Перышко из Занебесья

Перышко из Занебесья

Василиса стояла возле колодца, замотанная в свое нелепое тряпье, издалека – будто тощая встрепанная черная птица.

Настя остановилась, перевела дух. Односельчане Василису побаивались и сторонились, хотя и давали безропотно еду да ненужную одежду, как велел староста. Вот и сейчас возле колодца было пусто, только вилась возле тощих ног Василисы серая кошка, такая же костлявая и диковатая, как ее хозяйка.

Настя вздохнула и решительно зашагала вперед. Не только сама Василиса ее пугала, пуще того – предстоящий разговор.

Кошка зашипела, выгнула горбом спину, выступила перед Василисой – защищать. И только тут безумица заметила Настю. Отвернулась от колодца, куда только что заглядывала, низко наклоняясь и будто что-то высматривая в черной глубине, и воскликнула обрадовано:

– А, сестрица! Тебя-то я и жду!

Младших эта Василиса звала братцами и сестрицами, а старших – тетками и дядьями, частенько путая при этом лица и имена.

Настя отшатнулась, едва сдержав испуганный вскрик.

Лицо Василисы – серая уродливая маска с белозубым оскалом и черными кровавыми ручейками, текущими от глаз к подбородку – напугало ее до полусмерти. А в другой миг Настя разглядела – не кровь, просто грязь. И перевела дыхание, прижимая ладонь к груди, где бешено колотилось сердце.

Василиса не заметила ее испуга, и спросила, беззаботно улыбаясь жуткими черными, вымазанными грязью губами:

– А нет ли у тебя зеркала, сестрица?

– Нету, – пролепетала Настя, заворожено глядя, как черные ручейки стекают со скул на белую шею Василисы, почти не тронутую странной раскраской. – А зачем тебе?

– Ну как же, видишь, прихорошилась я. Поглядеть бы, как вышло. В колодец смотреть хотела, у Морены самые лучшие зеркала, да себя там не увидишь. А тут вдруг жених приедет, а я неприбрана…

– Какой жених? – сглотнув, спросила Настя. Холодок прокатился по спине от того, с какой небрежностью сказала безумица про Морену. А еще страшнее стало, когда Настя подумала, о каких женихах может идти речь…

Василиса насупилась.

– Как же, неужто не знаешь? Круг свадеб начинается. Или, думаешь, нехороша я для женихов? – беспокойно спросила она. Грязь, особенно щедро намазанная на губы, ползла вниз, и оттого рот Василисы сделался перекошенным и будто обиженным.

– Хороша, – вздохнула Настя. Попросила, почти не надеясь, что будет толк: – Василиса, ты прекрасна, спору нет, только мне бы с Премудрой поговорить, а?

– Зеркальце дай, – капризно повторила безумица. – Или сделай.

– Как я тебе его сделаю? Из воздуха?

– А и из воздуха можно, если хочешь далеко смотреть, – непонятно сказала Василиса, склонив голову набок, и в ее пустом бессмысленном взгляде вдруг появилась хитринка. – Да ты пока не сумеешь. Перышко надо. А сейчас хоть из воды.

И она повелительно указала на колодец.

Настя, удивленно косясь на нее, послушно подошла к срубу, размотала веревку. Набрала воды, торопливо вытянула ведро, поднесла Василисе. Та заглянула в воду, замерла, то ли и вправду, рассматривая свое отражение, то ли что-то иное, лежащее не на поверхности мерцающей воды, а куда глубже – потому что уж слишком застывшим сделался ее взгляд. Настя быстро устала держать на весу наполовину полное ведро, но не решалась нарушить задумчивость безумицы.

– Чего застыла, – наконец, окликнула ее Василиса – совсем другим, спокойным и глуховатым голосом, – полей мне водицы-то, вишь, запачкалась я, – и, морщась, провела ладонью по шее, стирая потеки грязи.

Умывшись, Василиса неспешно утерлась краем на диво чистого платка, расправила его, накинула обратно на плечи, и подняла на Настю внимательный и чуть насмешливый взгляд, в котором не было уже ни капли прежнего безумия.

– Премудрая, – с облегчением пробормотала Настя, расплываясь в улыбке.

– А что, как девка себя красивой считает, так сразу и дура? Или пуще того – безумная? – с усмешкой спросила Василиса.

– Я ничего такого… – смутилась Настя. – Я просто спросить хотела…

– Спрашивай.

И Настя заторопилась, потому что Премудрая появлялась редко и надолго не задерживалась, как только скажет «тошно мне у вас тут, не могу больше» – так и все, потом еще долго ее не дозовешься.

– За долиной Леля снег таять начал, старшие говорят, весна начинается, а значит, – Настя сглотнула, и вымолвила шепотом, преодолев судорогу в горле: – Лето близко…

И посмотрела с надеждой и страхом на Василису. Та в ответ глядела скучающе. Только головой кивнула:

– Близко.

И перевела задумчивый взор в сторону, к зубчатой горной гряде, ограждавшей с запада долину Леля от остальной земли. Туда, откуда двигалась неумолимая весна, а за ней – страшное, смертоносное лето. Лицо Василисы стало отрешенным. Настя заторопилась:

– Можно ли как-то… Не себя мне жалко, я-то пожила, хоть батюшка и говорит, что я мала еще, но хотя бы Неждана спасти, братика, шесть оборотов ему всего… А к началу лета… – Настя запнулась, – двенадцать будет, как мне сейчас, неужто никак нельзя… Неужто не сможет он по дороге Макоши пройти? Тетушка Правуша говорит, только невинные дети смогут, но он ведь и будет еще дитя…

– Не сможет, – прервала ее Василиса, и в голосе ее была горечь. – Тошно мне у вас тут, не могу… – тоскливо забормотала она, и ее ясный взгляд стал будто затягиваться пеленой, как небо перед дождем.

– Погоди! – отчаянно крикнула Настя, – как мне его спасти?!

– Улетай отсюда, девица, улетай, ногами-то не уйдешь, – голос Василисы сделался совсем тихим, а речь – путаной.

– Как?!

– Через небо синее, на крыльях блестящих, серебряных…

– Где я их возьму?!

Но Василиса вдруг повернулась спиной и пошла прочь, отмахиваясь.

– Василиса!

Настя бросилась за ней, но серая кошка, до того сидевшая смирно поодаль, кинулась к ней под ноги и зашипела. Настя споткнулась и едва не упала. А когда догнала-таки Василису, у той опять было бессмысленное, будто расплывшееся лицо, и пустые глаза, смотревшие то ли насквозь, то ли мимо.

– А зеркальце-то и у меня есть, – захихикала она, – только я его никому не дам, чтоб не отобрали. Иначе как мне еще свою сестрицу увидеть?

– Василиса, – тихо позвала Настя с отчаянием, понимая, что уже без толку. – Что за крылья-то?

– А сама-то подумай, – сказала вдруг безумица низким голосом Василисы Премудрой, – из чего они, то и возьми. И поспеши, лето близко.

И опять тонко захихикала, вывернулась из рук Насти и побежала прочь, подобрав до костлявых колен длинную юбку. Серая кошка понеслась за ней следом, задрав хвост.

***

Всю ночь Настя не могла толком уснуть. Только смыкала веки – и из темноты выплывало бледное, как смерть, лицо Василисы с черными губами. «У Морены самые лучшие зеркала, коли не веришь, погляди сама», – с усмешкой говорила она, и становилось видно, что ее губы на этот раз вымазаны не грязью, а запекшейся кровью. А в следующий раз Василиса молчала, только улыбаясь безумно, но за ее спиной вдруг поднималась и подходила все ближе сумрачная тень. То ли та, вторая Василиса, которая погибла прошлым Летом, а теперь тенью вернулась из Нави, то ли сама Морена, чернокосая и ослепительно красивая – такая, что больно смотреть на ее лицо, будто целиком выточенное из хрусталя, похожее на зеркальную маску. И в этой маске отражалось испуганное лицо Насти – все отчетливее и ярче, потому что страшная гостья подходила ближе. «Уходи, – хотела сказать ей Настя, – уходи, ты слишком рано пришла. Еще не лето.» Но не могла вымолвить ни слова от ужаса. А потом вдруг видела, что не ее лицо отражается в зеркальном лице Морены – а растерянное лицо Неждана. «Нет, нет, пожалуйста, только его не тронь!» – кричала Настя, забыв, что с Мореной нельзя ни договариваться, ни тем более, спорить.

