Тот, кто живет в тени

Глава

Глава 1.

Ночной Сеул

Воздух в VIP-ложе «Octagon» был густым и липким, пропахшим дорогим парфюмом, дымом кубинских сигар и едва уловимым запахом пота, проступающим сквозь маски безупречного гламура. Стробоскопы выхватывали из полумрака блеск бриллиантовых серег, влажный блеск губ, застекленевшие взгляды. Звук не просто оглушал – он был физической волной, от которой вибрировал пол под ногами

В самом центре этого буйства, на белом кожаном диване, восседал Ким Минхек. Его пиджак Brioni был безупречен, но расстёгнут – жест показного пренебрежения. Пальцы сжимали хрустальный стакан с виски, но он не пил. Он ощущал холод стекла на коже, вдыхал дымный аромат напитка, и каждый глоток был для него не удовольствием, а напоминанием: он может позволить себе то, что для других – недостижимая мечта.

Его взгляд скользил по танцполу – сотни тел, слившихся в один пульсирующий организм. Он чувствовал их энергию – отчаянную, голодную, направленную на него.

Муравьи. Мысль пронеслась с лёгкой усмешкой, но где-то глубоко внутри, под слоем цинизма, шевельнулось что-то холодное и одинокое. Все они хотят чего-то от меня. Никто – просто меня.

– Минхек, вы просто божественны! – просипел голос прямо у его уха, возвращая в реальность.

Тёплое дыхание, запах дешёвого вина и сладких духов. Девушка прильнула к его плечу, её пальцы вцепились в рукав его пиджака с жадностью, которая почти обжигала. Он медленно повернул голову. Его глаза скользнули по ней – оценивающе, холодно, как сканер. Искусственные ресницы, слишком яркая помада, дрожь в кончиках пальцев.

Отчаяние, прикрытое блёстками. Голод в глазах. Он почувствовал внезапную волну презрения – не только к ней, но и к себе, к этой игре, в которую он был вынужден играть. Резким движением колена он отстранил её, освобождая пространство. Девушка застыла – на её лице мелькнула обида, боль, унижение, но через секунду маска вернулась – фальшивая улыбка, притворный смех. Как легко они ломаются. Как легко я их ломаю. И снова – тот холодок внутри.

Внезапно в кармане завибрировал телефон, чёрный, холодный, безликий. На экране – «К.Д.». Мир рухнул в тишину. Звуки клуба исчезли, словно кто-то выдернул штепсель из розетки. Осталось только глухое биение собственного сердца, тяжесть в груди и два пылающих символа на экране.

– Говори, – его голос прозвучал хрипло, с натянутой небрежностью, но внутри всё сжалось.

– Твоё местоположение, – голос в трубке был ровным, металлическим. Без эмоций. Без вопроса. Голос отца. Голос, который всегда взывал к самому тёмному, самому беспомощному внутри него.

– В раю, если тебе интересно, – Минхек язвительно усмехнулся, сжимая телефон так, что костяшки побелели.

– Самолёт в Пусан. Завтра, девять утра. Костюм. Ты в трезвом виде. – Фразы, отточенные как лезвия.

– Меня не будет, – сквозь зубы, чувствуя, как ярость подступает к горлу, горячая и беспомощная. – У меня свои планы.

– Твои планы – детские капризы. Ты – актив компании. Веди себя как актив. И прекрати транжирить деньги на это убогое зрелище. Ты выглядишь ничтожеством.

Щелчок.

Тишина. Ничтожество. Слово повисло в воздухе, раскалённое, ядовитое. Оно вошло в него, как нож, и осталось там, жгучим и неизвлекаемым. Он швырнул стакан об пол. Хрусталь разлетелся с оглушительным треском, осколки брызнули на ботинки гостей. Веселье замерло.

– Всем заткнуться! – его рёв перекрыл музыку. Он сметал со стола бутылки, его лицо исказила гримаса чистой, неподдельной ярости.

Он ринулся к выходу, грубо расталкивая всех на пути. Сорок минут спустя гиперкар нёсся по ночному Сеулу, ревя мотором, будто пытаясь вырваться из клетки. Минхек давил на газ, но не мог загнать внутреннюю бурю. В зеркале заднего вида мелькнуло его отражение – взъерошенные волосы, глаза, полные ярости и чего-то ещё. Что-то знакомое, чужое, ненавистное.

Он резко притормозил на красном светофоре в Хондэ. И посмотрел в зеркало снова. И увидел его. Не себя – а его. Отца. Тот же холодный, оценивающий взгляд, те же сжатые губы, те же морщины у глаз, пролепленные годами презрения. Тень Ким Дэсона жила в нём, въелась в черты лица, в каждый жест, в саму душу. Он не просто был похож на отца, он становился им.

Гудок машины сзади вырвал его из оцепенения. Светофор сменился на зелёный, и поток машин медленно пополз вперёд, оставляя его наедине с разрывающейся изнутри реальностью. Он рванул с места, давя на газ так, будто пытался убежать от собственного отражения. Шины взвыли на асфальте, и гиперкар рванул вперёд, сливаясь с ночным потоком.

