Смерть негодяя
M. C. Beaton
Death of a Cad
Hamish Macbeth Series #2
© 1987 by M. C. Beaton
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2025
© Макет, верстка. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2025
Глава первая
Страна могучих кряжей горных,
Страна потоков непокорных!
Вальтер Скотт[1]
Драматург Генри Уизеринг в очередной раз уныло взглянул на величественный пейзаж и развалился на пассажирском сиденье универсала.
– Дорогая, долго нам еще ехать? – жалобно спросил он.
– Долго, – бодро ответила его невеста, Присцилла Халбертон-Смайт. – Но мы точно будем дома до темноты.
Генри подумал, что, судя по тому, какой долгой и изнурительной была дорога, они наверняка уже проехали Шотландию и выехали за полярный круг. Он вдруг понял, что слишком подавлен пейзажами и слишком удручен переменой, произошедшей из-за них в Присцилле, чтобы что-то говорить вслух, и вместо этого решил – лучше немного поспать. Долго не думая, он закрыл глаза и начал вслушиваться в гипнотическое шуршание дворников, но сон все не приходил. Шотландия зарезала весь сон.
Не то чтобы он, человек, который родился и вырос в Англии, никогда не бывал в Шотландии. Просто раньше он никогда не ездил так далеко на север.
– Небо проясняется, – раздался холодный, слегка насмешливый голос Присциллы. – Посмотри же. Пейзаж просто великолепен.
Генри неохотно открыл глаза.
Солнечный свет заливал пустынные отвесные склоны возвышающихся по обе стороны гор. Когда облака рассеялись, Генри посмотрел наверх, на величественные пики, а затем оглядел открывающуюся перед ним картину: мокрое стадо овец и мрачную вересковую пустошь.
Солнце светило все ярче, поднялся ветер. Вдоль дороги извивалась река, вода переливалась, сверкая красным и золотым. Затем пейзаж скрылся из виду, когда они въехали в горный проход. Сбоку от дороги со стороны Генри низвергался водопад, неумолимый поток ревел ему прямо в ухо, когда они проносились мимо.
Краем глаза Генри взглянул на Присциллу. Было что-то пугающее в женщинах, которые умели так хорошо водить. Они выехали из Лондона на рассвете, и все шестьсот сорок миль пути она провела, откинувшись на спинку сиденья и расслабленно положив руки на руль. Она была одета в бежевые вельветовые брюки и кремовую шелковую блузку. Светлые волосы она убрала в хвост, крепко затянув его платком от «Эрмес». Она выглядела утонченно и элегантно. Однако Генри казалось, что чем ближе они подъезжали к дому Присциллы, тем оживленнее она становилась, будто предвкушала что-то очень увлекательное и никак не связанное с ним самим. Он привык к изящной и уступчивой «лондонской» Присцилле. После свадьбы, решил Генри, он настоит на том, чтобы она больше никогда не садилась за руль и не носила брюк. Впервые он задумался, не окажется ли Присцилла одной из тех ужасных провинциальных аристократок, которые заправляют всем в округе и выступают на открытиях всех празднеств. Он снова раздраженно закрыл глаза. Она даже не думала о нем – в этом он был уверен. Однако он ошибался.
Пока они ехали, волна радости Присциллы от того, что ее будущий муж – знаменитость, немного схлынула. Она сказала ему одеться попроще, но, как и всегда, он вырядился в пух и прах: в полосатую рубашку с белым воротником, итонский галстук, костюм, сшитый в ателье на Сэвиль-Роу, и туфли, сделанные на заказ в мастерской Джона Лобба на Сент-Джеймс. Ее мучил вопрос: что же он тогда взял с собой? Или Генри собирался смешить все Высокогорье, разгуливая по провинции разодетым словно портновский манекен?
Когда Генри попросил ее руки, Присцилла была на седьмом небе от счастья, ведь наконец она поступила так, как надо, и нашла того, кто понравится ее родителям. Полковник Халбертон-Смайт и его жена целый год возмущались, что их дочь стала журналисткой, сколько бы Присцилла ни пыталась объяснить им, что работает всего лишь помощницей редактора в отделе моды и вряд ли может назвать себя настоящей журналисткой. Родители редко навещали ее, но каждый раз притаскивали за компанию какого-нибудь «подходящего» молодого человека. Присцилла вдруг поняла, что почти ничего не знает о Генри.
Это был невысокий мужчина тридцати восьми лет, с правильными чертами лица, гладкими темными волосами и карими, почти черными глазами. Несмотря на болезненную бледность и тощие ноги, он был очень обаятелен и пользовался всеобщей популярностью.
Много лет Генри ставил в экспериментальных театрах разные пьесы, в которых, как правило, едко высмеивал правительство и церковь. Он нравился коммунистам, троцкистам, марксистам и либералам. Они нуждались в подобном стороннике, ведь он был выпускником Итона и сыном землевладельцев, который решил присоединиться к классовой борьбе. В те годы Генри носил потертые джинсы, черные свитеры и грязные кроссовки.
А потом в Лондоне состоялась премьера его новой пьесы «Герцогиня Дарлинг». Все задавались вопросом: что же нашло на Генри Уизеринга? Ведь он написал обычную салонную комедию, в которой действие начиналось с дворецкого и служанки-кокни, обсуждающих своих хозяев. В пьесе присутствовал полный набор клише: супружеская измена, бестолковый опекун, очаровательная дебютантка, статная герцогиня и напыщенный герцог. Однако на сцену вышел звездный актерский состав в костюмах от лучших модных домов.
Прозорливый импресарио подумал, что лондонского зрителя утомили массовые беспорядки, насилие и политика и людям хочется поностальгировать. Левые газеты одна за другой выпускали хвалебные рецензии, убежденные, что Генри написал очень тонкую сатиру, которую они сами не совсем поняли, о чем и побоялись сказать. Правые же издания не спешили критиковать его, ведь на сцену вернулись легендарные актеры. Публике пьеса понравилась. Она была банальной, смешной, легкой и очень нарядной. Зрители стекались толпами. Ведь это было все равно что попасть на королевскую свадьбу. Никто не ожидал от персонажей заумных речей, они просто должны были выглядеть величественно и дорого. Успех Генри закрепился, когда левые поняли, что их любимчик переметнулся на другую сторону. Партия «Молодые коммунисты» устроила акцию протеста у театра, в результате которой пять полицейских попали в больницу, а один из членов королевской семьи даже нахмурился. Уже на следующий день все передовицы главных газет пестрили именем Генри.
Работа Присциллы в качестве помощницы редактора в основном сводилась к раскладке фотографий, просиживании в студиях и попытках засунуть моделей в одежду, которая походила то ли на платье средневекового пажа, то ли на робу крестьянина с рисовых плантаций, при этом постоянно размышляя, разрешит ли ей когда-нибудь писать пожилая, но очень активная редакторша. Наконец Присцилле поручили сделать репортаж о костюмах в пьесе Генри Уизеринга. Ее пустили за кулисы и представили Генри, который тут же пригласил ее на ужин. Спустя неделю он сделал ей предложение. И сейчас, спустя еще неделю, они ехали домой к Присцилле, в Шотландию, по приглашению ее родителей, которые так обрадовались, что решили устроить домашний прием в честь новоиспеченного жениха. В свои двадцать три года Присцилла все еще была девственницей. Они целовались с Генри пять раз – этим и ограничивалась их близость. Она уже видела его в теннисных шортах – на фотографиях в светской хронике, но лично она ни разу не видела, чтобы он был одет как-то иначе, чем сейчас. «Странно, что мужчина с его прошлым всегда выглядит так, будто собрался в церковь», – подумала Присцилла. Она не знала, что наряды Генри – это своего рода театральный костюм, подчеркивающий его новый образ любимца публики.
Генри сидел рядом, угрюмо прислушиваясь к урчанию своего живота. Они пообедали в кошмарном придорожном кафе несколько часов назад. Ему хотелось есть. Ему хотелось, чтобы эта поездка кончилась.
Присцилла аккуратно притормозила, и Генри нетерпеливо поднял взгляд.
Пастух вел стадо овец прямо по середине дороги. Он шел спокойным, неторопливым шагом и даже не взглянул на автомобиль. Генри раздраженно потянулся к рулю и громко посигналил. Овцы запаниковали и разбежались.
– Кретин! – прошипела Присцилла. Она открыла окно. – Мне очень жаль, мистер Маккей. Случайно вышло, – обратилась она к пастуху.
Пастух подошел и наклонился к окну.
– Да это же вы, мисс Халбертон-Смайт, – сказал он. – Кому как не вам-то знать, что нельзя чужих-то овец пугать.
– Простите, – извинилась Присцилла снова. – Как нога миссис Маккей?
– Лучше, говорит. У нас-то врач новый, доктор Броуди. Он-то и дал ей зеленый пузырек. Чертовски хорош, говорит.
– Мы тут весь день стоять будем? – заворчал Генри.
Пастух посмотрел на него с легким удивлением.
– Мой друг очень устал, – сказала Присцилла мистеру Маккею. – Нужно ехать дальше. Скажите миссис Маккей, что я обязательно загляну к ней на днях. – Когда они поехали дальше, Присцилла резко высказала своему спутнику: – Здесь никто и никогда не спешит. Мистер Маккей был очень огорчен.
– Не все ли равно, что думает всякая чернь?
– Они не чернь, – ответила Присцилла. – В самом деле, Генри. Ты меня поражаешь.
– Раз ты пообещала навестить миссис Маккей, ее больную ногу и зеленый пузырек, то могу предположить, что наша поездка подходит к концу.
– Осталось примерно тридцать миль.
Генри застонал.
Лорд и леди Хелмсдейл сидели на заднем сиденье своего старинного «роллс-ройса» и кричали друг на друга – так они обычно общались.