А потом Настя просыпалась, дрожа, задыхаясь и заливаясь слезами. И глядя в темноту некоторое время, не могла понять, сон это был – или на самом деле.

А когда она проснулась в следующий раз от грохота и ярких вспышек за окном, так и решила – все сбылось, что только что приснилось. Лето пришло. И Морена следом за ним.

***

Небо рвалось на части. Трещало, как прохудившаяся ткань в огромных руках. Ломалось, как бок глиняного кувшина под ударами гигантского молота, от которых вздрагивала сама Мать-земля. А сквозь эти трещины сверкал ослепительно-синий огонь, стремясь, наконец, вырваться из Занебесья, сокрушить тонкую стенку небесного свода и выжечь дотла землю и все живое на ней.

Следующая вспышка занебесного огня осветила фигуру, застывшую возле двери. Настя едва сдержала вскрик, и только потом разглядела, что это Неждан – бледный, босой и испуганный.

Настя бросилась к нему, и уже, обняв худые вздрагивающие плечики, подумала, что это мог быть морок, насланный Мореной, или тень, вернувшаяся из Нави, чтобы забрать туда и ее, Настю. Кожа у Неждана была холодной, как лед, а лицо – белое.

– Страшно, сестрица, – пробормотал он, сжимая ее руку холодными пальцами.

– Не бойся, – сказала Настя, крепко обнимая его, – я с тобой. Все хорошо.

И подумала – в Яви или Нави, не оставлю его. Хоть от огненных змиев, хоть от самой Морены буду защищать. Как и обещала матушке перед смертью.

Уложила братца на кровать, закутала в одеяло, прилегла рядом, погладила взлохмаченную макушку. Неждан повернулся, уткнулся холодным носом в шею, горячо задышал. Не морок, живой.

– Это змеи? – спросил дрогнувшим голосом.

– Что?

– Земля трескается, огонь изнутри выходит, а из огня – змеи. Да?

– Нет. Нет, рано им еще, – сказала – и сама вдруг подумала, что и правда, рано. И вдруг вспомнила, что батюшка говорил перед отъездом. И сказала, улыбаясь: – Гроза это. Первая гроза. Весна начинается.

– Значит, лето скоро?

– Что?

– Лето близко, – повторил Неждан дрожащим голосом – точно, как говорила Василиса. Верно, услышал эти слова от кого-то из старших.

– Далеко еще, – сердито ответила Настя. – Не придумывай. И спи, давай. Вон, гляди, какое небо красивое, когда гроза. И засыпай потихоньку.

Неждан послушался, притих, внимательно глядя в окошко. А через некоторое время его глаза закрылись, и он задышал спокойнее.

Настя, убаюканная его дыханием, тоже начала проваливаться в сон, но перед тем как уснуть, все пыталась понять, о чем говорила Василиса…

***

Тетушка Правуша явилась в гости, разодетая, как сказочная княгиня. Края расшитой поневы подвернуты, чтоб было видно вышивку на подоле рубахи. На голове – нарядный плат с бисером по краю, на шее – бусы в три ряда, на пухлых пальцах – перстни. В руках тетушка торжественно несла крытое рушником деревянное блюдо, от которого плыл во все стороны сладкий хлебный дух свежевыпеченного каравая. Следом за тетушкой важно выступал ее сынок, толстый Пров, тоже принаряженный. Расшитый ворот рубахи впивался в могучую шею, приглаженные волосы блестели, видно смазанные для красоты маслом.

– Денечка доброго, племянницы, – пропела тетушка, быстро шныряя вокруг любопытным взглядом прищуренных глаз. То ли высматривала новые наряды, о которых накануне нахвасталась Смеяна. То ли приглядывалась, не появится ли домовой, который почему-то тетушку невзлюбил, и чуть ли не при каждом ее приходе устраивал ей разные мелкие пакости. – Мира вашему дому!

– И тебе поздорову, тетушка! – вежливо, но сухо, отозвалась Весняна, поклонилась, и со значением покосилась на Настю и украдкой, из-за спины показала ей кулак. Мол, гляди сестрица, следи сегодня получше за своим домовым, коли прикормила. Настя подняла брови в ответ на строгий взгляд сестры и чуть пожала плечами – мол, а я-то чего могу сделать? Весняна каждый раз, после шуточек домового над тетушкой, пеняла за то Насте. А Настя опять объясняла старшей сестре, что никакого влияния на домового не имеет, видно, тому просто не по нраву тетушка Правуша. Да и кому она может быть по нраву, если уж откровенно?

Но Весняне того было недостаточно. Старшая сестра во всем любила строгость и порядок, и сама то соблюдала, и от других требовала. Домовой ей почти не показывался, но и шуток над ней не устраивал, видно, он тоже Весняну немного побаивался. А Настю любил больше всех, и хотя сама Настя эту странную дружбу старалась от домашних скрывать, Весняна была слишком умной и глазастой, чтобы ничего не замечать. Настина дружба с домашней нечистью Весняну злила, и она всякий раз, заметив хоть какой намек на эти отношения, строго отчитывала младшую сестру. И заодно спрашивала с нее за все шалости домового, банника, амбарного и, к тому же лешего. Того, кстати, сама Настя ни разу толком не видела. Просто она разговаривала вежливо, да не забывала принести на пенек у входа в лес какое-нибудь угощение. Да в лесу вела себя примерно – лишнего не рвала и не топтала, зверье и птиц не обижала. Может, потому, ни разу леший ей дорогу и не запутал, и выводил обычно к самым грибным местам и ягодным полянам. Но Весняне того обьяснения было мало. А может, просто Весняне нужно было непременно найти виноватых во всех неудачах и неладах. Во всем, что получалось не так, как сама Весняна задумала и хотела.

Но сама Настя даже и не думала никогда упрекать домового в шуточках над тетушкой Правушей. Во-первых, шалости те были в целом безобидны, а во-вторых, Настя и сама тетушку Правушу не любила – и даже иногда побаивалась.

Вот и сейчас она покосилась на тетушку с неприязнью, заметив, что и рушник на каравае, и платок на тетушкиной голове, да и янтарные золотистые бусы – все это бывшее матушкино. И не подарок полученное, а выменянное у осиротевших племянниц в голодный год – вот на те самые сладкие, сытные караваи, которые в тетушкином доме не переводились никогда. Весняна, видно, тоже заметила и бусы, и рушник – потому поджала губы, отчего ее худое лицо стало еще строже и старше. Даже Смеяна, средняя сестра, которая сперва по привычке разулыбалась навстречу тетушке и благоуханному караваю, присмирела и нахмурилась, растеряно посматривая то на Весняну, то на Настю.

– Али праздник какой? – холодно спросила Весняна, поглядывая то ли на каравай, то ли на памятный матушкин рушник.

– Нешто я не могу просто так родных племянниц проведать, – насупилась тетушка. – Проходи, сыночка, не стой, как неродной, – бросила она Прову, и, отодвинув с дороги Весняну, важно прошла в избу, звонко цокая каблучками нарядных сапожек. Поставила каравай на стол, сама по-хозяйски уселась во главе. Пров покосился на матушку, метнул быстрый неловкий взгляд на растерянных девушек, пробурчал:

– Поздорову, сестрицы, – и уселся подле матушки, с тяжелым вздохом поправив нарядный пояс, который, видно, сильно перетягивал ему обьемный живот. Лавка жалобно скрипнула и просела под его большим телом.

– Батюшка-то ваш, верно не вернулся еще? – как ни в чем ни бывало, начала светскую беседу тетушка, не обращая внимания на напряженно замерших сестер и неловкое молчание.

– Не вернулся пока, – ровно ответила Весняна.