Но куда?

Куда ты мчишься, Минхек? От себя не убежишь.

Он свернул в узкие переулки Хондэ, где неоновые вывески кофеен и баров сменялись тёмными витринами мастерских, закрытых на ночь. Здесь пахло не деньгами и парфюмом – здесь пахло жизнью. Жареным тофу из уличной лавки, влажным асфальтом после недавнего дождя. Запахом, который он когда-то знал до того, как его поглотил мир Бриони и виски за пятьсот долларов за бокал. Он припарковался у обочины, заглушил двигатель. Тишина обрушилась на него, оглушительная, давящая, только лёгкий шелест листьев из окна и отдалённый гул города где-то там, за поворотом вырывали из оцепенения. Он вышел из машины, чувствуя, как дрожат колени. Прислонился к холодному капоту, закрыл глаза, пытаясь заглушить тот образ – образ отца в зеркале. Но он был там, за веками, ждал.

Он вспомнил свои шестнадцать лет – не ночные клубы и «друзей», а пустую комнату в доме отца, где единственным звуком был тикающий часовой механизм и голос по телефону: «Ты разочаровал меня, Минхек».

Он вдыхал ночной воздух, пытаясь уловить что-то настоящее, что-то своё. Но даже дыхание казалось ему чужим.

Он снова сел в машину, но уже не давил на газ. Просто сидел, смотря в темноту за лобовым стеклом. А потом достал телефон, не тот, чёрный – свой, личный. Пролистал контакты – сотни имён, ни одного, кому он мог бы сказать: «Мне страшно». Он зажёг экран, билет на рейс в Пусан, девять утра, он не нажал «купить». Просто смотрел на него, чувствуя, как стальная петля затягивается вокруг его горла ещё туже. Завтра он будет в Пусане. В костюме. Трезвый. Потому что другого выхода не существовало.

Глава 2 . Ненависть.

Башня штаб-квартиры «Taeyang Group» пронзала сеульское небо словно клинок. Их компания была настолько большой, что одним офисом не обошлось; Taeyang Group занималась гостиничным бизнесом. Отели, курорты, спа – всё это носило имя Taeyang, привлекая инвесторов и партнеров со всего мира в Сеул.

Ким Минхек поднимался в лифте на самый последний этаж, в кабинет директора – своего отца. Рассматривая свое отражение в отполированных до блеска дверях, он мог лишь усмехнуться. Жалкая напыщенность. Сегодня он снова войдет в его кабинет, но не для того, чтобы спросить «как дела». Отношения Минхека и отца больше походили на отношения начальника и непослушного подчиненного, который обязан выполнять все приказы беспрекословно. Так было с самого детства: все в доме подчинялось ему – горничные, Минхек, мама…

Двери лифта открылись, вырвав его из воспоминаний. Перед ним раскинулся кабинет отца: огромное панорамное окно, такого же размера стол, выточенный на заказ из цельного куска темного дерева. Пол из черного полированного мрамора отражал безжалостные линии мебели.

За массивным столом сидел Ким Дэсон. Он не смотрел на сына, неторопливо пролистывая что-то в планшете. Его пальцы, лишенные каких-либо украшений, кроме скромных платиновых часов, медленно листали страницы. Минхек замер в нескольких шагах от стола, ожидая. Молчание затягивалось, становясь осязаемым, давящим инструментом пытки.

– Отчет по Пусану, – наконец прозвучал металлический голос. Отец не поднял глаз. – Без комментариев. Как и твое присутствие там.

Минхек почувствовал, как сжимаются кулаки у него за спиной.

– Я сделал то, что от меня требовалось.

– Ты проявил минимальную достаточность, – поправил его отец, наконец отрывая взгляд от экрана. Его глаза, точная копия минхековских, но выцветшие и холодные, как зимнее небо, уставились на сына. – Ты – лицо этой корпорации. Каждая твоя неуверенность, каждая твоя слабость – это брешь в нашей обороне. Конкуренты чуют слабину, как гончие. Твой друг, Пак Джисон… его отец планирует женить его на девушке из японской крупной компании. Если это произойдет, мы окажемся на втором месте. Я не могу этого допустить.

Он отложил планшет и сложил руки перед собой.

– Ты разучился видеть мир за стенами этого здания. Разучился видеть людей, которые являются нашими потребителями. Ты презираешь их, но именно на их плечах стоит всё, что у нас есть. Это недальновидно. И глупо.

Минхек молчал. Любая попытка защиты была бы расценена как слабость.

– Поэтому ты займешься благотворительностью, – заключил отец, и в его голосе прозвучала легкая, ядовитая насмешка. – Новый арт-проект. Поддержка локальных… талантов. – Он произнес это слово, будто пробуя на вкус что-то неприятное. – Организуй благотворительную выставку и представь там работы малоизвестных авторов. – Отец откинулся на спинку кресла. – Потом хочу видеть их подписанные контракты с нашей группой. Это поможет нам не упасть с нашего места.

Президент долго смотрел Минхеку в глаза, видя, как того распирает от злости.

