Варфоломеевская ночь

© Мартинсон А., автор–сост., 2025

© ООО «Издательство Родина», 2025

Павел Уваров

Новые версии старого преступления

В воскресенье 24 августа 1997 г. сотни тысяч слушателей собрались в окрестностях Парижа на проповедь папы Иоанна Павла II, посвященную 425-й годовщине Варфоломеевской ночи. Для современного западного сознания это событие выходит за рамки ординарных исторических дат, являясь важной вехой в становлении новоевропейской цивилизации.

Для российской культуры Варфоломеевская ночь важна и по другой причине. Она входит в тот весьма ограниченный набор событий, что образуют собой каркас массовых исторических представлений о всеобщей истории. И пусть мало кто из наших соотечественников сможет назвать ее точную дату и вписать ее в контекст Религиозных войн во Франции (а многие и не знают, что таковые вообще имели место), но для всех Варфоломеевская ночь остается знаком, символом религиозного фанатизма, коварства, слепого насилия. Этому событию не грозит девальвация в массовом отечественном историческом сознании, что бывает крайне редко; ведь из коллективной памяти ушли такие события «чужой» истории, как, например, день Парижской Коммуны, убийство Розы Люксембург или сражение под Верденом.

Конечно, между массовым историческим сознанием и научной историей складываются достаточно сложные отношения. Никто теперь не ожидает, чтобы общество сразу воспринимало все достижения современной исторической науки. Высказанные новаторские или даже еретические теории поначалу должны устояться, обрести академическую солидность, попасть в учебники, сперва в университетские, а затем и в школьные, завоевывая признание извечно консервативной преподавательской аудитории. Параллельно новые идеи могут попасть на страницы художественных произведений и на экраны. И, наконец, стереотипы массового исторического сознания начинают медленно трансформироваться (разумеется, если здесь не задействованы напрямую политические интересы и механизмы культурной самоидентификации населения – в таком случае изменения могут происходить и совсем в ином ритме). Итак, в целом можно говорить о некоем принципиальном, хотя и отстающем по фазе, соответствии элементов массового исторического сознания и исследований профессиональных историков.

Однако в отношении Варфоломеевской ночи ситуация иная. В нашей стране за последние годы образ этого события подвергся интенсивному воздействию. Огромную популярность снискал вышедший в 1995 г. на наши экраны фильм Патриса Шеро «Королева Марго». Свой вариант экранизации истории Религиозных войн во Франции предложило и отечественное телевидение, запустившее внушительные сериалы «Королева Марго» и «Графиня де Монсоро», а сила воздействия «мыльных опер» (мы употребляем этот термин без всякого пежоративного значения) на отечественную телеаудиторию общеизвестна. Это означает, что в массовом сознании на порядок усиливается версия Варфоломеевской ночи, предложенная Александром Дюма, чья популярность в нашей стране и без того гораздо выше, чем во Франции. Но ведь с XIX в. историческая наука успела обновить свои представления о событии 24 августа 1572 г., важность которого никем не оспаривается, однако по поводу его трактовки историки ведут споры, по своему драматизму ничуть не уступающие романам Дюма. Вся эта полемика оставалась абсолютно недоступной не только широким кругам российской общественности, но и нашим преподавателям, историкам-популяризаторам или иным творцам массового исторического сознания, которые продолжают питаться стереотипами полуторавековой давности.

Может быть, судьба образа столь отдаленного события не стоила того, чтобы заниматься этим вопросом специально, если бы речь не шла об одном из опорных столпов, поддерживающих всю систему представлений о всеобщей истории.

Неудивительно, что именно Институт всеобщей истории РАН попытался хоть как-то исправить создавшуюся ситуацию, выступив инициатором проведения коллоквиума «Событие, память и история. Споры вокруг Варфоломеевской ночи», который состоялся 19–21 мая 1997 г. в Москве. На него были приглашены наиболее авторитетные специалисты, посвятившие свои труды этому событию. У оргкомитета не было возможности привлечь участников ни особо комфортными условиями, ни экзотической культурной программой, тем не менее большинство из приглашенных согласились принять участие в коллоквиуме. Как представляется, это произошло оттого, что организаторы, желая дать отечественной аудитории представление об основных современных конкурирующих подходах к этому событию, предоставили специалистам достаточно редкую возможность вступить в прямую дискуссию друг с другом на ограниченном поле конкретной истории.

По замыслу организаторов от большинства форумов историков данный коллоквиум должно было отличать стремление сузить его проблематику и оставить дискуссию в рамках событийной истории. Подобная сугубо конкретная почва дает хорошую возможность показать отечественной публике многообразие подходов и уровней интерпретации одного и того же события.