– Ай, да как же, – тонким голосом притворно закручинилась тетушка. А глаза ее все так же цепко шарили по горнице, задерживаясь на лицах сестер, особенно, почему-то на Настином. – Бросил без пригляда сиротинушек, которую неделю одни, небось горе мыкаете, без материнского, да отеческого пригляда…

Весняна поджала губы, но промолчала. Но тут не выдержала Настя, хотя и знала, что поперек старшей сестры выступать невместно. Но больно уж стало обидно за батюшку – прозвучало все так, будто тот не по делу уехал из дома, а на какие гулянки.

– Мы, тетя, не сиротинушки, – с трудом сдерживаясь, чтобы говорить вежливо, а не сердито, сказала Настя: – батюшка у нас есть. И как дела на ярмарке закончит, он скоро уже и домой воротится. Купеческое дело небыстрое, торопливость тут только во вред. Да и подарков он нам с сестрицами обещал, небось, тоже спешить с ними не станет, абы что брать не станет, для любимых то дочерей.

Про подарки Настя добавила специально, потому что тетушка Правуша, в основном, в таком виде любовь и заботу и понимала. И первым делом после батюшкиного приезда, тоже, по-родственному получив от него гостинец, принималась мерить и сравнивать, кому еще что подарено – а значит, кого батюшка больше уважает и любит.

– Да и пригляд нам более не надобен, – сухо добавила Весняна, – мы теперь уже и сами взрослые.

И покосилась опять на каравай под рушником. Тут уж и самому тугодумному должно было стать понятно, на что Весняна намекает. Что тетушка припозднилась со своей заботой на несколько лет. Очень кстати она была бы в голодный год, когда умерла матушка, а почерневший от горя батюшка метался по дальним хуторам, пытаясь добыть детям хоть какую еду, пока малые девчонки, да еще совсем крохотный Неждан, оставались в холодном доме совсем одни. Тетушку же, свою сестру, он просил приглядывать за малышней – по-соседски и по-родственному. В доме тетушки Правуши даже в этот год не переводились сладкие караваи и молоко, говорили, что она тогда и скотину сдобным хлебом кормила, потому ее козы и продолжали доиться. Но вместо того, чтобы и правда, помочь племянницам, хотя бы одолжив до батюшкиного приезда муки или молока, тетушка давала детям сладкие караваи в обмен на вещи, оставшиеся от матушки. На бусы и искусные вышивки, насчет которых матушка была большая мастерица. Весняна тогда чуть не плакала, отдавая матушкину память – и их с сестрами наследство. Но глядеть, как голодают младшие, она не могла. Сама она старалась есть мало, чтобы на подольше хватило выменянных караваев, и похудела тогда так, что уже ходила с трудом, шатаясь. Батюшка, когда вернулся, ужаснулся и сперва ее не узнал. Узнав про тетушкины караваи, выменянные на вышивки и бусы покойной жены, он застыл на несколько минут и не мог вымолвить ни слова, темнея лицом и судорожно сжимая кулаки. А потом пошел к тетушке с таким видом, что Настя была уверена, что батюшка таки прибьет скаредную сестрицу. Но тетушка, видно как-то вывернулась и сумела представить все так, что племянницы сами ее благодарили за заботу. И все мамины бусы и вышивки так и остались при ней. Но если батюшке она и сумела как-то задурить голову, Весняна – а вместе с ней и Настя – помнили, как оно было на самом деле. Насте тогда было жалко не столько матушкиных вещей, сколько слез и беспомощного отчаяния старшей сестрицы. Легкомысленная Смеяна же с того времени запомнила, в основном, сладость тетушкиных караваев.

Вот и сейчас она с восхищением и нетерпением смотрела на румяный бок каравая, выглядывающий из под рушника. Видно, не могла дождаться, когда же дойдет дело до угощений.

Но тетушка намека не поняла – или сделала вид, что не поняла. Улыбнулась еще слаще и почти пропела:

– Ай, взрослые, совсем уж, ладные да видные, невесты завидные!

И неспешно перебрала свои бусы, будто любуясь мерцающими золотыми бусинами и сверкающими перстнями на пальцах – но на самом деле, скорее, красуясь.

Весняна вздрогнула и удивленно посмотрела на тетушку. Насте тоже стало не по себе. Пров на лавке отчего-то закряхтел и заерзал. Лавка угрожающе заскрипела.

– Вы это о чем, тетушка? – осторожно спросила Весняна.

– Без материнского то пригляда, да совета как сложно хорошего мужа выбрать, ой сложно, – вздохнула тетушка, на этот раз озабоченно. – В юности ум короток, да взгляд неверен, а ошибешься – потом всю жизнь маяться…

– Ничего, – хмуро оборвала ее Весняна, – небось, как-нибудь справимся. Как до сего дня без матушкиного пригляда справлялись, так и дальше обойдемся.

– Весняна нам за матушку, – добавила Настя, – уж шесть кругов как. И заботится, и утешает, и советы дает. Спасибо, сестрица, – она поклонилась Весняне – и та в ответ благодарно кивнула.

– Но все одно мы по матушке, конечно, скучаем, – простодушно сказала Смеяна, – часто вспоминаем, иной раз и плачем о ней все вместе… Гадаем, вот бы она рядом была – что бы сказала?

Весняна посмотрела на нее сердито, и Смеяна осеклась. Добавила жалобным голосом:

– Верно, сестрицы?

И шмыгнула носом.

Ой, дура – подумала Настя, настороженно косясь на тетушку, которая от слов Смеяны опять просияла. Весняна, верно подумала то же, потому что закатила глаза, и выражение ее лица сделалось совсем скорбным.

– Вот и я говорю, – подхватила тетушка, улыбаясь Смеяне одобряюще, – тяжко юным девицам без материнской помощи, участия, да совета. Не то, что мужа выбрать, но даже гостей и родственников встретить толком не знают, как…

Тетушка сокрушенно покачала головой – и поправила рушник на каравае. На бледных щеках Весняны от такого упрека вспыхнул румянец.

– Трапезничать с нами не хотите ли, гости дорогие? – сквозь зубы спросила она, опять кланяясь в сторону тетушки и Прова.

Тетушка ткнула сына локтем в бок. Тот встрепенулся и пробасил:

– Трапезничать – хорошо бы… Курочку бы в меду, или пирогов…

– Каша есть, – сухо сказала Весняна. – Пшенная.

– Ну хоть и кашу, – вздохнул Пров. Помялся немного и вдруг добавил: – из ручек таких красавиц небось и каша хороша.

И посмотрел при том почему-то на Настю.

Тетушка Правуша одобрительно и с гордостью посмотрела на Прова. А потом уж тоже перевела взгляд на Настю и строго сощурилась.

Насте от этих переглядок опять стало не по себе. Она потихоньку отступила за спину Весняны и, нашарив в углу ухват, потянулась к печке за чугунком с кашей.

Весняна поглядела, как Настя возится с тяжелой заслонкой, вздохнула, отобрала у нее ухват, приобняв за плечи и тихо сказала в самое ухо:

– Не трясись заранее то.

Верно она подумала – и поняла – то же, что и Настя.

А громко, для всех остальных, сказала:

– Экая ты неловкая, сестрица. Поди вон, миски на стол принеси.

Руки дрожали так, что скользкие глиняные миски чуть не выскользнули на пол. «Не может быть – подумала Настя, – не может такого быть. Сварог, оборони!»

Верно, глупо было просить заступничества Сварога в таком вопросе, но почему-то именно к нему захотелось обратиться Насте. Тут скорее следовало было звать Ладу – но, с другой стороны, она помогает в любви, да счастливых супружеских союзах, а ежели нужно наоборот? Ежели нужно оборонить и избавить от этого самого замужества, а про любовь и счастье речи вовсе не идет? Тут точно вернее обратиться к Сварогу, который будет всяко сильнее и могущественнее Лады. Творец всего сущего, бог неба, справедливости и огня. Уж ему-то любая задача по плечу. Даже справиться с притязаниями тетушки Правуши, вдруг решившей устроить счастье племянницы, а точнее – угодить своему баловню-сынку Прову. Тут Настя припомнила масляные взгляды, которые в последнее время бросал на нее Пров, да его неловкие попытки ухаживаний. Настя над ними только посмеивалась, да всерьез, конечно, не воспринимала. И вот, видать – досмеялась.