– Ладно, сделаю тебе скидку, – Дэсон усмехнулся, обнажив свои белоснежно-ровные зубы. – Принеси мне хотя бы один контракт. Хочу украсить новыми картинами холл нашего отеля в Гонконге.

На стол легла тонкая папка. Минхек машинально взял ее, понимая, что теперь придется играть по его правилам.

– Здесь кандидаты. Не подведи меня снова, – голос отца снова стал безразличным. Он уже вернулся к планшету, отводя сыну не больше внимания, чем пролетающей за окном мухе. Аудиенция была окончена.

Спустившись на пять этажей ниже, Минхек направился в свой кабинет. Горечь от слов отца разъедала его эго; теперь он остался один на один с выставкой, не имея малейшего понятия, что делать. Подвести отца было нельзя – это каралось смертной казнью.

Даже сейчас он не мог высказать свое мнение. Любое слово против желаний президента означало бы непослушание, которое не останется безнаказанным. Поэтому ему приходилось быть смиренным рабом компании и выполнять любые прихоти отца.

Может, ты просто не хочешь ничего менять, Минхек? Тебе ведь нравится так жить: деньги, машины, тусовки и власть. Сможешь ли ты когда-нибудь отказаться от такого?

В Минхеке бушевали эмоции. Капля пота скатилась по его лицу. Злость, перемешанная с отвращением ко всему миру, – вот что он испытывал после каждой встречи с отцом. Воздух давил тяжелым облаком, виски пульсировали, отдаваясь болью в голове. Минхек подхватил папку и швырнул ее в сторону. Портфолио «локальных талантов» разлетелись по кабинету. Шумно выдыхая и пытаясь прийти в себя, Минхек мерил помещение шагами и крутил перстень на указательном пальце. Остановившись около одной из фотографий, он увидел лицо девушки с большими темными глазами, неестественными для такого маленького лица. Минхек поднял листок: портфолио кандидатки на контракт с Taeyang Group. Снизу была подпись: Пак Соми, керамика, смешанные техники. Искусство рисунка, живопись.

Что-то было в этой фотографии завораживающее. Может быть, эта улыбка – свободная, не знающая проблем, просто живая. То, чего так отчаянно хотел заполучить Минхек.

Снизу был адрес ее мастерской. Минхек нажал кнопку внутреннего вызова на рабочем телефоне.

– Машину к входу. Сейчас. – Его голос был холоднее льда. Он нашел то, что можно подчинить. – Ты хотел контракт, отец? Я принесу тебе его на блюдечке, вместе с этой завораживающей улыбкой. А потом растопчу вас.

Выйдя из кабинета, он поторопился к выходу. Персонал, завидев его, разбрелся по углам; его серьезное лицо пугало. Никто не хотел попасть под горячую руку Минхека.

Он сел в машину и коротко продиктовал адрес мастерской водителю. Тот без эмоций повез его в указанном направлении. Спустя какое-то время они уже ехали по узким улочкам Хондэ. Минхек помнил, буквально день назад он был здесь, пытаясь справиться с эмоциями.

– Похоже, мы на месте, господин Ким, – водитель указал рукой на небольшую мастерскую. Вместо вывески висела маленькая деревянная табличка с ее названием.

Минхек вышел из машины, поправил галстук, осматриваясь по сторонам. На улице почти не было людей – так же, как и той ночью. Но это могло сыграть ему на руку: никто не напишет о нем еще одну фальшивую статью.

С фантазией у тебя все плохо, Пак Соми. Могла бы хоть название поинтереснее придумать. «Мастерская Пак» – скучно.

Минхек подошел к двери, дернул за ручку, но та не поддалась. Он отрешенно посмотрел на дверь. Такого плана не было в его сценарии. Она должна была его ждать. Он попробовал с силой навалиться на дверь, но та оставалась непреклонна.

– Черт! – громко выругался Минхек. – Пак Соми, выходи!

Никакого ответа. Только где-то вдали залаяла собака. Из окна на втором этаже соседнего здания высунулась любопытная бабушка, тут же испуганно скрывшись, увидев его разъяренное лицо и дорогой костюм.

Бессилие, острое и тошнотворное, сдавило ему горло. Его взгляд упал на единственное окно мастерской, прикрытое изнутри простой тканевой шторой. Он подошел, попытался заглянуть в щель между тканью и рамой. Увидел лишь смутные очертания станков, полок, темноту. Ни движения, ни света.

Она его обокрала. Обокрала его сцену, его момент триумфа, его возможность выпустить пар. Она, даже не зная о его существовании, уже нанесла ему удар. Сначала своим взглядом на фотографии, теперь – своим отсутствием. Он стоял посередине пустынного переулка, раздавленный, одинокий, с комом бесполезной ярости в груди. Его идеально отточенный план разбился о запертую дверь. Отец, будто чувствуя это издалека, снова побеждал, снова доказывал его несостоятельность.

Минхек вернулся в машину и приказал водителю направляться обратно в офис. По дороге он обдумывал случившееся, продумывая новые планы. Мысли роем кружились в голове, тяжелым грузом давя на него.

