».

«Прав Никита,» – вмешался Максим, «абсолютно прав. Это лучшее решение. Только негоже молодому мужику с бабушкой жить, Никита ко мне переедет, будем жить с ним коммуной, как в свое время с его отцом.» – продолжил он с грустной улыбкой. «А как жениться соберется, так я ему свою квартиру и подарю. Я ведь и не жил в ней практически никогда, пару лет назад только переехал, когда мать моя умерла. Жил всю жизнь на съемном жилье и после Никитиной свадьбы также и проживу.».

«И не отговаривайте меня,» – в тон Никите после паузы добавил Максим, «это самое малое, что я для друга своего Юрки могу сделать, в свое время он меня приютил, а теперь я сыну его тем же отплачу.».

На том и порешили, квартиру Никитину быстро продали, и стали Марину лечить.

Только лучше бы они этого не делали! Да, прожила Марина, в итоге, целых полтора года вместо нескольких месяцев, ранее обещанных, вот только что это была за жизнь!

Болезнь не отступала, ни на минуту не отступала, боль, слабость, апатия стали в Марининой жизни самыми главными чувствами, все другие собой затмив. Каждый раз возвращаясь из больницы, Марина молила Славу ее отпустить, дать умереть спокойно, и лучше даже не дома, а где-нибудь в хосписе, но Слава не сдавался, придуманное чувство собственной вины ему сдаться никак не позволяло, лечил ее на дому, насколько было возможно, потом вновь помещал в больницу!

Последние полгода Марина уже даже до туалета сама дойти не могла, Слава ее на руках носил, но самое страшное было даже не это – мелкоклеточный рак человека очень обезображивает, у Марины уже и нос провалился и прочие изменения в лице и теле были такими, что дочерям ее нельзя было показывать, детская психика такого могла просто не выдержать, поэтому последние восемь месяцев перед смертью мамы девочки ее не видели, их пришлось к Тамаре Сергеевне переселить.

В этом смысле ковид, как раз захвативший в 2020 году страну, да и весь мир в придачу, оказался весьма кстати, в том ключе, что девочкам невозможность с мамой иначе, как по видеосвязи, общаться как раз ковидом и объясняли – мама больна, видеться с ней нельзя, можно заразить нечаянно этой новой неизвестной болезнью, тогда ей еще хуже станет, с двумя болезнями мама может уже не справиться.

Такое объяснение дочки принимали, скучали, конечно, по маме, но терпели разлуку стоически, в тот период даже детям было понятно, что происходит что-то такое, доселе неизведанное, что самую обычную жизнь абсолютно у всех в корне поменяло – в школу нельзя, гулять нельзя, с друзьями встретиться нельзя, даже в магазин и то нельзя, все продукты папа приносит, он единственный, кому из дома можно выходить в силу специфики службы, а всем остальным только два раза в неделю и только по пропуску, вот и к маме нельзя. И видеосвязь Слава настраивал так, чтобы дочкам только глаза мамины и были видны и момент для такой связи выбирал, когда у Марины хоть какие-то силы появлялись, которых бы на короткий разговор с девочками хватило без невольной демонстрации невыносимой боли и страдания.

Работать Слава все время болезни Марины практически не мог, ходил, конечно, на службу, как положено, но думал только об одном – жива еще жена или уже нет, от каждого звонка сиделки вздрагивал, та его набирает список продуктов и лекарств необходимых уточнить, которые ему купить нужно по пути с работы, она то тоже, все по причине того же ковида, из дома Славиного практически не выходила никогда, а он на звонок ответить не может, руки дрожат.

Вся его жизнь превратилась в череду бесконечных «должен» и «необходимо», без единого просвета, без малейшей отдушины: всю ночь спит тревожно, прислушивается к жене – не стонет ли от боли, не хочет ли в туалет, да и вообще, жива ли еще, слышно ли еще дыхание, утром очень быстро собирается на службу, ему еще до начала рабочего дня нужно купить и отнести продукты Тамаре Сергеевне и дочкам, вечером то к ним лучше не заходить, у него на службе контактов немало, не хочется им ковид в дом принести, потом весь день как то работать старается, по пути со службы опять продукты, лекарства, только уже для себя с Мариной, да для сиделки, а едва войдя домой, чуть не полчаса тратит, чтобы переодеться, полную дезинфекцию и самого себя и своей одежды провести, маску надевает, перчатки, без них никогда к жене не подойдет, боится заразить ковидом, и дальше до самой ночи на вахте – жену на руках в ванную, туалет, хоть чуть-чуть поесть уговорить и как то поддержать, умалить еще потерпеть, попытаться убедить, что все еще есть смысл бороться, что не напрасны все страдания.

И так изо дня в день, и деньги все только на эти цели, если Марина одну кашу жидкую ест, то только ее в доме Славы и готовят, мясо, овощи, фрукты только для сиделки покупаются, она то отказываться ни от чего не обязана, это все не ее проблемы, она просто на работе, а сам Слава и кашей обойдется, под конец он даже кофе для себя перестал покупать.

Наконец Марина отмучилась, ушла тихо, во сне, даже казалось, что без лишних страданий.

На похоронах ее были только мужики, ковид то к тому моменту еще никуда не делся, ни Тамаре Сергеевне ни девочкам все еще нельзя было выходить, да может оно и к лучшему, выглядела Марина в гробу так, что у мужиков, очень много чего на своем веку повидавших, мурашки по спине бежали, куда уж детям такое зрелище! Иногда говорят: «краше в гроб кладут», но тут и это выражение не подходило, во времена ковида гримеры погребальные не работали, поэтому и привести тело в надлежащий вид перед проводами в последний путь было некому.

Когда Марину похоронили, Славу было не узнать! Нет, внешне он не особенно изменился, годы тренировок сказались, выдержало тело нагрузки, да и психика, казалось, в порядке, только еще более немногословен стал, чем до этого, а вот глаза… Глаза у него стали глубокого старика, который уже ничего от жизни не ждет, ничего не хочет и ни на что не надеется.

Но время шло, дочки Славины, едва ковид отступил, вернулись домой, Тамара Сергеевна вполне здраво рассудила, что жить они должны дома с отцом, а она помогать и с ними и по хозяйству будет, благо, живут они буквально в двух шагах друг от друга, и это не очень сложно. В глубине души она ситуацию эту очень сильно переживала, понимала, что внучки еще маленькие совсем, Настюшке даже восемь не исполнилось, да и у Сашеньки самый тяжелый переходный возраст, и Славе одному с ними не справиться, а она не молодеет, совсем не молодеет, хоть и сохраняет жизненную силу отменную. Другие в ее годы уже в гроб собираются, а она должна держаться, должна внучек помочь вырастить, должна справиться, глядишь, и Слава отойдет и найдет себе новую женщину, он же еще не старый совсем, сильный крепкий мужик, должен отойти, вот тогда и можно будет ей успокоиться!

И не ошиблась, Слава потихоньку к жизни стал возвращаться, о появлении в его жизни постоянной женщины, правда, даже не помышлял, но жизнью и матери и дочерей стал вполне активно интересоваться, и с друзьями общение вновь наладилось, даже в баню стал с ними ходить как раньше, да и к служебным делам рвение у него вернулось, а вместе с этим рвением и огромное желание с начальником ГСУ, которого так пока достать и не удалось, все-таки поквитаться. Он же ему обещал тогда, что поквитается, обязательно поквитается, а обещания нужно выполнять! Всегда!

Глава 61.

Мужики все полтора года, на которые Слава из жизни «выпал», в направлении поквитаться с начальником ГСУ без дела, конечно, не сидели, но особо и не активизировались, если начальника ГСУ сейчас сбросить, Славу на его должность не назначат, и дело уже даже не в Славиной биографии и истории с его первой женой будет, дело в сегодняшнем Славином состоянии, не нужна ему сейчас никакая должность, ему сейчас, кроме безнадежной и бесконечной борьбы за жизнь жены, вообще ничего не нужно.

Решили действовать тогда, когда Славина ситуация хоть как-то разрешится – хоть победой над смертью, хоть проигрышем, главное, чтобы у него интерес хоть к чему-то в жизни восстановился, просто потому что борьба, все силы отнимающая, всю душу из него высасывающая, хоть как-то да закончилась.

Дождались, едва Слава чуть очухался, отоспался хотя бы за предыдущие полтора года, сами же его к этой теме и подтолкнули, хватит, мол, откладывать, пора действовать. Поделились наработанными за прошедшее время материалами, а материалов этих было немало, да, ой каких, интересных.

Первое, что мужики установили, досконально изучив то самое дело, ради исчезновения которого из архива вся история с похищением Никиты и затевалась – абсолютно все убитые неизвестным киллером люди, для расследования смерти которых в рамках того дела, в свое время, следственная группа с участием, в том числе, начальника ГСУ и создавалась, были бизнесменами, причем не просто бизнесменами средней руки, а владельцами весьма успешных, процветающих бизнесов. Так вот, все эти бизнесы, ну, или активы, ранее входившие в состав этих бизнесов, ныне принадлежали структурам, которыми через сеть различных офшорных компаний владела некая Инна Эммануиловна Зуккель, дама, во всех смыслах, очень и очень примечательная.

Родилась Инна Эммануиловна в Казахстане, в городе с часто используемым в шутке названием: «Где-где? В …» Караганде, куда предков ее из Ленинграда еще при Сталине выселили.

В начале 90-х Инна Эммануиловна, едва окончив школу, из Караганды уехала, решила счастья в России попытать, но закрепиться не смогла ни в Москве, ни в Ленинграде, ни в Иркутске, повезло ей только у Улан-Уде, где в 1993 году удалось весьма удачно выйти замуж за местного еще недавно комсомольского вожака, а ныне весьма преуспевающего бизнесмена, сумевшего быстро и неслабо подняться на своих связях с руководителями региона, которые, как и он сам, сплошь тогда были выходцами из советской партийно-комсомольской среды.

Едва закрепившись и обретя некоторую уверенность в будущем, а также обзаведшись, благодаря связям мужа, необходимыми знакомствами, Инна Эммануиловна тут же начала использовать по полной единственный имеющийся у нее лично ресурс – женскую свою притягательность. Причем притягательность эта была прямо-таки загадочная, как у Бодлера в «Цветах зла»: «С еврейкой бешеной …», вот прямо такая была эта необъяснимая притягательность! И использовала ее Инна Эммануиловна по полной всю свою жизнь, что к текущему моменту позволило ей стать не только теневой владелицей огромной бизнес-империи, раскинувшей свои щупальца по всей стране, но и любовницей одного из заместителей министра внутренних дел.

Вернее сказать, это не она была его любовницей, а скорее он ее любовником, так как, чем больше мужики погружались в «мир Инны Эммануиловны», тем больше они понимали, что во всем, происходящем с ней и вокруг нее, именно и только она главная, а все ее мужчины – лишь пешки в ее блестящей игре, направленной на беспрерывное преумножение всего, к чему она прикасалась, на что падал ее глаз, с целью достижения беспрецедентных власти и богатства. И к этой своей цели она шла неуклонно, шаг за шагом, шла последовательно всю жизнь, не только используя мужчин, но и не гнушаясь любыми другими методами достижения указанной цели, включая убийства.

Начинала как раз с того, на что и были направлены убийства из изучаемого мужиками дела – она присматривала бизнес, который хотела забрать себе, и отправляла к его владельцу своего любовника – киллера, потом с помощью другого своего любовника – высокопоставленного сотрудника Регистрационной палаты (были тогда такие в каждом регионе, именно они занимались регистрацией и перерегистрацией юридических лиц) переписывала этот бизнес на себя, своего мужа или других своих родственников, а третьему своему любовнику – следователю, занимавшемуся поисками того самого киллера, велела сделать так, чтобы никого найти было нельзя.

Начинала в Бурятии, пока не вышла за ее пределы, все получалось почти безукоризненно, во всяком случае, для любовника – следователя развалить все дело по поиску киллера не составляло никакого труда, но потом ее интерес распространился и на другие регионы.