По обычаю Настино согласие тут не требовалось, ее могли выдать замуж по сговору, по решению родителей или старших родичей. За отсутствием матушки обязанности старшей могла взять на себя и тетушка, то-то она так пела сейчас про материнский пригляд. Хотя по справедливости это должна бы решать Весняна, и в самом деле заменившая мать своим сестрам и братику. К тому же, без батюшкиного согласия такой вопрос решить было невозможно. А уж батюшка Настю любит и неволить не станет.

Поразмыслив так, Настя приободрилась. И даже удивилась, чего это она вдруг так испугалась. Верно, тетушкин напор и убежденность сбили ее с толку.

Весняну же, видно, тетушкины намерения сильно разозлили. Потому что горшок с кашей она грохнула на стол так, что тот закачался. А из кринки с молоком, налитой доверху, плеснуло и на стол, и на тетушкину расшитую поневу. Тетушка только ахнула, и проворно подобрала ноги, отодвигаясь в сторону.

– Кушайте, гости дорогие, – сладким голосом сказала Весняна, будто передразнивая тетушкин вкрадчивый голос, – не обляпайтесь.

А сама откинула в сторону рушник и принялась лихо кромсать красивый румяный каравай крупными неровными кусками.

Тетушкино лицо сделалось возмущенным, она было приоткрыла рот – но покосилась на пунцового от смущения Прова, притихшую Настю и сердитую Весняну, с поджатыми губами, пластающую каравай огромным охотничьим ножом – и почему-то промолчала.

Какое-то время ели молча. Весняна резко стукала ложкой о края миски, громко чавкал Пров, тетушка же, вяло зачерпывая кашу самым краем ложки, морщилась и тяжко укоризненно вздыхала. То ли каша ей пришлась не по нраву, то ли прием Весняны.

Наконец, добрав до самого донышка вторую миску каши, Пров отложил ложку и довольно вздохнул.

– Хорошо угощение, хозяюшки, – похвалил он. – Благодарствуйте.

– А каравай-то ваш какой вкусный, тетушка, – подхватила Смеяна, – как всегда. Какая вы мастерица да умелица!

Тетушка расплылась в довольной улыбке.

– Все же иные девицы, – важно заметила она, – ведают лад и ряд. И благодарность да уважение к старшим.

И покосилась при том на Весняну, и мельком – на Настю – верно намекая, что и им бы неплохо проявить немного того уважения. А потом значительно поглядела на Прова, указывая выгнутой бровью на Смеяну. Но Пров только нахмурился, а тетушка вздохнула. Этот перегляд тоже был понятен. Тетушка была бы больше рада видеть невесткой вежливую да покорную Смеяну, а не строптивую Настю. Но у Прова был на то свой взгляд.

– А верно ли, дорогая тетушка, – продолжила между тем Смеяна, ободренная похвалой: – что у вас есть волшебная мельничка, скованная самим Сварогом? Будто она вашему мужу от прабабки досталась? И будто та мельничка умеет молоть муку из воздуха и древесных опилок, но так что получаются из нее самые вкусные караваи?

Тетушка нахмурилась.

– Мало ли глупостей болтают досужие сплетники, – сухо ответила она. И прикрыла рушником недоеденные ломти каравая.

– Старшие заповедовали нам чужим семейные секреты не раскрывать, – басом сказал Пров. При том смотрел он на Настю таким жадным взглядом, каким Смеяна только что глядела на каравай.

Тетушка покосилась на него с некоторой досадой, но потом слащаво улыбнулась и добавила:

– Верно говоришь, сыночка. Но, конечно, та девица, которая войдет в наш дом твоей женой, со временем и сама станет хранительницей наших секретов. И благословения, дарованного Сварогом, – чуть помявшись, добавила она, видно все-таки намекая на волшебную мельничку, упомянутую Смеяной. – И, ежели та девица пока по глупости не понимает своего счастья, – тетушка, уже не скрываясь, строго посмотрела на Настю, – ей следует, в первый ряд, подумать, что в таком уважаемом и богатом доме она и ее дети более не будут знать ни голода, ни нужды.

Тетушка поправила рушник на каравае – то ли просто так, то ли с намеком, что уж в таком богатом доме, как ее собственный, не придется менять на хлеб дорогие вещи.

– А ежели мы породнимся, Настенька… – продолжила она.

Настю замутило от сладкой улыбки тетушки Правуши и жадного взгляда Прова. А еще – от напоминаний про матушкины вышивки и голодные год.

А Весняна невежливо перебила, не дав тетушке договорить. Сказала с нарочитым удивлением:

– Куда уж нам родниться, тетушка! Мы ведь с вами и так родня!

– Волхв сказал, что то не препятствие союзу, – пробасил Пров, пристально глядя на Настю.

И тут Настя не выдержала.

– Нет! – воскликнула она. Вскочила с лавки и сказала твердо, глядя в круглое толстощекое лицо Прова: – Я не хочу… никакого союза!

Весняна тут же шагнула к ней, обняла за плечи. Сказала твердо:

– Не бойся, сестрица. Никто тебя тут ни к какому союзу не принуждает. Разве можно без батюшки такие важные дела решать?

Тетушка было нахмурилась возмущенно, но после сдалась под спокойным взглядом Весняны.

– И верно, – сухо подтвердила она, – молодым девицам разумения на такое не хватит. Незачем было и разговор затевать.

Она решительно поднялась с лавки и взяла в руки блюдо с караваем, которого оставалось еще больше половины. Племянницам, конечно же, она такое угощение оставлять не собиралась. Настя порадовалась, что припрятала за полотенцем большой кусок для Неждана. Братик тетушку не любил, и верно, прятался от нее в Настиной светелке, как обычно.

Тетушка решительно шагнула вперед, но вдруг запнулась – и едва не грохнулась навзничь вместе со своим караваем. Но Весняна в последний миг успела ее подхватить за локоть и удержать от падения. Только блюдо с караваем улетело в одну сторону, а рушник – в другую.

– Что ж это у вас, – гневно и испуганно сказала тетушка, вырвав локоть из рук Весняны, – половицы, что ли, гнилые? Так худо живете, что уж и дом разваливается?

Она поглядела себе под ноги и неуверенно притопнула нарядными сапожками. А потом с опаской посмотрела на стены и потолок, будто ожидая, что они сейчас повалятся ей на голову.

– Хорошие у нас половицы, – возразила Весняна, – у вас просто, тетушка, верно, голова закружилась.

– Так бывает, когда мало двигаешься, да много ешь, а потом вдруг резко встаешь. Батюшка обьяснял, – добавила Настя.

Весняна, нахмурившись, строго посмотрела на нее. Сердилась она, верно, не только за Настины дерзкие слова.

Сама Настя очень хорошо разглядела и серую нитку, которая петлей зацепила тетушкин сапожек, и мохнатую маленькую лапку, которая потом ловко эту нитку спрятала под лавку. Должно быть, и глазастая Весняна это углядела.

Настя подала тетушке блюдо, Весняна, чуть задержав, протянула рушник – будто надеялась, что тетушка вернет память о матушке ее дочерям. Но тетушка, конечно же, даже не подумала этого сделать. Каравай, который Смеяна подняла с пола и даже протерла рукавом, тетушка Правуша тоже сердито вырвала у племянницы. И так, прижимая к животу каравай, а второй рукой придерживая поднос с рушником, тетушка, мелко семеня – видно опасаясь споткнуться снова, убралась за дверь. Пров вздохнул, тоскливо поглядел на Настю, и ушел следом за матушкой.

Настя, разом обессилев, упала на лавку.

– Не может быть, – беспомощно пролепетала она.

Тут в горницу влетел Неждан, который, верно, дожидался, пока уйдет тетушка Правуша.

– Сестрица, сестрица, – затеребил он Настю, – ты что замуж выходишь? За этого… бочонка?

Весняна легонько хлопнула его ладонью по лбу.

– Не хули родственников, – строго сказала она.

– Да чего случилось то? – захлопала глазами Смеяна, которая, как обычно, ничего не поняла.

– Так, – сказала Весняна и крепко ухватила Настю за локоть, – пойдем-ка, сестрица, поговорим с глазу на глаз.

И потащила ее к двери. Обернувшись, добавила, глядя на Неждана:

– А кто подслушивать будет, уши оторву. А ты брата покорми, – велела она растерянной Смеяне.