За окном мелькали огни Хондэ, но он не видел их. Перед глазами стояла ее улыбка с фотографии. Эта дурацкая, свободная улыбка. От нее сводило скулы. Почему именно она вызывает такую бурю?

И тогда его пронзило.

Не образ. Ощущение. Холодный ветер, кусающий щеки. Та самая ночь, десять лет назад.

Он, восемнадцатилетний, стоит на заднем дворе их особняка, затягиваясь сигаретой. Это его последний вечер как обычного мальчика Ким Минхека. Завтра утром он станет наследником огромной корпорации, отец представит его совету директоров, и он больше никогда не останется без внимания, как сегодня. Вдруг его взгляд падает на удаляющуюся фигуру, выскользнувшую из соседнего особняка. Соседи, семья Ким – влиятельные, холодные, такие же, как его собственная. Фигура в черных штанах, сером худи и с рюкзаком за спиной шла быстрым, уверенным шагом. В ее походке чувствовалась не спешка, а решимость. Свобода. Она не бежала – она уходила навсегда, и каждый шаг словно говорил: «Никто не сможет меня остановить».

Минхек замер, с завистью наблюдая, как тень растворяется в ночи. Он не видел лица, лишь силуэт. Он смутно помнил, что у соседей есть дочь – тихая, неприметная девочка, которую почти не показывали на публику. Вот кому повезло, – с горечью подумал он тогда. Она смогла.

Спустя столько лет Минхек все еще злился. Почему у нее хватило смелости сбежать из этого проклятого мира, а у него – нет? Его находили везде и всегда возвращали с поклоном к отцу. А та девушка… она просто исчезла.

И теперь, глядя на фотографию Пак Соми с ее бесстрашной улыбкой, он чувствовал ту же самую, знакомую зависть, смешанную с яростью

«Она…» – мозг, наконец, сложил два и два. Силуэт в ночи и улыбка на фотографии. Это была она. Та самая девушка, которая сбежала. Та, кому он тайно завидовал все эти годы. Та, у кого хватило духу сделать то, на что он никогда не осмелился.

И она снова его обокрала. Сначала – украла его мечту о свободе. Теперь – украла его сцену, его момент торжества.

«Хорошо, – медленно подумал он, и губы его искривились в безрадостной улыбке. – Очень хорошо. Теперь это стало по-настоящему личным»

Глава 3. Не признание.

Тишина в кабинете Минхека была оглушительной. Он не двигался, сидя в кресле и уставившись в темный экран монитора. На стеклянной столешнице перед ним лежал тот самый листок с лицом Пак Соми. Ее спокойный, уверенный взгляд теперь казался ему не наивным, а вызывающим. Насмешливым. Ярость не утихла. Она кристаллизовалась, превратилась в холодный, твердый алгоритм действий.

Его пальцы привычным жестом вызвали не внутреннюю линию, а набрали номер смартфона. Тот самый, «личный» телефон, с сотнями номеров людей, решавших проблемы в обход официальных каналов. Трубку взяли после первого гудка.

– Мне нужна информация, – голос Минхека был низким и монотонным, лишенным всяких эмоций. Это был голос, делавший собеседника по ту сторону линии немедленно собранным. – Пак Соми. Художник, керамика. Адрес мастерской в Хондэ нам известен и бесполезен. Найти ее. Текущее местоположение, расписание, привычки, слабости. Круг общения. Прошлое. Все. У вас есть двеннадцать часов.

Он положил трубку, не прощаясь. Приказ был отдан. Машина завелась. Теперь оставалось ждать. Он встал и подошел к панорамному окну. Ночной Сеул сиял внизу, как рассыпанная коробка драгоценностей. Он смотрел на него не как хозяин, а как тюремный надзиратель, наблюдающий за двором для прогулок. Этот город, эта жизнь – все было частью его клетки. Но сейчас он чувствовал не боль, а холодную концентрацию хищника, учуявшего запах крови.

Ровно через четыре часа сорок семь минут телефон завибрировал. Сообщение. Не имя, просто набор цифр – адрес съемной квартиры в не самом престижном, но и не бедном районе.

Время: обычно возвращается домой к десяти вечера.

Место: сегодня вечером – встреча с подругой в небольшой кофейне в Итэвоне.

Кофейня называлась «The Silent Canvas» («Тихий Холст»). Ирония судьбы заставила его губы искривиться в подобие улыбки. Этого было достаточно. Он вышел из кабинета, не оглядываясь, его водитель ждал у подъезда. Минхек молча сел в машину и бросил адрес кофейни. Он не спешил. Он хотел, чтобы она закончила свой ужин, расслабилась, почувствовала себя в безопасности. Машина остановилась в переулке напротив «The Silent Canvas». Это было уютное место с теплым светом, деревянными столами и запахом свежесмолотого кофе. Сквозь окно он увидел ее. Пак Соми. Она сидела за столиком с другой девушкой, смеялась, поднося к губам чашку. Она была одета просто – темные джинсы, свободная блузка, в волосы была воткнута кисточка вместо заколки. Она выглядела… настоящей. Непринужденной. Счастливой. Это зрелище вызвало в нем новую волну ненависти, ее легкость была прямым оскорблением его собственному затворничеству. Ее «настоящая» жизнь была тем, что он променял на клетку из золота и стекла. Он наблюдал за ней, как зритель за актерами в театре. Вот она попрощалась с подругой, вот накинула легкую куртку, вот вышла на улицу, засунув руки в карманы и напевая что-то себе под нос. Она пошла пешком, очевидно, по направлению к станции метро, Минхек дал знак водителю. Автокар медленно пополз за ней, сохраняя дистанцию, сливаясь с потоком машин, он вышел из машины, когда она свернула в менее оживленный переулок, ярко освещенный неоном от бара с крафтовым пивом.