Для начала вспомним, что происходило во Франции в тот период. Правительство Екатерины Медичи и Карла IX, не сумев предотвратить гражданские войны, начавшиеся в 1562 г., старалось лавировать между «партиями» гугенотов и католиков. Неоднократно предпринимались попытки замирить страну путем установления неслыханной ранее вещи – мирного сосуществования двух конфессий. После кровавой, третьей по счету, войны в 1570 г. был подписан Сен-Жерменский мир. Католики были им недовольны – ведь гугеноты были дважды разбиты королевской армией под командованием герцога Анжуйского, брата короля, причем в одной из битв погиб принц Конде, глава гугенотов (после его смерти формальным лидером этой партии стал совсем молодой Генрих Бурбон, а реальное военно-политическое руководство перешло в руки адмирала Гаспара де Колиньи). Но правительство опасалось чрезмерного усиления ультракатолической партии, возглавляемой лотарингскими герцогами Гизами, которых поддерживала Испания, и предоставило гугенотам большие уступки. По замыслу Екатерины Медичи мир должен был скрепить брак сестры короля Маргариты Валуа и Генриха Бурбона. Представители гугенотов были включены в Королевский совет. Особое влияние приобрел в нем Колиньи, предложивший королю сплотить католическое и гугенотское дворянство в новой войне против Испании, послав экспедицию на помощь восставшим нидерландским кальвинистам. Весной 1572 г. туда отбыл четырехтысячный отряд волонтеров, действовавших якобы на свой страх и риск. В мае он попал в окружение под Монсом и сдался герцогу Альбе. Говорили, что король продолжал с энтузиазмом поддерживать план Колиньи, завидуя военной славе, которую успел уже снискать его брат…

18 августа 1572 г. состоялась свадьба Маргариты Валуа и Генриха Бурбона. На церемонию съехался цвет гугенотского дворянства. Двор стремился поразить подданных пышностью торжеств, однако в необычайно жарком парижском воздухе чувствовалась напряженность. Парижане ненавидели вчерашних врагов – еретиков и зачинщиков гражданских войн. Проповедники предсказывали Божий гнев, который должен был неминуемо покарать город, где потворствуют еретикам и допустили богомерзкую свадьбу.

В пятницу 22 августа Колиньи был ранен выстрелом из аркебуза в руку. Стрелявший успел скрыться, но, как выяснилось, стреляли из дома одного из чиновников, находившегося под покровительством герцога Гиза. По описаниям преступник был похож на некоего Гильома Морвера, человека из окружения Гизов, уже покушавшегося на жизнь адмирала. Все следы вели к этому клану. У Генриха Гиза и его ближних были основания ненавидеть адмирала – мало того, что его влияние на короля ставило под угрозу их положение; Колиньи считался еще и организатором убийства в 1563 г. знаменитого Франсуа Гиза, отца Генриха.

У постели раненого Колиньи собрались возбужденные гугеноты, обсуждая, следует ли добиваться правосудия от короля или бежать из Парижа и самостоятельно мстить Гизам, да и королю, коль скоро он не воздаст обидчику по заслугам. Все это было высказано и самому королю, и Екатерине Медичи, пришедшим выразить сочувствие. Карл IX пригласил своего лучшего медика Амбруаза Паре, нашедшего рану неопасной, и, пообещав наказать виновных, прислал солдат для охраны дома больного адмирала.

В пятницу и в субботу заседал своеобразный «кризисный комитет»: король, Екатерина Медичи, брат короля герцог Анжуйский, маршал Таван, канцлер Бираг и еще несколько вельмож. Многие участники этого памятного заседания рассказывали о нем в своих мемуарах, стараясь переложить ответственность за последующие события с себя на других. Поэтому трудно установить, кто был инициатором принятого решения, но, судя по всему, победил план нанесения превентивного удара. В субботу вечером был вызван новый, только что избранный прево Парижа со своим предшественником. Им было приказано мобилизовать городскую милицию и запереть ворота. Примерно в два часа ночи к дому Колиньи явились люди Генриха Гиза, к которым примкнули солдаты из королевской охраны. Они убили адмирала и выкинули тело на улицу. Ударил набат. Отряды Генриха Гиза и герцога Анжуйского стали врываться в дома, где разместились знатные гугеноты. Гугенотов убивали и в самом Лувре. Однако жизнь Генриху Бурбону и его кузену, младшему принцу Конде, сохранили, заставив их под угрозой смерти принять католичество. В погромах приняла участие и буржуазная милиция. Но гугенотам, размещенным в предместье Сен-Жермен-де-Пре, удалось спастись – посланный для их истребления отряд парижан замешкался, не найдя ключ от ворот. Герцог Гиз пытался их преследовать, но затем вернулся в Париж…

Утром разнеслась весть, что расцвел сухой боярышник на кладбище Невинноубиенных. Толпы парижан желали убедиться в этом чуде. Смысл его был очевиден – Бог показывает, что католики начали святое дело. Резня продолжалась еще неделю, перекинувшись из Парижа в некоторые провинциальные города (Бордо, Тулузу, Орлеан, Лион). Полагают, что в Париже погибли около 2 тыс. человек – гугенотская знать и члены их семей, парижане, подозреваемые в кальвинизме. Общее число погибших по всей Франции в погромах конца августа – начала сентября составляет не менее 5 тыс. человек.