Схема была та же и киллер оставался тот же, а вот сотрудники Регистрационной палаты менялись, в каждом регионе новый. Пока дела не объединили, по поводу следователей она даже «не парилась» – залетного киллера из другого региона, выехавшего на разовую акцию, попробуй найди. Но потом дела объединили, почерк киллера уж больно схожим был, да и конечный интересант во всех убийствах начал потихоньку просматриваться, создали единую следственную бригаду, но Инне Эммануиловне повезло – в состав этой следственной бригады вошел ее любовник – следователь, по ее просьбе разваливший самое первое дело по убийствам, совершенным этим киллером еще в Бурятии. Он то ее об опасности и предупредил.

Убийства, совершаемые киллером именно с таким почерком, сразу же прекратились, все приобретенные Инной Эммануиловной бизнесы волшебным образом в очень короткий период времени перешли во владение иностранных структур, вернуть их из которого, учитывая столь популярную тогда идею приоритета защиты иностранных инвестиций, практически не представлялось возможным, а работа единой следственной группы застопорилась, так как преступники, по непонятной тогда никому причине, успевали «замести следы» ровно в тот момент, когда операм и следователям приходила мысль начать поиск именно в этом направлении. Так то дело и осталось нераскрытым.

И сейчас возвращаться к тому делу было уже бесполезно, вместе с первым томом, который остался в архивах только в копиях, никакой доказательственной силы не имеющих, возможность что-то в рамках него доказать была практически утрачена, но мужики ничего именно по нему доказывать и не собирались, как Слава, в свое время, начальнику ГСУ и сказал.

Им достаточно было зацепиться за информацию о возможной фигурантке – гражданке Зуккель, и начать интересоваться сегодняшними ее делами, глядишь, вот в этих текущих делах и найдется за что зацепить и ее, и начальника ГСУ, и еще многих интересных фигурантов. Во всяком случае, как только они обратили внимание на связь Инны Эммануиловны с начальником ГСУ, они практически сразу же и «крышу» этого нового начальника ГСУ в лице замминистра, любовника этой самой Инны Эммануиловны, вычислили. Дальше нужно было только собирать доказуху, чем Слава, наконец то к жизни вернувшийся, тут же и занялся.

К началу 2021 года Инна Эммануиловна в России уже постоянно не проживала, бывала лишь наездами, радуя своего замминистра нечастыми, как и сами ее приезды, женскими ласками, видимо, чтобы связь с ним окончательно не потерять.

Хотя совершенно не факт, что к тому моменту именно ласками эта связь и поддерживалась, госпожа Зуккель умела «брать за жабры», вцеплялась с первого раза, да так, что потом уже не отвертишься, поэтому единожды попавшему в ее сети фигуранту потом уже и ласки могло не доставаться, только одни приказы и понукания.

С мужем своим улан-удинским она давно развелась, в Европе вышла замуж за какого-то якобы потомка русских царей, самого себя именовавшего князем, да практически сразу его и бросила, поскольку для масштаба ее личности этот ничем, кроме выдуманного титула, непримечательный господин явно не годился, но в принадлежность свою к потомственным русским дворянам с тех пор свято уверовала и всех встречных-поперечных загадочным образом также умудрялась в этой самой принадлежности убедить.

Для пущей убедительности, создала благотворительный фонд, основной целью которого было заявлено восстановление в России законной царской власти. Тема, казалось бы, давно канувшая в Лету вместе с 90-ми, когда идея восстановления в России монархии имела в народе немалую популярность, но в Европе все еще сохранившая шлейф некоторой перспективности.

Заявлено было, что фонд финансируется лично ею за счет средств принадлежащих ей компаний, но на самом деле, средства в свой фонд она активно привлекала из внешних источников, разные гранты, щедро раздаваемые иностранными правительственными и неправительственными структурами на любые идеи, связанные со сменой власти в России, были ей в этом большим подспорьем.

Вот так, проживая в благополучной Европе на их же западные деньги, управляя оттуда же своей теневой бизнес-империей, и представляясь потомственной русской дворянкой, душой невыносимо болеющей за интересы несчастной России, лишенной более ста лет назад страшными пролетарскими узурпаторами законного правителя, она и существовала, выкачивая из этой самой России через свои «бизнесы» огромные деньги.

Через четыре месяца Слава негласно передал «друзьям» из ФСБ материалы на многомиллиардные ковидные закупки, произведенные у структур из разных стран, контролируемых госпожой Зуккель. Проблема в этих закупках была только одна – закупаемые в условиях жесточайшего ковидного дефицита по бешеным ценам различные медицинские изделия, от элементарных масок до сложнейших аппаратов искусственного дыхания, на которые регионы России тратили немалые объемы бюджетных средств, были совершенно непригодны к использованию.

В Россию под видом этих закупок массово поставлялся сток со всего мира, все то, что отбраковывали сами производители, поставщики, получатели в разных странах, вместо утилизации скупалось по цене «доллар за тонну» и отправлялось в Россию. В Москву или Санкт-Петербург такие изделия конечно же не попадали, здесь даже в непростые ковидные времена контроля было несравнимо больше, а вот региональные закупки, совершаемые в крайне нестандартных условиях, массово приводили к поставкам именно таких «изделий».

И предпринимаемые время от времени по фактам таких закупок то в том, то в ином регионе попытки возбудить уголовные дела либо вообще заканчивались ничем – дела просто не возбуждались, либо только что возбужденные дела магическим образом приостанавливались на самых ранних этапах расследования по надуманным основаниям.

Слава же все, ну, или очень многие, которые сумел выявить, разрозненные по регионам и видам изделий случаи собрал воедино и объединил, проследив и доказав в них и роль госпожи Зуккель, как организатора этой немыслимой аферы, и роль замминистра МВД и начальника ГСУ, которые ее прикрывали, и роль еще немалого количества фигурантов из числа региональных властей и чиновников от медицины.

На основании Славиных материалов было арестовано, в общей сложности, более ста фигурантов, включая саму Инну Эммануиловну, выдачи которой удалось добиться по линии Интерпола, а замминистра и начальник ГСУ, уволенные из органов, хоть и не были арестованы, но навсегда «пропали с радаров», да так, что об их дальнейшей судьбе даже Славе ничего было неизвестно, «друзья» из ФСБ, в ответ на его соответствующий вопрос, просто порекомендовали ему лишних вопросов не задавать и судьбой этих лиц не озабочиваться.

«Место начальника ГСУ ты себе освободил, решение о твоем назначении уже подписано, вот и забудь о них навсегда, считай, что их никогда и не было» – сказали ему.

Слава с таким подходом, на словах, согласился, а про себя подумал, что «друзья» лукавят, так как параллельно с назначением на должность Заместителя начальника Главного управления Министерства внутренних дел Российской Федерации по городу Москве – начальника Главного следственного управления ему, в качестве самого первого, считай, поручения, велели интереса к деятельности Инны Эммануиловны Зуккель не терять, изучить, по возможности, все ее «похождения» за двадцать с лишним лет активной карьеры, что, впрочем, и он и его друзья сделать и так собирались.

И в чем немало преуспели, докопавшись постепенно еще до нескольких десятков эпизодов ее преступной деятельности и огромного числа ее пособников на самых разных властных и чиновничьих должностях, да и труп того самого киллера, совершавшего для нее первые убийства, они нашли, вернее, не сам труп, а разложившиеся его останки, все-таки более двадцати лет прошло. Застрелил этого киллера, как они уже давно и предполагали, тот самый бывший начальник ГСУ, а в молодости – любовник – следователь Инны Эммануиловны, через которого она связь с киллером и поддерживала, и которому велела его убрать, как только «запахло жареным».

Вот после завершения этого дела Старшина на пенсию и вышел, получив, по его итогам, очередное звание, наличие которого здорово на размер этой самой пенсии повлияло.

Глава 62.

И еще одну вещь нельзя не упомянуть, говоря о ковидных временах – то, как ситуация эта на судьбу Антонины Дмитриевны повлияла.

Начался ковид, тут «охота» Тонина, соответственно, и закончилась – закрылось все: бары, рестораны, бильярдные клубы, где теперь станешь охотиться, да и как, если все по домам сидят.

На работу Тоня, как и другие сотрудники Главка, ходить продолжала, у них все-таки «особое учреждение», такие во все времена работают, что в войну, что в ковид. Режим работы, конечно, специальный был, но постоянно дома находиться не получалось, а вот в выходные все сидели по домам, сами сидели, по своей, так сказать, инициативе, полицейские то такие же люди и также жить хотят!

Вот в один из таких выходных Никита Тоне по видеосвязи и позвонил, просто так позвонил, без всякой особой цели, просто поболтать, да скуку разогнать.

Жил он с момента продажи своей квартиры, как в свое время и договорились, у Максима и не раз имел возможность убедиться, что тот был абсолютно прав, предложив именно такой вариант, а не переезд Никиты к бабе Томе. В квартиру Тамары Сергеевны любвеобильный Никита вряд ли бы решился хоть одну женщину привести, с бабой Томой можно только жену будущую знакомить, а не случайных подружек, а жениться Никита пока совершенно не собирался. Не то, чтобы отвергал саму мысль о возможности женитьбы, просто не встретил он пока девушки, которую готов был назвать своей единственной.

Никита, в этом смысле, был кремень – его абсолютной убежденности, что с момента женитьбы у мужика никаких других женщин, кроме жены, быть не может, ничто не могло поколебать, во всяком случае пока, а значит, выбирая жену он выбирал именно ту женщину, которая будет для него единственной на всю оставшуюся жизнь, а это, ох какой, непростой выбор. Вот и не торопился Никита с этим выбором, памятуя еще и Славины наставления, однажды в разговоре про то, как важно для мужика правильную женщину для себя выбрать, данные.

Жил с Максимом и не тужил, как говорится, поскольку Макс в первый же день ему сказал, что по поводу женщин у него только два условия: «чтобы девки голые по квартире не бегали», да «чтобы без волос в ванной». Ни того ни другого Никита и сам не любил и женщинам своим не позволял, поэтому и проблем в этом смысле в совместном проживании с Максом у него не было.

Сам Максим домой женщин никогда не приводил, за удовлетворением естественных потребностей всю жизнь ездил к проверенным профессионалкам на их территорию, у такого его поведения даже объяснения четкого не было, ну, или Никите это объяснение было неведомо, просто так сложилось много лет назад и с тех пор не менялось, вот и все объяснение.

И ковид, в этом смысле, мало что изменил в их жизни, скучал Никита скорее от отсутствия иных способов провести выходные, кроме приглашения очередной девочки в постель, а не от неудобств совместного проживания, которые многим другим в ковид основные проблемы и доставляли.

Тоня Никите ответить ответила, но сначала даже видео не включила, Никита не обиделся, мало ли, может не одета, но по ходу разговора довольно быстро понял, что что-то с ней не так, настоял на включении видео, а она зареванная вся и довольно сильно подшофе. Одна бутылка из-под красного вина на столе кухонном пустая стоит, а в бокале уже из второй бутылки плещется. И не понять ничего из ее объяснений: просто плохо, просто тоска, поэтому якобы и ревет. Никита тут же сорвался, поехал к ней.

Той ночью она ему и рассказала все про свою непутевую жизнь: и как почти до тридцати лет девственницей была, и как замуж отчаялась выйти, и как «охотницей» стала, и про то, что сейчас все закончилось, вот в один момент закончилось, просто потому, что лет ей уже немало, 43 вот-вот стукнет, и даже если после ковида обычная жизнь возобновится, ей уже не до охоты будет, потеряла она уже к охоте интерес, некоторое время назад потеряла, продолжала больше по инерции, а вот осознала это только сейчас, жизнь на паузу встала из-за ковида, вот и пришло к ней это осознание.

Осознание, надо сказать, страшное – впереди уже до самой старости одно одиночество, ни семьи, ни детей, даже родители уже умерли, и перспектив никаких.

И про первую свою и единственную встречу с Павлом, которая ей сейчас во всей ее неудавшейся жизни единственным светлым пятном казалась, тоже рассказала.