И вот он нагнал ее, его тень накрыла ее, и она инстинктивно обернулась.

– Пак Соми? – его голос прозвучал громко в вечерней тишине. Она вздрогнула, и ее глаза, те самые большие, темные глаза с фотографии, широко распахнулись. Но в них не было страха. Сначала – удивление, затем настороженность, мгновенная оценка ситуации. Он видел, как ее взгляд скользнул по его лицу, по идеально сидящему пальто, оценил его с головы до ног и… не нашел ничего знакомого. Ничего, что могло бы вызвать испуг.

– Нет, вы обознались, – ее голос был тихим, но твердым. Без тени подобострастия. Он ожидал заикания, испуга, узнавания. Ее спокойная уверенность снова вывела его из равновесия.

Ее ответ повис в воздухе, острый и легкий, как лезвие бритвы. Минхек замер на секунду, его разум, привыкший к мгновенному подчинению, с трудом обрабатывал простой отказ. Он моргнул, и по его лицу пробежала тень сомнения – может, и правда ошибся? Но нет, это было то самое лицо с фотографии. Та же линия скул, тот же разрез глаз.

– Не ври мне, – его голос стал низким и сиплым, он сделал шаг вперед, пытаясь физически надавить там, где не сработал психологический нажим. – Я знаю, что это ты.

Но она не отступила. Наоборот, ее брови сдвинулись, а в уголках губ появилось самое раздражающее, что он мог представить, – легкое презрение.

– Послушайте, – она сама сделала шаг навстречу, и ее тихий голос зазвучал отчетливо, как удар хлыста. – Вы либо перепутали меня с кем-то, либо у вас серьезные проблемы. Отстаньте. Сейчас же или я подниму такой шум, что ваш дорогой автокар и ваш весь этот жалкий вид благополучия не спасут вас от внимания всех людей в радиусе трех улиц, я не шучу.

Она бросила на него последний уничижительный взгляд, полный ледяного равнодушия, резко развернулась и зашагала прочь, не оборачиваясь. Ее осанка, ее уходящая в темноту спина – все кричало о том, что она только что отмахнулась от него, как от назойливой мошки. Минхек застыл на месте, оглушенный, его кулаки сжались. Где-то вдали, она скрылась за одним из зданий, он остался один в неоновом свете. С комом бессильной ярости в груди и с единственной мыслью, которая жгла ему мозг: она не просто отказалась его бояться, она даже не узнала в нем того, кто он есть. Она заставила его усомниться. Усомниться в информации, в себе, в своей силе. И это было в тысячу раз унизительнее любого страха в ее глазах. Он не просто проиграл эту битву. Он даже не сумел заставить ее признать, что битва вообще идет.

…

Пак Соми задержалась в мастерской допоздна. Запах обожженной глины, лака и древесины успокаивал ее лучше любого лекарства. В ее руках рождалась новая форма – изогнутая, почти живая, с шероховатой текстурой, напоминающей кору дерева. Она целиком погрузилась в работу, отключившись от внешнего мира. Ее прервал настойчивый стук в дверь. Соми вздрогнула, отложив инструменты. Кто это мог быть в такой час? Через запыленное стекло она разглядела очертания взволнованного лица старика-охранника из пекарни через дорогу.

– Соми! – его голос был приглушенным, но полным тревоги. – Тут к тебе какой-то человек приходил! На дорогой-предорогой машине! Злой, как демон, ломился в дверь, кричал твое имя! Выглядел очень опасно!

Соми нахмурилась, вытирая руки о фартук.

– Человек? Какой человек? Что ему было нужно?

– Не знаю! Но вид у него был богатый. Очень богатый и очень злой. Я испугался и не вышел. Он уехал, но, дочка, будь осторожна! Такие люди не сулят ничего хорошего таким, как мы.

Он ушел, оставив Соми с неприятным, тревожным чувством под ребрами. «Богатый и злой». Она окинула взглядом свою скромную мастерскую, свои работы, стоящие на полках. Кому из мира «богатых и злых» могла понадобиться она? Мысли сразу же понеслись к долгам за аренду, но нет, все было оплачено. Она отбросила тревогу, списав все на случайность или ошибку. Возможно, какой-то пьяный мажор из ночного клуба потерялся. Она закончила работу, погасила свет и отправилась на встречу с ее подругой Джихе в Итэвон, в их любимую кофейню «The Silent Canvas». Но ощущение тревоги не отпускало. За чашкой кофе она поделилась историей с подругой.