Большой интерес вызывает реакция короля и его правительства. Уже утром 24 августа король отдает приказ о немедленном прекращении беспорядков. Затем утверждает, что все случилось по его воле. Но не аннулирует прежний Сен-Жерменский мир, а, напротив, подтверждает его статьи о религиозной свободе на специальном заседании Парламента, отменив лишь право гугенотов иметь собственные крепости и собственные войска. В письмах, разосланных протестантским государям, правительство и близкие к нему публицисты утверждали, что король не покушался на религиозную свободу подданных. Речь шла о ликвидации гугенотского заговора против короля. Но вмешательство парижской черни привело к излишнему кровопролитию. В Рим и Мадрид Екатерина Медичи писала, что случившееся есть осуществление давнего ее плана восстановить католическое единоверие в стране.

Варфоломеевская ночь не принесла выгод королевской власти. Война вспыхнула с новой силой, средств для ее ведения в казне не было, международное положение складывалось весьма неблагоприятно для правительства. Четвертая религиозная война была закончена на весьма выгодных для гугенотов условиях, но и этот мир был лишь краткосрочной передышкой.

Известия о Варфоломеевской ночи были с радостью встречены в Риме и Мадриде и вызвали озабоченность в Англии, Германии и Польше. Даже царь Иван Грозный осудил избиение мирных подданных. Внутри страны кальвинистское дворянство и города оказали ожесточенное сопротивление католикам. В ходе последующих войн правительство вынуждено было идти им на уступки. Но гугеноты взяли курс на создание практически независимого государства на юге и юго-западе Франции. Многочисленные публицисты – «монархомахи» – осуждали сам абсолютистский монархический принцип правления, настаивая на идее народного суверенитета. Среди католиков также оформилось движение «политиков», недовольных убийством лучших людей королевства и всевластием Гизов. Даже самые рьяные католики стремились избежать повторения Варфоломеевской ночи, страшась разрушительной силы народного бунта.

Эти факты являются общепризнанными, подтвержденными массой разнообразных источников – мемуарами, свидетельствами очевидцев, памфлетами, донесениями дипломатов и официальными документами. Казалось бы, все настолько ясно, что историки в дальнейшем могут лишь уточнять некоторые детали, вроде определения точного числа жертв или того – действительно ли на домах жертв заранее проставлялись белые кресты (утверждают, что католики не ставили их на домах, где расположились гугеноты, – у чиновников дворцовой службы и так были на руках необходимые списки, поскольку прибывшие гугеноты становились на довольствие при Лувре. Образ крестов возник в гугенотских описаниях позже как реминисценция из Библии – они отождествляли себя с еврейскими младенцами, вырезанными в Египте фараоном).

Создается впечатление, что историкам известно почти все о фактической стороне события и трудно ожидать, что удастся раздобыть какой-либо источник, который заставит пересмотреть устоявшиеся взгляды. И все-таки вокруг Варфоломеевской ночи вот уже несколько сотен лет не стихают споры. Они ведутся по поводу различных ее интерпретаций.

Остановимся на некоторых из них.

Первая, «классическая», возлагает основную ответственность на правительство, главным образом на Екатерину Медичи. В своем крайнем виде эта версия была высказана еще в гугенотских памфлетах. Королеве приписывалось давнее желание истребить гугенотскую знать, да и вообще всех аристократов. Выполняя свой замысел и волю испанского короля, она организовала чудовищную западню для гугенотов, чтобы установить тиранию по образцу Турции или Московии – яркий образец беспринципности итальянцев – учеников Макиавелли. Эта концепция была оживлена в трудах историков середины XIX в., в частности страстного Жюля Мишле. В той или иной степени к формированию этого стереотипа приложили руку такие талантливые люди, как Бальзак, Дюма, Мериме, Генрих Манн. Ныне он воспроизводится в исторических экранизациях и популярных изданиях, да и в учебниках. По существу, такое видение событий и легло в основу романов Дюма.

Ныне эта концепция существует в более смягченной форме. В какой-то мере Екатерина Медичи реабилитирована, поскольку массовое истребление гугенотов, разжигание религиозного фанатизма никак не вяжутся с предшествующей политикой королевы, и до и после Варфоломеевской ночи делавшей все возможное, чтобы установить мир в стране, успокоить страсти. Если бы правительство давно задумало массовое истребление гугенотов, то оно бы лучше к этому подготовилось. Ничего не было сделано, чтобы воспрепятствовать гугенотам оправиться от потрясения, разоружить их гарнизоны, сорвать набор в армию. На эти несообразности указывал еще в XIX в. русский историк И. В. Лучицкий.

Екатерину обвиняют в стремлении устранить Колиньи, чтобы помешать росту его влияния на ее сына, молодого короля, рвущегося в бой, или же чтобы воспрепятствовать бессмысленной и заведомо обреченной на провал войне с Испанией. Это была бы катастрофа. Ведь Франция, находясь в зените своей славы, проиграла Испании Итальянские войны. К тому же монархия ослаблена и истощена усобицами, а могущество Филиппа II возросло. К этому мотиву могло добавиться стремление ослабить Гизов (и всю ультракатолическую партию), свалив на них ответственность за покушение. Неудача спутала карты – тогда королева и правительство решают нанести упреждающий удар и, чтобы избежать мести со стороны гугенотов, дают приказ об истреблении их вождей. В таком современном виде эта теория наиболее полно выражена в трудах Жанин Гаррисон. Присутствует она и в отечественной монографии С. Л. Плешковой.