Никита выслушал, не перебивая, бутылку только со стола убрал, сказал: «Она тебе говорить мешает, язык уже заплетается.», и убрал, Тоня спорить не стала, ей выговориться в тот момент хотелось даже больше, чем напиться, вот и не стала спорить. Выговорилась только часам к четырем утра, выдохлась и примолкла, вся поникшая, даже протрезвела, только плакать не перестала, слезы так и текли, размазываясь по лицу.

Никита молча встал, подал ей полотенце кухонное бумажное и сказал: «Тоня, да какого черта ты себя в сорок лет хоронить то собралась? С чего решила, что все уже позади, и ничего больше не будет?».

«Не в сорок, а почти в 43!» – возразила Тоня, утирая слезы тем самым полотенцем, «Ты не понимаешь, насколько бабий век короток, просто не понимаешь.» – тихо добавила она. «Да и если у меня в молодости ничего не случилось, то после сорока уж точно ничего и не будет!».

«Как же ничего не случилось?» – удивился Никита, «А Павел? Павел же случился! Ты не думала его найти, узнать, как живет сейчас? Может, и он тебя до сих пор помнит?».

«Да как же его найдешь?» – растерянно спросила Тоня, «Я же не знаю о нем почти ничего! Да, и, если бы он про меня помнил, сам бы уже нашел!».

«Сам он как раз тебя найти бы не смог, даже если бы захотел,» – ответил Никита, «ты же сама сказала, что про себя ничего ему тогда не рассказывала, даже про свою девственность умолчала! А вот про него мы не так уж и мало знаем: двенадцать лет назад ему было 38, значит аккурат в этом году пятидесятилетний юбилей будет праздновать, ну, или только что отпраздновал. Жил и работал тогда в Иркутске, юристом в лесозаготовительной компании – для опера вполне достаточные установочные данные, чтобы его найти.».

«Кстати,» – продолжил Никита после небольшой паузы, «Иркутск с другой стороны Байкала от Улан-Уде, куда я скоро наведаться собираюсь, проверить нужно кое-что в рамках того самого дела, из-за которого меня похитили. Так что, по российским меркам, я совсем недалеко буду, на самолете из Улан-Уде в Иркутск чуть больше часа лететь, поехали со мной, там на месте все и узнаем!».

«Поехали.» – только и ответила совершенная ошарашенная таким неожиданным предложением Тоня.

Но поехать им нескоро пришлось, ковид не только на весь 2020, но и на 2021 год отпечаток наложил, запретили им все командировки без особого предписания, а его по старому делу было не получить.

Тоня уже, казалось, забыла и о своих страданиях и о предложении Никиты Павла найти, просто жила, стараясь о будущем не задумываться, но Никита ничего не забыл, как только Слава к жизни стал возвращаться и делом Зуккель занялся, тут же через него предписание на командировку в Улан-Уде и получил, да не только для себя, но сразу и для Антонины Дмитриевны, ее даже спрашивать повторно ни о чем не стал, сказала же тогда «поехали», вот и нужно ехать, нечего сто раз уточнять да переспрашивать.

Прилетели в Улан-Уде, неделю отработали, да подались на выходные в Иркутск, предварительно связавшись с местными коллегами и рассказав кто их интересует.

Найти Павла оказалось совершенно не проблемой, на момент его знакомства с Тоней, в городе всего то двенадцать лесозаготовительных контор было, Павла Кимовича Куркова, подходящего по возрасту и внешнему описанию, работавшего тогда в одной из них юристом, местные коллеги еще до их приезда нашли. Сразу по прилету передали им на него справку: жив-здоров, живет до сих пор в Иркутске, пять лет назад, едва сыну восемнадцать исполнилось, развелся, юристом больше не работает, владеет, вернее, владел до ковида, сетью бильярдных и боулинг клубов по всему городу, но в ковид все клубы его разорились, пришлось их закрыть, хорошо, хоть без долгов остался, просто в ноль вышел. Сейчас преподает в Иркутском госуниверситете, доцент на кафедре гражданского права, благо, еще в лесозаготовке работая, защититься успел, стало быть, кандидат наук. Адрес, телефон, все честь по чести в той справке было.

Тоня с Никитой коллег поблагодарили, поехали в гостиницу заселяться. Никита сразу Павлу предложил позвонить, да Тоня испугалась, никак с духом не могла собраться, все сомневалась, что он ее вспомнит.

Разошлись по номерам, только Никита ничего ждать не стал, набрал Павлу из номера, представился, спросил, помнит ли тот свой мимолетный давний роман в Москве и участницу его Антонину Дмитриевну, тот, ни на секунду не задумавшись, ответил, что помнит, и тут же спросил знает ли Никита как ее найти. Никита ответил, что знает и предложил встретиться. Павел сразу согласился, договорились через полтора часа в лобби-баре их гостиницы.

«Собирайся,» – сказал Никита, заглянув к Тоне в номер, «у тебя полтора часа, надеюсь, хватит и нарядиться, и накраситься, и с духом собраться. В 18.30 я за тобой зайду.», и ушел, больше ничего не поясняя. Да пояснять и не нужно было, Тоня и так все поняла: друг ее сам все за нее решил, сам обо всем договорился, не из тех Никита мужчин, которые, приняв решение, его не исполняют, он сам действует незамедлительно и другим рассусоливать не дает. Стала собираться.

Ровно в 18.30 Никита постучал в ее номер, Тоня выглядела ослепительно, Никита только кивнул удовлетворенно, едва окинув ее взглядом. Спустились вниз, на входе в лобби-бар Тоня замерла, глядя на мужчину, сидящего за одним из столиков, он тоже ее узнал, узнал моментально, ему одного мимолетного взгляда хватило, чтобы подняться и пойти ей на встречу, подошел.

«Здравствуй, любимая,» – обратился он к Тоне, «я же тогда обещал, что никогда тебя не забуду! И ты обещала и не забыла! Молодец, что меня нашла, я тогда почти сразу пожалел, что расстался с тобой так ничего о тебе и не спросив, все годы хотел найти, да не знал как!».

Они пошли к его столику, попросту забыв о Никитином существовании, но Никита ничуть не обиделся, ситуация, по его мнению, складывалась как нельзя лучше, за Тоню можно было не беспокоиться, а впереди еще целый вечер субботы, самое оно девочку в местном клубе снять какую-нибудь, да и оторваться по полной, он то от «охоты» пока отказываться не собирался, да и изголодался здорово по этому делу за время ковида, все-таки во времена всеобщей самоизоляции женщины постоянной ему, ой как, не хватало.

Глава 63.

Тоня с Павлом больше уже не расставались, вернее, физически им, конечно, еще на какое-то время расстаться пришлось, Тоня вернулась в Москву и ждала там Павла еще около полугода, пока он квартиру в Иркутске продавал, да в МГУ на преподавательскую работу из Иркутского госуниверситета переводился, но когда он, наконец, приехал, они тут же и поженились, тихо, без помпы, без белого платья и свадебного путешествия, но очень душевно отметив это событие в кругу нескольких самых близких своих друзей, включая Никиту.

Потом, уже совместно, и Тонину квартиру продали, объединили получившиеся деньги, да и купили себе двушку в доме 60-х годов на улице Космонавтов, что возле метро ВДНХ, квартира им обоим необычайно понравилась – «распашонка», из кухонного окна на другой стороне улицы Космонавтов столь памятная им гостиница Космос видна, а из комнат вид на другую сторону, аккурат туда, где Тихвинский храм на горке стоит.

И жили они с тех пор душа в душу, практически без единой ссоры или недопонимания, только один острый момент между ними был в самом начале – Тоня очень настаивала, чтобы Павел подробно ей о своей жизни с бывшей женой рассказал и причины развода четко обозначил, а он отказывался, не понимал, зачем обсуждать «дела давно минувших дней», да и о женщине своей бывшей плохо говорить не хотел, все-таки много лет с ней прожил и сына вместе вырастил, а хорошего ему сказать было нечего.

Но Тоня интерес свой четко обозначила, со всей присущей аналитику тщательностью: «Я хочу проанализировать причины, почему у вас не сложилось понять, чтобы выводы для себя сделать как не нужно с тобой поступать, научиться женой хорошей тебе быть, по возможности, на чужих, а не на своих ошибках. Нет у меня уже ни времени ни права на ошибки, лет то нам обоим немало, не знаю как ты, а я для себя никакого будущего без тебя уже не вижу!» – сказала она.

«И я будущего без тебя не мыслю,» – ответил Павел, «да и не нужно мне будущее без тебя, я тебя люблю, и никакие твои, да и надеюсь мои, возможные ошибки этому помешать не смогут. Ты просто не такой человек, как моя бывшая жена, ты в принципе не сможешь совершить ее ошибок.».

Но Тоня настаивала, и добилась, таки, своего.

Рассказ Павла сводился к следующему: познакомились они с бывшей женой еще в школе, жили в Иркутске в соседних домах, вот и ходили с первого класса в одну школу, сначала в параллельных классах учились и друг друга не особо замечали, а в старших классах оказались одноклассниками, тогда между ними любовь и закрутилась.

На выпускном любовь эта сексуальное выражение получила, да девочка тут же и забеременела. Пришлось Павлу жениться буквально параллельно с поступлением в университет, откладывать это событие его будущая жена никак не хотела, все боялась, что живот виден станет, и платье белое уже не так будет смотреться.

Поженились, Павел, несмотря на все перипетии, в университет благополучно поступил, он всегда хорошо учился, а жена его даже документы подавать не стала, сказала: «Ну, куда мне, беременной, я в свой педагогический и через пару лет успею», Павел спорить не стал, тем более училась его благоверная, в отличие от него, как раз всегда на один только тройки.

Но на четвертом месяце беременность замерла, пришлось врачам ей помогать от мертвого плода избавиться. Попереживали немного, но не очень уж и сильно, молодые, какие их годы, будут еще у них дети.

Вот только переживания эти жена Павла потом стала постоянно использовать, ссылаясь на них в оправдание двух вещей: во-первых, я ни работать ни учиться не стану, мне это тяжело, буду ко второй беременности готовиться, а во-вторых, есть я буду что хочу и сколько хочу, у меня стресс, длящийся, из-за произошедшего, здесь не до фигуры. И ела – сковородку картошки жареной, а лучше во фритюре, в качестве дополнения к основному блюду каждый день по три раза, уж больно она ее любила, да еще чай с булочками раз пять днем, и обязательно на ночь. Очень быстро набрала килограммов двенадцать к школьному весу.

Павел ее ни в чем не упрекал, не ограничивал, думал, вот забеременеет во второй раз, и все сразу наладится, но беременность никак не наступала. Пять лет не наступала, он здоров, жена здорова, молодые, живут половой жизнью регулярно, а беременности все нет. Павел уже думал в Москву с женой съездить, чтобы там врачи их посмотрели, вдруг, что и увидят, чего иркутские медики не замечают, глядишь, чего и посоветуют. Ехать никуда не пришлось, слава Богу, на шестой год все естественным путем произошло.

Родился сын, отличный здоровый пацан, да и между супругами как-то сразу все наладилось: жена нигде не работает и не учится, так она ребенком занимается, куда уж ей работать, жена к первым двенадцати еще двадцать килограммов после вторых родов набрала, так она же мать кормящая, вот перестанет кормить, тогда и похудеет.

Но время шло, сынишка уже в садик пошел, а она все дома сидит, сериалы смотрит, да ест почти все время, и сексуальный интерес к мужу практически утратила, как он ни старается, она, в лучшем случае, раз в неделю на секс соглашается, да и то «еле ноги раздвигает», не интересно ей это занятие.

И еще стало Павлу с ней отчаянно скучно, поговорить вообще не о чем, он работает, растет и по должности и в зарплате, друзей и знакомых много, уже тогда увлекся и бильярдом и боулингом, играть довольно прилично научился, а она дома сидит, сериалы смотрит, даже подруг нет, общается только с матерью своей да с сестрой.