– Охраник сказал, что тот парень кричал мое имя. Значит, это не ошибка.

– Может, это какой-то одержимый поклонник? – предположила Джихе, – Твои работы на той мини-выставке в прошлом месяце получили хорошие отзывы!

– Богатый поклонник, который ломает двери? – усомнилась Соми. – Скорее уж коллектор. Или…

Ее мысль прервалась. Сквозь окно во всю стену она увидела, как к кофейне подъехала дорогая машина, редко можно встретить такие машины в этом районе. Она не могла понять, почему не может оторвать взгляд от этой машины и силуэта, виднеющегося сквозь тонированные окна. И тут она вспомнила про слова охранника: «Он был на дорогой машине».

– Это он? – прошептала подруга, заметившая ее взгляд и побледневшее лицо.

－ Не знаю, что – то мне подсказывает, что нам нужно уходить.

Они натянули куртки, попрощались и разошлись в разные стороны. Соми намеренно пошла пешком, надеясь потеряться в толпе. Она слышала, как за ней медленно ползет машина. Сердце бешено колотилось, она свернула в более тихий переулок, надеясь дойти до оживленной улицы. И тогда его тень накрыла ее, его голос, низкий и хриплый, назвал ее имя. Она обернулась, собрав всю свою волю.

Сердце выскакивало из груди, отдаваясь глухим, частым стуком в висках. По спине пробежали мурашки – было страшно, но нельзя было выдавать испуг. Она сильнее сжала руки в карманах, так, что на руках остались следы от ее ногтей. Кто этот псих? Мысль пронеслась вихрем, пока ее глаза, привыкшие подмечать детали, сканировали незнакомца за доли секунды. Дорогое пальто, идеальная стрижка, холодное, надменное лицо, искаженное какой-то внутренней яростью. И этот голос, прорезавший тишину, – хриплый, полный нездоровой уверенности.

Пак Соми?

Имя ее творческого «я», ее щита, ее свободы, прозвучало из его уст как обвинение, как плевок. Внутри все сжалось в комок. Инстинкт кричал: Беги! Но годы, прожитые под грузом другого имени, научили ее другому – никогда не показывать слабину, никогда не подтверждать чужих догадок. Ее лицо осталось маской спокойствия, пока внутри бушевала буря.

Он нашел меня. Но как? Зачем?

Это не был восторженный поклонник ее работ. В его взгляде не было ничего, кроме голодной, хищной злобы, это был охотник. И она чувствовала себя загнанной лисицей в свете фар. Но он ошибался в самом главном, он думал, что имеет дело с наивной художницей, которую можно запугать. Он не знал, что за именем Пак Соми скрывается Ким Мису. Она уже однажды сбежала из мира, где к людям относятся как к вещам, и этот навык – врать, не моргнув глазом, прятать свою сущность за бесстрастной маской, – был у нее в крови.

– Нет, вы обознались, – ее собственный голос прозвучал удивительно ровно, холодно, отстранённо. Она вложила в него все свое презрение к этому наглецу в дорогой одежде, который решил, что может безнаказанно врываться в ее жизнь.

Он попытался надавить, сделал шаг вперед. От него пахло дорогим парфюмом и опасностью. Но отступать было нельзя, ни на сантиметр, любая уступка – смерть. Она сама пошла навстречу, смотря ему прямо в глаза, вкладывая в свой шепот всю сталь, на которую была способна. Угроза криком была не блеф, это был расчет. Такие, как он, ненавидят публичные сцены. Ненавидят, когда их безупречный образ рушится, и это сработало, он отступил. Она увидела в его глазах не ярость, а что-то худшее – растерянность, ее отрицание было настолько тотальным, что заставило его на секунду усомниться в себе, и это была ее маленькая победа.

Развернувшись, она зашагала прочь, чувствуя, как его взгляд жжет ей спину. Каждый шаг отдавался в ногах свинцовой тяжестью. Сердце не давало ей покоя и колотилось так, что вот вот выпрыгнет из груди. Она не оборачивалась. Не могла себе позволить. Только за углом, прислонившись к шершавой, холодной стене старого дома, она позволила себе выдохнуть. Руки тряслись, дыхание сбилось, перед глазами пелена.

Он знает имя Соми. Он нашел меня здесь.

Это было лишь вопросом времени, и она всегда этого боялась. Но теперь это случилось, и этот человек в нем было что-то неконтролируемое, непредсказуемое. Не корпоративная холодность, а личная, почти животная ярость. Она глубоко вдохнула, заставляя себя успокоиться, страх был роскошью, которую она не могла себе позволить. Теперь это была война, и первая атака была отбита. Но она знала – это только начало.

Он еще вернется. И в следующий раз ее холодного отрицания может быть недостаточно, нужно было думать, готовиться или исчезнуть снова. Но как? И под каким именем? Она посмотрела на свои руки, все еще дрожащие от напряжения, руки, которые лепили, творили, строили ее новую жизнь. Жизнь Пак Соми. И теперь кто-то пришел, чтобы все это разбить.