– Если бы не этот театральный писака, то я бы ни за что не принял приглашение Мэри! – заявил лорд Хелмсдейл. Под Мэри он имел в виду миссис Халбертон-Смайт.
Лорд Хелмсдейл был мужчиной маленьким и полным, с седыми волосами, аккуратно зачесанными на лысину. Его супруга же была крупной женщиной, ростом больше шести футов, с грубыми чертами лица. На ней был старый твидовый костюм и рубашка с накрахмаленным воротником, на голове красовалась шляпа без полей в бело-синий горошек. Эта шляпа очень напоминала ту, что была у ее величества во время ее последнего визита в Америку, и лорд Хелмсдейл сильно задержал выезд супругов, спросив, не рылась ли его жена снова в мусорных баках Букингемского дворца. В результате разгорелась страшная ссора. Но нет ничего более умиротворяющего, чем общая супружеская обида, поэтому Хелмсдейлов в очередной раз сплотила неприязнь к одному из гостей Халбертон-Смайтов.
Объектом их неприязни был капитан Питер Бартлетт из Горских драгунов.
– С какой стати Мэри пригласила его? – возмущенно вопрошал лорд Хелмсдейл.
– Если ты имеешь в виду Бартлетта, то бог ее знает, – проворчала его жена. – Но я знаю, что у него на уме. Бартлетт хочет первым пристрелить парочку куропаток.
Леди Хелмсдейл подолгу разговаривала с миссис Халбертон-Смайт по телефону и никогда бы не догадалась, как сильно та боится ее звонков.
– Не думаю, что будут устраивать охоту, – заметил его светлость. – Численность дичи сильно упала, и Халбертон-Смайт сказал не брать с собой ружья.
Прошлый сезон охоты на куропаток, который в Британии обычно начинается 12 августа (этот день еще называют «Славным двенадцатым») и заканчивается 10 декабря, подтвердил худшие опасения шотландских землевладельцев: дичь стремительно вымирает, а это означает скорый конец шотландской охоте на куропаток, приносящей по сто пятьдесят миллионов фунтов в год.
– Моих птиц тоже поубавилось, – ворчал лорд Хелмсдейл. – Думаю, эти зоозащитники травят их, чтобы насолить мне.
– У всех птицы вымирают, – разумно возразила его жена. – Ассоциация охотников объявила сбор трехсот тысяч фунтов на финансирование исследований. Они обращаются ко всем землевладельцам. Ты что, не получил письмо?
– Не помню, – ответил лорд Хелмсдейл.
– Шейх Хамдан аль-Мактум уже выделил им сто тысяч.
– Мак… кто?
– Он член кабинета министров Объединенных Арабских Эмиратов. У него большое поместье в Шотландии, и ты каждый раз спрашиваешь одно и то же, когда я упоминаю его имя.
– Ну, теперь мои деньги им не понадобятся, раз они уже получили столько от него, – удовлетворенно заметил ее муж. – И все же не будем расстраиваться из-за Бартлетта. Этот писака Уизеринг чертовски умен. Сто лет не смотрел такой хорошей пьесы.
– А как приятно будет нагрубить Бартлетту, – сказала леди Хелмсдейл. – Очень приятно.
– Этот тип настоящий мерзавец.
Джессика Вильерс и Диана Брайс были лучшими подругами. Между ними завязался тот странный тип дружбы, которая обычно возникает между красавицей и дурнушкой. Диана втайне презирала мужеподобную, неказистую, похожую на лошадь Джессику, а Джессика страшно завидовала ослепительной внешности Дианы.
У родителей обеих девушек были поместья в Кейтнессе, на северо-востоке. Диана и Джессика одновременно дебютировали на светской сцене Лондона. Обе работали в Лондоне и брали отпуск в одно и то же время: не потому что были подругами, а потому что отдыхать в Шотландии было модно именно в августе.
Горское сарафанное радио работает одинаково как среди землевладельцев, так и среди всех остальных. Казалось, не успела Мэри Халбертон-Смайт обдумать идею небольшого домашнего приема для драматурга Генри Уизеринга, как ее тут же со всех сторон осадили умоляющими телефонными звонками. Все хотели прийти, однако количество гостей было ограничено, а Джессика и Диана оказались в числе тех, кому повезло. Пока Джессика уверенно вела свой старенький «лендровер» по однополосным дорогам Высокогорья, Диана мечтала увести знаменитого драматурга у Присциллы из-под носа. Все знали, что у Присциллы сексапильности не больше, чем у рыбы. А у Дианы были блестящие черные волосы и безупречная фигура. Ей все еще не давал покоя тот факт, что не все мужчины пали к ее ногам во время ее лондонского сезона. Диане еще предстояло усвоить горький урок: женщин, которые слишком сильно любят себя, редко любит кто-то еще. Она дважды была помолвлена, и дважды женихи отменяли помолвку.
Диана бы удивилась, узнав, что ее подруга питала те же надежды: увести Уизеринга у Присциллы. Джессика была убеждена, что в конечном итоге мужчины всегда выбирают ту, что станет им «хорошим другом», а не капризную маленькую мисс… вроде Дианы, подумала Джессика, бросив злой взгляд на лучшую подругу. Конечно, два года назад случился не совсем приятный случай, когда Диана обручилась с возлюбленным самой Джессики. Разумеется, до свадьбы дело не дошло, ведь как мужчина может удовольствоваться Дианой после того, как познал такую, как Джессика?
– Кто еще приедет? – спросила Джессика. – Кроме нас с тобой, Присциллы и ее кавалера.
– Да все те же лица, – зевая, ответила Диана. – Когда я уговорила миссис Халбертон-Смайт пригласить нас обеих, у меня уже не было сил расспрашивать, кто еще будет. Охоту устраивать точно не будут из-за всей этой мороки с куропатками. Поэтому съедется много скучных стариканов.
Замок Томмель, дом Халбертон-Смайтов, был не вполне замком. Его в XIX веке построил пивной магнат, когда Высокогорье стало пользоваться популярностью после визитов королевы Виктории. Здесь были башни, турели, крепостные стены и множество холодных, темных комнат. Узкие дубовые лестницы и коридоры охраняли поддельные доспехи средневековых рыцарей.
По дорогам Высокогорья, ведущим к поместью, мчались остальные гости Халбертон-Смайтов.
Первыми прибыли растрепанная, но все еще прекрасно выглядящая миссис Вера Форбс-Грант и ее муж, банкир по имени Фредди. Их загородный дом располагался неподалеку. После приехала мисс Прунелла Смайт, помешанная на театре старая дева, родственница полковника Халбертон-Смайта, который зачастую жалел об их родстве. Затем явился престарелый сэр Хамфри Трогмортон, который жил у самой границы Шотландии. Сэр Хамфри был старым другом полковника и коллекционировал тонкий фарфор.
Капитан Питер Бартлетт прибыл еще два дня назад. Когда подъехали первые гости, он лежал полностью одетый на кровати и любовался серебряным портсигаром, стащенным из библиотеки, прикидывая, сколько можно будет за него выручить.
Джереми Помфрет приехал как раз к обеду и теперь сидел, развалившись, перед камином в библиотеке, утомленный дорогой из Перта и обилием выпитого и съеденного. Мужчиной он был полным и невысоким и в свои сорок выглядел на двадцать пять. Его круглые голубые глаза, обрамленные светлыми ресницами, бесхитростно взирали на мир с ангельского лица из-под копны светло-русых волос. Он был очень богат и страстно любил пострелять во все, что разрешено законом. Сейчас он с тревогой размышлял о пари, только что заключенном с капитаном Питером Бартлеттом. За обедом полковник Халбертон-Смайт сообщил, что в этом году не будет устраивать охоту на куропаток из-за загадочного снижения численности дичи. Поэтому он не нанимал привычную свиту загонщиков, состоящую из крофтеров[2], сезонных работников ферм и школьников на каникулах. Однако, по словам полковника, любой желающий может попытать удачу и принести в трофейной сумке пару тушек.
Капитан Бартлетт тут же обратился к Джереми.
– Ну что, дружище, привез ружье? – спросил он, хотя каждый, кто был знаком с Джереми, знал, что тот всегда держал при себе пару охотничьих ружей.
– Конечно, что за вопрос, – ответил Джереми.
– Тогда давай поспорим, кто первый подстрелит пару куропаток?
Так они и заключили пари на пять тысяч фунтов.
В тот момент эта идея казалась вполне разумной и достойной, особенно затуманенному хорошим кларетом уму. Да и пять тысяч для Джереми были небольшой суммой. Но сейчас, сидя у камина и обдумывая все это, он начал сомневаться. Неужели у Бартлетта и правда есть пять тысяч фунтов? Джереми не раз встречал капитана на разных светских мероприятиях как в Лондоне, так и здесь, на Высокогорье. Бартлетт всегда казался ему нахлебником без гроша в кармане. Почему же капитану так хочется поставить на кон неподъемную для него сумму денег? Что он задумал?
Как бы то ни было, выяснить все детали предстояло следующим вечером, когда будет устроен фуршет в честь этого парня, Генри Уизеринга. Полковник Халбертон-Смайт предложил объявить о пари всем гостям – на случай, если кто-то также выразит желание поучаствовать.
Все еще пребывая в раздумьях, что же замышляет Бартлетт, Джереми Помфрет заснул. Он тихонько похрапывал, пока остальные шумно приветствовали знаменитого драматурга Генри Уизеринга.
– Так, здесь нам надо повернуть, – сказала Присцилла, немного притормозив. – Поедем в объезд. Основная дорога проходит мимо деревни и заканчивается у гостиницы Лохдуба.
Впервые за этот долгий и утомительный день пейзаж порадовал глаз Генри.
– Остановись на минутку, – попросил он. – Здесь чудесный вид.