«Ревизионистская» концепция предложена Жаном Луи Буржоном. Он призывает отказаться от стереотипов XIX в., довлеющих над историками, которых он называет «баранами Панургова стада». Он снимает ответственность с короля и правительства. С его точки зрения, версия о покушении на Колиньи как результате ревности Екатерины Медичи к адмиралу, полностью подчинившему молодого короля своему влиянию, – не более чем миф, порожденный увлечением психоанализом. Король, будучи уже вполне самостоятельным политиком, вовсе не находился под влиянием Колиньи, а скорее шантажировал испанцев возможностью сближения с ним и возможностью поддержать восставшие Нидерланды. В устранении Колиньи были заинтересованы Гизы (к давней вендетте примешивался страх потерять позиции при дворе, что означало крах всей клиентелы лотарингских принцев), испанцы, пытавшиеся укрепить свой контроль над Францией, и папа римский. Они использовали огромное недовольство парижан королевскими налогами и наступлением короля на старые городские вольности. Фанатичные проповедники, оплаченные испанским золотом, подогрели ненависть к гугенотским еретикам и мятежникам. По мнению Буржона, 23–24 августа 1572 г. в Париже вспыхнул феодально-бюргерский мятеж против абсолютизма, где оголтелая жестокость толпы соседствовала с продуманным планом действий его закулисных руководителей. Король и Екатерина Медичи пытались остановить побоище, но оказались бессильны, и без того слабый государственный аппарат вышел из повиновения, парализованный действиями феодальных группировок. И правительство предпочло показаться скорее вероломным, чем слабым, взяв задним числом ответственность за погромы на себя, чтобы как-то укрепить свой авторитет. Примерно по такому же сценарию позже будут развиваться события Католической лиги. Итак, не вводя в научный оборот новых документов, но заново перетолковывая старые, Буржон приходит к выводу, что историкам надо набраться смелости и признать, что ответственность за Варфоломеевскую ночь лежит не на правительстве, а на народе. Екатерина Медичи и Карл IX виноваты в том, что недооценили степень опасности, но главные виновники – испанская агентура, папство и, шире, католическая церковь, парижский народ, буржуазная милиция, Муниципалитет и Парламент.

Представители третьего направления переносят проблему в иную плоскость, настаивают на расширении круга источников и выходе за рамки привычных проблем. При том, что они порой не согласны друг с другом, их объединяет стремление объяснить события, взглянув на них глазами участников. Общим является подход к событию с точки зрения разного рода процессов «большой длительности». Надо отметить, что представители этого направления в той или иной степени идентифицируют себя со школой Дени Рише, покойного ныне историка, на протяжении многих лет занимавшегося с учениками изучением истории Парижа XVI в. и рассматривавшего религиозные конфликты, опираясь на скрупулезное исследование социальных структур города.

Барбара Дифендорф всесторонне исследовала умонастроения парижан накануне Варфоломеевской ночи. По ее мнению, антигугенотская спонтанная реакция вызвана не происками иностранной агентуры и не случайным стечением обстоятельств, но вытекает из самой сути социальных и культурных процессов в Париже, из стремления католиков предотвратить неминуемый распад социума в результате религиозного раскола. Для Робера Десимона события 1572 г., как и вся история Религиозных войн, укоренены в глобальных социальных изменениях. Пароксизмы Варфоломеевской ночи или Парижской Лиги были вызваны отчаянным сопротивлением традиционной городской системы новой логике абсолютизма, менявшей само существо связи индивида и общества.

Но наиболее известным специалистом по проблеме Варфоломеевской ночи за последние годы стал Дени Крузе. Его объемные монографии основаны на анализе большого числа различного рода памфлетов, летучих листков, дневников и мемуаров, политических трактатов, памятников художественной литературы и живописи. Иными словами, его интересуют столько же факты, сколь и их восприятие, идеи, коллективные представления. Например, «гугенотского заговора» реально могло и не быть, но он существовал как «виртуальная реальность» в головах парижан, в донесениях послов, в обеспокоенности правительства. Для Крузе Варфоломеевская ночь порождена конфликтом как минимум трех концепций:

1) ренессансная гуманистическая монархия, основанная на неоплатонической идее всеобщей любви и единения, стремилась сплотить подданных под руководством короля-философа. Мистический акт свадьбы, сопровождавшейся небывалыми праздниками, должен был навсегда покончить с распрями и войнами и установить Золотой век;

2) тираноборческая традиция, согласно которой король только тогда король, когда он справедлив, воздает по заслугам правым и карает виновных. Он правит по воле народа, и если он становится тираном или руководим тиранами, то бороться с ним можно любыми средствами. На первых порах такие настроения были в большей степени свойственны гугенотам. И после покушения на Колиньи король неминуемо попадал под огонь их критики;

3) концепция короля как главы общины верных, ответственного перед церковью и Богом за спасение душ своих подданных. Эта католическая концепция усиливалась ожиданием конца света. Еретики страшны не только сами по себе, но еще и тем, что неминуемо вызовут гнев Бога за попустительство им. Христианнейший король Франции должен выполнить божью волю и дать приказ истребить злодеев; в противном случае он сам может быть заподозрен в пособничестве Зверю.