Глава 4. Слепая ярость.

Тишина в пентхаусе Минхека была иной, чем в его офисе. Здесь не давил авторитет отца, не витал дух корпоративных сражений, здесь была пустота. Стерильная, дорогая, вылизанная до блеска пустота, в которой гул собственных мыслей отдавался оглушительнее любого рева мотоцикла. Он стоял у панорамного окна, вглядываясь в дневной Сеул, но, не видя его, перед глазами стояло одно-единственное лицо – с большими, темными глазами, полными не страха, а холодного, презрительного равнодушия.

«Нет, вы обознались».

Эти слова жгли изнутри, как кислота. Он провалил все, провалил приказ отца. Провалил свою собственную миссию мести. Он, Ким Минхек, был проигнорирован, отброшен как назойливая муха каким-то нищим художником из Хондэ.

На стеклянном столе лежал распечатанный отчет. Сухие данные, добытые за немалые деньги в три часа ночи. Пак Соми. Возраст, адрес прописки, образование: неоконченный Сеульский университет искусств, список нескольких малозначимых выставок. Ничего, ни слабостей, ни очевидных рычагов давления. Она была как призрак – угадывалась в линиях своего графика, но ускользала от любого конкретного определения. Его кулак сжался, ему нужно было что-то другое, что-то более личное. Нужно было копать глубже, найти ту трещину, в которую можно было бы вставить лом и раскачать ее маленький, наглый мирок до основания.

Мысль прервалась пронзительным звонком домофона. На экране возникло знакомое ухмыляющееся лицо, Пак Джисон. Наследник конгломерата «G Chemicals», его товарищ по несчастью с детства, такой же заложник золотых клеток и отцовских амбиций, их дружба была дружбой по расчету и скуке.

Минхек едва не проигнорировал вызов, но палец сам нажал кнопку разблокировки. Любое отвлечение от навязчивых мыслей о ней было желанным. Не прошло и минуты, как лифт прямо в гостиную доставил гостя. Джисон ввалился в зал с театральным вздохом, как будто преодолел пустыню, а не проехал пару кварталов в своем Rolls-Royce. За ним следовали два телохранителя, несущие несколько больших холстов, бережно упакованных в защитную пленку.

– Ну и берлога у тебя, Минхек, с каждым моим визитом все серее и серее – оглушительно заявил Джисон, сбрасывая куртку стоимостью с годовой доход среднего корейца на бархатный диван. – Тут даже дышать нечем. Слишком чисто. Как в гробу у дорогого покойника.

Минхек не обернулся.

– Знал бы, что ты опять будешь нести чушь, не открывал бы, – бросил он в окно, за которым копошился город.

– Ах, вот как встречаешь друга юности, который несет тебе дары просвещения? – Джисон щелкнул пальцами, и телохранители принялись аккуратно снимать упаковку с картин, прислоняя их к свободной стене. – Слыхал, папочка твой решил сделать из тебя человека искусства. Благотворительность, поддержка юных дарований, вся эта скучная лабуда. Решил помочь другу – сэкономить тебе время на поисках всякого ширпотреба.

Холсты, один за другим, открывались взгляду. Они были разными по размеру, но объединенные одним почерком. Смелые, почти неистовые мазки, где керамическая крошка смешивалась с маслом, создавая шероховатую, живую текстуру. Природные мотивы – изогнутые ветви, трещины в земле – сплетались с угловатыми линиями городских граффити. На одном угадывались очертания знакомых переулков Хондэ, подсвеченные неоном. На другом – хрупкий керамический сосуд, намеренно разбитый и собранный заново, его швы были прошиты золотой нитью, как метафора боли и исцеления. Искусство, в котором была душа. И которое Минхек увидел лишь как цветовые пятна, нарушающие геометрическую строгость его интерьера.

– Нашел тут вчера лавочку одну, – продолжил Джисон, разглядывая свои ногти. – Девчонка какая-то сидит, творит. Стиль, конечно, депрессивный, но модно сейчас такое: «грубое», «настоящее». Я у нее все, что было на стенде, и скупил. Пару штук оставлю себе на виллу на Чеджу – пусть гости думают, что я не только про деньги и яхты могу говорить. Остальное – тебе. Вешай, тусуйся тут со своими новыми друзьями-художниками, делай вид, что ты в теме.

Минхек, наконец, повернулся.

Его взгляд, холодный и пустой, скользнул по картинам без малейшей искры интереса. Они были для него не более чем предметами обстановки. Дорогими, возможно, но не более значимыми, чем диван или кофейный столик.

– Выброси, – отрезал он, поворачиваясь к бару налить себе виски. Полдень или нет – ему было все равно. – Или отдай своей будущей жене, я тоже знаю, что ты скоро женишься.

– Какой же ты неблагодарный свин! – Джисон засмеялся, но в его смехе не было обиды – лишь привычное презрение ко всему, что нельзя было купить или продать. – Ладно, оставлю тут. У тебя и так тут как в музее современного искусства – скучно и непонятно. Пусть хоть немного жизни добавят. Эти художники – они как экзотические питомцы. Заведешь одного, и все сразу думают, что у тебя есть душа. А по поводу свадьбы, – Джисон замолк на минуту, – я похож на верного мужа?