Деревня Лохдуб раскинулась у одноименного залива. Здесь стояли домики XVIII века, их белые стены сверкали в мягких лучах закатного солнца. Буйство розовых и белых шотландских роз украшало садовые ограды. Воды Лохдуба были спокойны и гладки, словно зеркала. В воздухе витал запах роз, соленой воды, водорослей, смолы и древесного дыма. Морская свинья вынырнула из водной глади, лениво перевернулась и исчезла. Генри удовлетворенно вздохнул, наблюдая, как все шире и шире расходятся круги по воде. Из какого-то радиоприемника доносился пронзительный голос, говоривший по-гэльски.
– Лондон кажется таким далеким, другой страной, иным миром, полным шума, суеты, политики, – проговорил Генри вполголоса.
Присцилла улыбнулась. Жених снова ей нравился. Она отпустила сцепление.
– Скоро будем дома, – сказала она.
Они поехали дальше вверх по однополосной дороге, постепенно отдаляясь от деревни. Когда они поднялись на холм, Генри обернулся и посмотрел назад. Деревня укрылась у подножия пары величественных крутых гор, по краям которых расположились пурпурные вересковые пустоши. Вдруг он понял, что автомобиль снова остановился.
– Все в порядке, дорогая, – сказал он. – Я слишком голоден, чтобы и дальше любоваться пейзажем.
– Дело не в этом. Просто я хотела поговорить с Хэмишем.
Генри резко обернулся к Присцилле. Ее щеки слегка порозовели. Он посмотрел вперед.
По дороге навстречу им шел худой, высокий полицейский. Его фуражка с козырьком была сдвинута назад, а из-под нее выглядывали огненно-рыжие волосы. Он был в одной рубашке, форменные брюки висели на нем и лоснились, как после глажки, а огромные ботинки выглядели уродливо. Под мышкой он нес бутылку виски.
«Что за долговязый болван», – подумал Генри, повеселев. Но, когда полицейский подошел к автомобилю поближе и узнал Присциллу, его лицо озарилось необычайно ласковой, приветливой улыбкой. Зеленые глаза с желтым отливом были обрамлены густыми черными ресницами.
– Так это ты, Присцилла, – произнес полицейский мягким, мелодичным голосом.
Генри ощетинился, словно злая собака. Кем возомнил себя этот деревенский страж порядка, обращаясь к Присцилле по имени? Она открыла окно.
– Генри, – начала Присцилла, – познакомься, это Хэмиш Макбет, наш местный полицейский. Хэмиш, это Генри Уизеринг.
– Слышал, что вы приедете, – сказал Хэмиш, сильно наклонившись, чтобы заглянуть в окно со стороны Присциллы. – Вся деревня всполошилась, когда узнала, что у нас ожидается знаменитый драматург.
Генри холодно улыбнулся.
– Уверен, все также очень рады были узнать, что мисс Халбертон-Смайт наконец выходит замуж.
В окне было видно лицо полицейского, но спустя мгновение оно исчезло, когда он резко выпрямился. Генри сердито взглянул на Присциллу, которая смотрела прямо перед собой. Она пробормотала что-то под нос и открыла дверь, немного подтолкнув Хэмиша. Генри остался в автомобиле, прислушиваясь к их разговору.
– Не знал, что вы помолвлены, – тихо произнес Хэмиш.
– Я думала, ты уже слышал, – прошептала Присцилла. – Среди всех жителей деревни ты первым узнаешь все сплетни.
– Да уж слышал что-то такое, но прямо не мог поверить, – ответил Хэмиш. – Миссис Халбертон-Смайт все время твердила, что ты выходишь то за одного, то за другого.
– Как видишь, на сей раз это правда.
Рассерженный Генри вышел из автомобиля. У него возникло ужасное ощущение, что если сейчас же не вмешаться в этот тет-а-тет, то Присцилла начнет извиняться перед стражем деревенского порядка за то, что обручилась с Уизерингом.
– Доброго вечера, офицер, – поздоровался он, обходя автомобиль.
– А чего ты с бутылкой виски ходишь? – спросила Присцилла.
– Да выиграл у Крейга в стендовой стрельбе. – Хэмиш усмехнулся.
– Какой странный цвет у виски, – сказала Присцилла. – Очень уж бледный, почти прозрачный.
– Маленько да, – ответил Хэмиш с улыбкой. – Призы были у лэрда[3], а жена его одна сидела в палатке с ними перед вручением.
– Ну, это все объясняет, – засмеялась Присцилла.
Они с Хэмишем улыбнулись друг другу, и в этой улыбке было столько дружеского взаимопонимания, что Генри чувствовал себя лишним.
– Объясняет что? – резко спросил Генри.
– Жена лэрда любит выпить, – пояснила Присцилла. – Она выпила половину призового виски, а потом просто долила воды.
Они с Хэмишем дружно рассмеялись.
– Уверен, что мы отвлекаем вас от ваших профессиональных обязанностей, офицер, – сказал Генри самым снисходительным, как он искренне надеялся, тоном.
Хэмиш спокойно опустил взгляд на Генри. Его глаза, которые мгновение назад искрились весельем, вдруг потускнели.
– Ага, надо бы кур покормить, – сказал он, приподняв фуражку в прощальном жесте, и развернулся.
– Погоди, Хэмиш! – воскликнула Присцилла, проигнорировав грозный взгляд Генри. – Мама устраивает завтра вечером прием в честь Генри. Ты тоже приходи. Будут напитки, фуршет. Ровно в семь. Мама не любит опозданий.
– Это очень мило с твоей стороны, – сказал Хэмиш.
– Только… все будут в галстуках.
– У меня был где-то, – невозмутимо ответил полицейский.
– Я имею в виду, что нужен костюм…
– Найду уж что-нибудь.
– Тогда увидимся, – радостно ответила Присцилла.
Хэмиш зашагал дальше вниз по дороге. Присцилла медленно повернулась лицом к возмущенному жениху.
– Ты совсем из ума выжила?
– Хэмиш – мой старый друг, – ответила Присцилла, садясь за руль.
Генри тоже сел в автомобиль и с силой хлопнул дверью.
– У тебя что, было что-то с ним?
– Глупый, нет, конечно, – ответила Присцилла. – Помни, я знаю всех в Лохдубе.
– И что, все местные мужики приглашены на прием?
– Нет, мама немного заносчива, а папа еще хуже, и… – Присцилла вдруг замолкла.
Она внутренне содрогнулась, представив, что скажет ее мать, когда узнает, что ее дочь пригласила Хэмиша Макбета. Из всех знакомых она пригласила Хэмиша!
Глава вторая
Негодяй (разг., бран.) – подлый, безнравственный человек, мерзавец.
Джереми Помфрет решил помыться до ужина. Ванная у них с Питером Бартлеттом была одна на двоих, прямо между их спальнями. Джереми сбросил одежду и накинул халат. Войдя в ванную, он застыл на месте. Там стоял Питер Бартлетт и, упершись пяткой в раковину, чистил ногти на ноге. Это был красивый темноволосый мужчина с подтянутой фигурой и мрачным лицом, как у героя с обложки любовного романа. У него было мужественное загорелое лицо и мужественное загорелое тело, которое Джереми мог беспрепятственно разглядывать, поскольку на капитане было только маленькое полотенце, обмотанное вокруг бедер.
– Вообще-то, – в ужасе проблеял Джереми, – у тебя в руках моя зубная щетка.
– Что, правда? – равнодушно ответил Питер. – Прополощи ее хорошенько, да и все. СПИДа у меня нет.
– Ты хоть понимаешь, какое это свинство? – взвизгнул от возмущения Джереми. – Постоянно тащишь чужое. Вчера мой помазок, а теперь чистишь свои грязные ноги моей зубной щеткой. У тебя что, своего ничего нет?
– Есть, просто валяется где-то, – неопределенно ответил Питер. – Познакомился уже с драматургом?
– Нет, я уснул, – раздраженно произнес Джереми. – Но должен сказать…
– Я знаком с ним.
– Когда это ты успел?
– В Лондоне, еще до того, как вернулся в армию. Он тогда был мелким гаденьким коммунякой.
– Уверен, это был только образ. – Джереми выхватил зубную щетку у Питера из рук и, обреченно на нее взглянув, выбросил в мусорное ведро.
– На самом деле, – продолжил Питер, наконец убрав ногу с раковины, – эта промозглая дыра так и кишит призраками моего прошлого. На завтрашнем приеме единственным, кого я не знаю, будет деревенский блюститель порядка.
– Что он забыл на приеме? Будет сторожить серебро?
– Нет, Присцилла пригласила как почетного гостя. Генри рассказал об этом ее родителям еще до того, как восторженные приветствия были окончены. Халбертон-Смайт просто взорвался. Он тут же послал в деревню горничную с запиской, чтобы этот страж порядка не вздумал сюда заявиться. Присцилла встала на дыбы и назвала его снобом, матушка присоединилась, и, когда я видел их в последний раз, они все еще собачились. Но, зная Присциллу, я уверен, что она все равно добьется своего.
– А я в этом доме в первый раз, – сказал Джереми. Он все еще не оправился от потери зубной щетки – вечно ему не хватало смелости постоять за себя. – И, надеюсь, в последний. Не знаю, как можно жить в таком холоде. Как только подстрелю двух куропаток, тут же уеду.
– Ты можешь и проиграть, – ответил Питер, облокотившись широкой спиной о стену.
Джереми пожал плечами.
– Все, старик, проваливай, если закончил, мне нужно помыться.
– Так точно, – сказал капитан, открыв дверь в свою комнату.
Джереми вздохнул с облегчением и двинулся к ванне. Ее белые керамические стенки были покрыты серыми разводами.
– Грязный урод! – в ярости пробормотал Джереми. – Просто свинья. Настоящий негодяй!