Роковое стечение обстоятельств и вызвало, по мнению Д. Крузе, столкновение этих концепций, закончившееся трагедией. Неудачное покушение на Колиньи загнало короля в тупик, он не мог наказать Гизов (это значило поднять против себя всех католиков и самому предстать в образе слуги Антихриста), но и не мог избежать новой войны с гугенотами. Правительство решается провести превентивную акцию по устранению вождей гугенотов ради поддержания высшей ценности – любви, согласия и мира. Но эта акция ренессансной монархии неожиданно переросла в спонтанный погром, движимый отчаянием эсхатологического видения событий.

Таким образом, при столь ограниченном предмете исследований, как история одного события, поле интерпретаций остается столь же неисчерпаемым, сколь неисчерпаемы и вопросы, задаваемые историками. Некоторым из них и посвящен предлагаемый сборник.

Роберт Кнехт

Екатерина Медичи: святая или грешница?

Немногие исторические лица подвергались столь резко противоречивым оценкам, как Екатерина Медичи – королева Франции с 1547 по 1559 г. и неоднократный регент страны до своей смерти в 1589 г. Ни один историк не усомнится в ее роли в период Религиозных войн, что разрывали Францию во второй половине XVI в. Однако о ее политике существуют весьма различные мнения: стремилась ли она умиротворить королевство, улаживая религиозную вражду, или же раздувала пламя, натравливая одну сторону на другую и применяя насилие, чтобы избавиться от политических противников? По традиции историки критиковали Екатерину и утверждали, что, не сумев достичь религиозного компромисса на переговорах в Пуасси в 1561 г. и обеспечить веротерпимость королевскими эдиктами, она в 1572 г. переметнулась к католикам-экстремистам и устроила бойню в ночь св. Варфоломея, когда были хладнокровно перебиты тысячи протестантов-гугенотов во главе с адмиралом Колиньи.

Недавно была предпринята попытка, сначала Николой Сатерленд, а затем Жаном Луи Буржоном, обелить Екатерину[1] и взглянуть на нее как на жертву «черной легенды». Пропаганда наиболее эффективна тогда, когда все беды мира ставятся в вину одному человеку. Во Франции XVI в. Екатерина являла собой отличную мишень для нападок, распаляемых ксенофобией, социальной спесью и женоненавистничеством. Будучи флорентийкой, она представала обманщицей и отравительницей по натуре; происходя из рода «выскочек» (Медичи выросли на торговле и банковском деле), она якобы завидовала старинной французской знати, а как женщина олицетворяла «чудовищную власть», ибо женщина, как доказывали Джон Нокс и другие проповедники и теоретики, неспособна править.

Множество гугенотских памфлетов, изданных после Варфоломеевской ночи и направленных только против Гизов, затем обращались и против королевской семьи, особенно Екатерины. Яркий пример – «Удивительные рассуждения (Discours) о жизни, деяниях и поведении Екатерины Медичи, королевы-матери» – анонимный памфлет, притязавший на фактическое описание ее жизни. В нем мы находим большинство рассказов, в частности об отравлениях, составивших впоследствии так называемую «черную легенду». К сожалению, ложь, если она здесь присутствует, не всегда можно опровергнуть из-за скудости сведений; в ней можно лишь сомневаться. Полностью отбросить этот памфлет тем сложнее, что автор, кто бы он ни был, видимо, лично знал французский двор 1560-х годов. Похоже, что, не будучи гугенотом, он поддерживал союз с теми гугенотами и католиками, что были недовольны домом Валуа. «Discours» был впервые опубликован анонимно в 1575 г., а два года спустя вышло новое издание, которое выдает признаки гугенотской обработки. Это могло быть сделано Симоном Гуларом, включившим его в свои «Mémoires sur l’estât de France». «Discours» имел успех во Франции и за ее пределами и выдержал несколько изданий на французском и других языках. Он долго не терял пропагандистской ценности и был использован в XVII в. против Марии Медичи, а в XVIII – против Марии Антуанетты.

«Discours» стал богатым источником для исторических романистов XIX в. Возможно, как отклик на культ Генриха IV после 1815 г., в 20-е годы XIX в. Францию охватило настоящее увлечение Религиозными войнами и Екатериной Медичи. Заслуженно забытый Шарль д’Утрепон написал в 1826 г. пьесу о Варфоломеевской ночи, где назвал Екатерину «отвратительной женщиной, память о которой будет покрыта кровавым крепом до конца времен». Бальзак, желая в начале своей карьеры стать французским Вальтером Скоттом, создал три эссе, в том числе о беседе Екатерины и Робеспьера; позже они были напечатаны под названием «О Екатерине Медичи». По мнению автора, ее путеводными звездами были «любовь к власти и астрологии». В отличие от большинства историков он отвергал ее привязанность к сыну Генриху. «Ее поведение, – пишет он, – доказало полную жестокость ее сердца». Гениальным поборником исторического вымысла стал Александр Дюма, который еще в 1829 г. написал пьесу «Генрих III и его двор», где Екатерина показана подлинной владычицей Франции. Лучше известен его роман «Королева Марго», в котором Екатерина предстает злобным духом, возглавляющим развратный двор. Недавно (в 1993 г.) Патрис Шеро и Даниэль Томпсон сняли по этому роману фильм, исполненный кровопролития и, без сомнения, способствующий продлению «черной легенды».