Вот тогда и появилась у Павла первая любовница, почти случайно, в командировку поехал с коллегой, да та его и приласкала, а он, женой давно в этом смысле практически игнорируемый, не смог удержаться.

Да только не рассчитал, что у коллеги на него большие планы, он то разводиться еще не готов был, считал, что ради сына семью, в любом случае, сохранять нужно, а коллега та его давно заприметила, да захотела себе заполучить, очень уж перспективным считала, а что – и зарплата, и должность, и внешне хорош, и в постели орел, чем не перспективная партия.

Вот по приезду та коллега скандал ему и устроила, уходи, мол, от жены, и на мне женись, он отказался, но коллега не сдалась, сходила к его жене, да все про их похождения командировочные и доложила.

Добиться ничего не добилась, жена его не выгнала, сочла, видимо, что ей жизнь беспроблемная за его счет дороже обид по поводу каких-то там измен, да и сам он от жены уходить не стал, только жил теперь в атмосфере бесконечных попреков, он жене слово, она ему два. Он просит хоть чуть-чуть следить за собой начать, похудеть немного, вечные лосины с черным балахоном на что-нибудь поинтереснее сменить, прическу нормальную сделать, а жену ему в ответ: «Не смей мне ничего предъявлять, я тебе жена верная, а ты гулять от меня вздумал, обидел меня жестоко, вот я и страдаю.». И в постели с ним уже вообще практически бывать перестала, раз в несколько месяцев, через бесконечные уговоры, в качестве облагодетельствования немыслимого, только к телу его и допускала.

А он молодой мужик. Вот тут то ему командировки и пригодились, только ошибок прежних он уже не повторял, предпочитал случайные связи с женщинами, которые ничего о нем не знали и после возвращения домой найти его и жене что-то сообщить не могли.

Так и жили, сын уже в школу пошел, Павел зарабатывает все больше, квартиру поменяли, в самый центр города уже переехали, стали в Турцию и в Египет несколько раз в год отдыхать ездить, а в личной жизни у них ничего не меняется. Жена сама по себе живет, только хозяйством домашним уже почти не занимается, мало того, что сама не ухожена, еще и дом запустила, грязно, неопрятно, на ужин все чаще вчерашние макароны с сыром или тушенкой, наспех разогретые.

Когда сыну десять исполнилось, стал Павел от жены требовать, чтобы на работу какую-нибудь устроилась, хватит, мол, ребенком прикрываться, парень уже большой, сам справится, а ты делом займись каким-нибудь. В тайне надеялся, что она, в люди выйдя, хоть немного поменяется, если не за домом, то хоть за собой начнет следить.

Зря надеялся, тогда интернет уже неплохо развит был, и стала она в том интернете сутками зависать, что делает непонятно, но даже сериалы уже не смотрит, во всяком случае, по телевизору, все время сидит в ноутбуке. Однажды Павел не удержался, уж больно ему было интересно почему у его жены такое пристрастие к интернету, чем она там так интересуется, что, натурально, оторваться не может, заглянул ночью ее ноутбук, а там переписка.

Нет, не с любовником, с такими же, как она, дамами средних лет и уже почти неприятной наружности, тема одна – обсуждение мужей-абьюзеров, среди которых Павел на первом месте. Жить спокойно не дает, все время применяет к ее натуре нежной эмоциональное насилие, то на работу требует, чтобы устроилась, то пожрать приготовить, то в доме убраться, а еще не принимает ее такой, какая она есть, жирной называет и неопрятной (жирной, надо заметить, Павел никогда себе ее называть не позволял, на необходимость немного похудеть намекал, было дело, но ссылаясь на вред лишнего веса для ее же здоровья, а вовсе не на то, что она жирная).

Но самое страшное в Павле даже не это, он, о ужас, к сексу ее принуждает, нет, в прямом насилии, слава Богу, не обвиняла, писала: насиловать не насилует, но требует близости постоянно, отказов слушать не хочет, затрахал просто («Затрахал?» – мысленно удивился Павел, читая эти строки, «Да я вообще вспомнить даже уже не могу, когда мы с ней последний раз близки были.»), а еще у него любовница, она ко мне приходила, сама про это рассказывала («Тоже вспомнила!» – подумал Павел, «Да она к тебе приходила, когда сын еще в садик ходил, а сейчас ему уже десять исполнилось.»).

Все ее «товарки» по интернету в ответ писали, что полностью с ней согласны, все мужики «козлы», так еще матери с бабушками им говорили, сейчас слово хоть и поменялось на современное «абьюзеры», но козлами то от этого мужики вовсе быть и не перестали, как их ни назови.

Только тогда понял Павел, наконец, как, на самом деле, жена к нему относится, и в чем их проблема. Понял, да и решил для себя все окончательно, один раз и навсегда – ровно восемь лет еще потерплю, сына бросать не стану, мне его при разводе не отдадут, а ей оставлять парня никак нельзя, искалечит она ему жизнь своим воспитанием, а в день, когда ему восемнадцать исполнится, уйду от нее, только меня и видели.

Вот в этот момент Тоня в Москве ему и повстречалась. Только он действовал с ней еще по инерции, счел случайной связью, не смог сразу оценить, вот и не взял никаких координат, чтобы продолжить знакомство. Так они и потерялись на двенадцать с лишним лет.

Хорошо, хоть сейчас нашлись.

Тоня Павла выслушала внимательно, головой покачала: «Бедный ты мой, сколько натерпелся! Прав ты, ошибок твоей бывшей жены я точно не совершу. Своих наделаю, наверное, и немало, но для меня ты любимый и желанный, просто всегда знай это, когда ошибки мои тебя будут расстраивать.».

Потрепала Павла по голове и добавила: «Жаль только ребенка тебе родить я уже не смогу, слишком надолго мы потерялись, мне уже не по возрасту.».

«И не надо,» – ответил Павел, «я слишком долго только ради ребенка и жил, не хочу больше. Давай уже для себя поживем, хоть чуть-чуть жизнью понаслаждаемся и друг-другом.».

«Жизнью чуть-чуть, а друг-другом – много!» – лукаво добавил он.

Часть 2.

Какие мы? Мужчина и его НЕидеальная женщина.

Кружево из череды заблуждений.

Глава 1.

К концу того рабочего дня, когда Максим Викторович Обитоцкий по прошествии многих лет вынужден был вспомнить о Любови Серовой, да не просто вспомнить, а поставить перед аналитиком Антониной Дмитриевной Перовой задачу по сбору установочной информации на эту самую Серову и ряд других фигурантов, он получил от Антонины Дмитриевны весьма развернутую справку. За рабочий день аналитик успела многое, собрала данные не только из официальных баз, но и просмотрела и проанализировала ряд других источников, в том числе соцсети, поэтому справка у нее получилась подробная:

1. Серова Любовь Алексеевна, 19 октября 1972 года рождения, уроженка города Москвы.

Паспорт гражданина РФ …

Зарегистрирована по адресу: Москва, … переулок, дом …, кв. …. Постоянно проживает там же. За указанным адресом закреплен городской телефонный номер (495) …

Не судима, к уголовной ответственности не привлекалась.

Использует мобильные телефоны +7 … и +7 …

Использует адрес электронной почты …@gmail.com

Имеет личные счета в …-Банк и …-Банк.

Отец – Серов Алексей Иванович, 10.10.1940 года рождения, уроженец города Москвы.

Мать Серова (в девичестве Моисеева) Татьяна Анатольевна, 26.01.1947 года рождения, уроженка города Москвы.

Сестра Серова Светлана Алексеевна, 01.01.1967 года рождения, уроженка города Москвы.

Не замужем, в браке не состояла, имеет дочь Серову Софью Алексеевну, 18.08.1998 года рождения, уроженка города Москвы.

Имеет два действующих заграничных паспорта РФ …. и …. С января 2020 года из РФ за границу не выезжала, до этого посетила порядка сорока зарубежных стран, в основном, с туристическими целями.

В 1995 году окончила Юридический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова по специальности правоведение с присвоением квалификации юриста. По окончанию обучения выдан диплом с отличием.

С декабря 1992 года примерно по август 1998 года (точную дату увольнения установить не представляется возможным в связи с полным прекращением деятельности компании с августа 1998 года без оформления прекращения трудовых отношений с сотрудниками) работала в ТОО … в должностях юриста, начальника юридического отдела, финансового директора. До августа 1998 года ТОО … – головная компания группы с одноименным названием, входящей в топ-5 компаний России по оптовой торговле продовольственными товарами.

С августа 1998 года по 22 ноября 1998 года род занятий неизвестен.

С 23 ноября 1998 года по 14 марта 1999 года работала в ГКБ имени … на должностях дворника – основное место, уборщицы – внутреннее совместительство.

С 15 марта 1999 года по 1 марта 2002 года род занятий неизвестен.

С 2 марта 2002 года по настоящее время работает в ООО … в должности советника генерального директора. ООО … – головная компания группы …. Основное направление бизнеса группы – девелопмент, выручка за 2023 год … Основные объекты группы:

– …

– …

– …

– …

– …

Имеет в собственности квартиру площадью 152,2 кв.м. по адресу: Москва, … переулок, дом …, кв. …. (ЦАО, район Пресненский), и два машиноместа в подземном паркинге по этому же адресу. Дом бизнес-класса. Квартира и машиноместа приобретены в собственность в 2014 году за счет средств ипотечного кредита, кредит полностью погашен досрочно в 2018 году. В квартире зарегистрированы и постоянно проживают Серова Л.А. и Серова С.А.

Имеет в собственности квартиру площадью 70,1 кв.м. по адресу: Москва, … перулок, дом …, кв. …. (ЦАО, район Пресненский). Дом кирпичный 1957 года постройки. Квартира приобретена в собственность в 2015 году. В квартире зарегистрированы и постоянно проживают Серов А.И. и Серова Т.А. За указанным адресом закреплен городской телефонный номер (495) …

Имеет в собственности квартиру площадью 147,7 кв.м. по адресу: Москва, ул. …, дом …, кв. …. (СВАО, район Бутырский), и два машиноместа в подземном паркинге по этому же адресу. Дом бизнес-класса. Квартира и машиноместа приобретены по договору долевого участия в строительстве в 2009 году за счет средств ипотечного кредита, кредит полностью погашен досрочно в 2014 году, в собственности с 2014 года. В квартире никто не зарегистрирован и не проживает.

Имеет в собственности автомобиль Порше Макан, гос. номер …, автомобиль приобретен в собственность в 2014 году.

Ранее имела в собственности:

– квартиру площадью 44,3 кв.м. по адресу: Москва, ул. …, дом …, кв. …. (СВАО, район Свиблово). Дом панельный 1979 года постройки. Период владения с марта 2003 года по декабрь 2015 года.

– квартиру площадью 82,23 кв.м. по адресу: Москва, ул. …, дом …, кв. …. (СВАО, район Бутырский). Дом блочный 1968 года постройки. Период владения с апреля 2005 года по декабрь 2014 года.

– автомобили Рено гос. номер … (период владения 2003 – 2007 годы), Мерседес Бенц гос. номер … (период владения 2007 – 2011 годы), БМВ гос. номер … (период владения 2011 – 2014 годы).

Наличия личных страниц в соцсетях, телеграм-каналов и т.п. не выявлено.

2. Серова Софья Алексеевна, 18.08.1998 года рождения, уроженка города Москвы.

Паспорт гражданина РФ …

Зарегистрирована по адресу: Москва, … переулок, дом …, кв. …. Постоянно проживает там же. За указанным адресом закреплен городской телефонный номер (495) …

Не судима, к уголовной ответственности не привлекалась.

Использует мобильный телефон +7 …

Использует адрес электронной почты …@gmail.com

Имеет личный счет в Сбербанк России (ПАО).

Отец – неизвестен, в свидетельстве о рождении в графе отец прочерк.

Мать Серова Любовь Алексеевна, 19.10.1972 года рождения, уроженка города Москвы.

Не замужем, в браке не состояла, детей не имеет.