Услышав стук, Присцилла отложила расческу на столик и пошла открывать. За дверью спальни стоял Генри с виноватой улыбкой.
– Дорогая, прости меня.
Генри обнял ее, вновь недовольно подметив, что невеста на несколько дюймов выше. Присцилла осторожно высвободилась из его объятий и снова уселась перед зеркалом.
– Это было бестактно, – произнесла она. – Тебе и правда прямо с порога надо было рассказывать, что я пригласила Хэмиша? Я же говорила, что они будут недовольны.
– Да, но ты так и не ответила, на кой черт тебе вообще понадобилось его приглашать.
– Он мне нравится, вот и все, – раздраженно ответила Присцилла. – Хэмиш – хороший человек, чего не скажешь о других гостях. Джессика Вильерс и Диана Брайс терпеть меня не могут. Хелмсдейлы – жуткие зануды. А Джереми – просто придурок. С нашим доблестным капитаном я плохо знакома, но он напоминает мне тот стишок: «Я знаю о конях две вещи, и обе мрачны и зловещи». Прунелла и сэр Хамфри – душки, но их всего двое. Давай не будем ругаться из-за Хэмиша. Он все равно не придет. Ужин сегодня неформальный, так что не наряжайся.
– Если не хочешь ругаться, поцелуй меня.
Присцилла улыбнулась и приподняла голову. Он нежно поцеловал ее. Ей, похоже, понравилось, однако страсти с ее стороны Генри не ощутил. И все же далеко не страсть побудила его сделать Присцилле предложение: именно такой он видел свою будущую жену. Он купался в лучах своей новой славы, купался в деньгах, что пришли вместе с ней, и просто обожал свой образ любимчика высшего света. Когда он увидел Присциллу впервые, ему сразу же представилось, как она стоит рядом с ним на ступенях церкви в белом шелковом платье, а светская хроника кишит их фотографиями. Присцилла идеально дополняла его образ.
– Ты хотел спросить меня о чем-то? – сказала она после поцелуя.
– Да, в ванне нет пробки, а миссис Халбертон-Смайт попросила меня не звать слуг, потому что их не так много, а те, что есть, могут уволиться, если заставлять их постоянно бегать вверх-вниз.
– А в какой ты комнате?
– В западной башне, которая выходит окнами на подъездную дорожку.
– А, та комната. Пробка оттуда потерялась очень давно, и мы никак не купим новую. Но проблема решается довольно легко: там ведь совсем маленькое отверстие для слива – просто заткни его пяткой.
– Вот это роскошная жизнь.
– В наши дни никто не живет в роскоши, только если ты не возьмешь в прислугу кучу иностранцев. Папа с подозрением относится ко всем, кто родился по ту сторону Ла-Манша. Должна сказать, для бывшего коммуниста у тебя довольно высокие запросы.
– Я никогда не был членом партии.
– А что же твои ранние пьесы? Все эти сюжеты про классовую борьбу?
– В наше время в театр иначе не пробьешься, – ответил Генри с ноткой горечи. – На больших сценах ставят похабщину. Только маленькие левые театры дают шанс новичкам. Кстати, ты ничего не сказала о «Герцогине Дарлинг». Тебе понравилось?
– Да, – ответила Присцилла. Пьеса ей совсем не понравилась: глупая и банальная, – но все ее подруги были в восторге, а Присцилла уже привыкла, что их вкусы постоянно расходятся, поэтому перестала доверять собственным суждениям.
– Я дам тебе почитать что-нибудь получше из своего, когда вернемся в Лондон, – оживился Генри.
Он с нежностью взглянул на Присциллу, наслаждаясь ее холодной белокурой красотой. Когда он получит рыцарское звание (а он обязательно получит), она будет выглядеть просто по-королевски на страницах газет. Он наклонился и снова поцеловал ее.
– Ладно, пойду затыкать пяткой слив. Надеюсь, твоя мама посадит нас рядом за ужином.
– Скорее всего, нет, – ответила Присцилла. – Но мы переживем.
Миссис Вера Форбс-Грант в одних лишь розовых французских трусиках и прозрачном бюстгальтере сидела на краю кровати и красила ногти на ногах красным лаком. Ее муж сидел за туалетным столиком и, позаимствовав электрическую плойку жены, пытался подкрутить свои длинные усы.
– У тебя корни отросли, – сказал он, рассматривая в зеркале макушку Веры.
– Ну, а что я могу поделать. Как-то я уже сходила здесь в парикмахерскую, и девицы были так заняты сплетнями, что чуть не сожгли мне все волосы. Уже видел Уизеринга?
– Нет, – ответил Фредди Форбс-Грант, – но уже повстречал этого отброса Бартлетта.
– Черт! – Рука Веры внезапно дрогнула, и флакон лака упал на ковер.
– Раньше вы были весьма близки, не так ли? – продолжил Фредди.
– Мы? Конечно, нет. Ради бога, подай средство для снятия лака и помоги мне убраться.
– Питер здесь, – сказала Диана Брайс, забежав в комнату Джессики Вильерс и хлопнув дверью.
Джессика была занята: она сосредоточенно румянила щеки. Кисточка в ее руке замерла в воздухе.
– Вот это в переплет ты попала, – сказала она с гадким смешком.
– Бедняжка Джессика, – ласково протянула Диана. – Все еще веришь, будто это Питер бросил меня. Все знают, что это я его бросила. Но ты была от него просто без ума и не могла поверить, что кто-то захочет от него избавиться.
– Ну, первая его бросила я, а уже потом он с горя сделал предложение тебе, – прошипела Джессика.
Диана злорадно взглянула на нее.
– Так вот как все было? Я обязательно ему об этом напомню.
– А я напомню, как ты его отшила.
Девушки уставились друг на друга, а затем Диана негромко рассмеялась.
– Что за чушь мы несем. Да кого он волнует? Я думала, мы пришли посмотреть на драматурга.
– Да, – тихо согласилась Джессика. – Я почти забыла.
Генри Уизеринг получил огромное удовольствие в тот вечер. Удовольствие от прекрасной еды, от столовой, напоминавшей средневековый обеденный зал со знаменами, которые произвели в Бирмингеме двадцать лет назад, когда полковник Халбертон-Смайт решил сам заняться отделкой поместья. Генри все это казалось театральными декорациями. У Халбертон-Смайтов не было лакеев, однако хватило и нескольких расторопных горничных из деревни, которые подавали жареное седло оленя вслед за холодными закусками из лосося. Вино разливал величественный английский дворецкий. Леди Хелмсдейл, сидевшая рядом с Генри, ни разу не взглянула на капитана Бартлетта. Генри было жаль Присциллу, застрявшую на другом конце стола между лордом Хелмсдейлом и сэром Хамфри. Поначалу драматург с опаской отнесся к красавцу-капитану, помня о его репутации ловеласа, однако перед ужином Присцилла не проявила ни малейшего интереса к Питеру Бартлетту. Джессика и Диана не сводили глаз с Генри, что было очень лестно, хотя ничего другого он и не ожидал. Прошли бесславные годы забвения.
Генри был так оглушен щедрыми комплиментами леди Хелмсдейл, что совсем не слышал остальных разговоров за столом.
У миссис Халбертон-Смайт были тусклые светлые волосы, двигалась она суетливо и неуверенно. Муж так часто подавлял ее, что своего мнения она почти никогда не высказывала. Она бы даже позволила Присцилле привести на ужин это жалкое подобие полицейского, если бы не категорический протест ее мужа. К чести миссис Халбертон-Смайт, она была совершенно равнодушна к сплетням, почему и посадила капитана Питера Бартлетта между Джессикой и Дианой. Джессика старательно игнорировала капитана, разговаривая с Джереми, который сидел с другой стороны. Диана же угрюмо уставилась в тарелку, задаваясь вопросом, чем же так очаровала Генри Уизеринга эта несносная леди Хелмсдейл.
Капитан, весь вечер до того прикладывавшийся к стакану, глянул на своих соседок и заявил:
– Должен сказать, что вы, дамы с постными лицами, совершенно никудышные собеседницы.
Джессика шарахнулась, как напуганная кобыла, и отвернулась в сторону. Диана притворилась, будто ничего не услышала. Сидящая напротив капитана миссис Вера Форбс-Грант наклонилась поближе и сказала хриплым голосом:
– Я составлю тебе компанию, дорогой. Конечно, если не сочтешь за грубость вести беседу через стол.
– Как пожелаешь, старушка, – невнятно ответил капитан. – Как говорится, делай что хочешь, только юбку не помни.
– Ах, Питер, – нервно рассмеялась Вера, – валяешь дурака, будто мальчишка. Как думаешь, добудешь пару куропаток первым?
Слухи о пари уже разнеслись среди гостей.
– Кто знает? – ответил Питер. – Чертовы птицы дохнут как мухи. Это все заговор коммунистов, чтобы загубить охоту.
– Какая разница красным, больше дичи или меньше? – спросила Вера.
– А я тебе скажу какая, – ответил Питер, наклонившись ближе и поставив локоть в тарелку с гратеном из цветной капусты. – Кислотные дожди.
– Кислотные дожди?
– Да, понимаешь, они загружают в самолеты кислотный лед, а затем сбрасывают его на куропаток.
– А, поняла. Их оглушают насмерть, – насмешливо протянула Вера.
– Знаешь что, ты рассуждаешь как настоящая блондинка, – громко сообщил капитан, чтобы перекричать леди Хелмсдейл. – Хотя тебе бы корни подкрасить. Никогда не видел, чтобы ты до такого доводила.
– Вот только не надо переходить на личности! – огрызнулась Вера.
– Что происходит? – тут же вмешался ее муж Фредди.
– Питер перебрал с вином, вот и все, – прошептала Вера. – Не обращай внимания.