– Нежданчик, там, в полотенце, тебе кусок каравая! – крикнула Настя уже из-за двери.

***

Весняна втолкнула младшую сестру в светелку, прикрыла дверь. Сказала строго:

– Ты почто подучиваешь домовика на родственников нападать? Я же велела больше так не делать!

– Не виновата я, сестрица! Ни о чем таком я его не просила! Он, верно, сам тетушку нашу не любит. Да и за что ее любить? Ты ведь и сама…

Весняна вздохнула, присела на кровать, рассеянно погладила ладонью сшитое из цветных лоскутков покрывало. Промолвила грустно:

– Ох, Настена… – и покачала огорченно головой.

– Да что такое! – обеспокоилась Настя. Села рядом, взяла сестру за руку, заглянула в огорченное лицо.

– Старший то Правушин сын на старостиной дочке женится, – сказала Весняна, опять вздохнув: – И так то у них много власти было. А теперь и вообще… Да и сама знаешь, чего Правуше в голову вступит – того она и добьется, не мытьем, так катаньем…

– Батюшка… – вскинулась Настя.

Весняна кивнула:

– Батюшка, конечно, вступится за тебя… поперву… но как там дальше пойдет, неведомо. Да и не было бы ему беды, если Правуша озлится. Всем бы нам не было беды от того… Подумай крепко, стоит ли оно того? Так ли уж сильно тебе Пров не по нраву?

– Весняна! – ахнула Настя, – ты хочешь, что ли, чтоб я согласилась? Чтобы я… за Прова… – ее голос дрогнул. И подкатила к горлу тошнота, как она представила масляные глаза Прова, утопающие среди пухлых щек, да липкие толстые пальцы, которые тянутся к ее, Настиному лицу.

– Ну, с лица воду не пить, – заметила Весняна, видно угадав ее мысли.

– Да причем тут лицо! Он же злой. Он маленьких дразнит, и котов мучает. Неждан его боится. И Черныш.

– Неждан всего боится, – поморщилась Весняна, – не коту и малому дитю твою судьбу решать и твою жизнь жить, сестрица.

– Я сама его боюсь, – тихо призналась Настя.

Весняна опять вздохнула. Помолчав, сказала неохотно:

– Всяко бывает в супружеской жизни. И так люди живут.

– Зачем? – спросила Настя, – зачем так жить, сестрица? В нелюбви, да страхе. Какая в том радость? Знаешь, сестрица, я ведь вовсе не хочу замуж. А уж за Прова – и подавно!

– Ох, Настена, – горько улыбнулась сестра, – какая же ты… маленькая еще. Будто мы для радости тут.

– А для чего ж?

– Долг, – сухо сказала Весняна. – Долг нам надлежит исполнить. Перед родителями и всем родом. Как заповедано издавна.

– Кем заповедано?

– Сама знаешь. Предками, да богами. В круг свадеб надлежит выбрать себе пару, да продолжить род. Чтобы наши дети родились и успели четыре круга прожить, до того, как настанет Лето, и придут огненные змии. Чтобы наши дети смогли уйти по дороге Макоши, да спастись. А после уже им надлежит продолжить род.

– А нам умереть? – тихо спросила Настя. – И Неждану?

– А нам умереть, – согласилась Весняна. Голос ее спокоен, но в глазах стыла тоска – и смиренное отчаяние. – И Неждану. Потому что он рожден был тогда, когда уже нельзя было рожать детей. Матушка… – Весняна запнулась, но потом выпрямилась, сжала тонкие пальцы, комкая покрывало, и будто через силу договорила: – Матушка наша нарушила заповедь…из-за любви… и сама умерла, и Неждану горькую судьбу, да короткую жизнь определила… Потому, Настена, нельзя заповеди, да обычаи нарушать. Родителям нашим длинный век достался, детям нашим – тоже. Нам же иной путь определен. Но такова наша судьба и долг перед родом.

Весняна поджала бледные губы и выпрямила спину. Неподвижный взгляд ее блестящих глаз был устремлен, казалось, не в стену светелки – но в то самое неотвратимое скорбное будущее, о котором она говорила.

– А если, – тихо сказала Настя и тронула Весняну за судорожно сжатые пальца, холодные, будто камень. Погладила нежно, обняла своими ладонями, согревая. Заглянула в застывшие глаза сестры: – …а если, сестрица, неверные те заповеди? Ежели ошибались те, кто их придумал? Ежели можно жить как-то по-иному? Со счастливой судьбой, долгим веком и радостью? Ведь раньше так и жили. Вон, в старых книгах про то писано. А может, и сейчас так живут. В иных землях, иные люди… Нам бы, может, узнать, да поучиться у них, а?

– Ох, Настена, – Весняна мягко высвободила руки из Настиных ладоней, моргнула, прогоняя набежавшие слезы, да быстро утерла глаза рукавом. – Задурили тебе голову батюшкины книги, зря он тебе позволил их читать. И мне теперь голову морочишь своими выдумками, да несбыточными сказками. Что нам до иных земель, да старых книг, наша судьба – здесь и сейчас, на этой земле, да в это время.

– Время, и верно, изменить сложно, – согласилась Настя, – хотя и про такое есть сказы. Но ежели земля не только неприветлива, но и убивает – может, стоило как раз искать иных земель для жизни? А на тех землях – и иных заповедей…

– Ох, Настена, пожгу я твои дурные книги в печке… – пригрозила Весняна, покачав сокрушенно головой.

– Ты как тетушка Правуша, – хмыкнула Настя, – та все тоже говорит, слишком много воли мне батюшка дает. И, мол, грамота девице ни к чему, и книги ей читать незачем, тем более – чудищ на картинках малевать, да ценную бумагу переводить…

– Ладно, что она покуда твою светелку не видела, да чудовищ на стенах, – Весняна, слабо улыбнувшись, оглядела стены, изукрашенные Настей. Там, среди цветов и узоров, были тщательно изображены заморские звери, перерисованные Настей из отцовых книжек. И огромный зверь элефантер, размером с две избы, да с длинным, змеиного виду, носом. И дивная птица павлиния, пышный хвост у которой раскрашен ярче, чем цветы на праздничном платке тетушки Правуши. И длинноногий двоегорбый кемел с изогнутой крючком шеей, который будто умеет сохранять в этих горбах воду, и потому не пить много дней.

– То не чудовища, а заморские звери, – обиделась Настя. – В книгах пишут, что они живут в иных землях, вместе с людьми. И будто очень в хозяйстве помогают. Вот как у нас лошади, да козы. Элефантер бревна носит своим хоботом и так помогает избы строить. Павлиния… про ее пользу я ничего не нашла, разве что кричит дюже противно, верно, можно ею дурных людей пугать. Но вообще вроде ее за красоту в избах держат. А кемел навроде лошади, только горбатый, зато в горбах своих умеет хранить воду, потому можно на нем самую длинную пустыню пересечь. А пустыня – такое место, где…

– Хватит уж, – махнула на нее рукой Весняна, – недосуг мне эти выдумки слушать. Звери, чудища – все едино. Но вот чего тебе скажу – ежели я от тебя услышу еще раз про иные земли, али про то, что наши заповеди неверны – велю всех этих чудовищ со стен смыть али закрасить. А книжки твои пожгу. И Неждану больше голову не морочь этими сказками да пустыми надеждами. Поняла ли?

Взгляд ее и голос был так строг, что Настя поняла – так и сделает. Уж если Весняна чего решила – ее не переупрямишь, как ни уговаривай.

– Поняла, сестрица, – тяжко вздохнула Настя.

– Я, Настена, ведь тебе добра желаю, – голос Весняны смягчился, – только ты сама мала еще, чтоб понять, в чем то добро. Потому я и не дала сегодня тетушке про сватовство сказать. А коли Пров тебе так уж немил, найди того, кто будет по сердцу. Да поторопись. В этом круге и твоя свадьба должна быть. И чем раньше, тем лучше. Покуда тетушка Правуша по-своему твоей судьбой не распорядилась. И главное помни. Лето уж близко, сестрица. Времени мало осталось.