Имеет два действующих заграничных паспорта РФ …. и …. Последний раз выезжала в Таиланд в период с ___ по ___ марта 2024 года, до этого посетила порядка шестидесяти зарубежных стран, в основном, с туристическими целями.

В 2019 году окончила ГА МАРХИ, бакалавр дизайна архитектурной среды.

В 2021 году окончила университет _____, Великобритания, магистр градостроительства.

С ноября 2021 года по настоящее время работает в Архитектурном бюро … в должностях архитектора, ведущего архитектора, главного архитектора проекта. Архитектурное бюро специализируется на разработке мастер-планов городов.

Имеет в собственности автомобиль Мини Купер гос. номер …, автомобиль приобретен в собственность в 2019 году.

Имеет личные страницы в соцсетях …, … и … Ведет телеграм-канал … с обзорами на работы молодых дизайнеров одежды России и зарубежных стран, популярность телеграм-канала низкая, около 300 подписчиков. Активность в соцсетях и телеграм-канале, без видимых причин, практически прекратилась около 10 дней назад.

3. Шульман Александр Иванович, 31.12.1962 года рождения, уроженец города Москвы. Скончался 13.04.2024 года в США. Причина смерти официально неизвестна, по неподтвержденным данным, смерть произошла от естественных причин – нарушение мозгового кровообращения на фоне сахарного диабета 2 типа.

Действующего паспорта гражданина РФ не имеет. Ранее имел паспорт гражданина РФ …, замену которого в 2007 году по достижению 45-ти летнего возраста в установленном порядке не произвел.

Действующих заграничных паспортов РФ не имеет. Ранее имел заграничный паспорт РФ …, срок действия которого истек в 2000 году.

В РФ по месту жительства не зарегистрирован.

Не судим, к уголовной ответственности не привлекался.

Мобильные телефоны, счета в банках РФ, зарегистрированные на имя Шульмана А.И. отсутствуют.

Отец – Шульман Иван Львович, 03.12.1929 года рождения, уроженец города Одессы Украинской ССР. Скончался 12.06.1994 года от пулевого ранения в голову.

Мать Шульман (в девичестве Хавкина) Роза Марковна, 07.07.1947 года рождения, уроженка города Мелитополя Украинской ССР.

Иных родственников в РФ не имеет.

В 1984 году окончил Московский авиационный институт по специальности радиоэлектронные системы с присвоением квалификации инженер.

С 1984 по 1986 годы служил в Советской армии в составе Войск связи в в/ч № …

С 1 февраля 1987 года по 12 мая 1991 года работал в ЦНИИ … в должности младшего научного сотрудника отдела радиоэлектронных систем слежения.

С июня 1991 года по февраль 1998 года официально нигде не работал, занимался бизнесом через различные компании, принадлежавшие ему и его родителям. К концу 1997 года в состав бизнеса входили более 140 компаний, расположенных более чем в сорока регионах России, самых различных направлений деятельности, в том числе морской порт …, банк … и сеть казино под общим названием …. В декабре 1997 года продал бизнес-группе иностранных инвесторов. Общая сумма сделки неизвестна, согласно данным, опубликованным в средствах массовой информации в начале 1998 года, сделка финансировалась консорциумом иностранных банков, общая сумма финансирования составила около 230 миллионов долларов США.

3 февраля 1998 года выехал в Израиль, с тех пор в РФ не возвращался.

Собственности в РФ не имеет.

По неподтвержденной информации, имеет гражданство США, с момента эмиграции из РФ в 1998 году занимался бизнесом в различных странах мира. На дату смерти размер состояния, по разным данным, оценивается в диапазоне от 0,9 до 1,2 млрд. долларов США. Прямых родственников, кроме матери, проживающей там же в США, не имеет. На протяжении последних 10 – 15 лет являлся активным адептом одной из нетрадиционных религий, признаваемых США, и одним из основных спонсоров соответствующей церкви Солнечного света.

Глава 2.

Первая мысль, которая пришла Максиму в голову по ходу изучения справки – неплохо поднялась Серова за эти годы: три квартиры, из них две не где-нибудь, а в самом дорогом, по нынешним временам, районе Москвы – на Патриках, ездит на Порше, даже для дочери, едва та университет окончила, и то непростую машину купила – Мини Купер, понтярщица, похоже, та еще. И дочку, как и все понтярщики, не на Родине учила, а в Великобритании, странно еще, что не со школы, а только в магистратуре.

Впрочем, очень, мягко говоря, неплохое материальное положение топ-менеджеров крупных российских компаний, а Серова, хоть и занимала непримечательную по названию должность советника генерального директора, но явно к таковым и относилась (по опыту Максим знал, что эти самые «советники», как правило, реально являются «правой рукой» первого лица компании, этакими «серыми кардиналами», мимо которых ни один вопрос в компании не проходит и без которых не решается), да и компания, в которой она непрерывно работала последние двадцать с лишним лет, была достаточно крупной (не топ-5 России, конечно, как в начале карьеры, но все-равно один из крупнейших девелоперов на рынке складской и коммерческой недвижимости Московского региона), для Максима секретом давно уже не было.

«Такова вся наша нынешняя жизнь,» – подумал с грустью Максим, «мы со Славкой уже генералы, а живем до сих пор в родительском жилье – я в отцовском, он – на приданое от родственников жены купленном, и перспектив быстро, а главное честно, заработать на новую квартиру для Никиты, например, не имеем ровным счетом никаких, а такие как Серова с одного бонуса за какой-нибудь удачный для компании год сразу несколько квартир могут купить.».

Второе, на что обратил внимание Максим – похоже, не получилось у Серовой ничего с Шульманом, «А уходила то от меня к нему с какой помпой,» – раздраженно подумал он, «говорила, что я лузер распоследний, заработать нормально не могу, не то что Шульман, вот и нечего мне на такую женщину, как она, зариться, «губу раскатывать», а получается, просчиталась – бортанул он ее, похоже, по полной – ребенка заделал, а ни жениться ни признавать этого самого ребенка не стал, вот и получился у девчонки прочерк в свидетельстве о рождении вместо отца, да и отчество по имени своего отца ей Серова дала, Софья Алексеевна даже, а не Софья Александровна получилась.

И обижена, видимо, на него до сих пор, так обижена, что даже после смерти признавать его отцовства не хочет, даже ради немыслимого по размерам наследства не готова его кровной связи с дочерью своей признать, вот и раздает эти идиотские интервью о якобы имевшем место изнасиловании. Да какое там изнасилование! Я то знаю, сама под него легла, все променяла на перспективу богатой жизни, растоптала в момент всю нашу любовь, даже особо и не задумавшись, да только просчиталась, жестоко просчиталась, вот теперь и бесится. Ну, да поделом ей, что заслужила, то и получила!» – успокоил он мысленно сам себя.

«Из всей этой истории только одно непонятно – нафига я то ей сейчас понадобился, зачем она меня ищет?» – Максим еще раз внимательно перечитал принесенную Тоней справку, но никакого ответа на этот вопрос в ней не было, даже зацепиться в этом смысле было не за что, биография, как биография – хотела пожить за счет богатого, не получилось, стала пробиваться сама, баба неглупая, этого у нее не отнять, вот и поднялась совсем неплохо, живет, как говорится, не тужит. «Причем тут я?».

Из всей биографии, пожалуй, только один момент и был странным, как бы выпадающим из общей канвы – за каким лешим Серовой понадобилось в трудовую книжку записывать, что она четыре месяца после рождения дочери в одной из городских больниц дворником/уборщицей работала? Ежу же понятно, что никаким дворником она не была, у нее диплом Юрфака с отличием, такие специалисты и сейчас востребованы, а тогда вообще нарасхват были, ну какой там дворник! Фигня какая-то, не имеющая никакого сколько-нибудь логичного объяснения. «Ладно, выясню, заодно с основным вопросом, при встрече.» – подумал Максим.

В том, что встретиться с ней стоит, просто, чтобы ситуацию непонятную прояснить, он уже не сомневался, хотел только завтра с друзьями все еще раз обсудить, чтобы к встрече этой лучше подготовиться, мало ли, может, не заметил он еще чего в этой истории, а друзья подскажут на что внимание обратить, недаром говорят – одна голова хорошо, а две лучше.

Глава 3.

Утром следующего дня, 9 мая 2024 года, Тамара Сергеевна вышла из дома и пошла в сторону ближайшего продуктового.

Сегодня будет праздник, причем двойной, так как вчера у нее был день рождения. Еще несколько лет назад, пока Старшина с Лизаветой не поселились в Подмосковье, празднование ее дня рождения и 9 мая обычно предпочитали не объединять, чтобы не утрачивать ощущения значимости ни того ни другого события.

Праздновали всегда дома у Тамары Сергеевны, 8 мая все приходили вечером после работы и поздравляли ее, в этот день стол она накрывала в «лайт-режиме», готовя относительно простой, но сытный ужин, ведь в числе поздравлявших ее близких всегда большинство составляли молодые мужчины – сын, Максим, Юра, Старшина и Никита, прибегавшие со службы очень голодными. 9 мая праздновали уже именно День Победы, о ее прошедшем дне рождения не вспоминая, и праздновать начинали днем, благо, что выходной, и большинство близких свободны, и стол она накрывала уже «по полной», стараясь не ограничиваться простыми блюдами, а приготовить что-то изысканное, и обязательно не забыть любимое блюдо каждого члена кампании.

С переездом Старшины и Лизаветы в Подмосковье все изменилось, во-первых, в начале мая отмечать праздники за городом куда как приятнее, чем в небольшой городской квартире, приятнее, даже если погода выдавалась не очень теплой, как в этом году, например, а во-вторых, она неуклонно старела, и накрыть стол на такую кампанию, а после празднования еще и все убрать было ей уже, объективно, тяжело, вот и взяла эту обязанность на себя Лизавета, переняла у нее эстафету, так сказать.

Теперь на все праздники ездили к ним со Старшиной, правда, из-за этого пришлось празднование дня рождения и Дня Победы объединить, вечером 8 мая ехать всем за город уже было не с руки, но Тамара Сергеевна совершенно не переживала по этому поводу, не без оснований полагая, что в ее возрасте уже и пары рюмок, поднятых именно за ее здоровье, более чем достаточно, а дальше до самого вечера все внимание исключительно на День Победы.

Тем более что недавно Максим купил для себя небольшой дом в том же поселке, где Старшина с Лизаветой живут, сказал, что станет в нем жить, поближе к друзьям, когда Никита женится, и квартиру городскую он ему отдаст, а сам выйдет на пенсию. Дом Максима был необжитой, большую часть времени стоял просто запертым, но переночевать в нем, чтобы после празднования не возвращаться в Москву, было вполне можно, что все, кому места для ночлега в доме Старшины и Лизаветы не хватало, с удовольствием каждый раз и делали.

В продуктовый Тамара Сергеевна пошла неслучайно, за стол полностью отвечала Лизавета, включая необходимость приготовить любимые блюда всех членов кампании, благо, любили то все примерно одно и то же – шашлык, печеная на углях картошка и много-много «зеленухи» (так в кампании называли набор из огурцов, помидоров, редиски, болгарского перца и укропа с петрушкой), всегда были основными блюдами, которые одинаково радовали всех. Различались пристрастия только в закусках, да и то непринципиально: кому-то сала, кому-то колбаски, а кому-то салаты – оливье да мимозу.

Выпадал из этой истории только Никита, вернее, не выпадал, просто он с детства был самым большим почитателей фирменного салата Тамары Сергеевны – крабового, в котором и крабов то никаких не было, готовился он из «крабовых», а по сути, рыбных, палочек. Все остальные этот салат тоже любили, но Никите без него праздник был не праздник, подходя к накрытому столу, он первым делом его осматривал и переставлял салатницу именно с этим салатом поближе к тому месту за столом, которое собирался занять.