Но Питер Бартлетт уже нашел новую жертву.
– Убавь громкость, Агата, – крикнул он вдруг в сторону леди Хелмсдейл. – Я мыслей своих не слышу.
– Да что там слышать! – взревела она. – Разве они у тебя есть?
Капитан, который славился необъяснимыми перепадами настроения, весело подмигнул леди Хелмсдейл, а затем повернулся к Диане.
– Ты сегодня выглядишь просто очаровательно, – сказал он. – Мне нравится твое маленькое черное платьице. Тебе идет.
Присцилла и раньше встречала Питера Бартлетта, но никогда не проводила в его обществе больше нескольких минут. Ее позабавило то, с какой легкостью несносный капитан пускает в ход свое обаяние. Диана покраснела и хихикнула. Затем Питер сказал что-то Вере, вид у нее сделался сперва удивленный, а затем польщенный. Потом он повернулся к Джессике и стал нашептывать что-то ей на ухо, пока недовольство, застывшее на ее лице, не сменилось взволнованной радостью. Присцилла посмотрела через стол на Генри, который хохотал над шуткой леди Хелмсдейл. «Он такой душка, – подумала Присцилла. – Мама с папой просто на седьмом небе. Приятно хоть раз поступить так, как надо. Бедный Хэмиш. Надеюсь, он не слишком болезненно воспринял такой пренебрежительный отказ».
А в это самое время Хэмиш стоял, облокотившись на калитку, у полицейского участка и наслаждался тихим вечером. Его беспородный пес Таузер, как обычно, развалился у ног хозяина. С заднего двора за участком доносилось заунывное кудахтанье кур. Хэмиша мучил один-единственный вопрос: где бы отыскать приличный смокинг на прием. Он довольно быстро оправился от потрясения из-за помолвки Присциллы. Хэмиш давно понял, что то, над чем не имеешь власти, проще запрятать в дальний угол сознания, пока не появится возможность что-нибудь предпринять.
Он не знал, что Халбертон-Смайты послали ему записку с указанием не приходить. Джесси, их бестолковая горничная, гуляла с Джорджи, помощником пекаря, повстречав его всего в пяти ярдах от полицейского участка и напрочь забыв, зачем ее отправили в деревню. Экономка, миссис Уилсон, велела ей купить пачку стирального порошка, и только эту просьбу Джесси и запомнила. Недоставленную записку она обнаружила в кармане фартука лишь через два дня.
Глава третья
Тише, замри и будь начеку,
Птица все видит и слышит в лесу.
Марк Бофой[4]
На следующий вечер собравшиеся к ужину гости выглядели довольно помятыми – за исключением почетного гостя Генри Уизеринга и его невесты Присциллы Халбертон-Смайт.
Джереми Помфрет с темными кругами под глазами напоминал осунувшегося херувима. Их с Питером спальни изначально составляли одну большую комнату треугольной формы. Эту комнату разделили тонкой гипсокартонной стеной, а ванная оказалась как бы у вершины треугольника. Всю ночь Джереми мешали спать звуки бурных любовных утех, доносившиеся из спальни Питера. Кроме того, за стеной кто-то постоянно расхаживал туда-сюда, будто этот герой-любовник развлекался ночью не с одной дамой.
В душе педантичного, консервативного Джереми начала зарождаться глубокая ненависть к Питеру Бартлетту. И как раз перед ужином, когда Джереми собрался принять душ и побриться, эта ненависть вспыхнула ярким пламенем. На полу ванной валялись насквозь мокрые полотенца, а на дне ванны остались прилипшие волоски, означавшие, что капитан Питер Бартлетт брился прямо в воде.
«Свинья», – мысленно бушевал Джереми, поглядывая на Питера через всю комнату. Вера, Джессика и Диана обступили красивого, подтянутого капитана, одетого в прекрасно сшитый смокинг. «Как только женщины выносят общество этого типа», – думал Джереми. «Славное двенадцатое» было уже завтра, а Питер до сих пор не сказал, в котором часу планирует выйти на охоту. Бесполезно было спрашивать прислугу, ведь они собирались только вдвоем: ни загонщиков, ни носильщиков, ни даже собак с ними не будет.
Довольно утомленными выглядели и Хелмсдейлы. Супруги предпочитали спать в мужских пижамах, а прошлой ночью обнаружили, что кто-то налил клей им в пижамные штаны. Они потратили несколько часов, пытаясь убрать засохший клей с причинных мест. Оба считали, что это дело рук капитана.
Сэр Хамфри Трогмортон безучастно сидел в углу. Он вообще всегда плохо спал. Прунелла Смайт почти всю ночь не смыкала глаз, предвкушая знакомство со знаменитым драматургом. Фредди Форбс-Гранта разбудила жена, проснувшаяся в два часа ночи. Она сказала, что хочет спуститься на кухню за стаканом молока. Спустя час она так и не вернулась, он заволновался и пошел ее искать. Когда поиски не увенчались успехом, он вернулся в спальню и обнаружил Веру мирно спящей в постели. Он все гадал, что же ее так задержало, и эта мысль не давала ему уснуть, из-за чего он пролежал в скверном расположении духа до самого утра.
Полковник Халбертон-Смайт с женой допоздна обсуждали, действительно ли Присцилла выйдет за блестящего Генри Уизеринга или все же передумает. Она противилась всем попыткам родителей найти ей жениха и отказала многим достойным кандидатам, поэтому Халбертон-Смайты не могли поверить, что на этот раз она и правда пойдет к алтарю. Кроме того, супруги собирались попросить капитана покинуть поместье, как только он подстрелит своих куропаток, однако оба сильно опасались вспышек гнева непредсказуемого Питера Бартлетта, поэтому перекладывали друг на друга задачу попрощаться с ним. Они впервые принимали его в качестве гостя и до этого момента не осознавали всю скандальность его поведения. В конце концов Халбертон-Смайты прибегли к проверенной уловке, которую применяют все хозяева, чтобы поскорее выпроводить нежеланного гостя: оставили рядом с его кроватью расписание поездов, подчеркнув красным ближайший экспресс, и попросили экономку собрать чемодан капитана и оставить у входной двери.
Что бы ни послужило причиной темных кругов под глазами Дианы и Джессики, они держались вместе и изредка кидали друг на друга торжествующие взгляды, а затем озадаченно отворачивались, явно недоумевая, чем это другая так довольна.
Помимо съехавшихся на прием гостей здесь присутствовали и видные местные жители, которые теперь столпились вокруг Генри, выпрашивая автографы и смеясь над каждой его остротой.
Присцилла гордилась Генри. Он держался так добродушно, так приветливо и непринужденно, что все ее сомнения насчет помолвки развеялись. Днем он ходил в довольно простой, но приличной одежде, а сейчас надел прекрасно сшитый смокинг, и только рубашка в тонкую розовую полоску с рюшами напоминала о богемном прошлом своего владельца.
Затем Присцилла окинула взглядом зал – это была единственная просторная комната в доме, поэтому прием устроили именно тут, – и увидела триумфальное прибытие констебля Макбета. Сдержав изумленный возглас, Присцилла направилась к нему через всю столовую.
– Хэмиш, – прошипела она, – откуда ты выкопал этот безобразный смокинг?
– Маленько коротковат, да, – с грустью признал Хэмиш, оглядывая свою долговязую фигуру. – Но сегодня в гостинице Лохдуба нет смены только у малыша Арчи.
Пиджак на Хэмише висел, рукава, наоборот, едва прикрывали локти, а из-под брюк виднелись длинные шерстяные носки в клетку.
– За мной, быстро, – поторопила его Присцилла. – Дядя Гарри постоянно оставляет у нас свои вещи, он тоже худой и высокий. Скорее, мама уже сердится.
Дядя Гарри – он же мистер Пол Халбертон, брат Мэри Халбертон-Смайт, – был археологом и путешествовал по миру налегке, оставляя большую часть гардероба в замке Томмель во время своих коротких визитов. Двойную фамилию Халбертон-Смайт родители Присциллы стали носить после свадьбы.
Присцилла быстро вывела Хэмиша из зала, прежде чем ее мать успела их настигнуть.
Наверху, в маленькой комнате, напоминавшей келью, Присцилла рылась в шкафу дяди Гарри, пока не нашла приличный смокинг и пару брюк.
– Быстро надевай, – сказала она. – Можешь вернуть завтра. Я сложу одежду Арчи и оставлю ее в коридоре, заберешь, когда будешь уходить. Разве ты не получил записку от родителей с просьбой не приходить?
– Нет, – ответил Хэмиш, снимая пиджак официанта, а затем и слишком короткие брюки. – Я бы очень обиделся. Тогда, думаю, я лучше домой пойду.
Присцилла боролась с совестью. Родители будут в ярости. Но Хэмиш выглядел так жалко, и в жизни его вряд ли было много развлечений – если не считать некоторых местных дамочек, строго сказала себе Присцилла. К тому же Хэмиш берег каждый пенни и отправлял все деньги матери, отцу и огромному выводку братьев и сестер, поэтому Присцилла была уверена: он никогда не ел досыта.
Вдруг открылась дверь, и вошел Дженкинс, английский дворецкий Халбертон-Смайтов. Хэмиш как раз натягивал брюки дяди Гарри.
– Разве вас не учили стучать? – прошипела Присцилла.
– Хороший слуга никогда не стучит, – ответил Дженкинс, возмущенно выпучив светло-зеленые глаза. – И что, позвольте узнать, вы здесь делаете вместе с этим констеблем, который еще и без штанов?
– Дженкинс, не выдумывайте, – сказала Присцилла. – Вы видели, в чем пришел мистер Макбет. Он не мог оставаться в том кошмарном смокинге, и поэтому я предложила ему один из гардероба дяди Гарри. И вообще, что вы здесь забыли?