Эдуар Деба-Понсан. Утро у ворот Лувра. 1880.

Екатерина Медичи разглядывает тела гугенотов на следующее утро после Варфоломеевской ночи

Екатерина потеряла популярность не сразу. В начале Религиозных войн стихи Ронсара превозносили ее за миротворческие усилия. Поворотной точкой стала Варфоломеевская ночь 24 августа 1572 г. – гнусное преступление, вызвавшее поток обличительных памфлетов, в основном гугенотских. Многие гугеноты считали, что Екатерина задумала бойню еще в 1565 г., когда встречалась в Байонне с главным министром испанского короля Филиппа II – герцогом Альбой. Через два года Альба вошел в историю после попытки жестоко подавить восстание голландцев против испанского господства. Он учредил особый трибунал – «Кровавый совет», осудивший на казнь многих людей, в том числе графов Эгмонта и Горна. Пока не обнаружено никаких документов о далеко идущем сговоре между Екатериной и Альбой в Байонне, но это само по себе не снимает с Екатерины по крайней мере частичной ответственности за Варфоломеевскую бойню[2]. Перейдем к разбору фактов.

Религиозные войны начались в апреле 1562 г., когда вождь гугенотов принц Луи Конде поднял мятеж и захватил город Орлеан. В его манифесте утверждалось, что именно он, а не королевские министры, действует по закону. При юном короле Карле IX во главе правительства стояли два члена аристократического рода Гизов: герцог Франсуа де Гиз и его брат – кардинал Шарль Лотарингский. Оба были ревностными католиками. В феврале 1563 г. герцог, ставший национальным героем после освобождения Кале от англичан и других побед, был смертельно ранен под Орлеаном выстрелом в спину дворянина-гугенота. Это оказалось роковым событием, ибо вдова герцога Анна д’Эсте и ее родня взяли на себя роль ангелов мщения. Они были уверены, что убийство герцога подстроено адмиралом Гаспаром де Колиньи, который возглавил партию гугенотов после гибели Конде в бою при Жарнаке в 1569 г. Они отвергли королевские акты, оправдывавшие Колиньи, и наняли убийц, чтобы его устранить. Как мы увидим, вопрос о вендетте вновь возник накануне Варфоломеевской ночи.

В это время Екатерина еще надеялась охладить страсти, вызвавшие во Франции столько бедствий и насилия. Без сомнения, она желала, чтобы ее сын правил мирным королевством. В 1561 г. на переговорах в Пуасси она тщетно пыталась примирить два враждебных религиозных лагеря. Она прилагала большие усилия, чтобы обеспечить мирное соглашение в Амбуазе (19 марта 1563 г.), которое предоставило гугенотам свободу вероисповедания и права церковного служения в зависимости от социального статуса. Хотя обе стороны были недовольны итогом, Екатерина добивалась признания соглашения по всей стране. В августе 1563 г. было объявлено о совершеннолетии Карла IX, и Гизы утратили свое влияние в правительстве. Вскоре Екатерина отправилась с молодым королем и двором в «большое путешествие» по Франции, длившееся два года. Она надеялась, что его авторитет возрастет благодаря знакомству со своими подданными.

После завершения поездки в 1566 г. Екатерина казалась вполне довольной и полагала, что достигнутый мир сохраняется. Но Франция не была изолированной: ее легко могли всколыхнуть события в Европе, особенно в Нидерландах, где в 1566 г. разразилось крупное восстание против испанского владычества, в котором кальвинисты играли активную роль. В ответ Филипп II послал во Фландрию большую армию во главе с герцогом Альбой. Она прибыла из герцогства Миланского по так называемой «испанской дороге», обогнув восточные границы Франции. Поначалу никто точно не знал, куда она направляется. Гугеноты, памятуя о встрече Екатерины с Альбой в Байонне в 1565 г., опасались за свою безопасность. Даже французское правительство приняло меры предосторожности: Карл IX набрал войско из 6000 швейцарских наемников. Этот шаг также насторожил гугенотов, поскольку швейцарцы оставались во Франции и после прибытия Альбы во Фландрию, когда он уже не представлял угрозы для Франции. Гугеноты подозревали, что швейцарцев используют против них. Опасаясь нападения, гугенотские вожди решили нанести упреждающий удар, ставший известным как «Surprise de Meaux». Они попытались похитить Екатерину и ее сына-короля, пока те отдыхали в провинции близ Монсо. Вовремя предупрежденные, Екатерина и Карл укрылись за стенами Mo и, призвав на помощь швейцарцев, бежали в Париж под их охраной.