Вот этот салат Тамара Сергеевна пока Лизавете и не перепоручала, готовила сама дома, только не заправляла, и везла с собой в специальном контейнере. Салат был совсем несложен в приготовлении, Лизавета с ним вполне бы справилась, но очень уж Тамаре Сергеевне хотелось подольше оставаться для этого столь любимого Никитой салата «единственным автором».

Ничего, кроме ингредиентов для салата, в продуктовом ей было не нужно, за покупку и доставку выпивки мужики отвечали сами, а сладкое традиционно привозил Слава, считалось, что сладкое – это для его дочек Сашеньки и Настюши, вот пусть сами и выбирают, а Слава только купит, что они выберут, и привезет, хотя в этом мужики лукавили, утверждением о том, что сладкое – для детей, они просто прикрывались, на самом деле, будучи сами теми еще сладкоежками.

В продуктовом Тамара Сергеевна управилась довольно быстро, незатейливый набор необходимых ингредиентов был в наличие всегда, оставалось только дойти до дома, все нашинковать и сложить в контейнер. К 14.00, когда за ней заедут Слава с девочками, она планировала сто раз все успеть, поэтому к дому шла не торопясь, наслаждаясь прогулкой по весенней, залитой солнцем улице.

Уже у самого подъезда к ней подошла женщина, Тамара Сергеевна узнала ее почти сразу, много лет назад они были очень хорошо знакомы, вот только воспоминания об этом знакомстве никакого удовольствия Тамаре Сергеевне не доставляли.

Любовь Серова была для их кампании этаким Волан-де-Мортом, тем, чье имя не произносят (и книжки и фильмы про Гарри Поттера Тамара Сергеевна вместе с внучками все прочитала и просмотрела с большим удовольствием, очень захватывающая и совсем неглупая получилась история у английской писательницы Джоан Роулинг), и, если бы не вчерашние странные новости с участием этой самой Серовой, про которую до этого Тамара Сергеевна ничего не слышала больше четверти века, увидев ее, она бы, наверное, даже не остановилась и заговорить с собой не дала.

Но вчерашнее интервью Серовой не прошло для Тамары Сергеевны незамеченным, наоборот, оно довольно сильно ее взволновало, она даже хотела потихоньку спросить у Славы по дороге на дачу знает ли об этом интервью Максим и, если не знает, не считает ли Слава, что нужно ему об этом сказать. Очень уж необычным было это интервью, и дело здесь вовсе не в возможных перспективах получения дочерью Серовой огромного наследства Шульмана, этот вопрос Тамару Сергеевну интересовал мало, она была не из тех, кто деньги в чужом кармане считает, непонятным и волнующим в интервью было совсем другое – упоминание изнасилования, что существенно отличалось от той картины мира, которая существовала в представлении Тамары Сергеевны и всех ее близких все эти годы, они ведь всегда считали, что Серова от Максима к Шульману ушла добровольно, не просто добровольно, а погнавшись за его уже тогда очень большими деньгами. В эту картинку никакое изнасилование совершенно не вписывалось! Вот именно поэтому, окинув неприязненным взглядом подошедшую к ней женщину, Тамара Сергеевна все-таки остановилась и решила ее выслушать.

«Здравствуйте, Тамара Сергеевна,» – произнесла женщина с совершенно непроницаемым выражением лица, проигнорировав неприязненный взгляд Тамары Сергеевны, который она толи, и правда, не заметила, толи предпочла сделать вид, что не заметила, «мне нужно поговорить с Максимом. Очень нужно. Поэтому я буду его здесь ждать, я ведь правильно понимаю, что раз они вчера вечером Вас поздравлять не приехали, значит приедут сегодня?».

«А ты что, и вчера здесь дежурила?» – не сочтя нужным здороваться, спросила Тамара Сергеевна.

«Да, несколько часов, приехала примерно к 17.00 и оставалась до позднего вечера.» – ответила Серова.

«Ничего себе, значит очень Максим тебе понадобился, раз ты тут уже второй день околачиваешься.».

«Да, очень понадобился.» – не стала спорить Серова.

«И зачем, позволь тебя спросить?».

«Это я бы хотела с ним напрямую обсуждать, уж извините, без посредников.».

Тамара Сергеевна задумалась. Легче всего было просто послать Серову куда подальше и пойти домой.

«Ну, не уйдет она, будет дежурить, может, даже 14.00 дождется, когда Слава приедет, подойдет к Славе, так тот ее точно также и пошлет.» – рассуждала она, но что-то ее останавливало, она даже и сама бы не смогла объяснить, что. Тамаре Сергеевне почему-то казалось, что разговор Серовой с Максимом важен, причем, важен не только для Серовой, он и для Максима важен.

Объяснить это свое ощущение необходимости, чтобы разговор состоялся, она не могла, ведь Серова даже не пыталась эту необходимость выпячивать, не произносила нарочитых фраз, вроде: «это вопрос жизни и смерти» и т.п. Но вот возможно именно это Тамару Сергеевну и убеждало, в речи Серовой никакой мольбы не было, а в ощущениях Тамары Сергеевны – была, у нее, без всякой видимой причины, возникло стойкое ощущение, что для Серовой это будет не просто разговор, это будет разговор «последней надежды».

«В конечном итоге, больше двадцати пяти лет прошло,» – подумала Тамара Сергеевна, «достаточный срок, чтобы даже за любое самое тяжкое преступление считаться вину искупившей. Нужно дать ей шанс.».

И этот шанс она дала, коротко объяснив, что ждать здесь нечего, никакого празднования именно здесь не будет, и дав адрес дома Старшины, куда можно подъехать часам к восьми вечера, чтобы попытаться поговорить с Максимом, если он согласится, конечно.

Серова записала адрес в свой телефон, коротко поблагодарила и ушла, а Тамара Сергеевна еще раз убедилась в верности своего решения дать Серовой шанс – благодарность на словах была короткой, но вот глаза Серовой, в них так явственно вспыхнул огонек надежды, причем, не просто надежды, а надежды на спасение, что Тамара Сергеевна в принятом решении совершенно перестала сомневаться.

Ей оставалось только решить предупреждать Максима и остальных о возможном визите Серовой или нет, но это можно было сделать и позже, по «ходу пьесы», так сказать.

Глава 4.

К 15.00 все собрались на даче у Старшины, день, в этом смысле, был удивительно удачным, даже никто не дежурил, поэтому приехали все вовремя и сразу сели за стол.

За подарками, поздравительными тостами и прочей радостной болтовней Тамара Сергеевна о своем намерении рассказать Максиму о возможном визите Серовой сразу по приезду, а именно такое решение она приняла, пока ехала со Славой в машине – сказать, но сказать не всем, а только Максиму, пусть сам решает разговаривать ему с Серовой или нет, здесь слишком деятельное участие друзей могло скорее навредить, а не помочь, попросту забыла.

Но ближе к семи вечера, когда Сашенька и Настя убежали в дом, ведь только там работал wi-fi, без которого они так долго существовать просто не могли, и за столом остались только взрослые, Максим заговорил о Серовой сам. Никакого ее приезда он, конечно, не ожидал, но о том, что она ищет с ним встречи знал, о чем тут же друзьям и рассказал, сказал и о ее попытках найти его через многочисленные звонки в убойный по городскому телефону, и безумном ее интервью, и справку, подготовленную Антониной Дмитриевной о ее биографии достал и дал всем прочесть.

Все, кроме Никиты, выслушали его и справку прочитали молча, и только Никита спросил: «А кто она такая, эта Серова, что вас связывает?».

Задав вопрос, Никита почти сразу даже не заметил, скорее почувствовал, как все его близкие моментально напряглись, мелькнула мысль, что он что-то не то спросил, раз такая реакция, но Максим уходить от ответа не стал, произнес вполне спокойно: «С этой женщиной я восемь лет вместе прожил, считал ее своей женой, а потом она от меня ушла, к этому самому Шульману ушла, которого сейчас в интервью упоминает. Когда уходила, речи ни о каком изнасиловании не было, наоборот, сказала мне, что уходит от опера, который зарабатывает «грош, да ни гроша», к достойному такой женщины богатому поклоннику. Если помнишь, мы ее как-то вкратце в разговоре с тобой упоминали, когда на твое восемнадцатилетие о семье тебе рассказывали, назвали тогда мамзелью, так вот Серова эта самая мамзель и есть.».

Никита кивнул, что понял, упоминать о том, что от Тамары Сергеевны и Славы он о мамзели знает несколько больше, чем то, что сейчас сказал Максим, не стал, особого значения для сегодняшней ситуации это его знание не имело, скорее, обеспечивало «выравнивание информационного пространства» между ним и остальными, сидящими за столом, но на дальнейший ход обсуждения никак не влияло. Подумал только: «А Макс молодец, отлично держится, казалось бы, должен больше всех ее ненавидеть, а говорит о ней спокойнее остальных.».

«Ну, и что вы все об этом думаете?» – продолжил Максим, обращаясь уже ко всем. «За каким чертом я ей сейчас понадобился, чтобы меня так упорно разыскивать?».

«Да х.. ее знает,» – довольно эмоционально ответил за всех Слава, «но встретиться с ней нужно, если не тебе, то кому-то из нас. Непонятно какая х.. из нашего прошлого может прилететь, лучше быть готовыми. Тем более информация в этом интервью какая-то несуразная, напридумывала черти чего, изнасилование несуществующее зачем-то приплела!».

«Согласен,» – ответил Максим, «встретиться нужно, и встречусь я с ней сам. Отболело у меня все давно, нет причин от встречи этой уклоняться и на кого-то из вас ее перекладывать.» («Ага, отболело у тебя,» – подумал он про себя в этот момент, «как же, вчера еще, впервые увидев на записке Никиты ее имя, чуть пальцы на руках сам себе не сломал, так сжал, пытаясь от боли унижения, о котором имя это напомнило, избавиться!», но вслух, конечно же, ничего такого он говорить не стал, стыдясь выказывать перед друзьями подобную слабость).

В этот момент в калитку позвонили, все, удивившись, переглянулись – свои все давно за столом, ждать, вроде, некого. Никакой идеи кто мог прийти никто не высказал (Тамара Сергеевна подозревала, кто это, но решила промолчать, поздно уже было к визиту Серовой готовиться, «Пусть все идет, как идет» – подумала она), и Никита пошел открывать.

За калиткой стояла женщина, увидев ее Никита даже немного растерялся, таких необыкновенных женщин в жизни своей он встречал нечасто, вернее, до этого момента в жизни не встречал совсем, только в кино видел, такой была Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани», например, или Анук Эме в «Мужчине и женщине».

На вид от сорока пяти до пятидесяти, но выглядит потрясающе: худощавая, довольно высокая, с превосходной фигурой – длинные ровные ноги, необыкновенно женственные пропорции, подчеркнутые удивительно правильно подобранной одеждой, под которой сразу просматривались и округлые в меру широкие бедра и высокая грудь не меньше третьего размера, тонкие пальцы с аккуратным французским маникюром, подстриженные под каре довольно пышные светлые волосы, явно побывавшие в руках отличного стилиста, легкий макияж и очки в тонкой серебряной оправе.

Одета она была соответствующе, сразу было видно, что все очень дорого, дорого и стильно. Именно необыкновенное чувство стиля и придавало ей тот самый потрясающий вид, красивых женщин Никита, на своем веку, встречал много, и почти все они были намного моложе той, что стояла сейчас перед ним, а вот таких элегантных он, до этого момента, не видел никогда. Буквально каждый предмет одежды, которая была на ней, каждый аксессуар, начиная от украшений и заканчивая сумкой и обувью, был подобран так, чтобы вместе со всеми остальными составить необыкновенную гармонию, подчеркнуть все достоинства хозяйки, скрыв недостатки, которые наверняка все-таки были, хотя и казалось, что их нет, совсем нет.

«Мне нужно поговорить с Максимом Викторовичем, я знаю, что он здесь, пустите меня, пожалуйста.» – произнесла незнакомка.

Никита моментально взял в себя в руки, даже головой потряс, чтобы сбросить морок, который, мешая сосредоточиться, окутал его мозг при виде этой женщины.