– Миссис Халбертон-Смайт послала за вами. Одна из горничных видела, как вы поднялись сюда.
Присцилла прикусила губу. Почему-то ей и в голову не пришло отвернуться, когда Хэмиш начал переодеваться. Она привыкла к тому, что шотландские горцы, при всей их чопорности и застенчивости, совершенно не стеснялись раздеваться при людях. Но Дженкинс-то горцем не был. И если она попросит его не рассказывать матери об увиденном, то у безобидной ситуации возникнет дурной подтекст.
– Ясно, – сказала Присцилла. – Вы можете идти, Дженкинс.
– И что прикажете сказать миссис Халбертон-Смайт? – ехидно спросил он, сверкнув глазами. Не то чтобы Дженкинс недолюбливал Присциллу, просто он был ужасным снобом и поэтому считал, что Хэмиш Макбет не имеет права находиться в поместье в качестве гостя.
– Ну, просто скажи, – начал Хэмиш, чей свистящий акцент усиливался, когда он был зол или расстроен, – что мисс Халбертон-Смайт скоро спустится. А если узнаю, что ты, старый дурень, языком попусту мелешь, то я тут же голову тебе оторву.
Дженкинс бросил на него полный негодования взгляд, затем развернулся, вытянул руки, будто держал поднос, и грузно зашагал прочь на негнущихся ногах.
– Ни дать ни взять киношный дворецкий, – сказал Хэмиш. – Видимо, когда он из роли выходит, тут же садится на автобус до Стратбейна, чтобы посмотреть очередной старый фильм.
– Не суди так строго старика Дженкинса, – уныло ответила Присцилла. – Все это, должно быть, выглядело как постельный фарс.
– Ну как я смотрюсь? – встревоженно спросил Хэмиш, поправляя лацканы смокинга дяди Гарри.
– Просто великолепно, – ответила Присцилла, подумав, как хороший костюм преобразил Хэмиша. Без своей нелепой формы констебль и правда был довольно привлекательным мужчиной с рыжими волосами и ясными каре-зелеными глазами. Было бы забавно войти в зал с Хэмишем под руку. Она мысленно одернула себя.
– Так, если ты готов, то можем идти, – добавила Присцилла.
– Точно все в порядке? – с сомнением спросил Хэмиш.
– В таком виде можно сразу на бал, – с добродушной усмешкой ответила она.
Он подошел ближе и застенчиво посмотрел на нее сверху вниз.
– Присцилла, ты сегодня выглядишь чертовски привлекательно.
Присцилла всегда одевалась так, как ей нравилось, и редко интересовалась модными новинками. Сегодня на ней была шифоновая зеленая блузка с треугольным вырезом, украшенным рюшами, и вечерняя черная юбка. Гладкие светлые волосы спадали на плечи. Единственным украшением было обручальное кольцо с изумрудами и бриллиантами, которое Генри купил ей в «Эспри». Присцилла подняла глаза на Хэмиша и почувствовала странную смесь неловкости и смущения. Раньше в его компании Присцилле было легко и свободно. С Хэмишем она никого из себя не строила, зная, что и так будет ему нравиться. Именно это привычное чувство необременительной близости и заставило ее остаться в комнате, пока он переодевался. На мгновение эта легкость исчезла, и Присцилла покраснела.
Она сделала шаг назад и пробормотала:
– Пойдем.
Чувствуя, что Хэмиш с интересом наблюдает за ней, она схватила одежду официанта, перекинула ее через руку и поспешно вышла из комнаты, не дожидаясь его.
Дойдя до зала, она оставила Хэмиша на произвол судьбы и присоединилась к Генри. Он весело болтал с поклонниками и, к облегчению Присциллы, не заметил ее отсутствия.
Наконец она оглянулась, чтобы проверить, как там Хэмиш. Полицейский беседовал с Джереми Помфретом и Хелмсдейлами. Родителям Присциллы не удалось выпроводить его только потому, что Хелмсдейлы были рады видеть констебля. Хэмиш часто выигрывал соревнования по стрельбе, поэтому и лорд Хелмсдейл, и Джереми Помфрет его уважали. Леди Хелмсдейл не была знакома с ним, однако он показался ей очень приятным молодым человеком, чья застенчивость была будто глотком свежего воздуха – в отличие от чудовищного поведения этого мерзавца Питера Бартлетта, который уже слишком много выпил и стал еще противнее.
Леди Хелмсдейл еще больше обрадовалась, когда Хэмиш высказал весьма толковые соображения по вопросу популяции куропаток.
– Если численность продолжит снижаться, – сказал Хэмиш, – то всем владельцам охотничьих угодий, похоже, придется завести овец или заняться лесопосадкой. А значит, никакого вереска – куропаткам просто негде будет жить. Прибыль от охоты и туризма упадет в разы, да и местные жители потеряют кучу денег.
Джереми, воодушевленный скромным и уважительным отношением Хэмиша, нашел в себе смелость высказать собственное мнение. Констебль слушал вполуха, улавливая обрывки разговоров в других частях комнаты. Делая вид, что внимательно следит за разговором Джереми и Хелмсдейлов, он в то же время пытался удовлетворить любопытство, присущее всем шотландцам.
«Из присутствующих дам лучше всех одета Присцилла», – подумал он. На Вере было давно не модное облегающее платье, которое она перетянула тремя поясками, чем лишь добавила новых складок своей пышной фигуре. Хэмиш знал Веру в лицо. Диану он не знал, однако подумал, что такой красивой девушке не к лицу носить траурное черное платье, подпоясанное на японский манер. А вот ее подруге с лошадиным лицом, размышлял Хэмиш, переведя взгляд на Джессику, не идет оранжевое платье без бретелек: уж слишком костлявые у нее плечи.
Джессика и Диана стояли чуть в стороне от Веры и Питера.
– Будь добра, перестань так самодовольно пялиться на меня и рассказывать, как ты устала, – прошептала Диана. – Если тебе удалось затащить в постель одного из егерей, то лучше помалкивай об этом.
– Я бы не назвала Питера егерем, – хихикнула Джессика.
– Что?! – Диана чуть не поперхнулась от возмущения. – Он был со мной!
– Это невозможно, – ответила Джессика. – Он был со мной.
Девушки взглянули друг на друга, и постепенно гнев в их глазах сменился одинаковым выражением растерянности.
– Он не мог поступить так подло. Это слишком даже для Питера, – прошептала Диана. – Во сколько он позвал тебя?
– В четыре утра, – слабым голосом ответила Джессика. – Он меня не звал. Я сама пришла.
– А мне он сказал прийти к нему в полночь, – жалобно проговорила Диана.
Девушки взялись за руки, словно школьницы, повернулись и посмотрели на Питера Бартлетта. Он стоял к ним спиной, а напротив него они увидели Веру и ее полные губы, тянущиеся за поцелуем.
– Угадай, с кем он развлекался в перерыве, – произнесла Джессика. Ее глаза наполнились слезами. Она сделала шаг в сторону капитана.
– Стой, – одернула ее Диана. – Пусть думает, что мы ничего не знаем. Давай поймаем его с поличным. Я убью его своими руками.
– На вашем месте я бы не стал так открыто флиртовать, – сказал Питер Бартлетт Вере. – Фредди заметит.
Взгляд Веры смягчился.
– После прошлой ночи, – сказала Вера, – пусть замечает, что хочет. Мы с тобой предназначены друг для друга.
Питер так и не понял, как это произошло. Всего несколько бокалов, и он уже любил весь мир. Еще несколько – и он умирал от скуки. Капитан презрительно посмотрел на Веру.
– Должен сказать, – произнес он, – вчера ночью вы развлекли меня лучше всех. Слухи о ненасытности женщин среднего возраста не лгут.
Улыбка медленно сползла с лица Веры, когда до нее дошел весь смысл сказанного.
– С кем еще ты был прошлой ночью? – взревела она.
– Ах, дорогая, ты, должно быть, шутишь. Разве мог быть еще кто-то?
Питер окинул своими черными глазами Джессику и Диану, а затем вновь вернулся взглядом к Вере и насмешливо подмигнул. Вера выплеснула содержимое своего бокала ему в лицо, разрыдалась и выбежала из комнаты. Ее муж увидел, как она, спотыкаясь, направилась к выходу, и поспешил за ней.
Разговоры стали лишь громче, будто никто ничего не заметил.
Хэмиш задумчиво наблюдал за происходящим. Увидев, что Присцилла машет ему, он оставил Хелмсдейлов и Джереми и подошел к ней.
– Генри безумно хочет поговорить с тобой, – радостно сообщила она.
Ей снова пришлось уверять Генри, что деревенский констебль ее совершенно не интересует. Заметив, наконец, присутствие Хэмиша, Генри упрекнул Присциллу, что она пошла против воли родителей. Она объяснила, почему Хэмиш все же явился, однако Генри сомневался, пусть и неплохо скрывал это. Он попросил Присциллу позвать Хэмиша: ему хотелось снова посмотреть на них вместе ради собственного спокойствия.
За Хэмишем к ним подошла обожающая Уизеринга Прунелла Смайт. Это была женщина среднего возраста в сложном наряде: ее платье волочилось по полу, на шее висел аляповатый шарф и тонкие потертые цепочки, на худые плечи была накинута побитая молью пестрая шаль с бахромой, в которой запутались длинные серьги. Все называли мисс Смайт просто «Пруни». Выцветшие глаза Пруни с близоруким удивлением взирали на мир через толстые линзы очков.
Не успел Генри обратиться к Хэмишу, как Пруни разразилась бурной речью:
– Не передать словами, мистер Уизеринг, как мне понравилась ваша пьеса!