***

Настя, поникнув, сидела на своей кровати, смотрела бездумно в стену. Туда, где раскрывала цветастый хвост чудная птица павлиния, и шел через далекую пустыню в заморских землях, двугорбый зверь кемел. Неужто и впрямь, права Весняна – да тетушка вместе с ней – и все выдумки в тех книгах? И нет никаких иных земель? И люди никогда не жили по иному… Так всегда и было, точь-в-точь, по старым зарубкам в общинной избе – сорок пять больших кругов от осени до весны, а после – короткое и смертоносное лето, когда с южных долин и из моря приходят змии, сжирающие все живое… И выживут в это лето только малые дети, которых уведет Макошь по волшебной дороге, чтобы они переждали два опасных круга в ирии, среди птиц и иных крылатых зверей…

Скрипнула дверь. В светелку проскользнул Неждан, а за ним – Черныш. Неждан уселся у Настиных ног, прижался головой к коленям, всунул ей в руку кусочек каравая – примерно половину от того, что оставила ему Настя.

– Держи сестрица, – тихо сказал он, – я уже сыт. А ты, верно, голодна. При тетушке разве наешься. Она так глядит, что у меня кусок в горле застревает. У тебя, верно, тоже?

– У меня тоже, – согласилась Настя. Усмехнулась и ласково взъерошила Неждану волосы на макушке. Волосы у него были мягкие, ровно козий пух, а ладошка, державшая хлеб – теплая и нежная – но уже с твердыми бляшками мозолей. Мозоли были не только от лопаты и серпа, но и от деревянного меча, с которым Неждан ходил упражняться вместе со взрослыми воинами. Те сперва его гоняли, но потом махнули рукой. Когда настанет лето, Неждану будет двенадцать кругов. Слишком много, чтобы уйти с другими детьми по дороге Макоши. И слишком мало, чтобы биться со змиями наравне со взрослыми воинами. Но Неждан не собирался даваться змиям просто так, он все равно решил сражаться.

– Мы все умрем, сестрица? – глухо спросил Неждан, не поднимая головы. – Когда лето придет. Да?

– Да кто тебе такое сказал? А ну-ка, не сиди на полу, замерзнешь.

Она притянула братика к себе, усадила рядом, обняла и погладила по узкой спине. Лицо он успел отвернуть в сторону, но Настя заметила заплаканные глаза.

– Подслушивал? – строго спросила она. – Гляди, в другой раз оборвет тебе Весняна уши, неслуху! Ничего не умрем. Весняна просто… глупых бабьих разговоров наслушалась, вот и поверила. А я не стала ей перечить, потому что…ну знаешь, она как что вобьет себе в голову, так потом ее не переупрямишь. Зачем, по-твоему, наши воины тренируются? И новое оружие на кузне зачем куют? Просто так, что ли? Все для того, чтобы, как змии придут, можно было их тут и остановить.

– А что, так можно? – засомневался Неждан.

– Конечно!

– А говорят, – тихо сказал Неждан, – в давние времена, когда огненные змии первый раз пришли, на нашей стороне сам Перун сражался. И небесными молниями по змиям бил. Но люди все равно не смогли их победить, сгинули все. Только малые дети спаслись, потому что их Макошь увела.

– А я слыхала другое, – возразила Настя, – что это было, потому что люди испугались. Перун один за них бился, а они побежали. И тогда Перун разозлился на их трусость, и потому оставил их одних. И другие боги с ним ушли. Но они все равно за нами приглядывают, как без этого. И когда увидят, что наши воины храбры и не собираются сдаваться – Перун опять вернется к людям и возглавит битву. Тогда и придет конец огненным змиям.

– А дядька Силыч говорит, что тогда Перун сам погиб. Зажрали его змеи.

– А ты не слушай, что он говорит. Да нешто может бог погибнуть?

– Ты так точно думаешь? – засомневался Неждан. Но его голос стал куда более живым и веселым.

– Точно, – подтвердила Настя.

– И если мы сами будем храбрыми, Перун вернется и поможет нам победить этих змиев? И он может даже в это Лето вернуться?

– Именно так.

Сама Настя не очень верила в скорое возвращение Перуна. Раз уж он до сих пор не вернулся – с чего бы ему это делать сейчас. Верно, люди, действительно, разочаровали его своей трусостью, и он решил оставить их одних, огненным змиям на погибель.

Знание о змиях передавалось от матерей к своим детям. Но девочкам говорили правду – про то, что летом сгинут все взрослые, ни один не доживет до осени. Это было нужно, чтобы соблюсти заповеданный предками порядок – про круг свадеб, про рождение детей в следующие за ним три года. Чтобы к Лету все дети выросли достаточно и сумели пройти по дороге Макоши – и так спастись.

А мальчикам обычно рассказывали про Перуна, который вернется и поможет победить змиев. Потому что как воинам сражаться без надежды? Со знанием, что все они погибнут, как ни старайся.

– Я буду храбрым, сестрица, – шмыгнув носом, пообещал Неждан.

– Вот и ладно, – серьезно сказала Настя, – очень на тебя надеюсь.

Вяла кусок каравая, которую принес Неждан, отломила большую часть, протянула ему.

– Да я же тебе принес…

– А мы давай на всех поделим, да?

Настя отломила от своей части еще малый кусочек, поманила Черныша. Тот перестал умываться, поглядел на нее круглыми желтыми глазами. Мяукнул, разбежался – да в один миг взлетел на кровать. Потянулся к руке, понюхал ее, щекоча усами – и взял угощение. Еще один кусочек Настя положила на блюдечко под кроватью. Неждан затаил дыхание и пригнулся, подглядывая. И тихо засмеялся, когда мохнатая длиннопалая лапка, только немного похожая на крохотную человеческую ручку, цапнула хлеб с блюдечка.

– Правильно ты тетушке Правуше подножку подставил, – сказал Неждан в темноту за покрывалом, – она противная.

Под кроватью зашуршало, и блеснул зеленым огнем маленький круглый глаз.

– Так вот кто домового учит над гостями шутить! – с притворной строгостью сказала Настя и легонько ухватила Неждана за ухо. – А Весняна-то меня ругает!

– Извини, сестрица, – повинился Неждан, явно сдерживая смех, – ай, ты мне правда сейчас ухи оборвешь!

– Давно пора, – проворчала Настя. Но все же ухо братика отпустила.

– А Весняна правда наши книги пожжет? – тут же спросил он.

– Не пожжет. Если ты не будешь с ней болтать про заморских зверей и иные земли. И я больше не стану, – вздохнув, пообещала Настя.

– А мне расскажешь? – тут же оживился братец и заблестел глазами.

– Да ты и сам лучше меня уж знаешь. Сколько я тебе читала.

– Ну пожа-алуйста, сестричка…

Но Настя и сама была рада отвлечь Неждана от мыслей об огненных змиях и неминуемой погибели, которая наступит для всех через шесть кругов. Потому она опять нагнулась под кровать и попросила:

– Дедушка домовой, будь ласков, дай ту книжку про дивных зверей. Я почитаю, и потом тебе обратно верну, на сохранение.

Настя уже давно приноровилась прятать так батюшкины книжки – на всякий случай, мало ли кому придет охота до них добраться. А с домовым она, и правда, умела договариваться, он был понятливый, разве что сам говорить не умел, только иногда ворчал тихонько, когда был недоволен, или, наоборот, вроде как мурлыкал, когда чему-то радовался. А еще он умел ловко прясть и даже вязать. И нить выходила у него ровная и гладкая, у Насти так не получалось. Только вышивание ему не давалось – то ли он плохо разбирал цвета, то ли иголка была неудобна для его маленьких пальчиков. А с пряжей и вязанием у них так и было заведено: Настя забирала шерсть в свою комнату и клала возле кровати на пол, а рядом – блюдечко с молоком и хлеб, чтоб домовому было чем подкрепить силы во время работы. А сама запирала дверь – чтобы сестры не подсмотрели, как домовой рукодельничает вместо нее – и потихоньку вслух читала батюшкины книжки. Неждан обычно пристраивался рядом – послушать, и Черныш тут же сворачивался в уютный клубок, укрывая нос пушистым хвостом. Да и самому домовому, кажется, тоже нравилось слушать Настино чтение – потому что, когда она замолкала, он недовольно ворчал, а иной раз даже высовывал из-под кровати лапку и подталкивал книгу поближе к чтице.