«Откуда она знает, что Макс здесь?» – подумал Никита, «Он ведь здесь не живет, да и бывает не так уж и часто, случайно его здесь почти нереально застать, а она пришла именно сегодня и именно в то время, когда он здесь. Ее кто-то пригласил? Непохоже, судя по выражению лиц близких, звонка в калитку никто не ждал. Проследила за нами, когда мы сюда ехали? Не может быть, мы бы заметили, примечать такие вещи для любого из нас часть отлично развитых профессиональных навыков.

А ведь она может быть опасна,» – не найдя приемлемого ответа на предыдущий вопрос, подумал он, «она вообще может быть кем-угодно, хоть киллершей, хоть сотрудницей спецслужб, вот им то, как раз, информацию добыть кто, где и в какое время будет не составляет особо труда. Но это не повод просто ее прогнать, не узнав зачем пришла, опасности всегда лучше смотреть в лицо, а не оставлять ее за спиной. Так пустить внутрь или Макса позвать сюда?

Внутри под угрозой окажутся все наши, но подойдя сюда, Макс может оказаться прямо на линии огня, причем стрелять будет даже не она, она вообще может быть просто приманкой, стрелять могут извне. Лучше пущу, пропущу внутрь и останусь у нее за спиной, тогда успею заблокировать любое ее движение, пусть только рыпнется. Имея меня за спиной, в крайне невыгодном положении окажется уже она.».

Уже почти приняв решение пропустить, в последнюю секунду он все-таки засомневался: «Если только у нее не граната в сумке со снятой чекой, тогда нам всем кирдык, но на смертницу она, уж совсем, непохожа.».

«Проходите.» – только и сказал он, пошире распахивания перед женщиной калитку и пропуская ее вперед.

Она вошла и сразу направилась к столу, Никита неотступно следовал за ней. Заметив, что на его близких внешний вид женщины совершенно не произвел того потрясающего впечатления, как, в первый момент, на него, наоборот, все они смотрели на приближавшуюся к столу женщину с нескрываемой неприязнью, он сразу же еще больше напрягся и весь подсобрался, как дикий зверь, изготовившийся к прыжку.

Макс заметил это его движение и оценил. «Никита, расслабься, это та самая Серова, о которой мы только что говорили, не думаю, что она опасна.» – отреагировал он.

Глава 5.

«Максим, мне нужно с тобой поговорить, выслушай меня, пожалуйста.» – даже не поздоровавшись, произнесла Серова.

«Говори, прямо здесь говори,» – ответил Макс, «от близких у меня секретов нет.».

Никита пододвинул Серовой стул, она села.

Выдержала совсем небольшую паузу, и, с кажущимся спокойствием, произнесла, обращаясь к Максу: «Мне нужно, чтобы ты сделал тест ДНК на родство с моей дочерью, ее зовут Соня.».

И замолчала, как будто сказала все, что необходимо и никаких пояснений не требуется.

«Зачем?» – только и спросил Макс.

«Я отправлю его результаты в Америку, адвокатам, которые занимаются наследством Шульмана, и тогда моей дочери ничего не будет угрожать.».

«А что ей угрожает сейчас?».

«Сейчас она считается потенциальной наследницей Шульмана, а наследство там почти под миллиард долларов. Ее могут убить, чтобы ничего не отдавать. Мне нужно доказать, что никакого родства с Шульманом она не имеет, и, соответственно, претендовать на его наследство не может. Тогда нас, я надеюсь, оставят в покое.».

«И при чем здесь я?» – спросил Максим, и, не дав ей ответить, добавил, «Вернее, что ты от меня хочешь? Чтобы я с экспертами договорился, и они результат теста на нужный тебе подделали?».

«Я хочу, чтобы ты просто сделал тест. Никакой результат подделывать не придется, он и так даст нужный результат.».

«Это как?» – ошарашенно спросил Максим, «Как он может дать нужный результат, если с момента, как ты ушла от меня к Шульману, мы с тобой ни разу не виделись?».

«Я ушла от тебя уже будучи беременной».

«Я ничего не понял…» – произнес Максим, глядя даже не на нее, а на своих друзей, сидящих за столом. «Ты хочешь сказать,» – обернулся он к Серовой, «что ты ушла от меня к Шульману, а потом узнала, что беременна, но почему-то уверена, что ребенок от меня?».

«Или ты вообще хочешь сказать,» – продолжил он, вновь не дав Серовой ответить, «что ты, узнав, что ты от меня беременна, решила сказать Шульману, что это его ребенок, рассчитывая тем самым привязать его к себе? Поэтому и ушла? Но затея не удалась, он тебя послал подальше вместе с ребенком. Так было дело?».

«Не так.» – ответила Серова и замолчала.

«Чего ты молчишь, черт тебя побери!» – все-таки сорвался ранее с трудом, но сохранявший равновесие Макс, «Или рассказывай все четко и достаточно подробно или иди отсюда на хрен, прямо сейчас вставай и иди, если я ничего не пойму, то и помогать тебе не стану.».

«А ведь Серовой тоже непросто дается этот разговор,» – подумал в этот момент Никита, «вон руки дрожащие пришлось только что за стоящей на коленях сумкой спрятать.».

«Хорошо, слушайте.» – произнесла Серова все с тем же напускным спокойствием и начала свой рассказ.

«2 февраля 1998 года я на утро записалась к врачу, сбой цикла, который я заметила еще месяц назад, уже здорово начинал меня беспокоить. Беременности я не предполагала, Максим был против ребенка, считал, что еще не время, и сам довольно тщательно следил, чтобы этого не произошло. Но врач совершенно уверенно заявила, что я беременна, срок уже больше 12 недель, предположительная дата зачатия 10 ноября 1997 года, плюс-минус пара дней.

Известию я обрадовалась, да что там обрадовалась, я просто была очень и очень счастлива. И никаких проблем со стороны Максима я не предполагала, да, ребенка он пока не хотел, но, раз уж так произошло, женщину свою на аборт никогда бы не отправил. Да и слишком бурную свою радость в ночь, последовавшую за вручением ему очередной звездочки на День милиции, которой даже стандартное средство контрацепции не смогло выдержать, он, я была уверена, помнил не хуже меня.

Вышла от врача, дохала на метро до работы, решив Максиму не звонить и по телефону ничего не сообщать, а обрадовать его вечером лично, и около метро вдруг решила зайти в ювелирный. Не знаю, зачем меня туда понесло, просто захотелось что-то купить для самой себя, что-то такое, что будет потом всю жизнь моим личным талисманом, напоминающим об этом самом счастливом дне в моей жизни, дне, когда я впервые узнала, что у меня будет ребенок. Купила крохотный кулончик на надежном кожаном шнурке, мне тогда показалось, что это и есть самое лучшее отражение того дня – ребенок внутри меня еще совсем крохотный, как этот кулончик, а связь моя с ним уже совершенно неразрывная, прямо как этот довольно толстый кожаный шнурок. Положила коробку с кулончиком в сумку, вышла на улицу, пошла в сторону офиса.

Машину Шульмана на стоянке перед офисом заметила почти сразу, «Опять он появился!» – подумала недовольно.

С Шульманом я по работе познакомилась еще прошедшим летом, обычная рабочая встреча, на которую я, поначалу, даже внимания не обратила, но на следующий день мне в офис доставили сто одну розу. На мой взгляд, цветы были совершенно уродские, длиной почти в человеческий рост, с толстыми стеблями, утыканными огромными шипами. Я растерялась, совершенно не понимая, кто и зачем мне их прислал, но цветы приняла, больше по инерции, побоявшись обидеть неизвестного мне дарителя своим необоснованным пренебрежением, может быть у человека самые лучшие намерения, а я, даже не разобравшись, сразу получается эти его намерения отвергаю.

Через час Шульман позвонил мне в офис, попросил позвать к телефону, спросил понравились ли мне цветы. Я еще не успела ответить, не сразу поняла в чем его намерения, опять подумала, что, может, просто рабочий знак внимания в благодарность за достойное профессиональное поведение на вчерашней встрече. Но он не стал дожидаться моего ответа, сразу пригласил меня на ужин. Я отказалась.

Дальше началась «атака», Шульман практически каждый день присылал мне в офис цветы, которые я отказывалась принимать, потом пошли конфеты, подарки, билеты на всякие концерты, и все это я всегда отказывалась принимать.

А еще он звонил, каждый день звонил и спрашивал не передумала ли я и не хочу ли сходить с ним куда-нибудь. А я в сотый раз отвечала, что не передумала и не передумаю, у меня есть любимый человек.

Наверное, как раз тогда мне нужно было все рассказать Максиму, чтобы он как-то атаку эту прекратил, но я ужасно не хотела его расстраивать, беспокоить, вовлекать во все это, да и ситуация мне не казалась тогда серьезной, кроме отправки подарков и звонков, Шульман ничем мне особо не досаждал, все время держался на расстоянии, смешно, как мне тогда казалось, говоря, что он подождет, сколько нужно будет, столько и подождет, так как уверен, что крепость, то есть я, рано или поздно падет под его натиском и сдастся. Сдаваться я не собиралась, поэтому просто от него отмахивалась.

На мой день рождения, 19 октября, Шульман приехал к нам в офис, привез путевки в круиз на Новый год, ни много ни мало, по Атлантическому океану, сказал, что это его последняя попытка меня уговорить, если я и этот подарок не приму, он уедет в круиз с другой девушкой. Пожелала ему и этой другой девушке счастливой дороги.

Но он оставил путевки у нас в офисе на ресепшн, сказал, что у меня еще есть время подумать до конца ноября, иначе потом даже он, со всеми его возможностями, не сможет сделать мне все необходимые визы. Добавил, что ждет моего звонка.

Звонить я ему, конечно же, не стала, а в конце ноября путевки с ресепшн исчезли, секретарши сказали, что их охранник Шульмана забрал, я выдохнула, решила, что он наконец-то, и правда, нашел себе другую девушку и уехал в круиз с ней.

Ни в декабре, ни в январе Шульман в моей жизни не появлялся, да я о нем и не вспоминала, и вот 2 февраля вижу его машину на парковке возле моего офиса. Это было неприятно, но никакой опасности я тогда не почувствовала, решила, что он просто к шефу моему по рабочим вопросам приехал.

Пошла спокойно мимо, когда поравнялась с машиной, из нее вышли охранники Шульмана, скрутили меня и запихнули внутрь. Я даже закричать толком не успела.

Охранники привезли меня в загородный дом Шульмана, и там он меня изнасиловал, сказав, что всю душу я ему вымотала своим ломанием и идиотскими отказами, а он никогда и ни от кого никаких отказов не принимает, всегда берет то, что хочет, вот я и доигралась.

Потом он велел охранникам просто выбросить меня за ворота, как использованную половую тряпку, вот прямо так и сказал: «использованная половая тряпка», что они и сделали.».

Серова замолчала, окинула взглядом сидевших за столом, все они старались на нее не смотреть, а Максим вообще просто уперся взглядом в свои сжатые кулаки, со стороны могло показаться, что он сейчас сорвется и ее ударит.

Глава 6.

Пауза затянулась, все молчали, толи не решаясь, толи не находя что сказать.

«Почему … ты … мне … ничего … не … сказала?» – раздельно, делая упор на каждом слове, произнес Максим, так и не отрывая взгляда от собственных сжатых кулаков, лежащих на столе.

«Когда меня выбросили за ворота дома Шульмана,» – казалось, слегка уклоняясь от ответа на прямо заданный Максимом вопрос, заговорила вновь Серова, «я сначала никак не могла прийти в себя, просто валялась на мокрой грязной земле и пошевелиться не могла. Потом как-то встала, стала отряхиваться, почти ничего не соображая, и тут увидела на снегу рядом свое пальто и сумку. Подняла, завернулась кое-как и побрела к дороге. Голосонула, остановила первую попавшуюся машину и поехала домой.

Сидела в салоне и думала только об одном: как и что я Максиму скажу, как вообще можно с ним о таком разговаривать, да у меня же просто язык не повернется.