Он щелкнул пальцами, и телохранители, закончив свое дело, замерли у выхода. Сам Джисон на прощание взял со стола бутылку виски, которую Минхек не успел открыть.

– Не грусти, приятель. Найдешь себе какую-нибудь бунтарку с мольбертом, развлечешься, а потом папочка разрешит тебе вернуться к настоящим делам.

Он ушел, оставив после себя шлейф дорогого парфюма и легкое облако цинизма. И несколько картин, которые стояли у стены, как немые, чужие посланники из другого мира. Минхек снова остался один.

Его взгляд упал на отчет. Пак Соми. Он подошел к столу, схватил листок. Его пальцы сжали бумагу так, что она смялась. Нужно было действовать, найти ее слабость, зайти с другой стороны. Может быть, надавить на галерейщиков? Или на ее друзей из кофейни? Его мозг лихорадочно работал, выстраивая планы давления, подкупа, шантажа. Он прошел мимо картин, направляясь в кабинет, чтобы отдать новые распоряжения. Его плечо задело край самого большого холста – того самого, с золотой нитью, сшивающей разбитый сосуд. Полотно качнулось, едва не упав. Минхек даже не вздрогнул. Не обернулся, он не видел в этом никакого знака, никакой иронии. Он был абсолютно слеп в своей ярости и одержимости. Он не видел самого главного – в нижнем углу каждой картины, в самом закоулке композиции, стояла аккуратная, едва заметная подпись-рисунок: маленький цветок и иероглифы 「소미」 (Соми).

Правда, которую он так яростно искал, смотрела на него с расстояния вытянутой руки. Она была куплена, доставлена и подарена ему как безделушка. Но он не мог ее разглядеть, его ненависть была той самой дверью, которую он захлопнул перед собственным носом.

Он скрылся в кабинете, хлопнув дверью, в гостиной воцарилась тишина. Лучи солнца упали на холсты, высветив фактуру мазков, игру света и тени. Они выглядели живыми и чужими в этом мертвом, идеальном пространстве. Он искал ее по всему городу, не понимая, что уже поймал, но не ее – лишь ее тень. И этого было достаточно, чтобы ярость продолжала кипеть, толкая его на новые, все более отчаянные поступки.

Он нажал кнопку встроенного коммуникатора.

– Дохен. Здесь. Немедленно.

Голос был низким, без эмоций. Таким, каким говорил его отец. Он сам поймал себя на этом и почувствовал новую волну ненависти – к себе, к отцу, к этой роли, которая прирастала к нему, как вторая кожа.

Дверь приоткрылась почти мгновенно, благо квартира Минхека находилась в здании его компании. Секретарь вошел, стараясь не поднимать глаз. Воздух в кабинете стал густым и тяжелым, будто перед грозой.

– Список, – бросил Минхек, не удостаивая его взглядом. Он уставился на монитор, где снова был открыт файл с данными на Пак Соми. – Всех, с кем она контактировала в последний месяц. Галереи, кофейни, поставщики материалов. Особенно – подруги из той кофейни в Итэвоне. Их имена, адреса, семейное положение, финансовое состояние. Всё.

Дохен нервно сглотнул.

– Господин Ким… ваш отец строго запретил

– Мой отец, – Минхек медленно повернулся в кресле, и его глаза, наконец, устремились на секретаря, – не является твоим непосредственным начальником в данный момент. Я – твой начальник. Или ты хочешь позвонить ему прямо сейчас и объяснить, почему отказываешься выполнять моё распоряжение? Можешь использовать мой телефон.

Взгляд Минхека был ледяным. В нем не было крика, только тихая, абсолютная уверенность в своей силе и готовность эту силу применить. Он видел, как побледнел Дохен, как на его лбу выступили капельки пота. Страх перед прямым конфликтом двух Кимов был сильнее страха перед одним из них.

– Я понял, господин Ким, – прошептал Дохен. – Списки будут на вашем столе через час.

– Сорок минут, – поправил Минхек и снова отвернулся к монитору, давая понять, что разговор окончен.

Пока Дохен суетился, собирая данные, Минхек вновь погрузился в изучение файла. Его взгляд опять упал на раздел «Образование». Сеульский университет искусств. Неоконченное. Значит, были проблемы, значит, что-то пошло не так. Возможно, долги? Или конфликт с преподавателем? Это могло быть ключом.

Через тридцать семь минут на его компьютер поступило уведомление. Файл от Дохена. Минхек мгновенно его открыл. Его взгляд скользнул по списку, выискивая слабые звенья, владелец кофейни «The Silent Canvas» – пожилой мужчина, бывший профессор литературы – неподходящая мишень. Поставщик красок – крупная сеть, слишком абстрактно. И тогда он увидел их. Ли Джихё, та самая подруга, с которой она сидела в кофейне, студентка. Она учится факультет дизайна, в кредит, семья соответствует среднему статусу.