Не признав своей неудачи, гугеноты осадили столицу. Екатерина, разумеется, пришла в ярость: ее доверие было обмануто, а королевской власти брошен вызов. На мой взгляд, ни она, ни Карл так и не простили этого предводителям гугенотов. В июне 1568 г. Екатерине донесли, что большой гугенотский отряд под началом сьера де Коквиля идет к рубежам Фландрии в надежде оказать помощь угнетенным собратьям по вере. Однако он был перехвачен и разбит маршалом Коссе. Екатерина приказала отдать пленных фламандцев Альбе для расправы. Что до французских пленных, она писала: «Я полагаю, некоторых должно покарать казнью, а прочих отправить на галеры». Обращаясь к испанскому послу Алаве, она назвала казнь Эгмонта и Горна «праведной мерой», которую она вскоре намеревалась применить во Франции.

В августе 1570 г. третья гражданская война завершилась Сен-Жерменским миром, крайне выгодным для гугенотов, несмотря на то что в военном отношении они, в сущности, потерпели поражение. Мир можно толковать двояко: либо как серьезную попытку уладить религиозный раскол во Франции, либо как ловушку, призванную усыпить бдительность гугенотов. Можно привести доводы в поддержку и той и другой версии, хотя историки в целом считают, что французская корона искренне стремилась примирить гугенотов и католиков. Мир позволил Екатерине заняться ее любимым делом: устроить супружество своих детей. В частности, она добивалась брака гугенотского принца Генриха Наваррского со своей капризной дочерью Маргаритой («королева Марго» в романе Дюма). Однако для этого она нуждалась в папском дозволении (которого не смогла получить) и согласии матери Генриха, грозной Жанны д’Альбре. Последняя была строгой кальвинисткой, резко осуждавшей французский двор и его нравы. Она опасалась, что после свадьбы ее сын будет вынужден отречься от протестантской веры и усвоит дурные привычки.

12 сентября адмирал Колиньи вернулся ко двору Франции и пробыл там пять недель. Он был допущен в Королевский совет и стал склонять Карла IX к военному вмешательству в Нидерландах на стороне мятежных голландцев. Подобный шаг привел бы к враждебной реакции Испании, но Колиньи уверял, будто это сплотит французов против давнего врага и удержит их от междоусобиц. Карл, похоже, испытывал искушение принять совет адмирала, так как безумно завидовал боевым успехам своего младшего брата, герцога Генриха Анжуйского, достигнутым в гражданской войне. Он страстно желал освободиться от надзора матери и показать себя, лично возглавив войска. Но Екатерина была в ужасе от мысли о войне с Испанией, которую, по ее убеждению, Франция не могла бы вынести.

В марте 1572 г. к французскому двору вслед за Колиньи прибыла Жанна д’Альбре, на которую Екатерина уже давно оказывала сильное давление. Ее присутствие при дворе вскоре превратилось в пытку. Письма, которые она посылала сыну, полны отчаяния. О Екатерине она пишет, что та «обращается со мною столь постыдно, что Вы могли бы сказать, что мое терпение превосходит саму Гризельду… Я прибыла сюда лишь в убеждении, будто королева и я все обсудим и сможем прийти к согласию, но она только глумится надо мной. По поводу мессы она не уступит, говоря об оной совсем по-иному, чем прежде… Знайте, сын мой, что они прилагают все силы, дабы доставить Вас сюда, и берегитесь… Я уверена, если бы Вы знали о мучении, которое я испытываю, Вы бы пожалели меня, ибо со мною обходятся со всей жестокостью, возможной в мире, и с шутливыми замечаниями вместо степенного поведения, коего дело заслуживает». В другом письме Жанна говорит: «Я не знаю, как вынести сие: меня царапают, втыкают в меня булавки, без конца вырывают ногти… Я плохо устроена, в стенах моих покоев проделали дыры, и мадам д’Юзес следит за мною». В июне Жанна, проболев некоторое время, умерла. Позже в ее смерти обвинили Екатерину: ее флорентийский поставщик духов якобы продал Жанне какие-то смертоносные перчатки. Однако это обвинение нелепо: вскрытие ясно показало, что Жанна скончалась от естественных причин.

Венчание Генриха Наваррского и Маргариты Валуа состоялось в Париже 18 августа 1572 г. и собрало в столице множество гугенотской и католической знати, включая Колиньи и герцога де Гиза[3]. Утром 22 августа по пути от Лувра до его резиденции на улице Бетизи по Колиньи был сделан аркебузный выстрел из открытого окна соседнего дома. Если бы он в тот миг не нагнулся поправить свою обувь, то был бы сражен; ему оторвало палец и раздробило руку[4]. Его спутники бросились в дом: найденная аркебуза еще дымилась, но нападавший исчез. Позже его отождествили с сеньором де Морвером, который ранее уже пытался умертвить Колиньи. Официальное расследование показало, что дом, откуда раздался выстрел, принадлежал Анне д’Эсте, а лошадь, на которой бежал Морвер, была взята из конюшни Гизов.