А потом пришла другая мысль, что говорить Максиму ничего нельзя, категорически нельзя ничего говорить! Даже если меня он после произошедшего видеть не сможет и тоже выбросит на улицу, как использованную половую тряпку, Шульмана он все-равно не простит, и захочет с ним поквитаться, а это опасно, смертельно опасно для Максима, времена то тогда были, ой какие, непростые! Пытаясь поквитаться, Максим или сам от рук охранников Шульмана погибнет или убьет кого-нибудь, просто так-то охранники к Шульману его не подпустят, убьет и сядет, надолго сядет, может быть, даже до старости будет в тюрьме.

И что же получается? За мои ошибки будет расплачиваться Максим, причем расплачиваться по полной, хотя он то совершенно ни в чем не виноват! Ну, вот вообще ни в чем, ни капельки не виноват, ни граммулечки! Не могу я этого допустить, решила я, вот никак не могу, не могу и не допущу, Максим никогда ничего узнать не должен!

Оставалось только понять, как сделать так, чтобы Максим никогда ничего не узнал! Был вариант просто попытаться ничего ему не говорить, сделать вид, что ничего не произошло, промолчать, стерпеть и попытаться забыть, но это означало его обмануть, обмануть один раз и потом всю жизнь обманывать, скрывая правду, получалось, что опять ему за мои ошибки отвечать, хоть и не жизнью или тюрьмой, но все-равно ценой очень и очень высокой – ценой постоянной жизни в обмане и предательстве. И от этого варианта я отказалась.

Оставался один вариант – уйти от Максима, уйти ничего ему не говоря, уйти так, чтобы объяснять ему ничего не пришлось. Но как это сделать? Он же просто так не отпустит, разбираться начнет. Начнет разбираться, да и докопается до истории с Шульманом, и тогда опять ему за меня придется расплачиваться. Значит, уйти нужно так, чтобы он не то что разбираться не захотел, чтобы он вспоминать о моем существовании никогда бы больше не захотел, чтобы его потом всю жизнь мутить начинало при одном упоминании моего имени. Я Максима хорошо знала, знала как больнее всего его обидеть, знала где ударить так, чтобы именно этого эффекта достичь.

Так я и решила сделать, нужно было только подготовиться, он же не слепой, если я домой приду в одежде грязной да порванной, и с поплывшим макияжем сразу поймет, что совсем не то произошло, что я ему показать хочу, станет допытываться, да в обман мой и не поверит.

Заехала в ЦУМ, специально самый дорогой магазин выбрала, чтобы нарочито вид сделать, что это Шульман меня нарядил, там же и переоделась. Потом зашла в салон красоты, «перышки почистила». Деньги на все у меня были, те самые, которые мужикам так принципиально было мне после Лизиной операции вернуть, они и вернули, а я на карточку положила, там и держала до самого этого дня.

Пока все сделала, уже вечер наступил, Максим как раз с работы должен был уже прийти. Пошла домой и только возле подъезда сообразила, что украшение забыла купить, которое для пущей убедительности образа уходящей от Максима к богатому Шульману продажной прошмандовки было совершенно необходимо. Достала из сумки утром купленный крошечный кулончик и на шею надела, решила, что на недорогую стоимость якобы подаренного Шульманом украшения Максим внимания не обратит, ему для пущей ярости самого факта хватит.

Так и получилось, Максим, когда от меня все про уход от него лузера-неудачника, к Шульману, который меня обул, одел, да еще и украшение подарил, услышал, озверел просто, единственный раз в своей жизни тогда, наверное, контроль над собой потерял, во всяком случае, я никогда раньше его таким не видела. Схватил шнурок от кулона у меня на шее в руку, зажал и стал срывать, а шнурок довольно надежный оказался, сразу не поддался, так он меня чуть не задушил, пока со шнурком справился.».

«Не может такого быть, чтобы Макс так сорвался, не верю я!» – неожиданно произнесла с этот момент Лизавета.

Серова подняла на нее глаза, молча отогнула воротник блузки, справа сзади у основания шеи из-под воротника показался тонкий едва заметный шрам.

«Ну и дура же ты!» – весьма эмоционально подключился к разговору Старшина после паузы, «Жить с таким мужиком, как Макс, и не суметь ему довериться, напридумывать всякой чуши и начать его от угрозы несуществующей спасать!».

«Почему же несуществующей?» – растерянно спросила его Серова, «Угроза то как раз абсолютно реальной была и даже материализовалась, не сумела, получается, я никого ни от чего защитить. А то, что Юрка вместо Макса погиб, так это угрозу несуществующей то не делает!».

«Господи, Юрка то здесь причем? Его зачем приплетаешь?» – впервые оторвав взгляд от своих сжатых кулаков и посмотрев на Серову, спросил Макс.

«Что значит Юрка причем?» – уже не просто растерянно, а совершенно ошарашенно спросила Серова, «Его же при выходе из офиса Шульмана застрелили, я это четко знаю, репортажи с видео с места убийства тогда по всех новостях были, фотографии по всех газетах. Он же неслучайно там оказался, он же из-за меня разбираться пошел!».

«Зачем он туда пошел я до сих пор не знаю и не узнаю уже никогда, наверное,» – ответил ей Макс с плохо скрываемой болью в голосе, «но застрелил его киллер, Ореховскими посланный, застрелил по нашим служебным делам, в этом вопросе мы давно и однозначно разобрались.».

«А то, что место для расправы оказалось на выходе из офиса Шульмана,» – продолжил он после паузы, «так это чистая случайность, киллер просто решил, что оно подходящее, даже не вникая чей это офис. И никакого Шульмана тогда уже в стране не было, он той же ночью, что тебя,» – Макс запнулся, «той же ночью, что ты от меня ушла, улетел в Израиль и больше не возвращался.».

После этих слов Серова страшно побледнела, просто за секунду вся ее кажущаяся безэмоциональность улетучилась без следа, сейчас перед ними сидела женщина, больше похожая на мумию, а не на живого человека, до того она была бледна и практически неподвижна, казалось, даже не дышала.

«Господи, хоть этого греха на мне нет!» – только и произнесла она после паузы, когда смогла, наконец, вздохнуть.

«Ну и натворила ты, девочка, делов!» – присоединилась к разговору Тамара Сергеевна, «Да и мы все хороши,» – обвела она взглядом сидящих за столом, «как могли вот так сразу поверить, сейчас уже сама ума не приложу, поверить и даже не попытаться ни в чем разобраться. Только Юра один и не поверил, но разобраться не успел…» – произнесла она со вздохом.

«И что же,» – обратилась она к Серовой, «тебе потом так за всю жизнь ни разу в голову и не пришло все-таки сказать Максиму, что у него есть дочь? Ни разу не возникло мысли, что сделать это нужно не ради себя и даже не ради него, а ради девочки, которая без отца растет?».

«Один раз приходило,» – ответила ей Серова, «поначалу то я практически невменяемая была, Юркину смерть на себя записала и думала только о том, что никогда мне больше к Максиму даже не подойти, никогда не простит он мне гибели друга, а потом как будто очнулась, ровно так, как Вы сейчас сказали, подумала: меня то Максим никогда не простит, это понятно, но дочка то ни в чем перед ним не виновата, она то, невинная душа, за что страдает? Почему за мои грехи должна отвечать?

Это озарение на меня внезапно, как бы в одночасье, спустилось в день моего рождения, 19 октября 1998 года. Я утром проснулась и вдруг, вот прямо ни с того ни с сего, так и подумала. И сразу действовать начала, собралась, покормила дочку и к дому Максима поехала, где он квартиру тогда снимал, из Юриной то квартиры, где мы все вместе жили, он сразу после его гибели съехал. Думала по пути на службу его перехватить, все рассказать и дочку показать. Надеялась, что, увидев меня с младенцем на руках, поговорить он точно не откажется.

Встала в рощице напротив подъезда, Сонечка спит на руках, не беспокоит, как будто чувствует что-то, и стала ждать.

Сначала Слава и Старшина с Лизаветой подъехали, удивительно нарядные для обычного, казалось бы, дня, все с цветами. Наверх не пошли, встали возле подъезда, явно Максима дожидаясь, а потом вышел Максим, да не один, а с невестой…

Он нарядный, а уж она такая красивая, глаз не оторвать, в белом платье, в фате до пят. Посмотрела я на них и поняла, что вот теперь окончательно все, уже навсегда – Максим женится, у него другие дети будут, не имею я никакого права жизнь ему ломать, своего ребенка навязывая! Да и не нужны мы ему, мне то за восемь лет он предложение так и не сделал, и ребенка всегда говорил, что не хочет, а стоило мне из его жизни исчезнуть, быстро утешился, другую нашел, года с нашего расставания не прошло, а он уже на ней женится. Развернулась я, да и ушла потихоньку.».

Серова замолчала, чуть слышно вздохнув.

«Что за чушь ты несешь?» – удивленно спросил у нее Макс, «Я никогда не был женат, какая невеста в белом платье? У тебя крыша поехала? Галлюцинации были?».

Серова подняла на него полные недоумения глаза, но сказать ничего не успела, вмешался Слава: «19 октября 1998 женился я, как раз на первой своей, Ксюхе. Помните, она переживала очень, что не по-людски будет, если невеста с женихом утром в день свадьбы из одной квартиры станут выходить, не принято так, хоть и жили мы тогда уже вместе. Очень она хотела ночь накануне свадьбы отдельно от меня провести в другом месте, там переночевать, там же утром нарядиться, чтобы я невесту в свадебном платье до свадьбы не видел. В нашей с мамой квартире, где мы тогда с ней жили, ее оставлять не с руки было, я то мог уйти, а вот маму с Никитой беспокоить не хотелось, да и некуда было нам втроем идти, троих трудно где-нибудь разместить даже на одну ночь. Вот Макс ей и предложил у него переночевать, а сам к Старшине с Лизаветой поехал, у них отсыпался, утром только рано к себе вернулся, чтобы переодеться, вот и вышли они с Ксюхой из подъезда вместе.».

Слава замолчал, все остальные тоже не произносили ни слова, а Никита стоял и думал какая странная штука судьба, как будто специально не давала Серовой к Максу приблизится, сначала отца его убили не где-нибудь, а на ступеньках офиса Шульмана, потом вот эта дурацкая история с чужой свадьбой.

Или это не судьба, вернее, судьба, но проявляющаяся в тех самых непредсказуемых тяжелых последствиях однажды принятого неправильного, непродуманного решения?

Да и можно ли Серову в непродуманности этого решения обвинять? Ей в тот день, когда она решила чуши Максу наговорить, его же, якобы, спасая, очень несладко пришлось, могла она, в принципе, в таком непростом эмоциональном состоянии находясь, достаточно продумать и принять верное решение?

Не было у него ответа на этот вопрос, совсем не было.

Глава 7.

«Я, Люба, только одного из твоего рассказа не понял,» – продолжил Слава, решив, видимо, что раз его разъяснение о свадьбе так всех выбило из колеи, то ему и продолжать разговор, чтобы всех «переключить» с дел давно минувших дней, в которых все-равно уже ничего не изменишь, на сегодняшние проблемы, «почему Шульман то решил, что дочь у тебя от него? Зачем включил ее в завещание?».

Серова на то, что ее впервые за весь разговор назвали по имени, внимание, конечно, обратила, посмотрела на Славу с благодарностью за «протянутую руку» и ответила: «Мать его за это нужно благодарить, Розу Марковну, вот уж «чудная» (с ударением на «у») женщина.

Сонечке уже тринадцать исполнилось, когда в Большом театре после реконструкции Основная сцена открылась, и купила я нам с ней билеты на Щелкунчика на 31 декабря. Очень хотела дочке великое искусство показать, да чудо новогоднее устроить, из возраста елок то она уже выросла, а чуда новогоднего все-равно хочется. С билетами тогда проблем не было, у спекулянтов хоть пачками бери, только плати, вот я и купила, только не на вечерний спектакль, а на дневной, я же все-таки с ребенком.