Вот и сейчас, услышав просьбу, он тут же вытолкнул из-под кровати книгу – и нетерпеливо заворчал. Неждан свернулся на кровати, поджав ноги, а с другой стороны, к Насте прижался пушистым боком Черныш, зевнул, зажмурился и уютно замурлыкал. Настя открыла книгу и начала читать:

– Кемел двухгорбый называется еще кораблем пустыни. Грубые подошвы его ног приспособлены для хождения по горячему песку, а в своих горбах он умеет запасать впрок воду. Потому на нем можно проехать там, где больше не пройдет никакое другое животное, и пересечь самую большую и жаркую пустыню…

– А что такое корабль, сестрица? – спросил Неждан.

Настя припомнила рассказы из другой книги и объяснила:

– Это такая очень большая телега для путешествий. Но может идти она сама по себе, без коней, плыть по морю или даже лететь по воздуху.

– Ежели по морю, – спросил Неждан, – значит, на этом корабле можно попасть в заморские страны?

– Думаю, как раз на ней и можно, – согласилась Настя.

– Вот бы поплыть на таком корабле в такие страны, где водятся эти заморские звери, но нету Лета и огненных змиев. Тогда мы могли бы там жить, в этих заморских странах, долго-долго, и не умирать. Верно, сестрица?

Нужно было, наверное, сказать, что заморских зверей и иных стран не бывает, и все это книжные выдумки. Так, как велела Весняна, велевшая более не морочить брату голову сказками и пустыми надеждами. Но Настя ответила:

– Верно, братец.

А потом еще и добавила:

– И мы когда-нибудь поплывем на таком корабле. В самые прекрасные заморские страны. И будем жить там долго-долго – и не умирать.

– Обещаешь, сестрица? – очень тихо спросил Неждан. Черныш перестал мурлыкать и приоткрыл один глаз, будто тоже ждал ответа. И под кроватью сперва зашуршало, а потом блеснули зеленые глаза. Будто и домовой прислушивался к тому, что скажет Настя.

– Обещаю, – твердо ответила Настя.

***

На купальские гуляния Настя идти не хотела. Никто из парней ей не нравился, а Пров – так и вовсе пугал. При одной мысли о замужестве становилось тошно и страшно. А более всего – таким глупым и неуместным казалось это все сейчас, когда всего шесть кругов оставалось до лета, до неминуемой, и, верно, мучительной, гибели в пастях у огненных змиев.

Обещание, сгоряча данное Неждану, жгло Насте сердце. Обещание, которое она хотела бы исполнить всей душой – и даже, если надо, ценой собственной жизни – но и представить не могла, как к нему подступиться.

Спалось в последние ночи Насте плохо. Не помогали даже книги, прежде так легко уносившие ее сперва в фантазии – а потом и в сны. О дивных заморских зверях, иных странах и совсем иных жизнях, наполненных счастьем и радостью.

Настя все вспоминала путаные речи Василисы, пытаясь поймать в них смысл или хоть какие подсказки, что ей делать дальше. Как спасти Неждана. И где отыскать крылья, о которых толковала Василиса.

Иногда, измучившись, Настя решала, что никакого смысла в речах безумицы нет. Нечего и стараться зря, снова и снова перебирая речи Василисы по словечку, словно раскатившиеся бусины – в надежде вновь собрать на нитку ожерелье. Так то ведь и выглядит безумие, потерянный ум – когда большая часть бусин сгинула, потерялась безвозвратно. Только иногда блеснет в речах сумасшедшего бусина-другая из того сломанного ожерелья, напоминая свет прежнего рассудка и маня ложной надеждой. Но и только. Потому что кроме той пары бусин ничего уж не осталось, и никогда уж не собрать из них прежнего ожерелья. И не найти смысла в речах сумасшедшего.

Но через некоторое время Настя опять принималась вспоминать слова Василисы. И думать, что не Василиса безумна – а напротив, сама Настя слишком глупа, чтобы разгадать ее речи. И иной раз Насте казалось, что вот сейчас она поймет смысл, догадается, о каких крыльях шла речь, нащупает дорогу к спасению.

Настя попыталась опять поговорить с Василисой – но не сумела ее найти. Ни возле колодца, ни в полузаброшенном доме на краю деревни, где обычно обитала безумица. Вообще, про Василису рассказывали, что будто было раньше их двое. Две сестры, одинаковые обличьем, как отражения друг друга. И обе прошлым Летом, еще малыми девочками, ушли по дороге Макоши, спасаясь с другими детьми от огненных змиев. Только назад вернулась одна Василиса. И с того времени она стала вроде как то одной сестрицей оборачиваться – старшей и на первый взгляд, разумной; то совсем другой – хохочущей безумицей, которая мнила себя первой красавицей среди всех. Но при том обе они говорили несвязно и путано, и часто ни к месту поминали в своих речах то Морену, то зеркала.

Почему так случилось – разное говорили.

Будто, что дорога Макоши идет между Явью и Навью. И каждый раз, когда богиня ведет по ней детей, спасая от неминуемой гибели и от смертоносного Лета, злится и бушует Морена. Потому что она считает тех детей уже своими. И требует хотя бы одного ей оставить – выкупом для остальных. А в тот раз выбор Морены пал на Василису. Но сестры так любили друг друга, что ни одна из них не хотела отпускать другую в царство Морены. А поскольку они были одинаковы обликом, сама Морена не могла отличить их друг от друга – и не могла решить, какую из сестер выбрать для себя. А Макошь, тронутая сестринской любовью, договорилась с Мореной разделить жизни и смерти сестер. Так, чтобы по очереди они проводили время в Яви и Нави. И чтобы каждая из них могла прожить половину смертной жизни. А меняются они через волшебное зеркальце Морены, которая та им подарила.

Но говорили и иное. Что зеркальце то не дар сестрам, а наказание. Не было никакого договора с Макошью. Просто одна сестра погибла, оступилась на дороге Макоши – потому что та дорога хоть и ведет к спасению, но сама по себе очень опасна. А вторая девочка пошла погибшую сестру выручать, и так добралась до самой Нави. И, пытаясь вызволить сестру, пользуясь схожестью облика, обманула было и саму Морену. Но тем разозлила богиню смерти так, что та придумала это наказание с зеркальцем. Так, что ни одна из сестер не сможет прожить обычную смертную жизнь, и ни одна не уйдет в спокойное беспамятство Нави. Так и они и будут блуждать меж двух миров, не оставаясь ни в одном из них.

Как бы то ни было – дар это или наказание – именно так и становится Василиса то Премудрой, то Прекрасной. А невнятна речь ее оттого, что не успевает она договорить начатое, как приходит ей время опять возвращаться в Навь. Но путешествуя между миров, Василиса будто умеет разглядеть невидимое обычным людям, потому может иной раз дать хороший совет. Но спрашивать ее – и вообще разговаривать с ней – нужно с осторожностью, чтобы не утащила она с собой в Навь. И не то, что по злобе, а просто по случайности.

Потому, в основном, Василису сторонились и опасались. Только Настя, отчаявшись, решилась обратиться к ней, потому что никто не больше не мог ей помочь.

А теперь Василиса исчезла бесследно, будто окончательно провалилась в Навь, ушла следом за второй своей половиной, погибшей сестрой.

Больше поговорить об этом Насте было не с кем. Ровесницы – как и средняя сестрица, Смеяна – вовсю готовились к купальским гуляниям и к будущим свадьбам. Все разговоры у них были о нарядах, бусах, да женихах. О том, что Лето близко, они будто бы не знали – или просто не хотели думать.