Можно быть уверенным, что покушение на жизнь Колиньи явилось очередным шагом мстительных Гизов, но обвинения затронули и Екатерину. Ее последний биограф, Иван Клула, не питает сомнений по этому поводу и следует традиции: Екатерина опасалась влияния Колиньи на своего сына, который мог быть втянут в войну с Испанией, поэтому она сговорилась с Анной д’Эсте, чтобы устранить его под покровом вендетты Гизов. Однако в 1973 г. Никола Сатерленд усомнилась в таком объяснении. Отвергнув теорию «материнской ревности» как «пустую», она предположила к тому же, что Колиньи не имел такого воздействия на Карла IX, как считали историки. Но, как показал Марк Венар, Сатерленд не учитывала содержание писем, отправленных папским нунцием из Парижа летом 1572 г. Они указывают на ревность королевы к Колиньи и на две очень продолжительные беседы адмирала с королем. 5 августа они заперлись в комнате с четырьмя секретарями с 11 до 2 часов ночи. Основываясь на исследовании Сатерленд, другой историк, Жан Луи Буржон, недавно обвинил в нападках на Колиньи испанское правительство. Вряд ли истина когда-либо станет известна. Ясно лишь, что у многих, в том числе у Екатерины, были веские причины избавиться от Колиньи. Возможно, на ее долю выпало слишком много обвинений, но она не отличалась святостью и ранее уже была замешана в попытках наемного убийства. Вопрос об ее участии в нападении на Колиньи остается открытым.

Через два дня после неудачного покушения на Колиньи произошло побоище Варфоломеевской ночи. Среди массы пристрастных описаний нелегко установить истину. Маловероятно, что нападение на адмирала было задумано как первый залп кампании против всех гугенотов вообще. Даже если бы оно удалось, то стало бы тактическим промахом; встревоженные гугенотские вожди могли покинуть Париж и начать новую гражданскую войну.

Неудача покушения вызвала панику при дворе. Согласно Таванну, 23 августа король собрал свой совет, решивший, что гражданская война стала неизбежной. Они сочли, что «предпочтительнее выиграть сражение в Париже, где были все предводители, чем отважиться сделать это на поле брани». Мемуары Таванна были записаны его сыном много позже. Им можно не доверять, но католики в самом деле боялись гугенотского восстания после покушения на их вождя. Ходили слухи о заговоре об убийстве короля и его семьи, и Карл IX, возможно, вспоминал о происшествии в Mo. Мысль об упреждающем ударе могла показаться ему привлекательной. Как бы то ни было, вполне можно предположить, что 23 августа он приказал истребить гугенотских вождей. Скорее всего, Екатерина участвовала в таком решении.

24 августа королевская стража под командой герцога де Гиза ворвалась в Отель де Бетизи и умертвила Колиньи. В тот же миг большой колокол церкви Сен-Жермен-л’Осерруа дал сигнал ко всеобщему избиению парижских гугенотов. Хотя король приказал прекратить убийства, они продолжались почти неделю. Расправы над гугенотами происходили также в других городах.

Была ли бойня задумана заранее? Так полагали многие современники, и католики и протестанты. Кардинал Лотарингский намекал, что ее замыслили Гизы. Женевский пастор Симон Гулар утверждал, что эта идея восходит к Сен-Жерменскому миру 1570 г. Идея о спланированном избиении имеет своих сторонников и сегодня. Буржон видит в ней кампанию, возглавленную Испанией и папством с целью полностью изменить политику французской короны: отмена «наваррского брака», упразднение Сен-Жерменского эдикта, возвращение Гизов к власти, отстранение гугенотов от государственных постов и невмешательство Франции в Нидерландах. Однако Дени Крузе в своей книге о Варфоломеевской ночи решительно исключает возможность заговора. Он полагает, что накануне бойни политика короны «проистекает из особого действия, уникального идеала мечты о Любви, которая пытается осуществить, начиная с умиротворения 1570 г., в королевстве золотой век счастья».

А что же Екатерина? За пределами Франции католики восторженно встретили весть о бойне. Папа Григорий XIII отслужил хвалебную мессу, продолженную торжествами во главе с кардиналом Лотарингским во французской церкви св. Людовика. Была выбита особая памятная табличка, которая изображала ангела с крестом, осеняющего убийство Колиньи и его сторонников. Екатерину внезапно провозгласили Матерью Королевства и Хранительницей Христианского Имени. Кардинал Орсини благодарил ее за ревностное служение католичеству. Филипп II «превозносил сына, имеющего такую мать… затем мать, имеющую такого сына». Она и сама была рада, что католические державы считали, будто она уже давно замышляла расправу. Однако ее притязаниям противоречит нунций Сальвиати. В письме из Парижа от 24 августа он замечает: «Если бы адмирал был убит из аркебузы, из коей по нему стреляли, я не думаю, что произошло бы столь великое побоище». Похожее мнение выразил и испанский посол Суньига: «Гибель адмирала была продуманным деянием, а гугенотов – итогом внезапного решения».