Питер Бартлетт, который стоял позади них и вытирал лицо салфеткой, тут же вмешался:
– Генри, хоть я не читаю ничего, кроме «Вестника автогонок», но слышал, что тебе наконец улыбнулась удача. О чем пьеса? О злостных капиталистах?
– Нет-нет, – поспешно ответила Пруни, – ничего подобного. Это просто замечательная салонная комедия, совсем как в старые добрые времена. Никаких мерзких ругательств, – ее голос упал до сценического шепота, – и секса.
– Звучит скучно, – сказал капитан.
Пруни захихикала.
– На самом деле в пьесе все-таки есть немного пошлости. Мне очень нравится момент, когда герцогиня говорит: «Супружеская верность вызывает зевоту!»
Генри покраснел, как рак.
– Заткнитесь! – грубо прикрикнул он. – Просто ненавижу, когда люди цитируют мои пьесы. Довольно!
Близорукие глаза Пруни наполнились изумленными слезами.
– Какой ты все-таки противный, Генри, – в приподнятом настроении сказал Питер. – Пойдемте, мисс Смайт. Расскажете мне о пьесе. Я бы с радостью слушал вас хоть всю ночь. – Он повел тут же приободрившуюся женщину прочь.
– Он даже Пруни не может оставить в покое, – произнесла Присцилла. – Этот мужчина просто невыносим.
– Он напоминает мне Джимми Макнилла из деревни, – сказал Хэмиш. – Тот бы и кошкой не погнушался.
Присцилла обрушилась на Генри.
– Что на тебя нашло? – спросила она. – Не было никакой необходимости так набрасываться на бедную старушку Пруни.
– А каково было бы тебе, если бы ты годами писала серьезные, хорошие пьесы, а публика приняла и прославила тебя только после намеренно выпущенной халтуры? – сказал Генри ровным, холодным голосом. – Я ненавижу каждую строчку «Герцогини Дарлинг».
– Я и не знала, что ты специально написал такую пьесу, – с искренним сочувствием ответила Присцилла. – А я подумала, это со мной что-то не так, раз она мне не понравилась. Не бери в голову. После такого успеха ты можешь писать все, что хочешь. Ну же, не хмурься. О, гляди! Давай поедим, я просто ужасно голодна. Пойдем. – Она взяла Генри под руку и увела его.
Хэмиш смотрел, как они уходят. Присцилла еще крепче ухватилась за Генри, а затем, наклонившись, поцеловала его в щеку. Констебль направился к сэру Хамфри Трогмортону, сидевшему в одиночестве. Констебль представился и спросил, не принести ли ему поесть.
– Чуть позже, мой мальчик, чуть позже, – ответил сэр Хамфри. – Присядьте, давайте поговорим. Я слишком стар, чтобы ходить по зале, а от вида повесы Бартлетта мне становится дурно.
– Тот еще тип, – произнес Хэмиш.
– Совершенно испорченный. – Маленькая седая бородка сэра Хамфри дрожала от возмущения. – Могу рассказать парочку историй об этом мерзавце. Просто чудо, что он все еще не в тюрьме.
Хэмиш взглянул на старика в надежде на продолжение, однако тот только добавил:
– Я все же проголодался. Не могли бы вы принести мне чего-нибудь?
У стола с закусками Хэмиш положил мясное ассорти с салатом на тарелку и принес ее сэру Хамфри. Осознав, что и сам проголодался, констебль вернулся к столу, но, набрав себе полную тарелку, увидел, что сэр Хамфри уже увлеченно беседует с леди Хелмсдейл. Затем Хэмиш заметил, что ему машет Диана. Они с Джессикой сидели за столиком в углу. Девушки представились. Хэмиш решил не упоминать, что он полицейский.
– Вы живете неподалеку? – спросила Диана. Своими большими, почти фиолетовыми глазами она внимательно оглядела дорогой костюм дяди Гарри.
– В деревне, – ответил Хэмиш.
– Вы пришли сюда с супругой? – включилась в разговор Джессика.
– Я не женат.
Девушки заметно оживились.
– Как приятно встретить неженатого мужчину, – протянула Диана. – Эти домашние приемы так утомляют.
– Я ведь не единственный холостяк здесь, – заметил Хэмиш. – Мистер Помфрет не женат, и, насколько я знаю, мистер Бартлетт…
– Забудьте о Питере, – отрезала Джессика. – Ни одна девушка в здравом уме не захочет иметь с ним ничего общего. А Джереми зануда. Что же вы не едите… Хэмиш, верно?
– Высокогорье – опасное местечко, не находите? – спросила Диана, лукаво взглянув на Джессику. – Несчастные случаи здесь не редкость.
– Какие, например? – поинтересовался Хэмиш.
– Ну, солнечный удар, переохлаждение, лавины… всякое такое.
– В прошлом году у нас даже убийство произошло, – сказал констебль.
– Да, мы слышали, – ответила Джессика. – Убитая все равно была противной женщиной. Какой-то бедный человек избавил мир от такой несносной гадины, но все равно должен понести за это наказание. Разве это справедливо?
– Вы же не думаете, что я разделяю вашу точку зрения?
– Почему же?
– Противоречит моему профессиональному кодексу, – усмехнулся Хэмиш. – Разве вы не знали? Я местный констебль.
– Правда? – спросила Диана с таким видом, будто Хэмиш только что сообщил, что он местный таракан.
– Так вы тот самый Макбет, – произнесла Джессика полным отвращения голосом. – Я читала о вас в газетах.
Хэмиш почувствовал напряжение, повисшее между ними, и пробормотал, что ему уже пора.
Он попытался найти глазами Присциллу. Та сидела с Генри и не замечала взгляда Хэмиша. А вот Уизеринг заметил и по-хозяйски положил руку на колено Присциллы.
Хэмиш подумал, что ему следует набраться смелости и поблагодарить миссис Халбертон-Смайт за гостеприимство, но, когда он подошел к ней, она бросила на него полный ужаса взгляд и попыталась спрятаться за комнатным цветком.
Констебль вздохнул и направился к двери. Вдруг Джереми Помфрет схватил его за руку.
– Подождите, – сказал он, – вы слышали о пари, которое я заключил с Бартлеттом?
– Ага, его все обсуждают, – ответил Хэмиш. – Слышал, некоторые даже сделали ставки.
– Верно. Мы договорились, что начнем в девять утра, каждый выйдет с ружьем, патронами и пойдет в свою сторону. Первый, кто принесет добычу, победит.
– Желаю удачи, мистер Помфрет, – сказал Хэмиш и повернулся, чтобы уйти, однако Джереми вцепился в его рукав.
– Ну же, старина, – произнес он с нажимом, – не могли бы вы, ну, скажем, прийти сюда к девяти и побыть кем-то вроде судьи?
– Зачем же?
Джереми отвел Хэмиша в сторону.
– Я не доверяю этому типу, – хрипло прошептал он. – Видите ли, выигрыш составляет пять тысяч фунтов, и, прямо скажем, я не совсем верю, что они у него есть. К тому же он делает и побочные ставки. Если я не ошибаюсь, то это значит, что он уверен в своей победе.
– Возможно, он просто излишне самоуверен, – осторожно предположил Хэмиш. – Вообще, я слышал, что капитан очень неплохо стреляет. Я уверен, что завтра вы оба принесете пару тушек. Может, дичь нынче и поредела, но ее по-прежнему полно.
– Да, конечно, однако без загонщиков и даже без собак, чтобы подойти к выводку, потребуется целая вечность. Каждый из нас может победить. Меня же вот что беспокоит: почему Бартлетт так уверен, что выиграет? Наверняка у него припрятан туз в рукаве. Может, все-таки придете и убедитесь, что все пройдет по правилам?
– Я бы с радостью, мистер Помфрет, – ответил Хэмиш. – Однако вот как обстоят дела. Если полковник не пригласит меня, я и права не имею показывать своего носа. А полковник меня уж точно не пригласит. Вообще, он запретил мне приходить и сегодня, однако его записка не дошла. Кроме того, если кто-то заикнется о судье, то все подумают, будто сам полковник считает, что один из его гостей будет жульничать, а этого он не потерпит.
– Я понимаю, о чем вы, – сказал Джереми, надувшись, словно ребенок. – Прошу прощения, что потревожил вас.
Хэмиш снова направился к выходу. Там он взял сверток с униформой официанта и вышел на подъездную дорожку.
Питер Бартлетт с сигарой во рту расхаживал туда-сюда.
– Пытаюсь протрезветь перед важным днем, – сказал он, увидев Хэмиша.
– Удачи, – вежливо ответил констебль, шаря по карманам в поисках ключей от автомобиля.
– Вы слышали о пари? – спросил Бартлетт.
– Слышал. Говорят, на кону большие деньги, – кивнул Хэмиш.
– Мне крупно повезло встретить здесь старика Помфрета. – Бартлетт сверкнул белозубой улыбкой. – А я-то думал, что мне придется довольствоваться жалкой парой тысяч этого араба.
Хэмиш уже собирался открыть дверь автомобиля, но замер и повернулся к Бартлетту.
– О каком таком арабе вы говорите, капитан? – медленно спросил он.
– Какой-то престарелый нефтяной шейх из Лондона. Он наслушался россказней о том, какая это честь – отведать шотландской куропатки прямо в «Славное двенадцатое», вот я и предложил добыть для него пару тушек. За определенную плату, конечно же.
– Но как же вы доставите их в Лондон прямо к ужину шейха?
– Он заплатил и за это. К девяти утра шейх пришлет сюда вертолет, который затем полетит в аэропорт Инвернесса. Оттуда пилот отправит их рейсом до Лондона, а там в аэропорту прислуга шейха и заберет добычу.
Хэмиш задумчиво посмотрел на капитана.
– Полагаю, после этого шейх выпишет вам чек?