Старшая сестра, Весняна, вроде бы делала то же – примеряла к волосам новые ленты, обновляла вышивку на рубахе – но в ее движениях, голосе и глазах не было ни веселья, ни даже оживления. Раньше Настя решила бы, что тому причиной обычная холодность и спокойствие сестры. Но теперь, после того разговора о сватовстве Прова, Настя понимала, что дело в другом. Весняна помнила про грядущее Лето и близкую гибель. Но помнила и про свой долг, который собиралась исполнить. Так же, как она делала все остальные дела, с тех пор, как заменила сестрам и брату матушку. Когда она днем и ночью заботилась о младших и о батюшке, о доме, и хозяйстве. Позабыв при том о себе самой – и о своих страхах, слабостях, желаниях и мечтах. Только теперь Настя поняла, как тяжела оказалась для Весняны эта ноша – стать в семье старшей. Но ноша эта не сломила сестру, а закалила. Весняна казалась непохожей на своих ровесниц, будто была уже не обычной человеческой девушкой, слабой и нежной, а Магурой-Перуницей, воинственной и отважной облачной девой, что подносит живую воду павшим воинам. И на купальские праздники она собиралась, словно на бой – спокойно, решительно, без сомнений – но и без радости. Не за танцами или любовью – Весняна собиралась исполнить свой долг перед родом. И того же требовала и от сестер.

И когда Настя заикнулась было, что не хочет никуда идти, Весняна спокойно сказала:

– Что ж, если Пров тебе по нраву, можно и не искать других женихов. Тогда и верно, сестрица, купальские празднования тебе ни к чему.

И Настя поняла, что деваться некуда, придется идти.

***

Большое зеркало в доме было одно – в матушкиной светелке, которую теперь занимала Весняна. Смеяна все канючила, просила отдать зеркало ей – мол, все одно, старшая сестра наряжаться не любит, брови да щеки никогда не красит, и в зеркало почти не глядит. И Настя такая же. А ей, Смеяне, было бы в самый раз.

Весняна сказала, что ей не жалко, но тогда Смеяну будет вовсе от зеркала не оторвать. Но никогда сестрам не отказывала, когда им нужно было в зеркало поглядеть или принарядиться по какому-нибудь случаю.

Перед купальским вечером к Смеяне пришли подружки, и они все вместе – а иногда и по очереди – бегали к большому зеркалу. То бусы примерить, то обручи, то ленты.

Наконец, Весняне это надоело, и она погнала девиц из своей комнаты. А потом позвала Настю. Насте было все равно, как она выглядит. И наряжаться ни для кого не хотелось, но спорить со старшей сестрой она не стала.

Весняна усадила ее на табурет, взяла деревянный гребень и разноцветные ленты.

–Дай-ка причешу тебя, сестрица, – сказала она, – как в детстве. Помнишь?

И улыбнулась слабой и будто виноватой улыбкой.

– Помню, – ответила Настя.

– Ты плакала по матушке, – тихо сказала Весняна и осторожно провела гребнем по Настиным волосам. – А я не знала, как тебя утешить. Вытирала слезы, потом сажала перед этим зеркалом, чесала гребнем волосы, плела косы и рассказывала сказки. И тогда ты переставала плакать.

– Ты очень хорошо рассказывала, – улыбнулась Настя.

– А ты была такая любопытная. Все спрашивала разное. А как Сварог не обжег руки, пока ковал солнце? А почему ключи от ирея доверили кукушке? А зачем осенью крылья закапывают в землю и поют над ними песни? Я иногда и не знала, что тебе ответить.

Настя смотрела в зеркало, и казалось ей, что не себя она там видела – а маленькую испуганную девочку, которой заплетает косы старшая сестра.

– И почему птицы улетают в ирей зимой, – вспомнила Настя, – ведь не зимы надо бояться – а Лета…

Рука Весняны дрогнула. Но она промолчала.

А Насте вдруг почудилось в зеркале совсем иное. Будто Морена, чернокосая и ослепительно красивая, плетет косы бледной, как молоко, Василисе с вымазанными черной кровью губами.

«…у Морены самые лучшие зеркала, да себя там не увидишь. А тут вдруг жених приедет, а я неприбрана… Погляди, хороша ли я для женихов, сестрица? Круг свадеб начинается, неужто не знаешь?»…

Настя зажмурилась, чтобы больше видеть в зеркале страшных чужих лиц, и не слышать Василисиного шепота.

– Что ж ты не смотришь? – спросила из-за спины Морена и тронула Настину щеку ледяной рукой: – Не нравится, как я заплела косы? Или ленты нехороши?

– Погляди сама, хороша ли я для женихов, сестрица, – безжизненным голосом ответила ей Настя, не открывая глаз.

И услышала опять тихий шепот Василисы: «Улетай отсюда, девица, улетай, ногами-то не уйдешь…»

***

– Что-то вы невеселы, сестрицы, – сказала Смеяна, отвлекаясь от своих подружек и приобнимая Весняну за плечи: – праздник же!

– Нашей Настене местные женихи не по нраву, – сухо сказала Весняна, строго глянув на младшую сестру, – верно, ждет, когда из ирия прилетит к ней ясный сокол, царевич-птица.

– Эдак привередничать, можно вовсе одной остаться, – засмеялась светлокосая черноглазая Яромила, одна из подружек Смеяны.

– И хорошо бы… – пробормотала Настя. Но сейчас же замолчала под строгим взглядом Весняны.

– А говорят, – сказала Яромила, – что в купальские ночи иногда и боги на землю спускаются, у наших костров поплясать.

– Может, сестрица, ты там Сварога встретишь? – прищурилась Смеяна: – Уж он-то для тебя достаточно хорош будет?

– Сварог, небось, страшный, – засмеялась Яромила, смущенно прикрывая ладонью рот, – а вот если бы Лель… Кудри у него золотые, кожа медом пахнет, лицо белое, глаза синие, голос сладкий, а руки ласковые… А, Смеяна? – она толкнула подругу в бок.

– Тихо, балаболки, языки без костей, – прикрикнула на них Весняна, – стыда у вас нет. Думайте, о чем говорите.

– Уж и помечтать нельзя, – опять засмеялась Яромила.

– А я бы хотела, – громко сказала Настя, хотя и собралась было промолчать под строгим взглядом Весняны, – я бы хотела как раз встретить Сварога. Да спросить, почему у нас тут все так устроено… неладно.

Девушки замолчали и даже перестали улыбаться, растеряно глядя на Настю.

«Тошно мне у вас тут, – вспомнила Настя шепот Василисы: не могу…»

Но сама она больше ничего не сказала, только отвернулась от сердитого взгляда Весняны.

***

Настя смотрела, как вяжут из соломы идола Купалы, потом надевают на него сорочку, мониста и венки из цветов. А напротив, возле столов с угощениями, ставят срубленное деревце, украшают его лентами и цветами, и с песнями, да уговорами нарекают его Мореною.

Теперь с соломенным Купалой будут играть и плясать всю ночь, да прыгать с ним через костер. А на последний день праздников и Купалу, и Морену-деревце отнесут к реке, да бросят обоих в воду, чтобы отвести от себя и своих семей болезни и смерти на этот круг.

Чем темнее становилась купальская ночь, тем жарче горели костры. И ярче становились глаза парней и румянец на девичьих лицах, веселее – смех и танцы, громче – песни, откровеннее – шутки и объятия.

Настя вывернулась из общего хоровода, стряхнула с плеча чью-то горячую ладонь.

Мельком увидела в алых отсветах костров массивную фигуру Прова. Тот не плясал, сидел в сторонке на пригорочке, и прихлебывал что-то из пузатой глиняной бутыли. Насте почудился его жадный тяжелый взгляд, будто печным жаром задело лицо. Но она быстро нырнула за спины плясунов, надеясь, что Пров ее все-таки не заметил. Встречаться с ним она, конечно же, не хотела.

Потихоньку Настя отошла подальше от костров, от жара и угара шумных плясок. В ночном лесу было тихо и покойно. Прохладный ветерок приятно ласкал кожу, черные ветви деревьев смыкались за спиной, ограждая Настю от докучливого праздника.

Справа тянуло сырым болотным духом, там, за ельником, начинались северные болота, которые, говорят, тянулись до самых ледяных пустошей. Теперь, с приближением весны, ледники потихоньку таяли, болота наливались водой, и все больше украшались нарядными полянами крупной алой клюквы и солнечной сладкой морошки. В этом круге урожай, наверное, будет еще богаче, надо будет заказать у батюшки кадушек под моченую ягоду… И меду для сладких наливок и варенья… У Неждана любимое лакомство – морошка в меду, надо будет сделать в этот раз побольще…