– Нет-нет. Когда я передам добычу, пилот вертолета отдаст мне две тысячи фунтов наличными. Я заключаю только выгодные сделки.
– Получается, если вы успеете подстрелить птицу до полудня, то точно получите деньги?
– Именно, – оскалился Питер Бартлетт. – Поэтому-то я и не могу проиграть.
– Значит, если вы не принесете добычу первым, то будете должны мистеру Помфрету всего три тысячи фунтов. Не считая, конечно же, побочных ставок.
Питер Бартлетт чуть наклонился, вглядываясь в лицо Хэмиша в сгущающихся сумерках. Затем он рассмеялся, откинув голову.
– Не переживайте, мой дорогой констебль. Я не проиграю.
– В таком случае, – начал Хэмиш, открывая дверь автомобиля, – спокойной вам ночи.
– Погодите, – остановил его капитан, положив руку на плечо Хэмиша. – Вы верите в такие вещи, ну, знаете, когда будто чувствуешь, что произойдет дальше? Провидение, вот.
Хэмиш терпеливо обернулся. Он привык к пьяным слезам, скандалам и приступам ясновидения.
– И что же, по-вашему, должно произойти? – вежливо спросил он.
– У меня ощущение, будто кто-то меня убьет, – ответил капитан. – Будто что-то угрожает мне… Трудно объяснить.
– Мне кажется, это очень легко объяснить, капитан Бартлетт, – сказал Хэмиш. – Напакостив стольким людям, вы все равно что подписали себе смертный приговор. Я часто встречал неспособных на самоубийство людей, такие постоянно подстрекают окружающих сделать это вместо них. Доброй ночи, капитан Бартлетт. – И он уехал, оставив Питера Бартлетта смотреть ему вслед.
Глава четвертая
Однажды я прочел предсмертную записку самоубийцы, в которой он выразил надежду, что суд присяжных не вынесет вердикт «непреднамеренная смерть» или «смерть в результате несчастного случая», ведь он прекрасно понимал, что делает, когда стрелял в себя, и не хотел, чтобы потомки запомнили его идиотом, неосторожно обращавшимся с оружием и подвергшим опасности и себя, и других.
Чарльз Ланкастер[5]
Констеблю полиции Хэмишу Макбету не спалось. Таузер лежал у него в ногах и страшно храпел. Снаружи неугомонные чайки с криками кружили над озером и заунывно ухала сова, а затем внезапно раздался пронзительный лай лисы.
– А ведь туристы съезжаются сюда в поисках тишины и покоя, – пробормотал Хэмиш.
Спустя еще час он оставил тщетные попытки уснуть и выбрался из постели. На часах было только пять утра, но уже рассвело. Он выглянул в окно, выходившее прямо на озеро.
Лето выдалось неудачным, однако это утро по всем признакам предвещало идеальный день. Над гладью озера висела легкая дымка. На другом берегу горбатые холмы с возвышающимися на них лиственницами и березами плыли в этой дымке, как на китайской картине. Хэмиш открыл окно. В утреннем воздухе витал сладкий аромат роз. Хэмишу удалось вырастить великолепные вьющиеся розы, которые теперь цвели прямо над дверью участка, оплетали синюю вывеску «Полиция» и залезали на ступеньки. Единственная камера полицейского участка пустовала уже очень давно. Местный деревенский пьяница вступил в Общество анонимных алкоголиков в Инвернессе и больше не развлекал их маленький участок ночным исполнением «Дороги к островам» и «Звезды Робби Бернса».
Такая работа вряд ли подходила человеку амбициозному, однако Хэмиш относился к своим обязанностям со всей серьезностью. Он зарабатывал достаточно, чтобы отправлять деньги домой родителям. Благодаря работе ему не нужно было платить за квартиру и за пользование полицейским автомобилем. Ему нельзя было жениться, пока следующий по старшинству ребенок в семье не станет достаточно взрослым, чтобы начать работать, – таков был долг каждого кельта. Однако между Хэмишем, которому уже перевалило за тридцать, и следующим отпрыском Макбетов, Мёрдо, была очень большая разница в возрасте. Кроме того, Мёрдо демонстрировал настоящие чудеса в школе, и ожидалось, что он поступит в университет и получит стипендию, поэтому Хэмишу пока что не светило сложить свои обязанности.
Решив не ложиться обратно, Хэмиш натянул старый армейский свитер и лоснящиеся форменные брюки. Смокинг дяди Гарри аккуратно висел на спинке стула – дорогая, безупречно скроенная вещь выглядела неуместно в крошечной обшарпанной спальне Хэмиша. Казалось, будто какой-то аристократ заблудился по дороге домой из клуба.
Таузер перевернулся на другой бок и развалился на всей кровати. Хэмиш взглянул на собаку и вздохнул. Еще недавно он запрещал Таузеру входить в спальню – ведь что бы подумала какая-нибудь девушка, решившая разделить с полицейским постель? Но надежда на это уже угасла. Хэмиш угрюмо гадал, не суждено ли ему делить постель с этой дворнягой годами?
Он вышел на задний двор и направился в сарай, чтобы приготовить корм для куриц и гусей.
Рука Генри на колене Присциллы. Если бы Хэмиш только мог выкинуть эту гадкую картину из головы.
Он сделал все утренние дела по хозяйству, затем вернулся в дом и приготовил плотный завтрак – скорее для того, чтобы хоть чем-то занять себя, а не потому что был голоден. Таузер учуял запах жареного бекона и с сонным видом приплелся из спальни, напоминая подвыпившего забулдыгу. Пес положил рыжеватую лапу на колено Хэмиша – это был его обычный способ ленивого попрошайничества. Хэмиш поковырялся вилкой в завтраке, а затем сдался и поставил тарелку на пол. Он решил спуститься на пристань и посмотреть, много ли наловили рыбацкие лодки.
По дороге Хэмиш вспоминал обрывки разговоров, подслушанных на приеме. То, что капитан Бартлетт нанес оскорбление Вере, было совершенно очевидно. Как и то, что всего за несколько мгновений до того, как она плеснула содержимое своего бокала ему в лицо, Вера сгорала от любви к капитану. «Возможно, Присцилле и впрямь лучше с этим прилизанным мелким драматургом, – мрачно подумал Хэмиш. – А ведь она могла обручиться с кем-то вроде Питера Бартлетта. Сколько вообще лет Генри?» – задался вопросом констебль. Точно старше Присциллы. Даже старше самого Хэмиша. Возможно, ему было уже больше сорока. Было бы гораздо логичнее, если бы Присцилла влюбилась в мужчину помладше, примерно своего возраста.
Лохдуб стоял на берегу. На маленькой каменной пристани пахло рыбой, смолой и солью. Хэмиш как раз думал, не выпросить ли ему селедки на ужин, когда до его слуха из-за груды бочек донесся чей-то мощный храп, очень похожий на храп Таузера. Констебль обошел бочки, и ему открылось довольно сомнительной красоты зрелище: на земле валялся Энгус Макгрегор, местный тунеядец и браконьер. От него разило перегаром. Он лежал на спине, прижимая к груди дробовик, будто младенца, и блаженно улыбался. Хэмиш наклонился и осторожно забрал у него оружие. Затем перевернул все еще спящего Энгуса на живот и умелыми движениями обшарил задние карманы его «браконьерской» куртки. Оттуда он вытащил пару куропаток.
Энгуса много раз просили держаться подальше от поместья Халбертон-Смайтов. В последний раз егерь устроил ему взбучку, но Энгус лишь поклялся, что продолжит охотиться на территории поместья, если ему так захочется. Напившись до беспамятства, он часто утверждал, что является внебрачным сыном полковника Халбертон-Смайта. Но, так как Энгус был примерно одного возраста с полковником, никто не обращал внимания на его россказни – кроме самого Халбертон-Смайта, который в ярости заявил, что однажды пристрелит Энгуса и заткнет его лживый рот.
Хэмиш ушел, прихватив с собой пару тушек. Он даже не потрудился разбудить Энгуса и предъявить обвинения в краже. Слишком уж хороший был день. Допрашивать Энгуса было делом утомительным, поскольку он мог часами вешать лапшу на уши собеседника. Затем Хэмиш вспомнил о просьбе Джереми Помфрета побыть судьей на их пари. Благодаря тушкам Энгуса у констебля появился повод наведаться в поместье и узнать, как обстоят дела. К тому же там можно было встретиться с Присциллой.
Когда Хэмиш вернулся в полицейский участок, Таузер был уже готов к прогулке. Констебль усадил огромную дворнягу на переднее сиденье, а тушки птиц закинул на заднее.
Узкая дорога из Лохдуба до поместья пролегала через беспорядочное нагромождение скал, оставшихся как реликты тех времен, когда эту часть северо-запада Шотландии еще покрывали ледники. Среди скал на солнце синели горные озера, вышедшие из берегов из-за недавних дождей. Эти сотни мелких водоемов всегда восхищали Хэмиша. В солнечные дни они переливались сапфирово-синим, а когда нависали тяжелые тучи и горы были подернуты серым туманом, озера сверкали своей белизной или, наоборот, лежали на склонах бездонной чернотой. Небо диктовало красоту пейзажа, и он менялся на глазах: сегодня – сверкающий, завтра – таинственно-призрачный. Впереди возвышались живописные горы Сатерленда, на вершинах которых искрился кварцит, а у подножий лежал глубокий пурпур вереска.
Подъезжая к поместью, Хэмиш заметил за лиственницами что-то красно-белое. Он остановил автомобиль и вышел. За деревьями стоял вертолет, а рядом с ним курил пилот, прислонившись к корпусу. Хэмиш взглянул на часы. Была уже половина девятого. «Неужели кому-то хочется есть невыпотрошенную птицу?» – поражался Хэмиш. Видимо, у некоторых арабов деньги есть, а ума нет.